Андрей Валентинов

Орфей и Ника

1. ДЕТЕКТОР ЛЖИ

Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу – ясный, безоблачный, словно специально подаренный людям, чтобы те поскорее забыли долгие безнадежные месяцы суровой зимы. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист. Да, весна пришла, и можно было на какое-то время не думать о холоде – по крайней мере, о том, что приносит с собой ледяной февральский ветер…

Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Теплые перчатки на гагачьем пуху помогали плохо: руки сводило намертво, холод шел выше, заставляя то и дело растирать лицо. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть, тем более что врачи обещали: такое не продлится долго. Человек усмехнулся – чуть заметно, одними кончиками губ. Январь, февраль, март… Он был болен уже больше трех месяцев. Странно, холод угнетал его более всего, хотя это было пустяком по сравнению со всем прочим.

Он еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Нет, он не помнил… Он ничего не помнил, хотя, возможно, что так и было. Январь, февраль, март – эти месяцы стояли перед глазами день за днем. А дальше начиналась пустота, дальше была жизнь какого-то совсем другого человека, который исчез, чтобы очнуться под белым больничным потолком – без следа, даже без намека на воспоминания о прожитых годах.

«Сколько мне лет?» Вопрос заставил на мгновение испугаться, но память, которая теперь – с января – работала безукоризненно, тут же подсказала подробности собственной, выученной наизусть биографии. «Мне двадцать пять… Да, конечно, день рождения – 15 февраля, место рождения – город Харьков…» Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки, подумал, что напрасно пренебрег советом тех, кто встречал его в Столице, и вышел в город. Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Странно, так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал, словно Солнце, вечный податель света, невзлюбило его, забирая тепло, вместо того чтобы дарить. Да, солнечные лучи казались холодными. Он даже пытался беседовать с врачами на эту тему, но в последний момент что-то сдерживало – возможно, вполне реальное опасение, что его попросту отправят к психиатру. В общем, в четырех стенах было бы лучше, но ему хотелось пройтись по улицам Столицы – города, в котором он, похоже, бывал, и не раз, но который совершенно не помнил. Может, удастся что-то вспомнить самому, он читал о чем-то подобном. А главное, его не оставляла надежда встретить кого-нибудь из знакомых – тех, прежних. Странно, когда он болел, никто не навестил его. Впрочем, это не было самым странным…

Человек вынул из кармана пальто пачку «Нашей марки» и попытался достать папиросу. Перчатки мешали, он негромко ругнулся, принялся сдирать их и вдруг почувствовал, что рукам стало теплее. Это удивило, но он тут же понял: гагачий пух и плотная кожа должны сохранять тепло тела, а у него под тонким покровом его собственной кожи был лед, Казалось странным, что кровь все еще способна двигаться по артериям…

«Не раскисать!» – человек повторил фразу, которую приходилось говорить самому себе уже сотни раз. Не раскисать! Он болен – но болеют и другие. Он потерял память – но врачи обещают, что он сможет все вспомнить. И он вспомнит! Он обязательно вспомнит. А пока – не раскисать, работать и не забывать: он родился 15 февраля в городе Харькове в семье рабочего-металлиста, старого большевика. Отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, с 1921-го по 1925 год он был беспризорником, затем воспитывался в Колонии имени Дзержинского…

Внезапно вновь почудилось, что он вспоминает эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод – такой знакомый и привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто. Его что-то беспокоило – или уже тогда он был болен?

Нет, память обманула: и реку, и темно-красный гранит парапета он видел словно в первый раз. Человек вздохнул и бросил папиросу. Странно, почему он курит? Курение не доставляло ни малейшего удовольствия. Может, в той, другой, жизни он был заядлым курильщиком, и теперь это – последнее, что осталось от него настоящего?

Человек взглянул на часы: времени было еще более чем достаточно. Можно пройтись по городу, хотя бы вдоль набережной. Там дальше должен быть ЦПКиО, а еще дальше – Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на лавочке и выпить газированной воды с мандариновым сиропом…

Стоп!.. Он не справлялся с планом города, но знал, что дальше по набережной будет Парк имени Горького… Выходит, он помнил? Он бывал здесь! Человек прикрыл ладонью глаза, чтобы яркий солнечный свет не мешал думать… Нет, он не помнил, как бывал в Парке Горького или в Нескучном, просто знал, что если пройти по набережной, то справа будет Крымский мост, а дальше – новый парк, названный именем классика пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли факты – холодные, лишенные всякого личного, почему-то сохраненные сознанием. Это было уже не впервые. Он хорошо помнил уйгурский язык, но только из собственной биографии, которую приходилось заучивать наизусть, узнал, что служил несколько лет в Средней Азии. Да, он помнил уйгурский и узбекский, то и дело всплывали какие-то китайские слова, вероятно тоже когда-то заученные, но это было не свое чужое, принадлежавшее тому, кто исчез без следа…

И тут он почувствовал страх. Не собственный – чужой. Страх и растерянность. Кто-то стоял рядом, и этот «кто-то» боялся…

Странная способность ощущать эмоции не подвела и на этот раз: неизвестный стоял в двух шагах, очевидно подойдя со стороны ближайшего переулка. Их глаза встретились – и вновь окатила волна чужого страха. Но не только страха. Неизвестный – чернявый невысокий парень лет двадцати двух чувствовал что-то походившее на радость и огромное, невероятное облегчение…

– Товарищ… товарищ старший лейтенант! Слова прозвучали неуверенно, неизвестный, похоже, сам испугался сказанного. Надо было отвечать. Это был шанс – тот шанс, ради которого он и вышел сегодня на улицы Столицы…

– Здравствуйте! – Он попытался улыбнуться, но что-то вышло не так – парень растерянно моргнул и почему-то быстро оглянулся. Он снова боялся – и теперь сильнее, чем раньше.

– Извините… Я это… ошибся…

Нет, не ошибся! Теперь в этом не было никаких сомнений! Значит, они были знакомы – в той, другой жизни! Надо было спешить.

– Погодите! – Мелькнула мысль достать удостоверение, но это, конечно, не самое лучшее начало. – Ведь мы были с вами…

Тут он сообразил, что говорит явно не то. «Были!» Так нельзя…

– Нет… Извините, товарищ… Вы просто похожи… Ну, обознался…

Парень уже пятился, пытаясь поскорее уйти. Странно, почему он так реагирует? Не выходца же с того света он встретил!

– Постойте… – Человек вздохнул, собираясь с силами, а затем выговорил все сразу: – Меня зовут Павленко Сергей Павлович. Я – сотрудник наркомата госбезопасности. Несколько месяцев назад я получил травму, был ранен… В результате – полная амнезия, я абсолютно не помню, что было со мной до января тридцать восьмого… Если мы с вами встречались, то скажите, я вас… я вас очень прошу…

Парень молчал, лицо внезапно стало хмурым, губы сжались, побелели… Он не верил, но не уходил.

– Амнезия… А… разве так бывает, товарищ старший лейтенант?

– Выходит, я тогда был старшим лейтенантом? Странно, когда же его успели повысить в звании?

Или они были знакомы с этим чернявым давно, несколько лет назад?

– Ну… нет… Я это… перепутал, видать…

– Да не перепутали вы!

Разговор явно не клеился. Пришлось достать удостоверение.

– Вот, прошу! Майор Ленинградского Управления НКГБ Павленко. Командирован в Столицу. Командировочное предписание показать?

– Ну, это… Не надо, товарищ майор… Парень вздохнул и достал из внутреннего кармана красную книжечку. Выходит, они были не просто знакомы! Если чернявый – из той же организации… – Старший лейтенант Прохор Карабаев. Главное Управление НКВД…

Удостоверение он смотреть не стал. Старший лейтенант говорил правду, в этом не было сомнений. Значит, они все-таки служили в разных наркоматах! Или все-таки нет?

– А насчет потери памяти… К сожалению, такое бывает. Я не помню ничего. Врач сказал, что если мне удастся поговорить с теми, кто меня знал раньше… Теперь темные глаза Карабаева смотрели в упор – недобро и недоверчиво.

– Прошу прощения, товарищ майор! Я это… действительно обознался. Вы немного похожи на моего… то есть на одного сотрудника Главного Управления. Он, это, исчез в ноябре тридцать седьмого… Но я ошибся…

Нет, этот старший лейтенант не ошибся – просто не хотел говорить, более того, жалел, что вообще затеял эту беседу.

– Ну хорошо… На кого я похож? Надеюсь, это не тайна?

Карабаев быстро оглянулся и пожал плечами:

– Ну, вообще-то тайна. Но раз вы из НКГБ, товарищ майор… Вы немного похожи на врага народа Сергея Павловича Пустельгу. Только вы не очень похожи. У вас глаза другие… И голос…

Старший лейтенант говорил вполне убедительно, но майор верил своим ощущениям. Чернявый Карабаев, похоже, уже не сомневался, кто перед ним. Вот оно, значит, что!.. Пустельга Сергей Павлович, старший лейтенант Главного Управления НКВД, а ныне – враг народа! Пустельга, а не Павленко! Он еще удивлялся, что отчество совпадает с фамилией! Значит, враг народа… Теперь кое-что становилось понятнее…

– И что такого совершил этот Пустельга?

– Да враг он, товарищ майор, – вздохнул чернявый. – Саботировал, это, ход расследования, оказался замешан в этом… уголовном преступлении, после чего скрылся…

Вот те на! Хорошенькая же биография у майора Павленко! Но что-то было не так, старший лейтенант Карабаев, похоже, не особо верил в злодейства своего бывшего сослуживца. Во всяком случае, голос его звучал не очень убедительно.

– Вот, товарищ майор…

Это было сложенное вчетверо стандартное объявление о розыске – из тех, что рассылаются Большим Домом по всем областям. Да, Пустельга Сергей Павлович, бывший сотрудник Главного Управления… Снимок сделан, похоже, давно, а может, он, майор Павленко, просто успел здорово постареть за эти месяцы…

Пальцы дрогнули. Теперь сомнений не было: старший лейтенант Пустельга, враг народа, которого разыскивают по всему Союзу…

– Здесь… здесь сказано об особых приметах… – В горле стало сухо, и слова прозвучали сдавленно, еле слышно.

– Ага. – Карабаев глядел куда-то в сторону. – Шрам на шее, слева. Я-то этого шрама и не помню. Наверно, в последние дни…

– Хотите посмотреть? – Рука уже расстегивала ворот пальто.

– Нет, не надо. – Старший лейтенант по-прежнему смотрел мимо. – Вы же меня все равно не помните…

Все стало на свои места. Конечно, парень ему не верил. Его сослуживец, возможно начальник, исчез почти полгода назад, а теперь появляется под другой фамилией, да еще с удостоверением НКГБ!

– К сожалению, не помню, Прохор! – От звука своего имени чернявый дернулся, повернулся, но тут же отвел взгляд. – А теперь ответьте мне на один вопрос: расследование, которое мы с вами вели, было очень важным?

– Да вроде бы…

– Ну что ж… – Потрясение ушло, голова работала четко, и камешки разбитой мозаики начали складываться воедино. – Выходит вот что, Прохор: в конце прошлого – года вы вели какое-то важное расследование. А важное расследование всегда кому-то мешает, особенно тем, кого ищут. Как я понимаю, Пустельга был старшим?

Карабаев молча кивнул.

– Ну вот… И тут старший лейтенант Пустельга внезапно исчезает, и уже задним числом его объявляют врагом народа. Так? Расследование, боюсь, сорвано… Я прихожу в себя в больничной палате в одном из госпиталей Ленинграда. Мне говорят, что я майор Павленко, дают учить собственную биографию… Кстати, Пустельга из Харькова? Служил в Средней Азии?

– А говорите, не помните! – Похоже, чернявый все еще не верил ему до конца.

– К сожалению. Уйгурский язык помню, а где и как служил – нет! Меня немного приводят в себя и посылают служить в Ленинградское Управление НКГБ. Другой город, другой наркомат… Даже биографию почти не поменяли только фамилию. В Столицу не пускали до поры до времени, ждали, наверно, пока все утрясется. Вот так… Логично?

Карабаев молчал, майор ответил сам:

– Нет, нелогично, Прохор! Совсем нелогично! Зачем госбезопасности понадобился какой-то Пустельга? Да сейчас таких пачками к стенке ставят! К чему этакое внимание? Об этом думаете, да?

И вновь пожатие плеч. Впрочем, слов не требовалось. Майор вздохнул:

– Ну а ответ совсем простой, Прохор. Не знаю, что было со мною раньше, но сейчас у меня обнаружилась странная способность. Я чувствую людей страшно им или весело, а главное – говорят ли они правду. Представляете, насколько это важно во время следствия?

И тут во взгляде Карабаева что-то изменилось. Похоже, он знал об этом или о чем-то подобном…

– Мне, товарищ майор, Михаил… то есть один наш бывший сотрудник, говорил, что вы… то есть старший лейтенант Пустельга, умел по фотографии определять…

– Жив человек или мертв, – кивнул майор, – Теперь поняли? Выходит, нельзя было меня к стенке ставить! Просто отшибли память и посадили работать, как какой-то детектор лжи… А заодно и сорвали вам операцию… Теперь поняли?

– А вы не курили раньше, товарищ старший лейтенант, – вздохнул Карабаев, Смотрю: вроде вы – аж страшно стало, – и курите… И глаза у вас и вправду не такие… Другие…

Странно, Прохор уже второй раз упомянул о глазах. Что в них могло измениться? Он еще Сказал о голосе… Впрочем, это можно узнать и после…

– Вы сказали о каком-то бывшем сотруднике – Михаиле. Кто он?

– Да трое нас в группе было, товарищ майор, – неохотно проговорил Прохор. – Вы, я и капитан Ахилло. Пропал он, почти сразу после вас… Эх, товарищ майор, чего они с вами сделали!

На этот раз чернявый говорил искренно; в голосе чувствовались горечь и жалость. Майор покачал головой:

– Выходит, сделали… Голос, глаза… Что еще?

– Да говорите вы совсем по-другому… Будто старше стали лет на десять. И слова у вас какие-то… не такие…

Сказано было не особо ясно, но майор понял. Очевидно, старший лейтенант Пустельга говорил как-то попроще, да и не столь уверенно. Впрочем, чему удивляться, ведь он, майор Павленко, – не последний человек в Ленинградском Управлении, к тому же незаменимый специалист…

– Ладно, Прохор. Постарел так постарел, что поделаешь… Значит, нас в группе было трое. Не спрашиваю, чем мы занимались… – Намек был ясен, но Карабаев пропустил его мимо ушей – откровенничать он явно не спешил. – С вами, вижу, все в полном порядке…

– Ага, третий «кубарь» кинули, – на этот раз старший лейтенант соизволил откликнуться.

– А что случилось с капитаном Ахилло? Он, как я понял, не был арестован?

– Не могу знать, товарищ майор! – отчеканил Карабаев. – Исчез он. И говорить о нем не велено…

Не требовалось каких-то особых способностей, чтобы сообразить: Прохор, конечно, что-то знает, но не желает делиться со своим неизвестно откуда появившимся командиром. Майор понял, что Карабаев прав: в конце концов, вся эта история в глазах чернявого могла быть хорошо спланированной провокацией. Оба они работали не в «Красном Кресте»…

– Хорошо. Как мне вас найти?

Майор почему-то решил, что Прохор затруднится с ответом, но старший лейтенант тут же назвал свой адрес – он жил в одном из общежитий Главного Управления, – а заодно и служебный телефон. Собственно, почему бы и нет: чернявый показывал, что ему нечего скрывать – ни от своего подозрительного начальства, ни от любопытных из «лазоревого» стана.

– Может, еще увидимся. – Майор спрятал записную книжку и бросил взгляд на собеседника. Карабаев казался невозмутимым, но нетрудно было понять, что это – лишь маска. Старший лейтенант еле сдерживался, чтобы не заговорить. О чем? Что знал этот чернявый? Чем занимался он сам, бывший старший лейтенант Главного Управления? Спросить? Нет, не скажет.

– Во всяком случае, спасибо, Прохор. – Майор протянул руку. – Вы первый, кто мне сумел помочь. По крайней мере, я теперь знаю, кем был…

– Да чего там, товарищ майор. – Чернявый коснулся его ладони и чуть не вскрикнул: – Рука! У вас рука…

Ах да… Он и забыл об этом. После выхода из вольницы майор старался избегать рукопожатий…

– Что, холодная? Извините, Прохор, запамятовал. У меня вообще сейчас обычная температура – тридцать пять и девять. Увы…

Теперь Прохор вновь смотрел на него с плохо скрытым страхом.

– Вы, это, выздоравливайте, товарищ майор… Чего же врачи – не помогают? Ведь это…

– Обещают помочь. – Он уже знал, что на ощупь его рука холодна, как у трупа…

– Ну, я пошел, товарищ майор… – Чернявый быстро кивнул, и майор вдруг подумал, что у Прохора такой вид, будто он действительно простился с покойником.

– Погодите, старший лейтенант… Скажите, когда мы вместе служили… мы… не ссорились?

– Нет, – на губах Карабаева мелькнула грустная улыбка. – Товарищ старший лейтенант Пустельга – он был… То есть… Извините, товарищ майор…

Карабаев вновь кивнул и быстро пошел обратно, в сторону переулка. Последняя фраза ударила больно: «был!» Для Прохора Карабаева Сергей Пустельга был мертв. А тот, с кем пришлось разговаривать, всего лишь похожий на него, вдобавок очень странный и подозрительный сотрудник НКГБ, с которым нечего обсуждать прошлое.

Майор отвернулся, бездумно глядя на равнодушную серую гладь реки. Вот он и узнал – даже больше, чем надеялся. Никакой он не Павленко, и напрасно он запоминал свою фамилию, которую и сочинили-то, похоже, второпях. Он Пустельга Сергей Павлович, бывший работник НКВД, с которым что-то случилось в ноябре прошлого, от рождества Христова 1937 года. Он не был арестован, иначе не объявили бы всесоюзный розыск, но и не бежал, а почему-то оказался в ленинградском госпитале, где очнулся только в январе следующего, 1938 года. Первая пришедшая на ум версия казалась самой правдоподобной: «лазоревые» – бравые парни из госбезопасности – каким-то образом позаботились о том, чтобы старший лейтенант Пустельга потерял память, но не свои уникальные и столь нужные способности. Наверно, его группа вышла на что-то важное, и «лазоревые» конкуренты поспешили подставить «малиновым» коллегам подножку. А может, все было как-то иначе еще проще и страшнее…

«Не раскисать!» – он повторил эту фразу, наверно, в тысячу первый раз. В любом случае он жив, не потерял разум, а значит, способен не просто выполнять очередные приказы руководства. Теперь ему известно, кто он и кем был. Значит… Значит, следовало подумать, подумать не спеша и не увлекаясь. Многое должно проясниться, ведь его зачем-то вызвали в Столицу…

Майор вдруг представил, что он входит в Большой Дом на Лубянке, предъявляет удостоверение и направляется прямо… ну, хотя бы в кабинет Николая, то есть народного комиссара внудел Николая Ивановича Ежова. Интересно, что будет в этом случае? Как отреагируют «малиновые»? Он подумал и понял – никак. Скорее всего, внимательно изучат удостоверение, попросят немного подождать и перезвонят в НКГБ, после чего отпустят подобру-поздорову. А может, и звонить никуда не станут. К майору Павленко у НКВД не было претензий, а то, что он немного похож на сгинувшего врага народа Пустельгу, – невелика беда! В Ленинграде майор много раз заходил в Управление НКВД, и никто даже глазом не моргнул, хотя объявления о розыске туда поступали регулярно. Пустельга исчез, остался не помнящий родства Сергей Павленко, незаменимый специалист, живой детектор лжи, которого никто не даст в обиду.

Майор бросил последний взгляд на реку и не спеша направился дальше, по направлению к ЦПКиО. Надо было поглядеть, подышать воздухом: вечером предстояла работа, из-за которой его и вызвали в Столицу. Кому-то на самом верху понадобился автомат, умело сортирующий правду и ложь, чувствующий любые колебания подследственных и даже способный определить, далеко ли находится сбежавший из ГУЛАГа враг народа…

Теперь, после разговора с недоверчивым парнем Карабаевым, майор понял еще одну важную вещь. Его никто не станет лечить, это не нужно тем, кто распоряжается судьбою бывшего старшего лейтенанта Пустельги. Да, он постоянно бывал в госпитале, его осматривали, кололи лекарства и даже переливали кровь, после чего становилось немного легче. Что ж, автомат надо поддерживать в должной форме, для чего необходима профилактика. В автомобиле меняли масло – ему переливали кровь. Сергей был нужен таким, каким он стал.

Этим вечеров он вновь будет решать чью-то судьбу – безошибочный детектор, способный разоблачить самого великого актера. И это все, что осталось ему, Сергею Пустельге? Даже те, кто сгинул в лагерях, перед смертью имели возможность вспомнить свою жизнь, друзей, близких. Он был лишен и этого. Что ж, кое-что ему все же оставалось. Он должен узнать, что сделали с ним – и с другими тоже. Карабаев назвал странную фамилию – Ахилло. Капитан Михаил Ахилло, его сослуживец, исчезнувший почти одновременно. Что стало с ним? Пусть Сергей не помнит его, но долг все равно остался. Значит, их было трое: лишившийся памяти Сергей Пустельга, сгинувший без вести Михаил Ахилло и чернявый Прохор, который не верит сотруднику НКГБ Павленко. Пока не верит. Интересно, сообщит ли он своему начальству о странной встрече на набережной? Вопрос был излишним, майор знал, что Карабаев ничего не скажет. Что ж, остается ждать следующей встречи и как следует к ней подготовиться…

А пока надо было гулять, вдыхая теплый весенний воздух, не спеша осматривать забытый им город и собираться с силами: вечером предстояло нечто важное. Майор достал папиросы, привычным движением смял картонный мундштук и вдруг вспомнил слова Карабаева, Старший лейтенант Сергей Пустельга не курил. Ну и правильно! Сергей усмехнулся и швырнул пачку прямо в реку…

Майор ошибся. Вечером его никто не потревожил, и он успел прочитать половину купленного на толкучке томика Уоллеса, прежде чем в дверь номера постучали. Была уже глухая ночь – часы показывали половину второго. Это не очень смутило, допросы часто проводились в эту пору. Удивило другое: машина с опущенными шторками на окнах ехала очень долго. Значит, его везут не на Лубянку и не в наркомат госбезопасности! Интересно, куда? Впрочем, вопросы задавать не следовало, да и сопровождавшие, крепкие ребята в штатском, в любом случае не собирались удовлетворять его любопытство…

Дверца открылась, и он оказался в полутемном подземном гараже. Тут уж стало совсем любопытно:

такого гаража не было даже в Центральном Управлении НКГБ, куда он заезжал утром по приезде. Где это может быть? Штаб округа? Но встречавшие его были в штатском – вежливые, молчаливые, похожие друг на друга словно близнецы.

И наконец – маленькая комнатка, стол, два стула. Еще одна странность здесь не было света. Темнота не смущала Сергея, напротив, ночью он ощущал себя бодрее, чем днем. Но почему здесь нет ни одной лампочки? Или тот, с кем придется говорить майору, имеет совиные глаза?

Ждать почти не пришлось. Дверь бесшумно растворилась, пропуская высокую, чуть сутулую фигуру. Темнота не позволяла увидеть детали, но Сергею показалось, что на незнакомце надет широкий плащ. Майор поспешил встать.

– Здравствуйте, Сергей Павлович! – Неизвестный задержался у порога, словно пытаясь рассмотреть в темноте своего гостя.

– Здравия желаю!

Человек в плаще кивнул, подошел ближе и представился:

– Иванов. Садитесь, Сергей Павлович. Теперь они оказались почти рядом, и майор понял, что не ошибся: Иванов был в плаще, более того, голову покрывал капюшон, мешавший разглядеть лицо даже в полутьме. Впрочем, голос неизвестного показался приятным – спокойным и доброжелательным.

– Да, – проговорил человек в плаще после минутного молчания. – Здорово они вас… Как сейчас себя чувствуете?

– Нормально, товарищ Иванов! – Уставная бодрость не скрыла растерянности. Выходит, они уже были знакомы? Похоже, Иванов понял.

– Да, вы сильно изменились, Сергей Павлович… Что такое «нормально» в вашем положении, могу догадаться. Постоянный холод, светобоязнь, сильная слабость на рассвете…

– Н-ничего, товарищ Иванов. Мне сказали, что это пройдет…

– Будем надеяться, Сергей Павлович. Чтобы снять лишние вопросы, скажу сразу. Мы были знакомы с вами до вашей болезни. Более того, ваши способности позволили установить одну важную деталь… Очень важную… Я смог уговорить начальство повысить вас в звании, так сказать, минуя одну ступеньку: прошлой осенью вы были старшим лейтенантом. Да, еще одно: вам, наверно, небезразлично, от чьего имени я действую. Иванов – фамилия, как известно, популярная. Так вот, я помощник товарища Сталина. Как вы когда-то выразились – его псевдоним. И то, что я делаю, делаю по его поручению.

Сергей кивнул, рассчитывая, что Иванов неплохо видит в темноте. Что-либо ответить он пока не мог:

слишком много пришлось узнать за эти минуты. Все действительно становилось на свои места: Сергей Пустельга выполнял поручение товарища Сталина, и, конечно, нашлись те, кому это поручение оказалось поперек горла. Поэтому люди Иванова спасли Сергею жизнь и даже наградили двумя внеочередными «шпалами»… Оставалось одно – спросить товарища Иванова, под какой фамилией он знал нынешнего майора Павленко. Но делать это было нельзя…

– Насколько я знаю, Сергей Павлович, ваши способности, несмотря на болезнь, нисколько не уменьшились. Ленинградские товарищи готовы носить вас на руках. Но вы нужны здесь. Для начала вы поможете мне в одном простом деле. Сейчас я буду разговаривать с очень любопытным человеком. Вы будете присутствовать – незаметно. Вам нет необходимости видеть того, кого вы, так сказать, рентгенируете?

– Нет, мне главное слышать голос. – Слова давались с трудом. Все-таки подобного Сергей не ожидал, В таких верхах парить было опасно. Похоже, Тот, исчезнувший, Пустельга ощутил это на собственной шкуре.

– Хорошо. Записывать разговор не надо, его зафиксируют на магнитофонной пленке. Если что – воспроизведем запись. Ваша задача – слушать и следить, когда этот человек начнет лгать. И еще – мне важно его общее состояние: волнуется ли он, боится, – в общем, постарайтесь. Не буду напоминать о том, что все содержание разговора является государственной тайной.

– Да. Конечно, товарищ Иванов. Я постараюсь.

– Не сомневаюсь. А потом мы с вами побеседуем… Ну, пора.

Иванов кивнул и быстро вышел из комнаты. Сергей встал, не зная, что ему делать дальше, но почти тут же на пороге показался чей-то темный силуэт. Майор понял и вышел в коридор, жмурясь от электрического света. Провожающий – снова в штатском, но с револьвером на поясе – молча указал дорогу.

Через минуту он вновь был в комнате, значительно большей, но столь же темной. Похоже, товарищ Иванов не любил» беседовать при свете. Это было, конечно, странной привычкой, но все же более гуманной, чем двухсотсвечовая лампа, направленная в глаза собеседнику, – любимая забава многих следователей. Да и самому Сергею в темноте легче работать: свет не отвлекал, можно было закрыть глаза, вслушиваясь в эмоции тех, кто ведет разговор.

Его провели за штору, в маленькую комнатушку, скрытую ложным окном. Здесь был стул и даже небольшой столик, оставалось присесть и ждать. Похоже, намечался не обыкновенный допрос, вернее совсем не допрос. Это место не походило на кабинет следователя, а товарищ Иванов явно не занимался подобными мелочами. Интересно, во время их прошлых встреч он тоже скрывал лицо под капюшоном? Да, это было странно, но Сергей чувствовал, что за этим крылось еще что-то, более важное. Но это, важное, никак не давалось, ускользало, и только | тогда, когда дверь открылась и в комнате послышались шаги, майор понял. Иванов был прав: Сергею было легко чувствовать эмоции собеседника, даже случайного прохожего на улице. Для этого не требовалось особого труда. Но за всю их беседу Сергею не удалось уловить даже тени того, что ощущал человек в плаще, словно товарищ Иванов был не живым существом, а говорящей статуей…

– Прошу вас, Николай Андреевич. Надеюсь, вы разберетесь, что к чему. Не обессудьте, у нас темно…

– Бастует электростанция? Голос товарища Иванова был все тем же доброжелательным и спокойным. А вот тот, второй, кого он назвал Николаем Андреевичем, явно волновался – впрочем, волнение было хорошо скрыто: голос неизвестного звучал твердо и почти весело.

– Бастуют? – послышался смех. – Нет, думаю, товарищ Каганович не допустит подобного форс-мажора. Так, по-моему, спокойнее. Даже если кто-то монтировал подслушивающее устройство, без электричества оно не сработает… Ну да это мелочи. Знаете, мы с вами давно не виделись, Николай Андреевич!

– Шесть лет.

На этот раз голос прозвучал без тени юмора – холодно и даже недружелюбно. Впрочем, товарищ ИВАНОВ, похоже, не заметил.

– Неужели так много? Ну да, конечно, тогда у нас с вами состоялся не очень приятный разговор по поводу товарища… Впрочем, дело давнее, бог с ним. Увы, наша нынешняя беседа тоже не обещает быть легкой. Трудный вы человек, Николай Андреевич…

– Неужели?

На этот раз в голосе была ирония, но Сергей Явствовал, что собеседник Иванова еле сдерживает себя. Но теперь это было не волнение, а гнев, даже ярость.

– Да, вы трудный человек. Сотрудники нарко-1 жалуются, никому спуску не даете… Кого-то домой не отпустили по случаю именин… Нельзя так с кадрами, Николай Андреевич! Кадры требуют бережного к себе отношения, они – наш золотой фонд…

– Зачем вы расстреляли Рютина? Вопрос был настолько неожиданным, что Сергей невольно вздрогнул. Наступила тишина.

– А почему вы спрашиваете именно о Рютине? – Иванов заговорил по-прежнему мягко, словно речь шла о какой-то житейской мелочи. – Почему вы не спросите о Зиновьеве, о Ягоде, о Тухачевском или хотя бы о вашем дружке Бухарине?

– Потому что вы дали слово. Здесь, в этом кабинете. Шесть лет назад.

– Ах вот оно что!

Вновь наступила тишина, и Сергей невольно поразился происходящему. Николай Андреевич предъявлял счет помощнику самого товарища Сталина – и за что! В то же время он, похоже, не арестован и даже не боится этого!

– Ну что ж, раз вы заговорили о Рютине… Я мог бы сослаться на тысячу причин, Николай Андреевич. Но назову главную – Рютин наш враг. За эти годы он не изменился и не собирался меняться. И мы не могли оставить его в живых. Впрочем, речь пойдет не о нем. Вы, кажется, решили обвинить меня в нарушении слова, Николай Андреевич? Я знаю, вы очень смелый человек. Но вы – очень неблагодарный человек. Я расстрелял мерзавца Рютина, но спас кое-кого другого – вашего брата, например, его семью. И немало ваших друзей…

– А скольких не спасли?

Майору стало холодно – и это был не привычный холод, который мучил его уже четвертый месяц. Кто эти люди? Если Иванов действует от имени Сталина, то от чьего имени говорит Николай Андреевич? Друг Бухарина, заступающийся за заговорщиков и уклониста Рютина! Он что, самоубийца?

– Не надо, Николай Андреевич! – Тон Иванова оставался ровным и невозмутимым. – Мы не будем ВЕСТИ с вами общеполитическую дискуссию. Речь пойдет о другом. Начну издалека, хочу кое-что напомнить. Сразу же после окончания тринадцатого съезда состоялось секретное заседание ЦК. Причем на нем присутствовали лишь «старики», так называемых рабочих, принятых туда по совету покойного Вождя, как вы помните, не пригласили. Впрочем, вы там были, так же как и я…

– Что-то не припомню. Или вы были без капюшона?

Странно, Николай Андреевич, похоже, не боялся товарища Иванова. Сергей ощущал его страх, но бывший рютинец боялся чего-то другого, куда более для него опасного.

– Конечно, я был без капюшона! Итак, разговор начал Зиновьев, он ведь тогда лез в вожди! Этакий красный Галифе, герой Питера! Знаете, Николай Андреевич, когда его потащили на распыл, он держался несколько иначе. Ну да вы его уже тогда недолюбливали… Ну вот, товарищ Евсей, как вы помните, прочитал целый доклад, смысл которого заключался в том, что межпартийная борьба неизбежно приведет к Термидору, а следовательно, к гильотине. А значит, руководство партии уже сейчас должно позаботиться о создании надежного укрытия для партийных кадров. Если память мне не изменяет, идея всем неожиданно понравилась. Впрочем, если вспомнить тринадцатый съезд, то не так уж неожиданно…

– Не всем. – Похоже, Николай Андреевич усмехнулся. – Троцкий был против.

– Ну, что вы хотите от Иудушки? Он, видите ли, считал, что гильотина останется сухой. Этакий идеалист!.. Решение, как вам известно, было принято единогласно, но с важной поправкой. Напомните, Николай Андреевич, с какой?

Голос Иванова стал мягким, вкрадчивым, он словно заманивал собеседника, приглашая в заранее подготовленную ловушку.

– Поправка Сталина. Каждый, кто уходит в убежище, навсегда отказывается от всякой политической деятельности. Кроме того, права убежища лишаются по специальному решению Политбюро…

– – Совершенно верно. Но вы забыли пункт третий…

– Не забыл. Там было сказано, что Центральный Комитет не берет на себя обязательства защищать убежище от тайной полиции.

– Запомнили? Да, «тайная полиция» – прозвучало не очень удачно. Наш Феликс даже обиделся… Ну что ж, в таком случае я имею основание обвинить вас, как ответственного за убежище, в нарушении пункта первого поправки. Надеюсь, мне не надо объяснять суть дела?

– Отчего же? Объясните!

Голос Николая Андреевича звучал по-прежнему чуть иронично, но Сергей чувствовал, что тот весь напрягся. Похоже, он ждал этого вопроса с самого начала разговора и теперь собирался с силами, чтобы ответить.

– Ну к чему это, Николай Андреевич? Вы же прекрасно понимаете, о чем идет речь. К вам пришел посланец Семена Богораза, а вы, вместо того чтобы указать ему на дверь, свели его с этим… Чижиковым. Надеюсь, вы не собираетесь этого отрицать?

– Нет. Не собираюсь.

Голос не мог скрыть облегчения – невиданного, огромного. Услышанное, похоже, ничуть не взволновало странного гостя. Его беспокоило что-то другое, о чем Иванов не спросил; Выходит, Николай Андреевич нарушил пункт первый поправки не один раз! И данное нарушение – явно не из самых страшных…

– Что ж, отпираться вам действительно не имеет смысла. Сам Чижиков конспиратор опытный, но кое-кто из его присных излишне болтлив… Итак, вы нарушили условие, Николай Андреевич. Теперь я имею полное право сделать из этого соответствующие выводы…

– Попробуйте…

В комнате наступило молчание. Сергей пытался представить, что делают эти двое. Стоят, глядя друг другу в глаза? Или сидят с внешне равнодушным видом, может, даже улыбаются? Почему-то показалось, что оба они – и таинственный товарищ Иванов, и неуступчивый Николай Андреевич – не верят в серьезность угрозы. Похоже, это была лишь проба сил. Интересно, кто не выдержит и заговорит первым?

– Эх, Николай Андреевич… – Иванов вздохнул, и в голосе промелькнула нотка сочувствия. – Кого вы защищаете? Беглых крыс? Трусов, которые предпочли забиться в щель, оставив вас прикрывать их? Конечно, ваша система защиты надолго задержит ребят Ежова, но вы-то не успеете уйти! Ни вы, ни ваша семья. Я еще тогда не понимал, почему вы взяли на себя это поручение.

– Я выполнял приказ партии.

– Э-э-э, бросьте! Приказа не было. Насколько я помню, эту работенку предложили пятерым членам ЦК и все отказались. Никому не хотелось возглавлять подполье в собственной стране: уже тогда, после смерти Феликса, могли сгоряча и к стенке поставить, а уж сейчас… Вы попросились добровольно. Вас что, Чижиков уговорил? Да он же трус! Троцкий – тот хоть не боится, книжонки пописывает. Даже Бухарин – на что слюнтяй, и тот не захотел прятаться в нору! Знаете, что он сказал мне перед смертью? Что его смерть нужнее партии, чем жизнь! Кого вы спасаете, Николай Андреевич? Людей, товарищ Иванов. Сергей уже перестал вслушиваться в ощущения собеседников. Иванов по-прежнему казался каменной статуей, с Николаем Андреевичем, похоже, все было ясно. Тот был уверен в себе. Конечно, страх можно было уловить, но все же подпольщик почему-то надеялся выйти из этой комнаты победителем. Лишь однажды Сергей почувствовал слабину, но разговор благополучно миновал этот риф…

– Значит, вы спасаете людей… Что я слышу, Николай Андреевич! Бывший комиссар Стальной дивизии впадает во внеклассовый гуманизм! И давно это у вас?

– Вам что, действительно интересно? Николай Андреевич не скрывал своей иронии. Да, похоже, основное уже сказано, и теперь шел арьергардный бой.

– Представьте себе, интересно. Давно хочу понять, почему вы и такие, как вы, – Смирнов, Ломинадзе, тот же ваш Рютин – выступаете против политики партии…

– Мы не выступаем против политики партии.

– Ах да, вы лишь против некоторых крайностей… Не надо! Вы что, думаете, можно построить какой-нибудь другой социализм? Хороший? Без применения наших методов, которые вам так не нравятся?

– Да. Без коллективизации, лагерей и Ежова. Теперь Сергей уже не обращал внимания ни на тон, ни на эмоции, вслушиваясь в каждое слово. Вот, значит, в чем дело! А ведь и Рютин, и Смирнов были обвинены в шпионаже и вредительстве! Выходит, дело было совсем в другом?

– Хорошая формула! А что вы думали во время Гражданской? Скольких вы тогда уложили? Где был ваш гуманизм, Николай Андреевич? Что, лагеря изобрел Ежов? Или вы не ставили к стенке заложников в восемнадцатом? Или тогда вам это нравилось?

– Нет. Не нравилось. Мы надеялись, что эта кровь – последняя, иначе незачем было все начинать. И мы думали, что гильотина останется сухой!

– Ах вот как!.. – На этот раз голос Иванова потерял обычное добродушие, в нем промелькнул злой сарказм. – С этого бы и начинали, Николай Андреевич! Кажется, я понял. Можно расстреливать всех, но не товарищей по партии! А я обвинил вас в гуманизме! Беру свои слова назад. Ладно…

И снова пауза. Может, товарищ Иванов решил слегка потомить своего собеседника ожиданием, а может – Сергею вдруг показалось, что дело именно в этом, – человеку в плаще надо было подумать.

– Ладно… подытожим: я запрещаю вам всякие контакты с людьми Богораза. Всякие! Пусть Чижиков отсиживается в своей норе, но не пытается вести внешнюю политику. Это первое. Второе: я не буду выдавать вас ищейкам Ежова, но и пальцем не пошевельну, если они выйдут на ваш след, имейте это в виду! Третье, и для вас, пожалуй, самое главное. Если я узнаю, что вы занимаетесь чем-нибудь кроме работы в наркомате и того поручения, о котором сегодня шла речь, то вы и ваша семья немедленно попадете в подвалы Большого Дома со всеми вытекающими последствиями. Вы поняли?

– А в письменном виде можно?

Сергею показалось, что Иванов все-таки не сдержится. Ему вдруг стало страшно за Николая Андреевича. Он что, действительно считает себя бессмертным? Но тут же майор подумал, что такая тактика – возможно, самая правильная. Подпольщик стремится не показать слабости. Наступление порою лучший вид обороны.

– В письменном? – послышался негромкий 'смех. – Вы так привыкли к бюрократии? Если хотите, мы можем провести это решением Политбюро, когда Ежов куда-нибудь отлучится. Он-то вашего юмора не поймет… И, наконец, четвертое… Вы что думаете, мне и всем остальным так по душе эти наши методы? Даже Ежов – и он не выдерживает. Пьет горькую, сволочь, после каждого допроса, протрезвить не можем! Да, в двадцатом мы не ожидали подобного. И знаете, в чем наша ошибка? Кого мы переоценили?

Пауза. Молчал Николай Андреевич, молчал его всесильный собеседник, а Сергей напряженно ждал, что будет дальше. Он и сам иногда думал об этом, но каждый раз заставлял себя отбрасывать всякие сомнения в правильности совершавшегося в стране. Но, выходит, и на самом верху признают, что допустили ошибку! Значит, там тоже ошибаются? И не в мелочах, не в тактике, а в чем-то большом, главном…

– Мы переоценили людей, Николай Андреевич. Помните, как изящно выразился столь любимый вами Троцкий: «злые бесхвостые обезьяны»? Так вот, эти злые бесхвостые обезьяны оказались не столь подготовленными к собственному будущему, как хотелось. Увы, дело не только в знании грамоты и всяких «родимых пятнах». Сопротивление идет даже не на уровне разума, заговорили инстинкты. И вот приходится пасти жезлом железным и заодно давить тех, кто мешает этому. Вот и вся истина, Николай Андреевич. А истина может нравиться, может не нравиться – но от этого «не перестает быть истиной. Вот так… Кстати, как там ваш дружок, товарищ Косухин? Процветает в царстве Богораза?

– Разрешите не отвечать?

Сергей перевел дух. Главное было сказано, и теперь собеседники вели речь о каких-то мелочах. «Злые бесхвостые обезьяны» – майор не знал этих слов Троцкого, и они показались ему омерзительными. Но товарищ Иванов, похоже, согласен с Иудушкой. Как же так?

– Можете не отвечать, Николай Андреевич. – Голос Иванова стал скучным и невыразительным, словно он потерял всякий интерес к разговору. – Во всяком случае, вы получили ответ на запрос в ЦК по поводу вашего дружка. Выходит, он обманул всех нас и просто предпочел убраться подальше. А заодно вырастил очень шкодливого наследника.

Впрочем, этого-то можно не опасаться, не тот масштаб. Ну, очень приятно было побеседовать, Николай Андреевич.

– Взаимно, товарищ Агасфер.

Агасфер? Сергей даже привстал. Выводит, этот Иванов – вовсе не Иванов. Впрочем, «Агасфер» – наверно, просто партийная кличка…

– Кстати, а мне место в своем убежище вы приготовили?

Это была, очевидно, шутка, но Николай Андреевич не пожелал поддержать ее:

– Как и всем членам партии. Мне можно идти?

– Конечно. Всего наилучшего… Стукнула дверь, и Сергей откинулся на спинку стула. Слава Богу, все кончилось. В голове мелькали обрывки услышанных только что фраз, в висках звенела кровь, и казалось, сил не хватит даже на то, чтобы выйти из тайника. Когда его вызвали в Столицу, майор догадывался, что нужен не для простого допроса, но о подобном, конечно, не думал. Услышанное он запомнил, но, чтобы понять, осмыслить, требовалось время. Только будет ли у него это время? Ведь за крупицу того, о чем он услышал, погибали куда более чиновные люди? Впрочем, бояться некогда, ему еще предстоял разговор с тем, кого подпольщик назвал Агасфером… – Выходите, Сергей Павлович. Сергей закусил губу, заставил себя встать и откинуть тяжелую портьеру. Иванов сидел за столом, чуть сгорбившись, в темноте его фигура походила на неровное черное пятно. Почему он даже здесь не снимает капюшона? Или – мелькнула нелепая мысль там, под капюшоном, просто ничего нет?

– Садитесь. Здесь стул. Найдете?

– Да. – Слово далось с трудом, но майор уже начинал понемногу приходить в себя. Он на работе, сейчас ему предстоит отчет – дело обычное, даже рутинное. Детектор сообщает показания. Что ж, он готов.

– Курите, Сергей Павлович. Здесь пепельница. Курить и в самом деле хотелось, и майор пожалел, что так безжалостно поступил со своими папиросами. Но не просить же закурить у товарища Иванова!

– Спасибо. Я решил бросить.

– Правда? А вы знаете, это хорошо. Я слыхал, что, как правило, те, кто болен той же болезнью, что и вы, курят. Что-то вроде защитной реакции, хотя и весьма своеобразной. Выходит, ваши дела идут на поправку…

Болезнь? Но ведь у него амнезия, полученная в результате травмы головы? Впрочем, в последнем Сергей начал сомневаться еще в Ленинграде. Ему переливали кровь, брали пробы костного мозга – какая уж тут травма…

– Ну, обменяемся впечатлениями? Или вам надо прийти в себя? Разговор, признаться, вышел трудный.

Сергей вздохнул. Нет, откладывать отчет не хотелось.

– Я готов. Разрешите?

– Да, пожалуйста…

Майор вспомнил обычную форму доклада: общая оценка личности, настроение в начале допроса…

– По-моему, этот Николай Андреевич пришел сюда хорошо подготовленным. Во всяком случае, он почти не боялся, что-то придавало ему уверенности.

Он вообще очень уверенный в себе человек… Вас, если не ошибаюсь, недолюбливает…

– Есть немного… – Иванов негромко рассмеялся. – Когда он особо проявил свои эмоции по отношению к моей скромной персоне?

– Когда вы говорили о Рютине. Потом напряжение разговора росло, он начал волноваться, особенно ! когда речь пошла о нарушении постановления ЦК…

– Поправки, – тихо подсказал собеседник. – Пункта первого поправки…

– Да, извините. – И тут майор понял, что сейчас должен выдать незнакомого ему подпольщика. Мысль об этом показалась отчего-то омерзительной. Но ведь его и пригласили для этого! Он эксперт, выполняет особо важное поручение Сталина! Ему верят!

– Товарищ Иванов, этот человек, похоже, ждал какого-то другого обвинения. Не в связях с Богоразом. Услыхав о Богоразе и об этом… Чижикове, он сразу успокоился.

– Значит, грешен в другом. – Иванов помолчал, покачав головой – Ай-яй-яй! А нас еще, Сергей Павлович, обвиняют в отсутствии гуманизма! Знаете, я почувствовал это и, если помните, предостерег… Что ж, наши наблюдения совпадают. Считайте, что этот небольшой экзамен вы вполне выдержали. Не могу заставить вас, конечно, забыть о содержании разговора…

– Это не так трудно, – не выдержал Сергей и тут же спохватился. Впрочем, Иванов отреагировал спокойно:

– Да, конечно, совсем запамятовал… Сергей Павлович, я обещал, что мы поговорим о ваших делах, и вот как раз хороший повод… Вы уже поняли, что с вами случилось?

Вопрос был неожиданным. Проще всего было солгать, но Сергей уже начал понимать, что товарищ Иванов не хуже его самого умеет читать в чужих душах. Оставалось молчать, хотя это тоже не лучший выход.

– Сегодня вы решили погулять по Столице, хотя вам и не рекомендовали этого. Вы профессионал, мы не стали устанавливать за вами наблюдения, да и зачем? Все равно, если вы решили что-то узнать – то узнаете. И, как я понял, вы погуляли по городу с пользой…

Что было делать? Отрицать очевидное нелепо, но признаться – значит выдать чернявого старшего лейтенанта! Недаром Карабаев не верил новоявленному майору Павленко. Нет, лучше молчать… – Хорошо… Скорее всего, вы встретили кого-то из старых знакомых. В наркомат, насколько я знаю, не заходили, там все были предупреждены…

Выходит, в Большой Дом и в самом деле идти бессмысленно! Неужели этот Иванов предусмотрел все – даже встречу с Карабаевым? Но ведь Прохор не играл, он действительно не ожидал увидеть своего бывшего командира…

– Итак, вы узнали свою настоящую фамилию?.. – Да…

Теперь роли переменились. Ему приходилось отвечать, а человек в плаще внимательно вслушивался в каждое слово.

– Место работы, должность?

– Да…

– Причины того, что с вами произошло?

– Нет…

Иванов подумал, а затем решительно кивнул:

– Чем раньше, тем лучше; Хотя, пожалуй, раньше вам об этом говорить не стоило, – ваша психика и так серьезно пострадала. То, что вы в розыске, тоже знаете? В таком случае вам пока лучше оставаться майором Павленко – в ваших собственных интересах. А мне следует вам кое-что объяснить. Ни я, ни Ежов не имели отношения к тому, что с вами произошло. Причина другая, может, уже догадались…

– Не знаю. – Он постарался произнести это как можно равнодушнее, но Иванов покачал головой:

– Прокол! Сказали неправду! Что-то знаете. Вкратце. Вы руководили группой, выполнявшей важное задание правительства. Но существовало другое, так сказать, учреждение, которое решило оспорить лавры Ежова, Уточнять не надо?

Да, уточнений не требовалось. Он служил в НКВД и стал на дороге «лазоревому» ведомству.

– Вас, скорее всего, просто прикончили бы или подбросили компрометирующий материал, что, в общем, одно и то же. Но о ваших способностях знали. Один достаточно влиятельный работник НКГБ захотел иметь в своем распоряжении такого незаменимого специалиста. Остальное было не так сложно…

Это походило на правду. Во всяком случае, Сергей и сам пришел к таким выводам. Иванов не назвал ни фамилии, ни конкретных обстоятельств, но это покуда не столь важно.

– Когда вы исчезли, кое-кто из окружения Ежова предпочел объявить вас врагом и преступником. Вы можете спросить, почему не вмешался я? Вмешался, Сергей Павлович! Вы оказались не у того, кто так обошелся с вами, а в ленинградском госпитале. Большего сделать нельзя – иначе начнется слишком большой шум. НКВД и госбезопасность и так на ножах…

Это было тоже понятно. Майор вздохнул:

– И все-таки, товарищ Иванов… Что со мной сделали?

– Об этом лучше спросить у врача. Поэтому, Сергей Павлович, вы завтра же ложитесь в клинику. В этом, собственно, и состоит то задание, ради которого я приказал вас вызвать…

2. НОМЕР СОРОК ТРЕТИЙ

За эти месяцы Сергей успел привыкнуть к больничному быту. Весь январь он пролежал в госпитале, а затем каждые две недели приходилось являться на процедуры и анализы. Белые халаты успели надоесть, но майор понимал: без этого не обойтись. Он болен, и выбирать не из чего. Что ж, значит, еще одна больница…

…Его отвезли туда той же ночью. Возможно, товарищ Иванов спешил, а скорее всего, ночь была нужна, чтобы избежать любопытных глаз. Пустельгу даже не стали осматривать, переодели в новенький серый халат и поместили в небольшую палату на четвертом этаже.

Спать не хотелось, и Сергей посвятил остаток ночи тому, чтобы как следует осмотреться. Похоже, палата предназначалась для двоих, но одна койка была предусмотрительно вынесена. Итак, его ждали. Вполне вероятно, товарищ Иванов позаботился не только о комфорте, но и о микрофоне где-нибудь за зеркалом или под кроватью. Стены были недавно выкрашены, мебель – только что с фабрики, и вся больница, насколько успел заметить майор, казалась новенькой, с иголочки. Он уже знал, что находится в одном из самых лучших лечебных заведений Столицы. Точнее, больница находилась не в самом городе, а в нескольких километрах от него. Из окна можно было разглядеть темные пятна рощиц почти до самого горизонта, пересекаемые широкой, блестевшей в лунном свете, рекой. Вид был красив, но окно заинтересовало Пустельгу из куда более прозаических соображений. Окно, дверь, ведущая на небольшой балкон, решетки, запиравшиеся на ночь… Решетки выглядели надежно, но Сергей знал, что от них и будет зависеть то, насколько удачно он выполнит порученное ему дело. От решеток и от смелости одного человека, пока еще незнакомого…

Под утро майор все-таки уснул. Иванов не ошибся, на рассвете Сергей чувствовал себя особенно слабым. Лучше было спать, тем более что за все эти месяцы он еще ни разу не видел снов. Просто мрак, безымянная чернота, но Пустельга был рад и этому. Нужно было поспать, силы понадобятся завтра. Если дело пойдет так, как ожидалось, следующей ночью спать не придется.

День прошел скучно, хотя и оказался наполнен событиями. Был обход, после чего Сергея долго водили по кабинетам – снова, как и в Ленинграде, бесконечные анализы, расспросы, сочувственные кивки. Товарищ Иванов обещал, что здесь ему смогут помочь, но в это верилось слабо. Правда, удалось подметить важную особенность – никто не удивлялся его болезни и не заводил речь и о мифической травме. Похоже, Пустельга не был здесь первым с такой странной формой амнезии.

Впрочем, вся эта суета не мешала думать. Сергей решил, что о своих заботах он еще найдет время поразмышлять, о ночном разговоре вспоминать не тянуло, оставалось главное – задание. Майор Павленко должен забыть о личном и лишнем и еще раз проанализировать то, то предстоит…

Итак, в одной из палат, неподалеку от палаты Сергея, помещен особо опасный государственный преступник. Фамилию Иванов называть не стал, однако вполне достаточно того, что преступник умен, опасен, а главное знает некую тайну, представляющую огромный интерес для обороны страны. Вернее, знал: несколько месяцев назад, после несчастного случая он потерял память…

…Совпадение сразу же насторожило – вновь несчастный случай, полная амнезия и вдобавок какие-то государственные секреты. Правда, Сергей майор НКГБ, а неизвестный сосед – зэк, доставленный сюда прямо из мест заключения, но ведь и сам Пустельга находился по сей день в розыске! Но роли уже распределены – майору предстояло узнать, действительно ли преступник потерял память. Задание важное, срочное и, в общем, не особо сложное.

Трудности были чисто технические. Зэк знал, кто он, ему сказали; к тому же, палата, естественно, охранялась. Прямой допрос мог не дать результатов – преступник в последнее время отказывался отвечать на вопросы, ссылаясь на потерю памяти. Значит, следовало организовать встречу между двумя собратьями по несчастью. Дело оказалось несложным, помогли решетки: имея ключ от них, можно легко переходить с балкона на балкон. Несколько дней назад одна из медицинских сестер, якобы случайно, оставила связку ключей, так чтобы обитатель охраняемой палаты имел возможность завладеть ими.

Услыхав об этом, Пустельга невольно поморщился: от такого способа за версту пахло дилетантизмом. Сам он не попался бы на подобную удочку. Но товарищ Иванов пояснил: преступник не имеет ни малейшего оперативного опыта. К тому же, ключи искали, медсестра со слезами ходила по палатам, охрана расспрашивала больных – все, в общем, выглядело вполне достоверно. В первую ночь преступник, похоже, выжидал, но уже на следующую вышел на балкон, начав свое первое путешествие. Очевидно, четыре стены с потолком и охрана возле двери успели ему здорово надоесть. Правда, бежать он не пытался, зато обошел всех ближних и дальних соседей, пытаясь завязать знакомства. Так продолжалось три дня, а на четвертый в палату, находившуюся почти рядом с той, где обитал потерявший память заключенный, поместили нового больного – майора Сергея Павленко…

Итак, задание не из сложных, но что-то с самого начала не нравилось Сергею. Впрочем, это «что-то» было очевидным. Преступник – такой же больной, как и он сам. Больной пытается разоблачить больного… Пустельгу ожидала благодарность, может даже награда, а неизвестного зэка, в лучшем случае – пожизненное заключение в стенах больницы, а скорее всего Колыма, где он быстро превратится в лагерную пыль. Правда, Иванов уверял, что преступник очень опасен, что он враг, – но те, что искали пропавшего Пустельгу, тоже считали его врагом и даже, кажется, шпионом. Получалось, не больной пытается разоблачить другого больного, а один враг, еще не осужденный, будет стараться разоблачить того, кто уже хлебнул арестантской баланды. А что будет с Пустельгой дальше? Не отправит ли его товарищ Иванов вслед за неведомым преступником? Правда, ему обещали лечение, но такое тоже возможно: подлечат немного, поставят на ноги – и пошлют куда Макар телят не гонял. Это будет весьма целесообразно: меньше риска, что недовольный своей судьбой майор где-нибудь проговорится об увиденном и услышанном. Товарищ Иванов действовал по приказу Сталина – но у вождя могли быть свои соображения по поводу сохранения государственных тайн. То, что миндальничать с каким-то подозрительным майором, вдобавок живущим под чужой фамилией, не станут, Сергей не сомневался.

Итак, выходило плохо – хуже некуда. Его, скорее всего, используют – и позаботятся, чтобы Пустельга больше не мешал. Для этого достаточно просто позвонить дежурному в Большом Доме и сообщить, где находится беглый враг народа Пустельга…

Сергей пытался гнать от себя подобные мысли, но логика и простой здравый смысл не давали ошибиться. Возможно, это произойдет не сейчас, а через месяц, в крайнем случае через год, если, конечно, странная болезнь не искалечит его окончательно. Выходит, Пустельга, полумертвый и практически обреченный, все же готов шпионить за другим, таким же больным и загнанным в глухой угол? Да, плохо дело, бывший старший лейтенант НКВД!

Вечером, когда за рощами медленно гасли последние лучи заходящего солнца, Сергею стало немного легче. Темнота несла с собой бодрость, холод немного отпускал, и происходящее начинало казаться не таким безнадежным. В конце концов он как-то выкрутится. Сергея хотят свести лицом к лицу с опасным преступником – что ж, пусть. Пса пускают за волком… А если пес и волк на минуту задумаются и поищут себе более полезное занятие, чем рвать друг друга на чужую потеху?

Время тянулось неслышно, но Пустельга не спешил. Это была удача: тихая ночь, темная комната, кровать – и много свободного времени. Можно спокойно обдумать все случившееся с ним за эти месяцы, и особенно за последние сутки, а главное – немного подумать о будущем. Если верить собственной биографии, когда-то Сергей Пустельга был неплохим оперативником. Что ж, не пора ли применить навыки для личной пользы?.. Легкий стук. Пустельга быстро взглянул на светящийся циферблат наручных часов: начало второго. Началось! Стучали в балконную дверь, и сквозь стекло можно было разглядеть чей-то темный силуэт…

Осторожный стук повторился. Пустельга усмехнулся, вскочил и быстро подошел к двери. Неизвестный стоял на балконе, на нем был такой же, как у Сергея, серый халат, на голове нечто, напоминающее берет. Это было разумно, апрельская ночь не баловала теплом.

– Гостей принимаете? – голос показался приятным и даже веселым. Сергей кивнул и открыл дверь.

– Добрый вечер! – неизвестный вошел в комнату, быстро огляделся и протянул руку: – Позвольте отрекомендоваться: ваш сосед, палата номер 43, а чтобы короче – просто Сорок Третий…

– Сорок Первый, – принимая правила игры, представился Пустельга, запоздало подумав о том, что его рукопожатие будет плохой рекомендацией. Однако Сорок Третий, казалось, не обратил внимания на то, что так смутило Прохора Карабаева. Рукопожатие было крепким, а рука – теплой, даже горячей.

– Ну как, сидим? – Сорок Третий усмехнулся, продолжая разглядывать палату. – А вас недурно устроили, уважаемый Сорок Первый. Одиночка – прямо как у меня.

– Сидим, – подтвердил Пустельга. – Кстати, присаживайтесь.

– Благодарствую, – зэк поудобнее устроился на стуле. – Надеюсь мой визит вас не слишком обеспокоил. Знаете, не удержался: вы же новенький, вдобавок мой, так сказать, собрат по несчастью.

– То есть?.. – немного удивился Сергей.

– Тот же диагноз, уважаемый Сорок Первый… Мы с вами сдвинулись на одной и той же почве, а это почти то же самое, что сесть по одинаковой статье.

– Юмор же у вас! – не удержался Пустельга. Зэк ему понравился, Сорок Третий явно не терялся даже в подобной ситуации. Очевидно, и раньше он был крепким орешком для коллег Сергея…

– Юмор как раз подходящий, – не согласился гость. – Под петлей и шутки висельные. Впрочем, прошу прощения. Вы, быть может, пребываете в состоянии мрачной хандры…

– Ни в коем случае! – Пустельга невольно улыбнулся. – Просто вы появились несколько неожиданно…

– Но вы не спали, – быстро отреагировал Сорок Третий, и Пустельга понял, что его гость не только умен, но и наблюдателен. – Бессонница или плохо спится на новом месте?

– Вероятно, и то, и другое, – Пустельга понял, что надо переходить в наступление. – А откуда вам стало известно про мою… статью?

– А-а-а! Для пациента подобного заведения вопрос весьма разумен. Узнал просто: мой лечащий врач, милейшая Любовь Леонтиевна, мне очень сострадает и развлекает всякими новостями этого скорбного дома.

– Лечащий врач? – Пустельга вспомнил тех, с кем довелось общаться прошлым днем. – Такая симпатичная девушка, высокая, немного длинноносая, со шрамом на правой щеке?

– Ну вот, только и заметили, что длинный нос и шрам, – покачал головой Сорок Третий. – Между прочим, она здесь чуть ли не единственная, кто действительно сочувствует нам, грешным. Остальные – все больше по долгу службы. А нас, спятивших, не обмануть: сразу ясно, для кого ты человек, а для кого – кролик. Ну вот, узнать было просто, но любопытство мое еще более выросло, когда я увидел, что вы, уважаемый Сорок Первый, оказались в одиночке. У вас, я вижу, даже вторую койку вынесли!

Вот это да! Зэк был не просто наблюдателен, и Пустельга мысленно обозвал тех, кто готовил операцию, идиотами. Ну конечно, в палатах больные помещались по четверо, в крайнем случае по двое! Хоть бы койку оставили…

– Но ведь вы тоже в одиночке? – приходилось вновь наступать.

– Да. Именно что в одиночке, да еще с двумя молодыми людьми за дверью, правда, как выяснилось, не особо внимательными. Но у меня особый случай: я, уважаемый Сорок Первый, уж не пугайтесь, в некотором роде злодей. Точнее – опасный преступник. Не испугались?

– Нет, – вздохнул Сергей. – Еще не вижу повода. Надеюсь, вы не старушку-процентщицу прикончили?

Сорок Третий негромко засмеялся, а затем достал из кармана халата пачку папирос.

– Вы не возражаете? Вообще-то, можно выйти на балкон, но там сегодня на диво прохладно.

– Нет, – заторопился Пустельга. – Потом проветрим – и порядок. Разрешите и мне, что-то потянуло.

– Прошу, отравляйтесь на здоровье…

Щелкнула зажигалка, и за короткие секунды, пока оба по очереди прикуривали, Пустельга постарался лучше рассмотреть незнакомца. Сорок Третий был по-видимому, старше его лет на десять, а выглядел еще старше: худое, изможденное лицо, залысины, глубокие складки возле губ… Да, похоже, зэку довелось немало перенести, прежде чем он попал в отдельную палату на четвертом этаже. Но глаза оставались молодыми – веселыми и очень внимательными.

– Так вот, насчет старушки, – глубоко затянувшись, продолжал Сорок Третий. – Знаете, с нашим диагнозом я бы не удивился и старушке, но со мной дело похуже. Насколько я понял, у меня 58-я с каким-то скверным хвостом. Срок мне не называли, но, по-моему, он астрономический. Отсюда и такое внимание – отдельная палата, да еще с охраной. Таких, как я, тут еще минимум двое, но они не на нашем этаже. Есть, правда, одиночки без охраны, вроде вашей. Но там сидят люди почтенные, свихнувшиеся на строительстве социализма. Стало быть, вы…

– Свихнулся на строительстве социализма, – охотно подтвердил Пустельга.

– Ага! На большого начальника вы непохожи, стало быть, инженер или конструктор…

– Нет… – Пустельга помолчал секунду, лихорадочно обдумывая ответ, а затем решился. – Я старший лейтенант госбезопасности, по обычному счету майор.

– Да ну! – зэк даже привстал, и, насколько можно было разглядеть в полутьме, усмехнулся. – Вас-то за что? То есть, извините, а вы-то каким образом умудрились?

– Честно?

– Если желаете, – усмешка на лице зэка погасла, глаза смотрели строго и внимательно.

– Не знаю.

– Ясно, – Сорок Третий промолчал, затем пожал плечами. – А в общем, забавно. Мне почти ничего не говорят о моем прошлом, лишь намекают, что, буде узнаю о своих грехах, то не иначе как окончательно сойду с ума от страха. А что же вам о ваших… подвигах не рассказывают?

– Чтоб я окончательно не сошел с ума от страха, – нашел в себе силы усмехнуться Сергей. Сорок Третий удивленно поднял голову:

– Вы… вы так действительно думаете?

– Да, – кивнул Пустельга и вдруг понял, что говорит правду.

– Тогда ясно, – протянул гость. – Ну, уважаемый Сорок Первый, понятно, почему вас направили в здешнее заведение! С такими-то мыслями! Ну ничего, вылечат, вспомните о славном прошлом, снова станете на боевую вахту… Да, прелюбопытно. Где еще можно встретиться в такой непринужденной обстановке? Постойте, я все-таки чего-то не понимаю… Меня держат здесь не потому что я болен. Подумаешь, память отшибло! Чтоб валить лес, уважаемый Сорок Первый, памяти не требуется. Просто они вбили себе в голову…

Зэк не закончил мысль, Пустельга же не стал настаивать. Зачем торопить, когда человек сам желает выговориться?

– Вы хотите спросить, что мешает мне работать? – подхватил он. Вообще-то говоря, оперативник без памяти не очень-то полезен. Но главное не в этом, товарищ Сорок Третий…

– Гражданин Сорок Третий, – спокойно поправил зэк.

– Гражданин Сорок Третий. Дело в том, что я действительно болен. Вначале меня уверяли, что это все последствия травмы, но… Рукопожатие мое вас не смутило? У меня температура ниже обычной на целый градус. Про иные мелочи не говорю…

– Ого, – зэк произнес это без особого выражения, просто констатировал факт. – Здорово это вас… Мне-то жаловаться нечего: здоровье – хоть сейчас в Нарым, или куда вы нас грешных направляете? Не помню ничего, да, может, это и к лучшему в моем положении… Хотя нет, вру…

Он негромко засмеялся.

– Вообще-то говоря, дичь! Ни отца, ни матери припомнить не могу, зато могу прочитать вам любую оду Горация – на выбор. Когда я их успел выучить? И древнегреческий помню… И английский… Чушь, правда?

– Слова появляются словно неоткуда, они какие-то чужие, – негромко добавил Пустельга.

Сорок Третий резко повернулся:

– У вас тоже? Словно кто-то подсказывает, но вы знаете, что это – не ваше. Словно тот, кто ушел, оставил кое-что из багажа…

Сравнение Сергею понравилось. Кое-что из багажа… Куда же ушел тот, кому багаж принадлежал?

– Знаете, – вновь рассмеялся зэк. – Мне это напоминает милую беседу грабителя с домовладельцем. Помните О. Генри?

О. Генри Пустельга перечитывал недавно, в феврале, когда в очередной раз лежал в ленинградском госпитале. Он кивнул.

– Там, кажется, предлагали лечиться мочой молодого поросенка?

– В этом роде, – Сорок Третий встал и расправил плечи. – Чего-то спать потянуло, пора на воздух… Ну, мочой поросенка меня не пользовали, но все прочее, кажется, применяли. Ваши, так сказать, коллеги, были весьма навязчивы. Правда, обошлось без выбитых зубов. Пока, во всяком случае…

«И что же они хотели выяснить?» – чуть было не спросил майор, но вовремя сдержался.

– Добро бы еще явки какие-нибудь узнать хотели, – хмыкнул Сорок Третий и покачал головой. – Ведь я, если не ошибаюсь, вражина калибру немалого! Так нет, подавай им каких-то дхаров. Слыхали о таких?

– Небольшой народ, жил где-то на Урале, – отрицать не стоило, зэк неплохо различал ложь – едва ли хуже самого Пустельги.

– И вы знаете. А я вот, нет. Хотя, если верить товарищам, то есть, прошу прощения, гражданам, с Лубянки, я был чуть ли не главным специалистом в стране по дхарам. Мне даже статьи показывали – мои. Ну хоть убей не помню! Ни языка, ни истории, ни заклинаний этих дурацких… Они что там, в Большом Доме, зубы лечить вздумали без стоматолога? Я им латинские заклинания предложил – не хотят… Ладно, пойду…

Зэк шагнул поближе и протянул руку. Сергей нерешительно посмотрел на свою неживую ладонь, но Сорок Третий улыбнулся и крепко пожал ее.

– Не падайте духом, гражданин Сорок Первый! Я завтра еще загляну, не возражаете?

– Нет, конечно! – Пустельга вскочил и запахнул халат. – Я… провожу вас…

– Вы крайне любезны.

Они вышли на балкон, и майор плотно закрыл дверь. Теперь микрофоны были неопасны.

– Налево, направо? – Сорок Третий, нерешительно осмотрелся, а затем махнул рукой. – Налево! Там один бедолага, ему еще похуже вашего, надо словцом перекинуться… Холодно, правда? А ведь скоро Пасха… Впрочем, вы-то, конечно, атеист.

– Не знаю… – Сергею было не до религиозных пережитков. Он бросил взгляд на пустынный ряд балконов, а затем осторожно положил руку на плечо Сорок Третьему. Тот обернулся.

– Тише, – Пустельга заговорил шепотом, зная, что береженого, даже атеиста, и Бог бережет. – Я не все сказал, товарищ Сорок Третий…

Зэк, похоже, вновь хотел ввернуть про «гражданина», но сдержался.

– Я здесь не просто больной. Вы правы, таких как я, довольно удачно используют. Догадались?

Сорок Третий удивленно пожал плечами:

– Вы что? Получили приказ за врачами следить? Ну, контора!

– Значит, не поняли, – вздохнул Сергей. – Да не за врачами! За вами! Наша встреча была подстроена, ключи вам подброшены. Теперь ясно?

Зэк замер. Складка у рта на миг дрогнула, затем губы скривились усмешкой.

– Ну, субчики! Но какого черта? Меня же и так каждую неделю навещают! – Я должен определить, в самом ли деле у вас амнезия. Я – эксперт.

– Вот как… – Сорок Третий дернул плечами и посмотрел вниз, на темные кроны деревьев. – Вы что, вроде ясновидящего?

– Да. Я улавливаю эмоции. Живой детектор…

Оба замолчали. Шли минуты, вокруг стояла тишина, лишь где-то далеко слышался крик ночной птицы.

– Я-то думал, зачем мне бороться с нашей родной советской властью! негромко проговорил наконец Сорок Третий. – Чуть не раскаялся, представляете… Ну что, определили?

– Да, – кивнул Сергей. На душе стало легче: что б не случилось дальше, он поступил правильно. – У вас почти полная потеря памяти, так же, как у меня. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните. Так что больничный покой вам обеспечен…

– Спасибо, – зэк покачал головой. – Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба Божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата. А спросить можно?

– Конечно!

– Если б я действительно симулировал. Выдали бы?

Проще всего было ответить «нет», но Пустельга невольно задумался. Хотелось не солгать.

– Не знаю. Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы…

– Ну, благодарю за откровенность.

Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Пустельга проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас Сергей понял, как он замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна…

Пустельга был вправе ожидать чего угодно. Наиболее логичным казался вызов к товарищу Иванову для немедленного отчета. Следовало получить новые инструкции, ведь главное уже выполнено, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору наконец и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили.

С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Пустельга старался как можно точнее отвечать на вопросы, врач улыбался, кивал и задавал новые. Смутила не сама встреча: все-таки он находился, как ни крути, в психиатрической больнице, обеспокоили сами вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями Сергея к курам, уткам, спрашивал о его кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Пустельгу почти до бешенства. Если он болен, то пусть спросят прямо, он еще достаточно разумен, чтобы контролировать свои чувства!

Но уже позже, вернувшись в палату, он поймал себя на страшной мысли: а что если дело зашло слишком далеко? Что если психиатр беседует с ним именно так, как и полагается говорить с неизлечимыми психами? Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы – что за этим крылось? Майор невольно вспомнил подследственных, которые тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах и хотели одного – доказать свою невиновность. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы подследственного без труда подтверждали его вину истинную, а часто и вымышленную штукарем-следователем. Пустельга наслушался подобного в Ленинграде, а до этого, быть может, и сам загонял невинных в угол. Правда, ловкие приемы психиатра грозили, в худшем случае, принудительным лечением, а допрос вел арестованного к верной гибели.

Интересно, в чем вина Сорок Третьего? Он, похоже, из «бывших», знает латынь, держится, несмотря ни на что, с немалым достоинством… А что если бы этому зэку, когда он очнулся в больнице, не стали говорить о том, кто он на самом деле? Сообщили бы, к примеру, что он… сотрудник НКГБ? Изменился бы человек? Превратился бы волк в пса?

Сергей задумался, но быстро отбросил такую возможность. Нет, едва ли. Кое-что и он, и Сорок Третий все же помнили, пусть и смутно. Волк оставался волком, а он, бывший сотрудник НКВД – загонщиком. Правда, ему, Пустельге, почему-то не хотели рассказывать о его последнем задании. Из-за секретности? Или… Или из-за того, что тогда произошло нечто, после чего старший лейтенант Пустельга… действительно стал врагом народа! Не вымышленным, не безвинной жертвой, а настоящим!

Мысль вначале испугала, а затем показалась весьма правдоподобной. Собственная биография теперь виделась совсем иначе. Кто был тот, исчезнувший Пустельга? Отец-большевик, несколько лет бродяжничества, колония имени Дзержинского – карьера чекиста была, так сказать, запрограммирована. А дальше? Средняя Азия – что он там делал? Что увидел? Майор помнил свежие сводки: на Памире по-прежнему держались несколько антисоветских «зон», куда большевикам не было ходу еще с начала 20-х, шли аресты мусульманского духовенства, а заодно и представителей местной интеллигенции – естественно, за шпионаж, вредительство и диверсии.

Диверсий тоже, впрочем, было предостаточно, заодно агентура сообщала о беззакониях представителей власти, многие из которых в свое время успешно сменили басмаческий маузер на партийный билет. Каким вернулся оттуда Пустельга? Ведь почти все ташкентское управление НКВД сменилось, старый состав «вычищен», можно сказать, Сергею повезло.

И наконец, Столица. Пустельга занимался тут чем-то действительно важным, причем недолго, с сентября по ноябрь. Что он искал? И почему сгинул не только он, но и какой-то неведомый нынешнему Сергею капитан Ахилло? Это не арест, они оба просто пропали! Пустельга в конце концов очнулся в ленинградском госпитале, а Михаил? А что если они успели узнать нечто, заставившее их изменить прежние убеждения? Да и что нынешний Сергей знал об убеждениях того, кем был раньше? И вот старший лейтенант Пустельга теряет память, а Ахилло… ударяется в бега! Почему бы нет?

Нет, не получалось. Пустельгу искали, а об Ахилло попросту предпочли забыть. Узнать бы, что в самом деле случилось с их группой! Но Сергей уже понимал: не дадут. В лучшем случае с ним поступят гуманно – оставят здесь лечиться, чтобы время от времени использовать его странный дар. Если, конечно, у товарища Иванова не появятся другие планы…

Майор с нетерпением ждал ночи. Придет ли Сорок Третий? Вообще-то, зэк должен держаться от него подальше, но Пустельга представил себе, что должен чувствовать этот человек. Несколько месяцев одиночки – пусть больничной палаты, а не камеры, но все равно – взаперти, с охраной у входа. И вдруг – свобода, возможность темной тенью скользить по пустынным балконам, встречи с людьми… К тому же, Пустельга сыграл с ним честно, и зэк вполне может завернуть на огонек. Правда, Сергей уже не стремился что-либо узнать, просто хотелось встретиться, а заодно подкинуть Сорок Третьему одну идею, над которой майор думал весь вечер…

В дверь постучали около полуночи. Сергей был уже готов, под халат надета шерстяная кофта: беседовать было удобнее на балконе, вдали от чужих ушей.

– Все-таки пришли?

– А вы бы – нет? – Сорок Третий быстро пожал майору руку и оглянулся. Вроде, спокойно… А ваши где спрятаны? Внизу, под кустами?

– Наверно, – рассмеялся Пустельга. – Пусть мерзнут, мешать не будут. – Ну и ладно… – зэк помолчал, а затем неожиданно осведомился: Хотите, свожу к специалисту? Как раз по вашему профилю?

– К врачу? – удивился Сергей. – Но меня и так целый день обследовали! Кстати, вы правы, Любовь Леонтьевна – душевный человек.

– Ага, разглядели! – хмыкнул зэк. – А то – шрам, длинный нос…

– У нее очень странный акцент. Еле заметный, но если прислушаться… Сорок Третий пожал плечами:

– Это у вас, уважаемый Сорок Первый, уже мания преследования! Хотя я тоже заметил… – он усмехнулся. – Нет, не скажу, а то ваши, чего доброго, за нее возьмутся, пропадет человек… Я вас хочу пригласить, гражданин старший лейтенант госбезопасности, не к врачу, а к биохимику. Он квартирует этажом ниже. Если не боитесь заняться акробатикой…

Пустельга поглядел вниз. Высоковато, но по решетке спуститься не так и трудно. Зэк, похоже, понял:

– Я быстро освоился. Ну что, сходим? Заодно торта попробуем. Этот биохимик – большая шишка, чуть ли не академик. Обожает сладкое, и его, естественно, снабжают. Вы как насчет торта?

– Положительно.

– Прекрасно. Только… – Сорок Третий замялся. – Имейте в виду, он сразу же начнет жаловаться на то, что его бросила жена. Придется выслушать, а потом уже поговорим…

– А что, жена его действительно бросила? – невольно заинтересовался Сергей. Зэк, обернулся, посмотрел ему прямо в глаза:

– Зачем вам?

– Ну… – растерялся Пустельга. – Все-таки, мы, вроде, в одной лодке…

– Мы с вами не в одной лодке, гражданин старший лейтенант госбезопасности… Но если вам, так сказать, интересно… Они с женой пытались покончить с собой. Его спасли, ее нет. Ясно?

Сергею стало не по себе. Он чуть было не спросил о причине, но вовремя сдержался. Крупный ученый, возможно академик, пытается покончить с собой, причем не сам, а вместе с супругой. Это никак не походило на бытовую трагедию. Не так давно покончили с собою Гамарник и Путна, еще раньше Любченко, Иоффе, Скрипник… Этого, выходит, спасли – очевидно, его мозг еще нужен…

Сорок Третий еще раз глянул вниз, кивнул и начал быстро спускаться по решетке. Пустельга последовал его примеру – получилось удачно, даже халат, не очень приспособленный для подобных упражнений, не особо мешал. Через несколько секунд оба они уже стояли на балконе третьего этажа. Зэк подошел к стеклянной двери и постучал.

С минуту ответа не было, а затем неярко вспыхнул свет. Пустельга взглянул на Сорок Третьего, тот лишь пожал плечами:

– Ничего, ему разрешают. В прошлый, раз во всяком случае, нам никто не помешал.

Наконец, дверь открылась, гости подошли поближе.

– Торт еще не съели? – Сорок Третий шагнул первым к вышедшему на балкон маленькому сгорбленному человечку. – Добрый вечер, гражданин Тридцать Первый.

– Добрый вечер, – послышался тихий, немного дребезжащий голос. – Торт я не съел и даже согрел чаю… Заходите, товарищи…

Все трое прошли в палату, которая оказалась точь-в-точь такая же, как у Пустельги – с единственной койкой, новой мебелью, и, вероятно, заранее встроенными микрофонами. Впрочем, бывшего академика могли «опекать» не так плотно, едва ли охрана интересовалась каждым словом, сказанным в этих стенах.

– Прошу знакомиться, – продолжал зэк. – Тридцать Первый. А это ваш сосед сверху, соответственно Сорок Первый…

В голосе звенела ирония. Похоже, эта арифметика забавляла государственного преступника.

– Виталий Дмитриевич, – человек протянул руку и вздохнул. – Хотя, конечно, Тридцать Первый – это правильнее.

– Сергей.

– Простите, а как полностью? Знаете, привык…

– Сергей Павлович, – Пустельга с любопытством разглядывал того, кто предпочел номер фамилии. Виталий Дмитриевич Тридцать Первый был не просто мал ростом – он походил на карлика, на сказочного человека, обитателя подземных глубин, а еще больше – на домового. Сморщенное, почти с кулак, личико, узкие плечи, короткие ручонки, казалось, неспособные удержать даже авторучку. На вид ему было за семьдесят, и, лишь присмотревшись, майор понял, что Тридцать Первому едва-едва стукнуло полвека. Что-то страшное сломало и мгновенно состарило этого человека.

– Проходите, – Виталий Дмитриевич засуетился, приглашая к столу. Там действительно стоял торт, а рядом с ним – чайник, накрытый полотенцем. Тридцать Первый явно ждал гостей.

– Пражский? – осведомился зэк, приглядываясь к угощению. Карлик невесело рассмеялся:

– Увы, пражский. В хорошие времена я бы сам приготовил, да такой, что сам шеф-повар «Берлина» позавидовал бы… А это – прислали. Не забывают…

Они принялись за торт. Виталий Дмитриевич ел жадно, кусок за куском.

У Сергея почти не было аппетита, да и Сорок Третий явно не был поклонником сладостей. Было ясно, что он пригласил сюда Пустельгу совсем не за этим.

– Что ж вы не едите? – карлик откинулся на стул и вздохнул. – Знаю! Вы, любезный Юрий Петрович, просто уговорили нашего новенького навестить меня. Так сказать, повысить мне настроение. Ну, спасибо…

Пустельга удивился – оказывается Сорок Третьего звали Юрием Петровичем! Здесь зэк не скрывал своего имени. Итак, Юрий Петрович Сорок Третий…

– Юрий Петрович наверно успел рассказать вам, – Тридцать Первый повернулся к Сергею. – Здесь все считают, что лишился ума, после того, как меня бросила супруга…

Зэк еле заметно кивнул, но Сергей предпочел отделаться неопределенным угуканьем. Карлик вздохнул.

– Смешно, правда? Старик, похожий на какое-то чучело… Но ведь я все еще не разучился думать! Почему? Не могу понять…

Он заговорил быстро, так, что Пустельга еле различал отдельные слова: Тридцать лет, тридцать лет мы жили вместе, ни разу по-настоящему не ссорились. Что же могло случиться? Почему она меня бросила? Может, я чем-то ее обидел? Но чем? Даже если так, почему она ни разу не навестила меня, не написала? Я ведь действительно болен! Почему? Они не говорят мне, не хотят волновать. Но я не могу. Я должен узнать…

Сергей постарался незаметно отвернуться. Виталий Дмитриевич тоже не мог вспомнить прошлое, как Сорок Третий, как и он сам. Что сделали с этим безобидным человеком? Или это просто защитная реакция психики, спасающая от самого страшного?

Речь Тридцать Первого стала совсем тихой, неразличимой. Наконец он затих, глаза закрылись, и он недвижно застыл, прижавшись к спинке стула. Зэк чуть заметно дернул щекой и достал папиросы.

– Курите, Сорок Первый! Ну его все к черту, никак не привыкну… Курите, потом проветрим. Сейчас он очнется…

Действительно, не прошло и двух минут, как Виталий Дмитриевич открыл глаза.

– А? – дернулся он, но тут же успокоился. – Кажется, я опять… Извините, товарищи… Юрий Петрович, вы говорили вчера, что наш новенький…

– Да, он, кажется, по вашей части…

Карлик вскочил со стула. Пустельга тоже встал, но решительный жест маленькой ручки остановил его:

– Сидите, сидите, Сергей Павлович. Я быстро. Надеюсь, Юрий Петрович все же ошибся. Если ваши с ним случаи сходны, то волноваться нечего. Сама по себе амнезия конечно, малоприятна…

Не прекращая говорить, Виталий Дмитриевич осторожно взял Сергея за руку, пощупал пульс и замер. Затем сморщенное лицо дернулось, Тридцать Первый проговорил нечто вроде: «Ох ты!» – и легким движением прикоснулся сначала ко лбу, а затем к шее Сергея – там, где проходила артерия.

– Сергей Петрович… любезнейший… если можно, к свету. Я должен осмотреть глазное яблоко…

Осмотр на этот раз длился долго. Карлик хмурился, вздыхал, а затем кивнул на стул:

– Садитесь… Рассказывайте, и поподробнее…

Слушал он внимательно, время от времени кивая. Затем вздохнул и покрутил головой:

– Несколько вопросов, если можно. Только не обижайтесь…

– Ни в коем случае, – Пустельга тут же вспомнил психиатра.

– У вас, как я понял, очень плохой аппетит, предпочитаете все жидкое и, желательно, теплое. Так?

Сергей кивнул. Сейчас должен последовать вопрос о бифштексах.

– Привкус крови во рту ощущали?

– Нет! – Пустельга удивился. – По-моему… Нет, ни разу…

– Так… А желание… уж, извините… попробовать свежей крови…

Поразил не сам вопрос, а то, что его об этом уже спрашивали. Вот они, бифштексы с кровью!

– Нет. Я даже кровяной колбасы не ем.

– Ну и хорошо…

Виталий Дмитриевич прошелся по комнате, затем опустился на стул и легко ударил ребром ладошки по дереву:

– Так. Порадовать ничем не могу, Сергей Павлович. Разве что – болезнь ваша проходит в самой легкой форме. Это единственный положительный момент…

– Какая болезнь? – еле выговорил Пустельга. Значит, никакой травмы на боевом посту! Его обманули и в этом…

– Так называемая болезнь Воронина. Открыта моим близким приятелем перед самой мировой войной на Среднем Урале. Василий Воронин был тогда молодым земским врачом. Однажды его вызвали в одну глухую деревню где-то под… Впрочем, это неважно. Воронин был умница, сразу понял, что перед ним нечто совершенно неизвестное науке…

Виталий Дмитриевич замолчал, а затем махнул рукой:

– Ну, это все в далеком прошлом. Василий пропал без вести в 18-м, на юге. К этому времени мы уже выделили вирус – возбудитель болезни. Искали метод лечения… Мне поручили создать состав, в котором возбудитель болезни Воронина мог существовать в течение длительного времени. Дело в том, что в обычных условиях он быстро погибал, и слава Богу… Увы, мне это удалось. Состав назвали ВРТ.

«Почему?» – хотел спросить Пустельга, но удержался. «В», похоже, означало «Воронин». Возможно, остальные буквы тоже были инициалами.

– Да… И в том же 18-м я был вызван на Лубянку. Со мной беседовал некто Кедров, он, кажется, тогда был заместителем Дзержинского. Меня уверяли, что большевики чрезвычайно заинтересованы в лечении болезни, обещали новую лабораторию, сотрудников… Тогда я был еще в здравом уме, Виталий Дмитриевич усмехнулся и покачал головой. – Да, я был в здравом уме и решил на следующий день уничтожить все запасы ВРТ, а заодно и документацию. Увы, Кедров оказался сообразительнее, его люди захватили лабораторию тем же вечером. Меня арестовали, и до 21-го я был в специальном лагере под Псковом…

Тридцать Первый вновь умолк и замер, прикрыв глаза. Молчание тянулось долго, наконец он вздохнул, попытавшись улыбнуться:

– Извините… Мои личные неурядицы не имеют к данной истории прямого отношения. В общем, насколько мне удалось узнать, Кедров продолжил работы по ВРТ. Не сам конечно, хотя он, вроде как, врач, давал клятву Гиппократа… Естественно, речь шла не о лечении. Надеюсь, вы уже поняли, Сергей Павлович?

– Этот состав… вводил здоровым людям? – Пустельга даже привстал, чувствуя как его вновь охватывает холод. – Но зачем?! Хотя… Я, кажется, понял! Человек теряет память, его можно использовать, как какой-то… механизм…

– Если бы только это, – маленький человечек скривился. – Увы, любезнейший Сергей Павлович, это не самое страшное.

– А что… самое страшное?

– Нет-нет, лучше промолчу. Вам, да еще в вашем состоянии, это совершенно ни к чему. Болезнь может протекать в разных формах, у вас самая легкая ну и слава Богу… Правда, в некоторых случаях человек не теряет памяти, но это как раз в самых безнадежных ситуациях…

– А как это лечится? – вмешался в разговор зэк. Виталий Дмитриевич покачал головой.

– Не лечится… Увы… В самых легких случаях, таких, как у Сергея Павловича, можно несколько притормозить: те же переливания крови… Но вылечить не удалось еще никого. Во всяком случае, еще год назад… Да, как раз перед тем, как я очутился здесь…

– Значит, вы продолжали заниматься болезнью Воронина? – Сорок Третий недобро усмехнулся.

– Мой грех, мой страшный грех… Лена, жена… она все время говорила мне… Если бы это была просто болезнь, как, например, бубонная чума! Это страшнее… Как-то я нашел в бумагах Воронина запись, которую тот сделал на Урале, там, где встретил первых больных. Так сказать, народная версия происхождения этой напасти… Так там, представляете, сказано, что больной умирает почти сразу, а то, что остается, – лишь его видимость. Душа уходит, остается тело и дух…

– Простите, что остается? – не понял Пустельга.

– Там так сказано. Душа уходит, остается тело и дух. А потом и дух исчезает, а в тело вселяется бес…

Звучало жутковато, хотя и непонятно. Наступило молчание, которое нарушил Сорок Третий.

– Кажется, сообразил! По народным представлениям, у человека не одна, а две души. Одна – та, что дается Богом. Вторая – своеобразный человеческий двойник, он не покидает землю и после смерти. В Древнем Египте эти души называли Ка и Ба, на Украине – душа и доля… Любопытная версия! Душа уходит, остается дух – хранитель тепла, который пользуется крохами того, что уцелело от прежнего хозяина. К моему случаю подходит в самый раз. Я не помню ничего, связанного со мною лично, зато, как видите, вспомнил про Ка и Ба. Сергей Павлович, я не слишком вас шокирую?

– Нет, ни в коем случае, – майор уже успел успокоиться. – Легенда, действительно, очень точна. Но ведь вы не больны?

– У Юрия Петровича что-то совсем другое, – подтвердил Тридцать Первый. Может, просто последствия травмы – обычная амнезия… В таком случае, это со временем пройдет… Кстати, Юрий Петрович, меня про вас расспрашивала девушка – ваш лечащий врач. Она вообще интересовалась болезнью Воронина и моим препаратом.

– Любовь Леонтьевна? – не удержался Сергей.

– Да, кажется. Она не с нашего этажа, так что могу спутать. Симпатичная девушка, все надеется нам, грешным, помочь. Она думает, что руководство скрывает какие-то подробности о действии ВРТ. Я, конечно, рассказал все, что мне известно. И о ВРТ и о голубом излучении… На пятом этаже сейчас лежат двое – в очень тяжелой форме…

Это было что-то новое. «Голубое излучение» – об этом Сергей и не слыхал, точнее не помнил. Интересно, что это еще за мерзость?

– Но самое любопытное, – голос ученого упал до шепота. Представляете, товарищи, почти сразу ко мне зашли двое… В штатском, естественно, но узнать нетрудно… Они спрашивали, о чем я говорил с этой девушкой… Боюсь… боюсь я был излишне откровенен…

Пустельга и Сорок Третий переглянулись. Сергей хотел было переспросить, но зэк быстро поднес палец к губам.

– Благодарим за консультацию, профессор! – Юрий Петрович встал и кивнул Пустельге. – Или я вас понизил в чине, гражданин Тридцать Первый? Вы, кажется, академик?

– Я никто… – глухо проговорил карлик. Его глаза словно погасли, голова упала на грудь, из горла послышался хрип. – Никто… Я – номер Тридцать Первый… Это не вы потеряли души, товарищи. Это я продал свою… Она говорила мне…

Узкие плечи дернулись, и Виталий Дмитриевич застыл.

– Пора, – вздохнул Сорок Третий. – Уходим, гражданин майор. Пусть думает, что мы ему приснились…

На балконе сразу стало холодно, но Пустельга не спешил возвращаться в палату. Не хотелось оставаться одному, к тому же кое о чем следовало договорить. Зэк, похоже, понял.

– Что, не порадовал академик? Или вы этой байке поверили?

– Нет. Не в этом дело, просто…

– Понимаю. Держите.

Сорок Третий достал папиросы. Оба закурили.

– Вы ему не очень-то верьте, – продолжал Сорок Третий. – Все-таки псих, как и мы с вами. Может, все выглядит не так безнадежно. Правда, если с душой и в самом деле такой форс-мажор вышел…

По тону Сорок Третьего нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Пустельга заставил себя улыбнуться:

– На правах атеиста предпочитаю верить в микробы. Кстати, Юрий Петрович, что ж вы не представились?

– Взаимно, Сергей Павлович. Вам что, мою фамилию не назвали? Я Орловский Юрий Петрович, особо опасный преступник… Ну, об этом вы знаете…

– Пустельга.

– Оч-чень приятно, – зэк усмехнулся. – Кстати, гражданин Сорок Первый, раз в жизни будьте человеком – не спешите с докладом, чтобы я успел предупредить Любовь Леонтьевну. Вот сволочи, ни одного хорошего человека в покое не оставят!

– Обещаю, – кивнул Сергей. – И у меня к вам совет. Профессиональный. – Что делать, когда начнут ногами бить? – резко повернулся Орловский. – Нет. Тут, боюсь, даже я не советчик. Я вот о чем: наверно, завтра, самое позднее послезавтра, ключи у вас отберут. Так вот, сегодня же разберите связку и все ключи бросьте вниз – по одному. Ваши сторожа решат, что вы все поняли и решили напоследок немного им досадить.

– И в чем секрет?

– Один ключ вы оставьте – свой, тот, что отпирает вашу решетку. Здесь высоко, ключи будут искать долго – если вообще станут этим заниматься. Свой вы спрячьте и в любой момент сможете бежать.

– Недурно, – подумав, заметил зэк. – Только бежать-то мне некуда, так и доложите. Кроме того, палату обыщут, не дураки же они! Что связка, что один ключ – найдут.

– У вас такая же палата, как у меня?

Орловский кивнул.

– Тогда я вам покажу, где его надо спрятать. «Они», конечно, не дураки, но и не семи пядей во лбу. Пойдемте, покажу…

– Душу думаете спасти? – Сорок Третий запахнул халат и бросил взгляд на темные кроны деревьев. – Не поздно ли, гражданин майор?

– Даже если поздно, – Пустельга затоптал окурок и решительно бросил: Пошли!

Сергея вызвали следующим вечером. Вновь большая темная машина с занавешенными окнами, пустой подземный гараж… И комната была той же, даже стулья стояли точь в точь, как несколько дней назад.

– Присаживайтесь… – Иванов, как и прежде, был в широком плаще, и у Пустельги вновь мелькнула нелепая догадка, что под глубоко надвинутым капюшоном нет ничего – лишь черная пустота. – Разрешите доложить, товарищ Иванов?

Сергей был готов к разговору. Следовало говорить спокойно и только о деле, не отвлекаясь и не волнуясь: товарищ Иванов не должен ничего заметить. В конце концов, он, майор Павленко, выполнил задание.

– Прошу вас… Итак, ваше мнение?

– У заключенного Орловского – полная амнезия. Он забыл все, связанное с ним лично. Остались знания некоторых языков, фактов, но ни дхарского, ни чего-либо связанного с дхарами, он не помнит. В том числе и заклинаний.

– Так…

Наступило молчание. В темноте силуэт Иванова начал расплываться, гаснуть, и Сергея внезапно охватил страх. Кто этот человек? Почему он не решается открыть лицо? Если он прячется в темноте, значит Пустельга видел его раньше, иначе к чему маскарад? А если дело действительно столь секретно, то что сделают с ним, увидевшим и узнавшим?

– Не волнуйтесь…

– Тихий голос заставил вздрогнуть. Иванов почувствовал! Да, от такого не спрячешься…

– Все еще не верите мне, Сергей Павлович? Вас смущает этот антураж?

– Нет, – выдавил из себя Пустельга. – То есть… не совсем…

– Представьте себе, что я действую так по приказу, о причинах которого и сам не особо извещен. Примите это как рабочую гипотезу… Я не обманывал вас и не обманываю теперь. Насколько я понял, вы уже успели узнать о болезни Воронина?

– Да… – лгать не имело смысла.

– Кстати, мы не подслушивали. Просто Виталий Дмитриевич не умеет хранить тайны… Что он сказал о вас лично?

– Что у меня болезнь протекает в легкой форме. И что есть легенда… – О потерянной душе? – в голосе Иванова мелькнула ирония. – Глас народа, как известно, – глас Божий… К сожалению, вынужден кое-что добавить: не о душе, тут я не специалист, а про вас лично. Легкая форма болезни Воронина заканчивается тем же, что и тяжелая. И примерно в те же сроки.

Вновь вернулся страх, а вместе со страхом – холод. Вот и все… Его даже не поставят к стенке. Зачем? Стоит лишь немного подождать – месяц, полгода, много – год…

– А теперь слушайте внимательно, – голос стал внезапно совсем иным низким, повелительным, властным. – Слушайте, внимательно, Сергей Павлович, ибо от этого зависит ваша жизнь…

Пустельга замер. Мысли исчезли, остались лишь тревога и надежда, хотя, казалось бы, надеяться не на что…

– То, что сейчас называют болезнью Воронина, не лечится современной наукой. Но раньше ее лечили. Это были редкие случаи, может один в столетие, – но были. Подробности вам не нужны, достаточно знать, что это в принципе возможно…

Пустельга вслушивался в каждое слово. Неужели, правда? Или его хотят поманить надеждой – и бросить умирать? Но зачем Иванову лгать, ведь Сергей и так полностью в его власти!

– Да, это возможно, но для излечения требуется очень многое… Вам следует запомнить: вас спасут в том случае, если смогут вылечить вашего нового знакомого – гражданина Орловского. Вы поняли? Спасут его – спасут и вас!

– Понял… – в голове все смешалось, секунды текли, а Сергей никак не мог опомниться: – Но… Товарищ Иванов, заключенный Орловский не болен…

– Он болен, Сергей Павлович. И ваши случаи очень сходны – может, вы уже успели заметить. Поэтому я предлагаю следующее: вы поможете вернуть память Юрию Орловскому. Я помогу вам выздороветь. Но помните: все приказы должны выполняться быстро, точно и без рассуждений. Если это вас устраивает…

Устраивает ли это его? Ему предлагали жизнь, какие еще могли быть сомнения! Но Сергей вспомнил странные слова несчастного человечка, отзывающегося на «номер Тридцать Первый». «Это не вы потеряли души, это я продал свою…» А что предлагают сейчас ему, Сергею Пустельге? Но ведь выбора нет! В крайнем случае Иванов найдет себе другого!

– Я согласен! – майор вздохнул и повторил: – Я согласен, товарищ Иванов. Что мне нужно делать?

– Для начала, успокоиться, – голос вновь стал прежним – мягким и добродушным. – Вернетесь в больницу, за вами будут присматривать, подлечитесь… А заодно начнете работу… Кстати, может, нам придется побеседовать с вашим лечащим врачом.

– С Любовью Леонтьевной? – Пустельга вспомнил все слышанное об этой девушке. Значит, зэк не ошибся! Но в чем провинилась длинноносая?

– Именно с ней. На редкость смелая девица! Смелая – но совершенно неопытная. Вы еще не сталкивались с тускульской разведкой?

– Нет! – странное название ни о чем не говорило. – Может, раньше…

– Раньше агентов Богораза у нас не было. Неплохо работают! Надо будет спросить, кто ее устроил в эту больницу. И не только это…

Сердце сжалось. Неужели девушку схватят, бросят в подвал, а он, тот, кого она пыталась лечить, будет ассистировать при допросе! Но если она шпионка… Все равно – пусть уходит, скроется где-нибудь далеко… Сорок Третий должен успеть! Он ведь умный, этот зэк, помнящий оды Горация…

– Но это к слову… Главное ваше задание будет иным, хотя тоже связанным с некой дамой. Завтра вам предоставят все материалы, которые удалось собрать по поводу одной особы. Задача – завербовать, причем надежно, чтобы не было никаких сюрпризов. Эта дама должна помочь нам вернуть память гражданину Орловскому.

– Она – врач?

– Да, она училась в медицинском, но интересна вовсе не этим. Не спешите, Сергей Павлович, все узнаете в свой черед. Пока же запоминайте: ее зовут Виктория Николаевна. Виктория Николаевна Артамонова…

3. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ЦЕНТРАЛЬНОГО КОМИТЕТА

Первый выстрел ударил неожиданно. Тут же ответило эхо: каменные своды ущелья многократно усилили сухой треск карабина, и через секунду вокруг уже грохотало вовсю. Новые выстрелы рождали ответный гром, ущелье наполнилось гулом, слышным, наверно, за много километров вокруг. В ушах стоял звон, приходилось открывать рот, чтобы не оглохнуть окончательно, старый способ, известный еще во времена первых бомбардировок.

Чиф сидел, прижавшись спиной к огромному сырому валуну, в который раз чувствуя себя ненужным и бесполезным. Так было каждый раз, когда бой начинался внезапно. В теории все казалось понятным: фронт, тыл, огневое прикрытие, атака, но как только начинали сухо бить винтовки, Чиф терялся. Страха не было, напротив, Косухин-младший рвался вперед, в самое пекло, но часто не мог даже понять, где это самое «пекло» находится. Вот и сейчас грохот доносился со всех сторон, и единственное что приходило в голову, это нелепая мысль о круговой обороне. Впрочем, бойцы отряда не подозревали о сумбуре, творившемся в голове Чифа. Они делали свое дело – неторопливо, сноровисто, как и полагается отборным разведчикам из Особого района. Краем глаза Чиф заметил, что за соседними камнями заняли позицию пулеметчики, дальше залегли бойцы передового охранения – все шло как полагается, ни грохот, ни разрывы гранат не смущали красноармейцев, каждый из которых был моложе Косухина на год, а то и на два-три. Немного успокоившись, Чиф понял, что никто из его отряда не стреляет, бой вел кто-то другой, причем неблизко – на противоположной стороне ущелья.

– Разрешите доложить, товарищ Хо? – Лю Вэй-цзян, заместитель Косухина, который, собственно, и командовал отрядом, появился внезапно. Он даже не стал садиться, а лишь пригнулся, стараясь, чтобы его серое кепи не привлекло внимание чужаков. Чифу стало стыдно, он тоже привстал, но неудачно – пуля прошла над самой головой, заставив вновь присесть.

– Будьте осторожны, товарищ Хо, – Лю озабоченно покачал головой. Бойцы и так говорят, что вы излишне рискуете.

Чиф смутился: похоже, в отряде несколько неверно оценивали его неопытность, заставлявшую Косухина то и дело попадать в переделки. Красноармейцы, для которых Чиф был таинственным «представителем Центрального Комитета», похоже, считали его бесшабашным храбрецом.

– Что там, Лю? – Чиф предпочел перевести разговор на деловую почву.

– Около роты, – заместитель быстро выглянул из-за камня, указав на противоположную сторону ущелья. – Три пулемета, одно горное орудие. Они атакуют кого-то наверху. Там двое-трое – не больше…

Лю был, как всегда, спокоен. Шел бой – привычная обстановка для командира Красной Армии. Чиф знал, что Лю Вэй-цзян воюет с пятнадцати лет, прошел Великий Поход и считается одним из лучших разведчиков. Он редко улыбался, но еще реже падал духом.

Косухин достал бинокль и осторожно выглянул. Вначале он ничего не заметил, но затем в объектив попали невысокие фигуры в серых полушубках с короткими карабинами. Странно, такой формы Чиф еще не видел.

– Лю, а кто это?

Молодой командир невозмутимо пожал плечами:

– Это может быть кто угодно, товарищ Хо. Наших войск здесь нет, так что в любом случае – враги.

– Бандиты? – уж кого-кого, а подобной публики Чиф насмотрелся за эти месяцы достаточно.

– Может быть. Жду приказа, товарищ Хо.

Чиф быстро взглянул на заместителя. Лю был серьезен. Для него, как и для бойцов, Косухин являлся непререкаемым авторитетом, чьи решения не подлежали обсуждению. Разведчик принимал как должное, что всеми делами отряда приходится заниматься ему: товарищ Хо выполнял секретную миссию, о которой Лю знать не полагалось. И теперь от Чифа зависело дальнейшее: будут ли бойцы атаковать или останутся за безопасными скалами, ожидая исхода схватки.

Косухин стал лихорадочно вспоминать то, чему успел выучиться за это время. Неизвестная банда преградила путь. Если отряд промедлит, «серые» расправятся с теми, кто отстреливался из-за дальних камней, бойцов Чифа рано или поздно обнаружат, а тогда…

– Атакуем! – Чиф вздохнул, но иначе не получалось. – Пока они не развернулись…

– Есть! – Лю подбросил руку к козырьку кепи и на мгновенье замялся. Товарищ Хо! Прошу вас на время боя оставаться здесь. Я отвечаю за вас перед Центральным Комитетом…

– Лю! – спорить было некогда, тем более, что опыт показывал: молодого командира переубедить невозможно. – Ладно, держите скрайбер.

– Спасибо! – на лице разведчика мелькнула улыбка, он уже успел опробовать в бою любимое оружие Бена. – Возьмите карабин, товарищ Хо…

Итак, Косухину вновь предстояло отсиживаться за камнями. Конечно, так было далеко не всегда, но перед каждой серьезной схваткой Лю Вэй-цзян старался любой ценой не пустить своего командира в атаку. Аргумент оставался одним и тем же без «товарища Хо» поход терял смысл, даже случайная рана, полученная Чифом, задержала бы отряд. Это было правдой, как и то, что в бою толку от Чифа мало, но все равно Косухин чувствовал себя дезертиром. То и дело вспоминался отец: бывший командир РККА в давние годы не отсиживался за камнями в минуты боя. Правда, на вопросы о личном героизме Степан Иванович всегда отвечал с достаточно кислой миной, подчеркивая, что на войне каждый должен находиться там, где он нужнее. Это немного успокаивало.

Лю жестом подозвал связного и что-то проговорил, указывая вперед. Тот быстро приложил ладонь к кепи и скользнул вправо. Через несколько секунд Чиф заметил, как бойцы один за другим начали перебегать вниз по склону. Итак, дело завязалось – очередной бой, которых было уже немало за эти месяцы. Хотя «серых» в ущелье оказалось не менее сотни, да еще с пушкой впридачу, Чиф не волновался, он знал, на что способны бойцы отряда…

Еще три месяца назад их было тридцать два, считая с самим Косухиным. Теперь в отряде осталось ровно на десять человек меньше: трое погибли, а семерых, раненых и больных, пришлось оставить по пути у верных друзей. Итак, не дошел каждый третий, но и это казалось чудом: три месяца пути, более тысячи километров по горным тропам, плоскогорьям, через бурные реки, ледники и опасные в эту пору года перевалы. Шли пешком, доверяя груз неторопливым черным якам, без которых отряд не прошел бы и половины пути. Порою приходилось вступать в схватки – то с мелкими бандами, то с разъездами местных, никому не подотчетных генералов, а то и с населением особо упорных горных поселков, не желавших пропускать никого из носивших оружие. Конечно, обычные солдаты едва ли дошли в такую даль, да еще зимой, когда и местные жители редко пускаются в путь. Но Чифу повезло: человек в старом даньи, записавший ему на память стихотворение о Люпаншане, приказал направить в поход самых лучших из тех, кто уже много лет воевал в горах. Китайцев в отряде было меньше половины, в основном, здесь собрались горцы с восточного Тибета из племен с экзотичными названиями «и», «лоло» и «тэнг»; впрочем, были и двое бхотов – молчаливые невысокие ребята, считавшиеся лучшими диверсантами. К тому же, повезло с командиром: Лю уже воевал на Тибете, неплохо знал здешние горы, а заодно свободно изъяснялся на полудюжине местных наречий…

Косухин выглянул из-за камня, пытаясь понять, что задумал его заместитель. Бойцы быстро спускались вниз, где шумела невидимая отсюда речушка. Противник – «серые» – по-прежнему пытался выкурить тех, кто занял оборону у скалы на противоположном склоне и не замечал новой опасности. Впрочем, название «серые» не особо подходило. Как успел заметить Чиф, враги были одеты по-разному – и в полушубки, и в зеленые шинели, из тех, что носили правительственные войска, и в темные куртки. Это походило на очередную банду, если бы не оружие: пулеметы и, тем более, горное орудие. Впрочем, в горах можно увидеть всякое…

Еще в Яньане, разглядывая огромную карту страны, которую ему предстояло пересечь, Чиф поражался собственному замыслу: добраться от северной Шэньси, где находилась главная база Красной Армии, до тибетских гор можно было лишь за много месяцев. Идти пришлось бы через всю охваченную войной страну. Его удивляло, что никто в штабе не возразил и, более того, не обратил, казалось, на это внимания. Обсуждали только путь по Тибету, словно остальное не представляло ни малейших трудностей. Косухин не вмешивался, положившись на своих опытных друзей.

Все выяснилось в конце ноября, когда поступила команда выступать. Идти не пришлось, два стареньких транспортных самолета перебросили отряд с аэродрома севернее Яньаня до самой западной базы Красной Армии – города Ганьцзы в восточном Тибете.

Там пришлось задержаться почти на целый месяц. В Ганьцзы оказался не просто центр одного из освобожденных районов – в городе находилось правительство Советской республики Тибет, созданное три года назад, во время Великого Похода. Чифа встретили не только как гостя, в Ганьцзы он был «человеком из Яньаня», представителем далекого, но грозного центра китайской революции. Пришлось говорить речи, посещать правительственные приемы, словом, выступать в совершенно неожиданной роли дипломата. А в это время товарищ Лю уже начал разведку, уточняя будущий маршрут…

Выстрелы ударили вновь, теперь уже ближе. Десяток «серых» спустился почти к самой реке, похоже, пытаясь обойти тех, кто продолжал отстреливаться, не подпуская врага к вершине. Косухин прижал бинокль к глазам: «серые» двигались не особо грамотно, то и дело подставляясь под летевшие сверху пули. Да, похоже бандиты, причем не Бог весть какие опытные… А вот те, что отстреливались, вызывали уважение: целая рота ничего не могла поделать с несколькими бойцами. Чиф перевел взгляд на противоположный берег и тут же заметил ребят Лю, которые уже разворачивались в цепь. Замысел Лю Вэй-цзяна становился понятен: «серые», увлеченные боем, подставляли спину. Теперь оставалось лишь выждать нужный момент…

И тут громыхнуло. Казалось, в ущелье разорвалась бомба. Удар пришелся по барабанным перепонкам, гулко ответило эхо, а над вершиной вырос черный столб разрыва. Чиф понял: «серые» развернули орудие. Теперь их противникам придется туго, если, конечно, товарищ Лю не вмешается. Снова грохот – и вновь черный столб, на этот раз ниже, как раз там, откуда неизвестные вели огонь. «Серые», забыв о всякой осторожности, выбежали из укрытий, радостно крича и размахивая винтовками. Для них бой уже кончился. Орудие ударило третий раз, на миг в ущелье наступила тишина, но внезапно послышался резкий звук свистка. Чиф сразу узнал этот звук: сигнал к атаке. И почти тут же ударили пулеметы… Косухин передернул затвор карабина и бросился вниз, догоняя бойцов. Теперь все наконец стало ясно: враг оказался, как ему и положено, впереди, пулеметы – на флангах и можно было не изображать из себя стратега. Чиф скатился по склону, тут же угодив обеими ногами в воду: речка незаметно подобралась, подмывая берег, к самому краю скалы. Ноги, обутые в ичиги – горные сапоги без подошв, скользнули по мокрому камню, но Косухин все-таки удержался, высоко подняв карабин над головой, услыхал над самым ухом свист шальной пули и одним прыжком оказался на другом берегу.

Здесь все уже было кончено: несколько «серых» неподвижно застыли у самой воды, а остальные отступали в глубину ущелья, откуда и пришли. Где-то неподалеку взорвалась граната, Чиф автоматически пригнулся, но поспешил дальше. Еще один «серый» рядом с разбитым пулеметом, чей-то труп в старом порванном даньи, брошенная английская винтовка… И вот он добежал. Цепь бойцов двигалась вперед, гоня перед собою отступающих. Товарищ Лю заметил Чифа, укоризненно покачал головой, но Косухин, довольный, что на этот раз не остался в тылу, поспешил занять место рядом с молодым командиром.

– Хорошо бьет! – коротко бросил Лю, кивая на скрайбер, и на его лице вновь мелькнула улыбка. – Пулемет подбил, – добавил он немного погодя. Думали, за камнем усидят…

Чиф кивнул: камень скрайберу не помеха, впрочем как и железобетон, и двухдюймовая сталь. К счастью, на Земле это был единственный экземпляр остроумного изобретения инженера Вязьмитинова…

Цепь прошла еще с сотню метров, уже не встречая сопротивления. Стрельба постепенно стихала: «серые», сумев оторваться, были уже далеко. Впрочем, ушли не все, не менее двух десятков остались в ущелье, уже неопасных и никому не нужных. В первые недели вид трупов еще вызывал нервный озноб, но затем Чиф привык и к этому. На каменистом берегу безымянной речки лежали не люди – лежали враги, и, чем больше их осталось здесь, тем безопаснее будет путь отряда.

Лю остановил цепь и повернулся к Чифу:

– Товарищ Хо! Какие будут распоряжения?

– Убитые, раненые? – что делать после боя, Косухин уже знал.

– По-моему, обошлось… – Лю оглянулся и закинул скрайбер за спину. Разрешите уточнить?

– Да… Лю, я подойду к тем, на скале…

Косухин кивнул туда, где занимали оборону неизвестные. Лю Вэй-цзян задумался:

– Товарищ Хо, это опасно. Может, там тоже бандиты…

– Но… может, это те, кого мы ищем…

Косухин решительно направился в сторону нависавшей над ущельем скалы. Туда вела узкая тропа, вдоль которой лежали трупы в серых полушубках. Через несколько секунд Чиф услыхал шаги: его догонял десяток бойцов. Косухин лишь вздохнул, рисковать ему не позволяли.

Дойдя до места, где тропа начинала резко карабкаться вверх, он нерешительно остановился. Если там, на скале, действительно бандиты, поссорившиеся со своими товарищами по ремеслу, то первая же пуля уложит Чифа на месте, дальше укрыться негде. Один из разведчиков вопросительно кивнул, предлагая осмотреть тропу, но Косухин остановил парня. Что-то подсказывало, что там, наверху, – свои.

Чиф шагнул вперед, сорвал с головы кепи и принялся размахивать им. Наверху было по-прежнему тихо, но вот из-за скалы показалась высокая фигура в темной куртке и большой мохнатой шапке. Незнакомец постоял, очевидно приглядываясь к гостям, затем опустил руку с биноклем, и воздух прорезал резкий свист. Чиф почувствовал, как сердце радостно дрогнуло: значит, он не ошибся!

– Дядя Тэд! Дядя Тэд! Это я – Джон Косухин!

– Оу, Джон!

Человек забросил за спину винтовку и начал быстро спускаться. Красноармейцы, увидев, что «посланцу Центрального Комитета» опасность не грозит, присели на камнях, кто-то уже успел достать пачку трофейных папирос и чиркнуть огнивом, заменявшим в этих местах привычные зажигалки.

– Джон! Неужели ты?

По тропинке спешил высокий широкоплечий мужчина лет сорока, весь обвешанный оружием, с командирской сумкой на боку и цейссовским биноклем на шее. Несмотря на столь воинственный вид, а также на многодневную щетину, старившую моложавое, без единой морщины лицо, человек весело улыбался, время от времени изумленно покачивая головой.

– Ну Джон! Откуда ты взялся?

Человек говорил по-английски с заметным американским акцентом, столь популярным на Тускуле. Чиф шагнул вперед.

– Но мы же договорились… Здравствуй, дядя Тэд!

Сильные руки на мгновение оторвали Косухина от земли, затем последовал мощный удар по плечу:

– Ну, рад познакомиться, Джон!

Рукопожатие оказалось соответствующим, кисть тут же заныла.

– Твоя армия? – широкоплечий кивнул на бойцов, с интересом разглядывавших колоритного незнакомца.

– Ну… в общем-то, да.

– Здорово вы им дали! А я уж подумал, последний парад. Прижали нас еще утром и давай обрабатывать! А у нас патронов – по одной обойме осталось…

– Дядя Тэд, а почему ты не подождал нас в Кэбэнчунгу?

– Расскажу. Слушай, а ты вылитый отец!

Тэд повернулся и помахал рукой. Из-за камней показались двое, столь же обильно обвешанные оружием. Сообразив, что опасность миновала, они начали спускаться по тропе.

– Черт, и это называется археология! – Тэд улыбнулся и с удовольствием вдохнул пропахший порохом воздух. – Видит Бог, никогда не гонялся за острыми ощущениями!

– Товарищ Хо… – Лю подошел незаметно и теперь не без опаски рассматривал вооруженного до зубов археолога. Чиф спохватился.

– Дядя Тэд! Это товарищ Лю… Мой заместитель.

– Валюженич. Штат Индиана, – американец улыбнулся и протянул руку.

– О, товарищ Ю Жень! – Лю улыбнулся в ответ. – Я читал о вас.

– Увлекаетесь археологией?

Тэд говорил по-китайски скверно, но не хуже Косухина.

– К сожалению, нет, – командир Лю покачал головой. – О вас была статья как о большом друге Китая. Вы ведь подписали протест по поводу зверств в Шанхае…

– Подписать – не заслуга, – Валюженич нахмурился. – Знаете, мистер Лю, я был здесь впервые семнадцать лет назад и попал в очень похожую передрягу. Кстати, меня выручил в тот раз отец… товарища Хо. Годы идут, а здесь, похоже, все тот же ветер…

– Да, – Лю кивнул, – но не по вине китайского народа… Товарищи, нам лучше уйти. Бандиты могут вернуться…

– Точно! – в руках Валюженича тут же оказалась карта. – Черт, по ущелью дальше не пойдешь, напоремся… И откуда тут взялась эта публика?

Теперь карту рассматривали уже втроем.

– Вот – Лю указал на узенькую тропку, уводившую куда-то на север, попробуем обойти… Товарищ Хо, у нас потерь нет. Что делать с трофеями?

– Оу, заберем патроны! – вмешался Тэд. – Кстати, мистер Лю, я там, кажется, видел английскую одиннадцатизарядку. – Если не будет претендентов…

– Мы взяли пулемет, – продолжал Лю. – К сожалению, он сильно поврежден… Зато орудие цело… И даже снаряды…

– Лю, не потащим же мы его с собой! – удивился Чиф.

Молодой командир вздохнул:

– А жаль, полезная штука. Между прочим, советского производства… Здесь вообще много советского оружия… Странно, откуда оно на Тибете?

– Здесь неподалеку древний караванный путь, – пожал плечами археолог. – В Китае сейчас столько оружия… Но что это за типы?

Обсуждение отложили на потом, следовало спешить. Спутники Валюженича уже успели спуститься. Один был явно из местных жителей – немолодой тибетец в старой ватной куртке и шапке-капюшоне. Второй выглядел странно: в модном осеннем пальто, шляпе и белом шарфе он напоминал респектабельного бизнесмена, разве что на ногах вместо туфель были горные ботинки.

– Господин Чжао, сотрудник шанхайского музея древностей, – усмехнулся Тэд, – специалист по тибетскому фольклору.

Специалист по фольклору блеснул очками в золотой оправе и с достоинством поклонился. Было заметно, что вид бойцов Красной Армии не вызвал у него положительных эмоций. Похоже, чувство было взаимным. Тибетец, как предполагал Чиф, оказался проводником. Он бегло взглянул на карту и поддержал предложение Лю. Тропа позволяла обойти опасное место, прикрываясь грядой высоких скал. Лю собрал бойцов, наскоро подсчитал собранные патроны и с явной неохотой распорядился подорвать орудие. Взрыв услышали уже в пути – проводник вел отряд подальше от негостеприимного ущелья.

Только через несколько часов, оставив за спиной два перевала и глубокую седловину, решили отдохнуть. Пока бойцы разводили костер, Чиф и Валюженич присели на сгруженные с яков тюки, чтобы наконец поговорить без помех.

– Знаешь, Джон, – Тэд покачал головой и усмехнулся, – я, как тебя увидел, так чуть не испугался. Ну вылитый Стив! На фотографии ты как-то меньше похож.

Косухин-младший вспомнил тех, кого довелось встретить в Столице. Странно, его сходство с отцом почему-то пугало. Может, потому, что Степана Косухина слишком долго не видели под этим небом.

– Ну рассказывай! – велел Валюженич. – А то письма – письмами, а все кажется, что Тускула – просто легенда. Вроде Шамбалы, которую так мечтает найти мистер Ингвар… Как там Стив?

Тэд слушал внимательно, не перебивая, по загорелому небритому лицу то и дело пробегала грустная улыбка. Наконец он вздохнул:

– Значит, Стиву сейчас за пятьдесят? И Наталье Федоровне тоже? Ну ее к черту, эту физику! Стоило так далеко ехать, чтобы состариться! А я вот до сих пор как перекати-поле. Ни кола, ни двора, так кажется, по-русски? Последние слова он произнес на родном языке Чифа, правда с чудовищным акцентом.

– Вот видишь, стал русский забывать… А чуть было не выучил…

– Дядя Тэд, а почему ты – перекати-поле? – удивился Чиф.

– Оу, мне самое время обратиться к твоему отцу за социальной защитой! Я ведь безработный, остается надеть на шею плакат и выйти к Белому Дому. Контракт в Джонсвилле кончился, а новый предпочли не заключать. Впрочем, это мои проблемы…

– Тогда в самом деле, – оживился Косухин, – давай к нам, в Сент-Алекс!

Валюженич помотал головой:

– Нет-нет, Джон! Стив уже предлагал, но – нет! Что мне у вас делать? Вы будущее, а я занимаюсь прошлым. Вот и мистер Арцеулов так считает, так что нам с ним нужно оставаться здесь. К тому же, Шарль, то есть мистер Карно, обещает помочь с работой, так что – выкручусь. Можно поехать с профессором Робером в Анатолию, можно с Ростовцевым – в Дура-Европос… Представляешь, Джон, римский город в пустыне – целый, некоторые дома даже с крышами! Оу, ты бы видел!

– А отстреливаться часто приходится? – Джон вспомнил рассказы отца о мудреной науке «акэолоджи». Тэд засмеялся:

– Что ты, Джон! Археология – наука тихая, пыльная и довольно скучная. Два месяца копаешь, полмесяца стоишь под душем, а затем три месяца разбираешься, что ты, собственно, накопал.

– А это? – Косухин кивнул на грозный арсенал, которым был обвешан археолог.

– Ну… это на всякий случай. Конечно, даже в Дура-Европос револьвер не помешает… Кстати, Джон, ты видел одиннадцатизарядку? В этих горах за нее дают дюжину обычных винтовок.

– Я тебе еще скрайбер покажу, – пообещал Чиф, не принимая всерьез миролюбивые заявления Валюженича. Скрайбер должен понравиться дяде Тэду…

После обеда Лю Вэй-цзян намекнул, что неплохо бы посовещаться о дальнейшем маршруте. Чиф намек понял и собрал военный совет. Кроме него самого и товарища Лю возле большой карты Тибета расположились Валюженич и интеллигентный господин Чжао, который, отказавшись сидеть на расстеленном ватнике, притащил маленький складной стульчик.

– О'кей, господа! – начал Валюженич, на правах старшего открывший совещание. – Давайте подумаем, во-первых, зачем мы здесь, а во-вторых, что будем делать дальше. Мистер Лю, вы – единственный военный среди нас, так что вам слово.

Лю Вэй-цзян вежливо кивнул:

– Благодарю, товарищ Ю Жень. Я получил в Яньане приказ, согласно которому отряду ставились две задачи. Первая и главная – сопровождать товарища Хо. И вторая – провести военную разведку Центрального Тибета. Командование нуждается в новых данных, за последние месяцы тут многое изменилось…

Лю склонился над картой, остальные внимательно следили за рассказом.

По сравнению с бурлящими равнинами Китая, тибетские горы казались тихими, далекими от громыхавшей в стране войны. На востоке, в районе Ганьцзы, существовало несколько небольших освобожденных районов, контролируемых правительством Советской республики Тибет. На юге, вдоль границы с Непалом, англичане продвинулись вперед, заняв своими войсками главные перевалы. Лхасса с окрестностями контролировалась войсками далай-ламы, а остальной Тибет – огромные горные просторы – по сути, не подчинялся никому. Там действовали небольшие банды, горные селения охранялись отрядами местной самообороны, в целом же наблюдалось то, что на военном языке называется «стратегической пустотой». Затем карандаш Лю указал на запад:

– Вот здесь, товарищи, полная неясность. По некоторым данным, в горах Западного Тибета действует сильная военная группировка. К сожалению, подробностей мы не знаем, известно лишь, что войска из этого района дважды направлялись на север, приблизительно туда, где мы с вами находимся…

– Шекар-Гомп, – негромко вставил Валюженич, указывая в центр «белого пятна». Лю кивнул:

– Товарищ Хо рассказывал мне. Вполне вероятно, что центром западно-тибетской группировки является именно Шекар-Гомп. Англичане несколько раз направляли туда войска, но без малейшего успеха…

– Эта группировка посылает войска на север, – продолжил Чиф. – Тут находится их противник, и мы хотим узнать, с кем они воюют…

– Оу, грандиозно! – покачал головой Тэд. – Моя задача куда как скромнее. Я был в Лхассе, где как раз получил твою радиограмму, Джон, а теперь собираюсь в Пачанг.

Все склонились над картой. Валюженич указал на маленький кружок посреди желто-серых разводов.

– Это маленький город в долине, окруженной почти непроходимыми горами. Европейцы ни разу еще не бывали в Пачанге, а там, по слухам, находится уникальная библиотека. Мой друг Шарль Карно финансировал экспедицию, я добрался до Лхассы, получил разрешение у далай-ламы на посещение Пачанга и двинулся туда. Вот, собственно, и все. Мы собирались, Джон, встретиться с тобою в Кэбэчунгу, но, как раз когда мы появились, там началась паника, население стало разбегаться. Похоже, ждали какую-то банду. Я решил не рисковать и пошел дальше…

– Когда мы вошли в Кэбэчунгу, там было пусто – ни одного жителя, заметил Лю. – Мы еще подумали, что началась эпидемия. Странно, город никто не тронул…

– Значит, дядя Тэд, ты думаешь, что эти бандиты собираются напасть на Пачанг? – Чиф внимательно разглядывал карту. – Но зачем? Маленький городок, вокруг ничего нет…

– Ну, может, там спрятано что-то ценное… Или они думают, что спрятано. Вообще-то говоря, бандиты довольно странные.

Чиф и Лю переглянулись: об этом они уже думали. Горное орудие как-то не особо вязалось с обычным вооружением разбойников.

– А почему вы так считаете, товарищ Ю Жень? – осторожно поинтересовался Лю.

– Вчера над ущельем кружил самолет, – пожал плечами Тэд. – Я почти уверен, что именно он навел на нас эту компанию.

– Что? – Лю Вэй-цзян даже привстал от удивления. – Самолет? Вы уверены?

– Конечно! Причем военный, правда, какой именно – не скажу. Во всяком случае, не американский и не японский. Кстати – без опознавательных знаков. Что интересно – машина небольшая, очевидно дальность полета не более нескольких сот миль… Вот я и думаю: откуда?..

Пояснений не требовалось, вокруг, в радиусе не менее тысячи километров, не было ни одного аэродрома.

– Это еще не все, – продолжал Валюженич, – наш проводник недавно вернулся. Он был как раз на западе, недалеко от Пачанга. Так вот, там строят дорогу. Вернее, военное шоссе… Примерно вот здесь… Шоссе, как я понял, рассчитано на тяжелую технику и грузовые автомобили…

С минуту все молчали. Чиф не мог прийти в себя от удивления. Они шли по самым глухим местам Азии, где почти не бывали европейцы, по земле мифов и древних «артефактов», – и вот в небе кружат военные самолеты, а через горы кто-то неизвестный, но могущественный прокладывает трассу…

– Может быть, так… – задумчиво проговорил Лю. – Есть данные, что западно-тибетская группировка уже пыталась захватить Пачанг, но неудачно. На этот раз они подготовились лучше – протянули шоссе и построили аэродром, может даже не один. Тогда… Тогда получается так, товарищи: основные силы наступают на шоссе, а вокруг действует прикрытие – небольшие отряды, такие, как вчерашний. Теперь понятно, почему они не приняли боя! Их задача – уничтожать мелкие группы и вовремя сообщать о чем-то более опасном… Мы вовремя ушли из ущелья…

Чифу на мгновение стало неуютно. Одно дело – разгонять мелкие шайки, вооруженные кремневыми ружьями, совсем другое – современная армия. Даже горы не спасут, авиация легко найдет отряд…

– Но зачем им Пачанг? – продолжал Лю. – От Шекар-Гомпа до этих мест больше тысячи километров, никакие сокровища не окупят расходов! Хотя…

Он замолчал, рассматривая карту.

– …Пачанг – ключевая позиция на севере Тибета, примыкающая к Такла-Макану и южной Кашгарии. Если они там укрепятся, то легко смогут овладеть Лхассой…

– Кроме того, как я понял, Пачанг – какой-то религиозный центр, заметил Чиф, – может он им нужен для престижа? Ведь Шекар-Гомп – тоже святыня бхотов…

– Оу, вероятно, – согласился Валюженич. – Но святыня будет стоить им очень дорого. Шоссе не решит всех проблем, в долину Пачанга им не попасть. Там нет пути.

– Почему? – удивился Чиф. – Ведь если это священный центр, к нему должна быть дорога…

– Она была, – негромко заговорил господин Чжао, глядя не на собеседников, а куда-то в сторону, – мой отец дважды ездил туда. Это маленький город, по тибетским меркам не очень старый, самые древние постройки – XII-XIII веков. Там монастырь и дворец местного правителя – в общем, ничего особенного. Дорога к Пачангу шла через ущелье, пройти было несложно, но несколько лет назад…

Он задумался.

– Да, это случилось в 1920 году… Сильное землетрясение, ущелье завалило, и Пачанг стал практически недоступен. Конечно, через горы пройти можно, но для обычных паломников путь слишком опасен.

– Как вы думаете, зачем этим, из Западного Тибета, Пачанг? поинтересовался Лю.

– Я не военный! – Чжао даже не удостоил красного командира взглядом, по-прежнему рассматривая вершины дальних гор. – Вам легче понять, кому и зачем нужно все это варварство… В Пачанге уникальная библиотека, я давно мечтаю побывать там, но, думаю, бандитов интересует что-то другое.

– А может, в Пачанге находится военная группировка, с которой воюют силы Западного Тибета? – предположил реалист Лю. Чжао чуть заметно пожал плечами:

– Могу еще раз повторить, я не военный. Но против этой, как вы говорите, группировки, – он повернулся и бросил на Лю Вэй-цзяна не особо любезный взгляд, – нет нужды готовить такую армаду. Авиация, военная техника против кого? В Пачанге около трех тысяч жителей, больше там просто не прокормить! По-моему, наша Поднебесная начинает сходить с ума…

Ответный взгляд Лю Вэй-цзяна был достаточно откровенен, но молодой разведчик не стал комментировать это столь далекое от исторического материализма высказывание. Чиф напряженно размышлял. Итак, он теперь знает, с кем воюет Агасфер – владыка Шекар-Гомпа. Пачанг – маленький городок среди тибетских гор. Но кто мог противостоять современной армии? Два похода кончились ничем, теперь третий… Кто они, защитники Пачанга? Неужели местная самооборона с кремневыми ружьями и старыми английскими винтовками?

– Надо идти дальше, – решил он, – мы должны добраться до Пачанга раньше, чем эти…

– Оу, – покачал головой Валюженич, – ты оптимист, Джон! Нам придется кружить по горам, а они идут напрямик.

– А вы что предлагаете, товарищ Ю Жень? – поинтересовался Лю.

– Я? Да то же самое! Моя цель не столь грандиозна – осмотреть город, заглянуть в библиотеку и заодно проверить некоторые легенды…

– Какие легенды? – заинтересовался Косухин.

Глаза Тэда блеснули:

– Оу! Пачанг! Маленький город, о котором написано больше, чем о Нью-Йорке!

– Господин Валюженич, нашим спутникам это будет не интересно, – Чжао чуть скривился, – для них Пачанг – лишь стратегический объект…

Господин Чжао явно не испытывал особой симпатии к своим новым знакомым. Впрочем, препираться не стали. Лю и Валюженич принялись разрабатывать маршрут в обход ущелья, подальше от дороги, по которой двигалась неведомая армия. Как понял Чиф, Лю предлагал пройти правее озера Комум-цо, чтобы выйти к Пачангу с востока. Валюженич соглашался, но считал, что это займет слишком много времени – в отряде может не хватить припасов, а в пустых горах, разоренных войной, достать продовольствие сложно.

В конце концов археолог и разведчик как-то договорились. План был представлен на рассмотрение Чифа, которому оставалось лишь утвердить его: сам он в местной географии разбирался слабо. Господин Чжао не принимал участия в обсуждении. Похоже, подобные мелочи не интересовали фольклориста.

И снова дорога, на этот раз – узкая тропа, ведущая в самое сердце гор. Лю спешил увести отряд подальше от ущелья, справедливо опасаясь, что легкая победа может дорого обойтись отряду. Идти было нетрудно, весна постепенно вступала в свои права даже здесь, на высокогорье. Стало заметно теплее, вдобавок выручали незаменимые янки, тащившие на себе весь груз, включая запас патронов и пулеметы.

Чиф и Валюженич шли впереди, сразу за передовым охранением. Было время поговорить – Тэд рассказывал о своих экспедициях, о поездках за «артефактами», которые приходилось искать то в джунглях Ориноко, то в песках Аравии, то в ущельях Кордильер. Для Чифа это походило на сказку впрочем, как и его рассказы о Тускуле – для Тэда. Сент-Алекс, маленький город среди черных песков, сиреневая листва высоких, похожих на эвкалипты деревьев, гигантские волны вечно бушующего океана, ледяной холод Долины Ветров…

Валюженич качал головой и лишь интересовался, не найдены ли на Тускуле «артефакты» каких-либо неведомых цивилизаций. На многократные уверения Чифа, что ничего подобного отыскать не удалось, археолог наставительно замечал, что в этом деле необходимы профессионалы. Похоже, мысль о поездке на далекую планету все-таки запала ему в душу.

Первый самолет заметили на следующее утро. Вернее, услыхали: крылатый разведчик пролетел в стороне значительно севернее. Но уже около полудня еще одна машина легкой серебристой тенью промелькнула совсем близко можно было разглядеть широкие крылья, странный заостренный нос и даже номер на фюзеляже. Самолет не вернулся, но нельзя было с уверенностью утверждать, что разведчик не заметил отряд. Оставалось надеяться, что два десятка людей сумеют укрыться среди высоких скал и глубоких расщелин. Третий самолет, а может и тот же самый, мелькнул уже в закатных лучах солнца. Итак, их искали, более того, аэродром находился не очень далеко. На ночь расположились под огромным каменным навесом, костры погасили, а Лю приказал выставить дополнительные караулы.

На следующее утро отряд только успел сняться с места, как послышался гул мотора. Мелькнула тень и тут же раздался отрывистый треск пулеметной очереди. Бойцы, срывая с плеч винтовки, залегли, пытаясь поймать врага в прорезь прицела. Новая очередь – каменная пыль поднялась совсем рядом. В ответ уже гремели выстрелы, но самолет, блеснув серебристыми крыльями, уходил куда-то на запад.

Оставаться на месте было опасно, и отряд начал быстро уходить по тропе, ведущей к перевалу, откуда оставался день пути до озера Комум-цо. Дозорные все время поглядывали на небо, но самолет не возвращался. Появилась надежда, что в горных теснинах найти отряд будет нелегко.

Чиф приглядывался к своим спутникам. Товарищ Лю оставался невозмутим, словно все шло как должно. Очевидно, тяжелые месяцы Великого Похода научили многому. Бойцы тоже держались спокойно, даже шутили. Валюженича интересовало все: он беседовал с красноармейцами, то и дело задавал вопросы товарищу Лю и все время сверялся с картой, пытаясь провести отряд как можно скрытнее. Исключение составлял лишь господин Чжао: фольклорист категорически отказался идти пешком, его усадили на одного из яков, и он не слезал с седла, недовольно поглядывая на происходящее. На вопросы Чифа ученый отвечал коротко и без малейшей охоты, похоже зачислив «товарища Хо» в число столь нелюбимых им военных. Но еще более странно держался тибетец-проводник. Он все время оглядывался, перебегал из головы колонны в арьергард, а губы беспрестанно двигались, шепча что-то, ведомое одному ему. Тибетец был явно напуган, и страх его постоянно возрастал.

Несмотря на все опасения, день прошел без происшествий. К вечеру Чиф начал успокаиваться, враги все-таки потеряли след. Будь они в поле, авиация легко нашла бы горстку людей, но горы защитили отряд. Товарищ Лю, похоже, оценил происходящее так же, во всяком случае, на ночлег остановились на открытом месте, а число часовых не стали увеличивать. Костры, конечно, погасили, яков отвели подальше, укрыв в расщелине между скал, а сами расположились возле теплых кострищ.

В эту ночь Чиф долго не мог заснуть. На душе было неспокойно. Он волновался не за себя и не за отряд. Почему-то казалось, что ничего плохого с ними случиться не может. Но впереди был Пачанг. Даже если они найдут тех, кто воюет с Шекар-Гомпом, что им сказать? Раньше Косухин надеялся, что Агасфер воюет с равным противником, который сможет помочь, но маленький городок защищали, похоже, местные жители, укрывавшиеся за неприступными горами. Тогда весь поход бесполезен. Агасфер остается всесильным, что в Столице, что здесь, в горах. Те, кто с ним борется, слабы и разобщены. Они могут выиграть бой, отбросить врага, но вскоре последует возмездие; Шекар-Гомп пошлет армию, затем другую, а если не поможет авиация, Агасфер придумает что-либо пострашнее…

Чиф вспомнил Столицу. Вот уже несколько месяцев от Бена и Лу не было вестей. Как там они? Чем дальше, тем все яснее Косухин понимал, что их группа действует по-дилетантски, неумело. Пока им везло, но как долго это продлится? Чиф решил, что сделал ошибку – очередную и труднопоправимую. Следовало не оставлять группу в Столице, надо было вновь обратиться к дяде Сэму, чтобы эвакуировать Бена и Лу. Свое дело ребята сделали, и пусть Казим-бек присылает других, более опытных и подготовленных. А может, вообще, следовало начинать не со Столицы, создать базу где-нибудь в Париже, постепенно налаживая контакты с подпольем. Ведь действует же неуловимая «Вандея»! Если бы связаться с ними! Интересно, Корф, спасший Лу, – действительно вождь нелегалов? Если так, задача облегчалась.

…Вначале Косухин не понял, что произошло. Он увидел розовую полоску над горами, подумал, что уже рассветает, но тут же спохватился. Время было – едва заполночь, а зарево поднималось не на востоке, а на северо-западе. Чиф поспешил толкнуть спавшего рядом Валюженича. Тэд мгновенно проснулся, рука уже сжимала револьвер, но Чиф молча указал на медленно расползавшийся по небу огонь. И тут горы дрогнули. Зашумели потревоженные камни, отозвалось дальнее неверное эхо, земля загудела, задрожала… Тянулись секунды, наконец все стихло, лишь зарево над горами поднялось еще выше, начиная медленно белеть.

– Черт! – Валюженич разворачивал карту, подсвечивая себе фонариком. Джон, ты не видел компаса?

Товарищ Лю уже успел проснуться. Он постоял несколько секунд, глядя на непрошеную зарю, а затем присел поближе к карте.

– Вулкан, что ли? – бормотал Валюженич, пытаясь сладить со стрелкой компаса. – Хотя какой вулкан на Тибете! Черт, где тут север?

Наконец компас перестал безобразничать, Тэд взглянул на карту и покачал головой:

– Ничего не понимаю! Если бы я был дома, то решил, что взорвался наш анилиновый комбинат…

– Это Пачанг, – тихо подсказал Лю Вэй-цзян, – смотрите…

Да, зарево поднималось на северо-востоке. Правда, помудрив с картой, Валюженич решил, что взрыв – если, конечно, это был взрыв, а не внезапно проснувшийся вулкан – случился южнее города, километрах в тридцати.

– Там горы, – Тэд постучал пальцем по карте. – Остается грешить на местных духов…

На северо-востоке вновь стало черно, словно случившееся было лишь ночным кошмаром. Что-то произошло там, за горами, прибавив еще одну загадку к десяткам прежних…

К полудню следующего дня отряд поднялся на ровное горное плато. Здесь царил холод, весна, завоевавшая долины и предгорья, остановилась перед этими склонами. Всюду лежал снег. Пришлось натягивать шапки на самые уши и застегивать куртки на все крючки. Только яки, защищенные мохнатыми шубами, чувствовали себя превосходно. Немного выручало солнце, под его лучами становилось немного теплее. Холод подгонял, бойцы шли быстро, надеясь поскорее миновать ледяное царство.

Первым шум мотора услыхал Лю. Он недоуменно остановился, затем резко крикнул, отдавая команду. Бойцы уже срывали с плеч винтовки, Чиф замешкался, не сообразив, что случилось, но через мгновение до него донеслось мощное ровное гудение. Самолет! Значит, все-таки нашли…

Косухин упал в снег, сжимая в руках скрайбер. Самолет появился неожиданно, откуда-то из-за невысоких утонувших в снегу скал. Машина шла низко большая, ширококрылая, непохожая ни на одну из известных Чифу моделей. Он успел подумать, что надо взглянуть на опознавательные знаки, и тут ударил пулемет. Очередь прошла совсем рядом, разбрасывая снежную пыль. Летчик видел отряд и бил наверняка.

Машина уходила на новый разворот. Вокруг стоял сухой треск, бойцы открыли огонь, но попасть в летящую цель было трудно. Новая очередь, еще одна… Самолет вновь развернулся, теперь он летел низко, над самыми головами, чтобы в следующий раз не промахнуться. Краешком сознания Косухин заметил черную семерку на фюзеляже – бортовой номер и чистые, без опознавательных знаков, крылья. Враги не спешили представляться…

Им не уйти. Здесь, на ровном месте, отряд перебьют – постепенно, одного за другим. В крайнем случае летчик вызовет подмогу, еще одного ширококрылого с полным боекомплектом. Чиф услыхал голос Лю: заместитель напоминал бойцам правила стрельбы по низко летящим целям. Сейчас самолет вернется…

И тут Косухин вспомнил о скрайбере. У него есть оружие! Оружие, которое до сих пор молчит! Бойцы отряда пошли в тысячекилометровый поход, чтобы защищать его, Ивана Косухина, а сам он предпочитает отсиживаться за камнями или просто лежать в снегу! На миг стало стыдно, но пальцы уже снимали скрайбер с предохранителя. Автоматический режим, прицел… Ну, давай!

Самолет вынырнул из-за скал, в лицо Чифу ударил потревоженный пулями снег, но скрайбер уже смотрел в сторону цели. Вспыхнула лампочка автоматического прицела, и тут же в небо ударил острый белый луч. Мимо! Проклятая машина оказалась проворнее! Самолет прошел над самой землей, огрызаясь свинцом, но Косухин быстро перевернулся, вновь ловя цель в окуляр. Лампочка вспыхнула. Есть! Острый луч догнал врага, полоснул по крылу… Чиф задержал дыхание. Самолет, вильнув в сторону, начал заваливаться влево. На мгновение показалось, что летчик все-таки сумеет справиться, выровнять машину и уйти, но тут самолет дернулся, его крутануло в воздухе и бросило вниз, на покрытые снегом камни…

Взрыв ударил по барабанным перепонкам. На секунду Чифу показалось, что он оглох. Когда же слух вернулся, вокруг стоял крик. Бойцы, вскочив, размахивали винтовками, а некоторые уже бежали вперед, туда, где дымились черные обломки.

– Ну Джон! – Валюженич качал головой, отряхивая снег со своей видавшей виды кожаной куртки. – С тобой лучше не связываться!

– Товарищ Хо, я так и знал, что вы его срежете! – Лю улыбался, похоже с самого начала уверенный в военных талантах «представителя Центрального Комитета». – Здорово вы его!

– Да что вы, Лю! – Чифу стало стыдно. – Вы его с первого выстрела достали бы!

Теперь бойцы посматривали на Косухина с плохо скрытым восхищением. Они-то хорошо понимали, как трудно попасть в летящий самолет. То, что скрайбер имел прицел, практически исключающий промах, им было, конечно, неведомо, и Косухин чувствовал себя почти самозванцем…

Надо было спешить. Лю, подождав бойцов, осматривавших сбитую машину, приказал двигаться вперед, к темневшим вдалеке скалам. Плоскогорье кончалось, дорога вновь ныряла в каменный лабиринт, где враги потеряют след. Разговаривать было некогда, и Косухин был рад возможности остаться наедине. Чувствовал он себя скверно. Да, Чиф помог товарищам, может даже спас их, но убил человека. В прежних стычках Косухину приходилось стрелять, но в суматохе боя невозможно определить, чья именно пуля попала во врага. Теперь же сомнений не было: летчик, искавший их гибели, мертв. Чиф понимал, что на войне – как на войне, но ведь это была не его война! Он прибыл на эту землю не для того, чтобы сбивать вражеские самолеты! Конечно, ни Бен, ни отец, ни сам Президент Сэм не осудят его, но что-то все равно было не так…

Где-то через час отряд достиг ближайших скал и нырнул в узкое ущелье. Дорога вновь пошла резко вверх, впереди был перевал – последний, откуда начинался спуск на равнину. Опасность, казалось, миновала, можно не торопиться и не поглядывать каждую минуту в предательски чистое безоблачное небо. Вскоре Лю скомандовал привал. После всего случившегося не мешало отдохнуть и перекусить.

Чиф как раз допивал кружку ароматного зеленого чая, когда заместитель незаметно отозвал его в сторону. Вид у Лю Вэй-цзяна был необычным – хмурым и озабоченным.

– Товарищ Хо, – Лю говорил почти шепотом, хотя поблизости никого не было, – это бойцы нашли в кабине…

«Это» оказалось обгоревшим удостоверением. Чиф осторожно раскрыл хрупкую, пахнувшую гарью обложку.

– Лейтенант Сомов Иван Иванович, Особая Южная группа войск… Он уже собирался вернуть трофей своему заместителю, но тут до него дошло. Удостоверение написано по-русски! Лейтенант Рабоче-Крестьянской Красной Армии Сомов! Но ведь это…

– Он русский? – Лю, похоже, что-то понял.

– Да, – с трудом выдавил из себя Чиф, – лейтенант Красной Армии. Какая-то Южная Особая группа войск…

– Не понимаю… – впервые за эти месяцы Чиф увидел товарища Лю растерянным. – Товарищ Хо, вы ведь тоже из России! Разве на Тибете есть части Красной Армии?

– Я не из России, – об этом им не приходилось раньше беседовать. Личность «товарища Хо» не подлежала обсуждению.

– Я русский, но не из России, Лю… Насколько мне известно, части Красной Армии на Тибете стоят. Они защищают Шекар-Гомп…

Лю медленно покачал головой:

– Но почему? Если они защищают Шекар-Гомп, значит – это наши союзники!

Косухин ответил не сразу. Лю Вэй-цзян, командир китайской Красной армии, не был искушен в высшей политике, для него Советский Союз и «непобедимая Рабоче-Крестьянская» были надеждой трудящихся всего мира…

– Лю, войска, что стоят на Тибете, не подчиняются советскому правительству. Я не знаю, что им там нужно и кто ими руководит. Для этого мы с вами и забрались в эту даль…

Лю подумал и медленно кивнул:

– Кажется, понял… Смотрите, товарищ Хо, это я нашел в ущелье, после боя.

Он вынул из кармана что-то маленькое, блеснувшее красной эмалью. Звездочка, но не обычная, красноармейская, а какая-то странная. Приглядевшись, Чиф понял: вместо серпа и молота в центре находился непонятный знак, похожий на голубого паука.

– Снял с фуражки, – пояснил командир. – Думал, трофейная… Это ведь не знак русской Красной Армии? Я показал звездочку товарищу Гао, он бхот, как раз из мест неподалеку от Шекар-Гомпа. Товарищ Гао говорит, что видели такие – у бандитов, которые выселяли их еще в двадцатых…

Чиф вспомнил рассказ отца. Тогда, в 20-м, в тибетских горах существовала Бхотская Трудовая коммуна, теперь – Особая Южная группа войск. Несколько дивизий, если верить краснолицему Волкову…

Больше объяснений не потребовалось. Товарищ Лю, похоже, решил, что дело касается высших тайн революции, в которые ему вникать не положено. Чифу стало совсем не весело. Никто из бойцов не знал, кто он и откуда, в их глазах он оставался русским, советским, посланцем всесильного Коминтерна. Что ж будет, когда они столкнутся с краснозвездными солдатами Шекар-Гомпа? Ведь каждому не объяснишь…

Подъем оказался труднее, чем думалось вначале. Даже яки отказывались идти, пришлось снять часть груза, взвалив его на собственные плечи. Господину Чжао теперь довелось идти пешком, что, похоже, окончательно испортило ему настроение. Километр тянулся за километром, а дорога шла все вверх и вверх, стало труднее дышать: разреженный воздух высокогорья был беден кислородом. В висках начинало звенеть, словно над отрядом крутился рой невидимой мошкары.

Наконец дорога выровнялась, скалы стали ниже, расступились, в лицо ударил сильный, сбивающий с ног ветер. Они были на перевале. Впереди, за белесой дымкой лежала неровная холмистая земля. Сверкнула серебристая гладь озеро Комум-цо. Оно было у самого горизонта, но чистый воздух позволял разглядеть пологие берега и даже еле заметные точки у воды дома, а может быть, пастушеские юрты.

Чиф оглянулся назад: горы закрывали горизонт, но в просветах можно было заметить белые пятна – снега пройденного ими плоскогорья.

Итак, они прошли. Тибет оставался за спиной, впереди – предгорья, холмистая равнина, за нею – кольцо гор вокруг неприступного Пачанга. А еще дальше – пески Такла-Макана, за которыми лежит озеро Челкель. Интересно, что там сейчас, на месте бывшего эфирного полигона? Занесенная песками стартовая площадка, проржавевшие стальные конструкции, взорванные бункера? Или полигон вновь ожил, готовя к старту серебристые стрелы ракет?

– Товарищ Хо! Товарищ Хо! – в голосе Лю слышалась тревога. Чиф обернулся.

– Смотрите! – рука указала вперед.

Вначале Косухин ничего не заметил, мешала дымка, но затем понял: над холмистой равниной летели самолеты. Отсюда, с высоты перевала, казалось, что они идут над самой землей. Три, четыре, семь… Чиф насчитал девять машин, летевших ровным строем откуда-то с запада. Но что-то было не так. Некоторые самолеты даже отсюда, куда не долетал гул моторов, казались огромными, другие же, летевшие сзади… Косухин сорвал с пояса бинокль…

Три больших самолета, многомоторные – транспорты или бомбардировщики, а сзади… Планеры! Десантные планеры, непривычно большие, в каждый из которых вполне могла вместиться целая рота!

– Джон, ты видишь? – Валюженич подбежал поближе, держа в руках свой «цейс».

– Вижу, дядя Тэд… – Чиф опустил бинокль. – Похоже, нас хотят тут запереть. Скинут десант, перекроют выход на равнину…

– Может, они не по нашу душу? – неуверенно предположил археолог, но Косухин уже не сомневался. От строя отделился один силуэт, затем другой, третий… Планеры, получив свободу, начали скользить вниз, к подножию гор.

Сзади послышался знакомый гул. Оглянувшись, Чиф понял: такая же девятка летела над покинутым несколько часов назад плоскогорьем. Значит, планеры сядут и там! Отряд оказался в кольце, вскоре десантники пойдут навстречу друг другу, чтобы встретиться как раз на перевале, покончив с надоедливыми врагами.

– Товарищ Хо! – Лю Вэй-цзян был теперь не один, рядом с ним стоял проводник-тибетец. – Он говорит, что можно не спускаться на равнину. Тут есть тропинка, мы можем подняться немного выше и пройти горами.

– А что там? – Косухин потянулся к сумке, где была спрятана карта, но тут же вспомнил. На карте это место окрашено белым, в цвет снегов: ледник огромный, раскинувшийся на много дней пути… На какой-то миг стало страшно, но Косухин понял, что другого набора у них нет.

– Да, конечно, – кивнул он. – Командуйте, товарищ Лю…

4. ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

И тебе не холодно, Джон?

Валюженич протянул руки к спиртовке, грея заледенелые ладони. Чиф пожал плечами.

– Почему… Очень даже холодно, дядя Тэд!

– Вы сегодня весь день шли без рукавиц, – проскрипел господин Чжао, заворачиваясь в густой мех огромной шубы. – Не смею вмешиваться, господин… красный комиссар, но так можно остаться без рук!

Чиф поглядел на свои ладони. Странно, он об этом даже не думал. Конечно, было холодно, но не холоднее, чем дома, в Долине Больших Ветров.

– Не знаю… Там, откуда я… прибыл, зимой тоже очень холодно. Наверно, привык…

Они шли уже четвертый день: Косухин, Тэд, господин Чжао, красный командир Лю и семеро бойцов. Когда они ступили на холодный, предательски ровный лед, их было пятнадцать, теперь же, к концу четвертого дня, – лишь одиннадцать. Маленький отряд уменьшился почти на треть…

От перевала они поднялись по узкой тропе, едва сумев втащить наверх упирающихся яков. Где-то через километр дохнуло холодом – ледник был уже близко. Оставалось идти вперед, но вскоре стало ясно, что задача эта всем не под силу.

Прежде всего, яки не пройдут по леднику. Даже если удастся провести их, минуя засыпанные снегом трещины и ровные, как каток, участки льда, животные ослабеют от голода: наверху им питаться нечем. А без яков нечего думать о возвращении. Теплой одежды на всех не хватало, часть ее пришлось оставить раньше, понадеявшись на весеннее тепло. К тому же многие разведчики, особенно ханьцы, могли не вынести многодневного перехода. Да и с продуктами было туго.

В конце концов Косухин, переговорив с Лю и Валюженичем, решил разделить отряд. Десять бойцов, в основном из южных провинций, оставались в маленькой долине неподалеку от подъема на ледник, охраняя незаменимых яков и большую часть груза. С собою Косухин взял десять горцев, имевших опыт подобных походов, проводника и, после долгого спора, Валюженича вместе с товарищем Лю. Археолог категорически заявил, что не отпустит Джона одного, в чем Лю Вэй-цзян оказался с ним полностью солидарен. В последний момент к группе примкнул господин Чжао. Франтоватый фольклорист переменил пальто и шляпу на более подходящее к случаю одеяние и безропотно вдел руки в лямки тяжеленного рюкзака. Правда, ему было все же легче: ученый не нес с собой винтовку, ограничившись револьвером.

Все остальные вооружились как следует, товарищ Лю даже порывался захватить с собой хотя бы один пулемет, пока не понял, что груз, взятый отрядом, и так излишне велик. Оружие, консервы, запасы спирта, спальники и, конечно, теплая одежда, – всего этого было не так много для равнины, но поход предстоял другой – по колено в снегу, а то и по гладкому льду…

Валюженич, бывавший в горах не один раз, позаботился захватить с собой несколько пар темных очков. Хватило для него самого, для господина Чжао, для Чифа и даже для товарища Лю, который поначалу упорно отказывался от этого буржуазного изобретения. Все остальные не боялись безжалостной белизны, глаза горцев привыкли к снегу.

…Беда случилась в первый же день, под вечер. Проводник-тибетец, шедший первым, не учуял скрытой под снегом трещины и без звука исчез в черном провале. Спасти его было немыслимо, трещина уходила на неведомую глубину, куда не доставали веревки. Пришлось идти просто по компасу, утопая в снегу, вытаскивая друг друга из неглубоких ледяных расщелин, то и дело попадавшихся на пути. Отряд вел Валюженич, уверявший, что у него нюх на трещины, и упорно не желавший уступать это опасное право. То ли американец действительно обладал каким-то шестым чувством, то ли ему просто везло, но отряд шел без потерь. Новая беда случилась на третий день, когда трое бойцов – все опытные горцы – вызвались сходить на разведку, чтобы проверить путь вдоль подозрительного склона. Снег на этом месте был девственно чистым, ровным, и они без особых опасений шагнули вперед. Все трое ушли под снег, холодная трясина затянула их за несколько секунд, никто не успел даже подбежать к погибающим, чтобы кинуть спасительную веревку.

Итак, их оставалось всего одиннадцать, а впереди был еще долгий путь – не менее трех дней, если не обманывала карта. Поначалу Чифу казалось, что первым не выдержит он. На Тускуле приходилось ходить в походы, да и холод там не меньше. Но идти день за днем, ночуя в снегу, не имея возможности разжечь настоящий костер… Помогала спиртовка Валюженича, спирт во флягах, но Косухин все равно боялся, что именно он подведет остальных.

Но Косухин шел, шел наравне со всеми, волоча на плечах рюкзак и «скрайбер». Странно, постепенно ему начинало казаться, что идти не так уж и трудно. Конечно, он уставал, под вечер плечи начинало ломить, ноги казались свинцовыми, но Косухин видел:

остальным приходится еще тяжелее. Валюженич бодрился, однако Чиф замечал, что археологу все труднее одолевать дневные переходы. Даже бойцы приуныли, почти перестали улыбаться, а на привалах тут же падали в снег. Хуже всего приходилось товарищу Лю: он умудрился обморозить лицо и теперь шел, закутавшись в шарф, вдобавок мучаясь жесточайшей простудой.

Чифу все это давалось легче. Пару раз он ловил себя на странной мысли: с ним что-то не так. Конечно, он был молод и здоров, но организм его реагировал как-то странно. Чем дальше, тем легче ему давались ежедневные переходы. Холод стал привычен, зато пропал аппетит, а ночами все чаще мучила бессонница. Еда и сон – то, без чего не может жить человек, казались теперь чем-то не особо важным. Что с ним происходит? Тускульские гены? Или то – другое, о чем он боялся и думать? То и дело вспоминались слова Волкова: «Такой же, как мы!» На Тускуле и позже, в Столице, над этим можно было и посмеяться, теперь же Чифу временами становилось страшно…

– Джон, ложись спать! – Голос Валюженича вывел его из задумчивости.

– Спать? – Чиф вдруг понял, что спать совершенно не хочется. – Я еще посижу, дядя Тэд… Археолог возмущенно покачал головой:

– Ну нет здесь Стива! Ты что, решил себя заморить? Не ешь, не спишь! Худой – кожа да кости!

Косухин провел рукой по лицу – да, в наблюдательности Валюженичу не откажешь, он и в самом деле похудел.

– Дома отосплюсь! – Развивать эту тему не хотелось. – Дядя Тэд, ты бы лучше рассказал что-нибудь.

– Нашел время, Джон! Вот приедешь ко мне в Индиану, сядем у камина, я достану фотографии. А то и мистера Арцеулова пригласим, он давно ко мне собирался…

– Это обязательно, – улыбнулся Чиф, – но сейчас… Расскажи мне о Пачанге.

Тэд пожал плечами:

– Но… Я больше ничего о нем и не знаю. Разве что господин Чжао…

Он поглядел в сторону фольклориста, но тот уже дремал, завернувшись в мохнатую шубу.

– Не все, дядя Тэд. Вы говорили о каких-то легендах…

– Оу! – Валюженич засмеялся, откинувшись на рюкзак, служивший ему подушкой. – Ну, это точно не ко мне! Для меня легенды – лишь источник археологической информации… Правда, если в самом общем виде… – Он задумался, а затем щелкнул пальцами: – Первые легенды о Пачанге зафиксированы в четырнадцатом веке, в некоторых текстах «Калачакра-тантры». Тогда начались конфликты между Лхассой и провинциальными монастырями, и легенда о Пачанге родилась, похоже, именно в провинции. В этих текстах сказано, что первым центром учения калачакры на Тибете был Пачанг. Там находилась гигантская мандала из чистого золота – символ и главная святыня нового учения. В Пачанге правили цари из династии Кальки, младшая ветвь которой позже правила в знаменитой Шамбале. В общем, Пачанг был своеобразной священной столицей Тибета, но очень недолго. В двенадцатом веке какие-то очередные завоеватели, якобы посланные правителем преисподней, осадили город и начали штурм. Что характерно, другие правители – последователи калачакры не оказали городу помощи. Тогда царь Калька – номера уже не помню – воззвал к небу, и город исчез…

Тэд помолчал, затем заговорил вновь:

– В общем, это весьма напоминает известную русскую легенду о Китеже: священный город исчезает, чтобы не достаться врагам, но туда можно попасть, если ты достаточно праведен. Ничего особо оригинального, весьма распространенный сюжет. Естественно, находились оригиналы, которые утверждали, что видели Пачанг – то ли в небе, то ли в водах какого-то озера. Ну, это для господина Чжао…

Он поглядел в сторону спящего фольклориста и усмехнулся:

– Господин Чжао собрал целую библиотеку о Пачанге. А если серьезно, думаю, все достаточно просто. Пачанг был одним из местных княжеств, погибших в ходе очередной драчки. В дальнейшем память о нем поддерживала сепаратистов, не желавших подчиняться Лхассе. А подробности следует поискать в местной библиотеке, вдруг там остались какие-то древние тексты. Заодно можно взглянуть и на окрестности – поискать остатки древнего города, если он в самом деле существовал…

– И все? – Косухин был несколько разочарован. Подобных сказок он уже успел наслушаться за эти месяцы.

– Ну конечно, не все. За последние века о Пачанге писали много, появились чуть ли не целые путеводители, есть подробное изображение золотой мандалы, биографии его правителей… Ну и, конечно, инструкции для тех, кто желает попасть туда.

– И как, трудно попасть?

– По сравнению с нашим путешествием – не очень, – покачал головой археолог. – Обычный набор правил для ортодоксального буддиста. Правда, в самых поздних текстах, уже в девятнадцатом веке, появились признаки увлечения магией. Вместо долгого самосовершенствования предлагался набор достаточно грозных заклинаний. Впрочем, можно поступить еще проще взглянуть в зеркало.

– Волшебное? – улыбнулся Чиф.

– Йе! Конечно. Во дворце правителя Пачанга якобы до сих пор существует каменное зеркало – единственная святыня, оставшаяся от исчезнувшего города. Зеркало, конечно, волшебное, вроде как у Диснея. Ты «Белоснежку и семь гномов смотрела?

– Нет. Это новый фильм? – Дисней почему-то заинтересовал Чифа больше, чем тибетские легенды.

– Оу, ты бы видел! Цветной, на два часа! Мои племянники смотрели его раз десять. Так там волшебное зеркало тоже играет не последнюю роль. А что до Пачанга, то рассказывают так: обыкновенный человек, то есть грешник, увидит лишь гладкий камень, монах или вообще человек праведный сможет разглядеть собственное изображение и, увидев себя, стать мудрее. И только избранные сумеют взглянуть сквозь камень и разглядеть истинный Пачанг небесный, который, как ты уже знаешь, исчез. Ну а пройти сквозь зеркало смогут лишь маги и, естественно, духи…

– Я в ужасе, коллега, от подобной интерпретации!

Валюженич и Косухин переглянулись: голос исходил из недр мохнатой шубы. Господин Чжао не спеша высвободил нос, затем появилась и вся физиономия невыспавшаяся и недовольная.

– Мало того, что вы не даете мне спать… Это еще полбеды, но то, как вы говорите о Пачанге… Ваш тон…

По-английски господин Чжао говорил превосходно, с чистым оксфордским произношением. Впрочем, на языке Шекспира его слова звучали еще более язвительно.

– Не могу одобрить моих непросвещенных земляков, которые именуют европейцев «заморскими чертями». Однако вы, господин Валюженич, умудрились заслужить прозвище еще более неприличное. В присутствии молодого человека я не решусь повторить…

Археолог несколько смутился и стал смотреть куда-то в сторону.

– Теперь понимаю, в чем дело. Я и раньше присматривался к вашим, с позволения сказать, методам. В археологии я мало разбираюсь, но предпочитаю доверять таким специалистам, как лорд Рамзей и, между прочим, ваш собственный батюшка…

– Ну, вы преувеличиваете, господин Чжао, – неуверенно возразил Валюженич. – Вернее, преувеличивает лорд Рамзей. Он, по-моему, крайний консерватор… Весь шум из-за каких-то неувязок с документацией…

– Сотрудники Шанхайского музея древностей несколько иного мнения. После ваших так называемых раскопок храмового комплекса…

– Вы что-то говорили о Пачанге? – поспешил перебить его Тэд, похоже, не стремившийся к выяснению дальнейших подробностей.

– Да, о Пачанге. Вы упомянули господина Диснея и его жуткие суррогаты, которые он называет сказками для детей. Боюсь, ваш рассказ о Пачанге как раз годится как сценарий для очередного голливудского опуса. Легенды о Пачанге – сложнейший комплекс народных представлений, причем древних, возможно даже дотибетских, позже собранный и отредактированный оппозиционными сектами калачакры. Можете не искать следов древнего города, их нет. Легенда выросла не из каких-то фактов средневековой тибетской истории, а из давних народных представлений об идеальном царстве…

– Мифологическая школа сейчас уже не в почете, – заметил Тэд, похоже, уже успевший обрести былую уверенность. – Вы еще скажете, что Будда никогда не жил, а Христос – это обожествленная звезда Сириус…

– – Умолкаю, – развел руками фольклорист. – Вести дискуссию на подобном уровне считаю совершенно невозможным. Однако, господин Валюженич, вы изволили допустить фактическую ошибку, а это уже непростительно. Рассказ о зеркале Пачанга – не легенда. Это поэма – вольная, причем очень вольная, интерпретация средневековых сюжетов.

– Ну конечно, поэма, – согласился Тэд, – но какая разница?

– Такая же, как между подлинными европейскими сказками и фильмами господина Диснея.

– Расскажите, господин Чжао, – попросил Чиф. Язвительный ученый был, похоже, действительно хорошо осведомлен о Пачанге.

– Увольте, господин Хо… Впрочем, чтобы вы и в самом деле не воспринимали нашу историю по Диснею… Поэма написана в семнадцатом веке. Автор неизвестен. По некоторым данным, он был монахом, который разошелся с настоятелем своего монастыря по некоторым догматическим вопросам. Конечно, с точки зрения тибетского духовенства, он был настоящим еретиком. Поэма называется… – господин Чжао на миг задумался, – «Смятение праведного» можно перевести таким образом. Речь там идет о монахе-аскете, который посвятил всю свою жизнь тому, чтобы попасть в Пачанг. Он готовился к этому много лет, боролся с демонами, пытавшимися сбить его с праведного пути, и наконец отправился в путешествие. В дороге к нему присоединился некий путник – с виду совсем не праведник. Шли они долго… – Ученый задумался.

– Описание путешествия очень любопытно. Это своеобразная аллегория, очень тонкая, полная литературных и мифологических ассоциаций. Но не будем об этом, лучше почитать саму поэму. Так или иначе, они прибыли в Пачанг и стали перед зеркалом. Монах увидел, как каменная поверхность становится прозрачной, за нею был небесный город. Он пытался шагнуть сквозь зеркало но безуспешно. Тогда его спутник – тот самый, не похожий на праведника, без всякого труда преодолел преграду. Естественно, монах огорчился, даже обиделся и вопросил небо. Ему был дан ответ…

Господин Чжао вновь умолк, и в наступившей тишине Чифу показалось, что он слышит далекий гул, будто где-то вдали, на краю неба, началась гроза.

– Монах узнал, что его спутник – не человек, а дух, точнее – цха, неприкаянный мертвец. Оказывается, в Пачанге не ждут праведных монахов, там нужны духи, чтобы создать войско, которое сможет защитить город…

– Но почему? – удивился Чиф. Такого финала он не ожидал.

– Есть разные объяснения, – пожал плечами ученый. – Смысл их в том, что поэма отразила кризис традиционных представлений о царстве справедливости, о силе добра… Даже Пачангу нужна армия духов-цха. Или, по крайней мере, один из духов – можно понимать по-разному. Кстати, в это же время на Тибете записывают ряд весьма неортодоксальных сказаний, например о братьях-духах Лха…

– Господин Чжао, – решился Чиф, – почему вы думаете, что древний Пачанг не существовал? Ведь город мог действительно погибнуть из-за какого-то набега…

– А мудрый правитель заранее эвакуировал население, из-за чего и возникла легенда, – кивнул господин Чжао. – В свое время в Александрии греческие ученые пришли к выводу, что олимпийские боги – это древние цари, которых в благодарность за их заслуги причислили к небожителям. Простое объяснение необязательно самое верное. Господин Валюженич рассказал мне о гибели Шекар-Гомпа. Вы знаете об этом?

– Да, конечно! – Чиф хотел добавить, откуда ему это известно, но вовремя сдержался.

– Монастырь был уничтожен бандитами, пошли слухи, что его захватили чуть ли не слуги царя преисподней Ямы… Конечно, хорошая аналогия, тем более что монахи сумели унести и спрятать свои святыни. Но, господин Хо, такие вещи следует доказывать. Покуда же легенда о небесном Пачанге – всего лишь миф. Может, господин Валюженич сумеет доказать обратное, но, надеюсь, без своих особых методов…

– А что – мои методы? – обиженно проговорил Тэд. – Честное слово, господин Чжао, вы меня считаете каким-то кладоискателем!

– – Кладоискатели действуют не столь разрушительно, – буркнул ученый.

– И не столь результативно, – улыбнулся археолог. – Между прочим, вас, господин Чжао, помнится, тоже окрестили не особо…

– Слоном в этнографической лавке, – брезгливо уточнил ученый. – Мои догматики-коллеги, ни разу не бывавшие даже в пригородах Шанхая и предпочитающие изучать фольклор по учебникам…

– А кого-то еще коллеги-догматики обвинили в фальсификации… невозмутимо продолжал Тэд.

– Ваша деликатность потрясает, коллега. Этот «кто-то», да будет вам известно, изучает живой фольклор, а он вовсе не такой, как думают эти теоретики.

Чиф с любопытством слушал перепалку ученых мужей. Похоже, они стоили друг друга, хотя дядя Тэд был, конечно, симпатичнее.

– Могу себе представить, что я услышу, когда покажу свои последние записи, – усмехнулся господин Чжао. – Хотя бы те, что мы сделали неподалеку от Кэбэнчунгу…

– А что вы там записали? – не удержался Чиф. Фольклорист не счел нужным отреагировать, зато Валюженич охотно объяснил:

– Местные жители говорят, что видели всадников Гэсэра, летевших по небу куда-то на северо-запад. Гэсэра якобы узнали сразу – по красному халату и собольей шапке. По мнению тибетцев, Гэсэр спешил на великую битву, которая должна начаться где-то за горами. Между прочим, если взглянуть на карту, то Гэсэр спешил к Пачангу.

Господин Чжао фыркнул.

– Ну и что? – не понял Косухин. – Красивая легенда! Наверно, люди просто услыхали, что в горах идет война, вспомнили о Гэсэре…

Из-под шубы господина Чжао донесся тяжелый вздох.

– Понимаешь, Джон, – пояснил археолог, – по традиционным представлениям, Гэсэр и его войско действительно могут в нужный момент прийти на помощь, но ни он, ни его всадники не могут летать по небу. Они должны пользоваться обычным оружием, ездить верхом на конях из плоти и крови… В общем, боюсь, коллеги господина Чжао решат, что он в очередной раз…

Тэд покосился на шубу, но оттуда не донеслось ни звука.

– Ну, в общем, могут не поверить. Кстати, я уже слыхал легенду о летящих всадниках от мистера Арцеулова. Он был знаком с кем-то из потомков Гэсэра… Что это?

Косухин прислушался – и вновь, откуда-то издалека, донеслось что-то, похожее на раскаты грома.

– Я уже слыхал это, дядя Тэд. Но… Ведь здесь не бывает грозы?

– Мы слишком высоко, Джон, – кивнул Валюженич. – Может, лавина… А может…

Тэд не стал договаривать, но Чиф понял. Он и сам уже успел подумать, что ни лавина, ни гроза тут ни при чем. Где-то там, у самого горизонта гремели тяжелые орудия… Косухин всматривался вдаль, но на черном, усыпанном яркими колючими звездами небе он не заметил ничего подозрительного. Оставалось надеяться, что виной всему – действительно лавины, которые весной часто сходят с гор…

Следующий день оказался куда тяжелее предыдущих. Лю сдал окончательно, его постоянно бил кашель, а обмороженное лицо горело жаром. Идти командир еще мог, хотя и с трудом, но вещи пришлось распределить между остальными. Чиф закинул за плечи карабин – вначале показалось тяжело, но вскоре он привык. Теперь шли медленнее, кое-кто из бойцов тоже чувствовал себя скверно. Чиф понимал, что долго им не выдержать, а пройти предстояло еще немало – как минимум два дня, если удастся сохранить темп.

К полудню Лю стало совсем скверно, и его пришлось поддерживать под руки. Чиф с тревогой прикидывал, что делать, если Лю Вэй-цзян не сможет двигаться. Если его придется нести, отряду обеспечен еще минимум один день среди льда. А этого могут не выдержать остальные.

Было и другое, заставлявшее задуматься. Поутру дальний гром, доносившийся с северо-запада, усилился. Теперь уже сомнений не было: там, у Пачанга, шел бой, причем не схватка между двумя легковооруженными отрядами, а сражение по всем правилам. А затем появились самолеты. Первым их увидел Валюженич: машины шли далеко, на большой высоте, направляясь откуда-то с юга в сторону Пачанга. Сначала самолетов было девять, затем показалась еще одна девятка, потом третья. Издалека нелегко было понять, что это за машины, но товарищ Лю, временно забывший о своей болезни, уверял, будто узнает тяжелые бомбардировщики. Через час к Пачангу ушла новая волна двадцать семь машин. Шло время, гул, доносившийся с севера, становился все громче, но странно, самолеты не возвращались. Валюженич предположил, что летчики действуют «челноком» – отбомбившись, идут дальше на север, где находится запасной аэродром, чтобы затем вернуться к цели уже с новой базы. Куда же в этом случае летят самолеты? В пески Такла-Макана? Или еще дальше – к Челкелю и советской границе?

Чиф понял, что они опоздали. Бой у Пачанга уже начался, краснозвездная армия Шекар-Гомпа атакует древний город. На этот раз Агасфер не поскупился:

десятки самолетов, тяжелые орудия и, конечно, немалое войско, переброшенное по возведенной среди гор дороге. С кем же все-таки идет война? Неужели с местным ополчением? Но тогда почему бой продолжается так долго? К тому же Косухин помнил, что два прежних похода кончились ничем. Что же там происходит?

Оставалось спешить на север, рискуя очутиться в самой гуще боя. Правда, со спешкой не особо получалось: отряд шел медленно, приходилось обходить трещины, вдобавок снег стал заметно гуще и глубже. Даже Валюженич – и тот стал чаще останавливаться, пытаясь хоть немного передохнуть. Из всего отряда бодрыми оставались Чиф и, как ни странно, господин Чжао. Теперь они шли в авангарде. Косухин несколько раз пытался заменить Тэда, ссылаясь на свой тускульский опыт, но американец каждый раз отшучивался, уверяя, что Чиф заведет отряд прямиком в долину Больших Ветров. Выбирать дорогу действительно стало труднее, из-подо льда полезли огромные каменные зубья, провалы и трещины то и дело преграждали путь, вдобавок компас время от времени начинал вести себя странно. Оставалось надеяться на интуицию Валюженича, которая еще ни разу не подвела, и на отдаленный гул, служивший самым верным ориентиром.

Вечером едва хватило сил, чтобы открыть банки с консервами. К счастью, удалось найти свободную от снега площадку между двумя огромными скальными зубьями, защищавшими от ветра. Пришлось вновь достать аптечку и заняться больными и обмороженными, и Чиф пожалел, что не захватил с собою кое-что из медицинского арсенала Любы Бенкендорф.

Отряд уже укладывался спать, а Чиф, завернувшись в шубу, сидел рядом с Валюженичем, прикидывая, сколько еще осталось идти. Археолог считал, что завтра – последний день их ледяного похода. Где-то после полудня, если, конечно, ничто не помешает, отряд дойдет до края ледника, откуда начинается спуск в долину. Итак, оставался последний рывок. Но сил для рывка уже не было, Чиф хорошо видел, как досталось его спутникам. Странно, сам он чувствовал себя неплохо, даже не особо устал, хотя теперь нес, кроме рюкзака и «скрайбера», еще карабин Лю и кое-что из снаряжения. Чиф даже подумал, что охотно прошелся бы ночью, к утру, возможно, добравшись до спуска в долину. Уроженец Тускулы оказался куда выносливее землян, но это не радовало. Он не такой, как другие, и хорошо, если дело только в месте рождения…

Тэд задремал, Чифа же спать не тянуло. Он вдруг понял, что может вообще не спать, по крайней мере несколько дней. Странно, почему он не замечал этого раньше? Или он действительно становится другим, и происходящее с ним только начало?

– Господин Хо… – Тихий голос заставил вздрогнуть. Фольклорист зашел незаметно, покосился на спящего Валюженича и присел рядом, пряча нос в воротник шубы.

– Господин Хо, рискну вас потревожить…

– Да, господин Чжао… – Ученому, похоже, тоже не спалось.

– Не смею вмешиваться в вопросы, так сказать, стратегии. – В голосе звучала привычная ирония. – Я человек глубоко штатский… Но, господин Хо, смею обратить внимание на здоровье ваших спутников…

– Вы правы. – Китаец затронул самое больное место. – К сожалению, у нас нет врача…

– Зато вы набрали целую гору оружия, что весьма логично… Меня беспокоит ваш заместитель, господин Лю Вэй-цзян. Ему нужны лекарства, а главное тепло. Завтра он уже не сможет идти…

– Мы… мы понесем его. – Чиф беспомощно оглянулся, словно откуда-нибудь из черной ночи к ним могла прийти подмога. – Завтра мы уже начнем спуск, там теплее…

– Это будет лишь завтра, и не раньше чем к вечеру. Господин Хо, вы, как я заметил, очень выносливый человек и меряете всех остальных по себе. Люди очень устали… Впрочем, что я говорю, вы думаете о великом, как и ваш тезка, знаменитый полководец Хо, о котором когда-то писал Ли Бо. В общем, кому-то надо думать и о людях, поэтому я рискну предложить свои скромные услуги.

– Вы врач? – обрадовался Чиф. – Что же вы раньше молчали?

Господин Чжао покачал головой:

– Увы, я не врач. Но в таких обстоятельствах выбирать не приходится. Я много лет изучал нашу традиционную медицину и, думаю, вполне могу заменить деревенского знахаря. Я хотел бы немного помочь господину Лю Вэй-цзяну.

– Знахарь? – Косухин вспомнил то, что приходилось слышать о народной медицине. – Но ведь это – травы, заклинания…

– Не обязательно, – из глубины шубы послышался смех. – Не путайте знахаря с колдуном, господин военный. Я неплохо овладел искусством иглоукалывания. Это, конечно, не вылечит, но придаст силы. В тепле больным сразу станет легче, но до тепла еще надо дойти. В общем, если вы не возражаете, я бы занялся господином Лю.

– Да, конечно. – В иглоукалывание не очень верилось, но это был шанс, пусть и небольшой. – Вы говорили с ним?

– Да. Он, к сожалению, против. Господин Лю несколько путает народную медицину с феодальными пережитками…

– Пойдемте, – Чиф решительно встал, поправляя полушубок, – он согласится.

Уговорить товарища Лю оказалось непросто. Молодой командир уверял, что чувствует себя лучше и, кроме того, не желает участвовать в магических обрядах, которые являются не чем иным, как родимыми пятнами проклятого прошлого. К знахарям, колдунам, заклинателям, а равно и к фольклористам товарищ Лю относился однозначно. В конце концов Чиф попросту приказал своему заместителю, после чего тот сдался, и Косухин с некоторым облегчением оставил командира наедине с господином Чжао, уже успевшим достать все необходимое – странную таблицу, расчерченную разноцветными чернилами, и короткие костяные иглы.

Чиф вышел наружу, за черные зубцы скал. Вокруг стояла вековая, ничем не потревоженная тишина, но дальше, на севере, у невидимого Пачанга, не стихала канонада. Косухину даже показалось, что небо у горизонта не черное, а белесое. Вспомнилось виденное несколько ночей назад – огромное зарево на северо-востоке. Что это могло быть? Армия Шекар-Гомпа шла к Пачангу по дороге, но у города ущелье перекрыто – давний завал, сделавший доступ в долину невозможным. Чиф вдруг сообразил, что землетрясение случилось в тот же год, что и захват Шекар-Гомпа «голубыми свастиками». Совпадение? Или те, кто охранял Пачанг, решили обезопасить себя? Итак, дорога утыкается в завал, армия подходит к ущелью. Что сделал бы на их месте Косухин? Ответ был несложен – если, конечно, в наличии имеется взрывчатка. Значит…

Чиф вспомнил красный огонь, растекающийся над горами, и прикинул, какой мощи мог быть взрыв. Да, взрывчатки не пожалели, если, конечно, Агасфер не использовал что-нибудь похуже обычного тротила. Против кого же эта невиданная мощь? Бой у Пачанга идет уже сутки, не стихая и не прекращаясь. Значит, неизвестные защитники все еще держатся. Следовало поспешить, иначе можно попасть на пепелище…

Что-то коснулось плеча. Чиф обернулся: рядом был господин Чжао.

– Вы очень долго стоите здесь, господин Хо. Не боитесь простудиться? Тут сильный ветер.

– Нет, не боюсь. – На ветер Чиф как-то не обратил внимания. – Я слушаю, он кивнул в сторону горизонта.

– А! Понятно! – Ученый невесело усмехнулся. – Симфония войны! «И ясному солнцу и светлой Луне в мире покоя нет. И люди не могут жить в тишине, а жить им немного лет…» Не увлекаетесь китайской поэзией? Или вас больше интересует военная топография?

– Нет… – Спорить не тянуло. – Господин Чжао, я же не критикую ваши политические убеждения… Послышалось возмущенное фырканье:

– Мои убеждения! У меня нет никаких политических убеждений! Зато они, к сожалению, имеются у других. Четверть века назад доктор Сунь Ятсен, вместо того чтобы заниматься наукой, решил открыть всем нам светлое будущее. Последствия вы видите… Великие принципы: три великих принципа, четыре великих принципа… Заглянули бы лучше в сводки статистики, хотя бы поинтересовались, насколько выросла детская смертность за годы революции…

– Но вы же носите револьвер! – усмехнулся Чиф.

– Я? А что прикажете делать? Мой коллега Валюженич, хотя он и варвар, может путешествовать по своей родной стране без арсенала за поясом. Мы, китайцы, увы, лишены этого блага. Впрочем, я несколько увлекся… Господин Хо, я сделал что мог. Сейчас господин Лю Вэй-цзян заснул, думаю, к утру ему будет лучше.

– Спасибо. – Появилась слабая надежда, что все уцелевшие смогут дойти.

– Пока еще не за что. Поглядим… Господин Хо, давайте вернемся, здесь сильно дует…

Они зашли за скалу и присели на рюкзаки, рядом с мирно спящим археологом.

– Я осмелился отвлечь вас от высоких рассуждений о стратегии, – продолжал ученый в своей обычной манере. – Причина проста: я хотел бы воспользоваться правами народного целителя и осмотреть вас.

– Меня? – Чиф удивился. – Но я совершенно здоров!

– Рад за вас. Хотя правильнее сказать, что вы чувствуете себя совершенно здоровым. Поясню: у нас в Китае здоровье человека можно определить не только по пульсу или температуре. У человека существует энергетическая оболочка, европейцы называют ее аурой. Мне бы хотелось взглянуть на вашу…

– А… как? – О чем-то подобном Косухин уже слыхал. Энергетическая оболочка, на которую можно воздействовать – для излечения или ради куда менее гуманных целей.

– Это нетрудно. Я научился ее видеть, в темноте это совсем просто. Снимите шапку, если мороз вас не слишком беспокоит…

Косухин подчинился. Господин Чжао медленно поднял руки ладонями вперед, принявшись осторожно водить ими по воздуху. Чиф прикрыл глаза, в висках послышалось легкое гудение, а под веками стали расплываться радужные пятна. Это продолжалось довольно долго.

– Благодарю вас, господин Хо. Чиф открыл глаза. Китаец сидел рядом, его лицо выглядело немного озабоченным.

– Шапку надевать можно?

– Да, конечно. Я немного задержал вас… Разрешите вопрос?

– Пожалуйста. – Косухину показалось, что фольклорист, не решаясь сказать о чем-то важном, пытается действовать исподволь. – Вы заметили что-то… необычное?

– Да как вам сказать? Признаков болезни нет, чему я весьма рад, дело в другом… Насколько я понял, вы, несмотря на ваш род занятий, человек достаточно образованный…

– Не знаю. – Такое начало удивило. – Закончил гимназию, три года проучился в университете…

– И кто вы по специальности?

– Вообще-то политолог… Господин Чжао вздохнул:

– А здесь вы, так сказать, применяете знания на практике… Но в любом случае – вы человек современный, не склонный к суевериям, мистике…

– Нет, конечно! – Разговор складывался как-то нелепо.

– Тогда поясню. Существуют древние трактаты по медицине. В них описано много вариантов человеческой ауры – и не только человеческой. Они различаются по цвету, форме и иным признакам. То, что я увидел у вас, подходит под один из случаев. Признаться, случай этот редкий, мне лично он еще не встречался.

– Значит, древние китайцы имели дело с… такими, как я? – сообразил Косухин.

– Совершенно верно! – Господин Чжао энергично закивал, радуясь, что его поняли. – Теперь ясно, что послужило, так сказать, источником. Поэтому мне бы хотелось уточнить: вы русский? Из России?

Вот оно что! Господин Чжао решил, что древние врачи встречали русских и описали их ауру в своих книгах! Хотя почему бы и нет?

– Я русский, господин Чжао. Правда, родился не в России…

– – Это не так важно. Понимаете, я давно пытаюсь разобраться в подобных, так сказать, шарадах. Похоже, наши предки видели многое, но не во всем сумели разобраться. Ваших соотечественников они, представьте, зачислили в число духов…

– Что?! – Чиф подался вперед, не в силах сдержаться. Вспомнились презрительные слова Венцлава, то, что рассказала Лу… Теперь еще и это!

– Но… господин Хо… – этнограф, похоже, растерялся, – я же вас предупредил, речь идет просто о небольшой научной загадке. В трактате сказано, что духи могут принимать человеческое обличье, но их можно различить по некоторым признакам, в том числе – ауре. Ничего удивительного, что ваших соотечественников принимали за потустороннюю силу, ведь для многих китайцев все иностранцы до сих пор – «заморские черти»!

– Да, конечно. – Косухин постарался успокоиться. – А эти духи… они злые?

– Разные, – пожал плечами ученый. – Вы больше походите на достаточно нейтральный фольклорный персонаж, в принципе склонный и к добрым, и к злым делам. Я опишу этот случай – к очередному негодованию моих коллег. Извините, что обеспокоил вас…

Господин Чжао поспешил откланяться, вероятно довольный своим открытием. Косухин не знал, что и думать. Может, ученый и прав. А если нет? Если древние знахари описали ауру не гостей из далекой северной страны, а кого-то другого? Кого – тускуланца? Но колония на Тускуле появилась лишь двадцать с небольшим лет назад. Чью же ауру они видели – оборотня, упыря? Фраучи рассказывал о страшной болезни, которой болел и сам. Но ведь Чифу не вводили ВРТ! Кем же был он, Иван Косухин?

Думать о подобном было нельзя. Чиф заставил себя временно забыть о личных проблемах. Надо дойти, успеть в Пачанг, пока город не превратился в груду горящих руин. Там можно будет спросить обо всем – и об Агасфере, и об отце. И о себе самом…

Вокруг все уже спали, лишь караульный сидел, закутавшись в шубу и положив перед собой карабин. Выставлять посты было, конечно, бесполезно: найди их здесь враги, уходить некуда, но товарищ Лю справедливо считал, что устав не должен нарушаться. Косухин пожалел замерзшего парня и, велев бойцу спать, решил подежурить сам. Раз уж он дух, страдающий бессонницей, это свойство следует использовать для общего блага.

Ночь походила на все прежние, разве что канонада на севере теперь слышалась совершенно отчетливо. Белое пятно у горизонта начало заметно розоветь: бой у Пачанга не стихал. Чиф вновь вышел из укрытия, заметив, что ветер стих – впервые за все дни. Что-то еще изменилось, Косухин долго не мог понять, в чем дело, пока наконец не заметил: звезды теперь светили тускло, неярко, словно небо начал окутывать туман. Стало теплее, будто весна сумела добраться даже сюда, в царство вечного мороза.

Чиф постоял несколько минут, решив уже возвращаться, но внезапно его поразила тишина: гул, доносившийся с севера, исчез. Пропала розовая полоса над горизонтом, небо затянуло серым. Откуда-то издалека донесся еле заметный шорох, словно где-то осыпались мелкие камешки, и вновь тишина гулкая, пугающая. Чифу стало не по себе: что-то случилось – или должно вот-вот случиться.

Косухин хотел было вернуться в укрытие и разбудить Валюженича, но странное оцепенение охватило его, не давая двинуться с места, словно то, что начиналось, касается лишь его одного. Чиф еще успел подумать, бывают ли в этих местах землетрясения, как вдруг лед под ногами дрогнул, откуда-то из глубины донесся низкий мощный звук, словно протрубили гигантские трубы. Лед вновь задрожал, гул невидимых труб болью ударил в уши – и тут же оборвался. Вновь настала тишина, небо почернело, звезды исчезли, а чистый горный воздух стал душным и вязким.

Но вот откуда-то с востока подул легкий теплый ветерок. Чиф перевел дыхание и замер: перед глазами сверкнула молния. Огненная полоса прошла через все небо, от края до края, но не белая, а цвета темного золота. Казалось, небо разорвалось, лопнуло – золотая полоса становилась все шире, тьма отступала к краям горизонта, черные клочья отрывались и пропадали в золотом свечении. Странно, но на земле по-прежнему было темно, словно свет, заливающий небо, исчезал, не доходя до ее тверди…

Чиф не отрываясь глядел на открывшийся ему золотой небосвод. Он подумал было, что бредит, но мысль показалась нелепой – настолько реальным было происходящее. Золотое небо над черным льдом – не галлюцинация, он действительно видит это. Наверно, Чифу просто повезло, и этой ночью случилось что-то необычное, подобное северному сиянию. Но почему небо золотое? Цвет был густым, словно далекий небосвод и в самом деле был куполом, вылитым из темно-желтого металла. Чифу даже начало казаться, что он видит неровную шероховатую поверхность, от которой исходило легкое свечение.

И тут золотой купол затуманился. Откуда-то с юга плеснуло алым, и по небу медленно, неотвратимо поползли клочья кроваво-красных туч. Они росли с каждой минутой, клубились, надвигаясь, сталкиваясь, превращаясь в огромное пузырящееся облако, внутри которого сквозь красную поверхность начала проглядывать чернота. Тучи заняли уже полнеба, закрывая золотую небесную твердь, но тут что-то изменилось. Кроваво-черные облака внезапно остановили свой ход. На севере, возле самого горизонта, золотое свечение стало заметнее, сквозь него начали проступать смутные непонятные контуры…

Чиф перевел дыхание. Внезапно подумалось, что там, откуда исходит свет, находится Пачанг. Может, виной всему война, и то, что он видит сейчас, лишь отблески далеких пожаров? Он где-то читал о таком: сильный пожар вызывает необычную реакцию атмосферы, словно заливая небо кровью. Косухин вновь поглядел на север и замер. Золотое сияние стало гуще, контуры резче, и вот над горизонтом начали вырисовываться силуэты огромных башен, высокие зубчатые стены, крыши домов – гигантский город, сверкающий золотом, парил в небе, неприступный, гордый своей мощью. Чиф невольно усмехнулся: Пачанг! Наверно, так представляли себе небесный город те, кто верил в красивую легенду. Но, присмотревшись, он заметил: застывший над горизонтом город ничем не походил на виденные Чифом китайские и тибетские горные города-крепости, скорее он напоминает покинутую им Столицу и даже родной Сент-Алекс. Косухину даже показалось, что он может различить над башнями силуэты решетчатых антенн. Золотое сияние скрывало детали, но даже издалека ощущалась спокойная сила замершей в ожидании небесной твердыни. Те, кто охранял ее, ждали удара. И удар последовал.

Кровавые тучи росли, клубились, не переходя невидимой грани. И тут небо дрогнуло. Из-под красной кипящей поверхности начало проступать что-то иссиня-черное, непонятной формы, похожее на твердый кристаллический сгусток, внутри которого горел темный огонь. На миг тучи подались назад, и вдруг из глубины их ударила молния, но не белая и не золотая, а темно-красная, в цвет остывающего металла. Затем еще одна, еще – молнии били по золотому городу, однако ни одна из них не пробила сверкающей сферы вокруг него. Тучи сгустились, начали темнеть, и вот уже небо стало черным, молнии тоже почернели, но золотой город стоял нерушимо, казалось не обращая внимания на разразившуюся бурю. Гроза неистовствовала долго. Чифу показалось – не меньше часа, хотя точно определить было трудно, счет времени он давно потерял.

Постепенно ярость ударов стихла. Последние молнии – слабые, словно неуверенные в своей мощи, безвредно разбились о золотую сферу. Наступило затишье. Фронт черных туч стоял недвижно, и все так же спокойно светился город над горизонтом – невредимый и недоступный.

Затем что-то изменилось. Черные облака завибрировали, и вот из глубин вылетели маленькие черные точки. Чиф сорвал с пояса бинокль, но оптика была бессильна. Что-то напоминающее рой темных мух собиралось у самого края облаков, выстраивалось в огромный правильный треугольник. Косухин вспомнил: именно так строились летевшие на Пачанг бомбардировщики. Он вгляделся, и вдруг небо словно приблизилось, неровный край черных туч стал совсем рядом, и Чиф смог наконец разглядеть то, что не видел раньше: черные птицы, отливающие блеском полированного металла, собирались в стаю, готовясь устремиться вперед. Он затаил дыхание. Еще секунда – и огромный треугольник тронулся с места, помчавшись к северу. Летевшие легко миновали недоступную прежде границу, приблизившись к самым стенам. Строй дрогнул, растекаясь на две равные части, готовые с двух сторон ворваться в город.

И тут над золотыми стенами появились маленькие фигурки всадников. Их было мало, в десятки раз меньше, чем птиц в черной стае, но при виде их нападавшие дрогнули, чуть подавшись назад. Небесные всадники устремились прямо в гущу вражеского строя. Чифу показалось, что он видит их – в блистающих золотом кольчугах, острых шлемах, с огромными луками. Впереди летел всадник в красном халате, в шапке с собольей опушкой, его правая рука была поднята к небу в призывном жесте…

Чиф протер глаза – нет, почудилось. Слишком далеко происходил бой, глаз мог уловить лишь метушню черных точек. Кипящий рой приблизился к самым стенам, завис над ними – и начал уходить назад, вздрагивая, словно от удара. Невольно представилось, как всадники в золотых доспехах рубят врага, сбивают черных птиц стрелами, гонят их обратно, в кипящие недра облаков…

И вновь наступила пауза. Тучи сгустились, придвинувшись к самой грани, за которой светился недоступный город. Что-то начало меняться: строй облаков расступился, пропуская нечто, вышедшее из самых глубин. Прошла секунда, другая – и, словно в ответ, в небе над городом сверкнула золотая искра.

Чиф вновь схватил бинокль, но тут же опустил мудреное изобретение Карла Цейса. Оставалось ждать. Он стал напряженно всматриваться, и вот ему вновь показалось, что небо стало ближе. Перед глазами мелькнул край черного облака, подсвеченный из глубины красным огнем. Чиф перевел взгляд – и увидел того, кто вышел на поединок.

На нем не было доспехов. Он вообще не походил на воина – высокий, немного сутулый, в плаще, расшитом серебром. Длинные светлые волосы падали с плеч, в протянутой вперед руке был сжат небольшой сияющий жезл. Случайно или нет, но на том, за чьими плечами расстилалась тьма, не было ничего черного – лишь спокойный блеск серебра и неяркие краски ниспадающих одежд. Он не спешил, словно ожидая, что тот, другой, приблизится к нему.

Чиф посмотрел туда: золотая искра выросла, превращаясь в человеческую фигуру. Противник светловолосого был молод. На нем тоже не было доспехов, а в руках – оружия; он не походил ни на рыцаря, ни на мудреца обыкновенный юноша, невысокий, худой, неприметный, только лицо его казалось серьезным не по годам, а волосы были совершенно седыми. В руках он держал свиток, покрытый странными непонятными письменами.

Они ждали – высокий широкоплечий мужчина и седой юноша, ждали не двигаясь, не пытаясь поразить друг друга. Наконец светловолосый медленно поднял жезл и сделал шаг вперед. Юноша не двигался, лишь свиток в его руке еле заметно дрогнул. Блеснуло серебро – широкоплечий держал жезл над головой, он был уже близко, и тогда рука седого начала медленно разворачивать свиток…

В глаза ударил ослепительный, невыносимо яркий свет. Чиф закрыл руками лицо, застонал и упал в снег, пытаясь спрятаться от обрушившегося с небес холодного беспощадного огня. Голова горела, сквозь стиснутые веки хлестало пламя, заливавшее мозг, дыхание, казалось, остановилось. Откуда-то издалека доносился неистовый грохот, словно небесная твердь раскололась и рухнула на землю. Это продолжалось невыносимо долго, и вот наконец наступила тишина…

– Джон! Джон! – Слова звучали еле слышно, словно с другого конца мира. Косухин почувствовал, как чьи-то руки поднимают его, помогая встать.

– Джон! Да что с тобой! – Он наконец узнал голос Валюженича и открыл глаза.

Вокруг стояла ночь, все так же ярко светили холодные зимние звезды, лишь на северо-западе белело неровное, отливающее розовым пятно.

– Дядя Тэд… – слова давались с трудом, казалось, горло не пропускало их, – вы… Вы видели?

– Йе! Ну и рвануло! Еле успел глаза закрыть! Значит, ему не привиделось! Хоть это хорошо…

– Знаешь, те парни у Пачанга, по-моему, не шутят! Ну, пошли, Джон…

Косухин, не сопротивляясь, дал себя увести обратно за скалу. Здесь никто не спал, только господин Чжао по-прежнему прятался в глубине своей мохнатой шубы.

– Нас скалы защитили, – возбужденно продолжал археолог. – А ты, Джон, напрасно вышел, без глаз мог остаться…

– Н-ничего, дядя Тэд. – Зрение постепенно приходило в норму, исчезла боль, лишь в висках по-прежнему, не переставая, пульсировала кровь. – Что это было?

– Редкое атмосферное явление, – послышался знакомый голос. Из шубы показалась недовольная физиономия господина Чжао. – Так называемый эффект золотого неба.

– А… что вы еще видели? – осторожно поинтересовался Косухин, но в ответ донеслось лишь недовольное бормотание.

– Йе, потрясающе! – отозвался Валюженич, сообразив, что его коллега не расположен к беседе. – Похоже на северное сияние! Небо засветилось, потом пошли красные пятна. А затем что-то рвануло – над Пачангом. Тут природа, по-моему, ни при чем…

Чиф хотел рассказать о том, что видел сам, но понял, что ему не поверят. Его спутники видели лишь странную игру света в ночном небе, все остальное, похоже, ему пригрезилось. Или Чиф действительно смог заметить то, что недоступно человеческому взору?

…Утром всех поразила тишина. Канонада, ставшая уже привычной, стихла, а над горизонтом вставало огромное серое облако. Товарищ Лю, чувствовавший себя куда лучше прежнего, присмотревшись, заявил, что в районе Пачанга произошел невиданной мощи взрыв, поднявший в воздух тучи пыли и пепла. Бойцы тревожно переглядывались, такого видеть им еще не приходилось. Однако отступать было поздно, и отряд вновь двинулся на север.

Идти стало легче. Воздух потеплел, из-под слоя льда все чаще стали появляться скальные гребни – граница ледника была уже близко. Все держались бодро, товарищ Лю, несмотря на кашель, забрал у Чифа карабин и уверенно зашагал в голове колонны. Похоже, народная медицина не подвела.

Косухин шел рядом с Валюженичем. На душе было невесело: увиденное не укладывалось в сознании. Внешне все логично: редкое, но вполне естественное атмосферное явление, возможно действительно вызванное взрывами и пожарами в районе Пачанга. Затем мощный взрыв, чуть было не ослепивший тех, кто неосторожно смотрел в небо… Ничего необъяснимого, но что тогда видел Чиф? Кипение черно-красных туч, золотой город над горизонтом, небесные всадники, летящие навстречу врагу… В конце концов Косухин не выдержал и, поравнявшись с господином Чжао, пересказал ему видение, сославшись на книгу, которую якобы довелось читать. Фольклорист слушал внимательно, затем вздохнул:

– Не знаю, где вы прочли о подобном, господин Хо… В любом случае, могу вас разочаровать: писал явно неспециалист, ничего подобного в тибетских преданиях я не встречал. Смею спросить, с чего это вы заговорили об этом?

– Ну, вчера ночью, – замялся Косухин. – Увидел золотое свечение, вспомнилось…

– Понимаю. Зрелище, конечно, любопытное, мне уже приходилось наблюдать такое. Возможно, из-за подобных явлений родилась легенда о золотом небе. Не слыхали? Предание давнее, встречается у многих народов, в том числе у славян. Смысл его в том, что небо состоит из нескольких как бы уровней: наш, голубой, – нижний, а самый верхний, так сказать истинный, – из чистого золота, и именно на золотом небе живут боги.

– А Пачанг? – не удержался Чиф. – Он… Тоже на золотом небе?

В ответ послышалось хмыканье:

– Уж не знаю, как вам и ответить, чтобы повежливее… Легенда о Пачанге, мягко говоря, не имеет к этому преданию никакого отношения. Истинный Пачанг находится не в небесах, а вообще за пределами этого мира. Знаете, господин Хо, я бы мог порекомендовать вам кое-что из популярной литературы…

Оставалось поблагодарить язвительного фольклориста. Ясности не прибавилось, и Косухин решил выбросить покуда из головы воспоминания о том непонятном, что довелось увидеть. Может, в Пачанге ему объяснят. Если, конечно, в городе еще остался кто-то, с кем можно поговорить…

Валюженич не ошибся: после полудня отряд подошел к гряде высоких скал, за которыми начинался резкий спуск вниз, в долину. Здесь решили не задерживаться, всем хотелось побыстрее покинуть надоевший лед. Сразу же за скалами резко потеплело, весеннее солнце нагрело камни. Казалось странным, что совсем рядом лежит недвижная туша ледника.

Идти стало легко, ноги сами несли вниз, приходилось то и дело останавливаться, чтобы успеть разведать дорогу.

Где-то через час тропа вывела на большую площадку, откуда открывался вид на долину. Валюженич, вооружившись картой, уверенно заявил, что они у цели. Чиф настроил бинокль и поглядел вниз…

Пыль. Вся долина затянута белесой пеленой, мешающей рассмотреть подробности. Впрочем, кое-что Чиф все же заметил: долина была пуста. До самого горизонта нельзя было увидеть ни человека, HIT всадника, ни автомобиля. Где же армия, пришедшая сюда? Куда исчезли те, кто штурмовал город? Ни звука не доносилось снизу – тишина и серая, повисшая в воздухе пыль…

Чиф взглянул чуть дальше и увидел большое темное пятно, над которым неспешно поднимались черные клубы дыма. Да, здесь находился город… Они все же опоздали. Дымящиеся развалины и были тем, что осталось от Пачанга…

5. НИКА

Виктория Николаевна неторопливо шла по тротуару, стараясь не смотреть по сторонам. Это давалось нелегко, все время тянуло оглянуться, проверить, не идут ли сзади непрошеные спутники. Но она помнила, что проверяться следует иначе. Вот сейчас будет витрина… Ника остановилась, делая вид, будто разглядывает нелепые ситцевые платья, а затем осторожно взглянула назад. Нет, ничего подозрительного. Она вышла из дому час назад, дважды пересаживаясь с трамвая на трамвай, и наконец удачно выбрала маршрут через пустынные переулки, где любой подозрительный сразу же виден. Виктория Николаевна не имела опыта конспиративной работы, но прекрасно запоминала лица. Нет, за нею никто не шел, все в порядке…

Ника посмотрела на свое отражение в витрине и покачала головой. Интересно, что сказали бы знакомые, считавшие ее первой модницей Столицы? Старая шляпка почти закрывала лицо, а пальто, позаимствованное из гардероба домработницы, уродовало фигуру, делая молодую и привлекательную женщину похожей на потертую жизнью провинциалку, впервые приехавшую в большой город. Собираясь на эту встречу, Виктория Николаевна хотела было подгримироваться, вспомнив давний опыт любительских спектаклей, но в конце концов поступила совершенно иначе и вообще отказалась от косметики. Так ее узнать еще труднее, за последний год она сильно изменилась. Вначале это приводило в отчаяние, но затем наступило полное безразличие. Когда-то Ника считала себя красивой и ей хотелось, чтобы это замечали все. Теперь эти «все» перестали существовать, а тот, ради которого имело смысл останавливать время, не был рядом. Да, она изменилась, это читалось во взглядах знакомых, и требовалось немало времени, чтобы скрыть непрошеные следы постоянной тревоги, отразившиеся на ее когда-то красивом лице. Теперь этого не требовалось, особенно сегодня…

Виктория Николаевна посмотрела вперед, заметив, что нужное место уже близко. Газетный киоск, рядом – афишная тумба… Теперь надо незаметно поглядеть на часы… Ника чуть повернула правую руку, чтобы видно было циферблат. Она не опоздала, до встречи оставалась одна минута…

Теперь нужно обойти киоск и стать у самой кромки тротуара. Интересно, не опоздает ли тот, другой? Обычно на свидание с нею мужчины не опаздывали, но здесь иной случай. Человек, с которым предстояло увидеться, мог не появиться совсем не по своей воле. Сколько еще осталось? Виктория Николаевна хотела вновь взглянуть на циферблат, но сдержалась. Не стоит рисковать – люди иногда бывают весьма наблюдательны…

Машина затормозила неожиданно и как-то беззвучно, впрочем, шум тормозов, наверно, просто утонул в уличном гуле. Щелкнула дверца.

– Садитесь!

Уже оказавшись в машине, Виктория Николаевна вдруг сообразила, что не поглядела ни на автомобиль, ни на шофера. На миг стало страшно, но затем, быстро оглянувшись, она успокоилась: большой, не очень новый ЗИС, все правильно…

Машина уже тронулась с места, вклинившись в поток автомобилей, мчавшихся по Ленинградскому шоссе, когда Виктория Николаевна наконец взглянула на того, кто был за рулем. И тут описания совпали, только она почему-то представляла этого человека старше.

– Здравствуйте! – Водитель разговаривал не поворачивая головы. Казалось, его интересовало лишь переполненное автомобилями шоссе. – Я Флавий.

– Ника… – Она выговорила свое давнее прозвище так тихо, что поспешила повторить: – Я – Ника, меня прислал Терапевт…

– Хорошо…

Голос Флавия звучал холодно и даже безразлично. Вновь вернулся страх: поможет ли ей этот человек? Тот, кого она называла Терапевтом, никогда не обманывал, он был давним другом, которому Ника доверяла во всем. Интересно, почему незнакомец назвался Флавием? Обычное лицо, не из тех, что нравятся женщинам и запоминаются с первого раза.

Разве что взгляд – резкий, напряженный и одновременно властный. Сколько ему лет? А что, если спросить?

– Можно вопрос?

– Можно, – Флавий быстро взглянул на нее, и у Виктории Николаевны почти пропала охота спрашивать, но все же она решилась:

– Простите, сколько вам лет? Человек рассмеялся – коротко, дернув уголками губ:

– Вопрос снимается как нарушающий конспирацию… Тридцать пять.

Да, он выглядел старше. Впрочем, не ей замечать это. Флавий, похоже, оценил вопрос по-своему.

– Увы, рядом с вами смотрюсь болотным пнем. Вы меня еще в парике не видели!

Кажется, Флавий был способен даже на комплименты. Болотным пнем он, конечно, никак не казался. Но парик – зачем? Спросить Ника так и не решилась.

– Сейчас мы повернем налево. Там будет тише – поговорим…

Ника кивнула. Она вдруг поняла, чем может привлекать этот человек, надежностью. По тому, как он вел машину, разговаривал, даже усмехался, было заметно, что Флавий привык отвечать за свои слова и поступки. Вновь ожила надежда: ее не обманут, ей помогут…

– Как там Терапевт? – Вопрос прозвучал неожиданно, и Виктория Николаевна не сразу нашлась что сказать.

– Ну, не очень… Его хотели уложить в больницу…

– Сердце?

– Да… – Тот, кого они называли Терапевтом, чувствовал себя в последние дни плохо. Порою очень плохо…

– А почему не лег? – Флавий резко пожал плечами. – Ну, интеллигенты! Свое здоровье – и то не берегут! А еще врач!

Тон показался резким, Ника даже обиделась:

– Вы не любите интеллигентов? Вновь усмешка – такая же короткая:

– Узнаю! Пошли эмоции: люблю, не люблю… Здоровье – тоже оружие. Больной – плохой боец…

– А для вас люди – прежде всего, бойцы? Флавий на этот раз улыбнулся. Казалось, он не станет отвечать. Машина мчалась по шоссе, удаляясь от центра. Скоро начнутся пригороды, там действительно будет спокойнее…

– Вы напрасно задираетесь. – Теперь Флавий заговорил в ином тоне, спокойно и даже мягко. – От жизни товарища Терапевта зависят жизни нескольких других людей. Неужели его здоровье не имеет значения?

«Товарищ Терапевт» прозвучало настолько непривычно и неподходяще к тому, кого Флавий так окрестил, что Ника не сразу сообразила, как ей ответить.

– Вы, наверно, правы… господин Флавий. Просто я, как интеллигент, действительно поддаюсь эмоциям. Для меня товарищ Терапевт прежде всего человек, которого я очень уважаю и очень люблю…

– Тем более надо было настоять и уложить его в клинику… Насколько я понял, вы из «бывших»?

Стало тревожно: Терапевт предупреждал ее. Флавий – большевик, из самых твердокаменных.

– Это… будет иметь значение?

Ответа не было, похоже, Флавий обращал внимание только на дорогу. Машина миновала большой парк, больницу и приближалась к речному вокзалу. Не доезжая сотни метров, Флавий резко повернул налево. Теперь они ехали по пустой аллее. В летние дни сюда часто заходили отдыхающие, но в этот холодный апрельский день никто не пришел, чтобы прогуляться перед поездкой на речном трамвае. Машина затормозила, Флавий быстро оглянулся и удовлетворенно кивнул:

– Порядок. Отсюда не увидят… Поговорим… Впрочем, разговор начался не сразу. Спутник Виктории Николаевны молчал, сама же она заговорить не решалась.

– Ладно. – Флавий резко обернулся, их глаза встретились, и Нике на секунду стало не по себе. – Так вот, насчет «бывших»… В данном случае это не будет иметь значения, поскольку за вас ручается Терапевт… Что он рассказал о нас?

– Ничего… – Внезапно Нике показалось, что она на допросе. – Он… он лишь сказал, что у вас есть сведения о Юрии…

– Об Орфее, – резко прервал ее Флавий. – Ника! Сейчас и в дальнейшем никаких имен! Здесь нас никто не услышит, но имя может вырваться у вас потом, случайно…

– Я поняла. Извините… Об Орфее. Он еще сказал, что вы хотите поговорить со мной…

– Ясно…

Флавий на секунду задумался, а затем кивнул:

– Все верно. Но сначала вот что… Мы – небольшая подпольная группа. У нас общая цель – спасти тех, кого возможно. Как программа-максимум – несколько обуздать террор. Нас мало, Ника, все мы очень разные. Терапевт, как и вы, – из «бывших», он, по-моему, абстрактный гуманист, готовый помогать всем подряд…

– Это плохо? – Нике стало обидно. Этот человек не выбирал выражений.

– Не об этом речь, я лишь пытаюсь пояснить… Орфей просто не успел на Гражданскую. Впрочем, вы должны знать это лучше меня.

Орфей? Вначале фраза показалась дикой, но затем вспомнились их разговоры, рассказы Юрия об отце, о брате… Тогда она как-то не обращала внимания. Похоже, Флавий был куда наблюдательнее…

– Обо мне вы уже составили представление. Есть еще один – мы называем его Марк, – тот вообще, по-моему, савинковец. Этакий Разин… В общем, Ноев Ковчег…

Виктория Николаевна невольно задумалась. Выходит, эти люди работали вместе с Юрием! А она не знала, она ничего не замечала!

– Извините, я хотела спросить… Орфей давно в вашей организации?

Флавий удивленно поднял брови:

– Это имеет значение?

– Да. Очень большое.

– Четыре года. Товарищ Орфей – смелый и необыкновенно талантливый человек…

Слова прозвучали мрачно, как будто Флавий цитировал некролог. Как же она не поняла, не увидела? Но ведь Юрий ничего особенного не делал! Правда, книга… Он написал книгу – роман об Иисусе Христе! Спросить?

– Господин Флавий, чем… чем занимался Орфей?

Ответа не было, наконец подпольщик покачал головой:

– Нет… Пожалуй, об этом не стоит. Поговорим о другом. Вы хотели узнать, что с Орфеем?

– Да! Конечно! – все остальное внезапно показалось мелким и. несущественным. – Где он? Что с ним?

– Недавно его перевели из Казанской спецлечебницы в Столицу. Точнее, в новую клинику за городом. Похоже, он им снова понадобился.

Дыхание перехватило: Юрий здесь, совсем рядом! Новая клиника – всего лишь полчаса на автобусе! Но Ника тут же опомнилась: это не та больница, куда можно пройти с кульком апельсинов. Похоже, Флавий понял.

– Его неплохо охраняют, хотя, думаю, мы сможем подобраться… Состояние его – прежнее: ничего не помнит, полная амнезия. Если, конечно, не симулирует, но это почти невозможно…

– Да, я помню…

Когда пару месяцев назад Терапевт рассказал ей, что Юрий жив, но тяжело болен, Ника вначале даже обрадовалась. Он в больнице, а не в шахте или на заполярной стройке! Но затем до нее дошло: Орфей потерял память. Нет, не потерял, эти сволочи что-то сделали с ним! И теперь его вернули в Столицу – для чего? В гуманизм «малиновых» не верилось…

– Пока все новости, – помолчав, продолжал Флавий. – Во всяком случае, об Орфее. Но пригласил я вас сюда не только из-за этого… Ника, вам надо скрыться. Немедленно, лучше всего сейчас…

– Что?! – поначалу до нее не дошло. Скрываться – зачем? Исчезнуть сейчас, когда Юрий так близко!

– Они заинтересовались вами, Ника, и очень серьезно. Это как-то связано с Орфеем…

Виктория Николаевна ответила не сразу. Вначале надо было осознать, привыкнуть к тому, что сказал ее странный собеседник. Выходит, самое страшное еще не наступило? Хотя она должна была догадаться: взяли Орфея, теперь добрались и до нее. Наконец она все поняла, и тут пришел страх.

– Я… Я проверяла… По-моему, за мной не следили…

Ника растерянно поглядела на своего невозмутимого спутника, как будто тот мог успокоить, защитить. Скрыться – куда? Уехать из Столицы не так сложно, но ее найдут и в Питере у тетки, и в Тамбове у двоюродной сестры…

– Им не обязательно следить за вами постоянно, Ника. Впрочем, я узнал об этом вовремя. Если вы согласны, мы сейчас заведем мотор и отправимся туда, где вы будете в полной безопасности.

Это прозвучало настолько просто, что Виктория Николаевна невольно улыбнулась:

– А разве такое возможно? «От их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей»?

Флавий улыбнулся в ответ – весело и немного озорно:

– Да, Ника, возможно. В свое время Орфей просил защитить вас, мы держим слово… У вас остались дома какие-нибудь бумаги, вещи, без которых вы не сможете прожить?

Несмотря на драматизм ситуации, Ника чуть не рассмеялась. Вещи? У нее дома полно вещей, почти все – дорогие, ценные, платьями можно набить несколько чемоданов! Драгоценности, оставшиеся от матери, золотые безделушки, подаренные мужем… А ее угораздило выйти в город, надев старое пальто, которое Наташа, их домработница, как раз собиралась отдать старьевщику!

– Нет, ничего у меня там не осталось… Бумаги я сожгла давно…

– Хорошо… – Флавий задумался. – Вашему мужу, мне кажется, ничего не будет грозить… Он ведь личный пилот Сталина.

– Он мне уже не муж…

Флавий удивленно повернулся, и Ника поспешила пояснить, хотя разговаривать на эту тему было неприятно:

– Я подала на развод. Надо было сделать это давно, ведь у Саши… у Александра Артамонова другая семья. Он не хотел разводиться из-за карьеры – боялся за свой партийный билет. А я…

Продолжать не хотелось. Вначале она не разводилась, еще надеясь, что Саша одумается, вернется. Потом, когда у него родился ребенок от той, другой, муж уговаривал подождать. Ника не настаивала: перспектива оказаться в коммуналке без средств к существованию не радовала. Потом появился Орфей, и она как-то уже не задумывалась над странной жизнью, которую приходилось вести.

– Хорошо, – подытожил Флавий. – Тогда все в порядке, можем ехать…

Он сказал это бодрым, решительным тоном, но Виктория Николаевна вдруг поняла, что этот человек думает совсем о другом. Что-то не так, он сказал еще Не все, вернее, хотел сказать, но не решился.

– Господин Флавий. – Ее рука легко коснулась плеча подпольщика. – Вы что-то хотели мне сообщить?

– Не знаю… – Похоже, он действительно не знал, как поступить, – Вы подруга Орфея, я обязан позаботиться о вашей безопасности…

Виктория Николаевна поняла:

– Вы принимаете меня за избалованную светскую даму, с которой следует обращаться, словно с куклой? Вам велели спрятать – и вы меня прячете. Я способна на большее, господин Флавий!

Подпольщик молчал, лицо его оставалось невозмутимым, но Ника чувствовала, что этот сильный волевой человек не верит ей. Поэтому она заговорила быстро, боясь, что не успеет все сказать:

– Да, вы правы, я много лет жила без всяких забот, даже не работала, и не только потому, что Саша… то есть Артамонов, был против. Мне нравилось: покой, свободное время, отдельная квартира – и никаких хлопот. Я прожила так до тридцати лет – пусто, бессмысленно… Оказалось, что я не очень нужна даже собственному мужу… Но теперь я другая, господин Флавий, поверьте мне, я способна сделать что-то большее, чем просто спрятаться где-нибудь в другом городе с фальшивыми документами! Я… я хочу помочь вам… Помочь Терапевту, всем остальным… И я… я не могу оставить Орфея. Тем более сейчас, когда ему что-то грозит, я чувствую… Господин Флавий, вы же должны хорошо разбираться в людях, поверьте мне…

Флавий медленно покачал головой, наконец резко обернулся:

– Я вам верю. Но речь идет не о доверии, Ника! Представьте самое простое: вас арестуют и спросят обо мне, о Терапевте…

– Я буду молчать! Флавий грустно улыбнулся:

– Молчать вы не сможете. Не буду пугать, но представьте только, что вам пригрозят что-нибудь сделать с Орфеем. Там ведь сидят не только дураки и садисты.

Виктория Николаевна закусила губу и отвернулась, не желая, чтобы подпольщик видел ее лицо. Да, правда, она не выдержит. Если они пригрозят убить Орфея… Она не сможет, Флавий прав: куклу надо спрятать в сундук и крепко запереть – до лучших времен. Красивую куклу, правда немного постаревшую, с непрошеными морщинками в уголках губ… Но ведь если Флавий прав и «малиновые» знают о них с Орфеем, то как выдержал Юра? Ему, конечно, грозили! А ведь ее никто не тронул…

– Скажите, господин Флавий, Орфей не выдал вас?

– Нет, никаких признаков. – Ее тон, похоже, удивил подпольщика, он ждал чего-то другого.

– А ведь ему наверняка угрожали! Там ведь сидят не только дураки и садисты! Флавий на миг задумался:

– А, понял! Орфей молчал о группе прежде всего потому, что его арестовали совсем за другое. И кроме того, Ника, ваш друг – человек с крепкими нервами и очень неплохой головой. Он может играть с ними на равных.

– Если смог Орфей, смогу и я. – Виктория Николаевна надеялась, что ее голос звучит достаточно твердо. – Я очень изменилась в последнее время, после его ареста. Я состарилась, господин Флавий. С возрастом человек умнеет, даже такой, как я.

– Вам это не грозит, – спокойно отреагировал подпольщик.

– Поумнеть? – Ника почувствовала, что Флавий колеблется, ему очень надо что-то узнать, что-то сделать…

– Нет, состариться, – невозмутимо пояснил он. – По крайней мере, в течение нескольких ближайших пятилеток. Ладно, Ника. Терапевт ручается за вас, да и я вам верю… Слушайте…

Ей поверили! На миг Ника почувствовала радость:

так хорошо ей не было уже много месяцев. Она не кукла! Она сможет что-то сделать! Но тут же рассудок подсказал: все только начинается. Сейчас Флавий скажет самое главное.

– Орфей был арестован по совершенно ложному доносу. О группе они не знали и не знают – пока. Но ваш друг был им нужен для какого-то важного дела, возможно связанного с его прежней работой. Надо узнать, для чего, что они задумали? Сейчас Орфея привезли в Столицу, вероятно, чтобы попытаться вернуть ему память. Вы нужны им, похоже, именно для этого. Не представляю, что они задумали, но нам очень важно установить контакт с Орфеем и постараться понять, что кроется за всем этим. Риск чудовищный, но кроме вас послать некого. Задача – согласиться на все, что вам предложат, увидеться с Орфеем, если удастся – узнать, зачем он им нужен.

Ника молчала, обдумывая услышанное. Флавий внимательно наблюдал за нею.

– Скажите, господин Флавий, вы думаете, я нужна им для того, чтобы вылечить Орфея? Но зачем? Я ведь все-таки окончила медицинский… Неужели встреча со мной способна вылечить его? Я не настолько самонадеянна…

– Я не учился в медицинском, – спокойно ответил подпольщик. – Может, они думают, что Орфей все-таки симулирует, и хотят на него надавить. А может, что-то другое… Я немного знаю этих людей: они редко ошибаются. Если вы нужны им – значит, нужны…

– Ну тогда… – Она секунду помолчала, затем резко выдохнула: – Я согласна! Я не подведу вас. Ни вас, ни Терапевта…

– Верю… – Подпольщик еле заметно улыбнулся. – На всякий случай, если они все же знают о группе и спросят вас…

Он жестом остановил Нику, пытавшуюся что-то сказать, и продолжил:

– Не говорите о Терапевте. Опишите меня – машину, внешность… Ну, внешность можете слегка изменить. Скажите, что меня зовут – ну, скажем… Лантенак…

– Маркиз? – От неожиданности Ника чуть не засмеялась. Флавий невозмутимо кивнул:

– Совершенно верно. Если не отцепятся, уточните, что в разговоре с вами я упоминал Фротто, Рошжаклена… ну и так далее. Историю Франции еще не забыли?

– Вандея? – Слово показалось почему-то знакомым, причем не только из книжек. Ну конечно, ей же рассказывали, об этом говорила вся Столица! Господин Флавий, в городе сейчас ходят слухи о какой-то подпольной группе, члены которой называют себя…

– Так точно, – прервал ее подпольщик. – Вы, кажется, поняли. Слухи ходят, а мы не станем этому мешать. Но это на крайний случай… Теперь…

Он быстро оглянулся, но на аллее было пусто, никто, похоже, не заинтересовался неизвестно зачем стоящей тут машиной.

– Я высажу вас у метро, и с этого момента действуйте одна. С Терапевтом видеться запрещено, даже звонить. Когда они на вас выйдут, держитесь естественно. Не пытайтесь разыгрывать спокойствие, вы испуганы, вы волнуетесь за Орфея, – в общем, не вздумайте играть – поймут. Но сразу не соглашайтесь, требуйте объяснений, гарантий, пока не нажмут всерьез. Вот тут уже капитулируйте. Ну а в дальнейшем, увы, я вам не советчик… Бойтесь человека в капюшоне, который очень не любит дневного света. Он самый опасный, ему нельзя верить ни в чем. Вернетесь – ждите. Я сам вас найду. Вопросы?

– Никак нет, товарищ Флавий! – Она постаралась пошутить, и, похоже, это удалось – подпольщик хмыкнул:

– Желаю удачи, госпожа Ника… Нет, звучит ужасно: «госпожа»…

– А все-таки вы большевик, господин Флавий. – Ей почему-то стало весело. Излишне серьезный подпольщик вдруг показался ей похожим на мальчишку, играющего в «казаков-разбойников». Флавий усмехнулся и повернул ключ зажигания…

Домой Виктория Николаевна возвращалась уже затемно. Как всегда, фонари горели вполнакала, и переулок, где она прожила столько лет, казался мрачным и неуютным. Возле ворот Ника заметила две фигуры – крепкие молодые люди в одинаковых плащах и столь же похожих шляпах. Мелькнула мысль о новых соседях, вышедших подышать свежим воздухом, но уже было ясно: это не соседи, не подгулявшая компания и даже не грабители, поджидающие поздних прохожих. Сердце упало: началось! Хотя все уже решено и отступать поздно, незваные гости вызвали страх. Еще час назад она могла уехать с Флавием туда, где таким нет хода. Теперь уже ей не уйти… Что ж, значит, игра началась. Ход сделан – «малиновые» спешат показать:

она уже несвободна, ее сторожат, следят за каждым шагом… Пусть – страх исчез, оставались презрение и гадливость. Вся их подлая шайка не смогла победить нескольких смелых людей! Они не всесильны! Наверно, тем, из Большого Дома, кажется, что они имеют дело с пугливой истеричкой, готовой на все, стоит только ее как следует припугнуть. Ладно, увидим! Ника спокойно прошла мимо соглядатаев и даже заставила себя улыбнуться. Ближайший к ней молодой человек чуть отодвинулся в сторону и вежливо приподнял шляпу…

Два дня прошли спокойно, Нику не трогали. Она осталась одна, никто не звонил, не приходил навестить. В огромной квартире было пугающе пусто. Муж, как всегда, был где-то далеко. В последнее время его командировки стали особенно длительными и, как догадывалась Виктория Николаевна, опасными. Наташа, домработница, еще не вернулась из отпуска. О Нике, казалось, забыли. Вначале это даже радовало: можно успокоиться, без помех подумать о том, что ей предстоит. Первый день Виктория Николаевна не выходила из дому. Время от времени она поглядывала из окна: молодые люди в одинаковых плащах, сменяясь, простояли у ее подъезда до полудня, а затем куда-то исчезли. На следующее утро Ника все же решилась. Теперь скрываться было незачем: она тщательно привела себя в подобающий вид, надела новый, недавно купленный плащ и, убедившись, что выглядит даже лучше, чем надеялась, не торопясь вышла на улицу. Здесь Нику ожидал сюрприз: у подъезда никого не было, словно «топтуны» потеряли к ней всякий интерес. Впрочем, Виктория Николаевна уже слыхала о подобном: слежка снимается на день-другой, человек уже уверен, что беда миновала, и тут «малиновые» вновь оказываются рядом. Выходит, на ней ставят психологические эксперименты? Ну что ж, поглядим…

Погода была превосходной, и Ника долго гуляла по Центру, заходя в магазины, где уже давно не приходилось бывать, внимательно приглядывалась к театральным афишам и даже заставила себя сходить на новую картину в «Арбатском». Фильм показался чудовищно глупым, и Ника порадовалась, что так редко бывает в кино…

Слежку она заметила примерно часа через три, уже собираясь домой. Молодые люди, похожие, как близнецы, на прежних, проводили ее по Горького, через Манежную площадь и Собачью площадку. Ника постаралась держаться так, словно это никак ее не касается. Она даже не оглядывалась, стараясь не думать о преследователях. Главное – не выдать себя, не показать, что испугалась… Возле самого дома Ника все же не выдержала и резко повернулась: пусто. «Топтуны» не стали провожать ее до подъезда. Наверно, вся эта затея нужна не для того, чтобы выведать ее дневной маршрут. «Малиновые» вновь намекнули: мы здесь, мы помним, мы не забыли…

В квартире стояла тишина, лишь надоедливо тикали большие стенные часы. Ника повернула рычажок радиотарелки, висевшей на кухне, но радио почему-то молчало. Виктория Николаевна взглянула на часы, в это время обычно передавали новости. Она несколько раз щелкнула переключателем, но тарелка словно онемела.

Еще не понимая, что случилось, Ника подбежала к немецкому ламповому приемнику, нажала на кнопку… Тихо… Даже лампочка, подсвечивавшая декоративный рисунок на панели, не зажглась…

В случайности уже не верилось. Пока она была в городе, кто-то постарался, чтобы радио замолчало. Зачем? Неужели она могла услышать в этот вечер что-то важное? Едва ли! Скорее, этому «кому-то» хотелось испытать ее нервы. Пустая квартира, молчащее радио… Что еще может быть? Телефон?

Ника подбежала к столику, где застыл большой черный аппарат. Телефон в их квартире работал без сбоев, начальство Александра Артамонова заботилось об этом в первую очередь. Уже догадываясь, то будет дальше, Ника сняла трубку. Молчание. Аппарат был отключен…

Наконец пришел страх. Она была одна в пустой квартире, отрезанная от мира, словно замурованная в собственной гробнице. Захотелось выбежать на улицу, уехать к кому-нибудь из подруг, а лучше – к Терапевту. Он ведь болен, надо справиться о здоровье… Виктория Николаевна подошла к окну: на улице пусто, никто не стоит возле дома. Вздохнув с облегчением, она уже прикидывала, что захватить с собой из вещей, когда наконец до нее дошло…

Ну конечно, так она и должна поступить! Очевидно, «малиновые» остались не очень довольны:

жертва слишком много сидит дома, ни с кем не желает общаться, а в городе навещает исключительно магазины и кинотеатры. Следовало подтолкнуть, направить. И вот ей намекнули: в квартире неуютно, пусто, страшно, не лучше ли пойти к Друзьям, которые всегда поймут, помогут, подскажут…

Она чуть было не попалась. Еще бы немного – и Ника пошла к Терапевту, а за нею заскользили бы тени в одинаковых плащах. Неглупо! Они даже не поставили «топтунов» под окнами, словно приглашая: путь свободен…

Ника заставила себя успокоиться, присела в кресло, взяв с полки первую попавшуюся книгу. Она будет сидеть здесь, продуктов хватит еще на пару дней, потом выйдет на рынок – и снова домой. Она выдержит. Может, даже хорошо: нет соблазна позвонить кому-нибудь. А без радио можно и потерпеть…

Телефон ожил ночью. Ника вскочила с постели, такие звонки были привычны, мужа часто вызывали на очередное задание. Но, уже подбежав к столику, она остановилась. Александра не было дома, он уехал еще неделю назад. Ника схватила трубку – тихо. Она не стала кричать «Алло!» и осторожно положила ее на рычаг. Тем, кто звонил, нужен не уехавший летчик Артамонов, а она сама. Может, проверяли, дома ли Ника, а скорее всего, напоминали о себе: мы здесь, мы не забыли…

Телефон звонил еще дважды – с перерывом в час, звонил долго, но Виктория Николаевна уже не вставала. Это были мелочи, вскоре должно начаться кое-что похуже. Интересно, что еще придумают? Отключат свет? Перекроют воду?

Наутро телефон вновь онемел. За окном было пусто, выход по-прежнему открыт. Ее вновь приглашали пройтись по городу, навестить знакомых… Ника решила было не поддаваться, показать характер, но вдруг вспомнила разговор с Флавием. «Не пытайтесь разыграть спокойствие…» Подпольщик прав: те, что наблюдают за нею, едва ли оценивают Викторию Николаевну серьезно. Кто она для «малиновых»? Симпатичная дамочка из привилегированного круга, любящая наряди и драгоценности, терпящая измену мужа и изменяющая ему сама. Такая не выдержит – убежит из дому, будет жаловаться, искать помощи…

Подумав, Ника привела себя в порядок, поглядела в зеркало, оставшись в целом довольной увиденным, и спокойно вышла из дома. В переулке было пусто, лишь несколько случайных прохожих неторопливо шли по тротуару. Виктория Николаевна усмехнулась: кто-то из них был явно «не случайным». Ну что ж…

Она зашла на телефонную станцию и написала заявку о поломке аппарата. Увидев номер, дежурный крайне удивился, долго извинялся, уверяя, что в ближайшие же часы телефон заработает. Ника хотела было зайти в радиомастерскую, чтобы вызвать мастера, но решила подождать. Бели телефон не починят, она пойдет в другую организацию – туда, где служит ее бывший муж. Интересно, решатся ли «малиновые» шутить с телефоном личного пилота Сталина?

Возвращаться в пустую мертвую квартиру не тянуло. По магазинам идти тоже не хотелось – впервые за все годы жизни в Столице, и Ника решила просто погулять по городу – куда глаза глядят, тем более что погода вновь выдалась отменная. Попутно Виктория Николаевна решила проверить, сможет ли она заметить тех, кто не спускает с нее глаз?

Стараться не пришлось, почти сразу же Ника увидела знакомую парочку молодых людей в одинаковых плащах. Они появились внезапно, словно из-под земли, и не торопясь проследовали за нею. Значит, кошки-мышки кончились. Ну что ж… Ника заглянула в кошелек, убедившись, что захватила с собой достаточно крупных купюр, и подняла руку, останавливая такси. Краем глаза она успела заметить, что ее преследователи остановились, не пытаясь что-либо предпринять, а один из них вновь вежливо прикоснулся рукой к шляпе…

Таксист, подбодренный обещанием заплатить сверх счетчика, лихо промчался через весь Центр. Несколько раз Ника оборачивалась, но в потоке машин невозможно было различить преследователей. Да и смогут ли эти двое успеть? Не всемогущи же «малиновые»! Наверно, «топтуны» сейчас звонят по телефону, оправдываясь, что «объект» оказался не по зубам…

Несколько успокоенная и даже повеселевшая, Виктория Николаевна велела таксисту остановиться у Пассажа, надеясь, что здесь ее потеряют окончательно. Щедро расплатившись с шофером, она вышла из машины и замерла. Те же двое, оба улыбаются, а один все так же галантно приподнимает шляпу…

В глазах потемнело, такого она не ожидала. Все-таки они всесильны. Наверно, фокус не так сложен – проследить машину, обогнать и вежливо встретить. «Топтуны» отошли в сторонку, сделав вид, что любуются ширпотребом в витрине, а Ника все стояла у кромки тротуара, не в силах сделать и шагу. Бесполезно, все бесполезно! Пока с нею просто играют вполсилы, без всякой злости. Ей давали ненавязчивый урок: от них не спрятаться, не убежать. А что будет дальше? Ведь Флавий предупреждал ее! Ника впервые по-настоящему пожалела, что не приняла предложения подпольщика. Где бы ни пришлось скрываться, она хотя бы не видела этих ухмыляющихся вежливых лиц. Пока они вежливы, а потом? Виктория Николаевна поняла, что ей никогда не стать героиней. Ее просто ударят по лицу, раз, другой, и она скажет все… И не потому, что так страшна боль, просто сопротивление не имеет смысла, они все равно узнают. Флавий недаром сомневался, верить ли ей. Она не сможет. Она уже сломана…

– Виктория Николаевна! – Голос показался знакомым. Ника обернулась: совсем рядом затормозило небольшое серое авто. Из открытой дверцы выглядывал крепкий парень в форме гражданского воздушного флота. Молодое лицо улыбалось:

– Здравствуйте! За покупками собрались? Она наконец узнала. Игорь Кобец сослуживец мужа, летчик, летавший вместе с Чкаловым в Америку. В последний раз они виделись достаточно давно, но Виктория Николаевна хорошо запомнила Игоря – похоже, как и он ее.

– Здравствуйте, Игорь! А вы…

– Вот, обкатываю! – Летчик погладил автомобиль по теплому боку. – Из Штатов привез! Может, вас подбросить? Или вы в Пассаж?

Ника нерешительно оглянулась. «Топтуны» по-прежнему разглядывали витрину. Сумасшедшая мысль вдруг мелькнула в голове. Игорь – любимец Сталина, Герой Союза, таких, как он, «малиновые» обходили за версту…

– Игорь… – Она наклонилась к немного удивленному летчику. – Помогите…

– Что случилось? – Кобец недоуменно оглянулся и пожал плечами. – Только прикажите!

Ника какое-то мгновение колебалась, затем все же решилась:

– За мной следят. Видите? Вон – двое… Кобец быстро окинул взглядом тротуар, лицо его стало жестким и злым:

– Та-а-ак! Значит, уже за жену Артамонова взялись, сволочи! Вот суки, прошу прощения, Виктория Николаевна… Александр знает?

– Нет. Он в командировке…

– Ясно… – Летчик секунду подумал, затем ухмыльнулся: – Ну сейчас будет цирк! По счету три садитесь в машину… Один, два…

Ника еще не успела хлопнуть дверцей, как мотор взревел, и серое авто помчалось по улице. Ника обернулась: «топтуны» смотрели им вслед, и на лицах их уже не было усмешки. Кобец ехал быстро, то и дело поглядывая в зеркальце заднего вида.

– Ага, – констатировал он. – Вон та, белая, видите?

Виктория Николаевна оглянулась, но различить о потоке машин ту, которую имел в виду Игорь, не смогла.

– Ну, держитесь покрепче!

Ника кивнула, на всякий случай ухватившись за сиденье. Вовремя: на полном ходу машина свернула в переулок. Сзади послышался визг тормозов, белый «пикап» ехал следом. Кобец тоже заметил его, хмыкнул и внезапно свернул в темную подворотню.

Ника охнула и закрыла глаза. Машина, не снижая скорости, промчалась по большому двору, распугивая домохозяек, развешивающих белье, и нырнула в ворота, выходившие в другой переулок, параллельный тому, по которому они только что ехали. Еще через минуту авто вновь свернуло, на этот раз на оживленную улицу.

Ника открыла глаза и, не удержавшись, оглянулась. Белый «пикап», словно приклеенный, ехал сзади.

– Ничего! – улыбнулся Кобец. – Фокус номер два…

Машина проехала с километр и остановилась у перекрестка. Вспыхнул красный свет. Два трамвая – один навстречу другому, начали неторопливо пересекать улицу.

– Иду на таран! – Игорь закусил губу и резко выжал газ. Ника даже не успела испугаться, авто проскочило перед самым носом одного из трамваев. Послышался яростный звон сигнала. Вагоны, не останавливаясь, перекрыли улицу, загородив машину летчика от преследователей. Серая машина проехала с сотню метров, а затем свернула на обочину.

– Пусто? – Кобец взглянул в зеркальце и покачал головой. – Нет, не верю!

Он повернул в узкий переулок, притормозил, а затем вырулил на большой, заполненный машинами проспект. Теперь они ехали обратно, в сторону Центра. Летчик, похоже, был в хорошем настроении, даже начал насвистывать что-то веселое, как показалось Нике, чуть ли не «Авиамарш».

– Игорь, – она вновь оглянулась, но белой машины сзади уже не было, вы… Спасибо вам… Но вам ничего за это?..

– Мне? – Кобец хохотнул. – Да я завтра к Сталину пойду, пусть узнает, что эти гниды за Артамонова взялись! Ишь, летуны им понадобились!

Летчик прав, ее мужа в обиду не дадут. Но ведь они с Артамоновым, по сути, уже в разводе, Игорь еще не знает об этом…

– А вы их… не боитесь? – Вопрос прозвучал наивно, по-детски. Кобец вновь засмеялся, но ответил серьезно, без улыбки:

– Я, Виктория Николаевна, раз двадцать бился, мне на том свете почитай уже пятилетку прогулы ставят. Да и слабо им нас, сталинских соколов, в 'подвалы кидать. Вас куда подбросить?

– Н-не знаю. – Шумный проспект не нравился ей, и Ника поспешила указать на ближайший же перекресток: – Здесь налево…

– Понял…

Машина свернула на небольшую тихую улицу, Кобец аккуратно притормозил у тротуара и оглянулся.

– Чисто, – удовлетворенно заметил он. – Даже если ориентировку по городу дали, на проспекте им было нас не увидеть. Ну что, понравилось?

– Очень! – Ника заставила себя улыбнуться. – Еще раз спасибо, Игорь.

Она открыла дверцу, собираясь выходить, но летчик придержал дверь:

– Погодите…

Кобец помолчал, а затем заговорил совсем другим гоном, без тени шутки:

– Мой знакомый, у которого старый «ЗИС», передает вам привет…

Ника замерла, летчик говорил о Флавии.

– Он считает, что опасность слишком велика. Если хотите, я отвезу вас к нему…

И тут Ника все поняла. Казалось, с души свалился тяжелый камень. Ее не бросили! У нее есть друзья, способные помочь даже в такой беде! Хотелось немедленно сказать «да» и уехать подальше от того, что ей грозило. Сбежать, спрятаться и до конца дней молить Бога за большевика Флавия и Героя Союза Игоря Кобца…

– Значит, вы не случайно? Летчик широко улыбнулся, но отвечать не стал Ника захлопнула дверцу, уже все решив, и вдруг вспомнила: Орфей! Она уедет, и Юрий навсегда останется где-то там, больной и обреченный. Какая же она сволочь…

– Мой знакомый сказал также, что вами заинтересовались не только те, кто сегодня портил вам настроение, но кое-кто повыше…

Кобец проговорил это не оборачиваясь, и Нике показалось, что она слышит интонацию Флавия.

Итак, из нее не вышло героини. Три дня слежки, и она уже готова бежать куда глаза глядят. Но что она может? Последние дни сильно поубавили уверенности в себе…

– Игорь, – она растерянно поглядела на летчика. – Понимаете… Мне надо подумать… Хотя бы час…

Кобец вновь оглянулся и слегка нахмурился:

– Здесь я стоять не могу. Через час – на том углу, где перекресток… – Он кивнул в сторону проспекта. – Лучше никуда не ходите, Виктория Николаевна. Здесь тихая улица, погуляйте…

– Да, спасибо. – Она вышла из машины и внезапно обернулась: – А вы что посоветуете, Игорь?

Летчик пожал плечами:

– Честно говоря, я не в курсе. Но если мой знакомый считает, что вам лучше с ним встретиться… Я буду ждать всего минуту, если вас не увижу, значит – остаетесь…

– Да. – Ника попыталась улыбнуться. – Вы очень хороший человек, Игорь…

У нее был целый час. Шестьдесят минут – без «топтунов» за спиной, на свободе. У Ники вновь появился шанс, но теперь она уже знала, что решать будет не так просто. Флавий умен, он действительно знает людей. Наверно, во время их разговора он понял, что ее не переубедить, и дал Нике возможность самой кое-что узнать из ее недалекого будущего. Итак, надо решать. Лучше всего действительно пройтись по этой тихой улице, где ее никто не знает и не сможет помешать…

Вначале Ника бездумно шла мимо старых двухэтажных домиков, давно нуждавшихся в свежей краске, с небольшими палисадниками под окнами, и лишь через несколько минут сообразила, что улица ей знакома. Она уже бывала здесь! Года два назад они гуляли с Юрием… Ну конечно, где-то недалеко находится дом, где Орфей жил много лет! «Страна детства», как он выразился когда-то…

Вначале совпадение удивило, но затем Ника почувствовала в этом особый смысл. От ее решения, возможно, будет зависеть жизнь Орфея, и где подумать об этом, как не здесь? Жизнь Юрия… Ника заставила думать себя об этом отвлеченно, словно речь шла о ком-то постороннем. Нет, не о постороннем, а об Орфее, таком же подпольщике, как она сама, о том, кто работал вместе с Терапевтом, Флавием и Марком. Все остальное, чем она жила последние годы, надо пока забыть…

Прежде всего, что она может? Флавий считает, что ей, так или иначе, устроят с Юрием встречу. Он им нужен, они постараются использовать Нику, чтобы вернуть Орфею память… Последнее было не очень понятно. Возможно, «малиновые» попытаются применить гипноз, тогда Ника нужна им как посредник – человек, хорошо знающий больного. А может, все проще и страшнее: энкаведисты считают, что Орфей симулирует. В этом случае ее приведут к Юрию и приставят к виску наган… Нет, едва ли. Несколько месяцев Орфей провел в Казанской спецбольнице, там кадры достаточно опытны, чтобы распознать симуляцию. А может, «малиновые» не строят никаких особых планов, просто им нужен человек, которому Орфей доверял бы. На всякий случай…

В любом варианте Ника сумеет увидеть Юрия. Это – главное. Она, конечно, запомнит все, что сумеет услышать и узнать. То, что не поймет она, поймет Флавий. Итак, тут бояться нечего. Вернее, бояться можно многого, но риск оправдан. Она должна попытаться. Она обязана…

Ника неторопливо шла по улице, вспоминая знакомые места. За одним из домов мелькнула позолота. Купол! Ну конечно, здесь есть церковь – небольшая, старинная, о ней Юра тоже что-то рассказывал! Ника ускорила шаг. Захотелось войти под древние своды, постоять в полутьме, глядя на неяркие огоньки горящих свечей. Виктория Николаевна считала себя верующей, но в церкви бывала очень редко. Муж был против. Узнай об этом кто-то чужой, летчик мог иметь крупные неприятности. А потом Ника как-то отвыкла. Она не бывала в церкви даже в последние страшные месяцы, хотя и часто молилась, но дома, тайком…

Виктория Николаевна свернула за угол и недоуменно остановилась. С церковью было что-то не так:

одна половинка обитых старым металлом дверей лежала на земле, другая беспомощно повисла на согнутых петлях. Исчезла икона над входом. Ремонт? Но у какой общины Столицы есть сейчас средства на ремонт церкви?

Ника сделала еще несколько шагов и поняла. Нет, никто не собирался ремонтировать старый храм. Все проще: борцы за всеобщий атеизм добрались и сюда. То и дело Ника встречала в газетах резолюции «трудящихся» с просьбой к местным властям о закрытии «очагов мракобесия». Власти, как правило, шли навстречу. Значит, и этот храм тоже…

На сердце стало тяжко. Церковь, где крестили Орфея, куда он ходил ребенком… Нике почему-то показалось, что теперь Юрий совсем беззащитен, если даже эти священные стены не могут устоять. Неожиданно ей пришла в голову страшная мысль:

ее привозят к Орфею, Ника помогает ему выздороветь – а дальше? Юрий зачем-то нужен им – здоровый, помнящий. Его опять начнут допрашивать, а когда Орфей откажется говорить, револьверное дуло приставят ей к виску…

Это было настолько реально, что Ника почувствовала леденящий холод, будто смерть уже стояла рядом. Да, страшный ларчик открывается просто:

Орфея не смогли сломать, его искалечили, лишили памяти, но не заставили говорить. Теперь им займутся более основательно, и Ника должна послужить надежным стимулом…

Она еле сдержалась, чтобы не броситься бежать – подальше, куда глаза глядят. Теперь все становилось на свои места, и Ника благословила Бога, что Он научил большевика Флавия столь полезной недоверчивости. Конечно, ей нельзя оставаться, нельзя попадать к «малиновым». Хорошо, что Кобец будет ждать! Она не опоздает, вот прямо сейчас она прочитает молитву и пойдет обратно.

Но страх уже уходил. Вернулось спокойствие, а с ним – ясность. Да, и такое возможно. Но ее не арестовали вслед за Орфеем, хотя об их отношениях догадывались. Значит, все не так просто. Вспомнилось то, что передал Игорь: ею заинтересовался «кое-кто повыше». Намек ясен, «кое-кто» – из окружения Сталина, если не сам Величайший из Великих. Флавий предупреждал: это опасно, но, одновременно, и очень важно. Может, от того, что Ника сможет узнать, будут зависеть жизни сотен людей – таких же, как она, Юрий, Терапевт, Игорь Кобец…

Виктория Николаевна нерешительно шагнула вперед. Захотелось зайти в храм, хотя бы для того, чтобы после рассказать Орфею. Когда он сможет прийти сюда сам, здесь наверняка будет стаять какая-нибудь фабрика-кухня имени Челюскинской льдины. Ника подняла глаза к тому месту, где темнел след сорванной иконы, перекрестилась и осторожно вошла внутрь.

Здесь оказалось даже хуже, чем она думала. Все уже уничтожено, исчез алтарь, пропали иконы, чьи-то руки изувечили фрески, от цветных оконных стекол остались лишь жалкие осколки, торчавшие в распахнутых рамах. Ноги ступали по груде мусора – деревянных щепок, штукатурки, непременных атрибутов родного варварства – битых бутылок. Да, они добрались и в эти стены… Ника прошла к тому месту, где когда-то стоял алтарь, и поглядела вверх. Фрески, украшавшие купол, уцелели, Пантократор спокойно и бесстрастно глядел с небес на разоренную, изгаженную землю. Стало горько: Всемогущий не защитил, не спас. Почему? Неужели они, Его создания, столь грешны, столь виновны? О чем теперь просить? Разве ее услышат? Разве помогут в этот, может, самый трудный для нее час? Темные глаза Пантократора, казалось, следили за нею, Ника опустила голову. Бесполезно! Некого просить о помощи, не к кому воззвать: защити и спаси рабов Твоих Юрия и Викторию, и всех иных, имена же их Ты сам веси…

Ника закрыла глаза, вспоминая молитву, которую она читала давно, еще в детстве, но слова путались, не складываясь. Она забыла… Она, наверно, зря зашла сюда, Виктория Николаевна вздохнула, и тут услыхала шорох. Кто-то был рядом. Ника резко обернулась: да, она оказалась в разоренном храме не одна. Возле окна, у кучи наваленных досок, стоял высокий старик в длинном темном плаще. Седые волосы касались плеч, но, несмотря на возраст, незнакомец держался удивительно прямо, не горбясь и не сутулясь. Он что-то внимательно разглядывал, держа перед глазами обломки разбитой доски.

Ника почему-то не испугалась. Старик не походил на тех, кто разрушал храмы, и уж конечно, на ее «малиновых» преследователей. Мелькнула догадка – священник! Ну конечно же, священник не бросил гибнущий храм!

Она подождала несколько секунд, а затем осторожно, стараясь не шуметь, подошла ближе. Старик медленно повернулся – на Нику в упор взглянули темные, близко посаженые глаза. Конечно же, он священник: небольшая седая борода, серебряный крест на груди… Ника остановилась. | – Здравствуйте!

Старик слегка поклонился, глядя по-прежнему строго и выжидательно. Ника заторопилась:

– Вы извините, я зашла сюда… Я не знала… Вы, наверно, настоятель…

– Нет… – Старик отрицательно покачал головой и грустно улыбнулся. – Мой храм, как и сей» – руина ныне… Проездом я в Столице, думал отца Леонида повидать, священника здешнего… Вот и пришел…

– Страшно… – Ника вновь оглядела оскверненный храм, подумав, как тяжело видеть такое тому, кто посвятил себя служению Богу.

– Страшно, – согласился ее собеседник. – Но не разор страшен. Страшно то, что в душах, сотворивших сие… Вот, смотрите…

Священник показал Нике то, что издалека смотрелось как бесформенные обломки. Когда-то это была икона – Георгий, поражающий змия. Чьи-то руки сорвали ризу, изрезали и исцарапали краски, раскололи дерево пополам…

– Знаю икону сию, – продолжал старик. – Елена Владимировна Орловская ее храму подарила. Сын хворал, она его вымолила. Икона древняя, суздальского письма…

Ника осторожно прикоснулась к краю разбитой черной доски, и тут до нее дошло: икону подарила храму Елена Орловская, мать Юрия! Конечно же, Орфей рассказывал об этом: он тяжело болел, надежды уже не было…

– Можно?

Старик кивнул, и Ника взяла в руки то, что уцелело, два обломка. Она попыталась соединить их – обе части пришлись точно, на мгновение показалось, что икона цела. Георгий – Божий воитель глядел спокойно и немного устало, словно не радуясь победе. Может, знал, что ждет его дальше, – арест, пытки, казнь. Каппадокийский сотник, погибший за дело Христово шестнадцать веков назад… Тот, кто хранит в небесах Юрия Орловского…

– Простите, отец… – Ника взглянула на своего собеседника, но тот покачал головой:

– Не служу я ныне. Зовите как родители нарекли – Варфоломеем Кириллычем.

– Виктория Николаевна… Скажите, Варфоломей Кириллович, эту икону можно реставрировать?

– Мудреное слово, – старик улыбнулся. – Можно, Виктория Николаевна. Как-никак, памятник культуры древнерусской…

Последняя фраза прозвучала с недвусмысленной иронией. Нике стало немного стыдно: ее не так поняли. Внезапно захотелось рассказать все – и попросить совета. Ведь для этого она и пришла в храм.

– Нет, дело не в том, что она – памятник культуры. Я… Я знаю того, кому икона принадлежала. Этот человек… он мне очень дорог. Сейчас он в беде, ему нужно помочь… Но я не знаю, смогу ли…

Варфоломей Кириллович слушал не перебивая, затем кивнул:

– И вы зашли сюда просить помощи… Это был не вопрос – скорее, констатация факта. Виктория Николаевна растерялась:

– Нет… Не совсем так… Просто я увидела церковь… Мы с ним бывали здесь… Варфоломей Кириллович, я не помощи прошу. Я просто не знаю, хватит ли сил… Мои друзья… Они думают, что я смогу…

– Отчего же им ошибаться? – спокойно проговорил старик. – Верите ли вы им?

Верила ли она Терапевту? Флавию?

– Да, конечно! Я им верю…

– Тогда поверьте и в этом. Как знать, может, они знают вас лучше, чем вы сами…

Старик был прав, но сомнения не исчезали. Слишком неравны силы. Несколько смелых людей – и громадная бесчеловечная машина, чудище – «озорно, стозевно и лаяй»…

– Люди слабы. – Варфоломей Кириллович как будто читал ее мысли. – Но слабы не тем, что сил не имеют. Слабы тем, что не хватает веры.

– В Бога? – чуть улыбнулась Ника. Что иное мог сказать священник?

– В себя, – столь же спокойно возразил старик. – Потому и ждут знамения. Помните Евангелие? Без чудес даже Христу не верили. Дивно: уже без малого двадцать веков Спаситель с нами пребывает, а мы все боимся. Не бойтесь, Виктория Николаевна!

– Я… я постараюсь. – Ника понимала, что Варфоломей Кириллович по-своему прав, но одно дело – логика, другое – тот ужас, что творился в стране, омут, готовый затянуть вот-вот ее саму…

– И вы ждете знака, – по губам старика скользнула усмешка – не злая, скорее, чуть ироничная. – Неужто без этого так трудно поверить?

– Да. Трудно…

Ника поняла, что пора уходить. Она осторожно передала обломки Варфоломею Кирилловичу, и тут ей показалось, будто с ними что-то не так. Вначале Ника не поняла, но затем сообразила: старик держал икону совсем иначе, не придерживая рукой. Варфоломей Кириллович поднес образ к свету, и у Ники перехватило дыхание: икона была совершенно целой, даже трещина, расколовшая ее пополам, исчезла.

– Это… – Слова не шли. – Как это, Варфоломей Кириллович?.. Она же…

– Не ведаю. – Нике показалось, что в темных глазах старика блеснули веселые искры. – В ваших руках сей образ был, Виктория Николаевна!

– Но… я ничего не делала! – Ника растерянно оглядывалась по сторонам, словно все это подстроил кто-то невидимый. – Почему?

– Говорил Спаситель: иным даже знамения мало, – покачал головой старик. Вы женщина образованная, Виктория Николаевна, считайте сие реставрацией…

Варфоломей Кириллович шутил, но совсем невесело. Ника не знала, что и думать. Фокус? Но зачем? Да и невозможно такое; трещина не исчезает без следа… Но… разве дело в этом? Ника еще раз вспомнила их разговор: она спросила совета, она не верила в себя, она сомневалась…

– Я… я поняла. – Ника выговорила это с трудом и тут же повторила: – Я все поняла, Варфоломей Кириллович. Спасибо вам…

Священник улыбнулся:

– Не мне. Трудно будет, позовите. И главное – не бойтесь, Виктория Николаевна…

Она кивнула и поспешила к выходу. Уже у порога, вспомнив, что не попрощалась, Ника обернулась, но старика в церкви не было. Наверно, он вышел через небольшую дверь у алтаря, которой обычно пользовались священники…

Яркое апрельское солнце слепило глаза, и случившееся сразу же показалось странным сном. Ника улыбнулась: наверно, старый священник все-таки подшутил, что-то придумал с иконой, желая придать ей уверенности. Но Виктория Николаевна была благодарна ему: разговор не минул даром. Страх не ушел, но теперь ей казалось, что бежать, скрываться – еще хуже, чем попытаться выполнить задуманное. Она не подведет, она постарается сделать все, что в ее силах. И даже больше…

6. МРАМОРНАЯ СЛЕЗА

Виктория Николаевна подождала, пока серый автомобиль Игоря Кобца скроется за поворотом, и не спеша направилась к автобусной остановке. Уже ничего не вернуть, и чашу, кем-то налитую, придется пить до дна. Теперь эта мысль не приводила в ужас, напротив, неизбежная опасность наконец-то заставила думать. Эти дни она вела себя не очень умно. Оставалось прикинуть, что еще можно исправить.

Автобус подошел быстро, но Ника в последний момент решила не испытывать судьбу в недрах переполненной машины и пошла пешком. Так лучше думалось не спеша, спокойно, без лишних нервов. Итак, оставалось ждать, пока те, кто так заинтересовался подругой Орфея, назначат встречу. В том, что это произойдет, Виктория Николаевна уже не сомневалась. Надо подготовиться, собраться с мыслями…

Ника попыталась поставить себя на место тех, кто занялся ее «делом». Что они уже увидели? Пугливую, но достаточно своенравную особу, которая не страдает столбняком при виде «топтунов» под окном. Правильно ли она себя вела? Виктория Николаевна представила, как неведомый «малиновый» начальник читает донесение упустивших ее шпиков. Гражданка Артамонова исчезла и… появилась снова. Будет ли вести себя так настоящий враг народа, подпольщик? Конечно, нет, тот либо исчезнет сразу, либо будет изображать полное неведение. А как должна вести себя супруга знаменитого летчика Артамонова? Испугаться? Да, конечно, в Стране Советов, где «так вольно дышит человек», «малиновые» могли напугать кого угодно. Но Ника – не просто советская гражданка, она принадлежит к довольно узкому кругу тех, кому дозволено куда больше, чем прочтем. Значит, она должна не только испугаться, ей следует возмутиться, скандалить, требовать защиты! То, что Ника пожаловалась на молчавший телефон, правильно, однако этого мало. В конце концов, «малиновое» ведомство может тоже проявить характер, отправить ее на недельку в подвалы Большого Дома. После такого «карантина» Ника, по их мнению, станет куда сговорчивей. Ждать ареста не имело смысла. Игорь обещал рассказать о случившемся самому Сталину. В последнее не очень верилось, к Вождю Всех Народов попасть нелегко. Но можно поступить проще…

Виктория Николаевна подошла к ближайшему телефону-автомату и набрала знакомый номер. Этот телефон дал ей муж еще два года назад, когда по Столице прокатился первый вал арестов. Следовало позвать какого-то Леонида Леонидовича и попросить помощи. Как догадывалась Ника, этот двойной Леонид отвечал за безопасность специальной авиагруппы, которую возглавлял Александр Артамонов. Прежде тревожить контрразведчика не было повода, теперь же телефон мог пригодиться.

Леонид Леонидович оказался обладателем мягкого баритона, который вполне подошел бы актеру, игравшему героев-любовников. Узнав, кто с ним говорит, контрразведчик рассыпался в любезностях, осведомился о здоровье, успехах, а заодно о погоде. Ника терпеливо выслушала долгую тираду, представляя, как ее собеседник лихорадочно листает блокнот с записями или ищет в ящике стола необходимую папку. Скорее, конечно, папку: за эти годы материалов на Артамонова и его супругу накопилось немало.

Наконец Нике удалось вставить слово. Хорошо, что она говорила по телефону, можно не следить за выражением лица, сосредоточив внимание на голосе. Когда-то Виктория Николаевна неплохо играла на любительской сцене. Навыки не забылись.

Услыхав о «топтунах» и отключенном телефоне, Леонид Леонидович умолк, причем надолго. Ника подумала было, что обладатель баритона попросту испугался, но приятный голос вновь возник в трубке, посоветовав через пять минут перезвонить по другому номеру. Номер рекомендовалось ни в коем случае не записывать.

Виктория Николаевна подождала для верности не пять, а целых десять минут, после чего вновь вставила монетку в щель автомата. Трубку сняли сразу. На этот раз говоривший назвал ее «гражданкой Артамоновой», первым делом осведомившись, откуда она звонит. Получив ответ, он заметил: «хорошо» и попросил подробнее рассказать о случившемся. До конца, впрочем, он слушать не стал, велев подождать. Виктория Николаевна представила, как этот неизвестный – почему-то он виделся ей высоким и худым, как жердь, закрыв трубку рукой, переговаривается с кем-то еще, быть может своим начальником. Наконец в трубке прозвучало: «Вы слушаете?» – и тот же голос самым категорическим тоном заявил, что беспокоиться нечего, ибо все «мероприятия» имеют исключительно «профилактический характер». Сообщив эту абракадабру, говоривший распрощался, еще раз посоветовав не волноваться.

Ника осталась довольной. В любом случае она не позволила безнаказанно портить ей нервы. Пусть «малиновые» объясняются с руководством авиагруппы. Кобец прав: летчиков, подчинявшихся лично Сталину, Большой Дом предпочитал обходить стороной. Правда, бывали исключения. Виктория Николаевна помнила, каким вернулся муж с похорон знаменитого Аса. В тот вечер он был откровеннее обычного, и Ника поняла, что никто в авиагруппе не верит в случайность, погубившую лучшего летчика страны. Великий Ас мешал: Артамонов не стал пояснять, кому именно, но немного позже Терапевт передал слух, что Сталин собирался назначить бесстрашного летчика наркомом внутренних дел, заменив всеобщее кровавое пугало – Ежова. Так могли обойтись и с нею – попросту зарезав возле собственного дома, как погубили Зинаиду Райх, супругу опального Мейерхольда…

Возле дома Нику поджидала знакомая пара – молодые люди в одинаковых серых плащах. Увидев ее, они заулыбались, вновь взлетела в воздух шляпа. Когда же Ника поравнялась с ними, один из «топтунов» вежливо поинтересовался, хорошо ли ей гулялось. Стоило промолчать, но Виктория Николаевна не выдержала:

– Превосходно, благодарю вас… – «Топтун» улыбнулся еще шире, и Ника резанула с плеча: – Бензин не надо экономить! Работнички…

Последовал сокрушенный вздох:

– Помилуйте, Виктория Николаевна! Чтобы для вас – и бензин жалеть! У товарища Кобца мотор фордовский, форсированный… А как вам церковь? Понравилась?

Удар был точен, «малиновый» тут же взял реванш. Значит, они не теряли ее, и Флавий напрасно надеялся, что Игорь сумеет увезти Нику в неведомое убежище! Как хорошо, что она не согласилась!

– Понравилась! – Виктория Николаевна заставила себя усмехнуться прямо в лицо довольному «топтуну». – И включите радио, а то это уже свинство, причем мелкое!

– Всенепременно, всенепременно… – «Малиновый» вновь прикоснулся к шляпе, но Ника, не пожелав больше разговаривать, быстро прошла в подъезд.

Радио работало. Даже ламповый приемник, мгновенно выздоровев, был готов ловить любую станцию мира. Ожил и телефон. Ника выглянула в окно, но «топтунов» и след простыл, словно «малиновые» и вправду устыдились своей неблагодарной работы…

Ника не обольщалась. Те, кто следили за ней, работали грамотно. Похоже, нелепая выдумка с телефоном и парни в одинаковых плащах – лишь способ узнать ее реакцию. А что теперь? Скорее всего, ее временно оставят в покое. Дадут поскучать, а заодно – немного успокоиться, чтобы следующий удар оказался без промаха.

Виктория Николаевна не ошиблась. Два следующих дня прошли совершенно без происшествий. Телефон исправно звонил, Никой интересовались подруги, подал весть Игорь Кобец, сообщивший, что «вопрос» полностью улажен, а поздно ночью позвонил муж: Артамонов коротко сообщил, что находится «очень далеко», но в случае необходимости готов немедленно вылететь. Похоже, Александр уже узнал – от Кобца или от таинственного Леонида Леонидовича. Ника поблагодарила, но просила не беспокоиться. Приезд Артамонова ничего бы не изменил, к тому же Ника догадывалась, что на серьезные неприятности Александр нарываться не рискнет. Их развод был делом решенным, а сыну Артамонова от той, другой женщины шел третий год…

Летчик познакомился со своей будущей подругой где-то в Сибири, во время вынужденной посадки из-за нелетной погоды. Как передали Нике всезнающие доброжелатели, эта дама работала буфетчицей в аэропорту. Виктория Николаевна ни разу ее не видела, хотя Артамонов довольно быстро сумел организовать переезд своей новой знакомой в Столицу.

Да, наверно, именно тогда, еще три года назад, Нике следовало немедленно расстаться с мужем. Теперь она жалела об этом, их рассыпавшаяся семейная жизнь никому не принесла счастья. Ей приходилось видеться с Орфеем украдкой, большую часть времени потратив на никому не нужные встречи, вечера, приемы, на которые ее приглашали как супругу знаменитого летчика. Конечно, позови ее Юрий в свой холодный флигель, Ника бы не раздумывала, но Орфей ни разу даже не намекнул на это. Ника обижалась, иногда ей казалось, что Юрию она просто не нужна. Может, именно из-за этого ее брак продлился так долго. Теперь все стало ясно: Орфей уже тогда знал, что за ним придут, и берег ее. Неужели Юрия арестовали из-за романа? Конечно, в эти годы человек мог погибнуть и за меньшее, но теперь, после знакомства с Флавием, Виктории Николаевне начало казаться, что Орфей писал что-то другое, еще более опасное. Наверно, он был прав, не доверяя ей. Тогда Ника была еще другая, ее действительно не стоило посвящать в подобные дела. А жаль, если роман, о котором они столько говорили, так и не будет написан.

Ника вспомнила рассказы Орфея о страшных днях весеннего месяца нисана, когда по воле санхеддрина и с допущения пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата пал жертвой судебной ошибки, а точнее – был сознательно погублен, плотник из города Эн-Сарида Иешуа Га-ноцри. Особенно запомнилось о том, как проходил – должен был проходить – суд санхеддрина… Судьи рассаживались широким кругом, дабы каждый видел глаза другого. Собирались поздно ночью, огонь зажигали лишь в центре, чтобы как следует рассмотреть обвиняемого. Такие заседания назывались «кровавыми», на них решался вопрос о жизни и смерти. Впрочем, Орфей считал, что Иешуа вообще не судили десяток членов санхеддрина заперлись в маленькой комнатке, чтобы не услыхали посторонние, решили все загодя, а в дальнейшем лишь стремились вырвать признание у Арестованного. Не признайся Он – приговор все равно, бы вынесли. Спешили убить, а заодно как следует запутать, повязать кровью римскую власть. Интересно, как поступили бы они, узнай, Кого убивают? Наверно, не поверили бы. Ника вдруг вспомнила слова старого священника:

«Иным даже знамения мало». Она ведь тоже не поверила тому, что видела своими глазами. Разбитая икона, вновь ставшая невредимой, а Ника подумала о каком-то ловком фокусе. Стало стыдно, но поверить до конца она так и не смогла. Ника верила в чудеса, творимые святыми в давние века. Но ее столетие не знало ни чудес, ни святых. Старый священник просто хотел поддержать ее, помочь в тяжелую минуту. Ника вдруг подумала, что хотела бы вновь встретить Варфоломея Кирилловича. Наверно, он всю жизнь провел где-нибудь в глуши, пока до его тихого храма не добрались строители «самого справедливого в мире общества». Но старик все еще верил не только в Бога, но и в людей, Его забывших. Хорошо, если «малиновые» не заметили Варфоломея Кирилловича. С них станется: примут старика за эмиссара подполья…

…Ночью Ника внезапно проснулась. Вначале показалось, что зазвонил телефон. Она прислушалась: нет, аппарат молчал. В квартире было тихо, все так же надоедливо тикали настенные часы, но Виктория Николаевна уже поняла: что-то случилось. Она встала, накинула халат и осторожно, не включая света, прошла в переднюю. Здесь тоже царил покой. Ника подождала, затем, сообразив, что уже не заснет, достала из шкафа папиросы. Она редко курила, но теперь не смогла сдержаться. Да, что-то случилось, Ника чувствовала это, и уверенность с каждой секундой крепла. Этот день, только еще рождавшийся в серых сумерках зари, должен все решить. Оставалось ждать. Ника оделась, заварила кофе и долго сидела на кухне в темноте, наблюдая, как бледнеет тьма за окнами. Уже скоро… Ника не верила предчувствиям, но теперь это не было догадкой – она просто знала. Медленно вставал рассвет, и Виктория Николаевна понимала, что наступающий день наконец-то что-то изменит…

Телефон зазвонил в начале девятого. Ника аккуратно затушила папиросу и, удивляясь собственному спокойствию, подошла к аппарату.

– Слушаю!

– Доброе утро, Виктория Николаевна. – Голос внезапно показался знакомым, и Ника на мгновение растерялась. Может, это просто кто-то из сослуживцев мужа?

– Да. Доброе. – Она уже разговаривала с этим человеком. Когда-то давно. Голос молодой, но какой-то странный, словно говоривший болен или очень устал.

– Виктория Николаевна, не могли бы мы с вами встретиться?

Рука, державшая трубку, похолодела. Все становилось на свои места, а то, что голос знакомый, – ничего удивительного, в Большом Доме полно общительных личностей. Она хотела спросить «зачем?», но внезапно ее охватила злость.

– А ордер у вас имеется, молодой человек?

– А-а-а, – в трубке послышался невеселый смех. Не знаю, за кого вы меня приняли. Если за тех, кто доставлял вам в последние дни хлопоты, то я не из их ведомства. К тому же у меня имеется, так сказать, рекомендация…

– О чем вы? – Слова неизвестного о «хлопотах» ясно свидетельствовали о том, что он полностью в курсе происходящего. А какое именно ведомство он представлял, не так уж и важно, все одним миром мазаны.

– Я сейчас лежу в больнице. В новой клинике, на юг от города, знаете?

Да, она знала. Новая психиатрическая клиника – та, где держали Орфея…

– Мой сосед по этажу вам немного знаком. Если вы желаете, я мог бы рассказать.

Флавий оказался прав: все происходило так, как он и предположил. Интересно, правду ли говорит этот, с невеселым голосом?

– Извините, а мой телефон… это он вам дал?

– Нет, конечно, Виктория Николаевна. Номер мне дали совсем в другом учреждении, равно как приказ повидаться с вами. Думаю, вы все понимаете. Иных рекомендаций у меня нет, а с Юрием Петровичем я действительно виделся, причем не раз. Так как мы договоримся?

Странно, но неизвестный, похоже, говорил правду. Ника почему-то сразу поверила ему – может, из-за странного, нехарактерного для сотрудников всевластных спецслужб тона. Говоривший не излучал неискреннего оптимизма, не пытался запугивать. Вдруг она вспомнила: «Я сейчас лежу в больнице…»

– Простите, а вы сами-то – тоже больной?

– Самый настоящий. – Ника вновь услыхала невеселый смешок. – Отпустили на полдня по такому поводу. Но я не буйный…

Выходит, к ней подсылают какого-то ненормального? Но неизвестный говорил вполне разумно, более того, сумел за какую-то минуту почти что заставить Нику поверить в свою искренность. Впрочем, выбирать не приходилось.

– Ладно. Давайте встретимся в городе.

– Хорошо… Только, Виктория Николаевна, я плохо знаю Столицу. Даже Центр. Такого она не ожидала. Если бы не слова о приказе и «учреждении», где незнакомец узнал номер ее телефона, Ника готова была поверить, что с нею действительно говорит кто-то, только что вышедший из больницы. А может, так оно и есть?

– Ну, Мавзолей вы знаете? – Ей внезапно стало весело.

– Знаю. Во всяком случае, могу найти. Но там людей много.

– Хорошо… – Ника вспомнила вечно полную народа Главную Площадь и поняла, что встречаться там и вправду неудобно. – Александровский сад. Там есть искусственный грот, слева – скамейка…

– Понял. В десять вас устроит? Виктория Николаевна взглянула на часы:

– Да. Как я вас узнаю?

– Я буду в форме, так что не ошибетесь. Впрочем, я вас сам узнаю. Надеюсь, фотографии не очень врут. – Это комплимент? – Ника почему-то представляла себе этот разговор совсем по-другому: тонкие намеки, затем угрозы…

– Конечно! – В трубке вновь послышался смех. – До встречи, Виктория Николаевна…

Ника долго сидела у стола, держа в руке замолчавшую трубку. Все оказалось просто: позвонил молодой человек с приятными манерами, пригласил на свидание… Наверно, «малиновые» подумали и об этом: зачем раздражать того, кто нужен? В любом случае на встречу надо идти. Ведь этот человек видел Орфея, говорил с ним…

В Александровском саду было людно, хорошая погода словно приглашала погулять. Правда, в самом саду мало кто задерживался, все шли вперед, к Главной Площади, или обратно – к Манежу. Ника прошла мимо изуродованного обелиска 300-летия династии Романовых и поспешила вперед, к небольшому гроту, странным образом уцелевшему возле мрачной краснокирпичной стены. Две скамейки – обе пустые. На циферблате – без трех десять.

– Виктория Николаевна?

От неожиданности она вздрогнула. Человек подошел незаметно. Похоже, они оказались в этом месте одновременно, но неизвестный был наблюдательнее.

– Значит, левая скамейка?

Приметы совпадали: новенькая красивая форма, большие темные очки, прикрывавшие глаза. Странно, петлицы оказались не малиновыми, а почему-то голубыми. Летчик? Но у пилотов цвет был немного другим. Незнакомец, похоже, молод, но очки не позволяли увидеть лицо.

Они присели на скамейку, неизвестный достал папиросы, но тут же убрал коробку – Можете курить. – Нике стало интересно. Зачем очки? Неужели шпионы действительно обязаны носить дурацкие черные стеклышки? Или этот маскарад нужен для пущей многозначительности?

Молодой человек нерешительно хлопнул по карману, где, очевидно, лежало курево, и покачал готовой:

– Нет, не буду. Постараюсь бросить. Вас мои очки смущают? Извините, у меня с глазами не все в порядке.

Он снял очки и попытался улыбнуться. Да, человек с голубыми петлицами был молод, не старше двадцати пяти, но лицо его выглядело бледным и изможденным. Ника вспомнила: этот человек болен. Удивили глаза – странные, словно неживые. И все-таки лицо показалось знакомым. Ника запоминала людей сразу, забывая очень нескоро. Она напрягла память – ну конечно! И голос она узнала его даже по телефону!

– Простите… Вы – Сергей? Сергей Пустельга?

Лицо дернулось словно от боли. Пустые, тусклые глаза взглянули в упор:

– Мы… были знакомы?

– Ну конечно! – Она даже не обратила внимание на «были». – Как же вы не помните? С вашей-то профессией!

Последнюю фразу Ника произнесла не без иронии. Сергей невесело улыбнулся.

– .Вот так подготовился к разговору, Виктория Николаевна! А я еще думал, с чего лучше начать?.. Для профессии своей я сейчас не очень гожусь: болен. У меня то же самое, что у Юрия Петровича…

И тут Нике все стало ясно. Сергей лежит в той же больнице, что и Орфей! Амнезия, потеря памяти – Пустельга не помнил ее…

– Я не помню не только вас, но и своих родителей, Виктория Николаевна. Впрочем, вас это вряд ли заинтересует. Я обещал вам рассказать о Юрии Орловском…

– Да, конечно… Вы его видели?

– Видел. Он на четвертом этаже в сорок третьей палате. Палата отдельная, два человека за дверью…

Сердце отчаянно билось. Значит, правда, Орфей в Столице, почти рядом! Он болен, его охраняют… «Два человека за дверью» – тон, каким это сказано, показался странным. Похоже, Сергей сочувствовал – или хорошо разыгрывал сочувствие.

– Как он? Изменился… сильно?

– Я не видел его раньше. Наверно, изменился. Впрочем – вот…

Пустельга достал небольшую фотографию. Ника еле сдержалась, чтобы не выхватить ее из рук. Да, это он, Орфей! Похудевший, изменившийся, но живой… Слава Богу, живой…

– Снимали на балконе, – пояснил Сергей. – Позавчера. На здоровье он не жалуется. Только память…

– Юрий… Он… совсем ничего не помнит? – Ника, не отрываясь, разглядывала снимок. Да, лицо Орфея стало каким-то другим. У него не было подобного взгляда: словно сквозь знакомые глаза смотрел кто-то чужой.

– В общем, как и я. Почти ничего. Стерто все, что связано с личностью. Горация помнит, – Пустельга усмехнулся. – И, кажется, французский.

Странно… Впрочем, Виктория Николаевна читала о чем-то подобном. Исчезает личность… Того Орфея, которого она знала, уже нет. Есть кто-то другой, запертый в одноместной палате на четвертом этаже с охраной у дверей. Этот другой помнит Горация, но не помнит ее…

Ника сама поразилась спокойствию, с которым восприняла услышанное. Не закричала, не задохнулась от боли. Наверно, потому, что уже поняла: этим не помочь. Главное – Юрий жив, значит, его можно спасти! Для этого она и пришла сюда…

– Я – немного врач. – – Ника постаралась справиться с собой и заговорила негромко, почти без эмоций. – Вы не могли бы точнее назвать диагноз?

Пустельга покачал головой:

– К сожалению – нет. Думаю, вы сможете узнать об этом сами. Дело в том, Виктория Николаевна, что я, как вы уже догадались, появился здесь не по собственному желанию. Еще неделю назад я не знал о Юрии Петровиче ровным счетом ничего. Меня вызвали – и дали задание…

Он ничего не скрывал, и эта откровенность вызывала доверие. Наверно, в этом тоже был расчет:

искренность всегда ценится.

– Я сотрудник госбезопасности. Со мной говорил руководитель весьма высокого ранга и велел передать вам следующее: болезнь Юрия Петровича очень опасна. Она излечима, но требуется ваша помощь. Если вы согласны…

– Но что я смогу? – Об этом Ника думала уже не первый день.

– Вы его хорошо знали. Возможно, для лечения требуется такой человек. Впрочем, вы сможете спросить и об этом. Кстати, должен извиниться за своих, так сказать, коллег. – Сергей чуть скривился. – Мы попросили посмотреть за вами, чтобы вы не исчезли из города, а они устроили фейерверк. Услужливый дурак, как известно, опаснее врага…

Похоже, Пустельга говорил правду. Легче от этого не стало. Что НКВД, что госбезопасность – эти волки не щадят никого…

– Скажите, Сергей… – Ника все еще не могла решиться. – Вы думаете, это… излечение возможно? Вы не врач, но вы же контрразведчик, должны понимать?..

Пустельга вновь рассмеялся – снова невесело:

– Должен, конечно! Понимаю так: Юрий Петрович нужен начальству позарез здоровый и невредимый. Для этого они готовы пойти на все. Тот человек, который этим руководит, обычно не ошибается.

– Ясно… – верилось не до конца, но выбора не было. – А вы, Сергей? Почему используют вас, больного? Для пущей убедительности?

– Наверно. – Пустельга вновь надел черные очки и отвернулся. – Мне сказали… Мне обещали, что, если вернут память Орловскому, вылечат и меня. Иначе… В общем, мне осталось немного…

Нике стало не по себе. Вот, значит, как умеют работать эти штукари! Смертельно больному обещали жизнь, если он поможет вылечить столь нужного 'им врага народа. Она взглянула на Сергея: молодой человек сидел по-прежнему отвернувшись, нелепые темные очки закрывали глаза…

– Я… должен вам кое-что сказать, Виктория Николаевна. – Пустельга помолчал, словно не решаясь начать. – Вы… вы напрасно не ушли… Я специально не устанавливал за вами наблюдение, но вы чего-то ждали…

Ника замерла: неужели Сергей знал о Флавии? Или догадывался?

– Тот, кто послал меня сюда, не ошибается, я уже говорил… Сейчас у вас нет выбора. Если не поможете – Орловский проживет недолго. Поможете – он попадет к ним в руки и вряд ли уцелеет…

Казалось, дохнуло морозом – Ника застыла, не в силах вымолвить ни слова. Самое страшное, о чем она боялась и думать, оказалось правдой.

– Не знаю, что сделают с вами, вы опасный свидетель, Виктория Николаевна. Похоже, мы все оказались причастны к чему-то страшному. Узнав такое, живут обычно недолго. Меня им даже не придется убивать – дойду сам. Я много думал… У меня было много времени…

– Что вы предлагаете, Сергей? – Ей показалось, что эти слова произносит кто-то другой, посторонний, кому не надо бояться.

– Играть по их правилам. Пока. Но наступит момент – уверен в этом, – когда вы окажетесь не в их власти…

– Как это? – Уйти из железного кольца казалось просто невозможным.

– Не знаю! – Очки с глухим стуком упали на асфальт, но Сергей даже не заметил этого. В тусклых глазах на миг что-то блеснуло. – Но это будет! Иначе с вами говорили бы иначе! Вам будут много обещать, Виктория Николаевна! Тот человек… он умеет уговаривать. Не верьте ни единому слову! Ждите, когда наступит момент, – и действуйте! Только не пропустите его! И тогда… Если что – то хоть отомстите. За всех нас…

Пустельга поднял очки и резким движением сунул их в нагрудный карман. Ника все еще не верила тому, что услышала. Может, и это игра, попытка завоевать доверие? Но зачем? А если правда – разве это ей по силам? Значит, они все погибнут – Орфей, она, этот молодой парень…

– Вы справитесь. – Пустельга попытался улыбнуться. – Я уверен. Они не всесильны.

– Я постараюсь, Сергей. – Ника произнесла это как можно спокойнее, хотя в эту секунду ей больше всего хотелось вскочить и убежать – все равно куда, лишь бы подальше от этого ужаса. – Значит, сегодня вечером?

– Да, вечером… У меня к вам есть просьба… Виктория Николаевна, расскажите, как мы познакомились.

Ника чуть было не спросила: «А зачем вам?» – но вовремя спохватилась. Потерявший память, тяжело больной человек просит напомнить короткий эпизод его прошлой, подлинной жизни. В этом не откажешь и врагу…

– Мы с вами впервые увиделись… – Ника на мгновение задумалась. – Да, конечно, это было в конце сентября прошлого года на премьере «Кутаиса». Я вас запомнила… – Виктория Николаевна невольно улыбнулась, – потому что вы пару раз взглянули на меня. Кажется, в тот день у меня была не в порядке прическа…

Ника поглядела на Сергея, но тот не отреагировал на шутку. Молодой человек слушал, не пропуская ни единого слова, побелевшие губы были плотно сжаты, глаза смотрели куда-то вдаль.

– И еще потому, что вы были с Мишей Ахилло, – поспешила добавить Ника. – А познакомились мы с вами тоже в театре, но уже в Большом, на «Аиде». Миша вас тогда представил как своего начальника, а вы еще шутили, что заставляете его по утрам делать гимнастику…

Пустельга кивнул, и Ника вдруг поняла, что ему больно – физически больно.

– Потом мы встретились еще раз – последний. Кажется, это было в самом начале ноября. Вы шли но набережной, была очень плохая погода…

Виктория Николаевна помолчала, затем все же договорила:

– Я еще тогда удивилась. Это случилось почти в том же месте, где я когда-то встретила… одного моего друга. Странное совпадение…

– У вас хорошая память. – Пустельга встал и машинально одернул гимнастерку. – Спасибо. Может, еще увидимся…

Ника хотела ответить, но Сергей приложил руку к козырьку и быстро зашагал в сторону больших ажурных ворот, ведущих к Главной Площади. Виктория Николаевна вспомнила их встречу на набережной. Тогда Сергей тоже выглядел невеселым, но его глаза были другими – живыми, яркими. Что они с ним сделали? Может, и в этом был замысел тех, о ком говорил Сергей? Ее хотели напугать – по-настоящему, до потери воли. Это почти удалось. Пустельга прав, шансов мало. Правда, он говорил, что в какой-то момент… Что это могло значить? В какой-то момент она станет свободной, неподвластной этим убийцам. Наверно, на что-то подобное надеялся Флавий, даче не послал бы ее почти на верную гибель. Все они – и Сергей, и Флавий, и даже старый священник, видевший Нику первый раз в жизни, – почему-то уверены, что она справится. Ника грустно усмехнулась – ей бы такая уверенность не помешала.

В одном Пустельга прав: они не всесильны, иначе ни к чему такие сложности. Значит, шанс все-таки есть. Пустельга говорил о мести, но Ника не желала никому мстить. К чему? Это ничего не изменит, да и не отомстишь всем, творившим зло. Ее дело проще – и одновременно куда опаснее. Что ж, по крайней мере, что-то стало понятнее. Пока игра идет по чужим правилам. Пусть, она подождет…

Ника почему-то представляла, что за нею приедет огромная черная машина, такая, как у Флавия, но обязательно с зашторенными окошками. Там будут трое, или даже четверо, верзил в плохо сшитых штатских костюмах с револьверами под мышкой, ее грубо возьмут за руку, возможно даже толкнут… Потом – кабинет с обязательным портретом усатого Вождя, лампа, направленная в глаза…

Все вышло иначе. Машина действительно оказалась большой, но не черной, а белой, без всяких шторок. В ней были двое – молчаливый шофер и симпатичный молодой человек, безупречно одетый и столь же вежливый. Никто не проверял документы. Нику пригласили занять место на заднем сиденье, и сопровождающий легко тронул шофера за плечо.

Ехали, как она и ожидала, к Центру, прямо к Большому Дому. Но случилось неожиданное: авто затормозило возле Исторического музея, у одного из запасных выходов. Виктория Николаевна удивилась но без возражений прошла в предупредительно открытую дверь. Тут же вспомнилось: здесь работал Орфей. Интересно, бывал ли он в этом подъезде? Она ожидала увидеть пыльную лестницу, ведущую вверх, но вместо этого за дверью оказался пост охраны трое крепких молодых людей в форме с лазоревыми петлицами – такими же, как у Пустельги. Ника уже знала: это люди из госбезопасности. Похоже, наркомат Ежова действительно не имел отношения к ее делу.

Молодой человек лишь кивнул, не став показывать никаких документов, но этого оказалось вполне достаточно. «Лазоревые» стали по струнке, пропуская прибывших. Прямо за порогом действительно была лестница, но вела она не вверх, а вниз. Не успев удивиться, Ника шагнула вперед, услыхав за спиною предупредительное: «Осторожнее, эскалатора, И тут же ступеньки двинулись бесшумная лента заскользила куда-то под землю. Виктория Николаевна схватилась рукой за поручень, оглянулась и с удивлением поняла, что находится в метро.

Все было как и положено: два эскалатора, мягкий свет фонарей и глубокая наклонная шахта. Правда, из эскалаторов работал лишь один – тот, по которому они спускались. Похоже, техника включалась индивидуально – для каждого пассажира отдельно.

Внизу блеснул свет – приближалась платформа. Ника поискала глазами название станции и с удивлением прочла: «Исторический музей». Странно, о такой станции, да еще в центре города, ей слыхать не приходилось. Может, новая, только что открытая линия? Нет, не может быть, здесь бы толпилось полно народу! Между тем платформа была пуста, лишь двое аккуратных парней все с теми же лазоревыми петлицами прохаживались возле эскалатора.

Сойдя с последней ступеньки, Виктория Николаевна растерянно оглянулась, но сопровождающий уже был рядом. Вежливо улыбнувшись, он кивнул в сторону одной из платформ. Итак, предстояло ждать поезда. Ника взглянула на табло, где обычно высвечивалось время, но вместо этого увидела большую цифру «14». Спрашивать она не решилась, достаточно и того, что они находились на никому в Столице неведомой станции метро, собираясь куда-то ехать. Очевидно, не в сторону центра: Главная Крепость – рядом, туда вполне можно дойти пешком.

Поезд появился минуты через три. И вновь Ника удивилась: он был похож на обычный, но имел всего два вагона. Двери бесшумно раскрылись, сопровождающий кивнул, и Виктория Николаевна поспешила войти. Она оглянулась, пытаясь найти привычные сиденья, но внутри вагона все выглядело необычно:

вместо сидений стояли несколько мягких кресел и небольшие столики. Ника присела, двери негромко хлопнули, поезд тронулся. Сопровождающий вновь улыбнулся и, не говоря ни слова, указал на лежавшие на столике свежие газеты. И вновь Виктория Николаевна поразилась: часть газет оказались иностранными – на немецком, английском и даже китайском языках. Интересно, для кого предназначался этот поезд? В большевистской Столице отнюдь не поощрялось чтение «Таймс» или «Фолькишер беобахтер». Ника взяла свежий номер «Фигаро» и стала с интересом просматривать заголовки. За этим занятием прошло несколько минут, и тут она сообразила, что поезд идет без остановок. Может, на этой линии нет промежуточных станций? Она подождала пару минут и заметила промелькнувшие за окнами огни платформы. Нет, станции были, но поезд не собирался останавливаться. Похоже, секретное метро ходило по заказу.

Ника успела проглядеть несколько заметок о последних смотрах мод в Париже, когда поезд слегка качнуло и вагон остановился. Виктория Николаевна встала, с сожалением положив «Фигаро» обратно на столик. Сопровождающий, ничего не сказав, поднял газету и, чуть поклонившись, вручил ее Нике. Отказаться она не решилась.

Платформа была совершенно такой же, как и первая, – пустой, с двумя крепкими парнями в «лазоревой» форме на перроне. Эскалатор стоял, но как только Виктория Николаевна и вежливый молодой человек приблизились, черная лента бесшумно заскользила вверх. Ника быстро оглянулась, надеясь заметить название станции, но так и не сумела. Либо она смотрела не в ту сторону, либо эта станция, в отличие от «Исторического музея», была безымянной.

Эскалатор доставил Викторию Николаевну в небольшое помещение с обязательной охраной; на этот раз наверху сторожили не двое, а целых пятеро. Тут уж пришлось показывать документы. Нике – захваченный из дому паспорт, а молодому человеку – маленькую темно-красную книжечку. Их пропустили без звука, сделав какую-то отметку в списке, имевшемся у старшего. Теперь надо было идти вперед – в подземный тоннель, освещенный большими, горевшими синеватым светом фонарями. Конец тоннеля терялся где-то вдали, но долго идти не пришлось. Метров через пятьдесят молодой человек кивнул в сторону небольшой запертой дверцы в стене. Ника послушно подошла ближе, сопровождающий вынул ключ и открыл замок. За дверью оказался лифт. Викторию Николаевну удивило количество кнопок: их было не менее трех десятков, но молодой человек, чуть подумав, нажал не одну, а сразу четыре. Очевидно, каждому этажу соответствовал определенный шифр.

Она так и не поняла, куда направляется лифт – вверх или вниз, плотные двери не давали выглянуть, к тому же кабина двигалась быстро, но очень мягко. В конце концов Ника решила, что они все-таки направляются вверх. Если это так, то за эти недолгие минуты они должны были подняться примерно до уровня десятого этажа. Подобных зданий в Столице почти что и не было, но Виктория Николаевна тут же сообразила; тоннель, откуда они начали путь, мог находиться глубоко под землей.

Двери кабины бесшумно растворились, за ними оказался темный, освещенный небольшими тусклыми лампочками коридор. По бокам – двери, одна за другой высокие, обитые черной кожей. Все они казались запертыми, во всяком случае из них никто и не вышел, пока Ника шла по коридору. Все вокруг выглядело пустым, словно хозяева куда-то ушли. Что это могло быть? От мужа Ника слыхала, что под Столицей построен целый город, где находятся запасные центры управления на случай войны, бомбоубежища, склады и даже тайник для нетленных останков Ленина. Может, она попала в один из таких центров, пока еще пустующих? Коридор казался бесконечным, но вот наконец они подошли к одной из дверей, как две капли воды похожей на все остальные. Ни таблички, ни номера не было, но молодой человек не сомневался ни минуты, даже не стал стучать, просто толкнул дверь рукой и вежливо уступил дорогу.

Виктория Николаевна нерешительно остановилась на пороге. Любопытство, сопровождавшее ее всю поездку, внезапно сменилось страхом. Куда ее привезли? Кто ее там ждет? Это не Главная Крепость, не Лубянка и, очевидно, не наркомат госбезопасности. Кому же она понадобилась? И сможет ли она вернуться домой, если не сейчас, то вообще когда-нибудь?

Похоже, сопровождающий понял ее колебания. На этот раз улыбка молодого человека стала совершенно обворожительной. Он повторил ободряющий жест, указав вперед. Ника вздохнула и перешагнула порог.

И снова – коридор, еще более темный и пустой. Правда, на этот раз короткий, больше похожий на узкую комнату без окон. В конце коридора оказалась еще одна дверь, уже не обитая кожей, а гладкая, из полированного дуба. Сопровождающий вновь кивнул. Виктория Николаевна взялась за массивную резную ручку и потянула дверь на себя…

На этот раз ее встретила тьма – полная, кромешная. Ника замерла на пороге, услыхав, как за спиною захлопнулась тяжелая створка. Она была одна, в темноте, вокруг – тихо, лишь откуда-то издалека доносилось легкое гудение – возможно, там работал вентилятор.

Секунды тянулись одна за другой, Ника по-прежнему стояла не двигаясь. Страх исчез, вновь проснулось любопытство. Она уже поняла: ее привели в большой зал, без окон, похоже совершенно пустой. Странно, здешние хозяева очень любят темноту. Что будет дальше? Происходящее отдаленно напоминало ей игру в жмурки, почему-то подумалось, что темнота нужна вовсе не для того, чтобы ее напугать. Тут было что-то иное, оставалось ждать – скоро все прояснится…

И тут вспыхнул свет – небольшая лампа, укрепленная слева, прямо на стене. Ника охнула и невольно подалась вперед…

'Да, она была в большом зале, хотя и не в таком огромном, как показалось вначале. Лампа горела над небольшим столиком, рядом с которым стояло глубокое кожаное кресло. Но не это удивило – свет падал на странную блестящую фигуру, стоявшую у стены. Она всмотрелась: скульптура, кажется, мраморная…

Ника подошла поближе. Удивление возросло, сменившись подлинным изумлением, когда она поняла, кого изваял скульптор. Христос… Спаситель изображен сидящим, на изможденном лице застыла тревожная дума, руки бессильно лежали на коленях… Странная скульптура: художник даже не пытался передать пропорции тела, оно выглядело необычным, словно нечеловеческим, но все же это был Он, Спаситель в терновом венце, бессильно присевший по пути на Голгофу. Ника заметила на лице скульптуры мраморную слезу. Странная фантазия пришла на ум скульптору: слеза выглядела так, словно она стекала снизу вверх. Перевернутая слеза… Что хотел сказать этим художник?

Стараясь не шуметь, Виктория Николаевна присела в кресло, рассматривая мраморное изваяние. Подобного она еще не видела. Скульптура была необычной, но еще удивительнее то, где она находилась. Христос в тайном большевистском логове?

Христос страдающий? Это выглядело насмешкой, даже кощунством…

В полутьме мраморное лицо казалось живым. Кто-то позаботился о том, чтобы светильник расположили умело, высветив главное. Ника осторожно встала и, не удержавшись, прикоснулась к камню. Он показался теплым, словно хранящим тепло рук неизвестного мастера…

– К сожалению, копия… – Голос прозвучал неожиданно, мягкий, спокойный. Ника оглянулась: ей показалось, что неизвестный стоит рядом.

Она ошиблась, голос доносился откуда-то из глубины. Приглядевшись, Виктория Николаевна заметила темный силуэт – кто-то высокий, широкоплечий сидел в таком же кресле, но у противоположной стены, где не было света. Прекрасная акустика позволяла говорить, не напрягая голоса.

– Да, копия, правда авторская. Подлинник – в Каунасе. Нравится, Виктория Николаевна?

– Очень! – Ника заставила себя оторвать взгляд от лица Спасителя. – А почему Он… здесь?

– Вы ожидали увидеть Карла Маркса с большой бородой? – послышался негромкий смех. – Это в другом помещении. Пусть этот зал принадлежит Христу. Здесь хорошо думается. Как вам кажется, Виктория Николаевна, эту скульптуру одобрила бы Русская православная церковь?

Вопрос был настолько неожиданным, что Ника даже забыла, где находится. Она еще раз внимательно окинула взглядом мрамор:

– Не знаю… По-моему, нет. Православная церковь вообще не одобряет скульптуры. И кроме того, Христос здесь другой… Он страдающий, и ему не просто больно…

Она не нашла слов и взглянула в сторону невидимого собеседника. Тот, похоже, понял.

– Выразить трудно, но суть вы уловили. Он не просто страдает. Он потерпел поражение и знает это. Причем это не человек, это – Бог. Бог, который, по идее, всесилен, но все же не может исполнить задуманное. Поэтому его боль – особенная. Православным такие глубины непонятны. Боюсь, местоблюститель Сергий, несмотря на всю свою преданность Советской власти, не одобрит этот шедевр…

Разговор начался странно. Ника уже успела опомниться от неожиданности, но решила не спешить. Эти рассуждения – неспроста, неизвестный куда-то клонит…

– Православие вообще достаточно примитивно во всех отношениях, даже в догматике. До идеи чистилища, может быть самой великой идеи христианства, оно так и не доросло. Кроме того, здешние попы весьма антиэстетичны, даже внешне. Впрочем, католики со своей философией, по сути, скатились к манихейству. Додумались уравнять Бога и Сатану – тоже не особо умно…

– А что есть истина? – Ника невольно усмехнулась. Кем, интересно, воображает себя этот философ?

– Ну-у-у! – Говорящий был, похоже, доволен вопросом. – Это вы хорошо подметили. Увы, даже наш молчаливый мраморный гость из Каунаса в свое время не решился дать на это ответ. Впрочем, в трудах по марксистско-ленинской философии сказано, что истина – конкретна. В этом что-то есть… Но мы несколько увлеклись беседой…

Виктория Николаевна снова усмехнулась, на этот раз совсем невесело. Да, философская прелюдия закончилась. Сейчас начнется элементарный шантаж…

– Разрешите представиться. Моя фамилия Иванов. Не очень оригинально, зато вполне демократично. Я – один из помощников товарища Сталина. Мне поручено решать все вопросы, связанные с делом Орловского…

Ника кивнула, не став ничего переспрашивать. Нечто подобное она и подозревала, к тому же Флавий вовремя предупредил ее. Значит, Орфеем заинтересовался сам Усатый! Это плохо, обмануть его куда труднее, чем «малиновых» опричников…

– Вы сомневаетесь в моих полномочиях? – Иванов, похоже, истолковал ее молчание по-своему.

– Нет. С какой стати? – Ника взглянула на мраморное лицо Спасителя и не выдержала: – Интересно, а как вам разрешили держать здесь эту скульптуру? Или для таких, как вы, свои законы?

– Провели специальным решением Политбюро. – Невидимый собеседник явно не думал обижаться. – Видите ли, здесь действительно хорошо думается. Христос был Богом, но у него все же не вышло. Почему? Мы тоже хотим изменить мир, так что есть повод поразмышлять. Может, ему помешал кто-то другой? Или люди оказались просто не готовы?

– Но вы ведь атеист! – Виктория Николаевна не приняла предложенного тона. – Значит, вы обманываете остальных, а сами верите? И проводите все это решением вашего Политбюро?

– – «Вашего Политбюро»! – Иванов точно скопировал ее интонацию. – А я еще не понимал термина «внутренняя эмиграция»! Вы смелый человек, гражданка Артамонова!

На «гражданку» Ника не отреагировала, хотя намек был прозрачен.

– Я не смелая… господин Иванов. Я совсем не смелая. И ни один нормальный… и даже советский человек не сможет быть смелым в нашей… в этой стране. Просто я зачем-то нужна, а как я отношусь к вам и к вам подобным, стукачи, наверно, уже доложили!

– Ого! – Иванов, похоже, был действительно удивлен. – Признаться, мне докладывали несколько иное… Теперь кое-что становится понятнее… Но ведь еще года два назад вы были совсем другая!

– Мы что… уже были знакомы? – Ника почувствовала внезапную слабость. Она не сдержалась, а этого делать не следовало.

– Представьте себе, как-то виделись… На одном из приемов. Кроме того, вами, естественно, регулярно интересовались, вы ведь все-таки супруга пилота «Сталинского маршрута»! Давно ли вы так переменились?

– С тех пор, как вы арестовали Юрия! – Ника с вызовом посмотрела на темный силуэт, и ей показалось, что Иванов кивнул.

– Ясно… В таком случае, разговаривать нам с вами будет несколько проще. Но для начала я вам отвечу. Лозунг атеизма был взят давно и не нами. К сожалению, вовремя исправить это не удалось. Собственно, «атеизм» не означает неверия вообще. Люди верят – даже атеисты. Речь идет о неверии в Высшую Силу. Тут можно бы и поспорить, но есть важный нюанс. Я лично не верю, что Христос был Бог. Я знаю это.

Полагалось бы удивиться, но Ника промолчала. Странные вещи говорил помощник товарища Сталина. Вспомнились слова Сергея Пустельги: «Не верьте – ни единому слову». Нет, весь этот разговор затеян не зря, Иванов куда-то клонит, в чем-то желает убедить! «Он умеет уговаривать» – так, кажется, говорил Сергей?

– Я знаю это, – повторил Иванов. – Вера тут, ни при чем, и я согласен с этой частью христианского учения. Ошибка христиан в другом: они решили, что их Бог – – единственный. Почему-то монотеизм считается вершиной религиозной мысли, а это, по-моему, всего лишь пережитки племенной психологии, когда дикари считали себя единственными людьми на свете. Их Бог – тоже единственный, просто и понятно. Собственно, монотеизм в чистом виде никогда не существовал, у Бога обязательно оказывались ангелы, святые угодники, евреи додумались даже до Мессии… Скажем так: Христос – Бог, а точнее, один из Богов, попытавшийся спасти людей. Замысел не удался, увы… Теперь мы пробуем вновь, но иначе…

– А не боитесь, что вас… с неба… огненным мечом!

Послышался смех:

– Судьба Люцифера? Ее можно было опасаться, существуй в самом деле дантовский ад. Но ада, насколько мне известно, нет. Есть нечто иное… Но не 5удем больше об этом, Виктория Николаевна… Суть цела вам уже ясна: ваш друг, Юрий Петрович Орловский, тяжело болен. Не хочу вас пугать, но без быстрого вмешательства болезнь может стать необратимой. Из своих соображений мы заинтересованы в его излечении. Вы согласились нам помочь. Остается уточнить некоторые детали…

Иванов замолчал. Ника с нетерпением ждала продолжения. О каких «деталях» пойдет речь? Выходит, Пустельга сказал ей не все?

– Прежде всего… Виктория Николаевна, восхищаясь вашей политической непримиримостью, все же вынужден вас разочаровать: Юрий Петрович Орловский не относится к числу яростных и непримиримых противников Советской власти. Тут вы его, похоже, перещеголяли…

Ника замерла. Куда он клонит? Они редко говорили с Орфеем о политике, но как Юрий относится к большевикам, было более чем понятно.

– Юрий Петрович действительно имел основания быть недовольным. У него не получилось с научной карьерой, кроме того, семейные дела… Но все меняется. Его арестовали, в общем-то, за ерунду. Другие могли обидеться, но Юрий Петрович понял все правильно, и мы быстро наладили с ним сотрудничество. Ведь он редкий специалист – знаток дхаров. Раньше его не ценили, а напрасно!

– Вы… хотите сказать… – Ника чуть не задохнулась от возмущения. – Что Юра… Юрий Петрович… сотрудничал с вами!

– Откройте папку! Там, на столе… На столике действительно лежала папка, Ника ее как-то не заметила. Она показалась легкой и тонкой, почти невесомой. Открыв ее, Ника вновь удивилась: сверху лежала бордовая корочка удостоверения. Тисненная золотом надпись: «Народный комиссариат внутренних дел».

– Увидели? – подбодрил ее Иванов. – Смотрите, смотрите…

Ника раскрыла удостоверение – и почувствовала, как дыхание перехватывает. Орловский Юрий Петрович… Звание – майор… Место работы – Главное Управление НКВД, Столица… продлено до ноября 1938 года…

Она схватила папку, еле удержавшись, чтобы не вытрусить ее содержимое прямо на столик. Фотографии: Орфей в форме – стройный, подтянутый, с кобурой на широкой портупее, стоит в компании каких-то военных. Бумага выписка из приказа о присвоении воинского звания, внизу – «ознакомился» и подпись Юрия. Несколько листочков: знакомый почерк, на верхнем название: «Краткий очерк истории дхаров»…

Нет… Этого не могло быть! Юрия могли сломать, искалечить, даже убить, но такое… Майор НКВД! Господи, что же это? В глазах почернело, и Ника бессильно откинулась на спинку кресла…

– Не удивляйтесь! – Голос Иванова звучал по-прежнему мягко и добродушно. Не скажу, что Юрий Петрович полностью разделял наши идеалы, но он вполне понимал, что такое государственная необходимость. Несчастье случилось с ним на Урале, во время очень важной операции…

Это совпадало с тем, что удалось узнать Терапевту. Орфея привезли в Казанскую спецлечебницу именно с Урала.

– То, что он считается на «тюрположении», вас не должно смущать, Виктория Николаевна. Вы ведь познакомились с Сергеем Павловичем?

Вначале Ника не сообразила, о ком речь, затем до нее дошло: Пустельга! Интересно, знал ли Сергей обо всем этом? Похоже, нет…

– Сергей Павлович находится во всесоюзном розыске по совершенно нелепому обвинению, что не мешает ему активно работать. Жизнь – странная штука. Когда все завершится, вы, думаю, несколько смягчите свои крайние взгляды…

Ника молчала. Отвечать было нечего. Орфей – сотрудник Большого Дома? Сломали, заставили работать? Но подневольным зэкам не присваивают высоких званий, не надевают форму, не выдают оружия… Неужели он лгал? Ей, друзьям? Хорошо законспирированный сотрудник – то скромный служащий, то бесправный зэк… Ника беспомощно оглянулась, взгляд упал на искаженное болью лицо Христа. Слеза, странная слеза, словно не желающая падать… Бог, не сумевший спасти людей…

И тут словно завеса упала с глаз. Как она могла подумать! Кому она верит? Бумажки, фотографии – что они доказывают? Орфей, прости…

– Хорошо, я поняла… – Ника произнесла это как можно спокойнее, хотя хотелось кричать – от ненависти и злости. Флавий и Пустельга предупреждали ее! Не верить! Ничему не верить! Как же мог Орфей быть «малиновым», если не пострадали ни Терапевт, ни Флавий, ни Марк? Или они тоже – сотрудники Большого Дома? Нет, господин Иванов, плохо работаете…

– Я вижу, вы успокоились, – заметил ее собеседник. Она действительно успокоилась, Нике даже стало весело. Значит, о группе «малиновые» не догадываются! И о том, что она – одна из друзей Флавия и Терапевта, тоже! Иначе ее не пытались бы обмануть столь грубо! Ошиблись! Товарищ Иванов вce-таки дал маху! Они не всесильны!

– У меня к вам неожиданный вопрос, Виктория Николаевна. – Иванов, сочтя, похоже, этот раунд наигранным, заговорил о другом: – Фамилия вашей матушки Бартеньева? Из князей Бартеньевых?

– Да… – После всего анкетные вопросы показались странными и нелепыми.

– Бартеньевы по одной из линий были, кажется, потомками одного известного рода. Тоже княжеского…

Ника пожала плечами:

– Я никогда этого не скрывала. Бартеньевы – далекие потомки Курбских. Но не той линии, к которой принадлежал князь Андрей…

– Хорошо… Извините за любопытство… Виктория Николаевна, прежде чем мы подведем некоторые итоги, вынужден задать вам еще несколько вопросов. Вы по-прежнему желаете помочь Юрию Петровичу?

– Конечно! – Ника заставила себя усмехнуться. – А что, по-вашему, должно заставить меня думать иначе?

– Нет-нет, что вы… Видите ли, хотеть можно по-разному… Вы уже поняли, что ничего страшного после выздоровления Юрию Петровичу не грозит. Он продолжит свою работу, надеюсь, успешно. Но чтобы это случилось, придется очень рискнуть. Догадываетесь, кому?

– Догадываюсь. – Ника почувствовала, как забилось сердце. Что-то у Иванова припасено напоследок. Что-то особое.

– Скажу честно: вылечить Юрия Петровича возможно, но тот, кто будет этому помогать, сильно рискует. И не здоровьем – жизнью. Процент риска… Иванов на мгновение задумался, – повыше, чем у летчика-испытателя. Подробности вы узнаете позже, сейчас скажите лишь – согласны?

Рискнуть жизнью ради Орфея? И только? Ника чуть не рассмеялась. Если бы и остальное было так просто! Ей захотелось крикнуть это в лицо невидимому врагу, но в последний момент Ника сумела сдержаться. Нет, он не должен почувствовать! Спокойнее, богиня Победы…

– Вы, наверно, уже догадались, что я согласна. О каких это подробностях вы говорили?

Повисло молчание, наконец темный силуэт колыхнулся, Иванов встал:

– Ну что ж, давайте поговорим о подробностях…

7. ЭХО И ПУСТОТА

Солнце грело почти по-летнему, и Сергей впервые вышел погулять в халате, не надевая пальто. Впрочем, в больничном дворе – небольшом, отгороженном со всех сторон высокой стеной, – он задержался недолго. Пустельге хотелось побыть одному, толпа больных, скорбных главою, не казалась подходящей компанией. Он вышел за ворота – охрана предпочла ничего не заметить – и медленно направился вокруг здания, к лесу, что рос прямо под его окнами. Здесь было спокойно, можно отвернуться, стать спиной к огромному многоэтажному корпусу и просто смотреть на деревья, кое-где уже выстрелившие первые клейкие листочки. Весна в этом году выдалась ранней и теплой, даже жаркой…

Сергей в очередной раз достал пачку «Казбека» и, подумав, вновь спрятал ее в карман халата. Курить он почти бросил, лишь порой еще тянуло, особенно в такие минуты. Надо учиться размышлять без никотина. Тот, настоящий, Пустельга не курил, Сергей запомнил это крепко…

Последние дни прошли как-то странно. Он по-прежнему считался больным. Его обследовали, лечили, даже сделали переливание крови – уже четвертое начиная с января. Стало немного легче, холод отступил, а солнечный свет не так резал глаза. Итак, Пустельга был одним из пациентов лечебницы, но одновременно имел в своем распоряжении кабинет с телефоном, автомобиль и двух порученцев в штатском. Все вокруг делали вид, что ничего особенного не происходит. Возможно, так оно и есть, в этой больнице бывало и не такое.

Разговор с Ивановым ожидался на следующий день. Собственно, Сергею было нечего докладывать. Основное сделано, но его таинственный патрон все равно назначил встречу. О причине Пустельга догадывался: Иванов виделся с Артамоновой. Значит, наметилось нечто новое…

То, чем занимался Пустельга в последние дни, вызывало странное чувство. В общем-то, обычная работа для людей его профессии – сбор информации с последующей вербовкой. Но что-то было не так. Не только потому, что «объекты» – и номер Сорок Третий, и Виктория Николаевна – вызывали симпатию. Товарищ Иванов играл нечисто, с каждым днем Пустельга убеждался в этом все более и более.

Сергей много раз пытался «почувствовать» эмоции любителя темноты. Не получалось. То ли мешала болезнь, то ли – эта мысль все чаще приходила в голову – товарищ Иванов не такой, как другие люди, и чувствует совершенно иначе. Он не казался невозмутимым, напротив, но эмоции проявлялись как-то странно, необъяснимо. Еще более удивляло упорное стремление прятать лицо. В приказ, предписывающий полную анонимность, Сергей, конечно, не поверил. Вначале ему казалось, что Иванов – кто-то из высшего руководства, чей облик известен всей стране, но вскоре Сергей понял, точнее, определил: его новый начальник – не из членов Политбюро или Секретариата ЦК. Он не подходил – хотя бы по росту. Кто-то из высшего военного командования? Или действительно тайный помощник Сталина со странными причудами? Пустельга даже решил рыло, что лицо Иванова просто изуродовано, отсюда и странности – но затем пришла иная догадка: темнота помогает тому, кто называет себя Ивановым (и кого другие зовут Агасфером). В темноте ему легче и проще, словно филину, боящемуся солнца. Сравнение понравилось, и Пустельга подумал, что непременно присвоил бы Иванову-Агасферу подобную кличку, буде пришлось его вербовать.

Но дело, конечно, заключалось не только в этом. Болезнь лишила Сергея памяти, но оставила способность рассуждать. Из того, что удалось услышать – прямо или намеком, – Пустельга понял: сам по себе зэк Орловский не нужен Иванову, более того – почему-то опасен. Зачем же возвращать ему память? Ответ один – заставить что-то рассказать, а затем – просто ликвидировать. Но Сергей не сомневался и в том, что все, к операции причастные, также станут опасными свидетелями. Значит, он, смертник, вербовал Викторию Николаевну тоже в смертники… Сергей еще раз вспомнил их разговор в Александровском саду. Получилось не совсем удачно, следовало говорить яснее, без излишних эмоций. Но она, кажется, поняла. Это все, что пока мог сделать Пустельга. Конечно, теоретически он имел возможность попросту отказаться. Последствия очевидны, а главное – Иванов найдет кого-либо другого. Нет, дезертировать нельзя…

Пустельга в который раз подумал, что, по сути, давно уже стал самым настоящим двурушником. Вероятно, долг требовал до конца отстаивать интересы страны, не жалея жизни – ни своей, ни чужой. Следовало забыть снова забыть! – о том, что сотворили с ним самим, и продолжать губить врагов режима. Сергей невесело усмехнулся. Получалось складно – как раз для пионерских агиток. Только чьи интересы он должен защищать? Страны? Или таинственного товарища Иванова? Во имя чего он, которому и так оставалось мало, должен губить двоих людей – за очередное «спасибо»? Или за мифическое обещание Иванова – спасти, вылечить? В это совсем не верилось: зачем Агасферу с ним возиться? Пустельга и так находился в розыске, к тому же успел узнать много лишнего. Доброта не входила в число просчетов, характерных для руководителей первого в мире социалистического государства…

Он все-таки закурил – не выдержал. Табачный дым показался на этот раз не горьким, а просто безвкусным. Сергей заставил себя докурить папиросу до половины и с удовольствием растер окурок каблуком…

Свист прозвучал неожиданно – откуда-то сверху. Пустельга резко обернулся: с балкона четвертого этажа за ним наблюдал опасный государственный преступник, откликавшийся на «номер Сорок Третий». Пустельга улыбнулся и помахал рукой, зэк усмехнулся в ответ, кивнув в сторону балконной двери. Сергей понял: его приглашали в гости. Он хотел было крикнуть, что попытается, но Сорок Третий, махнув рукой на прощание, уже исчез.

В эти дни Пустельга несколько раз собирался зайти к Юрию Орловскому, но это оказалось не так легко. Охрана – два здоровенных мордастых парня была начеку. Удостоверение не подействовало: сотрудник Ленинградского Управления не обладал никакой властью в Столице. Можно было попросить товарища Иванова, но Пустельга решил не рисковать. Его связывает с Сорок Третьим лишь профессиональный интерес сыщика к преступнику, не более. Иначе Иванов насторожится – и есть от чего. Но поговорить с Сорок Третьим хотелось, и Пустельга решил поискать другие пути…

Пора было возвращаться. Сергей, с сожалением поглядев на залитый солнцем лес, побрел к воротам. Больных уже звали обедать. Пустельга представил себе, что опять придется глотать больничный суп, и поморщился. В последние дни аппетит совершенно пропал, ему даже стало казаться, что можно вообще обходиться без еды – и день, и три, и больше…

У самых ворот Сергея поджидал сюрприз. Один из охранников, не обращавший все дни на него ни малейшего внимания, внезапно козырнул и, обратившись по званию, сообщил, что «товарища старшего лейтенанта госбезопасности» ожидает посетитель. Пустельга тут же подумал об Иванове, но мгновенно сообразил: тот не станет появляться днем, вдобавок при свидетелях. Оставалось поспешить во двор. Там было пусто, больных уже завели в здание, но неподалеку от входа Пустельга заметил незнакомца. Высокий крепкий мужчина лет сорока в знакомой форме. «Лазоревый»… Посетитель заметил Сергея, пригляделся и быстро направился в его сторону.

Да, это был «лазоревый», притом в немалых чинах. Четыре шпалы – полковник, то есть капитан государственной безопасности. От Иванова? Сергей почувствовал опасность. Впрочем, едва ли «лазоревого» – прислал Агасфер: не в его стиле. Тогда что ему нужно?

– Вы – майор Пустельга? Сергей Павлович?

– Я… – Он чуть было не подтвердил, но в последнюю секунду вспомнил: никакого Пустельги нет! Пустельга – точнее, враг народа Пустельга – во всесоюзном розыске…

– Прошу прощения, товарищ капитан госбезопасности. Я – не Пустельга. Я…

– Ах да… – На немолодом загорелом лице мелькнула улыбка. – Прошу прощения, товарищ Павленко… Разрешите представиться: полковник Фраучи, командир спецотряда осназ «Подольск».

Название грозного спецотряда оставило Сергея равнодушным. Не похоже, чтобы Фраучи собирался арестовать беглого врага народа. Что, в таком случае, ему нужно?

– Товарищ майор, у меня к вам разговор… личный…

– Слушаю вас, товарищ полковник! Мелькнула догадка: они были знакомы раньше. Почему бы и нет? Он выжидательно поглядел на Фраучи, но тот не торопился. Сергею даже показалось, что полковник не знает, как начать.

– Сергей Павлович, на меня возложено некое поручение… – Фраучи замялся. – Трудность в том, что придется говорить о человеке, которого вы, очевидно, не помните…

Вот оно что! Сергей сразу же помрачнел. Еще один кусочек его настоящей жизни. Похоже, не самый лучший…

– К сожалению, лишен возможности объяснить вам суть, сам теряюсь в догадках. В общем, речь идет о девушке, ее звали Вера Анатольевна Лапина…

Фамилия ничего не говорила, и Сергей почувствовал себя совсем невесело. Как он должен реагировать? Конечно же, не спрашивать: «Я был с ней знаком?» Ясно, был, иначе полковник не завел бы об этом речь…

– В общем, скажу как есть… – Фраучи покачал головой. – Вера Лапина умерла два дня назад. Перед смертью она велела найти вас и передать… Точнее, не так… Она просила, чтобы вы простили ее.

– За что? – вырвалось у Пустельги. Он ожидал всякого, но слова полковника все же поразили. Вера Лапина, которую он не помнил… В чем она виновата перед ним?

Полковник не спешил с ответом. Достав пачку «Иры», он долго выбирал папиросу и наконец закурил. Похоже, разговор давался ему нелегко.

– Я уже говорил вам, Сергей Павлович, подробней не знаю. В последние недели Вера была почти все время без сознания, бредила. Вначале мы думали, что старший лейтенант Пустельга – плод ее фантазии. Но она все время повторяла, чтоб мы нашли вас, иначе она не успокоится даже там… Три дня назад, за день до ее смерти, мне на глаза случайно попалось объявление о розыске – ваше. Остальное несложно:

я поинтересовался результатами, и вот… Проследить майора Павленко оказалось просто. В общем, я передал вам, Сергей Павлович, что она просила. Остальное – уже ваше дело…

– Постойте! – Пустельга испугался, что Фраучи сейчас уйдет, так ничего и не объяснив. – Товарищ полковник? Я же действительно ничего не помню! Помогите мне… пожалуйста… Ведь вы, наверно, выясняли не только обо мне?

Фраучи вновь не стал торопиться с ответом. Было заметно, что он колеблется.

– Хорошо… – Недокуренная папироса улетела в сторону. – Думаю, вам лучше знать. Факты таковы: старшего лейтенанта Пустельгу разыскивают за измену родине, шпионаж, а также… – он на секунду замялся, – по подозрению в убийстве актрисы Камерного театра Веры Анатольевны Лапиной…

Пустельга сумел сдержаться, следовало дослушать до конца. Прохор Карабаев не сказал ему об этом. Хотя нет, он намекал на какую-то уголовщину. Что за чушь! Но что же произошло на самом деле?

– Из того, что говорила Вера, я понял, что она считает себя виновной в случившемся с вами. Если верить ее словам… Хочу предупредить, товарищ майор, она бредила, совсем необязательно, что это правда… Но могло быть так: ее использовали, чтобы подобраться к вам поближе, а затем убрать и скомпрометировать. В общем, так и было сделано. Вера не могла простить себе, хотя она… Она действовала, по сути, в бессознательном состоянии… Но все равно…

В голове все смешалось: неизвестная ему девушка, обвинение в убийстве… Но ведь…

– Товарищ полковник! Но ведь Вера Лапина умерла два дня назад! Фраучи кивнул:

– Вы меня поняли. Тогда, в ноябре, ее не убили – но сделали нечто худшее. Насколько я понял, то же, что и с вами…

И тут до Сергея дошло: болезнь, открытая молодым земским врачом! Вера была в бессознательном состоянии…

– – У нее была болезнь Воронина?

– Да… Ей ввели ВРТ в очень большой дозе. Организм не выдержал, хотя, быть может… – на секунду он замолчал, затем вздохнул, – это к лучшему. В таком состоянии ее использовали – она даже ничего не знала. Как я понял, Вера искала у вас защиты и вы действительно ей помогли. Потому она считала себя предательницей. Жаль, что Вера не потеряла память. Она прожила бы последние месяцы спокойнее… И еще… Мне кажется, вы были ей небезразличны…

Сергей не знал, что ответить. Он мог лишь одно – запомнить все, чтобы потом попробовать разобраться. Разобраться, выяснить – и узнать правду…

– Спасибо, товарищ полковник… – наконец выговорил он. – Ее… Веру Анатольевну… конечно, не в чем обвинять. Я ведь и сам не помню, что было со мною почти два месяца… Фраучи кивнул:

– Да, эта дрянь ВРТ действует по-разному, но губит всех. К счастью, вы отделались легко, Пока, по крайней мере. Пустельга недоверчиво посмотрел на полковника. Сам он думал иначе. Впрочем, «пока» звучало достаточно многозначительно.

– Извините, товарищ полковник, вы врач?

– В некотором роде. – На бледных губах Фраучи мелькнула горькая улыбка. Скажем так – имею опыт. Сейчас ваш организм быстро меняется. Через пару месяцев наступит кризис… Ну, думаю, вам тут помогут…

– Погодите! – Пустельга даже подался вперед. – Что вы имеете в виду?

Фраучи покачал головой:

– Лучше не стоит… Кое-что вы видите сейчас: организм перестает воспринимать обычную пищу, меняется формула крови… Но с этим можно жить. В этой больнице неплохие специалисты… Ну, желаю всего наилучшего!

Полковник приложил руку к фуражке и быстро зашагал к воротам, словно опасаясь, что Сергей спросит его еще о чем-то. Этого можно было не опасаться, Пустельга чувствовал себя настолько растерянным, что просто не представлял, о чем можно еще узнать у командира «Подольска». Ему вполне хватило услышанного. Мозаика постепенно складывалась – камешек к камешку, – но рисунок выходил слишком ужасным. Сергей медленно побрел ко входу. Надо добраться до палаты, лечь ничком на кровать, полежать часа два, а затем – думать, думать, думать…

Когда стемнело, Пустельга уже был готов. Он надел форму, поправил складки на гимнастерке и решительно вышел в коридор. Караульные у палаты номер сорок три покосились на неизвестно откуда взявшегося майора госбезопасности и, не особо торопясь, стали по стойке «смирно». Они, впрочем, Сергея не интересовали. Он прошел к концу коридора, где обычно находился дежурный. Заметив Пустельгу, тот вскочил. Белый халат не мог скрыть военной выправки.

Увидев удостоверение, он кивнул и выжидательно поглядел на Сергея. Тот выждал минуту, затем сухо бросил: «Ключи!» – и, чуть помедлив, добавил: «И ни звука!» Как он и думал, форма вкупе с удостоверением сработали – дежурный послушно открыл стеклянную витрину, где гроздьями висели связки. Пустельга быстро нашел нужную – ключи от балконных решеток. Номер Сорок Третий постарался разбросать свою связку как можно старательнее – половину ключей гак и не нашли, так что Пустельге достался уже дубликат. Оставалось велеть дежурному быть на месте и никому не докладывать. Тот, похоже, не имел представления, кто таков больной из сорок первой палаты, поскольку возражений не последовало.

Проходя мимо скучающих охранников, Пустельга подумал было не усложнять дела и просто пойти напролом. Но лучше не рисковать: неизвестно, какой еще приказ получили эти мордовороты…

Сорок Третий еще не спал, в палате горел синий ночник. Пустельга осторожно постучал, ночник погас, и через мгновение балконная дверь открылась.

– Украли ключи? – Сорок Третий крепко пожал Сергею руку и остановился в нерешительности. – Пригласил бы вас к себе…

– Не стоит. – В палате вполне мог стоять «жучок».

– Пожалуй. – Зэк плотно закрыл дверь, вдохнув прохладный ночной воздух. Весна, гражданин майор!

Тут он заметил форму, лицо его дернулось в усмешке. Пустельга поспешил поведать об эпопее с ключами. Орловский кивнул:

– Все гениальное просто. Ну, спасибо, что зашли, а то я уже скучать начал. Сидишь как в камере… Кстати, гражданин Сорок Первый, что с нашим врачом?

– С Любовью Леонтьевной? – Сергей усмехнулся. – Говорят, исчезла. Ищут…

Симпатичная длинноносая девушка действительно исчезла из больницы. Шум начался немалый, даже товарищ Иванов был, похоже, обеспокоен…

– Ай-ай-ай, проморгали! И за что вам паек дают? А я вот сижу и думаю, что бы еще сделать для родной власти и ее славных органов!

Зэк шутил, но тон не вызывал сомнений в его отношении и к первой, и ко вторым. И Пустельга решился:

– Можете, Юрий Петрович-Усмешка мгновенно погасла, сменившись недоверчивой гримасой.

– Бомбу предложите с балкона кинуть, гражданин майор?

Зэк не верил. Наверно, и Сергей на его месте не поверил бы ни «малиновому», ни «лазоревому». Но выбора не было.

– Нет, с бомбой подождем. Для начала выслушайте меня. Только не перебивайте…

Орловский подумал, кивнул и достал папиросы, приготовившись слушать. Сергей, не выдержав, тоже закурил и начал рассказ – с самого начала, с того январского дня, когда он очнулся в ленинградском госпитале. Ему казалось, что придется говорить долго, много часов, но история вышла не такой и длинной – всего на три папиросы. Может, помогла привычка докладывать: четко, без лишних эмоций, по пунктам.

Зэк слушал, не поворачивая головы, внешне никак не реагируя. Наконец, когда Пустельга закончил, он медленно повернулся.

– Все? – Его глаза смотрели на Сергея испытующе, без тени улыбки.

– Вроде…

Он хотел добавить, что все сказанное им – правда, но сдержался. Ни к чему. Если Сорок Третий не поверит, то переубедить его будет трудно.

– Артамонова… Нет, не помню… – Сорок Третий покачал головой. – Все из головы вышибли… Сергей Павлович, вы сами видели мои… документы?

– Удостоверение, выписка из приказа, фотографии… – кивнул Пустельга. Видел. Все подлинное, но я заметил… Там нет послужного списка, кроме того, в приказе не сказано, что вы имели какое-то звание до майорского. Просто: Орловскому Юрию Петровичу присвоить…

– Так-так… – оживился зэк. – Значит, все-таки липа!

– Не совсем. Как я понял, вас каким-то образом использовали в операции на Якше. Туда вас повезли в форме сотрудника НКВД и с документами – чтоб не возникало лишних вопросов. Одно дело – зэк на секретном объекте, другое просто очередной «малиновый». Так иногда делают. Заодно можно потом скомпрометировать человека… Ну а насчет остального… Операция, насколько я знаю, закончилась полным провалом, вы попали сюда…

– Точно! – хмыкнул Сорок Третий. – Ни черта у вас не вышло!

– У них, – тихо поправил Сергей, – у них не вышло…

Орловский удивленно поглядел на своего собеседника, затем медленно кивнул:

– Хорошо, Сергей Павлович. У них не вышло. С вами, ясное дело, поступили по-скотски, чего и следовало ожидать. Черт вас понес в ГПУ!

Пустельга пожал плечами. Он и сам думал об этом.

– Вы – сын генерала, Юрий Петрович, я – сын рабочего-большевика.

– Уели. – Зэк негромко рассмеялся. – Что-то во мне классовая непримиримость разыгралась… Рефлексировать, пожалуй, не стоит, меня больше интересует ближайшее будущее. Значит, думаете, что после этой… операции вы, я и Артамонова пойдем на распыл?

Пустельга кивнул. Зэк хмыкнул и поглядел вниз:

– Не стерегут? По всем правилам провокации, вы должны предложить побег. Птица-тройка, верные друзья с мушкетами, укромный домик среди леса…

Пустельга не обиделся: именно так и делалось. К тому же он чувствовал: зэк все-таки поверил ему, слова о провокации – лишь горькая шутка.

– Вы знаете, а я бы рискнул. – Орловский вновь поглядел на темные кроны под окнами. – Как думаете, поймают?

– И очень быстро. К тому же уходить придется вдвоем – Артамонову с нами не пустят. Я даже не знаю, где она сейчас.

– Да… – Зэк задумался. – То, что я ее не помню, не превращает меня в свинью. Бросать человека нельзя… Черт, ну почему она не скрылась, не спряталась?

– По-видимому, из-за вас, – тихо проговорил Сергей. Орловский резко повернулся, словно желая ответить, но в последний момент сдержался.

– У меня нет плана. Никакого, к сожалению, – продолжал Пустельга. Собственно, я и рассказал вам все, надеясь, что вы подскажете…

– Опираясь на мой опыт врага народа, – вздохнул Орловский. – Нет, не выйдет… Сергей Павлович, вы говорили, что в такой момент Виктория Николаевна не будет зависеть от этой банды? Значит, она сможет что-то сделать?

– Да, мне так показалось, – кивнул Пустельга. – Иначе с нею не стали бы так церемониться. Допустим, у нее какие-то способности… Ну вроде как у меня… Зачем вся эта игра? Ее привезут и скажут: делай! Иванов работает с ней так… – Пустельга на миг задумался, – как работают с ненадежным агентом, которого срочно нужно отпустить за границу… Тогда кого-то оставляют заложником и, естественно, обещают – все, что угодно… Он замолчал. Вокруг стояла тишина, лишь где-то вдали слышался шум поезда. Дорога проходила в нескольких километрах южнее. Пустельге внезапно представилось, как они спускаются вниз, быстро идут лесом к железке, вскакивают на грузовую платформу… Нет, ерунда, такое удается только в кино. К тому же зэк прав: оставлять Викторию Николаевну нельзя. Если они исчезнут, Иванов не отпустит ее, это очевидно. Что же оставалось? Пропадать всем вместе?

– А по-моему, вы решили верно, – внезапно заметил Орловский. – Вы правы, пусть пока игра идет по их правилам. Хотя… – он усмехнулся, – нет, шалишь! Правила мы уже нарушили! Разве нет?

Сергей кивнул: кое-что шло явно не по сценарию Иванова. Любитель темноты не предусмотрел ни Карабаева, ни разговора с Фраучи, ни этой беседы на темном балконе.

– Этот… как вы его там назвали? Агасфер?

– – Агасфер. – Странное прозвище запомнилось.

– Агасфер… Он уверен, что вы – толковый контрразведчик, я – опасный враг, а Виктория Николаевна способна его обыграть. Так? Почему же нам ему не поверить? Значит, еще ничего не решено? Ведь что получается: этот Иванов, он же Агасфер, – помощник Сталина?

Пустельга кивнул.

– Величина огромная, ему положено целыми наркоматами ворочать, а он чем занят? Одним зэком! Я же не Бухарин, не Тухачевский! Тогда почему?

– Похоже, вы сумели взять его за горло. – Сергей сам уже думал об этом. Такое внимание к номеру Сорок Третьему – явно неспроста.

Орловский поглядел на свою руку, затем резко сжал пальцы в кулак:

– Ну так почему же он думает, что я его отпущу?

– Из-за нее, Юрий Петрович, – неохотно ответил Пустельга. – Похоже, на это весь расчет… Из-за Виктории Николаевны…

По лицу зэка прошла судорога, но он сдержался:

– Но ведь такое могли сделать и раньше! Могли – но не вышло… Знаете, Сорок Первый, я почему-то верю, что у этих гадов не выйдет… В чем-то они уже ошиблись… К тому же… Я очень хочу все вспомнить – и вновь стать самим собой…

– И поменять палату на камеру?

– Пусть. – Зэк упрямо качнул головой. – Надоело быть половиной человека. А к стенке поставят… Знаете, я где-то слышал: лучше ужасный конец, чем ужас без конца…

– Это сказал Маркс, – улыбнулся Сергей.

– Правда? Не иначе, процитировал… Дело, Сергей Павлович, не во мне. Дело в вас и в Виктории Николаевне. Тут бы что-то придумать… Слушайте, гражданин майор, может, вам лучше просто скрыться? На черта вам эта публика? Или по работе соскучились: допросы, обыски, очные ставки?

И вновь Пустельга не обиделся: несмотря на тон, в голосе зэка было сочувствие. Странно, ведь для Сорок Третьего он, майор госбезопасности, не тот, кому сочувствуют…

– Очень соскучился, – в той же манере подтвердил Сергей. – Но дело не только в этом… Я не хочу превращаться в упыря. Вы правы, лучше ужасный конец…

– Это Карл Маркс прав, – скривился Орловский. – Сергей… Простите, Сергей Павлович, а вы не переусердствовали? Упыри, ведьмы, волколаки… У вас резцы, часом, не заострились?

Пустельга не принял шутки:

– Юрий Петрович, дело не в названиях. Если человек теряет память, начинает бояться солнечного света, не может есть нормальную пищу, у него меняется весь организм, – это что? Назовите болезнью – легче не станет.

– «Горе, малый я не сильный! Съест упырь меня совсем, если я земли могильной сам с молитвою не съем…» Извините, гражданин майор, на Пушкина потянуло. По-моему, вас просто пугают. Больного легко испугать. А вы не боитесь другого: вылечитесь, вернется память, и вы вспомните нечто такое… Этакое… Не зря же вас – во всесоюзный розыск! Как бы нам вдвоем к стенке не стать. Два брата-акробата…

– Зато это буду я. Настоящий. Хоть узнаю, за что придется умирать…

Он произнес это как можно тверже, убеждая то ли собеседника, то ли самого себя.

– Браво, майор! – усмехнулся зэк. – Подписываюсь. Слушайте, у меня появилась бредовая идея. Если эта сволочь Агасфер вам доверяет, то, наверно, вас не обыскивают…

Пустельга удивился:

– Нет… Вроде нет…

– Тогда все просто. Будете меня конвоировать, если придется, захватите лишний револьвер. После гипноза – или что там со мною сотворят попробуйте мне его перебросить. Вдруг получится – по крайней мере, буду сам себе хозяин…

Пустельга задумался, план зэка был не столь уж бредовым. Конечно, одного револьвера мало. Но если подумать…

– Вот что, – решил он, – против Иванова револьвер не поможет, вам его вытащить не дадут. Я попытаюсь придумать что-нибудь получше. А пока… Хотите профессиональный совет?

– Еще один? – заинтересовался Сорок Третий. – Как с ключом?

– Совершенно верно. После того как вам дадут лекарство… Или после сеанса гипноза – как получится – вы, вне зависимости от результата, симулируете плохое самочувствие… Если что, я смогу подтвердить – как эксперт. Вас возвращают в палату. Если память вернется – берете ключ и исчезаете. Главное – вернуться в палату…

– Ага, – подумав, откликнулся Орловский, – недурно. Тогда уж, наверно, я буду знать, куда сматываться… А вы? А Виктория Николаевна?

Сергей не ответил. Об этом думать не хотелось, по крайней мере пока. Он тоже может симулировать – и бежать вместе с Орловским. В этом случае Виктории Николаевне не поможет никто…

…Пустельга долго не мог уснуть, еще и еще раз вспоминая минувший день. Хорошо, что он поговорил с Сорок Третьим! Его собственное положение показалось внезапно не таким безнадежным. Он должен снова стать прежним вспомнить, а уж тогда решить, что делать дальше. Забыть, простить и служить Агасферу – или узнать, кто убил Веру Лапину, что случилось с Михаилом Ахилло, с ним самим… Узнать – а затем…

Сергей поймал себя на мысли, что рассуждает как самый настоящий изменник. Хотя кому он изменил? Стране, которую присягал защищать? Или этим штукарям, боящимся дневного света и убивающим невинных? Его искалечили, загнали в угол – и что? Ждут благодарности? То, что делает он, – лишь самозащита. Пока, во всяком случае. А там – а там он попытается разобраться…

День прошел тихо. Пустельга ждал вызова ближе к вечеру, но стрелки часов уже приближались к полуночи, а Иванов так и не вспомнил о нем. Сергей подумывал вновь сходить за ключами и навестить Орловского, но около половины первого в дверь постучали. В палату заглянула растерянная физиономия охранника – из тех, что сторожили Сорок Третьего. Верзила, торопливо козырнув, сообщил, что «товарища старшего лейтенанта госбезопасности» срочно вызывают к телефону.

Его провели в один из пустых кабинетов. Трубка лежала на столе, охранник кивнул и поспешил выйти, плотно закрыв дверь.

– Павленко слушает!

– Сергей Павлович, это я. Узнали? Да, конечно же, Пустельга узнал этот голос. «Это я» означало, что товарищ Иванов не желает, чтоб его фамилию упоминали по телефону.

– Так точно. Узнал.

– Кое-что изменилось. Вы будете нужны. Машина уже выехала. Какая фамилия у вас в удостоверении? Павленко?

Пустельга поразился: такого вопроса он ожидал менее всего. Похоже, что-то действительно случилось, иначе товарищ Иванов не стал бы спрашивать такое. Забыл? И зачем ему удостоверение?

– Так точно. Павленко Сергей Павлович. Ленинградское Управление госбезопасности…

– Номер, пожалуйста…

Сергей еще более удивился. Удостоверение осталось в нагрудном кармане гимнастерки, но свой номер он, конечно, помнил.

Иванов попросил назвать каждую цифру отдельно, поблагодарил и, не объясняя ничего, повесил трубку.

Оставалось вернуться в палату, сбросить халат и переодеться в форму. Зачем требовалось удостоверение, Сергей сообразил быстро: ему должны выписать пропуск. Раньше обходились без этого. Куда же его повезут? А главное – что случилось с Ивановым? Голос его оставался прежним – ровным и спокойным, но Агасфер волновался. Пустельга наконец-то смог почувствовать что-то похожее на человеческие эмоции. Странно, но сам Сергей был спокоен. Хуже ему не станет, а для того чтобы поставить к стенке, не требуется номер удостоверения.

Машина пришла быстро. Это было не обычное черное чудовище с занавесками на окнах, а маленькое светлое авто неизвестной Сергею марки. Сопровождающие тоже оказались другими – . в светлой форме с малиновыми петлицами, но без обязательной эмблемы со щитом и мечом. Тут-то и понадобилось удостоверение. Его рассматривали минуты три, столько же ушло на сличение фото с оригиналом. Наконец последовало: «Пожалуйста, в машину, товарищ майор», и авто помчалось прямиком к Столице.

Окошки не занавешивали, и Пустельга мог без препятствий изучить маршрут. Скоро он понял: машина едет в Центр. На Лубянку? Перспектива попасть в Большой Дом на миг испугала, но Сергей рассудил, что туда бы его отвезли без излишних формальностей. К тому же вежливые ребята в светлой форме явно служили не у Ежова. Это были и не «лазоревые», тогда кто же? Переехав знакомую реку, возле которой Пустельга встретил Карабаева, авто въехало на площадь имени Железного Феликса, тут же свернув на одну из небольших улочек. Значит, не в Большой Дом? Тогда куда же? Ответ Сергей уже знал: если не на Лубянку, то вариант был лишь один – Главная Крепость, сердце Столицы.

Он не ошибся. Мелькнули высокие, освещенные прожекторами башни Исторического музея. Мавзолеи, строй темных елей за ним… Машина приблизилась к воротам Спасской башни: они были открыты, рядом темнели фигуры охранников. Авто затормозило, вновь настал момент предъявления документов. На этот раз их разглядывали не столь тщательно, зато долго сверялись со списком. Наконец старший караула кивнул, и автомобиль неторопливо въехал в освещенный неяркими лампами проезд.

Теперь ехали недолго. Авто затормозило у высокого четырехэтажного здания. Пустельга еще ни разу не бывал в Главной Крепости, поэтому не мог сообразить, куда его привезли. Комендатура? Главная резиденция товарища Иванова? ' Парни в светлой форме проводили Сергея до подъезда, где уже ждали крепкие ребята из внутренней охраны. Удостоверение вновь пошло ходить по рукам, снова список, затем один из караульных снял трубку черного телефона и тщательно, по буквам, передал фамилию «майора Павленко», а также номер документа. Похоже, все сошлось, поскольку Пустельге предложили сдать оружие и пройти наверх. Обыскивать не стали, но внимательные глаза охраны, казалось, просветили Сергея насквозь. Он спокойно ждал, скоро все разъяснится.

Лестница, коридоры – и всюду охрана, похожие, словно близнецы, рослые парни в такой же форме, с петлицами без эмблем. Сергей внезапно подумал, что на всей территории СССР это, пожалуй, единственное место, куда нет доступа ни «малиновым» из Большого Дома, ни «лазоревыми из госбезопасности. Крепость – и достаточно неприступная. К кому же его ведут?

Третий этаж, длинный коридор, потертая ковровая дорожка под ногами… Возле одной из дверей сопровождающие остановились. Старший кивнул, и Пустельга, осторожно постучав, надавил на ручку.

К его удивлению, он оказался в квартире. С порога Сергей почувствовал запах тушеного мяса – где-то рядом находилась кухня. В маленьком коридоре едва помещалась вешалка, с которой свисали две одинаковые серые шинели. Тут же стояли сапоги – невысокие, с мягкими голенищами. Под небольшой лампой на стене висела цветная вырезка из «Огонька» – «Бурлаки на Волге» Репина.

Пустельга хотел было кашлянуть, дабы обратить на себя внимание, но тут послышались негромкие шаги. На пороге появился невысокий широкоплечий мужчина в военном кителе без знаков различия. Редкие рыжеватые волосы, пышные усы, оспинки, покрывавшие морщинистое лицо… На Сергея в упор взглянули небольшие желтые глаза. Пустельга почувствовал, как у него перехватило дыхание.

– Вы… майор Павленко? – Этот голос нельзя было спутать ни с чьим другим.

– Так точно… товарищ Сталин!

Пустельга еле смог выговорить эту короткую фразу. Вот, значит, куда он попал! Высоковато, падать будет больно…

Желтые глаза, не отрываясь, глядели на Сергея. Наконец последовал кивок.

– Проходите, товарищ Павленко. Он оказался в небольшой комнате, уставленной разностильной мебелью с жестяными казенными номерками. Книжный шкаф, небольшой стол… На стенах – снова вырезки из «Огонька», на этот раз в простых деревянных рамочках.

– Садитесь…

Пустельга присел на стул с высокой резной спинкой. Глаза замечали каждую подробность, но мозг пока еще отказывался работать. Слишком неожиданным оказался такой поворот. Что от него хотят? Что надо Вождю Всех Народов от липового «майора Павленко»?

– Вы ужинали? – Под густыми усами промелькнула легкая улыбка. – Я лично поздно ужинаю, товарищ Павленко. Вы едите лобио?

– Не знаю… товарищ Сталин. Я… уже ужинал…

Слова рождались сами собой – автоматически. Растерянность не исчезала, все вокруг происходило словно не с ним. Что нужно от него желтоглазому Вождю?

– Жаль, что у товарища Павленко нет аппетита, – Сталин сделал быстрый жест, словно подчеркивая свои слова, – мои наркомы обычно отвечают иначе. Но товарищ Павленко еще не научился необходимой гибкости в подобных вопросах. В дальнейшем, товарищ Павленко, всегда отвечайте на такие? вопросы положительно.

Трудно сказать, шутил ли Вождь. Он улыбался, но глаза глядели серьезно, внимательно. Пустельга! молчал. Отвечать что-либо, к примеру «так точно», было еще большей глупостью.

– Хорошо, – вновь последовал резкий жест. Товарищ Павленко не любит кавказскую кухню. Мы учтем это важное обстоятельство…

Сталин встал и, быстрым движением усадив вскочившего Пустельгу, неторопливо прошелся по комнате, остановившись у высокого, закрытого темной шторой окна.

– Вас рекомендовали как серьезного специалиста. Как одного из лучших специалистов в СССР. – Сталин говорил не оборачиваясь, тон был спокойным, невозмутимым. – Я попросил бы вас, товарищ Павленко, оказать нам профессиональную помощь. Вы согласны?

– Так точно, товарищ Сталин. – Переспрашивать Сергей не решился. Похоже, он нужен Вождю для того же, что и его помощнику.

– Хорошо…

Сталин подошел к столу и высыпал из папки несколько десятков фотографий старых, пожелтевших.

– Рассортируйте их, товарищ Павленко. Живых – отдельно, мертвых отдельно. Или вы можете еще что-нибудь?

Фраза покоробила, Сергею внезапно показалось, что он попал в морг. Но эмоции следовало забыть – по крайней мере на время.

– Товарищ Сталин, я могу попытаться определить, где кто находится. Далеко или близко.

– Очень хорошо… – Желтоглазый удовлетворенно кивнул и пододвинул стул. Располагайтесь, товарищ Павленко. Курить будете?

– Да… – Без папирос работалось трудно, но Пустельга вдруг сообразил, что не захватил с собою курева. Он с сожалением вздохнул, но тут широкая, покрытая рыжими волосами рука бесшумно положила рядом с ним пачку «Казбека». Сергей тут же закурил, лишь после сообразив, что забыл поблагодарить. Впрочем, хозяин квартиры, похоже, не обратил на это никакого внимания…

Работа была знакомой – взгляд в глаза, ощущение эха – дальнего, если человек где-то на краю земли, погромче, если близко, – или звенящая пустота, когда изображенного на снимке уже нет в живых. На фотографиях были, как правило, незнакомые лица – мужские и женские, снятые много лет назад. Почти все уже прожили свое, и Пустельга вновь ощутил себя служителем покойницкой. Несколько раз встретились люди известные: Пустельга узнал Дзержинского, Зиновьева, Плеханова. Таких смело можно было класть в «морг», но Сергей не пропускал и этих. Он – эксперт, его дело определять. Фотографии самого Сталина встречались часто, но, как правило, слишком маленькие, работать с которыми Сергей не умел. Такие пришлось откладывать отдельно.

Сталин стоял за спиной, не мешая и не вмешиваясь. Казалось, он наблюдает за изысканным пасьянсом: жив – где-то близко, жив – где-то далеко, мертв, мертв, мертв… Фотографий оказалось много, пару раз Сергей делал перерыв: уставали глаза. Когда он прикрыл веки в очередной раз, то та же рука поставила на стол чашку крепкого кофе. На этот раз Пустельга не растерялся и вежливо поблагодарил.

Последней в стопке оказалась фотография Сталина, часто публиковавшаяся в книгах и прессе, – молодого семинариста с шарфом вокруг шеи. Следовало положить ее в «жив-близко», но добросовестность взяла верх, и Сергей внимательно вгляделся в знакомое лицо. Рука уже укладывала снимок в нужную стопку, и тут Пустельга сообразил, что с фотографией что-то не так. Впрочем, подумать об этом можно было и после.

– Готово, товарищ Сталин! – Майор встал, ожидая дальнейших распоряжений.

Желтоглазый не спешил. Небрежно переворошив тех, кто был близко, он быстро перебрал находившихся вдали, а затем тщательно, не спеша принялся разглядывать снимки из третьей стопки. Пару раз Вождь удовлетворенно хмыкал, а однажды переспросил Сергея: «Вы уверены?» – после чего удовлетворенно усмехнулся и погладил усы…

Пустельга стоял по стойке «смирное, пытаясь вспомнить свои ощущения. Со снимком молодого семинариста что-то не так! Наконец он понял: у тех, чьи фотографии Сергей рассматривал в их присутствии, эхо громче. Тот, кто когда-то носил шарф, был близко, но не рядом… И еще одно удивило: ни на одной из фотографий он не заметил Ленина – ни на больших, ни на маленьких…

– Оч-чень хорошо, товарищ Павленко! – констатировал наконец желтоглазый. Те, кто вас рекомендовал, не ошиблись. А теперь – как насчет лобио?

И тут Пустельга понял, что совершенно не может есть. Наверно, вид у него стал совсем растерянным, поскольку хозяин смилостивился:

– Не будем превращать лобио в Демьянову уху… – Товарищ Павленко, может, вам вызвать врача? Вы мне сегодня еще понадобитесь…

Вначале Пустельга не сообразил, при чем тут врач, затем понял: Вождь, конечно же, знает о его болезни, может, даже больше, чем он сам…

– Товарищ Сталин, – Сергей действительно немного устал, – мне бы еще кофе. И посидеть в темноте…

– Вас проводят… Отдохните…

Сергей не помнил, как оказался в коридоре. Безмолвные охранники быстро провели его в маленькую комнату, усадив в глубокое мягкое кресло. Тут же появилась большая чашка ароматного кофе, пачка «Казбека» и зажигалка. Сергей остался один…

Кофе помог – усталость быстро прошла, только в затылке по-прежнему гудело. Похоже, он справился. Собственно, работа оказалась несложной, она больше походила на небольшой зачет перед чем-то важным. Что ж, зачет он сдал. Удивил странный прокол со снимком семинариста. Выходило нечто странное. Пустельга, конечно, мог и ошибиться, но, вновь и вновь вспоминая то, что чувствовал, глядя на снимок, он был теперь почти уверен: сбоя нет. Итак, бывший молодой семинарист – не очень далеко, похоже, в самой Столице. Кто же стоял рядом с «майором Павленко»? Еще одна загадка, словно Сергею не хватало прежних…

За ним пришли где-то через час. Вновь, не сказав ни слова, парни в светлой форме провели Сергея в дальний угол коридора. Опять дверь – на этот раз побольше, двустворчатая, за нею – огромный кабинет, целый зал с длинным столом, покрытым зеленой материей. Охранник провел Пустельгу к одному из стульев. Сергей уже собирался присесть, когда заметил прямо перед собой несколько десятков фотографий. Итак, он снова понадобился…

На этот раз фотографии были новые и совершенно сходные, одного размера. Сходство было и в другом:

на всех снимках – военные, все в немалых чинах, от капитана и выше. Удивило и другое: многие фотографии оказались со следами клея и присохшей бумаги. Их откуда-то вырвали – с «мясом», второпях. Сергей начал неторопливо складывать снимки В стопку, готовясь к работе, и тут его осенило: фотографии вырвали из личных дел! Если так, то в Главной Крепости действительно очень спешили. Что же случилось?

Взгляд в глаза, ожидание – и звенящая пустота. Изображенный на первом снимке комбриг был мертв… Следующий… еще один… Из одной стопки снимки переходили в другую – живых не было…

Пустельга прикрыл глаза, ожидая, пока стихнет бешеное биение пульса в висках. Все-таки устал:

фотографиями он не занимался уже с месяц, а то и больше. Похоже, все мертвы… Вот почему его вызвали сюда! Случилось что-то очень плохое, и Вождь желает узнать, уцелел ли хоть кто-нибудь. Значит, война? Или просто крупная катастрофа? Но тогда почему только военные – разных званий, разных родов войск…

Последняя фотография легла поверх стопки. Мертвы… Все…

– Товарищ Павленко… – Он не помнил, сколько просидел за покрытым зеленым сукном столом. Голос желтоглазого заставил очнуться.

– Товарищ Сталин! – Сергей сказал это, по-видимому, излишне громко, поскольку Вождь поморщился, сделав резкий жест рукой. Пустельга растерянно умолк.

– Живые есть? – Голос был прежний – спокойный, но какой-то усталый.

– Нет… Никак нет, товарищ Сталин. Все… Он не стал договаривать. Желтоглазый кивнул и медленно прошелся по кабинету.

– Товарищ Павленко… – Он помолчал, словно раздумывая, затем повторил: Товарищ Павленко, сейчас здесь состоится совещание. Ваша задача определить, что будут чувствовать те, с кем я буду говорить. Можете определить, когда человек лжет? Или боится?

– Да… Так точно…

– Тогда приступайте…

Сталин кивнул на конец стола. Пустельга присел, молчаливый охранник тут же положил перед ним стопку бумаги и остро очиненные карандаши. Очевидно, на этом месте обычно сидел стенографист. Что ж, дальнейшее Сергей уже представлял: Сталину будут докладывать о тех, чьи фотографии майор только что рассматривал.

– Не вставайте, не поднимайте головы… – услышал он голос желтоглазого. Сергей кивнул, и тут в кабинет вошли двое – высокий, в военной форме, и маленький, в знакомом мундире НКВД. Пока Сталин здоровался с каждым из гостей, Пустельга внимательно рассматривал пришедших. Высокий носил нашивки командарма. Ему было под пятьдесят, седина покрыла виски, но держался он ровно и прямо. Чувствовалась давняя, неистребимая гвардейская выправка. Сергей попытался «послушать» незнакомца и сразу же почувствовал волнение. Военному явно не по себе, хотя по лицу и не скажешь. Да, он волновался, ему было страшно, но Пустельга ощутил и другое – твердую, бескомпромиссную решительность, куда более заметную, чем страх.

Сергей перевел взгляд на низенького и невольно ахнул: за столом, чуть сгорбившись и пряча взгляд, сидел сам железный сталинский нарком товарищ Ежов. Сергей подумал, что тому, вероятно, тоже не по себе, и тут же удивился. Николаю Ивановичу было, конечно, страшновато, но главным чувством, обуревавшим коротышку, оказался не страх, а радость. Точнее злорадство, глубокое, искреннее, рвущееся наружу…

– Почему пришли вдвоем? – Вопрос прозвучал резко и неожиданно. Ежов дернулся, военный чуть приподнял голову.

– Развели коллегиальность… – Желтоглазый говорил, не глядя на собеседников, и Пустельга сообразил, что и Сталину не по себе. Он сердится – но не на гостей, а на кого-то другого.

– Товарищ Сталин… – военный встал, посмотрев в сторону отвернувшегося Вождя, – у нас срочная информация об Особой Южной группе.

– У кого это – «у нас»? – буркнул желтоглазый, но командарм продолжал:

– Час назад связь с группой прервалась. По данным авиаразведки… – он на секунду замешкался, – да, по последним данным авиаразведки, Южная группа перестала существовать…

Пустельга почему-то ожидал, что Вождь взорвется гневом, но этого не случилось. Он лишь бросил:

«Так…» – и вновь умолк. Военный перевел дыхание И продолжил:

– По этим же данным, в районе проведения операции произошел невиданной мощи взрыв… Порядка пятидесяти килотонн… Сейчас делаются попытки установить связь с теми, кто мог уцелеть…

– Садитесь, товарищ Кадочников. – Сталин медленно повернулся и кивнул коротышке: – У вас есть что добавить по сути, товарищ Ежов?

– Да! Так точно! – «Железный нарком» вскочил, чуть не опрокинув стул. Товарищ Сталин! Налицо явное вредительство! Преступное вредительство! Повлекшее за собою…

– Не кричите! – Нарком действительно почти кричал. Замечание желтоглазого заставило его несколько понизить голос, но не тон.

– Мы… я… предупреждали о неготовности операции! Это была явная авантюра, не вызванная интересами нашего советского государства…

Стало ясно, отчего коротышка злорадствовал. Сейчас он назовет виновного, что для «железного наркома» важнее гибели тысяч солдат и командиров неведомой Сергею Южной группы.

– Говорите конкретнее. – Сталин поморщился и отвернулся. Ежов набрал в легкие воздуха и выпалил:

– Виновным за провал операции является лично товарищ Иванов. Именно он настоял на ее проведении, несмотря на неготовность и… и… ненужность ее для нашего государства…

Пустельга чуть не присвистнул: так вот почему любитель темноты волновался! Выходит, есть от чего!

– Что скажете вы, товарищ Кадочников? Командарм встал и еле заметно пожал плечами:

– Генштаб был фактически отстранен от контроля за операцией. Я военный и не могу обсуждать политические решения… но с военной точки зрения операция подготовлена из рук вон плохо. Товарищ Иванов действительно взял на себя полную ответственность…

– Садитесь, товарищ Кадочников… – Сталин, медленно пройдясь вдоль стола, присел сам. – Подготовите подробный доклад… Как вы считаете, товарищ Кадочников, дальнейшие попытки провести подобную операцию имеют смысл?

– С военной точки зрения – ни малейшего, товарищ Сталин. – Кадочников говорил спокойно, но Сергей чувствовал, насколько тот волнуется. Возможны, конечно, другие причины, мне лично неизвестные… Но эта операция и так заставила отложить разработку Большого плана…

– Да, вы, пожалуй, правы… – Сталин достал пачку «Казбека» и не торопясь закурил. – Большой план не может ждать, товарищ Кадочников… Ваши соображения остаются прежними?

– Так точно! – Сергей почувствовал, что командарм ощущает огромное облегчение, точно сбросив с плеч тяжелый ненужный груз. – Генштаб считает, что скрытую мобилизацию можно начать через полтора года…

– Осенью тридцать девятого? – уточнил Вождь.

– Так точно. Мы сможем рассчитывать минимум на триста стрелковых дивизий, три десятка механизированных корпусов, десять корпусов воздушного десанта. В этом случае Генштаб ручается за успешное выполнение Большого плана.

– Срок готовности? – Сталин достал маленький исток бумаги и что-то записал, вычеркнул, затем записал снова.

– Конец – начало сорок второго года, товарищ Сталин…

– Не позже лета сорок первого… – Желтоглазый провел под написанным жирную черту. – Ориентировочно – июль. Времени мало, поэтому мы уже в этом году начнем скрытый перевод экономики согласно мобилизационному плану. Но об этом мы поговорим на Политбюро… Товарищ Кадочников, как идут работы над проектом «Иванов»?

Знакомая фамилия заставила Пустельгу удивиться. Ежов вскочил, но тут же поспешил вновь присесть. Похоже, с нервами у карлика было не все в порядке.

– Комиссия считает, что необходимым требованиям отвечает машина конструктора Сухого, – невозмутимо ответил командарм. – После доработки самолет можно запускать в серию. Мы рассчитываем на пятьдесят тысяч машин…

– На сто тысяч, – поправил Сталин. – А лучше – сто двадцать. Летчиков мы подготовим. Наши «Ивановы»… – он засмеялся и поправил сам себя: – наши советские «Накадзимы» должны нанести сокрушительный удар…

– При условии чистого неба, – негромко добавил Кадочников.

– Мы обеспечим самолету товарища Сухого чистое небо, – кивнул Вождь. Удар будет внезапным, как и следует из нашей военной доктрины… Товарищ Ежов, вы можете ручаться, что к моменту осуществления Большого плана в стране не возникнет непредвиденных осложнений?

– Так точно! – Голос Ежова фальцетом резанул по ушам. – Можете быть уверены, товарищ Сталин, наши чекисты с вашим именем на устах…

Резкое движение руки – Сталин приказывал наркому замолчать. Пустельга же заметил, что ежовский крик выражал не уверенность, а страх, растерянность, почти отчаяние.

– Лучше скажите, как долго вы будете ловить «Вандею»?

Пустельга вспомнил: в Ленинграде часто говорили о неуловимой подпольной организации. Намекали даже, что именно из-за нее был снят начальник областного управления НКВД…

– Расследование по делу «Вандеи» успешно завершается, – продолжал Ежов, рискуя вновь сорваться на крик, – следствие выявило широкую сеть заговорщиков внутри Главного Управления и в областных центрах. В настоящее время враги народа…

– НКГБ считает иначе… – Сталин махнул рукой на разом побледневшего наркома и усмехнулся. – Как видите, товарищ Ежов, польза от параллельных структур очевидна… Слушайте приказ: следствие по делу «Вандеи» прекратить, документы сдать в архив… Как поняли?

На Ежова было жалко смотреть. Он словно стал еще меньше, рискуя свалиться со стула на пол. Маленькое личико побелело, затем пошло синевой.

– Доигрались, – Сталин покачал головой, – десяток умных врагов два года водит вас за нос! Пинкертоны хреновы…

В кабинете стало тихо. Сталин, несмотря на ворчливый тон, почему-то не выглядел недовольным. Военный оставался спокоен, что же чувствовал товарищ Ежов, было понятно и без особых способностей «майора Павленко».

– Можете идти, – наконец бросил Сталин. – О Большом плане поговорим на следующем Политбюро. С Южной группой спешить не будем – подождем, что скажет разведка…

Сталин ждал, пока за гостями закроется дверь. Пустельга тем временем пытался привести мысли в порядок. Итак, произошла крупная военная неудача. И командарм, и Ежов обвиняют в ней товарища Иванова, но Николай Иванович при этом еще и злорадствует… Неизвестный Сергею Большой план очень по душе военному, Ежов же думает совсем о другом – боится, что его аппарат подведет, не справится…

– Докладывайте, товарищ Павленко… Тон желтоглазого не вызвал сомнений следовало отвечать быстро, ничего не скрывая. Пустельга вскочил и, сбиваясь, стал пересказывать свои впечатления. Сталин слушал не перебивая, и Сергей вдруг понял, что настроение Вождя начинает быстро улучшаться.

– Садитесь, товарищ Павленко… Сергей послушно сел. Желтоглазый прошелся по кабинету и вновь открыл пачку «Казбека».

– Курите… Итак, товарищ Ежов не любит товарища Иванова и радуется его неудаче… Товарищ Павленко, в вас не говорит ревность? Вы же сотрудник НКГБ!

Похоже, Вождь шутил, и Сергей решился ответить в том же духе:

– Я в госбезопасности меньше четырех месяцев, товарищ Сталин. Не успел, так сказать, проникнуться нужным духом…

Вождь усмехнулся и неожиданно резко шагнул к Пустельге. Сергей поспешил вытянуться по стойке «смирно».

– Товарищ Павленко… – голос желтоглазого стал мягким и вкрадчивым, – вы в последнее время работаете вместе с товарищем Ивановым. Имеются ли у вас данные, подтверждающие мнение товарища Ежова? Ваши сведения могли бы очень пригодиться правительству. Товарищ Иванов действительно стал часто ошибаться…

Сергей почувствовал, как его бросает в жар. Сталин спрашивает его о Филине-Агасфере! У Пустельги есть что рассказать Вождю! Пусть нет доказательств, но то, что он знает, крайне подозрительно! Вождь должен разобраться! В любом случае Иванова отстранят, значит, можно будет действовать спокойнее, без оглядки на смертельную опасность…

Но радость тут же прошла. Вспомнились слова Агасфера: «Я – псевдоним товарища Сталина». Чего от него ждут? Доноса? Или… саморазоблачения? Лучшей провокации не придумать! Нет, верить нельзя!

Пустельга взглянул прямо в желтые глаза Вождя и отчеканил:

– Никак нет, товарищ Сталин. Ни малейших сведений у меня нет! Товарищ Иванов – преданный партии и Родине работник!

Лицо Сталина стало скучным, он поморщился и, не говоря ни слова, протянул Сергею широкую короткопалую руку…

8. ЧАСОВНЯ СКУРАТОВЫХ

Стук в дверь был громким и настойчивым. Пустельга решил было, что его в очередной раз приглашают на обед, но затем понял: дело в чем-то другом. Стучали слишком сильно, слишком нетерпеливо. Ему приходилось присутствовать при арестах, и теперь разом вспомнилось: кулаки бьют в дверь, затем в ход идут приклады…

– Да, войдите!.. – Сергей встал, зачем-то одернув халат. Неужели все-таки за ним? На мгновение он ощутил страшную, небывалую слабость, но тут же пришло спокойствие. Зэк из сорок третьей прав, лучше ужасный конец…

Дверь резко распахнулась – похоже, ее пнули ногой, – и в палату ввалились двое рыжих детин в серой форме. Пустельга заставил себя усмехнуться. Он ожидал чего-то подобного – не сегодня, так в ближайшие дни.

– Павленко? – Парень с сержантскими петлицами шагнул вперед и хмыкнул. – А ну, документик!

Сергей не торопясь подошел к шкафу, где висела форма. Он вспомнил о револьвере, но тут же отогнал искушение. С двоими не справиться, а дырявить собственный висок пока еще рано.

– Стой! Сами достанем! – Сержант, похоже, думал о чем-то подобном. Пустельга пожал плечами и отошел в сторону. Детина кивнул, второй парень, шагнув к раскрытому шкафу, принялся, сопя, копаться в карманах гимнастерки.

Стало противно, но Пустельга решил подождать. Почему-то на арест это не походило. Слишком топорно получалось, его вполне могли взять в столовой или на прогулке, когда оружие оставалось в шкафу. К тому же Сергей заметил в петлицах незваных гостей скрещенные топорики. Саперы? Им-то что здесь нужно?

Парень извлек из кармана удостоверение и, не открывая, передал его сержанту. Тот, скривившись, раскрыл его и поднес к глазам.

– Точно, – книжечка полетела на стол, – ну, собирайся, майор, поедешь с нами.

Сергей понял: это не арест. Просто «саперы» привыкли к подобному. Будь он маршалом Советского Союза, с ним разговаривали бы не лучше.

– Не поеду! – Внезапно он почувствовал злость. Если это очередная затея Иванова, то пошел бы он к черту! Пусть сначала разберется с желтоглазым! Напортачил, Филин…

– Еще как поедешь! – ухмыльнулся сержант, и тут их глаза встретились. На миг Сергей удивился: взгляд «сапера» – показался странным, неживым и одновременно знакомым. Вначале он решил, что уже встречал нахального парня, но тут же понял: нет, они никогда не виделись. Просто такие же мертвые, неподвижные глаза он видел каждый раз, смотря в зеркало…

«Сапер», похоже, удивился еще больше. Нахальное выражение мгновенно исчезло с физиономии, руки рванулись к воротнику, застегивая крючок, через секунду сержант уже стоял по стойке «смирно».

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности! Докладывает сержант Рыбин! Имею приказ доставить вас на… – он чуть замялся, – объект…

– «Сапер» секунду подождал, перевел дыхание и виновато проговорил:

– Так что прощения просим, товарищ майор. Не знали… Вы уж не серчайте…

Пустельга хотел было переспросить, но сдержался. Он понял: мертвоглазые признали в нем своего. Сергея передернуло, но спорить не приходилось. Он действительно был таким, как эти…

– Кто приказал? – Вопрос можно было и не задавать, но Пустельге стало интересно, что ответит «сапер».

– Капитан госбезопасности Рощин, – отчеканил Рыбин. – Приказано двигаться немедленно…

Пустельга кивнул. Похоже, костоломы знать не знали никакого товарища Иванова. Странно, почему Агасфер послал на этот раз не своих обычных порученцев – вежливых, немногословных, тактичных? Что-то изменилось? Или после визита «майора Павленко» в Главную Крепость к нему следовало приставить кого-то ненадежнее обычных сотрудников НКГБ?

Парни сообщили, что будут ждать в коридоре. Пустельга быстро переоделся в форму, застегнул ремень и нерешительно взялся за кобуру. Обычно, отправляясь к Иванову, он не брал оружия, но теперь обстоятельства изменились. Сергей, решив, что револьвер не помешает, пристегнул кобуру к поясу и сунул в карман запасную пачку патронов.

«Саперы» явно спешили. Рыбин вежливо намекнул, что они уже опаздывают, но Сергей решил особо не торопиться. Похоже, ничего срочного, просто мертвоглазые слегка напуганы. Вероятно, капитан госбезопасности Рощин не любит шутить…

У палаты Орловского, как обычно, скучали двое «лазоревых». При виде Пустельги в полной майорской форме они неторопливо начали распрямляться. Внезапно один из них, вздрогнув, толкнул второго. Тот недоуменно оглянулся и замер. Теперь «лазоревые» стояли по стойке «смирно», стараясь не дышать. Пустельга удивился, но затем понял: «лазоревые» узнали «саперов». Итак, топорики в петлицах – просто маскарад? Кто же эти парни? Сотрудники НКГБ не боялись «малиновых», не говоря уже о военнослужащих РККА. Кто же мог их напугать? Пустельга вспомнил вежливых ребят из охраны Главной Крепости, но Рыбин с его напарником никак не походили на тех, кто оберегал Вождя. Пустельга невольно усмехнулся: сколько же их, хранителей покоя советского народа! Пауки в банке – зачем это Вождю? Но быть может, желтоглазый прав: недружной сворой управлять легче… Пустельга вновь подумал, что такие мысли тянут на 58-ю с несколькими «хвостами», но почему-то не расстроился. После всего, что случилось, чего от него ждать? Трепетного восторга?

Во дворе стояла машина – синяя «эмка» с номерами Столичного военного округа. Конспирация соблюдалась, начальство «саперов» позаботилось даже о такой мелочи. Сергея усадили на заднее сиденье, сержант скомандовал: «Двигай!» – и шофер, в такой же серой форме, нажал на газ…

Вскоре Пустельга понял, что они едут в Столицу. Это не удивило, озадачило другое: раньше Иванов вызывал его лишь под вечер. Может, Филин наконец-то полюбил солнечный свет? Нет, едва ли. Скорее другое: Агасфер спешит…

Пустельга еще раз вспомнил вчерашнюю ночь, то, чему пришлось стать свидетелем. Да, любая иностранная разведка дорого заплатила бы за подобную информацию! В Главной Крепости явный раскол, товарищ Иванов сцепился с «железным наркомом». Перевес долгое время был, похоже, у Агасфера, но катастрофа с Южной группой изменила соотношение сил. Военные – Сергей вспомнил невозмутимого Кадочникова – склоняются явно не в сторону Филина. Какой-то Большой план… Агасфер, похоже, тормозил его осуществление… Все это крайне любопытно, за единственным исключением: майору Павленко не полагалось знать такое. Даже за крупицу подобной информации люди лишались головы. Итак, если его не ликвидирует Иванов, то об этом позаботится сам Вождь. Кто он для Сталина? Человек, присланный Агасфером случайно, – за неимением другого привлеченный для важной экспертизы. Странно, что Сергея вообще отпустили, не взяв даже подписки о неразглашении. Последнее не радовало, его вполне могут заставить замолчать без всякой бюрократии.

Итак, в Главной Крепости что-то неладно, и Агасфер заторопился. Вот Пустельгу и вызвали средь бела дня, причем не обычные «лазоревые», а наглые «саперы», от вида которых у «гэбэшников» дрожат поджилки. А в самом деле, кто они?

Пустельга, покосившись на сидевшего рядом сержанта, решил рискнуть:

– Товарищ сержант… – Тон был выбран подходящий – Рыбин быстро повернулся, пустые глаза моргнули: «сапер», похоже, окончательно потерял свой кураж. – Я хотел бы обратиться к вашему командованию. Где вы служите?

И тут Пустельга заметил, что «сапер» испуган. Что мог ему сделать Сергей? В крайнем случае – написать рапорт о нарушении субординации. Неужели бравый молодец Рыбин испугался двух нарядов вне очереди?

– Группа «В» отряда «Подольск». Осназ, – быстро проговорил сержант. Товарищ майор, я… извините, не знал, кто вы…

Пустельга не стал успокаивать «сапера» – пусть помучается, авось станет повежливее. Осназ… теперь кое-что стало понятнее. Да, ребята из частей особого назначения церемониться не любят, особенно те, что из «Подольска». Отряд был достаточно известен, конечно, среди своих. Выходит, товарищ Иванов распоряжался и осназом? До этого Пустельга был уверен, что в СССР только один человек мог свободно вмешиваться в дела обоих карательных наркоматов, а заодно и прочих секретных структур. Получалось, таких людей двое – желтоглазый Вождь и… товарищ Агасфер, он же Иванов, он же Филин, он же «псевдоним товарища Сталина»…

Сергей вспомнил тяжелый, внимательный взгляд Вождя, предлагавшего доложить о проступках своего «псевдонима». А ведь Пустельга чуть было не поверил, не пустился в откровенность! «Железный нарком», похоже, так и не раскусил этой игры, надеясь свалить Иванова. Ну и пусть! Пустельге было совершенно не жаль злобного карлика. Пусть получит свое…

Майор поглядел на замершего на сиденье Рыбина, попытавшись понять логику этого недалекого костолома. Сержант был нагл и хамоват, хотя и знал, что его посылают к старшему лейтенанту госбезопасности из Ленинградского Управления. А дальше? Дальше он видит, что Сергей… болен! У «майора Павленко» болезнь Воронина. Конечно, «сапер», сам явно получивший порцию ВРТ, мог посочувствовать, смягчить тон… Вместо этого он испугался! Почему? Вывод один: в Ленинграде есть свой отряд осназа, где служат такие же, как Рыбин и его «коллеги» из группы «В». Сергея «сапер», очевидно, принял за осназовца из Питера! Все становилось понятнее…

Пустельга поглядел в окно, автоматически отметив, что они уже в самом городе. Маршрут напомнил тот, каким его везли в Главную Крепость. Неужели вновь туда? Нет, осназовцев за высокие стены не пускают, Вождь достаточно осторожен. Тогда в Большой Дом? Или в Главное Управление НКГБ?

– …Товарищ майор… – голос сержанта звучал жалко и неуверенно, – вы уж не докладывайте! Мы обычно своих всегда узнаем, а тут – обмишулились…

– Успокойтесь! Не доложу! – Пустельге стало противно. Интересно, почему Осназ комплектуют такими, как Рыбин? По виду – явный штрафник, а то и уголовник, к тому же больной… Впрочем, и тут есть резон: «саперу» терять нечего, да он и не помнит о прошлом! Машина для «спецобработок» и терактов… И трус вдобавок…

Впереди показался мост, за которым возвышались башни Главной Крепости. Автомобиль, недоезжая, свернул влево и помчался вдоль реки. Промелькнул силуэт огромного дома. Пустельга сообразил: это и есть знаменитый Дом на Набережной. Откуда он знал? Может, видел фото в газете? Или это часть «багажа», оставшегося от прежнего старшего лейтенанта?

Через несколько минут автомобиль затормозил. Проезд оказался закрыт. Асфальт на дороге был сорван в нескольких местах, за крепким барьером возились рабочие в темных спецовках. Сергей решил было, что придется ехать в объезд, но произошло неожиданное: двое рабочих резво оттащили в сторону ограждение – Авто проехало несколько метров и вновь остановилось. Шофер Выключил мотор.

– Прошу вас, товарищ майор. – Рыбин уже открывал дверцу.

Значит, и это маскарад вроде саперных петлиц! «Ремонт» нужен для отвода глаз! Да, неплохо…

Пустельга, сопровождаемый «саперами», прошел мимо «рабочих», неумело возившихся кто с ломом, кто с отбойным молотком, и через минуту оказался возле самой набережной. Прямо перед ним темнело забранное толстой решеткой отверстие водостока, справа стояла черная машина с занавешенными окнами, а перед самой решеткой нетерпеливо переминались с ноги на ногу несколько военных в саперной форме. Увидев Пустельгу, один из них – высокий, крепкий, с глубоким шрамом на щеке – шагнул вперед.

– Вы – майор Павленко?

– Так точно, товарищ… – Сергей бросил взгляд на петлицы, – подполковник.

– Удостоверение, пожалуйста. Внимательно осмотрев документ, «сапер» кивнул, затем подбросил руку к фуражке:

– Капитан госбезопасности Рощин. Товарищ майор, вам пакет. Распишитесь и ознакомьтесь.

Начало удивило. Сергей поставил подпись на сопроводительном листке и разорвал конверт. Рощин сделал знак – окружавшие его «саперы» отошли в сторону. Очевидно, заглядывать в подобные документы не полагалось.

Пустельга почему-то ожидал приказа на официальном бланке, но вместо этого перед ним оказался небольшой листок, исписанный аккуратным, красивым почерком. Сергей взглянул на подпись и все понял. Письмо гласило:

«Сергей Павлович!

Надо спешить, посему прошу вас:

1. Спуститься в катакомбы и разыскать там подземную церковь, известную как «часовня Скуратовых». Для этого к вам будет направлен специалист, знающий дорогу.

2. Осмотрите часовню и составьте ее описание, по возможности как можно более подробное.

3. Соблюдайте осторожность, в подземелье возможны сюрпризы.

4. Об исполнении доложите через полковника Рощина. Постарайтесь управиться до вечера. Заранее благодарен. Ваш Иванов».

Пустельга аккуратно сложил письмо и хотел было положить его в нагрудный карман, но вмешался Рощин:

– Товарищ майор, документ следует уничтожить. У вас есть зажигалка?

Пришлось заняться еще и этим. Как только письмо обратилось в пепел, «сапер», удовлетворенно кивнув, обратился к Сергею:

– Я имею приказ оказывать вам всяческое содействие. Может, у вас есть вопросы? Пустельга пожал плечами. Все ясно: спуститься, найти, осмотреть и доложить. А зачем – спрашивать, похоже, бесполезно. Да, товарищ Иванов умел удивить…

– Мы доставили нужного вам человека, – негромко подсказал полковник. Ах да! «Специалист»!

– Кто он, товарищ капитан госбезопасности? Рощин заглянул в маленькую записную книжечку:

– Профессор Белин, архитектор. То есть бывший профессор. Его нам «малиновые» одолжили. Вражина оказался…

Шрам на щеке дернулся – Рощин усмехнулся. Трудно сказать, что повеселило «сапера» – то, что «малиновым» пришлось уступить свою жертву, или превращение профессора архитектуры во «вражину».

Рощин махнул рукой. Дверца автомобиля открылась, выпуская невысокого худого старика в грязной рубашке. «Вражина» с трудом держался на ногах, на изможденном бледном лице темнели кровоподтеки.

«Саперы», взяв бывшего архитектора за плечи, подтащили его поближе, поставив перед майором. Старик медленно поднял голову. Погасшие, казалось, равнодушные ко всему глаза взглянули на Пустельгу.

– Вы профессор Белин?

– Да… Подследственный Белин… гражданин начальник… – Старик говорил тихо, едва выговаривая слова. Сергей повернулся к Рощину:

– Вы полагаете, что ваш… эксперт может пройти хотя бы сто шагов?

– Пройдет! – равнодушно махнул рукой «сапер». – Ему только что сделали укол. Он крепкий…

Пустельга не стал спорить, у осназовца свои понятия о гуманности.

– Скажите, профессор, вы знаете, где находится «часовня Скуратовых»?

– Я… уже во всем признался, гражданин начальник… – так же тихо заговорил Белин. – Я использовал подземные помещения для подготовки тайных складов оружия…

Пустельга невольно отвернулся. Смотреть на бывшего профессора было больно. Похоже, ему крепко досталось…

– Давайте еще раз, – вздохнул Сергей. – Вас как по имени-отчеству?

– Игорь Аристархович, гражданин начальник, – равнодушно проговорил Белин.

– Так вот, Игорь Аристархович, вы не на допросе. Нам нужна ваша помощь. Вы ведь, как я понял, хорошо знаете столичные подземелья?

Белин молча кивнул, все еще не понимая.

– Сейчас мы спустимся вниз, – Пустельга говорил медленно, словно беседуя с тяжелобольным, – вы нам покажете часовню Скуратовых. Это ведь недалеко отсюда?

Игорь Аристархович оглянулся, словно впервые заметив, где находится. Затем вздохнул:

– Да, гражданин начальник. Здесь близко… Он ничего не спрашивал. Старику было все равно. То, что с ним происходило – лишь маленький эпизод на пути в ад…

Полковник Рощин махнул рукой. Один из «саперов» подошел к решетке и, достав ключи, начал отпирать огромный тяжелый замок. Двое «рабочих» принесли фонари, теплые ватные куртки и резиновые сапоги. Похоже, все было приготовлено заранее.

– С вами пойдут еще трое, – сообщил Рощин. – Дорогу помечайте мелом, особенно на поворотах. Вам еще что-нибудь нужно, товарищ майор?

Пустельга оглянулся. Трое «саперов», в том числе сержант Рыбин, уже переодевались, причем вид у них был не особо радостный. Лезть под землю было им как будто не особо по сердцу. На профессора тоже накинули куртку, и он стоял опустив голову, словно происходящее его не касалось. Железная решетка все еще не поддавалась, и к «саперу», ее утиравшему, присоединились еще двое.

– Мне нужна бумага, – решил Сергей, вспомнив приказ Иванова, – листа три. И карандаш.

Подполковник кивнул, через минуту «сапер» принес все необходимое. Пустельга натянул тяжелые резиновые сапоги, накинул куртку. Он был готов.

Замок наконец открылся, «саперы» налегли на решетку, и та со скрипом начала медленно отходить сторону. Пустельга подошел ближе. Из черного отверстия пахнуло сыростью и гнилью. Итак, за решеткой оказался не водосток, а подземный ход, который вел прямо под реку. На миг Сергею стало не по себе, он представил метры воды над головой, но тут же успокоился. Не в его положении бояться. О столичных катакомбах ходили всякие слухи, и было даже интересно заглянуть в черную тьму.

– Пошли!

Пустельга первым шагнул за порог. Шедший за ним сержант включил мощный фонарь. Чуть сзади двое «саперов» вели под руки Белина.

…Ступеньки – старые, разбитые, сложенные из потрескавшихся серых кирпичей. Лестница вела вниз. Стало холодно, вдали слышался негромкий перезвон капель – где-то просачивалась вода. Один из «саперов» чертыхнулся, задев головой о низкий свод.

– Мы правильно идем? – Сергей оглянулся, заметив уходящий влево темный проход.

– Нам прямо, – кивнул Белин, – до большого зала. Там свернем…

Профессор, похоже, немного пришел в себя. Теперь он шел сам, слегка держась рукой за осклизлую стену.

– Вы, товарищ майор, в первый раз сюда спускаетесь? – поинтересовался сержант.

– Наверно. – Сергей на миг задумался. Может, тот, настоящий Пустельга, уже бывал здесь? – А вы здесь бывали?

– Это сколько угодно, – откликнулся Рыбин, – вся наша работа тут. Только мы не здесь спускаемся. Мы вообще в эту часть не заходим.

Вот как? Чем же занимается группа «В» в столичных катакомбах? Будь они саперами, это вполне можно понять. А вот что здесь делать Осназу?

Ступеньки кончились. Впереди был широкий тоннель, который вел по-прежнему вниз. По стенам сочилась вода, на фуражку Сергея упали первые тяжелые капли.

– Игорь Аристархович, а когда эти подземелья появились? – поинтересовался Пустельга.

– Давно, – негромко ответил Белин. – Эта часть прорыта не позже шестнадцатого века…

Сергей хотел спросить зачем, но сдержался: и так понятно. Впереди была Главная Крепость, катакомбы связывали ее с заречной частью города.

– Мы уж насмотрелись, – вмешался Рыбин, – чего здесь только нет! Там, где мы… – он замялся. – Ну, в общем, где наша группа работает, целый этот… застенок имеется. При Грозном, говорят, разбирались с врагами народа…

«Сапер» хохотнул, Сергею стало не по себе. Похоже, спецгруппа занималась чем-то аналогичным.

– Да… – откликнулся профессор, – я бывал гам. Старый застенок, рядом с ним – замурованный колодец, засыпанный человеческими костями…

– Точно! – Рыбин вновь хохотнул. – Ты, я вижу, дед, разбираешься!

Под землей сержант вновь осмелел. Похоже, он чувствовал себя здесь почти как дома. Пустельге вновь стало страшновато: наверно, много веков назад вот так же по этой лестнице спускались палачи со своими жертвами. История повторялась, только что здесь делает он, Сергей Пустельга?

– Сейчас будет зал, – сообщил Белин, – осторожнее!

Предупреждение пришло вовремя. Сергей еле успел опустить голову, чтоб не удариться о низкий потолок. Снова ступеньки, и вот луч фонаря осветил огромное круглое помещение. Потолок уходил высоко вверх, кончаясь полукруглым сводом, в стенах темнели дверные проемы, уводившие куда-то вглубь…

– А ничего, – прокомментировал сержант, – подходяще… Только близко.

Трудно сказать, для чего считал подходящим этот мрачный зал «сапер» из спецкоманды. Пустельга осмотрелся: пусто, на полу, покрытом жидкой грязью, разбросаны старые, битые кирпичи, осколки камней. Похоже, здесь давно никто не бывал.

– Я… немного отдохну… – Профессор прислонился к холодной влажной стене и прикрыл глаза.

– Дохлятина, – буркнул Рыбин. – Товарищ майор, надо было бы дорогу пометить…

Пустельга кивнул, но, сделав пару шагов, остановился в недоумении. Темных проходов несколько, все совершенно одинаковые. Он повернулся к профессору.

– Сейчас… – Белин тяжело вздохнул и потер лицо ладонями. – Нам налево…

Он подошел к одному из проходов, возле которого чья-то рука выцарапала на стене большой восьмиконечный крест. Пустельга достал мел, изобразив рядом стрелу.

– А ты не спутал? – Сержант подозрительно покосился на Белина. – Сусанин, мать твою…

Тот покачал головой, на белых бескровных губах впервые промелькнула улыбка.

– Нет… Пожалуй, меня на это уже не хватит. Вы же видите крест… Он старый, еще с тех времен…

Проход оказался уже, чем тоннель, но все же по нему вполне можно было идти плечом к плечу. По бокам стали попадаться ниши, сначала небольшие, затем покрупнее. Пару раз встретились узкие поперечные галереи. Тут было не так мокро, звон капели стих. Внезапно луч фонаря скользнул по чему-то темному…

– Фу, черт! – Рыбин поднес фонарь ближе и вновь выругался.

Пустельга лишь покачал головой. Из стены выступал край огромного гроба.

– Здесь что, кладбище? – поинтересовался он у профессора. Белин ответил не сразу. Он осторожно подошел к гробу и слегка провел рукой по металлу.

– Странно… – В его голосе Сергей впервые почувствовал что-то напоминающее любопытство. – Раньше этого не было… Может, обвал?.. Но гроб новый…

– Товарищ майор, а ну его к бесу! – предложил сержант. – Пошли отсюда!

Тон «сапера» вновь изменился. Рыбину было не по себе. Двое осназовцев, до этого молча шедшие сзади, постарались обойти гроб стороной, держась поближе к противоположной стене.

– Пошли… – Пустельге тоже стало неприятно. Странные дела творились в этих коридорах…

Минут десять шли молча. Все оставалось по-прежнему – проход, ниши по бокам, шорох попадавшихся под ногами камней. Разве что стало сухо. Похоже, они удалялись от реки.

– Игорь Аристархович, почему часовня так называется? – Сергей решил нарушить гнетущее молчание.

– Это легенда, – помолчав, ответил профессор. – Говорят, эту церковь – это не часовня, а церковь – построил Малюта Скуратов. В ней молились опричники. Потом… – он на минуту замолк, – есть предание, что в последние годы жизни царь Иван Грозный, разочаровавшись в Создателе, начал служить черные мессы. Именно здесь, в подземелье…

– А… это правда? – осторожно поинтересовался Пустельга.

– Едва ли. Церковь действительно старая, но, похоже, не шестнадцатого века. Впрочем, сами скоро увидите…

Где-то через сотню метров коридор начал расширяться. Свет упал на серые, покрытые остатками штукатурки стены. Перед ними был перекресток-тривиум, проход кончался, упираясь в широкую галерею.

– Здесь… Чуть правее, – подсказал профессор. Сержант повернул фонарь. Луч упал на вырубленную в камне дверь, к которой вели несколько ступенек. Чуть выше темнело небольшое отверстие, над ним был выбит крест. Пустельга решил, что под крестом, в маленькой нише, когда-то стояла надвратная икона.

– Ну че, товарищ майор? – Рыбин нерешительно топтался на месте. Поглядеть бы надобно… А ну, гражданин Белин, иди-ка первый!

– Постойте! – Пустельга остановил профессора и сам подошел поближе к ступенькам. – Сержант, вы что-то заметили?

– Да… Плохое тут место, товарищ майор! – Рыбин шумно вздохнул. – Даже для нас…

Сергей резко обернулся. Лицо «сапера» было скрыто тенью, но Пустельга уже понял: тот в самом деле чего-то опасается. Остальные осназовцы вели себя не лучше. В чем дело? Что означало – «для нас»? Что грозило им в этой преисподней? «Даже для нас»… Может, Рыбин просто суеверен? Пустельга пожал плечами и шагнул вперед. – Стойте, товарищ майор! – Сержант толкнул вперед одного из «саперов», и тот стал нехотя подниматься по ступенькам. Сверкнул луч фонаря, осназовец осторожно заглянул через порог. Наконец он решился и вошел внутрь. Прошла минута, другая. И вот «сапер» вновь появился на пороге. – Тихо, товарищ майор, – в голосе осназовца звучало облегчение, – можно заходить!

Пустельга, ожидавший чего-то необычного, был разочарован. От церкви ничего не уцелело, только на потолке сохранились небольшие фрагменты расписной штукатурки. Всюду пыль, на полу – битый камень, стены в глубоких царапинах… Кто-то постарался уничтожить все, что напоминало храм… «Саперы» быстро осмотрели помещение, после чего Рыбин подошел к Пустельге:

– Товарищ майор! Мы все проверили. Полный |порядок.

– А чего вы опасались? – удивился Сергей. – «'Мин?

– Да нет, откуда мины? – Рыбин поморщился. – Только хреновое место. Не чувствуете?

Пустельга прислушался. Нет, ничего особенного заметить невозможно. Вокруг пусто и тихо, словно в старой могиле. Наверно, у «саперов» просто разыгрались нервы…

– А что там? – В стене, возле которой когда-то был алтарь, темнела еще одна дверь.

– Да пусто, – сообщил один из осназовцев. – Комнатка, может, поп жил.

– Ризница, – подтвердил профессор. – Там в свое время нашли очень странную икону…

Пустельге хотелось расспросить старика поподробнее, но он помнил: следовало спешить. Достав бумагу и карандаш, Сергей принялся набрасывать план церкви. Все оказалось просто, непонятно лишь, зачем Агасферу это подземелье. Хотя…

Пустельга быстро окинул взглядом церковь, словно увидел ее впервые. Ну конечно, здесь можно спрятать все! Что бы ни делал товарищ Иванов или его подручные, это останется здесь, под землей, – ни услыхать, ни увидеть, ни убежать. Выходит… Выходит, то, что задумал Филин, должно произойти именно тут! Разумно. Здесь уж точно как в могиле…

Вернулся страх. Все происходящее никак не напоминало подготовку к медицинскому эксперименту. Сеанс гипноза, не говоря уже об операции, проще проводить в больнице. Царь Иван служил здесь Сатане. А что задумал Агасфер? Ведь он мог, в конце концов, найти какой-нибудь бункер, мало ли их под Столицей? Зачем ему старая, оскверненная церковь?

Пустельга спрятал набросок плана, на всякий случай осмотрел маленькое помещение за алтарем и дал команду возвращаться. «Саперы» выполнили ее с большим энтузиазмом. В этих стенах осназовцам было явно не по себе. Чего они боялись? Выходит, таких, как Рыбин, можно напугать не только разносом от начальства?

…Обратный путь показался очень долгим. Пришлось идти медленно, Белин совсем сдал и, несмотря на окрики конвоиров, еле мог двигаться. «Саперы» сердились. Им определенно хотелось поскорее оказаться на поверхности. Гроб обошли стороной, стараясь держаться подальше от жуткого ящика. Пустельга на мгновение остановился, рассматривая находку, и вдруг почувствовал, как его охватывает невыносимый холод. Он потер занемевшие руки и поспешил дальше. Наверно, подвели нервы: все-таки в подземелье было невесело…

По пути Сергей несколько раз рисовал мелом стрелы, а в большом зале, прямо на стене, набросал схему маршрута. Теперь сбиться с пути невозможно работа выполнена…

Их ждали с нетерпением. Подполковник Рощин встретил Пустельгу у самого входа. Узнав, что все Прошло нормально, он удовлетворенно кивнул, предложив Сергею немедленно составить небольшой письменный отчет. Импровизированный стол, сложенный из нескольких досок, уже стоял поблизости. Похоже, Агасфер действительно торопился. Пустельга не стал спорить, быстро изложив все увиденное и приложив к отчету составленный им план. Подземное путешествие теперь, при свете дня, стало представляться в несколько комическом свете. Сергей обстоятельно описал гроб, не преминув отметить «неадекватную реакцию личного состава». Он хотел даже нарисовать схему этого мрачного места, но затем решил, что такое будет все же излишним. Закончив отчет, Сергей передал написанное подполковнику. Тот поблагодарил, сообщив, что лично отвезет документ по назначению.

– – Товарищ подполковник, а что будет с профессором Белиным? поинтересовался Пустельга. – Он нам очень помог, к тому же он нездоров…

– Верно подметили, товарищ майор, – Рощин жестко усмехнулся, – сердце явно пошаливает. Не волнуйтесь, на Лубянку он не вернется…

– Но… – Сергей вскочил, наконец-то сообразив, что ожидает старика, но подполковник, козырнув, уже хлопнул дверцей черной «эмки». Сердце упало. Пустельга почувствовал невыносимый холод, такой же, как в подземелье, возле черного гроба. Агасфер не шутил. В их странном путешествии к заброшенной церкви не было ничего смешного. «Саперы» боялись не зря: кто знает, что ожидает их?

– Ваша машина, товарищ майор.

Пустельга кивнул, стараясь не глядеть на деловитых «рабочих» в спецовках и «саперов» в серой форме. Они старались, служили честно, как и он сам, Сергей Пустельга. Впрочем, и тех, кто лез из кожи вон, и тех, кто пытался увильнуть, ожидала равная награда…

До вечера Сергей пролежал на койке, не отвечая на вопросы встревоженных медсестер. Зашел врач – новый, заменивший исчезнувшую Любовь Леонтьевну, и, покачав головой, прописал Пустельге какие-то таблетки.

Сергей не возражал, покорно принимая бесполезные лекарства. К чему? Сегодня по приказу филина убьют несчастного замученного профессора, виновного лишь в том, что он прикоснулся к краешку тайны. А чего ждать «майору Павленко»? Но даже не смертельная опасность лишала сил. В этот день Пустельга еще раз столкнулся с непреклонной волей, с силой, перед которой бесполезно любое мужество, любой ум. Сомнут, раздавят – и пойдут дальше…

Ночь принесла облегчение. Пустельга заставил себя встать и одеться. Надо поговорить с Сорок Третьим! Пусть это бессмысленно, ненужно – оставаться одному еще хуже. Сергей вдруг понял, отчего его тянет к этому жесткому, язвительному человеку: зэк не боялся. Наверно, было время, когда и Сорок Третий знал, что такое страх. Но зэк уже переступил невидимую черту, за которой человек имеет право сказать: «Смерть, ты – не зло…» В эту ночь дежурил незнакомый охранник. При виде Пустельги он, даже не ожидая приказа, мигом выложил на стол связку ключей. Похоже, ночные прогулки «майора Павленко» уже становились традицией. Что ж, и лазоревые петлицы иногда оказываются небесполезными…

Зэк уже ждал. На стук Пустельги балконная дверь немедленно открылась, Сорок Третий вышел на балкон и крепко пожал Сергею руку.

– Скучал, знаете ли, – сообщил он, извлекая из кармана пачку папирос. Что-то вам легко ключи дают, гражданин Сорок Первый!

– Считайте, меня посылают к вам с провокационными целями, – вяло отреагировал Пустельга.

– Ага, – непонятно, шутил зэк или говорил всерьез, – учту и это. Слушайте, Сергей Павлович, что-то вы сегодня какой-то серый. Я не цвет имею в виду…

Пустельга ответил не сразу. Рассказать? Зачем? Отнять у человека последнюю надежду?

– Просто пришлось спуститься в ад, – наконец решился он. – Пока на разведку…

– И как там? – заинтересовался зэк. – Сыро… А главное – выхода нет. Юрий Петрович, вы знаете, что такое осназ?

– Вообще-то не имею представления. Но если следовать логике, это какая-то мерзость особого назначения, и, кроме того, сия мерзость водится в аду. Угадал?

– Угадали, – вздохнул Пустельга. – Осназ – части особого назначения. Контора Ежова и госбезопасность – это, собственно, контрразведка. Осназ отряды убийц… Эти не выпустят…

Сергей замолчал, не зная, что сказать еще. То, что их не выпустят живыми из часовни, в которой когда-то молился Малюта?

– Прогулка в ад не добавила вам оптимизма, – усмехнулся Орловский. – А вы на что-то надеялись? Впрочем, я тоже надеялся. Правда, в ваше отсутствие довелось поразмышлять… Знаете, я отменяю свой заказ на лишний наган. Во-первых, я не американский ковбой, во-вторых, там, очевидно, будет Артамонова. Может, хоть ее пощадят…

Пустельга кивнул, хотя думал иначе. Теперь молчали оба. Зэк курил, глядя на темные кроны под окнами. Пустельга чувствовал себя растерянным и слабым. Почему он не в силах держаться как Сорок Третий? Может, он просто трус? Или у врага народа Орловского есть какой-то невидимый стержень, позволяющий сохранять достоинство даже сейчас? Сорок Третий – враг того, что Сергей обязан защищать, в его гибели все-таки есть какой-то смысл…

– Давеча перелопачивал свою память, – негромко заговорил Юрий Петрович. Думал, может, что вспомню… В общем, ничего не вышло, но вот всплыла одна история. Наверно, в университете рассказали. Про Марка Регула. Слыхали?

Пустельга покачал головой.

– Давнее дело, времен первой пунической войны. Рим высадил десант в Африке, надеясь взять Карфаген с налету. Армией командовал консул Регул. Сципиона из него не получилось, десант был разбит, сам консул попал в плен. Карфагеняне отпустили его домой под честное слово, чтобы помог заключить мир. На карфагенянских, естественно, условиях…

Зэк достал новую папиросу и щелкнул зажигалкой.

– Курю что-то много… Ну вот, Марк Регул приехал в Рим и сделал все, чтобы сорвать подписание невыгодного договора. А затем, несмотря на уговоры, вернулся в Карфаген. Так сказать, невольник чести… Вот я и подумал: зачем?

– Не хотел нарушить слова, – предположил Сергей.

– Хороший ответ для гимназиста, – усмехнулся зэк. – Это нам легко рассуждать: сдержал слово, данное неприятелю! Ерунда это все! Консул глава государства, главнокомандующий. Карфагеняне – просто идиоты, что выпустили его из рук. Ну с какой стати Регул должен был заключать невыгодный мир, когда ему самому уже ничего не грозило? Сорвал ненужные переговоры, спасся сам, обманул врага – герой! А от клятвы тогда умели легко освобождать, тем более данной под угрозой смерти. Может, он просто дурак? Вроде нет, дураков тогда в консулы не избирали.

– Так чего же он вернулся? – удивился Сергей.

– Именно потому, что Регул был очень умным человеком. И очень мужественным. Если бон остался в Риме, враги лишь пожали бы плечами: что, мол, возьмешь? Но он вернулся – на верную смерть, чтобы показать карфагенянам: римляне не боятся умирать. А это очень важно – доказать врагу, что ты его не боишься. Это деморализует: если нет страха смерти, чем еще напугать? Так что Регул поступил очень умно…

– И… что сделали с ним?

– Распяли на кресте. – Орловский скривился. – Похоже, нервы не выдержали. Карфагенянам Регула бы назад отослать, да с припиской, что им битые полководцы и бездарные дипломаты без надобности. Но, видать, духу не хватило… Его распяли на берегу моря, чтобы, умирая, смотрел в сторону Рима. А заодно отрезали веки…

– Зачем? – Пустельгу передернуло.

– Чтобы солнце выжгло глаза, – отрезал зэк. – Там народ тоже был изобретательный, не хуже чем у Ежова…

На фамилию железного наркома Сергей не реагировал. Защищать карлика он не собирался, да и в Ежове ли дело? Похоже, после ночной сцены у Вождя наркому придется туго. Ну и пусть! Даже если его прибьют к стене Лубянки, заставив смотреть в сторону Магадана. Заслужил… И все-таки история была странной.

– Вы меня что, подбодрить хотели? – не выдержал Пустельга. – Странный способ, знаете ли…

– Странный, – согласился зэк. – Скажите, гражданин майор, многие ли оказывают сопротивление при аресте? Можете не отвечать, догадываюсь. А когда следователь начинает издеваться, у многих хватает ума врезать ему под дых и умереть сразу, без мук? А когда вы людей к стенке ставите часто на палачей бросаются? Чтобы хоть одного вашего гада с собою утянуть? Нет?

– – Нет, – Сергей вспомнил то, что довелось слышать в Ленинграде, – почти никогда.

– Вот! – Орловский сжал кулаки. – Мрут, как бараны! Вот что страшно! А если бы каждого… Ну не каждого, пусть одного из сотни, довелось бы с кровью брать? Если б перед вами были не бараны, а волки? Да ваш конвейер захлебнулся бы кровью – и стал бы! Сопротивление – вот что нужно сейчас! Пусть пассивное, пусть как Марк Регул! Надо показать вашему Сталину: страна не боится, есть люди, которым плевать на ваших «малиновых» «лазоревых» и прочую банду…

– Интересно, за что вас все же арестовали? – невольно усмехнулся Пустельга. – Знаете, гражданин Сорок Третий, у нас в Ленинграде об этом иногда говорят. Шепотом, конечно, среди своих. Но вывод прост: почти никто из арестованных не считает себя виновным. Верят власти.

– Да, наверно… – Орловский вздохнул. – Плохо, что мало кто задумывается об очевидной вещи. Никакая власть – даже самая «своя» – не имеет права творить такое. Простой инстинкт самосохранения нации… А его, похоже, и нет. И это ужаснее всего…

Зэк помолчал, затоптал недокуренную папиросу и хмыкнул:

– Воображаю, что вы обо мне подумали! Герой сопротивления сидит в санатории и кушает манную кашку? Знаете, когда я оклемался и немного понял, что к чему, была мыслишка – разобраться с теми остолопами, что сторожат за дверью. Но потом решил: это слишком просто. Раз мною такие шишки, как товарищ Иванов, заинтересовались – нет, не дезертирую! Мне на него тоже взглянуть любопытно…

Пустельга вспомнил темный силуэт в капюшоне. Знает ли Филин, с кем придется иметь дело? Похоже, знает. Должен знать.

– Иванов тоже, как вы выражаетесь, не дурак, гражданин Сорок Третий. На подобный случай он и держит Викторию Николаевну. Сейчас вы ее не помните, она для вас – лишь имя…

– Догадываюсь, – кивнул зэк. – У вашего Иванова приемы мелких уголовников. Если вы не упрощаете, конечно… Я, признаться, и об этом размышлял. Скажите, гражданин майор, вы собирали на Артамонову информацию? Так?

Сергей кивнул, хотя это воспоминание не доставило ему удовольствия.

– Что больше всего поразило Иванова? Если не поразило, то хотя бы заинтересовало?

Пустельга задумался. Странно, почему это раньше не пришло ему в голову?..

– Вы не поверите! Кажется… Да, точно! Его больше всего заинтересовало ее происхождение. Виктория Николаевна – пра-пра-пра… и так далее князя Фроата.

– Кого? – удивился Сорок Третий. – Это по вашей части. Вернее, по бывшей вашей части, Юрий Петрович. Когда дхары были покорены русскими, дочь князя Гхела, она же внучка знаменитого дхарского вождя Фроата, попала в плен. Курбский выдал ее замуж за своего младшего сына – Ивана. От Ивана Курбского пошли Бартеньевы… Виктория Николаевна – дочь Николая Христофоровича Бартеньева, действительного статского советника. Иванов очень удивился, даже попросил копии документов…

– Видите, – усмехнулся Орловский, – опять дхары! Нет, гражданин майор, тут не просто шантаж готовится! Тут дело в чем-то ином… Черт, даже интересно…

– Очень. – Сергей вспомнил черное подземелье, где даже осназовцев брала оторопь. Похоже, Сорок Третий прав: они коснулись чего-то важного, сверхсекретного. Может, не менее важного, чем дела, занимавшие желтоглазого Вождя в Главной Крепости. Что ж, скоро они все узнают…

– Когда… – голос зэка на мгновение дрогнул, – когда нас с вами…

Пустельга понял:

– Если товарищ Иванов действительно решил устроить прием в аду… Думаю, ему понадобится еще дня два…

– Для ремонта ада?

– Да. – Сергей вспомнил запустение, царившее в разоренной церкви, и уверенно добавил: – Дня два, не меньше. Так что есть шанс еще увидеться.

– Это хорошо бы, – кивнул Сорок Третий, – но на всякий случай…

– На всякий случай, – повторил Пустельга, – ключ на месте?

– Как последний патрон, – внезапно рассмеялся зэк. – Знаете, вспомнил еще один фактик из всемирной истории. Какой-то французский маршал всегда трусил перед боем и каждый раз повторял:

«Дрожишь, скелет? Ты бы еще больше дрожал, если б знал, куда я тебя поведу!» Сергею было не до смеха, но он заставил себя улыбнуться. «Дрожишь, скелет?» В отличие от французского маршала, Пустельга уже догадывался, куда предстоит им попасть…

Он не ошибся – просчитался лишь в сроках. Похоже, Агасфер и в самом деле торопился. За Сергеем пришли следующим вечером – те же «саперы», но уже не сержант Рыбин с напарником, а какие-то другие, незнакомые. На этот раз оснаэовцы держались вежливо. Старший – с лейтенантскими «кубарями» покосился на револьвер, который Пустельга не преминул пристегнуть к поясу, но возражать не стал. Сергей собирался не спеша, стараясь ничего не забыть. Оружие, пачка патронов… Он вспомнил о промозглой сырости подземелья и захватил с собою шинель: вновь переодеваться в ватник не хотелось. Итак, он готов. «Саперы» не подгоняли. Они посматривали на Сергея равнодушно, даже с легкой брезгливостью, как смотрят на нелюбимых покойников.

Все повторилось почти в точности, лишь у палаты Орловского не было привычного караула. Значит, Сорок Третьего уже увезли… Дежурный, заметив осназовцев, поспешил отвернуться, всем своим видом показывая: он тут ни при чем, его это не касается, он не видел и не желает ничего видеть…

«Саперы» попались не только вежливые, но и неразговорчивые. Всю дорогу они помалкивали, и Пустельге вновь показалось, что именно так везут покойника. Тянуло спросить, что с бравым сержантом Рыбиным, но Сергеи понимал: не скажут. Возможно, нахальный «сапер» просто получил увольнительную, но, может, он уже отправился в свое путешествие вслед за бывшим профессором Белиным…

«Ремонт» на набережной был в самом разгаре. Площадку окружал плотный дощатый забор, «рабочие», несмотря на поздний час, активно ковыряли асфальт отбойными молотками, а у ворот возник целый пост. Машину задержали довольно надолго, документы проверяли тщательно, подсвечивая фонарем, затем заглянули в багажник и даже велели открыть капот.

За забором было тоже людно. Возле водостока стояло несколько автомобилей, окруженных охраной. Здесь уже не таились, вместо зеленой саперной формы солдаты были в светлых гимнастерках осназа НКГБ. Пустельгу провели ко входу в подземелье. Сопровождающий подбежал к машине, коротко переговорил с одним из осназовцев и тут же вернулся.

– Пойдемте, товарищ майор. Вас ждут…

Пустельга быстро оглянулся, глубоко вдохнул теплый апрельский воздух и шагнул к черному отверстию. «Дрожишь, скелет?..» Но страх куда-то исчез, может быть, именно сейчас Пустельга перешагнул черту, за которой уже нечего бояться.

Вместо страха он ощутил изумление. Лестница, ведущая в мокрое подземелье, была освещена. Вдоль стен тянулись толстые провода, ярко горели лампы, а лужи оказались заботливо присыпаны песком. «Саперы» не зря старались. Древние катакомбы теперь чем-то напоминали респектабельное столичное метро.

Спуск на этот раз показался очень коротким, может быть, оттого, что не приходилось каждый раз ощупывать ногой старые ступеньки. Сергей с интересом осматривал проход. Теперь можно было заметить все, прежде скрываемое темнотой, – небольшие ниши в стенах, странные надписи, процарапанные то на уровне глаз, то под самым потолком. То и дело встречался знак креста, словно предки хотели остановить нечисть, не выпустив ее из-под земли.

Большой зал показался темным и даже жутковатым – его не стали освещать, повесив лампу лишь над входом в нужный коридор. Пустельга постарался быстрее оказаться в светлом тоннеле – контраст был слишком велик. Теперь Сергей шел не спеша, благо сопровождавшие его «саперы» не торопили. В этом коридоре оказалось тоже кое-что любопытное. В одной из пещерок, прорубленных в стене, можно было заметить остатки росписей, над потолком временами попадались ржавые крючья. Похоже, катакомбы видели за эти века немало. Вот и место, где фонарь высветил черную крышку гроба. Пустельга вновь удивился: гроб исчез. Присмотревшись, он понял: его закрыли толстой стальной плитой, привалив с боков тяжелыми камнями. Зачем? Неужели для эстетики?

И тут свет пропал. Вернее, он оставался где-то там, сзади, а впереди вновь была тьма. *Сапер» включил фонарь, скользнув лучом по стенам. Выходит, все-таки не успели? У Агасфера не хватило лампочек?

В темноте сразу стало неуютно. К счастью, они были уже почти у цели, Сергей узнал перекресток. Сейчас чуть направо…

В широкой галерее было черно, но вход в часовню Скуратовых неярко светился. Об этом все же позаботились. Но не только об этом. Ступеньки оказались застелены черным сукном, а по бокам неподвижно застыли часовые. Странно, их форма тоже была черной. Пустельга уже ничему не удивлялся, хотя такой формы не носил в СССР никто – ни армия, ни части НКВД.

Сергея подвели к порогу. Сопровождающий легко коснулся его плеча и кивнул. Пустельга мельком взглянул на караульных, заметив еще одну странность: оба были узкоглазые, с широкими скулами. Рассуждать об этом Сергей не стал. Не все ли равно, кто охраняет Филина? Он одернул шинель и быстро поднялся по ступенькам.

Вначале он увидел свечи. Их было немного, не больше десятка, зато все они казались огромными, почти в рост человека. Свечи стояли вдоль стен, освещая церковь. Впрочем, на храм Божий это никак не походило. Все казалось черным – стены, занавешенные тяжелой тканью, пол, покрытый чем-то похожим на затвердевшую смолу. Слева и справа от алтаря стояли два возвышения, напоминающие надгробия. Еще одно – поменьше и другой формы находилось почти в центре храма. Алтарь был почти не виден, но Сергей все-таки смог разглядеть большой знак, висевший над местом, где когда-то стоял престол – Звезда, почему-то золотая и перевернутая…

Вдоль стен, не двигаясь, застыли такие же невысокие косоглазые парни в черной форме. Еще один, но уже в странном широком халате, стоял слева от алтаря. А в самом центре… Там было особенно темно, Пустельга заметил лишь кресло, над которым слегка возвышалась черная тень.

– Заходите, Сергей Павлович. – Знакомый голос донесся именно оттуда, из густой тьмы. Говоривший не напрягался, но его было прекрасно слышно; эхо гулко отдавалось в высоких сводах.

Пустельга прошел ближе, остановившись у черного камня. Теперь он мог бы разглядеть его получше, но времени не было, час пробил…

– …Благодарю вас за хорошую работу. – Голос Агасфера звучал, как всегда, спокойно и доброжелательно. – Вы сделали даже больше, чем я мог рассчитывать. Во-первых, узнали о дхарских предках нашей подопечной, во-вторых, обратили внимание на весьма своеобразный саркофаг неподалеку отсюда. Первое нам может помочь, второе, благодаря вам, уже не сможет помешать. Вас не смущает эта обстановка, Сергей Павлович?

Врать Пустельге не хотелось:

– Смущает, товарищ Иванов. И даже очень.

– Меня, признаться, тоже. Люди вообще странные создания. Им не обойтись без подобной мишуры. Но даже мишура бывает полезна. Я позвал вас, Сергей Павлович, ожидая от вас некоторой помощи. Если все пойдет нормально, я надеюсь выполнить свои обещания. К утру вы забудете о болезни, зато вспомните самого себя. Не буду слишком обнадеживать, шансов у вас мало, но они все же есть.

Слова звучали успокаивающе, но Сергей уже ничему не верил. Притворяться не хотелось, да и не имело смысла.

– Товарищ Иванов, по-вашему, я переживу эту ночь?

– Не знаю. И никто не знает. Но если вы не о медицине, то опасности не вижу. Вы понравились Сталину тем, что хорошо поработали, а мне – что не стали доносить. Об остальном поговорим позже. Теперь вам придется подождать. Там есть кресло, располагайтесь поудобнее…

Казалось, Агасфер приглашает своего гостя к обеду. Могильное радушие Филина не успокоило, Сергей вдруг ощутил: Агасфер тоже волнуется, его спокойствие – напускное. Что-то настолько тревожило любителя темноты, что он даже на минуту открылся, забыв о самоконтроле.

Один из «черных» отделился от стены и, взяв Сергея за локоть, проводил к двери, темневшей справа от алтаря. Здесь тоже были заметны перемены:

вход завешен тяжелой драпировкой, внутри все прибрано, на полу горела свеча, а у противоположной стены стояло кресло. «Черный» – такой же узкоглазый и смуглый, как и все прочие, – кивнул и пропал, задернув полог. Сергей огляделся и присел, достав папиросы. Итак, он ничего не увидит. Может, и к лучшему, больше останется сил. Теперь уже совершенно ясно: медицина тут ни при чем, «псевдоним товарища Сталина» собирается прибегнуть к тому же, чему, по слухам, отдал дань царь Иван. Мелькнуло удивление: неужели Агасфер верит в подобную чертовщину? А если это совсем не чертовщина? Тогда что?

За драпировкой было тихо. Сергей представил, как там, в бывшем Божьем храме, застыли «черные» часовые, недвижно стоит странный тип в широком балахоне, замер в своем кресле всемогущий Филин… Ждут… Кто же будет первым?

И вот – шаги. Кто-то вошел в часовню и остановился, похоже, на том же месте, где и Сергей. Пустельга затаил дыхание.

– Добрый вечер, Юрий Петрович, – голос Агасфера был превосходно слышен и тут, за стеной, – рад вас видеть снова.

– А нас что, уже знакомили? – послышалось в ответ. Сергей узнал Орловского. Зэк, похоже, не был смущен ни местом, ни обстановкой.

– Совершенно верно. Надеюсь, весьма скоро вы сможете вспомнить это сами.

– С помощью этой ерунды? – Похоже, Сорок Третий подумал о том же, что и Пустельга. – У вас что, в Политбюро, спиритизмом увлекаются?

Сергей услыхал смех – искренний, без тени недоброжелательности и злости.

– Ну, сразу о политике! Вы не правы, Юрий Петрович. Вы, прежний, сразу сообразили бы, в чем суть. Вкратце поясню: в самой дикой мистике есть элементы разумного. Все это позволяет установить связь с силами, которые иногда очень нужны. Пусть вас не смущает форма. Впрочем, я надеюсь, что скоро мы побеседуем на равных. У вас неплохие шансы – где-то половина на половину. Если вам повезет, ничего страшного, доверимся советской медицине…

– А если не повезет? Прямо здесь пытать будете? Пустельга испугался. Ему показалось, что зэк просто ищет смерти.

– Юрий Петрович… – Голос Агасфера загустел, став тяжелым, низким. Запомните: я никого… и никогда… не пытал.

– Вам-то зачем стараться? – ничуть не смутившись, парировал Орловский. Вон – стая целая, враз по косточке растащат!

Тишина… Пустельга представил себе Сорок Третьего, стоящего там, перед черным креслом. Да, зэк не зря рассказывал про Марка Регула, консула римского…

– Юрий Петрович, – товарищ Иванов заговорил теперь иначе – негромко, почти что доверительно, – с вашей болезнью вы проживете недолго. Вы уже почти не человек, вы – тень того, кем были прежде. Неужели вы не почувствуете обыкновенной, простой благодарности, если я смогу вернуть вам душу?

– А я думал, что такие, как вы, да еще в подобной компании, души как раз отбираете… Если вернете память и отправите обратно в камеру, скажу спасибо. И совершенно искренне.

– Так и будет, Юрий Петрович. А сейчас – пора. Приступайте…

Последнее относилось к кому-то другому. Наступила тишина, и вот Сергей услыхал тихий, заунывный голос, произносивший странные, непонятнее слова. Это явно не Агасфер. Может быть – тот, в балахоне?

За стеною вновь стало тихо. Какие-то шаги, возня – и снова молчание. Наконец – легкий шум. Кто-то вошел в часовню. Пустельга вскочил, он уже понял – кто.

– Виктория Николаевна, вы, надеюсь, не испугались? – На этот раз Агасфер был сама предупредительность.

– Немного, – голос женщины показался Сергею слабым, каким-то усталым, зачем это все?

– Относитесь к этому как к научному опыту. Вы готовы?

– Я? Я готова… Но где Юра… Юрий Петрович? Мне так и не дали с ним встретиться! Вы меня не обманываете?

Да, Виктории Николаевне явно не по себе. Пустельга застыл, понимая: помочь нечем. Чего же хочет от нее Филин?

– Он близко. Скоро вы встретитесь. А сейчас – начнем…

Снова молчание, затем невнятный голос, нараспев читающий чужие странные слова. Легкий шум – и вновь тишина…

Пустельга достал очередную папиросу, но понял:

времени уже нет. Теперь – его черед.

Портьера колыхнулась, пропуская «черного». Пустельга понял и вышел сам. В церкви кое-что изменилось. Часть свечей погасла, лишь в центре остался небольшой круг света, все остальное покрыла тьма.

Сергей оглянулся, пытаясь найти тех, с кем говорил Филин, и тут же заметил: оба постамента уже не пусты. На каждом из них неподвижно лежало тело, покрытое черной тканью. Первая мысль была самой страшной, но Сергей одернул себя: нет, Агасфер не станет их убивать. Он задумал что-то иное! Но что?

Его подвели к камню. Теперь он наконец-то смог взглянуть на него: обычный камень, неровный, грубо сколотый с боков. Правда, наверху чья-то умелая рука вырезала странный рисунок – черепаху с перевернутой пятиконечной звездой на спине…

– Теперь поговорим… – Агасфер встал, черный силуэт чуть выступил из тени. – Вы, Сергей Павлович, все-таки не верите мне до конца…

Пустельга молчал. Отрицать не имело смысла.

– Вы думали, что на балконе вас нельзя услышать? Что ваши выдумки с ключами пройдут незамеченными? Раньше, до болезни, вы были не так наивны, старший лейтенант Пустельга!

Филин знал и это. Что ж, карты раскрыты. Лучше ужасный конец…

– …Но я не обижаюсь. В вас говорит болезнь. Вы ненормально воспринимаете мир, Сергей Павлович, иначе не стали бы изливать душу врагу народа, который ненавидит вас, может, больше, чем меня…

Хотелось возразить, спорить. Нет, Сорок Третий не держит зла, он, кажется, понял… Но Сергей промолчал: к чему?..

– Уверен, прежний Пустельга повел бы себя иначе. Но вы работали честно и даже проявили невиданное благородство, не донеся на меня товарищу Сталину… Или, быть может, редкий ум, что тоже похвально. Я сдержу свое слово и попытаюсь вам помочь. Но сначала о вашей болезни…

Темный силуэт двинулся, Агасфер шагнул вперед, и Сергей наконец-таки смог рассмотреть Филина. Тяжелый черный плащ, глухой капюшон – даже здесь Агасфер скрывал свой лик…

– Это можно назвать болезнью, можно иначе. Чтобы упростить, скажем: вы потеряли душу. Ту самую, которую мы оба как материалисты отрицаем. Остановимся на этом термине для простоты. Плохо не только то, что вы забыли самого себя. Увы, это не все. Вы даже не сможете умереть, а это пострашнее подвалов товарища Ежова. Вы станете тем, кого люди называли «не-мертвыми»… Но я обещал… Если повезет, вы снова станете самим собой. Если нет – умрете, как умирают люди. В любом случае вы снова станете человеком. Согласны?

– А у меня есть выбор? – Непонятные слова прошли мимо сознания. Да, он потерял душу. И не тогда, когда ему ввели проклятое изобретение номера Тридцать Первого – ВРТ. Сергей потерял ее раньше, когда пошел в «малиновые» – – служить таким, Как Филин. Что ж, умереть как человек – тоже неплохо…

– Вы уже поняли, Сергей Павлович, выбора у вас нет. Для того чтобы продолжать этот… опыт, нужна кровь – ваша. Почему – объяснять долго, да и не это главное. Не жалейте ее, она уже отравлена. Пустельга невольно усмехнулся: он еще боялся стать упырем! Вот они, упыри! А он служил им…

– Быть может, нам не увидеться в этом мире. Сергей Павлович, я не хочу, чтобы вы ушли ожесточенным, с ненавистью. Подумайте, я ли виноват в вашей беде? Я не пытался вас погубить, напротив, спас от гораздо худшего и, быть может, сумею помочь вновь стать, человеком. Я вам не лгал… Сергей пожал плечами. Может, и правда. Лгали другие, убедившие его защищать народ в рядах ежовской рати. Не Филин – кто-то иной приказал ввести Пустельге ВРТ. Но над всеми стоял все тот же Филин – неотступная тень желтоглазого Вождя. Да только к чему спорить?

– Я никого не виню, товарищ Иванов. Кончайте скорее…

Тень вновь отступила куда-то вглубь, зато приблизился тот, в черном балахоне. Из-под нелепой темной шапочки недобро блеснули раскосые глаза. И этот – тоже… Странную гвардию завел себе товарищ Иванов…

С него сняли шинель, поставив у самого камня. Чья-то рука рванула ворот гимнастерки. Затрещала ткань. Пустельга, затаив дыхание, ждал удара ножом, надеясь не закричать, умереть молча. Но случилось иное. Узкоглазый в черном халате взмахнул рукой – легко, даже не прикасаясь. От боли замерло дыхание. Кожа на груди лопнула, словно по ней полоснули бритвой. Хлынула кровь – потоком: рана, очевидно, была глубока. Сергей зашатался, но устоял, глядя, как окрашивается красным вырезанная на камне черепаха. Наконец Пустельгу шатнуло, и он медленно осел на холодный пол.

Он все еще был жив, чувствуя, как его тело приподнимают, волокут по земле. Затем что-то коснулось лица. Пустельга еще успел удивиться, но тут же понял: его накрыли черным полотном, как и тех, на каменных возвышениях. Откуда-то издалека доносились странные, непонятные слова, словно его уже отпевали. Сергей вдруг ощутил, что начинает вспоминать нечто важное, совершенно необходимое, он почти у цели… Тут мягкая вязкая тишина затопила сознание, и все погасло…

9. «СПРОСИ ЦВЕТОК ЛОТОСА»

Ученик спросил учителя: «Где искать святыни Пачанга?..» Господин Чжао произнес это по-китайски, и Чифу понадобилось несколько секунд, чтобы понять сказанное. Очевидно, вслед за этим должен был следовать ответ, но фольклорист не стал продолжать и замолчал, угрюмо глядя в яркое весеннее небо. На сам Пачанг, вернее на то, что от него уцелело, смотреть ему явно не хотелось. Чифу было тоже не по себе: от города остались только закопченные руины. Пачанг исчез, оставив после себя лишь страшный почерневший скелет. Пожары отгорели, но в воздухе все еще стоял горький запах гари, сапоги ступали по пеплу и потемневшей щебенке, в небе над городом исчезли птицы: вить гнезда стало теперь негде.

Косухин расположил свой «штаб» на главной площади, неподалеку от развалин дворца. Бойцы сложили вещи, оставив небольшой караул, здесь же находились господин Чжао, не пожелавший обследовать руины, и сам Чиф. Его, конечно, тянуло самому обойти город, но положение обязывало. К товарищу Хо то и дело подбегали разведчики, сообщая одно и то же: вокруг руины, пепел, и никого – ни живых, ни мертвых…

До Пачанга пришлось идти два дня. Можно было поспешить, но вначале шли с оглядкой, опасаясь засады. Уже к вечеру осмелели: равнина оказалась совершенно безлюдной. Войско, штурмовавшее город, исчезло. Пустота равнины озадачивала: сгинули не только солдаты, пропали деревья, обуглились камни, землю покрыл легкий серый пепел. Что-то страшное случилось здесь. Чиф все время вспоминал вышку у горизонта, пытаясь сообразить, что могло вызвать взрыв. Даже целые вагоны авиабомб не в силах сотворить такое – не разрушить, а просто испепелить.

К тому месту, где когда-то находился Пачанг, подошли под вечер и сразу поняли: можно не спешить. Над обугленными камнями еще поднимались клубы дыма, но всюду стояла страшная, оглушающая тишина. Никто не стонал, не плакал, не звал на помощь. Товарищ Лю, опасаясь подвоха, решил подождать, но, когда на следующее утро вернулась разведка, все стало окончательно ясно. Город погиб, исчезли его защитники, сгинули и те, кто пытался взять священную твердыню. Спросить некого: ни в Пачанге, ни в окрестностях не удалось встретить ни единой живой души.

Вернулся очередной разведчик, сообщив, что товарищ Лю находится в северной части города, но скоро собирается вернуться. По словам бойца, там было все то же – руины, камень, пепел – и вновь – ни живых, ни трупов.

Чиф кивнул и уже хотел поинтересоваться у господина Чжао, что же ответил учитель, но тут на площади появился Валюженич. Увидев Косухина, археолог помахал рукой и ускорил шаг. Чиф лишь головой покачал, даже издалека было заметно, что дядя Тэд черен с головы до ног. Валюженич умудрился запачкать не только одежду, обувь и руки, но и лицо, отчего стал несколько походить на мулата. Господин Чжао тоже заметил своего достойного коллегу и саркастически улыбнулся.

– Пусто! – Археолог тяжело дышал, словно за ним долго и упорно гнались. Я был во дворце. Хотя какой это теперь дворец!.. Чжао, я видел библиотеку…

– Господин Чжао, – спокойно поправил китаец, – Можно «мистер». Это вы в библиотеке умудрились привести себя в подобный вид, коллега?

Тэд кивнул:

– Только пепел. Зря шли, Джонни-бой… Они оставили только пепел…

Господин Чжао отвернулся, может, для того, чтобы никто не видел его лица.

– Это была одна из древнейших библиотек Китая, – наконец проговорил он, книги привозили в Пачанг из самых далеких монастырей… Значит, теперь нет и ее… Вероятно, это то, что планирует Коминтерн для всей цивилизации, господин Хо?

Чиф не стал отвечать. Ученый бывал порою несправедлив, но его чувства понятны. Косухин и сам ощущал горечь, словно был виновен в гибели Пачанга. По пути сюда приходилось видеть всякое, но впервые он наткнулся на город, который полностью сгубила война. Не первый в Китае и почти наверняка – не последний. Чиф был лишь гостем на этой древней земле, его боль все же не доходила до самого сердца…

– «Где искать святыни Пачанга?» – негромко повторил господин Чжао.

– Учитель ответил: «Спроси у Будды», – отозвался Валюженич.

Фольклорист медленно повернул голову:

– Вы неточно цитируете, коллега. Не иначе, пользовались переводом, изданным в Америке. В подлиннике учитель ответил так: «Спроси цветок лотоса».

– А какая разница? – удивился Тэд. – Цветок лотоса и есть символ Будды… Хотя… Цветок лотоса…

Археолог замолчал, что-то прикидывая в уме. Чиф вспомнил, что самая популярная буддистская молитва действительно называет Будду «сокровищем в цветке лотоса».

– Господин Чжао, учитель имел в виду, что святыни Пачанга нематериальны? поинтересовался Косухин, желая подтвердить догадку.

– Вероятно. – Ученый пожал плечами. – Мысль не новая, но весьма справедливая. То, что вы видите сейчас, – хороший пример…

Тем временем отряд уже собирался на площади. Последним появился товарищ Лю, тоже изрядно измазанный грязью и пеплом, хотя и не столь обильно, как Тэд. Косухин поспешил навстречу своему заместителю.

– Разрешите доложить! – Лю вскинул ладонь к козырьку и надрывно закашлялся, простуда давала о себе знать. Доклада не получилось. Молодой командир, отдышавшись, принялся рассказывать в менее официальной манере. Впрочем, главное Косухин уже знал: город полностью разрушен и абсолютно пуст.

– Мы не видели ни одного трупа, – удивленно сообщил Лю, – а ведь Пачанг буквально стерли с лица земли! Либо они уже успели всех похоронить…

– …либо заранее эвакуировать, – понял его мысль Чиф.

– Так точно. Более того, мне кажется, бомбили уже пустой город. Если так, то Пачанг неплохо ввел их в заблуждение.

– Кого – их? – не удержался Косухин. Исчезновение тех, кто штурмовал город, казалось еще менее объяснимым.

Лю кивнул:

– Очень странно, товарищ Хо. Я заметил: мы шли по равнине, всюду пепел, камни обуглились, но ни одной воронки, точно огонь пришел с неба!

Косухин кивнул. Он и сам думал об этом.

– Здесь совсем другое – следы бомбежки, артобстрела, осколки, битый камень. И пепел другой. В городе обычный, черный, а на равнине – серый.

– Вы хотите сказать, мистер Лю, что взрыв не затронул Пачанг? заинтересовался Валюженич. – Но ведь это невозможно!

– Маловероятно, – вежливо поправил его Лю. – За северной окраиной – снова пепел, а ведь город должен быть в эпицентре! Похоже, взрыв произошел над равниной, поэтому нет воронки… Но в этом случае от Пачанга должна остаться одна пыль!

– Вам мало? – резко бросил господин Чжао. – По-моему, здесь уничтожено все, что возможно. Хорошая работа, господа военные!

Товарищ Лю уже научился пропускать подобные реплики мимо ушей. Он выглядел озабоченным, с подобной загадкой молодой командир сталкивался, похоже, впервые. Чиф и сам был встревожен. Совершенно ясно, у Пачанга было применено какое-то новое оружие огромной мощи. Но как уцелел город, вернее, его руины? Враги разбомбили и сожгли Пачанг, готовясь к штурму, но тут ночное небо озарилось вспышкой…

– Джон, пошли посмотрим дворец, – предложил Валюженич. – Главный зал уцелел, хотя крышу снесло. Господин Чжао, присоединяйтесь…

Фольклорист не отреагировал, но все-таки пошел следом. Южная часть дворца превратилась в щебенку, но дальше стояли стены, начали попадаться даже целые помещения, правда изрядно обгоревшие. Крыши действительно не было она рухнула, завалив обломками остатки здания. Пришлось перебираться через завалы из обгорелых камней, растаскивать бревна рухнувшей кровли, и вскоре Косу хину стало ясно: дядя Тэд отделался еще сравнительно легко. Сам Чиф умудрился слегка поцарапать лицо, вдобавок разорвать бок куртки. Господин Чжао стоически молчал, но по лицу было заметно: он весьма жалеет, что необдуманно принял участие в этом путешествии.

Главный зал сохранился несколько лучше. Часть его оказалась заваленной камнями рухнувшей стены, но уцелело возвышение, украшенное искусной резьбой, где, по словам Тэда, когда-то находился трон правителя. На полу лежали сброшенные взрывом скульптуры, а напротив тронного места находилась большая каменная ваза. Изображение Будды – большой, покрытый позолотой бурхан – стояло когда-то у противоположной от трона стены, но именно в этом месте взорвалось что-то особо убойное, оставив от скульптуры лишь мелкие осколки.

Чиф обошел зал, не заметив ничего интересного. Такие же дворцы, к счастью целые, с расписными стенами и фантастическими чудовищами из камня, он уже имел возможность увидеть по пути сюда. Похоже, здешний дворец не представлял собой ничего исключительного. Но говорить об этом вслух не хотелось, слишком безжалостно обошлась с Пачангом война. Остальные тоже молчали. Господин Чжао рассматривал уцелевшие фрагменты стенных фресок, а Тэд просто бродил взад-вперед, о чем-то крепко задумавшись.

– Что случилось, дядя Тэд? – наконец поинтересовался Чиф.

Археолог вздохнул:

– Понимаешь, Джон, из головы не выходит цветок лотоса. Ну почему надо искать именно в цветке лотоса?

– Это аллегория…

– Да знаю, знаю! – Тэд скривился. – Всюду мифы, аллегории, экзегетика… Но ведь он прямо сказал: «Спроси цветок лотоса»!

Чиф пожал плечами:

– Если цветок лотоса – это Будда, то его уже не спросишь.

– Йе! – Тэд посмотрел на разбитый бурхан и покачал головой. – Мистеру Гаутаме на этот раз не повезло. Ладно, пусть будет аллегория…

Он окинул быстрым взглядом зал, достал блокнот и начал набрасывать схему дворца. Господин Чжао, закончивший к этому времени осмотр фресок, покосился на американца, словно тот занялся чем-то непотребным. Тэд, впрочем, не обратил на коллегу никакого внимания. Нарисовав план зала, он принялся вновь бродить кругами, забыв даже спрятать блокнот. Наконец, похоже отчаявшись, он махнул рукой и предложил отправляться восвояси. Было заметно, что некая мысль не оставляет американца. Чиф понял, что дядя Тэд никак не может забыть о цветке лотоса, но ничем не мог помочь археологу. Что-нибудь отыскать среди обгоревших руин казалось невозможным.

Лагерь разбили неподалеку от города. В самом Пачанге оставаться не хотелось, кроме того, развалины могли легко стать ловушкой. Лю спрятал отряд в небольшой балке, выставив часовых. Но вокруг по-прежнему было пусто, лишь однажды где-то вдали послышалось гудение мотора. Самолет прошел стороной, словно стыдясь пролетать над разбомбленным городом.

Чиф понял, что пора вновь посовещаться. Они дошли до Пачанга, теперь следовало подумать о дальнейшем. Товарищ Лю, впрочем, не испытывал особых сомнений.

– По-моему, все ясно, товарищ Хо. Задачу мы выполнили. Теперь обстановка на Тибете более понятна, есть что докладывать Центральному Комитету. Конечно, хорошо бы побывать в Шекар-Гомпе, но для этого требуется серьезная подготовка.

– Оу! – усмехнулся Валюженич, присутствовавший на совещании на правах «большого друга Китая». – Очень серьезная подготовка, мистер Лю! Что до меня, то вопрос тоже ясен. Завтра сфотографирую то, что осталось от Пачанга, и можно уходить. С библиотекой вопрос, увы, решился. Так что я за то, чтобы завтра после полудня выступить. Джон, у тебя другие планы?

– Нет… – Косухин постарался говорить спокойно, хотя в душе было горько. – Понимаешь, дядя Тэд, я очень хотел узнать, против кого Шекар-Гомп посылает войска. И вот…

– Зато мы узнали кое-что новое об этих войсках, – возразил Лю. – Кроме того, товарищ Хо, кто бы ни защищал Пачанг, он располагает потрясающим оружием. Из Ганьцзы надо немедленно послать шифровку в ЦК…

– Да, конечно…

Лю прав, они повидали многое, увиденного хватило бы на целую жизнь, но ведь Чиф не ради этого шел в такую даль! Те, кто боролся с Агасфером, оставались невидимы, с ними не поговоришь, не посоветуешься. Куда они ушли? Наверно, далеко, ведь равнина мертва на много километров…

– Сюда надо вернуться. – Валюженич достал план зала и задумался. – Если б не война, Джон, я бы проводил вас, а сам остался. Тут поискать бы…

– Дядя Тэд, ты опять о лотосе? – догадался Чиф.

– Должны же они где-то прятать ценности! – возбужденно воскликнул археолог – – Джон, это же типичная ситуация: на город напали, осадили дворец… Куда прячут все ценное? В тайник, который тут же! А что, если этот текст – про ученика и учителя – и в самом деле дает ответ?

– Говорят, у японцев есть специальные миноискатели, – заметил товарищ Лю, – надеваешь наушники и водишь над землей…

– Йе! Конечно! – перебил его Тэд. – И не только у японцев! Такую штуку я сюда притащу, но, может, все проще? Лотос… лотос… Ладно, ребята, не обращайте внимания, у меня, кажется, сдвиг…

Ночью Чифу не спалось. Он сидел возле погасшего костра, глядя в черное звездное небо. На Тускуле оно было иным: по-другому располагались созвездия, даже сама темнота чем-то неуловимо отличалась от земной. Именно сейчас, ночью, Косухин чувствовал, что остается чужим на родине предков. Наверно, Бен в чем-то прав. Зачем Чиф вообще вмешался в земные дела? Конечно, хотелось как лучше: узнать тайну всемогущего Агасфера, поделиться ею с землянами и с победой вернуться в Сент-Алекс. Триумфа не получилось. В далекой Столице Чиф сработал не лучшим образом, а здесь, в Китае, вообще повел себя недостойно. Попросил помощи, и ему поверили, дали три десятка молодых ребят, половина из которых уже не вернется домой. И ради чего? Стало любопытно? Захотелось посмотреть новые места? Косухин понимал, что не совсем прав, но сдержаться не мог: наверно, разгулялись нервы. Он чужой – и в Столице, и здесь. Там, в России, людей хватают по ночам, ставят к стенке, стирают в лагерную пыль. Здесь – почти двадцать лет идет война, превращая страну в один огромный Пачанг. А что делал он, Иван Косухин? Проверял семейные легенды? Или даже мнил себя спасителем братьев-землян, что, пожалуй, еще хуже. Честнее оставаться дома, на Тускуле, или, если уж попал сюда, найти тех, кто нуждается в помощи, и взять винтовку, как когда-то сделал отец. Валюженич ищет «артефакты», господин Чжао пословицы и заклинания, а он? Изучает земную этнографию?

Чиф понял, что зашел слишком далеко. Заниматься самоедством он будет дома. Пока он здесь…

Кто-то коснулся плеча. Косухин резко обернулся, рука уже легла на «скрайбер», и тут только он сообразил: рядом стоит Валюженич.

– Не стреляй, сдаюсь! – Тэд поднял руки и засмеялся. – Джон, хочешь поиграть в Бедлам?

– Как? – Что такое Бедлам, Косухин не помнил. Валюженич вновь засмеялся и присел рядом.

– Во-первых, Бедлам, Джон, – это знаменитая лечебница для психов. А во-вторых, я сейчас направляюсь во дворец. Пойдешь со мною?

– Ночью? – поразился Косухин. – Дядя Тэд, а может…

– Ни за что! – Археолог махнул рукой. – Не вытерплю! Джон, мне только что пришло в голову… Я, кажется, понял…

– Господа, нельзя ли потише? – Из-под спальника вынырнула недовольная физиономия господина Чжао.

– Мы сейчас уйдем, – заверил его археолог. – Или я уйду… Джон, ты – со мной?

– Ладно. – Косухин не возражал. Все равно спать не хотелось, а отпускать дядю Тэда одного, похоже, небезопасно. Чиф быстро проверил оружие, взял фонарик и кивнул Валюженичу. Тот потер руки и вскочил, нетерпеливо поглядывая на еле различимые в темноте руины:

– 0'кей, пошли!

– Господин Хо! – Голос фольклориста звучал глухо: очевидно, тот говорил, не расстегивая спальника. – Вы, надеюсь, не разрешите моему коллеге подобную прогулку. Если он сломает ногу, лично я тащить его не собираюсь.

– Оу, господин Чжао, – тут же отреагировал археолог, – присоединяйтесь! Я вам кое-что покажу.

– Да? – Китаец не спеша выбрался наружу. – Вообще-то хорошо поглядеть на ваш очередной афронт. В подобных случаях у вас бывает очень забавный вид…

Чжао быстро собрался, Валюженич нетерпеливо притопнул ногой и первым шагнул в темноту. Остальные поспешили следом, причем господин Чжао продолжал бормотать себе под нос нечто невразумительное, но весьма ироничное по тону.

Пробираться через развалины в темноте оказалось еще труднее, чем днем, но опыт немного помог. К тому же Тэд умудрился запомнить удобные проходы, находя их даже ночью. Вскоре они оказались среди руин дворца. Преодолев последний завал, Валюженич первым вошел в тронный зал и быстро провел фонариком по всем углам.

– И что вы ищете? – поинтересовался господин Чжао, с трудом форсируя препятствие. – Пачангских призраков?

– Оу, конечно! Не люблю, когда кто-то прячется за спиной. Но, кажется, здесь пусто.

– А кого вы ожидали? – Фольклорист, похоже, уже начал терять хорошее настроение. – Не забудьте, коллега, вы обещали кое-что продемонстрировать.

– Йе! Джон, мистер Чжао, прошу сюда!

Он подбежал к тронному возвышению и повергнулся к спутникам:

– Господа! Я хочу проверить одну догадку, Так где находятся святыни Пачанга? Что ответил учитель?

– «Спроси у мистера Валюженича», – пробурчал фольклорист.

– Ищи в цветке лотоса! Ты помнишь, Джон?

– Да… – немного растерялся Косухин. – Дядя Тэд, а где здесь цветок лотоса?

– Вот! – Луч фонаря упал на огромную каменную вазу. – Форма! Видите?

Действительно, при определенной фантазии, затейливое произведение неизвестного мастера могло напомнить чашу цветка.

– Коллега, я уже заглядывал внутрь, – вздохнул господин Чжао. – Кроме того, она намертво прикреплена к полу.

– Да… – археолог, подсвечивая фонариком, принялся внимательно осматривать каменный «лотос», – ее, конечно, не сдвинешь… А открываться тайник должен просто и быстро. Его открывал один человек, в крайнем случае двое, чтобы сохранить тайну…

– Поищите кнопку, – посоветовал господин Чжао. – Именно так обычно бывает в ваших голливудских фильмах.

Похоже, фольклорист находил происходящее весьма забавным. Чиф, однако, заинтересовался. В словах дяди Тэда была своя логика. Он подошел поближе и начал рассматривать плиты пола.

– Они не двигались уже очень давно, – заключил он. – Здесь много старой пыли…

– Я заметил. – Валюженич, опустившись на корточки, ковырнул землю, набившуюся между камнями. – Плиты не сдвигались, чаша не приподнималась… Черт! Джон, давай подумаем… Начинается штурм, все на стенах, кроме, естественно, того, кто хранит самое ценное в городе. Он подходит к чаше…

– Дядя Тэд, – Косухин заинтересовался всерьез, – каким должен быть механизм, открывающий тайник?

– Самым простым, Джон. Гидравлика и все прочее могут отказать, а он должен работать очень долго. Значит, обычная механика…

– Следовательно, хранитель тайника мог рассчитывать только на свою силу… Приподнять чашу он не мог…

– Зато мог повернуть, – негромко подсказал Чжао.

– Йе! – Валюженич чуть не подскочил. – Попробуем! Джон!

Вдвоем они вцепились в края вазы и резко нажали. Раз, другой, третий – «лотос» оставался неподвижен.

– Стоп! – Валюженич перевел дух. – Мы двигаем ее против солнца… Надо наоборот… Господин Чжао, помните, на некоторых изображениях лотоса в тибетских монастырях встречаются линии, идущие вокруг цветка! Они утолщены в конце…

– Символ вращения мира, – кивнул китаец. – Мир вращается, естественно, по солнцу…

– Начали! – Тэд и Чиф вновь взялись за края каменного «лотоса». Резкий рывок – Косухин чуть не упал. Чаша повернулась почти на целый оборот.

Еще нажим – «лотос», легко поддаваясь, провернулся полностью, затем еще раз…

– Вроде водопроводного вентиля, – без особого почтения констатировал археолог. – Джон, заметил, как идет? Им недавно пользовались!

Валюженич отошел от чаши и принялся осматривать зал. Луч фонаря скользил по полу, но все плиты оказались на месте. Все так же недвижно стояло тронное возвышение…

– Но ведь что-то мы сдвинули… – бормотал Тэд. – Может, тайник завалило обломками?

Фонарь осветил противоположную стену, затем скользнул ниже…

– Есть!

Слева от того места, где стоял когда-то трон, в стене темнело ровное четырехугольное отверстие. Валюженич, чуть не зацепившись ногой о лежавший на полу обломок камня, бросился к тайнику. Чиф поспешил за ним. Фонари осветили уходящую куда-то вниз каменную лестницу, скрытую прежде плитой, теперь отодвинутой в сторону.

– Понятно, почему каменная облицовка не по всему залу, а только здесь, – бормотал археолог. – В общем, я где-то уже видел такое… Кажется, в Египте… Или на Юкатане…

– Это не обязательно тайник, – заметил господин Чжао, вглядываясь в темную глубину. – Здесь может быть подземный ход, который ведет за город.

– Да, конечно… – Тэд решительно прищелкнул пальцами. – Остается взглянуть…

Лестница оказалась не особо длинной, не больше тридцати ступенек. Дальше начиналась ровная подземная галерея, вырубленная в цельной скале.

Валюженич нетерпеливо бросился вперед и тут же остановился: путь преграждала каменная плита.

– Тупик… – Археолог оглянулся, затем в сердцах ударил кулаком по неожиданному препятствию. – Но почему? Это же нелогично!

Косухин последовал примеру дяди Тэда и осмотрел подземелье. Короткая – метров шесть – галерея, ровные, без всяких надписей или рельефов стены и каменная плита, преградившая путь. Ее поверхность оказалась тоже гладкой, лишь в правом углу мастер оставил странный след – вырезанный в камне отпечаток ладони.

– Плита должна отодвигаться, – бормотал Валюженич, рассматривая стыки. – Причем отодвигаться легко, быстро… А, черт! Принесем пару гранат, рванем…

– Неплохая будет гробница, – кивнул господин Чжао. – Не знаю, что станется с плитой, но нас определенно размажет ровным слоем…

– А… может, она тонкая? – Археолог постучал по камню и вздохнул. – Ну надо же! Под самый конец…

Тонкая? Чиф вдруг вспомнил то, о чем старался думать как можно реже. Он не такой, как другие люди. В горах ему было легче переносить холод, его аура не похожа на человеческую, а кроме того…

– Отойдите, пожалуйста… – В последний момент стало стыдно. Неизвестно, что подумали ученые, но, переглянувшись, отступили обратно к лестнице. Сняв куртку, Чиф осторожно коснулся рукой поверхности плиты. Сейчас… Нужно сосредоточиться…

Пальцы утонули в камне. Косухин на миг испугался, затем сжал зубы и чуть надавил – рука ушла по локоть, но там, в глубине, все еще был камень. Чиф быстро освободил руку из плена и вытер со лба внезапно выступивший пот. Нет, плита очень толстая, такую гранатой не возьмешь… Он уже хотел сообщить эту невеселую новость своим спутникам, как вдруг обратил внимание на странный след – ладонь, вырезанную в камне. Зачем? Косухин представил:

хранитель тайника спускается по лестнице, входит в галерею, спешит – надо срочно спрятать нечто важное от врага! Перед ним препятствие, и он…

Ладонь легла в углубление. Неизвестный мастер почти угадал: кисть Чифа оказалась лишь немного меньше. Чиф усмехнулся своей догадке и хотел уже завершить опыт, как вдруг послышалось легкое гудение, словно где-то в глубине включился мощный механизм. Косухин даже не успел испугаться – камень под рукой дрогнул. Плита зашевелилась и начала медленно исчезать в стене, открывая темный проход.

– Джон! Ты что сделал? – Валюженич одним прыжком очутился рядом, светя фонарем. Снова лестница – очень короткая, ведущая в большое подземное помещение…

– Н-ничего. – Косухин отвернулся. – Наверно, потайная кнопка…

Объясняться не хотелось. Случившееся почему-то совсем не обрадовало. На кого был рассчитан хитрый механизм? Не на Ивана Степановича Косухина, конечно же! И не на тускуланца: едва ли в Пачанге знали о далекой планете. Тогда на кого – на духа-цха? Чья рука могла открыть тайник?

– Так… нечто вроде зала. Какая-то стела… А в общем, пусто…

Валюженич, забыв о плите, уже сделал было шаг вниз, как вдруг остановился:

– Нет… Так нельзя…

– Разумно, – господин Чжао тоже подошел поближе, – плита может стать на место в самый неподходящий момент. Так вы говорите, кнопка, господин Хо?

– Ну, не кнопка, – смутился Чиф, – я провел рукой. Там какое-то углубление…

– Тогда подумаем… – Тэд присел на корточки, разглядывая порог. – Плита уходит в стену… Допустим, что тут какая-то хитрость, как раз для таких, как мы… Нечестивцы спускаются в тайник, плита возвращается на место…

– А с позволения сказать, «кнопка» – только с внешней стороны, – кивнул фольклорист. – Хотя и Голливуд, но весьма разумно…

– Тогда… – Валюженич еще раз осмотрел проход и хмыкнул. – Плита упирается в глухой камень. Если что-то подложить… Что-то очень крепкое…

За «очень крепким» пришлось подниматься наверх. Нужный обломок нашли быстро – фрагмент каменной статуи из твердого гранита. Не без усилий его скатили вниз по лестнице, затем, переворачивая, докантовали до конца прохода.

– В правый угол, – распорядился Валюженич. – Если плита станет на место, останется проход…

Наконец обломок был установлен на нужном месте. Археолог, еще раз осмотрев нехитрое приспособление, остался доволен:

– Кажется, все… Посмотрим… Лучи трех фонарей заскользили по тайнику. Тэд не ошибся, перед ними был зал четырехугольной формы, почти квадратный, с ровными, аккуратно отесанными стенами. В глубине, у левой стены, возвышалось нечто напоминающее пилон. Возле самой лестницы на полу стояли две стеклянные лампы.

– Опоздали, – вздохнул Тэд. – Кажется, все успели перепрятать. Ну пошли?

Он быстро спустился по ступенькам, за ним последовали остальные. Тут же послышалось гудение – плита дрогнула и попыталась стать на место, но гранитный обломок надежно зафиксировал ее в полуметре от противоположного края прохода.

– Вовремя сообразили, – констатировал Валюженич.

Чиф кивнул. Перспектива оказаться замурованными была не из приятных. Правда, тут же мелькнула мысль: те, кто впустили их, наверняка позаботились о пути назад. Впрочем, осторожность не помешает.

– Керосиновые. – Тэд осмотрел стоявшие у лестницы лампы. – Предусмотрительно…

Он достал зажигалку. Через мгновение неровный колеблющийся свет залил подземелье. Одна лампа досталась археологу, другой завладел господин Чжао, Чифу же пришлось довольствоваться фонарем.

– Ну так… – Тэд быстро обошел зал, держа лампу в вытянутой руке. – Помещение четырехугольное, приблизительно семь на семь метров, стены сплошные, ни дверей, ни проходов… Завтра начерчу план, а пока…

Он подошел к каменному пилону и поднес поближе фонарь:

– Ого! Признаться, нечто подобное я и ожидал увидеть.

Поверхность пилона оказалась покрытой небольшими, похожими на странных уродливых муравьев знаками.

– Странно, я не знаю этой письменности. – Господин Чжао провел рукой по твердой черной поверхности. – По-моему, иероглифическая… Господин Валюженич, я почти уверен, что ни на Тибете, ни в Китае подобная письменность еще не встречалась.

– Зато встречалась кое-где еще… Йе! – Тэд резко обернулся. – Вспомнил! Мне такое показывал мистер Арцеулов! Он вместе с твоим отцом, Чиф, нашел несколько деревянных табличек! Очень похоже!

– Это хранилось в тайнике, – заметил господин Чжао. – Значит, либо надпись считалась тайной, либо сам камень был реликвией. По-моему, он вообще нездешний… Господин Валюженич, вы ведь захватили с собой фотоаппарат?

– В лагере, – кивнул археолог. – Завтра все пересниму, заодно скопирую с помощью восковой бумаги – для верности. Ну, я почти доволен… Мистер Арцеулов скажет нам всем большое спасибо…

– А таблички расшифрованы, дядя Тэд? – поинтересовался Косухин.

– В том-то и дело, что нет. Там мало текста, не за что ухватиться. Ну, теперь будет легче! Представляете, господин Чжао, таблички были найдены в Южной России! Откуда же эта надпись здесь?

– Вопрос чисто риторический, коллега, – пожал плечами Чжао. – Но в любом случае поздравляю. Это – находка…

– И пожалуй, единственная… – вздохнул археолог. – Ну, поищем еще…

Они прошлись по залу, но ничего обнаружить не удалось. Все, хранимое здесь, было либо похищено либо надежно перепрятано. Правда, в левом углу Чиф обнаружил еще один камень, на этот раз вмурованный в стену. Камень был черный, гладкий, грубо отесанный с боков. Особого интереса находка не вызвала, Валюженич предположил, что это очередной священный артефакт, которых в тибетских храмах полным-полно. Господин Чжао не стал возражать, но осмотрел находку более внимательно, после чего направился дальше.

Чиф, однако, не спешил. Камень показался странным. Косухин провел рукой по гладкой полированной поверхности. Она походила больше на темное стекло или загустевшую смолу. И тут рука нащупала маленькое углубление. Чиф поднес фонарик ближе-в полированной поверхности имелась небольшая щербинка. Он решил было, что это просто случайное повреждение, но тут же заметил рядом еще одну, затем третью, четвертую… Пять маленьких углублений, расположенных веером… Зачем? Что-то знакомое было в этом. Углубления находились на небольшом расстоянии, их можно вполне накрыть ладонью…

Чиф даже вздрогнул – настолько простой оказалась разгадка. След ладони, такой же, как на плите, закрывавшей дорогу! Только на этот раз мастер обозначил лишь кончики пальцев – может, из осторожности. Значит, следует лишь приложить руку…

Он не спешил. То, что произошло чуть раньше, казалось труднообъяснимым. Допустим, дело не в нем лично. Может, плита реагирует на любую руку…

Нет, не получается: тогда каменная «задвижка» вообще не имеет смысла. Но можно допустить, что благодаря какому-то совпадению рука Чифа оказалась как раз подходящей. Но что должно открываться здесь? А вдруг ловушка? Грабители, обрадованные успехом, спешат приложить руку к поверхности черного камня, и тут их ждет возмездие. Они позаботились об отступлении, блокировав «задвижку», но хранители тайника могли приготовить им сюрприз. Нет, рисковать не стоило…

– Йе, Джон! – Крик Валюженича прозвучал неожиданно.

Косухин резко обернулся. Археолог стоял в центре зала, керосиновый фонарь был зачем-то поднят над головой. Чиф поспешил подойти.

– Что случилось? – Господин Чжао появился откуда-то из дальнего угла. – Вы обнаружили золотой саркофаг, коллега?

Валюженич рассмеялся:

– Нет, просто вспомнил одну любопытную историю. Хотите послушать?

– Как всегда, из Диснея? – буркнул фольклорист.

В ответ вновь послышался смех:

– Почти. Всегда рассказываю ее студентам на первой лекции… Случилось это в Испании в тысяча восемьсот семьдесят шестом году. Известный археолог Марселино Саутуола решил обследовать одну пещеру. Ничего особенного найти не ожидал, просто думал поискать какие-нибудь мелкие артефакты. Его маленькая дочка, лет шести, попросила отца взять ее с собою. Тот не возражал…

Валюженич перевел дух:

– Они спустились вниз, Саутуола, как водится, стал смотреть под ноги, нашел пару обработанных камней. А девочке стало скучно, и она стала глядеть не вниз, а…

– …вверх, – вздохнул господин Чжао. – Так были открыты знаменитые росписи Альтамиры, о чем я прочел приблизительно в возрасте этой девочки. И что из данного рассказа следует?

– А вот что! Смотрите! – Рука археолога указала на потолок…

Красные клубящиеся тучи, закрывающие золотой небосвод… Фреска казалась объемной, живой:

может, неровный цвет фонарей был тому виною. Густые краски вначале показались неестественными, даже вызывающими, но Чиф тут же понял, что видит нечто знакомое. Золотой небосвод, вал кроваво-красных облаков, из-под которых проглядывает черная твердь… Он видел это ночью, когда над Пачангом вспыхнуло зарево. Да, все было именно так, слева – клубящиеся тучи, занявшие полнеба, а справа…

Он быстро включил фонарик. Правая часть фрески была едва заметна в полумраке, но он все же смог разглядеть силуэты золотых пагод. Пачанг… Тогда, в его видении, город выглядел совсем иначе, чем изобразил его неведомый художник, но он находился там же, над горизонтом. А чуть дальше…

Валюженич, тоже заметивший силуэт золотого города, постарался поднять фонарь повыше… Всадники! Маленькие фигурки летели по небу, навстречу кровавым молниям и черным птицам. Все это было не очень похоже на то, что привиделось Чифу; но мастер хотел показать именно ту битву, изобразить все случившееся одновременно – и наступающие на золотой город тучи, и бьющие из них молнии, и летящих всадников. Значит, здесь должно быть что-то еще…

Косухин направил луч света к краю облачного фронта. Именно здесь ему почудилась фигура старика с седыми волосами и жезлом в руке. Точно! Художник нарисовал и его, хотя выглядел старик совсем иначе, на нем было что-то похожее на широкий черный халат, а вместо жезла рука держала посох с фигурным навершием. Чиф поглядел правее – и тут же нашел того, с кем вышел на поединок носитель посоха. Он тоже выглядел совсем по-другому. На фреске был изображен воин в блистающих золотом доспехах; на длинном мече, извлеченном из ножен, светились еле заметные звездочки…

– Потрясающе, – выговорил наконец господин Чжао, забыв на время весь свой скепсис. – Тэд, вы видели что-нибудь подобное?

– Господин Валюженич, – поправил злопамятный археолог. – Можно «мистер»… Нарисовано неплохо, но сюжет неоригинальный. Небесная битва, добро и зло…

– Да что вы говорите! – возмутился фольклорист. – Вы когда-нибудь видели именно такую композицию? Тучи, всадники, два предводителя?

– Наверно… Не уверен, конечно…

– А я уверен. – В голосе господина Чжао чувствовалось немалое волнение. – Ничего подобного не видел и не встречал… Разве что…

Он обернулся и поглядел на Косухина. Тот смутился.

Господин Хо… Вы очень меня обяжете, вспомнив ту книгу, в которой вы прочли описание небесной битвы. Помните, вы мне рассказывали? Мне кажется, весьма и весьма похоже… Если бы я мог, то лично извинился перед ее автором за столь необдуманную характеристику его труда…

– Постараюсь… – пробормотал Чиф, не зная, что сказать. – Не помню точно…

– Вспомните, я вас очень прошу… Господин Валюженич, мы сможем это сфотографировать?

Археолог помолчал, что-то прикидывая, наконец кивнул:

– Днем здесь будет светлее, поставим несколько фонарей… Думаю, что-то получится. У меня есть чувствительная пленка… Ну как, господин Чжао, довольны?

Ответить фольклорист не успел. Со стороны входа послышались шаги, и через минуту в помещение вошел командир Лю с карабином наперевес:

– Товарищ Хо? Вы здесь? Тут только Чиф сообразил, что они ушли из лагеря, никого не предупредив.

– Часовой сказал, что вы пошли в город, – продолжал Лю. – Я немного волновался…

Он обошел подземелье, равнодушно бросив:

– Тайник? Видел такое…

Валюженич попытался объяснить молодому командиру ценность находок, показав надпись и фреску. Лю выслушал внимательно и кивнул:

– Вам виднее, товарищ Ю Жень. Зря вы только так неосторожно сюда вошли. Эти монахи могли мину установить, с них станется… А Зеркало Пачанга нашли?

Ученые переглянулись.

– Простите, господин Лю, – вкрадчиво проговорил фольклорист. – А какой информацией вы, так сказать, располагаете…

– Как? – удивился разведчик. – Это же детская песенка, у нас в деревне ее каждый знает! Там сказано, что в священном Пачанге есть зеркало из черного камня. Где-то так:

Если сможешь отразиться в Черном Зеркале Пачанга, Ты немедля превратишься в обезьяну Сунь У-куна…

– Камень! – Валюженич, хлопнув себя по лбу, бросился в дальний угол. – Черный гладкий камень! Какой же я идиот?

– Я тоже, коллега, – бормотал господин Чжао. – Мы оба идиоты…

Ученые обступили странную находку, Валюженич провел рукой по камню, покачал головой и достал блокнот:

– У меня здесь описание Зеркала из одной рукописи: «И увидел я гладкий камень, на камень не схожий, теплым он был под рукой, и синева рождалась от тепла…» – Да-да… – кивнул фольклорист. – Очень похоже, коллега. Смотрите, вот углубления, похожие на следы пальцев…

Чиф понял, что его маленький секрет уже раскрыт. Господин Чжао приложил руку к поверхности Зеркала, но ничего не произошло. Косухин невольно усмехнулся и обратился к своему заместителю:

– Товарищ Лю, вы напрасно тревожились. В городе не осталось даже собак… Тот пожал плечами:

– Я отвечаю за вас. Кроме того, мы осмотрели руины не особо внимательно…

Он помолчал, затем неожиданно добавил:

– Над городом кружил самолет…

– Что? – На этот раз Косухин действительно встревожился. Он слишком быстро забыл о тех, кто осаждал Пачанг.

– Он шел на большой высоте, товарищ Хо, нас, думаю, не заметил. Но я бы посоветовал немедленно уходить…

Чиф кивнул, но тут же вспомнил о дяде Тэде и господине Чжао. В двух словах он пояснил разведчику, в чем дело. Тот вздохнул:

– Наука… Понимаю, товарищ Хо… Но это очень опасно. Вокруг – голая степь. Разве что укроемся в самом городе… Сколько нужно, чтобы все это описать и сфотографировать?

С этим вопросом пришлось обращаться непосредственно к ученым. Вначале оба самым категорическим тоном заявили, что потребуется не меньше недели. После не менее категорического совета поспешить сошлись на трех днях, но в результате долгого спора согласились выполнить все необходимое за сутки. Товарищ Лю остался доволен, обещав выделить двух бойцов в помощь науке…

Уже под утро, когда участники похода наконец решили немного поспать, Валюженич отозвал Чифа в сторону:

– Джон, я хотел спросить… Как ты открыл дверь?

Косухин на мгновение растерялся, но затем решил сказать правду. Выслушав его, археолог кивнул:

– Я что-то такое и подозревал. Знаешь, мне показалось, что ты даже погрузил руку в камень…

– Тебе не показалось, – вздохнул Чиф. – Я с Тускулы, дядя Тэд…

Он вспомнил беседу с Беном и его сестрой, на миг сосредоточился и заставил лежавшую рядом кружку приподняться на полметра над землей. Валюженич протер глаза:

– А… Ну да… с Тускулы… А это… летать вы не умеете?

– Еще нет…

Кружка с глухим стуком упала на землю. Валюженич вздохнул и начал тереть лоб.

– Только… дядя Тэд, ты никому не рассказывай…

– Никому, – тут же согласился американец. – Знаешь, Джон, никак не привыкну. Ты, сын Стива, – инопланетянин…

Слово, сказанное в шутку, внезапно расстроило. Обижаться нечего, Джон Косухин – действительно самый настоящий инопланетянин. И хорошо еще, если его необычные возможности связаны с Тускулой. Рассказ господина Чжао о духе-цха никак не забывался. На кого же рассчитан необычный «замок» каменной двери? Может, именно на нелюдя? Чиф вспомнил поэму «Смятение праведного». Пачанг, небесный город, готов впустить духа, а не человека. Господин Чжао приложил руку к Зеркалу, но ничего не случилось. А что будет, если…

Наутро Лю отвел отряд ближе к городу, спрятав людей между сгоревших домов на окраине. Часовые с тревогой поглядывали на небо, но ничто не нарушало спокойствия. Валюженич и его китайский коллега, сопровождаемые двумя разведчиками, взяли необходимую аппаратуру и направились во дворец. Тэд звал Косухина с собою, но Чиф решил подойти попозже. Не хотелось покидать яркий солнечный день и вновь спускаться в мрачное подземелье. Чифу вполне хватило впечатлений.

Между тем командир Лю был очень занят. Тех, кто не стоял в карауле и не помогал ученым, он направил в степь. Разведчики возвращались по одному, докладывая об увиденном. Лю заносил данные на карту, кивал и все крепче задумывался. Наконец он подошел к Чифу:

– Товарищ Хо, можно с вами посоветоваться? Косухин кивнул, хотя и не понимал, чем может помочь опытному разведчику. Лю расстелил карту и качал:

– Никак не могу понять, что тут произошло. Допустим, противник бомбил Пачанг, те нанесли ответный удар. Но куда же исчезла армия? Неужели превратилась в пепел?

– А если так? – осторожно предположил Чиф. – Если здесь применено какое-то неизвестное нам оружие?

– Бомба неимоверной силы, – задумчиво проговорил молодой командир. – Я тоже так думал, товарищ Хо. В этом нет ничего невероятного… Но как объяснить, что уцелели руины?

Ответить было нечего, они уже не раз говорили об этом.

– Сейчас вернулись ребята, – продолжал Лю. – Они увидели кое-что любопытное. Как вы считаете, товарищ Хо, при подобном взрыве должна быть сильная ударная волна?

– Еще бы! – Чиф вспомнил вспышку, озарившую небо. – Здесь все должно было быть стёрто в порошок!

– Но не стёрло… Допустим, хоть я и не представляю, как это возможно, защитники Пачанга каким-то образом локализовали взрыв…

– Зонтик над Пачангом? – невольно усмехнулся Косухин.

– Да, очень похоже! – Сравнение, по-видимому, понравилось. – Пусть так… Но все, что рядом, должно быть уничтожено! Зона поражения – более двадцати километров, мы же видели! Она тянется до самых гор…

Чиф кивнул.

– В километре отсюда уцелели деревья, – вздохнул Лю, – обуглились, обгорели, но до сих пор стоят! А вот это уже необъяснимо…

Чиф не знал, что и сказать. Он мало смыслил в военном деле, но удивление Лю понятно. Взрыв такой силы должен уничтожить все, даже бетонные укрепления, даже танковую броню. А тут – деревья…

– Похоже… – внезапная мысль пришла ему в голову, – это не взрыв, Лю! Мне кажется, это что-то, напоминающее стену огня! Эпицентр был именно в Пачанге, затем пламя пошло во все стороны, но ударной волны не было!

– Поэтому устояли деревья, превратившись 'в уголь… – медленно проговорил Лю. – А город уцелел потому, что пламенем управляли, оно двигалось лишь в одном направлении… По-моему, это еще более невероятно, чем сказки про Сунь У-куна…

Спорить не приходилось. Те, кто защищал город, действительно сильны. Армия, преодолевшая горы, взорвавшая завал в ущелье, бросившая на Пачанг все, включая современную авиацию, превратилась в серый пепел. Да, Агасфер не всемогущ. Есть кто-то иной, способный остановить его. Здесь, в Пачанге, Чиф надеялся встретить тех, кто сумеет ему все объяснить. Но город пуст, остались лишь руины и странные реликвии…

…Ближе к вечеру Чиф все же решил навестить дворец. Работа кипела. Двое бойцов Валюженича устанавливали освещение для фотографирования фрески. Дело было сложным. Огромную картину пришлось фотографировать по частям. Археолог сердито хмурился, не очень веря в успех. Хотя пленка в аппарате была чувствительной, света все же не хватало. Наконец Тэд решил сделать перерыв.

– Мы уже сфотографировали надпись, – сообщил он, устраиваясь прямо на расстеленной на полу куртке. – Я снял ее и на восковую бумагу – для верности. Мистер Арцеулов останется доволен. Жаль, если фреска не получится… Я, правда, кое-что зарисовал, но этого мало…

– Дядя Тэд, а… Зеркало? – решился Чиф. – Вы его смотрели?

– Угу, – кивнул американец. – Тут у нас с господином Чжао вышли разногласия…

«Неужели?» – хотел спросить Косухин, но сдержался.

– Мне кажется, что это все же не Зеркало Пачанга… Понимаешь, Джон, слишком просто оно выглядит. Ни надписей, ни украшений… В средневековье любые священные артефакты оформляли очень пышно…

– Совершенно верно, коллега! – Господин Чжао, присев рядом, наставительно поднял палец вверх. – В средневековье! Зеркало старше, оно попало в Пачанг достаточно поздно, поэтому никто не решился украшать или как-то обрабатывать его. Это же реликвия!

Валюженич пожал плечами, похоже нисколько не убежденный.

– А это… Зеркало… Оно как-то действует? – поинтересовался Косухин. В ответ раздался дружный смех – на этот раз ученые оказались вполне солидарны. Чиф смутился.

– Это обычный камень, – отсмеявшись, пояснил Тэд, – довольно редкий в этих местах, но достаточно часто встречающийся в Индии. Оттуда его, похоже, и привезли. А все остальное…

– А след руки? – не выдержал Чиф. – Он же вроде того, что был на входной двери…

– Совершенно верно, – кивнул господин Чжао. – Но если вы заметили, господин Хо, на Зеркале имеются лишь следы кончиков пальцев. В этом, возможно, весь смысл. След ладони на двери – настоящий замок, а на Зеркале – символический. Я видел такое в некоторых тибетских монастырях. Этот знак встречается на скульптурах, надгробиях, фресках. Монахи поясняют его так: человек может коснуться тайны лишь кончиками пальцев, полностью она недоступна…

– Но мы проверили, – подхватил археолог. – Я держал свою руку ровно три минуты, господин Чжао – все пять…

– Четыре с половиной, – поправил фольклорист. – Исключительно для очистки совести. И вообще, Зеркало Пачанга даже в мифах не открывается грешным людям… Впрочем, если вы, господин Хо, желаете лично попытаться…

Чиф сделал вид, что не услышал. Он и сам думал об этом, но не хотел пробовать в присутствии посторонних. Дядя Тэд хотя бы знал, что сын его друга родом с далекой планеты, а что могут сказать остальные? Господин Чжао зачислит Косухина в злые духи, а разведчики, того и гляди, примут его за шамана. Но Зеркало притягивало. Подождав, покуда Валюженич вновь займется своей нелегкой работой, Чиф незаметно отошел в дальний угол и стал у черного камня. Всем в подземелье было теперь не до него. Валюженич расставлял аппаратуру, бойцы двигали фонари, а господин Чжао сварливым голосом подавал советы. Убедившись, что на него не смотрят, Косухин провел рукой по гладкой поверхности Зеркала, нащупал углубления и быстро приложил ладонь.

Ничего не случилось – камень оставался темным и немым. Косухин, облегченно вздохнув, уже хотел убрать руку, как внезапно почувствовал тепло. Камень нагрелся, а в кончики пальцев, казалось, вонзились сотни маленьких игл. Боли не было, напротив – Чиф ощутил прилив бодрости и силы. И тут из-под пальцев начали медленно проступать небольшие синие пятнышки…

Косухин оторвал руку от Зеркала и быстро оглянулся. Похоже, никто не заметил. Он шагнул в сторону, стараясь не глядеть на вновь ставший черным камень. «…Теплым он стал под рукой, и синева рождалась от тепла…» – древнее описание не обмануло. Рука пришельца с далекой Тускулы, открывшая путь в подземелье, теперь оживила Зеркало…

…Чиф выбрался наружу, с наслаждением вдохнув свежий весенний воздух. Ну почему получается именно так? Отправляясь на Землю, он думал устанавливать связи с подпольем, собирать информацию, исследовать странную нелогичную политическую систему, существующую на родине предков. Это было понятно, этому Косухина учили. Ему же пришлось столкнуться вначале с могилой на Донском, потом с Волковым, теперь еще и с этим… Что он расскажет дома? Бен открыл тайну Института в Теплом Стане, Лу пытается понять психологию тех, кто стал жертвой сталинской мясорубки, а чем занимается он?

Косухину захотелось немедленно оказаться дома. Там – привычные дела: отец проводит испытания новой техники, Центральный Комитет соцпартии готовится к избирательной кампании, боевые ребята из Совета Генерации планируют устройство первого постоянного поселка в Долине Больших Ветров… Все просто и понятно, а если и встречаются тайны, то научные, вполне объяснимые с точки зрения здравого смысла: пространственная связь, ауэрит Кента, термоядерный синтез, молекулярное копирование… На Тускуле все ясно, разумно и привычно. Он – тускуланец, Бен, наверно, прав…

До ночи Косухин просидел в лагере, без возражений одобряя все распоряжения товарища Лю, готовившего отряд к завтрашнему походу. Да, пора уходить. Он вернется в Столицу, заберет Бена и Лу и отправится домой. Тайна останется тайной, Агасфер будет по-прежнему непобедим, и все пойдет своим чередом…

Уже в полной темноте вернулись Валюженич и Чжао. Они выглядели довольными и усталыми. Тэд сообщил, что все задуманное выполнено, и теперь дело за их недоверчивыми коллегами. Фотографии и записи позволят разгромить скептиков в пух и прах…

Бойцы давно заснули, над Пачангом взошла тонкая молодая луна, а Чиф все еще не мог решиться. Завтра утром они уйдут, и уже никогда он не сможет узнать… Чиф шел за сотни километров ради того, чтобы получить ответ. Отвечать оказалось некому, но оставалось странное Зеркало в подземелье. Если он не рискнет, то станет просто дезертиром. Чтобы помочь ему, погибли люди, готовые идти за «товарищем Хо» даже в ад…

На душе было муторно, но Косухин заставил себя встать. Он пойдет, а там – будь что будет…

Он разбудил товарища Лю, приказав никого не выпускать из лагеря. Встревоженный разведчик предложил пойти вдвоем, но Косухин повторил приказ. Лю подчинился, хотя и без всякой охоты. Чиф взял фонарь и быстро пошел по улице, ведущей к развалинам дворца.

Уходя, Валюженич и Чжао позаботились надежно укрыть тайник. Но повернуть каменную чашу «лотосам не составило труда. Сложнее оказалось в подземелье – камень, служивший стопором, оказался сдвинут далеко в сторону. Чиф решил рискнуть. Ладонь легла в каменное углубление, послышалось легкое гудение… Он шагнул вниз по лестнице, тут же услыхав, как за спиною захлопнулась „дверь“. Почему-то Чиф не испугался. Пусть, он сможет выйти.

Косухин не включал фонаря, но, к своему удивлению, заметил, что в подземелье не так уж и темно. Свет шел откуда-то сверху, Чиф поднял взгляд – и ахнул. Светилась фреска – зрелище было настолько захватывающим, что Косухин с трудом пришел в себя. Как же они не заметили этого раньше? Или все дело в том, что тогда Чиф был не один?..

Косухин бросил взгляд на кипение кровавых облаков, закрывающих золотое небо, глубоко вздохнул и прикоснулся рукой к следам на черном камне.

10. СМЯТЕНИЕ ПРАВЕДНОГО

По пальцам струилось тепло, легко покалывали невидимые иголочки. Черный камень ожил. Чифу показалось, что он ощущает еле заметную вибрацию, идущую откуда-то из самой глубины монолита. И вот под пальцами начала проступать синева – сначала небольшие пятнышки, затем широкий ореол вокруг руки. Чернота исчезла, сменяясь густой лазурью.

Косухин затаил дыхание. Он ждал этого, но увиденное все-таки поразило. Обычный камень, привезенный из Индии? Устройство, реагирующее на человеческое тепло? Зеркало синело, затем медленно начало бледнеть, наконец стало матовым и засветилось. Чиф уже хотел отдернуть руку, но решил все же выждать. И не ошибся: бледная пелена лопнула, пошла клочьями и пропала. Перед Косухиным было Зеркало – огромное, в полный рост, и в этом Зеркале отражался он сам.

Чиф невольно улыбнулся, вид оказался не слишком героическим. Не отрывая руки, он поправил сбившееся на сторону кепи, одернул ремень и подмигнул. Изображение ответило, отчего Косухин окончательно успокоился. Да, остроумная выдумка, такое и вправду может удивить… И тут он наконец сообразил. Зеркало отражало точно, но только его самого. За спиною у Чифа была полутьма подземелья, в Зеркале же отражался день, неяркий, облачный, но все же день. К тому же Чиф-отражение стоял на каком-то каменистом склоне рядом с тропинкой, уводившей за край Зеркала.

Косухин произнес нечто вроде «А!» и отдернул руку. Ничего не изменилось, отражение в точности повторило его жест. Отступив на шаг, Чиф осторожно присел на пол. И тут ему показалось, что изображение подмигнуло. Косухин чуть было не вскочил, но сдержался. В конце концов, всякое возможно. Надо посидеть, успокоиться, подумать о том, что делать дальше…

– Это правильно! – Слова прозвучали внезапно. Только через несколько секунд Чиф сообразил: говорило отражение. – Такого и на Тускуле не увидишь!

Губы двойника двигались беззвучно, но смысл сказанного мгновенно отпечатывался в сознании. Чиф вздохнул: это уже не Зеркало. Это называется иначе…

– Это можно назвать и дверью, – согласился Чиф-изображение. – Но сейчас ты смотришь в Зеркало. Впечатляет? На людей суеверных действует безотказно.

Похоже, двойник не прочь пошутить. Косухин вздохнул:

– Я суеверный. Всегда боялся тринадцатого билета на экзамене.

Он произнес это вслух. Голос странно прозвучал под низкими каменными сводами. На мгновение Чифу стало не по себе.

– Ну что, адаптацию закончили? Или еще пошутим? Слушай, только не спрашивай, отчего здесь день, а у тебя – ночь.

– Если б у тебя была ночь, я бы ничего не увидел, – заставил себя улыбнуться Косухин. – А насчет местности?

– Эту тропинку видел твой отец, когда побывал здесь…

Чиф замер: он ожидал чего-то подобного, но слова об отце заставили вздрогнуть. Спросить? Нет, еще не время…

– С кем… с кем я говорю? Чиф-отражение удивленно поднял брови:

– А ты как думаешь? В качестве подсказки – это все-таки Зеркало…

Косухин взглянул на двойника, похоже весьма довольного ситуацией. Зеркало… Оно лишь отражает… Или усиливает отражение…

– Я… я говорю с самим собой?

– А Зеркало помогает найти правильный ответ, – кивнул двойник. – Впрочем, если хочешь, могу назваться любым мифологическим персонажем. У вас как, на Тускуле, с народными суевериями?

– У нас, – усмехнулся Чиф, постепенно приходя в себя, – ты ведь моя копия…

– Оптическая и плоскостная… Поправка принята. У нас на Тускуле. Ну, кажется, пора ввернуть что-нибудь этакое: «О пришелец? Пошто нарушил покой сего священного места?» Чиф вдруг понял, что двойник очень точно воспроизводит не только его манеру речи, но и сами фразы. Будь Косухин по ту сторону Зеркала, он выразился бы именно подобным образом.

– Мне надо много узнать. – Чиф постарался ответить как можно серьезнее. – Если сможешь, помоги…

Двойник покачал головой:

– Ты знаешь все, что надо. Попытайся теперь осмыслить, Зеркало для этого и предназначается. Что тебя больше интересует: эта сторона Зеркала или та?..

– Начнем с твоей стороны. – Чиф попытался привести мысли в порядок. Что он должен узнать? Пачанг! Прежде всего – Пачанг!

– О Пачанге лучше спроси дядю Тэда, – усмехнулся Чиф-отражение. – Или ты веришь, что где-то в небесах существует город, где живут посредники между людьми и богами? Кажется, Свифт об этом писал. Лапута, если не ошибаюсь?

– Я серьезно…

Двойник усмехнулся и присел на камешек, точно скопировав позу Чифа:

– Это сейчас ты серьезен. А дома, вспомни? От твоего немудреного юмора, по-моему, изрядно страдали одноклассники. Ладно, давай по порядку. Вариант с Лапутой оставим. Как насчет райских кущ?

Чиф поморщился, двойник тоже, но с некоторым запозданием.

– Ты думай, думай, Джонни-бой!

– Погоди! – Чиф и в самом деле задумался. – Там, за Зеркалом… Там какое-то другое измерение?..

– Состояние – так будет точнее. Измерений, насколько я знаю, три. Даже если верна теория множественности миров, в каждом их столько же. Пачанг – дверь. Таких дверей несколько, но сюда можно попасть и по-другому…

Косухин хотел спросить как, но раздумал. Не это важно. Итак, дверь… Значит, отец уже был там?

Двойник кивнул:

– Он был здесь, Джонни-бой. Твоя кровь – следствие этого. Ты, кажется, уже понял, что случилось семнадцать лет назад?

Вот оно! Чиф вспомнил все, что довелось узнать, – рассказ Иваныча, могилу на Донском, слов, Венцлава…

– Тогда моего отца… хотели убить. То есть его убили… и он попал… по ту сторону?

Чиф, сидевший возле тропинки, кивнул:

– Он попал сюда, но захотел вернуться. Это нелегко, но твоему отцу обещали. Все имеет свой порядок. На Земле Степан Косухин мертв. Для землян он – лишь воспоминание, тень, призрак – назови как хочешь. Но твой отец получил право прожить жизнь в другом мире. Побывав в Пачанге, он, конечно, изменился. И у него, и у тебя – кровь Пачанга, если тебе по душе звучные названия. Ты не призрак и не дух, Джонни-бой! Ну что, успокоился?

.Кровь Пачанга… Чиф вздохнул, но уже с облегчением. Он еще подумает над этим, но главное – он человек…

– А разве Тускула – другой мир? Это же планета, такая, как Земля…

– Где ты умудрился вырасти в полтора раза быстрее, – покачал головой двойник. – У вас… То есть у нас, прости, время совсем иное, об остальном и говорить не приходится. Впрочем, с этим на Тускуле разберутся…

– Да, наверно… – Косухин заставил себя на время забыть о личных проблемах. На душе стало легче. Но он ведь шел сюда не за этим! Вернее, не только за этим…

– Агасфер послал войска, чтобы захватить дверь в Пачанг?

– Блокировать, – поправил двойник. – У него привычка – первым делом строить забор. Неглупо, но, как выяснилось, бесполезно. Более того, на этот раз все кончилось очень плохо. Погибли люди, которых он послал вместо себя. Это тоже в его привычке.

Чиф вспомнил зарево над горизонтом, равнину, покрытую серым пеплом… Сколько там погибло? Тысяча? Десять тысяч? Надо ли было так поступать? Бойцы и командиры Южной группы, очевидно, знать не знали никакого Агасфера…

– Это не мы… – покачал головой Чиф у тропинки. – Два раза армию просто не подпускали к Пачангу. Но сейчас он применил кое-что из запрещенного арсенала. Ну а дальше… Скажем так, армия попала на минное поле. Или, чтобы точнее, коснулась оголенного провода. Мы предупреждали того, кого ты называешь Агасфером, пытались объяснить его людям… Нас не послушали. Дверь имеет защиту, надеюсь, теперь это поняли…

Защиту? Да, Пачанг сумел защитить себя. Но почему только защитить? Почему те, кто за Зеркалом, не помогут людям?

– Как? – невесело усмехнулся двойник. – Пустить огненный вал к Столице? Обрушить Луну на Землю? Или тебя больше устраивает десант из созвездия Гончих Псов? Агасфер пришел к людям, они не прогнали его, напротив. Теперь это их дело. Он достаточно умен, чтобы не применять ничего из арсенала Пачанга. Другое дело, Агасфер ищет обходные пути, но тут мы ему помешаем. А в остальном – люди сами должны разобраться.

Слова того, кто был за Зеркалом, показались жестокими и даже циничными. Агасфер – кто бы он ни был – слишком силен. Что могут люди?

– Очень многое, – вновь вмешался двойник. – Понимаешь, Джонни-бой, Агасфер действительно не применяет ничего из недоступного людям или другим разумным обитателям Земли. Следовательно, он не всесилен. Всесильным ему не стать, а если попытается – не позволим…

И вновь было не очень понятно. «Другие разумные обитатели» – кто это? И сам Агасфер? Почему Чиф до сих пор не спросил об этом?

– Потому, что ответа не будет. Ты этого еще не знаешь. Хватит и того, что Агасфер имеет достаточно сил и возможностей, чтобы изменить жизнь всего человечества. Сам он считает, что действует для блага людей. Если ты считаешь иначе – сопротивляйся. У Агасфера есть свобода воли – у людей тоже. Он умен – но разум сотен миллионов сильнее…

Чиф молчал. Слова двойника гасили последнюю надежду. Он шел к Пачангу, надеясь найти помощь, ему же предлагают действовать самому. Это казалось насмешкой. Кто бы ни был Агасфер, ему подвластна невиданная мощь. Сопротивляться – как? Что мог сделать он, Джон Косухин? Искать связи с подпольем? Убить Венцлава?

– Но ты не убил его! – возразил двойник. – Ты предпочел с ним договориться, хотя смерть его была рядом.

– Рядом? – удивился Чиф. – Но ведь Венцлава даже пули не берут! Он…

– Он – правая рука Агасфера, – жестоко ответил тот, кто был за Зеркалом. – Сейчас эта рука не в чести, но Венцлав еще способен принести немало зла. Ты мог стать его смертью, ты был рядом – но отпустил. Разве не удивило тебя, что этот убийца согласился помочь? Ты испугал его – вспомни…

Да, Чиф помнил. Вначале – слова отца о молодом воине, несущем смерть краснолицему. Затем – то, что говорила мама. Князь Всеслав? Может, в этом дело?

– Теперь он далеко, – продолжал двойник. – Найти его будет трудно, он умеет прятаться и скрывать след.

– – Я думал… – Чиф почувствовал себя неуверенно, но все же повторил: – Я думал, что узнать о Пачанге важнее…

Чиф-отражение кивнул:

– Пусть так, но ты спрашивал, что можно сделать. Я ответил.

Косухин вновь промолчал. Отомстить краснолицему важно, но это только начало. Надо бить в самый центр, в нервный узел! Но как его найти? Нужны люди – знающие, смелые, преданные. Найти бы настоящее подполье! Ведь должны быть те, кто не сдался? Создать группу…

– Можно и так, – кивнул двойник. – Но не спеши, подумай…

Да, подпольную группу можно создать, хотя из Чифа – плохой подпольщик. Им придется иметь дело даже не с самим Агасфером, а с теми, кто окружал его. Одних «малиновых» за глаза хватит, чтобы справиться с любым подпольем. В стране, где каждый доносит на соседа, нелегал не продержится и недели… А если действовать как-то по-другому? Но как? Спросить не у кого…

– Не спеши, – повторил тот, кто был за Зеркалом. – Подумай, чем силен Агасфер? Точнее, чем был силен, когда пришел к людям? У него не было оружия…

И вновь пришлось задуматься. Косухин не знал, когда и как Агасфер обрел власть и могущество. Одно ясно: он умен и знает куда больше, чем любой человек. Но Агасфер способен на нечто более важное – умеет убеждать, уговаривать, подчинять, иначе все его способности не помогли бы…

– Именно так, – кивнул двойник. – Главное его оружие – не тайные знания и даже не бандиты Венцлава. Его сила в людях – тех, кто готов поддержать – кто за страх, кто за совесть. Никакой мистики, Джонни-бой…

Косухин кивнул. Похоже, Агасфер был лишь первым камешком лавины, упавшим в нужное место и в нужный час. Камешек увлек за собой остальных…

– Нужен вождь. – Чиф взглянул прямо в глаза отражению, заметив, что двойник при этих словах еле заметно прищурился. – Нужен вождь, который объединит всех, способных бороться!

– Навстречу одной лавине пойдет другая, – согласился Чиф, сидевший у тропинки. – И тогда Агасфера можно победить его же оружием. Против слова – слово, против винтовки – винтовка. Огонь С небес не понадобится. Агасфер связался с теми, Кого иногда называют нечистью, но против них тоже Найдутся силы. Я ответил?

Чиф кивнул, хотя и был несколько разочарован. Все оказалось проще и в то же время сложнее, чем думалось. Никакого секретного оружия и тайных заклятий. Люди должны объединиться вокруг того, кто способен победить. Формула проста…

– Значит, надо искать такого человека? – это Показалось еще сложнее, чем призывать огонь с небес. – Он уже есть?

Двойник молчал, затем поглядел на Чифа и невесело усмехнулся:

– Не забывай, попыток может быть много. Агасфер умен, первая же ошибка погубит преступивших его закон. Есть ли такой человек? Давай подумаем, каким он должен быть? Прежде всего, наверно, он должен знать об Агасфере и быть готовым с ним бороться…

Косухин задумался. Да, именно так. Кроме того, вождь должен уметь сплачивать людей, ему обязаны верить, и, наконец, он должен опираться на силу, не подвластную врагу, способную помочь в решающий час…

– Сформулировал? – Двойник вновь усмехнулся. – Тогда у меня есть кандидатура. Не знаю, поддержишь ли?

– Ты знаешь такого человека? – Косухин внезапно ощутил надежду. – Кто он?

– Все – по твоей формуле, Джонни-бой: знает об Агасфере, пожалуй, больше всех на Земле, ненавидит его, легко сплачивает людей, готовых идти с ним куда угодно – в бой, в поход, в разведку. И наконец, за его спиной не просто сила – целая планета, недоступная Агасферу. Догадался?

– Смеешься? – Чиф даже поморщился, настолько нелепой показалась подобная мысль. Нашли вождя!

– Можно и посмеяться, – пожал плечами двойник. – Ты спрашивал меня – я ответил. Об Агасфере знают несколько десятков людей, но только ты сразу же оценил опасность…

– Нет, – тут же возразил Косухин. – Это отец, он сказал мне…

– Он знал далеко не все, ты – узнал больше. Чтобы узнать еще больше, ты решился покинуть безопасное убежище и отправиться за тысячи километров. А ведь это не твоя родная планета, Джонни-бой! Ты добрался до Пачанга, и тебе не помогали ни духи, ни колдуны. Мы лишь открыли дверь…

– Но… – Чиф совсем растерялся. – Я могу помочь, если надо – возьму «скрайбер»… но какой из меня вождь?

– Слово можно заменить. Назови координатором, руководителем, чифом…

Косухин вздрогнул, собственное прозвище прозвучало как-то не к месту.

– А ведь тебя так прозвали давно, еще в школе. Вспомни, кто руководил командой по бейсболу, кто возглавил первый поход в Долину Ветров? Кого назначили руководителем первой группы, посланной на Землю? Тебе двадцать два, Джонни-бой, но в тебе видят будущего Президента Тускулы. Я не уговариваю, лишь напоминаю. Твои друзья могут ошибаться…

Чиф отвел взгляд. Да, Бен, Лу, все остальные, наверно, ошибаются, но думать об этом было все же неприятно…

– Но, возможно, ошибаешься и ты. Проверить можно только делом, Джонни-бой. Ты, конечно, спросишь: почему я? Неужели из миллионов землян не нашлось подходящего?

Чиф уже подумал об этом. Неужели все сошлось на нем – чужаке, инопланетянине?

– Рассуди сам. Достойные есть, их немало, но первым в Пачанг пришел ты. Может, и не случайно. Твой отец был здесь, он мог возглавить остальных…

Косухин вспомнил отца. Да, конечно? Железный Генри мог взвалить на свои плечи такой груз! Он никогда не испытывал недостатка в решимости…

– Но отец успел только проложить дорогу тебе, Джонни. Ему никогда не вернуться на Землю. Поэтому ты имеешь не только возможность, но и право. Это можно даже назвать долгом…

Чиф вспомнил разговоры с Косухиным-старшим, Отец, наверно, запретит ему. Но Железный Генри, проживший два десятка лет в Сент-Алексе, – уже не тот молодой командир, который шел по обледеневшим тропам к Шекар-Гомпу. Тот, молодой Степа Косухин, не стал бы отговаривать. А ведь отцу было труднее: за ним не стояла Тускула, он не учился в университете, не мог в нужный момент включить аппарат пространственной связи…

– Я понял… – слова дались нелегко, – я, наверно, должен…

– …подумать, – прервал его двойник. – Подумать, Джонни-бой. Ты сам любишь говорить, что главное качество руководителя – это…

– …умение предвидеть, – кивнул Чиф. – Но ведь нельзя заранее знать, чем это кончится…

– И даже подсчитать шансы… Совершенно верно. Но имеется другая сторона медали. Не догадался? Мы говорили о делах Земли, но есть еще твоя родина…

Тускула! Нет, Чиф не забыл о ней. Придется остаться на Земле… Наверно, дома его не поймут – даже родители, даже отец. Может, он уже никогда не увидит Сент-Алекса… Правда, отправляясь в Столицу, Чиф был уже готов к такому. В конце концов, он имеет право выбрать судьбу…

– Ты думаешь о себе. А теперь подумай о других. Тебе будет трудно без родины. А Тускула? Она обойдется без тебя?

Косухин даже рассмеялся – настолько мысль показалась нелепой.

– Да, смешно… – кивнул двойник. – На Земле, где живет почти миллиард, иногда без кого-то одного мир начинает лихорадить. А на Тускуле нас меньше пяти тысяч. Там один человек – это очень много… Представь, Джонни-бой, ты останешься здесь. Что будет?

– Ну, не знаю… – Чиф представил себе знакомые улицы Сент-Алекса, лица приятелей… Он не вернется, но все пойдет по-прежнему…

– У Генерации не будет единого кандидата, – негромко подсказал тот, кто был за Зеркалом. – Начнется раскол, возможно конфликт, между ультра и Президентом Сэмом. Будет введено чрезвычайное положение, в ответ горячие головы попытаются захватить аппаратуру «Пространственного Луча»…

– Нет, ерунда! – Не хотелось и говорить о подобном. – Наших психов мы всегда ставили на место…

– Их ставил ты… Тебя они слушали, а Бена не будут. Через несколько лет твой отец уйдет с поста председателя соцпартии. Кто его заменит? Левая оппозиция ослабеет, выиграют правые, они могут попытаться изменить конституцию…

И тут Косухин понял, что двойник излагает его же мысли. Чиф думал об этом, но никак не связывал опасность со своей собственной персоной. Он лишь анализировал варианты, чтобы быть готовым…

– И даже это не самое скверное. В будущем может возникнуть серьезная опасность. Мало ли по какой причине… Хотя бы мятеж новых эмигрантов – об этом ты, кажется, тоже думал. Старики к тому времени уже потеряют влияние. Нужен будет не очередной Президент, а Вождь, способный спасти нацию. А если его не найдется? Нас же очень мало!

– Найдется, – отрезал Косухин, стараясь убедить самого себя. – Кент, Бен – да мало ли кто из ребят?

– А вдруг не найдется? Тускула не Земля. Гражданской войне там нет нужды продолжаться двадцать лет. Хватит и недели. Ты ведь уже говорил об этом, Джонни-бой?

Да, он говорил об этом, объясняя немногочисленным «бешеным» принципы ненасильственной политики. Психов, к счастью, не много. А если их станет больше?

– Все равно! – Чиф произнес это вслух, надеясь убедить если не себя, то своего странного двойника. – Из-за одного человека Тускула не погибнет.

– Не погибнет, – тут же отозвался тот, кто находился за Зеркалом. – Но ты передергиваешь, Джонни-бой. Из-за одного – нет, а без одного? Вспомни, что случилось бы с Тускулой без группы «Мономах»? Колония бы не выжила.

Косухин промолчал. На главной площади Сент-Алекса уже много лет стоял высокий белый обелиск с портретами погибших участников группы – Георгия Казим-бека, профессора Семирадского и Николая Лебедева. Надпись под рельефом гласила: «Спасителям от спасенных». Тускула помнила тех, кто помог восстановить связь с Землей. Первоначально предполагалось запечатлеть в камне всех, кто помог взлететь «Мономаху», но выжившие резко запротестовали, поэтому на обелиске оставили свободное место – на будущее. Тогда, в годы Великой Смуты, маленькая колония на далекой планете была обречена, спасли ее несколько смельчаков, среди которых были дядя, отец и мать Косухина-младшего…

– Вот видишь, – подтвердил Чиф, сидевший у тропинки, – всяко может повернуть. Возможно, все это ерунда, ничего на Тускуле в ближайшие сто лет не произойдет, и настанет технократический рай по заветам твоего крестного…

Чиф покачал головой: в оптимизм Президента Богораза не слишком верили ни отец, ни сам Джон. Термоядерный синтез и молекулярное копирование не гарантировали потрясений. Люди оставались людьми…

– Выходит… – Косухин даже возмутился от такого предположения, – я нужен и тут, и на Тускуле? Но почему я? Неужели на всей Земле не найдется кого-то другого?

– Обязательно найдется, – кивнул двойник. – Он может оказаться куда способнее – не обижайся, Джонни-бой. Но до этого пройдет время – год, десять, тридцать лет. Успеют погибнуть миллионы, быть может десятки миллионов. Представляешь?

– Нет… – такое не представлялось. На Тускуле их было четыре с половиной тысячи. Но это его родина, другой Чиф не знал и… не хотел знать? Косухин заставил себя опомниться. Он человек, на Земле живут такие же люди, и если он им нужен…

– Значит, я должен выбирать?

– Ты ничего не должен, – грустно усмехнулся Гот, кто был за Зеркалом. – Но если не выберешь, за тебя выберут другие.

Чиф вновь попытался поймать взгляд своего отражения. Это не удалось, и Косухи на охватила злость. Этот оптический двойник слишком много возомнил о себе! Пифия!

– Джонни-бой, я ведь точно как ты. Я – это ты Зеркале Пачанга, не более того. Не веришь себе, спроси других. Пачанг рядом…

– Я… могу попасть в Пачанг? – Чиф медленно встал и шагнул к Зеркалу.

– Можешь. Ты ведь давно уже думал об этом. Попробуй, камни для нас с тобой не преграда. Или тебя смущает, что сюда могут прийти лишь духи-цха?

Косухин поморщился: отражение точно передало его мысли.

– А еще материалист! Ну подумай, Джонни-бой, Подумай! Ты услыхал о поэме и уже готов испугаться. А ведь тебе объяснили, что «Смятение праведного» написано в эпоху кризиса калачкары, когда появились секты, не верящие в победу учения. А если немного пошевелишь мозгами, то догадаешься: кое-кто на Тибете уже слыхал об Агасфере. В Пачанге не нужны духи-цха, то есть нелюди вроде Венцлава, зато они потребовались тому, кто вышел из Пачанга, прикрываясь этим именем…

– А то, что я видел ночью перед взрывом?

– А что ты видел? Всадников, золотой город, старика с жезлом? Дядя Тэд заметил лишь золотое свечение и красные пятна, хотя вы смотрели на одно и то же небо. У тебя зрение острее, чем у остальных, но и оно способно различить лишь то, что доступно сознанию. Ты увидел нечто, воспринятое тобою именно так. А что именно, ты и сам догадываешься: шла битва за Пачанг. Художник, который создал фреску, обладал зрением, подобным твоему, но увидел битву, очень похожую на недавнюю, иначе. Для него Пачанг – средневековая крепость с золотыми пагодами, для тебя – современный город с небоскребами и радиоантеннами. Каждый представляет себе Пачанг, Шамбалу, Острова Блаженных, Китеж или Елисейские поля по-своему…

– Ты еще Эмпедокла вспомни. – Многоречие двойника еще больше разозлило. – Если бы быки умели рисовать, то изобразили бы богов в виде быков же…

– Это не Эмпедокл, – хмыкнул Чиф-отражение. – Плохо учил историю философии, Джонни-бой. Ты злишься на самого себя, ну что ж… Попробуй поговорить с кем-нибудь поумнее…

Чиф закрыл глаза и осторожно поднес руки к каменной поверхности. Он сможет? То, что казалось аномалией, даже пугало, теперь должно помочь.

Пальцы прошли сквозь камень, Косухин подождал секунду, затем чуть нажал – руки ушли в Зеркало по локоть…

Пора! Он закусил губы и прислонился лбом к холодному камню. Должно получиться… Это нетрудно, главное не бояться… И тут Чиф ощутил, что лицо не касается камня. На мгновение вернулся страх, но тут же пришло облегчение: получилось… Он нагнул голову и с наслаждением вдохнул прохладный свежий воздух, так не похожий на сырой затхлый дух подземелья… Он прошел…

Внезапно Чиф ощутил удар. В глаза словно плеснули кипятком. Что-то неимоверно яркое, ярче солнца, проникло сквозь опущенные веки, заливая мозг серебристым холодным пламенем. Косухин затаил дыхание, борясь с охватившим его ужасом. Свет, невыносимый, беспощадный, толкнул назад сквозь только что пройденную каменную стену. Не успев ничего сообразить, Чиф упал, закрыв лицо ладонями, на ледяной пол, пытаясь справиться с болью Он не помнил ни о чем, сознание отказывалось служить, в глазах еще горело серебристое пламя. Пачанг оттолкнул его, не дав даже бросить взгляд на то, что ждало за Зеркалом… Наконец удалось немного отдышаться. Косухин застонал и, все еще не открывая глаза, медленно приподнялся. Его не пустили. Он прошел сквозь камень, но эта преграда оказалась не самой непреодолимой. Почему? Свет Пачанга невыносим для человеческих глаз? Или дело именно в нем, не сумевшем преодолеть серебристую стену так, как преодолел каменную?

Джон присел у Зеркала, прислонившись к стене. Надо отдышаться, прийти в себя. У него все-таки не вышло. Наверно, те, кто был за Зеркалом, просто не пожелали видеть пришельца. Значит, придется решать самому, и решать скорее. Двойник прав: за него могут рассудить другие…

Где-то совсем рядом послышались шаги, затем – знакомый голос:

– Джон! Ну слава Богу…

– Дядя Тэд? – Чиф пошевелился и с трудом разлепил веки.

В подземелье плавал серый сумрак, каменная «задвижка» открыта, в руках археолога темной сталью поблескивает английская «одиннадцатизарядка»…

– Дядя Тэд! – растерянно повторил Косухин. – Как ты вошел? Ведь дверь…

– Йе! – Валюженич удивленно покачал головой. – Открылась, как только я подошел. Джон, надо спешить…

– А-а, уже утро, – понял Чиф. – Мы же выступаем…

Валюженич энергично закивал:

– Уже утро, Джон, мы все за тебя очень волнуемся, но выступить, боюсь, не сможем. Нас, кажется, обнаружили.

– Что? – Забыв о боли, Чиф вскочил, его качнуло, и он еле удержался, схватившись за стену. Стало ясно, отчего дядя Тэд захватил с собою оружие.

– Над городом кружит самолет. На нем русские звезды, но мистер Лю на всякий случай приказал занять оборону. Он сказал, что ты ушел еще ночью, я решил, что ты здесь…

– Да… Пойдем, дядя Тэд…

Все остальное могло подождать. Их нашли, отряд в ловушке. По голой степи уходить некуда, достаточно бросить взвод парашютистов…

– Не очень понимаю, отчего мистер Лю так опасается русских, – делился Валюженич, пока они выбирались наружу. – Вы же вроде союзники… Ему, конечно, виднее. Самолет крупный, но на бомбардировщик не похож…

Чиф не стал отвечать. Выходит, не вся Южная группа нашла свою смерть среди серого пепла! Правда, на машинах, которые им приходится видеть, звезд не было, но Лю прав: добра ждать не приходится. Ну что ж, по крайней мере, бремя выбора уже не давит на плечи. Чиф останется с теми, кто пришел с ним в Пачанг. Если понадобится – то до конца…

Дорогой Валюженич пытался расспрашивать Чифа о целях его ночного путешествия. Косухин наскоро сплел не особо правдоподобную байку о желании еще раз взглянуть на фреску, после чего археолог взглянул на него весьма подозрительно, но переспрашивать не стал. Чифу захотелось рассказать дяде Тэду обо всем, но он сдержался. То, что произошло, касалось только Чифа. Для него открылась дверь в подземелье, для него ожило Черное Зеркало. И решать приходилось ему одному…

Самолет он увидел сразу, как только вышел из дворцовых руин. Большая серебристая машина пролетела совсем рядом. Чиф успел заметить красные звезды на крыльях и надпись на борту. Машина ушла на юг, но шум моторов оставался слышен – самолет кружил где-то близко.

Бойцы уже заняли оборону. Товарищ Лю лично определял секторы обстрела, с тревогой поглядывая на небо. Заметив Чифа, он подбросил руку к козырьку кепи и доложил обстановку. Молодой командир опасался десанта – серебристая машина, по его мнению, вела разведку, чтобы затем вызвать подкрепление.

Чиф кивнул и взял в руки «скрайбер». Уходить поздно, оставалось ждать. Ждать – и готовиться к бою. Правда, долго продержаться не удастся. Их только одиннадцать, включая господина Лю, который, впрочем, тоже активно готовился к сражению, приводя в порядок свой револьвер. Чиф невольно улыбнулся: теперь задача ясна. Он – командир, его дело – соблюдать спокойствие и не уходить с позиций. Сразу стало легче, будущее наконец-таки определилось…

– Товарищ Ю Жень, – обратился Лю к археологу, – вы и господин Чжао берите вещи и уходите ко дворцу. Там вы сможете переждать…

– Ослов и ученых – в середину, – пробормотал Тэд по-английски, затем, перейдя на свой хромой китайский, добавил: – Мистер Лю, стреляю я не хуже вас. Может, нам лучше всем отойти? Вдруг не заметят?

Лю Вэй-цзян на миг задумался, затем покачал головой:

– Нет. Пока они в поле, у нас преимущество. Плохо, если атакуют с нескольких сторон…

Он не стал договаривать и отошел к бойцам, деловито готовящимся к бою. Для разведчиков начиналась обычная работа – опасная, но вполне привычная…

…Самолет вновь появился над городом. Чиф понял: машина кружит, спускаясь все ниже и ниже. Мелькнула надпись на серебристом борту. Косухин схватил бинокль, но опоздал. Самолет опять ушел к Югу, затем развернулся и начал снижаться.

– Заходит на посадку, – прокомментировал Лю. – Хорошо, что здесь. Если высадятся – встретим…

Машина, гася скорость, мчалась над самой землей. Колеса коснулись серого пепла, гул моторов стих, винты, покрутившись вхолостую, замерли. Наконец серебристый самолет остановился в полукилометре от южной окраины, как раз перед позицией, которую заняли разведчики.

– Удачно, – заметил Лю Вэй-цзян. – Подставляются…

Чиф кивнул, но тут мелькнула странная мысль:

Те, кто в самолете, знают, где искать отряд. Невозможного в этом не было. Из всех сюрпризов подобный – не самый удивительный. Косухин настроил бинокль и прильнул к окулярам…

Люк открылся, и почти сразу же изнутри опустился металлический трап. Кто-то высокий, без оружия, спрыгнул вниз, подождал, затем повернулся К люку.

– Не стрелять, – командир Лю тоже наблюдал за происходящим, – подпустим ближе…

Высокий постоял минуту, чего-то ожидая, и тут по трапу спустился еще один, чуть пониже в плечах. На обоих были летные костюмы и короткие полушубки. Очевидно, машина стартовала из холодных краев.

Гости подождали минуту, о чем-то переговорив, затем не спеша направились к городу. Высокий шел без оружия, но у того, что пониже, с плеча свисал карабин. Парламентеры? Если их двое, опасности, конечно, нет, но в фюзеляже может прятаться еще десяток головорезов…

Чиф ждал. Стрелять они не станут, возможно, дело кончится миром. Кто знает, вдруг это не враги? Может, краснозвездный сел на вынужденную, и эти двое идут за подмогой…

Тот, кто пониже, внезапно остановился. Высокий последовал его примеру. Мелькнул белый платок – гости подавали знак, в смысле которого нельзя усомниться…

– Пусть идут, – рассудил Чиф. Лю кивнул, но не стал прятать оружия, опасаясь подвоха. Впрочем, скоро все станет понятно, гости были уже в сотне метров…

Чиф попробовал догадаться. Советский самолет сбился с курса? Или машину прислали из Яньаня? Если так, все сложится лучшим образом. Отряд вернется обратно, не нужен будет многомесячный рейд по горам до Ганьцзы…

И тут ветер донес крик. Слов разобрать было нельзя, но голос показался странно знакомым. Косухин прижал бинокль к глазам: тот, что пониже, остановился и что-то кричал, подавая знаки платком.

– Чиф! Косухин! Чиф!

Еще не веря, Джон вскочил. Не может быть! Откуда? Похоже, его заметили – тот, что кричал, махнув рукой, побежал навстречу.

– Товарищ Хо! Не надо! – Лю растерянно встал, не зная, что ему делать.

– Не стреляйте. – От волнения Косухин скомандовал по-английски.

Сделав несколько шагов, он взялся за бинокль и понял: в изобретении Цейса уже нет никакой необходимости.

– Чиф! Джон! Это я!

– Лу! – Косухин отбросил «скрайбер» и побежал вперед. Он ожидал всякого, но все же не появления сестрицы Бена вблизи Пачанга. Удивление тут же уступило место радости. Лу здесь! Что бы ни случилось, она жива, с ней все в порядке…

– Чиф! – Девушка налетела на Джона, чуть не сбив его с ног. Звонкий поцелуй прямо в нос. Лу улыбалась, светлые волосы выбились из-под летного шлема, а новенький «скрайбер» грозно оттягивал плечо.

– Ну ты… Слушай… Но почему?.. – Ничего более связного Чиф высказать не смог, да и то не на русском, а на столь привычном англо-американском суржике.

Девушка вновь рассмеялась, ткнула Чифа кулаком в плечо и наконец пояснила:

– Мы за тобой, Джонни. Тебе срочно надо в Столицу…

Косухин только головой помотал. Люба Бенкендорф на советском самолете прилетела в Пачанг, чтобы везти его в большевистскую Столицу… Да, пока он бродил по горам, многое, похоже, изменилось.

– Только не спрашивай, как мы тебя нашли, – быстро заговорила девушка, словно опасаясь, что ее перебьют. – Ты всегда был недогадливый, поэтому объясняю сразу: Бен налепил тебе радиомигалку на ремень и еще одну – на «скрайбер». Мы шли как по маяку и, похоже, не промахнулись. Кстати, познакомься…

Тот, кто вышел из самолета вместе с Лу, уже был рядом. Чиф не без удивления поглядел на спутника Любы. Высокий, крепкий, загорелый – прямо герои из голливудской ленты.

– Артамонов. – Последовало могучее рукопожатие. Летчик широко улыбнулся, словно встретил давнего знакомого: – Все-таки нашли вас, лапа медвежья! Ну чисто иголка в сене!

– Джон Косухин… то есть Иван Степанович. – Чиф не без труда перешел на русский.

Тем временем бойцы, увидев, что бой откладывается, подошли поближе. Пришлось объяснить, что краснозвездный самолет прибыл за товарищем Хо из самой Красной Столицы, что вызвало радостные улыбки. Разведчики окружили Артамонова, с восторгом поглядывая на рослого богатыря, которому большинство едва доставало до плеча. Между тем Чиф представил девушку. Валюженич и господин Чжао приветствовали сестру Бена с утонченной вежливостью интеллигентов, давно не бывавших в приличном обществе, а бесстрашный Лю Вэй-цзян несколько растерялся, особенно узнав, что Люба, то есть Лу, – его «тезка». Вдобавок он отчего-то решил, что гостья – сестра товарища Хо. Чиф не стал разочаровывать молодого командира ни в первом, ни во втором. Наскоро извинившись, он отвел Лу в сторону.

– Ждешь объяснений? – усмехнулась девушка. – Еще не понял? Догадайся, Чиф!

– Знаешь, уже играл в угадайку, Лу… Чуть ли не всю ночь… – Джон вздохнул. – Ладно, самолет советский, да еще какой-то особый.

– «Сталинский маршрут», – подсказала Лу. – Артамонов – личный пилот Усатого. Теперь понял?

– Вдобавок ты не арестована… Мы помирились с большевиками?

– Уже теплее. Ладно, не буду мучить. Тускула устанавливает дипломатические отношения с СССР…

– Что? – это оказалось уже чересчур. В сентябре Дядя Сэм посылает разведывательную группу с прицелом на долговременное внедрение. А уже в апреле устанавливаются дипломатические отношения… Или так и должно быть?

– Лу, ты по порядку, а? – жалобно попросил Чиф. – Я что-то не понимаю…

– По порядку… – вздохнула Лу. – По порядку тебе объяснит Дядя Сэм, он тебе письмо передал на десяти страницах. Не знаю, что там, потом расшифруешь. Я знаю вот что, Чиф…

Девушка помолчала, собираясь с мыслями, затем заговорила совсем иначе – деловито, без всяких эмоций:

– До прошлой недели все шло без изменений. Мы переправили уже нескольких человек. Я контактировала с Корфом, Бен – с Бертяевым. Мне даже удалось ненадолго устроиться в одну серьезную клинику. Материал – я тебе скажу!.. Но об этом отдельно… Меня едва не арестовали, спасибо, нашлась добрая душа, предупредила… Казим-бек уже собирался отзывать меня, а заодно и Бена, и тут мы получаем срочную телеграмму лично от Дяди Сэма… В общем, у нас дома не очень хорошо…

– На Тускуле? – То, о чем он боялся подумать, все-таки случилось.

– К сожалению. Все началось зимой, нас просто не спешили информировать. Правые подняли отчаянный крик по поводу нашей группы. Богораза обвинили в том, что он посылает под пули детей…

– Кого? – не понял Чиф.

– То есть нас. Без знания обстановки, условий работы и так далее. В общем, демагогия: разведка есть разведка, – но шум вышел изрядный. Дядя Генри держался молодцом, а наша с Беном маман, признаться, не выдержала. В общем, пошел разговор о том, что Богораз нарочно подставляет лучших представителей Генерации под чекистские пули, чтобы скомпрометировать идею помощи жертвам большевизма…

– Постой, постой, – Косухин помотал головой, – где же они были раньше?

– Оппозиция заявила, что Казим-бек и Дядя Сэм держали подробности в тайне. Шум с трудом улегся, нас срочно наградили Знаками Отличия… Кстати, поздравляю, это уже второй у тебя и у Бена…

– Взаимно, – вздохнул Чиф. – Бен заслужил, это он вышел на Институт Тернема…

– Ну а мне и тебе – за компанию. Переживем, это не самое страшное. В общем, началась новая дискуссия по поводу нашей внешней политики. И в самый ее разгар Сэм сделал ход конем. Он заявил, что посылка группы – действительно большой риск, поэтому для защиты наших интересов и помощи жертвам режима надо установить прямые отношения со Сталиным…

Чиф задумался. В том, что делал Президент Богораз, всегда была логика. Но отношения с большевиками…

– Насколько я помню, – осторожно начал он, – все прежние годы контакты с СССР запрещались в связи с вероятной опасностью вторжения…

Лу кивнула:

– Совершенно верно. Но после того, как Бен установил, что у Сталина нет «Пространственного Луча», опасность была признана преувеличенной. Мы можем достать до Земли, Сталин до Тускулы – нет. Поэтому ему придется идти на уступки.

Да, и здесь чувствовалась железная логика Дяди Сэма. Но ведь СССР – это не только Сталин и послушный ему народ! Есть подводная часть айсберга – база на Тибете, Венцлав с его бандитами и, наконец, Агасфер…

– И Дума согласилась?

– С трудом. Правые были, естественно, против, кадеты поддержали Сэма больше от полной растерянности, чем по убеждению, а соцпартия раскололась…

– Что? – Этого он тоже боялся. Первый же крутой поворот, и партия, которой столько лет руководил отец, не выдержала.

– Дядя Генри был «за» и остался в меньшинстве. Но Богораз сумел всех убедить. Недаром Бен говорит, что Дядя Сэм – мудр. Он доказал, что, во-первых, Сталин будет вынужден разрешить эмиграцию на Тускулу в обмен на прекращение нашей нелегальной деятельности, а во-вторых, официальный статус позволит нашему представителю не только собирать информацию, но и влиять на события в СССР.

Чиф пожал плечами: короткий опыт пребывания в стране победившего социализма не настраивал на оптимистический лад.

– В Думе тоже сомневались, – кивнула Лу. – Даже кадеты заявили, что существует большой риск, поэтому очень важно, кто именно проведет переговоры и составит проект соглашения. И тут, – девушка усмехнулась, – Сэм предложил кандидатуру, которая всех устроила.

– Себя? – вяло отреагировал Чиф. Иного придумать он не мог, слишком большую ответственность придется брать тому, кто подпишет пакт со Сталиным.

– Вторая попытка, – вновь усмехнулась Лу, и эта усмешка почему-то очень не понравилась Косухину.

– Кажется, догадался. Тебя, Чиф. Своего крестника, социалиста, одного из руководителей Генерации и, как считают, – тут она отвернулась, – жениха Сью Барятинской. Ты подходишь всем – и левым, и правым, вдобавок – единственный, кроме нас с Беном, знаешь об СССР не по книгам и фильмам…

Нет, этого не могло быть. Он должен вежливо обсуждать государственные проблемы с Вождем Всех Народов, этим убийцей, предателем истинного социализма? А может быть, вести переговоры с самим Агасфером или встречаться на приемах с комбригом Волковым? За кого его принимает Дядя Сэм?

– В дальнейшем ты будешь первым нашим представителем в СССР, – продолжала Лу. – Агреман уже получен. Сталин заявил, что будет рад сотрудничать с сыном своего старого товарища Степана Косухина. Дядя Сэм велел срочно найти тебя и вернуть в Столицу, Сталин послал мистера Артамонова. Лететь надо прямо сейчас. Все…

– Спасибо… – Чиф отвернулся, стараясь не глядеть на Лу. Девушка выглядела вполне довольной случившимся. Неужели она не понимает? Пакт с большевиками, со Сталиным – невозможен! Даже если будет обеспечена безопасность Тускулы, он немыслим из моральных соображений! Нет, он не согласен. Но ведь Чиф получил приказ Президента! Внезапно в голову пришла мысль, сразу же успокоившая.

– Не выйдет, Лу. Я пришел сюда не один. Теперь мне надо вернуть ребят в Яньань.

– А сколько нужно времени? – растерялась девушка.

– Полгода, может больше. С нами дядя Тэд и мистер Чжао, их надо доставить в безопасное место. Думаю, Президент меня поймет.

Девушка поглядела на Чифа, задумалась, а затем поспешила к Артамонову, который между тем оживленно общался с разведчиками, пользуясь международным языком жестов. Летчик рассказывал о столичном метро.

Косухин с усмешкой наблюдал, как девушка отзывает Артамонова в сторону, что-то объясняет ему, кивая на Чифа, тот хмурит лоб… Все верно, бросать отряд нельзя. Будет время подумать, чем заняться по возвращении – отправиться на Тускулу наводить порядок в соцпартии и руководстве Генерации или все-таки решиться и добраться до Красной Столицы, найти подполье… Кажется, мистер Бертяев все-таки связан с какими-то нелегалами, во всяком случае, Бен в этом уверен. Найти подполье, рассказать об Агасфере, о Волкове, о Шекар-Гомпе… Пусть Чиф не станет вождем, камешком, вызывающим лавину, но он сможет помочь, посоветовать. А если надо – будет стрелять. В «скрайбере» осталось две батареи, кончатся – он возьмет винтовку…

….Беседа Лу с Артамоновым затянулась. К ним присоединился Валюженич, затем, к удивлению Чифа, и Лю Вэй-цзян. На каком языке они говорят? Лу и дядя Тэд, понятно, на английском, остальным приходится переводить. Что они задумали? Летчик достал карту, товарищ Лю – тоже. Наконец Лу кивнула, и вся четверка направилась к тому месту, где сидел Чиф.

– Товарищ Хо! – Рука Лю Вэй-цзяна была, как положено, у козырька. Пришлось встать и поправить куртку. – Мы обсудили ситуацию. Разрешите доложить результаты?

– Разрешаю… – Косухин вздохнул. Лю – человек дисциплинированный – наверно, начнет уговаривать выполнить приказ. Нет, Чиф останется с отрядом. Пусть переговоры ведет Бен, пусть присылают Кента – кого угодно…

– Товарищ Хо, если мы пойдем по равнине, то через два дня будем на перевале. Там подберем остальных и через шесть дней придем в Кабачунгу.

Косухин кивнул. Теперь, когда можно не бояться удара с воздуха, дорога обещала быть нетрудной.

– Товарищ Артамонов, – Лю выговорил трудную фамилию по слогам, но абсолютно правильно, – обещает через десяток дней прилететь в Кабачунгу и доставить нас оттуда прямо в Яньань… Услыхав знакомое слово, летчик кивнул:

– Без проблем, товарищ Косухин. Возьму на борт всех, подзаправлюсь в Ганьцзы и довезу как на такси. Товарищ Сталин предусмотрел такой вариант. Он сказал, что отряду товарища Косухина нужно помочь.

Вот даже как! Усатый позаботился и об этом. Похоже, он хочет поскорее встретиться с сыном своего «старого товарища»…

– Все в порядке, Чиф, – улыбнулась Лу, – мистер Артамонов сказал, что вылетает через полчаса…

– Постой, Лу… – Чиф заговорил шепотом, боясь, что его услышат остальные. – Неужели ты не понимаешь? Какой из меня дипломат, Лу? С кем вести переговоры? Со Сталиным? Ведь ты же сама…

– Джон… – тонкая рука легла ему прямо на плечо, – я все понимаю. Сталин – мерзавец и сволочь, но ведь все страны уже имеют отношения с СССР! Дядя Сэм прав, эмоции тут ни при чем. Он сказал, что тебе пришлют всю необходимую информацию, и вообще он намерен тебя постоянно инструктировать. То, что ты ненавидишь Усатого, – это хорошо, не поддашься его обаянию. Подумай, теперь мы сможем многих вытащить из лагерей! Сэм договорился, мы сами будем отбирать людей…

Все это было правильно. Наверно, дядя Семен, как всегда, не ошибся. Но таким делом лучше заниматься кому-то постарше…

– А почему не назначили лорда Бара, Лу? Или Казим-бека?

Девушка вздохнула:

– Джон, ты что, устал? Все наши старики – эмигранты. В СССР они вне закона. Сталин бы не принял никого из беглецов. Нужен кто-то из Генерации…

Да, верно, Тускула – земля эмигрантов, Чиф и забыл об этом. Но если так… Среди руководства Генерации много толковых ребят…

– Да что с тобой? – Лу взяла Чифа за руку и слегка встряхнула. – Очнись, Джон! Это ведь такой шанс! Теперь мы докажем нашим старикам, что Тускула принадлежит тускуланцам! Мы победим на выборах не через двадцать лет, а через десять! Может, через пять! Хоть это ты понял? Мы тебя сделаем Президентом – первым настоящим тускуланцем на этом посту!

У девушки горели глаза, и Косухин понял, что ее мало беспокоят земные проблемы. Лу уже видела будущее – победу Генерации, колонистов в Долине Ветров, морские десанты на недоступные острова. Главное – Тускула в безопасности, клещи Агасфера бессильны…

– Прекрати! – Наверно, это прозвучало слишком резко. Лу отшатнулась и поспешила отойти в сторону. Валюженич и Лу, терпеливо ожидавшие конца разговора, недоуменно переглянулись. Косухину стало стыдно, он зря обидел девушку. Сестра Бена ничего не знала – ни о Черном Зеркале, ни о выборе, который он никак не мог сделать…

Чиф понял: надо лететь в Столицу. Хотя бы для того, чтобы выйти на связь с Тускулой, посоветоваться с отцом… Впрочем, нет, отца спрашивать нельзя. Придется думать самому, поговорить с Беном. Странно, Лу ничего не сказала о брате…

…Артамонов, закончив оживленную беседу с красноармейцами, пожал всем руки и поспешил к машине, сообщив, что через десять минут он включает двигатели. Чиф кивнул. Вот и все… Поход окончен, он сделал что задумал. Плохо ли, хорошо, но сделал…

…Моторы гудели, корпус машины мерно подрагивал, но «Сталинский маршрута не трогался с места, Артамонов прогревал двигатели. За окном лежала покрытая серым пеплом степь, а дальше чернели руины города. Прощай, Пачанг!

Проводы получились короткими, но бурными. Лю построил бойцов, и отряд прокричал «Ван суй!» в честь бесстрашного представителя Коминтерна товарища Хо, который провел разведчиков через весь Китай к недоступному городу. Самолет из Столицы окончательно превратил Чифа в легендарную личность. Не за каждым посылает свою машину Вождь Коминтерна товарищ Сталин! Чиф подарил Лю Вэй-цзяну «скрайбер», вместе с двумя батареями, и по просьбе бойцов прочитал хранившееся в нагрудном кармане стихотворение, подаренное высоким сутулым человеком в старом даньи. Косухин заметил, что у некоторых разведчиков на глазах блеснули слезы. Стало не по себе, эти ребята принимали его за кого-то другого. Теперь они пойдут дальше воевать за свободный Китай, а он наденет фрак и научится говорить любезности палачу с большими усами…

С Валюженичем он прощался ненадолго, дядя Тэд обещал в следующем году обязательно навестить Тускулу и прочитать курс лекций в университете Сент-Алекса. Господин Чжао еще раз попросил «господина Хо» сообщить через Валюженича название уникальной книги, в которой имеется описание небесной битвы. Косухин обещал, решив написать этнографу правду – позже, когда самому все станет ясно…

…Лу сидела рядом в глубоком кожаном кресле, глядя куда-то в сторону. Девушка, похоже, обиделась. Чиф осторожно притронулся к ее руке:

– Лу… извини. У меня что-то нервы… Ты – молодец…

– Это ты молодец, Чиф! – Она улыбнулась и потерлась носом о его плечо. – Ты справишься, я уверена… Только не женись на этой Сью, ладно? Пусть на ней Кент женится…

Чиф так и не понял, шутила девушка или говорила всерьез. Вдруг вспомнился Бен. Что с ним?

– Ты ничего не сказала о брате…

– Ты с ним должен поговорить. – Девушка нахмурилась. – С Беном что-то не так. В общем, ты нужен нам всем. Понял наконец?

Косухин кивнул. Между тем машина, вздрогнув, начала медленно выруливать на взлет. Вдали промелькнул неровный силуэт сгоревшего дворца. Чиф покачал головой: похоже, он действительно нужен. Что ж, он попытается сделать то, что надо, и будет думать, думать, думать…

И вдруг Чиф понял: раздумывать нечего. Он уже решил – в тот момент, когда согласился лететь в Столицу. Он тускуланец, его судьба – на Тускуле. Там он справится – должен справиться! На Земле Чиф так и останется чужаком. Люди не пойдут за ним, Зеркало ошиблось…

Перед глазами всплыло, незнакомое лицо – молодое, спокойное, с тонкими сжатыми губами. Лицо того, кто заслонил собой небесный город, – седого юноши со свитком в руке. Теперь Чиф знал: ему не стать тем, кто выйдет на бой с Агасфером. Не суждено, у него будет другая битва и другой враг. Интересно, кто станет этим Вождем? Сколько пройдет лет? Двойник в Зеркале говорил о миллионах, которым придется погибнуть, но сознание отказывалось верить такому. Нет, не может быть! Не сошли же земляне с ума!

Вскоре последние сомнения исчезли. Он выбрал, и выбрал правильно… За иллюминатором медленно плыли острые полупрозрачные облака, так похожие на тускульские, а Чиф прикидывал, чем следует заняться в первую очередь. Вначале – шифровка от Дяди Сэма… Нет, вначале Бен… Чиф понял, он сможет. А то, что не пришлось, сделает кто-то другой, и у него тоже должно получиться.

И тут Иван Степанович Косухин почувствовал слева под ребрами незнакомую ноющую боль. Странно, у него никогда еще не болело сердце…

11. ВОРОБЬИНЫЙ ЛЕС

Виктория Николаевна! Вы меня слышите?

Ника открыла глаза – вокруг стояла тьма. Свечи погасли, черный мрак не позволял увидеть даже собственную руку. Она привстала, опираясь на твердый холодный камень. Когда она успела заснуть? Вспомнилось: долгий путь по подземелью, часовня, затянутая черной тканью, перевернутая звезда над алтарем… С ней говорил Иванов, потом какой-то странный человек в одежде, похожей то ли на мантию, то ли на халат, начал нараспев произносить непонятные слова. Ника еще успела удивиться, и… И все, больше ничего не вспомнилось. Странно, неужели ее усыпили? Но зачем?

– Виктория Николаевна! – Голос доносился глухо, но Нике показалось, что говоривший находится совсем близко. Вглядевшись, она заметила: темнота рядом с нею казалось более густой. Нике даже почудился неясный размытый силуэт…

– Да, я слышу, – наконец отозвалась она, – что происходит?

– Все в порядке, Виктория Николаевна. Вы ничего не забыли?

Странно, у Иванова изменился голос. Ника не узнала бы его, если б не знакомая интонация. Почему ей кажется, что собеседник разговаривает с нею издалека? Ведь он стоит рядом!

– Я не забыла, – как можно тверже ответила она. – Но зачем эта темнота? Что вы задумали?

– Здесь нет темноты, свечи горят, и я вас прекрасно вижу. Не обращайте внимания, после я вам все объясню. Итак, еще раз: сейчас вы отправитесь в путь. Не знаю, что именно вы увидите, – не волнуйтесь, в любом случае в конце пути вас встретят. Тех, кто встретит вас, вы попросите отпустить Юрия Петровича. Отпустить, а не вылечить, иначе вас не поймут.

– Запомнила. – Сейчас, в черном мраке, Нику уже ничто не удивляло. – Вы уверены, что я смогу добраться?

– Да. На всякий случай, если вас почему-то задержат, упомяните, что ваш предок – князь Фроат. Это должно подействовать. Ну все, я открываю дверь…

– Погодите! – Ника оглянулась. – Я так и не встретилась с Юрием Петровичем. Где он? Вы обещали…

– Не волнуйтесь. Теперь все зависит от вас, Виктория Николаевна. Обещаю: ни ему, ни вам, когда вернетесь, не причинят никакого вреда…

И тут она почувствовала: Иванов лжет. Раньше Ника просто не верила «человеку в капюшоне», как назвал его Флавий. Теперь, слушая глухой изменившийся голос, Виктория Николаевна ощутила ложь этих слов. Иванов не пощадит Орфея, не верит, что она вернется. Нике не стало страшно, она лишь почувствовала презрение к этому трусливому лжецу. Пусть! Теперь все зависит от нее. Посмотрим…

Внезапно темнота начала редеть, сменяясь странным голубым сумраком. Обозначились неясные колышущиеся контуры. Дверь… Но ведь в стене часовни не было никакой двери! Или ее спрятали за черной тканью?

– Смелее, Виктория Николаевна…

Она не стала отвечать. Дверь оказалась совсем рядом – узкая, но высокая, освещенная голубым сиянием. Порог, ступеньки, ведущие вниз…

…Уже спускаясь, Ника сообразила, что находится в глубоком подземелье. Куда же ведет лестница? Впрочем, ей велели не удивляться. «Не знаю, что именно вы увидите…» – звучало странно. Что ж, она не будет удивляться, главное – помочь Орфею, вернуть его, как сказал этот черный призрак. Она вернет Юрия и не позволит расправиться с ним. Неопределенность кончилась – впереди дорога, все зависит только от нее…

Лестница оказалась длинной, наверно, не меньше, чем у десятиэтажного дома, но ни одной лестничной площадки по пути не встретилось. Пусто, очень чисто… Стук каблуков звучал странно, Ника удивилась, крикнула: «Эй» – и поняла: тут не было эха…

Наконец лестница кончилась. Она упиралась в обыкновенную дверь, какие бывают в подъездах.

Ника взялась за новенькую медную ручку и потянула на себя. В лицо ударил ветер – она вышла на улицу…

Здесь оказалось тепло, куда теплее, чем бывает в апрельскую ночь. Вдобавок поразила пустота. Ника вышла на огромный проспект, застроенный многоэтажными домами, но ни один поздний прохожий не шел по тротуару, не горело ни одно окошко… Ника успела лишь подумать, что не знает этой улицы, хотя и прожила в Столице всю жизнь, как откуда-то из-за угла беззвучно вынырнуло черное авто, тут же затормозив. Открылась дверца…

За нею! Ника подошла ближе – за рулем сидел шофер в кожаной куртке и больших мотоциклетных очках. При виде Ники он даже не повернул головы. Виктория Николаевна смело произнесла: «Добрый вечер!» – и села на заднее сиденье. Машина немедленно тронулась с места. Ехали быстро, но очень плавно, и Ника сообразила, что почему-то не слышит шума мотора.

За окном мелькали силуэты огромных зданий. Нет, она не знала этого города. Почему-то показалось, что все происходящее – все-таки сон, ее усыпили, и теперь ей это видится. Но Ника тут же поняла: нет, не сон. Все вокруг было странным, непонятным, но совершенно реальным…

Ехали недолго. Через несколько минут проспект остался позади. Авто въехало на огромную пустую площадь, за которой возвышалось гигантское здание с двумя мощными башнями. Вокзал… Ника поняла это сразу, хотя вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни паровозными гудками, ни шумом спешащей толпы. Впрочем, присмотревшись, она заметила несколько таких же черных машин, стоявших или отъезжающих от кромки тротуара. Значит, она здесь не одна…

Машина остановилась, шофер открыл дверцу. Ника, вежливо поблагодарив, вышла наружу… Да, привокзальная площадь, несколько черных машин, какие-то неясные черные силуэты возле огромных колонн у входа в здание…

Она не успела даже осмотреться – из темноты вынырнул некто в такой же черной кожаной куртке и фуражке. Рука взяла под козырек, затем вежливо указала куда-то вперед. Надо идти. Ника оглянулась, заметив в темном небе над площадью непонятное движение. Лишь через несколько секунд она поняла: там кружили птицы, десятки, даже сотни, но отчего-то беззвучно. Похоже, в этом молчаливом городе даже птицы становились немыми…

Ника решила, что они направляются к зданию вокзала, но сопровождающий повел ее левее, мимо бокового фасада. Похоже, для Ники делали исключение. Спрашивать она не решилась, тем более что проводник явно не собирался вступать в беседу Шли быстро – мимо каких-то огромных контейнеров, мимо молчаливых часовых с примкнутыми штыками и дальше, через открытые железные ворота, над которыми бледным зеленоватым огнем горел фонарь.

Теперь они оказались на перроне. Здесь уже собирались пассажиры, и стоял поезд – обычный, но с погашенными огнями. Ника остановилась, желая осмотреться, но сопровождающий нетерпеливо кивнул в сторону ближайшего вагона. Кондуктор – тоже в черном – бросил на Нику равнодушный взгляд и, не подумав осведомиться о билете, проводил к одному из купе. Еле слышно хлопнула дверь – Виктория Николаевна осталась одна. И почти сразу она ощутила легкий толчок – поезд тронулся…

Все это произошло столь быстро, что только сейчас Ника почувствовала растерянность и легкий страх. Ей велели не удивляться – что ж, она не будет. Во всяком случае пока не произошло ничего невероятного, ее привезли на вокзал и посадили в поезд. Правда, Виктория Николаевна не узнавала ни города, ни вокзала, но после увиденного раньше подобное уже не могло поразить. Если в Столице существует метро, о котором мало кто знает, то почему где-то совсем рядом не быть целому городу? Городу, куда можно попасть из подземелья, спустившись еще глубже? В другое время Ника, возможно, отказалась бы верить такому, но сейчас происходящее воспринималось почти как должное…

За окном вагона было темно, невозможно даже понять, где едет поезд. Отчего-то показалось, что состав движется с огромной, невиданной скоростью, хотя вагон почти не качало, а стук колес доносился глухо, еле слышно. Виктория Николаевна, откинувшись на мягкую спинку сиденья, закрыла глаза Странно, ее отпустили в это путешествие одну. Пустельга прав, она наконец-то оказалась свободной. Армия «малиновых», вездесущие стукачи и даже сам товарищ Иванов остались где-то далеко. Она вырвалась. Теперь можно подумать о самом главном – как нарушить планы того, кто возомнил себя хозяином ее и Юрия судеб. Пока она играла по чужим правилам. Может, пора их нарушить? Но как? Попытаться покинуть купе, познакомиться с соседями? Нет, не стоит. Те, кто вез ее на вокзал, провожал к поезду, встречал в вагоне, конечно, все знают. Надо подождать, поезд когда-нибудь остановится. И тогда надо будет попытаться…

Спать Нике совершенно не хотелось, но внезапно ее охватило странное оцепенение. Мысли путались. Казалось, будто время остановило свой вечный ход или, напротив, пустилось в дикий, невозможный бег. Почудилось, вокруг нет ничего, ни поезда, ни железной дороги, она не едет, а летит сквозь черную пустоту, и это уже не она, Виктория Артамонова, а лишь тень, бесплотная и бессильная. Ника хотела очнуться, но забытье накатывало, не давая опомниться, прийти в себя. Остались лишь бездонная черная пропасть, куда она падала, и легкое ощущение боли где-то глубоко, у самого сердца….

Толчок – Ника открыла глаза, облегченно вздохнув. Кажется, она все-таки задремала. Она взглянула на часы, но темнота не позволяла видеть циферблат. Виктория Николаевна прикинула, сколько она могла проспать, и тут же поняла: в купе кое-что изменилось.

Да, темно, но это уже не глухая ночная тьма. За окном вместо черной мглы вставало серое утро. Ника поспешила ближе к стеклу: ночь кончилась, небо побледнело, хотя ни солнца, ни зари заметить было нельзя. Более того, Нике почему-то почудилось, что за окном не утро, а поздний вечер. Мысль показалась нелепой, но Виктория Николаевна поняла, что потеряла счет времени. Сколько она ехала? Несколько часов? Сутки? Уже ничему не удивляясь, Ника вновь взглянула на циферблат: стрелки стояли. Это почему-то не огорчило, хотя часы были новые, подаренные мужем меньше года назад…

За окном темнел лес – огромный, бескрайний, тянущийся до самого горизонта. Черные, еще не покрытые листвой кроны еле заметно покачивались от ветра. В небе то и дело проносились птицы, их было много, целые стаи. Ника вгляделась и поняла: это обычные вездесущие воробьи. Но почему их так много? Ника мало знала о повадках безобидных чирикающих попрошаек, но ВСЕ же стаи над лесом заставили невольно задуматься. Разве воробьи живут в лесу? И отчего они собираются вместе? Впрочем, не это казалось самым странным. Удивил лес. В нем не было обычных просек, он стоял глухой, тихий, какой-то чужой, даже страшноватый. Ника заметила:

все деревья одинаковой высоты, нет ни молодого подлеска, ни кустов. Все это походило больше на странный заброшенный парк, разбитый в давние годы и оставленный исчезнувшими владельцами…

Что-то еще было не так, как обычно. Ника долго не могла понять, пока не сообразила: вдоль дороги не стояли привычные телеграфные столбы. Что же это такое? Дорога, идущая вдоль странного глухого леса, не нуждающаяся даже в телеграфе… Куда она ведет?

И тут за окном промелькнул высокий полосатый столб. Станция! Поезд начал сбавлять ход, полоса бесконечного леса отступила. За окном протянулся широкий гладкий пустырь, замелькали будки, металлические фермы, ряды пустых товарных вагонов. Поезд въезжал на станцию, но Нику опять поразила тишина: ни гудков, ни свистка паровоза. Показался перрон, шеренга солдат в одинаковых темных шинелях, тускло блеснули штыки… Вагон качнуло, негромко взвизгнули тормоза. И почти тут же дверь купе медленно отъехала в сторону. На пороге стоял молчаливый проводник.

Ника встала. Проводник вежливо кивнул в сторону коридора. Виктория Николаевна заторопилась, но, выйдя из купе, удивленно замерла: вагон оказался пуст. Она удивилась, но тут же вспомнила секретное метро. Там Ника тоже была одна, не считая такого же молчаливого спутника. Но тогда ее пригласил на встречу сам товарищ Иванов. С кем же придется увидеться сейчас?

Виктория Николаевна быстро сбежала по ступенькам железной лесенки на перрон и осмотрелась. Из соседних вагонов выгружались пассажиры. Их было много, но, несмотря на это, ничто не нарушало тишины. Люди беззвучно сходили на перрон и так же молча шли мимо цепи солдат к пропускному пункту. Еще одна странность бросалась в глаза: все были без вещей, даже женщины не держали в руках привычных сумочек. Никто не разговаривал, даже не оглядывался, лица казались спокойными и равнодушными.

Ника посмотрела вперед, заметив, что за пропускным пунктом людей собирают в огромную колонну. Солдаты в темных шинелях быстро и четко формировали группы, выстраивая их одну за другой. Чуть дальше за пустырем начинался лес, через который вела широкая грунтовая дорога. Похоже, путь лежал именно туда.

Ника подождала, пока схлынет основной поток, а затем направилась вдоль перрона к пропускному пункту. Тут только она вспомнила, что не захватила с собою документов. Правда, как Ника успела заметить, пассажиров пропускали без всякой проверки. Молодые люди в темной форме и фуражках с черными звездами, казалось, не интересовались прибывшими на станцию. Осмелев, Ника пристроилась вслед небольшой группе мужчин и женщин в странных одинаковых робах, надеясь пройти без помех. Не вышло: как только она поравнялась с проверяющими, один из них, до этого глядевший куда-то в сторону, внезапно дернулся и в упор взглянул на Нику. Она поняла и остановилась на месте.

Молодой человек поглядел на нее пустыми остановившимися глазами, затем неторопливо поднес руку к козырьку. Ника ожидала вопроса, но человек молчал. Она не выдержала:

– Извините, мне нужно…

Звук собственного голоса почему-то испугал. Проверяющий опустил руку, на его неподвижном лице промелькнуло что-то похожее на удивление. Резкое движение рукой – двое солдат сняли винтовки с плеч и шагнули вперед. Ника замерла. Что случилось? Она сделала что-то не так?

Солдаты стали рядом, проверяющий на мгновение задумался и достал из нагрудного кармана свисток. Ника поняла – ее не пустят. Вспомнились слова Иванова: «Ваш предок – князь Фроат». Сказать? Но почему-то показалось, что эти странные люди в темной форме ее просто не услышат. Что же делать? Неужели ей так никто и не поможет? Внезапно пришел страх, руки бессильно опустились. Ника почувствовала, как ее начинает охватывать безнадежность. Ей не уйти. Где-то там – всеведущий и всемогущий «товарищ Иванов», здесь – равнодушные ко всему солдаты с черными звездами…

– Виктория Николаевна! – Живой человеческий голос прозвучал настолько неожиданно, что она вначале не поверила. Но ей не показалось, проверяющий сделал шаг назад, и на его лице вновь проступило удивление.

– Проходите, Виктория Николаевна, вас не тронут…

Голос был знакомым. Ника оглянулась, солдаты тихо отошли в сторону. Она неуверенно шагнула вперед. Ничего не случилось, человек в темной форме вновь приложил руку к козырьку, вежливо уступив дорогу. Впереди было несколько ступенек. Ника сбежала вниз и оказалась на пустыре. Слева конвойные строили колонну, подгоняя опоздавших. Справа не было ничего, лишь голый пустырь до самого леса…

– Добрый вечер…

Она обернулась. Рядом стоял высокий старик в темном плаще. Ника вздрогнула от неожиданности:

– Варфоломей Кириллович! Здравствуйте… Вы? Откуда?

На бледных губах мелькнула улыбка:

– Подумал я, пособить вам надо. Не ошибся? Ника облегченно вздохнула:

– Спасибо вам. Я совсем растерялась… Хотелось тут же спросить обо всем, что довелось увидеть, но Ника не решилась. Ведь самым странным было именно появление старого священника. Его прислали друзья? Но Ника уже поняла: сюда, в этот ни на что не похожий край вечного молчания, попасть не так просто. Тем более – найти здесь кого-то. Вспомнились слова старика, сказанные на прощание: «Трудно будет, позовите». Так и вышло. Она действительно просила помощи, правда молча, не сказав ни слова…

Варфоломей Кириллович провел Нику мимо равнодушных солдат с черными звездами на фуражках к небольшому зданию. Виктория Николаевна вновь удивилась: возле запертой на замок двери стояла простая крестьянская телега, запряженная неказистой гривастой лошаденкой. Старик кивнул:

– Подвезу вас немного. Идти далеко, да и хлопотно. Небогато, конечно…

– А… нас пустят? – Ника неуверенно поглядела на солдат, выравнивавших выстроившуюся на пустыре колонну. – Меня чуть не арестовали…

– Пустят… – Варфоломей Кириллович ловко забрался на край телеги и взял в руки вожжи. – Тут всех пускают. Дорога широкая, идти легко…

Последние слова прозвучали как-то странно. Впрочем, выбирать было не из чего, а идти в общей колонне, да еще под конвоем, совершенно не хотелось. Ника взобралась на телегу, старик легко дернул вожжами, и неказистый экипаж тронулся…

Прибывшие тем же поездом пассажиры уже были выстроены. Солдаты заняли места вдоль и впереди строя, какой-то начальник, в той же темной форме, быстро пересчитал своих подопечных, и колонна дружно, без всякой команды, двинулась к просеке. Телега ехала медленно, и Ника смогла разглядеть тех, кто шел под конвоем. Мужчины, женщины, дети, большинство в обычной одежде, кое-кто в уже виденных робах, все без вещей. Они шагали спокойно, не переговариваясь, не пытаясь посмотреть в сторону. Конвоиры шли, закинув винтовки за спину, похоже не опасаясь побега…

– За что их? – невольно вырвалось у Ники. Старик ответил не сразу:

– Как обычно, Виктория Николаевна. Вины у многих и нет.

Ника кивнула, это было понятно. Странным казалось всеобщее равнодушие, странная покорность. Никто и не думал сопротивляться, не пытался бежать…

– Некуда, – понял ее Варфоломей Кириллович. – В этот лес человеку не попасть…

Ника вновь кивнула: лес и в самом деле был странным. Они уже подъезжали к просеке, и можно было рассмотреть огромные деревья, поросшие седым старым мхом. Между стволами плавали клочья сизого тумана, земля была покрыта слоем гниющей ломкой листвы. По небу мелькнула тень, огромная стая воробьев беззвучно пролетела над дорогой…

– Воробьи… – Ника произнесла это вслух, старик обернулся:

– Дивно?

– Не знаю…

Конечно, стаи серых птиц – не самое странное в безмолвном мире, но Нику удивило именно это. Разве городские воробьи живут в лесу?

– Еллины птиц сих «психофорами» называли, – негромко подсказал Варфоломей Кириллович, – не забыли?

Слово показалось знакомым. Да, она слыхала об этом. Ну конечно, ей рассказывал Орфей! Еще он говорил, что древние греки относились к этим смешным птицам с большим почтением. «Психофоры» – «проводники душ»? Птицы, сопровождающие души умерших…

– Значит, все-таки правда. – Ника поглядела в серое тусклое небо и произнесла то, о чем подумала сразу, как только очнулась в сумраке подземелья: – Это… не наш мир? Мы… умерли?

Варфоломей Кириллович молчал. Телега не спеша обогнала колонну и теперь ехала по просеке. Слева и справа тянулся лес, такой же безмолвный, затянутый туманом. Нике показалось, что где-то далеко промелькнул небольшой синий огонек, за ним – другой…

– Я… я не думала, что это будет так… – Ника почему-то не ощущала страха. Может, она уже давно предчувствовала такой оборот, а возможно, страх остался где-то позади, далеко отсюда…

– Как? – переспросил старик. – Что вам дивно?

– Поезд, охрана, конвой… – Ника пожала плечами. – Будто и здесь – лагеря… Варфоломей Кириллович обернулся:

– Каждый видит край сей по-своему, Виктория Николаевна. Мы ведь и мир Божий по-разному воспринимаем. Вы увидели так, другой – иначе. Не сие важно…

Вновь вспомнились слова, услышанные на прощание: «Не знаю, что именно вы увидите…» Товарищ Иванов знал и об этом, знал, куда ей предстоит попасть! Но почему? Ведь Орфей жив! Или все, что ей говорили, – очередная ложь?

– Не бойтесь, Виктория Николаевна, – тихо проговорил Варфоломей Кириллович, – не бойтесь…

– – Я не боюсь, – честно ответила Ника, но все же не сдержалась: – Но я не могу понять! Объясните, Варфоломей Кириллович! Что мне делать? Я думала, Орфей… Юра – он просто болен! Мне сказали, его можно вылечить, я поверила…

– Верьте и сейчас. Не тому, кто сказал вам, – себе верьте. И не сомневайтесь – нельзя. Вам ведомо, что делать…

Старик не спрашивал – лишь напоминал, но Ника поспешила уточнить:

– Мне сказали, что меня встретят и я должна буду попросить кого-то, чтобы Юру… Юрия Петровича… отпустили. Это правда?

– – В том есть правда…

Ника вновь поглядела на мертвый лес, на круживших над головою птиц, на странные огоньки среди поросших мхом стволов:

– А разве это возможно?.. Варфоломей Кириллович, меня обманули! Я думала, у Юрия Петровича амнезия! Ведь отсюда невозможно вернуться!

Старый священник обернулся. Темные, близко посаженные глаза взглянули в упор. Ника, не договорив, замолчала.

– Сие возможно. Невозможного вообще в мире мало. Чего ждали вы от того, кто вас послал сюда? Пощады? Милосердия?

– Нет… – Ника грустно усмехнулась, – только не этого…

Она вспомнила слова Пустельги и добавила:

– Я надеялась, что здесь буду свободна и смогу что-то придумать. И… мне помогут.

– Вы свободны. Вам помогут…

Слова старика звучали твердо и властно. Ника не нашла, что ответить. Постепенно растерянность исчезла, сменяясь твердой, окончательной решимостью.

Сожалеть поздно, она уже здесь, в этом мертвом Воробьином лесу. Ей не уйти, не вернуться, значит, остается выполнить то, зачем пришла. Ей помогут, она верила, но даже без этого Ника обязана довести дело до конца. Помочь Орфею – а там уж будь что будет…

Телега догнала еще одну колонну – точно такую же, как первая. Покорные молчаливые люди, равнодушные конвойные… На телегу никто не обратил ни малейшего внимания, лишь старший, шедший сбоку, скользнул по ней быстрым взглядом.

– А кто… кто меня встретит? – осмелилась спросить Виктория Николаевна. – Как мне говорить с ним?

Варфоломей Кириллович еле заметно пожал плечами:

– Имен у него много. Зовите его – Владыка. – Как епископа? – удивилась Ника.

– Похоже, – улыбнулся старик. – Пасет он паству свою жезлом железным… Не опасайтесь, не хозяин он вам, Виктория Николаевна. И не спешите соглашаться. Ждите. Разговор может долгим быть – молчите и слушайте…

– Молчать? – Ника поразилась. – Но я ведь должна просить его…

– Ни о чем не просите. Молчите. Как только заговорите, все кончится. Ваше слово – последнее. Поздоровайтесь и слушайте…

Ника задумалась. Не просить? Но ведь те, кто ее встретит, могут просто отказать! Или даже не захотят разговаривать…

– Захотят… – Старик словно читал ее мысли. – И будут предлагать всякое…

– Но… Варфоломей Кириллович, – Ника вспомнила слова Иванова, – мне объяснили, что я должна сама попросить…

– Тот, кто объяснял вам, о своем печется. Что велел он? Просить, чтобы отпустили Юрия Петровича?

Ника кивнула.

– Его отпустят. А вы, Виктория Николаевна? С вами что будет?

– Не знаю… Наверно, придется остаться, – Ника попыталась улыбнуться, – так ведь? Но я уже решила…

Она не договорила. Внезапно стало ясно: назад не вернуться… Сердце сжалось от боли. Не будет уже ничего, ей не увидеть солнца, не поговорить с друзьями. Она даже не узнает, что станется с Орфеем…

– Тому, кто прислал вас, все равно, – покачал головой старик. – Недобр он и задумал недоброе. Обманул вас, обманет и Юрия Петровича. Скажет, что больны вы, а для излечения вашего тайна некая требуется. И вновь обманет…

Ника молчала, отвечать было нечего. Вокруг по-прежнему тянулся безмолвный лес, только деревья теперь росли погуще и прибавилось синих огней в глубине. Еще одна колонна, молчаливый конвой… Казалось, просека никогда не кончится…

– Выходит, он меня обманул, – негромко проговорила Ника. – Сначала пообещал мне жизнь Юрия, затем пообещает Юрию мою…

– Да. Посему оставаться здесь резону нет. Да и не захочет друг ваш такой дар принять, за вами вернется…

Об этом она даже не подумала. Ведь Орфей может не согласиться! И что тогда? Им обоим придется навсегда остаться тут?

– Посему – молчите. Молчите, пока Владыка не скажет: «Быть тому». Тогда соглашайтесь…

– Спасибо. – Совет старика вселил надежду. – Я поняла… Варфоломей Кириллович, почему вы мне помогаете? Вы же не знаете меня…

– Знаю немного, – на бледных губах вновь промелькнула легкая улыбка, – да и не в том дело… Разве один я, многогрешный, вам помогаю? Да и не сделал я ничего важного. Советы мы все горазды давать…

Ника хотела возразить, но не стала, задумавшись над сказанным. Старый священник прав. Ей пытались помочь многие – не только Терапевт, но и Флавий, с которым она и знакома не была, Игорь, еле ее знавший, даже Пустельга, служивший ее врагам…

– Я… я вам очень благодарна, – наконец проговорила она. – Я всем благодарна, но вы пришли даже сюда… – И тут она наконец сообразила. – Варфоломей Кириллович! А вы? Вы-то сможете вернуться? Вы же…

– За меня не бойтесь, – покачал головой священник, – вернусь. И вы вернетесь. Иначе не стоило бы рисковать. Да только, Виктория Николаевна, под солнцем вас и Юрия Петровича не только друзья ждут. Ад – не здесь…

Да, этот лес, просека, даже молчаливые, конвойные никак не ассоциировались с преисподней. А вот то, что творилось под небом бывшей России, действительно напоминало ад. Именно туда предстояло вернуться им с Орфеем. Зачем? На муки? На смерть? Может, лучше просто остаться?

– Нет… – Ника произнесла это вслух и тут же повторила, – я должна вернуться. Пусть даже в ад. Ведь так, Варфоломей Кириллович?

– Никто не принуждает вас, – пожал плечами старик, – можно и тут остаться. Да как по мне – верно вы рассудили. У каждого – свой путь, и надо не бояться… Не всем сие дано, но не все на такое, как вы, решается. Да будет с вами Тот, в Которого вы не верите… Вспомните о Нем, когда и в самом деле беда придет…

Виктория Николаевна молча кивнула. Вновь, как когда-то в разрушенной церкви, стало стыдно. Она не могла с чистым сердцем сказать, что верит в Творца, старый священник прав. Может, она не так и виновата? Жизнь в растоптанной и расстрелянной стране выжигала веру и не у таких, как Ника…

– Я уже ничего не понимаю, Варфоломей Кириллович, – жалобно проговорила она, – в детстве мне говорили, что есть в небесах добрый Бог, помогающий праведным и карающий грешников. Потом начался этот кошмар, но затем все привыкли… Теперь уже мало кто верит, что каждому воздается по делам его. Если Бог добр, отчего Он допустил такое? Наверно, я говорю что-то не то…

– Иов в давние годы о том же печалился, – задумчиво проговорил старик. – Сие теодицией зовется – вопрос, отчего Господь не карает зло. Мог бы я поведать, как сам понимаю, да ни к чему это. Сами до истины дойдете, Виктория Николаевна…

– Может быть… Варфоломей Кириллович, но если Он есть, Он – не с ними? Ведь наша церковь говорит, что нет власти не от Бога…

– Он не с ними, Виктория Николаевна. Он никогда не был с гонителями. Не верьте Лжехристам – им не победить…

Ника вспомнила мраморную слезу Спасителя. Иванов говорил тогда, что у Христа не вышло, и теперь они попытаются вновь… Внезапно охватил гнев: эти убийцы и лжецы смеют сравнивать себя с Ним! Нет, не получится? Не выйдет! Старик прав, им не победить?

– Да воскреснет Господь, и да расточатся врази Его… – негромко проговорил Варфоломей Кириллович. – Так и будет, Виктория Николаевна, иначе и жить незачем. А обо всем остальном узнаете в свой час… Ну, приехали вроде…

Ника огляделась, с удивлением заметив, что лес остался позади. Они были на берегу широкой тихой реки, за которой до самого горизонта тянулись ровные, покрытые туманом болотистые луга. Прямо перед ними находилась небольшая, сбитая из старых досок пристань, к которой как раз причаливал паром. Очередная колонна, окруженная конвоем, стояла тут же, ожидая переправы.

– К реке исходите. – Варфоломей Кириллович остановил телегу и помог Нике сойти. – Направо вам, там костер горит. Возле него сядьте и ждите.

– Я поняла. Спасибо… Не знаю, чем отблагодарить вас, Варфоломей Кириллович…

– Меня? – удивился старик. – Меня благодарить не за что. Но если уж о том речь – вернитесь живой. И постарайтесь выжить в том аду, куда попасть доведется…

Значит, она права. Воробьиный лес, медленная река, туманные луга на другом берегу – это еще не ад. Настоящий ад еще ждет ее и Орфея. Ну что ж, она постарается выжить. Выжить, не подведя никого… Внезапно вспомнилась вновь старая церковь. Что-то никак не давало покоя, не забывалось. Ну конечно! Образ! Георгий Змееборец!

– Варфоломей Кириллович, помните икону? Старик кивнул.

– Объясните мне. Ведь такого не может быть!

– Не может, – усмехнулся Варфоломей Кириллович. – Никак не может, ежели считать образ сей лишь доской, что олифой да краской покрыта. Какие уж тут чудеса! Так и человек – что он? Лишь плоть грешная… Да только плоть – еще не человек, а доска – не икона, а лишь основа, на коей образ воплощен… Вот и решайте, возможно сие или нет… А за икону не беспокойтесь, не пропадет она. Такие не исчезают…

Темные глаза взглянули в упор, сухая широкая рука поднялась в благословляющем жесте. Ника опустила голову, вновь стало стыдно. Священник верил – и ему было легко. Если бы так верила она…

Берег оказался покрытым мелкими сухими щепками, словно где-то поблизости работала лесопилка. Ника не удивилась: лес рядом – наверно, кто-то имеет право рубить деревья, ведь построили же здесь пристань! Впереди блеснул бледный, неровный свет. Костер! Ника ускорила шаг. Чуть в стороне действительно горел огонь, но какой-то необычный – лиловый, бледный, словно горело не дерево, а болотный газ. Рядом с костром лежали срубленные стволы, очищенные от коры и сучьев. Виктория Николаевна подошла к огню и протянула руки. Пальцы ощутили холод.

Удивившись, Ника дотронулась пальцами до трепещущих лиловых языков. Боль. Она отдернула руку. Холодный огонь не грел, но обжигал. Виктория Николаевна оглянулась и, не заметив никого, присела на огромный старый ствол. Оставалось ждать…

Ника глядела на равнодушные языки холодного пламени и, постаравшись забыть обо всем странном, порою страшном, что пришлось увидеть за последние дни, заставила себя сосредоточиться. Итак, сейчас ее встретят. Поздороваться и молчать, пока не услышит слов неведомого Владыки. Все казалось простым и понятным, словно детская игра в молчанку. Но едва ли все так просто, иначе священник не предупреждал бы ее столь настойчиво…

Она оглянулась в сторону переправы. Паром, полный пассажиров, уже был на середине реки. Остальные покорно ожидали своей очереди на пристани. Интересно, что там, за рекой? Ей вдруг показалось, что ответ известен: что бы там ни было, возврата оттуда нет: Здесь, на этой стороне, еще есть надежда, река уносит ее навсегда…

Внезапно она услыхала шум. Где-то гудел мотор. Ника удивилась, но затем заметила странное облачко, похожее на клок тумана, которое медленно сгущалось неподалеку от берега. Похоже, звук шел оттуда. Она вгляделась: туман густел, наливался чернотой, и вдруг сквозь него ударили лучи мощных фар. Огромная темная машина неторопливо выехала из рыхлого облака и, переваливаясь на ухабах, двинулась в сторону костра. Ника встала.

Автомобиль затормозил в нескольких шагах от лежавших у огня бревен. Фары погасли, передняя дверца отворилась, оттуда выскочил юркий человечек в сером пальто и такой же шляпе. Быстро взглянув в сторону Ники, он кивнул и поспешил открыть заднюю дверцу. И тут Виктория Николаевна действительно удивилась: из машины вышла высокая черноволосая женщина в черном кожаном пальто. Небрежно отстранив человечка, она направилась прямо к костру. Следом за нею появился другой человек – невысокий, широкоплечий, в таком же пальто, но не простоволосый, как его спутница, а в кожаной фуражке. Маленький человек подскочил к нему, что-то шепча на ухо, но широкоплечий нетерпеливо дернул рукой и шагнул к огню.

Ника ждала, не двигаясь, стараясь даже не дышать. Все трое присели прямо на бревна: широкоплечий – посередине, женщина – слева, а их юркий спутник – справа. Теперь их разделял костер. Ника осторожно взглянула – на лицах всех троих она заметила легкий интерес, не более. Похоже, они тоже чего-то ждали.

«Поздоровайтесь», – вспомнились слова старика. Ника сглотнула, боясь, что откажет голос, и, посмотрев широкоплечему прямо в глаза, произнесла:

– Добрый день, Владыка… Добрый день всем… Широкоплечий и черноволосая женщина молча кивнули. Отозвался юркий:

– И вам добрый день, глубокоуважаемая Виктория Николаевна. Хотя, признаться, понятие «день», в данном случае звучит анахронично… Но традиция есть традиция. Итак, добрый день и всех вам благ. Владыка и его светлейшая спутница приветствуют вас, равно как и я, недостойный. Зовут меня Ермий, но можете называть меня как угодно, хоть Семен Семеновичем…

Ника кивнула в ответ. Ермий, он же Семен Семенович, глубоко вздохнул, вбирая воздух для следующей тирады. В руках неизвестно откуда-то появилась черная кожаная папка.

– Вот-с, вот-с, многоуважаемая Виктория Николаевна. Надеюсь, вы не можете пожаловаться, что вас задержали. Хотя случай ваш, надо сказать, сложный… Вернее, случай как раз простой, но выполнить ваше желание будет, признаться…

Не договорив, он извлек из папки какую-то бумагу и передал ее Владыке. Широкоплечий быстро просмотрел документ и, не сказав ни слова, отдал обратно.

– Итак, вопрос простой… – Ермий потер руки и повторил: – Простой… К сожалению, с такими просьбами к нам обращаются часто. То есть не часто по обычным меркам, Виктория Николаевна, но все же чаще, чем хотелось бы… Люди настойчивы. Вот вы, Виктория Николаевна, прибыли сюда издалека, признаться, рисковали дорогой… Знаю, знаю, вы хотели нас просить… Но видите ли… Вас, к сожалению, обманули…

Ника почти не слушала беглой скороговорки странного спутника Владыки. Она смотрела на широкоплечего. Лицо его казалось молодым, на лбу и щеках нельзя было заметить ни одной морщинки, только кожа поражала странной бледностью. Выдавали глаза – глубокие, светлые, равнодушные – глаза того, кто уже успел увидеть все, что могло случиться на свете.

– …Да-с, увы, – продолжал человечек. – Видите ли, Виктория Николаевна, у нас тут строгий порядок. Тот, за кого вы просите, уже переправлен на ту сторону с полным соблюдением формальностей. Вот, извольте видеть…

Папка исчезла. В руках Ермия появилась огромная книга, тоже черная. Пальцы зашелестели страницами.

– Вот-с, Орловский Юрий Петрович… Так что, увы, помочь ничем не можем. Остается лишь посочувствовать вам и проводить обратно…

Ника не ответила. Отказ почему-то не испугал, она ожидала чего-то подобного. Наступило молчание, Ермий полистал книгу, захлопнул ее и удивленно поглядел на Нику:

– Вы нам не верите, Виктория Николаевна? Наверно, начитались разных сказок, притч… Какой-то певец упросил Владыку отпустить его даму. Читывал, читывал…

Но ведь вся соль в чем? В том, Виктория Николаевна, что из данной затеи, увы, ничего не вышло. К тому же это даже не миф, а его поэтическая обработка. А что взять с поэта! Так что, не обессудьте, дело ваше решено, сейчас подадим транспорт…

Ермий привстал, словно собираясь позвать невидимого шофера. Ника не двинулась с места. Юркий человечек удивленно взглянул на нее, затем спрятал книгу и что-то зашептал на ухо широкоплечему. Тот кивнул.

– Мы понимаем, вы очень надеялись… – Ермий развел руками. – Ну что вам сказать… Вас, увы, обманули. Более того, тот, кто послал вас сюда, поступил жестоко. Дело в том, что ваш собственный срок и так скоро. Вот, извольте видеть…

В руках Ермия вновь появилась черная книга. Зашелестели страницы…

– Не смей! Люди не должны знать такое… – Рука черноволосой легла на раскрытый том. Ермий замер.

– Конечно, конечно… – Книга вновь исчезла. – Уточнять не буду, но поверьте, этот срок близок…

Этому Ника поверила. С чем бы она ни вернулась, Иванов не выпустит ее. Холод подступил к самому сердцу. Что же – конец?

– Так вот, – человечек улыбнулся, – еще не случившееся изменить легче. В порядке небольшой компенсации, Виктория Николаевна… Вы сейчас вернетесь обратно, а мы слегка… ну… скажем, передвинем этот срок. Лет на десять… Да чего там, на целых сорок! Владыка согласен…

Ника взглянула на широкоплечего. Тот вновь кивнул, светлые глаза смотрели по-прежнему с легким интересом. Итак, ей предлагают жизнь. Сорок лет. У нее есть шанс пережить Сталина, Ежова и, кто знает, может, самого Иванова. Она сможет увидеть Россию свободной – или хотя бы глотнуть вольного воздуха. Впрочем, зачем заглядывать столь далеко? Она просто выживет, вырвется из черного подземелья, увидит солнце…

Ника тут же опомнилась. От нее хотят откупиться столь просто? Сорок лет – без Орфея? Зачем? Лучше остаться здесь…

Она оглянулась. Паром уже возвращался – совершенно пустой. Похоже, им никто не управлял, он шел сам, поднимая легкую рябь по гладкой недвижной воде. Да, с другого берега возврата нет. Ника поглядела туда: те, кого переправил паром, уже строились, готовясь идти дальше…

– Ну, Виктория Николаевна, будьте благоразумны! – В голосе Ермия прозвучало легкое раздражение. – Это максимум, поймите, максимум того, что мы можем… Неужели вы не понимаете, с того берега вернуться нельзя! Вас послали наобум, надеясь уж не знаю на что!

Это тоже походило на правду, но Ника по-прежнему молчала. Что с ней сделают? Отправят назад силой? Значит, Варфоломей Кириллович ошибся? Перед глазами встало спокойное лицо старого священника – нет, он не зря предупреждал! Молчать – и ждать, что случится дальше…

Прошла минута, две… Никто не произнес ни слова. Наконец Ермий нерешительно взглянул на широкоплечего, затем на Нику:

– Ну… Если вы столь упорны, Виктория Николаевна, мы могли бы постараться, как бы это сказать… Несколько улучшить положение не только ваше, но и ваших друзей… Многое, конечно, не можем, но в пределах нескольких лет…

Ника отвела взгляд, стараясь, чтобы Владыка не увидел ее лица. Ей снова предлагали подачку, но на этот раз речь шла о тех, кто оставался там' о Терапевте, о Флавии… Терапевт болен, врачи считают положение серьезным. Флавий смертельно рискует – каждый день, каждый час… И есть еще Сергей Пустельга – искалеченный, обреченный. Те, кто помогал ей и Орфею… Искушение было невыносимым, но Ника все же опомнилась. Перед глазами встало холодное, бесстрастное лицо Флавия. «Я вам верю…» Все они – и Терапевт, и хладнокровный подпольщик, и даже Пустельга – надеялись, что она поможет Орфею. Это нужно не только ей. От того, что она сможет узнать, зависят другие жизни. И возможно, не троих человек, а десятков, сотен. Что сказал бы Терапевт, если б ему предложили еще пару лет существования в обмен на отказ от борьбы? О Флавии не хотелось и думать. Ника представила себе презрительную усмешку этого железного человека. «Вас купили, Ника…» И даже Пустельга думал не о пощаде, а о мести. «Ждите, когда наступит момент, и действуйте» – так сказал Сергей. Надо ждать, момент еще не пришел…

И снова – мертвая тишина. Ника смотрела в огонь, лиловые языки пламени подрагивали, и она вновь ощутила странный холод, идущий от костра…

– Вы же видите, она не согласится, – это произнесла черноволосая, – она не уйдет без него…

– Хорошо. – Голос прозвучал неожиданно – низкий, густой. Ника поняла, говорил Владыка. Сердце радостно дрогнуло, но тут же вспомнилось:

«Владыка скажет; „Быть тому…"“ Этого она еще не услышала…

– Ну если так… – Ермий вздохнул, – тогда начинаются сложности, но что поделаешь…

В руках у человечка опять оказалась папка. Пальцы ловко извлекли густо исписанный лист.

– Вот, извольте видеть… Согласно этому документу мы можем отпустить вышепоименованного Юрия Петровича Орловского. Все уже заполнено, не требуется даже подписи… Ну, понятно, вместо него должен остаться кто-то другой – порядок есть порядок…

Этого Ника ждала с первой минуты. Жизнь за жизнь… Что ж, она готова… Она обещала старому священнику вернуться, но иного выхода нет. В этом туманном краю нелепо ждать милосердия.

– Конечно, речь не идет персонально о вас, глубокоуважаемая Виктория Николаевна, – сочувственным тоном продолжал юркий, – но выбор весьма невелик. Конечно, практика, так сказать, заложничества несколько антигуманна, но мы и так идем на серьезное нарушение. Так что решайте…

Ника закрыла глаза, собираясь с силами. Сейчас надо сказать «да». Только в эту минуту она поняла, насколько это страшно. Но иначе нельзя! Она никогда не простит себе, если…

– Убери свои бумаги, Ермий!

Голос был мужской, но говорил не Владыка. Ника удивленно оглянулась: возле костра появился еще кто-то. Странно, она и не заметила, когда он успел подойти – высокий, жилистый, русоволосый, с небольшой бородкой, в которой уже пробивалась седина. На незнакомце был пурпурный плащ, заколотый золотой фибулой. Яркие цвета странно смотрелись тут, в царстве серого и черного…

Ермий умолк, нерешительно поглядев на Владыку. Тот промолчал, даже не двинув бровью. Незнакомец присел на одно из бревен и протянул руки к костру, словно холод лилового пламени мог его согреть…

– Я… я очень извиняюсь… – Ермий вновь поглядел на молчавшего Владыку и, похоже, осмелел. – Смею вам заметить, гэгхэн, что ваше присутствие в этом месте…

– Я здесь, чтобы защитить мой народ, – надменно произнес человек в плаще.

– И тех, кто мой народ защищает…

– Но светлейший Фроат…

Имя показалось знакомым. Фроат – так, кажется, звали ее далекого дхарского предка! Гэгхэн – наверно, титул… Князь Фроат…

– Светлейший Фроат, мы не вмешиваемся в дела дхаров, – Ермий покачал головой, – я крайне удивлен, что вы позволили себе… Виктория Николаевна – человек, она…

– Она дхарской крови. Моей крови! – Гэгхэн откинулся назад, словно сидел не на бревнах, а на троне. – Кроме того, речь идет о другом человеке, о том, кто спас мой народ. Сейчас вы хотите погубить сразу двоих – ее, которую отправите за реку, и его, которого ждет смерть, скорая и страшная…

Ника растерянно поглядела на Владыку, затем на черноволосую – они молчали. Смысл сказанного с трудом проникал в сознание. Кто спас народ дхаров? Неужели Орфей? О чем говорит Фроат? Она останется здесь, а Юрия ждет скорая смерть! И тут Ника поняла: Иванов желает что-то узнать от Орфея. Тот не скажет – и погибнет…

– Не торопитесь, Фроат-гэгхэн, – низкий голос Владыки заставил дрогнуть пламя костра, – мы подумаем и об этом. Но сейчас мы еще не решили…

– Да, да, – подхватил Ермий, – речь идет о принципиальном согласии. Конечно, если бы кто-нибудь, имеющий на это право, согласился остаться тут вместо Юрия Петровича… Без сомнения, это решило бы большинство вопросов. Виктория Николаевна могла бы защитить и себя, и Юрия Петровича, но я не вижу выхода… Не знаю даже, что и придумать…

– Сие нетрудно… – Негромкий голос произнес это совсем близко. Ника оглянулась: рядом с нею сидел Варфоломей Кириллович. Старого священника заметила не только она. Лицо Владыки дрогнуло, а Ермий вскочил, поспешив снять с головы шляпу.

– Сие нетрудно, – повторил Варфоломей Кириллович. – Я останусь вместо Юрия Орловского. Мои права вам ведомы…

Дыхание на миг перехватило. Ника глядела на старого священника с недоумением и даже страхом. Кто он? Откуда у старика такая власть? Впрочем, это сейчас не главное, он нашел выход…

– Досточтимый Варфоломей Кириллович, – Ермий осторожно присел, но шляпу по-прежнему держал в руке, – ваши права общеизвестны и не подлежат обсуждению. Но смею напомнить, что, как только вы, так сказать, переправитесь через реку, ваше положение изменится. И очень сильно… Боюсь, что и в дальнейшем…

– К чему многоречие, Ермий? – Старик еле заметно улыбнулся. – Я уже сказал…

Нике стало легко. Сейчас все решится – неожиданно и так удачно. Она вернется вместе с Юрием, князь Фроат поможет им, и…

И тут она наконец сообразила. Она вернется, им с Юрием помогут, а старый священник останется тут! Господи, как она могла даже подумать? Платить чужой жизнью! Какая она все-таки сволочь…

– Ну что ж, – Владыка пожал плечами, – быть…

– Нет! – Ника вскочила, боясь, что опоздает. – Стойте! Не смейте! Я запрещаю!

Она перевела дыхание, пытаясь справиться с охватившим ее волнением. Ее слово – последнее, сейчас все кончится. Надо успеть…

– Я запрещаю! Слышите! Никто не останется здесь, кроме меня! Юрий бы никогда не позволил! И я тоже…

Никто не произнес ни слова, не двинулся с места. Все ждали, что она скажет дальше…

– Варфоломей Кириллович… Князь Фроат… Спасибо вам, но это дело касается лишь меня и Орфея… Юрия Петровича… А сейчас я хочу поговорить с Владыкой. Можно?

Широкоплечий секунду помедлил, затем кивнул.

– Владыка! Я не осуждаю ваши законы, я не дома. Вы можете сделать со мною что угодно. Это нетрудно, меня и Юрия ждет смерть и здесь, и на земле. Но есть еще другой закон…

Ника на мгновение умолкла, пытаясь понять, имеет ли право на такие слова. Кто она, в конце концов? Но ведь Тот, Кто когда-то приходил к людям, обещал помочь всем, даже таким, как Ника…

– Вы судите здесь. Владыка. Кто-то другой судит на земле, не знаю, справедливо или нет. Но вы – не высший суд. Есть Тот, Кто над вами, Кому подвластны и земля, и ад. Его именем, именем Господа, я требую…

Она испугалась собственных слов. Что может требовать она от всесильных? Она – пылинка, унесенная ураганом…

– Я требую… – Ника глубоко вздохнула и решилась, – справедливости. Я не могу просить о милости, о снисхождении, вы вправе отказать. Но справедливость выше вас. Разве люди виновны в том, что с ними сделали? Разве виновны, что ими правит нечисть? Что их обманывают и убивают? Разве виновны я и Орфей, что вместо счастья нас ждет смерть? Почему вы не спросите с того, кто отвечает за это?

Ника умолкла, сил больше не было. Кажется, она сказала совсем не то, что хотела, а главное – не так. Кого она обвиняла? Большевиков? Сталина? Его черную тень – «товарища Иванова»? Или кого-то еще более могущественного?

– Виновны ли люди? – Владыка нахмурился и покачал головой. – Виновны, Виктория Николаевна…

– Но не все, – негромко прервал его Варфоломей Кириллович. – Судят не всех, судят каждого. А совратителя судят особо…

– Юрий Орловский отвел смерть от моего народа. – Князь Фроат встал и шагнул к костру, поднимая вверх раскрытую ладонь. – Если мое слово еще значит что-нибудь, я тоже требую…

– Виктория Николаевна не пожалела жизни ради любимого и ради друзей, – проговорила черноволосая и тоже подняла ладонь к серому небу. – Именем Того, о Ком здесь сказано, я тоже требую…

– Я не могу требовать, – Варфоломей Кириллович встал рядом с Никой, – но я прошу…

– Это нарушение закона, – пробормотал Ермий, – но наши законы столь негибки, Владыка… Может, все же учтем…

– Хорошо, – тяжелый голос широкоплечего заставил всех умолкнуть, – я слышал. Сядьте…

И вновь тишина. Нике показалось, что она слышит стук собственного сердца. Наконец Владыка усмехнулся:

– Мне незачем напоминать о справедливости. Вы правы, Виктория Николаевна, я не имею возможности миловать и прощать – это право Того, Чьим именем вы ко мне обратились. Впрочем, всегда есть выход. Ермий…

Юркий человечек выхватил папку, замелькали исписанные листы…

– Вот… Владыка, вышеупомянутый Юрий Орловский прибыл сюда по собственной воле, но его тень все еще на земле. Случай может быть оспорен… Его можно признать просто тяжелобольным, временно потерявшим память. Прецедент когда-то был…

– Быть тому, – кивнул широкоплечий, – Юрий Орловский, известный также как Орфей, и Виктория Николаевна, называемая еще Ника, с этой минуты свободны. Это в моей власти. Но большего мне не сделать, я не властен над судьбой. Можно помочь кому-то одному, но вместе их путь скоро закончится. Так записано, и записано не мной… Ермий, я не ошибся?

– Увы, нет, Владыка. – Вместо папки в руках человечка вновь оказалась черная книга. – Вот эта страница. Все уже решено, мы не в силах переписать…

– Вырви страницу, Ермий! – Черноволосая протянула руку. – Пусть все решится заново…

– Но… сиятельнейшая… – человечек вскочил, прижимая черный том к животу. – Это ничего не изменит! К тому же эти бумаги не горят!

– У них будет шанс! – отрезала женщина. – Жги!

– Я… Я. не могу. – Ермий растерянно поглядел на Владыку. – Огонь не уничтожит… Я не смею…

– Тогда я сама…

Черноволосая забрала книгу у сбитого с толку человечка и быстро нашла нужную страницу. Резкое движение руки – послышался скрежет, как будто лопалась жесть. Через секунду страница полетела в огонь. Лиловые языки жадно потянулись к бумаге – и отступили. Огонь не брал густо исписанного листа.

– Я же говорил, говорил… – бормотал Ермий, – они не горят…

Ника не отрываясь глядела в огонь. «Гори! Пожалуйста! – Она сама не понимала, кого просит. – Гори!» И вот край страницы потемнел, бумага начала желтеть, секунда – и листок охватило пламя…

– Теперь они свободны, – спокойно проговорила черноволосая.

– Но не в безопасности, – напомнил Фроат. – Мы же обязаны что-то сделать…

– Это не в моей власти, – покачал головой широкоплечий, – и не в твоей, гэгхэн.

– Отправь с нею послание, – негромко предложил Варфоломей Кириллович. – Посланца могут пощадить…

Владыка задумался:

– Тот, кто прислал ее, не посчитается с этим. Но все же попробуем… Виктория Николаевна, вам предстоит выполнить одно поручение…

Ника молча кивнула, еще не опомнившись от всего случившегося. Неужели удалось? Но что впереди? Что она сможет сделать?

– Тот, кто зовет себя Иванов, Агасфер, Вечный, а также иными именами, желает завладеть старым секретом, который известен вашему другу. Этот секрет очень опасен – точнее, был таким. Отныне эта дверь закрыта. Скажите Юрию Орловскому, что он сможет назвать Иванову «мэви-идхэ». Теперь «ключ» неподвластен людям, а если его применит кто-то другой, его встретят.

– Передай: последнее слово – «горг», – добавил Фроат. – Твой друг поймет…

– Тому же, кто прислал вас, скажите так… – Владыка задумался, затем проговорил медленно, чеканя каждое слово: – «Видим дела твои. Остановись. Шлем второй Рубин, третьего не будет».

В руке широкоплечего что-то сверкнуло.

– Возьмите. – На ее ладонь легла светящаяся густым кровавым огнем призма, грани которой были покрыты непонятными, похожими на муравьев знаками. – Этот камень вы покажете, и вам поверят. Но не отдавайте. Тот, у кого будет Рубин, неподвластен врагу. Не выпускайте его из рук…

– Он не даст полной защиты, – вновь вмешался Фроат, – стрела или пуля не пощадят владельца, но колдовство и обман обойдут стороной…

– Спасибо… – Камень переливался на ладони, Ника сжала руку. – Он поможет только мне? Или я могу передать его?

– Можете, – кивнул Владыка. – Он принадлежит вам. Распорядитесь им так, как подскажет сердце… Больше мы ничего не сделаем…

– Сделаю я. – Князь Фроат усмехнулся и, подойдя к Нике, положил ей на плечо широкую тяжелую ладонь. – Правнучка! Дхары гордятся тобой! Мы пока не в силах по-настоящему отблагодарить тебя и твоего друга. Тот, кто держит вас в плену, думает, что дхары будут ему служить. Он смел надеяться, что даже здесь мы поможем его замыслам. Но мы помогли не ему, а тебе. Когда ты и Юра Орловский вновь окажетесь тут, мы не дадим отправить вас за реку. Вы останетесь на этом берегу, с дхарами, и вместе с ними вернетесь обратно, когда настанет час. И хотел бы я видеть того, кто помешает мне…

Он посмотрел на Владыку, словно ожидая возражений, но широкоплечий молчал. Фроат погладил Нику по щеке, как гладят ребенка, и вновь улыбнулся. Все встали. Виктория Николаевна растерянно оглянулась, все еще до конца не веря, наконец заставила себя выговорить:

– Спасибо… Что бы ни случилось со мною после – спасибо…

– Иди с миром, дочь людей и дхаров, – ответил Владыка.

– Да пребудет с тобою Господь… – добавил старый священник.

– И да поможет тебе Высокое Небо… – закончил Фроат.

…И тут все исчезло. Пропал костер, берег, старые бревна и все те, кто находился рядом. Нике почудилось, что лопнула завеса, скрывавшая от глаз истинный облик мира. Ни берега, ни реки – бездонное, черное, как антрацит, небо. Огромные живые звезды покрывали его, их свет был теплым, густым, казалось, его можно трогать рукой. Светила покрывали весь небосвод, им не было конца, и Ника чуть не задохнулась от этой неслыханной красоты. Видение продолжалось недолго, долю секунды, но она успела понять: это настоящее, истинное. Ника потянулась вперед, к теплому свету звезд, и тут все исчезло…

12. КРОВАВЫЙ РУБИН

Сначала вернулась боль – тягучая, растекшаяся по всему телу. Ника почувствовала, как ноет затылок, как давит в спину твердый камень. Застонав, она попыталась двинуться и почувствовала, что что-то мешает. Она замерла – и тут до нее донесся голос. Виктория Николаевна прислушалась – и сразу успокоилась, узнав голос Орфея. Он рядом, значит, все в порядке. Слов она не разобрала, лишь поняла, что Юра отчего-то встревожен. Ника немного забеспокоилась, вновь попыталась привстать и наконец сообразила, что с ног-до головы укрыта чем-то похожим на тонкое одеяло. С кем разговаривает Орфей?

И тут послышался другой голос, тоже знакомый. Теперь уже она понимала каждое слово:

– Ну вот, Юрий Петрович, как видите, правила изменились… Теперь все зависит от вас…

Ника вспомнила, что говоривший как-то связан с нею и Орфеем, но это не успокоило, напротив, встревожило. Что-то не так. Почему волнуется Орфей? Где они? Она лежит на камне, ее накрыли покрывалом, и это больше похоже не на спальню, а на гробницу. На каменное надгробие, которое ставят в церквах или часовнях… Часовня! Орфей! Она рванулась, дернулась, запутавшись в плотной ткани, и тут же услыхала отчаянный крик Юрия:

– Ника! Ника!

Наконец ей удалось отбросить с лица край покрывала. В глаза ударил неяркий, но все же режущий с непривычки огонь горящих свечей. Да, они находились там же, в подземной часовне, вокруг все затянуто черным, рядом стоят невысокие узкоглазые охранники, а дальше, у противоположной стены, сгустком темной тени возвышается высокий силуэт в остром капюшоне.

– Ника!

Она повернула голову. Орфей стоял в двух шагах, руки скованы наручниками, двое охранников держали его за плечи, а третий спешил стать между ними. Да, так и должно быть, теперь Ника вспомнила все. Ни страха, ни растерянности. Правая рука сжала Рубин, левой она отбросила страшное траурное покрывало и одним движением оказалась на земле.

– Все в порядке, Юра! Тебя обманули, я жива! Какую-то долю секунды Орфей молчал, затем лицо его дернулось судорогой, и наконец на нем отразилось облегчение – невиданное, непередаваемое словами.

– Я жива, Юра! – Ника заставила себя улыбнуться. – Со мною все в порядке и с нашими друзьями тоже…

Юрий закусил губу и усмехнулся в ответ. Растерянность прошла, Орфей вновь стал прежним.

– В порядке? У всех?

Ника поняла, он спрашивал о Терапевте и его товарищах. Надо отвечать быстро, пока не перебили. Она улыбнулась:

– Рома локута, кауза финита…

«Рим высказался, дело сделано» – Орфей поймет! Юрий на мгновение задумался, затем глаза его блеснули:

– Когноско стилум романэ!

«Узнаю римский стиль» – Орфей понял. Теперь он знает, она не просто пленница, ее прислали друзья…

– Хватит! – В голосе Иванова прозвучало столь непривычное для него раздражение. – Юрий Петрович, убедительно советовал бы помолчать…

Охранники оттащили Орфея в сторону, черная тень дрогнула – товарищ Иванов сделал шаг вперед.

– Ну что ж, Виктория Николаевна, поздравляю с возвращением!

– Благодарю вас, господин Агасфер. – Странное прозвище, упомянутое Владыкой, всплыло в памяти.

– Ага, и об этом узнали. – Голос Иванова стал прежним – спокойным и уверенным. – Что ж, все вышло успешнее, чем я думал. Вам очень повезло, Виктория Николаевна. Вернулись сами и, как видите, сумели помочь Юрию Петровичу. Признаться, думал, вас придется выручать…

– И уже начали шантаж? – Ника ощутила ненависть, какой не приходилось еще испытывать в жизни. Хотелось крикнуть этому вурдалаку в лицо все, что давно накипело в душе, но Виктория Николаевна все-таки сдержалась. Спокойно, криком не поможешь. Надо держаться, сейчас будет самое трудное…

– Мы еще поговорим… Юрий Петрович, давайте закончим наше небольшое дело. Правила действительно изменились. По некоторым причинам у меня нет больше времени. Итак, сейчас вы напишете текст «мэви идхэ», после чего возвратитесь в камеру, где спокойно отбудете остаток вашего срока, который уменьшается, как я и обещал, до десяти лет. Надеюсь, мне не надо намекать, что будет в противном случае…

Ника оглянулась. Орфей стоял бледный, неподвижный, и в неровном свете стало заметно, как изменилось его лицо. В первую секунду Нике показалось, что Юрий такой же, каким она запомнила его в последнюю встречу, но теперь ясно: эти месяцы не прошли бесследно. Он не постарел, скорее высох, острые скулы, казалось, вот-вот разорвут кожу, глаза запали, втянулись щеки… Но он жив, он снова стал прежним, и теперь главное – не дать этим негодяям добить его…

– Стойте! – Она шагнула вперед, и тут же двое в черном преградили дорогу. – Господин Иванов, правила действительно изменились. Вам нужно дхарское заклинание?

Нике никто не ответил, черная тень молчала. Она вновь повернулась к Орфею:

– Юра! Последнее слово – «горг», мне его назвал гэгхэн Фроат. Отдай «ключ», это уже не опасно…

– Ника! – Орфей дернулся, но «черные» держали его, не отпуская. – Ты, наверное, не понимаешь…

– «Ключ» теперь неподвластен людям, а этого упыря там встретят…

– Ты уверена? – Глаза Орловского недоверчиво сузились.

– Конечно! – Она постаралась ответить как можно тверже, хотя на душе было тревожно. – Все в порядке, Юра! Вот увидишь…

– Присоединяюсь к данной просьбе. – Агасфер сделал еще шаг, и теперь стоял совсем рядом – неподвижный, в длинном темном плаще. – Закончим это дело, Юрий Петрович…

– Ладно! – Голос Орфея прозвучал звонко, почти весело. – Снимите наручники!

Черная тень кивнула. Один из охранников достал ключ, другой положил на каменный постамент лист бумаги и ручку. Орловский размял затекшие кисти и быстро набросал несколько слов.

«Сейчас, – подумала Ника, – пока он будет читать…» Нужно несколько секунд, чтобы подойти к Юрию и передать Рубин. Остальное казалось неважным. Главное – отдать камень Орфею и успеть объяснить – хотя бы в двух словах…

Но Иванов, похоже, был способен предусмотреть и такое. Охранник вновь надел Орфею наручники, другие стали между ними, не давая даже увидеть друг друга. Еще один «черный» подбежал к Агасферу, неся бумагу.

– Так… – Слово прозвучало равнодушно, буднично. – Как просто!..

Агасфер поднес листок ближе к черному капюшону, Ника успела заметить длинные, почти по локоть, перчатки. Под сводами зазвучали незнакомые слова: «Мвэри… эйсо… идхэ… хоги… ранэ… атурх… горг…» Еще не зная, что будет дальше, Ника зажмурилась, и вовремя. Даже сквозь прикрытые веки свет показался невыносимо ярким. Подземелье дрогнуло. Послышался странный звук, похожий на смех и одновременно на гневный окрик. Это тянулось долгую, бесконечную секунду – и наконец пропало. Ника открыла глаза. В часовне все осталось по-прежнему, но «черные» охранники не стояли, а лежали на полу, закрывая глаза ладонями.

Это был ее шанс. Ника бросилась вперед, туда, где «черные» навалились на Орфея, не давая встать. Оставалось добежать еще какой-то метр, но тут сильный удар сбил ее с ног. В дверь вбегали новые охранники, спеша заменить тех, кто временно ослеп.

– Удачно… – Иванов словно и не был обескуражен. – Ну, Виктория Николаевна, нам придется объясниться…

Ее подтащили ближе к алтарю. Агасфер стоял рядом – высокий, недвижный, укрытый тенью.

– Вы, кажется, оказались опаснее, чем я думал. Ну, говорите…

Сзади послышался крик, шум борьбы – похоже, Орфей пытался справиться с «черной» охраной. Ника на миг закрыла глаза: она не успела. Что ж…

– «Видим дела твои… Остановись… Шлём второй Рубин, третьего – не будет…» В протянутой ладони кровавым огнем засветился камень. Агасфер молчал. Секунды тянулись, прошла минута, две…

– И что вам обещали за это? – В голосе звучала злая насмешка. – Жизнь? Свободу? Неужели вы не знаете, Виктория Николаевна, что гонцов, несущих злые вести, ждет беда?

Ника не стала отвечать. Теперь уже все сделано. Оставалось одно – пройти остаток пути достойно.

Вспомнилась сгоревшая в лиловом пламени страница черной книги. Что было там написано? Наверно, именно это… На миг она почувствовала слабость, но заставила себя очнуться. Бояться поздно…

– Хорошо… – тень еле заметно двинулась, – приведите его…

«Черные» подтащили Орфея к алтарю. Он с трудом повернул голову. Их глаза встретились, и Ника улыбнулась.

– Юрий Петрович! – Агасфер не спеша сел в кресло, став почти невидимым в затопившем алтарь мраке. – Прежде всего – о вас. Мою просьбу вы исполнили, так что у меня нет претензий. Предлагаю следующее. В Столице создается новый дхарский центр. Вы его возглавите. Хорошая работа всегда вознаграждается. Вы сможете продолжить свои исследования…

– Для окончательного решения дхарского вопроса? – Орфей рванулся, но «черные» держали крепко.

– Да. Для окончательного решения дхарского вопроса. Могу я намекнуть, что иного выхода у вас нет?

– Вы ошибаетесь. Есть! – Он попытался обернуться. – Ника, прости…

– У вас его нет. И не будет. Я дам вам немного подумать. Вернем вас в больницу на пару дней. Правда, ключ, который вы спрятали по совету Пустельги, мы забрали. Впрочем, он бы вам не помог…

– Ника! – Он все-таки сумел повернуть голову. – Они убили Сергея!

– Как? – Она ощутила боль и бессилие. Значит, Пустельга тоже…

– Молчите! – Агасфер резко встал. – Имейте в виду, терпение может кончиться. Я дам вам три дня, Юрий Петрович. Потом мы продолжим разговор в уже знакомом вам подземелье…

В голосе Агасфера впервые слышалась откровенная угроза. Внезапно Орфей рассмеялся. Это прозвучало так неожиданно, что черный силуэт отшатнулся.

– Ну что ж, Юрий Петрович… Посмотрим, насколько у вас хватит сил… Уведите!

– Постойте! – Ника попыталась освободиться, но «черные» держали ее крепко.

– Дайте минуту… проститься…

– Хорошо. – Агасфер вновь отступил в тень. – Но – ни одного слова. Первое же слово – смерть.

Хватка немного ослабла. Она повернулась – Орфей был почти рядом, но охранники стояли, сомкнув плечи, – ни протиснуться, ни достать рукой…

Он улыбнулся, Ника тоже – из последних сил, еле сдерживаясь. Она чувствовала, как по щекам текут слезы, но боялась вытереть их. Может, Орфей не заметит… Внезапно показалось, что откуда-то доносится тихий шепот.

– Ника! Ника! Ты слышишь меня?

– Да! – беззвучно закричала она. – Орфей, я слышу! Не бойся за меня! Они мне ничего не сделают! Ты молодец, все гордятся тобой… И я… Я тоже… Я люблю тебя…

– Я люблю тебя, Ника! Извини, не могу поступить иначе…

– Знаю. Но мы все равно встретимся! Все равно… Орфей поднял вверх скованные руки, но «черные» уже волокли его к темному провалу двери. У самого входа Юрий на секунду остановился. Их глаза встретились… Еще миг – и он исчез во тьме…

Нике показалось, что она уже умерла. В ушах звучал странный шум, похожий на скрежет, в лицо плеснула вода… Наконец она очнулась и поняла:

еще не конец. Самое страшное случилось, но ей еще предстоит допить то, что осталось в поднесенной чаше.

– Вам лучше? – Агасфер каким-то образом очутится рядом, он стоял буквально в одном шаге – неприступный, холодный. – Вы взялись за страшное дело, Виктория Николаевна. Я знал, что у вас не хватит сил…

– Хватит, господин Иванов. – Кажется, голос звучал нормально, без дрожи. – Что вам еще надо?

Голова в черном капюшоне чуть наклонилась, и Ника увидела, что в лицо ей смотрит пустота.

– Зачем же так, Виктория Николаевна? Я мог бы сказать, что мне жаль вас, но это неверно. Я не жалею и не сочувствую, но испытываю к вам вполне естественное уважение. Я еще узнаю, кто именно вооружил вас против меня, это несложно. Но сначала решим вопрос лично с вами. Наверно, самым честным было бы просто отпустить вас, Виктория Николаевна. Этим я бы воздал добром за зло, и вы не ощутили бы радости победы.

Радости? О чем он говорит? Или у Агасфера другие чувства – не такие, как у людей?

– Я выразился точно, – товарищ Иванов словно читал ее мысли, – сейчас в вас говорят эмоции, вы боитесь за Юрия Петровича – и напрасно. Не за него следует опасаться. Он-то мне нужен, а вот вы…

– Дешевый прием, господин коммунист! Угрожать женщине…

Ника перевела дыхание. Теперь уже не страшно. Она побывала там, где беззвучно кружат стаи воробьев и течет медленная тихая река…

– Вспомнили, что вы женщина… Я не забывал этого, Виктория Николаевна. Но вспомните и о другом: вы сумели сорвать важнейшую государственную программу, рассчитанную на укрепление обороны СССР. Сантименты здесь ни при чем. Вы – мой враг и не скрываете этого…

– А вы чего ожидали? – Ника удивилась вполне искренне. – Неужели благодарности?

– Вот видите! Нам трудно договориться. Что ж, можете радоваться, удар нанесен точно. Я мог бы забыть об этом, вспомнив, что вы – слабый человек, вам страшно и, кроме того, вами, похоже, кто-то неплохо управлял… Увы, на свободе вы еще более опасны: вы видели нечто такое, о чем сможете рассказать. Более того, ваши новые знакомые попытаются вновь с вами встретиться. А вот этого я допустить не могу…

Выходит, Агасфер ее боится! Ее и тех, с кем она сидела у холодного костра! Нет, она не ощутила радости, скорее почувствовала что-то похожее на презрение. Хорош всесильный! Несколько безоружных людей вдребезги разбили его замыслы! А что будет, если объединятся остальные?

– Вы меня поняли… – Черный капюшон кивнул. – Теперь о вашем Рубине… Не хочу разочаровывать, но он не поможет… Этот камень – память о далеких веках, когда еще соблюдались странные, нелепые обычаи и условности. Но даже если играть по этим смешным правилам, он не спасет. Я не имею права вас убить, Виктория Николаевна, поскольку вы – посол, принесший весточку от моих добрых друзей. Я и не намерен расправляться с вами! Но я не могу и не собираюсь запретить органам внутренних дел арестовать вас как опасную пособницу врага. Не я подписывал ордер на арест, я тут вообще ни при чем. А в НКВД Кровавый Рубин не поможет. Он способен разбить очень могущественные силы, но для тамбовских костоломов товарища Ежова это – обыкновенный «вещдок», который приобщат к вашему делу…

Ника вспомнила слова Фроата. Похоже, Агасфер говорил правду. Но почему он столь многоречив? Неужели она в самом деле сумела его так испугать?

– К сожалению, наряду с множеством достоинств нашего первого в мире социалистического государства имеются и отдельные недостатки. Среди них, в частности, то, что приговоры порою выносят еще до ареста. Не пугаю, просто объясняю. Ордер подписал Ежов еще неделю назад. Вас ищут по всей стране…

– А вы умываете руки? – Странно, у нее еще нашлись силы, чтобы усмехнуться.

– Не без сожаления. Вас судили заочно как пособницу опасного преступника Юрия Орловского, написавшего клеветническую книгу, порочащую общественный и политический строй СССР…

Вот, значит, как! Теперь ясно, над чем работал Орфей долгими вечерами! Да, она не зря гордилась им… Но на мгновение стало жаль, что роман, о котором они столько говорили, так и остался не написан. Роман про Иешуа из Эн-Сарида и того, кто тоже умыл руки…

– Впрочем… – Агасфер помолчал, подчеркивая значимость того, что будет сказано, и продолжил, ставя ударение на каждом слове, – я согласен помиловать вас, если вы меня об этом попросите…

Вначале Ника не поняла, затем на мгновение ее охватила радость. Жить! Всего лишь несколько слов! Она никого не предаст, не подведет, просто попросит о жизни. Что может быть естественнее, понятнее? Никто не осудит – даже Флавий, даже Варфоломей Кириллович. Она сможет выждать момент, связаться с друзьями…

Агасфер ждал, не торопя. Внезапно Ника ощутила нечто странное: ее враг волнуется, словно речь идет не о ее жизни, а о его собственной.

И тут она поняла. Дело не в словах. Просто это будет первой просьбой, и ей не откажут. Она останется в живых и будет против собственной воли чувствовать себя обязанной. Ей не предложат сразу же выдать Терапевта или Флавия! Напротив, Агасфер предложит попросить о чем-то ином – о свободе или даже… о жизни Орфея… И вот тогда…

– Я не ищу смерти, – Ника посмотрела прямо в черную пустоту под капюшоном, – но вас ни о чем… слышите!.. ни о чем просить не буду…

– Как угодно. – Рука в перчатке чуть заметно дернулась. – Уведите.

Ее схватили за плечи и потащили к выходу. Внезапно сзади донеслось:

– Стойте! Подведите ее к камню.

Значит, еще не все? Ника чувствовала, что силы уже на исходе…

«Черные» поставили ее у странного круглого камня, похожего на плаху. Рядом находилось что-то покрытое темным покрывалом. Один из охранников отбросил его в сторону. Ника вскрикнула – на земле лежал Пустельга. Грудь, шея, руки – все было в засохшей крови, но лицо каким-то чудом осталось чистым. Смерть обошлась милостиво с Сергеем, он словно помолодел, исчезли морщины на лбу, разгладились глубокие складки у рта… Нике даже показалось, что он просто уснул – спокойно и тихо…

– Хвастаетесь… палаческой работенкой?..

– Вспомнились слова Орфея. Выходит, он знал Пустельгу? Значит, молодой парень пытался помочь и Юрию? Все становилось понятнее…

– Не спешите… – Агасфер подошел ближе. – Не судите поспешно, Виктория Николаевна…

Интересно, о чем еще будет разглагольствовать этот краснобай? Убеждать в том, что Сергея следовало непременно «ликвидировать»?

– Именно так.

Она поняла, Агасфер действительно читает ее мысли. Но не испугалась: пусть…

– Только не «ликвидировать»… Я подарил ему смерть – настоящую, человеческую смерть. Порою это очень ценный дар. Проще было оставить его нелюдем, он бы служил мне – даже против воли. Я поступил честно, но этот человек мне нужен – и нужен чрезвычайно. Я очень надеялся, что какой-то счастливый случай поможет все же вернуть его. Как вы вернули Юрия Орловского. Шансы были – один на миллион, но, представьте себе, я не ошибся. Итак, Виктория Николаевна, у вас есть выбор. Слушайте!

Агасфер шагнул вперед, протянув затянутую в черную кожу руку над мертвым телом:

– Этот человек – ваш враг, Виктория Николаевна. Он сочувствовал вам, но служил мне. Сочувствие – дело легкое, к тому же в нем говорили обида и болезнь. Теперь он мертв, и никто на свете не вернет его. Никто – кроме вас…

Ника не отреагировала. Сказанное показалось грубой ложью, очередным издевательством, которым Агасфер подслащал свою неудачу.

– Не верите? Но вы же спасли Орловского! Одна, без моей помощи. А теперь у вас имеется то, что не защищает вас, но может выручить другого. Ваш Рубин…

Ника разжала ладонь. Камень засветился в полумраке, золотом вспыхнули буквицы-муравьи…

– Это вещь из другого мира, Виктория Николаевна. Я уже говорил, она не для вас. Но сила, заключенная в Рубине, поистине неимоверна. Она не сокрушит врагов, зато спасет тех, кто болен – даже смертельно. Еще не поздно – положите камень ему на грудь, туда, где сердце…

Камень горел на ладони. Она думала передать его Орфею. Те, кто дал ей Рубин, надеялись, что кристалл поможет ей…

– Но не спешите. Подумайте. Его отберут у вас, но кто знает, вдруг Рубин даст вам шанс даже в подвалах Ежова. Не уверен, конечно, но чудеса случаются. С другой стороны, вы можете спасти человека. Но не просто человека, с которым вы были знакомы. Сергей Пустельга – опытный чекист, в НКВД с семнадцати лет, у него две медали, масса благодарностей. За что – можете догадаться. Если спасете его, я получу ценного, незаменимого помощника, а ваши друзья – еще одного умного и очень опасного врага…

– Зачем вы это говорите? – Виктория Николаевна вспомнила разговор на скамейке в Александровском саду и другую встречу – на холодной, залитой дождем набережной…

– Любопытно, как вы поступите. Дело в том, что хозяйка Рубина – только вы. Он слушается вас, чужая рука не принесет спасения. Я, конечно, мог бы вас, так сказать, уговорить, это нетрудно в вашем положении. Но мне интересно, что вы решите. Признаться, до сих пор с трудом понимаю человеческие поступки…

– У вас это никогда не получается, Агасфер… Ника склонилась над неподвижным телом Пустельги, положила светящийся камень на окровавленную гимнастерку и поправила сбившиеся на лоб русые волосы.

– Но почему? – В голосе Иванова звучало искреннее удивление. – Он – ваш враг! Вы помогли мне, а не своим друзьям!

Ника не стала отвечать, даже не слышала. Это было уже совершенно не важно. Все сделано, осталось немного, а силы нужны для каждого шага…

«Черные» вывели ее в полумрак подземной галереи. К ним подошли трое в обычной светлой форме с малиновыми петлицами. Старший, с двумя «кубарями», что-то спросил. Она не поняла, и тут же ее ударили по лицу. Ника пошатнулась, едва устояв на ногах. Странно, она еще чувствовала боль…

– Артамонова?

– Да… – губы с трудом двигались, – я – Виктория Артамонова…

– Чего не отвечаешь? – Лейтенант достал из нагрудного кармана какую-то бумажку. – Согласно постановлению Особого Совещания… А, все равно темно, поверишь на слово…

– Наручники? – поинтересовался кто-то особо старательный.

– На хрена? – удивился старший. – Куда ей бежать? Ну, двигай!..

Толчок в спину. Виктория Николаевна вновь чуть не упала, еле заставив себя выпрямиться. Вот, значит, как начинается дорога в ад… Вокруг стояла тьма, но внезапно Нике показалось, что она снова видит теплые сияющие звезды, такие чистые и близкие. И Ника рванулась к ним, не останавливаясь, становясь с каждой секундой все сильнее и сильнее, так, что даже смерть, казалось, начала отставать…

Бен появился на Патриарших ровно без пяти семь. Добирался он, как обычно, пешком. За эти месяцы молодой человек неплохо изучил Столицу и теперь старался прокладывать маршруты напрямик, через скопище кривых улочек и узких переулков, надеясь на чутье, не подводившее и раньше, в дальних походах на Тускуле. Вечер был теплый, и Бен снял плащ, неся его переброшенным через руку. В последнее время он научился одеваться вполне в местном духе, походя теперь не на иностранца из посольства, а скорее на преуспевающего журналиста или молодого художника.

В небольшом парке, несмотря на теплый вечер, народу оказалось неожиданно мало. Не спеша подойдя к тихой глади пруда, Бен полюбовался оранжевыми отблесками уходящего солнца в окнах дома напротив и словно ненароком взглянул на скамейки, что стояли на ближайшей к Большой Бронной аллее. Лишь две из них были заняты. На одной сидели два гражданина, ведущие какой-то весьма оживленный спор, на второй же Бен заметил того, кто назначил ему встречу. Ошибки быть не могло: расстегнутый серый плащ с темно-красной подкладкой, короткая военная стрижка и, о чем он также предупрежден, огромный черный пес, смирно сидевший у ног хозяина. Дождавшись, пока стрелки на часах – местных, купленных не так давно вместо привычных тускульских, показали без одной минуты семь, Бен медленно направился к нужной скамейке.

При его приближении пес поднял большие острые уши, вопросительно взглянув сначала на Бена, затем на хозяина. Последовало негромкое: «Сидеть, Бара!» Собака, немедленно успокоившись, отвернулась в сторону. С уважением поглядев на пса, Бен осторожно присел, постаравшись оказаться подальше от умного зверя. Человек в сером плаще окинул соседа по скамейке спокойным взглядом:

– Добрый вечер. Насколько я понимаю – товарищ Бен?

– Так точно… – Ответ показался почему-то глупым, и Александр поспешил исправиться: – То есть – да… Вы – господин Флавий?

– Совершенно верно. Заметил вас еще на Бронной. Впрочем, мы, кажется, виделись. Вчера на Новодевичьем…

Бен постарался вспомнить. Да, он уже видел того, кто назвался Флавием. Это было действительно вчера на Новодевичьем кладбище, где хоронили известного драматурга и бывшего военного врача Афанасия Михайловича Бертяева…

– Я тоже пришел туда, – кивнул Флавий. – Пришлось нарушить все правила конспирации, но…

Он не стал договаривать, по жесткому холодному лицу скользнула судорога боли. Это продолжалось какую-то долю секунды, затем человек в сером плаще вновь стал прежним, неторопливо заговорив тоном, не допускающим возражений:

– Вы дали согласие на работу, товарищ Бен. Афанасий Михайлович поручился за вас, поэтому не могу вам не верить. Будете подчиняться непосредственно мне. Напоминаю: от выполнения или невыполнения приказов будут зависеть человеческие жизни, прежде всего ваша…

– Да… – кивнул Бен.

– Здесь можно сказать: «Так точно». – Флавий улыбнулся. – Впрочем, вы, как бывший руководитель нелегальной группы, не нуждаетесь в инструкциях. Какую подготовку вы прошли на Тускуле?

– Четыре месяца специальных курсов, господин Флавий…

– И полгода подполья в Столице… – задумчиво проговорил человек в сером плаще. – Кое-что… Надеюсь, разговорную речь освоили?

– Уже легче, – вздохнул Бен. – Но все равно порою трудно. Иногда просто язык не поворачивается. Называть даму – «гражданкой»!.. Я и не думал, что за два десятка лет язык может так измениться.

– Не только язык, товарищ Бен, – покачал головой Флавий. – Обратите внимание на манеру держаться, на мимику… Впрочем, уверен, Богораз не пришлет сюда кого попало… Поскольку вам известен мой номер телефона, конспирироваться уже бессмысленно, тем более нам предстоит работать в непосредственном контакте. Я – Лунин Николай Андреевич, заместитель наркома тяжелой промышленности. С товарищем Терапевтом сотрудничал пять лет…

– Граф Бенкендорф Александр Леонтьевич, – представился Бен. – С господином Бертяевым, то есть с Терапевтом, познакомился в ноябре прошлого года…

Он украдкой взглянул на своего собеседника, но замнаркома Лунин отреагировал на «графа» удивительно спокойно.

– Товарищ Терапевт отзывался о вас очень хорошо, – продолжал Флавий. – Чем-то вы ему особо понравились.

– Я? – удивился Бен. – Мы виделись с Афанасием Михайловичем очень редко… И теперь, когда уже поздно…

Бен не закончил фразы. Перед холодным невозмутимым большевиком не тянуло на подобную откровенность. Но Лунин, похоже, понял:

– Я очень ценил товарища Бертяева. И не только за деловые качества, поверьте… Мы с ним не сходились ни в чем – ни в политике, ни в эстетике, но мне будет не хватать его не только как товарища по подполью…

Флавий тоже не стал продолжать. Похоже, эти слова – максимум того, что он мог позволить себе.

– А почему он называл себя Терапевтом, господин Флавий? Ведь Афанасий Михайлович – хирург по образованию.

Человек в сером плаще пожал плечами:

– Была такая раннехристианская секта. Впрочем, он как-то говорил, что сейчас в обществе невозможна хирургия, необходимо медленное, постоянное лечение. Может, потому… Товарищ Бен, обстоятельства вашего появления в Столице вынуждают меня задать вам несколько вопросов.

– Да, конечно. – Этого он ожидал.

– Какой ваш нынешний, так сказать, статус?..

– Неопределенный, – улыбнулся Бен. – С точки зрения НКВД – я бродяга с поддельными документами. Для Тускулы же я – злостный невозвращенец. Не исключено, что меня лишат гражданства.

– Почему вы решили остаться в СССР? – Тон Лунина оставался столь же бесстрастным и требовательным. Бен собрался с мыслями, отвечать было не так-то легко…

– Во-первых, я не могу одобрить пакта со Сталиным. Этому бандиту не верили не верю. Господин Президент ошибся – и, боюсь, ошибся стратегически. Более того, этим он обрек на гибель сотни тех, кого мы могли бы спасти. В организованную эмиграцию я не верю, нам подкинут шпионов и вредителей. В общем, я решил, что здесь смогу быть полезным и для России, и для Тускулы…

– А товарищ Терапевт считал, что в вас проснулась русская кровь. – В голосе Флавия чувствовалась хорошо скрытая ирония.

– Я по происхождению немец, – спокойно отреагировал Бен. – Считаю себя тускуланцем и русским уже никогда не стану. Но дело не в национальности. Совершена ошибка, более того – подлость. Богораз бросил людей без помощи – все равно, русских, китайцев или готтентотов. По-моему, ваш Маркс называет это чувство интернационализмом. Я бы рискнул назвать это совестью. Кроме того, – он попытался улыбкой смягчить слишком высокие слова, – защищать Тускулу можно и в России…

– Исчерпывающе… – Николай Андреевич задумался. – О Тускуле мы еще поговорим… Впрочем…

Представителем Богораза назначен Иван Косухин. Это ваш друг?

– Мы с ним плохо поговорили напоследок. – Бен отвернулся. – Боюсь, он меня не понял.

– Мне он понравился… – Лунин вновь улыбнулся. – Он так похож на Степана! Когда я впервые увидел его – то подумал, что брежу. Я же не знал, что его отец жив… Итак, вы, бывший руководитель разведгруппы Богораза, готовы сотрудничать с антисталинским подпольем?

– Я не очень готов, господин Флавии, – честно ответил Бен. – Вы мне намекнули, что я даже не слишком похож на советских граждан. Мне легче представиться иностранцем, чем каким-нибудь свердловчанином. Но я буду делать все, что нужно, поверьте!

– Из вас получится превосходный иностранец – – Лунин успокаивающе кивнул. – Слыхал отзывы…

– И еще… – Бен заторопился, боясь, что Флавий все же предпочтет не связываться с «марсианином». – Я хочу вам передать одну… установку… Вот…

Он вынул из кармана нечто небольшое, но необыкновенно тяжелое. Закатное солнце блеснуло на гладкой желтой поверхности слитка…

– Спасибо! – Флавий одобрительно усмехнулся. – За это можно выкупить человеческую жизнь. Может быть, даже несколько…

– Вы не поняли. – Молодой человек замялся, пытаясь высказаться как можно яснее. – Несколько лет назад мой друг Иннокентий Богораз открыл на Тускуле новый полиметалл, так называемый «ауэрит». Его можно использовать для получения золота из свинца. Установка очень простая, я ее смонтировал в одном надежном месте… Вы не думайте, господин Флавий, я ее не похищал, Кент, то есть Иннокентий Богораз, дал согласие…

– За что ему и вам огромное спасибо. – Подпольщик отдал Бену слиток и покачал головой. – За эту установку, если попадемся, нам точно оторвут головы… Если уж пошла речь о ваших возможностях, то в дальнейшем могут понадобиться ваши контакты в Париже. У вас ведь там есть родственники?

– Сколько угодно, – согласился Бен, – и не только среди эмигрантов.

– И это тоже ценно, особенно после потери контактов, которые поддерживал Афанасий Михайлович через своего брата. Но прежде всего, товарищ Бен, вы нужны здесь. У меня к вам поручение, причем срочное…

– Слушаю вас. – Молодой человек облегченно вздохнул. Ему поверили!

– Меня переводят на Дальний Восток. В Столицу буду теперь наведываться редко. Поручение, товарищ Бен, состоит в том, что именно вам придется возглавить группу…

– Что?.. Наверно, он ослышался. Возглавить группу? Ему, инопланетянину?!

– У меня нет другого выхода, – грустно улыбнулся Лунин. – Впрочем, «группа» – сильно сказано. Сейчас нас осталось трое – вы, я и товарищ Марк. Товарищ Марк не сможет руководить группой в силу специфики своей работы. Остаетесь вы. Я передам вам все связи, их немного. Есть несколько, так сказать, сочувствующих… Итак, возражений нет?

– Нет, господин Флавий. – Молодой человек постарался, чтобы голос не отразил охватившей его растерянности. Николай Андреевич искоса взглянул на собеседника, но, кажется, ничего не заметил.

– В самом общем виде… Направления деятельности группы таковы: первое – переправка на Запад материалов о терроре в СССР. Вам придется наладить новые каналы взамен потерянных. Раньше этим занимался Терапевт.

Бен кивнул: кое-что об этом он уже знал.

– Сталин боится гласности, наши публикации несколько сдерживают НКВД… Второе – операция «убежище». О ней подробнее в следующий раз. Это – самое сложное, надо найти абсолютно надежного человека… Теперь третье – работа Марка, о ней поговорите непосредственно с ним. Имейте в виду – товарищ Марк сотрудничает с нами скорее по необходимости, чем по убеждению. У него свои цели и планы.

– Он не большевик? – не удержался Бен.

– Марк – непримиримый и решительный враг Советской власти. Мы сотрудничаем, его помощь порою незаменима, но методы борьбы не одобрял и не одобряю. Впрочем, у него свои счеты… Итак, это основное… Теперь некоторые частности…

Пес Бара, удивленный длительным невниманием со стороны хозяина, встал, выразительно взглянув на Флавия. Тот усмехнулся и успокоительно погладил собаку по загривку, после чего успокоенный Бара вновь вернулся на место…

– Нарушаем режим. – Лунин кивнул на пса. – Он у меня – как часы, привык… Итак, о частностях. Прежде всего, операция прикрытия. Два года назад мы почувствовали опасность, НКВД стал подбираться очень близко. Тогда Марк предложил провести хорошо продуманную дезинформацию. Главная цель – заставить ведомство Ежова пойти по ложному следу и, как сверхзадача, принудить скорпиона укусить себя за хвост. Кое-что удалось, но об этом поговорите с товарищем Марком… Флавий задумался, затем продолжил:

– Еще к одной просьбе прошу отнестись с особым вниманием. Надо узнать, что случилось с нашими товарищами. Их псевдонимы – Орфеи и Ника. Впрочем, с Никой вы, кажется, знакомы.

– Ника? – Бен вспомнил вечер у Бертяева, женщину с именем богини победы, которую он провожал до Арбата. – Виктория Николаевна?

– Да. Она вызвалась исполнить очень опасное поручение. Мы должны сделать все – абсолютно все, товарищ Бен, чтобы узнать о ней и о товарище Орфее. И если живы – помочь.

Бен вновь вспомнил свою случайную спутницу. Неужели и она попала в подвалы Большого Дома? Господи, какой ужас…

– Не сомневайтесь, товарищ Флавий. Я все сделаю…

Непроизносимое слово «товарищ» на этот раз выговорилось легко, само собой. Трудно сказать, заметил ли эту несущественную деталь подпольщик. Впрочем, Николай Андреевич не из тех, кто упускает мелочи…

– Далее. Вам придется встречаться с неким товарищем Чижиковым. Предупреждаю, это очень сложный человек…

– Оу, тот, что без усов! – Бен тут же вспомнил рассказ Чифа. Флавий невозмутимо кивнул:

– Тот, что без усов. На вашего друга он не произвел приятного впечатления, более того, кто-то из окружения этого самого безусого оказался излишне болтлив… Встречаться с ним будете только один на один. По-моему, вы договоритесь, товарищ Чижиков теряется при разговоре с аристократами…

Ирония могла относиться к кому угодно – к Бену, к товарищу Чижикову или к ним обоим. Стало интересно. Загадка безусого не давала покоя все эти месяцы.

– Господин Флавий, кто из них настоящий – с усами или без?

– Оба липовые. – Николай Андреевич недобро рассмеялся. – Один мнит себя героем-мучеником, другой – великим продолжателем дела Ленина. Тот, что с усами, опаснее, но, если их поменять местами, ничего не изменится. Больше, товарищ Бен, ничего не скажу: партийная тайна… Не обижайтесь…

Бен не обиделся, но любопытство его только возросло. Все-таки он попытается раскусить этот ребус! Обязательно попытается…

– С этим осторожнее, – предупредил подпольщик, очевидно догадавшийся о его намерениях. – Не спешите, сейчас не это самое главное. Итак, задача, думаю, ясна. Будет нелегко, товарищ Бен. Я знал, что рано или поздно меня отправят из Столицы подальше, но очень надеялся на Терапевта…

Бен молча кивнул, вновь вспомнив Афанасия Михайловича. Да, без него будет трудно. До сих пор не верилось, что этого человека нет в живых…

– Господин Флавий, вы говорили, что были с ним не согласны. Ну, о политике – это понятно. Но вы упомянули эстетику…

Лунин развел руками:

– Увы, никогда не был поклонником его творчества. Пьесы товарища Терапевта могут нравиться «бывшим», но не такой серой кости, как я. Знаете, я пошел воевать в октябре семнадцатого, так что нагляделся на благородных полковников и сентиментальных поручиков. Тут товарищ Терапевт меня никогда не убедит… Вы знаете, незадолго до смерти он закончил роман…

– В самом деле? – удивился Бен. – Вы читали? О чем он?

– Читал. – Николай Андреевич задумался. – Афанасий Михайлович почему-то интересовался моим мнением… О чем – сказать нелегко. В общем, мрачная интеллигентская мистика. Христос, Пилат, фантазии в духе Гёте, всяческие видения… Правда, кое-что он взял из нашего, так сказать, бытия. Даже нарушил конспирацию – рассказал об одном реальном случае из жизни группы. А в общем, я не в восторге…

– Все равно, – Бен покачал головой, нимало не убежденный столь решительным отзывом, – я хотел бы прочесть! В любом случае это надо напечатать…

– Когда-нибудь, – кивнул подпольщик. – Когда всех нас уже не будет в живых, раньше нельзя. Может, вы и правы, товарищ Бен, этот роман еще принесет сюрпризы… Впрочем, нам пора. Поздно…

Бен удивленно оглянулся: действительно, уже совсем стемнело. Патриаршие опустели, вокруг стояла тишина, только со стороны Бронной, еле слышный, доносился трамвайный звонок.

– Пойдем, Бара! – Пес радостно вскочил, даже подпрыгнув от нетерпения. Лунин потрепал его за уши, вызвав тем новый приступ радости, затем повернулся к своему спутнику:

– Вы уходите первым. Обо всем остальном – послезавтра, здесь же в это время. Удачи вам, Александр Леонтьевич.

– Спасибо, Николай Андреевич.

Возле турникета, отделявшего сквер от пыльного уличного асфальта, Бен оглянулся. Человек в сером плаще и остроухий пес стояли неподвижно, глядя ему вслед.

…Пустельга очнулся, словно от толчка, сразу же почувствовав опасность: Тело напряглось, но Сергей заставил себя успокоиться. Давняя привычка подсказала: торопиться нельзя. Не спешить, не выдавать себя, лежать неподвижно… Похоже, он угодил в переплет, значит, прежде всего следует разобраться, вспомнить…

Сергей глубоко вздохнул и понял, что не ранен, лишь очень слаб. Правда, на руках и груди чувствовалась какая-то неприятная корка. Кровь? Но на нем нет даже пореза! Ладно, с этим после… Он лежит где-то в сыром помещении, на чем-то жестком, похожем на дощатый настил, руки и ноги не связаны, левая рука прижимает к груди какой-то странный предмет, похожий на призму…

Пустельга немного успокоился/ Он не ранен и даже не связан – значит, еще не все пропало. Спокойно, Серега, спокойно, Крест, – выкарабкаемся…

Оставалось вспомнить о том, что случилось. Итак, ночью он почему-то проснулся, затем в дверь позвонили, он открыл… Вера! Вера Лапина! Он впустил ее, она оглянулась, он еще успел удивиться: у девушки были такие странные глаза! И тут его ударили…

Все стало на свои места. «Вандея»! Все-таки до него добрались! Интересно, куда его спрятали? Сквозь прикрытые веки проникал неяркий свет, откуда-то доносился непонятный шум, похожий на стук костей. Итак, он здесь не один, кто-то рядом, и этот кто-то едва ли из числа друзей. Что ж, его не связали – и зря. Каким слабым Сергей себя ни чувствует, кое-что показать своим тюремщикам он еще сможет.

На миг он ощутил злой азарт, но тут же вернулась тревога. Что-то он упустил, что-то очень важное, даже страшное… Да, конечно, ему снился странный сон, вернее кошмар. Он не Пустельга, а какой-то Павленко, он смертельно болен, его постоянно мучает холод. Затем какие-то разговоры с товарищем Ивановым, постоянный страх…

Пустельга глубоко вздохнул, по-прежнему не открывая глаз. Слава Богу, приснилось. Никакого холода он не чувствовал и, если бы не слабость, мог считать себя совершенно здоровым. Наверно, накачали наркотиком… Да, конечно, ему еще привиделось, что он разговаривает с самим Сталиным, затем какая-то часовня, черные тени в углах, его подводят к каменной плахе, кровь – его кровь… И тут по телу прошла волна боли, в глазах вспыхнуло темное тяжелое пламя – он наконец вспомнил все…

Наверно, Сергей застонал, поскольку тот, кто находится рядом, замер. Пустельга понял, что притворяться дальше не имеет смысла.

– Очнулся, майор? – Голос показался незнакомым, со странным акцентом. Пустельга открыл глаза…

Часовня – та же, что и несколько дней назад, когда Сергей побывал здесь впервые. Исчезли черные драпировки, звезда над алтарем, камень с резной черепахой. Даже пол стал прежним – неровным, в глубоких выбоинах. Сергей лежал на досках, рядом горела свеча, а в ногах у него сидел человек в черном балахоне и такой же черной шапочке. Память тут же подсказала, они уже виделись. Этот, узкоглазый в шутовской одежде, стоял слева от Агасфера, именно он взмахнул рукой, разрубая ему грудь… Пустельга дернулся и медленно сел, собравшись в комок. Узкоглазый не отреагировал, лишь руки начали перебирать длинные четки. Вот, значит, откуда шел стук…

Пустельга оглянулся: возле выхода он заметил какую-то тень. Стерегут, не уйти…

– Успокоился? – Человек в балахоне медленно встал, держа в руках большую темную чашу. – Выпей…

Сергей подчинился – по телу разлилась горячая горечь. Сразу же стало легче, слабость куда-то отступила.

– Спасибо… – Он произнес это механически, хотя и не собирался благодарить убийцу. В ответ послышался негромкий смех:

– Спасибо скажешь не мне, майор… Я только сидел возле тебя и смотрел, как гаснет Кровавый Рубин. Мало кто видел такое. Сидеть пришлось долго…

Пустельга провел ладонью по лицу – да, он не брился не меньше недели. Рубин? Ну конечно, призма! Он разжал левую руку – темно-красный кристалл, покрытый мелкими непонятными буквами. И это уже знакомо, точно такой лежал в разбитом гробу на Донском. Бхотские письмена… Тогда этот Рубин напугал самого Волкова, камень оказался в могиле вместо убитого красного командира…

– Я что – умер? – Вопрос прозвучал нелепо, узкоглазый вновь засмеялся, и Сергей поспешил исправиться: – Я… я хотел спросить, я был мертвым?

– Нет, – смех оборвался, – будь ты мертвым, даже ваш пророк Иса не воскресил бы тебя. Ты умирал, майор, ты прошел полпути до царства Ямы, но тебя вернули. Агасфер разрешает мне побыть с тобою. Не каждый день дух-цха вновь становится человеком.

Да, он уже не был болен. Наверно, Сергей стал первым, кто победил болезнь Воронина. Но как? Неужели кристалл?

Узкоглазый поднялся и протянул руку. Пустельга неохотно отдал камень.

– Кто вы такой? – Сергей вновь оглянулся, прикидывая, не лучше ли просто сбить этого типа с ног и попробовать прорваться.

– ЗК Гонжабов. – Человек в балахоне хмыкнул. – Статья 58-я, гражданин майор. У тебя есть еще вопросы?

– Пожалуй. – Пустельга тоже встал, слабость окончательно пропала – он снова здоров, только очень голоден. – Что это за Рубин?

Гонжабов покачал головой:

– Ты не поймешь… Могу сказать, что он – капля крови царя Ямы и его сила перешла в тебя, изгнав из тела демона. Я не умею говорить на языке, понятном тебе, майор. Спроси Агасфера…

Да, Филина стоило бы спросить – и о Рубине, и о Венцлаве, и об Орловском… А еще – о смерти Веры, Микаэле Ахилло, о Виктории Николаевне… Счет получался длинный.

– Ты увидишь его, – продолжал Гонжабов, – но не сейчас. Слушай, он приказал передать…

Узкоглазый помолчал и заговорил совсем по-другому – громко, без всякого акцента. Сергею показалось, что он вновь слышит голос Иванова.

– Я выполнил свое обещание, Сергей Павлович. Вы мне нужны, но я не могу вам верить. Поэтому я дам вам время подумать. Захотите мне служить – позовете. До встречи…

Сергей усмехнулся. Где ему предстоит думать? В ежовских подвалах? Придумано неплохо: отдать беглого врага народа Пустельгу «малиновым» и подождать, пока он сам попросится на службу…

– Значит, я арестован? – Вопрос был явно лишним, Гонжабов лишь пожал плечами:

– Чем ты лучше меня, майор? Агасфер обещал, если ты согласишься, нас поселят рядом. Так что еще увидимся…

Это тоже понятно. Даже если Сергей даст согласие, его будут держать на «тюрположении». Живой детектор нуждается в надежной охране…

– Иди, майор. – Человек в балахоне кивнул в сторону выхода. – Ты не звал меня в советчики, но все же выслушай напоследок: соглашайся сразу, иначе позавидуешь своему дружку капитану Ахилло.

Сергей сдержался. Не время! Значит, Гонжабов имел отношение к исчезновению Микаэля? Ну что ж, на всякий случай надо запомнить и это…

Уже у самого выхода Сергей оглянулся: Гонжабов стоял, скрестив руки на груди, неподвижный, словно каменный идол. Пустельга вспомнил о Рубине, пожалев, что так легко отдал камень этому колдуну.

– Скажите, Гонжабов, кто дал мне Рубин?

– Зачем тебе? Хочешь сказать спасибо? – Узкоглазый покачал головой. – Ты опоздал. Его дала тебе женщина, которую ты знал. Рубин мог помочь ей самой, но она оказалась недальновидной…

Пустельга понял, и на душе стало горько. Виктория Николаевна! Зачем она так поступила?

– Она… она жива?

В ответ послышался смех – злой и торжествующий. Пустельге захотелось тут же, на месте, убить этого негодяя, но он вновь приказал себе успокоиться. Не дадут, а силы надо беречь…

…В галерее его встретили двое – огромный верзила и невысокий парень. Темнота не позволяла разглядеть не только лица, но и форму, и Сергей так и не понял, кто пришел за ним. Впрочем, какая разница? Осназ, «малиновые», «лазоревые» – все служат тому, кто скрывается в черной тени.

Последовало обязательное: «Гражданин Пустельга?» На запястьях защелкнулись наручники, затем Сергея легко подтолкнули в спину. Дорогу он помнил, хотя освещение уже не горело подземные коридоры были черны и безмолвны.

Пустельга шел почти не глядя. Пусть о дороге думают конвоиры. Те явно спешили, время от времени подгоняя Сергея. Странно, они не зажигали фонарь и почему-то молчали. Впрочем, последнее объяснялось просто: Агасфер мог запретить разговоры с «врагом народа».

Справа повеяло холодом. Пустельга сообразил, что они прошли место, где из стены выступал край черного гроба. Проснулось любопытство: чего боялся Агасфер? Впрочем, этого Сергею уже никто не скажет. Наконец пахнуло свежим воздухом: они были в круглом зале.

Теперь путь вел направо – вверх по галерее, но конвоиры почему-то не спешили. Вспыхнул фонарь – луч упал на противоположную стену.

– Сюда? – Верзила был, похоже, не уверен, но тот, что пониже, тут же прошептал ему что-то на ухо. Парень хмыкнул и выключил фонарь. Пустельгу взяли за локти и быстро провели через зал к проходу, ведущему куда-то в противоположную сторону от набережной.

Сергей не сопротивлялся, уже понимая: происходит нечто непредвиденное. Может, его решили просто ликвидировать? Но Пустельга не чувствовал опасности, напротив, конвоиры сами явно волновались. В чем дело?

Они прошли с полкилометра, затем фонарик вновь вспыхнул, и тот, что пониже, кивнул на боковой коридор. Здесь своды были пониже, и высокому приходилось то и дело наклоняться. Наконец фонарь высветил небольшое помещение с тремя темными входами.

– Стой! – Верзила облегченно вздохнул, и в ту же секунду Пустельга почувствовал, как с него снимают наручники. – Передохнем?

– Можно… – Голос невысокого прозвучал неожиданно. Сергей чуть не вскрикнул.

– Узнали? – Карабаев включил фонарь и кивнул на кучу камней в углу. – Так что присядем, товарищ майор. В ногах правды нет…

Пустельга, все еще не понимая до конца случившегося, послушно сел. Прохор достал спички и пачку «Казбека».

– Курите, товарищ майор. У вас, наверно, забрали…

– Спасибо…

Пустельга взял папиросы, тут же вспомнив, что не курит. Курил майор Павленко, смертельно больной человек, которому никотин помогал прогнать подступивший к сердцу холод. Сергей неожиданно засмеялся:

– Я же не курю, Прохор! Я и дыма не выношу, забыли? Мы ведь пепельницу для Микаэля держали!

– Пепельницу? – Прохор засмеялся. – Так вы…

– Я вспомнил! Я здоров, Прохор Иванович! Понимаете? Хотите, скажу, как я с вами познакомился? Я разговаривал с Айзенбергом, тут вошли вы и сказали, что звонят по поводу Корфа…

– Слава Богу… – Сергей с удивлением заметил, что Карабаев перекрестился. – Так вот чего за вас взялись, товарищ майор! Вовремя мы с «земелей» сообразили. Да, товарищ майор, познакомьтесь…

– Евлампий я. – Верзила протянул огромную лапищу. – Ну а чтобы проще – Женя… Прохор, я чего думаю, ко мне идти надо. Товарища майора переодеть следует…

– Нет, – Карабаев задумался, – ты, Евлампий, уходи сейчас. Я тебя сам найду. Дорогу помнишь? Парень провел фонариком по стенам.

– Ага… А ты?..

Прохор не ответил. Евлампий засуетился, выбросил наручники в темный угол и сорвал с петлиц эмблемы со щитом и мечом.

– Ты не спеши, – остановил его Карабаев. – Иди в форме, так безопаснее.

– Ага. Так точно… – Евлампий покорно кивнул, и Пустельге стало ясно, кто именно тут руководит. Здоровяк со странным именем слушался Прохора во всем.

Сергей пожал руку «земеле», и тот, пожелав удачи, шагнул в темный коридор.

– Подождем, товарищ майор. – Карабаев расположился поудобнее, словно сидел не на камнях, а в кресле. – Сейчас еще светло, часок посидим…

Пустельга не ответил: слишком многое свалилось на него за эти полчаса. Итак, Агасфер решил отправить его в подвалы Большого Дома, чтобы строптивый «детектор» осознал свое место. Но Сергея встретили не конвойные волки, а старший лейтенант Прохор Карабаев вкупе с «земелей» по имени Евлампий. Что же выходит?

– Прохор! Вы понимаете, что вы сделали? – Пустельга всерьез испугался, и уже не за себя. – Я – враг народа! Вас же за такое отдадут под трибунал!

– Да ну? – Карабаев усмехнулся. – Удивили вы меня, товарищ майор. Я-то думал, орден дадут, как товарищу Ахилло.

– Вы не понимаете! – Пустельга вскочил. – Вас могут расстрелять!

– Да расстреливали меня, – спокойно ответил старший лейтенант, – этим-то уже не напугают…

– Как? – От неожиданности Пустельга отшатнулся. Что с Карабаевым? О чем это он?

– Просто расстреливали, – все тем же тоном продолжал сибиряк, – меня, батю и брата старшего.

Отвели за село, к лесу, поставили на опушке… Батю сразу убило, а братан еще стонал, его Прошка добил. Он и в меня стрелял, да промазал: пуля у виска в землю вошла. Пьяный был Прошка… Мне руку пробило, я, как стемнело, в лес уполз, отлежался, потом добрые люди выходили…

– Постойте… Ваш отец погиб на Гражданской… – Сергей вспомнил строчки из личного дела молодого парня. Карабаев пожал плечами.

– Не-а, это у Прошки батя партизанил. Мой у Семенова служил. Да чего там, служил – мобилизовали, не спросили. Вот Прошка и не мог простить, ждал, чтобы достать батю-то. Дождался…

– Прошка? – У того, кто сводил счеты с семьей старшего лейтенанта, почему-то оказалось знакомое имя.

– Ну, Прошка. Прохор Карабаев, братан двоюродный. Участковым у нас был. В тридцатом, как колхоз стали организовывать, он семью нашу в первую категорию записал…

Первая категория? Сергей вспомнил: раскулачиваемые делились на три разряда. Первый – особо опасные враги, их судили на месте.

– Он не только нас сгубил, Прошка-то, – продолжал старший лейтенант тем же спокойным, внешне равнодушным голосом, – восемь семей разорил: кого постреляли, кого отправили на кулички. Мамку и сестру сослали – так и не нашел… Лютовал, Прошка, выслуживался…

– Выходит, этот Прохор – ваш двоюродный брат? – Пустельга никак не мог поверить. Он догадывался, что в тридцатом бывало всякое, но эта простая история все же поразила.

– Ну я и говорю, – кивнул Карабаев, – его батя и мой – родные братья, только его – Иван, a мой Игнат.

Сергей наконец сообразил:

– Так вы… не Карабаев?!

– Карабаев я, – сибиряк усмехнулся, – только не Прохор – Марк Игнатович. Марк – это в честь евангелиста, я в его день родился. Батя хотел Иваном назвать, да поп уперся: раз в день Марка, значит так и крестить надо…

Теперь все наконец становилось понятным. Здорово же его водили за нос!

– Айзенберга – вы?

– Я, конечно, – кивнул Марк. – Он, гад, умнющий был, сразу учуял, что в группе чужой. Стал копать, да не успел. Пришлось рискнуть, только и знал, что он меня никогда вперед не поставит. Не верил…

Почему-то правда о смерти майора не поразили Ведь так и думали, что в группе есть чужак! Об этом говорил ему сам Карабаев – прямо в лицо!

– А как вы, Прохор, то есть, простите, Марк, и НКВД попали?

– Да просто. Полгода в тайге отсиживался, а по том Прошку в Омск вызвали – в спецшколу. Выслужился… Ну, я его и встретил дорогой. Даже фотографию менять не пришлось. Батяни наши близнецами были, так что и нас с Прошкой спутать можно.

Пустельга молча кивнул. Прекрасно продуманная и смело проведенная операция внедрения. Ну и нервы же у этого парня!

– Меня зачем выручили?

Сибиряк не ответил, и Сергей заторопился:

– Марк, я вам, конечно… То есть без всякого «конечно», я вам на всю жизнь благодарен, но я не враг Советской власти! Я не могу, не буду сотрудничать с «Вандеей»! Если вы действовали по приказу подполья, то лучше дайте револьвер: застрелюсь – и точка…

– Чего с оружием баловать? – вновь усмехнулся Марк. – Товарищ майор, ну вы, извините, как интеллигент какой-то… Враг – не враг… Да и нет никакой «Вандеи»! Мы же вам с товарищем Ахилло прямо говорили, а вы не верили…

Господи! А ведь действительно! Ну и слепым же он был!

– Операция прикрытия? Дезинформация? – Пустельга начал вспоминать толстую папку с «вандейскими» документами. – Это что, вы придумали?

– Ну, не только я… – Марк хмыкнул. – Вы бы, товарищ майор, и сами до правды дошли, да не успели. А Ежов не сообразит: дурной он, хотя и злобы неимоверной. Ну и пусть! Он как «Вандею» искал, половину Главного Управления на распыл пустил, да и областные поразгонял. Сами себя душить начали, сволочи! И Ежов, думаю, не усидит: схарчат. Ему, говорят, нового зама готовят – Берию с Кавказа. Он его и приголубит…

Да, Марк и его неизвестные друзья сработали неплохо. Очень хорошо сработали! Но ведь они враги! Пустельга даже удивился, он не ощущал ненависти ни к Марку, ни к тем, кто ему помогал. Напротив, чувствовал восхищение и профессиональную зависть.

– Прохор Иванович… Извините, Марк, поделитесь опытом! Я ведь когда-то тоже подобным занимался! Значит, ваши люди подбросили информацию агентуре НКВД в Париже и Харбине?

– Угу, – кивнул сибиряк, – сразу вцепились. Им только дай намек, а уж факты сами найдут! Чтоб достовернее было, я из сводок, что к нам поступают, выписывал все аварии, пожары – ну всякое такое…

– Для «группы Фротто», – усмехнулся Пустельга. – Да, все верно, Марк. Ежов – не Ягода, сразу же начал изменников в Главном Управлении искать. Постойте… А Дом на Набережной? Беглецы? Ведь это правда?

– А вот это – правда, – кивнул Марк. – Для того все и затеяно, чтобы туда не совались.

– А Корф? – Майор вспомнил неуловимого вождя подполья.

Карабаев пожал плечами:

– Ни разу не встречал. Не знаю даже, жив ли. Его уже без нас к делу приплели. Вот Лантенак, Фротто, Кадудаль – это уж точно придумали. Помните, вы мне роман приказали прочесть?

Пустельге стало стыдно. А он еще посмеивался над малообразованным парнем, впервые открывшим книгу Виктора Гюго!

– Ну, спасибо, Марк, просветили… Только я не понял, зачем вы мне это рассказали? Хотите завербовать?

– А чего вас вербовать, товарищ майор? – удивился Карабаев. – Вас уже без нас завербовали. Разве нет?

Да, для Сергея дополнительных уговоров не требовалось. Хватало и того, что он узнал за последние полгода. Значит – работать на врага? Но ведь он и так – «враг народа». Нет, неправда! Пустельга не враг народа, он враг Агасфера, Ежова, «малиновых», «лазоревых», враг Волкова и его «саперов», он враг желтоглазого – и всего, что тот навязывает стране.

– И какое у меня будет задание, товарищ Марк?

– А это начальство определит, – спокойно ответил Карабаев. – В подполье как в НКВД: дисциплина – первое дело. Только, может, у вас, товарищ майор, свои соображения имеются?

Да, у Сергея были свои соображения. То, о чем думал в последние недели, что казалось неосуществимым, – узнать, как погибла Вера Лапина, как исчез Микаэль Ахилло, что случилось с Юрием Орловским, с той, что отдала ему Рубин. И он узнает…

И тут Сергей понял: это не главное.

– Марк, послушайте, – Карабаев обернулся, – вы должны рассказать своим товарищам… Это важно… В руководстве СССР имеется группа, которую возглавляет некий Иванов, он же Агасфер. Этот Иванов называет себя помощником товарища Сталина. То, что он делает, очень опасно…

– Помощник Сталина. – Марк недоверчиво покачал головой. – Что мы можем сделать?

– Я, кажется, кое-что придумал, – усмехнулся Пустельга. – Слушайте…

***

… Шторы в кабинете были опущены, горела лампа, и трудно было даже определить, день или ночь сейчас на дворе. По-видимому, для тех, кто работал здесь, этот вопрос не представлялся важным. В этот день – или в эту ночь – огромный кабинет, где мог разместиться целый взвод, пустовал. Никто не сидел за тяжелым, покрытым зеленым сукном столом, люстры были включены, по углам сгустились уродливые тени.

Один человек здесь все-таки присутствовал. Он удобно устроился в кресле, поставив лампу на небольшой столик. Там же находился сифон с газированной водой, несколько карандашей и незаконченный рисунок. Все это уже было оставлено, человек листал пухлую папку, с интересом перечитывая один лист за другим. Впрочем, этот интерес никак не отражался на спокойном, невозмутимом лице:

незнакомец умел контролировать свои чувства.

Открылась боковая дверь, и в кабинет вошел некто, совсем не походивший на того, кто увлекся бумагами. Этому было едва за тридцать, он носил изящный штатский костюм и казался похожим на спортсмена. Вошедший же был немолодым, лысоватым и худосочным альбиносом, темно-зеленая форма с большими звездами в петлицах сидела на нем мешковато, словно с чужого плеча. Альбинос быстро подошел к креслу, осторожно взяв со столика незаконченный рисунок.

– Узнали? – Читавший даже не поднял головы.

– Ну конечно. Арвид! Кара-Даг! Значит, не забыли. Подарите?

– Если вас интересует подобная мазня. – Арвид пожал плечами. Вошедший взял стул и присел рядом с молодым человеком. Тот дочитал лист, аккуратно вложил его в папку и принялся завязывать тесемки.

– Ну как? – Василий Ксенофонтович взял папку из рук своего молодого знакомого. – Понравилось?

Арвид не спешил с ответом. Затем, прикрыв глаза, неторопливо прочитал:

Пайковые книги читаю, Пеньковые речи ловлю.

И грозное «баюшки-баю» Кулацкому баю пою…

– Так и знал, что понравится! – Василий Ксенофонтович говорил быстро, словно боясь опоздать. – Я приказал сделать копию – специально для вас…

– Я оценил, – кивнул молодой человек. – Сколько ему дали?

– Не помню. Его уже нет в живых.

– Загубили, – безо всякого выражения проговорил тот, кто походил на спортсмена. – Идиоты. Лебедевы-Кумачи. Исаковские…

– А также Бедные, Голодные и прочие Бездомные, – кивнул альбинос. – А здорово он написал:

«Хорошо умирает пехота…» – «…И поет хорошо хор ночной…» – подхватил Арвид. – Ну, отечество!

– Не критиканствуйте, товарищ майор! – Василий Ксенофонтович отложил папку в сторону и достал из кармана кителя пачку «Герцеговины». – Избаловали мы вас… Кстати, Арвид, у вас как с памятью? Имя свое еще помните?

– Помню. – Вопрос, похоже, ничуть не удивил. – Прикажете забыть?

– Увы, – вздохнул Василий Ксенофонтович, – прикажу. Агента иностранного отдела майора Ар-вида больше не существует. Он осужден специальной коллегией военного трибунала и расстрелян аккурат две недели назад…

Тот, кого расстреляли, на этот раз замолчал надолго, наконец поинтересовался:

– И все-таки – за что?

– За многое, за многое! – Альбинос всплеснул руками. – Майор Арвид был агентом-двойником, вредителем, а заодно покровительствовал некоторым крайне сомнительным личностям, даже просил за них у руководства. Например, он интересовался судьбой некоего Орловского…

– Вы что, расстреляли Юру? – На загорелом лице разведчика впервые что-то дрогнуло.

– Забудьте, забудьте! – улыбнулся Василий Ксенофонтович. – Не было никакого Юры и никакого Аренда. Есть вы – враг народа и беглый лагерник Владимир Михайлович Корф. И учтите, ни по каким бумагам, кроме как по розыскным, вы не проходите, о нашем сотрудничестве знают, кроме меня, еще двое, включая товарища Сталина. Теперь все ясно?

– Зачем меня приплели к «Вандее»? – поинтересовался бывший майор Арвид, – Что вы, Володя, это не мы, – усмехнулся Василий Ксенофонтович. – Это идиоты из ежовских выдвиженцев. Но ведь вам это не помешало, правда?

– Да. Тургул поверил сразу… Было даже неинтересно…

– Ну, не скромничайте! – Альбинос улыбнулся. – Работа ваша признана отличной, жаль, орден вручать некому… Какие у вас имеются рекомендации?

Владимир Корф задумался:

– Ищите возле Бертяева. Уверен – его идея. Жаль, ушел – как чувствовал. Ему помогал кто-то очень осведомленный. Может, даже двое: один – из партийных верхов, второй – из Большого Дома.

– Учтем, – кивнул Василий Ксенофонтович. – Ну что ж, еще раз поздравляю, ребус вы решили блестяще. Итак, все в порядке, операция закончена… Кстати, два дня назад видел наш новый СУ-2. Скоро пустят в серию.

– «Накадзима»? – Корф оживился. – Значит, все-таки решились! Удар на Западе?

– Да, – твердо ответил Василий Ксенофонтович, – Германия! Наша основная работа – обеспечение операции – «Гроза».

– Я готов, товарищ комиссар госбезопасности! – Корф подтянулся, глаза блеснули, как у охотника при виде долгожданной дичи.

– Не спешите, не спешите, Володя! – Альбинос покачал головой. – Экий вы нетерпеливый! Германией займутся другие, ваша цель прежняя – Тускула. И теперь вам уже не придется ездить в Абердин…

– Да, теперь это проще, – согласился молодой человек. – Но, Василий Ксенофонтович, объясните! Ведь у нас пакт с Богоразом?

– Совершенно верно! – Комиссар госбезопасности хмыкнул и даже подмигнул. – Пакт с Тускулой – блестящее достижение советской дипломатии. Теперь барьера нет: наши люди смогут проникать туда без малейших помех! И тогда…

– И тогда… – безо всякого энтузиазма согласился Корф. – Что, мне записаться в число эмигрантов?

– Нет, ни в коем случае! – Василий Ксенофонтович перешел на шепот. – Там тоже есть умные головы, могут заподозрить. Вы должны попасть туда нелегально, как герой антисоветской борьбы! Надеюсь, Любовь Леонтьевна это сможет устроить?

– Без проблем, – кивнул молодой человек, – она мне уже не раз предлагала.

– Вот и отлично. Кстати, вы не могли бы закрепить ваши отношения? Ее семья весьма уважаема в Свято-Александровске. Вы же, так сказать, ее спаситель!

– У Любы другие планы, – усмехнулся Корф. – Ей хочется стать мадам президентшей.

– Ай-яй-яй, – вздохнул альбинос. – Такое честолюбие в ее возрасте! Ну, это уже детали. Итак, ваша цель – Тускула. Попасть, закрепиться и действовать!

Корф задумался, Василий Ксенофонтович не торопил, продолжая жадно курить. Покончив с первой папиросой, он тут же полез в пачку за следующей.

– Ну что ж, – Корф поднял голову, – итак, агентурная разведка на Тускуле?

– Нет, – альбинос усмехнулся, – разведка – только начало. Ваша цель – в другом. В то время как ваши товарищи готовят операцию «Гроза», вы будете работать над тем, чтобы поднять красное знамя над Президентским дворцом Свято-Александровска!

– Ого! – Молодой человек откинулся на спинку кресла. – Не слишком?

– Это задание товарища Сталина, – отчеканил Василий Ксенофонтович. – Мы взяли Тускулу за руку и уже не отпустим. Именно вам поручается основная работа. Методы, способы – это уже на месте. В общем, можем устроить соцсоревнование: кто раньше поднимет красный флаг – наша армия над Берлином или вы – над Тускулой…

Молодой человек не принял шутки, он вновь замолчал, глядя куда-то в сторону. Наконец кивнул:

– Ясно. Когда прикажете приступать?

– Вы уже приступили. – Альбинос встал. – Не буду говорить напутственных слов, они не нужны, То, что вы делали для страны и для партии, – это важно, но то, что предстоит, – важнее стократ, И вы справитесь, товарищ Корф, я уверен!

Он прошелся по кабинету, затем вернулся и заговорил совсем другим тоном:

– Знаете, вспомнил… В двадцатом у нас по одному делу проходил какой-то учитель из Калуги. Я его напоил чаем, он, бедняга, расчувствовался и принялся изливать душу. Оказалось, он ко всему еще и философ. Так вот, он считал, что очень скоро человечество начнет заселять космос. Не планеты – нет, именно космос, возникнет гигантская сфера, населенная людьми…

– Его тоже расстреляли? – осведомился молодой человек.

– Не помню, – покачал головой Василии Ксенофонтович, – наверно. Но идея мне понравилась. То, что делают на Тускуле, – по-моему, первый шаг. Скоро мы увидим остальное. Так вот, Володя, очень важно, кто построит эту сферу. Понимаете?

– Вы предлагаете мне пост наркома межпланетного НКВД? – поинтересовался Корф, и оба, не выдержав, рассмеялись.