Андрей Валентинов

Если смерть проснется

Пролог

Четверо верховых тащили на аркане пятого — высокого, длинного, словно жердь, в порванной в клочья белой рубахе. Короткие, стриженные в скобу, волосы запеклись кровью, кровь была на лице, заливала глаза, черной коркой покрывала губы. Но человек был жив. Время от времени он стонал, бормоча невнятные слова.

Впереди, за стеной пожелтевшего осеннего камыша, сверкнула серая речная гладь. Всадники спешились. Старший, широкоплечий седой усач, кивнул двум своим молодым спутникам, и те нырнули в камыши. Четвертый подошел к пленнику и ткнул его в бок каблуком красного огрского сапога. Услыхав стон, он удовлетворенно кивнул и разом потерял к человеку всякий интерес. Между тем послышался шум, и появились двое молодых парней, волоча спрятанный в камышах челнок.

Старший нетерпеливо мотнул головой. Челнок с легким плеском упал на воду.

— Отвезете и расскажете…

Один из молодых парней, безусый, с длинным чубом, закрученным за левое ухо, кивнул и, подойдя к пленнику, тщательно проверил узлы на веревках, стягивавших руки и ноги. Оставшись довольным, он кивнул другому, такому же безусому, но не имевшему чуба. Парень достал из-за пояса нож и уже наклонился, чтобы перерезать аркан, но тут четвертый — средних лет, одноглазый, с глубоким шрамом на левой щеке — шагнул вперед:

— Отвяжи. Добрый аркан. Жалко.

Чубатый пожал плечами, но спорить не стал. Узел затянулся крепко, и парню пришлось повозиться. Наконец чубатый передал одноглазому аркан, после чего пленника подняли и опустили в челнок. Человек дернулся, открыл глаза и пошевелил запекшимися губами:

— Пить…

Его услыхали, но никто не потянулся к фляге.

Старший взглянул на солнце, на миг задумался, затем повернулся к парням:

— Возвращайтесь до темноты. Этого — сразу к Покотило.

— Да, батько…

Парни оттолкнули челнок от берега, ловко забрались через невысокие черные борта и взялись за весла.

— Эй!

Одноглазый махнул рукой и кинул парням кожаный мешок. Чубатый поймал его в воздухе, но не смог удержать — то, что там лежало, весило не мало. Парень покачал головой и примостил мешок в ногах пленника.

Седой усач и одноглазый молча проводили челнок и не спеша вернулись к оставленным лошадям. Им явно хотелось поговорить, но многолетняя привычка заставляла сдерживаться. Разговоры в дозоре опасны, лишнее слово может стать последним.

Это знали и те, кто плыл в челноке. Парни молча гребли, даже не глядя на своего спутника. Тот же, немного придя в себя, попытался приподняться, но сильная ладонь чубатого прижала его ко дну лодки. — — Лежи!

—Я…

Пленник закашлялся, поднял голову и скривился от боли.

— Куда… Куда меня везете?

— Молчи!

Тон чубатого не настраивал на дружескую беседу, но связанный не унимался:

— Я… Я Кеев кмет. Сотник… Вы ответите… Сильный толчок заставил человека замолчать.

Но ненадолго. Чуть погодя он предпринял новую попытку:

— Я должен получить серебро. Много серебра…

— За это? — тот, что был без чуба, презрительно усмехнулся и кивнул на кожаный мешок.

— Да! Мы все должны были получить… Отпустите — и половина ваша!

— Дешево ценишь!

Чубатый отвернулся и сплюнул за борт, явно не желая продолжать беседу. Но второй парень оказался разговорчивее:

— Значит, ты Кеев сотник?

— Да! Да! — пленник поднял голову, в глазах блеснула надежда. — Я сотник Светлого Кея Рацимира! Я выполнял приказ… Его приказ!

— Вместе с ограми?

— Так было надо! Нам приказали…

— Хватит!

Чубатый повысил голос, и его товарищ послушно умолк. Пленный вновь попытался заговорить, но на этот раз ответом было молчание.

Между тем челнок неслышно скользил по узкой протоке между зарослями пожелтевшего камыша. Вокруг было тихо, но парни то и дело останавливали лодку, долго прислушивались и лишь после этого вновь погружали весла в воду. Так продолжалось около часа. Наконец челнок вновь остановился, чубатый осмотрелся и кивнул в сторону берега. Острый черный нос ткнулся в камыши, и тотчас послышался тихий свист.

Чубатый поднял голову и свистнул в ответ — так же негромко. Из камышей показались двое усачей с длинными копьями в руках.

— Глек? Никак ты?

— Чолом, дядько Звар. Не ждали? Звар, широкоплечий рыжий парень, быстро окинул взглядом прибывших и вновь присвистнул:

— Никак с добычей?

— Потом, — чубатый Глек, хотя и был намного моложе Звара, держался с ним как ровня. — Покотило в Страж-Городе?

— Нет, тут он. Рядом — у соседей.

— Зови!

Звара и его спутника, такого же усача, только не рыжего, а черноволосого, явно тянуло на расспросы, но он не стал спорить, а коротко бросив: «Сейчас!», поспешил куда-то сквозь камыши. Глек кивнул своему товарищу, и они принялись вытаскивать пленника на берег. Черноволосый усач бросился помогать, но обошлись и без него — чубатый и его спутник легко вытащили долговязого из челна.

Зашумели камыши. Глек и его товарищи привычно обернулись, сжимая в руках копья, но тут же опустили оружие. Звар вернулся, и не сам. Одним усачом стало больше. Прибывший был старше остальных, на голове красовалась богатая румская шапка, а у пояса золотом блестели ножны огрской сабли.

— Чолом! — гость быстро осмотрелся, скользнул взглядом по связанному пленнику и повернулся к Глеку. — Откуда, хлопче?

— С полуденной сторожи, батько Покотило. От Кривой Могилы.

— Так…

Усач вновь взглянул на пленника, нахмурился и кивнул Глеку:

— Говори.

— Пятеро. Трое — огры. Велели остановиться — они за луки. Малыша Чуру убили. Тогда старшой велел идти наперерез. Вот…

Чубатый указал на пленного, затем поднял с земли кожаный мешок:

— И вот. У него было.

Глек развязал узел и осторожно потряс мешок. Из него выкатилось что-то круглое, тяжелое, залитое кровью…

— Матушка Сва! — не вьщержал один из усачей.

Остальные промолчали, но взгляды сразу же посуровели. Покотило наклонился, разглядывая искаженное предсмертной мукой лицо того, чью голову пленник вез в мешке у седла. Глаза были полуоткрыты, судорога свела рот, длинные черные усы, покрытые засохшей кровью, прилипли к подбородку…

— Кей Валадар…

Усачи переглянулись, затем Покотило повернулся к пленному:

— Сполот?

— Он говорит, что…— начал было Глек, но усач нетерпеливо мотнул головой, приказывая замолчать. Пленник приподнялся, попытавшись расправить плечи:

— Я сотник Светлого Кея Рацимира. То, что сделано — сделано по его приказу и на, благо Ории…

— Рацимир — Светлый? — удивленно переспросил рыжий Звар, но Покотило вновь мотнул головой: — Значит, ты, Кеев кмет, убил Кея? Убил на нашей земле? Убил нашего друга и нашего гостя?

— Это не твое дело, бродник! — пленный понял, что пощады не будет, и голос его прозвучал твердо, без страха. — Эта земля не ваша! Она — Кеева! Светлый волен миловать и волен казнить каждого. Я — лишь его рука…

Покотило задумался, махнул рукой, и усачи вместе с Глеком схватили связанного и поволокли в камыши. На берегу остался лишь рыжий Звар.

— Я пришлю тебе смену, — Покотило прошьлся по берегу, затем кивнул на отрубленную голову. — Спрячешь. Своим вели молчать. Пока…

— Кей Валадар был нашим другом, — тихо проговорил Звар. — Он бежал к нам…

— Да. Мы ждали его еще вчера… Пока молчи. Мы должны решить, что нам делать.

— Рацимир убил брата на нашей земле. Значит, не пощадит и нас.

— Знаю…— Покотило кивнул чубатой головой. — Но пока — молчи.

Неровный огонь костра освещал гранитные глыбы, окружавшие небольшую ложбину. Ночная тьма подступила к самому огню, и люди, сидевшие у костра, казались высеченными из камня. Они сидели неподвижно, голоса звучали тихо, еле слышно. Чубатые головы низко склонились, словно беда, пришедшая с полночи, не давала распрямиться.

— Кей всегда убивали своих братьев, — тихо проговорил один, и чубатые головы согласно кивнули.

— Но Валадар был нашим другом, — негромко ответил Покотило, и все вновь кивнули. — Он жил у нас. Стал одним из наших…

— Если смолчим, в его крови обвинят нас, — проговорил кто-то.

— Да…— Покотило медленно поднял голову. — Кей вновь начали войну. Мы не сможем отсидеться…

— Не сможем…— эхом отозвались голоса.

— Нам ли мстить? — в голосе говорившего звучало сомнение. — У Валадара остались братья. Это — их дело. Если Рацимир начнет войну, мы не отступим. Но это был его брат…

— Он был нашим…— повторил Покотило, но его собеседник мотнул чубатой головой:

— Нет! Он был Кеем! Он искал нашей дружбы, но еще больше — наших сабель. Что нам до этой проклятой семьи?

— Тогда пусть скажет сам.

Остальные промолчали, но стало ясно — никто не будет спорить. Покотило встал и сгинул в темноте. Послышалось блеяние — откуда-то появились двое молодых хлопцев. Один нес мешок, второй вел двух черных овец. Сидевшие у костра стали переглядываться, но никто не сказал ни слова. Хлопец положил мешок на землю и достал лопату.

— Может, не здесь? — тихо проговорил один из усачей. — В прошлом году…

— В другом месте будет не лучше, — возразил его сосед. — Лишь бы не услышал Косматый…

— Не поминай! — резко бросил третий, и сидевшие у костра умолкли.

Между тем хлопец быстро орудовал лопатой. Когда яма достигла локтя в глубину, парень положил инструмент на землю, поклонился и исчез. Другой, державший овец, испуганно оглядывался, явно тоже желая уйти. Наконец появился Покотило. Увидев яму, он удовлетворенно кивнул и, достав из-за пояса нож, начертил на земле широкий круг, в котором оказались и костер, и те, кто сидели вокруг него.

— Огонь и железо — всему хозяева, — тихо проговорил бродник, — нет на вас управы, нет у вас господина, сохраните нас этой ночью…

— Сохраните нас…— эхом отозвались усачи. Покотило вынул из принесенного мешка небольшой мех и чашу. Густое вино лилось медленно, словно нехотя. Наконец чаша была полна.

Бродник поднял ее над головой и столь же медленно вылил на землю.

— Это вино для вас, темные навы, — проговорил он — пейте и свое разумейте, нас же не замечайте, мимо пролетайте, иного желайте…

Ответом была тишина. Затем, совсем рядом, послышался странный звук, словно затрепетали крыльями невидимые птицы. Бродник выпрямился, нахмурился и резко произнес:

— Прочь! Хозяин на пороге! Вновь шум — и у костра стало тихо. Покотило наполнил вторую чашу.

— Это вино для вас, души заложные, неприкаянные. Ищите Ирий, нас же обходите, не будет вам поживы, пролетайте мимо…

Ответом был тихий стон. Покотило вылил вино на землю, в третий раз наполнил чашу и осторожно поставил прямо на траву:

— Эта чаша для Хозяина. Пусть ему будет сладко, пусть смотрит на дно, а не на нас, пусть забудет и не вспомнит, пока Всадник не придет, пока заря не встанет. Пусть нас забудет и другим закажет…

Мертвая тишина была ответом. Но вот еле заметно дрогнула земля. Испуганно заблеяли овцы, парень, державший их, пошатнулся и захрипел, схватившись рукой за горло. Покотило даже не оглянулся. Взяв одну из овец, он подтащил ее к яме. В неярком свете пламени сверкнула сталь. Обезглавленное животное без звука рухнуло на землю, кровь с легким шипением полилась в яму. Покотило немного подождал, затем подтащил вторую овцу и вновь взмахнул саблей.

Все это время сидевшие у костра не проронили ни звука, словно и вправду окаменели. Костер, в который давно уже не подбрасывали дров, почти погас, лишь большие розовые угли ярко светились среди белой золы. Покотило выпрямился, поднял голову к темному небу и негромко заговорил:

— Месяц на небе, мертвец в земле. Месяц все видит, мертвец все знает. Месяцу не холодно, мертвецу не больно. Месяц — это ты, Кей Валадар, и мертвец — это ты, Кей Валадар. Глух ты и нем, мучит тебя жажда и негде тебе напиться — ни в небесах, ни под землей. Приди же, выпей с нами!

Он немного подождал, затем резко взмахнул рукой:

— Валадар сын Мезанмира! Заклинаю тебя кровью, твоей и чужой — приди!

Отзвучали последние слова, и внезапно налетел ветер — холодный, резкий. Последние языки пламени исчезли, прижатые к белой золе. Исчезли , звезды, со всех сторон надвинулась тьма, и сквозь нее начал медленно проступать высокий силуэт, еще более черный, чем затопившая ложбину ночь. Парень, о котором все забыли, лежал на земле, закрыв лицо ладонями. Остальные сидели молча. Покотило ждал, затем вновь махнул рукой. Черная тень подступила ближе, к самой яме, на миг наклонилась, снова выпрямилась…

— Почему вы не даете мне покоя? Голос, прозвучавший из тени, был обычным, немного усталым. Его узнали — усачи переглянулись, Покотило вытер со лба холодный пот:

— Мы не ведаем, что нам делать, Кей Валадар, — хрипло проговорил он. — Должны ли мы мстить за тебя? Ты был нашим другом, Кей, тебя убили на нашей земле…

Черная тень дрогнула, надвинулась, но невидимый круг не пустил ее к костру:

— Боитесь…— в голосе прозвучала горечь. — Даже ты теперь боишься меня, бесстрашный бродник! Не бойся, я не хотел вам зла живой, не хочу и мертвый. Не мстите — за меня отомстят другие. Когда-то первый из Кеев убил своего брата, и эта кровь отзывается в каждом колене. Мой отец убил дядю Жихослава, брат — меня. Но теперь погибнут все — кроме тех, чьи отцы убиты. Недаром сказано: малую кровь можно унять тряпицею, большую — временем, а великую унять нечем, течь ей, пока вся не вытечет. Вы же подумайте о себе — будет война.

— Но что нам делать, Кей? — один из усачей, не выдержав, вскочил, но его тут же схватили, вновь усадив на землю. Послышался смех — горький, невеселый:

— Я хотел быть вашим вожаком, бродники! Не вышло, и может, это к лучшему. Бойтесь всех, но всего более — Рацимира. Когда его душа уйдет вслед за моей — забудьте о войне. Ждите — и договаривайтесь с тем, кто наденет Железный Венец. Прощайте! Пусть наша встреча в Ирии будет нескоро…

— Прощай, Кей! — Покотило поднял мех и вылил остатки вина в яму. — Да будет твой путь легким!

— Да будет путь легким! — эхом отозвались усачи.

Порыв ветра — и все исчезло: и тень, и темные тучи над головой. Несмело, робко засветилось звездное небо. Внезапно одна из звезд бесшумно скользнула к горизонту и сгинула, не оставив следа.

— Хвала Дию, обошлось, — проговорил кто-то.

Усачи зашевелились, в костер легла вязанка хвороста, и яркое пламя отогнало тьму. Покотило склонился над потерявшим сознание хлопцем, легко похлопал его по щекам и удовлетворенно кивнул:

— Обойдется! Сомлел…

— Сомлеешь тут! — охотно откликнулся кто-то. — И не страшно тебе, Покотило?

— Страшно? — бродник присел к огню и протянул к пламени широкие ладони. — Не того нам бояться надо! Завтра же соберем Большой Круг…

— Ласкини нет, — отозвался один из усачей. — Без него негоже…

— Ласкиня? — Покотило усмехнулся и поправил длинный чуб. — Ласкине незачем возвращаться. Он и так на месте… А где сейчас Кей Сварг? Не в Коростене ли?

Глава первая. Беглец

Войчу разбудила боль — ныли зубы. Войчемир встал, поеживаясь от холода, и безнадежно взглянул на люк. Сквозь щели просачивался предрассветный сумрак. Начинался еще один день — такой же долгий и тоскливый, как и все прочие. Поруб — иного и ждать нелепо. Холодный песок под ногами, сырые стены, затхлый воздух. И так день за днем — неделя, месяц, второй…

Войчемир уже давно перестал шуметь, требовать, просить встречи с Рацимиром. Стало ясно — брат не придет. И никто не придет к нему, только стража — глухая и немая, зато зоркая и не знающая сна. Не будет даже суда, которого может требовать каждый Кеев подданный. Ничего этого не будет. Он, Войчемир сын Жихослава, останется здесь, в сырой яме. Ему будут приносить воду, жесткие заплесневелые лепешки и холодную похлебку. Брат не решился пролить его кровь — кровь урожденного Кея, но отсюда ему не выйти.

К голоду Войча притерпелся. В Ольмине, когда приходилось неделями блуждать по мрачным еловым чащам, гоняясь за вездесущей есью, кметам порой не доставалось даже лепешки. Конечно, есть хотелось, но не к лицу альбиру жаловаться на отсутствие калачей. Штаны приходилось все туже подвязывать веревкой, заменявшей пояс, да в животе порой что-то ныло, но в остальном жить было можно.

Зато донимал холод. В первые две недели зябко становилось лишь под утро. На затем лето кончилось, и холод начал чувствоваться по-настоящему. Войчемир, все еще надеявшийся, что все это — страшное недоразумение, потребовал от своих стражей принести плащ, а еще лучше — теплое покрывало, но ответом было молчание. Вскоре он понял — плаща ему не полагалось, не полагалось даже соломенной подстилки. Опальный Кей не имел права на то, в чем не отказывали скотине. Бык или баран нужны своим хозяевам живыми и здоровыми. Он же, сын убитого Жихослава, нужен только мертвым.

Когда под утро бревенчатый сруб стал покрываться инеем, у Войчи начали болеть зубы. Щека распухла, под десной скопился белый гной, а главное — боль, отпускавшая лишь на час-другой в сутки. Войчемир то и дело вспоминал рассказы Хальга о страшной болезни, называемой «скорбут», которой болеют далеко на полночи. Наверное, она начинается именно так. Остальное довершат холод, голод — и время. Всего этого было хоть отбавляй.

Войчемир не сдавался. Он пытался бегать по маленькому пятачку между сырыми стенами, вспоминал все известные ему приемы боя на мечах, в сотый и тысячный раз повторяя их каждое утро, но силы уходили. Второй месяц был на исходе, и Войча чувствовал, что скоро ему уже не бегать и не стоять на руках. Становилось все труднее дышать, в простуженной груди что-то хрипело и клокотало. Войчемир догадывался, что будет дальше. Скоро он не сможет двигаться, как прежде, а на пороге зима, и ему останется одно — сидеть возле заледеневшей бревенчатой стены, ожидая неизбежного конца.

Все это было и без того невесело, но еще страшнее казались мысли, мучавшие подчас посильнее зубной боли. В долгие ночные часы, когда холод и ноющая щека не давали уснуть, Войчемир сидел, обхватив колени руками, и пытался понять — за что? Почему он, Кей и потомок Кеев, должен умереть в этой проклятой яме?

Братан Рацимир говорил, что все дело в отце — Кее Жихославе. Но почему? Чернобородый назвал его, Войчемира, теленком, вначале было обидно, но затем он смирился — пусть! Он, Войча, теленок, он ничего не понимает в делах державы, не ведает, как ею править, как судить и вести переговоры с соседями. Но он — Кей, и ему ведом Кеев закон. А закон не знал исключений. Его отец, славный воитель Жихослав, погиб, не надев Железного Венца, и Войчемир, его сын, навсегда отстранен от наследования. Рацимир хочет стать Светлым, нарушив волю покойного отца, но Войча ему не соперник. Валадар, Сварг и, конечно, малыш Улад, если он все-таки не погиб, вот кто имеет право на власть. Почему же умирать ему, Войче?

Войчемир вздохнул, осторожно потрогал раздувшуюся щеку и тяжело встал, понимая, что надо как следует размяться, поприседать, проделать привычные упражнения. Все тело ныло, отказываясь двигаться, но Войча заставил себя встать в стойку. Итак, в левой руке — сабля, в правой — меч. А теперь — к бою! Удар слева… Справа… Еще раз справа… Копье…

Несколько раз Войче казалось, что сверху за ним наблюдают. Наверное, так оно и было. Страже, конечно, интересно, жив ли еще Кей Войчемир. Может, и братан Рацимир интересуется, как там Войче в холодной сырой яме? Ладно, смотрите! Удар слева, теперь — прямо в грудь! Упасть, перевернуться, вскочить… Еще раз, еще…

В такие минуты исчезала боль. Войче начинало казаться, будто он на свободе, что он снова в холодном Ольмине, где Хальг Лодыжка, его суровый наставник, поднимал молодого Кея с рассветом, заставляя обливаться холодной водой, а затем брать в руки меч — настоящий, тяжелый, казавшийся к концу тренировок совершенно неподъемным. «Учись, учись, маленький глюпий Войча, — приговаривал в таких случаях наставник. — Ты еще вспоминать злого старого Хальга, который учить тебя как жить и умирать на этот проклятый белый свет!» В те годы Лодыжка вовсе не казался старым — суровому сканду не было и тридцати, но для Войчи наставник казался древним, как седые скалы его далекой холодной родины. И теперь Войчемир был благодарен сканду, учившему его жить и умирать. Вот только даже всезнающему Хальгу не приходило в голову, что его ученик встретит смерть не от вражеского меча, не от стрелы а от полуночного мороза. И умрет не на поле битвы, а здесь, в грязной холодной яме, брошенный сюда за невесть какую вину. Интересно, где сейчас Лодыжка? Знает ли он, что сталось с его маленьким глупым учеником?

Впрочем, отвечать на эти вопросы было некому, как некому было рассказать Войче, что творится на белом свете, живы ли братья и хотя бы какой сейчас день? Вначале Войча не догадался вести подсчет, потом спохватился, но поздно

— безмолвная стража не отвечала даже на такой простой вопрос. Оставалось догадываться, что вересень уже прошел, и листопад прошел тоже, значит на дворе костерник, и уже совсем скоро полетят белые мухи. Жаркое лето осталось где-то далеко и вспоминалось теперь, как сказка. Да и было ли это? Навий Лес, черно-желтая Змеева Пустыня, залитый лунным светом Акелон… Может, это сон, приснившийся Войчемиру в сырой холодной яме? И Ужик тоже приснился? В первые дни Войча надеялся, что худосочный заморыш не оставит его в беде, но затем опомнился. На что надеяться? Парня сейчас наверняка ловят, и хвала Дию, если рахману Урсу удалось спастись. Здесь не Навий Лес и не Змеева Пустыня. Против Кеевой стражи не помогут ни заклинания, ни хитрые удары, способные свалить с ног здоровяка-бродника. Когда человек превращается в дичь, и охотятся за ним не призраки, а Кеева Держава — надежды мало. Даже Для Ужика…

Запыхавшийся Войча вытер пот со лба и присел под знакомую стенку. Рука скользнула по небритому подбородку, и Войчемир брезгливо поморщился. Он начал бриться рано, подражая Хальгу, и неопрятная борода, отросшая за эти месяцы, раздражала едва ли меньше, чем зубная боль. Да что там борода! Воды, которую ему спускали в грубом глиняном кувшине, едва хватало, чтобы напиться. Об умывании не приходилось и думать. Оставалось набирать рукой колкий иней и тереть лицо — докрасна, до боли. Пока сил на это хватало. Пока

— но надолго ли?

День тянулся бесконечно, распадаясь на привычные отрезки. Вначале ждать, пока заскрипит люк и сверху опустится корзина. Оттуда следовало достать лепешку и кувшин с водой, после чего положить туда пустой кувшин. Затем корзина исчезала, можно было жевать лепешку и снова ждать. Где-то через два часа сверху слышались негромкие голоса . и стук сапог — менялась стража— Затем вновь -долгие пустые часы, потом люк отъезжал в сторону, и Войче спускали корзину с горшком, в котором была похлебка. Впрочем, похлебка полагалась не каждый день. Затем — снова ждать, на этот раз новой смены стражи, а следом — темноты. Где-то в полночь стража опять менялась, и после этого можно спать до утра — ничего более не произойдет, если, конечно, не заболят зубы.

В этот день полагалась похлебка, но Войча ждал напрасно. Стража сменилась, но люк остался на месте. Это было не впервой. В последнее время стража начала забывать даже об утренней лепешке — или класть в корзину кусок, годный лишь для кормления цыпленка. То ли кметам надоело заботиться об опальном Кее, то ли — такая мысль приходила все чаще — братан Рацимир решил поспешить и не ждать, пока зимний мороз избавит его от Войчи. Оставалось дожевать остаток лепешки, прополоскать ноющие зубы водой и снова ждать — на этот раз ночи.

Вечерняя стража сменилась, и наверху вновь наступила тишина. Войча не раз представлял себе тех кто стережет его узилище. Скорее всего, он знает этих кметов или по крайней мере видел их. За два года, проведенные в Кей-городе, довелось познакомиться со многими из тех, кто служил Светлому. Вначале Войчемир лелеял надежду, что кто-то из приятелей не побоится и поможет — или хотя бы перекинется с ним словцом. Но этого не случилось. Рацимира боялись и раньше, а теперь, когда чернобородый надел Железный Венец… А жаль — ведь из проклятой ямы не так трудно бежать! Был бы друг наверху, да веревка, да меч, а уж об остальном Войчемир и сам позаботится! Будет Кеевой страже улочка, будет и переулочек, по которому Войча выберется из дворца. А если нет, то лучше упасть на пороге с мечом в руке, чем замерзнуть через пару месяцев у промозглой бревенчатой стены.

Но мечты оставались мечтами, тем более, Войчемир не очень представлял, что делать, даже если удастся выбраться из Савмата. Куда бежать? К кому? Огры предлагали ему погостить, но это было. раньше. Захотят ли они ссориться с новым Светлым? Лучше всего добраться до Сварга, но жив ли братан? А если жив, то примет ли беглеца? Сваргу тоже незачем ссориться с Рацимиром, тем более из-за Войчи. Они, конечно, друзья, но кто знает, о чем думает сейчас братан Сварг!

…Начинало темнеть, и Войча, сообразив, что остался без похлебки, начал устраиваться у знакомой стенки. К счастью, зубная боль отпустила, и можно было подремать, пока не придет настоящий сон — или не заболят зубы. Еще одна ночь — такая же бесконечная, как день. Вначале Войча подгонял время, надеясь, что впереди — свобода. Но теперь надежды исчезли. Следующий день и следующая ночь не будут счастливее. А впереди… Но об этом лучше не думать.

Войчемир не успел даже как следует задремать — щека отозвалась резкой болью, в глазах вспыхнул желтый огонь, и Войча не смог сдержать стон. Началось! И не просто началось — боль накатила со всех сторон, пульсируя в висках, отдаваясь в затылке, неровными толчками отзываясь во всем теле. Войчемир вскочил, глубоко вдохнул холодный воздух и на миг почувствовал облегчение. Но затем боль накатила вновь, и Войча еле удержался, чтобы не врезать изо всей силы по собственной скуле. Если б дело было в одном зубе-предателе, он давно бы вырвал — или выломал — проклятого, но болела вся челюсть, десна напухла, и спасения ждать было неоткуда.

Войча обхватил голову руками и упал на холодный песок. Матушка Сва, ну за что? Лучше б его пытали! Пытка когда-нибудь кончается, палачи устают и идут обедать. Почему его не прикончили сразу! Помирать здесь, в грязной норе, и от чего — от зубной боли! Сказать кому — засмеют! Кеев альбир, тридцать второй потомок Кея Кавада без сил валяется на загаженном песке, готовый выть от боли и отчаяния…

И тут вновь вспомнился Халы. Суровый сканд редко говорил о своей жизни, но однажды на привале перед очередной стычкой с белоглазой есью, рассказал о том, как попал в плен — еще мальчишкой. Попал не один, а вместе со старшим братом. Враги — Войча не запомнил ни имен их, ни племени — грозились разрубить ребят на куски, и тогда брат Хальга сплоховал. Он упал в ноги палачам, ползал в грязи, целовал пинавшие его сапоги… Братьев выкупила семья, но Хальг на всю жизнь запомнил случившееся. «Нам всем надлежит умереть, глюпий маленький Войча! Я — есть воин, и ты воин быть. Смерть — часть нашей жизни есть. Ты будешь умирать, маленький Войча. Но враги не должны смеяться. Смеяться должен ты! И тогда врагам станет страшнее, чем тебе. Запомни, что говорить тебе старый злой Хальг».

Войчемир привстал, приложил щеку к холодному влажному дереву и с трудом сдержал стон. Наставник прав — но перед кем смеяться ему, Войче? Перед холодными стенами? Перед немой стражей? Если б его вывели на площадь, поставили перед плахой или даже привязали за руки и за ноги к четверке диких тарпанов — он бы посмеялся. А здесь…

Но тут же пришел ответ — разницы нет никакой. Просто смерть в холодном подземелье — долгая смерть от голода, холода и боли — страшнее, чем казнь на площади. Отцу, Кею Жихославу, было легче. Его убили сразу, и на мертвом молодом лице навсегда застыла усмешка — Кей смеялся в глаза убийцам. Его сыну не придется уйти так легко. Что ж…

Войчемир медленно встал, поправил рубашку, отряхнул налипший на одежду мокрый песок и засмеялся. Боль не отпускала, в висках пульсировала кровь, пальцы сковал холод, но Кей Войчемир смеялся, словно вокруг были не глухие стены, а озверелые лица врагов. Он чуть было не сдался, чуть не забыл, кто он и как должен держаться. Ничего, те, кто следит за ним, не услышат больше ни стона, ни крика! Снова вспомнился Хальг. «Ты — воин быть, маленький Войча! Воин не всегда побеждать. Воин может погибнуть, но это легко есть. Попасть в плен — трудно есть. Над тобой будут смеяться. Тебя будут пытать. Это страшно есть. Боль вытерпеть трудно, но можно. Вспоминай — человеку всегда что вспомнить есть! Пусть ты будешь отдельно, боль — отдельно. И тогда ты победишь, маленький глюпий Войча!»

Войчемир усмехнулся — наставник прав и в этом. Человеку всегда есть что вспомнить. Здесь, в сыром порубе, Войча часто вспоминал Ольмин, вспоминал отца, мачеху, приятелей, с которыми вместе пировали и ходили в походы. Но такое мог вспомнить каждый. У него же есть тайна — его тайна, которую довелось узнать в мертвом Акелоне. Братан Рацимир, конечно, считает себя семи пядей во лбу, его же, Войчу, — теленком, о которого не хочется кровавить меч. А дядя — покойный Светлый — думал иначе. Все-таки он послал в Акелон его, Войчемира! И теперь лишь они с Ужи-ком знают о Зеркале, Двери, Ключе…

Войче представилось лицо Светлого — такое, каким он видел его в последний раз. Что бы он сказал дяде, доведись им встретиться сейчас? Если б это случилось сразу по возвращении, Войча, наверное, бормотал бы что-то невнятное про нав и Змеев, а затем толкнул бы вперед Ужика, дабы тот объяснил все путем. Но теперь разговор получился бы другим. Он сказал бы Светлому…

Войчемир закрыл глаза, и ему почудилось, что дядя слышит его. Ведь души не покидают навсегда этот мир! Они возращаются — с добром или с бедой. И разве может быть спокойной душа Светлого в Ирии, когда здесь, в Ории, началось такое! Может, дядина душа слышит его, Войчу? Если б он мог, он рассказал бы… Нет, вначале он сказал бы о другом. Ни разу они не говорили со Светлым о прошлом. Теперь бы — пришлось. Дядя убил его отца — и пусть их души рассудят Дий и Мать Сва! Но если Рацимир не лгал, Светлый должен был убить и его, Войчу. Он не сделал этого. Он держал племянника подальше от державных дел, на многие годы услал в далекий Ольмин, затем сделал простым десятником — но все же оставил в живых и воспитал как Кея. А значит, Войчемир ему обязан, а долги надлежит платить. Что он может сделать? Будь дядя жив, он сказал бы ему, что им с Ужиком удалось узнать тайну. Пусть не всю, пусть только краешек. Но уже и так ясно — это страшная тайна, недаром ее прятали так далеко, так надежно. Секрет, спрятанный где-то среди Харпийских гор, может быть полезен для державы — но может быть и опасен. Поэтому он, Войчемир сын Жихо-слава, ничего не расскажет ни о Двери, ни о Ключе. И не только из-за опасности — далекой, но грозной. Ключ — не железный и не медный. Ключ — человек, не ведающий о своей судьбе. Что станется с ним? Медный ключ могут сломать или выбросить. А что сделают с человеком? Поэтому он, Кей и наследник Кеев, ничего не скажет об этом. Ни сейчас, ни потом. Жаль, нельзя переговорить с Ужиком! Может, и хорошо, что с дядей так и не пришлось встретиться. Хорошо, что Раци-мир так ничего и не узнал. Лишь бы не проговорился Ужик — и не ошибся Патар…

Войча поднял голову, сообразив, что наступила ночь. В яме стало совсем темно — очень темно, как-то даже слишком. Невольно вспомнился Навий Лес. Хитрец Ужик уверял, что нежити не следует бояться — тогда она не тронет. В порубе нежить не встретишь, но все равно — в темноте было страшновато. Внезапно Войча понял, что спокойно рассуждает о нежити по той простой причине, что боль отступила. Она не исчезла, но все-таки стала меньше, свернувшись, словно улитка в раковине. Подействовало! Войча невольно возгордился и тут снова подумал о темноте. Почему так темно? Конечно, ночью и должно быть темно, но на этот раз в порубе действительно не видно ни зги…

Вопрос оказался непростым, зато можно вновь забыть о ноющей челюсти, пытаясь решить неожиданную задачу. Войчемир вспомнил прошлую ночь. Тогда было светлее — не намного, но все-таки можно разглядеть собственную руку. Откуда шел свет? Тут сомнений не было — сверху, где находилась стража. Очевидно, служивые имели светильник — масляный или попроще, куда заливают жир. Итак, в прошлую ночь, как и во все предыдущие, стражники сидели у люка, а где-то поблизости стоял светильник. Так и положено — ночная стража. Значит, сегодня…

Сердце екнуло, и Войча, не выдержав, вскочил, вглядываясь в темень, за которой скрывался люк. Конечно, это еще ничего не значит. Светильник могли разбить, масло выгорело, а нового в кладовой не оказалось…

Войчемир заставил себя рассуждать спокойно, словно речь шла не о нем, а просто о странном случае, который можно обдумать на досуге — от скуки, не более. Итак, он, Войча, — начальник стражи. С ним еще двое, а то и трое, все они знают, что стерегут опасного преступника — очень опасного, который не должен бежать ни в коем случае, даже если на Детинец налетят Змеи. Поруб — обыкновенная яма, вырытая в обширном дворцовом подвале. Там темно, окон нет, значит страже ничего не видать. Светильника почему-то нет. Допустим, разбил недотепа-первогодок. Сидеть в темноте? А если неизвестные сообщники только того и ждут? А ежели злодей в яме вздумает подкоп рыть? Свет нужен обязательно! Хотя бы для того, чтобы разглядеть, кто придет в полночь — смена или заговорщики с секирами наготове. И кроме того, страшно! Поди посиди час-другой в полной темноте!

Итак, свет должен быть. Если нет масла, зажгут с полдюжины лучин. Хотя, что значит — нет масла? Это в Кеевых-то палатах? Вздор, чушь, ерунда!

Ответ оказался прост, и от этой простоты у Войчи захватило дух. Света нет потому, что его не стерегут! Пьяна ли стража, опоздала смена, случилось что-то еще — но сейчас, в этот миг, Кеевы кметы забыли о нем!

Войча постарался успокоиться. Случиться могло всякое. Может, пожар? Но он не слышал криков и не чуял запаха гари. В Детинец ворвались кметы братана Сварга? Но стража не должна бросать пост. Скорее, в этом случае люк откроется, и в него кинут пару копий — для верности. Не пожар, не война — так что же?

Оставалось одно — ждать. Если наверху будет тихо и через час, и через два, можно подумать о чем-то еще. Например о том, что бревна сруба изрядно расшатаны, и при некотором везении одно из них можно выломать. Выломать, приставить к стене…

Щека по-прежнему ныла, но Войча даже не чувствовал боли. Время шло медленно, страшно медленно, но все же шло. Скоро полночь, а там — смена стражи. Если стражу не сменят…

Войчемир сидел, прижавшись к холодной стене, время от времени покусывая большой палец. Еще в детстве строгий дядька, тот, что воспитывал его до Хальга, изрядно лупил своего питомца по рукам за дурную привычку. Войча каждый раз соглашался, что негоже потомку Кея Ка-вада грызть пальцы, но привычка оказалась сильнее. Минуты текли одна за другой, наверху было тихо, и Войча принялся гадать, наступила ли полночь. Он неплохо умел чувствовать время, к тому же долгие недели в порубе приучили к строгому ритму жизни узника. Но Войчемир не спешил — ошибиться нельзя. Если он попадется, стража может и вправду ткнуть сгоряча копьем, а то и надеть на шею деревянную кангу. С дубовой колодой на шее будет совсем невесело. Значит, ждать, ждать, ждать…

Слух ставший внезапно необычайно острым, улавливал потрескивание старого дерева, скрип и даже далекое завывание ветра. Очевидно, дверь в подвал отворена, и Войча тут же отметил эту странность. Дверь обычно запирали, каждый вечер он слышал скрежет засовов. Смена, приходившая в полночь, стучала, к двери подходил старший кмет, спрашивал тайное слово и лишь после этого отворял. Значит, и тут непорядок. И это тоже хорошо…

Наконец все сроки прошли, и Войчемир понял — смены не будет, стража наверху молчит, значит — пора. В порубе стояла кромешная темень, но найти нужное бревно оказалось легко. За эти недели проклятая яма была изучена досконально — пядь за пядью. Войчемир помянул заступницу Сва и просунул пальцы в щель. В полной тишине треск прозвучал оглушительно, и Войча невольно замер. Но наверху молчали. Оставалось помянуть Дия вместе с каранью и рвануть что есть сил. Есть! Старое дерево, трухлявое и изрядно подгнившее у основы, не выдержало.

Пальцы быстро ощупали бревно. Короткое, слишком короткое! Но если прислонить его к стенке и забраться наверх, пальцы все-таки достанут до люка…

И тут послышались шаги. Они были далеко, у входа в подвал, но Войчемиру показалось, что над самым ухом прогремел гром. Спохватились! Все-таки спохватились! Эх-ма, не повезло!

Бревно тут же очутилось не прежнем месте. Войчемир поспешно присел у стенки и замер. Пусть смотрят! Нет, надо еще опустить голову — он спит, он устал, голоден, у него не осталось сил…

Шаги были уже близко, но Войча вдруг сообразил, что они звучат совсем иначе, чем обычно. Кметы громко топали сапогами. Теперь же шаги были легкими, быстрыми, да и шло не четверо, как обычно, а всего двое. К тому же эти двое не шли, а бежали. И надежда, уже угасшая, вновь заставила екнуть сердце. Все идет не так! Что-то должно случиться! Нет, уже случилось!

Сквозь темень мелькнул неровный колеблющийся свет. Те, что пришли, зажгли светильник и теперь стояли у самого края. И вот послышался скрежет — край люка начал медленно отодвигаться…

— Дядя Войча! Дядя Войча! Ты жив? Сердце вновь дрогнуло — голос был знаком. Более того, если Войчемир и мог надеяться на кого-то, то именно этот человек стоял сейчас у люка, чуть склонившись вниз.

— Дядя Войча! Дядя Войча!

— Я здесь, Мислобор! — Войчемир попытался ответить как можно веселее, и это удалось без труда. Племяш Мислобор! Все-таки вспомнил! Ну, молодец парень!

— Здесь… Лестницы нет, у нас только веревка… Войча понял. Сыну Рацимира всего двенадцать, ему не вытащить здоровенного верзилу, хотя и порядком исхудавшего на воде и лепешках. «У нас!» Интересно, кто с ним?

— Привяжи! Там балка! Завяжи двойным узлом…

Наверху прозвучало растерянное: «Где?», а затем радостное: «Ага! Вижу!». И тут над ямой склонился кто-то другой — в темном капюшоне, закрывавшем лицо:

— Войча! Как ты там?

Кледа! Сестричка Кледа! Войчемиру стало совсем весело. Наконец-то все становилось на свои места!

— Нормально, сестричка! Зубы только замучили, — охотно откликнулся Войча, заранее жалея, что Кледа и племяш увидят его похожим на лесного чугастра. — Чего там?

«Там» звучало неопределенно, но умница Кледа поняла:

— Брат уехал к хэйкану. Вчера. Все спят…

— Понял…

Конечно, понял Войча далеко не все. Равдтаюр уехал — это ясно. Но почему все спят? Упились, что ли?

Переспрашивать он не стал. Веревка — толстая, скрученная из прочной пеньки, скользнула на самое дно, и Войчемир тут же обхватил ее ладонями. И-и раз! Ноги уперлись в мокрые доски, веревка натянулась, но выдержала, и Войча взлетел наверх, словно подгоняемый самим Косматым. Ноги нащупали доску, ограждавшую край ямы, и тут же четыре руки потащили Войчемира подальше от черной дыры поруба.

— Войча! Дядя Войча! Живой!

На Мислоборе была легкая рубашка, зато голову украшал огрский шлем, скрывавший черные, как у отца, кудри. Пояс оттягивал короткий скрамасакс. Выглядел парнишка весьма воинственно, и Войча, не утерпев, поднял племяша за плечи:

— Ух! Тяжелым стал!

С непривычки держать такую ношу было и вправду нелегко, но Войча все-таки раскачал племянника, подбросил, поймал и осторожно поставил на землю.

— Войчемир!

Кледа стояла рядом — маленькая, едва достающая Войче до плеча. Девочка родилась горбатой, и с годами ее невысокая фигурка все более сгибалась, словно на узких плечах лежал страшный, неподъемный груз. Кледа часто болела, и братья знали, что младшей сестричке едва ли придется дожить до двадцати. Ее любили все — даже Сварг, даже Рацимир.

— Ты… Не надо меня целовать! Я… Я грязный… Очень грязный!

Войче вновь стало стыдно. Чугастру хоть не мешали умываться! Матушка Сва, ну и чудищем он стал!

— Я… Я одежду принесла! — Кледа улыбнулась и подтащила тяжелый мешок. — Рацимирова! Тебе впору!

— Вода! Вода здесь есть?

Войча схватил светильник, поднял его повыше и, заметив неподалеку огромную деревянную бочку, поспешил туда. Грязная, застывшая влажной корой рубашка полетела в сторону, Войча с фырканьем погрузился в воду по пояс, застонал от наслаждения, и тут же замер. Стража! Он тут водичкой балуется…

Войчемир помотал головой, стряхивая капли, обернулся — и невольно присвистнул. Стража никуда не делась, все трое кметов были здесь — мирно спящие на соломе. Оружие лежало рядом, тут же была расстелена холстина, на которой красовался недоеденный пирог…

— Дядя Войча! Возьми полотенце! Оказывается, они позаботились даже о полотенце. Полотенце Войча взял, но сперва закинул подальше копья и положил рядом с бадьей пояс с коротким скрамасаксом, снятый со старшего кмета. Вот теперь — умываться!

Наконец можно было вытереться и натянуть чистую одежду. Войча закутался в теплый плащ, застегнул золотую фибулу и прищелкнул языком. Хорошо! И ведь чья одежа? Братана Рацимира! Так-то, брат! Эх, теперь бы побриться!

— Тут еда…— Кледа протянула узел, и Войча почувствовал, как у него сводит живот. Но тут же опомнился — не время.

— Конь на дворе, — понял его Мислобор, — я открыл ворота…

— Пошли!

Все остальное можно было узнать по дороге. Уже у лестницы, ведущей наверх, к свободе, Войчемир не удержался и оглянулся назад. Стража спокойно спала рядом с черным отверстием пору-ба. Мелькнула и пропала мысль скинуть этих сонь вниз, на холодное песчаное дно. Ладно, им и так достанется!

Они шли — почти бежали — по темным дворцовым коридорам. Войчемир, все еще не веря, что жив и на свободе, старался внимательно слушать Кледу. Итак, вчера Рацимир уехал к хэйкану…

— Он боится, что Сварг договорится с Шету. Ведь Челеди…

Да, конечно, жена Сварга — родная сестра повелителя огров!

— Сварг со своими кметами стоит на старой границе. Рацимир послал войско, но боев еще не было. Может, договорятся…

— Ясно! — вздохнул Войчемир. — А остальные?

— Улад жив! — быстро проговорила сестра. — Он был ранен, но сейчас выздоровел. Он в Валине. А Валадар…

Что с ним? — радость, что малыш Улад жив, вновь сменилась тревогой. — Он ведь бежал!

Убили его… Говорят, бродники. Многие не верят, ведь бродники любили Валадара…

— Многие считают, что это отец, — в голосе Мислобора звучала боль. — Я его спрашивал… Он сказал, что дядя Валадар хотел собрать войско… Дядя Войча, почему они так делают?

Сказать было нечего, хотя ответ ясен. Железный Венец! Венец Кеев, будь он проклят! Из-за него убит отец, Кей Жихослав, теперь смерть пришла к братану Валадару… Кто следующий?

Страшные вести не заставили забыть об осторожности. Войчемир то и дело поглядывал по сторонам. Но вокруг все спали — кметы, челядь, даже сторожевые собаки у дверей. Диво! Ведь так не бывает! Это же Кеевы Палаты!

— Он так и говорил, — Кледа поняла, о чем думает брат, — мол, не бойтесь, вечером все заснут…

— Кто?! — Войчемир даже остановился. Выходит, сон-то не простой!

— Рахман какой-то. У него имя странное. Те ли Уж, то ли Ужик…

Войча чуть не захохотал, но вовремя сдержался, закрыв для верности рот ладонью. Ну, Ужик! Ну, заморыш! Не стал мелочиться — усыпил весь дворец, а то и весь Савмат. А что, с него станется!

— Он позавчера приходил, — добавил племянник. — Серьезный такой, плащ черный…

Войче вновь захотелось рассмеяться, но он коротко бросил «Ясно!», решив, что обсудить случившееся сможет позже — вместе с Ужиком. Впереди была дверь, за нею — задний двор, тот самый, откуда они с заморышем отправились в Акелон.

— Я коня у ворот привязал, — Мислобор кивнул в темноту. Войча хлопнул паренька по плечу и ускорил шаг. Все потом! Сейчас на коня — и подальше отсюда.

— А вы? Вы-то как?

Страшная мысль заставила замереть на месте. Рацимир скоро вернется. Мислобор — его сын, Кледа — сестра, но и Валадар, и сам Войча — не чужие!

— Думаешь, я боюсь? — грустно улыбнулась девушка. — Чего мне бояться, Войчемир? Да и не тронет он меня. Кеи не убивают сестер…

— А я ему сам скажу! — Мислобор резко мотнул головой, отчего шлем съехал на правое ухо. — Пусть меня в поруб посадит! Пусть один останется! Совсем один!

— Ты не скажешь! — Кледа обняла племянника и поправила шлем. — Мы с Мислобором этой ночью спали — как и все. И пусть Рацимир думает что хочет!

Войча задумался, решив, что сестричка права. Наибольший брат — не зверь и не безумец. Просто он делает то, что когда-то делали его отец, его дед, прадед и прапрадед…

— Ладно! — Войча вздохнул и, притянув к себе Кледу и племяша, крепко прижал обоих к груди. — Поеду! А вы это… спать идите!

— Далеко ли собрался, маленький глюпий Войча?

Руки похолодели. Войча сглотнул и медленно-медленно, все еще надеясь, что ошибся, обернулся.

Кто-то высокий, худой, широкоплечий стоял в воротах, небрежно опираясь на громадный двуручник.

— Хальг…

— Ай-яй-яй! Нехорошо есть! — голос Лодыжки звучал холодно и насмешливо. — Глюпие кметы решили поспать, а глюпий Войча — чуть-чуть убегать и немножко обманывать старого злого Хальга! Маленький Войча хочет, чтобы старого Хальга выгнали, как паршивого пса?

Сканд не двигался с места, но Войчемир знал — не убежать. Лодыжка… Ну конечно, он ведь служит Рацимиру!

— Бедный старый Хальг плохо спит. Бедный старый Хальг не боится сполотских колдунов. Не бойся и ты, маленький и очень глюпий Войча, Хальг не выпустит тебя! Старый Хальг теперь — палатин Светлого. Кей Рацимир платит мне много серебра, и я хочу получать его и дальше. Иди назад, в свою яму, глюпий Войча!

Надежды не было. Рацимир знал, кого назначить палатином — сберегателем дворца. Хальг служит Кеям — за серебро, за полновесное сполотское серебро.

— Хальг! — голос Мислобора прозвучал резко, совсем по-взрослому. — Я — сын Светлого. Пока отца нет, я — главный…

— О, нет-нет, Кей Мислобор! — сканд покачал головой и вновь усмехнулся. — Когда ты станешь Светлым, то сможешь приказывать старому злому Хальгу. Но сейчас не тебе отдавать приказы. Чего стоишь, глюпий Войча? Иди назад, в свою яму!

— Хальг, сжалься! — Кледа шагнула вперед. — Брат убьет Войчемира! Ведь ты знаешь!

— Прости, добрая Кейна! — Лодыжка поклонился и вновь мотнул головой. — Я ведь тоже люблю глюпого маленького Войчу! Но ты можешь быть доброй, а старый Хальг должен быть злым! Когда конунг велит умирать, воин обязан не думать, а идти на пир в Золотой Дворец.

— Тогда проводи меня, наставник!

Войчемир осторожно отстранил Кледу и достал меч. Жалкий скрамасакс против двуручника — просто смешно. Но чтобы умереть с оружием в руках, годился и скрамасакс.

— Я не вернусь в поруб, наставник! — Войча усмехнулся, как учил его когда-то Хальг, и медленно расстегнул фибулу, чтобы длинный плащ не мешал двигаться. — Убей меня — я здесь!

— И меня тоже! — Мислобор выхватил меч и стал рядом с дядей. — Убей меня, палатин! Я не умею драться — ты это знаешь! Но я Кей, сын Светлого, и отец заплатит за мою голову много серебра! Так много, что тебе даже не унести! Бей, Хальг! Сокол!

Войче стало страшно. Не за себя — тут все ясно. Но парнишка не должен пострадать! Это его, Войчемира, бой!

Плащ упал на землю. Войча встал в стойку, пытаясь вспомнить, чему учил наставник. Очень давно, много лет назад, он спросил у Хальга, что делать, когда у тебя скрамасакс, а у врага — двуручник. Хальг долго смеялся: «Что? Очень-очень быстро убегать! И даже еще быстрее!». Но сейчас убегать некуда…

Лодыжка стоял неподвижно, словно не видя Войчи, затем тяжело вздохнул:

— Два могучих Кея против одного старого Хальга! Маленький Войча хочет убить Хальга, который много-много лет вытирал его грязный нос! Вы убьете меня, и я не увижу свой гардар, не постою у могилы отца, не построю дом, чтобы мирно на склоне лет уйти в Золотой Дворец! И это мне за долгую-долгую службу вашей очень великой Ории!

Войча знал — вояка шутит. Менее всего сканд собирался умирать от старости на берегу родного фиорда. Смерть для таких, как Хальг, могла быть единственной — в бою, с мечом в руках. Но шутка звучала страшновато. Чтобы убить Войчу, Лодыжке нужно лишь один раз взмахнуть двуручником, в крайнем случае дважды — для верности.

— Ты не хочешь пожалеть меня, маленький Войча? — Хальг отступил на шаг и положил меч на землю. — Нет, нет, не убивай меня, грозный страшный Кей! Пощади старика! И ты, добрая Кейна, попроси для меня пощады!

В голосе сканда по-прежнему звенела насмешка, но Войча внезапно увидел — путь свободен! Хальг отошел в сторону, его страшный меч лежит на земле! Все еще не веря, Войчемир шагнул ближе, затем еще… Хальг глядел куда-то в темное, затянутое тяжелыми облаками небо, длинные мускулистые руки были сложены на груди. И Войча наконец понял.

— Спасибо, наставник! Сканд покачал головой:

— Старого злого Хальга выгонят прочь! И мне не на что будет купить кусок лепешки, когда я вернусь в свой гардар!

— Хальг, я…— начал Мислобор, тоже сообразивший что к чему, но Лодыжка махнул рукой:

— Молчи, Кей! В вашей Ории не хватит серебра, чтобы подкупить старого Хальга! Просто старый Хальг не смог задержать двух свирепых воинов с длинными мечами. Я долго-долго бился… — Войчемир, не выдержав, шагнул к наставнику и крепко обнял. Но сильный толчок тут же отбросил его назад:

— Беги, беги, маленький глюпий Войча! Спасай свою глюпую пустую голову, пока другие глюпые головы крепко спят! Уноси ноги! И не вздумай сунуть свой грязный нос на восход — все дороги перекрыты. Беги в лес, к рыжему Сваргу. Может, тебе немножечко повезет…

Мислобор был уже рядом, держа в поводу коня — черного как смоль, как эта холодная осенняя ночь. Подбежала Кледа, подала упавший плащ, сунула в руки мешок с едой, и Войчемир поспешил вскочить в седло. Он был уже готов ударить коня каблуком, но все-таки не удержался и поглядел назад. В темном проеме ворот стояли трое — те, кому он обязан жизнью… Войча вздохнул и, крикнув: «Эй! Пошел!», пустил вороного галопом — к почти неприметной во тьме кромке близкого леса.

Дорог было много, еще больше — тропинок, которые вели во все стороны света. Главная дорога, по которой они ехали с Ужиком, вела на полдень, к Змеям, и дальше — к морю. Можно свернуть на восход, к переправе через Денор. За Денором — огры. Был путь в обход Савмата, на полночь, к сиверам. И, наконец, одна из дорог вела к волотичам, на закат.

Войчемир, отъехав подальше и остановив вороного у знакомого перекрестка, возле которого косо торчал из земли старый деревянный идол, слез с седла и присел на лежавшее у обочины бревно. Следовало подумать. Занятие было не из легких. Альбиры, как твердо усвоил Войча, обязаны не рассуждать, а выполнять приказы. Но к этому случаю данное правило явно не относилось. Впрочем, нет. Приказ был — наставник не велел ехать на восход. Огры! Снова огры!

Войча чувствовал, что творится нечто странное. При чем здесь степняки? Он с детства помнил, что огры, точнее «злые огры» — это те, кто каждый год переходит Денор, нападает на села и города, сжигая, убивая, угоняя в полон. С ограми — «злыми ограми» — надлежало биться не на жизнь, а на смерть, совершая при этом подвиги. То, что со степняками заключен мир, лишь отдаляло угрозу. И даже женитьба братана Сварга на сестре хэйкана объяснима — ради все того же мира. Но что же происходит сейчас? Допустим, злые огры решили напасть, пользуясь смутой. Но почему Хальг думает, что он, Войча, будет искать спасения у хэйкана? И Рацимир так думает, недаром стражу на дорогах выставил! Отчего это ограм помогать Войче?

Но тут вспомнилось путешествие через огрскую степь. Огры вовсе не казались «злыми» — славные парни, лихие наездники, а уж из лука как стреляют! И к Войчемиру они отнеслись не просто хорошо, а даже очень. Тай-Тэнгри, великий шайман, перед которым робел даже невозмутимый Ужик, был приветлив, угощал кислым кобыльим молоком, расспрашивал о житье-бытье и… об отце. Точно! И посланец, привезший подарки от хэйкана, тоже вспоминал Жихослава! А ведь покойный Кей всю свою недолгую жизнь воевал со степняками! Значит, дело в отце! Недаром Рацимир тоже поминал Жихослава! Выходило так, что все беды Войчи связаны с тем, что он сын давно погибшего Кея. Из-за этого его хотят убить. Но и огры готовы помочь тоже из-за отца! Как же так?

Войча понял — самому не разобраться. Но и спросить некого — не Рацимира же! Но к ограм путь закрыт, Лодыжка зря бы не предупреждал…

Войчемир взглянул на покосившегося идола, чья личина кривилась в темноте мрачной усмешкой, и решил, что на восход путь заказан. На полдень, к бродникам? Но кто он им? Бедняга Валадар — и тот не спасся, а ведь его своим считали! Да и добираться далеко — это уж Войча помнил.

Оставался закат и оставалась полночь. На полночи жили сиверы, которыми когда-то правил отец. Туда бы и ехать, но сам Войча бывал у сиверов лишь в детстве. Признают ли? Да и что ему делать там? Прятаться? А если братан Рацимир кметов пошлет? Войско собрать? Да кто пойдет за ним, беглецом! Вот ежели б Войча имел право на Железный Венец, разговор пошел бы иной. Но это значит — воевать с братьями! Нет, ни за что!

Оставалось ехать на закат. Там были волотичи, которые, по слухам, бунтовали против братана Сварга. Сам Сварг недалеко — на старой границе, и не один, а с войском. Значит, туда?

Войча встал, потянулся и уже собрался сесть в седло, когда новая страшная догадка заставила похолодеть. А если братан Сварг поступит так же, как Рацимир? Вдруг Войча помешает и ему? Брат резал брата, и отчего рыжему быть милосерднее черноволосого? Они со Сваргом друзья, можно сказать — лучшие, но вдруг…

Страх сменился растерянностью, растерянность — ожесточением. Ну и пусть! Из всей семьи Войчемир больше всего верил Сваргу, и если тому понадобится его жизнь — значит, искать больше нечего. Он лишь попросит рыжего рассказать

— за что. Сварг не откажет — все-таки друзья!

Окрестности Савмата Войча знал неплохо, а потому решил не ехать на закат главной дорогой. Мало ли кто по ней ходит? И погоня помчится, конечно, по самому удобному пути. Войчемир выбрал тропку поуже и поплоше. Она вела как раз на закат, а то, что ехать придется чащобой, было даже лучше. Лишний день пути, даже два или три — ерунда. Есть конь, есть оружие, даже еда — чего еще нужно?

…Войчемир ехал до утра, а затем выбрал место поглуше, привязал вороного и устроился под огромным старым вязом, чтобы поспать несколько часов. Лазутчики и беглецы пробираются по ночам, днем же лучше отдыхать. Правило старое — и надежное. Одно плохо — ночью легче сбиться с пути, но Войча надеялся, что тропа все-таки приведет его к старой границе.

Войчемир проснулся после полудня, отдохнувший и голодный. Провизии в мешке оказалось не очень много, но зато там было копченое мясо, и Войча с наслаждением вонзил зубы в самый сочный кусок. Странно — зубы перестали болеть. Разве что слегка ныли, но это казалось сущей ерундой. Поев, Войча наконец-то почувствовал себя человеком, лишь неопрятная бородища слегка его смущала. Но с этим можно подождать, не бриться же плохо заточенным скрамасаксом!

В холодном осеннем лесу было тихо. Даже птицы исчезли — не иначе, как рассказывают старики, улетели в далекий Ирий. До темноты было далеко, но Войча решил рискнуть. Он выехал на тропу и не спеша направился на закат.

Вокруг все было желтым и красным — осенняя листва покрывала землю. Среди желтых крон странно смотрелись редкие темно-зеленые пятна старых елей. Несколько раз тропу пересекали зайцы, из чащобы выглянул могучий лось, и Войчемир понял, что заехал в самую глушь, где зверье все еще непуганое, не боящееся человека. Это порадовало. Правда, а такой чащобе можно встретить не только зайцев, но даже навы теперь не казались опасными. Страшновато, конечно, но не страшнее сырого поруба. Вот люди — этих действительно следовало опасаться.

Избушку, точнее небольшую полуземлянку, едва выглядывавшую из-под кучи старых листьев, покрывавших черные доски крыши, Войча заметил уже под вечер, когда начинало смеркаться. Домишко стоял посреди поляны, тропа проходила чуть в стороне, и Войчемир наверняка проехал бы мимо и не заметил, если бы не пожелтевший медвежий череп, торчавший на колу. Такие черепа обычно украшали жилища охотников, а вот лошадиных следовало опасаться — того и гляди нарвешься на кобника, а то и чаклуна. Войча придержал коня и огляделся. Возле дома пусто, не дымила небольшая печь-каменка, пристроенная слева от входа, да и выглядела поляна как-то весьма заброшенно. Сразу же вспомнилась другая поляна и скелет на пороге старой избушки. Впрочем, теперь следовало опасаться живых, а не мертвых. Мертвецы едва ли поспешат в ближайшее село с изветом о беглеце, проехавшем мимо их избы.

Подумав, Войча решил разобраться и с домом, и с его обитателями. Но, подъехав ближе, понял — разбираться не с кем. Дом был пуст. Полусорванная дверь косо висела на одной петле, а из темного входа несло сыростью и плесенью. Внутри стояла лавка, на земляном полу валялось несколько мисок — глиняных и берестяных, а в углу лежала ложка. Больше в доме ничего не оказалось, за исключением скелета — но не человеческого, а собачьего.

Итак, домишко был брошен, и брошен давно.

Можно спокойно ехать дальше, тем более, что ночевать в подобном месте не тянуло, но Войчемир решил отдохнуть пару часов и заодно дать попастись коню. Впереди — ночь, лишний привал не помешает…

В дом заходить он не стал, устроившись у печурки. Щепок хватало, и вскоре огонь весело лизал старые потрескавшиеся камни. Войчемир пожалел, что бывшие хозяева не оставили мешочка сухого липового цвета или хотя бы рябины — теплый напиток пришелся бы кстати. Оставалось просто подогреть воды, тем более ручей был совсем рядом, шагах в сорока.

Огонь пылал вовсю, рассеивая вечерние тени, в миске кипела вода, и брошенный дом внезапно показался даже уютным. Невольно подумалось, что своего дома у Войчи не было уже много лет, с того дня, как погиб отец. Терем в Ольмине, Кеевы Палаты — все это чужое, временное. Впрочем, остальным Кеям приходилось жить так же. Сегодня — Савмат, завтра — Коростень, послезавтра — Валин или Тустань. Это не считая, что половина жизни проходит в седле. Даже Светлому — и тому не легче. Кеевы Палаты — дворец, крепость, сердце державы, но уж никак не родной дом.

Впрочем, не ему, альбиру, тосковать об уютном доме. Хальг просто посмеялся бы над такими мыслями. «Мой дом на двух ногах есть», — сказал как-то суровый сканд, и Войча запомнил эти слова. Да, его дом тоже на двух ногах да на четырех копытах. Жаль только, под домом не земля и даже не песок, а трясина…

Шум Войча услыхал издалека. Два месяца в порубе не прошли даром — звуки воспринимались остро, сильно, и тут же сами собой рождались ответы. Где-то вдали хрустнула ветка, затем еще, зашелестела листва, а Войча уже знал, что кто-то идет лесом, один, и это наверняка мужчина, причем крепкий и рослый. На миг вернулся страх, но Войчемир вспомнил, что на поясе висит меч» рядом достаточно поленьев, которые вполне сойдут за дубину, и успокоился. Стало даже любопытно, кого несет на ночь глядя, да еще не по тропе, а через чащу? Не иначе охотник, решивший заночевать в пустой избушке. Вот только шел охотник странно — таким шумом можно распугать половину леса.

Прятаться Войчемир не стал. Меч лежал под рукой, рядом пристроился толстый обрубок полена, оставалось ждать. Шум был уже близко, слышны были даже шаги и тяжелое дыхание — не иначе охотник толст и страдает одышкой. И вот на противоположном краю поляны шевельнулись кусты. Войча без особого любопытства всмотрелся и сквозь вечерний сумрак различил высокую — повыше Хальга — фигуру. Тот, кто вышел на поляну, был широкоплеч, сутул, имел очень длинные руки и большую ушастую голову. И тут Войча понял, что зря обратил внимание на медвежий череп, зря решил остаться на поляне и уж совсем напрасно не кинулся наутек при первом же шорохе. Он не ошибся — перед ним был охотник, да только непростой. С этаким ушастым здоровяком он уже виделся, хотя и не здесь. У того была такая же густая шерсть, такие же глаза

— черные, блестящие, и, конечно, когти, огромные, поболе медвежьих. Только теперь рядом не было Ужика, который мог пискнуть мышью и отправить косматое чудище за орехами. Войча боялся людей, но бояться следовало и кое-кого еще. Например, чугастра — лесного страшилища, которое теперь не торопясь шло к ярко горевшей печурке…

Меч был уже в руке. В этот миг скрамасакс показался как никогда коротким

— ножик, а не меч. Но выбирать не приходилось. Войчемир прикинул, что поленом можно швырнуть прямо в лоб ночному гостю. Если у твари не хватит ума увернуться, можно будет сделать выпад — один, зато точный и смертельный, прямо в косматую грудь.

Чугастр был уже рядом, и Войче вспомнилось, как он испугался в тот далекий уже летний день. Странно, но теперь, хотя рядом не было Ужика, страх почти не ощущался. Тогда повезло, может, повезет и сейчас? Тем более, чугастр вел себя вполне мирно. Косматая громадина смирно стояла, чуть склонив ушастую голову, словно не решаясь поглядеть человеку в глаза.

— И чего? — не выдержал Войчемир. — Так и будем молчать?

Собственные слова тут же показались верхом глупости. Не ждал же он, чтобы чудище заговорило |д по-сполотски! Но тут случилось то, чего ожидать и вовсе не приходилось. Чугастр дернулся, отступил на шаг и внезапно поклонился — низко, чуть ли не в пояс.

— А-а-а.., — только и протянул Войча, но опомнился и важно кивнул в ответ. Неужели чудище признало его, урожденного Кея? Да нет же, Ужик просто смеялся над ним, говоря подобную чушь. Зверюге все одно, что Кей, что альбир, что последний бродяга. Но ведь кланяется! Выходит, что уважает?

— Чолом! — Войча нахмурился, словно перед ним был не чугастр, а обычный лесовик-охотник, осмелившийся побеспокоить Кея. — И чего это тебе, косматому, дома не сидится?

Чудище заворчало, лапа с огромными когтями несмело протянулась вперед, указывая на избушку.

— Ты там что, спать собрался? — поразился Войча. — Да ты и в дверь-то не войдешь!

Это было истинной правдой, но чугастр отреагировал странно. Лапы обхватили ушастую голову, послышался странный звук — чудище выло, стонало, чуть ли не плакало.

— Ты чего?

Стало ясно — никто Войчей ужинать не собирается. Гость оказался смирным, более того, явно не в духе. Может, болен? Войчемир поглядел внимательнее и невольно отметил, что его прежний, летний, знакомец выглядел как-то иначе. И ростом, вроде, похож, и статью, да только тот был явно сам себе хозяин, этот же словно виноват в чем-то.

Чудище еще немного повыло, затем когтистая лапа вновь указала на домик. Затем длинные черные пальцы сложились в кулак. Бум! Лапа что есть силы врезалась в широкую грудь.

— Не понял! — строго заметил Войча. — А ну-ка еще раз!

Трудно сказать, чего именно он ожидал, но чугастр повторил все в точности. Лапа протянулась вперед, затем — бум! — и вновь долгий тоскливый вой.

Войча вздохнул, отложил меч в сторону и понял, что придется разбираться. Зверюга явно все понимала и даже пыталась что-то сказать. Но что?

— Ты чего? Хозяина съел?

Вой — на этот раз обиженный и совсем жалкий. Бум! Бум! Бум! Огромный кулак бил в грудь с такой силой, что стало поневоле страшно за ребра под мохнатой шкурой. И тут до Войчи что-то начало доходить.

— Это… Этот дом… Никак, твой?

Чугастр взревел, сел на желтую пожухлую траву и снова завыл, раскачиваясь из стороны в сторону. Отблеск огня упал на страшную черную морду, и Войча заметил в круглых глазах чудища слезы.

— Ты это… Не надо! — Войча совсем растерялся. Ежели чугастр и вправду тут не гость, а хозяин, то отчего дом так мал? Почему все в таком запустении? И главное — чего плакать-то?

Между тем чудище медленно встало, вновь ткнуло длинной лапой по направлению к избушке, а затем принялось что-то лопотать, совсем как человек, только слов не разберешь. Лапа указывала то на небо, то на подступивший к поляне лес, то вновь на избушку. И Войчемира посетила странная и жутковатая мысль. Ведь он слыхал об этом! Давно, краем уха, но слыхал!

— Ты… Ты человеком был, да?

Тоскливый вой, быстрый кивок, затем еще один — сомнений больше не осталось. Войча вздохнул, страх исчез, на смену ему пришла жалость. Это надо же, чтоб так не повезло! Жил себе лесовик, на охоту ходил, топил печурку…

— Заколдовали?

Именно об этом Войча и слыхал. Кобники, что в лесах живут, говорят, мастера на такие выдумки. Поссорятся с соседом, и глядь, тот уже на четырех лапах бегает. Или в шерсти да с когтями бродит, людям на страх.

Чугастр покачал головой. Оставалось удивиться.

— Так как же? Не оборотень же ты! Вновь послышался вой. Чудище вскочило, замотало головой, затем махнуло огромной лапой и безнадежно вздохнуло. И Войчемир сообразил, что попал в точку.

— Оборотень, значит? Превратился… А назад не можешь, так?

Выходило, что именно так. Из стонов, мычания и мелькания лап Войча уловил, что хозяин избушки жил тут много лет, но внезапно — и совершенно неожиданно — случилась эта напасть. Оставалось поинтересоваться, ходил ли бедняга к знахарю, к кобнику, к чаклуну, наконец. Из горестных воплей и кивков стало ясно, что и к знахарю ходил, и к кому-то еще, очень серьезному, но толку не было. Уже просто из сочувствия Войча принялся спрашивать, давно ли подобная беда случилась. Выяснилось, и довольно быстро, что чугастром лесовик стал два года назад, и с тех пор бродит по лесу и горюет.

Войче стало не по себе, но одновременно он почувствовал немалый интерес. Выходит, чугастры — оборотни! Да еще не по своей воле!

Хотелось спросить и об этом, но не травить же душу бедолаге! Поэтому Войчемир решил действовать не прямо, а с подходом. Он поведал, что едет на закат и очень боится, что встретит в лесу чугастра, только настоящего. Нет ли тут и таких?

Вопрос дошел не сразу, но затем чудище поняло и согласно закивало. Получалось, что не все когтистые зверюги — оборотни, иные и от рождения такие. Более того, Войче показалось, что его странный собеседник хочет пояснить, будто некоторые из косматых легко превращаются в людей — и обратно. Ему же не повезло.

Выяснив для себя этот непростой вопрос, Войча уже подумывал, о чем разговаривать с бедолагой дальше, но чугастр встал, гостеприимным жестом указал на домишко, глубоко вздохнул и, поклонившись, медленно направился обратно в лес. Он шел, низко опустив ушастую голову, длинные руки со страшными когтями плетьми висели вдоль могучего торса, и весь вид у бедняги был словно у холопа, которого только что выпороли, причем явно не за дело. Войча хотел крикнуть вслед, чтобы тот не отчаивался, поискал иного чаклуна, поспособнее, а то и к рахманам обратился, но в последний момент прикусил язык. Легко давать советы! Это все равно, если бы стражники от душевной доброты посоветовали бы ему, Войче, покрепче помолиться Дию Громовику и Сва-Заступнице — авось вызволят!

Пора было ехать, темная осенняя ночь вступила в свои права, и Войча неохотно стал собираться. Странная встреча не выходила из головы. Почему-то вспомнилась пещера среди черных скал, и огромные кости на каменном полу. Может, и волаты были вроде чугастров? Уж больно кости на человеческие не походили. Вроде, и руки две, и ноги, и голова на месте, но все какое-то другое. И Войчемир в который раз пожалел, что рядом нет Ужика. Тот бы пояснил. Или у своего Патара спросил, тот уж точно знает…

Тропа вела прямо на закат, ночной лес был тих и спокоен. Никто, ни человек, ни зверь, не пытался задержать Войчемира. И конь попался подходящий, со спокойным норовом, совсем не похожий на беднягу Басаврюка. Вначале Войча постоянно оглядывался, останавливался, услыхав самый неприметный шорох, но постепенно осмелел, поверив в удачу. Места были и вправду глухие, глуше не бывает, а погоня ушла стороной. Братан Рацимир явно дал маху. Войча то и дело представлял себя на месте брата. Куда бы он послал погоню? Уж конечно не на закат! Чернобородый не верил никому и, похоже, даже представить не мог, что беглец будет пробираться к Сваргу. А если и послал десяток кметов, то, конечно, по главной дороге.

Куда именно ехать, Войчемир не знал, но это не очень беспокоило. Старая граница лежала за Супицей, неширокой речкой, отделявшей землю сполотов от волотичей. Значит, достаточно перебраться через Супицу и найти первое же село. А там будут знать, где войско наместника. Правда, имелись еще какие-то бунтовщики, но Войча был уверен, что братан Сварг давно разделался с ними.

Два дня прошли спокойно. Ночами Войча ехал, днем отдыхал, а тропа была пуста, даже чугастры не встречались. А на третий день, точнее на третью ночь, Войчемир увидел Супицу. Речка оказалась такой, как он себе представлял

— узкой, тихой, окруженной склонившимися к воде вербами. Ни моста, ни лодки поблизости не нашлось, да Войча и не стал искать переправу. Берег был твердым, дно — песчаным, и он перешел реку вброд, сняв для верности сапоги и ведя вороного на поводу. Вскоре он был уже на том берегу, где следовало остановиться, надеть сапоги и как следует подумать.

Прежде всего, тропа, приведшая его в речке, на другом берегу расходилась, причем не надвое, а натрое. Тропы были разные, две узкие, одна — пошире, больше напоминавшая небольшую дорогу. Случись такое на том берегу, Войчемир выбрал бы самую неприметную тропинку, но здесь, во владениях Сварга, решил ехать по дороге. Чем дорога шире, тем ближе обитаемые места. И ехать теперь следовало не ночью, а днем — быстрее людей встретишь. Посему Войчемир решил как следует отдохнуть прямо у реки, а с солнцем пуститься в путь.

Он не ошибся. Уже через пару часов дорога привела прямиком к небольшому селу. Войча обрадовался, но, как выяснилось, рановато. Село — семь полуземлянок и один дом получше — оказалось пустым, брошенным, причем совсем недавно. Оставалось развести руками и ехать дальше в надежде встретить кого-то из местных обитателей. Должны же они знать, где Сварг!

Где-то через час Войча ощутил странную вещь. Одиночество исчезло. Лес был по-прежнему пуст, пуста дорога, но с каждой минутой неприятное ощущение росло. За ним наблюдали — неприметно и очень осторожно. Ошибиться было трудно, Войча не раз испытывал такое в Ольминских лесах, и каждый раз все кончалось схваткой с вопящей, разъяренной есью. Но здесь-то еси нет! Оставалось вновь удивиться и ехать дальше, надеясь, что все скоро разъяснится.

Выяснилось все и вправду скоро — у ближайшего перекрестка. Еще издалека Войчемир приметил странное движение за ближайшими деревьями. Впрочем, не очень и странное — кто-то не слишком умело прятался. Разбойники? Войча погладил рукоять меча и усмехнулся. Станичников он не боялся, да и прятаться их могло не так и много, с полдюжины в крайнем случае. Но, может, это не станичники, а кметы братана Сварга? Это было бы очень к месту.

За десяток шагов до перекрестка Войча остановил коня и оглянулся, всем видом показывая: вижу, нечего прятаться! Ветки шевельнулись, и на дорогу вышел высокий парень в белой рубахе, поверх которой был накинут короткий плащ, какой носят кметы. Увидев на голове незнакомца сверкающий сполотский шлем, Войча тут же успокоился. Свои! Не иначе застава, значит, войско братана Сварга рядом.

Парень окинул Войчемира внимательным взглядом, повернулся к густой стене леса и свистнул. И тут же на дорогу начали выбегать люди. Не полдюжины, даже не дюжина — больше. На некоторых светлой сталью сверкали знакомые сполотские доспехи, но большинство были в таких же белых рубахах и плащах. Оружия у вояк оказалось много, но какого-то странного. Мечей не было, вместо них парни держали копья и какие-то дивные топорики, чем-то похожие на бродницкие. Войча удивился, но решил, что это ополченцы, которых братан отправил сторожить окрестные дороги.

Войчу окружили со всех сторон. Короткие копья угрожающе щетинились, лица казались суровыми и даже злыми. Парень в шлеме выступил вперед:

— Сполот?

Выговор был непривычный, и Войча понял — волотичи. Странен показался и вопрос, но удивляться было поздно. Войчемир приосанился и расправил плечи:

— Чолом! Я есть Кеев кмет. Альбир, значит. Парни в белых рубахах переглянулись, на лицах появились кривые недобрые усмешки:

— Чо-олом! — протянул парень. — Альбир, говоришь? Так ты Кеям служишь?

— Не понял, что ли? — подивился Войча. — Мне к вашему наместнику, Кею Сваргу, надобно. Так что говори, где он и как к нему добраться! Да поживее!

Тон был выбран самый подходящий. Голосом Войчемира боги не обидели, и после таких слов любой недоумок склонялся в поклоне. Но парень лишь хмыкнул, весьма злорадно, затем широко улыбнулся:

— Так что приехали, сполот! Слезай с коня! В первый миг Войчемир даже растерялся от такой дерзости, но затем быстро пришел в себя и улыбнулся в ответ:

— Да никак разбойнички? А ну-ка идите сюда, мои хорошие!

Он уже был готов сбить конем наглеца, а затем заняться остальными, но тут случилось неожиданное. Лицо парня странно дернулось — он был явно обижен, даже немного растерян:

— Мы… Мы не разбойники! Я — сотник Велги! Мы — вейско Края!

— Чего?! — Войча изумленно моргнул. «Вейско»? Мелькнула и пропала мысль, что он заехал в неведомую страну, где какая-то Велга правит загадочным Краем.

— То есть как, «чего?» — парень тоже был поражен. — С какой Луны ты свалился, сполот?

Войча вздохнул и не торопясь слез с коня. Вспомнилась встреча с беднягой-чугастром. Ну и странные дела творятся на белом свете!

— Давай сначала, — решил он. — Я есть кто? Я есть Кеев альбир, Светлого кмет и его войска десятник. Это ясно?

Про свое имя Войча из понятного благоразумия умолчал. Вдруг братан Рацимир за его голову награду назначил? Вот со Сваргом встретится, тогда уж…

— Понятно, — согласился парень. — А мы — вейско Края, а правит Краем Государыня Велга. Это тоже понятно?

— Не-а, — честно ответствовал Войчемир. — Вейско — это войско, да? А Край — волотичи?

Послышался дружный смех. Парни в белых рубахах стали переглядываться.

— Мы и есть, — согласился сотник.

— Ну, тогда веди меня к наместнику! — Войча облегченно вздохнул.

— Не-а, — парень очень точно повторил сполотский выговор и даже интонацию Войчемира. — Бросай меч, альбир! Я же тебе сказал, приехали!

Оставалось задуматься, причем крепко. Наконец мелькнула догадка.

— Так вы чего, бунтовщики?

— Понял! Глядите — понял!

Хохот стоял долго — волотичам было весело. Но веселились они напрасно. Удивление прошло быстро. Войча был кметом, а Кеев кмет должен быть готов и не к таким наворотам. Потом можно подумать, почему и как бунтовщики подобрались к самой границе, куда подевалось войско Сварга и отчего волотичами правит какая-то Велга. Пока белые рубахи смеялись, Войчемир успел приметить в руках одного из парней нечто весьма полезное. Остальное произошло само собой. Войча опустил голову, как будто сраженный этакой неожиданностью, полез к застежке пояса, словно собираясь бросить меч вместе с ножнами прямо под ноги нахальным бунтовщикам. Хохот стал еще сильнее, и в тот же миг Войча бросился вправо, туда, где стоял примеченный им парень. Меча вынимать не стал — хватило и прямого в челюсть. Волотич пошатнулся, рука дрогнула… Войча добавил — левой поддых, и выхватил у парня буковую жердь, на конце которой болталась цепь с железным шаром, украшенным здоровенными шипами.

Подобные полезные вещи Войча видывал. Эта, например, называлась очень красиво — «звездочка».

— Гей! — сотник сообразил первым, но опоздал. Войча засмеялся и для пробы махнул жердью, заставив «звездочку» описать широкий круг. Вышло хорошо — волотичи подались назад, один рухнул ничком на землю, а еще двое присели, уронив оружие. Кого-то задело — послышался дикий крик. Войчемир, убедившись, что дело пошло, бросился прямо в гущу растерявшихся врагов, со свистом вращая «звездочкой» над головой. Кому-то попало по плечу, кто-то упал, держась за ушибленный бок, остальные бросились во все стороны, спасаясь от верной гибели. Краем глаза Войча заметил, как в руках одного из парней появился лук. Это было уже опасно, но враг слишком долго вынимал из колчана стрелу. «Звездочка» пронеслась над самой макушкой, лук выпал из рук, и Войча легко поддал ногой бесполезное оружие. Ухо уловило знакомый свист. Копье! Войча присел, резко отпрыгнул — и смерть пронеслась мимо. Снова свист — на этот раз копье метнули точнее, но острие лишь пропороло плащ. А Войча вновь бросился туда, где мелькали белые рубахи, радуясь, что заставлял себя каждое утро упражняться в боевой потехе. Раз! Раз! Там, где только что стояли враги, образовывалась не улочка, и не переулочек, а целая площадь. Внезапно перед глазами сверкнула полированная сталь. Войча взмахнул «звездочкой», услыхал жалобный стон и лишь потом сообразил, что попал по шлему, а шлем был на голове разговорчивого сотника. Распугав еще полдюжины белых рубах, Войчемир мельком заметил, что потерявшего сознание сотника волокут в кусты, а остальные пятятся к опушке, размахивая бесполезными топориками, при виде которых Войче стало просто смешно. Кур они рубить собрались, что ли?

Когда Войчемир наконец-то решил перевести дух, перекресток оказался пуст. На земле лежало брошенное оружие, один из врагов, которому досталось крепче, чем остальным, уползал в лес, а у дороги жевал сухую осеннюю траву вороной конь, не обращая на эту суету ни малейшего внимания.

— Эй! — воззвал Войча, соскучившийся за долгие недели по настоящей драке. — Вы как, все? Спеклись, оглоеды?

В ответ из кустов метнули копье, но неудачно — острие воткнулось в землю в трех шагах от Войчиных сапог.

— Я те покидаюсь! — Войчемир погрозил невидимому врагу «звездочкой» и решил, что пора требовать сдачи на милость:

— Ну вы, супостаты! — гаркнул он, рассчитывая, что горе-вояки его хорошо слышат. — Сдаетесь, или как? Ишь, бунтовать вздумали! Супротив власти пошли! А ну, говорите, где сейчас ваш наместник?

— Его лагерь в трех днях пути отсюда, альбир. Тебе надо было ехать ближе к полдню.

Войча резко обернулся — и обомлел. Перед ним стояла девушка — невысокая, сероглазая, в простом белом платье. В волосах светился серебряный обруч, и сами волосы отливали серебром. Войчемир с изумлением понял, что девушка — седая. Щеку рассекал глубокий рубец, но это не портило лица — девушка оставалась красивой, даже очень красивой. Ее лицо показалось странно знакомым, но думать об этом было не ко времени, ибо на поясе сероглазой Войчемир заметил меч в дорогих ножнах. Меч был настоящий — франкский.

— Чолом, сестренка! — бодро ответствовал он. — А по какой дороге ехать? Девушка покачала головой:

— Тебе же сказали, альбир, — ты уже приехал. Пока ты шумел, мои люди окружили перекресток. Нас три сотни…

Говорила она на знакомом сполотском наречии, лишь некоторые слова звучали непривычно.

— А я думал, вы сдаетесь! — протянул Войча, почему-то совсем не испугавшись.

На ее лице мелькнула улыбка. Девушка негромко свистнула, и тут же, словно из-под земли, появились четыре огромных серых пса. Войчемир попятился, но собаки уже окружили его со всех сторон.

— Ты хорошо сражаешься, Кеев десятник, — заметила незнакомка. — Мы могли бы расстрелять тебя из луков, но мы уважаем храбрых врагов.

— Так чего, сестренка, мне сдаваться, что ли? — поразился Войчемир. Лучников он не боялся, но вот собаки…

— Эти псы разорвут в клочья даже медведя, — поняла девушка. — Ты убьешь одного, может быть — двух. Но потом от тебя останутся лишь обглоданные кости.

Войчемир покосился на застывших серых тварей, услыхал негромкое злое рычание и понял — так и будет.

— Значит, сдаваться? — вздохнул он. — Тебе сдаваться?

Попадать в плен, да еще после поруба, совсем не тянуло. К тому же альбир может отдать меч равному, но сдаться девушке, пусть и пригожей — это уж слишком.

— Я — Велга, правительница волотичей, — девушка вновь улыбнулась. — Ты сдашься Государыне Края.

— Так вот ты кто…

Войчемир невольно почесал затылок, что всегда было признаком немалых умственных усилий. Выхода не было, да и сдача не разбойникам, а главе государства вполне допустима. Но ведь Кеи не признавали никакого Края! Это бунтовщики, мятежники! Чтобы прирожденный Кей отдал меч каким-то забродам!

— Свисти своим псам, сестренка! — вздохнул он. — Я Хальгу Лодыжке не сдался! А он весь ваш Край в пять минут узлом завяжет и в мешок сунет!

— А кто такой Хальг?

И тут случилась странная вещь. Вместо того, чтобы выяснять малоприятный вопрос о сдаче в плен, Войчемир принялся рассказывать девушке о Хальге, о далеком Ольмине, о том, сколь ловко сканд орудует двуручником и как нелепо выходить в бой против настоящего Кеева воина с дурацкими топориками. Девушка слушала, понимающе кивала, и Войчемир не заметил, как они прошли перекресток и оказались на одной из дорог. Откуда-то вынырнули белые рубахи, но близко не подходили — видать, боязно стало. И Войчемир даже не подумал, что сероглазую девушку можно легко обезоружить, прижать к горлу жало скрамасакса и потребовать вольного прохода в лагерь Сварга. Бунтовщики были словно сами по себе, а они с Велгой — совсем отдельно. А о том, что седая девушка по какому-то дикому недоразумению — глава всех мятежников, Войчемир как-то быстро забыл. Вспомнил он, когда они уже успели пройти по лесу с полверсты, и впереди показалась огромная поляна, на которой стояли белые шатры.

— Здесь наш лагерь, — кивнула Велга. — Меч можешь оставить у себя, альбир. По лагерю ходи свободно, но не приближайся к опушке.

Она оглянулась на серых собак, безмолвно следовавших за хозяйкой, и Войчемир наконец-то сообразил, что о сдаче думать поздно — он уже давно в плену, и эта сероглазая успела отвести его прямо в логовище проклятых бунтовщиков.

— Значит, ты Велга? — вздохнул он, пытаясь понять, как это все случилось.

— Велга, — кивнула девушка. — А тебя как зовут, альбир?

Войча был уже готов признаться, и кто он, и почему оказался в этой глуши, но успел вовремя прикусить язык. Хватит и того, что мятежники схватили Кеева кмета! Стоит им узнать, что он — Кей…

— 3-зайча! — ляпнул он первое, что пришло на ум, и тут же пожалел, недобрым словом помянув злоязыкого Ужика. Ну почему бы не назваться Святославом, Владимиром, Ярославом, наконец! Впрочем, девушка восприняла странное имя совершенно спокойно:

— Ну, будем знакомы, братец Зайча! Ты пока отдохни, а потом мы еще поговорим. Хорошо?

— Хорошо! — покорно кивнул Войчемир, хотя ничего хорошего в этом не было. Он совсем не устал и совершенно не хотел задерживаться в таком подозрительном месте. Но к Велге тут же подошли парни в белых рубахах, увешанные оружием, и та принялась им что-то объяснять, совер шенно забыв о Войче. Он оглянулся, решив как следует изучить обстановку, но к нему подоспели двое русых крепышей в полном вооружении, отобрали «звездочку» и отвели в пустой шатер. Серые собаки оказались тут же, заняв пост у входа. Стало ясно — следует сидеть и не высовываться. Войчемир вытащил бесполезный скрамасакс, покачал головой и уложил меч обратно в ножны. Плен есть , плен, даже если ему оставили оружие. Правда, с оружием было не так обидно, вроде и не пленник. а гость. Да и в шатре среди леса все-таки приятнее. чем в сыром порубе…

С Велгой он встретился вечером. За это врем, ему дважды приносили поесть и даже поинтересо вались, не требуется ли Войче что-нибудь еще. Кое-что действительно требовалось. Зубы вновь заныли, и самое время было обратиться к знахарю. Но Войчемир поостерегся: кто их ведает, знахарей здешних! Он осведомился о своем вороном, и его заверили, что с конем все в полном порядке. Это оказалось единственной приятной новостью. Шатер не сторожили, но серые псы находились неподалеку, лениво поглядывая на своего подопечного, как только он выглядывал наружу. Правда, выглядывать не мешали, и Войчемир достаточно быстро разобрался в происходящем. Очевидно, сестренка Велга обсчиталась — волотичей было не более сотни, если судить по шатрам. Хотя, конечно, считать правительница умела, а лишние две сотни понадобились, дабы охладить Войчин пыл. Но и сотня воинов — немало. Правда, оружие явно оставляло желать лучшего. Лишь четверть имела мечи-скрамасаксы и кольчуги. У остальных были копья, дубины и странные топорики. Войчемир наконец вспомнил, что такое оружие называется клевец, его можно метать, но в целом толку от него мало. Кое-кто имел нечто посерьезнее — секиры иди «звездочки», но таких оказалось совсем немного. Да и порядка было мало. Часовые имелись, но стояли явно не там и глядели совсем не туда, куда следовало. Некоторые не стояли, а сидели, причем большинство вели беседы друг с другом и с проходящими воинами. Войчемир невольно скривился. Войско! Сильно сказано, сестренка! «Вейско» — не войско! К тому же все были пешие, причем половина носила лапти, а кое-кто не имел и лаптей. Войча вспомнил, как сам-один разогнал, считай, полтора десятка, и решил, что этакая орава хороша лишь, чтобы по лесам шнырять, и то до первых дождей, пока лапти с ног не попадают. Одно слово — бунтовщики! И Войчемир решил, что ежели бы не собаки, он ввек бы не сдался этим неумехам. Подумаешь, сотня! Чем трава гуще, тем косить легче! Если бы не собаки… и не Велга. И как эта девушка его, Кеева альбира, в плен взяла?

Как только стемнело, за Бойчей зашли все те же русые крепыши. Поглядев на пленника мрачно, исподлобья, они без лишних слов отвели его в центр лагеря. Там горел большой костер, возле которого сидела дюжина парней в белых рубахах под серыми плащами. Велга пристроилась в самой середине. Возле нее Войча приметил давешнего сотника, но уже не в шлеме, а в окровавленной повязке. При виде этого сонмища Войчемир решил, что самое время поставить все на свои места.

— Чолом, бунтари! — хмыкнул он, усаживаясь безо всякого приглашения поближе к огню. — Совет держите? Как бы вам, мятежникам, по кустам получше прятаться? А то не ровен час, проедет по дороге альбир, да не один, а с товарищем. Тут все ваше «вейско» жаба клешней и задавит!

Насчет «жабы» и «клешни» вышла явная неувязка, но в остальном прозвучало весьма убедительно. Кое-кто не выдержал, вскочил, остальные нахмурились, но некоторые отвели взгляды. Не иначе — попало в точку.

— Ишь, бунтовать вздумали! — Войча осмелел и даже вошел в раж. — Да как такое можно? Власть Кеева богами установлена! Боги Орию Кею Каваду даровали за то, что он землю от Змеев спас! Где ж это видано — бунтовать!

Войча решил, что с богами и Кеем Кавадом все ясно, и перешел к делам дня нынешнего:

— И не стыдно вам? Кей Сварг о вас, как о детях, пекся! Дороги вам строил, разбойников по лесам изводил…

— Замолчи, сполот! — не выдержал кто-то. — Такие, как ты, грабили нас, насиловали наших невест, а Рыжий Волк только посмеивался!

Войчемир даже рот открыл от изумления, услыхав такую дичь. Он даже принялся вспоминать, не ограбил ли он кого и не изнасиловал ли по ошибке чью-нибудь невесту, но тут же опомнился. Ну, горазды языком молоть!

— Ежели кмет кого обидит, — снисходительно ответствовал он, — то его начальству жаловаться должно! По законам воинским такого кмета накажут, ясно? А Кей Сварг в войске порядок всегда блюдет!

— Да он с Луны свалился! — послышался возмущенный голос, и Войчемир отметил, что его уже второй раз зачем-то направляют на Луну. Между тем Велга сидела молча, словно перепалка ее совершенно не интересовала.

— С Луны я не сваливался, — вздохнул Войча. — Потому как Луна на небе, а там лишь Кей Кавад на орле летал! Но порядки воинские мне ведомы, не то что вам. Я в войске Кеевом сызмальства служу. В войске — не в «вейске»…

Поднялся шум, и Войчемир понял, что вновь попал в точку. Почему-то он не боялся. На миру и смерть красна. После поруба мятежники с их дурацкими топориками уже не страшили.

— И где же ты служил, Зайча? — поинтересовался сотник с перевязанной головой. — Может, в Ирии? В Ирии, наверное, даже Кеевы кметы зря никого не обидят!

От собственного «имени» Войчу передернуло, про Ирии было вообще непонятно, но вопрос пришелся к месту.

— Служил я, чтоб вы знали, на полночи, в Ольмине. Вот там порядок был! Чтобы кметы кого обидели! Да я бы сам такого надвое разорвал!

— И что же вы там делали? — поинтересовался кто-то. — Цветочки нюхали?

— Цветочки?! — Войчемир задохнулся от возмущения. — Да мы есь каждый день рубали! По полгода из лесов не выходили! Пока их берлогу найдешь, пока окружишь, пока огня подпустишь…

— Ясно…— уронил кто-то, И у костра наступило тяжелое молчание. Войча так и не понял, убедил ли он этих недоумков.

— Вы слышали, — негромко заговорила Велга, и в голосе ее Войча уловил что-то, похожее на боль, — Вы поняли.

— Да, Государыня…— волотичи так же тихо отозвались

— Для Кеев мы — не люди. Нас нужно окружать, подпускать огня — и рубить.

— Да ты чего, сестренка! — Войчемир вскочил, и тут же получил увесистый тумак под ребра:

— Называй Велгу — Государыня!

— Не надо, — девушка грустно улыбнулась и покачала головой. — Зачем? Не в этом дело. Вы спрашивали меня, будет ли окончательный мир со сполотами, и я дала вам ответ. Все они мыслят так — и Рыжий Волк, и простой кмет. Ведь ты уверен, Зайча, что за свою службу зря никого не обидел?

Войчемир вздрогнул, но сдержался и начал добросовестно вспоминать.

— Ну… Бывало, в дом зайду да калач попрошу или квасу напиться… Но ведь кметы державу охраняют, как их не угостить?

— А есь?

— А чего — есь? — поразился Войча. — Есь — это нелюди, хуже чугастров! Да их рубать надо, жечь надо!

Девушка молча кивнула, и Войчемир вновь не понял, достаточно ли точно изложил свою мысль.

— Поэтому нам нужно уметь воевать, — вновь заговорила Велга. — Многих ничему не научил даже Коростень. Мать Болот спасла волотичей, и Рыжий Волк отступил, но он вернется. И что же? Один кмет разогнал целую заставу! Один! Нашим же оружием!

— Да он…— сотник с повязкой вскочил, но девушка резко махнула рукой:

— Он просто умеет воевать. А мы — нет! Правда, Зайча?

— А то! — Войчемир приосанился. — Воевать вы не умеете, это уж точно! Первое дело — оружие…

И Войча, переполненный презрением к этим неумехам, принялся подробно излагать все, что думал о них и об их, с позволения сказать, «вейске». О том, что против настоящего сполотского доспеха просто смешно действовать клевцом. Ежели у этих голодранцев серебра мало, вместо мечей должно использовать не клевцы, а секиры. А еще лучше на каждую сотню иметь десяток парней покрепче со «звездочками». Коли конница набежит, в круг становиться и тех, что со «звездочками» и длинными копьями, вперед ставить. Да не лениться и каждый день воинской потехой заниматься, тот кто умеет, дюжину неумех учит. И свою конницу иметь надо, да только не тяжелую, латную — такую собирать дорого, а учить очень долго. В лесах нужна конница легкая, для наблюдения и внезапных атак. И еще у них, волотичей, рек много. Значит, следует кметов на лодьи сажать, а на каждой реке по полдюжины лодей иметь — опять же для наблюдения. Да и кольчуги свои пора научиться делать, работа хитрая, но подъемная.

Вскоре Войчемир убедился, что слушают его внимательно, даже с некоторым почтением. Никто не перебивал, намеков непотребных не делал, шуток не шутил. Подбодренный этим, Войчемир вспомнил о лагере и снисходительно посоветовал . для начала научиться шатры ставить. Первый дождь — и шатры, ежели полотно не натянуть, промокнут. Да и стража должна куда надо смотреть, а не лясы точить с кем попало. И ставить ее нужно там, где места опасные, а обзор хороший…

Давно уже Войчино красноречие не пользовалось таким успехом. Ему и самому понравилось — слушайте, наука будет! Наконец первый порыв прошел, Войчемир махнул рукой — что, мол, возьмешь с вас! — и умолк, переводя дух.

— Ясно? — Велга резко встала и окинула быстрым взгядом собравшихся. — Сегодня же займитесь лагерем! Об остальном — завтра…

Затем она повернулась к Войчемиру, по лицу скользнула улыбка:

— Спасибо, Зайча! Ты нам помог — очень! — Войчемир лишь подивился. Он и не думал помогать этим бунтовщикам. Напротив, все им сказанное должно было как следует уязвить этих наглецов, вздумавших — подумать только! — против властей, богами данных, беспорядки наводить. Странные люди эти волотичи!

Велга что-то негромко приказала, и все стали расходиться. Вскоре у костра остались лишь она — и Войча, о котором, похоже, забыли.

— Тебя не обижали, братец? — вновь улыбнулась девушка.

— Меня? — Войчемир даже растерялся. — Обидеть — не обидели, но из шатра и шагу сделать не давали! Ты же сама, сестренка, разрешила!

— Они тебя боятся, Зайча, — Велга встала и кивнула на опушку. — Пойдем, братец, погуляем…

— Можно, — охотно согласился Войчемир. — А то, что боятся — правильно. Ведь я кто есть? Я есть Кеев альбир…

Они вышли на опушку и не спеша пошли вдоль строя высоких старых деревьев, покрытых желто-красной листвой. Их никто не сопровождал — кроме серых собак, которые, бесшумно вынырнув, словно из-под земли, окружили Войчу со всех сторон. Войчемир, однако, и не думал о побеге. Успе-ется! А вот поговорить с девушкой было интересно.

— А у тебя речь другая, не такая, как у твоих, — заметил он. — Словно ты из сполотов. Девушка кивнула:

— Мой отец — сполот. Мать долго жила с ним и научилась говорить по-вашему… Но это ничего не значит, Зайча. Мы и сполоты — враги. К сожалению…

— Почему — враги? — поразился Войчемир. — Сполоты и волотичи — одно племя! Только ваши должны по-нашему научиться, и все ладно пойдет. Мне так сам Светлый говорил!

Велга даже остановилась:

— Зайча! Да откуда ты такой взялся?

— Как откуда? Из Ольмина!

И Войча, сам не зная почему, принялся рассказывать о своем житье-бытье, об отце, о доброй мачехе, о суровом дяде — да будет им всем тепло в Ирии. Имен не называл, но в остальном не скрыл ничего. Потом разошелся и стал говорить о мертвом городе Акелоне, о румах, что плавают на черных галерах по широкому Денору, об усатых брод-никах и о лихих наездниках ограх. Даже про Ужика поведал, и не без гордости. Ведь его друг-приятель не кто-нибудь, а рахман, самого Патара первый ученик! О порубе да о братане Рацимире говорить не стал. Зачем девушке такие страхи?

Велга слушала не перебивая, затем, когда Войчемир умолк, вздохнула и покачала головой:

— А я даже Денора не видела, братец! Он действительно черный?

Пришлось рассказать и о Деноре, обстоятельно пояснив, что цвету он темного, но никак не черного, разве что ночью, когда луна не светит. В общем, поговорить нашлось о чем, и они не заметили, что уже совсем стемнело. Наконец Велга остановилась и устало повела плечами:

— Пора нам… Странно, братец Зайча! Не могу понять… Ты какой-то… не такой. Как будто мы и не враги.

— А чего это нам враждовать? — удивился Вой-чемир, но тут же все вспомнил. Матушка Сва, а ведь и в самом деле!

— Это потому, сестренка, — рассудил он, — что тебе про нас, про сполотов, всякие байки вредные рассказывали! Ты своих болтунов не слушай!

Он уже хотел добавить, что охотно поговорит с братаном Сваргом, дабы уладить это нелепое недоразумение, но вовремя прикусил язык.

— Болтунов? — Велга глубоко вздохнула. — Ты в самом деле упал с Луны, Зайча! Мою семью убили ваши кметы, мать была холопкой и наложницей. Когда я попала в плен…

Ее плечо странно дернулось, девушка резко отвернулась и замолчала. Войча не стал переспрашивать. Видать, обидели сероглазую!

— Ты знаешь… Кея Улада? — наконец проговорила она.

— Малыша? — Войча на миг забылся. — Конечно! Забавный такой! Жаль, заикается, бедняга! Но паренек славный!

Велга медленно повернулась, их глаза встретились, и Войча невольно отшатнулся.

— Славный…— тихо, без всякого выражения, повторила девушка. — Мать Болот сохранила мне жизнь. И я поклялась, что, пока жива, буду убивать сполотов. Как-то я пощадила этого… малыша. Но теперь не пощажу никого из проклятого рода! Мне казалось, что Кеи — такие же люди, как ты и я. Но я ошибалась…

Войча открыл было рот, дабы внести ясность, но в очередной раз прикусил язык. Чувствовал он себя в этот миг прескверно. И не только потому, что, назови он свое имя, сероглазая тут же свистнет собакам, дабы Войчины клочки пошли по закоулочкам. Стало стыдно, будто он сам чем-то обидел девушку.

— Но…— с трудом выговорил он. — Сестренка, ведь человек, ну… Он не виноват, что родился Кеем…

Собственные слова тут же показались верхом дикости. Что значит — «не виноват»?! Да он всю жизнь гордился своим славным родом! Чего только язык не сболтнет!

— Эх, братец Зайча! — Велга невесело улыбнулась. — Какая разница, виноват или нет. Кеи — мои враги! Они враги моего народа, и я буду драться с ними, пока жива. А если погибну — Край все равно не покорится!

— А почему — Край? — Войчемир был рад перевести разговор на что-нибудь не столь скользкое. — Вы так землю волотичей зовете?

Девушка была явно удивлена.

— Разве ты не знаешь? Так когда-то звали всю страну — от Харпийских гор до Денора. Ория — чужое имя. Мы лишь вспомнили то, что нас заставляли забыть.

— Если ты Государыня Края…— Войча удивленно моргнул. — Значит, ты хочешь править всей Орией?

— Нет, конечно! Но мы боремся за то, чтобы власть Кеев пала всюду — и у нас, и у сиверов, и у сполотов. Поэтому мы хотим, чтобы народы вспомнили свое имя.

— Тоже мне название — Край! — не согласился Войча.-Край света, что ли? Велга покачала головой:

— Край — хорошее имя. Край, дарованный нам богами. Может, и Ория когда-то была хорошим именем, но его взяли себе Кеи. Пусть старое имя сплотит нас…

Ответить было нечего, и Войча пожалел, что рядом нет всезнайки-Ужика, который живо растолковал бы что к чему.

На следующий день Войчемир приготовился вновь скучать, но вышло по-иному. За ним пришли сразу же после завтрака — тарелки просяной каши, которую следовало запивать мутноватой водой. Войчу вновь повели к центру лагеря, но не ко вчерашнему кострищу, а на большую площадку, на которой собралось с полсотни волотичей. Вой-чемира явно ждали — как только он появился, парни зашумели, начали переговариваться и даже перемигиваться. Войче это никак не понравилось, но он и виду не подал, решив спокойно ждать, чего дальше будет. Дожидался он недолго. Вперед вышел высокий широкоплечий парень, светловолосый, как и прочие, в такой же белой рубахе, поверх которой был не плащ, а мохнатая накидка из медвежьей шкуры. Войча смерил его взглядом и тут же понял — этот не из растяп. Правую щеку волотича пересекал глубокий шрам, вместо мизинца на левой руке торчал короткий обрубок, да и двигался он — даже стоял — совсем по-другому. Стало ясно — из бывалых.

— Меня зовут Гуд, сполот! — парень тоже осмотрел Войчу с головы до пят и скривился. — Говорят, ты драться мастак?

— С тобой, что ли? — Войчемир даже обрадовался. Вот это дело!

— Не спеши! — Гуд вновь криво усмехнулся. — «Звездочкой» махать и я могу. Покажи-ка, чего еще умеешь!

Войчемир потянулся к скрамасаксу, но парень покачал головой:

— Меч тебе дадут деревянный, сполот! Сделаем так. Ты — с деревянным, мы — с настоящими. Рубить тебя не будем, а царапину-другую стерпишь.

Войча хотел возмутиться, но его охватил азарт. Ишь, придумали! Ладно!

— И сколько вас будет? — небрежно бросил он.

— Не считай, все твои, сполот! — Гуд хохотнул и подмигнул товарищам. — Отобьешься — твое счастье!

Войча с удовольствием объяснил бы нахалу, в чем его счастье, но решил, что с мечом такие беседы вести сподручнее. Не тратя слов, он скинул плащ, а заодно — и рубаху. Тут же стало холодно, и Войчемир нетерпеливо поглядел на своих противников.

Один из волотичей подал ему деревяшку, короткую, короче скрамасакса, и ухмыльнулся прямо в лицо. Войчемир улыбнулся в ответ и небрежно стал в стойку. Деревяшку он взял в правую руку и стал смотреть поверх голов куда-то в серое осеннее небо.

Гуд негромко скомандовал, и волотичи разошлись в разные стороны, образуя крут, в центре которого оказался Войчемир. И сразу же вперед выступили трое

— тоже без рубашек, зато с настоящими мечами. Войча быстро поглядел на противников и хмыкнул. Двое со скрамасаксами, а вот у третьего меч отменный

— румский. Не франкский, конечно, но в руке держать приятно. Меч был хороший, а вот его владелец, да и все прочие — явно из новичков. Большего и не требовалось.

— Давай! — Гуд взмахнул рукой, и парни шагнули вперед. Войча подумал, не сыграть ли с ними в игру — одну из тех, которым его научил Хальг, но решил не тратить зря силы. С этими все просто…

Трое, собравшиеся разобраться с Войчемиром, явно думали иначе. Они переглядывались, озирались, и Гуду пришлось прикрикнуть, дабы стали посмелее. Храбрости не прибавилось, но еще один шаг вперед был сделан, затем еще, и теперь все трое стояли ровной шеренгой перед Войчемиром. Они ждали. Войча даже в их сторону смотреть не стал. Деревяшка в руке, взгляд в небо — стоит себе человек, скучает.

Зрители зашумели, подбадривая своих. Те вновь переглянулись, один нерешительно покосился в сторону Гуда… И тут Войчемир прыгнул. Удар ногой пришелся в бок — первый парень ойкнул и стал медленно оседать на землю. Второй, тот, что с румским мечом, начал поворачиваться, но опоздал. Войча вновь ударил, но не жалкой деревяшкой, которую сразу же бросил наземь, а ребром дадони — по шее. Схватить меч и встать в стойку было делом одного мгновения. Теперь — третий. Тот, совершенно ополоумев, уже отступал, пятясь перед страшным Кеевым альбиром. Войча скорчил рожу и рыкнул, сделав вид, что собирается снести волотичу его непутевую башку. Этого оказалось достаточно — парень дернулся и бросился наутек.

Хальг Лодыжка едва ли остался бы доволен своим учеником. Все это следовало делать куда быстрее, да и не бить надлежало, а убивать — на то и бой. Но недели в порубе убавили сноровки, к тому же никого убивать Войчемир не собирался. Пока, по крайней мере.

Впрочем, зрители не заметили этих тонкостей. Несколько мгновений стояла тишина — мертвая, полная, и тут грянул крик. Гуд оставался спокоен, лишь шрам на лице побагровел, да глаза загорелись недобрым огнем.

— Чего стоите? — буркнул он, брезгливо поглядывая на растерявшихся соплеменников. — Отберите меч и свяжите! Живо!

Этого хватило. Волотичи, разом опомнившись, выхватили мечи и вновь стали кругом, который начал медленно смыкаться. Войчемир быстро огляделся, приметив парня — того, кто только что убегал. Хальг часто говаривал: «Привычка ко всему есть, маленький Войча! Есть к храбрости, есть к трусости. Испугаешься раз, испугаешься и во второй». Волотич напуган, значит…

Войчемир вновь скорчил рожу пострашнее и бросился прямо на незадачливого вояку. Глаза у того округлились, губы дрогнули. Миг — и проход был свободен. А теперь — вперед! Войча заранее наметил путь — вдоль опушки. Бежать не далеко, но и не близко — в самый раз.

За спиной кричали, и Войчемир убавил ход чтобы преследователи не сильно отставали. Теперь — пора! Войча резко обернулся и точным ударом выбил меч из рук первого преследователя. Теперь — второй…

Когда первые пятеро были обезоружены, а в руках у Войчемира грозно поблескивали два меча — один румский, другой — франкский, остальные остановились, не решаясь подойти ближе. Откуда-то уже бежала стража с копьями наперевес, и Войчемир, усмехнувшись, положил мечи на землю.

— Хватит? — поинтересовался он самым равнодушным тоном.

В ответ послышался крик, какой-то странный. Войчемир прислушался.

— Зай-ча! Зай-ча! Мо-ло-дец! Зай-ча! Его противники вовсе не были разгневаны. В глазах волотичей светился настоящий восторг, словно Войча совершил чудо, а не отделал десяток неумех. Оставалось снисходительно усмехнуться и помахать рукой, что еще больше усилило шум.

— Зай-ча! Зай-ча! Зай-ча!

— Не спеши, сполот!

Гуд резким жестом заставил замолчать товарищей и не спеша вышел вперед. Войча понял — все только начинается.

— Бери оружие!

Войчемир пожал плечами и поднял мечи. Волотич что-то шепнул одному из парней, тот кивнул, отбежал в сторону и вскоре вернулся, неся в руках «звездочку». Гуд выхватил оружие, поудобнее пристроил в руках тяжелую буковую рукоять и мрачно усмехнулся:

— Хотел бежать, сполот! Правительница пожалела тебя, а ты…

— Я?.. — изумленный Войчемир хотел внести ясность, но тут же догадался — все подстроено заранее. Велге так и доложат — забрал мечи, перекалечил безоружных парней, пришедших взглянуть на воинскую потеху…

— Защищайся!

Спорить поздно, объясняться не с кем. Испуганные волотичи отбежали далеко назад. Позади был лес, а впереди — смерть. Войча вздохнул и слегка расслабил руки. Он не устал, но перед таким боем надо успокоиться. Два-три мгновения, не больше…

Гуд расправил плечи, подбросил «звездочку» в руках, резко крутанул железным шаром над головой и бросился вперед. Войчемир отпрыгнул в сторону, но волотич угадал направление, и «звездочка» рассекла воздух у самого Войчина виска. Плохо! Пришлось отступать, пятясь к опушке и вращая мечами перед лицом врага. Дзинь! Тяжелый удар обрушился на один из клинков. Войчемир удержал меч и отпрыгнул назад. Резкий выпад — острие румского клинка распороло рубашку на плече Гуда.

— Ты умрешь, сполот…

Войчемир понял — умрет. Умрет, если сам не убьет этого парня. И тогда все остальные набросятся , кликнут собак…

Следующий удар был быстрым и точным — по ногам. Войчемир отпрыгнул, но не устоял и рухнул на траву. Он успел откатиться в сторону, прежде чем железный шар вонзился в землю на том месте, где только что была его голова. Вскочив, Войча ударил не глядя, вслепую, и услышал резкий крик. Отбежав, он развернулся, увидев, что рубашка Гуда залита кровью, но волотич и не думает сдаваться. Легкая рана лишь добавила злости.

— Нападай, сполотская сволочь!

Нападать Войчемир не спешил — длинный шест давал врагу все преимущества. Он начал смещаться влево, надеясь, что рана и тяжелое оружие в руках сделали его противника не таким поворотливым. Если волотич замешкается и подставит бок…

— Стойте!

Голос Велги был резок и суров. Гуд оскалился, глаза злобно сверкнули…

— Я сказала — стойте! Оружие на землю! Девушка стояла рядом, серые псы окружали ее, готовые броситься на первому знаку. Войча вздохнул и положил мечи на желтую осеннюю траву. Гуд резко мотнул головой, но тоже подчинился — «звездочка» упала на землю.

— Достаточно! Всем разойтись!

— Государыня! Этот сполот…— Гуд явно не хотел упускать свою жертву, но повелительный жест заставил его замолчать.

— Я все знаю. Вы хотели увидеть, как дерутся сполоты? Думаю, Зайча вам показал.

Зрители уже расходились. Гуд пожал плечами и, резко повернувшсь, зашагал в шатрам, забыв о брошенной на землю «звездочке».

— Возьми все это железо, братец Зайча, — Велга усмехнулась и покачала головой. — Они готовы убить тебя, потому что ты — сполот. Но потом забывают оружие…

— Куда это тащить, сестренка?

Вокруг стояли мягкие вечерние сумерки, осенний лес был тих и спокоен. Велга и Войчемир медленно шли по узкой тропе, собаки серыми тенями неслышно скользили рядом.

— Очень устала…— девушка повела плечами и вздохнула. — Когда все начиналось, я думала, что самое трудное — это война. Но мир оказался еще труднее…

Войча невольно почесал затылок:

— А-а… Объясни, сестренка, чего у вас сейчас со Сваргом? Воюете — или как?

— Перемирие. На полгода. Мы обещали не преследовать его войска. Сварг собрался воевать с братом, а нам это время очень нужно… И еще нужно серебро.

— Так чего? — удивился Войча. — Ты же правительница! Значит, тебе подати платить должны!

— Подати…— девушка грустно усмехнулась. — Оказалось, что их не так легко собрать.

— А чего тут трудного? Перво-наперво прикажи построить погосты…

— Погосты? — поразилась Велга, и Войча сообразил, что слово может означать совсем разные вещи.

— Не для мертвяков, — усмехнулся он. — Погост — это крепость такая. Маленькая — на десяток кметов. Туда со всей округи подать свозят. Вот у нас в Ольмине…

Честно говоря, в Ольмине Войчемир мало интересовался податями. Этим занимался Хальг. Но кое-что запомнилось, и Войча подробно рассказал, как собирали с еси меха, красные камни и, конечно, серебро. Затем вспомнилось, как спорили братаны Сварг и Рацимир о том, что лучше — погосты или полюдье. Пришлось рассказывать и о полюдье, за которым Войче довелось ездить уже в Савмате. Девушка слушала внимательно, не перебивая. Наконец кивнула:

— Я запомнила. Попробуем… Ты очень много знаешь, Зайча!

Войчемир возгордился, пожалев, что рядом нет Ужика. Послушал бы, зазнайка!

— Я думала…— Велга вздохнула. — Думала, ты поможешь нам.

Войча хотел возмутиться — помогать бунтовщикам он и в мыслях не имел, но почему-то смолчал.

— Но многие против. Такие, как Гуд, ненавидят сполотов только за то, что они — сполоты. Тебя хотят убить.

— Ну-у… Это понятно! — Войча совсем не удивился. — Но ведь ты сама говорила…

— Да…— девушка развела руками, — Странно, братец Зайча! Ты — сполот, а я не могу ненавидеть тебя. Не знаю, почему…

Войча вздохнул — сказать было нечего.

— Может, потому…— девушка усмехнулась. — Нет, не стоит… Ты — чужак, Зайча! Ты — наш враг. Если тебе прикажет твой Кей, ты будешь убивать нас.

Войчемир вновь промолчал. Врать не хотелось. Прикажут — и будет. Он — воин, что поделаешь…

— Я — правительница. Я не могу допустить, чтобы у Рыжего Волка стало одним воином больше. Особенно таким, как ты, Зайча!

Почему-то эти слова не огорчили, а напротив — заставили еще более возгордиться. Ужика бы сюда!

— Почему ты молчишь, Зайча?

— А чего? — смерть, не отходившая от Войче-мира уже многие недели, почему-то перестала пугать. — Я тебе не говорил, сестренка… Я ведь из поруба бежал. Заморить там меня хотели.

— Правда? — Велга даже остановилась. — Тебя хотели убить… свои?

— Свои… Племяш бежать помог, да сестричка двоюродная, да наставник. И еще друг один — Урсом звать. Вот я здесь и оказался.

Войчемир понял, что проговорился. Теперь оставалось признаться и в остальном, но Велга почему-то не спросила, что за семья у простого десятника и за что ему такое внимание.

— Бедный братец…

Внезапно девушка погладила Войчу по небритой щеке.

— Я не хочу, чтобы ты умирал, Зайча! Я ненавижу Кеев, ненавижу сполотов… но не тебя. Уходи!

— К-как? — поразился Войчемир.

— Этой тропой, — девушка резко кивнула вглубь леса. — Шагов через триста — развилка, свернешь налево. Через три дня доберешься до лагеря Сварга. Меч у тебя есть.

Войча бездумно нащупал рукоять скрамасакса, кивнул, но так и не нашелся, что сказать.

— Уходи! Сейчас! — Велга свистнула, и собаки послушно сбежались на зов. — Они не тронут. Ты ведь доберешься пешком, правда?

Коня не было, не было даже куска лепешки, но Войчемир лишь пожал плечами. Три дня пути, подумаешь! Да еще с мечом на поясе!

— Когда я отпустила Кея Улада, то поклялась, что больше не помилую ни одного сполота. Я плохо исполняю клятвы, Зайча! Уходи!

Войчемир вздохнул, окинул взглядом узкую тропу, уводившую в темную глушь, и повернулся к девушке:

— Ты… Ну… Спасибо, сестренка!

— Не благодари меня, братец! — Велга резко дернула плечом, отвернулась и махнула рукой. — Я не должна так поступать. Не должна! Уходи.

Войчемир хотел было вновь поблагодарить, сказать что-нибудь на прощание — ведь одним «спасибо» за жизнь не платят! Но слова не шли, и Войча побрел по тропинке, чувствуя себя виноватым, словно чем-то обидел эту славную девушку. Пройдя десяток шагов, он не выдержал и оглянулся, но тропа была пуста. Велга, Государыня Края, исчезла, как будто все случившееся было сном, приснившимся беглецу долгой осенней ночью.

Глава вторая. Навий подкидыш

Мертвое тело с глухим плеском легло на воду, но не спешило тонуть. Застывшие пустые глаза, не мигая, глядели в лицо убийце, скрюченные пальцы, казалось, были готовы дрогнуть и впиться в горло. Мгновенья шли, но мертвец не исчезал. Напротив, он, казалось, набирался сил от мутной болотной воды, и вот дрогнули руки, пустые глаза широко раскрылись, из перекошенного рта послышался сдавленный хрип…

Это было сон, и Навко знал, что спит. Знал, что мертвец давно упокоился в безымянной трясине где-то на полдень от Коростеня, и только чудо может поднять его, уже гниющего и не похожего на самого себя, из мокрой бездны. Но страх не отпускал, напротив, становился все сильнее, и Навко принялся искать оправдания — беспомощные, бесполезные, надеясь, что холодные, застывшие руки опустятся, закроются глаза, и убитый наконец оставит его в покое…

Он не убивал! Нет, он и не думал убивать! Он просто нашел мертвое тело, уже холодное, начавшее гнить, и бросил его в трясину. Даже не бросил нет! Он принес жертву темным навам и поручил покойника им, чтобы проводили беднягу до теплого Ирия! Он не знал этого парня, славного веселого парня, который всегда при встрече хлопал по плечу, приговаривая: «Ну как, друг Навко? Жабры еще не отрастил?». И он не обижался на него, на Баюра, сына Антомира, потому что не знал его вовсе, и не подстерегал на тропе, ведущей на закат, к далекому Валину, не бил ножом в спину, чтобы услыхать изумленное: «Навко? За что?». Он тут ни при чем, и напрасно мертвец никак не хочет тонуть, напрасно тянет к нему скрюченные пальцы…

Мертвые глаза уже были совсем близко, острые упырьи зубы тянулись к горлу, страх захлестнул тяжелой волной, лишая последних сил… И тут он проснулся — на этот раз окончательно.

Вокруг было темно, но это была привычная темнота ночного осеннего леса. Рядом алели угольки костра, а откуда-то издалека еле слышно доносилось уханье филина. Хотелось вытереть выступивший на лбу холодный пот, встать, выпить воды. Но страх все не отпускал, и Навко решил полежать еще немного. Все равно вставать еще рано — до рассвета час, не меньше.

Мертвец снился ему почти каждую ночь все эти недели, пока Навко добирался до Валина. Только в те дни, когда приходилось кружить по чаще, скрываясь от чужих глаз, усталость брала свое, и сон был тяжелым, но спокойным. Мертвец оставлял его в покое — до следующей ночи. Навко боялся этих снов, но наяву, когда светило солнце и страх оставался где-то далеко, никак не мог понять — почему? Почему ему снится убитый сын Антомира? Неужели душа парня никак не может успокоиться? Жаль, поблизости нет знающего чак-луна! А может, и есть, но как найти его тут, в чужом краю? В села Навко старался не заходить, да и в разговоры вступал редко — по крайней необходимости.

Почему ему снится Баюр? Ведь он был не первым, кого довелось убить за последний год. Навко грустно усмехнулся — еще год назад страшно было подумать о таком! Убить человека! Даже представить такое жутко! Но год назад многое выглядело совсем по-другому для Навко, холопа дедича Ивора…

Который раз подумалось, что Баюр — волотич, соплеменник, потому его смерть никак не может забыться. Но Навко убивал не только сполотов. Предателей было много, и убивать приходилось своих, ставших чужими. А может, он просто жалел Баюра? Парень, несмотря на дурацкую шутку про жабры, ему всегда нравился. Веселый, разговорчивый, не то, что его важный спесивый отец. Сколько раз они виделись с Баюром? Не меньше десяти, наверное. В последние два года сын Антомира зачастил в Бусел. Поговаривали, что он собирался свататься к Унице, дочери старого Ивора. В последнюю встречу Баюр, как всегда, спросил о жабрах, а затем подмигнул и поинтересовался, не нашел ли Навко себе суженую — позеленее и непременно с рыбьим хвостом. В тот день Баюр выглядел счастливым, может, и вправду ладилось у него с Уницей. Навко, конечно, отшутился. Не говорить же Баюру об Алане!

Навко понял, что не заснет. Он и так выспался — лег рано, с темнотой. Оставалось раздуть костер, чтобы слегка погреться. Ночь выдалась холодная, и он порадовался, что до белых мух добрался до Валина.

Огонь разогнал ночные страхи, но недоумение осталось. Почему Баюр не отпускает его? Конечно они были знакомы — вместе пили, вместе гуляли. Но в тот день, когда брали Бусел и Навко бросил ополченцев на дом Ивора, где засели предатели, пришлось драться с теми, с кем вместе вырос, с кем пас коров, ходил в ночное, косил пахучее сено на дальних лугах. До сих пор он помнил их: Бабра, Матавита, Згура. Все они, холопы Ивора, погибли в тот день, не желая оставить предателя-дедича. Матавита Навко убил сам — и после сам же похоронил, тем же вечером, когда дом дедича уже догорал. С Матавитом они дружили с самого детства, и Навко плакал над свежей могилой. Но мертвый друг никогда не тревожил его снов. Наверное, понимал — не Навко убил его. Его убила война — и нелепая верность дедичу, предавшему свой народ.

Навко отогнал невеслые мысли, погрел над огнем ладони и достал из мешка берестяную мапу. Он нашел ее в вещах Баюра, и она очень пригодилась в пути. Теперь мапа уже не нужна — Валин рядом. Вот он, нацарапанный на серой бересте — три домика, окруженные тыном. Великий Валин… Смешно: такой город

— и всего три домика. Хотя мапа — она и есть мапа.

Навко скатал бересту и хотел положить обратно в мешок, но передумал и бросил в гаснущий костер. Все, что было на мапе, он запомнил наизусть, а такая вещь может стать опасной. Не у каждого путника можно найти такое! До сих пор Навко везло, но возле Валина его наверняка задержат. Рели не у города, то в воротах, и наверняка — во дворце наместника.

Оружие… Нож и клевец — это можно оставить.

Ничего странного, что путник из Коростеня взял в дальнюю дорогу топорик. А нож у него самый простой, охотничий и даже не очень дорогой.

Итак, ни одежда — обычная, не рванье, но и не новая, ни оружие, ни берестяная чашка — не могли его выдать. Разве что это…

«Это» лежало на самом дне мешка, завернутое в тряпицу. Навко не стал доставать сверток. Лицо Баюра еще стояло перед глазами, и не хотелось видеть вещь, которую забрал у мертвеца. Он и так ее помнил — тяжелую, серебряную, с литой рысью на самом верху. Навершие жезла — зачем оно Баюру? Ответ мог быть один — чтобы показать Кею Уладу. Рыжий Волчонок мог не поверить волотичу, и литой бобер — тамга древнего рода — должен стать опознавательным знаком. Много раз Навко хотел выбросить опасную памятку, но все же не решился. Пригодится — чтобы Кей Улад поверил, но уже не сыну Антомира, а ему самому.

Над густыми кронами, еще не потерявшими листву, светлело. Можно идти. В предрассветных сумерках меньше риска встретить стражу. Его все равно задержат, но пусть это случится ближе к Валину…

Навко вышел на дорогу, поежился от утреннего холода и быстро пошел вперед, прямо на закат. Скоро, уже скоро. И тогда — конец сомнениям. Он будет знать все. И главное — не опоздал ли?

Навко хотел вспомнить лицо Аланы, такое, каким он видел его в последний раз, но вместо этого вновь увидел Баюра — мертвого, с бессмысленными пустыми глазами. Будь он проклят, предатель и сын предателя! Почему он, Навко, должен мучать-ся из-за того, что просто выполнил свой долг!

Но злость тут же прошла, и Навко понял, что ответ лежит рядом. Он лгал — сын Антомира был предателем, но погиб не из-за этого. В тот миг, когда Навко вонзал нож в его широкую спину, меньше всего думалось о родине и о приказе Правительницы…

Лицо Баюра сгинуло, но на смену ему явилось другое — суровое, со сжатыми губами. Велга — Седая Велга, Государыня Края. Навко показалось, что он вновь слышит ее голос: «Антомир посылает своего сына к Рыжему Волчонку в Валин. Кто остановит изменника?». Навко первым сказал: «Я, Государыня!», и сумел добиться, чтобы послали именно его. Ведь он знал Баюра — предателя и сына предателя. Даже дважды предателя — изменившего сначала своему народу, а затем и хозяину — Рыжему Волку Сваргу. Убить врага — долг, но Навко уже тогда знал, что выполнит приказ не ради Края. И, наверное, из-за этого мертвый Баюр постоянно напоминал о себе. Те, кого Навко убил в Буселе и позже, на страшном поле под Коростенем, молчали — им сказать нечего. Но веселый парень, когда-то снисходительно хлопавший по плечу молодого холопа, словно повторял каждую ночь: «Ты убийца, навий подкидыш! Ты убил меня не ради своей проклятой свободы и не ради Матери Болот! Тебе нужно пробраться в Валин — и ты убил меня, холоп!»..

Навко сжал зубы и даже мотнул головой. Будь прокляты те, из-за которых он появился на свет! Бросившие его на опушке леса, в грязном тряпье, словно кусок протухшего мяса! Навко — навий подкидыш — клеймо на всю жизнь! Что может светить такому в жизни? Доля холопа, которого вскормили из милости? И он стал холопом — без рода, без семьи, даже без имени. Когда они с Аланой мечтали, как убегут в Савмат или еще дальше — за Денор, Навко каждый раз представлял, что начнет новую жизнь с другим именем — настоящим, своим…

В кустах возле дороги послышался шум, и Навко замер, привычно сжимая рукоять клевца. Нет, все спокойно, наверное, заяц или еж. Людей пока нет, и хвала Матери Болот! Хорошо бы сегодня попасть прямо во дворец! Алану он едва ли встретит, но вдруг… И тут он, наконец, вспомнил ее лицо — растерянное, испуганное, залитое слезами. «Навко! Ты уходишь? Не уходи, любимый! Не уходи!»

Он ушел — под Коростень, где Государыня Велга собирала свой народ. Тогда, под стенами столицы, он знал, за что будет сражаться. Свобода его племени была свободой для бывшего холопа Навко, и он дрался за эту свободу — и за Алану.

…Ночь, когда он, тяжело раненый лихим ударом сполотского чекана, очнулся среди остывших трупов, была самой страшной в его недолгой жизни. Тогда, лежа под равнодушым звездным небом в луже липкой, терпко пахнущей крови, он решил, что погибло все — погиб Коростень, погибла Велга, погибла свобода. Но он помнил об Алане, и память помогла выжить. Его подобрали, и долгие недели, сначала под вязким покрывалом полузабытья, затем — скованный болью и бесси лием, он все время думал о ней — и раз за разом представлял встречу — неизбежную, близкую.

Он выжил — для того, чтобы узнать о гибели родного поселка. Нелепая случайность помешала вовремя уйти, и все — от стариков до младенцев — пали под сполотскими мечами.

Душа омертвела. Даже то, что случилось чудо — Мать Болот спасла Велгу и заставила захватчиков отступить, — оставило Навко равнодушным. Он не радовался победе. К чему все? К чему уважение товарищей, сотня, которой он теперь командовал, дружеская улыбка Велги? Алана погибла — и все сразу стало пустым, бессмысленным…

Над дорогой низко пронеслась большая темная птица, и Навко на миг остановися. Хорошая примета — птица появилась справа. Впрочем, в приметы не очень верилось. Даже боги, всемогущие боги, даже сама Мать Болот, казались теперь далекими и равнодушным и к людским судьбам. Слишком страшным было то, что пришлось увидеть. Наверно, боги отвернулись от волотичей. А может, и от сполотов — ведь у них тоже началась война. То, что враги начали убивать друг друга, почему-то не радовало. Новая война — новый круг смерти, разрушения, погибших надежд. Зачем? Неужели боги лишили сполотов разума?

…Он искал смерти. Но бои закончились, сполоты ушли, оставив лишь небольшой отряд в Коростене. Начались будни. Многие разошлись по домам, оставшиеся учились владеть оружием, и Навко не знал, что ему делать. Он был среди тех, кто требовал от Правительницы разорвать перемирие, ударить в спину Рыжему Волку, а затем обрушиться на Савмат. Горячие головы втайне от Велги начали готовить набег на сполотскую землю, Навко охотно поддержал смельчаков, и тут вновь случилось чудо. Он допрашивал пойманного предателя — одного из тех, кто служил Антомиру. Перепуганный, белый от ужаса парень рассказывал все подряд — о ссоре между Кеями, о засаде, устроенной Рыжим Волком своему брату, о том, как взбунтовались улебы, потребовавшие отпустить их в Валин. И тут он назвал имя Аланы. Навко показалось, что он ослышался, но пленный тут же подтвердил — Алана, из Бусела, тихая зеленоглазая девушка, наложница Улада. Уходя, улебы взяли ее с собой в Валин. А вскоре в Валин вернулся и Рыжий Волчонок — раненый, ненавидящий брата, мечтающий о мести.

Радость, что любимая жива, была недолгой. Валин казался городом за тридевять земель. Не добраться — далеко, слишком далеко. Но через несколько дней его вместе с другими вызвали к Правительнице. Дел оказалась много, и среди прочего Велга упомянула о предателе Антомире, посылающем сына с тайным поручением к Кею Уладу в далекий Валин…

Дорога стала шире, деревья отступили, сменившись зарослями густого боярышника. Навко невольно ускорил шаг. Сейчас! Он уже почти пришел! Но пришлось еще подниматься на высокий холм мимо старого, вросшего в землю каменного идола, мимо огромных валунов, покрытых седым лишайником, прежде чем дорога резко пошла вниз, и в серой утренней дымке перед ним открылся Валин.

Сначала он увидел реку — узкую, темную, рассекавшую равнину надвое— За рекой, у самого горизонта, тянулся бесконечный лес, а ближе, посреди равнины, возвышался холм. Нет, не холм, скорее гора — большая, похожая издали на опрокинутую кадку. На плоской вершине тянулись тонкие ниточки стен. Навко осмотрелся и покачал головой. Все верно: стены не деревянные — каменные. Каменными были и вежи, стоявшие по углам. Две самые большие находились на краю, куда вела дорога. Очевидно, там ворота. А за стенами пространство горбилось сотнями крыш — дома, и тоже каменные, причем некоторые в два и даже — о диво! — в три этажа.

Навко долго стоял, рассматривая великий город, о котором столько слыхал. Валин! Когда-то улебы не боялись никого — ни сполотов, плативших тяжелую дань степнякам, ни утов, ни румов. Никто не мог противостоять Валинскому Кейству, пока владыки Савмата не сговорились с ограми. Валин погиб и улебы покорились Кеям Савмата.

Странно было думать об этом, глядя на огромный, раза в два больше Коростеня, город. Говорят, даже в Савмате нет таких домов. Улебы сберегли старые секреты, и до сих пор лучше всех строят из камня. Но, как следует всмотревшись, Навко понял — когда-то Валин был больше. Сейчас город занимал лишь треть огромной горы, а за ним горбились холмы, заросшие густым кустарником. Среди серо-желтой травы возвышались руины — полуразрушенные вежи, обломки высоких стен. Погибший город был огромен, и уцелевшее казалось жалким подобием того, что ушло под желтую траву. Вспомнилось, как в первые недели восстания многие верили, что улебы поддержат волоти-чей — ради своей давней славы. Но потомки тех, кто жил в Великом Валине, предпочли прислать подмогу Рыжему Волку…

Пора было идти. Навко запахнулся в плащ и быстро зашагал по дороге к реке, через которую был преброшен мост — каменный, на широких быках. Сомнения исчезли. Навко вновь ощутил знакомое бодрящее чувство опасности. Так бывало перед боем, когда впереди проступали шеренги закованных в железо сполотов. Вот он, его новый бой! Пусть не ради родной земли, не ради Края, но драться надо так, как под Коростенем — в полную силу, даже лучше, чтобы вновь не очнуться в луже застывшей крови под равнодушным звездным небом.

Навко тут же одернул себя — нет, не так! Он бросает вызов проклятому Уладу, убийце волотичей, ради Аланы. Но разве не ради нее, не ради ее счастья, он шел в бой под Коростенем? Да, он нарушил приказ Правительницы, но сделал это ради любимой — и боги родной земли его оправдают…

Итак, он, Навко, гонец Антомира… Нет, не Навко, не безвестный подкидыш, холоп без роду и имени! Он Ивор сын Ивора, потомственный дедич из Бусела, его тамга — бобер с секирой о двух лезвиях, он хозяин четырех сел, двух мельниц и огромного леса, тянущегося до самого Коростеня. Да, хозяин, поскольку его отец, славный Ивор сын Жгута, погиб, защищая Бусел от проклятых мятежников, которых привел Навко — негодяй Навко, холоп, укусивший руку, которая его кормила. Негодяй посмел предложить сдаться на милость, но славный Ивор сражался до конца — и погиб среди горящих развалин родного дома.

Навко — Ивор сын Ивора — мрачно усмехнулся. Все это было правдой, кроме того, что настоящий Ивор, сын его хозяина, умер трех лет от роду, и больше сыновей у дедича не было. Оставалась дочь — Уница, к которой, по слухам, сватался Баюр. Ее спасли из горящего дома, и Навко запретил трогать девушку, но несчастная лишилась разума среди огня, в котором погибли все ее близкие.

Первая застава встретила его на мосту. Путников было мало, утро лишь вступало в свои права, и двое кметов долго и придирчиво выспрашивали, кто он, откуда и зачем пожаловал в Валин. Спокойно отвечая на вопросы, Навко мысленно поздравил себя, что сразу же отбросил нелепую мысль назваться местным жителем или сполотом. Одежду можно сменить, но родное наречие не спрячешь. Даже Баюр, долго живший в Савмате, не смог научиться правильно говорить по-сполотски.

Подозрения вызывало все — и оружие, и одежда, и, конечно, чуждый выговор. Возможно, стражи ждали, что путник выложит огрызок серебра, дабы снять все вопросы, но Навко не спешил. Ему незачем подкупать стражу. Пусть кличут старшего, пусть ведут во дворец! Ему бояться нечего, напротив — он спешит к Кею Уладу, у него дело — важное, но секретное.

Его все-таки пропустили. Очевидно, несговорчивый волотич надоел стражам. К мосту уже спешили повозки, с которых полагалось взимать мостовое, и Навко был отпущен с пожеланием не вносить в город оружия. Он был слегка разочарован, но решил, что настоящая проверка впереди.

И не ошибся. Возле ворот, огромных, обитых толстым железом, его сразу же отделили от остальных и отвели в сторону. Прибежал запыхавшийся мрачный старшой — пожилой кмет с длинной русой бородой. У Навко забрали клевец, нож и тщательно выпотрошили весь мешок. Итак, он не ошибся и тут. Кметы явно имели приказ, и любой ролотич задерживался для выяснения его подозрительной личности. У Навко ничего опасного не нашлось, оружие же не вызвало особых вопросов — человек пришел с войны. Русобородый старшой в десятый раз спросил Навко, кто он и откуда. Стало ясно — и здесь хотят получить мзду. С минуту Навко колебался. Можно потребовать от этой разъевшейся рожи немедленно доставить его к наместнику. Но — опасно. Могут задержать — и надолго, просто из злости на несговорчивого чужака. Навко усмехнулся и достал из-за пояса кошель — тяжелый, полный серебра, который он забрал у мертвого Баюра. К чему спорить? За проход через ворота положено платить. С чужака взяли больше — зато все-таки пропустили. Даже разрешили взять с собой клевец, правда, это стоило еще одного обрезка серебряной гривны.

Получив свое, старшой сразу подобрел и обстоятельно пояснил, что дворец наместника в самом центре — каменный, трехэтажный, под скатной, крытой медью крышей — не спутать. А ворота открываются с рассветом, с закатом же закрываются. Другие ворота есть — как не быть! — но сейчас по повелению Кея Улада они заперты. Что поделаешь — война.

Навко вновь понял, что оказался прав. В первые дни, когда он узнал, что Алана жива, что она в Валине, все представлялось очень несложным. Главное — добраться, а там — перелезть ночью через деревянный тын, прошмыгнуть черным ходом в Кеев терем и вместе с Аланой бежать в спасительный лес. Теперь это казалось смешным — кметы у ворот, каменные стены и огромный трехэтажный дворец, где стражи побольше и где серебром не откупишься. Значит, он прав, что стал Ивором. Хитрость тоже оружие — порой куда лучшее, чем клевец или даже меч.

В огромной комнате было темно, лишь два небольших светильника пытались разогнать подступавший со всех сторон мрак. В углах сгустились тяжелые тени, черно было за маленьким, затянутым слюдой окошком. Навко стоял в самом центре, перед пустым креслом. Он был не один. Стража — двое высоких широкоплечих парней — застыла по бокам, равнодушно поглядывая по сторонам. Но было ясно — равнодушие это показное. Первое же неверное движение — и мечи ударят сразу, без промаха.

Ждать пришлось долго, больше часа. Это не удивляло. Скорее поразила легкость, с которой его пропустили на встречу с Кеем. Стоило подойти к воротам дворца, вызвать старшего кмета и показать навершие с серебряной тамгой. Оружие, правда, отобрали — даже нож. И обыскивали на этот раз по-настоящему. Навко и не думал обижаться — война. Он ведь волотич, а его соплеменники не имеют причин особо любить Кея Улада.

Теперь оставалось ждать. Вначале подумалось, чо Улад специально решил потомить неизвестностью подозрительного гонца. Но затем понял — Кею просто не до него. Для Улада он не особо интересен, и это было самым опасным. Значит, главное — привлечь внимание. Сразу — иначе все потеряет смысл…

День прошел недаром. Навко даже не ожидал, что за несколько часов можно узнать так много. Помогла суета большого города. На рынке, который здесь называли по-скандски — «торг» не надо было даже задавать вопросы. Достаточно просто слушать — разговоры торговцев, беседы подвыпивших гуляк в харчевне, болтовню цирюльника, стригущего желающих по-городскому, «в скобку», или по-деревенски — «под горшок». Навко даже пожалел, что не скоро вернется домой. Правительнице Велге стоило узнать многое из того, о чем болтали в Валине.

Молодого Кея любили. Это казалось странным, даже невероятным. Рыжий Волчонок, брат Сварга Кровавого! Но для валинцев наместник был веселым парнем, не пропускавшим народных гуляний, лично поздравлявшим новобрачных и порой заходившим запросто в дом обычного горожанина. Навко понимал, что все это делалось не зря, и гулял Кей Улад на двух свадьбах от силы, а то и на одной. Но добрая слава осталась. Теперь же к ней прибавилась другая — Улада жалели. Молодой Кей ранен, молодой Кей чуть не погиб! И кто же послал убийц? Родной брат, подумать только!

А еще Улада считали хорошим воином, чуть ли не бравым рубакой, вдребезги разгромившим орды немытых волотичей. Видать, брат Сварг позавидовал, потому и убийц послал! Вскоре Навко понял, в чем дело. Улад щедро наградил улебов, воевавших вместе с ним, и заплатил немало серебра семьям погибших. Теперь о славе героя можно не волноваться — охрипнут, но всем поведают.

Стало ясно — Улад умен. Или умны советники, но и в этом случае Рыжий Волчонок свое дело знает — приглашает на совет людей нужных. Одно было странно. Никто не говорил, что покойный Мезанмир завещал Железный Венец не Рацимиру, а именно Уладу. В Коростене о завещании знали, в Валине — нет. Навко решил, что и это неспроста.

О главном, ради чего он и пришел в Валин, было сказано всего несколько слов. Толстая торговка, переговариваясь с соседкой, еще более осанистой, упомянула о зеленоглазой девушке, которую молодой Кей держит взаперти на третьем этаже своего дворца. Она, торговка, даже видела ее, но мельком. Красивая, конечно, но слишком худая. Правда, одета богато, даже глянуть приятно. Видать, Кей Улад зазнобе нарядов не жалеет…

Навко долго стоял на шумной площади, глядя на возвышавшийся вдали белокаменный дворец. Третий этаж — семь окон, выходящих на площадь. Может, за одним из них она — Алана, может, она сейчас смотрит вниз, на людей, запрудивших площадь… Вспомнились сказки — в них легко превратиться в голубя или сокола и влететь прямо в окно терема, где тоскует любимая. Но сказки остались в детстве. Алана была рядом, совсем близко, но оставалась такой же недоступной, словно Навко находился не здесь, а среди родных лесов…

Теперь, когда рядом стояли молчаливые парни с мечами, Навко был совсем рядом с нею. Может, Алана за стеной, в соседней комнате. Может, именно сейчас к ней зашел Рыжий Волчонок… Навко закрыл глаза и сильно, до боли закусил губу. Нельзя! Все потом! Сейчас он Ивор сын Ивора, посланец великого дедича Антомира сына Баюра…

Шаги были слышны издали. Кто-то шел по коридору — быстро, резко, словно был чем-то разгневан или очень спешил. Навко медленно перевел взгляд на расписной потолок, почти незаметный в затопившей комнату темноте. Сейчас… Мать Болот, помоги своему сыну! Он, Навко-подкидыш, убивал за Тебя и ради Тебя умирал. Помоги!

…В первый миг он удивился. Тот, кто вошел в комнату, был значительно старше, чем думалось. Рыжему Волчонку нет и двадцати, этот же выглядел на все двадцать пять, а то и двадцать семь. Усталое лицо, уголки губ брезгливо опущены. Маленькие усики — нелепые, почти смешные… Неужели это Улад?

Но раздумывать поздно. Плечи сами собой расправились, руки опустились вниз — ровно, как на воинском смотре.

— Чолом, Светлый Кей!

Лицо с нелепыми усиками дрогнуло, глаза моргнули:

— Я н-не…

Невероятно, но Кей Улад растерялся, не зная, что сказать. Навко ждал всего, но не этого. И тогда он растерялся сам — до испуга, до холода в животе.

— Н-не называй меня так, волотич! Руки суетливо .дернулись, и Улад поспешил спрятать их за спину. Навко поразился еще более — Рыжий Волчонок боится! И где? В своем дворце, среди охраны! И страх внезапно отпустил. Стало легче — выходит, они на равных.

Кей остался стоять, хотя кресло было рядом. Навко понял — разговор предстоит очень короткий. Сейчас решится все…

— Чего хочет от меня этот… Антомир?

По лицу скользнула брезгливая гримаса, и Навко тут же сообразил — все, что он собирался сказать от имени великого дедича, Улада не интересует. Он не верит Антомиру. Не верит — и презирает.

Оставалось улыбнуться. Это было трудно, почти невозможно, но Навко все же нашел в себе силы и усмехнулся — легко, беззаботно:

— Побитый пес ищет нового хозяина, Кей!

— Как?

Лицо Улада словно помолодело, на тонких губах мелькнула улыбка:

— Что ты сказал, волотич?

На миг Навко ощутил радость — безумную, лишающую разума. Но тут же опомнился. Это лишь начало. Даже не начало, просто теперь его выслушают.

— Великий дедич Антомир сын Баюра стал никому не нужен в земле волотичей. Даже твоему брату, Кей! Теперь у Антомира не осталось ни друзей, ни слуг. Поэтому он думает, что ты, когда станешь Светлым, поможешь ему…

— Верну ему Коростень?

Выходит, Рыжий Волчонок знает и об этом! Навко понял — надо быть осторожным. Лед тонок, очень тонок…

— И Коростень тоже, Кей! Антомир надеется, что двойное предательство вернет ему власть…

Страшное слово было сказано, и Навко вновь ощутил страх. Для сполотов Антомир — не предатель, он лучший слуга Кеев! Но Улад, похоже, подумал совсем о другом.

— Ты прав, волотич! Предателей не любит никто. А ты сам? Разве ты только что не предал своего господина?

Тон был под стать словам, тонкие губы кривились презрительной усмешкой. Но Навко уже понял — Антомир больше не интересует Рыжего Волчонка. А вот он сам…

— Наш род никода не служил Антомиру, Кей! — Навко ухмыльнулся в ответ — прямо в лицо врагу. — Я Ивор сын Ивора, урожденный дедич. Мой род сотни лет правит на нашей земле. Когда мятежники убили отца, я пошел сражаться под стяги Кеев, но не собираюсь спасать труса, потерявшего лицо!

Молчание длилось долго, очень долго. Наконец прозвучал негромкий, чуть сипловатый голос:

— Ты прав… Садись, Ивор сын Ивора. Расскажи, что там у вас…

Навко подумал, что Кей забыл — садиться гостю некуда. Но один из кметов бесшумно отступил в темный угол, вернувшись в грубым деревянным табуретом. Улад сел в кресло, сцепил руки и вопросительно поглядел на гостя. Значит, у Навко есть несколько минут, пока он будет рассказывать. Он хотел начать с главного: войско — Кеево и Велги, перемирие, споры среди дедичей. Но в последний миг понял — Улад знает. Надо начать с другого — не такого важного, но неожиданного.

— Мятежники уже в Коростене, Кей!

— Чт-то?!

Он не ошибся — Улад был изумлен. Значит, его лазутчики знают, не все. Оставалось развивать успех.

— В столице сейчас полсотни сполотов… и триста вооруженных мятежников. Одни в Верхнем Городе, другие в Нижнем…

Навко думал, что сейчас его спросят, как такое случилось, но вопрос был совсем о другом:

— А как же Кобник?

— Кто? О каком кобнике ты спрашиваешь, Кей?

— Б-брат… К-кей Сварг послал править в Ко-ростень…

— А-а-а! — теперь можно было засмеяться. — Ты о Лантахе! Это было весело, Кей!

— Правда? — Улад улыбнулся и откинулся на спинку кресла. — Расскажи, Ивор! Да, ты не голоден? Т-тебя кормили?

Значит, все идет, как надо. Иначе не называли бы по имени, не предлагали сесть, не спрашивали об ужине. Но зачем Рыжему Волчонку Лантах?

Навко сел поудобнее, вновь усмехнулся, покачал головой:

— Ты воевал, Кей. На войне мало смешного. Но над тем, что было в Коростене, смеялись все — и волотичи, и сполоты…

Да, смешного на войне мало. Разбитые под Коростенем отряды повстанцев отступили в леса, готовясь к долгой, страшной борьбе. Велга спаслась — чудом, истерзанная, но живая — Мать Болот не забыла о ней. Рыжий Волк вновь поселился во дворце наместника. Казалось, все вернулось — сполоты всесильны. Но вдруг…

Весть о перемирии ошеломила. Рыжий Волк ушел, уводя своих головорезов к старой границе. Но Коростень остался у сполотов, и все ждали, что предатель Антомир вновь будет править столицей. Но Сварг, Железный Сварг, на миг лишился разума — или просто решил пошутить. Наместником Коростеня он назначил не Антомира, а никому не известного человечишку — Лантаха, сельского чаклуна. Одна Мать Болот да Дий, бог сполотов, знают почему. Это и толкнуло Антомира искать другого хозяина. Лантах же занял дворец наместника…

Приходилось подбирать слова, не забывая, что дедич Ивор, а не Навко, сотник Седой Велги. 0е «повстанцы» — «разбойники». Не «Рыжий Волк» — «наместник»…

Самого Навко тогда не было в войске волотичей он лежал в забытьи под присмотром старухи-знахарки. Историю рассказали товарищи. Впрочем, ее конец он видел сам.

…Коростень не знал, чего ждать от выскочки. Но жители сразу же поняли — Кеевы кметы, оставшиеся в столице, сами ни во что не ставят чаклуна. Да и не чаклун он вовсе — кобник, мелкий знахарь, говорят, не особо удачливый. Старший кмет, начальник отряда, думал об одном — как уцелеть среди моря повстанцев. И когда Гуд, тысячник Велги, встретился с ним, предложив договориться, возражать не стал. Повстанцы обещали не тревожить сполотов в Коростене. Те же будут сидеть тихо — очень тихо. О договоренности знали все

— кроме Лантаха. Он был слишком занят…

Сначала всех поразило, что новый наместник ходит в двух шубах — куньей и беличьей. Вспомнили Антомира, но старик был болен — ныли кости. Кобник же, отнюдь не хворая, надел не одну шубу, а целых две. На дворе еще стояло лето, пот лил с Лантаха в три ручья, но он героически терпел. Через пару дней перед дворцом наместника кто-то поставил чучело — с собачьей головой и, естественно, в двух собачьих полушубках. Кобник кричал, грозился сжечь город, но жители лишь посмеивались, а сполоты делали вид, что ничего не случилось.

Тут бы новому наместнику и опомниться. Но на следующий день все были изумлены. Глашатай объявил: каждый из пяти городских концов должен принести наместнику дары — по большой корзине, полной серебра. Все еще не веря, обратились к сполотам, но старший кмет пожал плечами, заявив, что это — не его дело.

На следующее утро пять огромных корзин уже стояли у дворцового крыльца. Они были полными до краев — жаб, лягушек, ужей и пьявок ловил весь город. На этот раз люди, осмелев, не стали прятаться и вволю полюбовались на то, как Лантах лично открывал корзины. Хохотали даже сполоты, а вечером — невиданное дело! — Кеевы кметы вместе с повстанцами за одним столом пили за здоровье Кобника, который решил не дать им умереть от скуки.

Лантах шумел, грозился напустить на город мор, глад и трус. Кричал настолько убедительно, что некоторые даже испугались. Но дни шли, ничего не случилось, солнце светило ярко, а глашатай известил о новой воле наместника. Из каждого городского конца велено было привести по дюжине красавиц — на смотрины. Лантаху угодно было подыскать себе невесту.

Наутро над Моцной площадью стоял лай — пять дюжин очумелых собак — все суки — метались под дворцовыми окнами. Огромная толпа нетерпеливо ждала торжественного выхода наместника — смотрины намечались славные. Но Лантах даже не показался на крыльце. Вскоре все узнали — Кобник велел воинам перебить наглецов, посмевших смеяться над ним. Старший кмет вежливо развел руками: его люди устали после вчерашних учений, придется слегка обождать.

Самое странное, что Кобник пробыл в городе еще целую неделю и лишь потом сбежал. Его не тронули — только остановили в воротах и надели поверх двух шуб еще три — чтоб не замерз в дороге…

Улад смеялся долго. Его лицо внезапно помолодело, ожило, и Навко увидел, что Кей действительно очень молод. Наверное, ему давно не приходилось улыбаться.

— …Четыре недели назад в Коростень вошли мятежники, — закончил Навко. — Теперь Нижний Город у них. Впрочем, сполотов не трогают.

Именно в Коростене Навко получил приказ от Государыни перехватить Антомирова гонца. Велга спешила к старой границе — приближались войска Рацимира…

— Велга…— голос Улада внезапно стал тихим и каким-то сиплым. — Она… Какая она сейчас?

— Н-не видел, — в первый раз растерялся Навко. Откуда ему, Ивору-дедичу, знать о таком? — Говорят, седая стала, Кей. И еще — шрам на щеке. Но такая же… опасная…

— Да…

Глаза Улада потухли, лицо вновь посуровело, стало старше. Навко понял — все кончилось. Сейчас его поблагодарят, накормят ужином и отправят восвояси. Может, попроситься на службу? Потереться в Валине несколько дней, что-нибудь придумать… Но зачем он Упаду? Кей не верит волотичам!

— А г-где сейчас Кобник?

Навко вновь растерялся, чуть не ответив: «Не знаю». Но память вовремя подсказала — Гуд говорил ему.

— Вернулся домой. Он живет на полночь от Коростеня. Маленькое село. Кажется, Занки… Точно не помню, Кей.

— Найдешь?

Спрошено было походя, равнодушным, даже скучающим тоном, но Навко внезапно почувствовал — клюнуло! Он все-таки понадобился Волчонку! Совсем для другого, не для того, что думалось, но понадобился!

— Конечно, Кей! Места знакомые.

— Хорошо.

Улад встал. Навко тоже, но не вскочил, а поднялся медленно, не спеша. Волчонок должен видеть — перед ним дедич. Дедичу нельзя приказать, нельзя повелеть. Дедича просят — даже если такая просьба равносильна приказу.

Но о деле больше не говорили. Улад кивнул, коротко бросил, что гостя накормят и разместят, а разговор они продолжат завтра. Оставалось поклониться — с достоинством, в меру, и пройти вслед за молчаливой стражей в маленькую комнату на втором этаже. Там была низкая лежанка, покрытая ковром, поднос с едой — и стражник за тяжелой дубовой дверью.

За приоткрытым окошком шумел ночной ветер. Дворец спал, даже шагов стражи не было слышно, и Навко почему-то подумал, что здешние кметы на ночь обматывают сапоги сеном. Тихо было за стенами, во дворе, в коридоре, где скучал здоровенный плечистый кмет. В углу комнаты стоял светильник, но огня Навко зажигать не стал. Глаза не видели ничего, кроме синеватой тьмы, зато думалось лучше. До рассвета еще несколько часов, очень долгих часов, но лучше, чтобы позднее осеннее солнце подольше задержалось в Ирии. Многое надо было решить, но решалось трудно.

…Что будет завтра, Навко догадывался. Волчонку нужен Кобник, и он пошлет к нему гонца — Ивора сына Ивора, дедича, решившего найти себе нового покровителя. Навко подумал, что будь он лазутчиком, которому велели стать своим человеком в Валине, то первый шаг сделан. Очень удачный шаг. Слишком удачный — Навко надеялся побыть по дворце хотя бы несколько дней. Но времени не будет. Его ушлют завтра же-с поручением или просто, если Кей передумает. У него осталась одна ночь. Это тоже немало, но за дверями скучает стражник, дворец полон кметов, а он даже не знает, где искать Алану.

Навко закрыл глаза и представил себе дворец, каким видел его с площади. Три этажа, семь окон в каждом. Но это одно крыло, то, что выходит на площадь. Где-то там покои Улада, там же и Алана — на третьем этаже, если права толстая торговка. Его же разместили в другом крыле, которое выходит окнами на задний двор. Здесь живет челядь, внизу — сараи, конюшня. Охраны меньше, но в главное крыло не попасть. Стража в переходах, в коридорах и, конечно, у дверей Кеевых покоев. Наверное, Улад сейчас у Аланы… На миг Навко задохнулся от ревности и боли, но тут же приказал себе успокоиться. Потом — все потом! Он отомстит. Он убьет Рыжего Волчонка, Улада Кровавого — пусть для этого понадобится ждать годы, целую жизнь! Но сейчас надо думать об Алане. Она рядом, но не позовешь, не докричишься…

Внезапно он почувствовал духоту. Встав с лежанки, подошел к окну, пошире открыл слюдяные створки и жадно вдохнул холодный воздух. Вспомнился спор с Матавитом, давний спор — тогда они только услыхали о Велге. Матавит никак не мог понять, зачем брать оружие, зачем лить кровь? Они с Навко — холопы, но старый Ивор к ним добр, кормит, одевает, даже сажает за свой стол. Никого из них не били батогами, даже ругали только за дело. За что воевать? И зачем?

Тогда Навко горячился, вспоминал Мать Болот, давнюю славу волотичей, говорил о свободе, о чести. Теперь же он твердо знал ответ — без всяких высоких слов. Вот он, ответ — мальчишка с нелепыми усиками, забравший его невесту, его счастье. И такое случилось с сотнями, с тысячами. Но покойный Матавит был прав в другом. За Кеями — сила. Даже сейчас, когда в проклятой семье раздор, в одиночку ничего не сделать…

Чтобы не думать, забыться, Навко принялся разглядывать пустой двор. Просто так — ради интереса. Будь у него десяток ребят, через этот двор вполне можно проникнуть во дворец и вырезать всех. Охраны почти нет. Вот они, сторожа, спят на соломе у ворот. Правда, ворота заперты, а тын высок, но если подобраться с другой стороны с шестом… Подобраться, зарезать или оглушить двух спящих дураков, зажечь сено — и ждать паники. Начнется пожар, бестолковая беготня, крики — и тут уж ударить основными силами — через главный вход. И резать, резать, резать!

Так бы он и сделал. Но тогда Алана могла бы погибнуть — в огне или от случайного удара клевцом. Нет, не годится. Даже если б верные парни были под боком…

Взгляд еще раз скользнул по огромной куче соломы. Сухая — дождей не было уже несколько дней. рядом, словно нарочно — дрова, стена конюшни. Дворец не сгорит — кменный, но шуму будет!

Да, шуму будет много. И беготни. И бестолкового крика…

Навко нащупал в темноте мешок, развязал бечевку и достал тряпицу, в которую было завернуто серебряное навершие. Теперь — огниво и что-нибудь тяжелое, чтобы докинуть до ближайшей соломенной кучи. Рука провела по подносу — чашка! Хорошо, очень хорошо! Завернуть, привязать конец тряпки к толстой глиняной ручке…

Солома вспыхнула сразу — жарко, высоким белым пламенем. Навко засмеялся и лег на лежанку, прикидывая, откуда раздастся первый вопль…

Коридор был полон дыма. Впереди горели факелы, но света все равно не хватало, люди сталкивались, кричали, хватали друг друга за руки, мешая бежать. Кмет тащил Навко вниз, очумело бормоча одно и тоже: «Горыть! Горыть!». Навко не сопротивлялся — они бежали туда, куда и все прочие. Значит, там будет и Алана.

Лестница была узкой, и люди полностью забили ее, пытаясь быстрее протиснуться вперед. Женщины, дети, бородатые кметы с вытаращенными от испуга и изумления глазами… Навко и не думал, что во дворце так много народу. Тем лучше — легче затеряться.

Толпа вываливала во двор. Там бегали кметы, выводя из конюшни беснующихся от ужаса лошадей, кто-то надрывно вопил: «Воды! Воды!», но воду никто не носил, и огонь, охвативший деревянные постройки, уже лизал стены, сложенные из аккуратных серых камней. Среди толпы Навко заметил Улада, окруженного стражей. Кей что-то командовал, отчаянно заикаясь, и Навко еле сдержал ухмылку. Это еще даже не цветочки, Волчонок! Это лишь почки набухают! Женщин в толпе оказалось немало, но Аланы нигде не было. Навко быстро оглянулся — приставленный к нему кмет исчез. Теперь можно не спеша осмотреться. Навко сделал шаг в сторону, но тут крыша ближайшего сарая дрогнула, горящие бревна начали одно за другим падать вниз, прямо под ноги растерявшимся людям. Толпа отпрянула, отбросив Навко в сторону. Он успел подумать, что нелепо погибать под ногами очумевших от ужаса холопов, — и тут же увидел Алану.

Девушка стояла в окружении нескольких служанок. На ней был длинный плащ, светлые волосы рассыпались по плечам, в зеленых глазах отражалось пламя. Алана смотрела в сторону, и Навко несколько мгновений не решался ее окликнуть — словно окаменел. Но тут девушка повернула голову-и взгляды их встретились.

Кажется, она закричала, но опомнилась, зажав рот ладонью. Страх в широко раскрытых глазах сменился радостью и облегчением — невиданным, невероятным. Губы шевельнулись, и Навко скорее угадал, чем услышал:

— Жив!

Времени не было. Сейчас служанки опомнятся, довернутся, сейчас придут в себя кметы и оттеснят его от девушки…

— Жди! — он крикнул, надеясь, что в суете никто не поймет, не услышит — кроме нее. И тут же сквозь крики, сквозь треск горящего дерева, донеслось еле уловимое:

— Дождусь! Береги себя…

Его толкнули, отбросили в сторону, чуть не сбили с ног, но Навко ничего не чувствовал — ни боли, ни запаха гари, от которого раздирало кашлем горло. Перед глазами стояло ее лицо. «Дождусь!» И впервые с той минуты, когда сполотское копье ударило в грудь, бросив на залитую кровью землю, Навко почувствовал себя победителем. Не зря! Все — не зря! Ты не всемогущ, Кей Улад! Навко, навий подкидыш, вернет свое счастье — вопреки тебе, вопреки всем Кеям на свете! И да поможет им с Аланой Мать Болот!

Топот коней среди пустого осеннего леса оглушал, словно ехали не двое, а целая сотня. Навко то и дело всматривался вперед, надеясь загодя заметить опасность. Бояться вроде бы и нечего — земля улебов позади, значит, встретить их могут лишь люди Велги. Навко знал тайное слово, их, конечно, пропустят, но встречаться со своими не хотелось. Он объяснится с Велгой сам

— позже. А пока надо спешить, погоняя коня, хотя сытый холеный жеребец из валинской конюшни мчался, как стрела, брезгливо попирая точеными ногами лесную дорогу.

Рядом, бок о бок, на таком же коне скакал Тымчак, здоровенный парень с наивным веснушчатым лицом. За эти дни они обменялись едва ли десятком слов. В разговоры улеб не вступал, а на все вопросы отвечал неизменным: «Га?». Если же надо было подумать, он бросал «Чекай-чекай!» и впадал в молчание, после чего кивком выражал согласие или, напротив, отказ.

Тымчака навязал ему Улад. Спорить не приходилось — Кей, конечно, не верил заброде-волоти-чу. Наивный Тымчак вовсе не был наивен. Навко встречал таких, спокойных, внешне медлительных, даже неуклюжих, и понимал — улеб убьет его, не задумываясь. Не знал лишь, что именно приказал Тымчаку Улад. Но до Занок, где обретается Лантах, бояться нечего. Парень будет беречь его — как пес, как прирученный волк.

…Когда они с Тымчаком покидали дворец, в воздухе стояла гарь, сгоревшие бревна еще дымились, а к обитой кожей «кобыле» привязывали одного из проспавших пожар стражников — бить кнутом до смерти. Другой, белый как мел, стоял рядом, покорно дожидаясь своей очереди. Навко лишь хмыкнул — так вам и надо, сволочи! Двумя врагами меньше — тоже хорошо!

Рыжий Волчонок был немногословен, приказ короток и ясен: найти Лантаха-кобника, передать, что Кей Улад помнит его слова, ждет помощи — и вернуться с ответом. На все давалось пятнадцать дней — две недели и день в запасе. Ему предложили самому выбрать коня из сгоревшей ночью конюшни и взять оружие в дворцовой кладовой. Навко не отказался, выбрав белогривого серого красавца в богатой сбруе, а заодно — прекрасный франкский меч, кольчугу и шлем. Улад был готов дать и серебро, но Навко гордо покачал головой. Он не наемник. Их расчет с Кеем впереди.

Тымчака он получил впридачу — для пущей безопасности — и с тех пор каждый миг чувствовал что рядом с ним скачет смерть. Навко умел — научился — драться, даже сносно владел мечом, что было редкостью среди волотичей, однако понимал, что один на один ему против улеба не выстоять. Но открытой схватки не будет. Или они оба выживут, или кто-то погибнет — внезапно, от удара в спину. Время от времени Навко ощущал противный холодок между лопаток, словно нож уже готов вонзиться в тело, пробив тонкие кольчужные кольца. Несколько раз, просыпаясь ночью у погасшего костра, он хотел избавиться от наваждения, зарубив опасного спутника, но каждый раз рука, тянувшаяся к мечу, замирала. Рано, еще рано! Этот улеб с наивным веснушчатым лицом может пригодиться…

Тымчак спутал все планы. В то утро, слушая Волчонка, Навко знал, что следует делать. Он поедет, но не в Занки, к Кобнику, а прямо к Велге. Правительница должна знать все — и о Баюре, и о том, что творится в Валине. Он, сотник Навко, не нарушил приказ, напротив — проник в логово Улада Убийцы, Улада Кровавого, и узнал главное:

Рыжий Волчонок готовится стать Светлым. Значит — война; значит, войско улебов ударит на волотичей с заката. Велга поймет, оценит сделанное. И тогда Навко попросит помощи — чтобы выручить Алану. Правительница не откажет — не должна.

Но теперь думать об этом поздно. Тымчак следит за каждым шагом, за каждым словом. Убрать соглядатая? Если Навко вернется один, Улад не поверит. Он неглуп, молодой Кей, очень неглуп. Значит, нужно, чтобы верный пес Улада подтвердил — все в порядке, все сделано правильно. Впрочем, дело несложное — найти Лантаха, переговорить, вернуться с ответом. А если предатель-Кобник и вправду способен помочь Уладу, то Навко знал, что делать. Изменником он не будет — мертвый чаклун ничем не поможет Волчонку! Но в таланты Кобника не верилось, иначе бы не выгнали его из Коростеня, как паршивую собаку. Странно, что Улад верит проходимцу!

Навко вновь покосился на Тымчака. Тот уловил его взгляд и внезапно усмехнулся — ощерился крепкими желтыми зубами. Впрочем, усмешка была добродушной, парень словно говорил: «Не бойся, волотич! Доберемся!». Навко улыбнулся в ответ и вновь стал глядеть вперед. Скоро перекресток, а там — налево, в обход Коростеня. Места глухие, если повезет, они никого не встретят дорогой — разве что неосторожного медведя. Зверей Навко не боялся — он давно понял, что страшнее человека на земле никого нет.

Занки война обошла стороной. Даже местный дедич — и тот уцелел, как ни в чем не бывало продолжая править в поселке. С дедичем — хитрым одноглазым старикашкой — они и столкнулись первым делом, как только миновали ворота. Кланяться друг другу не стали, но старик оказался приветлив, охотно отвечая на вопросы неожиданных гостей. Он тут же подтвердил, что знает Лантаха-кобника. И все его здесь знают. Кобниками были его дед, отец, дядя, и сам Лантах — чаклун неплохой, «справный» и «справу» свою знает. Да только обижают его злые люди, из поселка прогнать хотели, даже убить, и он, бедняга, целый год прятался. Но теперь, хвала Матери Болот, все успокоилось, и Лантах вернулся. Нет, в самом поселке он не живет, а обретается в старом зимовнике, отсюда в двух верстах. Живет один, в гости не ходит — видать, отдыхает после странствий.

Дедич охотно указал дорогу и даже подробно объяснил, возле какого дерева сворачивать и как проехать, чтобы не угодить прямиком в болото. Было ясно: старик спешит поскорее спровадить нежданых гостей, к тому же вооруженных по-сполотски. Ни он, ни жители поселка не желали ссориться ни с Кеевыми кметами, ни с воинами Велги. В иное время Навко не преминул бы разобраться с этими хитрецами, но сейчас лишь поблагодарил и повернул коня на еле приметную среди — деревьев тропу. Но Тымчак остановил его, ухмыльнулся и поехал первым. Возражать Навко не стал — пусть его спутник получает стрелу в грудь, если местные затейники установили на тропе самострел.

Зимовник оказался действительно старым, да и на зимовник не похожим. Вросший в землю домишко, крытый соломой, сарайчик да колодец с высоким срубом. Ни на тропе, ни у дома никого не оказалось. Похоже, местные жители редко навещали чаклуна.

Навко соскочил с коня, быстро привязал его к ближайшему дереву и направился к избушке. Он уже был у ступенек, ведущих вниз (дверь дома напоминала вход в землянку), когда шедший рядом Тымчак внезапно остановился и прислушался.

— Чекай-чекай! — шепнул он, подумал и, кивнув на маленькое, затянутое бычьим пузырем окно, показал два пальца.

Итак, хозяин в доме не один. Беды в этом не было, даже если гость вооружен. Повстанцев можно не бояться, а с разбойником они вдвоем справятся. Навко показал рукой на вход, Тымчак почесал затылок, но затем согласно кивнул.

Дверь открылась с громким скрипом, и сразу же послышался странный звук. В первый миг Навко не смог сообразить, на затем облегченно перевел дух. Филин! Не иначе Кобник держит его вместо кошки.

Филин и был первым, кого Навко увидел. Птица сидела на толстом деревянном рожне и дремала, уткнувшись кривым клювом в серую грудь. При виде гостей желтые глаза на мгновенье раскрылись, вновь послышалось уханье, и Навко решил, что птица больше напоминает сторожевого пса.

— Чолом! — Навко снял шлем и всмотрелся в полумрак. Стол, огромный сундук у окошка, две длинные лавки, большеглазый идол в углу. На лавке сидели двое. Один уже успел вскочить, другой — повыше ростом, в темном плаще с капюшоном, остался сидеть, глядя куда-то в сторону.

— Ты Лантах-кобник?

Человек, вставший с лавки, согласно закивал. Он оказался невысок, с короткой пегой бороден-кой и маленькими испуганными глазками.

— Кобник я, кобник… Заходите, гости дорогие, прошу, прошу. Как доехали, как добрались? Кваску, кваску желаете?

Скороговорка не могла скрыть страха, и Навко еле удержался, чтобы не передать предателю привет от благодарных жителей Коростеня. И на этакого сморчка надеется Улад!

Кобник застыл на месте, выжидательно глядя на гостей, рядом шумно дышал Тымчак, и Навко понял, что пора начинать.

— Я — Ивор сын Ивора. Меня прислал Кей Улад. Ты обещал ему помощь.

— Вспомнил! Кей Улад вспомнил! — страх сменился радостью. Лантах взмахнул руками и затараторил так быстро, что Навко еле успевал понимать его скороговорку. Он, Кобник, знал, он надеялся, он и сон видел — синица прилетала, да не одна, а с зимородком вместе, а тот зимородок орлиное перо в клюве держал. И это хорошо, что Кей Улад о нем вспомнил, самое время, и он, конечно, поможет, ведь он кобник, кобник, кобник, он и туман наведет, и храбрости добавит, и сон растолкует…

Лантах поспешил усадить гостей на свободную лавку, вручив каждому по корчаге с квасом. Пить Навко не стал — уж больно место опасное — и продолжал слушать болтовню хозяина. Кобник был рад, даже очень рад — но почему-то Навко ему не верил. Чем-то Лантах напоминал купчишку, спешившего продать залежалый товар. Между тем человек в темном плаще по-прежнему глядел в окно, казалось, не обращая внимания на происходящее.

А Кобник продолжал говорить, что люди вокруг злые, злые, злые, и они его не любят, не любят, не любят и даже обижают, обижают… И тут вновь послышался странный звук. Навко вспомнил о филине, невольно оглянулся, но серая птица спала. Звук повторился — и стало ясно, что желтоглазый ни при чем. Филины не зевают, раскрывая во всю ширь зубастый рот. Зевал Тымчак. Да так отчаянно, что Навко даже перестал следить за болтовней Лантаха. Улеб отчаянно тер веснушчатое лицо пятерней, дергал себя за волосы — но вновь и вновь зевал. И вот глаза закрылись, голова откинулась в сторону, и Тымчак мирно захрапел, привалившись спиной к бревенчатой стене.

— Получилось! Получилось! — Кобник радостно потер ладоши и поглядел на человека в капюшоне. Тот медленно встал. На Навко в упор взглянули большие светлые глаза:

— Мы решили, что твой спутник устал, Ивор сын Ивора. Пусть поспит. По-моему, так будет лучше.

— Кому? — Навко вскочил, рука легла на рукоять меча. Они с Тымчаком не друзья, совсем не друзья, но все-таки…

— Тебе. И нам тоже. А потом мы вместе решим, что ему приснится. Лучше всего — наш разговор, но другой — не тот, что у нас будет сейчас.

— У нас? — Навко недоверчиво покосился на говорившего. Этот никак не походил на зарвавшегося купчишку, спешащего сбыть гниль. Голос неизвестного был холодным, властным, глаза смотрели без страха, даже с легкой насмешкой.

— Ты же приехал к чаклуну, правда? Так что не удивляйся, Ивор сын Ивора. Мы с братом решили, что тебе будет проще говорить без твоего спутника.

«С братом»? Неужели эти двое — братья? Или чаклуны так называют друг друга?

— Лантах — мой младший брат, — понял его неизвестный. — Можешь звать меня Ямас. Это имя не хуже, чем Ивор… Ты приехал очень удачно…

— Мы сразу поняли, поняли…— вмешался было Кобник, но резкий жест остановил его.

— Печь на дворе, брат. Подумай об обеде. Лантах явно хотел возразить, но затем покорно кивнул и вышел, прикрыв скрипящую дверь. Навко старался сохранять спокойствие, хотя все щло явно не так. Кажется, они нарвались на настоящего чаклуна. Во всяком случае, Ямас понял, что никакой Навко не Ивор. И что за имя — «Ямас»? У волотичей такого нет, у сполотов — тоже…

— Я — рахман, если тебе это что-то говорит.

— Рахман? — удивился Навко. — Но ведь рахманы — тоже чаклуны!

Смех — негромкий и какой-то обидный. Ямас покачал головой:

— Дожили! Нас, Рожденных Дважды, считают колдунами! Мы не чаклуны, Ивор сын Ивора! Но сейчас не это важно. Кей Улад просит помощи у моего брата. Он очень неблагодарный человек, твой Кей! Мой брат чуть не погиб, помогая ему и Кею Сваргу.

— И предавая свой народ! — не выдержал Навко.

— Ах вот как! Кажется, начинаю понимать… Бедняга Лантах ошибся не тогда, когда попытался править Коростенем. Он ошибся раньше. Скажем, обратился не к тому богу. И другие боги, а точнее — Силы, лишили его всего, что мой брат умел. Потому в Коростене он не мог даже вызвать легкий дождик. Сейчас он кое-что умеет — не без моей помощи. Ты это уже видел, Ивор. Но к Извиру обращаться уже не станет. Зато Упаду могу помочь я.

Навко понял далеко не все, но главное стало ясно. Он не ошибся — Кобник мало что может. И очень хорошо! А что делать с этим?

— Вижу, ты не любишь Кеев, Ивор. Тут мы едины. Но ты готов помочь Уладу, я — тоже. Я скажу, что надо делать, а ты передашь Кею. Мы оба добьемся того, чего хотим.

Навко был уже готов согласиться, но опомнился.

— Мы не поняли друг друга, Ямас, брат Лантаха. И, наверное, не поймем.

— Почему? — густые брови удивленно поднялись. — Ты же ехал к моему брату…

— Но не к тебе! Твой брат — вроде девки, что ходит по шатрам кметов. За лишнюю шубу он готов служить даже лешему. А чего хочешь ты?

Дверь скрипнула. В проем заглянула физиономия Кобника, словно чаклун догадался, что речь идет о нем. Но Ямас махнул рукой, и Лантах тут же исчез.

— Вот как ты заговорил, Ивор! Тогда давай попытаемся понять друг друга.

— Хорошо! — Навко покосился на Тымчака, но тот вовсю похрапывал, счастливо улыбаясь во сне. — Я-из войска Велги. Рыжий Волчонок украл мою невесту. Я убил предателя, который шел в Валин, и занял его место. Улад послал меня сюда…

— И ты выполнишь его приказ, вернешься и попытаешься освободить свою девушку…

Рахман задумался, затем черный капюшон кивнул:

— Вот теперь ты не лжешь, Ивор! Странно, люди редко говорят правду. Иногда кажется, что ложь — это заразная болезнь… Хорошо, ради такого редкого случая я тоже приоткрою тебе правду. Только краешек — но ты поймешь…

Ямас присел на лавку и на миг задумался.

— Попытаюсь говорить проще. Когда-то этой землей правили мы, Рожденные Дважды. Все остальные — воины, землепашцы, торговцы — слушались нас. И такой порядок был справедлив, ибо установлен самим Небом. Но много веков назад Кеи разгромили нашу державу и стали править сами. Они смешали всех — жрецов, воинов, рабов. Мы остались, но превратились в лесных чаклунов. Нас, рахманов, немного. Мы стали умнее, и теперь рахманом может стать лишь тот, кто отмечен семью добродетелями. Я смог стать, мой брат — нет, хотя оба мы из рахманского рода…

Навко слушал без удивления. Все это было очень давно. Мало ли кто правил Орией? Просто у рахманов оказалась долгая память.

— Когда-то Кеи преследовали нас. Затем оставили в покое, и мы не вмешивались в державные дела. Но с недавнего времени кое-что изменилось. Патар — глава нашего братства — слишком сдружился с покойным Кеем Мезанмиром. Мы были против — Кеи всегда останутся чужими. Мы даже надеялись, что настала пора вернуть истинный порядок, завещанный нам Небом. Но Патар нас не слушал и помогал Светлому. И случилась беда…

В дверь вновь заглянул Кобник и тут же исчез. Ямас медленно подошел к окну:

— Бедняга! Пытается подслушать! Говорил я ему, что не всякое любопытство к добру! Он с детства такой… Так вот, случилась беда…

— Для кого? — не удержался Навко. — Для вас?

— Нет. Для всех. Ты многое не поймешь, воин Велги, но кое-что ясно даже ребенку. Наши предки владели оружием — страшным, поистине чудовищным. Оно чуть не уничтожило мир. Никакое колдовство, даже если соберутся все чаклуны Земли, не способно совершить такое. Говорят, тогда погибли тысячи тысяч людей. Тысячи тысяч! Ты представляешь, сколько это, Ивор?

Навко попытался представить — шеренга из тысячи воинов, и таких шеренг тоже тысяча…

— Это оружие было спрятано. Но Патар узнал, как его найти. Узнал — и сказал Светлому…

Навко внезапно поверил. Убедили не столько слова, сколько то, как они сказаны. Рахман говорил правду, и от этой правды стало холодно, словно на сердце положили кусок льда.

— Кеи… Значит, они теперь могут…

— Еще нет. Хвала Небу, нет. Но остался всего один шаг…

Ямас умолк, давая собеседнику время осмыслить услышанное. Затем усмехнулся:

— Ты можешь спросить, при чем тут Рыжий Волчонок и почему я собираюсь ему помочь? Все просто. Кей Мезанмир и Патар послали за тайной двоих. Одного рахмана и Войчемира, племянника Светлого. Мне удалось опередить их и прибыть раньше в… В один мертвый город. Меня чуть не нашли — обнаружили мой челнок, но они оказались не слишком внимательны. Итак, тайну сейчас знают четверо — Патар, этот рахман, Кей Войчемир, и я. Светлый так и не успел ничего узнать — к великому счастью. Мы, рахманы, будем молчать, но Кей Войчемир может проговориться. Сейчас он бежал из Савмата к Сваргу. Теперь понимаешь?

— Сварг… Рыжий Волк может получить это оружие? — Навко вновь почувствовал холод в груди.

— Да. И Сварг может применить его, ведь у Кея Рацимира большая армия. Догадываешься, что будет дальше?

Догадаться было несложно. Рыжий Волк победит брата. При этом погибнут тысячи, а затем Сварг вспомнит о волотичах…

— И ты, Ямас, хочешь, чтобы оружие досталось Уладу?

Рахман покачал головой:

— О таком страшно и подумать. Кей Улад — еще мальчишка. Злой, обиженный и очень жестокий мальчишка. Нет, Ивор сын Ивора! Я хочу, чтобы это оружие исчезло навсегда! Представь: Рыжий Волчонок узнает об оружии, о том, что брат, чуть не убивший его самого, почти что держит в руках то, что сделает его всемогущим. Согласится ли он уничтожить это оружие, чтобы оно не досталось никому?

Вспомнилось испуганное лицо с нелепыми усиками. Не будь Сварга, Волчонок и сам протянул бы руку к такому могуществу, но сейчас…

— У него не будет выбора, Ямас!

— Надеюсь. Ты можешь спросить, почему я не попросил помощи у Велги? Она не захочет владеть тем, что уничтожит целую страну, но она не одна. Представь, кто-то из ваших обиженных захочет отомстить сполотам…

Вспомнился Гуд, у которого погибла вся семья, его друзья, тоже похоронившие близких, — и Навко понял, что Ямас прав. И Велга — Седая Велга… Удержит ли она руку, если представится возможность отомстить?

— Наверное, Небо захотело, чтобы я встретил тебя, Ивор. Ты хочешь вернуть свою девушку — и это лучше, чем желать гибели тысяч людей. Ты окажешь Уладу услугу, за которую можно потребовать любую награду. А я выполню то, что должен… Или тебе тоже хочется отомстить?

Навко вздрогнул от неожиданности. Он представил, как берет волшебный жезл или надевает на палец волшебное кольцо…

— Наверное, хочу, — голос прозвучал почему-то хрипло, неуверенно. — Но больше всего я хочу спасти Алану. И мстить надо Кеям, а не всем сполотам…

— А ты был уверен, что мы не договоримся! — Ямас усмехнулся и провел ладонью по лбу. — Слушай! Оружием не может воспользоваться каждый. Нужен человек-Ключ, без него смерть никогда не проснется. Я не знаю точно, кто он. Но знаю село, где он живет. Если Сварг захочет, он найдет нужного человека, поэтому надо спешить.

Навко кивнул, хотя не очень понимал, что следует сделать. Найти этого человека раньше, чем это сделает Рыжий Волк? Но как искать? Рахман не скажет, иначе секрет перестанет быть секретом. Посоветовать жителям бежать, спрятаться? Но Кеевы кметы легко найдут беглецов. И тут Навко догадался, что имеет в виду рахман.

— Надо убить… Всех?

— Да. Всех — иначе можно отдать Ключ в руки Сварга…

На душе стало мерзко. Всех! Значит, детей, женщин, стариков! Они же ни в чем не виноваты!

— Чье это село? Наше?

— Сполотское…

На миг стало легче, но Навко покачал головой:

— Сполоты убивали наших детей. Но мы не сполоты!

Ямас молчал, и в душе у Навко начала закипать злость. Рахман хочет убивать чужими руками! его — или Улада. Ямасу попросту нужен палач!

— Решай сам, Ивор! Без меня тебе не выручить твою девушку. От моего брата мало толку, и твоя услуга будет стоить недорого…

Двери вновь заскрипели, и в проем просунулась пегая бороденка Кобника.

— Тебе чего? — голос Ямаса прозвучал сурово, даже зло.

— Так обед, обед же! — растерянно проговорил Лантах. — Приготовил! Грибы, грибы вкусные, сам жарил, жарил…

Рахман скривился, затем вздохнул:

— Ты прав, брат. Наш гость проголодался. Поговорим позже.

Обед оказался и вправду хорош. Ели во дворе, за невысоким деревянным столом. Тымчака будить не стали — уж больно сладко спал парень! Навко не преминул похвалить стряпню — и грибы, и кашу, и квас, чем весьма порадовал пегобородого хозяина — но сам даже не почувствовал вкуса. Не до того — сейчас предстояло решать. И от этого будет зависеть очень многое…

Кобник тараторил, что в этом году грибов много, много, много, и рябины много, значит зимой будет холодно, холодно, а из рябины надо варить узвар, от него и сердцу польза, и селезенке опять же польза… Навко согласно кивал, ничего не слыша. Перед глазами стояло лицо Аланы. «Дождусь…» Она верит — он дал ей надежду. И он, Навко-подкидыш, проклянет сам себя, если обманет любимую. Но что, если Ямас задумал измену? Он рахман, у него свои дела. Выход один — обо всем доложить Велге. Но тогда он ничем не сможет помочь Алане…

После обеда Кобник позвал всех в дом, но Ямас отмахнулся и увел Навко в лес, на узкую тропу, петлявшую между старых вековых лиственниц. Вначале шли молча, затем рахман остановился и внезапно взял Навко за локоть:

— Погоди! Ты снова не веришь мне, Ивор! Почему? Я был честен с тобой!

Навко задумался, но затем решил сказать правду:

— Говорят, у огров есть игра. Она называется «Смерть Царя». Там передвигают деревянные фигурки по доске, чтобы загнать одну из фигурок в угол. Для тебя, рахман, мы все — такие фигурки.

Ямас покачал головой:

— Как мне тебя убедить? Если бы я был могучим чаклуном из сказки, то наколдовал бы летающий ковер, и на этом ковре ты бы увез свою невесту. Но тогда тебе не стало бы дела до остального…

— Под Коростенем мне было дело до всего остального, рахман! Я был на правом фланге «Вечера Потрясения». Вся моя сотня осталась там. И я остался тоже. А ты, ненавистник Кеев, прятался в кустах!

Лицо Ямаса внезапно дернулось:

— Да, я прятался в кустах, Ивор сын Ивора! Мы, рахманы, не берем в руки оружия. Но подумай, откуда у волотичей серебро? Откуда мечи и кони? Кто нашел Велгу? Ведь она…

Он не договорил, но сказанного хватило. Навко, конечно, знал, что волотичам помогают. Это было тайной, но многие догадывались, что у Велги есть сильные друзья.

— Но для чего? Для чего, рахман? Чтобы Кеи погибли, и вы вновь владели Орией? Ямас покачал головой:

— Кеи погибнут. Они перебьют друг друга без нашей помощи. И мы восстановим древний порядок. Но мы не будем господами! Просто каждый займется своим делом — и все будут свободны.

Навко усмехнулся и поглядел в серое осеннее небо:

— Кеи тоже умеют говорить красиво. Лучше скажи, кто тогда будет править в Коростене? Рахман грустно усмехнулся:

— Тебя заботит только это? В Коростене будет править Велга. И, возможно, не только в Коростене. Иначе зачем нам все это? Среди ее советников уже сейчас есть Рожденные Дважды. Понимаешь?

Нет, Навко не понимал, но спорить расхотелось. Главное ясно — игра «Смерть Царя» в самом разгаре. Если он согласится, его деревянная фигура сумеет сделать нужный ход…

— Ты не все учел, Ямас. Если я расскажу Уладу о древнем оружии, он может поступить совсем по-другому. Как — не знаю, ж соблазн слишком велик. Вдруг он захочет сторговаться с Рацимиром?

Рахман вновь остановился, густые брови удивленно приподнялись:

— Пожалуй… А ты умен, Ивор! Что же ты предлагаешь?

Навко улыбнулся:

— В избе на лавке спит один славный парень. Ему надо рассказать об оружии, но чуть по-иному. А затем сделать так, чтобы ему очень захотелось уехать в Валин — без меня. Остальное я сделаю сам…

Проснувшись, Тымчак первым делом произнес непременное «Га?» и схватился за меч. Убедившись, что меч не нужен, он виновато улыбнулся и покорно проследовал во двор, где был накормлен грибами и кашей. Пока он ел, споро работая деревянной ложкой, Навко вновь и вновь продумывал свои план. Должно выйти — если эти двое помогут и если им всем немного повезет.

Об оружии Тымчаку рассказал не Навко, а сам Ямас. Рассказ действительно звучал чуть иначе. Кей Сварг уже посылал своих людей в далекое село. Он уже почти догадался. Более того, его кметы уже спешат к неведомому месту, где спрятано оружие…

Тымчак слушал, широко раскрыв глаза, затем кивнул и вопросительно поглядел на своего спутника.

— Поедешь в Валин, — велел Навко. — Скажешь Кею Уладу, что Лантах-кобник согласен помочь, — и о том, что сейчас слышал. Ехать надо немедленно…

Парень почесал затылок, проговорил «Чекай-чекай!» и погрузился в раздумье. Затем покачал головой, показал два пальца и кивнул в сторону далекого Валина. Стало ясно — поедут они только вдвоем.

— Ехать надо сейчас! — повторил Навко и мельком взглянул на рахмана. — Немедленно!

Тымчак нахмурился, вновь показал два пальца и, словно ненароком, положил руку на рукоять меча. И вдруг его лицо странно изменилось. Глаза удивленно моргнули, челюсть дернулась, рот приоткрылся.

— Га?

Тымчак неуверенно встал, поклонился и, чуть пошатываясь, вышел на двор. Навко последовал за ним. Парень шел, время от времени оглядываясь, причем на лице его сохранялось выражение крайнего удивления. Наконец Тымчак отвязал коня, поклонился Кобнику, все это время ожидавшему у опустевшего обеденного стола, и через минуту послышался стук копыт. Навко подождал и, убедившись, что улеб не собирается возвращаться, повернулся к Ямасу:

— Он не поймет?

— Не поймет, не поймет! — откликнулся вместо рахмана Кобник. — Он будет ехать и удивляться, все время удивляться…

— Так можно каждого? — Навко внезапно почувствовал озноб.

— Не каждого, — усмехнулся Ямас. — Тебя — нет. Но такие, как этот парень, имеют только одну мысль. И если эту мысль сделать немного другой… Ты тоже уезжаешь, Ивор?

— Да, — кивнул Навко. — Мне надо на полночь.

На полночь от Коростеня стояло несколько повстанческих отрядов, с командирами которых Навко был хорошо знаком. Это были молодые отчаянные ребята, рвавшиеся в бой с проклятыми сполотами. Они не признавали перемирия, и только строгий приказ Велги сдерживал их порыв. Навко рассчитывал, что легко сможет с ними договориться. Но случилось неожиданное. В первом же отряде, расположенном всего в пяти часах пути от жилища Кобника, он встретил самого Гуда, тысячника Велги, правую руку Государыни.

Вначале встреча испугала. Тысячник знал, куда и зачем уехал Навко. Его появление здесь, конечно, вызовет вопросы, а Гуд не только суров, но и весьма подозрителен. Но затем Навко понял, что ему по-настоящему повезло. Мать Болот все-таки вспомнила о нем.

Не дожидаясь вопросов, от отвел Гуда в сторону и рассказал ему о Валине. Не все — но главное. Он честно признался, что нарушил приказ, но иначе было нельзя. Проклятый предатель и сын предателя Баюр успел рассказать ему много важного, и эти сведения требовалось немедленно проверить. Поэтому он, сотник Навко, решил пробраться в Валин. И не зря. Кей Улад готовится к войне, и улебы поддержат его. Значит, надо ждать грозу с заката. Волотичи в кольце — Сварг, Рацимир, Улад — весь волчий выводок…

Гуд слушал, не перебивая, мрачное, покрытое шрамами лицо хмурилось. Навко знал, что тысячник тоже рвется в бой. Перемирие ему — кость в горле.

— Ты сделал большое дело, сотник, — наконец проговорил он. — Велга не ждет войны так скоро. Сейчас Сварг готовится к битве с Рацимиром…

Навко поинтересовался, что сейчас на старой границе. Оказалось, Рацимир успел собрать огромное войско. У Сварга сил меньше — вдвое, а то и втрое.

— Велга считает, что Рыжий Волк будет разбит, — закончил он. — Но тогда нам придется воевать с Рацимиром. А мы еще не готовы. Нужно оружие, серебро, а главное, время. А если нападет Улад…

Навко взглянул на мрачного, сурового тысячника и решился:

— Можно кое-что придумать, Гуд. Если получится, Рацимир не скоро вспомнит о брате — и о нас тоже…

И он предложил то, о чем подумал сразу, как только услыхал, где находится загадочное село. Отряды повстанцев переходят границу. Пусть сполоты почувствуют, что такое война! Несколько отрядов будут нападать на села, перережут дороги, а главный ударит прямо на Савмат.

Глаза Гуда вспыхнули, и Навко понял, что выиграл. Тысячник не сможет отказаться от такого. Пройти огнем и мечом по земле врага! Отомстить — за сожженные села, за погибших друзей и родных — за все. И напугать — до смерти.

— Рацимиру придется отвести войска, — подытожил он. — У нас появится время.

— И вся Ория поймет, чего стоит похвальба Кеев, — Гуд довольно усмехнулся. — Велге говорить не будем — пока… Здесь поблизости стоят четыре наших отряда. Я пойду прямо на Савмат…

Это и был крючок, на который попался тысячник. Если бы Навко предложил сжечь неведомое село на реке Быстрице, Гуд едва ли согласился на это. Но удар будет нанесен прямо в сердце врага — по Савмату! Отряд Навко отвлечет внимание — не больше.

Тысячник достал свиток бересты и осторожно развернул. Навко поразился — мапа! Настоящая мапа, и на ней не Коростень, не земля волотичей, а Савмат! Гуд, усмехнувшись, пояснил, что мапа досталась ему еще в начале лета, когда его отряд захватил Коростень. Мапе не было цены. Земля сполотов: города, села, дороги, реки — все перед глазами. Вот он, Савмат — маленькие вежи, домики, рядом — распластавший крылья Кеев Орел. Навко сделал вид, что рассматривает дороги, ведущие к вражеской столице, слушает Гуда, увлеченно рассуждавшего о будущем броске в тыл врага, но глаза искали совсем иное. Ямас говорил, что село находится на полночь от Савмата… Есть! Река Быстрица, а вот и маленький домик, как раз на изгибе. Читать Навко умел лишь с пятого на десятое, но разобрать нужное слово все же смог. Калачка! Все верно, все, как рассказывал рахман. А вот и дороги — главная и еще три, похуже, но тоже проходимые. Если незаметно проскользнуть через приграничный лес, а затем свернуть прямо на полночь…

Гуда не требовалось подгонять. В тот же день он разослал гонцов во все соседние отряды. И Навко понял — замысел удался. Теперь тысячник уверен, что это его идея, его план. Славный парень Навко лишь подсказал кое-какие мелочи. Сотнику Навко беспокоиться нечего. Если Велга будет недовольна, вся вина падет на Гуда.

Молодые сотники, прибывшие на совет, не верили своим ушам. Наконец-то! Свершилось то, о чем не решались даже мечтать. Война на земле надменных сполотов! Поход на Савмат! Все, конечно, понимали, что это лишь набег, что назад вернутся немногие, но смерти никто не боялся. Десятки, сотни лет волотичи только отбивались. И вот настал час мести.

Никто и не спросил, одобряет ли Правительница этот смелый план. К чему спрашивать? Ведь приказ отдает сам Гуд, тот, кто взял Коростень, кто командовал «Вечером Потрясения» в кровавой и славной битве! Да и перемирие оставалось в силе. Его заключили со Сваргом, а бороду выщиплют у его братца! Ничего, сначала черного, а потом уже рыжего! Спорили о другом — кому идти на столицу сполотов. Ругались до хрипоты, и когда тысячник, наконец, назвал два отряда, которые намеревался взять с собой, остальные едва сдерживались, чтобы не расплакаться от обиды.

Навко легко получил под свое командование один из отрядов. Одобрили и направление — шум на полночи отвлечет сполотов от Савмата. И тогда ударят сотни Гуда…

Кто-то со смехом заметил, что Рыжий Волк должен быть им благодарен. Ведь побьют-то Рацимира! Ответом был дружный хохот, но Навко внезапно понял, что так оно и есть. Более того, хорошо бы подбросить в Савмат слушок, что волотичи сговорились с Рыжим Волком! Вначале его не поняли, но затем Гуд хлопнул Навко по плечу и заявил, что так они и сделают. Чем сильнее поссорится Кеи, тем легче будет Краю. Пусть Рацимир и Сварг вцепятся друг другу в глотки! А потом найдется время и для Улада. И тогда конец проклятой семье!

После совета пили, поминали погибших друзей, хвастали подвигами — прошлыми и будущими, предрекая гибель надменным сполотам. Разгоряченный хмелем, Гуд не удержался и рассказал товарищам о славном парне Навко, который не побоялся проникнуть во вражий Валин, чтобы разведать замыслы Рыжего Волчонка. Посыпались поздравления, Навко хлопали по плечу, пили за его здоровье и назначали встречу в Самвате, в Кеевом Детинце. Навко отмалчивался, пил, не хмелея, и никак не мог понять, что идет не так. Внезапно показалось, будто лицо соседа, подающего ему чашу старого меда, начало меняться. Нос заострился, ввалились щеки, под глазами проступили черные пятна. И вот вместо молодого сотника имени которого Навко не запомнил, рядом с ним оказался кто-то другой — очень знакомый. На белом застывшем лице странным огнем светились темные глаза, бледные губы кривились веселой усмешкой:

— Твое здоровье, навий подкидыш! Как жабры, не чешутся?

Мертвец высоко поднял чашу, и Навко понял, что в ней не мед, а кровь — темная, уже успевшая остыть. Баюр сын Антомира сделал глоток, губы окрасились красным. И вот холодная рука протягивает чашу:

— Мы оба теперь упыри, подкидыш! Пей! Навко закусил губу, чтобы не закричать, отвернулся и глубоко вдохнул. Когда он вновь решился взглянуть, наваждение исчезло. Молодой сотник держал в руке чашу и никак не мог понять, почему его сосед не хочет выпить меду за собственное здоровье.

К Быстрице вышли ранним утром, когда реку затягивал густой предрассветный туман. Навко шел впереди отряда, стараясь не спешить. Люди устали — сотня двигалась всю ночь, делая лишь короткие привалы. И так восемь дней — узкими лесными тропами, обходя города, сторонясь больших дорог. Немногих встречных убивали на месте — и спешили дальше. Еда подходила к концу, донимал холод, но никто из волотичей и не думал роптать. Все шли, как на праздник. Еще бы! Под ногами — чужая вражья земля! Мать Болот позволила дожить до такого — первого похода в сполотские пределы!

Никто, кроме Навко, не знал о том, что им предстоит. И эта тайна еще более подбадривала. Это не простой набег! Они должны совершить что-то важное, секретное. Навко был доволен — парни попались крепкие, такие не побегут, не испугаются…

Возле небольшого мостика, кое-как сложенного из старых бревен, было пусто. Навко приказал остановиться и выслал вперед двоих — на разведку. Калачка совсем близко, но туман не позволял увидеть ничего, кроме сухих камышей возле низкого берега.

Минуты шли, и Навко начал волноваться. Казалось, все предусмотрено. Они пришли вовремя. Сегодня утром от Калачки останутся лишь обгорелые руины, а послезавтра Гуд будет у ворот Савмата. Еще два отряда ушли на полдень, к самому Денору.

Заметить их не могли. Мапа помогла — отряд путал следы, и только Навко знал, где они будут к следующему утру. Предупредить сполотов мог лишь Ямас, но не верилось, что рахмана внезапно охватит жалость к обреченным.

Навко встал и осторожно подошел к самой воде. Впереди тихо, но вот невдалеке послышался собачий лай. Значит, село совсем близко! Собака умолка, и Навко успокоился. Разведчики свое дело знают, шума не будет. Спящие уснут навеки — все, кому не посчастливилось родиться и жить в этом селе.

Сквозь туман проступили две неясные фигуры. Навко сжал в руке меч, но тут же опустил оружие. Разведчики возвращались. Их рассказ был краток: село, три десятка домов, скирды у околицы, святилище на невысоком холме у самого леса. И тихо. Все спят — урожай убран, отпразднованы обжинки, можно не спешить и не вставать до петухов.

Пора! Навко отдал приказ, и десятники собрали воинов на речном берегу. Волотичи переглядывались, еще не понимая. Они уже прошли немало таких переправ, и не могли взять в толк, чем эта речка важнее остальных. Навко знал: придется не просто приказывать, придется объяснять. Значит — надо врать, и от этой мысли ему стало заранее не по себе. Но сомневаться поздно — они у цели.

— Воины Велги! — Навко поднял меч и взмахнул им над головой. Наступила тишина — полная, глухая, стало слышно, как журчит Быстрица.

— Воины Велги! Перед нами сполотское село. Оно принадлежит Рыжему Волку — тому, кто убивал наших женщин и наших детей…

Первая ложь прозвучала убедительно. Волотичи вновь стали переглядываться, на лицах заиграли недобрые усмешки. Навко понял, что можно говорить дальше.

— По приказу Правительницы…— вторая ложь, горше первой. Он солгал о Велге, о самой Велге, Спасительнице Края! Но слово сказано, отступать поздно, и Навко, прокашлявшись, повторил:

— По приказу Правительницы все, кто живет здесь, должны погибнуть. Это наша месть за тысячи убитых в Коростене, в наших селах и городах…

Легкий гул был ответом. В этом гуле слышалось недоумение, пока еще легкое, едва заметное. Волотичи шли мстить, но мстят убийцам, а не женщинам и детям. И Навко вновь закричал, срывая голос:

— Сполоты должны понять, что их семьи не останутся в безопасности, пока войска Рыжего Волка убивают волотичей! Смерть за смерть! Сегодня мы должны забыть о жалости! Я освобождаю вас от нее! Там, за рекой, нет стариков, нет женщин, нет детей. Там враги! Кровавые упыри! Когда вы увидите старика, то вспомните — он убивал ваших отцов! Когда увидите младенца, знайте — он вырастет и будет убивать ваших детей! Там нет женщин — там волчицы, которые будут рожать волчат! Вспомните Коростень, вспомните Бусел, вспомните Старые Ключи! Кровь за кровь!

Снова гул, но на этот раз в нем звучала ненависть. Кажется, Навко нашел нужные слова. Почти у каждого на войне погибли близкие. Кровь ударила в голову, и Навко понял, что бойцы выполнят приказ:

— Идти тихо! — закончил он. — В домах ничего не брать — мы не грабители. И запомните — всех! Всех до единого! Пусть сполоты почувствуют, что такое боль!

— Смерть волкам! — крикнул кто-то, и множество голосов подхватило:

— Смерть! Смерть! Смерть!

Надо было сказать еще что-то, дабы исчезли последние сомнения, и Навко вовремя вспомнил о Гуде:

— Сегодня ваши товарищи наносят удары отмщения по нескольким сполотским селам. Рацимир пошлет войска — и через два дня тысячник Гуд со своими ребятами ворвется в Савмат!

Этого не знали. Несколько мгновений люди молчали — изумленно, не веря, но вот ударил дружный крик:

— Савмат! Савмат! Смерть сполотам! Смерть!

— Вперед! — Навко вновь взмахнул мечом. — Никого не щадить! Велга! Велга!

— Велга! — прокричали десятки голосов. Навко кивнул десятникам, послышались короткие команды, и воины бросились вперед, сквозь туман, где спала обреченная Калачка.

Село растянулось вдоль единственной улицы. Вокруг виднелись сады, дальше темнели перепаханные под озимь пашни, а за ними был лес. Волотичи быстро оцепили село. Все оказалось просто — три десятка крытых соломой домов, по три человека на каждый. Собаки, почуяв чужаков, уже начали заходиться лаем, но люди еще спали, не чуя беды. Навко оглянулся, убедился, что все готово, и махнул рукой.

Сам он остался на улице с несколькими бойцами, чтобы перехватить тех, кто успеет выскочить наружу. Никто не удивился — командир должен поступать именно так, а Навко был рад, что останется в стороне. Конечно, он понимал, что кровь будет и нам нем. Более того, кровь будет прежде всего на нем, но убивать самому не оставалось сил.

Когда волотичи быстро, без шума, вошли во дворы, и первые собаки упали, захлебнувшись лаем под точными ударами клевцов, он вдруг захотел чтобы это все поскорее кончилось. Скорее бы уйти за реку, раствориться среди густого леса и сгинуть, забыв о проклятом селе — хотя бы на несколько дней. Потом можно будет подумать, как говорить с Уладом, с Ямасом, что сообщить Велге, если придется объясняться — потом. Сейчас хотелось просто поскорее уйти, как в тот день, когда он вонзил нож в спину Баюра. Тогда тоже хотелось убежать, оставив мертвеца на окровавленной траве, но надо было обыскать его мешок, затем тащить тяжелый труп к ближайшему болоту…

Он ждал криков, но вокруг по-прежнему стояла тишина. Внезапно из ближайшего дома выбежал высокий крепкий парень в одной рубашке. Навко хотел кивнуть бойцам, но вслед за беглецов появился волотич. В воздухе просвистел клевец и вонзился в спину. Парень упал, уткнувшись носом в землю, а волотич принялся неторопливо вытаскивать застрявшее в трупе оружие.

И вот, наконец, закричали — где-то на краю села. Навко не успел разобрать, чей крик — мужской? женский? Голос оборвался почти сразу, затем завыла собака, потом она замолчала. Снова крик — уже поближе, долгий, отчаянный, затем умолк и он…

На улицу начали возвращаться бойцы, деловито вытирая окровавленное оружие. Навко с облегчением понял, что все кончилось. Неужели так быстро? И эта быстрота поразила более всего остального. С момента, когда повстанцы перешли Бы-стрицу, не прошло и получаса, а села уже нет.

Наверное, тот, неизвестный, кто был способен разбудить страшную смерть, уже погиб. Вспомнилось холодное, строгое лицо Ямаса, и Навко внезапно почувствовал омерзение. Все-таки он стал палачом! Может, рахман и прав, и сейчас волотичи, сами того не ведая, спасли тысячи тысяч от гибели, но омерзение не исчезало. Впервые Навко подумал, что надо было действовать по-другому. Рассказать Велге, собрать совет… Это не его тайна, и не тайна Ямаса, будь он проклят! Но как же тогда Алана? Ведь эта кровь нужна ему, Навко, чтобы Рыжий Волчонок поверил Ивору сыну Ивора!

Десятники уже строили людей, и Навко очнулся. Потом! Слишком рано он начал сомневаться, раздумывать. Дело сделано, надо уходить.

Почти все уже вернулись — никто не убит, лишь двое легко ранены. Не хватало пятерых, ушедших на самый край села, и Навко поспешил туда. Чего они тянут? Войти, убить и вернуться — так просто и так легко…

…В одном из домов — самом дальнем, он нашел лишь трупы — старик, молодая женщина и младенец в колыбели. Навко отвернулся — такого еще видеть не приходилось, и поспешил в соседний дом, 01 куда слышались голоса. Он шагнул за порог и наткнулся на труп. Старуха… В седых волосах запеклась кровь, скрюченные пальцы впились в доски пола. Но в доме были и живые. Пятеро волотичей столпились вокруг кого-то, лежавшего посреди комнаты. Навко заметил раскинутые голые ноги, руки, прижатые сапогами к доскам… — Прекратить! Немедленно прекратить! От неожиданности двое выхватили оружие, но, узнав сотника, послушно шагнули к порогу. Остальные остались, недоуменно поглядывая на командира. Рослый парень медленно вставал, поправляя штаны.

На полу лежала девчонка — совсем молоденькая, лет тринадцати. Ноги и живот были в крови, рот стянут повязкой. Бойцы выполняли приказ — крика никто не слышал.

— Ты…— Навко выхватил меч и шагнул к насильнику. — Ты… Ты что делаешь?

Круглые бездумные глаза мигнули, рот ощерился в усмешке:

— Как что?.. Мстю!

Меч дрогнул в руке, и Навко понял, что еще миг — и «мститель» вместе с остальными останется здесь навсегда, рядом с убитой старухой. Парни тоже что-то сообразили, один из них шагнул вперед:

— Сотник! Эта сучка все равно сдохнет! Они ведь наших не жалели!

В глазах потемнело. Да, не жалели! Когда волки взяли Бусел, вот так же схватили Алану…

— Вон!!!

Парней словно ветром сдуло. Навко подошел к девчонке, сорвал со рта повязку и остановился, не решаясь нанести удар. Девчонка привстала, неуклюже приподнялась:

— Дяденька! Не убивайте, дяденька! Меч дрогнул, и Навко ощутил ужас от того, что сейчас случится. Сколько таких девчонок уже погибло? Наверное, в каждой семье была дочь…

— Дяденька! Я согласная… На все… Только не убивайте! Я жить хочу…

Навко понял, что сейчас не выдержит и уйдет. ад Нет, не уйдет — убежит, бросив все — отряд, проклятую войну и даже то, ради чего пошел в Валин.

Тогда, в Буселе, Алана тоже просила не убивать. И ее не убили. Рыжий Волчонок пожалел девушку…

— Не убивайте! Одна я осталась! Батю убили, бабушку…

И вдруг вспомнился Ямас. Проклятый рахман обрек на гибель всех, не желая называть единственного — и раскрыть тайну. Может, эта девочка и есть Ключ? Он пощадит ее, а затем Ключ подберут кметы Сварга…

— Встань!

В полных ужаса глазах блеснула радость. Девчонка вновь попыталась привстать. Ноги не держали, она упала, уперлась руками в доски пола и, наконец, приподнялась. Она стояла совсем рядом — голая, худая, дрожащая, бледную кожу покрывали пупырышки…

— Посмотри в окно!

Не понимая, но уже веря, что самое страшное позади, и она останется жить, девчонка повернула голову. Удар был точен — прямо в горло. Навко сцепил в зубы и ударил вновь — для верности. Затем повернулся и выбежал прочь.

За Быстрицей отряд построился, и сразу стало ясно, насколько за этот неполный час изменились люди. Неуверенность, еще совсем недавно не пускавшая убивать безоружных, сгинула без следа. Глаза горели недобрым огнем, молодые лица довольно ухмылялись. Бойцы перешептывались, кое-кто украдкой доставал из-за пазухи какие-то тряпки, серебряные безделушки. Навко подумал, что надо устроить обыск, заставить выбросить награбленное, наказать виновных. Ведь они не грабители! Они мстили врагу! Но он знал, что ничего не прикажет. Он просто закроет глаза — и на грабеж, и на изнасилованную девочку. Он может отдать виновных под суд, но разве грабеж страшнее убийства? Какая разница тем, кто лежит там, в догоравших избах, что сталось с их добром?

Десятники уже несколько раз вопросительно поглядывали на Навко, и он махнул рукой, приказывая выступать. Хотелось сказать несколько слов — хотя бы о том, что все сделано правильно, приказ выполнен… Но чей приказ? Велги? Он не сможет вновь солгать. Горячего парня Гуда, которого он вовремя подтолкнул? Или рахмана Ямаса, который очень любит людей — настолько, что готов пожертвовать сотней ради всех остальных. Нет, не сотней! Ведь в этот же день повстанцы убивают сполотов в других селах — таких же тихих и беззащитных, как Калачка. И там нет человека, способного разбудить Смерть…

Отряд двинулся вперед, кто-то скомандовал:

«Песню!», и запевала даже не пропел, а прокричал во всю глотку:

Как увидите сполота — Колом в брюхо — и в болото!

И десятки голосов радостно откликнулись:

Смерть вам, сполотские волки!

Кто-то весело свистнул, а Навко вспомнил, что эту песню — старую, дедовскую — в последнее время старались не петь. Ведь Велга много раз говорила, что они воюют не со сполотами, а с Кеями, с теми, кто угнетает все народы Ории!

Его бабу завалите, Да на месте присолите!

Смерть вам, сполотские волки!

Всех щенков его — ножами!

А скотину — топорами!

Смерть вам, сполотские волки!

Дом его огнем спалите, Поле конницей топчите…

Песня гремела, лица раскраснелись, а Навко вдруг подумал, что когда-то и Кеевы кметы вот так же впервые попробовали крови. Чем же теперь они отличаются от врагов? Вспомнились пустые мертвые глаза Баюра. «Мы теперь оба упыри, подкидыш!» Навко помотал головой, отгоняя видение, и попытался думать об Алане. Но вместо лица любимой перед глазами стояло багровое, словно запекшаяся кровь, пятно…

— Ты страшный слуга, Ивор сын Ивора!

— Кей Улад стоял возле огромного малинового шатра и глядел в сторону — туда, где горели лагерные костры.

— Разве я служу тебе, Кей? — Навко постарался ответить как можно спокойнее, даже с усмешкой, и с удовлетворением заметил, как дернулось плечо Рыжего Волчонка.

— Т-ты… Ты поспешил, Ивор! Я м-мог д-дого-вориться… Если не со Сваргом, то с Рацимиром.

— А если бы тайну узнала Велга? Кей не ответил, и Навко понял, что слова Улада — пустые. Он и не собирался с кем-то договариваться. Просто страшная тайна нужна ему самому.

— Л-ладно…— Улад медленно повернулся. — Ты поступил правильно, Ивор. Как тебе удалось договориться с мятежниками?

— Я знаю Гуда, их тысячника, — слова рождались легко, все это Навко уже успел досконально продумать. — С ним имеет какие-то дела Антомир. Гуд ненавидит вас, сполотов, он жесток — но глуп. Достаточно было напомнить, что Рацимир разобьет Сварга и займется волотичами…

Навко успел подумать, что допустил еще одну ложь. Надо было сказать не «знаю», а «знал». Гуд, тысячник Велги, погиб неделю назад у ворот Савмата. Из двух сотен, которые он взял с собою, не вернулся никто.

— Я слыхал о т-таком оружии, — негромко заговорил Улад. — Еще в детстве. Говорят, им могли сотрясать землю, вызывать огненный дождь, испепелять моря и реки. Я д-думал, что это страшная сказка. Но Кобнику я верю, и если он сказал… Кстати, Ивор, как тебе удалось заставить Тымчака уехать в Валин? Это меня удивило более чего!

— Надеюсь, ты его не повесил, Кей? Тымчак не только рассказал Уладу о тайне и человеке-Ключе, живущем в селе за Быстрицей. Парень умудрился совершенно забыть Ямаса. Для него в избушке был только Кобник, и именно он, якобы, поведал обо всем.

— Нет! — Улад усмехнулся и покачал головой. — П-пожалел. Но спина у него будет чесаться еще Долго… Т-ты сказал, что не служишь мне, Ивор сын Ивора. Ты прав, но я беру тебя на службу. Отныне т-ты второй палатин моего двора.

Наверное, следовало благодарить, но Навко лишь пожал плечами:

— Палатин — это тот, кто за конюшнями смотрит и стражу расставляет?

— Н-нет, — Кей улыбнулся. — Этим занимается первый палатин. Второй палатин

— тайный меч Кея. Он делает то, что уже сделал ты. А чтобы служилось легче, я велел отписать тебе четыре села под Валином. Отныне ты дедич не только у волотичей, но и у улебов. У тебя и твоих детей будет тамга с Кеевым Орлом, а сидеть тебе за м-моим столом сразу же после моих родичей, тысяцкого и первого палатина. Ну что, т-ты, наконец, поблагодаришь?

Навко поклонился — коротко, с достоинством. Странная мысль поразила его. Он уже не беглый холоп. Он — дедич! Но ведь он не хотел этого! Он ненавидел дедичей, воевал с этими предателями! Кем же он стал теперь?

…До Валина он не доехал. Кей Улад покинул город вместе с войском, разбив лагерь неподалеку от границы с землей волотичей. Навко сразу же понял, что Рыжий Волчонок готов к войне. Войско собралось немалое, кметы имели не только мечи, но и кольчуги. Была даже конница — настоящая, латная. Улебы были сыты, веселы и рвались в бой за своего Кея.

Когда стража, задержавшая Навко, доложила о нем Уладу и тот вызвал своего посланца к шатру, мелькнула безумная мысль сразу же заговорить об Алане. Все-таки он сослужил неплохую службу! Улад неглуп и должен понимать, что стряслось бы, достанься Ключ его братьям или Велге. Но в последний миг Навко опомнился: нельзя!

Улад легко подарил ему четыре села, но Алана — его женщина. Говорят, Рыжий Волчонок даже Привязался к ней. Нет, надо ждать, надо придумать что-то другое…

— Ты страшный слуга, Ивор, — повторил Улад, но в голосе его слышался не страх, а нечто совсем другое. — И у меня есть для тебя д-дело. Но об этом еще успеется… Ты, конечно, голоден. Пойдем, ужин готов…

Это тоже было знаком — раньше Кей ни за что не пригласил бы безвестного волотича за свой стол. Оставалось вновь поблагодарить, хотя есть совсем не хотелось — в горле пересохло, словно он не пил целую вечность.

Навко ждал, что ужин будет многолюдным, и он сможет отсидеться в темном углу, не вступая в ненужные разговоры. Но в большом шатре, где был накрыт стол, их оказалось только двое — если не считать молчаливой челяди. Улад кивнул гостю на табурет, сел сам и удовлетворенно потер руки. Было заметно, что его настроение явно улучшилось. Кей сразу помолодел, и теперь, если бы не нелепые усики, выглядел как раз на свои девятнадцать. Навко ждал, что, утолив первый голод, Рыжий Волчонок заговорит о делах, начнет расспрашивать, но тот болтал о пустяках и даже шутил. Навко кивал, но не давал языку волю. Опасно — Улад едва ли верит ему до конца. Сам бы Навко на его месте ни за что бы не поверил. Успокаиваться рано…

Речь зашла об охоте, и Рыжий Волчонок начал вспоминать Войчу — двоюродного братана, который однажды поймал медведя — голыми руками, Даже без ножа. Оглушил, свалил на землю, после чего связал и дотащил на плечах до телеги. Навко вновь кивнул и только тогда сообразил, что Войча — это и есть Кей Войчемир — тот, кто знает о Ключе. Стало не по себе. Случайно ли Кей заговорил об этом? Или не верит, готовит западню?

Улад, ничего не заметив — или сделав вид, продолжал говорить об охоте, на этот раз о ловле зайцев, и тут тяжелая занавесь дрогнула. В шатер кто-то вошел. Навко повернул голову… Алана!

На девушке было платье из серебристой парчи, поверх накинут богатый плащ, заколотый золотой фибулой. Такой ее Навко никогда не видел и внезапно понял, что прежней Аланы, его Аланы, девушки из маленького поселка Бусел, что под Коростенем, уже нет. Есть подруга Кея, за одну заколку на плаще которой можно купить половину села. И тут пришел страх. Сейчас она заметит его, вскрикнет, назовет по имени…

— Чолом, Кей! — девушка поклонилась и, увидев постороннего, отступила на шаг.

— Алана!

Улад вскочил, подошел к девушке, взял за руку:

— Хорошо, что зашла. Я д-должен тебя познакомить…

Алана подняла голову…

— Алана, это Ивор сын Ивора. Он твой земляк и мой…

Навко ждал, что Кей скажет «слуга», но Улад внезапно замялся и закончил: «Друг».

— Он оказал мне б-большую услугу. Очень большую! Полюби его, как ты любишь меня!

Навко встал, боясь взглянуть ей в глаза, но внезапно услыхал спокойное:

— Чолом, Ивор сын Ивора!

— Отныне он мой второй палатин…— Улад помолчал и негромко приказал:

— Подай чашу…

Навко вспомнил этот обычай. Такое он уже видел на пирах у старого Ивора. Хозяйка подает гостю мед и…

Алана поклонилась, не спеша наполнила большую серебряную чашу, вновь поклонилась, шагнула да вперед. Их руки соприкоснулись, и Навко почувствовал, что пальцы Аланы холодны, как лед. Дорогое румское вино внезапно показалось горьким, он еле смог допить чашу до дна.

— Поцелуй его…— велел Улад, и Навко понял, что не ошибся. Поцелуйный обряд — древний, принятый в самых знатных семьях…

Лицо девушки казалось каменным, глаза смотрели спокойно и равнодушно, и Навко подумал, уто так целует деревянный идол. Улад удовлетворенно кивнул:

— Хорошо! Иди, Алана!

Уже возле порога девушка внезапно обернулась, и Навко уловил ее взгляд — жалобный, полный ужаса. Стало ясно — девушка еле держалась, все ее спокойствие — напускное. Она боялась — но за кого? За себя? За него? Или… Страшная мысль, страшнее всех прочих, внезапно заставила похолодеть. Алана боялась — но не ЗА него. Она боялась Ивора сына Ивора, второго палатина двора Кея Улада…

Глава третья. Волатово поле

Слуга был важен, толст, голос имел гулкий, а кланялся, хотя и низко, зато с превеликим достоинством. Войча чуть было не вскочил при виде столь дородного мужа, но вовремя сдержался и, сурово сдвинув брови, даже слегка откинулся назад, на мягкие подушки, дабы выслушать его с видом, достойным Кея. Но когда посланный сообщил, кто ждет за ярким пологом шатра, вскочить все же пришлось. И не только вскочить. Войчемир накинул плащ, долго возился с непослушной фибулой, провел по отросшим волосам деревянным гребнем и удовлетворенно потер щеки. Хвала Дию, побриться он успел!

Брился Войча теперь два раза в день, чтобы стереть мрачные воспоминания о бородище, отросшей в порубе. Делать это было приятно — новая румская бритва, подаренная братаном Сваргом, оказалась на диво хороша. Итак, Войчемир ощутил истинное удовлетворение от своего вида. И недаром — Челеди, свою невестку, он слегка побаивался и не хотел терять перед нею лица.

Кейна вошла в шатер и остановилась на пороге. В это утро на ней была длиннополая накидка, скрывавшая начинавшую полнеть фигуру, из-под которой виднелись загнутые носки красных сапожек. Черные волосы покрывала шитая жемчугом огрская шапочка. Войчемир представил, сколько за все это отдано серебра, но вовремя прогнал недостойные мысли. Челеди, дочь и сестра владык огрских, выглядела настоящей Кейной, и на ее скуластом узкоглазом лице не отражалось ничего, кроме спокойного достоинства.

— Ч-чолом, Кейна! — выдавил из себя Войча, соображая, остался ли у него в шатре хотя бы жбан с квасом, дабы угостить гостью. И станет ли Челеди пить квас?

— Не тебе кланяться первым, брат мой старший! — Кейна низко поклонилась, приложив по-огрски руку к сердцу, и лишь потом села на низкий резной табурет. Войча, запоздало сообразив, что вообще забыл поклониться, вздохнул и бухнулся обратно на подушки.

— Здорова ли ты, сестра?

— Я быть здорова очень, брат мой старший Кей Войчемир…

Голос у братовой жены был низкий, грудной. По-сполотски говорила она правильно, но почему-то постоянно путала привычный порядок слов.

— Э-э-э…— замялся Войча, думая, как бы предложить выпить кваску, но Челеди покачала головой:

— Оставим вежество дворца для, Кей Войчемир. Поговорить надо очень с тобой мне. Как начать, не знаю я совсем даже…

Ее голос дрогнул, и Войчемир внезапно понял, что Кейна очень волнуется. Сразу же проснулось беспокойство — уж не сталось ли чего? Братан Сварг с утра с десятком кметов ускакал куда-то еще не вернулся. Не беда ли с ним?

— Кей Войчемир, ты старший в семье быть теперь, — Челеди заговорила медленно, тщательно подбирая слова. — Ты Кею Сваргу отца вместо…

У Войчи отвисла челюсть. Когда рот наконец-то закрылся, сразу же захотелось возразить, что старший в семье теперь Рацимир, а быть братану Сваргу вместо отца ему уж совсем неуместно.

— Твой отец — брат старший быть, — поняла его Челеди. — Кей Мезанмир, в Ирии хорошо да ему будет, брат младший быть. Ты старшего брата сын, в семье старший ты… Поговори с Кеем Сваргом, Кей Войчемир! Как старший поговори…

— А-а-а… О чем?

С братаном Сваргом они и без того общались каждый день с того самого утра, с тех пор как сторожевые кметы привели голодного и заросшего бородищей Войчу к желтому шатру, рядом с которым развевался Кеев Стяг. Вместе с братаном они ели, пили, вспоминали былое, вместе учили новобранцев, которых немало собралось в этом затерянном в глухих лесах лагере.

— Поговори с Кеем Сваргом, Кей Войчемир! — повторила Челеди. — Обо мне, жене его, невестке твоей, поговори! Надо это очень, Кей Войчемир!

И вновь пришлось захлопывать сам собой открывшийся рот. Что случилось? И даже если слу-иилось, как ему в такие дела соваться?

— Ты…— слова, как назло, не шли. — Ты, Кейна, понимать должна. Ежели у мужа с женой не так что-то, негоже другим встревать. Ваше это дело…

— Не только дело наше быть!

Челеди встала и гордо выпрямилась, закинув голову назад. Войча моргнул, затем опомнился и тоже вскочил.

— Не только это наше дело, брат мой старший! Я — Кейна, жена Кея. Отец мой — Хэйкан Великий! И брат мой — Хэйкан Великий! Негоже мне такое терпеть, что и баба простая стерпеть не сможет!

На этот раз все слова оказались на своем месте, но яснее не стало. Челеди качнула головой:

— Не ведаешь разве ты, Кей Войчемир? Муж мой, Кей Сварг, с другой живет, с другой спит, к другой в шатер ходит! Гоже ли это?

Ах, вот оно что! Войча вздохнул и опустил голову, дабы не встречаться взглядом с невесткой. Он так и знал, что добром все это не кончится, хотя и думать не думал, что Челеди придет со своей бедой к нему…

С Порадой Сварг познакомил Войчу в первый же день. Девушка жила в отдельном шатре — скромном, без всяких украшений. Одевалась тоже неброско, словно и не Кеева подруга. У Челеди был роскошный шатер, слуги, охрана, но встречался Сварг с женой лишь за обедом. И то не каждый День. Порада Войче понравилась — тихая, спокойная, и улыбается приятно. Но такое Челеди не скажешь.

— Ну-у… Я это… Я поговорю со Сваргом, конечно… Поговорю об этом с ним…

Войча понял, что и сам разговаривает, словно переводя с огрского. Стало совсем кисло.

— Только ты, Кейна, сама посуди. По законам нашим Кей двух жен иметь может. И по вашим законам тоже. У брата твоего…

— Не лепо говоришь! — глаза Челеди гневно блеснули. — Как ты говоришь можешь такое мне, Кей Войчемир? Мне, Кейне…

Войча и сам был не рад, что ляпнул о этом обычае, тем более у сполотов такого не было уже много лет.

— Жена — это жена, Кей Войчемир! Хэйкан вторую жену достоинства для берет! Уважения для берет! Союза с соседями для берет! Жена его — не девка простая! Она — тысячника дочь! Вождя дочь! Кея дочь!

Лицо Челеди дернулось, и Войча заметил на глазах у женщины слезы.

— А это девка какая быть? Сварг ее в бою взял, в бою поял! Таких купцам продают по гривне за десять и еще за две! Она же — как жена ему быть! Все видят это, Кей Войчемир! Все смеются над меня, Кей Войчемир!

Можно было возразить, что никто над Челеди не смеется — попробовали бы! Но Кейна не дала говорить:

— Разве ему плохая я жена быть? Разве не сюда бежала я, хотя за мной Кея Рацимира гнались кметы многие? Где он — там и я! И жить вместе нам, и умирать вместе! А девка эта…

— Ну, не надо! — Войчемир сочувственно вздохнул, прикидывая, что с братаном поговорить все же придется. — Я… Я скажу! Обязательно скажу!

— Ну чем виновата я? — голос женщины стал тих, еле слышен. — Не дает нам Великое Небо детей, но молода еще я быть, и детей вымолю много. Шайманов приглашу, чаклунов приглашу… А чем эта Порада хороша? Небось, научилась вертеться под кметами, вот и под Сваргом вертится, сука как последняя! А жене под мужем вертеться негоже, жена под мужем чинно лежать должна…

Войча отвернулся — такое обсуждать и вовсе ни к чему. Но если гордая дочь Великого Хэйкана заговорила с ним об этом, значит и вправду плохи дела!

К счастью, неприятный разговор с братом можно было отложить. Сварг уехал, а у Войчемира хватало и других забот. Прежде всего — войско. Конечно, кметами занимался главным образом брат, да Войчемир и не пытался заменить Сварга. Но кое-что делал охотно и не без пользы. Прежде всего — новобранцы. Войчемир не зря учился у Хальга. Впрочем, тут не требовалось умения драться двумя мечами или прыгать из седла прямо в гущу врагов. Молодых кметов надо было обучить самому простому, и Войча охотно этим занимался. Правда, порою он не без сожаления замечал, что ему, как когда-то с Ужиком, явно не хватает самых простых слов. Приходилось показывать, а в некоторых случаях прибегать к такому полезному средству, как зуботычина. Рвение новобранцев становилось поистине неиссякаемым, и Войчемир с гордостью думал, что скоро его подопечные заткнут за пояс любого врага. Гоняя кметов в полном вооружении, заставляя их рубиться, прыгать, отжиматься, он не раз с усмешкой вспоминал «вейско» сестренки Велги. Эх, ему бы месяц-другой, он бы сделал из ее разгильдяев настоящих бойцов! Он даже порой жалел, что не согласился поработать с этими бестолочами, но каждый раз вспоминал, что сестренка Велга, по какому-то дикому недоразумению, командует мятежниками, осмелившимися бунтовать против Кеевой власти. Да и девичье ли дело войска водить? Сидела бы сестренка дома, песни пела, хороводы водила! А так — ни себе покоя, ни другим.

К его крайнему удивлению, братан Сварг, которому он сразу же рассказал о своих мытарствах, заявил, что Велга — один из лучших полководцев Ории. Войча решил, что брат шутит. К тому же Сварг отчего-то очень заинтересовался рассказом девушки о ее семье. Войча дважды повторил его от слова до слова, после чего брат стал очень серьезным и заявил, что поручит кому-нибудь из лазутчиков как следует разузнать о родителях Велги. И вновь Войчемир не понял — к чему? Сероглазая девушка почему-то поссорилась с братом, но родители ее при чем? Тем более, их и в живых-то нет!

Слухи о том, что Кей Войчемир побывал в плену у самой Велги, вскоре начали бродить по лагерю. Войча даже расстроился. Кем же его теперь будут считать? К его изумлению, кметы начали смотреть на него, как на героя, чем ввергли Вой-чемира в еще большее смущение.

Итак, дел было много, и Войча с удовольствием занялся новобранцами, надеясь, что у брата с Челеди все как-то образуется. Ну, в какой семье ссор не бывает?

Сварг вернулся к вечеру и сразу же ушел в шатер к Пораде, не велев никого пускать. Но Войчемира приказ не касался, и он поспешил следом.

Братан Сварг, сбросив рубашку, умывался над большим оловянным тазом. Порада лила из кувшина воду прямо ему на спину, Сварг постанывал от удовольствия и мотал головой, разбрасывая вокруг себя брызги.

— И на него плесни! — крикнул он, заметив Войчу. — Плесни, плесни!

Войча понял, что настроение у брата самое наилучшее. Порада улыбнулась, но обливать Войчемира все же не стала.

— Чолом! — Сварг схватил полотенце и принялся вытираться. — Как в лагере?

— Чолом! — Войча присел на подушки, решив, что тяжелый разговор следует отложить. Не при Пораде же ругаться!

— Порядок в лагере, братан. Еще полсотни ополченцев пришло. Лех привел.

— Лех? — Сварг на миг задумался, вспоминая, затем кивнул:

— Точно! Он еще позавчера должен был подойти. Значит, если добавить полсотни… Да вчера еще сотня…

— Тысяча двести двадцать, — не без труда подсчитал Войчемир. — Только, братан, из них, считай, пять сотен — совсем неумехи! Учить еще и учить!

Он не стал добавлять, что у братана Рацимира войск все равно втрое больше. Сварг и так знает.

— Интересный разговор был, — Сварг натянул рубаху, пригладил рыжие волосы и смахнул с бороды капельки воды. — С человечком одним… Порада, ужин!

Девушка молча кивнула и вышла. Сварг быстро оглянулся.

— Пока только тебе… Велга атаковала Савмат!

— Как? — Войчемир решил, что ему почудилось. — Сестренка Велга?!

— Сестренка! — Сварг хохотнул. — Ну и родичи у тебя завелись! Хотя даже родная сестра не могла бы нам так помочь…

Полог шевельнулся, и Кей умолк. Появилась Порада, а за нею — гридни, несущие скатерть и блюда. Сварг выразительно взглянул на брата и заговорил о туре — огромном, свирепом, — которого встретили, возвращаясь, совсем рядом с лагерем.

Побеседовали после ужина, когда Порада, поклонившись, оставила мужчин одних. Сварг резко встал, принес из угла высокогорлый румский кувшин и плеснул в чаши вина.

— Такие вести насухо не слушаются, — хмыкнул он. — Мой лазутчик только что приехал из Савмата. За день до его отъезда волотичи напали на город…

— Они… Савмат взяли? — ужаснулся Войча. Сварг, похоже, хотел засмеятся, но в последний момент сдержался и заговорил серьезно:

— Савмат они, конечно, не взяли…

— Хвала богам, — облегченно вздохнул Войчемир.

— …Да и взять не могли. Их всего было сотни полторы. Появились у Валинских ворот, атаковали стражу и все там легли. Но шум был! Представляешь? А ко всему за день до этого в Савмате узнали, что волотичи сожгли несколько наших сел на полночи. Рацимир собрал кметов, помчался вдогон, и тут на тебе!

— 3-зачем? — вырвалось у Войчи. Он вспомнил Велгу, и на душе сразу же стало скверно. Зачем же так, сестренка?

— Зачем? — Сварг высоко вздернул рыжие брови. — Ну ты и спросишь! Да затем, что война. Твоя Велга не просто умна! Ей, похоже, сам Косматый советы дает!

Войчемир ничего не понимал. Напасть на город, потерять сотню воинов да сжечь несколько сел — что за подвиги?

— Не понял? — брат покачал головой. — Войча, что ты будешь делать, если меня убьют? Ты же пропадешь!

— Типун тебе! — тут же отозвался Войчемир, затем подумал и добавил с грустью:— Пропаду, брат! Это уж точно!

Сварг жадно отхлебнул из чаши.

— Ладно, слушай и учись. Урок государственной премудрости. Дано: Кеи передрались. Спрашивается: кого должна поддержать Велга?

— Да никого! — убежденно заявил Войча. — Зачем это ей? Братан, я же все равно ничего в этом не понимаю!

Брат вздохнул и подлил в чаши вина.

— Хорошо, не буду. Тогда давай иначе. Ты мне помогать станешь?

Войча только мигнул и решил обидеться, и не просто, а по-настоящему.

— Ты подумай! — глаза Сварга внезапно стали серьезными, даже суровыми. — Подумай, братан!

Одно дело, ты из поруба бежал и ко мне попал. Я тебя накормил и подарил бритву. Как, хорошо бреет?

Войчемир кивнул, хотя, как часто это бывало, с трудом мог уследить за рассуждениями Сварга. Бритва тут при чем?

— …Вся моя заслуга — то, что я тебя не прикончил, как Рацимир Валадара. Так?

Войча вздрогнул. Вспомнилось, как он сомневался в Сварге, и ему стало стыдно. Зачем брат говорит об этом?

— А теперь речь пойдет о Железном Венце. Понимаешь?

— Понимаю…

— Тогда зачем ты бежал ко мне? Ты же мог догадаться, что если я не признал Рацимира, то сам хочу стать Светлым!

Войчемиру стало жарко.

— Но… Но я-то при чем! — в отчаянии воскликнул он.

— Ты сын Жихослава, брат… Из жара Войчу бросило в холод. Матушка Сва, так ведь и братан Рацимир о том же говорил!

— Но батя же не был Светлым! По праву… Этому… Лествичному… Я же изгой, братан!

Сварг долго молчал, затем спросил негромко, равнодушно:

— Тебе это дядя сказал?

— Ну да! — обрадовался Войча. — Он, как я из Валина приехал, сразу мне и объяснил. Вот ежели бы батя мой стал Светлым, хотя бы на денек…

— Вот тогда мы бы с тобой повоевали! — Сварг улыбнулся, резко встал и вновь наполнил чаши. Войчемир сразу успокоился. Раз братан шутит, значит все в порядке. Но почему и он вспомнил о Жихославе? Тай-Тэнгри, Рацимир, теперь Сварг…

— А меня признаешь? — внезапно спросил Сварг, и Войча чуть не поперхнулся сладким терпим вином. — Если я надену Железный Венец?

— Не знаю, — честно ответил Войчемир и тут же испугался, что брат его неверно поймет.

— Я… Понимаешь…— слова рождались медленно, с трудом, хотя Войча думал об этом не раз и не два. — Я в семье вроде как лишний. Зря меня дядя из Ольмина вызвал. Там я хоть не мешал никому! А теперь… Ведь дядя хотел престол братишке Уладу завещать…

— Но не успел, — тут же заметил Сварг, и Войча увидел, что глаза брата вновь стали серьезными.

— …Ну, не успел, конечно, — поспешил согласиться он. — Значит, как решать надо? Собраться вместе, поговорить…

Глаза Сварга округлились, несколько мгновений он молчал, а затем рухнул на подушки, заливаясь хохотом. Войча недоуменно пожал плечами. И чего он такого сказал? Самое обычное дело: собирается семья, делят наследство…

— Ой! Не могу! Убил! — Сварг попытался приподняться, но новый приступ смеха вновь бросил его на подушки. — Войча! Что ты говоришь? Ты хоть подумал, что ты говоришь?

Войча чуть не ответил: «Подумал», но сдержался. Как бы братан Сварг и вправду от смеха не помер.

— Ну и дурак же Рацимир! — Сварг с трудом встал, вытирая слезы. — Тебя — и в поруб! Войча, братец, признай меня Светлым, а?

Трудно было понять, шутит Сварг или говорит серьезно. На всякий случай Войчемир усмехнулся чтобы брат не решил, будто он посмеяться не любит.

— Я тебе Тустань подарю. Будешь у сиверов наместником — ты и твои дети. Ты же там родился там твоего отца помнят…

И вдруг Войча понял, что шутки кончились.

— Ну-у-у… Если это тебе надо… А может, все-таки вместе решим? Помиритесь же вы с Рацимиром когда-нибудь?

Сварг дернул плечом, скривился, но затем вновь улыбнулся:

— А знаешь что, братан? Я тебе подарю Змея!

— Огненного? — Войча решил, что брат вновь шутит.

— Нет. Меч отцовский. Помнишь, большой такой?

— Да ну тебя! — Сварг все-таки шутил. Знаменитый на всю Орию двуручник, гордость покойного Светлого — да кто же такое подарит!

— Он у меня. Челеди привезла — не забыла. Хочешь?

И тут сердце дрогнуло. Неужели правда? Настоящий двуручный меч! Да ему же цены нет!

Сварг, внимательно наблюдавший за Войчеми-ром, негромко крикнул. Появился гридень, Кей подозвал его, что-то прошептал на ухо…

Войча замер. Все еще не веря, он переводил взгляд с улыбающегося брата на полог шатра. Неужели? Или Сварг просто спутал и решил подарить какой-нибудь другой меч с этим же именем? Но второго Змея в Ории нет!

Полог дрогнул, и появился гридень. За ним в шатер вошли двое кметов, один из которых придержал тяжелую ткань, пропуская другого, который нес в руках…

Неярко блеснула синеватая сталь. Сверкнули красные камни. Засветилось старое массивное золото…

— Узнаешь, Войча?

Ответить Войчемир был не в силах — в горле пересохло. Он мог лишь стоять

— и смотреть, смотреть, смотреть… Змей! Настоящий!

Брат подошел к кмету, перехватил оружие и осторожно поднял клинок вверх.

— Хорош, а?

— Х-хорош…— выдавил из себя Войча, сраженный небывалым зрелищем. Почему-то думалось, что Змей никогда не покинет толстые стены дворцовой сокровищницы. Такое чудо надо охранять, держать на толстой цепи…

— Держи!

Ноги были, словно чужие, руки дрожали. Войчемир закусил губу, чтобы не оплошать, не выронить Змея прямо на цветастый огрский ковер. Рукоять — огромная, с массивным яблоком. Она была словно сделана специально под широкую Войчину ладонь…

— Двумя руками возьми! — посоветовал Сварг, но Войчемир лишь хмыкнул. Кто двумя, а кто и одной справится! С непривычки тяжеловато, конечно…

— Пошли, выйдем…

И началась сказка. Они вышли из шатра прямо на широкую опушку, и Войчемир, все еще смущаясь и не веря, сделал первый выпад. В последний раз он держал в руках двуручник год назад. Не этот, конечно,-другой, похуже. Тогда Хальг показывал ему…

Сталь рассекла воздух. Войча покачал головой — вышло плохо — и повторил удар. Вновь не получилось, он еще раз вспомнил советы наставника, собрался с силами. Р-раз! По опушке словно ветер пронесся…

— Ого! — Сварг даже голову пригнул и отступил на шаг, не без опаски глядя на засветившийся в закатных лучах огромный клинок.

— Р-раз! Р-раз! Р-раз!

Теперь дело пошло легче. Руки сами вспомнили нужные движения, и Змей словно ожил. Войча, прикрыв глаза, представил, что перед ним — огрин. Нет не огрин, у огров кольчуги легкие. Румский латник! Стоит, мерзавец, ухмыляется, на свой доспех надежду имеет. А вот мы его сейчас и вскроем… Так! А теперь так!

— Спасибо скажешь? — донеслись, словно из несусветной дали, слова брата, и Войча опомнился. Осторожно уложив Змея на сухую траву, он бросился к Сваргу и обнял — крепко, изо всех сил.

— Пусти! Я же не медведь! Задушишь! — отбивался брат, и Войча, испугавшись, что и вправду задушит, ослабил хватку.

— Братан! Да я… Да я теперь за тебя…

— Хорошо, хорошо…— Сварг с трудом вырвался из Войчиных лап и поглядел ему прямо в глаза:

— Присягнешь? Когда я провозглашу себя Светлым?

— Ну конечно! — отмахнулся Войча.

— Первым присягнешь?

Вопрос показался и вовсе странным. Но тут же вспомнилось — первыми присягают самые близкие.

— Ну! Я же все-таки Кей!

— Все-таки! Ты и скажешь, братан! — теперь Сварг улыбался весело, радостно, словно не он подарил чудо-меч, а ему подарили. — А Венец мне подашь?

Войча напряг память. Ах, да! Во время обряда Светлый садится на трон, и ему подают Железный Венец… Или наоборот — сначала Венец, потом — трон…

— Да как скажешь! Только я лучше этим мечом…

— Кого ты рубить собрался? — Сварг вновь улыбнулся, но совсем не весело. — Рацимира?

Настроение сразу упало. Войча вспомнил, что идет война, и не с ограми, не с румами…

— А я этих… бунтарей порубаю! — нашелся он. — Таким мечом…

— Велгу не зашиби! — хохотнул Сварг, и Войча вновь удивился. Велгу-то за что? Бунтовать, конечно, негоже, но ведь она — девушка. Кто же девушек мечом рубит!

— Пошли в шатер. Змея обмоем! — заключил брат, и Войча тут же согласился, напрочь забыв о войне, о Рацимире и Железном Венце. О просьбе Челеди он все-таки помнил, но в шатре их встретила Порада, а в ее присутствии о таком говорить было нельзя. Войчемир решил, что время терпит. Не хотелось портить такой замечательный вечер. Будет еще завтра, тогда и поговорить можно.

Но назавтра стало не до разговоров. Прискакал еле живой от усталости гонец, сообщив весть, которая тут же заставила снимать шатры, строить сонных кметов и уходить в темную лесную глушь. Брат Рацимир не дремал. Его войско выступило в поход, а четыре сотни конных латников уже мчались по лесным дорогам, чтобы отрезать отряды Сварга от ближайшей реки. Даже Бойче стал понятен замысел чернобородого. Часть сил Сварга еще плывет на лодьях. Конница Рацимира перехватывает переправы, обрекая отставших на гибель, а затем бьет в тыл основному войску. Сам же Рацимир переходит старую границу, загоняя брата к той же реке, в те места, где берег особенно крут.

Надо было уходить. И не просто уходить — бежать. Вначале Войча думал, что брат попытается прорваться на полночь, чтобы спрятать войско в густых лесах. Но Сварг приказал сворачивать на закат, поспешив к реке. Стало ясно — он надеется первым встретить подкрепления, а уж потом вместе уходить. Риск был велик — конница Рацимира могла успеть к переправе раньше. Четыре сотни латников — не так уж много против тысячи Сварговых кметов, но дорог каждый час. Латники погибнут, но задержат Сварга, и тут подойдет Рацимир.

Все это Сварг объяснил Войчемиру на коротком привале, когда усталые кметы валились прямо на холодную землю, ловя недолгие минуты отдыха. Войча, командовавший основной колонной, убедился, что отставших нет, больных тоже, лишь трое молодых неумех стерли ноги. В остальном же все обстояло наилучшим образом, о чем Войчемир и поспешил сообщить брату.

Сварг, с утра находившийся в головном отряде, выслушал невнимательно, коротко бросив, что могло быть хуже, после чего расстелил берестяную мапу и пригласил Войчу вместе поразмышлять.

Войча запротестовал. Мапу он читал скверно, путая хитрые значки, кроме того размышлять — не его, альбирово, дело. Сварг — командующий, ему и мапу в руки. Войчина же забота — за порядком в войске следить, отставших подгонять, ну и, конечно, дать трепку врагу, ежели все-таки нагонят. Он лишь заметил, что по его скромному мнению, от Рацимировых латников в лесу толку мало, и хорошо бы их перехватить где-нибудь в чащобе да задать жару. Сварг согласился, но вновь кивнул на мапу — конница чернобородого шла большой дорогой прямо к реке. Оставалось глубокомысленно кивнуть, вспомнив слова Хальга, сказанные еще в Ольмине, о том, что отступление — самый сложный вид боевых действий.

Сварг и с этим согласился, добавив, что не только сложный, но и опасный. Латники Рацимира обгоняют их не меньше чем на несколько часов. Скорее всего, к реке они выйдут раньше, значит, трети войска у них с Бойчей уже нет. А с остальными братан Рацимир расщелкает их за час, в крайнем случае — за два.

Войча почему-то не испугался. Может, потому что был не в сыром порубе, а среди войска да еще рядом с братаном Сваргом, который из всей семьи считался самым толковым воякой. В Ольмине, когда они вместе с Хальгом гоняли белоглазую есь, их маленький отряд частенько попадал в засады, их окружали, травили колодцы и даже пытались поджечь вековой лес. Но все как-то обходилось, и Войчемир выходил из передряг жив-здоров, разве что с небольшими царапинами. А главное — это и есть его, альбира, судьба. Жаль, если доведется сложить голову, воюя с собственным братом, но так, видать, Дий да Матушка Сва рассудили.

Итак, Войча духом не падал. Вскоре он уже зычным голосом поднимал уставших людей, чтобы вести их дальше сквозь сырой холодный лес. Дабы подбодрить кметов, Войчемир не стал садиться на коня, а пошел вместе со всеми. Змея, аккуратно завернутого в плотное полотно, несли тут же, и Войча то и дело оглядывался, все еще не веря, что чудо-меч отныне принадлежит ему. Хотелось скорее взять его в руки, дабы испробовать в бою, но Войча сдерживался. Война — не состязание в день Небесного Всадника, когда разодетые в блестящие латы альбиры с поклонами и церемониями вступают в поединки. Ольмин научил — победа чаще всего зависит от прочности сапог, а не от крепости стали. Настанет время и для Змея.

Стемнело. Тяжелые тучи сочились мелким противным дождем, под ногами чавкала грязь, но Сварг все гнал и гнал кметов дальше. Все устали, хотелось упасть прямо на мокрую листву и поспать хотя бы час, но надо было идти — дальше, дальше, дальше. Войчемир понимал — они опаздывают. Наверное, латники Рацимира уже приближаются к реке. Может, уже начался бой. Значит, войско рискует поспеть лишь к груде теплых трупов — и к стальной стене Рацимирова войска.

Под утро, когда все, и люди, и лошади, уже еле держались на ногах, Сварг объявил привал. Все уснули сразу — кроме часовых и Войчи, которому довелось лишний раз объяснять тем, кого поставили на посты, что сон для них — смерть; кроме того, хватало бед с обозом — лошади не могли идти дальше, на возах лопались оси, а две телеги вообще умудрились потеряться.

Наконец Войчемир урвал время, чтобы подремать. Уложив Змея поблизости и поставив возле него лишнего часового, он рухнул на расстеленный на земле плащ и мгновенно уснул. Хотелось ненадолго забыться, не думать ни о чем и просто отдохнуть — в темной глухой черноте, где нет ни мыслей, ни чувств, ни тревог.

Но боги рассудили иначе. А может, Войча просто слишком устал, и дневные заботы не оставили его, даже спящего — но случилось так, что он увидел сон, и сон очень странный. Сны Войчемиру снились не чаще и не реже, чем всем другим людям, и были сны эти простые и понятные. Снился Ольмин, холодный северный лес, суровый Хальг. Иногда Войча видел во сне батю — Кея Жихослава

— молодого, веселого, еще реже снилась мама — ее Войча наяву и вспомнить не мог. Снились друзья, родичи, просто случайные встречные. Красные девицы тоже снились, и от таких снов Войча приходил в немалое смущение.

На этот раз сон выпал ему необычный. Прежде всего он увидел костер. Дивного в этом ничего не было, костров Войча навидался бессчетно, но пламя невысокое, лиловое — казалось каким-то странным. Оно горело ровно, не двигаясь, словно и не пламя вовсе, а что-то твердое, плотное. Вокруг было темно. Войчемир сидел у самого огня, но тепла не чувствовал, напротив, от костра тянуло ледяной стужей. Такое удивило даже во сне, и Войча успел посетовать, что Матушка Сва не озаботилась послать ему из светлого Ирия сон поприятнее.

И тут он увидел Ужика. Заморыш сидел в своем нелепом черном плаще, обхватив длинными худыми руками колени, и не отрываясь смотрел в костер. Войча обрадовался, но, приглядевшись, сообразил, что это не Ужик, а если и он, то какой-то необычный. Настоящему Ужику по Войчиным догадкам было где-то под тридцать, этому же — все пятьдесят, ежели не более. Лицо, обычно спокойное, теперь казалось суровым и мрачным. Войче стало не по себе, и он даже не решился окликнуть приятеля. Тот же смотрел мимо, словно Войчеми-ра рядом и не было. В общем, все это казалось странным, но тут Войча повернул голову и увидел, что возле ледяного костра их не двое, а трое. Третьей была девушка. Вначале Войча подумал, что это Велга, затем — Кледа, но лицо их спутницы внезапно стало меняться, и Войчемир понял, что это Ула. Но и Страшилка оказалась совсем не такой, как в жизни. На ней было нарядное богатое платье, украшенное бусами из сверкающих каменьев. Войча порадовался за девушку, которая, пусть и во сне, но сумела нарядиться в нечто лучшее, чем грязные лохмотья, но тут же понял — с платьем что-то не так. Он было богатым, из дорогой румской материи, но — темно-красным, словно запекшаяся кровь. Тут же вспомнилось: в красных платьях сполотские девушки выходят замуж и в таких же их хоронят. Разница лишь в том, что голову невесты покрывали венком из белых цветов, этот же был почему-то черным, хотя цветов таких даже в Ирии нет. И лицо Улы стало другим.

Теперь она никак не походила на Страшилку. Исчезли веснушки, разгладилась кожа, ярким огнем засветились глаза. Красивая девушка — очень красивая, но сидеть рядом с нею было отчего-то страшновато. И тут Войча вспомнил, что Ула и не Ула вовсе, она — Старшая Сестра, повелительница нав. Он вновь поглядел на девушку, и вдруг вновь почудилось, что рядом с ним не Ула, а сестренка Велга. Нет, не Велга — Кледа! Сестричка Кледа, но не изуродованная страшным горбом, а стройная, с гордо поднятой головой — красавица, настоящая Кейна.

Стало совсем не по себе, и Войча решил молчать и просто смотреть в огонь. Глядишь, и сон кончится! Но тут Ула (или Кледа?) медленно подняла руку, поднесла к огню, затем ладонь дрогнула, словно девушка стряхивала липкое холодное пламя:

— Ты зря не отпустил его со мною, рахман! Значит, все-таки Ула! Войча на всякий случай отодвинулся подальше и поглядел на Ужика. Тот еле заметно пожал плечами:

— Его место — среди живых. Ты не можешь нарушить равновесия, Старшая Сестра!

Войча открыл рот, желая заявить и свое мнение по этому весьма личному вопросу, но девушка вновь подняла руку:

— Его место со мною, рахман! Первый раз он должен был погибнуть вместе с отцом. Затем — сгнить в порубе. Скоро будет третий раз, и тогда его не спасешь даже ты.

Глаза неузнаваемого Ужика холодно блеснули:

— На все воля Неба, Старшая Сестра! Пока Кей Войчемир жив, он не в твоей власти.

— Он умрет! — Войча вздрогнул, узнав голос Велги. — Кеев род погибнет, и волки будут выть на Кеевом Детинце! Кей Войчемир умрет! Я сама убью это Кеево отродье!

Войча вжал голову в плечи, не решаясь даже взглянуть на ту, что обрекала его на смерть. Хотелось возразить, но он знал — бесполезно. Сестренка Велга отпустила братца Зайчу. Но Кею Войчемиру пощады не будет.

— Ты не убьешь его, правительница, — спокойно бросил Ужик и чуть откинулся назад. — Кеев род не погибнет. Он тоже — часть Ории. Как и ты сама. Этого уже не изменишь.

— Кеи погибнут. И Войчемир будет со мной! Войча так и не понял, кто сказал это — Велга или Ула, поскольку тут же раздался свосем другой голос:

— Вы — не люди! Вы говорите, как боги, но вы не боги! Каждый человек рожден, чтобы жить! Войча не виноват, что он сын Жихослава! И Кей Жихослав не виноват, что он старший сын Хлуда…

Вначале показалось, что говорит Кледа, но Войча вдруг понял — это не она. За него заступилась сестра — та, настоящая, которую он никогда не видел. Она не забыла о нем, о своем брате Войчемире! О старшем брате, которому слишком многие почему-то желают смерти.

— Он умрет! — голоса Улы и Велги слились воедино. — Он умрет, такова воля Неба!

— Нет! — зазвенели голоса Кледы и той, которую он никогда не видел. — Он не умрет! Мы не позволим!

— Ужик!!! — не выдержал Войча. — Да скажи ты им!

Но рахман Урс медленно покачал головой. Темный капюшон соскользнул вниз, и Войча увидел, что волосы Ужика белы, как снег. Седой Ужик — совсем как сестренка Велга…

— Я всего лишь ученик, Зайча! — узкая рука заморыша легла на Войчино плечо. — Ты же знаешь, я только Змеев ловлю для Патара…

Войча начал лихорадочно вспоминать, кого ловил настоящий Ужик — Змеев или все-таки лягушек, но тут Войчу вновь крепко тряхнули за плечо, и все исчезло. Войчемир с облегчением убедился, что это был все-таки сон, и тут же захотелось вновь заснуть — уже по-настоящему. Но — не вышло. Войчу опять дернули за плечо, уже посильнее, затем стали трясти. Пришлось открывать один глаз, потом два, а после просыпаться окончательно и покорно идти к дальнему сторожевому посту. Войчемира вызывал Сварг.

На небольшой поляне горели факелы. По краям стояли кметы, держа копья наперевес, а в центре находился высокий широкоплечий парень в тяжелом сером плаще. Он был без оружия, и Войчемиру подумалось, что это наверняка пленный. Странный сон тут же забылся. Сердце дрогнуло. Значит, враги уже здесь!

— Полюбуйся! — Сварг кивнул в сторону неизвестного. — Велга прислала!

Войчемир решил, что не расслышал спросонья. При чем здесь сестренка Велга?

— Она нас с тобой полюбила, — брат недобро усмехнулся. — Прислала проводника, чтобы вывеста нас к реке. Тут есть короткий путь — через болото. Представляешь?

— Нет! — честно ответствовал Войча. То есть наличие короткой дороги он вполне допускал, но зачем бунтовщикам помогать братану Сваргу? Или Войчины речи на них так подействовали? Может, и вправду образумились?

— Вот девка! — Сварг прищелкнул пальцами. — Ну, умна!

Для Войчемира все это было излишне сложно. Другое дело — проводник. Не заведет ли он их в такое болото, откуда за три года выход не найдешь? Войча шагнул ближе, вглядываясь в лицо парня, показавшееся почему-то знакомым. Ну конечно!

— Чолом, сотник! Как там твое «вейско»? Парень повернулся, глаза блеснули:

— А, Зайча! Здорово!

— Голова не болит? — заботливо поинтересовался Войча и кивнул Сваргу. — Этот меня в плен взять пытался. У, бунтарь!

Брат с интересом взглянул на того, кто хотел наложить лапу на потомка Кея Кавада.

— Ты его видел у Велги? Хорошо… Ну что, поверим сероглазой? Иди, поднимай людей!

— Погодите! — парень шагнул вперед. — Правительница велела узнать у десятника Зайчи, как его дела. Не обижают ли?

При этом на лице у него появилась усмешка — ехидная, даже глумливая.

— У десятника Зайчи, — Сварг покосился на невозмутимого Войчемира, — дела хороши. Даже очень хороши! Так ты уверен, что мы будем у переправы к рассвету?

— Будете, — усмешка сотника стала злой. — Давно хотел повидать тебя. Рыжий Волк! Под Коростенем не вышло…

Нечего и говорить, этакий тон изрядно разозлил Войчу. Ишь, бунтарь, разговорился! Хорошо бы еще воевать умел! Но учить уму-разуму наглеца не было времени, как и разузнать у братана, зачем все-таки Велга решила им помочь? Странные дела творятся в мире! А все-таки хорошо, что сероглазая о нем вспомнила! Жаль только, сон был плохим…

Они поспели вовремя — как раз к рассвету. Передовая сотня успела выйти к берегу, где стояли четыре десятка черных лодей, одновременно со сторожевой заставой Рацимира. Кметы, расположившиеся лагерем возле лодей, уже строились, готовясь к отпору, и Войча поспешил им на помощь. Теперь все решали минуты. Из лесу ряд за рядом выезжали латники, и надо было успеть развернуться, чтобы встретить врага лицом к лицу. Войчемир знал, что долгого боя люди не выдержат, а немногочисленная конница просто не сможет тронуть с места лошадей. Все слишком устали — последние часы приходилось идти по колено в жидкой холодной грязи. Но латники Рацимира не ведали об этом. Они видели, как из лесу сотня за сотней выходит войско, поэтому не стали спешить. Конница выстроилась у опушки, но дальше не пошла.

Вскоре стало ясно — атаки не будет. Очевидно, Рацимиров воевода имел свою опаску. Одно дело — втоптать в землю четыре сотни плохо вооруженных новобранцев, и совсем другое — сцепиться с полутора тысячами во главе с самим Сваргом. Итак, они успели. Чернобородый не смог разбить их по частям, а значит, появилась надежда. Более того, в глубине души Войчемир считал, что теперь братан Рацимир пойдет на мировую. Зачем сполотам рубить друг друга?

Войчемир поспешил поделиться своими соображениями со Сваргом. Тот поинтересовался, сам ли Войча это придумал. Узнав, что сам, вздохнул и покачал головой. При этом он поглядел на брата как-то странно, а губы, полускрытые рыжими усами, почему-то подозрительно кривились, но Войчемир решил, что это у Сварга от усталости. Сам он устал до невозможности, но сдаваться не собирался. Рацимирова конница, постояв с полчаса, ушла обратно, но следовало разбить лагерь, разместить людей и сделать еще кучу неотложных дел.

За всеми заботами Войча совсем забыл о наглом бунтовщике, а когда вспомнил, было уже поздно. Проведя войско и отказавшись не только от серебра, но даже от миски каши, волотич исчез. А так хотелось передать весточку сестренке Велге, дабы берегла себя, в бой не ходила, а лучше всего замирилась со Сваргом и шла бы домой — песни петь да пряжу прясти.

Выспаться как следует вновь не удалось. Войчу разбудили еще до полудня, когда усталые кметы спали вповалку прямо у погасших костров. В шатре, разбитом на берегу, Войчемира ждал брат. С ним были старшие кметы и сотники. Сам Сварг выглядел бодро, даже весело, словно не было за плечами трудного дня и бессонной ночи.

Войча решил, что предстоит военный совет, и не ошибся. Брат, расстелив на ковре мапу, велел всем подойти поближе.

— Мы здесь, — палец в перчатке из оленьей кожи указал на тонкую неровную линию, обозначавшую, как догадался Войчемир, реку.

— У нас… Сколько сейчас, Войчемир?

— Стало быть…— Войча напрягся. — С подкреплениями тысяча пятьсот пятьдесят, которые пехота. И конницы сто пятьдесят. Да в обозе сотня.

— Рацимир здесь, в одном дне пути, — палец указал на неровное пятно, обозначавшее, судя по маленькой елочке в углу, лес. — У него четыре тысячи, из них пять сотен латной конницы…

В шатре повисло молчание. Старшие кметы воевали не первый год и хорошо понимали, что означает такое соотношение. Сварг усмехнулся:

— Плохо? Очень плохо! И это не волотичи с клевцами — это Кеево войско! Самое время сдаваться, а?

Он быстро оглядел собравшихся. Многие отворачивались, прятали глаза. Поражение казалось неминуемым. Войчемир понял, что не один он думает о мире. А кое-кто, наверное, не прочь и сдаться.

— Могу успокоить — никому из нас Кей Рацимир не обещает пощады, — Сварг дернул плечом и вновь улыбнулся. — Придется драться. Что скажешь, Кей Войчемир?

От неожиданности Войча вздрогнул и пожалел, что вообще пришел сюда. Какой из него советчик? Разве что и вправду замириться с чернобородым? Но ведь Сварг ждет от него совсем других слов!

— А чего? — Войча важно нахмурил брови. — Придется выдать братану Рацимиру! Чтоб запомнил!

На лицах присутствующих появились усмешки и Войча подумал, что выразился недостаточно ясно. Вспомнился Ольмин. Лодыжка часто рассказывал ему, как вести войско, как строить, как обманывать врага. Войчемир внимательно слушал пытался запомнить и очень сокрушался, что наставник то и дело именует его «глюпой головой». Не всем же быть таким умным, как Хальг!

— У них чего много? Конницы? — Войча поглядел на старших кметов и сделал несокрушимый вывод:

— Значит надо, чтобы эту конницу того… В сторону… Чтоб ездить не могла!

— Подковы посрывать? — хмыкнул кто-то. Войча не стал задираться — негоже, а пояснил основательно:

— Можно и подковы, конечно. А можно туда заманить, куда ни один конь не сунется. В лес, в болото…

— Так в болоте и нашим кметам не развернуться, Кей! — не выдержал кто-то.

— Значит, искать надо! А то, что у братана Рацимира кметов много, так разделить их-и по частям, как водится.

На последнее умозаключение Войчемира навели воспоминания о том, как ловко он обставил наглецов-волотичей.

По шатру прошел гул. Командиры тихо переговаривались, и Войча решил, что семя, им брошенное, пало на благодатную почву. Одно плохо — ничего без подсказки решить не могут!

— Ну что? — Сварг встал и легко хлестнул перчаткой по мапе. — Надумали?

Шум стих, глаза вновь смотрели в сторону, и Войча заподозрил, что его советы пропали впустую.

— Тогда решаю я, — лицо Сварга стало жестким, пропала улыбка, в голосе зазвенел металл. — Болтовню о сдаче прекратить. Каждого, от кого такое услышу

— повешу на ближайшей осине. Это раз…

Молчание стало гулким, гробовым. Никто не решался поднять взгляд. Войчемир же был доволен: так и должен говорить Кей!

— Отсюда ведут две дороги: одна — прямо к Рацмимиру, между полночью и восходом, вторая — вдоль берега, на полночь. Через час снимаемся и уходим. Пойдем вдоль берега, Рацимир не догонит — коннице сквозь лес не пройти.

Никто не отозвался, но некоторые, посмелее, пододвинулись поближе и взглянули на мапу.

— Будем отступать на полночь. Пойдем быстро — очень быстро. Телеги бросим, женщин посадим верхом, больных — на конные ноши. Сзади — прикрытие…

— Кей, мы, конечно, уйдем, — отозвался один из сотников — пожилой, с густой седой бородой. — Но Рацимир пойдет следом…

— Точно! — кулак ударил по бересте. — А мы пойдем сюда!

Все обступили мапу. Войча двинул плечом, освобождая место. Брат указывал куда-то в верхний угол, и Войчемир понял, что идти придется не одну сотню верст.

— Савмат останется на полдне. Если Рацимир пойдет за нами, то…

— Граница будет открыта? — крикнул кто-то, — Волотичи!

— Точно! — Сварг наконец-то усмехнулся. Войча в который раз пожалел, что братан столь немногословен. Оставалось додумывать самому, Кажется, Сварг имеет в виду, что Велга может напасть на столицу. И верно, уже пыталась!

— Они разделятся! — проговорил кто-то, и все согласно закивали. — Для Савмата придется оставить тысячи полторы!

— Но Рацимир возьмет с собой конницу, — седобородый сотник покачал лохматой головой. — Нам все равно не выстоять, Кей. Ежели и вправду в болото заманить…

— Или на Волатово поле, — негромко договорил Сварг.

И вновь наступило молчание. Многие удивленно переглядывались, но кое-кто задумался, а седой сотник хлопнул ладонью по лбу:

— Дий-Громовик! А ведь и вправду! Войчемир честно осмотрел всю мапу, но ничего похожего на загадочное Волатово поле не нашел. Не иначе, нарисовать забыли. Хотелось переспросить, но при всех делать это было неудобно.

— Все! — ладонь Сварга ударила по мапе. — Решено! Через час выступаем! Войчемир, проследи…

Волатово поле так и осталось загадкой. Войче пришлось заниматься делами насущными. Снаряжать войско в долгий поход, да еще в такие сроки — не шутка. К тому же хватало иных дел. Например, обоз. Бросить лишнее — не задача. Посадить всех на освободившихся коней — тоже. Но вот Пораде следовало посоветовать, чтоб ехала сзади, а Челеди пригласить вперед, к мужу поближе. Незачем им лишний раз друг на друга глазеть. Войчемир остался доволен своей выдумкой. Авось, и Сварг о супруге вспомнит.

А затем начался поход, и Волатово поле вообще забылось. Вначале брала опаска, что вражеские лазутчики опомнятся и проведут Рацимирово войско Прямо через лес, на перехват. Затем следовало подумать о заслоне. А потом стало туго с харчами, и Войчемир изрядно помучился, пытаясь разделить остатки хотя бы на несколько ближайших дней. С братом говорили только о делах насущных, ежеминутных. Впрочем, Войчемир не особо волновался. Уж Сварг обязательно что-нибудь придумает!

Зато вспоминался странный сон. Войчемир даже пожалел, что при войске нет чаклуна или кобника, дабы тот растолковал что к чему. Сварг, которому он обмолвился об этом, заметил, что подходящий человечек при нем был, его так и звали — Кобником, но теперь он далеко, ежели вообще жив. Итак, оставалось соображать самому, но на это Войча не был мастер. Одно ясно — плохи его, Войчины, дела. Если бы не Сварг, то и вовсе пропадать пришлось. Жаль только, что братан и сам, видать, не понимает, за какие это отцовы грехи Войчемиру бедовать доводится. Не утерпев, Войчемир на привалах принялся расспрашивать кметов, что постарше, о бате. О Жихославе говорили охотно, вспоминали, каков он был славный альбир, и даже сожалели, что не ему, а младшему брату судилось надеть Железный Венец. Кей Жихослав был смел в бою, на пирах весел, а к воинам Щедр, как и надлежит истинному Кею. И Войча никак не мог понять, в чем же тут загадка.

Несколько раз он с сожалением вспоминал о приснившейся ему неизвестной девушке. Жива ли она, мачехина дочка? Может, потому он девушек сестренками да сестричками называет, что своей сестры рядом нет. Поискать бы, да где найдешь?

Впрочем, о подобном думалось урывками. Все время уходило на заботы воинские. Кметы, да и сотники, вначале смотревшие на Войчу косо, приутихли, почуяв крепкую руку Хальгова ученика. Войчемир воспринял это как должное. Не зря он столько лет под Ольмином есь гонял! Да и как же иначе? Много ли в Ории потомков Кея Кавада?

Войско шло все дальше и дальше, лес становился все гуще, и Войче стало казаться, что они скоро придут прямиком в Ольмин, а то и в скандскую землю, откуда родом Хальг. Поэтому он даже удивился, когда на восьмой день, уже ближе к вечеру, Сварг отдал приказ остановиться и разбивать лагерь. Оказывается, пришли. Совсем рядом была опушка, а за ней — поле. То самое — Волатово.

Никакого поля Войча не заметил. Вначале он взглянул лишь краем глаза — надо было лагерь разбивать. С опушки был виден лес — все тот же осенний лес, успевший за эти недели изрядно надоесть. Часа через два, когда шатры уже стояли, а в котлах кипела каша, Войчемир сел на коня и выехал посмотреть загадочное поле поближе.

Проехав с версту, он сделал первое открытие, пусть и небольшое. Лес все-таки кончился. Впереди была роща, за ней — другая. Это порадовало — есть где пехоту поставить! А вот коннице делать здесь нечего, прав оказался братан! Но рощи были только началом. За ними землю рассекали овраги — один за другим, до самого горизонта, воича даже руки потер от удовльствия: приходи, братан рацимир! Славно твои конники здесь поскачут! Овраги оказались длинные, глубокие, но, странное дело, почему-то ровные. Сперва Войча глазам своим не поверил и добросовестно прорысил лишнюю версту. Ошибки не было: овраг был ровным, как стрела, да и соседний такой же. Войче даже показалось, что не овраги это вовсе, а рвы. Мысль поразила, и тут вспомнилось, что поле — Волатово! Вот, значит, почему!

А потом он увидел ямы. То есть не ямы даже, а ямины. В каждую целое село поместится. И все, как на подбор, круглые, с ровными краями. Не иначе, тоже вырыли! Ну и работа!

Войчемир попытался догадаться, когда все это было выкопано. Выходило — давно, очень давно. На дне ям росли высокие старые деревья, края оврагов успело размыть. Не сто, даже не двести лет прошло! Какой же глубины это все было когда-то? Войча попытался представить — дух захватило. Ну, точно — волаты! Такие, как тот, что в пещере похоронен! Но и таким здоровякам изрядно пришлось лопатами помахать!

— Поглядел? — поинтересовался Сварг, когда Войча, вернувшись с разведки, поспешил доложиться.

Войчемир основательно рассказал о виденном, признав, что поле — лучше не придумаешь, а после осторожно поинтересовался, отчего это овраги — ровные, а ямы — круглые?

— Волаты! — улыбнулся брат, — Слыхал о таких?

Войчемир согласился, что не только слыхал, а даже видел, а также соообщил, что волаты — это и есть Первые, о которых столько сказок ходит.

— Сам придумал? — рыжие брови Сварга взметнулись вверх.

Войча ухмыльнулся: не сам. Один умный человек поведал.

— Умный, видать, этот человек…— брат помолчал, затем лицо его стало серьезным. — Я, Войча это поле впервые еще лет десять назад увидел. Про волатов мне, конечно рассказали, только я не поверил. Зачем им такое рыть?

— А для войны! — осенило Войчу. — Чтоб конницу задержать!

— Конницу…— Сварг пожал плечами. — Это же на ком им ездить нужно было? Ты Патара знаешь? Войча вздрогнул от неожиданности.

— Это старший у рахманов. Лет пять назад отец посылал меня к нему с одним делом. Довелось поговорить со стариком. Отец его очень уважал… Я спросил об этом поле — авось, знает.

— И он сказал про этих… Первых? — понял Войча.

— Да. Он считает, что здесь они действительно воевали. Овраги — это рвы. Заметил — рядами идут? Восемь рядов!

— Восемь! — рука тут же полезла чесать затылок. — Да кого же им остановить нужно было?

— Не конницу, — улыбнулся брат. — Такая глубина для конницы не нужна. Там было что-то страшное… А ямы… Патар уверен, что их не рыли.

Войча изумленно моргнул, но тут его осенило:

— Матушка Сва! Это вроде как Дий Громовик молнию кинул! Или… Змей?

Собственная догадка тут же показалась дикой, невозможной, но Сварг согласно кивнул:

— Вроде. Только молнии такое не выбьют. Да и Змеи тоже.

Войчемир вспомнил Змееву Пустыню. Страшны Змеюки, нечего сказать, но таких ям им не выжечь.

— Потом я бывал тут — раза два. Тогда я и подумал, что для боя здесь место — лучше не придумать. А насчет волатов… Похоже, одни оборонялись, Другие наступали. Которые оборонялись, рвы копали, а те, другие, их — молниями! Вот так-то, братан…

Войча открыл рот, дабы заявить, что быть такого не может, но вдруг понял

— может! Недаром Первые Дверь с Ключом прятали!

— Мне… один человек говорил, — нерешительно заметил он, — будто Первые сами себя погубили…

Войча хотел добавить о Сдвиг-Земле, но прикусил язык.

— Может, — согласился Сварг. — Тем, кто тут воевал, скверно пришлось, это уж точно. Мне рассказывали, что лет двадцать назад здесь крепость откопали. Рыли что-то на холме и наткнулись. Даже не крепость — вроде пещеры. Внутри все железом выложено… То есть не железом. Что-то блестящее, легкое — и не ржавеет. Там эти волаты были — черепа, как котел…

Войча вновь вспомнил пещеру среди скал и кивнул.

— И еще здесь Каменная Рожа есть, — заключил Сварг, вставая. — Потом покажу. Ладно, пошли! Дел много…

Дел и вправду оказалось много, и дел для Войчемира новых, непривычных. Воевать ему доводилось, но под Ольмином все кончалось небольшими стычками — жаркими, но короткими. Теперь же намечалось сражение. Весь следующий день пришлось провести в седле. Волатово поле объездили вдоль и поперек, после чего Сварг приказал в некольких местах рыть «волчьи ямы» и ставить частокол. А еще требовалось посылать во все стороны лазутчиков, проверять оружие, доспехи и даже конские подковы. Брат был молчалив, отдавая лишь короткие приказы, и Войчемир терялся в догадках, что задумал Сварг. Рацимир близко, значит завтра, в крайнем случае — послезавтра…

К полудню отряды начали покидать лагерь и занимать позиции среди холмов и рощ. Вначале Войча лишь недоумено крутил головой, ничего не понимая, но затем замысел Сварга стал ясен. Войска строились огромным четырехугольником, занимая промежутки между рощами и оврагами, непроходимыми для конницы. Четырехугольник оказался неровным, углы выдавались вперед, значит нападавших можно будет атаковать с флангов.

О дальнейшем можно было только догадываться. Сварг молчал и лишь временами мрачно усмехался. Войчемир глядел на брата с уважением — вот это полководец! Вспомнились молодые хвастливые кметы, из тех, что крутились в Кеевых Палатах. Они любили потолковать о войне, но вся их премудрость сводилась к тому, что надо выехать в чисто поле, достать булатный меч да молодецким ударом снести с плеч супостату буйну голову. И, конечно, приодеться в шелк да в румский аксамит, дабы в бою истинным альбиром выглядеть. Этих бы сюда! Но Войча тут же вспомнил — Пленк и прочие хвастуны теперь служат Рацимиру! Вот и славно, пусть приходят! Поглядим, от кого пойдут клочки по закоулочкам!

…Каменную Рожу они увидели на склоне одного из холмов. Войча лишь головой покачал — из земли проступало лицо: нос, щеки, странные круглые глаза. Словно чудовищный волат упал на спину, окаменел и покрылся землей. В пустых глазницах росли деревья, каменные щеки змеились глубокими трещинами, но Войча рассудил, что лик зря Рожей обозвали. Лицо как лицо, спокойное, даже красивое. И кто же такое из камня высек? А главное — зачем?

Здесь, возле Каменной Рожи, Сварг приказал разместить конницу. Тут же был врыт в землю Кеев Стяг, и Войча понял, что брат намерен руководить боем отсюда. С высокого холма было видно далеко — на много верст кругом. Кметы стали готовить сигнальные костры, подкладывая в них еловые ветки — для дыма. За холмом, в большой круглой роще, спрятались две сотни кметов, вооруженных длинными копьями. Войча лишь головой по сторонам вертел, стараясь все увидеть — и запомнить. Вдруг пригодится?

Весь день шли работы, и каждый час Сварг рассылал во все стороны лазутчиков. Войча видел, что несмотря на внешнее спокойствие, брат волнуется. Появись Рацимир сейчас, когда войска еще не готовы, их маленькой армии придется туго. Но лазутчики сообщали одно и то же: вокруг на много верст спокойно. К вечеру стало ясно — они успели. И когда, уже в полной темноте, очередной запыхавшийся гонец доложил, что в лесу замечен конный отряд, Сварг лишь усмехнулся в рыжие усы. Рацимир опоздал.

Ночью вокруг горели костры. Войча вначале поразился их числу, но потом вспомнил, что под Ольмином они с Хальгом тоже устраивали такое. Костров было много, и горели они не там, где стояли кметы. Вражеским лазутчикам придется изрядно побегать, чтобы разгадать эту нехитрую шутку.

У Кеева стяга было темно. Сварг сидел, завернувшись в теплый плащ, и негромко беседовал с командирами. Один за другим они уходили куда-то в ночь. Наконец брат подозвал Войчу, который нетерпеливо ждал распоряжений. Не отсиживаться же ему завтра по кустам!

— У тебя нет Стяга, Войчемир, — первые слова брата удивили. Но Войча тут же вспомнил — он же Кей! В бою Кей должен воевать под Стягом или хотя бы под значком — красным, с золотым орлом. Стало неловко — как он мог забыть!

— Отец не позволял тебе иметь Стяг? — усмехнулся брат.

Войча кивнул: не позволял. Даже в Ольмине. У него был значок, но в Савмате он оказался без надобности. Не водить же десяток кметов под Кеевым Орлом!

— Ничего, Войчемир. Завтра ты будешь здесь. Будем считать, что этот Стяг

— наш общий.

— Как? — Войче показалось, что он ослышался. Ему, Кею, отсиживаться тут! Сварг — понятно, он командующий. Войче же полагалось возглавить центр или правый фланг. Он ведь Кей!

Брат понял и улыбнулся:

— Братан! Мечом спешишь помахать? Успеешь! Завтра будет скучно…

Войча хотел обидеться, но вместо этого задумался:

— Завтра… Рацимир не решится напасть

— А ты как думаешь?

С этим оказалось труднее, но Войчемир честно попытался поставить себя на место чернобородого. Он спешит, гонит кметов через лес, но враг уже стоит, выстроив частоколы и засеки, вырыв волчьи ямы…

— А он кружить вокруг будет! Место искать!

— Верно, — Сварг кивнул и поглядел в сторону близкого леса. — Завтра мы с тобой вместе постоим и посмотрим. Ты должен быть готов…

— А я готов, братан! — Войча с удовлетворением вспомнил о Змее, который находился тут же — под рукой. В ответ послышался смех:

— Войча, Войча, голова — два уха!

— Ты еще Зайчей меня обзови, — обиделся Войчемир, тотчас вспомнив злоязыкого Ужика.

— Зайчей пусть тебя Велга называет. Нет, братан, ты должен быть готов возглавить войско.

— А-а… Зачем?

— А затем, Кей Войчемир, что и меня, и тебя могут убить. Но оставшийся выиграет бой.

Войча рассудил, что брат прав. Они на войне.

— Тогда… Скажи, чего ты придумал!

— Не много…— Сварг помолчал, затем встал и расправил плечи. — Пошли!

Они поднялись на холм. Вокруг стояла тьма, лишь слева и справа горели костры-обманки. Впрочем, где стояли отряды, Войчемир, конечно, помнил.

— Впереди лес, там — Рацимир, — Сварг указал рукой на черное пятно, еле заметное в ночной темноте. — Сзади нас — рвы, там конница не пройдет. С флангов — рощи. Здесь холмы. Что он сделает?

— Не знаю, — честно ответил Войча и тотчас устыдился.

— И я не знаю, — согласился брат. — Я бы на его месте вначале бросил небольшие отряды — прощупать нас со всех сторон. Что он узнает?

— Что таки плохо…

— Да, позиция у нас сильная. Но между рощами есть промежутки — туда можно направить конницу. Если пропустим — скверно. Кроме того, пехота может ударить в лоб и оттеснить нас назад, тогда откроется проход…

Все это оказалось сложно, но Войчемир старательно запоминал. Вспомнилось, что рядом, в роще, спрятаны две сотни. Выходит, не зря!

— Наше дело — не выходить за укрепления и отбиваться. Еды хватит дня на четыре. А вот когда мы его измотаем… Тогда увидишь!

Стало ясно — самое интересное Сварг держит при себе. Войча не обиделся. Всех тайн командующий не может доверить даже брату. Впрочем, Войчемир кое о чем догадывался. Удода, лучшего братова сотника, здесь не было. Не было и еще кого-то — двоих или даже троих. Наверное, эти сотни спрятаны где-то за линией укреплений. В нужный момент над холмом поднимется черный дым — или белый, это уж как договорено. И тогда Удод вступит в дело…

— Как думаешь…— Войчемир хотел спросить, смогут ли они победить, но вновь успел придержать язык. — Рацимир, он… Догадается?

— Смотря о чем, — Сварг устало провел ладонью по лицу. — Он неплохой рубака, но давно не командовал войском. Кроме того, наш брат не любит слушать советов… Эх, Войча, плохо воевать с братьями, а?

Войчемир вздрогнул от неожиданности:

— Да я… И думать о таком не мог! Где ж такое видано?

— А я мог… И видано это везде. Мой отец убил твоего…

У Войчи захватило дух от этих слов, но возразить было нечего. Он ведь знал! А не знал, так догадывался…

— А Жихослав посылал убийц к младшему брату… Страшно, правда? В обычной войне убивают кметов, а вождей щадят. Здесь — наоборот. И выбора нет — или мы, или нас…

Войчемир подумал, что брат, может, и прав, но верить такому не хотелось. Виноват Рацимир, и только он! Чернобородый нарушил волю Светлого… Или не нарушал? Ведь Кей Мезанмир не успел назначить наследника! Хотел — но не успел.

От таких мыслей Войче стало совсем плохо, и он постарался думать о бое. Но и тут выходило не лучше. Драться придется не с есью, не с ограми, и даже не с «вейском» бунтарей-волотичей. Свои! Но если сестренка Велга отпустила его, то братан Рацимир не пожалеет. Хотя нет, и Велга не пощадит, Узнав, что он Кей. Недаром ведь сон был! Выходит, что повсюду — клин.

Войча оглянулся, окинул взглядом мерцающие огоньки костров, и вдруг вспомнил о том, что так и не решился поведать Сваргу. Дверь! Будь у него Войчемира, Ключ, посмел бы он разобраться с чернобородым? Это не латники, не стрелки из лука! Сдвиг-Земля — подумать страшно! Нет, конечно, он бы не решился на такое. Но если припугнуть? Показать краешек и предложить кончить дело миром?

На миг захотелось немедленно рассказать все Сваргу и слать гонцов в далекую Калачку. Но Войча опомнился. Нельзя, чтобы давняя смерть проснулась. Сначала он пугнет Рацимира, затем придется заняться Уладом, а там… А там Ключ сам повернется в Двери! Может, Первые тоже не собирались рушить землю. Толкнул Косматый под локоть, и пошла смерть гулять! Пусть спит — и сегодня, и завтра, и через сто лет…

С тем Войчемйр и успокоился, и даже предстоящий бой показался не таким страшным.

Наутро поле было не узнать. Из лесу один за другим выходили отряды в сверкающих на солнце доспехах. Ржали кони, ветер полоскал красные стяги. Войско Рацимира строилось ровной линией, охватывая позиции Сварга с флангов. Войча долго прикидывал, сколько же всего привел чернобородый. На опушке стояло не меньше двух тысяч, ко в лесу могло прятаться столько же. Даже если несколько сотен Рацимир все же отослал к Савмату, врагов оставалось много — слишком много.

Впрочем, никто не спешил. Кметы долго строились, ровняли ряды. Потом издалека донеслась песня — давняя, еще с огрских войн. Войча хорошо знал ее

— песню часто пели перед боем сполотские воины. Но теперь бой предстоял не с ограми…

Метки наши стрелы, как удар соколий!

Братцы, крепче держите оружье!

Едем править вражьих детей!

Легки наши кони, как ветры степные!

Братцы, крепче держите оружье!

Едем править вражьих детей!

Сильна наша злоба, словно яд гадючий!

Братцы, крепче держите оружье!

Едем править вражьих детей!

Песня еще не стихла, когда вперед выехали несколько всадников и, не торопясь, направились к ближайшей засеке. Войча понял — намечался «герц». Альбиры выкликают врага на бой, чтобы похвалиться силой да удалью. Когда-то, еще в Ольмине, Войча мечтал о настоящем бое, чтобы вот так же выехать перед строем на боевом коне, прокричать свое имя и вызвать соперника на поединок. Про то и в песнях поется, и в сказках сказывается. Но теперь выехавшие на поединок смельчаки показались не героями, а какими-то недоумками. Что толку лихость зазря показывать? Бой начнется, тогда и будет время саблями огрски-ми помахать! И Войча ничуть не удивился, когда Сварг послал с гонцом приказ: на поединки не выезжать, с мест не сходить — ждать.

Всадники, блистая доспехами, неторопливо рысили перед холмом, время от времени останавливаясь и что-то громко крича. Со стороны все это выглядело достаточно нелепо. Войча вспомнил красавца Пленка. Не там ли он? Вот бы взять Змея да подъехать поближе! То-то побежит герой, да не соколом, а курицей! Но Войча тотчас одернул себя. В Пленке ли дело? Братан Рацимир слабину ищет. Не вышло так, попробует иначе…

Всадники, покричав и не дождавшись ответа умчались, а им на смену из лесу выбежали лучники. И почти сразу в воздухе запели стрелы. Били сильно — некоторые стрелы долетали даже до Каменной Рожи, и охрана поспешила поднять высокие красные щиты. За лучниками вышли кметы, но без лат, в одних плащах.

Стрелы вновь заполнили воздух. Кметы бросились вперед, пытаясь взобраться на холм. Но дошли немногие — стрелы и дротики ударили в лицо. Тех, кто успел подняться, взяли в копья. Послышался долгий, отчаянный крик. Уцелевшие побежали к лесу…

— Выманивают, — негромко бросил Сварг, и Войча согласно кивнул. Пока все шло, как и думалось. Враг бил не кулаком, а одним пальцем.

Лучники исчезли, их сменили конники. Их тоже оказалось немного — около сотни. На этот раз не было ни крика, ни похвальбы. Всадники начали неторопливо взбираться на холм. Подъем был крут, но люди и кони упорно искали дорогу.

Стрелы вновь остановили атаку. К тому же возле гребня подъем оказался особенно крут, и всадникам пришлось отступить. Но ненадолго — уцелевшие перестроились и начали заходить слева, пытаясь обойти холм по склону. Войча ждал, что из ближайшей рощи ударят стрелы, но спрятанный за деревьями отряд молчал. Стало ясно — братан Сварг не спешит бросать кости на стол. День только начинался.

Атаку отбили, но в бой тут же пошла пехота. Прибежал запыхавшийся гонец, сообщив, что на правом фланге лучники пытались прорваться через рошу. Вскоре такая же весть пришла и с левого фланга, где воинам Рацимира удалось подняться на один из холмов. Оба нападения тоже кончились ничем, но противник атаковал вновь и вновь, меняя усталые отряды на свежие.

Войчемир то и дело поглядывал на Сварга, но тот оставался спокоен. Лишь время от времени рука в перчатке сжималась в кулак, и еле заметно подергивалось плечо.

— Ты… Что-то не так? — осторожно поинтересовался Войча. В ответ брат покачал головой:

— Все так… Но их слишком много. Я думал, Рацимир возьмет с собою тысячи две… Понимаешь, они могут нападать день, затем — ночь. А когда мы устанем…

Сварг оказался прав. Атаки следовали одна за дургой. Вскоре стало ясно, что легче всего прорваться на левом фланге. Две рощи, прикрывавшие пехоту, оказались не слишком густыми. Только сотня лучников, посланная Сваргом, сумела остановить прорвавшийся в тыл конный отряд.

Время шло к вечеру, и Войчемир нетерпеливо поглядывал на солнце. Он понимал — ночь не принесет покоя, но все равно ждал темноты. И вот, наконец, солнце скрылось за холмами. В ранних серых сумерках удалось отбить еще один приступ. Он оказался последним — войско Рацимира, постояв еще немного на опушке, не спеша, отряд за отрядом, скрылось в лесу. Войчемир обрадовался но Сварг внезапно стал очень серьезен.

— Плохо, братан! — крепко сжатый кулак ударил в ладонь. — Они все поняли…

Войчемир удивленно взглянул на Сварга.

— Левый фланг, — пояснил тот. — Ты же видел… Завтра они навалятся всеми силами. А главное, там пройдет конница. Я прикажу вырыть «волчьи ямы», но это задержит их на час — не больше…

Ответить было нечего. Войчемир и рад был подсказать что-нибудь брату, да чего тут подскажешь? Если сам Сварг говорит, что дела плохи…

Шатер разбили тут же, на склоне холма. Сварг мгновенно заснул, велев будить себя при первой же опасности. Войчемир, гордый, что остался за самого главного, присел у входа, положив рядом Змея. Так он чувствовал себя увереннее. Впрочем, чудо-меч мог мирно дремать, заботливо завернутый в плотное покрывало. Вокруг стояла тишина, и даже не верилось, что совсем недавно совсем рядом шел бой.

Начало клонить ко сну, но Войчемир не давал себе поблажки. Завтра тяжкий день, и братан Сварг должен выспаться. А кто его покой убережет, кроме него, братана Войчемира? И когда из темноты вынырнул гонец, Войча первым делом велел ему говорить потише. И покороче.

Вначале Войчемир ничего не понял. Велев повторить, он долго пытался осмыслить услышанное. Какие-то бродники… К Кею Сваргу… Срочно… Тайно…

Бродников в войске Сварга не было. Войча слыхал, что под Коростенем отличился небольшой отряд усачей, но затем их вожак увел своих хлопцев куда-то на полдень. Откуда же здесь бродники? И чего это им вздумалось мешать Сваргу отдыхать? Основательно поразмыслив, Войча суровым шепотом велел привести усачей к шатру да строго наказать не шуметь и сапогами не топать. Он решил, что и сам разберется. Не великие они птицы, степные бродяги!

Охрана расступилась, пропуская поздних гостей. Их оказалось трое — двое усатых, уже в годах, и молодой парень, по виду не старше двадцати. Увидев Войчу, все трое сняли шапки и поклонились. Войчемир встал, сложил на груди руки и попытался придать лицу суровое выражение. Но брови тут же попозли вверх. Войча удивленно заморгал, протер глаза, но убедился, что ему не чудится:

— Покотило? Ч-чолом!

— Чолом!

Бродник, недоумевая, взглянул на Войчу, затем узнал и покачал головой:

— Тесен свет, Войчемир! Здоров ли?

— Да здоров я! — Войча нетерпеливо махнул рукой. — Ты-то откуда?

— Позови Кея, — усач нахмурился и кивнул на своих спутников. — Ласкиня это. Кей его знает. А это — Глек…

Войча попытался сообразить. Глек — тот, что помоложе, безусый, но с длинным чубом. Ласкиня постарше… Так ведь Ласкиня и был вожаком в отряде, что служил Сваргу!

— Позови Кея, — повторил бродник, и голос его отчего-то чрезвычайно не понравился Войче.

Он хотел возразить, что брат отдыхает, но понял — придется будить. Бросив: «Ждите!», он вернулся в шатер. Сварг спал, укрывшись с головой плащом, но как только Войчина рука коснулась плеча, немедленно вскочил:

— Напали? Где?

Стало неудобно. Разбудил брата из-за такой безделицы!

— Бродники к тебе. Говорят, тайно… Сварг потер лицо, прогоняя сон:

— Какие бродники?

Войча чуть не ляпнул: «С усами», но вовремя спохватился:

— Ласкиня с ними. Ну, который…

— Ласкиня? Зови!

Войча понял — брат не ждал гостей. Стало любопытно и отчего-то тревожно. Добрых вестей средь ночи не приносят.

Бродники неторопливо вошли, вновь поклонились. Сварг кивнул в ответ. Тогда Покотило, переглянувшись с остальными, положил на пол большой кожаный мешок.

— Взгляни, Кей!

Мешок казался полупустым. Бродник достал оттуда что-то круглое, темное. Войча всмотрелся — тряпки! Окровавленные тряпки, уж успевшие почернеть. Бродник принялся медленно разматывать сверток. Сердце упало — Войча вдруг понял, что может быть там…

Мертвые пустые глаза были залиты кровью. Кровь, потемневшая, густая, покрывала щеки, лоб, запеклась в длинной черной бороде. Из перерубленной шеи торчала желтая кость…

— Матушка Сва! — Войча похолодел и отшатнулся.

— Узнаешь ли эту голову, Кей? — бродник мрачно усмехнулся, и от это стало еще страшнее.

Сварг молчал. Молчал и Войча, хотя хотелось крикнуть, завопить от ужаса…

— Не признаешь брата, Кей? — Покотило покачал чубатой головой. — Думали мы, иначе нас встретишь!

Мертвая голова Рацимира, Светлого Кея, государя Ории, лежала на цветастом огрском ковре. Войча все еще не верил. Братан Рацимир! Искавший его смерти, убивший братана Валадара… Но все-таки брат, Кеева кровь!

— Почему? — тихо проговорил Сварг. — Что он сделал вам?

Бродники вновь переглянулись:

— Не ты ли позвал нас? — удивленно заметил Ласкиня. — Не позвал, не пришли бы…

Войча с ужасом поглядел на Сварга. Нет, быть не может!

— Кровь Валадара на нем, — Покотило кивнул на мертвую голову Кея. — На нашей земле убил он брата…

— Не пощадил его, не пощадил бы и нас! — резко бросил безусый Глек.

— Кей Валадар не велел мстить брату, — продолжал Покотило. — Но не месть это, Кей! Не надобно нам, чтобы Рацимир Светлым оставался…

В голове у Войчи все перепуталось. Что говорит этот бродник? Какое дело бродягам до Железного Венца?

— И что вы хотите за это? — плечо Сварга дернулось, и Войча понял — брат едва сдерживается.

— Не твои мы слуги, Кей! — Покотило пожал широкими плечами. — Сотник твой, Посвет, что от тебя приезжал, твоим именем обещал вольности наши не рушить. Того и хватит…

И вновь Бойче стало не по себе. Он помнил Посвета. Молодой сотник, брат всегда посылал его в передовую заставу…

— Хорошо. Идите! И заберите…

Сварг резко кивнул на то, что лежало у его ног. На усатых лицах промелькнули мрачные усмешки. Покотило опустился на корточки и начал не спеша заворачивать голову Рацимира в окровавленные тряпки. Это тянулось долго, невыносимо долго. Наконец бродники вновь поклонились, собираясь уходить:

— Прощай, Светлый! Помни об обещании. Светлый! Войча недоуменно поглядел на Свар-га — и понял. Рацимира больше нет. Железный Венец упал с отрубленной головы…

— Позовите Кейну! — резко крикнул Сварг. Гридень, стоявший у входа, услышал, заглянул внутрь и тут же исчез.

— Войча… Что же это, Войча? — Сварг сжал виски ладонями и медленно опустился на кучу подушек. — Я же не хотел так…

— Ты не посылал Посвета? — Войчемир присел рядом и острожно тронул Свар га за плечо. — Ты не посылал его, братан?

— Нет! Посвет исчез две недели назад! Я думал — к Рацимиру сбежал… Но почему?

Войча поверил брату. Наверное, просто очень хотелось поверить…

Полог колыхнулся. На пороге стояла Челеди. Круглое лицо казалось заспанным, но одета Кейна была по чину, даже золотая фибула застегнута, как должно — на два вершка от плеча.

— Звал ли меня, муж мой?

Голос был спокойным, равнодушным, словно Кейна ждала, что ее разбудят среди ночи.

Сварг поглядел на Войчу, словно ждал подмоги. Войчемир неуверенно кашлянул:

— Ну… Понимаешь… Брат Рацимир… Кей Ра-цимир…

— Рацимира убили! — перебил его брат. — Кто-то послал Посвета к бродникам

— от моего имени.

— Умер Кей Рацимир? Правда умер? — все так же спокойно спросила Челеди. Затем немного подумала и низко склонилась перед мужем:

— Приветствую тебя, Сварг, Светлый Кей, государь Ории Великой! Не забудь рабу свою, бедную Кейну…

— Не надо! — Сварг махнул рукой. — Не время сейчас! У Рацимира есть сын, а война не окончена.

— Кто будет слушать маленького мальчишку? — равнодушно бросила Кейна. — Пойду я… Спать шибко охота…

Войча вдруг сообразил, что сам еще ни разу не назвал брата Светлым. Но язык не поворачивался. Слишком страшно все обернулось.

Сварг долго молчал, затем вздохнул:

— Ладно. Войчемир, передай, чтобы усилили посты. Сейчас может случиться что угодно… Поезжай на правый фланг, погляди, как там.

— Есть!

Войча обрадовался. Хорошо, что можно заняться чем-то привычным, понятным. Все лучше, чем думать о том страшном, что случилось совсем недавно. Братан прав — война не окончена.

— Я поеду на левый фланг, — Сварг устало потянулся. — Надо будет засеки углубить…

До самого утра Войча ездил по отрядам, проверяя посты. То и дело он слазил с коня и прислушивался, не идут ли враги. Но темнота молчала. А наутро весь лагерь разбудила нежданная весть, принесенная очумелыми от ужаса перебежчиками. Кей Рацимир лежит мертвый в своем шатре, рядом — убитая охрана, а его воеводы держат совет. Час шел за часом, и на смену первым перебежчикам пришли новые. Один тут же попросил встречи со Сваргом. Вскоре Войчемира позвали к брату.

Сварг был спокоен и деловит, словно ничего и не случилось. Лишь под глазами легли черные тени, и плечо дергалось чаще обычного.

— Сдаются! — бросил он, и по лицу пробежала злая усмешка. — Тысяцкий просит заплатить войску. Наверное, казну уже разворовали…

— Кому заплатить? — не понял Войча. Сварг покачал головой:

— Не выспался, да? Кметам заплатить — то, что обещал Рацимир. Погодар обещает тут же отправить всех по домам — кроме конницы.

— Значит…— приходилось вновь соображать. Погодар — тысяцкий Рацимира. Если он обещает распустить войско…

— Так мы чего, победили? Брат кивнул.

— И ты… Светлый?

— Если ты меня признаешь! — Сварг улыбнулся, и у Войчи отлегло от сердца. Кончилось! Хвала Матери Сва, кончилось! Но тут же вспомнилось: у рацимира есть сын! Племяш Мислобор!

— А как же…— начал он, но спросить не решился. Сварг теперь Светлый, ему и думать.

— Странно, — Сварг покачал головой. — Когда отец учил меня воевать, он говорил, что главное — выиграть большую битву. Это моя вторая война, Войчемир. И все идет совсем не так. Я разбил Велгу под Коростенем, а она выиграла войну. А эту битву проигрывал я… Странно, правда?

Войча не нашелся, что сказать. Иногда брат говорил загадками.

— Поеду! — Сварг накинул плащ и долго застегивал фибулу. — Остаешься за меня. Думаю, ничего не случится…

Он оказался прав. Весь день войска стояли на прежних местах, но никто и не думал нападать. Напротив, из лесу то и дело прибегали кметы — и пешие, и конные — торопясь присоединиться к победителям. Одна за другой разносились вести:

Сварг приехал к шатру Рацимира, поклонился телу брата, собрал совет, обещал выплатить кметам серебро за службу, а всех желающих — распустить по домам. И другое рассказывали — несколько сотников пытались защитить права Мислобора, но их схватили, одного даже ранили. Сам же сын Рацимира, по слухам, бежал в Савмат, другие же говорили — к ограм.

Войча решил ничему не удивляться и ждать. Однако заметил — кое-что изменилось. Те из сотников, кто раньше не очень его жаловал, теперь спешили поклониться, некоторые даже поздравляли. Войча не понимал — с чем. Сварг — понятно, он теперь Светлый. И Войчемир даже порадовался, что не ему достался Железный Венец. Это же сколько забот теперь у брата! Хорошо бы попроситься если не обратно в десятники, то в сотники, куда-нибудь на полдень, к ограм поближе. Но тут же вспомнилось — брат хочет послать его в Тустань, к сиверам, и Войчемир заранее расстроился. Какой из него, Войчи, наместник!

Брат не возвращался до самой ночи, а когда приехал, ему было не до Войчи. Вместе с Кеем в лагерь прибыла целая толпа воевод, дедичей и Кеевых мужей — тех, кто еще вчера служил Рацимиру. Войча постарался улизнуть от шумного сонмища и вновь уехал проверять посты. Он там не нужен. И без него решат!

Но спрятаться не удалось. Гонец нашел Войчемира на одной из дальних застав и позвал к брату. К счастью, Сварг оказался в шатре один. Вид у него был усталый и даже измученный.

— Присягнули! — он кивнул куда-то в сторону, но Войча понял. — Видел бы ты эти рожи! Каждому — что-то дай, что-то обещай…

Войча сочувственно вздохнул.

— Ты говорил, что Хальг тебя из поруба выпустил?

— Д-да… То есть нет…— вопрос оказался слишком неожиданным. — Ну, в общем…

— Хальг бежал.

Войча постаралася осмыслить услышанное.

— Это плохо, — наконец решил он. — Домой бежал?

— Эх, Войча, Войча! — Сварг усмехнулся. — Да не домой! С ним сотня латников, он поехал на полночь, в Елев. Знаешь? Маленький такой городишко, на границе с сиверами. С ним Мислобор. Понимаешь?

— Нет… То есть, да!

— Верни его, Войча!

Войчемир хотел спросить «Как?», но не решился. Раз брат просит…

— Обещай Хальгу от моего имени, что он останется палатином. Обещай, что хочешь. Но верни! Скажи, что с Мислобором ничего не случится…

— Ну, это ясно!

Сварг удивленно взглянул на брата:

— Ясно? И ты сможешь убедить Хальга?

— Так чего? — на этот раз удивился Войча. — Кто же Мислобору худое сделает? Ведь он племянник — и мой, и твой!

Сварг явно хотел что-то сказать, но смолчал. Затем резко кивнул:

— Хорошо! Не согласится — уезжай. В бой не вступай. Возьми с собой конную сотню…

Войча уже не слушал. Поручение вначале удивило, но затем обрадовало. Хорошо уехать подальше от этой суеты! И Хальга повидать хорошо! И Мислобора домой вернуть надо. Чего бедному парнишке по лесам бегать?

Приказ взять с собой целую сотню тоже удивил. Зачем столько? Войча и сам бы справился! Уж ему ли с наставником не договориться!

Завал был устроен по всем правилам — за поворотом, где узкая лесная дорога резко сворачивала влево. Войча еле успел остановить коня. Вот карань! Огромные стволы преградили путь, вдобавок кто-то заботливо связал их веревками.

Отряд остановился, кметы начали слезать с коней, осторожно поглядывая на молчащий лес.

Войча быстро огляделся. Деревья стояли плотно, вдобавок слева рос густой боярышник, так что и коня провести трудно. Ну надо же так нарваться!

До Елева оставалось несколько часов езды. Войча спешил, боясь, что Хальг уедет еще дальше, а там ищи его у самого Ольмина! Разговор с наставником за эти дни был продуман основательно. Тут все казалось просто. Поговорить, вместе вернуться… И вот надо же, этакая неприятность!

Надо было спешить, но Войча помнил: завалы в лесу — вещь опасная. Опытные люди — тот же Хальг — советовали их обходить, не трогая. Мало ли? И самострел поставить могут, и дюжину стрелков в кустах посадить! Войча уже хотел подозвать ближайшего кмета, дабы поискал дорогу среди деревьев, как вдруг где-то близко послышался треск. Огромное дерево с шумом рухнуло, отрезав отряду путь к отступлению.

Все стало ясно. Не просто завал — засада! По всем правилам — засада! Вот так съездил!

Рассуждать о том, кто и почему мог сообразить такое, времени не оставалось. Кметы, бойцы опытные, уже прятались за лошадей, держа оружие наготове. Вовремя! Боярышник зашевелился, сквозь него блеснула сталь. И тотчас же с другой стороны появились воины — много, не один десяток. В руках они держали луки, стрелы лежали на тетиве, а сзади стояли другие — с копьями наперевес. Войча поглядел вперед — за бревнами завала тоже сверкали стальные шлемы.

— Оружие на землю! — прокричал чей-то голос, и стрела, просвистев, воткнулась в землю у самых Войчиных ног.

— А вот сейчас! — засмеялся Войчемир, хотя смеяться было не над чем, разве что над самим собой. Попался! Словно желторотый новобранец попался!

— Кметы Кея Сварга! — вновь послышался голос, но уже другой, и от этого голоса Войче стало кисло. — Это есть я, Хальг, палатин Светлого! Мы вас сейчас будем немножечко убивать! Кто бросит оружие, то спасет свой пустой сполотский голова!

— Лодыжка! — отчаянно крикнул кто-то, и тут же послышался глухой стук. Кметы бросали мечи, щиты, копья, некоторые, самые предусмотрительные, спешили поднять руки. Войчемир застыл в полной растерянности. Что происходит, Матушка Сва? Никак наставник воевать собрался? На почему?

— По одному идти вперед! — крикнул Хальг, и Войчины кметы покорно двинулись к завалу. И тут Войчемир не выдержал:

— А ну, стой! Назад! — гаркнул он, торопливо доставая двуручник. — Куда?

— Ага! Маленький глюпий Войча берет большое-большое железо? Маленький глюпий Кей Войчемир хотеть немного умирать!

Голос наставника ударил, словно плеть. Войча сцепил зубы. Так, значит?

— Ладно, Хальг! Нечего по кустам прятаться! Выходи, поговорим!

— Ха-ха! Маленький Войча взял большой-большой меч, чтобы убить старого Хальга!

В голосе наставника звучала не просто насмешка-в нем была ненависть. Войча испугался. Не смерти — того, что он разгневал Лодыжку. Но чем?

Тем, что служит Сваргу? Но Хальг сам велел ехать к брату!

Растолкав перепуганных кметов, Войчемир пробрался к завалу. Лучников он не боялся. Пусть стреляют! Раз уж наставнику нужна его смерть… Но никто не спустил тетивы. Войчемир, поминая карань вкупе с Косматым, перебрался через поваленные стволы, оттолкнул двоих кметов, кинувшихся навстречу, и резко повернулся, поудобнее перхватывая Змея:

— Хальг! Где ты?

— Вот я есть, Кей!

Сканд возник, словно из-под земли. Лицо полускрыто стальным забралом, на груди — сверкающее зерцало, в руках — две кривые сабли, огрские, переливающиеся синеватым волнистым блеском:

— Глюпий Войча! Разве я учить брать большой меч, чтобы бить один на один? Ты плохо учить, мой глюпий Кей!

Войча открыл рот, чтобы наконец-то объясниться, но поздно. Сверкнула сталь — клинки со свистом рассекли воздух:

— Дерись, глюпий Войча!

А дальше все исчезло — лес, дорога, кметы в сверкающих кольчугах, даже Хальг. Остался ветряк — страшная мельница, бешено вращающая острыми крыльями. Войча закусил губу и сделал быстрый выпад — влево, как учил наставник, затем — сразу назад, и новый выпад с резким ударом снизу вверх. Зазвенела сталь, крылья ветряка чуть подались назад:

— Медленно бьешь, ленивый глюпий Войчемир!

Войча отскочил назад, качнулся вправо, надеясь на миг сбить Хальга с толку, и ударил снова — прямо в грудь. Мимо!

— Лючше! Много лючше, Войча! Но большой меч — не для такого боя! Я бить тебя так…

Крылья ветряка оказались совсем близко. Ноги! Войчемир подпрыгнул, почувствовал резкую боль в левой голени, чуть ниже колена, но не растерялся и ударил вновь. И снова Змей рассек пустоту, но Войча, не поворачиваясь, ударил еше раз, не клинком, а тяжелым золотым яблоком. Есть! На миг страшный ветряк исчез. Войча уловил какое-то движение справа и, чуть отступив, ткнул Змеем прямо перед собой.

— А это есть хорошо, Войчемир!

Голос наставника оставался спокойным и насмешливым, руки все так же сжимали сабли, но правое плечо заливала кровь. Войча понял — удар попал прямо в грудь, но сканда спасло стальное зерцало. Клинок скользнул по нему вверх, пропоров кольчугу…

— Ты показать, чему я тебя учить Войчемир! Теперь я показать, чему я тебе не учить! Смотри!

Но смотреть было нечего. Страшный ветряк вновь заработал, и Войчемир мог лишь парировать удары. Слева, справа, снова слева… Пару раз клинки задевали руки, плечи, но кольчуга выручала. Пришлось отступить на шаг, затем еще на шаг. Войча понял, что долго не выдержит. Руки, сжимавшие Змея, начали уставать, меч сразу стал тяжелым, неподъемным. А ветряк работал все быстрее, и каждый удар становилось все труднее отбивать…

— Вот и все, глюпая голова!

Сталь сверкнула прямо перед глазами, Войча поднял Змея, парируя колющий в лицо, и тут что-то ударило по ушам — страшно, неимоверно больно. В глазах стало черно. Змей выпал из ослабевших рук — и все исчезло…

Голос слышался издалека — из неимоверной дали. Знакомый, очень знакомый — но не Хальга. Тот, кто говорил, вернее кричал, был чем-то недоволен:

— Ты убил его, Халы! Ты убил дядю Войчу!

— О нет, нет, Кей! Я бить его уши рукоять сабли. Это не есть смерть!

С кем это говорит наставник? Голоса стали ближе, и тут вернулась боль. Войча застонал, сумел приподнять голову, но глаза никак не открывались.

— Дядя Войча! Дядя Войча!

Кто-то взял его за плечи, помогая привстать. Войча с трудом двинул рукой, нащупал землю и сел. Кажется, он жив. Теперь открыть бы глаза…

— Дядя Войча! Дядя Войча! Хальг, что ты с ним сделал?

— Не то, что он с нами сделать хотеть, очень-очень добрый Кей!

Войча хотел возразить, что ни с кем ничего делать не собирался, но язык не слушался. Кто же этот добрый Кей?

— Ты уже забыть, что они сделать с твой отец? Отец! Глаза наконец-то открылись. Войча увидел прямо перед собой взволнованное лицо племяша Мислобора и облегченно вздохнул. Хвала Сва-Заступнице!

— Дядя Войча! Ты можешь встать?

— Наверное…— неуверенно предположил Войчемир, но все-таки встал и оглянулся. Вокруг стояли кметы, Хальг — уже без шлема и без кольчуги — сидел на земле, ему делали перевязку. Войча с сожалением понял, что все-таки ранил наставника. И, кажется, сильно.

— Дядя Войча! Ты же не хотел нас убить? — в глазах племянника был испуг, и Войчемир наконец-то пришел в себя:

— Да ты чего? Я же…

И Войча рассказал, как все случилось. Да и рассказывать было, считай, нечего. Поехал, чтобы уговорить вернуться — всего и дел.

— Вот видишь! — Мислобор резко повернулся к Хальгу. — Я же тебе говорил!

— А может, Кей Войчемир немного забывать? — недоверчиво скривился наставник, и Войча обиделся.

— Кей не лгут! — Мислобор выпрямился и гордо расправил плечи. — Кей никогда не солжет Кею! Правда, дядя?

— Ясное дело! — охотно согласился Войча. — Да чего случилось-то?

— Вчера в Елев приехал один человек. Удод — сотник Сварга. Он предупредил, что дядя Сварг посылает тебя, чтобы…

— Как?!

Войча даже речи лишился. Выходило нечто несусветное. Даже хуже — что-то невозможно страшное. Удод — сотник брата! Нет, быть не может!

— Я правду сказал! — Войчемиру хотелось кричать, вопить от отчаяния и обиды. Что же это происходит, Матушка Сва!

— Очень плохо, мой глюпий Войча!

Халы поправил повязку, встал, ему помогли накинуть плащ.

— Кеи не лгут, но сотник может немножечко говорить ложь. Жаль, что старый и очень глюпий сканд верить какому-то сполотскому дураку! Извини меня, маленький Войча! Я отвечать своей старой жизнью за молодого Кея…

— Зачем же… Почему? — обида исчезла, но недоумение стало еще больше. Брат говорил, что не велел убивать Рацимира, но его сотник — опять сотник! — ездил к бродникам. И на малыша Улада, как поговаривали, напали Сварговы кметы во главе с Покладом!

— Кто-то хотеть убить маленького и очень глюпого Войчу! — Хальг покачал головой. — Кто-то очень не любит тебя, Кей Войчемир. Не возвращайся к этому кто-то! Этот кто-то захочет убивать тебя снова!

— Дядя Войча, поезжай с нами! — подхватил Мислобор. — У тебя сотня, у нас

— сотня. Отобьемся!

Отбиваться? От кого? От братана Сварга? Стало совсем плохо. Не к месту вспомнился сон. Почему ему, Войче, так желают смерти? За какие грехи?

— Братан Сварг…— проговорил он и запнулся. — Он меня принял, когда я бежал… Бритву подарил…

— Не станет брат брата при всех убивать, — негромко заметил сканд. — Брат брата чужими руками станет убивать… Кей Рацимир не посылал кметов убивать Кея Валадара, глюпий Войча! Хотел — но не стал. Думай сам, кто это сделать! Кто решил убивать Кей Валадар, Кей Улад, Кей Рацимир и Кей Войчемир!

В глазах потемнело, словно сканд вновь ударил его. Войча помотал головой. Нет! Нет! Нет! Сварг ему Змея подарил, обещал сделать наместником! Они же вместе ели, вместе пили, вместе войско вели!

— Твоя голова очень глюпая есть, маленький Войча! Но пусть твоя глюпая голова немножечко подумает!

Но Войча уже все решил. Было страшно, но он знал, что должен сделать.

— Наверное, я очень глупый, наставник! Да только я Сваргу обещал. Вернусь и поговорю. Пусть скажет…

— Я слишком сильно ударить тебя, маленький Войча! Ты стал совсем-совсем слишком глюпый!

Но Войчемир уже не слушал. Наставник продолжал убеждать, что-то говорил Мислобор, но Войча хотел лишь одного — вскочить на коня и скакать день и ночь, без устали, пока вновь не увидит брата, не поговорит с ним. Все выяснится! Все непременно разъяснится! Ведь они со Сваргом — братья! Одна семья, одна Кеева кровь! Он должен вернуться к Сваргу, а там — будь что будет!

Глава четвертая. Палатин

— Говоришь, в три локтя дорога? А не меньше? Как бы конница не застряла! Дожди скоро…

Прожад ему не верил. Старший кмет, седой, морщинистый, с мрачным неулыбчивым лицом, смотрел искоса, отвечал сквозь зубы и никогда не заговаривал первым. Так повелось сразу — с первого же часа, с первой минуты. Вначале Навко испугался. Казалось, этот немолодой сполот, чем-то похожий на лохматого охотничьего пса, что-то знает. Даже не что-то — все: и про Баюра, и о том, что сын дедича Ивора давно похоронен на старом погосте возле леса, и даже про Ямаса. Но вскоре страх исчез. Стало ясно — для Прожада Навко, то есть не Навко, а новый палатин Ивор, прежде всего волотич. А во-лотичам старый вояка верить отказывался — напрочь. — Конница пройдет, — Навко объяснял это уже в который раз. — Только ехать придется по одному.

Пехота пойдет другой дорогой — она рядом, в трех верстах…

Мала была неточной. Навко сам вырезал ее на бересте. Настоящая мала — обстоятельная, секретная — была лишь у Кея Сварга. И еще у Велги — она-то и передала ее Гуду. В Валине оказалась лишь мапа улебской земли, но здесь она бесполезна.

— А реки? — сполот явно не верил. — Мостов-то нет!

— Есть броды, — Навко устало вздохнул. — Пройти легко, даже если дождь…

Со всеми остальными оказалось легче. Валин-ские дедичи слабо различали волотичей и споло-тов. Вся свита Улада была для них сборищем чужаков. Но молодого Кея любили, а посему терпели и тех, кто ему служит. Сполоты же — старшие кметы и сотники — почти не обращали на Навко внимания. Палатин не занимается войском, его дела во дворце. Так, по крайней мере, думали.

Во дворце приходилось бывать каждый день, но всеми делами там ведал первый палатин — длиннобородый Бовчерод из валинских дедичей. Навко встречался прежде всего с Уладом, а в последние дни — с тем, кто ведал войском и не верил выскочке-чужаку. Прожад и передал ему повеление Кея: провести войско через землю волотичей — тайно, быстро и без потерь. Выступать следовало через две недели.

Уже который день, сидя над самодельной малой, Навко ловил себя на страшной мысли. То, что он делает — измена. На этот раз отговариваться нечем. Враг волотичей Кей Улад повелел тайно провести войско. И он, бывший повстанческий сотник, обещал, что сделает это! Чем же он лучше Антомира? Ничем, даже хуже! Антомир защищал свои земли, свою власть. Он же — просто предатель.

Алану он видел лишь два раза, и оба раза девушка была с Упадом. Повидаться наедине не удалось. У дверей Аланы всегда стояла стража, да и в то крыло, где находились покои ее и Улада, посторонних не пускали. А главное

— такой встречи Навко почему-то боялся. Конечно, он все объяснит! Алана поймет, ведь он делает это ради нее! Не принимает же она его, Навко, за изменника? Но ведь он и есть изменник!

— За сколько же мы пройдем? — Прожад недоверчиво взглянул на мапу и покачал головой. — Этак за две недели не управимся!

— Иного пути нет, — разговор шел по кругу, и Навко уже устал убеждать старшего кмета. — На полночь — реки. А если на полдень — скалы, там и пеший не пройдет!

Прожад долго думал, затем положил на мапу огромную крепкую ладонь:

— Негоже, палатин! Так Кею Уладу и скажу. И не потому, что ты — волотич, не думай! Опасно! Гляди.

Толстый палец указал на два маленьких домика, изображающие Коростень.

— Ежели Велга узнает, войска ее по рекам на перехват пойдут. Гляди! Здесь

— и здесь! Один отряд у переправы, другой — к болотам нас прижмет… Капкан, хуже медвежьего.

Навко взглянул на мапу — старший кмет был прав. Улад поведет с собой полторы тысячи — не больше. Велга может собрать три, а то и четыре. На узких лесных дорогах не развернешься, и войско Улада сначала разрежут на части, а потом перебьют — всех до единого. А хорошо бы — чтобы всех! И Улада, и его верного пса!

Навко искоса взглянул на Прожада — не почуял ли, но старший кмет по-прежнемуозабоченно глядел на мапу.

— Так Кею и скажу, — повторил он. — До весны ждать надо. И войск собрать поболе…

Навко отвернулся, чтобы не выдать радости. На это он и надеялся, предлагая опасный — очень опасный план. Улад увидит его старания, оценит, но войне не быть. А до весны Навко сообразит, как выручить любимую! И он взглянул на Прожада без злости, с легким презрением. Хорошо служишь, верный пес! Служи дальше!

Но тут же стало ясно — нет, не выйдет. Прожад сделает все, чтобы наглый волотич лишился милости Кея. Если Уладу не понравится его замысел, место Навко займет кто-то другой. И тогда придется исчезнуть — если позволят, если недоверчивый старший кмет не вздернет его на дыбу.

— Ты, палатин, не обижайся! — Прожад снисходительно усмехнулся. — Недурно задумано, совсем недурно, но уж очень опасно. Не ты виновен — не всякий приказ исполнить возможно…

Это было почти извинение. Наверное, старший кмет не хотел ссориться с новым любимцем Улада. Точнее, не спешил — до времени. Кто знает, как все обернется? И Навко понял — надо что-то придумать до завтрашнего разговора с Рыжим Волчонком. Надо обязательно с кем-нибудь посоветоваться. Хотя бы с Падалкой. Почему бы и нет?

С этой девицей, носящей столь странное имя — или попросту кличку, Навко познакомился на третий день своей службы во дворце наместника. Разобраться в том, что творилось в темных коридорах Кеевых палат, оказалось несложно. Дворец мало чем отличался от обиталища старого Ивора. Слуг побольше, охрана многочисленнее, но холопы оставались холопами, а господа — господами. Правда, теперь Навко ходил в господах, а это оказалось не так просто. Особенно поначалу.

Что такое быть Кеевым палатином, Навко понял, когда на второй день после возвращения в Валин, куда пришлось ехать вместе с Уладом, ему впервые попытались подать донос. Вначале он ничего не понял — долговязый веснушчатый гридень с бельмом на левом глазу отозвал его в сторону и принялся шептать о какой-то оленьей ноге, которую то ли Башка, то ли Ишка вынес через задний двор и продал за треть гривны. Гридня он отправил восвояси, но на всякий случай пообещал «разобраться». На следующий день ему доносили уже двое — сенная девушка и сторожевой кмет. Кмет, постоянно оглядываясь и переминаясь с ноги на ногу, четким шепотом доложил, что его десятник ходит в дозор пьяным, а девушка — разбитная, уверенная в себе — жаловалась на подругу, которая нарочно портит полотно в ткацкой. При этом вояка, дыша густым перегаром, обещал «не забыть», а холопка так откровенно подмигивала, что Навко поспешил отослать ее обратно в людскую.

Вначале он хотел поговорить с Бовчеродом, дабы тот угостил доносчиков плетьми, отбив у них всякую охоту беспокоить второго палатина, но в последний момент опомнился. Нельзя! Более того — просто глупо! Здесь он чужак, помочь ему некому, а верные люди так нужны!

Навко позаботился, чтобы пьяницу-десятника выгнали из дворцовой стражи, а нерадивую холопку избили до полусмерти на дворцовой конюшне. Доносчик-кмет, которого, как выяснилось, звали Лапак, сам стал десятником и в благодарность притащил Навко огромный кувшин вина. Тот отказался пить, зато «попросил» своего нового «друга» сообщать ему и о других неприятностях, а заодно обо всем прочем, что творится во дворце: о чем толкуют, кого бранят, кого хвалят. Кмет оказался понятлив, и вскоре Навко знал все новости — даже те, что не доходили до ушей Улада.

Сенная девушка со странным именем Падалка, обрадованная расправой с подругой (отбившей, как выяснилось, у нее приятеля), теперь рассказывала Навко обо всех сплетнях. Девица оказалась толковой и пронырливой. Вскоре Навко уже знал, что говорят об Алане — и хорошее, и дурное. Болтали, что Кей с нею жесток, бьет, грозится выдать замуж за холопа, но говорили и другое — зеленоглазая ведьма из-под Ко-ростеня приворожила молодого Кея, и он не может ступить без нее и шагу.

Слушать такое было тяжко. Падалка же болтала без умолку и очень удивлялась, отчего молодой пригожий палатин не замечает ее прелестей. Замечать было что — холопка могла искусить даже мертвого. Впрочем, ей вполне хватало живых — Падалка откровенно хвалилась своими многочисленными дружками. Похоже, невнимание нового палатина начало ее изрядно злить, и Навко стал серьезно беспокоиться. Такая может и выдать — не пожалела же она подругу! Кроме того, он узнал, что подруги считают Падалку ведьмой и откровенно опасаются. Однажды поздно вечером, когда девица в очередной раз проскользнула в его покои, Навко без лишних слов толкнул ее прямо на мягкий ковер. Потом это стало повторяться каждый раз, и Навко с ужасом понял, что с этой видавшей виды потаскушкой ему приятнее, чем с Аланой. Алана и была-то с ним всего один раз, в ночь, когда они прощались. Алана тогда смущалась, прятала лицо. Падалка же визжала от восторга, стонала, царапалась, вертелась змеей, а однажды предложила привести подругу — чтобы было еще веселее. Навко мучала совесть, но он успокаивал себя: эта девка ничего не значит. Она лишь приблизит его к Алане — не больше.

А потом к новому палатину стали приходить и другие. Его просили помочь, жаловались на соперников, умоляли заступиться перед Кеем. Кое-кому Навко действительно помогал, и число его «друзей» росло. Вскоре он понял, что может многое — если не все. Навко постарался назначить трех новых сотников из числа «друзей», за полцены купил мельницу под Валином и удалил из Кеева совета одного излишне строптивого дедича. Даже Прожад, побеспокойся Навко всерьез, мог много потерять в глазах Кея. Но старшего кмета Навко не трогал

— до поры до времени.

Недоступным оставался сам Улад — его во дворце откровенно боялись. И — Алана. К девушке подступиться было совершенно невозможно. Это злило, выводило из себя. Навко много раз обдумывал, не нанять ли десяток сорвиголов и не вызволить ли любимую силой. Но это опасно. Будет бой, и девушка может погибнуть одной из первых. Может, Навко и рискнул бы, останься они в лагере среди леса, но Кей приказал возвращаться в Валин, а во дворце такое стало и вовсе невозможным. Оставалось ждать, быть начеку каждую минуту, искать «друзей» и терпеть настырные ласки наглой холопки, которая явно была не прочь сойтись с палатином поближе.

— Скучал, газда Ивор? — Падалка кошкой проскользнула в комнату, поклонилась и, словно невзначай, повела высокой грудью. — Я шибко скучала!

— Скучал, скучал…

Сегодня Навко решил поговорить с девицей всерьез. Она умна — и очень хитра. Надо рискнуть.

— Что тревожит моего газду? — Падалка удивленно поглядела на Навко. — Мой газда чем-то недоволен? Так скажи! Я все устрою!

Странное слово «газда», весьма удивлявшее поначалу, означало на местном наречии что-то среднее между «господином» и «хозяином».

— Да…— начать разговор оказалось нелегко. — Кое-что заботит.

Навко прикидывал, как заговорить с холопкой о том, что волновало, но девица поняла его по-своему: — Моему газде надоело любить Падалку? Ты скажи, я не обижусь! Мужчина должен менять женщин — иногда. Хочешь — я приведу газде Ивору другую. Она все умеет — не хуже, чем я. Или двух — только скажи!

Удивить Навко было трудно, но на этот раз он все же поразился:

— И тебе не будет обидно?

— Почему обидно? — Падалка хитро прищурилась. — Газда Ивор думает, что я простая глупая холопка? Нет, газда! Мне будет обидно, если ты забудешь меня. А этих девок я тебе сама приведу. Они тебя утешат, а потом ты вновь позовешь меня. Они умеют только валяться под мужчиной и стонать. А я — умная!

— Умная? — Навко внимательно посмотрел на девушку и решился. — Ну, если умная — слушай! Старший кмет Прожад хочет меня оговорить перед Кеем. Понимаешь?

Лицо Падалки сразу же стало другим. — серьезным и взрослым.

— Понима-а-аю, — протянула она. — Очень понимаю, газда…

Она задумалась, наморщив лоб, затем решительно кивнула:

— Не беда! Я знаю одну девку — Лиской звать. Прожад с ней спит — иногда. Она меня боится. Велю ей пойти к этому старому сполотскому хрычу и достать несколько волосков — или нитку от рубашки… Скоро Прожад не будет мешать моему газде!

Навко не очень верил в ворожбу, но на всякий случай сложил пальцы знаком оберега. Кто ее, Падалку, ведает?

— Так и сделаю! — решила девушка. — Завтра же!

— И тебе его не жалко? — поинтересовался Навко. Ему и в самом деле стало любопытно. Неужели эта девка способна вот так, походя, убить человека?

— Жалко? — Падалка сжала губы, глаза недобро блеснули. — Стану я жалеть этого сполотского пса! Однажды он захотел, чтобы я его приласкала. Я — не лагерная подстилка, отказалась. Тогда он велел меня высечь, а потом приказал двум кметам держать меня за руки и за ноги… Я пыталась жаловаться, но он сполот, а я — улебка. Меня снова высекли…

Вот как! Навко вдруг понял, что и в самом деле может верить этой девушке.

— Я — волотич, Падалка, — негромко заметил он.

— Знаю… И волотичи теперь не позволяют сполотским псам насиловать их девушек! Я помогу тебе, газда!

— Если ты наузница или кобница, почему пришла ко мне, чтобы донести на подругу? Ты тоже могла вырвать волосок…

— Нет! Нет! — Падалка хитро усмехнулась. — Мой газда не понимает! Подруга обидела меня, но я не хотела, чтобы она умерла или заболела на всю жизнь. Я лишь хотела, чтобы ей стало немножечко больно и стыдно. Ее никогда не пороли на конюшне… И кроме того, я мечтала познакомиться с газдои Ивором!

Навко хмыкнул — хитра девица, ничего не скажешь! А если попробовать иначе?

— Я расскажу тебе еще кое-что… Кей приказал мне составить военный план. Прожад — опытный кмет, и ему мой план не понравился. Наверное, я действительно не все продумал. Поэтому Прожад сможет убедить Кея…

— Значит, надо придумать другой план! — воскликнула девушка. — Это же очень просто! Надо позвать… Позвать Кошика! Он поможет газде!

Навко вздохнул, пожалев, что так разоткровенничался. Сенная девка помогает составить военный план! И ко всему — какой-то Кошик!

— Газда все-таки не верит мне! Газда Ивор считает Падалку глупой! — девушка обиженно вздохнула. — Ну конечно, что может холопка? Подавать обед, мести пол… И еще ласкать господ, когда у них зачешется, да?

Ссориться не хотелось, и Навко постарался говорить как можно спокойнее:

— Понимаешь, война — это очень сложно. Я воевал, командовал сотней. Это много. Но чтобы вести войско в тысячу человек, надо знать еще больше…

— Поэтому тебе и нужен Кошик! — воскликнула девушка. — Кошик — он… Я его позову!

— Погоди! — Навко понял, что придется выслушать историю загадочного Кошика. — Кто это?

История оказалась простой — и одновременно необычной. Год назад в Валин приехал молодой парень, сын небогатого дедича. Кошик хотел стать кметом, но в войско его не взяли, да и взять не могли. У бедняги не сгибалась правая рука, глаза видели плохо, а ноги не выдерживали быстрого бега. Из милости ему разрешили работать на конюшне младшим конюхом. Вначале над горе-кметом потешались, но вскоре узнали, что Кошик лучше всех играет в огрскую игру «Смерть Царя». Он переигрывал сразу двоих, троих и даже мог играть, не видя доски. А потом со странным парнем поговорил кто-то из сотников, и стало известно, что Кошик действительно разбирается в военных делах. Откуда — непонятно. Однако Кошик заранее предсказал то, что случилось в земле волотичей — все, о чем он говорил, сбывалось. Теперь у него иногда спрашивали совета, и младший конюх никогда не ошибался. Но кметом его так и не сделали. Кому нужен полуслепец с негнущейся рукой? Кошик страдал, пытался поговорить с Уладом, но все без толку.

Навко не знал, что и думать. Младший конюх знает то, чего не ведают воеводы? Но ведь он сам, бывший холоп, неплохо командовал сотней, люди его слушались…

— Но сейчас поздно, — нерешительно заметил Навко. — Твой Кошик, наверное, спит.

— Он — не мой! — засмеялась Падалка, — Ко мне он и подойти боится, дурачок! Наши девки его напугали. Одна только пожалела, и та — кривая на один глаз. Он придет, газда!

— Только ты скажи…

— Я не глупая, газда Ивор! — Падалка покачала головой. — Я скажу, что палатину Ивору скучно. Ему очень скучно, и он хочет сыграть в игру «Смерть Царя»… Я пойду, газда! Потом, когда он уйдет, я вернусь. Может, у тебя появится охота снова повалить меня на ковер… Не горюй, мой газда, все устроится!

Оставшись один, Навко почувствовал страх. В этом волчьем логове нельзя верить никому! Тем более такой, как Падалка! Она ненавидит сполотов, ненавидит Прожада. Но кто для нее Навко? Он тоже «газда», дворцовый палатин, слуга Кея. Может, она по утрам моет губы после его поцелуев! Что ей вообще надо? Как-то, в шутку, Навко спросил, не желает ли Падалка сама стать «газдой», иметь дом, а то и село. Девушка посмеялась: зачем ей это? Она холопка и дочь холопа, ей и так хорошо. Просто, и холопы живут по-разному. Тогда Навко, все так же в шутку, поинтересовался, не желает ли она стать его холопкой. И тут Падалка испугалась. Нет, она не хочет! Она и так будет любить своего «газду», делать все, что он велит! Лишь потом Навко догадался: служить во дворце Кея проще и безопаснее. Хозяин далеко, ему нет дела до какой-то Падалки. А стань она холопкой палатина Ивора, придется считаться с новым хозяином. Быть в его полной воле девушка боялась.

Навко сам был холопом, но с трудом понимал такое. Ему неплохо жилось у старого Ивора. Ни разу, до того страшного дня, когда он приказал брать приступом ощетинившийся копьями дом, у него и в мыслях не было убить хозяина. Если бы старик тогда сдался, Навко пощадил бы всех — даже тех, с кем ссорился, на кого копил обиду. Но он всегда мечтал о свободе. Может, ради Аланы. Падалке не нужна свобода. Но чего-то же она хочет? Или ей просто нравится душный дворцовый воздух, сплетни, нашептывания, тайная власть? Но тогда он, Навко, нужен ей лишь на время, пока не появится кто-то новый. Может, она так же обхаживала Прожада, но не вышло, и старший кмет стал «сполотским псом»?

В дверь постучали — тихо, нерешительно. Навко вздрогнул, но заставил себя успокоиться. Ничего страшного — палатин Ивор захотел провести время за огрской игрой.

На пороге стоял высокий худой парень в коротком старом плаще, висевшем на нем как-то косо. И сам парень выглядел странно — сутулый, со стриженой ушастой головой, сидевшей, казалось, прямо на плечах. Правая рука была спрятана за спину, а левой парень придерживал небольшой деревянный ларец. Близорукие глаза глядели смущенно, даже виновато:

— Чолом, палатин! Мне передали… Военное приветствие прозвучало нелепо, даже смешно, но смеяться было нельзя.

— Заходи, Кошик!

Навко улыбнулся и кивнул на скамейку:

— Садись! Принес игру?

— Да, палатин! Вот!

Кошик раскрыл ларец и начал быстро, суетясь, расставлять на доске деревянные фигурки. Внезапно Навко почувствовал к парню приязнь — и одновременно жалость.

— Не спеши…

На ковер легла мапа — та самая, самодельная. Кошик взглянул, не понимая.

— Узнаешь?

Парень наклонился ближе, для чего ему пришлось слезть со скамейки и присесть на ковер.

— Это земля волотичей, палатин! Вернее, кто-то хотел нарисовать землю волотичей, но… Это очень плохая мапа, палатин!

Навко невольно обиделся, но понял — Кошик действительно что-то знает. Падалка не ошиблась.

— Называй меня по имени, Кошик! Так почему эта мапа плохая?

— Реки…— близорукие глаза виновато мигнули. — Реки… Господин Ивор! На самом деле они текут иначе. И Нарпень, и Дуг. Кроме того, Коростень находится дальше на полночь.

— Хорошо. Прежде, чем мы сыграем с тобой, объясни, откуда ты знаешь это? И все остальное тоже.

Вопрос был задан не очень точно, но Кошик, похоже, сообразил — и явно растерялся:

— Я… Я с детства хотел быть кметом… Сотником или даже… Мой отец воевал в войске Кея Хлуда, был старшим кметом. Воевал с румами, попал в плен. Моя мать — румийка… Мы много лет жили там, потом вернулись. Отец привез несколько румских фолий. Это такие свитки, на них есть записи. Я знаю по-румски… Отец меня учил.

Навко понял не все, но решил пока не расспрашивать дальше. Сейчас увидим, что написано в этих фолиях…

— Игра такая: нужно провести через землю волотичей войско в полторы тысячи кметов. Скрытно-и быстро.

Кошик замер, затем покорно кивнул:

— Понял… Господин Ивор не изволит уточнить время года и… расположение противника?

— Осень, — Навко вновь улыбнулся, чтобы не испугать парня. — Противник — Велга. Ее войска стоят здесь…

Кошик внимательно смотрел на мапу, запоминая. Наконец вздохнул:

— Можно?

— Уже готово? — поразился Навко.

— Это нетрудная задача, господин Ивор. Единственный путь — дороги на полдне. Их две, они проходимы даже осенью…

Худой длинный палец ткнул как раз туда, куда следовало. Те самые две дороги.

— Плохо, Кошик! — Навко нахмурился, вспомнив Прожада. — Волотичи могут узнать о походе и напасть с полночи.

— Да-да-да! Господин Ивор совершенно прав! Но если господин Ивор изволит дослушать… Волотичи, конечно, узнают. Поэтому следует нанести два отвлекающих удара…

Навко и сам думал об этом, предлагал Прожаду, но тот отмахнулся — обмануть Велгу не так просто.

— Первый — на полночи. Представим: правительница Велга узнает, что большой отряд из Валина пересек границу. Что она подумает?

— Что это — ложный удар.

— Господин Ивор совершенно прав. Правительница Велга знает, что на полночи леса густые, дорог нет, зато много болот. Поэтому она будет ждать основного удара. И тут наше войско появляется на полдне — на этих двух дорогах…

— И что? — удивился Навко. — Тут этому войску и конец!

— Не спешите, господин Ивор! — парень улыбнулся. — Велга отдает приказ перехватить нас, и вдруг появляется третий отряд — здесь! На дороге, ведущей прямо на Коростень!

Навко быстро взглянул на мапу и присвистнул:

— Она подумает…

— Что и второй удар — ложный! Что наша главная цель — не дороги на полдне, а Коростень! Господин Ивор, решусь заметить, что правительница Велга

— прекрасный полководец. Но она — правительница, и не решится бросить столицу. Несколько дней она будет ждать, сомневаться, и наше войско успеет пройти.

Навко вновь поглядел на мапу и внезапно понял: так и будет. Волотичи слишком дорожат Коростенем. С этим можно идти к Уладу.

И тут пришел настоящий страх. Вот как становятся изменниками! И вновь, в который раз, из кровавого марева выплыло лицо Баюра. За что же он убил парня? Выходит, не за измену, не за то, что тот служил сполотам, а только чтобы занять его место? Ради Аланы? Но разве Алана разрешила бы такое? Она ведь знала Баюра, Антомир даже чем-то помог ее отцу…

— Господин Ивор! Господин Ивор! Я что-то не так…

— Нет, все верно…

Навко очнулся. Дело сделано, осталось замести следы. Этот парень должен молчать.

— Все верно, Кошик! Будем считать, что игра выиграна. Ах да, забыл сказать… Игра была тайная, Кошик!

— Да-да! — стриженая голова послушно кивнула. — Конечно, господин Ивор!

— Такие тайны следует забывать сразу! Особенно, если кому-то хочется командовать, например, сотней…

Кошик замер, и Навко с трудом сдержал усмешку:

— Об этом мы скоро поговорим… А пока… Он достал мешочек — небольшой, но тяжелый. Подарок от одного из новых «друзей».

— Это тоже игра, Кошик. Она называется «Волшебный колокольчик». Стоит немного позвенеть — и на тебе новая одежда, красивая, дорогая. Если позвонить во второй раз — любая дворцовая красотка…

— Н-нет, — парень резко вскочил, опрокинув ларец с резными фигурками.

— …Любая дворцовая красотка станет мягкой, как воск. Можно начать с самой неприступной — это интереснее. Звенеть надо громко, не скупясь. А потом можно вновь зайти ко мне в гости, и мы опять сыграем.

Кошик молчал, лицо побледнело, затем покрылось краской. Наконец левая, здоровая рука-нерешительно протянулась вперед. Навко вдруг ощутил неловкость. Он, бывший холоп, подкупает — нет, покупает! — славного парня, потомственного дедича… Но тут же душу охватила злость. Отныне так и будет! Этот несчастный калека — только начало! И не такие дедичи будут служить ему, навьему подкидышу! Да и не станется с Ко-шиком ничего плохого, небось уже девок перебирает, какая послаже!

…Кошик исчез, забыв ларец с фигурками на столике, и в комнату тут же вошла Падалка.

— Я не подслушивала, просто за дверью стояла, — девушка улыбнулась так, что стало ясно — она все слышала, от слова до слова. — Ты доволен, газда Ивор? Падалка угодила тебе?

— Не знаю… Нет.

Девушка явно растерялась, а Навко вдруг подумал, что будет, если он попросит Падалку помочь вызволить Алану? И тут же испугался — храни его Мать Болот от этого! И его, и Алану…

— Я… Я хотела как лучше…— голос стал жалобным, но Навко догадался, что девушка притворяется. Она все поняла — и готова подыграть.

— Значит, газда Ивор не будет сегодня любить Падалку?

Белое, расшитое цветными бусинами, платье медленно соскользнуло на пол. Девушка улыбнулась и, словно ненароком, провела рукой по бедрам, по пышной груди. Навко подумал об Алане, но понял, что сейчас хочет именно ее — эту девку, знающую, как утешать мужчин. На миг стало противно, но Падалка вновь улыбнулась, проведя языком по пухлым губам, и все сомнения исчезли.

…Он был снова у костра, рядом лежал выпотрошенный мешок, а рука держала нож. Лезвие было чистым, но Навко помнил, как только что долго вытирал его о траву. Все это виделось ему не в первый раз, но сейчас Навко понимал, что это — сон, и теперь главное — не испугаться. Где-то рядом должен лежать труп

— окровавленный труп предателя и сына предателя Баюра, которого он только что убил по приказу Правительницы. Изменник, труп которого он сейчас бросит в болото, не найдет покоя в Ирии. Он станет упырем, мерзким упырем, но Навко не должен бояться. Его защитят родные боги, не даст в обиду Мать Болот. С ним Велга — Седая Велга, спасительница народа!

Надо было бросить мертвеца в болото, бросить Как можно скорее, но Навко вдруг сообразил, что на этот раз во сне все идет почему-то не так. Баюр исчез. Его труп не лежал у костра, уткнувшись лицом в холодную осеннюю землю. Может, он уже отправил его в трясину? Однако Навко знал — мертвец где-то здесь, он спрятался…

Тут же проснулся страх. Навко вскочил, озираясь вокруг. Куда делся проклятый упырь? Он должен быть здесь — тяжелый, уже начинающий коченеть. Навко сейчас потащит его влево, по тропинке, ведущей к болоту… Но, может, он уже там?

Но у болота никого не было, и страх вырос, захлестнул. Упырь не бежал! Он стережет его, проклятый изменник, ставший нелюдем! Навко поспешил назад, где у костра лежал клевец, — и замер. Баюр сын Антомира сидел возле огня и грел руки, глядя прямо в невысокое пламя.

— Еды мало, — бросил он, не оборачиваясь. Навко вспомнил — это были последние слова перед тем, как нож вонзился в спину. Значит, Баюр еще жив? Нет, он же помнит!..

— А ты не можешь убить меня, — Баюр обернулся, и Навко с ужасом увидел мертвые остекленелые глаза. — Меня мог убить сотник Навко, которого послала Велга. А ты — дедич Ивор. Мы с тобой оба служим Кеям.

— Нет…— губы шевельнулись неслышно, и Навко присел на сухую желтую траву. — Ты — мертв! Я убил тебя.

Белые, начинающие синеть губы искривились усмешкой:

— Ивор, Ивор! Ты просто ошибся! Ты хотел обмануть всех — Улада, Велгу, меня. И — ошибся. Меня убил Навко, бывший холоп твоего отца. А ты… Вон там

— погляди!

Рука с длинными желтыми ногтями указала куда-то в сторону. Навко обернулся и увидел… Нет, почувствовал. Он вскочил, бросился бежать. Бежать пришлось почему-то очень долго, и вот наконец он увидел белое платье, широко раскинутые руки — и нож, торчавший прямо в спине. Лицом убитая уткнулась в траву, но Навко уже знал.

— Алана…

Но страх почему-то исчез, и в душе воцарился странный покой. Все кончено. Не надо притворяться, жить в чужой шкуре. Ведь все это делалось ради нее…

— Ты ошибаешься, Ивор! — голос Баюра звучал издалека, еле слышно. — Ты делаешь это не для нее. Просто тебе такая жизнь по душе. Это ведь лучше, чем быть холопом или простым сотником. Не жалей ее — ведь ты убил уже многих, а убьешь еще больше. Ты отрастил жабры, навий выкормыш.

Надо было кричать, вопить, бежать обратно, чтобы зарезать — нет, задушить! — этого изменника, но его охватило непонятное спокойствие. И вдруг он понял: Алана была невестой холопа Навко. Какое до нее дело палатину Ивору?

Навко долго умывался, вытирался льняным жестким полотенцем, прогоняя ночной кошмар. Сон расстроил, но почему-то не сильно. Все это ложь! Душа Баюра никак не может оставить его в покое. Он — сотник Навко. Здесь, в Валине, он надел чужую личину, чтобы спасти свою невесту. Все остальное — ложь, и думать об этом нельзя. Особенно сейчас, когда впереди разговор с Уладом.

Стража пропустила его в покои Кея, но самого Улада там не оказалось. Один из кметов пояснил, что Кей сейчас подойдет и просит прощения за задержку. Навко кивнул и только потом сообразил — Кей Улад просит прощения у бывшего холопа! Но тут же поправился — не у бывшего холопа, а у своего палатина. Ничего удивительного, Улад всегда с ним вежлив.

Навко присел на табурет у высокого резного стола и развернул взятую с собой мапу. Он почти не волновался. И не только из-за неглупых советов Кошика. В это утро, умываясь холодной водой, смывавшей ночную жуть, он внезапно понял, что следует делать. Он спасет себя и Алану. Ее — от плена, себя — от тяжкой славы изменника. Проклятый Баюр ошибся! Странно, почему это сразу не пришло ему в голову!

Дверь скрипнула. Навко вскочил, ожидая увидеть Кея, и почувствовал, как холодеют руки. На пороге стояла Алана.

— Т-ты…

— Чолом, палатин Ивор! — девушка побледнела, но поклонилась по чину, и голос — знакомый голос — звучал спокойно и равнодушно. — Извини, думала, Кей здесь.

— Алана!

Забыв обо всем, он бросился вперед, схватил ее за руки…

— Пусти.

Навко отшатнулся. И не только потому, что вовремя вспомнил об опасности. И даже не из-за равнодушного спокойствия ее зеленых глаз. Он вдруг вспомнил Падалку. В ноздри ударил резкий запах ее кожи. Он долго умывался, тер лицо, руки, грудь полотенцем, но запах все равно остался, даже стал как будто сильнее. Алана может почувствовать, женщины чуют такое! Стало стыдно — впервые за много дней. Что же он делает?

— Как… Как ты?

— У меня все хорошо, палатин Ивор. И тут стало ясно. Ее равнодушие — не напускное. Стыд сменился испугом:

— Алана! Я… Это все — ради тебя! Ради тебя! Девушка медленно качнула головой:

— Навко! Что же ты делаешь, Навко?! Ты знаешь, что о тебе говорят люди? Если ты еще любишь меня — исчезни! Иначе погибнешь!

— Ничего! — на сердце сразу полегчало. — Они ничего не узнают! Подожди немного…

— Ты уже почти погиб, Навко. Уходи… Скоро ты совсем превратишься в Ивора!

Его словно ударили по лицу. Значит, она боится не за его жизнь? Она боится… Но ведь это неправда!

Он схватил Алану за плечи, прижал, и вдруг его охватило желание — бешеное, неудержимое. Девушка молча билась, пытаясь вырваться, но его руки сжимались все сильнее, в голове мутилось, в горле застыл крик. Он никогда не хотел так Алану. Еще миг — и он повалит ее на ковер — как Падалку, рванет вышитый ворот богатого платья…

Навко отшатнулся, схватил себя за горло и резко сдавил — до боли, до желтых пятен в глазах. Алана быстро поправляла платье. Навко заметил, что губы девушки мелко дрожат, и он вдруг понял, что если бы не Улад… Он облегченно вздохнул. Хвала Матери Болот! Алана бы его не простила! Она ведь не сенная девка, привыкшая ложиться под каждого «газду»!

— А-а! Вы здесь!

Улад быстро вошел в комнату, кивнул Навко и повернулся к девушке:

— Я зайду к тебе попозже. Иди.

Алана поклонилась и, не сказав ни слова, вышла. За эти мгновенья Навко пришел в себя. Потом — все потом. Сейчас — Рыжий Волчонок…

— Садись, Ивор!

Улад присел к столу и кивнул на мапу:

— Поговорим?

— Да, Кей! — Навко постарался усмехнуться— спокойно, уверенно. Он готов.

— Только, п-понимаешь…

Пальцы, унизанные тяжелыми перстнями, застучали по столу. Навко уже знал: если Кей начал заикаться, добра не жди. Впрочем, он понимал, в чем дело.

— Старшему кмету Прожаду не нравится мой план?

— Н-ну…— Улад поморщился, нелепые усики дернулись. — Б-боюсь, он прав.

Навко вспомнил нелепого парня Кошика:

— Если Кей изволит выслушать… Я не стал говорить Прожаду всего. Некоторые вещи должен знать лишь ты.

План излагался легко. Навко продумал его досконально, и теперь ему казалось, что никакого Кошика и не было, он придумал все сам. И это — и то, о чем он Рыжему Волчонку не скажет.

Лицо Улада менялось. Настороженность сменилась интересом, затем — откровенной радостью.

— Хорошо! В-вот это хорошо, Ивор! Ты прав, ведьма не б-бросит свой Коростень! Он вскочил, быстро прошелся по комнате, затем резко взмахнул рукой:

— Надо спешить! Сегодня утром прибыл гонец — Сварг вошел в Савмат!

Навко кивнул. Этого и следовало ожидать после того, как три дня назад пришла потрясшая всех весть о гибели Рацимира.

— Прожад говорит… Он считает, — Улад вновь поморщился, — что н-нам будет трудно разбить Сварга. Мы… Я надеялся, что кто бы из них ни победил, его войско б-будет ослаблено… Но битвы не было!

Навко вновь кивнул и еле удержался, чтобы не усмехнуться. Волчонок сам вел разговор, куда следовало.

— Лантах, — негромко напомнил он, — твой Кобник, Кей. Самое время попросить его…

— Да-да! — Улад резко выпрямился. — К-конеч-но! Он же обещал! Ты… Ты сможешь поехать к нему? Я п-понимаю, это опасно…

— Я готов, Кей!

Навко поклонился, радуясь, что все идет как надо. Все — кроме Аланы.

— Он д-должен, должен помочь, Ивор! Когдая войду в Савмат… Скажи, волотичи покорятся?

— Нет, — даже не думая, ответил Навко.

— Н-нет… А если уб-бить Велгу? Навко замер.

— Поздно, Кей, — осторожно проговорил он. — Это надо было делать сразу.

Улад помрачнел, пальцы вновь застучали по столу.

— Я п-понимаю, Ивор, ты — волотич. Скажи, почему из всех Кеям не покоряетесь только вы?

Навко не нашелся, что сказать, но Улад, похоже, и не ждал ответа.

— Велга говорила, что война б-будет продолжаться сто лет… А я думаю, все будет иначе. Я кое-что придумал, Ивор!

Улад внезапно засмеялся.

— Мой отец до этого не додумался. И б-брат тоже… Когда я начну войну с Велгой, то не стану спешить. Завоюю село или город — и ост-танов-люсь. П-построю там крепость и поселю сполотов. А в-волотичей выселю — на полночь, в Оль-мин. К-кто будет сопротивляться — того на кол. Д-детей, самых здоровых, отберем у родителей и отдадим в сполотские семьи. За год очистим кусок, затем д-другой. Леса вырубим, через болота выстроим гати. Волотичей трудно переварить целиком, но по частям м-можно…

Навко слушал не перебивая. Только бы Волчонок не взглянул ему в глаза! Что за бред! Но бред страшный. Сполотов больше, они смогут отрывать от Края кусок за куском… Кем же считает его Улад, если рассказывает такое ему — волотичу!

— Х-хороших волотичей мы не т-тронем! Не бойся! — Кей вновь улыбнулся. — Когда возьмем Савмат, сразу же начнем разрабатывать план. Но это потом… Поезжай, Ивор! Скажи Кобнику, что я жду помощи. Обещай ему все, что попросит. Д-даже Коростень.

— Слушаюсь, Кей.

Навко поклонился и шагнул к порогу.

— П-погоди! Спроси у него, нет ли другого человека, который мог бы открыть Д-дверь? Сейчас это нам не надо, но потом… Спросишь?

Навко остановил коня возле огромного серого валуна, покрытого желтым лишайником. Где-то здесь граница, земля улебов осталась за спиной. Он дома…

Мапа осталась в Валине, но места и так были знакомы. Скоро — перекресток. Две дороги, одна ведет прямо в Коростень, другая — на полночь, в обход. Именно по ней надо ехать, чтобы попасть в берлогу Лантаха…

В последнюю ночь перед отъездом Падалка вновь пришла к нему. Вначале Навко хотел отослать ее, но потом вспомнил Алану, ее равнодушный холодный взгляд — и велел холопке остаться. Кажется, Падалка была удивлена его пылом и даже попросила обождать, когда он в очередной раз накинулся на нее. Навко не слушал. Он нарочно старался быть грубым, очень грубым, чтобы этой наглой девке было как можно больнее. В конце концов она испугалась, стала отталкивать его, запросила пощады. Тогда Навко снял со стены плеть. Он был готов избить ее до полусмерти — просто так, чтобы холопка помнила свое место. Если бы девушка сопротивлялась, кричала, ей пришлось бы плохо. Но при виде плети Падалка побелела, на глаза навернулись слезы, она вся сжалась, прикрывая руками голую грудь в ожидании первого удара. И Навко опомнился. Что же он делает?

В конце концов он успокоил девушку, даже приласкал, и долго ждал, пока она перестанет плакать. Теперь Падалка не казалась наглой и самоуверенной. Бедная девушка, перепуганная насмерть, которая даже не посмеет жаловаться, если дворцовый палатин изобьет ее до крови. Когда Падалка наконец-то улыбнулась, Навко решил поговорить с ней о том, что мучало, не давало покоя

— об Алане.

Конечно, он и не думал говорить правды. Навко пожаловался, что, по слухам, Кеева подруга невзлюбила его. Как помочь беде?

Падалка долго думала, а потом нерешительно заметила, что дело это — трудное. В последнее время Кей и Алана, как говорили, живут душа в душу. Он к ней очень привязан. И она тоже любит Улада.

Навко едва удержался, чтобы не ударить ничего не подозревавшую девушку. Сцепив зубы, он подождал, пока схлынет гнев, и спокойно спросил, как может пленница полюбить врага своего народа. Падалка очень удивилась. По ее мнению, любовь посылают боги. Ведь любит же она своего «газду», хотя тот почему-то невзлюбил бедную Падалку…

После этого разговора Навко окончательно убедился, что прав. Пора было кончать. Шкура Ивора начала прирастать к коже. Даже сейчас ему жалко покидать Валин. Но ведь дело не только в нем! После того, что он услышал от Улада, от проклятого Рыжего Волчонка! Нет, он докажет, что Баюр солгал! Он, Навко, — не изменник!

На душе сразу стало спокойно, и Навко легко вскочил на коня. Скоро перекресток, и его дорога — прямая. До Коростеня три дня пути, но он не пожалеет гнедого и будет там послезавтра.

— Рада тебя видеть, сотник! — Велга улыбнулась и кивнула на скамью. — Садись, поговорим!

Сесть Навко не решился. Так и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Он упустил нужный миг. Следовало сразу, как только он увидел Правительницу, упасть на колени — и рассказать все. Он опоздал — странная нерешительность не давала сделать последний шаг.

— Рада, что ты жив, Навко! — Велга вновь усмехнулась, отчего ее лицо сразу помолодело. — Кто-то уже наболтал, будто тебя убили под Савматом. К сожалению, такие слухи чаще оказываются правдой… Что стоишь, сотник? Садись!

Надо было говорить, признаваться, но страшно было представить, как гневом блеснут серые глаза Правительницы, как побелеют тонкие губы. Велга верила ему, она была рада, что храбрый сотник не погиб в безумном походе, затеянном тысячником Гудом…

— Правительница! Я… Я приехал из Валина! Сразу же стало легче. Навко перевел дух. Теперь — главное:

— Рыжий Волчонок начинает войну против своего брата. Его войска ударят на полночи, но это — ложный удар. Затем его отряд пойдет на Коростень. Но это — тоже ложный удар. Правительница! Рыжий Волчонок поведет войско по двум дорогам по полдне.

— Так…

Повисло молчание — тяжелое, невыносимое. Велга нахмурилась, шрам на щеке начал наливаться краской. Правительница медленно подошла к столу, начала разворачивать мапу…

— Я покажу!

Навко помог развернуть толстую бересту и принялся объяснять. С каждым словом на душе становилось спокойнее. Он свое дело сделал! Никто — даже Баюр, будь он проклят, не назовет его предателем!

Велга слушала внимательно, не говоря ни слова. Затем кивнула:

— Умно… Улад начинает воевать как настоящий полководец! Откуда ты узнал об этом, сотник?

Этого вопроса Навко ждал — и был готов. Сейчас он скажет! Ради этого он и спешил в Коростень.

— Я… Я решил… Мне удалось подкупить одного десятника. Его зовут Лапак, он близок к Ивору, новому палатину Улада. Это план Ивора, но придумал он не сам, ему помог один парень — Кошик. Он очень толковый, но во дворце его не ценят…

Навко замолчал, ужаснувшись тому, что сказал. Мать Болот, он ведь хотел рассказать правду! Как ясе язык повернулся! Ведь теперь обратной дороги нет! Он солгал! Солгал Правительнице, солгал самой Велге!

— Значит, Рыжий Волчонок не нападет на Коростень?

— Сейчас — нет, — Навко облегченно вздохнул: можно не лгать. — Но потом он собирается воевать всерьез. Он думает заселить Край сполотами…

Велга дернула плечом:

— Да, он ненавидит нас. Но потом — это потом. Если сейчас он хочет воевать с братом… Что ж, пусть Волчонок сцепится с Волком! Мы не станем мешать.

— Почему?

Надежды рушились. Навко думал, что Велга не упустит возможности отомстить Уладу. И тогда он попросит отряд — чтобы спасти Алану. Бойцов можно переодеть в сполотские доспехи, тот же Лапак поможет проникнуть в лагерь…

— Все Кеи — враги Края, сотник! Но для нас опаснее тот, кто сильнее. Рацимир был сильнее, и мы помогали Сваргу. Теперь же… Улад станет слабым Светлым. Я не боюсь войны с Волчонком.

Велга говорила спокойно, веско, продумывая каждое слово. Навко понял — Государыня права.

И ему уже не увидеть Аланы. Разве что очень повезет. Или…

— Правительница! У меня есть возможность вернуться в Валин. Я смогу проследить за Уладом. Если его войска все же повернут на Коростень, я пришлю гонца.

— Правда? — серые глаза блеснули. — Ты храбрый волотич, Навко! Я горжусь, что у меня есть такие сотники.

Навко ощутил гордость — и одновременно стыд. Да, он не трус. Но разве он герой? Предатели не могут быть героями! Но ведь он не предатель!

На душе стало совсем скверно, и, словно пытаясь оправдаться, Навко заговорил быстро, сбиваясь:

— Правительница! Улад ищет помощи у Лантаха-кобника! Он послал к нему… гонца. И еще. У Кобника есть брат, рахман Ямас. Он очень опасный человек…

— Ямас? — Велга удивленно подняла брови. — Я его знаю. Успокойся, Навко, он нам не враг. А Лантах… Ты помнишь, что было в Коростене? Пусть Улад надеется…

Вспомнились слова рахмана — тайное братство помогает волотичам. Но Велга не знает о Двери, о Ключе! Рассказать? Но какой смысл? Ключа уже нет, а славы это не прибавит. Ведь он скрыл важнейшую тайну…

— Иди, сотник Навко! — Велга улыбнулась и протянула тонкую сильную руку. — Да пребудет с тобой Мать Болот! И будь осторожен в Валине! Я помолюсь за тебя.

…Лицо горело, ноги подкашивались, мысли смешались в какой-то жуткий комок, и Навко так и не смог понять, что он сделал. Он хотел покаяться, рассказать правду — но солгал. Нет, не солгал, но полуправда иногда хуже лжи! Но ведь главное он рассказал, а что за дело Правительнице до Аланы, невесты простого сотника? Это его забота! В конце концов, Велга сама приказала ему вернуться в Валин! Но это почему-то не успокаивало.

В Валин ехать было рано. Улад послал его к Кобнику, значит, сначала следовало заехать на знакомый зимовник. Для верности Навко взял с собой десяток конников. Безопаснее, кроме того, к Велге надо будет послать гонца. Правительница должна знать, что замышляет пегобородый чаклун. Постепенно Навко успокоился. Он все делает правильно. Если в чем и виноват, то лишь в любви к Алане. Именно поэтому ему надо вернуться к Уладу. Из-за Аланы, а не из-за палатинства, сана дедича и… Падалки. Но любит ли его Алана? Если нет, тогда зачем все это?

Кобник просто места не находил от радости. Он подпрыгивал, тряс бороденкой и все повторял, что рад, рад, рад, счастлив, счастлив, счастлив, ведь Кей не забыл о нем! А ему плохо, плохо, плохо, злые повстанцы уже заходили в село, его спрашивали, а коли найдут — смерть ему, Кобнику, настанет…

Навко снисходительно выслушивал скороговорку хозяина, кивал и осторожно осматривал знакомый дом. На этот раз Кобник был один. Отсутствие Ямаса почему-то обрадовало. О чем было говорить с рахманом? Он выполнил, что обещал. А выслушивать благодарность за уничтоженную Калачку не хотелось.

Кобник между тем все твердил, что времени даром не тратил, не тратил, не тратил, он копал, копал, копал, много копал, разрыл девять могил и только в десятой нашел, нашел, нашел… В конце концов Навко и слушать перестал. Ну что может этот болтун? Велга права — Улад напрасно надеется на Кобника. Обычный мелкий чаклун, разве, что приворотное зелье сварить сможет…

Навко замер. Приворотное зелье! Алана больше не любит его! А если и любит, то почему-то не верит…

Спешить не следовало. Навко выслушал длинный рассказ о какой-то древней могиле, в которой неугасимо горят двенадцать свечей, а посреди стоит котел, а в котле том лежит сам Кей Порей, но к тому котлу он, Кобник, и подходить не стал, потому как Кеево золото заговорено на двенадцать голов, а у входа лишь девять сиротеют. Затем похвалил хозяйскую стряпню (на этот раз его угощали ухой). И только когда Кобник выдохся, пообещав все досказать и, главное, показать завтра, словно бы невзначай поинтересовался, не сотворит ли достопочтимый Лантах приворотного зелья? Ежели вообще возможно такое.

И тут случилось неожиданное — чаклун попросту растерялся.

— Господин Ивор! — маленькие глазки мигнули. — Это опасно… Очень, очень опасно! Опасно зелье варить, опасно зелье давать!

Навко развеселился. Ну, чаклунишко, объяснил! Видать, совсем плохи у Кобника дела!

— Опасно, опасно, — повторил Лантах. — Сварить легко, угадать трудно! Не так угадаешь, беда будет. Любовь богами посылается, ее не вызвать, вызвать желание можно, а вот чего пожелать,, не каждый знает, не каждый ведает…

Навко невольно почесал затылок. Темнит, бродяга! А интересно, чего он, Навко, хочет?

— Почтенный Лантах! Можно сделать так, чтобы девушка… Нет, чтобы женщина замужняя полюбила… ну, другого?

Кобник вздохнул:

— Не труден приворот, трудны его деточки! Желание — как огонь в лесу, как мертвяк заложный…

Навко невольно скривился: эк, разболтался. Почему-то вспомнился Баюр.

— …Желание лосей по весне на смертную битву гонит, камни разрывает, рыбу на берег выбрасывает. Опасно это, очень, очень… На тебя ли приворот делать?

Хотелось ответить: «Да», но внезапно охватила странная робость.

— Ну…— Навко махнул рукой и решился. — На меня! Ее зовут…

— Нет, нет! — замахал руками Кобник. — Имя знать не хочу, опасно мне это! После душа ко мне явится, покоя не будет, сна не будет… Сделаю как велишь, господин Ивор.

Кобник вновь вздохнул, долго чесал лохматый затылок, затем вдруг забегал по дому, доставая из темных углов какие-то мешочки, узелки. Кое-что тут же бросалось прямо на затоптанный земляной пол. Наконец Лантах сложил несколько узелков на столе, покачал головой и взял в руки хлебный нож. Навко лишь посмеивался. Ну и чаклун! Да любая бабка-ворожея любовное зелье сварит, с места не сходя! Между тем Кобник аккуратно отрезал кусочек хлеба и нерешительно шагнул к гостю, держа нож в руке.

— Кровь нужна, господин Ивор. Немножко, немножко… Ночью на Извир-болото пойду, костер разложу, варить буду.

Навко покосился на нож и окончательно пожалел, что связался с этим неумехой. Такое еще сварит! Но отступать было стыдно. Не боится же он в самом деле!

Хлебный нож Кобника выглядел еще хуже хозяина — грязный, с пятнами ржавчины. Навко достал кинжал и сделал маленький надрез на руке. Кровь капнула на краюху. Кобник кивнул, быстро убрал хлеб и что-то забормотал. Было слышно лишь: «Месяц на небе, мертвец в могиле, ржа мертвеца ест…». Дальше пошло совсем непонятное, но когда Навко взглянул на руку, от пореза не осталось и следа…

Ночевать пришлось одному. Вернее, вдвоем с филином, который весь день проспал, сидя в дальнем углу. Когда стемнело, желтые глаза открылись, и Навко почувствовал легкий страх. Взял бы Кобник его с собою, что ли! Но филин вел себя смирно, и Навко в конце концов заснул, решив, что утро вечера мудренее.

Проспал он недолго. Разбудил странный звук. Навко дернулся, не открывая глаз нащупал лежавший рядом кинжал.

— Угу! Угу! Угу!

Филин! Вот проклятый! Навко открыл глаза, хотел сказать: «Кыш!» — и замер. Рядом с ним кто-то сидел. Не Кобник.

— Не пугайся, Ивор.

По коже пробежали мурашки. Ямас! Все-таки явился!

— Я не здесь, — понял его рахман. — Я далеко, но хотелось поговорить. Это несложно, даже мой брат раньше умел такое. Правильно, что ты отослал его этой ночью.

Навко перевел дух. Проклятые чаклуны! Этак и до смерти напугать можно!

— Я отогнал от тебя страшный сон. Кто такой Баюр? Почему ему не сидится в Ирии?

Страх вернулся. Навко собрался с силами и неохотно ответил:

— Предатель. Я убил его.

— Ясно… Кстати, не пользуйся тем, что приготовит для тебя мой брат. Навко невольно хмыкнул:

— Он такой плохой чаклун?

— Нет. Он очень хороший чаклун. Поэтому лучше такого избегать… Как я понял, Кей Улад ждет помощи?

Об Уладе говорить особенно не хотелось, но деваться было некуда.

— Он готовит поход через землю волотичей. Наверное, думает, что твой брат может напустить туман… Или что-то подобное.

Темный силуэт качнулся, и Навко вдруг понял, что это просто сгусток тьмы, слегка похожий на сидящего человека.

— А ты как думаешь, Ивор? Вспомнился разговор с Велгой. Волотичи не будут нападать…

— Это не нужно. Но Улад собирается воевать со своим братом…

— …А Рыжий Волк — хороший полководец. Понимаю… Скажешь Уладу, что как только он подойдет к Савмату, в городе начнется мятеж. Это я беру на себя.

— Но почему? — не выдержал Навко. — Ты же говорил, что рахманы — враги Кеям!

Послышался тихий смех.

— Не понимаешь? Кеи разбудили собственную смерть. Двоих уже нет. Улад разобьет Сварга, но и сам не уцелеет. Пусть идет на Савмат…

— А что потом? Кто будет править Краем? Вы, рахманы?

Ямас ответил не сразу. Наконец темный силуэт чуть заметно дрогнул.

— Не пойму тебя, Ивор! Ты затеял страшную игру, чтобы спасти свою невесту. Ради этого ты обманываешь всех — Улада, Велгу, моего брата, меня. Что тебе за дело до Края? Или тебе хочется чего-то другого? Тогда скажи, мы договоримся.

И вновь вернулся страх. Чаклун все знает! Конечно, если он умеет даже заглядывать в чужие сны! Договориться? Но что действительно надо ему, Навко?

— Может, ты сам хочешь править Краем? Навко резко привстал. Будь рядом человек, а не черная тень, он вцепился бы ему в горло. Он — воин Велги! Но гнев тут же прошел. Он не воин Велги — он обманул Правительницу. Он — палатин Улада… Но ведь он предал и Кея!

— Что тебе надо, Ямас? Ты хотел, чтобы я перебил целую деревню? Я это сделал!

— …И спас этим тысячи и тысячи невинных. Боюсь только, если б я велел

перебить вдесятеро больше просто так, не ради уничтожения Ключа — ты бы тоже согласился. Сделай и сейчас, что я говорю. Подари Уладу Савмат. За это он отдаст тебе не только твою девушку.

Навко хотел возразить, но темная фигура медленно встала. Что-то, напоминающее руку, простерлось над его головой:

— И не спорь! Опасно спорить с рахманами. А сейчас — спи! Я отгоню душу Баюра.

Неведомая сила отбросила назад, обволокла, лишая воли, не давая открыть глаза. И тут же накатило темное забвение.

…Баюр в эту ночь не тревожил его. Навко видел во сне Падалку — растерянную, жалкую, не похожую на себя. Девушка плакала и все просила своего «газду» не убивать ее, бедную холопку. Ведь она, Падалка, ничего плохого «газде» Ивору не сделала, просто любила его, как могла. А то, что просила иногда помочь, так в этом ничего плохого нет, просто лестно ей было такого видного парня ласкать и беседы с ним умные вести. Навко хотел успокоить ее, объяснить, что у него и в мыслях такого нет, но Падалка все плакала, и наконец Навко сообразил, что держит в руке нож — тот, которым зарезал Баюра. Он хотел его бросить, но рукоять словно приросла к ладони…

Наутро Навко с трудом заставил себя дождаться Кобника. Суетливый чаклун был ему уже не нужен, более того, опасен. Мелькнула даже мысль сделать так, чтобы Лантах замолчал навеки. Колдун помогал Рыжему Волку, теперь собирается помочь Уладу. Он предатель, и кроме того, слишком много знает о палатине Иворе. Но вспомнился Ямас, и Навко решил не трогать Кобника. И тут же поймал себя на мысли, что вновь готов убить человека. Впрочем, какого человека? Жалкого предателя! Повстанцы давно повесили бы его на осине!

Кобник прибежал весь запыхавшийся, долго пил воду, а затем торжественно вручил Навко маленькую круглую шкатулочку. Навко удивленно повертел ее в руке. В таких красны девицы румяна держат! Все еще удивляясь, открыл — и поразился еще более. Там лежала нитка — тонкая, но длинная.

— Это что? Приворотное зелье? Кобник покачал головой:

— Зелье пить надо, не каждому зелье в чашу нальешь! Эта нить кровью пропитана, словами заговорена, самим Извиром притоптана! Когда увидишь ту, что люба тебе, то нить эту узлом завяжи, да о своей зазнобе подумай. И пока узелок тот будет, дотоле и любить она тебя станет. Развяжешь узелок — и любовь пройдет! Только нить не сжигай, не рви, не выбрасывай! Нить эта теперь ее душу держит…

Навко удивился, а потом едва сдержал смех. Ну и выдумал, чаклун! Какая-то нитка! Но спорить не стал, а поблагодарил и достал из-за пояса кошель.

Но Кобник замахал руками, уверяя, что серебра ему от господина Ивора не нужно, а нужно ему, чтобы тот поклонился от него Кею Уладу. Поклонился низко-низко и попросил бы у Кея для него, Кобника, село. Небольшое, дворов на десять. Но в том селе чтобы для него, Кобника, дом был, да жили там не селяне вольные, с которых спроса нет, а холопы, и чтобы на тех холопов была на него, Кобника, дарственная составлена. И чтобы было там девок пригожих две, еще лучше — три. И село это должно быть не в земле волотичей, где его, Кобника, злые люди очень-очень обидеть хотят, а под городом Савматом, а ежели нет, то в Валине. А больше ему, Кобнику, и не нужно ничего, и серебра не нужно, и Коростеня, который он по дурости у Кея Сварга выпросил…

И вновь Навко едва не засмеялся. Верно чаклун себя ценит! Хотя и село для такого — много. Жаль, Уладу нельзя рассказать правды!

Похоже, Лантах что-то почувствовал, поскольку заспешил, засуетился и достал из-под старой рассохшейся лавки мешок.

— Вот! Вот! Это я для Кея! Для Кея Улада! Скороговорка чаклуна стала совсем неразборчивой, и Навко с трудом уловил, что «это» Кобник нашел как раз в той могиле, где Кей Порей в котле лежит. Лежит — не мертвый, не живой, часа своего дожидается. А час его придет, когда Великая Битва настанет, и братья Куры вновь на братьев Пандов пойдут. И для битвы этой Кей Порей бережет оружие всякое. Иное и в руки взять страшно, но «это» он, Кобник, взять не побоялся, потому как не для себя, а для Кея Улада. А он, Кобник, Кею Уладу слуга верный, только бы Кей про село не забыл, и господин Ивор не забыл…

Про село Навко понял, а насчет всего остального только головой покачал. Между тем Кобник торжественно выложил из мешка что-то непонятное, ржавое и очень грязное, после чего с торжеством во взоре повернулся к Навко:

— Вот, вот, господин Ивор! Изволь, изволь взглянуть!

Пришлось заняться находкой. Навко отогнал суетящегося Кобника в сторону, чтоб свет не закрывал, и осторожно взялся за тяжелый железный брусок. Нет, не брусок — две пластины, поперек — еще одна, сбоку — ворот… Ко всему этому приставлялось что-то деревянное, но от дерева осталась лишь труха. Навко попытался понять: ворот, конечно, для того, чтобы его крутить. Очевидно, тут была тетива… Да это же самострел! Навко недоуменно взглянул на Кобника, но решил не спешить. Чаклун все-таки неглуп и не станет дарить Кею такое.

Самострел был странный. Прежде всего Навко попытался представить стрелу. Нет, стрела не войдет — или она должна быть очень короткой и толстой. Взгляд скользнул по лавке, где лежал пустой мешок. Там было еще что-то — небольшое, круглое. Навко взвесил в руке странный предмет. Шарик — но не круглый, как показалось, а продолговатый, вроде капли. И очень тяжелый — не железо, но и не золото. Неужели этим стреляли? Но ведь такая капля недалеко улетит!

Кобник продолжал толковать что-то про Кея Аргаджуна да про Кея Рамая, которым боги оружие даровали, да не простое, а божественное, и что оружие то спрятано по сей день, а вот как найти его, про то он, Кобник, не знает, но узнать попытается. Навко криво усмехнулся: Ямас, похоже, не откровенничал с братом. Железный самострел не удивил, но, подумав, Навко решил прихватить его е собой. Вдруг пригодится!

Прощаясь с Кобником, Навко на всякий случай предупредил, дабы тот и думать забыл покидать свой зимовник. Встречаться чаклуну с Уладом нельзя, иначе тот может сболтнуть о Ямасе. Для верности Навко рассказал о десятке конных повстанцев, которые заехали погостить в деревню. Кобника задергало от страха, а Навко прикинул, что одного из этих парней следует немедленно послать к Велге. Правительница должна знать о мятеже в Савмате. И вновь странная мысль посетила его: кому все же он, Навко-подкидыш, служит? И кого предает?

Уже у самого порога он остановился. Что-то не давало покоя. Не будущая встреча с Уладом, не Велга и даже не Алана. Еще одна мысль, даже не мысль — мыслишка. Странненькая мыслишка. И страшненькая. Навко обернулся и самым наивным тоном поинтересовался у хозяина, правда ли, что не всякого чаклуна можно убить. Кей Улад очень интересовался — Сваргу, как говорят, служит один злой колдун.

Кобник взволновался чрезвычайно. Он задергался, закивал пегой бородкой. Посыпалась привычная скороговорка. Да, да, да, господин Ивор прав. Чаклуны, конечно, тоже люди, но сильный чаклун о себе заботится, себя бережет. Он и удар заранее почувствует, нож в сторону отведет, и стрелу отведет, и меч. А нужен против злого чаклуна нож не простой, а заговоренный — на крови заложной да на свежей могиле, а иначе злого чаклуна никак не убить. И доброму-доброму Кею Уладу надо заранее озаботиться, ибо дело это долгое, дело это опасное…

Навко, все еще колеблясь (уж больно страшноватой была мыслишка), не спеша достал из-за пояса нож, бросил его на стол и, кивнув на прощание, вышел не оглядываясь.

Валин встретил его шумом. На улицах и площадях собирались толпы, люди громко разговаривали, даже кричали, вовсю шла бойкая торговля. Навко прислушался и понял: война! Кей Улад собирает войско. Точнее, войско уже собрано, оно стоит в лесах за Валином, но Кею нужны новые кметы, и в город со всех сторон сходились молодые парни — со всей земли улебской. Во дворце же с утра собрались валинские дедичи и о чем-то беседуют с наместником. О чем — говорили разное, но все соглашались, что не иначе — о войне.

Все оказалось правдой. Встреченный у входа во дворец Лапак, дыхнув перегаром, доложил, что совет идет уже не первый час, в Кеевы покои никого не пускают, даже страже ведено уйти. Навко немного подумал и рассудил, что сейчас к Уладу идти не стоит. Длинные бороды валинских дедичей, носивших, как и Антомир, большие лохматые шубы даже в летнюю жару, его раздражали. В толпе разговора с Кеем не будет, кроме того, Навко скакал всю ночь, все утро и здорово устал.

Не успел он зайти и сбросить плащ, как в дверь постучали. Даже не постучали — поскреблись. Навко вздохнул — от Падалки не спрячешься!

— Ты приехал! Ты вернулся, мой газда! — девушка даже засмеялась от радости и деловито принялась снимать с Навко сапоги. Затем помогла умыться, переодеться и принесла свежего кваса. Навко глядел на суетящуюся Падалку и думал, что девушка всем хороша — красива, умна, его любит. Холопка? Так ведь и он из холопов! И страшная мысль вновь посетила его, но уже не во сне, а наяву. Зачем ему Алана? Что ему надо от девушки? Может, ей с Упадом и не так плохо. Может, совсем неплохо…

Падалка между тем рассказывала «своему газде» новости. Несмотря на усталость, Навко заставил себя слушать. Впрочем, ничего тревожного не было. Прожад уехал к войску. Кей Улад несколько раз спрашивал, не вернулся ли палатин Ивор, да не просто спрашивал, а с нетерпением. Об Алане известно лишь, что в последнее время девушка грустна, а вот отчего, никто не знает. Переспрашивать Навко не решился.

— Ты устал, газда! — Падалка покачала головой и принялась взбивать подушки. — Сейчас ты будешь спать. А потом я зайду к тебе, и ты будешь любить меня всю ночь…

Навко не возражал, но сейчас хотелось спать, и он махнул рукой, прося оставить его в покое. Но Падалка не ушла. Сев рядом, она стала гладить Навко по голове, приговаривая, что ее «газда» сейчас уснет, будет видеть хорошие сны и проснется веселым. Голос девушки становился все тише, все дальше, и вдруг послышался другой — громкий и немного удивленный:

— Ивор?! Т-ты уже вернулся? Чолом! Сон сгинул. Навко открыл глаза, привстал, затем вскочил, накидывая плащ:

— Чолом, Кей!

— Мне д-доложили, что ты вернулся… Но я, кажется, помешал? Кто ты?

Последнее относилось к Падалке. Побелевшая от страха девушка еле слышно пробормотала свое имя. Похоже, Кей не расслышал, но переспрашивать не стал.

— Мы можем п-поговорить сейчас, палатин? Или тебе надо отдохнуть?

Улад улыбался, и Навко понял, что у Кея хорошее настроение. Он улыбнулся в ответ:

— Отдохну потом. Падалка!

Девушка, испуганно поглядев на Кея, поклонилась и поспешила исчезнуть. Улад проводил ее взглядом:

— Завидую! А я и не знал, что у меня служат такие к-красотки… Почему ты не пришел сразу ко мне?

— У тебя было слишком людно, Кей. Улад кивнул:

— Д-да… Пришлось кое-кого д-долго уговаривать… Ну что?

Навко на миг задумался. С чего начать?

— Можешь начинать поход, Кей! Велга не уйдет из-под Коростеня.

— Что? — Улад даже привстал. — Она… Навко усмехнулся:

— Она не прочь, чтобы ты повоевал с братом. А наш хитрый план поможет ей уговорить остальных…

— От-ткуда знаешь?

Навко не стал ждать, пока жадный интерес В глазах Кея сменится настороженностью.

— У Антомира есть свой человек среди мятежников. Это сотник Навко, он наш бывший холоп. Велга ему верит.

Собственная выдумка была хороша. Всем хороша — даже тем, что врать приходилось всего лишь наполовину.

— Т-так… Значит, ведьма не д-двинет войска? Но это же прекрасно, Ивор!

Улад был доволен — очень доволен, и Навко даже подумал, не оставить ли остальное про запас. Нет, нельзя!

— Это еще не радость, Кей! Кобник… Он выждал миг, пока лицо Кея застынет в напряженном ожидании, и вновь улыбнулся:

— Когда твои… наши войска подойдут к Савмату, в городе начнется мятеж. Твой брат отдаст столицу без боя. У Кобника оказались хорошие друзья…

Наступило молчание — томительное, невыносимо долгое. Наконец Улад встал:

— Я сд-делал т-тебя палатином и подарил несколько сел, Ивор сын Ивора. Я б-был слишком скуп — и слишком недальновиден. Что ты хочешь, говори!

Это был миг, которого Навко ждал все эти недели. За Савмат Кей отдаст правую руку. Осталось лишь попросить. Всего два слова: «Отпусти Алану!». Всего два слова…

— Сочтемся позже, Кей! В Савмате. Награждают после победы.

Голос — собственный голос — донесся словно издалека. Навко не поверил — он сказал такое? Не попросил, не воспользовался счастливым мигом? И тут же понял: вместо него ответил другой. Ивор сын Ивора, знающий, как разговаривать с сильными мира сего.

Улад медленно прошелся к окну, поглядел на яркое солнце, пробившееся в этот день из-за туч, прищурился и покачал головой:

— Как ты меня назвал?

Вначале Навко не понял, потом испугался, но вдруг его осенило:

— Прости, Светлый! Извини своего забывчивого слугу!

Улад шагнул ближе и внезапно обхватил Навко за плечи:

— А ведь это т-ты первый назвал меня Светлым, Ивор! Помнишь? Я не забыл… Завтра на п-площа-ди перед дворцом я при всех заявлю о своих правах. Я м-молчал, пока был жив Рацимир, но Сварг — б-братоубийца! Ему не м-место в Савма-те! Ты п-подашь мне меч…

Навко хотел переспросить, но Улад пояснил сам:

— Это часть об-бряда. Венец я надену в Савмате, но Кеев меч возьму в руки здесь. А т-ты станешь Хранителем Меча. Это высокий чин, Ивор! Очень высокий! Потом я тебе объясню… Не благодари — это не награда. Награда будет потом.

Разговор явно подходил к концу, и Навко заторопился:

— Кобник еще передал какой-то старый самострел, но его нужно починить… И я хочу назначить нескольких новых сотников.

— Назначай к-кого хочешь! — Улад махнул рукой. — Скажешь Прожаду, что я разрешил. С остальным тоже разберись, потом доложишь… Как т-ты думаешь, Прожад не слишком стар, чтобы командовать войском?

— Это не просто самострел, господин Ивор! Это гочтак.

Кошик осторожно поднял странный подарок Кобника и поднес к свету:

— Я читал о них. Их изобрели в далекой стране Чуго. Румы пытались завести такие у себя, но не смогли. Он слишком сложен, чтобы вооружить целое войско.

За пологом шатра шумели кметы. Только что закончился ужин, и лагерь медленно отходил ко сну, чтобы назавтра, с первыми лучами позднего осеннего солнца, выступить в поход. Половина пути пройдена — самая опасная. Впереди лежал Савмат.

Навко, то есть достопочтенный Ивор, второй палатин и Хранитель Кеева Меча, мог отдохнуть. Правда, и днем дел у него оказалось немного. Согласно давнему обычаю, второй палатин возглавлял передовой отряд, но Навко сразу же поручил все заботы Лапаку, которого еще в Валине сделал сотником. Несмотря на постоянный хмельной дух, Лапак прекрасно справлялся с делами, и у Навко оставалось достаточно времени, чтобы заняться чем-нибудь иным. Например, побеседовать с Котиком, новым десятником, который, правда, не имел в подчинении ни одного кмета, зато состоял непосредственно при палатине.

— Так что, выбросить? — лениво поинтересовался Навко.

— Зачем же? Зачем выбрасывать, господин Ивор? — Кошик заволновался и чуть не уронил самострел на ковер. — Это очень, очень полезное оружие!

На десятнике Кошике теперь был богатый плащ, новенькие огрски„ сапоги и шитый серебром пояс. Негустые волосы аккуратно уложены и даже, как показалось Навко, слегка подкрашены. Правда, солидности это Кошику не прибавило, но на младшего конюха он уже никак не походил.

— Гочтак лучше обычного самострела, гсподин Ивор! Он стреляет шариками — круглыми или продолговатыми…

Навко вспомнил: точно, тяжелые, похожие на капли из какого-то странного металла.

— Эти шарики — они из «свиного железа» — можно заряжать по одному, а можно и сразу по пять. Гочтак очень трудно взводить, зато он далеко стреляет. Можно убить человека с пятисот шагов…

Навко недоверчиво скривился.

— За пятьсот шагов в человека попасть трудно. Почти невозможно!

— Господин Ивор прав, — усмехнулся Кошик. — Но здесь есть особый прицел. Эту железную палочку надо поднять…

Кошик принялся возиться с самострелом. Навко уже подумывал, не бросить ли это дело. Какие-то шарики, палочка, да ко всему еще и ворот! Но тут же вспомнил — пятьсот шагов! Если Кошик прав…

— Починить сможешь?

— Я? — парень удивленно мигнул. — Я — нет, но если мне помогут… Я знаю одного оружейника, он сейчас служит при господине Прожаде. Но нужна кузница, господин Ивор! Мы сейчас в походе…

Навко задумался. А вдруг пригодится?

— Впереди поселок. Я дам тебе сотню, остановишься на три дня. Починишь твой…

— …Гочтак, — поспешил подсказать Кошик.

— И догонишь меня. Да, возьми…

При виде «волшебного колокольчика» Кошик покраснел, но на этот раз взял, не споря. Он явно успел оценить его звон.

Наконец с этим делом было покончено, и можно было позвать Падалку.

Навко и не собирался брать ее в поход. Но бойкая девица сумела устроиться в обозе, подмигнув одному молодому валинцу, поспешившему раскрыть на нее рот. Однако рот пришлось тут же закрыть — Навко, узнав, в чем дело, выдал парню гривну серебра и велел молчать. Падалку же, надрав ей уши, пристроил при кухне. Носить воду и топить котлы девушке не довелось. Днем она спала на телеге, а вечером приходила к своему «газде».

— Газда Ивор! Газда Ивор! Сегодня ты меня так поздно позвал!

Трудно было сказать, на самом ли деле девушка расстроена, или, как часто бывало, притворялась.

— Я знаю, я надоела газде Ивору! Когда я тебя ласкаю, ты закрываешь глаза и видишь вместо меня другую! Ты не хочешь меня так, как раньше!

Странное дело, но Падалка действительно начала его ревновать. Впрочем, Навко это только забавляло. Чтобы успокоить ее, он соизволил сообщить, что беседовал с Кошиком.

Услыхав это имя, девица внезапно хихикнула, начисто забыв о ревности:

— Ой, газда! А расскажу тебе о Кошике! Моему газде будет смешно! Когда ты дал ему серебро, еще в Валине, он позвал к себе Вилину. Она очень красивая, почти как я! Она потом рассказывала…

Падалка вновь хихикнула.

— Он позвал ее еще раз, но вышло еще смешнее. А затем он позвал к себе нашего поваренка. И теперь взял его с собой.

Вначале Навко не понял, зачем, а потом только головой покрутил. Ну, Кошик! Впрочем, это не его, Навко, дело.

— Моему газде не смешно? — расстроилась девушка. — Тогда может он посмеется сейчас? Только смеяться нужно тихо, очень тихо…

Падалка скользнула на ковер, присела рядом и зашептала в самое ухо:

— Об этом никто не знает. Кроме меня… Наш Кей… То есть наш Светлый, тоже кое с кем встречается…

Навко невольно вздрогнул. Улад взял Алану в поход, и несколько раз они с Навко виделись. Но поговорить не удалось. Девушка явно избегала его. После одной из таких встреч Навко, вспомнив о подарке Кобника, достал заговоренную нитку и завязал узел — как раз посередине. Ничего не изменилось, и он, хотя и не верил Лантаху, помянул чаклуна недобрым словом.

— Ой, моему газде и это не интересно! Но я все равно расскажу… Однажды Кей… Светлый ушел куда-то в лес. Один… Я любопытная, решила посмотреть… Гляжу, он там с парнем. Невысокий такой, в плаще…

Навко изумленно привстал, и девушка рассмеялась.

— Твоя глупая Падалка подумала о том же. Я тоже вспомнила Кошика. Но на самом деле я не глупая, я очень умная. Я стала следить… Этот парень снял шапку…

Ее шепот стал совсем тихим, еле различимым.

— Этот парень… Это Милена, дочка Бовчерода! Она переоделась парнем и поехала с войском! Понимаешь?

Милена? Навко смутно помнил ее — статная, белолицая, гордая. Выходит, крепко у нее с Уладом, если решилась на такое! И тут же Навко подумал, что Бовчерод богат — бессчетно. И сыновей у него нет…

— Так что мой газда может не бояться зеленоглазой Аланы. Наверное, Кей довезет ее до,Савма-та, а там прогонит. Выдаст замуж за какого-нибудь хромого старика и даст несколько гривен. Ну что, мой газда доволен?

Навко не ответил. Слишком неожиданной оказалась весть. Конечно, Алана должна была надоесть этому рыжему мальчишке. Милена, Бовчеродова дочка, не потерпит рядом холопки-пленницы. Значит, замуж за старика? Зря, выходит, Навко испугался и не попросил тогда, в Валине, отпустить девушку! Или не зря? Кей прогонит ее сам, но не простит, если в это вмешаются другие…

— Ой, я напрасно пришла к газде! — девушка расстроилась, на этот раз — по-настоящему. — Моему газде ничего не нужно — ни мои рассказы, ни я сама!

Навко покосился на Падалку, и тут в ноздри ударил знакомый запах ее кожи. Лениво подумалось, что девка все же неплоха. Даже хороша. Рука скользнула по ее крепкой груди, по круглым коленям…

— Я не буду шибко надоедать моему газде, — шепнула девушка, сразу забыв обиду. — Мой газда только немного приласкает свою Падалку. Я так скучаю без тебя, газда Ивор!

Навко прикрыл глаза и вдруг представил, что его обнимает не она, а Алана. Сама виновата, Па-далка! Подсказала.

С Уладом приходилось видеться каждый день. Правда, говорили, как правило, недолго. Кей был уже мыслями в Савмате и то и дело принимался рассуждать о том, что придется сделать, надев Железный Венец. При этом лицо Улада краснело, нелепые усики дергались, и заикался он сильнее обычного. Порою становилось просто смешно, и Навко уже в который раз думал, что без помощи Ямаса Рыжий Волчонок не увидел бы Савмата, как своих ушей. Разве такому справиться со Сваргом? Замысел рахмана становился понятным. Слабый сменяет сильного, а слабого легче уговорить — или заставить — поступать по-своему. А нет, так заменить — на еще более слабого.

Впрочем, в планах Улада ничего смешного не было. Он называл имена — много имен, совершенно не известных Навко. Дедичи, Кеевы мужи, тысячники, сотники

— все, кто, по мысли Кея, излишне предан его братьям. Что ждало этих людей, Навко догадывался, но пропускал мимо ушей. Пусть сполоты рвут на части сполотов! Впрочем, Улад говорил не только о сполотах. Улебы, верные улебы, тоже успели навлечь на себя его гнев. В Савмате Кей намеревался свести счеты с некоторыми из длиннобородых. Бовчерода в их числе не было. Напротив, Улад как-то оговорился, что дедича надлежит приблизить, ввести в Совет Светлого и доверить ему Великое Палатинство. Улад понял, что Падалка не ошиблась.

Но особенно много Кей говорил о волотичах. Похоже, он начисто забыл о том, что палатин Ивор — тоже из их числа. План войны с Велгой становился все более подробным — и жестоким. О Правительнице Кей говорил с особенной ненавистью, заикаясь при этом на каждом слове. В такие минуты Навко жалел, что он сейчас не в войске Края. Впрочем, он дал себе слово не допустить похода на Коростень. Как — еще не знал, но почему-то верил, что это удастся. Улад его больше не пугал, скорее, вызывал легкое презрение.

Но была тема, которую Кей обсуждать не любил. Навко догадался быстро — Волчонок боялся Сварга. Он был почему-то уверен, что Рыжий Волк погибнет во время мятежа. Если же нет… Пару раз Навко специально намекал на это и с удовлетворением замечал, как губы Кея начинают белеть.

Войско шло дальше, и надежды Улада вполне оправдывались. Волотичи словно сгинули — холодный осенний лес был пуст и тих. Правда, через два дня войско догнал еле живой от усталости гонец, сообщивший, что отряд, перешедший границу на полночи, отброшен, а второй, шедший прямо на Савмат, окружен и разбит. Эта весть не расстроила, а, напротив, порадовала Улада. Все идет по плану, а до Савмата оставалось совсем немного — старая граница была в одном дне пути.

Чем ближе Савмат, тем тяжелее становилось на душе у Навко. Проклятый Баюр вновь стал тревожить его сон. Теперь он не упрекал, не смеялся — просто сидел у погасшего костра, мертвый, страшный, с распухшим синеватым лицом, к которому намертво присосались черные болотные пиявки. Но было понятно, о чем молчит проклятый предатель. Пока кметы Волчонка шли по земле волотичей, Навко еще мог оправдаться и перед Велгой, и перед собой. Он нужен здесь. Вдруг обезумевший от ненависти Улад повернет войска на Коростень? Ради этого

— теперь Навко объяснял себе именно так — он не стал просить Кея отпустить Алану. Любимая должна понять — он, Навко, выполняет свой долг — ради Края, ради Седой Велги. Но скоро Савмат, а там сотнику Навко делать нечего. Он нужен в Коростене, чтобы подробно рассказать о планах Волчонка и вместе с другими быть готовым к отпору. Значит, надо уходить? А как же Алана? Рискнуть — и умчаться на быстрых конях по глухим лесным дорогам? Но захочет ли она?

Падалка то и дело спрашивала, отчего ее «газда» мрачен и неразговорчив. Улад отмахивался, и девушка все больше огорчалась. Однажды, к изумлению Улада, она пришла не одна, а вместе с подругой — девчушкой из обоза, имени которой Навко не запомнил. Девчушка — ей и четырнадцати еще не было — глядела на палатина с испугом, но, подталкиваемая Падалкой, поспешила сбросить платье. Навко опомнился и выгнал обеих. Вскоре Падалка вернулась одна, плакала, жалуясь, что ничем не может угодить «газде Ивору», хотя она по-всякому старается, а если что не так, пусть «газда Ивор» только скажет. Она, Падалка, готова и зелье сварить, и следок вынуть, и, если надо, ножом заговоренным врага зарезать. А взамен ей и не надо ничего — ни свободы, ни серебра, пусть лишь «газда Ивор» ее, Падалку, иногда приласкает.

Навко вспомнил, как поначалу побаивался этой девушки, и даже пожалел холопку. Чего ей, собственно, надо? Горячие ласки уже успели слегка поднадоесть, но Навко был готов расплатиться сполна. Даже не расплатиться, просто помочь. Он не Улад, и замуж за старика девушку выдавать не собирается. Он подарит ей село где-нибудь под Валином. Пусть живет себе хозяйкой, а он иногда в гости приезжать будет…

Видя, что Падалка действительно готова на все, он приказал девушке следить за Кеем. Когда тот вновь захочет повидаться с Миленой, он, Ивор, должен узнать об этом немедля.

Девушка тут же согласилась, даже не спрашивая, зачем это «газде». Навко и сам не до конца понимал. Может, догадывался, что такая весть подействует на Алану надежнее любой нитки с крепко завязанным узелком…

Падалка не приходила весь вечер, и Навко уже собирался лечь. спать, когда девушка неслышно проскользнула в шатер.

Идем, газда! Увидишь.

Навко не стал спрашивать, что именно. Накинув плащ, он вышел наружу. Ночь была особенно темной, моросил мелкий дождик, а холод начинал пробирать до костей. Падалка молча тянула его куда-то за опушку. Навко накинул на голову капюшон, чтобы не оцарапать лица, и пошел вслед за Девушкой. Они пробрались через кусты, пробежали по узкой тропке, повернули налево, мимо огромных, поросших мхом, грабов. И снова кусты — густые, колючие.

— Тут…— шепнула Падалка.

Навко, жалея, что не надел перчатки, осторожно раздвинул колючие ветки. Поляна — маленькая, темная. На ней двое, на обоих — короткие военные плащи…

— Поговори с отцом, — послышался негромкий женский голос. — Поговори, ладо! Устала я…

— П-поговорю, — донесся знакомый голос Кея. — В Савмате. Сейчас нельзя.

— В Савмате другую найдешь…

Навко не выдержал и усмехнулся. Оказывается, и тут у Волчонка не все просто. Дочь Бовчерода, великого дедича — не бесправная пленница. Такую обижать опасно…

— Я об-бязательно п-поговорю, обязательно!

Голос Улада звучал просяще, виновато. Вспомнилось лицо Милены — красивое, гордое. Такая за себя постоять сможет! Наверное, думала, что Кей прямо в походе свадьбу сыграет. И ведь богата, как богата! И сыновей у Бовчерода нет…

Слушать дальше не имело смысла. Навко осторожно отпустил ветку и тронул Падалку за плечо. До лагеря шли молча. Когда они проскользнули мимо постовых, Навко кивнул девушке, чтобы шла к себе, и не торопясь направился в шатер. Хотел побыть одному, подумать. Все складывалось как-то странно. Как-то не так…

Светильник догорел, и в шатре было темно. Навко расстегнул фибулу, сбросил плащ — и замер. Он здесь не один. Кто-то был совсем рядом. Тьма скрывала все, но позднего гостя выдало дыхание.

— Поздно гуляешь, палатин!

Рука, уже сжимавшая рукоять кинжала, бессильно опустилась. По спине прошел холод, сердце замерло.

— Алана!

— Ты ждал другую, Ивор?

Страх сменился радостью. Перехватило дыха-дие, сердце рванулось, выпрыгивая из груди. Но тут же по голове словно ударило: «Ивор»! Почему Ивор?

— Алана, ты забыла, как меня зовут? Он тут же подумал, что зря заговорил об этом, но девушка ответила спокойно:

— Холопа Навко больше нет, Ивор! Тот бедный парень, что мечтал о свободе и обещал увести меня в Савмат, наверное, погиб. Был бы жив — спас бы свою невесту! Ты не знаешь, что с ним сталось, палатин?

Навко вытер холодный пот. Он хотел сказать о Велге, о секретном задании, но услышал свой собственный голос:

— Зачем же ты пришла, Алана?

— А ты не рад?

— Рад!

— Тогда молчи…

Мягкая ладонь нащупала его лицо, осторожно погладила. Все еще не веря, Навко оглянулся — не стоит ли кто у входа, но Алана уже лежала рядом, прижимаясь к нему горячим незнакомым телом. Ее дыхание стало прерывистым, тяжелым, губы заскользили по его лицу, по шее, по груди. И вдруг Навко понял, что не знает эту женщину. Прежней Аланы — тихой, скромной, застенчивой — уже не было. К нему пришла подруга Кея. Нет, не к нему — ко второму палатину Светлого. Ведь узелок был заговорен не на холопа Навко, а на Ивора, валинского дедича…

Странно, но он не чувствовал почти ничего. И в тот миг, когда Алана, закусив губы, стонала, извиваясь в его руках, Навко вдруг вспомнил о Падалке. С ней было лучше. Он привык к резкому манящему запаху ее кожи, к ее горячим ладоням, мягким губам. Алана казалась совсем другой, и Навко ощущал только одно — неловкость. Вспомнился Улад. Наверное, сейчас он ласкает Милену — прямо среди леса, на расстеленном плаще, и она так же кричит, так же впивается зубами в его плечо. Конечно, Алана догадывается об этом, и не волшебная нитка привела ее сюда, а обычная ревность. Стало совсем скверно, и Навко хотел теперь одного — чтобы это все скорее кончилось.

Наконец Алана бессильно откинулась на спину, застонала и вдруг тихо засмеялась.

— Ты что? — испугался Навко.

— Странно… Когда у нас с тобою это случилось -впервые, мне было больно

— и все. И еще очень стыдно. Я тогда еле сдержалась, чтобы не заплакать. Я решила, что никогда не научусь ласкать мужчин. Но я очень любила тебя, Навко! А теперь мне с тобой очень хорошо, но…

— Погоди! Погоди, Алана! — Навко заспешил, боясь, что она сейчас уйдет. — Я здесь по приказу Велги. Она знает! Поэтому я не мог устроить тебе побег…

Алана резко отодвинулась, подняла голову:

— Правда? Ты… лазутчик Велги?

— Да! Она все знает! Я назвался Ивором…

Внезапно Алана вновь рассмеялась — горько, очень горько.

— Так значит, ты приехал в Валин не из-за меня? А я надеялась, что ты думал обо мне, когда рисковал головой! А ты просто лазутчик!

Навко проклял свой язык. Самое страшное, что он солгал глупо, нелепо. Ведь все было наоборот!

— Когда я ползала в ногах Улада, умоляя о жизни, я верила — ты придешь за мной. Я могла просто плюнуть ему в лицо и умереть — как все наши с тобой друзья, Навко! Но я решила выжить. Это было страшно… Каждую ночь лежать под мужчиной, которого ненавидишь, у которого воняет из его поганого рта… Но я верила, что ты меня найдешь. И ради тебя я жила, Навко! Когда я увидела тебя в Валине… Впрочем, зачем это все?

Навко перевел дух. Почему он все время лжет?

Хватит!

— Алана! Велга приказала мне убить Баюра. Ты помнишь его, наверное… Баюр ехал в Валин по приказу отца. Я его убил, но не вернулся, а поехал сюда. Остальное ты знаешь. Две недели назад я видел Велгу и все ей рассказал. Это — правда. Она долго молчала, затем послышался тяжелый вздох:

— Извини! Мне слишком плохо сейчас… Самое ужасное, привыкаешь ко всему. Я привыкла даже к Уладу, хотя думала, что легче привыкнуть к смерти. И сейчас, когда он спутался с Миленой, мне почему-то больно… О тебе говорят страшные вещи, Навко! Будто ты по приказу Улада пытаешь, Убиваешь, что где-то в подвале дворца есть тайный застенок…

Хотелось рассмеяться, но смех застрял в горле. Он никого не пытал, не вздергивал на дыбу, но люди в Калачке убиты по его, Навко, приказу. И не только они — все остальные — и даже Гуд, которого он толкнул на безумный поход. Но ведь виновен не он, а Ямас! Или даже не Ямас, а неведомый Патар, разбудивший старую смерть!

— Это ложь, Алана.

Он услышал свой голос словно со стороны — и испугался. Сам бы он никогда себе не поверил.

— Я увезу тебя, Алана! В Савмате…

— Зачем? — Алана встала и начала быстро одеваться. — Просто попроси, чтобы Улад выдал меня замуж — за тебя. Он будет рад избавиться от надоевшей наложницы. Если тебе, конечно, не противно будет брать жену из-под другого.

— Алана!

Но она уже уходила. Навко заспешил, накинул плащ, бросился следом.

— Останься! — девушка резко обернулась. — Я уже не нужна Уладу, но измены он не простит. Нас не должны видеть вместе… Знаешь, я ведь пришла только поговорить, но потом меня словно толкнуло к тебе, как будто меня заколдовали. И теперь мне стыдно. Как тогда, в первый раз. Не знаю даже, хотел ли ты меня…

Она покачала головой, накинула темный капюшон и шагнула за порог. Навко рванулся следом, но вовремя опомнился. Алана права. Она и так . смертельно рисковала…

Мыслей не было. Навко присел на ковер, закрыл лицо ладонями, еще пахнувшими ее кожей, и замер. Мать Болот, что же он сделал? Неужели проклятый чаклун не ошибся, и нитка, завязанная узелком, привела Алану в его шатер? Но ведь это ничем не лучше насилия! Улад взял ее силой, он — ворожбой. Или все это ерунда, и Алане действительно хотелось с ним поговорить, а потом… Об этом «потом» думать особенно не хотелось.

Наконец Навко встал и вышел из шатра. Холодный воздух отрезвил, прогнал сомнения. Наверное, все к лучшему. Алана поверила ему, а не поверила — так поверит. Он действительно попросит Улада — уже в Савмате. Но не так, как говорила она. С Кеем он поговорит иначе… И вдруг вспомнилась ее странная фраза. «Если тебе не противно…» Почему Алана так сказала? Неужели она могла подумать…

— Так вот с кем ты любишься, газда! Рядом мелькнула темная тень. Падалка! Еще ничего не соображая, Навко схватил ее за руку и втащил в шатер. Только бы она не закричала! Постовые рядом, на крик прибегут…

— Я слышала! Я все слышала! — девушка плакала, но в голосе ее звенела злость. — Газде Ивору мало холопки! Ему нужна Кеева девка! Вот почему ты о ней спрашивал!

Навко почувствовал, как леденеют руки. Выдаст! Эта дрянь выдаст его Уладу! Ведь Алана называла его по имени — по настоящему имени!

— Я слышала, как вы любились, слышала! Как она верещала, эта кметова подстилка! А я еще думала, чем плоха бедная Падалка! Значит, ты приехал сюда из-за нее? Только из-за нее?

Да, она все слышала. Навко попытался отогнать нахлынувший со всех сторон ужас. Она слышала, но еще никому не сказала. Это хорошо… Не сказала — и не скажет.

— Мне казалось, ты умнее, — Навко нащупал кинжал и крепко схватил девушку за руку. — Есть вещи, которые лучше не слышать…

— Я думала, что нужна моему газде! А ты только пользовался мною! Пользовался, как девкой!

— Послушай! — Навко уже понимал, что сделает, но все еще надеялся, что обойдется без самого страшного. — Послушай, Падалка! Ты сама пришла ко мне. Ты даже приводила подругу — ту девчонку…

— Я хотела, чтобы моему газде было хорошо! -в ее голосе слышалось отчаяние. — С моей подругой ты бы провел ночь и тотчас забыл бы ее! Но тебе мало холопки, тебе нужна Кейна!

Навко даже засмеялся, хотя было совсем не до смеха:

— Алана — не Кейна, и ты это знаешь. Она пленница, и она — моя невеста.

— …И ты хочешь отобрать ее у Кея! Не выйдет! Падалка всем расскажет! Падалка не будет молчать…

— Будешь.

Сильным рывком он повалил девушку на ковер, выхватил кинжал, приставил к горлу. Падалка тихо ойкнула.

— Мне очень жаль, но ты сама виновата. И тут только Падалка начала понимать. Она дернулась, но Навко держал крепко, а острое лезвие не давало повернуть голову.

— Газда! Ты хочешь убить меня? — в ее голосе не было страха, только растерянность. — Но почему? Газда Ивор! Ты думаешь, я и в самом деле кому-нибудь расскажу? Я просто очень разозлилась на газду…

Навко не ответил, и девушка заторопилась. Теперь ей стало страшно. Навко почувствовал острый запах пота — такой знакомый, манящий.

— Я никому не скажу, газда! Кто поверит холопке? Меня же прикажут бить кнутом — так всегда делают, когда холопка доносит на господ! Я же не сошла с ума, чтобы доносить на тебя! Я просто разозлилась, очень разозлилась на моего газду…

Навко понял — надо кончать. Еще немного, и он отпустит девушку.

— Я сделаю все… Все, как ты хочешь! Я помогу тебе увести ее! Помогу! Я буду твоей служанкой — просто служанкой! Газда Ивор! Не убивай! Я ведь простая холопка, газда! Я ведь и не жила совсем! Не убивай, газда Навко!

Звук собственного имени отрезвил. Не скажет — так проговорится! И тут он вспомнил — кровь! Если ударить кинжалом, весь шатер будет в крови. Надо иначе.

— Не убивай! — голос стал еле слышен, в нем уже звучало отчаяние. — Убьешь

— по ночам приходить буду, мертвая… Покоя тебе не дам!..

Рука, уже готовая ударить, замерла. Перед глазами встало лицо Баюра — спокойное, улыбающееся. «Ты отрастил жабры, Навко!» И другое лицо, уже полузабытое — девчушки, которую он убил в Калачке. «Не убивай, дяденька!» Она тоже просила его…

Но страх вновь заставил очнуться. Сон — только сон. Рисковать нельзя, ведь Падалка погубит не только его. Она погубит Алану. Его Алану…

Навко отбросил нож. Падалка, на миг поверив, что смерть прошла мимо, радостно вздохнула. Это был ее последний вздох — Навко схватил ее за горло и что есть сил сдавил. Девушка билась, хрипела, в воздухе остро пахло потом, но Навко не ослаблял хватки. Наконец тело, дернувшись в последний раз, обмякло и замерло. Навко с трудом оторвал руки. Падалка лежала тихая, маленькая спокойная. Казалось, она спит. Навко вытер со лба холодный пот и внезапно с ужасом понял, что хочет эту девушку — мертвую. Он вскочил, попятился к выходу и вдруг представил, что в этот миг в шатер входит Алана… Нет, этого не будет! Алана сегодня не вернется, а он сейчас позовет Лапака, и тот отнесет тело подальше. Никто не видел Падалку в его шатре, да и кому есть дело до пропавшей холопки!

Но тут же вспомнилось — Улад! Кей видел их вместе! Но, подумав, Навко успокоился. Уладу хватает своих забот. Да и что за преступление — убить сенную девку? Вира в две гривны — не больше…

Навко отдышался, отыскал наощупь покрывало, на котором совсем недавно лежала Алана, и быстро завернул в него труп Падалки. Теперь можно звать Лапака.

Он оказался прав. Никто не хватился сгинувшей девушки, не стал искать пропавшую холопку. А если и искали, то, конечно, не в шатре палатина Ивора. Навко быстро успокоился. Девушка исчезла, и даже в снах, у гаснущего костра, ее не было. Странное дело, но Баюр тоже исчез, словно одна смерть изгнала другую. Теперь Навко видел во сне лишь костер, пустой выпотрошенный мешок и нож, лежавший на пожухлой траве. Это уже не пугало. На третий день он совсем позабыл о девушке и вспоминал ее только по ночам — без Падалки было все-таки тоскливо.

С Аланой они больше не виделись, и Навко был этому рад. Все скоро решится, и тогда не надо будет оправдываться.

Между тем войско перешло границу — старую границу между землей волотичей и давними владениями сполотов. Забот у Навко прибавилось. Не полагаясь на Лапака, он сам ездил в передовые заставы, опасаясь, что войско Сварга приготовило им встречу. Но никто не пытался напасть, а в редких селах сполоты встречали их дружелюбно. Кое-где вслух поругивали Сварга — «братоубийцу Сварга» — и желали удачи «молодому Кею». Навко каждый раз передавал эти вести Уладу, замечая, как краснеет лицо Кея. Улад молчал, но Навко догадывался, что тот волнуется. Вначале Навко думал, что Кей просто не верит Кобнику, но как-то Улад все же проговорился. Кей не сомневался, что скоро будет в Савмате. Иное страшило его — Сварг. Если брат не погибнет во время мятежа, война не кончится. Мысль, что придется драться с непобедимым Сваргом, приводила Улада в ужас. Навко сочувственно кивал, а сам еле сдерживал усмешку. И этот трусливый мальчишка хочет править Великой Орией! Прав Ямас — такой Светлый не опасен.

За всеми хлопотами Навко напрочь позабыл о Кошике, и когда тот появился в лагере, весьма удивился, чуть не спросив, где тот пропадал. Впрочем, Кошик поспешил многословно извиниться, пояснив, что работа оказалась сложной, а войско шло очень быстро, и даже верхами догнать его было трудно. Наконец он вновь извинился и подозвал к Навко двоих — широкоплечего мускулистого крепыша средних лет с густой бородой и высоченного детину — безбородого, зато с длинными бродницкими усами. Оба с достоинством поклонились и назвали свои имена. Имена оказались странными. Бородач звался Вогачем, а усатый — Пенко. Все еще не понимая, Навко вежливо кивнул, и тут Кошик извлек из-за спины знакомую вещь. Наконец-то Навко вспомнил. Самострел!

— Вот, господин Ивор! — Кошик усмехнулся, показав кривые желтоватые зубы. — Это было раньше.

Навко поглядел на самострел (который, как он припомнил, звался странным словом «гочтак»). Ничего не изменилось — ржавое железо, деревянная труха. Он недоуменно взглянул на улыбавшегося Кошика. Тот понял:

— Господин Ивор! Мы хотели починить его, но господин Вогач посчитал это ненужным…

— Оно и так! — басом прогудел бородач. — И посчитал! Для че, спрашиваешь, старье латать? Лучшей новый изделать!

Усатый Пенко согласно кивнул, буркнув: «Атож!».

— А вот это — новый! — торжественно заявил Кошик. — Пенко, покажи!

Усач достал из мешка что-то черное, блеснувшее вороненым металлом.

— Во! Господин палатин, ихней не хужей будет!

— А ну-ка!

Навко внезапно почувствовал острое любопытство. Если самострел и вправду так хорош… Или хотя бы вполовину…

— Поосторожней бы! — пробасил Вогач. — Ка-а-ак щелкнет!

Навко отдернул руку.

— Это сложное оружие, господин Ивор! — затараторил Кошик. — Исключительно сложное. Господин Вогач — превосходный оружейник, но мы с ним целых два дня разбирались. Потом надо было найти нужные инструменты, а главное — «свиное железо». Это почти невозможно, но мы обнаружили в одном доме старый таз…

— Хорошо! Вижу, справились! — Навко постарался улыбнуться как можно вежливее. Люди старались, обижать их — грех.

— Дык оно, конечно, известно дело, потому как чего уж! — охотно откликнулся Вогач. — За труды бы… Причитается! Две гривны — за труды, да за матерьял — гривна, да еще на два кувшина пива, чтоб не ржавел…

— Погоди! — Кошик нетерепеливо махнул рукой. — Господин Ивор должен сначала увидеть. Пенко, давай!

Усач почесал затылок, задумчиво молвил: «Атож!» и лениво, словно нехотя, взял самострел в руки. Затем произошло неиожиданное — он стал на колено и принялся что-то быстро вращать, упирая самострел в землю.

— К сожалению, заряжается очень долго, — пояснил Кошик. — Нужна большая сила, поэтому я и позвал Пенко. Кроме того, он один из лучших стрелков.

Дело, между тем, шло медленно. Пенко пыхтел, на покрасневшей шее вздулись жилы. Наконец что-то громко щелкнуло, и усач, удовлетворенно вздохнув,встал.

— Теперь заряды…

Пенко кивнул из достал из мешка горсть тяжелых «капелек».

— Вот сюда! — Кошик поднес самострел поближе к Ивору и показал короткий желоб. — Заряжаем все пять. Стрелять можно по одному или всеми сразу. Здесь можно переставить… Вот, готово!

— Ну и дальше? — Навко прикинул, что для боя гочтак не годится. Перезаряжать слишком долго. Хотя если построить кметов тремя шеренгами: первая стреляет, две другие заряжают и передают…

— Пенко! — вновь скомандовал Кошик. Усач кивнул и приложил самострел к плечу. Затем неторопливо огляделся.

— Вона!

Навко поглядел, куда указывал Пенко. Вдали, на высоком дереве, темнело что-то небольшое, круглое. Гнездо — старое, давно брошенное…

— Здесь шагов триста, господин Ивор, — Кошик повел длинной худой шеей в сторону гнезда.

— Триста пятьдесят, — оценил Навко.

— Третья прорезь, Пенко!

— Атож! — согласился усач и вновь стал на колено, прилаживая гочтак к плечу. Затем палец осторожно лег на небольшой черный крючок…

Щелк… щелк… щелк… щелк… щелк… Навко нетерпеливо взглянул — гнездо исчезло.

— Это, конечно, не показательно, — заспешил Кошик. — Там мелкие прутики, заряды их просто разнесли в щепки…

Навко быстро огляделся. Лагерь был занят своими обычными делами, неподалеку варили кашу, и никто не обратил внимания на стрельбу из странного оружия. Он подумал, затем коротко бросил:

— Спрячьте!

Недоумевающий Кошик поспешил уложить гочтак обратно в мешок. Между тем Вогачу явно не терпелось:

— Так оно как, господин Ивор? Потому что работа, да матерьял опять же…

— Получите по десять гривен, — отрезал Навко, и оружейник, удивленно моргнув, замолчал. — О самостреле никому не говорить. Ясно?

Вогач и Кошик кивнули, а Пенко промолвил непременное «Атож!».

— В Савмате… Нет, при первой же возможности изготовите еще пять… нет, десять таких. За каждый заплачу щедро. Проболтаетесь — повешу!

Похоже, он переборщил. Все, даже могучий Богач, глядели на него с явным испугом, и Навко поспешил сбавить тон:

— Вы должны понимать: вокруг враги… А теперь — подробнее: на сколько стреляет, может ли пробить панцирь…

— Конечно, конечно, — закивал Кошик. — Я даже кое-что записал…

Старый самострел Навко оставил оружейнику, а новый забрал к себе в шатер. Усатого Пенко он приказал зачислить в сотню к Лапаку и оставить в своем полном распоряжении. Кошику, щедро оделенному серебром, было ведено молчать

— даже при разговорах с другом-поваренком.

На душе у Навко было тревожно, но одновременно он чувствовал злой азарт. Оружие! Превосходное, страшное — и пока еще никому не известное. Кобник не зря рылся в могиле Кея Порея! Интересно, что там еще было в старину у давних царей? Как их называл чаклун? Куры и Панды, кажется?

Вспомнился Ямас, и Навко невольно хмыкнул. У него теперь тоже есть тайное оружие. Не надо Двери, не нужен Ключ. Достаточно иметь Кошика и этих двух парней, которым хватит горсти серебра. И не надо убивать тысячи тысяч. Достаточно поставить сотню стрелков с гочтака-ми да выдать каждому по полсотни «капелек». И самое главное, эти стрелки будут не Кея Порея, не Кея Аргаджуна и даже не Кея Улада. Это будут стрелки его, Навко-подкидыша. И только он будет указывать им цели!

Навко разбудили этой же ночью. Спал он крепко, и чья-то рука долго трясла за плечо, прежде чем он открыл глаза. Вокруг стояла тьма, но кто-то был рядом, и рука тут же легла на рукоять кинжала, лежавшего в изголовье.

— Эт-то я, Ивор! Я — Улад!

— Кей?!

Вначале Навко облегченно вздохнул, но затем страх вернулся. Что делать Уладу ночью в его шатре? Узнал об Алане? Но тогда бы Навко разбудила стража…

— Я зажгу светильник, Кей, — произнес он как можно спокойнее. — Сейчас…

— Н-не надо! — Улад тяжело дышал, и Навко подумал, что к его шатру Кею довелось бежать. А если не бежать, то идти очень быстро. К тому же Улад явно испуган — ничуть не меньше Навко.

— Н-не надо света! П-поговорим так.

— Что-нибудь случилось? — Навко понял, что дело не в Алане. И тут его осенило:

— Савмат?

— Д-да! Сейчас приехал г-гонец. В Савмате мятеж, в-войска поддержали меня…

Значит, Ямас обещал не зря! Но почему Улад боится?

— Но… Ведь так и должно быть, Светлый!

— Н-нет! — Улад не обратил внимания даже на «Светлого». — Сварг б-бежал! П-понимаешь? Б-бежал!

Все стало ясно. Жители славного Кей-города не пожелали порадовать нового владыку, прикончив Рыжего Волка. А может, он и сам не дался — Волк все-таки!

— Он б-бежал к сиверам, в Тустань. Т-там сейчас правит В-войча, мой двоюродный брат. Они снова соберут войска…

Голос Улада дрожал, и Навко злорадно усмехнулся — благо, было темно. А хорошо, когда Кей грызутся, как бешеные псы — или волки! Ямас неплохо придумал!

— П-помоги! Помоги, Ивор! Т-только тебе я верю! П-помоги!

— Что надо сделать, Кей?

Можно не спрашивать — Навко и так знал ответ,

— Уб-бей! Убей его, Ивор! Ты же волотич, ты должен его ненавидеть! Уб-бей!

Ого! Оказывается, Волчонок не забыл, из какого племени его палатин!

— Я дедич. Разве дедич может поднять руку на Кея?

— Н-нет, Ивор! Это я поднимаю на него руку! И т-ты — моя рука! Его кровь будет на мне. Он убил Рацимира, хотел убить меня… Уб-бей! И — проси, что хочешь!

Мелькнула и пропала мысль об Алане. Нет, не время! Он еще предъявит счет! Но ведь что получается? Любой волотич готов отдать жизнь, чтобы поквитаться с Рыжим Волком! Вот как все лихо обернулось!

Спешить с ответом не стоило. Навко застегнул рубашку и начал нащупывать пояс, лежавший чуть в стороне. Рука наткнулась на что-то твердое. Пальцы ощутили холод металла, и Навко невольно улыбнулся. Гочтак! Самострел из страны Чуго! Вот и пригодится.

Глава пятая. Чужбина

Ворота, несмотря на полуденное время, оказались заперты, а у стражника, скучавшего на над-вратной веже, был такой неприступный вид, что два десятка селян, толпившихся у въезда в Тустань, явно потеряли надежду попасть в город. Жалобно блеяли приведенные на продажу овцы, ржали голодные лошади, но люди молчали-с властью не поспоришь.

Войча оглянулся, узнавая знакомые места. Холмы, поросшие лесом, небольшая речушка вдали, бревенчатые стены на высоком валу… Тустань, подзабытая родина. Здесь почти четверть века назад родился в семье славного Жихослава маленький Кей. Отец был намесчником, а вот теперь и сыну довелось править сиверами.

Впрочем, чтобы править Тустанью, в нее сперва следовало попасть. Пускать же Войчу не собирались — как и всех прочих. С Войчемиром был десяток конных кметов, но не штурмовать же родной город в первый день собственного правления! Войча велел кметам отъехать подальше, а сам слез с коня и не спеша подошел к воротам. Стражник смотревший куда-то вдаль, за холмы, соизволил нехотя обернуться:

— Здоров, товаряк! — гаркнул Войчемир. — Чаво заперлись? Али Магедон-гора покраснела?

Первую фразу Войчемир обдумал основательно. «Чолом» говорить не следовало, «чаво» и «али» показывали, что гость — не чужак, а в доску свой, упоминание же Магедона должно было окончательно развеять все сомнения. Каждый сивер знал, что когда Магедон-гора покраснеет, тогда и свету конец настанет.

И действительно, стражник рассмеялся и махнул рукой:

— Кубыть не покраснела! Серая ишшо! Здорово, товаряк!

Слово «господин» в торговой Тустани не любили. «Господами» были сполоты. Сами же сиверы называли себя по-купечески — товаряками, совладельцами товара.

— Ну так и шо? — поинтересовался Войчемир. — Так пускай, служба!

Но не подействовала ни Магедон-гора, ни сиверское «шо». Стражник покачал головой:

— Извиняй, товаряк! Не могу! Бунтуем, однако! Войча только рот раскрыл. Приехал править — и в первый же день такое! Он прислушался, но за стенами было тихо — ни криков, ни треска горящих домов. Видать, только начали.

— А супротив кого бунтуем?

— Не супротив кого! — стражник важно поднял вверх указательный палец. — А за шо! За права!

Войча тут же пожалел, что две сотни латников, приведенные из Савмата, остались в ближайшем поселке. Не хотелось въезжать в Тустань с воинством…

— И за какие такие права?

— А за все! Которые человеческие.

Войчемир задумался. Бунтовали обычно против властей, от богов поставленных. А вот чтобы за «человеческие права», слыхать еще не доводилось. Мелькнула мысль попросту сломать ворота, пока бунтовщики город не спалили, но Войча решил подойти с другой стороны:

— Эй, товаряк! А у меня эти права имеются, или как?

— Кубыть имеются, — согласился служивый.

— Ну так имею я право в родной город въехать?

— Ишь, — возмутился стражник. — Права ему! Я тоже право имею серебро за службу получать. А уже полгода не плачено!

Ах вот оно что! Войча отвязал от пояса кошель.

— А ты, товаряк, виру берешь?

— А за шо? — заинтересовался служивый. — Чаво это ты свершил?

— А за подкуп стражи, — решил Войчемир. — Чтоб в город впустила!

— Грывна! — мгновенно отозвался стражник и начал быстро спускаться с вежи.

Гривна, по-сиверски «грывна», — деньги немалые. В иное время Войча разобрался бы с наглецом, но сейчас требовалось спешить. Впрочем, за «грывну» доблестный страж пропустил в город не только Войчемира, но и его кметов, а заодно — всех селян, уже отчаявшихся попасть в Тустань. Начало Войче понравилось, но предстояло еще разбираться с бунтарями. А после всего пережитого так не хотелось снова воевать, тем более с земляками-сиверами…

Савмата Войчемир почти и не увидел. Запомнилась Червоная площадь возле Кеевых Палат — шумная, заполненная густой толпой, ряды кметов в блестящих кольчугах, высокий помост, обтянутый дорогой румской тканью. Солнце — Небесный Всадник — в этот день вынырнуло из-за тяжелых осенних туч, чтобы взглянуть на нового владыку Ории. Сварг стоял посреди помоста, рядом с золотоусым идолом Громовика, а Войча подавал ему Венец. Войчемир думал, что корона Кеева и в самом деле Железная, но когда взял Венец в руки, очень удивился. Металл был странным — легким, очень прочным и блестящим, как лучшая сталь. Не железо, не серебро. Загадочный Венец — давняя память о прародине Кеев, откуда привез его Кей Кавад…

За воротами было пусто и тихо. Войча, ожидавший увидеть побоище, еще более встревожился. Ежели не режут, так не иначе уже всех вырезали! Правда, трупы вокруг не валялись, а над крышами не клубился дым. Войчемир приказал ускорить ход, и маленький отряд рысью направился через узкие улочки к центру. Вскоре стали попадаться люди. К удивлению Войчи, никто не волок с собой копий, дубин или тем более «звездочек». Народ держался мирно, а вездесущие мальчишки тут же пустились вприпрыжку за конниками. Оставалось допустить, что стражник у ворот просто пошутил — или нашел неплохой предлог, дабы честно заработать «грывну». Наконец Войчемир, приметив почтенного старца с длинной седой бородой, спешился и, сняв шапку, поинтересовался, чего это в славной Тустани творится. Ответ его обескуражил. Стражник не ошибся — город и вправду бунтовал. Правда, как-то странно, ибо старец советовал поискать бунтарей на Рыбном Торге. В иных местах пока не бунтовали.

Смутно вспомнилось, что Рыбный Торг — большая площадь, где обычно проводились ярмарки. Для верности Войча спросил, отчего это Тустань бунтовать решила. Старец, важно кивнув, ответствовал, что причина имеется. Права защищают — человеческие которые. Войча почесал затылок и понял, что придется все-таки разбираться…

Сварг отправил его к сиверам сразу по возвращении в Кеевы Палаты. Вокруг бегала очумелая челядь, готовясь к торжественному пиру в честь нового Светлого, Челеди удалилась в свои покои надеть новый наряд, а Сварг, крепко обняв брата, коротко бросил: «Уезжай! Сейчас же!».

Они поговорили накануне. Войча не скрыл ничего, рассказывал подробно, основательно. Лицо Сварга вначале покраснело, отчего стали заметны веснушки, а потом стало белеть. Он слушал молча, сцепив пальцы, затем, когда Войчемир закончил, встал и медленно поднял вверх правую руку:

— Ни один суд не оправдает меня, Войчемир! Но подсудимый может дать клятву. И я даю тебе Кееву клятву, что не посылал убийц к братьям — ни к Уладу, ни к Валадару, ни к Рацимиру. Я не посылал Удода к Хальгу. Если ты не поверишь мне, мы скрестим мечи. И пусть нас рассудят боги.

Войча уже открыл рот, чтобы заверить брата что он верит — верит даже без клятвы, но слова застряли в горле. Сварг — не только брат, он — лучший друг. Но отец и дядя тоже дружили…

— Не веришь! — Сварг дернул плечом и устало опустился на скамью. — И я бы не поверил. Поклад, мой старший кмет, нападает со своими — с моими! — людьми на Улада. К бродникам ездил Посвет, к Хальгу — Удод, мои сотники. Лодыжка говорит, что Рацимир не посылал убийц к Валадару… Меня уже называют Убийцей Кеев! И самое страшное — я не понимаю, что происходит! Не понимаю, Войча! Если не веришь… Мы оба Кеи, мы возьмем мечи. Ты дерешься лучше…

И Войча поверил. Может потому, что Сварг не оправдывался, не отрицал, не боялся выйти с мечом на божий суд. А может потому, что верил брату — несмотря ни на что. Кееву клятву зря не дают — потомки Кавада не будут лгать даже ради жизни!

Что-то подобное он и сказал брату. Сварг долго молчал, наконец, улыбнулся:

— Мне верят два человека — Порада и ты. Челеди — и та смотрит в сторону… Завтра ты уедешь, Войча, — в Тустань, к сиверам. Там спокойно, там тебя знают. Сиди тихо, пока я не разберусь. Кто-то хочет убить всех нас — всех, в ком течет Кеева кровь…

Итак, Войча даже не попал на праздничный пир, но особо не горевал. Ему и самому хотелось уехать из шумного Кей-города. Тихая Тустань, мирный уголок, родные места… И вот — приехал! Неужели и здесь придется воевать?

На Рыбном Торге побоища тоже не было. Правда, народу там собралась тьма, но никого не резали, голов не рубили и даже не пороли. Сотни людей сгрудились возле высокого деревянного помоста. Войча протиснулся ближе, ожидая увидеть плаху или зловещее окровавленное колесо, но и на помосте все выглядело чинно. Там стояла дюжина почтенного вида бородачей, одетых в пышные, явно не по погоде, шубы и высокие шапки с красным верхом. Нетрудно было догадаться — дедичи или Кеевы мужи. Они были не под стражей, как можно было опасаться, а совсем наоборот. Старший, бровастый толстяк с окладистой русой бородищей, держал в руке позолоченный топорик и явно находился при исполнении. Остальные имели важный вид и тоже не походили на жертв народного гнева. Итак, до расправы не дошло. Войча облегченно вздохнул и принялся осматриваться.

Толпа шумела, слышался свист, в воздухе мелькали сжатые кулаки. Однако стоило бровастому поднять топорик, как площадь стихла. Толстяк удовлетворенно откашлялся и грозно произнес:

— Толковать будет…

Далее следовало имя, но его Войчемир не расслышал. По толпе прошел шорох, но затем все вновь стихло. На помост взобрался худой челове-чишка в драном зипуне. Старую шапку челове-чишка держал в руках, бороденку имел редкую, всклокоченную. Поклонившись на все четыре стороны, он выкрикнул: «Товаряки! Сограждане!», после чего принялся о чем-то вещать. Понять было трудно — говорил человечишка на дикой смеси сполотского с сиверским.

Войча вспомнил: такие собрания в Тустани звались «толковищами». Дело было обычным. Натол-ковищах выбирали городского тысяцкого, утверждали расходы, проверяли, не ворует ли скарбник. Иногда и просто собирались — потолковать. Отец, Кей Жихослав, часто посмеивался, говоря, что сиверы способны заболтать кого угодно.

Итак, бунта пока не было. Правда, приглядевшись, Войча заметил, что помост окружает не стража, а полсотни молодых людей в одинаковых плащах, причем все — с белыми повязками на головах. Выглядели парни мрачно, а некоторые явно нуждались то ли в знахаре, то ли просто в хорошем обеде. Не удержавшись, Войчемир поинтересовался у соседа, и тот охотно сообщил, что это унсы, которые и заварили все эту кашу.

С трудом вспомнилось, что «унсы» по-сиверски то ли «бойцы», то ли «голодранцы». Кашей же явно не пахло. Сосед охотно подтвердил — изможденный вид парней вполне объясним. Унсы голодают. Не всю жизнь, конечно, но уже пятый день. Причем вполне добровольно и с целью. Целью же самоистязания были все те же «права» — человеческие.

Между тем собравшиеся бурно реагировали на речь, и Войчемир попытался вслушаться. Наконец кое-что стало доходить. Человечишка жаловался, что он, рыбак, исправно, согласно уговору, поставляет городу рыбу, но за эту рыбу ни ему, ни его «товарякам» так и не уплатили. Ни в этом месяце не уплатили, ни в прошлом. В позапрошлом, впрочем, тоже.

Площадь отвечала воплями, среди которых чаще всего слышалось «Долой!» и «Ганьба!». Войча не очень понимал, что такое «ганьба», но мысленно согласился, что дела плохи. Стражникам не платят, рыбакам тоже… Да чего же тут творится, в Тустани?

После рыбака выступил возчик. Ему тоже не заплатили — причем за полгода. И вновь народ кричал «Долой!» и «Ганьба!», а Войча все удивлялся, куда смотрят Кеевы мужи. Должен же в городе быть тысяцкий!

Тысяцкий оказался на месте. Им и был бровастый. Звался он Курило. Выслушав возчика, тысяцкий успокоил толпу взмахом топорика и принялся обстоятельно пояснять, что год выдался трудный, торговля с Савматом плоха, а потому с серебром придется подождать. Месяц, может, два. В крайнем случае, три. Или четыре.

На это площадь ответила дружным: «Ганьба!», причем посыпались вопросы о новом доме тысяцкого, о его же новой конюшне и о загородном зимовнике, который купил его сын. Войча покрутил головой и решил, что и вправду — ганьба!

Между тем у помоста что-то изменилось. Растолкав толстяков в шубах, вперед вылез высокий парень с белой повязкой на голове. На его лице, как заметил Войча, было что-то явно не так. Вроде, все на месте — глаза, большой нос, ввалившиеся щеки, усы… Нет, не усы! Ус! Один, зато длинный, спускающийся ниже подбородка.

Одноусый долго спорил с Курилой, наконец тот неохотно объявил, что «толковать» будет Кулебяка. Площадь замерла. Одноусый резко выбросил руку вперед и что есть силы завопил:

— Товаряки! Ганьба!

— Ганьба! — недружно ответила площадь.

— А почему ганьба? — вопросил одноусый и сам же ответил:

— А потому, шо правов человеческих нет! Ганьба!

Войча решил, что Кулебяке тоже не плочено, но вышло иначе. Одноусый сразу же заявил, что «хозяйственный вопрос» важен, но никак не является основным. Да и не решить его при Нынешней власти, потому как тысяцкий — ганьба, скарбник — тоже ганьба, и все Кеевы Мужи ничуть не лучше. А посему начать нужно с вопросов главных, связанных аккурат с этими самыми правами.

Как выяснилось, первое человеческое право состоит в свободе ношения усов. Войче показалось, что он ослышался. Оказалось, нет, все верно. Тысяцкий с недавнего времени запретил отращивать длинные усы, считая их прямым вызовом власти. В ответ «унсы» поголовно принялись усы отращивать, но стражники бдили. Несколько «унсов» были изловлены и побриты. В ответ и началась голодовка.

Далее одноусый Кулебяка перешел к самому главному. Он обвинил пришельцев-сполотов и их прислужников в том, что народу не дают говорить на родном сиверском наречии. Услыхав такое, Войча лишь заморгал. Насколько он помнил, сиверы, особенно в городах, давно говорили по-сполотски, а наречие предков сохранилось лишь по глухим селам, да и то не везде.

Кулебяка явно считал иначе. Он заявил, что народу — великому сиверскому народу — затыкают рот. Далее он, от имени все того же народа и его лучших сынов — «унсов», потребовал обязательного говорения исключительно по-сиверски, причем не только на толковище и торге, но и во всех прочих местах. Сказано это было, впрочем, на хорошем сполотском, почти без «шо» и «кубыть».

Площадь ответила глухим гулом. Послышались недружные голоса, тоже на сполотском, в поддержку данного мнения. Большинство, однако, переглядывалось не без некоторого смущения. Кулебяка же, вновь возопив «Ганьба!», потребовал выполнения еще одного требования — права всюду распевать племенную песнь «Еще живы мы, сиверы!». Как догадался Войча, песню тоже запретили — вместе с усами. Пока же этого нет, «унсы» намерены голодать и дальше — до полной победы.

Курило, слушая одноусого, морщился, но не перебивал. Когда тот закончил, в последний раз прокричав «Ганьба», он важно заявил, что «вопрос» требует согласования, а посему толковище соберется через неделю. Войчемир подумал, что за неделю голодающие в Ирий отправиться могут, но народ не спорил. Постепенно все стали расходиться, и вскоре возле опустевшего возвышения остались лишь парни в белых повязках. Войча вначале хотел догнать Курило, удалившегося вместе с прочими Кеевыми мужами, но потом передумал и подошел к помосту.

— Здорово, товаряки! — молвил он, сочувственно глядя на худых, словно щепки, «унсов».

— Кубыть, здорово! — ответили ему. Парни с некоторым подозрением глядели на Войчу. Его богатая шапка, военный плащ с золотой фибулой и огрские сапоги явно смущали «унсов».

— Старший кто? — осведомился Войча, дав время полюбоваться собой.

— Кубыть я, — вперед вышел все тот же Кулебяка.

— Второй ус где? — строго спросил Войчемир, но парень не смутился:

— Сбрил! Из протеста. Раз моих товаряков побрили…

— Ясно! Кто среди Кеевых мужей главный вор?

— Манойло-скарбник, — ответил кто-то. — Да и Курило не лучше.

— Серебро найти поможете?

Парни начали переглядываться. Кулебяка, подумав, сказал, что помочь можно, да только к Куриле не подступиться. Стража, хотя ей тоже не платят, бдит. И не просто бдит, а может древком копья навернуть. Их, «унсов», наворачивали, причем неоднократно.

— Ладно, — заметил Войча. — Ежели так, то слушайте меня. Завтра в наместнический дворец подойдете. Поможете с серебром разобраться, да выплатить, что должно, всем усы разрешу. Хоть по пояс отращивайте!

— А ты кто таков будешь? — вопросил Кулебяка, но Войчемира трудно было сбить с толку:

— А у меня двести латников. Конных! Довод подействовал мгновенно. Все почтительно замолчали, но одноусый все же не сдавался:

— Мы, унсы, за свободу! Власть Кеев не обеспечивает человеческих прав! Мы будем бороться!

Войча задумался. Конечно, пусть борются, да только жалко — с голоду опухнут.

— Тогда вам свой Кей нужен, — решил он. — Который бы из Тустани был. Здешний! Чтоб порядок навел.

— Правильно, товаряк! — обрадовался одноусый. — Я это всегда, кубыть, говорил! Сиверам нужен свой Кей! Наш!

— Вот я и есть — ваш, — удовлетворенно заметил Войча. — Здесь родился, в Тустани. Так что, первым делом завтра во дворец приходите… Нет, первым делом поужинайте. Только много есть не надо, с непривычки плохо будет…

— Эй-эй! — Кулебяка протестующе поднял руку. — А как же наречие?

— А так! — оборвал Войчемир. — Завтра повелю всем говорить только по-сиверски. А кто по-сполотски слово молвит, тому для начала — плетей, второй раз — уши резать, а в третий — на кол!

— Ух ты! — восхитился кто-то. «Унсы» окружили Войчу.

— Вот это да! Вот это, кубыть, правильно! Давно пора!

Один Кулебяка казался несколько смущенным:

— Оно, кубыть, и верно, — осторожно начал он. — Да только народ, он того… Этого…

— Чего это, того? — Войчемир грозно насупил брови. — Первое дело — права! Человеческие которые! Иначе ганьба, товаряки, выходит! Так что на кол — и вся недолга!

— Так ведь народ, — вновь вздохнул Кулебяка. — Отучили его от родного наречия. Вновь учить придется…

Войчемир задумался:

— Ну, тогда пущай учат. Дам на то десять лет.

— Двадцать, — быстро вставил одноусый.

— А уж потом — точно на кол! На том и порешили. Войча понял, что дело пошло. Между тем Кулебяка о чем-то тихо переговорил с «унсами», после чего обратился к Войче-миру:

— Значит ты, товаряк, Кеем быть хочешь?

— А я и есть Кей, — развеселился Войча. — Войчемир я, Жихославов сын! «Унсы» переглянулись.

— Скажешь! — недоверчиво заметил кто-то. — Старого Жихослава? Еще скажи, что ты сын Кея Кавада!

Сравнение понравилось, хотя Войча, помнивший батю совсем молодым, не понимал, отчего его зовут старым. Но, подумав, сообразил — четверть века прошло. Для этих парней — что Жихослав, что Кавад — все древность.

— Жихославу я сын, — терпеливо повторил он. — А Кею Каваду — тридцать второй потомок. А теперь, товаряки, спойте-ка эту вашу… Как ее?

— Племенную песнь, — подсказал кто-то.

— Во-во! Раз уж всем права…

Предложение понравилось. «Унсы» быстро переговорили между собой, затем Кулебяка сказал:

«И — раз!», после чего начал:

Еще живы мы, сиверы, И слава, и воля…

Остальные подхватили, но тут вышла заминка. Пришлось вновь совещаться, после чего одноусый повторил «И — раз!» и запел с самого начала:

Еще живы мы, сиверы, И слава, и воля!

Еще, братцы, нам по силам Воевать за долю! .

Все враги народа сгинут…

На этом снова пришлось остановиться. Никто не помнил, как петь дальше. Что-то с врагами должно было случиться, но что — не мог припомнить даже одноусый. А уж остальные слова были забыты, как пояснили Войчемиру, еще сто лет назад.

Войча вновь грозно нахмурился, после чего, заявив, что подобную «ганьбу» терпеть не намерен, отмел все возражения и приказал слова узнать, выучить и через неделю спеть племенную песнь на три голоса в его, Войчемира, присутствии. В дальнейшем же ее будут петь в каждой семье по утрам, вечерам, а также перед обедом.

«Унсы», совсем растерявшись, пообещали выполнить все в точности. Дабы окончательно поставить все на свои места, Войча прибавил, что сам выучит сиверский через полгода, после чего намерен разговаривать с «унсами» только на родном наречии. Иначе — «ганьба»!

Честно говоря, Войчемир представлял свое наместничество несколько иначе. Чем занимался батя, он по молодости лет не помнил, в Ольмине же все было просто. Имелась белоглазая есь, которую требовалось рубить под корень, дабы извести вконец. В Тустани есь отсутствовала, зато имелись бунтовщики и не было серебра. Бунтовщики Войчу не пугали, а вот с серебром следовало разобраться всерьез.

Ночью Войчемир показал стражнику большой кулак, открыл ворота и впустил в город своих кметов. После чего можно было занять наместнический дворец и ждать утра. Это оказалось просто, наутро же начались сложности.

Кметы притащили во дворец ополоумевших от неожиданности Курило вместе с Манойло-скарбником. Кеевы мужи пучили глаза, кланялись в пояс, норовили даже пасть в ноги с последующим целованием Войчиных сапог, но на прямой вопрос о серебре отмалчивались или принимались сетовать на неудачный год и застой в торговле. Подоспевший к этому времени Кулебяка предъявил целую груду деревянных бирок, на которых особыми «резами» — черточками — были обозначены доходы за последний год. Но Манойло не растерялся, а послал к себе домой за еще большим количеством таких же бирок, на которых было вырезано нечто совсем противоположное. Спор затянулся, причем с каждой минутой Курило со скарбником чувствовали себя все более уверенно, даже начали намекать, что Кей, человек военный, не должен вмешиваться в дела хозяйственные, в которых ему понимать не дано.

Лучше б им не намекать. Войчемир обиделся, крепко задумался и рассудил, что с деревянными бирками ему не сладить. Зато к месту вспомнилось, что делал Хальг, когда надо было как следует потрясти есь. Белоглазые упорно не хотели платить подати, но на это у Лодыжки имелся свой прием.

Войчемир приказал кметам привести во дворец всех Кеевых мужей вкупе с окрестными дедичами, после чего заявил, что необходимую сумму просит дать ему в долг. Отдавать же он будет в течение года из скарбницы Тустани, о своевременном наполнении которой и должны позаботиться Кеевы мужи. Для желающих как следует подумать над его просьбой Войча обещал приготовить дворцовый подвал, где каждый будет иметь законное право сидеть и размышлять сколь угодно долго. Остальные же могут выложить серебро и ехать с легкой душой домой.

Большинство сдалось сразу. Курило, с которого полагался двойной взнос, заартачился, но Войча предложил осмотреть приготовленный для него уголок подвала — очень уютный и очень сырой, после чего бровастый тут же послал за серебром. Манойло не сдался. Войчу это, однако, не огорчило. Отправив скарбника в подвал, он велел забрать все серебро, имевшееся у того в доме, и переписать доходы с трех его сел на счет города.

Дабы полученное такими трудами серебро не ушло на сторону, Войчемир назначил для выдачи задолженности Курило вместе с Кулебякой, рассудив, что бровастый и одноусый проследят за правильностью всех расходов и не дадут друг другу потачки.

Нечего и говорить, что на следующий день о Войче говорила вся Тустань. Целые толпы приходили к наместническому дворцу, дабы лицезреть своего земляка, имеющего столь крепкую руку. Войчемиру приходилось несколько раз в день выходить на крыльцо и показываться народу. При этом он хмурился, расправлял плечи и упорно молчал, дабы не порушить Кеева достоинства. Впрочем, он скоро убедился, что для практичных сиверов его славное происхождение значило немного. Зато все помнили, что Войча — сын Старого Жихослава, а значит — земляк, а это было куда важнее, чем происхождение от Кея Кавада. Более того, Войча не без смущения заметил, что его скромную личность воспринимают не как наместника Светлого, а как полновластного правителя сиверов, наконец-то обретших «своего» Кея. Подумав, он решил не разубеждать земляков — до поры до времени. Обращались к нему не «Кей», а «товаряк Кей», что вначале тоже смущало, но постепенно стало даже нравиться.

Кулебяку и еще нескольких «унсов» Войча ввел в свой совет, поставив ответственными за человеческие права. При этом было заявлено, что виновные в нарушении упомянутых прав будут биты кнутом с урезанием ноздрей, а в особо тяжелых случаях — попадать прямиком на кол. Правда, ни одного такого злодея в Тустани не нашлось, но подобная строгость всем пришлась по душе. Усы Войча разрешил и даже предписал, а с изучением сиверского наречия решил погодить. Странно, но ни Кулебяка, ни прочие «унсы» ему об этом почему-то не напомнили.

Через неделю дела пошли на лад, и Войча уже начал подумывать о поездке по селам, дабы и там навести порядок, когда гонец принес весть о мятеже в Савмате.

Войчемир молча слушал гонца, стараясь скрыть растерянность. В небольшом зале, где обычно наместник принимал почетных гостей, было темно и пусто. В этот ночной час во дворце не спала только стража, недвижно стоявшая у высоких дверей, и поздние гости, приглашенные Бойчей после того, как его самого разбудили и подняли с постели. Постоянными советниками новый наместник обзавестись не успел, а посему пригласил тех, кого знал — тысяцкого Курилу и, конечно. Кулебяку. И бровастый, и одноусый вначале испугались ночного вызова к грозному Кею, затем слегка успокоились, а потом вновь заволновались. Мятеж в Кей-городе — не шутка! Бунтовать мог далекий Корос-тень, шуметь могла Тустань, но чтобы столица! Такого не помнили даже деды-прадеды.

Гонец, пожилой, смертельно усталый кмет, негромким голосом рассказывал о том, как народ осадил Кеев Детинец, как сотня за сотней войска присоединялись к мятежу, как тысяцкий столицы призвал восстать против Убийцы Кеев, дабы вернуть Железный Венец законному наследнику. Войча прятал глаза. Ему было стыдно, как будто он сам виноват в случившемся. Убийца Кеев! Ему, Войчемиру, Сварг мог поклясться. Но тысячам бунтовщиков не объяснишь. Да и объясняться было невозможно. Из далекого Страж-Города привезли сотника, убившего Валадара, и тот при всем народе поведал, что приказ ему отдали не от имени Рацимира, как говорил он, спасая жизнь, а от имени Сварга. Все одно к одному, не забыли даже о засаде, которую Сварг подготовил для бедняги Войчемира, своего невинного брата.

Когда гонец замолчал, тяжело переводя дыхание, Войчемир жестом отослал его и повернулся к гостям. Те переглянулись.

— Кубыть, пропала зимняя ярмарка…— вздохнул тысяцкий.

— К-какая ярмарка? — поразился Войча.

— Зимняя, на Коляду, — пояснил Курило. — Гости торговые с Савмата, кубыть, и не приедут… И с Коростеня… И с Валина…

— Ганьба! — буркнул Кулебяка, причем было совершенно не ясно, что именно он имеет в виду — мятеж, тысяцкого, ярмарку или всех вместе.

— Постойте! — поразился Войча. — Так веди… Делать чего?

— Кубыть, ограм продадим, — бровастый вновь вздохнул. — Да только огры такой цены не дадут…

— Зато дань в Савмат платить не придется! -оживился Кулебяка. — Потому, пока сполоты дерутся, нам всем — свобода!

— И то! — оживился тысяцкий. — Ежели дань оставить…

Войча, наконец, понял. Для него случившееся — беда, эти же видят совсем другое.

— Так ведь шо? Кубыть, свободными станем! — подтвердил его догадку бровастый. — Это ж сколько серебра у нас останется!

— Ты, товаряк Кей, теперь тоже свободный! — откликнулся Кулебяка. — Потому как сполотам не до нас. Теперь-то мы права защитим… Наречие опять же родное!

То, что одноусый вспомнил о сиверском наречии, говорило о многом. В сполотские дела Тустань не будет вмешиваться. Братан Сварг не найдет тут поддержки.

О Сварге гонец сообщил лишь, что Кей, не желая проливать кровь, увел верные ему войска из Савмата и отошел на полночь, к сиверской границе. Похоже, это слегка обеспокоило присутствующих.

— Войско бы собрать, — осторожно заметил тысяцкий. — Сотен пять, а то и поболе.

— Верно говоришь! — подхватил одноусый, словно не кричал еще совсем недавно Куриле «Ганьба!». — Соберем! Да не пять сот, а пять тысяч!

— Да вы чего? — поразился Войча. — С кем воевать-то?

— Не с кем, а за шо, Кей! — Курило поднял вверх толстый палец. — Свободными будем — заживем! Все наше будет, ничего сполотам давать не придется!

— Да ты не волнуйся, товаряк Кей! — добавил Курило. — Мы все по обычаю устроим! Весь народ соберем и спросим, кубыть, желают ли они свободными стать. И тебя, товаряк, вольными голосами Светлым выберем! Будешь над свободной Сиве-рией государить, права наши от супостатов беречь!

Одноусый разгорячился и, казалось, готов тут же запеть племенную песнь «Еще живы мы, сиверы».

— Вы чего, бунтовать решили? — возмутился Войчемир. Ответом были хитрые ухмылки:

— Нам бунтовать, кубыть, не с руки, Кей! То волотичи бунтуют. А мы, сиверы, завсегда мудростью славились. Не тот сивер, шо победил, а тот сивер, шо выкрутился! Вот к нам свобода, кубыть, и свалилась…

Наутро по улицам Тустани начали кучковаться люди. На Рыбном Торгу «унсы» собрали толковище, обсуждая новости и требуя свободы, а к вечеру во дворец наместника явилась немалая толпа, в которой были и дедичи, и Кеевы мужи, и «унсы» во главе с Кулебякой. Пришедшие поклонились Войчемиру в пояс, призвали его провозгласить свободу Сиверии, после чего исполнили племенную песнь, правда почти без слов, зато весьма истово. Войча хмуро взглянул на гостей, спорить не стал и удалился, не сказав ни слова.

Едва ли все это кончилось бы чем-нибудь хорошим, но вскоре пришла весть, что войска Кея Улада подходят к Савмату, а Кей Сварг с пятьюстами кметами перешел сиверскую границу и занял небольшой городишко Бряшев. Новость вызвала панику. Племенную песнь уже не пели, зато начали толковать о близкой войне, которая неизбежно затронет Тустань. Кое-кто из дедичей поспешил собрать пожитки и отбыть в село, надеясь, что беда обойдет стороной. К Войчемиру вновь пришла толпа, но на этот раз свободы не требовали, а в один голос умоляли съездить в Бряшев и потребовать от Сварга вывести войска из сивер-ской земли. А ежели не получится, то отправляться в Савмат, к Уладу, и заверить нового Светлого, что сиверы Сварга не поддерживают и войны никак не желают. О войске более не заговаривали, зато намекали, что ради мира не пожалеют серебра.

Войчемира уже более ничего не удивляло. Он решил ехать, но не потому, что просили. Братану Сваргу требовалась помощь, а кто поможет ему, как не он, Войчемир?

До Бряшева было три дня пути верхами. Войча взял с собой сотню конников, рассудив, что подмога никогда не помешает. На полпути он встретил гонца — Сварг звал его к себе. Это обрадовало. Братан Сварг верит ему! А уж вдвоем они точно что-нибудь придумают!

У самого Бряшева Войчин отряд задержала конная застава. Кметы держались хмуро, но узнав Войчемира, поспешили пропустить, прибавив, чтобы тот поспешил. Еще ничего не понимая, но почуяв тревогу, Войча поинтересовался, не случилось ли беды. Услыхав ответ, он почувствовал, как внутри все словно оборвалось. Беда случилась. Два дня назад Кей Сварг вышел на городскую вежу и был ранен. Ранение было легким, но в ране оказался яд…

В большом двухэтажном доме, единственном в Бряшеве, толпились кметы. Войчемира долго не пускали. Наконец он встретил знакомого сотника, и тот провел его наверх. В темном коридоре Войчемира вновь задержали и, в конце концов, провели к одной из дверей. Войча осторожно заглянул, ничего не заметил в полутьме, но, набравшись смелости, кашлянул и вошел.

Вначале он увидел Пораду. Девушка стояла у столика, выжимая белый платок над небольшим серебряным тазом. Увидев Войчу, она всхлипнула, но, взяв себя в руки, поднесла палец к губам и шепнула: «Спит!». Войча огляделся и только тогда заметил невысокое ложе у самой стены, рядом с которым неярко горел бронзовый светильник. Поверх ложа была накинута большая медвежья шкура. Войчемир хотел спросить, как дела у братана Сварга, но внезапно услыхал негромкое:

— Кто?

— Да я это! — Войча бросился к ложу. — Братан, ты как?

Сварг лежал недвижно, укрытый густым мехом по самый подбородок. Лицо заострилось, побелело, у рта легли острые складки, подросшая нечесанная бородка странно топорщилась.

— Войча!

Губы слегка шевельнулись, сложились в улыбку. Сварг попытался привстать, застонал, качнул головой;

— Хорошо, что успел, брат.

— Ты чего…— начал было Войча, но слова «помирать собрался?» застряли в горле. Ибо стало ясно — Светлый Кей Сварг, сын Мезанмира, внук Хлуда, умирает.

— Садись.

Войча присел на лавку, не зная, о чем говорить, да и надо ли вообще раскрывать рот. Брат вновь улыбнулся:

— Как сиверы? Бунтуют?

Войча вздрогнул. Такого вопроса он почему-то не ждал, но попытался ответить как можно веселее:

— Да куда им бунтовать, оглоедам? Они за эти… права борются. Ничего, братан, я их…

— Не надо, — улыбка исчезла, глаза смотрели серьезно. — Они тебе нужны будут… Ории больше нет, Войча.

Войчемир хотел возразить — бурно, горячо, но осекся. Брат прав — Великой Ории уже нет.

— Даже страшно, Войча… Отец мечтал создать великую державу, назвать ее своим именем. Новым .Именем — на века. А мы не сберегли даже его наследства. Улад разрушит то, что уцелело. Плохо…

Он помолчал, затем медленно повернул голову:

— Там, на столике…

Войча недоуменно оглянулся и увидел небольшое глиняное блюдце, на котором лежало что-то непонятное, похожее на темную каплю.

— Возьми.

Вблизи «капля» показалась еще более странной. Металл тяжелый, темно-серый, с двумя глубокими царапинами крест-накрест.

— Руками не трогай — яд… Этим в меня попали. Самострел, но какой-то необычный. Стреляли за пятьсот шагов.

Войча кивнул, подумав, что брат — настоящий воин. Даже сейчас он думает об оружии.

— Выходит, и я не все знаю о войне… Сварг поморщился, застонал. Неслышно подошла Порада с мокрым платком в руке, но Сварг вновь поморщился:

— Потом… Это первая загадка, брат. А вторая — мятеж. Я видел, как бунтуют, но это что-то другое. Савмат словно сошел с ума. Людей как заговорили. Ты бы их видел…

— Так… Может и правда? — осторожно заметил Войча.

— Есть следок, — Сварг помолчал и закончил тихо, еле слышно. — Рахманы. Только они могут такое.

Войчемир еле удержался от удивленного: «Да быть не может!». Зачем Ужику и его Патару мятежи поднимать? Но тут же вспомнил — война. Думал ли он еще год назад, что Кеи будут убивать друг друга?

— Сейчас иди. Вечером…

Сварг не договорил, умолк, голова бессильно откинулась на подушки. Подошла Порада, вытерла мокрым платком побелевший лоб и взглянула на Войчу полными отчаяния глазами, словно тот мог чем-то помочь брату. Войча тяжело встал и медленно направился к двери, чувствуя боль и обиду — на себя, опоздавшего, и на богов, поступивших столь жестоко. Мать умерла, батю убили, сестренка пропала, только и оставался братан Сварг, и вот… За что, Матушка Сва?!

В доме было полно людей, но Войчемир оказался никому не нужен. Издали он увидел Челеди и удивился, что Кейна не рядом с мужем. Видать, совсем плохи у них дела, если в такой день рядом со Сваргом не она, а Порада! Повстречал кое-кого из знакомых дедичей и Кеевых мужей, которые небрежно кланялись при встрече и спешили дальше. В конце концов Войча ушел к своей сотне, разместившейся у самых ворот. На душе было горько. Братан умрет, все эти людишки разбегутся кто куда, и что дальше? Ехать обратно в Тустань? Но ведь братишка Улад едва ли оставит его в покое! Война? Но без Сварга он много не навоюет. Тустань превратится в груду дымящихся головешек, а недотепы-сиверы проклянут Кея, погубившего их страну. Бежать? Но куда? Кому он нужен, Кей-изгой? Войча пожалел, что не остался вместе с Хальгом и Мислобором. Они, наверное, уже в Ольмине, а то и за далеким холодным морем, на родине наставника. Втроем бы они не пропали! Но думать об этом поздно. Вновь вспомнился сон, странный костер и голоса, сулившие ему смерть. Выходит, все верно! И напрасно Ужик в этом непонятном сне защищал его. Да что Ужик? Может, он сейчас тоже воюет вместе со своими рахманами!

Войчу позвали вечером, когда ранние осенние сумерки уже затопили город. Он знал, зачем. Братан Сварг объявит свою последнюю волю. Идти было тяжко, но деваться некуда. Он — Кей, и его место возле Светлого.

В маленькой комнате, где лежал брат, теперь было полно народу. Кеевы мужи в богатых шубах, сотники и тысячники в темных плащах, какой-то чаклун в высокой огрской шапке. Порады не было, зато у изголовья умирающего стояла Челеди — невозмутимая, странно спокойная.

Войчу даже близко не подпустили. Он остался у дверей, затертый между душными шубами. Вокруг стоял смутный шум, люди негромко переговаривались, но вот к ложу Сварга подошел кто-то из дедичей, наклонился… Голоса стихли. Дедич обернулся:

— Светлый будет говорить. Настала тишина, послышался тихий, неузнаваемый голос:

— Я, Сварг, Светлый Кей Ории, сын Мезанмира, внук Хлуда…

Умирающий замолчал. Люди терпеливо ждали. Челеди обернулась, словно пытаясь найти кого-то, заметила Войчу и коротко кивнула.

— Я ухожу в Ирий, куда ушли мой дед, мой отец и мои братья. Перед ними мне держать ответ. Здесь же, на земле, мне нечего завещать — ни земель, ни сокровищ. У меня осталось одно — правда…

Войча заметил, что некоторые стали переглядываться, на лицах появилось любопытство. О чем скажет умирающий Кей?

— Пред ликом Смерти, перед моими предками, ждущими меня в Ирии, и перед богами я клянусь… Я не убивал и не приказывал убивать моих братьев — Улада, Валадара и Рацимира. Кто виновен в этом — мне неведомо, и я завещаю вам найти истину и наказать Убийцу Кеев…

Послышался негромкий шум. Войча почувствовал — собравшиеся не верят. Умирающий не может лгать. Но кто же убийца? Не Мислобор же, не изгой-Войча!

— Мы, дети Мезанмира, не сберегли Орию, нашу державу. Я не верю, что брат мой, Кей Улад, будет править, как надлежит Светлому. И поэтому я открою то, в чем поклялся молчать. Но смерть освобождает от клятвы… Войчемир!

Войча вздрогнул, почувствовав, что все взоры обратились на него. Затем опомнился и начал быстро протискиваться к ложу брата. Сварг лежал недвижно, укрытый до подбородка, но не медвежьей шубой, а темно-красным покрывалом, и на голове его тускло светился Железный Венец. Глаза были закрыты, но вот веки дрогнули…

— Мой отец повелел нам, своим старшим сыновьям, молчать о том, что случилось в день, когда был убит мой дядя, Кей Жихослав. Он был убит по приказу отца, но это не тайна. Тайна в другом…

Войча замер. Зачем брат говорит об этом? И отец, и дядя ушли в Ирий, старая кровь давно высохла…

— Когда умер мой дед, Светлый Кей Хлуд, он завещал Венец младшему — Мезанмиру, моему отцу. Кей Жихослав не подчинился и попытался убить его. Отец был ранен, но выжил. Войско поддержало его, и отец начал войну. Кей Жихослав сумел первым приехать в Савмат.

Войче вспомнилось, как семья спешно покидала Тустань, как гнали коней по узким лесным дорогам… Отец успел — чтобы упасть, обливаясь кровью, на пороге Кеевых Палат.

— Жихослав знал, что дедичи и Кеевы мужи не дадут ему провозгласить себя Светлым. Тогда он поступил иначе. Ночью, в присутствии двенадцати своих друзей, он надел на себя Железный Венец. Это было сделано тайно, но согласно всем обычаям и обрядам. На следующее утро его убили.

Войча растерянно оглянулся, ничего не понимая. Брат, наверное, бредит! Но голос Сварга окреп, словно признание придало умирающему силы:

— Об этом знали те двенадцать, что были ночью рядом с Жихославом. Десятерых из них казнил мой отец. Двое поклялись молчать, но сейчас я освобождаю их от клятвы. Подтвердите мои слова!

— Да, Светлый, — отозвался старый дедич, стоявший в дальнем углу. — Я, Велен сын Горая, был в ту ночь в Кеевых палатах. Кей Жихослав стал Светлым согласно всем обычаям…

— Я, Килян сын Ольши, подтверждаю, — отозвался другой, скрытый полумраком. — Я молчал, поклявшись под угрозой смерти, чтобы сохранить себя и свою семью.

— Поскольку Кей Жихослав стал Светлым, хотя и пробыл им всего несколько часов, согласно Кееву обычаю и лествичному праву после смерти моего отца, Кея Мезанмира, престол должен наследовать сын Жихослава — Кей Войчемир.

Десятки голосов заглушили слова Сварга. Люди растерянно переглядывались, недоуменно глядя то на умирающего, то на застывшего у его ложа Войчу. Войчемир стоял ни жив ни мертв. Происходило что-то страшное, невозможное…

— Вот тебе и ответ, братан! — на лице Сварга мелькнула улыбка. — Вот почему все искали твоей смерти! Я обманул тебя, хотя знал правду… Прости.

В голове у Войчи все смешалось, но постепенно приходила ясность. Сын Жихослава! Вот что все это значило! Расспросы Тай-Тэнгри, слова Рацимира, его странный сон… И меч, подаренный братом!

— Я оставляю тебе плохое наследство, Войча! — Сварг вновь улыбнулся и попытался привстать:

— Слушайте все! Я — Светлый, и я еще жив! В комнате вновь настала тишина.

— Мы, сыновья Мезанмира, скрыли правду и тем нарушили Кеев закон и волю богов. За это мы покараны — и наша родина стоит на краю бездны. Все, что я могу — передать престол законному наследнику. Иного пути спасти Орию нет. Поклянитесь, что будете служить Светлому Кею Войчемиру, как служили мне!

Никто не сдвинулся с места. Да и Войче более, всего хотелось бежать отсюда — подальше, в глушь, в пустой Акелон, даже к Змеям. Проклятый Венец, погубивший отца, братьев — всех, кто протягивал к нему руку! Зачем Сварг вспомнил об этом?

Шли минуты, но никто не произнес ни слова. Но вот раздался негромкий спокойный голос:

— Клянусь брату моему и повелителю Светлому Кею Войчемиру служить.

Челеди шагнула к Войче, низко поклонилась:

— Прими мою присягу, Светлый… А вы, дедичи сполотские, — она резко обернулась, и в голосе ее зазвучал гнев. — Кому служить будете? Уладу-убийце? Не думайте — мальчишка не простит вас!

По толпе прошел шорох, наконец один из тысячников шагнул вперед, преклонил колено:

— Присягаю тебе. Светлый Кей Войчемир!

— Присягаю… Присягаю… Присягаю…— эхом отозвалось вокруг. Но большинство молчало, и Войча понял — за ним пойдут немногие. Войска Улада уже заняли Савмат…

Внезапно дедич, стоявший у изголовья Сварга, резко выпрямился и поднял руку:

— Плачьте, мужи сполотские! Светлый Кей Сварг умер! И сразу же о Войче забыли. К ложу умершего стали протискиваться дедичи в пышных шубах кланялись, целовали руку — и спешили уйти. Войча отошел к стене, не зная, что делать. Наверное, надо обратиться к этим людям, напомнить о праве, об обычае. Но он уже понимал — бесполезно. Те, кто собрался здесь, уже все решили. Краем глаза он заметил, как рядом оказался присягнувший ему тысячник, еще двое дедичей, какой-то сотник. И это было все…

Вскоре комната опустела. Лишь несколько человек остались у ложа покойного. Войча шагнул вперед, поклонился брату, поцеловал холодеющий лоб, сжатые посиневшие губы.

— Прощай, братан…

Он вспомнил о Челеди, оглянулся, но Кейна куда-то исчезла. Один из дедичей негромко кашлянул:

— Хоронить здесь придется.

— Да…— вздохнул Войча. — Надо.

— Мы все сделаем, Светлый.

Войча хотел поблагодарить, но внезапно послышался сдавленный крик. В дверях стояла Порада.

Войчемир хотел что-то сказать, утешить, но слова застряли в горле. Что тут скажешь? Порада несколько мгновений постояла, затем медленно подошла к ложу и вдруг упала, вцепившись руками в мертвое тело. Она плакала беззвучно, мотая головой, светлые волосы рассыпались по плечам, закрывая лицо. Наконец послышался сдавленный голос:

— Меня… Меня зачем оставил?

Порада всхлипнула, уткнулась лицом в неподвижную руку, белевшую на темно-красном покрывале, и заговорила мерно, распевно, качая головой в такт словам:

Зачем ты, горе, на меня упало-скатилося? Подломило, горе, ты мне ноженьки! Не на что спереться-опереться мне! Осталась я одна на всем свете широком! Забрало ты, горе злое, друга любимого, дорогого! А без него, без милого, нет ни заступа, ни прощи! Черны думы, черны люди, черны дела на меня идут! Лучше бы тебе, горе черное, взять меня саму! А не милого моего Кея — Ясно Солнышко! Чья рука смерть принесла — пусть он дня не проживет!

Войча хотел уйти, чтобы не мешать той, что пришла оплакать умершего, но внезапно вздрогнул — рядом стояла Челеди. Скуластое лицо подергивалось, уголки узких губ кривились:

— Ты и сюда прийти, сука волотичская? Кейна дернула рукой. Тускло блеснула сталь. Порада охнула, медленно сползла на пол. Челеди схватила ее за волосы, оттащила тело от ложа:

— Не тебе над моим мужем выть!

— Кейна! — запоздало крикнул Войча, но Челеди гордо подняла голову:

— Не избавил ты меня, брат старший, от нее. Так я сама избавилась! Пойдем, потом плакать станем! Теперь — ты Светлый быть! О мертвом другие подумают.

Войчемир еле сдержался. Он отстранил руку невестки и склонился над Порадой. Нож вошел в Грудь, но Войче показалось, что девушка еще жива.

— Знахаря! — резко бросил он, и один из дедичей поспешил к дверям.

— Не беспокойся о ней, брат мой старший, — Челеди ткнула носком сапога в недвижное тело. — Точно бью — не промахиваюсь. Пойдем! Мужа потеряла, брата терять не хочу.

Гнев прошел. Войча понял, что Челеди права — речь сейчас идет о его жизни. Он еще раз взглянул на недвижное, спокойное лицо брата и внезапно позавидовал Сваргу. Для него все кончилось. Скоро он будет в светлом Ирии, где не надо убивать и спасаться от смерти. Он шагнул к двери, но Челеди предостерегающе подняла руку:

— Погоди, брат старший! Разве забыл, что муж мой тебе завещал?

Она подошла к телу Сварга, поклонилась, поцеловала в губы и осторожно сняла с головы Железный Венец:

— Уладу Светлым не стать, пока у нас Венцу быть.

Дедич, оставшийся у тела, пытался возразить, но Кейна оттолкнула его и кивнула Войче:

— Теперь пойдем. Охрана твоя далеко ли?

Вокруг был пустой осенний лес, голые ветки смыкались над головой, а от холода не спасало даже пламя костра. Войча завернулся в мохнатую шубу, которую принесли кметы, и поудобнее пристроил Змея под правой рукой. Челеди дремала рядом, закутавшись в светлый беличий полушубок. Чуть дальше, у другого костра, пристроились полдюжины кметов, охраняя два тяжелых мешка — серебро, привезенное Сваргом из Кей-города. Железный венец был там же, завернутый в плотную ткань.

В лесу было холодно, но Войча рассудил, что здесь все же безопаснее, чем в Бряшеве. Многие дедичи и Кеевы мужи разъехались, но кое-кто остался и вполне мог попытаться сослужить службу Кею Уладу, покончив с последним из соперников. У Войчи имелось не более сотни кметов, и он предпочел не рисковать. Лучше всего, конечно, было сразу же, как только над Сваргом насыпали невысокий курган и справили тризну, уехать, но Войчемир понятия не имел — куда.

Те, кто присягнул ему — полдюжины Кеевых мужей, три сотника и тысячник, говорили разное. О походе на Савмат никто, конечно, и не думал — с сотней кметов много не навоюешь. Многие советовали вернуться в Тустань и там собирать войско, другим казалось, что лучше ехать в Ольмин, куда не дотянется рука Улада. Говорили даже о Харпийских горах и о далекой земле франков. Но Войча понимал — так далеко ему уйти не дадут. Войско Улада уже шло к Бряшеву, значит, оставался лишь путь на полночь. Но возвращаться в Тустань не хотелось. Курило с одноусым Кулебякой не станут рисковать ради Войчи. В Ольмин? Но кто там поможет ему? Сполотов в Ольмине едва больше сотни, а белоглазой еси нет дела до Войчиных прав на престол. Выходило — всюду клин, и Войчемир уже много раз думал, что безопаснее было остаться простым Войчей-десятником, Кеем-изгоем, которому и думать нечего о Железном Венце. Теперь же… Несколько раз он подумывал просто вернуться в Савмат, поговорить с Уладом. Но чем кончится такой разговор, было слишком понятно…

— Что не спишь, брат старший? Челеди проснулась, потянулась зябко, подвинулась к костру:

— Шатер иметь надо, Кей Войчемир! Еще лучше — кибитку. Нам, ограм, холод не страшен…

Войча не спорил. Сейчас бы он не отказался ни от шатра, ни от кибитки. Да только где их взять?

— И что твои мудрые мужи тебе советовать смогли?

В голосе Кейны слышалась издевка. Челеди явно не верила в мудрость Войчиных советников. Войчемир хотел обстоятельно пояснить что к чему, но Кейна не стала слушать:

— У семи советчиков жеребенок ногу сломал! Я ждала, думала — сам поймешь…

— А чего понимать? — удивился Войча. — Деваться-то некуда!

Кейна покачала головой:

— Не слушал меня муж мой, Кей Сварг! Слушал бы — жив был! В Савмате не слушал, здесь не слушал… Послушай хоть ты меня, брат мой старший!

Войчемир не ответил. Он не знал, верить ли Челеди. Она первая поклялась ему в верности, но прочна ли огрская верность?

— К брату поедем моему, Шету — Хэйкану Великому. Ехать нам с тобой, брат старший, и некуда боле. Сейчас поедем, до утра ждать не будем.

— К ограм? — удивился Войчемир. — Да зачем я им нужен?

— Ты не нужен — я нужна! — отрезала Кейна. — Мне в чужой земле умирать хотения нет!

Войча не сразу нашел, что возразить. Наконец осторожно, чтобы не обидеть, заметил:

— Так… Мне-то чего там делать, Кейна? Для тебя чужая, для меня — родина. Хочешь, поезжай…

— Одну бросаешь.

Челеди отвернулась, глубоко вздохнула:

— Все вижу, брат мой старший! Ты девку пожалел, что мужу моему приглянулась. А кто меня пожалеет? Мужа схоронила, всего семь лет с ним и прожила, прогоревала. Одна я осталась быть в земле чужой…

Кейна замолчала, затем заговорила тихо, еле слышно:

— Когда умирать отец мой, Хэйкан Великий Ишбар, мне семь лет быть всего. Быть у меня братья, Кей Войчемир, была мать, быть дядя. Всех убили, только два брата остались — Шету и Алай. Одна росла — никто не жалел… Когда двенадцать исполнилось, брат мой Шету, Хэйкан Великий, велел в Савмат ехать

— замуж за Кея Сварга. Страшно мне быть, Кей Войчемир! С детства знала: сполоты враги наши. Деда сполоты убили, брата его убили, дядю убили. Плакала я, в ноги брату падала, а он говорит: поезжай, надо, сам Тай-Тэнгри велел!

Войча сочувственно вздохнул. Странно получается: сполоты огров во всех бедах винят, а у тех, выходит, свой счет есть!

— Привезли меня к дяде твоему, раздели — смотреть стали, могу ли детей рожать. Стыдно мне быть, страшно. Как кобылу смотрели…

Челеди зябко повела плечами, пододвинулась ближе.

— Обними меня, брат мой старший! Плохо мне! Войча нерешительно положил ей руку на плечо. Кейна покачала головой:

— Знаю — добрый ты человек, Кей Войчемир! Кей Сварг, брат твой, добрым не быть. Ему тогда всего пятнадцать быть. Меня к нему привели, свадьбу сыграли. Все пили, все кричали — я одна сидела, от страха говорить не могла. Потом Кей Сварг меня в спальню отвел. Отвел и говорит: сапоги снимай, жена! Мне говорит — Хэйкана дочери, Хэйкана сестре! Мне дома каждый земно кланялся, в лицо не смотрел!

— Так ведь, ну… обычай такой, — решился вставить Войча.

— Знаю! — усмехнулась Челеди. — Теперь все знаю, брат мой старший! Может, и хорошо обычай ваш быть, но я не знала… Кей Сварг меня тогда бил. Не сильно бил, не больно. Но бил! Меня! Потом на ложе валил, как холопку последнюю… Такая моя жизнь быть, Кей Войчемир! Потом Кей Сварг взрослым стал, уважать стал, огрский язык учить стал. Пыталась я Кей Сварга любить, ведь жена я ему! В делах помогала, советы он мои слушать часто. Ценил он меня, золото дарил, в меха одевал, но не любил. А теперь, сам видишь, брат мой старший! Обними, холодно мне…

Войча подчинился, думая, что одно хорошо: не завел он жены, дабы сейчас еще и об этом голову сушить. Помогла Матушка Сва, выручила! Но ведь не женился он отчего? Дядя отговаривал! Мол, рано тебе, Войча, да и не альбирово дело жену тешить. А выходит, не хотел Светлый Кей Мезанмир, чтобы у Жихославова сына свои детки пошли. Вот ведь карань!

— Спасибо, брат мой старший! — Челеди отстранилась, голос ее окреп. — Послушал ты бабу глупую, теперь Кейну послушай. Права я быть, Кей Войчемир! К Хэйкану нам ехать надо.

Войча попытался вставить слово, но Челеди мотнула головой:

— Слушай, Кей Войчемир! Не простит тебя брат твой, Кей Улад. И не от злобы — от страха, Кей Сварг говорил, что не знает Улад про отца твоего, Жихослава — Светлого Кея. Не знает, да узнает. И не сам убьет — другие помогут. Кею стоит захотеть, смерть сама прилетит!

Спорить было не с чем. Сварг не приказывал— но смерть прилетала к сыновьям Мезанмира…

— И воевать сейчас нельзя, брат мой старший. Кей Сварг говорил: зимой сполот — не воин. Чем войско кормить? Чем коней кормить? Но не это главное быть…

Теперь Челеди говорила иначе — спокойно, рассудительно, и Войче подумалось, что у брата была хорошая помощница.

— Рацимира боялись, Валадара — не любили. Улада — не знают. Молодой он быть, его за это любят — пока. Верят, что Кей Мезанмир ему Венец отдать хотел. Подождать должно, Кей Войчемир. Увидят сполоты, каков Кей Улад быть. О тебе узнают. До весны дожить надо — мне и тебе, брат мой старший. А кроме как к ограм, ехать некуда. Не защитят тебя сиверы. А у сполотов с ограми договор крепкий — законного владыку защищать, мятежников давить. Ты — законный, брат мой, Хэйкан Великий, знает. Не выдаст он тебя, а надо если — поддержит. Да и я, баба глупая, тебе пригожусь…

Войча вздохнул — правда. Не хотел он войны, но и умирать не тянуло. Значит, к ограм? На чужбину?

— И ехать сейчас надобно, Кей Войчемир.

Утром дедичи в Бряшеве о тебе вспоминать станут. Да и войско Кея Улада спешит, коней не жалеет. А что дальше — с братом моим поговорим, увидим…

Войчемир кивнул, уже убежденный, и тут заметил маленькие яркие блестки, кружившиеся в свете костра.

— Снег! — почему-то удивился он. — Никак и зима уже?

Хэйкана Войча увидел не скоро — только через два месяца. Сначала они убегали глухими лесными дорогами к Денору, искали переправу, а потом долго ехали заснеженным пустым лесом на восход. В местах этих и не жил никто, кроме леших да чу-гастров. От голода спасали луки и острый глаз, а вот кони едва не падали, с трудом находя под неглубоким снегом старую траву.

Кметы, много лет ходившие в походы, да и сам Войча, помнивший Ольмин, не жаловались на дорогу. Она и не была особо тяжелой, разве что холод донимал, да смущало отсутствие хлеба. Войчемир беспокоился о Челеди, но Кейна, отказавшись от носилок, ехала верхом на лохматом огрском коне, не отставая от Войчемира ни на шаг. Вместе с другими Челеди ездила на охоту, и ее стрелы никогда не пропадали впустую. Войча, и без того уважавший невестку, теперь стал уважать ее еще больше. Прямо альбирша, давняя Воительница, про которых Ужик вспоминал! Если что и тревожило Кейну, виду она не показывала — была спокойна, даже весела, а вечерами у костра рассказывала долгие истории про степь, про призрачных всадников Кея-Царя, появляющихся ночами из морозного тумана, про давних вождей, спящих вечным сном под высокими курганами, и про отважных огрских альбиров, защищавших родные вежи от вековечных врагов — жестоких и коварных сполотов. Войча поражался. Оказывается, у огров свои герои, свои храбрецы, и воюют они не за добычу, не за серебро да золото, а вроде как за правое дело. А когда Челеди спела грустную огрскую песню про девушку, попавшую в сполотскую неволю, Войчемир только вздохнул. Сколько таких песен спето про вентских да андских девушек, угнанных злыми ограми! Выходило что-то странное, и Войча каждый раз радовался, что покойный дядя договорился с хэйканом о мире. Еще недавно он жалел, что не досталось на его, Войчину, долю славных подвигов. Получалось, не подвиги Кеевы альбиры совершали, а жгли вежи, рубили стариков да детишек, угоняли в полон сестер да дочерей. Войчемир даже подумал, что и есь белоглазая такие же песни поет, своих героев славит, но тут же подобные мысли прогнал. Огры — понятно: степняки, альбиры, лихие конники. А есь — она и есть есь — пугала болотные, хуже лешаков. Какие у них герои? Срам один!

Мапы не было, но один из сотников, служивший много лет в этих местах, обещал, что выведет отряд в огрские степи еще до больших морозов.

Через неделю, перейдя по свежему еще льду речку, названия которой никто не знал, повернули на полдень. Вскоре лес кончился, в лицо ударил колодный ветер со снегом — степь. Бескрайняя огрская степь, куда Войчемир когда-то мечтал попасть, чтобы совершать альбировы подвиги. Но сейчас здесь было пусто, и довелось ехать еще три дня, прежде чем их встретил первый огрский разъезд. Дело чуть не дошло до боя, но потом все-таки объяснились, и огрский сотник отвел беглецов в одну из веж, где зимовало небольшое огрское племя. Там отдохнули, подкормили коней и ждали еще две недели, прежде чем гонец доставил повеление хэйкана. Войчемира звали к Белому Шатру, который этой зимой был разбит у слияния Итля и Самы.

Челеди спешила к брату, но Войчемир крепко задумался. Посольств он не правил, вежества посольского не знал. Будь он просто десятник Войча, храбрый Кеев альбир и Светлого родной племянник, все устроилось бы просто. Приехать, поклониться в пояс, вопросить о «дядином» здоровье, а после идти на пир или на конях гонять, удаль аль-бирскую тешить. Но он не просто гость. Для хэйкана он — Кей, и даже, страшно подумать, Светлый Кей Великой Ории! Не «племянник» приехал к огрскому «дяде», а владыка — к владыке. Как кланяться, как говорить? Как хэйкана величать? И главное — что дарить? Кто же к Великому Хэйкану без даров ездит?! Коня? Так ведь у Шету их табуны — пасти негде! Без подарка не гость он, а простой беглец. А с беглецом — какой разговор?..

Вокруг горели сотни костров, прогоняя раннюю зимнюю ночь. На белом блестящем снегу ряды всадников в остроконечных шапках казались черными. Грозно ревели трубы, били барабаны, и громкий протяжный голос раз за разом выкрикивал: «Внимание и повиновение!». Белый Шатер возвышался, как гора, — громадный, искрящийся выпавшим за день снегом. У входа стояла стража — недвижная, невозмутимая. Сапоги ступали по красному ковру. Вот Шатер уже близко, вот откинули тяжелый полог…

Войча шел первым, стараясь держаться ровно, не сгибаясь, как и надлежит Кею. Плечи оттягивала огромная лисья шуба, взятая по этому случаю у одного из дедичей. Короткий Войчин плащ, подбитый старым потертым мехом, смотрелся бы в Белом Шатре странно. Шапка тоже была не своя — Сваргова. Челеди нашла ее среди вещей, наскоро собранных перед бегством.

Кейна держалась на шаг позади. Пару раз Войчемир оглядывался и завистливо вздыхал. Так держаться ему ввек не научиться! Челеди — маленькая, похожая в своем пышном полушубке на пушистый колобок, не шла — шествовала, и при виде ее мордатые огрские вельможи спешили согнуться в поклоне или упасть лицом в колючий снег. Эта гордость, это достоинство не были напускными, как у Войчи, только и знавшего, что грудь выпячивать да брови хмурить. Дочь и сестра владык, маленькая женщина была такой с рождения, с первого слова, первого вздоха.

Задумавшись, Войча невольно ускорил шаг, и тут же послышалось негромкое: «Не спеши, брат!». Войчемир чуть задержался, давая время Кейне подойти ближе. Все верно — Челеди положено идти рядом, чуть отстав, кроме того у входа в Шатер ей должны сказать…

Трубы вновь взревели, глашатай прокричал: «Внимание и повиновение!», и Войчемир, помянув Сва-Заступницу, переступил порог. Собственно, порога никакого не было, какой порог в шатре? Просто поперек лежало черное полотнище с золотым Змеем — оберег от злых духов и от злых мыслей. На Змея наступать было нельзя, и Войчемир постарался сделать шаг пошире. Краем глаза он заметил, как к Челеди подскочил высокий огрин в богатой собольей шубе, что-то прошептал. Войчемир вновь задержался, поджидая невестку. Сейчас она скажет…

— В пояс… Зови братом…

Хотя он и ожидал такого, но все-таки ощутил гордость. Шету примет его как равного! Его — беглеца! Только Светлый мог называть хэйкана «братом». Войча знал, что оргские вельможи спорили, и на «брате» сумела настоять именно Челеди. Выходит, не зря ехал!

Перед глазами появилась золотая завеса с непонятными значками, похожими на огромных муравьев. Мерно забили барабаны, что-то трижды прокричал глашатай…

— Кланяйся!

Еще ничего не увидев, Войчемир послушно склонил голову. Гость и должен кланяться, на то и вежеству обучен. Но не слишком низко. Ведь он — Кей! Кеи склоняют колени, только присягая…

Когда Войча поднял глаза, занавес исчез. Прямо перед ним было отделанное литым старым серебром возвышение, на котором на корточках, по-горски, сидел человек средних лет с маленькой бородкой и усталыми больными глазами. Лицом он походил на Челеди, чего Войча и ждал. Ведь вдова Сварга и Великий Хэйкан происходили не только от одного отца, но и от одной матери.

— Чолом, брат…— холодно и четко произнес Шету. — Здоров ли ты?

Войчемир уже открыл рот, дабы ответить, но тут стоявший рядом огрин поспешил прокричать:

— Сын Высокого Неба, Великий Хэйкан Шету сын Ишбара спрашивает своего брата Светлого Кея Войчемира сына Жихослава о его здравии!

Войчу предупреждали, но он никак не мог взять в толк, зачем надо повторять слова хэйкана. Может, у них прежде хэйканы слабый голос имели? Так ли, иначе, но можно отвечать:

— Здоров я. А здоров ли ты, брат мой. Сын Высокого Неба…

К счастью, Войча не сбился и договорил все до конца. За время путешествия он старался побольше говорить с Челеди по-огрски, чтобы не попасть впросак. Кажется, все слова на своих местах… Теперь предстояло выслушать глашатая, на этот раз повторившего Войчину речь, затем — ответ Шету, снова глашатая, потом вопрос хэйкана о здравии «возлюбленной сестры Кейны Челеди», опять глашатая, а после отвечать самому, ибо в разговоре «братьев» третий участвовать не может.

Наконец, убедившись во взаимном здравии, можно было двигаться дальше. А дальше предстояло то, что заранее наполняло Войчино сердце болью и печалью.

— А прими от меня, брат мой, подарок… Пока глашатай повторял его слова, Войчемир еле заметно махнул рукой. Сейчас два кмета должны положить на ковер… Не удержавшись, Войча оглянулся: Змей уже лежал — сверкающий голубоватой сталью, огромный, великолепный в своем невероятном совершенстве…

Челеди уговаривала его всю ночь. Дарить больше нечего, а худой подарок — худшее оскорбление. Не нужны Шету подарки, но обычай не может нарушить даже он. Войчемир покорно слушал, чуть не плача от мысли, что придется расстаться с чудо-мечом, но понимал — невестка права. От разговора с хэйканом зависело слишком многое, а снявши голову, что плакать по волосам!

Взгляд Шету, спокойный и равнодушный, внезапно повеселел. Он сделал короткий жест, и двое стражников поднесли Змея к ногам хэйкана. Шету легко провел рукой по гладкой стали. Войча заметил, как переглянулись огрины, стоявшие у трона. Похоже, Змей произвел впечатление.

— Спасибо, брат, за подарок. Прими и от меня…

Шету улыбнулся. Двое стражников вынесли что-то большое, накрытое цветным покрывалом. Один из них поклонился Войчемиру, дернул рукой…

Сверкнула сталь. Вначале Войчемиру показалось, что это кольчуга, но он тут же понял — не кольчуга, не латы, а что-то другое. Железный человек — с головой, руками, ногами, даже в сапогах — стальных, блестящих. Матушка Сва, да чего же это?

— Прими этот доспех, брат, — Шету явно остался доволен впечатлением. — Он тебе впору будет.

Доспех! И тут Войча вспомнил — Сварг говорил о таком. Где-то за морем, очень далеко, делают чудо-доспехи. В таком панцыре альбиру нечего бояться — разве что упасть и не встать. А ежели на коня сесть, копье взять или Змея… Войча вздохнул — меча было жаль.

Снова рев труб, рокот барабанов, крик глашатая — и занавес опустился. Выходит, все? Войча растерянно поглядел на Челеди, та сжала губы и быстро повела головой. Яснее не стало, и Войча смирился. Видно, так и надо — спросить о здоровье да подарками обменяться.

У входа их окружили незнакомые огры в богатых шубах, кланялись ему, кланялись Челеди, о чем-то. лопотали. Войча кивал, хмурил брови, думая о том, что и вправду горек хлеб чужбины. Придется вновь просить о встрече, снова дарить подарки… А дарить-то и нечего!

Войчемир уже собрался уходить, но Челеди потянула его куда-то в сторону. Войча удивился, но спорить не стал, велев своей небольшой свите подождать на месте. Вдвоем с Кейной они обошли шатер и оказались у другого входа — поменьше, поскромнее, без всякого ковра и лишь с двумя стражниками по бокам. Те увидели Челеди, вытянулись и ударили концами копий о снег.

— Пошли! — Челеди потянула его внутрь. Войча подчинился и оказался в полутьме. Где-то совсем рядом горела жаровня, красноватые угли светили уютным теплом, на огне грелся высокий медный кувшин, а рядом сидел человек в теплом халате.

— Присаживайся, брат Войча.

От удивления Войчемир даже не сразу узнал хэйкана. Без высокой шапки Шету казался совсем маленьким, не выше Челеди. Вблизи он выглядел старше, глубокие морщины тянулись вдоль щек, под глазами темнели пятна. Войча понял, что говоря о своем здоровье. Великий Хэйкан просто не хотел огорчать «брата».

— Я…— Войча неловко присел у огня. — Сын Высокого…

— Шет, — хэйкан усмехнулся. — Это вроде «Войчи». Садись, сестра.

Челеди присела у самого огня, протянула руки к жаровне.

— Тебе нужен хороший знахарь, брат! Хэйкан покачал головой:

— У меня хорошие знахари. Иначе я бы давно ушел на Золотое Небо… Меча очень жаль, брат Войча?

— Жаль! — искренне ответил Войчемир и тут же испугался. Но Шету только засмеялся:

— Такая наша судьба! Даришь самое лучшее, улыбаешься тем, кого не любишь… Спасибо тебе, Войча!

— За меч? — растерялся Войчемир.

— Нет. Меч — подарок Великому Хэйкану. А спасибо тебе, что привез сестру. Я очень волновался за Челеди. Слишком хорошо знаю, что бывает, когда братья воюют. У меня было много братьев, Войча! А в живых остался совсем не тот, кого я любил…

Войчемир уже успел узнать от Челеди, что Шету не ладит с Алаем. Младший брат слишком пристально смотрит на Белый Шатер…

— Улад требует твоей выдачи.

Войча моргнул, открыл рот, чтобы переспросить, но понял — переспрашивать нечего. Ясно и так.

— Точнее, требует твою голову. За нее назначена большая награда, брат Войча. Любой пастух теперь может безнаказанно убить тебя и получить мешок серебра.

И тут Войчемир впервые пожалел, что бежал из поруба. Наверное, он бы уже замерз там, на холодном песке. Тихо, без жалоб — и без новой войны…

— Это еще не все. К сожалению…

Войчемир почувствовал, как маленькая ладонь Челеди крепко сжала его плечо. Стало немного легче.

— По Кееву обычаю и по воле Светлого Кея Сварга ты — законный правитель Ории. У тебя Железный Венец, а без него Улад не может провозгласить себя Светлым. Договор обязывает нас защищать тебя, Войча, иначе рухнет порядок, которым держится Ория. Твой дядя защитил меня, когда мои братья взялись за сабли…

Растерянность прошла, обида притупилась, но сомнений не убавилось. Что же получается? Огры будут его, Войчемира, на престол сажать? Выходит, все-таки война? Да ни за что!

— Вот чего… брат Шет, — осторожно начал Войча. — Наверное, уехать мне надо. К румам или еще куда…

Хэйкан покачал головой:

— Поздно, Войча. Если я скажу Уладу, что Кей Войчемир бежал, выйдет, что я оправдываюсь. Мне не в чем оправдываться перед ним. Тогда сполоты почувствуют нашу слабость. Мир держался равновесием, и оно будет нарушено. Понимаешь?

Войчемир понял не все, но на всякий случай кивнул.

— Если я тебя выдам, получится еще хуже. Мы испугались и отдали Светлого Кея Ории на верную гибель. Разве Улад станет с нами считаться после этого? Но это не все… У нас много недовольных— и миром, и мною. Мой брат Алай каждый день говорит, что пора вновь поить коней в Деноре и топтать копытами сполотские пашни. У него много друзей. Что они скажут, когда я уступлю Уладу? Понимаешь, что будет?

— Н-ну…— начал Войча и замолчал.

— Все просто очень, брат мой старший, — Челеди заговорила по-сполотски. — Все очень просто быть. Шет тебя выдаст — Алай его свергнет и начнет войну с вами. Не выдаст — Улад сам начнет войну.

В голосе Кейны не было ни страха, ни жалости. Войча вдруг подумал, что Кейна заранее знала, что будет, когда звала его к ограм. Знала — и не боялась.

— Мы не боимся войны, — продолжал хэйкан. — Но как только мы перейд„м Денор, пайсенаки, наши соседи, перейдут Итль. А румы уже не первый год плавают по Денору. Война будет очень большой и очень долгой.

Войчемиру вспомнился Акелон и черные галеры, уходящие к далекому Харбаю.

Хотелось спросить: «Чего делать-то?», но язык не повернулся. Шету говорит с ним, как со Светлым, с властелином Ории. К этому привыкнуть трудно, почти невозможно, но Войча все же попытался. Если он Светлый…

— Брат Шет, а ведь войну должен кто объявить? Вопрос вышел не очень понятным. Хэйкан невесело улыбнулся:

— Я. Или ты…

— Ага! Если ты войны не объявишь, и я не объявлю, чего получится? , Шету кивнул:

— Верно. Получится, что огры воюют не с Орией, а с самозванцем Уладом, защищая законного правителя. Но война все равно будет. Уладу она нужна. Его не знают, и это поможет ему сплотить страну. Стоит Уладу сказать: «Огры идут!»…

Надежда исчезла. Улад скажет: «Огры идут!», и люди забудут и о Кеевом Законе, и о Железном Венце.

— Да, плохо, брат Войча…— хэйкан покачал головой. — Но если ты не объявишь ограм войну, я не смогу напасть первым. И огры не перейдут Денор, если это не сделает Улад. Мы будем только защищаться. До поры до времени, конечно… Вот и все, что можно сделать.

— Не все! — Челеди встала. — Брат, что говорят о Кее Войчемире твои альбиры?

— Что он знаменитый воин, — Шету улыбнулся. — И что его войско хотя и небольшое, но вооружено страшными двуручными мечами…

Войча на миг поразился, но затем невольно усмехнулся. Не зря Челеди советовала подарить хэй-кану Змея!

— И что он принес с собой войну. И они рады… А еще они думают, хотя и не говорят вслух, что я болен и не смогу вести их в поход. Зато Алай сможет.

— А обо мне? — невозмутимо продолжала Кейна.

— Тебя рады видеть. И очень жадеют, что погиб твой муж, Кей Сварг. Тебя очень хотели видеть Светлой Кейной. Многие считали, что твой сын, когда наденет Железный Венец, сможет объединить всю Орию — от Итля до Харпийских гор. Ведь у меня нет детей, а Алая боятся…

И вновь Войча поразился. Оказывается, вот почему Челеди выдавали за сполотского Кея! Да что теперь об этом говорить? Эх, братан Сварг!

— Хорошо! — Челеди кивнула, и на скуластом лице ее промелькнула улыбка. — Я подумаю, брат…

В эту ночь поспать не довелось. Вернувшись из Белого Шатра, Войча собрал своих спутников и поведал обо всем, что пришлось узнать. Рассказанное не удивило. Новости в степи распространялись скоро — один из дедичей краем уха услыхал даже, сколько серебра предложил Улад огрским вождям, чтобы выдали беглецов. Войча надеялся, что услышит дельный совет, но его спутники были явно напуганы, мечтая об одном: уехать подальше за море, благо серебра, оставшегося от Сварга, хватит на всех.

Глядя на перепуганные лица, замечая, как дедичи и Кеевы мужи старательно отводят глаза, Войча понял: они уже жалеют, что ушли вместе с ним. У каждого дома остались семьи, добро — и все это они потеряют, если и дальше будут поддерживать Войчемира. В конце концов Войча велел всем спать, а сам долго сидел в темноте, глядя на красные огоньки жаровни. Войча искал выход, но выхода не было. Наверное, даже братан Сварг растерялся бы, окажись он на Войчином месте. Хотя нет, не растерялся! С несколькими сотнями кметов да с огрской подмогой он бы вернул себе Савмат! Но Войча понимал: он — не Сварг, и не пойдет войной на братишку Улада. Да только его уже не спрашивают. Так ли, иначе, война будет…

Войча вновь, уже не в первый раз, вспомнил мертвый Акелон, святилище, вырубленное в камне, серебристый свет Зеркала. Может, боги для того и доверили ему тайну, чтобы сейчас, пока еще не поздно, остановить войну? Ключ далеко, Дверь — еще дальше, но достаточно пригрозить братишке Уладу… Нет, не достаточно! Он не поверит, значит, надо будет доказать. А доказать — означало показать. Что показать? Снести с лица земли какой-нибудь город? Остановить Денор на день-другой? А что дальше? Разве он, Войча, сумеет удержать проснувшуюся смерть?

А может — и эта мысль пугала Войчу более всего — Улад знает? Что же тогда? Об этом лучше было не думать…

Челеди вернулась под утро, молча села у огня и долго грела руки над углями. Наконец устало вздохнула:

— Говорила с Алаем. Много говорила. Говорила с вождями, с альбирами. Все знают о войне, все рады…

— А ты? — осторожно поинтересовался Войча.

— Я? — Кейна задумалась. — Я не рада быть, брат мой старший. Я-не только сестра Великого Хэйкана. Я — Кейна. Я Светлой Кейной быть, Кей Войчемир!

Челеди помолчала, затем оглянулась по сторонам:

— Спят?

Войча понял и поспешно кивнул:

— Пусть спят… Брат перехватил гонца — кто-то из них обещает выдать тебя Уладу.

Новость почему-то не испугала. Наверное, Войчемир и сам догадывался об этом.

— Не это плохо быть, Кей Войчемир! Плохо, что старики советуют брату моему то же. Если закрыть глаза и заткнуть уши, то все устроится. Хэйкан выдает Светлому вора, укравшего Железный Венец. Понимаешь?

И это не удивило. Хэйкан не хочет войны, не хочет, чтобы брат Алай возглавил войско…

— Поэтому тебя не отпустят к румам или к пайсенакам.

Ответить было нечего. Выходит, что и у огров ему ждать нечего. Наверное, выдадут…

— Жалеешь, что приехал сюда, брат мой старший? Не жалей, Кей Войчемир! Не отдадут тебя Уладу! И захотят — да не смогут!

Челеди улыбнулась, подвинулась ближе, заговорила шепотом:

— Кто теперь я быть, брат мой старший? Вдова безмужняя быть! Оставил мне муж мой, почитай, ничего. Доброй шубы, и то не быть! А кто ты быть, Кей Войчемир?

Войча вздохнул — можно не отвечать.

— Вдова да беглец мы с тобой быть… Возьми меня в жены, Кей Войчемир — не пожалеешь!

От неожиданности Войча дернулся, открыл рот — но слов не нашлось. Челеди вновь улыбнулась:

— Думаешь: что такое говорить баба эта глупая? Но послушай…

Она помолчала, затем заговорила твердо, без улыбки:

— Не хочет выдавать тебя брат мой, Хэйкан Великий Шету. Не хочет — но и войны не хочет тоже. Старики соберутся, вожди соберутся — заставят. Но когда я твоя жена быть, Хэйкан Великий твой шурин быть. Это не «брат» — это родич, Кей Войчемир! Никто родича не выдаст, даже если небо с места сойдет! Понимаешь? Вся степь за тебя быть — потому ты свой быть!

— А-а-а…— протянул Войча. — Ты?

— Я? — Челеди покачала головой. — А мне, брат мой старший, рано еще во вдовьем шатре слезы горькие лить! Быть ты Светлый, я — Светлой Кейной стану. Брат мой Шету поможет — любит он меня. И другие помогут — кому не любо, чтобы внук Хэйкана Великого в Савмате правил! Да и обычай такой у нас быть: когда брат умирать, другой брат жену его поять. Никто против не быть, а кто против — молчать…

Войчемир потер лоб, затем поскреб затылок.

Возразить нечего. Разве скажешь Кейне, что жену по любви ищут? За Сварга ее отдавали — не спросили, да и Сварга никто не спрашивал…

— Я тебе хорошей женой быть, Кей Войчемир! Спокойный ты, надежный… Я к Тай-Тэнгри гонца послала.

И вновь Войча не понял. Похоже, Челеди уже все решила за него. А при чем тут Тай-Тэнгри?

Или без него свадьбы не играют?

— Тай-Тэнгри, он… чаклун, вроде? Как его, шайман?

Челеди кивнула:

— Тай-Тэнгри — Великий Шайман. Он деду моему советы давал, отцу давал, теперь брату. Брат. его бояться быть, сюда не звать. Я сама к нему послала. Тай-Тэнгри с духами говорит, духами повелевает. Как скажет — так и быть тому.

Войча вспомнил короткую встречу с шайманом. Всего-то и запомнилось, что Тай-Тэнгри ростом высок, широк в плечах, да глаза имеет голубые. Не зря тогда Тай-Тэнгри об отце расспрашивал! Знал, чаклун!

— А свадьбу через месяц сыграем, — закончила Челеди и погладила Войчу по плечу. — Не бойся, брат мой старший! Говорят у нас: если муж волк — и жена волчица… Не волк ты, Кей Войчемир! И я другой стану…

Войчемир вспомнил полутемную комнату, девушку, упавшую у ложа Сварга, — и нож в руке Кейны.

— Прости меня, брат старший…

Челеди отстранилась, вздохнула:

— Прости. Хочешь, на колени встану?

— 3-зачем? — совсем растерялся Войча. Челеди внимательно поглядела на него, покачала головой:

— Не знаешь? Вправду не знаешь? Думала, догадался ты… Прости, Кей Войчемир! Я послала к Хальгу сотника Удода! Я сказала, что едешь ты убивать молодого Мислобора!

Войче показалось, что он ослышался или Кейна вновь перепутала сполотские слова.

— Ты?! Да зачем. Матушка Сва?!

— Муж и жена — одно быть. Не любил меня муж мой, Кей Сварг, но служила я ему верно.

Войчемир недоумевающе глядел на Челеди. Вот, значит, кто смерти его искал! Но тогда…

— Догадался! — кивнула Кейна. — Я приказ Покладу отдала, чтобы Кея Улада в Савмат не пустить, я послала кметов перехватить Кея Валадара. И к бродникам Посвета тоже я посылала. Слушались меня — я от Сварга имени велеть… Хотел муж мой, Кей Сварг, Железный Венец надеть. Сам не решался — я решилась. Не знал он, да и знать ему ни к чему. На то я и жена! Прости, брат старший! Не быть у меня злобы к тебе! И брат твой тебя любить. Но знала я об отце твоем и не могла иначе поступать. Прости!

Войча ощутил ужас, словно рядом с ним сидела сама Смерть. Да так оно и было! Вот она — Убийца Кеев!

— Страшно? — Челеди грустно усмехнулась. — И мне страшно быть! Но Железный Венец на двух головах не уместится, и в Белом Шатре двоим не жить! Ошибся брат мой Шету, Алая в живых оставил… Власть не бывает доброй, Кей Войчемир! Поймешь ты это — не сейчас, потом поймешь… А я тебе хорошей женой быть!

Войча хотел возразить, крикнуть, возмутиться — но слов не нашлось.

— Так ты берешь меня в жены, Войчемир?

— А-а… Потом… Эта…— нашелся Войча. — Потом поговорим. Как в Савмат вернемся!

Кейна усмехнулась, и от этой усмешки Войчемиру стало не по себе.

И вот потянулись дни — пустые, невеселые, какими и бывают дни изгнанника. Войчу приглашали в гости, пили за его здоровье терпкое конское молоко, дарили кровных лохматых жеребцов и дорогую упряжь. Он сидел на пирах, кивал, важно хмурил брови и пытался правильно отвечать, чтобы не перепутать мудреные огрские слова. Виделся он с Шету и даже пару раз съездил с ним на охоту. Хэйкан обещал показать своему гостю страшного зверя Кыргу — лохматого, свирепого, с огромным рогом посреди головы. Загонщики постарались, и зверь Кыргу попал в кольцо всадников, уже поднявших луки, чтобы довершить победу. Но случилось диво — лохматое страшилище упало на колени, завыло, а из маленьких красноватых глаз полились слезы. Тут уж не у одного Войчи опустилась рука. Всадники расступились, оттащили собак, но зверь Кыргу не уходил — все жался к людям, скулил, словно собачонка, и лишь наутро исчез. В степи тотчас заговорили о знамении, посланном Высоким Небом, но растолковать его никто не мог…

Тай-Тэнгри все не было. Вначале Войча ждал шаймана с нетерпением, но потом махнул рукой. Что может этот плечистый огрин? Судьбу поведать? В этом Войчемир не нуждался. Все и так было слишком ясно.

Новости в степи разносились быстро — со скоростью холодного зимнего ветра. Из Савмата доходили вести о том, как легли на плаху многие дедичи и Кеевы мужи, служившие Рацимиру и Сваргу, как Улад запер в тереме Кейну Кледу, не пожелавшую признать брата Светлым, как у трона оказались никому не ведомые люди, и прежде всего какой-то Ивор — волотич из Коростеня. И будто Кей Улад раздумывает, куда послать войска, как только растает снег — на непокорных волотичей или на дерзких огров, не пожелавших выдать Кея Войчемира. Говорили и о том, что Правительница Велга объявила набор в новое войско, а далекую Тустань разграбил и сжег отряд, посланный из Савмата. А потом разнеслась весть, что Мислобор, сын Кея Рацимира, погиб где-то возле Ольмина, заблудившись в бескрайнем лесу. А иные говорили, что не погиб, а попал в плен к еси, но так это или нет, никто наверняка не знал.

Войча мрачнел, слушая вести с далекой родины и понимая, что ничем помочь не в силах. Челеди — и та была невесела, о свадьбе больше не заговаривала и жаловалась на брата Шету, сетуя, что с годами рука хэйкана ослабела. Войчемир и сам видел, как огрские альбиры собираются вокруг красавца и удальца Алая, который открыто звал точить сабли и готовить сумы для добычи. С Войчемиром Алай был приветлив, но в разговоры не вступал, а над Челеди посмеивался, говоря, что скоро привезет ей всех Кеев на аркане — в подарок.

Ко всему у Войчемира вновь разболелись зубы — память о порубе не отпускала. Он даже обратился к местному чаклуну, и тот посоветовал прикладывать к распухшей десне свежее крысиное мясо…

А потом в лагерь приехали всадники и привезли необычного гостя — огромного белого пардуса. Зверь сонно взглянул на всех огромными желтыми глазами, зевнул и медленно, словно нехотя, прошел в один из шатров. Войча удивился, но ему объяснили, что пардус — не простой. Уже много лет он служит Тай-Тэнгри, и тот всегда посылает его впереди себя. Зачем — никто не ведал. Толковали, будто зверь запоминает все разговоры, а после пересказывает шайману. Но пардус разговоров не слушал, а мирно спал в шатре, лишь иногда выходя наружу и сонно посматривая в занесенную снегом степь, словно ожидая хозяина.

Тай-Тэнгри приехал ночью. Его никто не видел — даже хэйкан. Великий шайман закрылся в своем шатре, не пожелав видеть никого, кроме белого пардуса. Люди прикладывали палец к губам, кивали на шатер и опасливо шептали, что Тай-Тэнгри говорит с духами. Но так ли это — никто наверняка сказать не мог, а на третий день пронеслась весть, что шайман уехал — тоже ночью. Но недалеко — в соседнее урочище, что по-огрски называлось Хайша, по-сполотски же Черная Тень. Туда и позвали Войчу, да не одного, а вместе с самим хэйканом. Поехали верхами, вдвоем, не взяв даже охраны. Добираться близко, а шайман не любит многолюдства.

Тай-Тэнгри сидел на кошме у входа в шатер и, казалось, дремал. Снег, выпавший с утра, покрыл землю, но на черном халате и на высокой островерхой шапке не было ни единой снежинки, словно снег облетал шаймана стороной. Глаза Тай-Тэнгри были закрыты, но как только гости оказались рядом, он молча кивнул, указывая на место рядом с собой. Пришлось садиться прямо в снег. В последний момент Войча, сообразив, снял шубу, на которой они и устроились вместе с Шету.

Гости молчали, молчал и шайман. Войчемир несколько раз поглядывал на хэйкана, но Шету многозначительно качал головой. Оставалось ждать. Минуты текли, становилось холодно и зябко, а снег продолжал падать, каким-то чудом не попадая на черную одежду шаймана. Наконец голубые глаза открылись, шевельнулись губы.

— Поздно…

Войча подумал, что они выбрали неурочное время. Солнце — Небесный Всадник

— только начинало подниматься, просвечивая через тяжелые снеговые тучи, к зениту. Но Тай-Тэнгри, словно услыхав его мысли, покачал большой головой:

— Поздно… Вы поздно приехали. И ты, Войчемир, и ты, Шету. Ко мне должны были приехать ваши деды. Но они думали о другом…

Войча вспомнил, что шайман был советником еще у деда Шету. Сколько же ему лет? На вид и полсотни не дашь. Но ведь и Ужик все молодым казался…

— Я приезжал к тебе, Великий…— начал хэйкан, но Тай-Тэнгри только усмехнулся.

— И о чем ты спрашивал, Шету? О том, будет ли теплым лето и холодной — зима? Нападут ли пайсенаки? Не нарушит ли Светлый мир? Ни ты, ни твой отец, ни отец твоего отца не спросили о главном.

Огромная крепкая ладонь качнулась вниз и вверх, что-то подбрасывая. Войча всмотрелся: зернышко — маленькое, почти незаметное.

— Вы оба гордитесь своим предками. Но было время, когда не было ни их, ни этой земли. Были другие люди и другая земля. А потом…

Широкая ладонь дрогнула, и в воздух взметнулся столб огня. Войча невольно отпрянул, но пламя, возникшее в нескольких шагах прямо на чистом белом снегу, было холодным. И горело иначе — не так, как пылают дрова или горит старая трава. Невольно вспомнился сон — и костер, возле которого довелось сидеть…

Пламя горело, переливалось странными лиловыми отсветами, и Войче стало казаться, что он видит огромные просторы, по которым мчатся огненные вихри, уничтожая города, оставляя серый пепел на месте городов и сел, превращая людей в черные уголья. Казалось, над полем стоял беззвучный крик — отчаянный крик тысяч и тысяч, сгинувших в неведомые далекие годы.

— Они прогневили богов и Высокое Небо, — прозвучал спокойный голос шаймана. — Но не боги наслали на них смерть.

Тай-Тэнгри не стал договаривать, но Войча вспомнил то, что рассказывал Ужик. Первые! Могучие волаты, сотворившие Змеев, открывшие Дверь — и погубившие сами себя.

Огонь спал, сгинул, оставив ровный круг черной выжженной земли. Тай-Тэнгри вновь махнул ладонью. Зернышко повисло в воздухе и стало медленно опускаться в середину круга. Вот оно упало, вот над ним сомкнулся черный прах — и вдруг из-под земли выстрелил росток — зеленый, сильный, устремившийся ввысь, к зениту.

Войча протер глаза, затем поглядел на хэйкана, думая, что ему чудится. Но Шету, не отрываясь, смотрел на росток, который с каждой минутой становился все выше, и Войчемир покорно вздохнул. Что поделаешь — к чаклуну приехали! Интересно, может ли Ужик такое?

На месте ростка уже было дерево. Кора потемнела, зазмеилась трещинами, на ветвях раскрылись резные листья, а дерево росло все выше, закрывая белесое зимнее небо.

— Ория…— тихо проговорил шайман. — Земля Ут… Край… У нашей земли много имен. Здесь жило много людей. Каждая ветвь — народ, каждый листок — племя…

Войча лишь головой покачал. Сколько же их всего! И где их ветвь, на которой зеленеет его листок?

Но тут что-то случилось. Могучее дерево качнулось. По стволу прошла дрожь, ветви заколыхались, словно под ударами вихря — и дерево треснуло. Трещина прошла от корней до самого верха, рассекая ствол. Листья пожелтели, стали опадать, почернели ветки. Лишь на самой кроне осталось несколько зеленых огоньков. А вслед за первой трещиной пошли другие, и вот ветви начали падать — медленно, беззвучно…

— Такой наша земля стала, — голос Тай-Тэнгри дрогнул. — Не хватает лишь небольшого толчка, чтобы равновесие рухнуло, а вместе с ним — и Ория.

— А что будет тогда? — тихо спросил хэйкан. И вновь взметнулась широкая ладонь. Ствол треснул, распался — и все охватило пламя. Земля заколыхалась, стала мягкой, как болото, — и охваченное огнем дерево начало медленно проваливаться в бездну…

— Но почему?! — отчаянно крикнул Войча. — Это… Это неправильно!

Шайман медленно повернул голову. Голубые глаза блеснули:

— Всему свое время, Кей Войчемир! Первые тоже думали, что их земля простоит вечно…

Он помолчал, затем вздохнул:

— Хэйкан Шету не слышит нас. Я говорю для тебя, Войчемир… Не только в Акелоне есть Зеркало, не одна в мире Дверь, и не один Ключ. Старая смерть проснулась. Что я могу поделать? Даже рахманы забыли свой долг…

Войча понял не сразу, а когда наконец понял — в глазах стало темно. Выходит, не напрасно боялся Ужик, не напрасно велел молчать! Нет, напрасно! Смерть все-таки проснулась!

…Там, где только что стояло дерево, теперь чернела земля и дымилась гарь. Все молчали, наконец хэйкан поднял голову:

— Что мне делать. Великий Шайман? Я отвечаю за свою страну…

— Мы все отвечаем за нее, — кивнул Тай-Тэнгри. — Но ты уже ничего не сможешь сделать, хэйкан! Весной будет война. Она продлится долго, пока кто-то не выпустит Смерть из ее логова. Ты ничего уже не изменишь. Недаром говорят: малую кровь остановишь тряпицей, большую — временем, а великая будет течь пока не вытечет до конца.

— Нет! — Войча вскочил, от волнения заговорив на родном сполотском. — Надо придумать чего! Ты же этот… шайман! Нельзя так!

— А как? — Тай-Тэнгри тоже заговорил по-сполотски. — Никому не изменить волю Неба. И никому не изменить людей, Войчемир! Что ты хочешь от меня? Чтобы я переменил судьбы мира?

— А не надо судьбы! Ты это… войну останови! А там мы… я… Ну, в общем, разберемся!

— Ты тоже так думаешь, Шету? — шайман повернулся к хэйкану.

Тот помедлил и кивнул.

Тай-Тэнгри задумался, подбрасывая на ладони неведомо откуда взявшийся шарик — светящийся, полный неровного золотого огня. Из шатра выглянула сонная морда пардуса, но шайман дернул бровью, и зверь, вздохнув, вновь спрятался за пологом.

— Кто-то уже и так изменил судьбу, — медленно проговорил Тай-Тэнгри. — Тебе не суждено было выжить, Кей Войчемир. Три смерти ждало тебя, но ты жив…

Войча вновь вспомнил свой сон. Выходит, не зря снилось!

— Может, не зря кто-то решился на такое… Скажи, Войчемир, ты сможешь править Орией?

— Нет! — честно ответил Войча, но затем подумал и вздохнул. — Ну… Я не то, чтобы… Если надо…

По скуластому желтому лицу промелькнула усмешка:

— Надо. И не потому, что ты — самый лучший…

— Где уж, — Войча вновь вздохнул.

— …Самый мудрый и самый храбрый. Просто на этом месте оказался ты, а не другой… Я попытаюсь. Кровь можно остановить огнем. Огонь погубит многих — но не всех. Вы согласны? . — А… иначе? — растерялся Войчемир.

Шайман кивнул в сторону сгоревшего дерева.

— У нас нет выхода, — тихо ответил Шету. — Поступай, как знаешь. Великий! Это страшный выбор, но мы его делаем.

Тай-Тэнгри медленно встал — огромный, широкоплечий. Голубые глаза потемнели:

— Быть посему! Пусть все идет, как идет. А там — увидите! Войны не будет. Светлый Кей Войчемир станет править в Савмате, а Смерть проснется не сегодня, а завтра…

Холодом веяло от этого обещания, но никто не спорил. Гости встали, но Тай-Тэнгри уже уходил.

Запахнулся полог шатра, и тут же подул ветер — пронзительный, холодный.

— Пойдем, брат, — хэйкан кивнул в сторону стреноженных коней. — Пора.

В молчании сели на коней, так же молча проделали недальний путь до лагеря. Вдали уже показался Белый Шатер, возле которого горели негасимые священные костры, когда Шету остановил коня и взял Войчемира за локоть:

— Войча… Мне Челеди говорила… Он помолчал, затем усмехнулся:

— Всегда ее побаивался… Она сказала, будто ты просишь ее в жены. Это правда? Как ты решился, брат?

Войча открыл рот и застыл, не чувствуя, как холодные колючие снежинки падают на язык…

Глава шестая. Утья Переправа

Мастер постарался. Маленькое солнце сияло на синей эмали, раскинув разноцветные — золотые и красные — лучи. Восемь лучей — древний знак «савасты», который в Савмате называли «коловрат».

Навко был доволен. И тем, что мастер сходу угадал его замысел, и тем, что это была его собственная выдумка. Еще в первые дни, когда он только присматривался к Кей-городу, стала очевидной странная вещь. Сполоты, верные подданные Кеев, не особо любили знак Кеева Орла. Даже старинный андский Сокол не так часто украшал дома и ворота великого города. А вот коловрат — восьмилучевое солнце — встречался всюду. На всякий случай Навко запомнил это, как привык запоминать всякую мелочь. И не зря. Сейчас, когда его тысяча уже набрана, именно знак коловрата будет украшать кольчуги кметов.

Навко вновь поглядел на работу умельца, положил знак в большой дубовый ларец, аккуратно запер и спрятал ключ. Затем подошел к окну и с удовольствием вдохнул холодный прелый воздух. Весна! Наконец-то!

Здесь, в каменном Детинце, весна почти не чувствовалась. Зато в маленьком Грайвороне, где стояли его кметы, дышалось легко. Навко с удовольствием остался бы там еще на несколько дней, но надо было возвращаться. Здесь, в Савмате, у палатина Ивора накопилось немало дел.

Итак, знак получился удачным. Он как бы завершал всю задумку. Когда Навко попросил разрешения у Светлого набрать тысячу кметов, Улад не возражал и, похоже, тотчас забыл об этом. Навко и не пытался ничего скрывать. Время от времени он сообщал Уладу, как идет набор в его, Иворов, отряд, и даже упомянул, что намерен вооружить кметов новыми самострелами. А вот то, что это не просто самострелы, а гочтаки, да еще улучшенные умелыми руками Вогача-кузнеца, Уладу было знать еще рано. Как и то, что в тысяче, носящей знак сполотского коловрата, не будет ни одного сполота…

Вспомнилось лицо Упада — белое, словно мел, недвижное, застывшее в тревожном ожидании, когда он, Навко, рассказывал о гибели Сварга. Кей слушал жадно, но вопросов не задавал. А когда Навко вместо награды попросил разрешения набрать свой отряд, Кей удивился, но тут же позволил, явно желая закончить разговор. Впрочем, Навко попросил и большую золотую гривну — для Пенко, который и поразил точным выстрелом Рыжего Волка, когда тот вышел на вежу Бряшева.

Теперь и Пенко, и Вогач, и, конечно, Кошик — все были в Иворовой тысяче. Командовал ею Лапак, несколько одуревший от такой невиданной власти, но вполне справлявшийся. Из тысячи гоч-таков было уже готово семьсот, остальные должны сделать через две недели. Значит, можно давать приказ мастерам изготавливать тысячу маленьких солнц. Сполотский знак наденут улебы, сиверы волотичи, харпы и даже огры — все, кого удалось собрать за эти месяцы. Да, он поработал славно…

Навко еще немного постоял у окна, набираясь сил. Он еще не привык работать ночами. Хотелось спать, но он понимал, что лучшего времени не найти. Как и места. Эту вежу — старую, покрытую глубокими трещинами — он тоже выпросил у Светлого. Улад не возражал, и Навко поспешил укрепить дверь и поставить двойную стражу из парней Ла-пака. Теперь он в безопасности — по крайней мере по ночам.

Он позвонил в маленький колокольчик, и тотчас из-за тяжелой, окованной толстым железом двери выглянул сторожевой кмет. Навко кивнул, и тот, кивнув в ответ, пропустил первого, с кем предстояло в эту ночь разговаривать Ивору, палатину Светлого.

— …Правительница благодарит сотника Навко. Она просит передать, что Край высоко ценит то, что им сделано. Кроме того, правительница обеспокоена тем, что сотник Навко излишне рискует. Она просит помнить, что его жизнь нужна Краю.

Навко отвернулся, чтобы не выдали глаза. Барсак, только что вернувшийся из Коростеня, не должен понять, кто такой «сотник Навко». Пусть думает, что палатин Ивор просто передает Велге то, что таинственному Навко удалось проведать…

Барсака, пленного волотича, Навко буквально снял с кола. Парня удалось спрятать, а затем зачислить в тысячу Лапака. Теперь Барсак постоянно ездит между Савматом и Коростенем, будучи уверен, что выполняет приказы скрывающегося где-то в Кей-городе Навко — лучшего лазутчика волотичей. К Ивору, палатину Светлого, он относился снисходительно — как к предателю, который пытается заработать прощение. Навко это изрядно веселило, но он старался не подавать виду.

— Правительница также кое-что велела передать и тебе, палатин…— Барсак помолчал и усмехнулся. — Край простит тебя, если ты поможешь избежать войны. И если поможешь с оружием, как обещал…

— Войны не будет. Оружие прибудет вовремя…— Навко еле сдержал усмешку. — Кроме того, сотник Навко мне обещал…

— Сотник Навко? Тебе? — глаза волотича задорно блеснули. — Сотник Навко не из тех, кто прощает таких, как ты! Знаешь, он прикончил самого Баюра, Антомирова щенка! Вот так он поступает с изменниками!

Странно, Баюра Навко почти забыл. То ли помогло волшебство Ямаса, то ли мертвец уже не мог и в чем упрекнуть своего убийцу. Теперь и он, и Навко знали, зачем надо было погибнуть сыну Антомира…

— Я попрошу сотника Навко… Может, он заступится за меня перед правительницей, — собственные слова понравились, и Навко все-таки улыбнулся. — Кстати, ты заезжал к Лантаху?

На лице Барсака появилась презрительная усмешка:

— Я чуть его не прикончил, этого подлеца! Не понимаю, зачем он Навко?

Навко развел руками — таинственному лазутчику Велги виднее.

— Он клялся в преданности Уладу и… тебе, палатин. Велел передать…

Барсак достал из сумки что-то небольшое, завернутое в тряпку. Навко развернул — и удивился. Нож! Тот, что он оставил Кобнику. Он и забыл о нем! Кажется, он просил заговорить нож. Он и тогда не особо верил Лантаху, сейчас же это выглядело и вовсе смешно. Навко повертел оружие в руках и покачал головой — на лезвии темнели пятнышки ржавчины. Ножа было жаль.

— Мы уберем Лантаха, — кивнул он. — Но попозже. Сейчас он нужен Навко.

С Кобником пора было что-то решать. Вначале Навко хотел отправить чаклуна в Валин, поселив где-нибудь в глухом селе. Но в последнее время стал опасаться, как бы этот заброда не наведался в Савмат. Может, Барсак и прав…

Отпустив волотича, Навко наконец-то позволил себе рассмеяться. Парень был хорош своей непримиримостью. Что бы он сказал, узнай правду? Однако, это лишнее. Главное — войны не будет, сполотские войска не пересекут старую границу, а сотника Навко, случись беда, встретят в Коростене, как героя. Впрочем, он уже не был сотником. Когда Рыжий Волк умер, Велга присвоила тому, кто отомстил за волотичей, звание тысячника. Конечно, правительница так и не узнала, что Сварга приказал убить собственный брат. Этого Навко не сообщил в Коростень.

Нож он отложил в сторону, чтобы потом как следует вычистить и подточить. Уж больно хороша сталь, да и костяная рукоять впору — как раз по руке.

Кмет выглянул из-за двери. Навко вновь кивнул, ожидая, что в комнату войдет Кошик. Странный парень уже неделю работал над планом весеннего похода, и Навко вызвал его из Грайворона, чтобы вместе посидеть над мапой. Но в первый же миг, когда новый посетитель переступил порог, стало ясно — палатина захотел видеть кто-то другой. Темный плащ скрывал лицо, но Навко тут же узнал гостя и поспешил вскочить.

— Палатин…

Капюшон соскользнул на плечи. Милена, дочь Бовчерода, нерешительно оглянулась по сторонам.

— Чолом! — Навко улыбнулся и шагнул навстречу. — Успокойся, мы одни.

— Кметы… У входа…

— Они будут молчать. Садись.

Девушка кивнула и присела к столу. Навко устроился рядом. Милена — редкая гостья. Значит, что-то случилось…

Они подружились недавно. Милена чувствовала себя одинокой в чужом городе, а палатин Ивор вовремя сумел предложить помощь…

— Я, наверно, уеду, — девушка грустно улыбнулась. — Отец не хочет, но… Не могу!

—Улад?

В ее присутствии Навко мог не называть Волчонка «Светлым». Милена кивнула:

— Я ведь не холопка, не пленная девка! Ты дедич, Ивор, ты должен меня понять. Я люблю Улада, но не могу так…

Со свадьбой дела явно не ладились. Более того, в последнее время Светлый стал поговаривать о посольстве к румам или даже к далеким франкам, где могла найтись невеста на выданье. Девушка из далекого Валина смотрелась бы на престоле чересчур скромно.

— Да брось ты его! Ты что, до сих пор его не раскусила? — совершенно неожиданно сказал Навко и сам удивился. Неискренность уже успела войти в привычку, а Милена нужна ему здесь, в Савмате.

Девушка покачала головой:

— Знаешь, палатин, вначале я тебя очень не любила. Даже боялась. А теперь… Мы стали друзьями, но понять тебя не могу.

Хотелось спросить «Почему?», но Навко сдержался. И так сказано лишнее.

— Ты… Ты хороший друг, Ивор. Но… Мне иногда кажется, у тебя совсем нет сердца. Ты просто не можешь понять… Наверное, ты никогда в жизни никого не любил! Извини…

Слова Милены неожиданно задели, и Навко вновь потерял осторожность:

— У меня была невеста. Дома, там, где я жил. Когда сполоты захватили наш поселок, она… Она погибла.

— Ты…— Милена встала, виновато вздохнула. — Я — дура! Прости, Ивор!

— За что? — Навко пожал плечами, — Ты ведь не сжигала Бусел! Ты даже не сполотка… Ты любишь Кея, но Улад не любит тебя. Ты была ему нужна, потому что ты дочь Бовчерода.

— И только поэтому? — девушка грустно усмехнулась. — Ивор, я обижусь!

Навко еще раз пожалел, что дал разговору зайти явно не в ту сторону. Конечно, Милена красива, но он никогда не задумывался об этом. Для Навко девушка была очередной подругой Улада — не больше. Деревянная фигурка на доске…

— Но отец, похоже, думает точно, как ты. Он запретил мне уезжать. По-моему, он согласился бы, если б я стала Уладовой холопкой.

Навко кивнул. В Валине всемогущий старший дедич был нужен Уладу. Здесь, в Савмате, Бовчерод стал просто одним из многих дедичей, с которым можно особо не считаться.

— Ладно…— Милена помолчала. — Я была у Кейны Кледы.

Навко облегченно вздохнул — разговор вновь свернул в нужную сторону. Он сам предложил девушке время от времени навещать опальную Кейну. Самому видеться с Кледой было опасно — Улад держал сестру под строгим надзором, и Навко немало потрудился, чтобы стража время от времени закрывала глаза.

— Я рассказала ей о Войчемире — то, что ты просил. И о свадьбе, и обо всем прочем… Она была очень рада.

Кейна не признала брата Светлым. Она первая пыталась заступиться за тех, кого Улад потащил на плаху, как только его войска вошли в Савмат. И теперь Навко старался, чтобы Кледа запомнила палатина Ивора. Мало ли, вдруг Кею Войчемиру повезет!

— Я постаралась намекнуть…— Милена усмехнулась. — Нет, я прямо сказала, что это ты передаешь мне новости от хэйкана. Она расспрашивала о тебе…

— Хорошо!

В победу Кея Войчемира Навко не верил, но Кледу в Савмате любили. Впрочем, пока это ничего не решало.

— Палатин…— Милена помолчала. — Я не знаю, что делать… Улад вновь ездил к ней. Он же мне обещал! Что мне делать?

Навко, наконец, понял, почему Милена зашла к нему этой ночью. Улад ездил к Алане.

Это было то, о чем Навко старался думать как можно реже. Но — не мог. Ради любимой, ради Аланы, он нарушил приказ правительницы и пошел в Валин. Ради нее стал служить Рыжему Волчонку. Шли недели, месяцы, а Алана по-прежнему оставалась недоступной. Все было зря…

После страшной ночи, когда Лапак спрятал труп Падалки в лесу, они с Аланой виделись всего один раз, перед тем, как войска Улада вошли в Савмат. Удалось лишь поговорить, и Навко показалось, что девушка наконец-то поверила ему. Он твердо обещал при первой же возможности поговорить с Упадом. А если нет — рискнуть и вызволить Алану силой. Он был готов — набрать десяток горячих голов не составляло труда, особенно в Савмате. Но случилось то, чего никто из них не ожидал. В день, когда ликующие толпы встречали Улада у ворот Кеева Детинца, Алана заболела.

Болезнь была очень тяжелой — и странной. Девушку била лихорадка, она бредила, звала Навко…

Знахари в один голос заявили, что Алану околдовали. Над нею читали заклятья, окуривали дымом, поили отварами целебных трав, но все это помогало плохо.

Навко проклял Кобника, а заодно — и себя. Заговоренную нитку с еле приметным узелком он сгоряча едва не сжег, но затем опомнился. Если Кобник прав, то будет еще хуже. Но, поразмыслив, Навко признал: Лантах не виноват. Чаклун предупреждал.

Только через месяц девушка очнулась, но едва могла вставать. Вскоре Улад увез ее из столицы в одно из пригородных сел. Село принадлежало Кею и надежно охранялось его личной стражей. Как ни странно, болезнь заставила его вновь чаще видеть Алану. То ли в Кее заговорила жалость, то ли слова, вырвавшиеся у девушки в бреду, пробудили ревность — но Улад ездил в село каждую неделю и пропадал там целыми днями.

Навко ничего не мог поделать. Как и Милена — девушка ненавидела соперницу, но боялась заговорить о ней с Кеем. Во дворце шушукались, что именно из-за Аланы Светлый не стал свататься к дочери Бовчерода. Может, из-за этого Милена и стала искать дружбы палатина Ивора — того, кто так близок к Уладу. Но и Навко ничем не мог помочь. Улад ни разу не заговаривал с ним об Алане, а заводить разговор первым было слишком опасно.

Навко слушал Милену, сочувственно кивал, но думал совсем о другом. Он ошибся. Вначале, когда наивно надеялся, что они с Аланой смогут бежать. Затем — когда думал, что Кей просто расстанется с девушкой. Выходило иначе. Пленница могла надоесть Кею, но отпускать ее он не станет. Навко уже успел узнать многое из жизни Кеевых Палат. Прежние владыки Ории годами держали своих наложниц взаперти, под надежной охраной. Красивая девушка — почетная добыча, еще более почетная, чем серебро и даже оружие.

И Навко уже не в первый раз подумал, что у него есть лишь один выход. Кей Улад — Рыжий Волчонок, враг волотичей, убийца собственного брата — должен умереть. Только его смерть освободит Алану. Но что тогда будет с ним, с Навко? Нет, не с Навко — с палатином Ивором!

Только под утро, когда спать хотелось невыносимо, сторожевой кмет впустил в комнату такого же сонного, еле державшегося на ногах Котика. Навко невольно пожалел парня и хотел было отправить его спать, чтобы поговорить днем, но в последний момент решил все же не откладывать встречу. То, о чем предстояло беседовать, не должно достигнуть ушей Улада.

Кошик зевнул во весь рот, виновато моргнул и развернул большую берестяную мапу. Несмотря на сонный вид, парень выглядел совсем иначе, чем в день (точнее, в ночь) их первой встречи. Кошик потолстел, меньше суетился. И голос стал другим — солидным, основательным. Одевался бывший младший конюх в самые дорогие платья и даже стал душиться ароматной румской водой. Впрочем, с поваренком по-прежнему дружил, а перед Навко — откровенно робел.

Навко ободряюще улыбнулся и кивнул на мапу:

— Ну как?

Кошик снова моргнул и развел руками:

— Это было нетрудно. Господин Ивор приказал, чтобы я подумал над планом. Господин Ивор передал мне также план тысяцкого Прожада…

— И что? — нетерпеливо бросил Навко. …Прожад долго не соглашался на войну с ограми. Он даже заявил Уладу, что палатин Ивор толкает их на восход, потому что не хочет войны с волотичами. Навко выслушал обвинение спокойно и охотно согласился: да, он волотич. И он слишком хорошо знает, что такое война с его сородичами. Для такой войны сил пока нет. А вот с ограми — разговор другой. Улебы и сиверы не поддержат поход против Коростеня, но степняки — враги всех, кто населяет Орию. Война с ограми сплотит страну. Кроме того, Кей Войчемир, называющий себя Светлым, опаснее Велги.

Улада он убедил, Прожада — нет, но тысяцкий все равно остался во главе войска. Он и составил план похода — тот, с которым работал Кошик.

— Я посмотрел. Это обычный план, господин Ивор! Точно так же пытались воевать с ограми раньше — во времена Кея Хлуда и Кея Мезанмира. Но господин Ивор должен обратить внимание, что все эти войны сполоты проиграли. План тысяцкого Прожада предусматривает наступление от Савмата по боевой линии полдень-восход…

Навко вздохнул. Всем хорош Кошик — и умен, и фолии румские читает, и в игру «Смерть Царя» играет лучше всех. Но вот понятно говорить так и не научился. Добро б еще по-сполотски вещал, а то перейдет на румский и начинает изъяснять всякие тонкости. И еще жалуется, что на сполотском таких слов нет…

Кое-что Навко все-таки понял. Из Савмата на восход можно наступать только по двум дорогам. Одна ведет прямо к Денору, к переправе, которая так и зовется — Огрская. Этой дорогой обычно и ходило сполотское войско. Но Кошик считал, что в этом и состоит основная ошибка. Ограм оставляли второй путь — через Утью переправу, которая находилась в нескольких днях пути на полдень. Этим, вторым, путем огры легко могли зайти в тыл сполотскому войску.

— Значит, ты считаешь, что надо наступать через Утью переправу? — удивился Навко. — Но мы же открываем дорогу на столицу!

— Тысяцкий Прожад тоже так думает, — согласился Кошик. — И хэйкан может подумать — вначале. Но господин Ивор, надеюсь, обратит внимание, что если наше войско перейдет Денор через Утью переправу, перед нами будет не одно боевое направление, а целых два…

Дальше вновь пошли мудреные речи вперемежку с румскими словечками. Но главное Навко все же сообразил. Огры не могут пойти на Савмат — иначе сполоты ударят им в тыл. Разделить войско степняки не решатся — их разобьют по частям. Значит, придется принять бой, а местность там холмистая, для огрской конницы не очень удобная…

Замысел понравился, и Навко стал думать, как лучше изложить его Уладу — без румских словечек и всяких «боевых направлений». Кошик прав — принять бой среди холмов, где огрская конница не сможет развернуться, да выставить вперед тысячу воинов с гочтаками…

Разговор с Кошиком затянулся до утра. Отпустив парня, Навко решил наконец-то лечь и поспать, но, оказалось, что его ждет еще один гость. Вначале Навко приказал передать, что поговорит с ним звтра, но потом все же передумал и приказал впустить. Гость был редкий — Червец, сотник, один из приближенных тысяцкого Прожада.

С Прожадом они по-прежнему не ладили. После того, как удалось провести войска через владения Велги, Навко надеялся, что Улад отошлет старого пса обратно в Валин. Но случилось иначе. Прожад стал савматским тысяцким, что по давней традиции делало его вторым человеком во всей Ории. Похоже, Кей Улад не был так прост и не спешил расставаться с верным слугой. Но кое-кто из близких к Прожаду сотников думал о будущем и не хотел ссориться с палатином Ивором. Червец был одним из них. Время от времени он заходил к Навко и рассказывал о городских новостях. Никаких тайн сотник не открывал, все это становилось известно на следующее утро, но Навко каждый раз слушал его внимательно, угощал дорогим румским вином и вновь приглашал в гости. Он знал

— Червец еще пригодится.

Но в тот раз Навко очень хотелось спать, и он слушал сотника вполуха. Все это было не ново. В городе толкуют о Кее Войчемире, о завещании Кея Сварга, о том, что без Железного Венца Улад — не настоящий Светлый. Все это говорили и раньше. Весть о том, что десятник Войча, которого раньше почти никто не знал — законный наследник престола, распространилась подозрительно быстро. Впрочем, это были одни разговоры. Кей Улад приказал строго следить за всеми гонцами, пытающимися проникнуть в Савмат, но Кей Войчемир, по слухам, мирно жил у хэйкана, ездил на охоту и похоже, не думал о своих правах. Навко уже успел пожалеть, что не пошел спать, когда Червец вскользь заметил, что в городе видели рахмана Ямаса — одного из близких к Патару людей.

Сон был забыт. Наскоро распрощавшись с сотником, Навко поспешил послать гонца в Грайворон. Рахман появился не зря! Эти разговоры о Войчемире, о Кее Жихославе, о несчастной Кейне Кледе — все не зря! Ямас что-то готовит!

Улад приказал Лапаку направить в Савмат пять сотен кметов с самострелами и полным запасом «капель». Он прикинул расстояние — кметы прибудут в столицу часа через три после рассвета. Значит, можно поспать. Навко велел усилить караулы у вежи и не будить себя до прихода войск из Грай-ворона.

Но отдохнуть не пришлось. Где-то через час, когда холодное весеннее утро только вступало в свои права, гридень растолкал Навко, сообщив то, о чем уже знали-все в Кеевом Детинце.

В Савмате — мятеж.

Первое, что почувствовал Навко, открыв дверь Большой Гридницы, где Светлый обычно созывал совет, был страх. Страх сочился из стен, плавал в глазах бородатых Кеевых мужей, страхом был наполнен душный спертый воздух. Улад, сидевший обычно в большом кресле на возвышении, теперь пристроился на давке в дальнем углу, и это опустевшее кресло с большим Кеевым Орлом на спинке говорило о многом.

На Навко не обратили внимания. Улад еле кивнул, прислушиваясь к тому, что рассказывал ты-сяцкий. Прожад выглядел внешне спокойно, но седая борода необычно топорщилась, а глаза не глядели прямо. Место Навко на таких советах

— точнее место Ивора сына Ивора — было слева от Кея, но на этот раз Навко решил не считаться чинами. Если сам Светлый сел в угол — значит, не до того.

Отогнав сонную одурь, Навко помотал головой и постарался вслушаться в то, что говорил Прожад. Вначале он ничего не понял. Какой-то селянин на торге, то ли не похмелившись спозаранку, то ли полаявшись со стражником, во все горло заорал, что Улад — не Светлый, потому как Железного Венца на нем нет, а настоящий Светлый — Кей Войчемир, и о том вчера навы в соседнем лесу ему поведали. Подобное уже случалось, и не раз. Крикунов били плетьми, а то и кнутом, и сажали в холодный поруб — чтоб остыли. Но на этот раз все кончилось иначе. Весь торг — купцы, городской люд, нищие и даже стражники — подхватили этот крик. Толпа, выраставшая с каждым мигом, повалила на Хлудову площадь, и там закипело самозванное вече. Прожада, сунувшегося с сотней стражников, прогнали камнями. Откуда-то появилось оружие, а среди восставших оказались не только кметы, но и десятники и даже кое-кто из сотников…

Навко слушал, и постепенно удивление проходило. В словах Прожада было что-то знакомое. Даже очень! Совсем недавно, когда первый снег еще только упал на холодную землю, тот же Прожад рассказывал на совете о другом мятеже

— том, что сверг Кея Сварга. Все начиналось так же, только крик поднял не селянин на торге, а какой-то заезжий кобник прямо на Хлудовой площади. И так же кипело вече, словно из-под земли, появлялось оружие, затем к мятежникам начали переходить кметы — поодиночке, потом — целыми отрядами. Люди словно сходили с ума, но в этом безумии чувствовался трезвый и хитрый расчет…

«Кеи погибнут», — вспомнились слова рахмана. Вот, значит, что задумал Ямас! Сначала гибнет Рацимир, затем — Сварг, теперь сполоты свергают Улада, зовут на престол Войчемира и… И все! Кей Войчемир станет последним Светлым! Кроме него остался лишь Мислобор, но он где-то далеко на полночи, если вообще жив.

Внезапно Навко почувствовал злорадство. Даже не злорадство — просто настал час возмездия. Веками Кеи думали, что рождены править Орией. Пусть теперь все увидят, что Кеева кровь такого же цвета, как и у последнего холопа! Навко вспомнил поле под Коростенем, трупы погибших товарищей… Возмездие! Они все-таки победили!..

Но радость быстро прошла. Глядя на перепуганный совет, на забившегося в угол Улада, он понял: Волчонку недолго править в Савмате. А что дальше? Мятежники не пощадят никого, значит, придется бежать. А как же Алана? Да и не убежать далеко — Кей Войчемир тоже может послать вдогонку своего палатина с несколькими меткими стрелками. Но даже не это главное. Кто будет править? Патар? Ямас? Зачем им будет он, Ивор сын Ивора?

Прожад наконец завершил невеселый рассказ. На миг повисла тишина, затем все заговорили разом. Навко прислушался — и махнул рукой. Кто-то опасался за верность стражи в Детинце, кто-то вспоминал, как во время прошлого мятежа рвали на части нескольких, не успевших убежать, кеевых мужей. Бежать! Это слово еще никто не произнес, но оно витало в воздухе, было на устах… Навко взглянул на Улада. Кей был похож на затравленного волка. Даже не волка — на злого перепуганного щенка.

В дверь вбежал кмет, быстро поклонился, подошел к Прожаду и что-то долго шептал ему на ухо. Шум стих. Тысяцкий медленно встал.

— Они идут сюда.

Никто не потребовал объяснений. «Они» шли на Детинец. Навко похолодел. Бежать поздно — городские ворота наверняка захвачены. Где же его кметы?

— М-мы пойдем на стены!

Улад встал, но остальные даже не заметили этого. Кей растерянно оглянулся, лицо его побелело…

— Я здесь, Светлый!

В первый миг Улад не услышал, затем по его лицу мелькнула растерянная улыбка:

— Ивор! Чт-то д-делать, Ивор? П-прожад г-говорит…

По тому, как Волчонок с трудом произносил каждое слово, стало ясно — Кей действительно растерялся.

— Если п-пойти на стены…

Навко прикинул. Детинец окружен стенами с трех сторон. С четвертой — Червоная площадь, там только ворота.

— Они не пойдут штурмовать стены. Светлый! Надо поставить кметов на площади.

— Но П-прожад говорит, что к-кметы ненадежны…

Старый пес не был трусом. Если он говорит… Навко оглянулся, и вдруг заметил синюшную рожу Лапака. Тысячник стоял в дверях, пытаясь разглядеть в творившейся суете своего хозяина.

— Мои кметы надежны, Светлый! На душе отлегло. Лапак здесь, значит, здесь и пять сотен стрелков с гочтаками!..

— Не слушай его, Светлый! — Прожад оттеснил Навко крепким плечом, став между ним и Ула-дом. — Не верь волотичу! Уходить надо…

Улад растерянно поглядел на тысяцкого, затем — на палатина… Навко улыбнулся.

— Т-ты! — рука в перчатке тонкой кожи указала на Навко. — Т-ты теперь — савматский тысяцкий! Д-действуй, Ивор!

На миг Навко почувствовал гордость и что-то, похожее на злую радость. Вот так, седой пес! Вот тебе и волотич! Но тут же опомнился. Чем гордиться? Стать тысяцким у Рыжего Волчонка?

Впрочем, на рассуждения времени не оставалось. Лапак ждал, и Навко, подозвав его, начал быстро объяснять задачу. Лапак кивал, вежливо дыша в сторону, но перегарный дух все равно заставлял Навко морщиться.

Когда кметы только начали строиться, прикрывая дворцовые ворота, на другом краю площади уже показалась толпа. Навко, стоявший рядом с Уладом у самых ворот, вполголоса выругался: опоздали! Если мятежники сейчас пойдут на приступ…

К счастью, этого не случилось. Толпа наступала медленно, постепенно заполняя площадь. Минуты текли за минутами, и Навко облегченно вздохнул. Его сотни уже выстроились — в три ряда, плечом к плечу. Гочтаки стояли у левой ноги, тусклое солнце сверкало на высоких шлемах. Навко даже пожалел, что кметы не успели прикрепить знаки коловрата на кольчуги. Неплохое было б начало…

Улад что-то спрашивал, но понять его было трудно — Кей заикался. Впрочем, Навко и не старался особо прислушиваться. Сейчас мятежники атакуют. Должны! В обход идти долго, там — стены. Прямой путь — самый верный, к тому же они не знают о самострелах. Бить еще рано, лучше подпустить поближе — тогда «капли» пробьют насквозь даже сполотский доспех.

…Внезапно ему показалось, что дворец стал меньше, сузилась площадь, исчезли высокие дома по краям. И вот уже перед ним не Кеев Детинец, а Моцная площадь Коростеня. Мятежники — дети Матери Болот — идут в атаку, а он стоит рядом с Рыжим Волчонком…

Но наваждение тут же сгинуло. Перед ним не волотичи! Не сиверы, не харпы и не улебы. Это сполоты! Враги, веками душившие его народ. Он — не изменник. Он — мститель!

Толпа надвигалась медленно, грозно, неотвратимо. Площадь была велика, и людей собралось не меньше пяти тысяч. Почти все — крепкие мужчины, многие с оружием, некоторые — в полном доспехе. Шедшие первыми несли большие ростовые щиты. Навко понял, что мятеж не возник сам собою — такие щиты надо изготавливать не один день. Люди шли молча, угрюмо, но внезапно над площадью пронесся крик:

— Смерть Уладу!

— Смерть! Смерть самозванцу! — откликнулись сотни голосов.

Навко заметил, как побелело лицо Волчонка. Увидел и другое — рядом с ними никого нет. Даже Прожад куда-то исчез. Конечно, стоять здесь страшно. Толпа снесет все, тонкая линия кметов не казалась серьезным препятствием. И все-таки Навко усмехнулся: герои! Бросили своего Кея!

Внезапно из полуоткрытых ворот выскочил кто-то в коротком военном плаще и бегом бросился к Уладу.

— Светлый!

Навко узнал Милену, хотел сказать, чтобы девушка немедленно уходила, но площадь вновь огласилась криком:

— Кей Войчемир! Кей Войчемир! Смерть Уладу! Девушка отшатнулась, но сдержалась и взяла Кея за руку. Улад стоял, весь белый, и Навко внезапно почувствовал что-то, похожее на уважение. Волчонку страшно, но он остался здесь. Сварг — Рыжий Волк — и тот бежал!

Толпа была уже близко. Откуда-то появился Лапак, дыхнул перегаром, зашептав, что пора, пора, пора… Навко покачал головой, напряженно всматриваясь в толпу врагов. Их было много — очень много, первые ряды сверкали сталью, краснели высокие щиты с серебряными умбонами… И вдруг взгляд зацепился за что-то странное. Черный полушубок! Нет, черный плащ! Кто-то в черном плаще шел в первом ряду — высокий, худой…

Навко вспомнил зимовник, дом, вросший в землю… Ямас! Он всмотрелся, но тут же понял — не он. Брат Кобника ниже ростом, старше. Но все равно — черный плащ! Сполоты не носят черное, не носят его волотичи, улебы… Рахман! Значит, Ямас говорил правду. Рожденные Дважды действительно решили свести счеты с Кеями. Этот, наверное, здесь самый главный.

— Пенко сюда!

Лапак вначале не понял, затем закивал и куда-то исчез. О чем-то спросил Улад, но Навко отмахнулся. Он прав, в безумии толпы есть свой смысл. Наверное, у этого, в черном плаще, имеется своя веревочка, завязанная узелком. Или рахманам это не нужно, достаточно захотеть — и люди пойдут за ними даже в огонь?..

Из толпы полетели камни, свистнула в воздухе первая стрела, но атаки еще не было. Навко заметил, как человек в черном выступил вперед и поднял руку. Наверное, он думает, что обойдется без боя. Кметы Навко — тоже люди. Они не сполоты, им незачем радеть за неведомого Кея Войчемира, но их можно напугать, ослепить, скрутить болью…

— Тута я!..

Пенко стоял рядом, левый ус закушен, правый — закинут за ухо. Глаза зло поблескивали:

— Которого, господин Ивор?

Парень оказался догадлив. Навко кивнул:

— Первый ряд, в центре. Черный плащ.

— Атож!

Пенко смерил расстояние, щелкнул планкой прицела, стал на колено…

Навко закусил губу. Скорее! Первый ряд его кметов начал странно переглядываться, кто-то уже шагнул назад…

— Бона!

В шуме щелчок гочтака прозвучал почти незаметно. Вначале показлось, что все идет по-прежнему. Толпа напирает, над площадью стоит крик…

— Пенко! Ты…

— Атож! — в голосе усача звучала неприкрытая обида.

Навко вновь всмотрелся и обегченно вздохнул. Черный плащ исчез. Там, где он только что был, суетились люди, кто-то вопил во все горло, размахивал руками. А главное — строй кметов снова выровнялся. Отступившие вернулись на места, гочтаки стояли там, где и должно — у правой ноги.

Навко усмехнулся, кивнул Лапаку:

— Давай!

И тут толпа колыхнулась вперед. Крик ударил с новой силой:

— Смерть! Смерть Уладу! Кей Войчемир! Кей Войчемир!

Но первый ряд уже поднимал самострелы. Движения были точными, выверенными

— месяцы учения прошли не зря. Впрочем, мишени рядом. Навко знал, что с сотни шагов из гочатка промахнуться невозможно.

Первый залп он пропустил. Навко лишь заметил, как колыхнулись красные щиты, как кто-то упал, над ним тут же сомкнулась толпа… Но кметы выстрелили снова, затем опять. Били одиночными, прицельно, стараясь, чтоб ни одна «капля» не прошла мимо.

Толпа еще ничего не поняла. Несколько щитов исчезло, но упавших заменяли другие, и мятежники подходили все ближе, ближе…

— Ив-вор! Ив-вор!

Навко почувствовал, как его трясут за плечо. Не оглядываясь, он сбросил руку Улада и стал искать глазами Лапака. Почему так редко стреляют? Надо бить сразу всеми пятью «каплями», промахнуться невозможно!

Кметы уже передавали разряженные гочтаки заднему ряду. Вновь прозвучала команда — и прямо в лица мятежникам ударил залп. Навко облегченно вздохнул — били очередями. Наконец-то!

Рядом охнула Милена. Над толпою стоял крик, но теперь это был крик боли и отчаяния. Люди скользили по заливавшей брусчатку крови, падали десятками, а «капли» градом били в толпу, и каждая находила жертву. Навко затаил дыхание. Страха не было — в душе кипел азарт. Вот вам! Молодец Кобник, не зря копался в костях Кея Порея! И Вогач молодец, и эти парни, которые скоро наденут восьмиконечный знак коловрата. Все вместе они наконец-то поставили на место надменных сполотов! Пусть эти волки узнают, что такое страх!

Толпа уже отступала — все так же медленно, шаг за шагом, освобождая заваленную неподвижными и еще шевелящимися телами площадь. Навко жадно всмотрелся. Сколько всего трупов? Три сотни? Четыре? Больше, больше!

— Останови! Останови их!

Милена повисла на его руке, но Навко лишь отодвинулся. Остановить? Зачем? Все только начинается! Он поглядел на Улада, но застывшие глаза Кея не выражали ничего. Кажется, он еще не понял. Не страшно, поймет! Навко подозвал одного из кметов и отдал приказ наступать.

Бой в городе шел до вечера, но Навко почти сразу же отозвал своих бойцов. Осмелевшие воины Прожада — его бывшие воины — вполне годились для завершения резни. Навко вернулся в вежу и приказал докладывать каждые полчаса. Впрочем, неожиданностей не предвиделось.

Здесь, в веже, его и нашел Улад. Бледное лицо Кея наконец порозовело, глаза засветились огнем — Волчонок ожил. Навко мельком подумал, что сейчас, когда весь город в его руках, он может прикончить этого мальчишку. Даже не прикончить — повесить на городской площади. Но он тотчас отогнал искушение — рано. Еще рано…

— Я… Я х-хотел…— Улад махнул рукой и опустился в кресло. — Л-ладно.

Кей явно желал начать разговор, но Навко не торопился помогать.

— Т-ты ничего не сказал мне о н-новых самострелах!

Теперь можно было удивиться.

— Я докладывал о них, Кей! Ты разрешил!

— Н-но ты не объяснил… Навко улыбнулся:

— Я хотел оставить их для огров! Глаза Улада блеснули, и Навко понял — клюнуло!

— Д-да! В-верно! Огры наступают т-тремя линиями. Если отогнать первую, а по второй ударить из т-твоих самострелов… Мы же их п-погоним, Ивор!

— Нет, — Навко мрачно усмехнулся. — Мы их перебьем! Всех!

— Х-хорошо!..

Стало ясно — больше упреков не будет. Более того, Улад одобрит план, который предложит Навко. И именно он, Ивор сын Ивора, поведет войско.

— А т-ты заметил, — Улад встал и устало потер лоб. — К-как они все бежали? Все!

— Твои дедичи? — Навко улыбнулся. — Заметил — краем глаза… Но с нами была какая-то девушка…

О знакомстве Милены и Улада говорил весь двор, но вполголоса, и Навко вполне мог изобразить неведение. И действительно, Кей смутился.

— Эт-то… Ты разве с ней не знаком? Милена, д-дочь Бовчерода.

— Храбрая девица!

Улад кивнул, явно желая закончить неприятный для него разговор, но Навко внезапно осенило. Сейчас! Вот оно!

— Помнишь, Светлый, ты назвал меня хорошим слугой?

— Я назвал т-тебя страшным слугой, Ивор! — глаза Волчонка сразу же стали срьезными. — Но ты прав. Ты — хороший слуга! Чего ты хочешь?

Навко выждал мгновенье. Опасно! Очень опасно! Но ведь он неплохо изучил Волчонка. Должно получиться! Должно!

— Я хочу, чтобы не только я, но и мои дети служили Кеям…

— Н-но… У тебя ведь нет детей, Ивор! Или… Улад глядел удивленно, не понимая. Иавко развел руками:

— Я даже не женат…

— Ах, да!

Улад хлопнул себя по лбу, улыбнулся:

— Извини, Ивор! Т-такой трудный день… Ну к-конечно!

— Все мы смертны, Светлый. И я. И ты. Твоим детям останется Ория. А что останется моим? Я — дедич, но мои земли на родине захвачены бунтовщиками. В Валине у меня не так много…

— Б-будет больше! — Улад улыбнулся, и Навко понял, что Волчонок рад рассчитаться с ним так легко. Нет, не выйдет!

— Ты можешь подарить мне половину улебской земли. Светлый. Это в твоей власти. Но я все равно останусь для улебов чужаком. Человек силен своим родом. Без него он — изгой…

— П-понял! — перебил Улад. — Ты прав! Твоя невеста должна быть знатного рода. Тогда т-ты станешь своим.

Навко улыбнулся.

— Н-но… Надо подумать. Пора!

— А эта девушка, Светлый? Милена? Она дочь Бовчерода, а он — великий дедич.

Удар попал в цель. Краска залила лицо Кея, он открыл рот, но слов явно не нашлось.

— Я понимаю: Бовчерод — первый в земле улебов. Но ты сделал меня савматским тысяцким…

— Т-ты… Ты знаком… 3-знаком с нею?

— Нет, конечно, — Навко вновь улыбнулся — легко, беззаботно. — Да и зачем? У нас есть обычай, что о свадьбе договариваются родичи. Разве у сполотов иначе?

Улад шумно перевел дыхание. Навко отвернулся, чтобы не выдать себя. Сейчас этот мальчишка будет искать выход…

— И т-тебе все равно… Все равно, к-кто будет…

— То есть как все равно? — теперь можно удивиться, даже слегка обидеться. — Светлый! Я дедич! Мой предок, Ивор Старый — седьмой сын Кея Таргатая!

Про Кея Таргатая Навко услыхал случайно — на одном из пиров, где его хозяин, выпив лишку, расхвастался перед гостями. Странное имя зацепилось в памяти.

— Из-звини! Я не о том…— похоже, Волчонок слегка испугался, — Если… Нет, не если! Я п-пода-рю тебе Дубень! Тамошний д-дедич умер, я имею право…

Навко не поверил своим ушам. Дубень — второй город в земле улебов! Немногим меньше Валина, но, говорят, — еще богаче. Дубенский дедич — следующий после Бовчерода!

— У этого дедича осталась дочка?

— Н-нет…— лицо Улада вновь стало краснеть. — Т-ты получишь Дубень по моей воле. Но т-ты должен… Должен жениться на… На ком скажу!

Сердце дрогнуло, но тут же пришло странное, непонятное спокойствие. Вот и все! Ради этого он пришел в Валин. Ради этого погиб Баюр, погибли те, в Калачке, погибла Падалка. И люди на площади — они тоже убиты ради этого. ; — Она д-дочь д-дедича. М-может, не такого знатного рода, как твой, Ивор, но… Это… Это Алана, моя подруга! Т-ты ее п-помнишь…

Улад врал неумело, и Навко почувствовал омерзение. Этот мерзавец изнасиловал его невесту, держал ее, как рабыню, как холопку — а теперь врет, что Алана — знатного рода! Конечно, мальчишка не хочет шума. С глаз долой надоевшую наложницу!

— Он-на… Она тебе понравится! Я п-пони-маю, что ты думаешь, но она — не холопка. Она — п-пленная…

Вспомнил! Навко глядел в темное пустое окно, боясь оглянуться. Неужели все? Он заберет Алану, уедет в далекий Дубень…

Похоже, его молчание начало беспокоить Улада. Он заспешил:

— Никто не уп-прекнет т-тебя! А мне ты ок-ка-жешь… Я б-буду т-тебе… Я п-прошу!

— Когда я смогу с ней увидеться?

Похоже, он все-таки не сдержался, не уследил за голосом. Улад отступил на шаг, удивленно открыл рот:

— А з-зачем?

Но тут же, сообразив, заулыбался — радостно, облегченно:

— К-когда хочешь, Ивор! Я распоряжусь! Т-толь-ко пусть в Савмате…

— Конечно, Кей, — Навко улыбнулся в ответ. — Я ведь теперь тысяцкий! Ты объявишь о том, что она из рода потомственных дедичей?

— Д-да…

Как только об этом будет сказано привселюдно, ложь перестанет быть ложью. Слово Светлого сделает дочь кузнеца знатной женщиной.

— А свадьбу…— начал было Улад, но Навко тут же перебил:

— К чему спешить, Светлый! Впереди — поход. Вернемся, тогда уж…

Он сам поразился собственным словам, но понял — сказано от чистого сердца. Нет, не от чистого! На сердце было тяжело и мрачно, словно он вновь потерял любимую…

Говорить больше не было сил, но Улада так и тянуло на расспросы: о новых самострелах, о тысяче, которая стоит в Грайвороне, о плане похода на огров. Пришлось отвечать, показывать гочтак и даже объяснять Кею, что такое «боевое направление». Наконец Волчонок, очень довольный разговором, попрощался, повторив, что Ивор может навещать свою невесту в любое время. Навко нашел в себе силы поблагодарить, улыбнуться и проводить Улада до дверей. После этого едва хватило сил дойти до кресла. Навко закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно. Он чувствовал: что-то не так. Что-то он сделал неправильно!

— Что-то не так, Ивор?

Чужой голос прозвучал так неожиданно, но в то же время столь согласно его мыслям, что Навко, не задумываясь, ответил:

— Я не должен… Не должен был ее покупать!

И только потом испугался. Страх заставил сжаться, не давая даже открыть глаза. Комната пуста, верная стража у дверей, в окна залетит только птица…

— Я присяду.

Навко, не открывая глаз, кивнул. Страх не прошел, но стал ясным, осмысленным. Он должен был догадаться!

— Это ты, Ямас? Или только твоя тень, как тогда?

Короткий смешок:

— Открой глаза — увидишь.

Рахман сидел в кресле, черный капюшон закрывал лицо, худые руки с длинными узловатыми пальцами лежали на крышке стола. Навко глубоко вздохнул

— ничего не кончилось…

— Решил не беспокоить твоих кметов, Ивор. Извини, невольно пришлось подслушать… Так чем ты огорчен? Речь ведь шла о твоей девушке?

Отвечать не хотелось, Навко только пожал плечами. Что может понять этот рахман? Он и сам в последнее время перестал себя понимать…

— Мне следовало зайти раньше, — рахман с интересом осмотрелся, притронулся к самострелу, лежавшему на краю стола, покачал головой:

— Не знал… Надо было предупредить тебя, Ивор. Погибли люди — много людей.

Навко не ответил. Похоже, рахман уверен, что он, бывший повстанческий сотник, на стороне Рожденных Дважды. Разубеждать Ямаса не стоило.

— Если бы не эта штука… Гочтак, кажется? Все обошлось бы без крови.

— Улада бы прогнали, затем прогнали Войчемира…— Навко невесело усмехнулся. — А что потом, рахман?

— Потом…— белые руки сцепились узлом, черный капюшон качнулся. — Потом стране пришлось бы пережить несколько трудных лет. Но в конце концов все бы устроилось. Мы восстановили бы строй, завещанный нам Небом.

— Вы — это рахманы?

Навко спрашивал без особого любопытства. Куда больше, чем заветы богов, его сейчас интересовала одна вещь, лежавшая на столе рядом с гочтаком. Об этой вещи он совсем забыл…

— Мы — это рахманы. Не все, к сожалению. Патар до сих пор не хочет выступать против Кеев. Но за мной идут многие. Возможно, скоро я стану новым Патаром. Навко кивнул:

— Значит, это ты все задумал? Мятеж у волотичей, войну Кеев? И без тебя ничего бы не было?

— Почему? — рахман явно удивился. — Было бы. Не так и не сейчас, но все равно было бы. Может, лет через двадцать. Может, через сто…

Навко вновь кивнул. Итак, без Ямаса все кончится. Неведомый Патар обуздает заговорщиков. А что будет через век, не так важно…

— Ты многого еще не знаешь, Ивор! Ты, как и все вы, привык к безумию, которое много веков назад охватило нашу землю. Представь, что будет, если взбунтуется человеческое тело. Ноги захотят стать головой, кишки — глазами… Кеи перемешали всех — и все.

— А должно быть? — поддакнул Навко, прикидывая, как лучше поступить. Протянуть незаметно руку? Нет, заметит! Да и можно ли верить бродяге-Лантаху?

— Каждый должен заниматься своим делом, Ивор! Рахманы — общаться с богами и править страной, воины — защищать ее, холопы — служить. Ты — дедич, Ивор! Представь, какой-нибудь холоп захочет стать дедичем!

— Да ну? — улыбнулся Навко. — И что такому холопу будет?

— Сейчас — ничего! — глаза рахмана зло блеснули. — Но раньше с такого содрали бы кожу. Жаль, что сегодня не вышло. Ничего, теперь я смогу поговорить с Уладом. Если он не согласится уступить, мы поднимем не Савмат — всю страну. Гочтаки не помогут, Ивор! Думаю, Улад поделится властью, и сегодняшняя кровь станет последней.

— И правильно!

Навко наконец решился. Теперь главное — не глядеть рахману в лицо. Взгляд может выдать.

— Рад, что ты со мной согласен. Мы наведем порядок в Ории. Может, это отдалит ее гибель.

Когда-то боги обрекли на смерть Великую Землю Заката — там тоже нарушили их волю. А Первые — ты, может, слыхал о них — сами погубили себя…

— А ты смелый человек, рахман! — Навко вновь улыбнулся и встал. — Не боишься ходить один, среди врагов? Или ты бессмертен?

Снова смех:

— Конечно, нет! Иногда бывает страшно, но я думаю о великой цели… К тому же рахмана не так легко убить…

— А если заговорить… копье или меч? Рука уже лежала на гочтаке. Сейчас надо сдвинуться влево, и ладонь сама сползет на костяную рукоять…

Ямас покачал головой:

— Ты наслушался сказок, Ивор! Такое может сделать только рахман — или кто-то из его семьи, посвященный в тайну.

— Посмотрим.

— Что? — в голосе не было беспокойства или страха — только удивление. Навко пожал плечами и резко повернулся. В руке был нож — тот самый, с налетом ржавчины. Нож, заговоренный Кобником.

Удар был точен — прямо в сердце. Руку пронзила боль, в глаза плеснуло синим огнем, а уши заложило, словно в комнате стоял дикий крик. Но ничто не нарушило тишину — даже хрип. Ямас покачнулся и начал медленно валиться набок…

Несколько минут Навко ждал, боясь сдвинуться с места. Но ничего не случилось. Вернее, случилось то, что и должно — рахман был мертв. Мертв, как и все остальные — Баюр, Падалка, люди в Калачке, толпа на площади. И Навко подумал, что Кобник все-таки неплохой чаклун.

Наконец Навко решился и осторожно подошел к трупу. Глаза Ямаса были широко открыты и не выражали ничего — ни страха, ни удивления. Кровь, заливавшая пробитую грудь, начала каплями падать на пол. Вынуть нож было трудно, но он все-таки сделал это, тщательно протер лезвие и вновь подумал, что его следует отполировать. Жалко, если ржавчина пойдет дальше…

К Алане он смог выбраться только через неделю. Слишком много скопилось дел, и Навко невольно радовался тому, что встреча откладывается. Быть тысяцким оказалось не так просто. Он плохо знал город, а савматские дедичи и Кеевы мужи не спешили помогать заброде-волотичу. Но кое-кого все же удалось найти, и через два дня в Кей-городе стало тихо, как в могиле. На площадях висели трупы мятежников, которые Навко запретил хоронить, а стража искала всех, кто носит черные плащи. Удалось отыскать четверых. Трое были убиты на месте, но одному посчастливилось бежать.

В мятеже оказалось замешано немало торговцев и даже людей знатных. С согласия Улада Навко взял всех под стражу, а имущество отписал в Кееву скарбницу. Себе не стал брать даже ломаной гривны — ни к чему. Серебра и так хватало, а деньги понадобятся для будущей войны.

План похода, предложенный Кошиком, был одобрен, и Навко начал собирать войска. Улад был уверен, что под красный стяг с золотым Кеевым Орлом удастся поставить не менее пяти тясяч кме-тов, но Навко надеялся больше на своих бойцов. Знаки с восьмилучевым солнцем были розданы, и в народе кметов из Иворовой тысячи уже стали называть «коловратами». Навко торопил Вогача и его помощников — все воины уже получили гочтаки, но нужно было еще несколько сотен самострелов — для обучения новых бойцов. Тысяча должна разрастись до двух, а позже — и до трех. А с трехтысячным войском можно поддерживать порядок не только в Савмате, но и во всей Ории. Одновременно Навко укреплял Грайворон. Вежа в Савматском Детинце ненадежна, зато в новой крепости можно отсидеться в случае любой беды.

День шел за днем, а Навко все откладывал поездку. Наконец, когда дела пошли на лад, а Кей уже несколько раз удивленно спрашивал, отчего он не желает повидаться с невестой, Навко решился. В конце концов, он сделал, что мог. И если сделал не так — Алана простит…

Стража у ворот небольшого деревянного терема поглядела на него с интересом, а старший кмет, отведя в сторону, шепнул, что «хозяйка» в последние дни совсем не выходит, даже окна закрыла, хотя раньше все время жаловалась, что в тесных покоях душно. Навко кивнул и начал медленно подниматься по скрипящим деревянным ступенькам. Лестница была длинной, как часто строили у .сполотов, и покои Аланы находились на самом верху.

Улад, узнав, что его тысяцкий наконец-то собрался к суженой, посоветовал справить новый наряд и захватить подарок — так принято. При этом Волчонок суетился, словно опытная сваха, и Навко вновь еле сдержался. Он вдруг понял, что никуда не уедет из Савмата, пока Улад жив. Он обещал Кею, что их расплата впереди, и сдержит слово.

Подарка он брать не стал, надел старый плащ, в котором и пришел в Валин, хотя на дворе было неожиданно холодно. Пусть Алана увидит его таким, какой он есть, — настоящим…

Дверь, украшенная резным орнаментом, была приоткрыта. Навко постучал, долго ждал ответа, но внутри было тихо. Он ждал, с каждым мгновением чувствуя все сильнее непонятный страх. Мелькнула даже мысль бросить все и уехать — отсюда, из Савмата, их проклятой сполотской земли. Вернуться домой, вновь надеть кольчугу, встать в строй товарищей — и все забыть…

Наконец он решился. Дверь заскрипела, скрип ударил по ушам, и Навко невольно поморщился. Внутри было темно — окна закрывали тяжелые ставни. На дворе стоял ясный солнечный день, но в горнице горел небольшой светильник.

Алана стояла у окна, но смотрела не на закрытые ставни, а куда-то в сторону. На девушке было темное платье, в полутьме казавшееся черным. Волосы, не прикрытые платком, рассыпались по плечам. Навко открыл рот, несколько мгновений пытался совладать с непослушным языком и, наконец, с трудом выдавил из себя:

— Здравствуй…

В ответ послышалось равнодушное: «Чолом!», и Навко подумал, что Алана просто его не узнала.

— Это я! Я!

— Я узнала тебя, тысяцкий, — Алана не спеша повернулась и еле заметно кивнула. — У тебя ко мне дело?

Растерянность прошла. Навко понял, что ожидал именно этого — поэтому и не хотел ехать, боялся, откладывал. Алана обижена, думает, что он ее забыл.

— Ты свободна! — он заставил себя улыбнуться и шагнул ближе. — Свободна, Алана! Понимаешь?

Девушка не ответила, даже не повернула голову, и Навко заторопился:

— Я не мог ничего сделать. Тебя охраняли… Думал тебя отбить, но это слишком опасно… Я понимаю, тебе пришлось долго ждать. Но ведь ты сама говорила…

Алана молчала, затем грустно улыбнулась:

— Зачем ты приехал в Валин, Навко? Чтобы спасти меня — или стать савматским тысяцким?

Навко закусил губу. Она не понимает, не хочет понять!

— Я стал савматским тысяцким, чтобы спасти тебя, Алана! Волчонок не отдал бы тебя сотнику Велги!

— Ты опоздал, Навко! Улад отдал меня Ивору сыну Ивора. Ты знаешь такого?

И вновь Навко еле сдержался. Почему она не хочет понять?

— Это страшный человек, Навко! Он умеет нравиться, он умен и очень хитер. Он может обмануть любого. Даже меня… Ты знаешь, я ему поверила.

Я думала, он… . — Прекрати! — Навко почувствовал, что ему не хватает воздуха. Он вдруг понял, что сейчас ударит Алану — и испугался еще больше.

— На меня словно затмение нашло. Говорят, этот Ивор — просто чаклун. Дал мне выпить чаклунского зелья — и я забыла обо всем. А может, я просто очень хотела поверить…

Вспомнилась нитка — проклятая нитка с еле заметным узелком. Навко вдруг подумал, что эту нитку можно бросить в огонь — или просто разорвать…

— Тебе врали обо мне, Алана! Все было не так!

Помнишь, тебе рассказывали, что я пытаю людей?

Алана покачала головой:

— Конечно, тысяцкий Ивор никого не пытает сам! Зачем это ему? У него есть палачи. Он может приказать перебить целое село. Представляешь, Навко? Десятки людей — женщины, дети… Он может расстрелять толпу из самострелов. У него сотни убийц, которые могут сделать что угодно. Если надо, он подкупает людей, надо — убивает… Она знала! Все знала! Проклятый Улад, не мог держать язык за зубами!

— Это были сполоты, Алана! Я не убивал — я мстил. За тебя, за наш поселок…

Навко пожалел, что не может рассказать о Двери и Ключе. Не потому, что боялся. Просто Алана не поверит. — Это были люди, Навко! Сотни людей, ничего плохого не сделавших ни тебе, ни мне, ни ему. Наверное, я знаю не все о тысяцком Иворе. Он, говорят, мастер скрывать тайны… И еще он умеет служить. Представляешь, Навко, он выслужил у Светлого Дубень! Говорят, это очень большой город. А впридачу получил меня… Ты опоздал, Навко!

— Мы уедем! — Навко схватил девушку за плечи, резко повернул, взглянул в глаза. — Уедем сейчас же! Домой! Я брошу все…

Алана не сопротивлялась. В ее зеленых глазах не было страха — только усталость и боль.

— Не надо лгать, Навко! Ты никуда не уедешь. Он хотел возразить, но внезапно понял — Алана права. Он никуда не уедет из Савмата. Еще рано. Он только начинает…

— Но ты же хотела этого. Помнишь, мы мечтали бежать в Савмат…

Алана молчала, и Навко понял, что уговоры бесполезны. Он может обмануть себя — но не ее. Ведь Алана, дочь кузнеца, слишком хорошо знала холопа Навко

— навьего подкидыша. Знала — и очень любила…

— Ты… Ты моя невеста!

Алана вздохнула и вновь грустно улыбнулась:

— Нет, Навко. Я была твоей невестой — очень давно, в Буселе. Мы встречались по ночам, я убегала из дому и очень боялась, что узнает отец. Нет, не боялась — просто не хотела, чтобы он пошел к Ивору, и тот услал тебя куда-нибудь на лесную заимку. Мне казалось, что я не смогу прожить без тебя и дня… А теперь я невеста тысяцкого Ивора. Он, конечно, увезет меня подальше, ведь в Савмате все знают, что я — наложница Улада. Ивор будет меня стыдиться. Но Дубень — богатый город, а Светлый не забудет услуги…

Его словно ударили по лицу. В висках застучала кровь, в горле пересохло. Краешком сознания Навко понимал, что надо уйти, чтобы вернуться потом, попытаться поговорить снова… Но гнев уже овладел им, заставляя забыть обо всем. Рука скользнула к поясу, где висел нож — тот, которым он убил Ямаса, вычищенный, заново отполированный и наточенный.

— Убей! — зеленые глаза смотрели спокойно, без страха. — Убей меня, Навко! Это будет честно. Рука дрогнула. Навко отшатнулся, без сил опустился на скамью.

— Знаешь, когда меня привели к Уладу, я хотела вцепиться ему в лицо, ударить — и умереть. Но я решила вытерпеть все — из-за тебя. Теперь мне нечего больше ждать.

Навко молчал, понимая, что любое слово только довершит беду. Почему она ему не верит? Ведь ему верили все — Кобник, Улад — даже Ямас! И вдруг он понял — верили, потому что он лгал. Лгал умело и хладнокровно. Сейчас он попытался сказать правду.

— А Велге ты поверишь?

— Что?!

Навко вздохнул:

— Правительнице Велге. Мы поедем к ней, и она подтвердит, что я здесь по ее приказу. Я говорил тебе — все, что я делаю, — делаю на благо нашей земли!

Алана не ответила, но Навко вдруг понял, что девушка вновь готова слушать.

— Да, ты не все обо мне знаешь. Но так надо… Ты ведь слыхала, как убили Сварга? Рыжего Волка — того, кто принес нам столько бед? Его убил я, Алана!

Девушка молчала, но было ясно — слова не пропали даром.

— Это война, Алана! Я-на войне. Благодаря мне Велга знает все. Я помогаю доставать оружие, коней… Поэтому я тысяцкий. Поэтому я не мог выручить тебя раньше.

Навко встал, устало потер лицо, улыбнулся:

— Не верь мне — пока. Просто запомни мои слова. Ты права, я не могу уехать. Но не потому, что мне нужен город Дубень. Так приказала Велга.

— Навко… Разве Велга могла приказать такое? Алана встала, нерешительно шагнула вперед, но он покачал головой:

— Нет. Пока — не верь. Просто вспомни мои слова, когда узнаешь, что Рыжий Волчонок…

Договаривать Навко не стал. Алана запомнит, а потом, когда он вернется…

— Прощай.

Он вышел, не оглядываясь, и осторожно прикрыл за собой скрипящую дверь. Лоб был мокрым, в висках словно били невидимые молоточки, но, странное дело, Навко почувствовал, что доволен разговором. Теперь Алана начнет сомневаться, потом решит, что зря его обидела… И ведь он не солгал ей! Это не ложь, просто правда бывает разной…

Вернувшись в Савмат, он заперся в веже, приказав никого не пускать — даже Улада. Хотелось отдохнуть, спокойно подумать об Алане, о том, как они уедут в неведомый Дубень — не сейчас, но уедут… Но думалось почему-то совсем о другом. Скоро поход, надо успеть вооружить хотя бы еще две сотни «коловратов». Пять сотен взять с собой, пять — оставить в Савмате, еще две сотни — в Грайвороне. Не удержавшись, Навко развернул мапу и начал в очередной раз разглядывать знакомые значки: леса вокруг Самвата, дороги, Денор… Вот она, Утья переправа! Вначале Навко думал, что в том месте зимуют утки, но всезнающий Кошик пояснил: имя осталось от утов, древнего народа, когда-то пришедшего с восхода. Через эту переправу переходило их войско во главе с Кеем Атли.

За переправой начинались холмы, где, если Кошик не ошибается, они и встретятся с ограми. Тут он построит своих «коловратов» длинной цепью — в три ряда. Правда, Кошик советует поступить иначе — разделить стрелков на отряды, каждый построить четырехугольником…

Навко начал прикидывать, в чем соль Кошикова замысла, и вдруг понял, что ему совсем не хочется уезжать из Савмата. Ни в Коростень, ни в Дубень. Кем он будет у Велги? Тысячником? Но разве у волотичей войско?! Да и Государыня Велга — не Кей Улад. А в далеком Дубене вообще нечего делать! Разве что потом, через несколько лет… А как же Алана? Разве она согласится остаться в Савмате?

Внезапно Навко почувствовал злость. Согласится! Она — его жена, а жена должна слушаться мужа! Он сумеет убедить Алану, а если нет… Тем хуже для нее!

Рядом послышалось осторожное покашливание. Навко резко поднял голову — сторожевой кмет с «коловратом» на груди стоял рядом, виновато глядя на хозяина. Поклонившись, он кивнул на дверь. Навко хотел рыкнуть, но потом опомнился. Воин не виноват. Если он решился потревожить тысяцкого, значит что-то стряслось. Навко вопросительно поглядел на кмета, тот вновь поклонился и прошептал на ухо…

— Впусти! — видеть никого не хотелось, но прогонять ту, что стояла за дверью, было нельзя. Просто невозможно.

На Милене была длинная меховая накидка с капюшоном, скрывавшим лицо. Предосторожность не лишняя — на дворе стоял день.

— Чолом! — Навко заставил себя улыбнуться, встал и кивнул на кресло. — Что случилось?

Девушка ответила не сразу. Садиться не стала, подошла к окну, осторожно выглянула…

— Я… Я не должна была приходить, Ивор! Но мне некуда идти. И не к кому…

Голос был странным — тихим, неживым. Голову закрывала накидка, и Навко подумал, что это не только дань осторожности. Дочь Бовчерода не хочет, чтобы он видел ее лицо.

— Отец прогнал меня… Даже хуже — послал меня к нему… К Уладу. Понимаешь?

Да, что-то стряслось. Милена никогда не была такой…

— Ты, конечно, ничем не поможешь, Ивор. Но мне очень плохо…

Девушка отошла от окна, опустилась на скамью, руки бессильно повисли…

— У меня будет ребенок. От Улада… Навко чуть не ляпнул: «Поздравляю», но вовремя прикусил язык. Ребенок? Но ведь…

— Упад сказал, что не женится на мне. Савматские дедичи против — я ведь чужачка. Ребенка он тоже не может признать — никому не нужен Кей из Валина.

— А отец? — осторожно поинтересовался Улад, начиная понимать.

— Отец сказал, что не пустит меня домой.

Я опозорю весь наш род. Он думает, что Улад все же…

Странно, Навко не чувствовал к этой девушке ненависти. Да, Милена любит Рыжего Волчонка, но ведь она не виновата! Для нее Улад — не кровавый палач, а Кей из детской сказки. Милена встала, капюшон упал на плечи:

— Зашла попрощаться… В Савмате мне нечего делать, дома тоже… Мы были друзьями, тысяцкий Ивор!

— Мы и сейчас друзья, — Навко подошел ближе, осторожно положил руку на плечо. — Я могу чем-нибудь помочь, Милена?

— Нет, — на заплаканном лице мелькнула улыбка. — Во всем виновата я сама, и мне отвечать. Но ты посочувствовал мне — единственный. И мне легче. Пойду…

— Постой! — Навко схватил ее за руку, усадил на скамью, — Куда ты?

Милена покачала головой:

— Я не хочу навязываться Уладу. Я — дочь великого дедича, а не селянка, переспавшая с Кеем! И я не хочу позорить отца. Смерть смоет позор, Ивор!

Навко посмотрел ей в глаза и понял — она уже все решила.

— Погоди…

Что можно сделать? Навко попытался прикинуть: поговорить с Уладом? С ее отцом? Не поможет.

— У меня есть село под Валином, Милена. Даже несколько — не помню точно. Поезжай туда…

— И рожай ублюдка? — Милена грустно усмехнулась. — У нас таких, как я, называют «покрытками». Им мажут ворота дегтем и не пускают на священные праздники. Есть даже обычай, что каждый мужчина имеет право зайти к ней, и «покрытка» не смеет отказать. Зачем жить, Ивор?

Навко ответил не сразу. Конечно, можно просто распрощаться — и забыть о ней. Нет, не забыть — запомнить, чтобы счет, предъявленный Рыжему Волчонку, стал полнее! Но Милены было жаль. И не просто жаль. Она — дочь Бовчерода, единственная, любимая. Наследница…

— Мы с тобой мало знакомы, Милена. Ты знаешь, кем я был полгода назад?

— Ты… Ты дедич из-под Коростеня? — в ее голосе звучало удивление.

— Да, — Навко чуть не сказал правду, но вовремя опомнился. — Я сын дедича. Мой отец погиб. Все, что имела наша семья — пропало. Я приехал в Валин — и стал палатином. Ты думаешь, это было легко?

— Наверное, нет! — ее удивление росло, и Навко невольно улыбнулся:

— Наверное! Теперь я — тысяцкий Савмата. Я — выше любого Кеева мужа, любого дедича, даже твоего отца. Я — правая рука Светлого.

— Все тебе завидуют, Ивор, — кивнула Милена. — Очень завидуют! Отец сам хотел стать савматским тысяцким, даже просил меня. Меня, представляешь? Наверное, только я не завидовала тебе, Ивор! Может, потому что была рядом с Уладом…

Навко вздохнул:

— Завидуют… Пусть завидуют, Милена! Недавно Светлый подарил мне Дубень. У меня скоро будет две тысячи кметов — самых лучших. Уже сейчас я — второй человек во всей Ории.

— Зачем ты говоришь об этом…— начала девушка, но Навко резко махнул рукой:

— Затем! Чтобы ты поняла — я могу очень многое. А теперь слушай: я клянусь Матерью Болот, что сумею тебе помочь. Ты не станешь «покрыткой». Тебе не придется прятаться по глухим селам. Ты не опозоришь отца.

— Как? — глухо проговорила Милена. — Я не стану убивать ребенка, Ивор! Лучше доверю его навам — и сама стану навой…

— Нет.

Навий подкидыш! Когда-то его, Навко, так же доверили лесной нежити. Правда, его мать не бросила ребенка в воду. Холоп счастливее мертвеца…

— Я поклялся, Милена. Такую клятву не нарушит ни один волотич. Подожди — два месяца, не больше. Я вернусь из похода — и все решу.

Милена долго молчала, затем вздохнула:

— Я верю тебе, Ивор! Не знаю почему, но верю. Я подожду два месяца, а потом поступлю, как решила. Прощай!

Девушка коротко поклонилась, накинула капюшон и, не сказав больше ни слова, вышла. Навко долго глядел ей вслед, затем улыбнулся. Он еще не представлял, что делать, но был уверен — справится. И с этим, и со всем остальным. Его солнце еще только встает — до полудня далеко…

Издалека войско походило на огромную змею, неторопливо ползущую к темной денорской воде.

Великая река была совсем рядом, был виден даже противоположный берег — плоский, пустой. За ним начинались холмы, терявшиеся у горизонта.

Навко придержал нетерпеливого коня и покосился на Улада. Тот неподвижно сидел на черном сполотском скакуне, втянув голову в плечи, словно Кея донимал холод. За Уладом пристроился Тымчак. С самого начала похода неразговорчивый парень не отходил ни на шаг от Волчонка. Страж был надежный

— даже Навко его слегка побаивался и старался обходить стороной.

Они уже больше часа стояли на этом холме, глядя на проходящее войско. Отсюда оно не казалось большим. Передовой конный отряд, пешие дозоры, большой полк, пять сотен «коло-вратов», несколько десятков обозных телег. Пять тысяч с лишком — не так мало, конечно. Но издалека все казалось маленьким, игрушечным. Тонкая стальная змейка, ползущая по заснеженной степи…

— Ивор, т-ты уверен? — Улад прикрыл глаза от яркого солнца и невольно поморщился. — Лодьи…

— Лодьи прибыли. Светлый, — Навко уже дважды доложил об этом, но Улад все равно волновался. — Начинаем переправу.

Да, лодьи прибыли, все шло по плану, и Рыжий Волчонок волновался зря. К Денору успели первыми. Огрское войско опоздало — лазутчики сообщали, что коннице Алая, уже подходившей к Савмату, пришлось сворачивать и на всех рысях идти на полдень.

Навко был доволен — замысел Кошика, который он постепенно начал считать своим, удался. Огры, как и Прожад, помнившие давние войны, попытались атаковать столицу, но внезапно обнаружили, что к ним в тыл вот-вот зайдет Кеево войско. Навко сумел заставить врага отступить, причем именно туда, где намеревался дать бой.

— Ск-колько их? — Улад вновь скривился, и Навко понял, что Кей имеет в виду огров.

— Шесть тысяч, Светлый. Может, чуть больше.

— М-много…

— Алай, брат Великого Хэйкана, сумел собрать большое войско. Лазутчики доложили, что с ним ушла вся молодежь — альбиры, мечтавшие омочить сабли в крови давнего врага. Поговаривали даже, что Алай мечтает не просто о грабеже и мести, но хочет захватить Савмат, чтобы править в сполотской столице. И не станет больше Ории, а будет Великая Огрия — от Харпийских гор до Итля. Более осторожные считали, что Алай не думает о таком, но победа даст ему сильную армию, а с нею — Белый Шатер. Хэйкана Шету больше не боялись. Отказавшись возглавить войско, он потерял лицо.

— А, м-может, мы зря уничтожили Ключ? К-как думаешь, Ивор?

Навко удивился — об этом Волчонок давно не вспоминал. Выходит, не забыл!

— Зачем? — Навко дернул плечами. — Мы и так их разобьем, Светлый! К тому же у нас не было выбора.

— Д-да, ты прав…

Навко вновь покосился на Улада. Вот о чем он мечтает! Ну нет, не видать Волчонку Двери! Такой натворит дел…

— Пора, — он кивнул в сторону Денора и ударил коня каблуком. — Переправа началась, Светлый!

Лодьи вышли из Савмата через три дня после войска. Расчет оказался точен. Как только передовой дозор выехал на берег реки, вдали, с полночи, показались белые паруса. Без лодей обойтись было нельзя — ниже Савмата лед сходил рано, и сейчас холодная темная вода спокойно текла на полдень, к далекому морю, и только у самого берега сверкала узкая кромка тонкого льда.

О времени похода они тоже спорили с Уладом. Спорили долго — Волчонок хотел дождаться, пока вырастет первая трава. Навко и сам начал сомневаться, но Кошик сумел убедить. Коннице придется туго, но у сполотов ее немного, зато ограм придется считать каждый день. Война не затянется, и Алая не придется ловить среди холодной весенней степи.

У самого берега, где первые сотни уже грузились в лодьи, Улад внезапно заторопился, предложив переправляться сразу — с передовым отрядом. Навко хотел возразить, но махнул рукой. Если Волчонок желает рискнуть — пусть. Пусть Тымчак о нем беспокоится! Сам же Навко решил переправиться вместе с «коловратами», рассудив, что под защитой гочтаков будет спокойнее. Да и ни к чему командиру подставлять грудь под стрелы. Сотник — и тот не лезет вперед без оглядки.

Когда лодья с Уладом достигла противоположного берега, Навко облегченно вздохнул. Без Рыжего Волчонка под боком сразу же стало легче. Жаль, нельзя просто выстрелить ему в спину из гочтака. Кметы идут за Кеем, без него Навко не справится.

«Коловраты» уже подошли к берегу, и тысячник, заменивший Лапака, отдавал последние распоряжения. Лапака Навко оставил в Грайвороне. Синеносый пьяница много не навоюет, но зато не предаст. Пусть готовит новых кметов.

Навко подъехал к одной из лодей, слез с коня и приказал заводить гнедого на борт. Пора! Внезапно его окликнули. Навко хотел отмахнуться, но тут в толпе кметов мелькнуло знакомое лицо. Барсак! Почему он здесь? Навко послал его в Коростень перед самым походом.

— Чолом, тысяцкий! — лицо волотича было невозмутимо, но слово «тысяцкий» прозвучало, как ругательство. — Есть новости.

Навко отвел парня в сторону, огляделся. Кажется, до них никому нет дела.

— Говори.

— Пришлось вернуться. У правительницы Велги есть важное поручние для сотника Навко.

Навко нетерпеливо кивнул, но Барсак усмехнулся:

— Для сотника Навко, а не для тысяцкого Ивора! Я должен говорить только с ним.

Такого следовало ожидать, и Навко заранее продумал ответ:

— Он сейчас в Савмате. И кроме того, Барсак, кто сказал, что он захочет встречаться с тобой? Он и так рискует!

Парень, похоже, растерялся, и Навко покровительственно кивнул:

— Я расскажу ему, когда вернемся. Не могу за него решать, но, думаю, он сам поедет в Коростень.

Об этом он тоже думал. С Велгой следовало поговорить. Хорошо, если именно она прикажет убить Улада. Если в столице вновь начнется смута, отряды волотичей вместе с «коловратами» наведут порядок. И «сотник Навко» станет управлять сполотской землей от имени Велги. Вместе они справятся с Войчемиром…

— У меня есть и для тебя вести, тысяцкий. Я был у Лантаха.

Навко невольно вздрогнул. О чаклуне он забыл — заставил себя забыть. Не то, чтобы боялся мести за Ямаса. Просто Кобник стал не нужен, и лучше бы он сам забыл об Иворе.

— Предатель просит какое-то село. Говорит, ты обещал.

В голосе Барсака слышалось откровенное презрение. Навко еле сдержался. Парень становится опасным…

— И еще…— Барсак усмехнулся. — Сон ему был. Кони какие-то скакали, небо горело, вода в реке кипела, земля ходила волнами. Велел предупредить.

Навко задумался. Этот парень ненавидит Кобника. Очень хорошо…

— Поедешь в Коростень. Но сначала — к Лантаху. Сотник Навко приказал убить изменника. Тайно — без следов.

Глаза волотича блеснули, а Навко подумал, что это будет последняя поездка для Барсака. Парень слишком много знает. Надо будет найти другого гонца…

Вода дышала холодом, тяжелые волны раскачивали лодью, и Навко с облегчением перевел дух, когда черный нос мягко ткнулся в песчаный берег. Кметы один за другим выскакивали из лодьи, сразу же строясь в линию. Навко одобрительно кивнул — месяцы учения не прошли даром.

На огрском берегу была уже половина войска.

Навко прикинул — еще час, и можно выступать дальше. Хорошо бы успеть углубиться за холмы, чтобы Алай не смог развернуть конницу…

На крик он вначале не обратил внимания — на берегу и так было шумно. Но крик повторился — громкий, отчаянный:

— Огры! Огры! Сперва он ощутил страх, но затем почувствовал злой азарт. Опоздали! Его стрелки уже здесь. Вокруг суетились, звучали команды, и кметы быстро строились, прикрывая переправу. «Коловраты» деловито заряжали оружие. Навко одобрительно кивнул, сел на коня и поехал искать Улада.

Кея он нашел на невысоком холме. Кметы разворачивали Стяг, рядом уже собрались тысячники, а за спиной Волчонка неподвижно возвышался мрачный Тымчак. Улад и сам был мрачен.

— Они… Ивор, они…

Навко отмахнулся, бросил повод коня кмету и начал всматриваться вдаль. Вначале он ничего не заметил — сзади Денор, впереди — серые, в белых снежных пятнах, холмы. Но, наконец, он увидел всадников — немного, не более сотни.

— Передовые, — бросил кто-то, и Навко согласно кивнул. Их заметили. Наверное, войско Алая где-то за холмами.

Надо было спешить. Половина войска еще за Денором, значит надо выстроить остальных вдоль берега… Навко оглянулся — Денор, близкие холмы, какой-то овраг. Он много раз продумывал боевой порядок, даже рисовал его на бересте, но в действительности все выглядело совсем по-другому…

— Господин Ивор! Господин Ивор! Кошик! Навко почувствовал невероятное облегчение. Хвала Матери Болот!

— Говори!

— Но…

Близорукие глаза недоуменно мигнули, однако растерянность тут же исчезла.

— Войска… Войска в две линии, господин Ивор! Вторая — в пятидесяти шагах от берега, первая — по гребню первых холмов. Наших… С гочтаками — четырьмя отрядами, первый у оврага…

Рассуждать не оставалось времени. Улад ждал, и Навко, решившись, начал повторять то, что говорил Кошик. Тысячники недоуменно переглядывались, но Кей только кивал. Впрочем, Навко подозревал, что Волчонок понятия не имеет о смысле странных построений. Как и он сам.

Войска строились большим четырехугольником, отряды «коловратов» стали на флангах. Что задумал Кошик? Ни о чем подобном они не говорили!

И тут вновь послышался знакомый крик:

— Огры! Огры! Слева! — Навко резко оглянулся. Слева, из-за близких холмов, мчались всадники. Их было много — сотни и сотни. В уши ударил долгий протяжный клич:

— Кху-у! Ху-у-у-у!

Огры мчались к реке, пытаясь отрезать сполотов от переправы. Вот что задумал Алай! Огры не опоздали, они пришли раньше, спрятав конницу за близкими холмами. И теперь, когда половина войска оказалась на левом берегу…

Новый крик. На этот раз конница мчалась справа. Все верно — удар с флангов. В серой гуще всадников, среди сотен высоких шапок, Навко заметил высокое древко с девятью белыми конскими хвостами. Алай лично вел альбиров в атаку. Еще немного — и огры будут у переправы, разрезав Кеево войско надвое. Навко невольно покачал головой. Как быстро! Еще бы полчаса, и все кончилось

— конница, взяв сполотов в кольцо, перебила бы всех. Так бы и случилось — если б не Кошик. Не Кошик — и не четыре сотни «коловратов», стоявших на флангах. — Кху-у! Ху-у-у-у!

Приказы отдавать было поздно, но сотники сами знали, что делать. Кметы в сверкающих кольчугах неторопливо подняли гочтаки. Резкая команда — и самострелы уже у плеча. Залп! Тысячи тяжелых «капель» ударили в упор, прямо по хрипящим конским мордам.

Над полем стоял крик и отчаянное конское ржание. Лошади падали, всадники перекатывались через конские гривы, застывая на мокром, затоптанном копытами снегу. А «коловраты» продолжали стрелять — не спеша, целясь тщательно, чтобы ни один выстрел не пропал даром.

Как завороженный, Навко смотрел на поле битвы. Страх все еще не отпускал, но в душе начало просыпаться торжество. Все-таки получилось! Веками сполоты не могли разбить огров в чистом поле. И только он, Навко-подкидыш, сумел сделать это! Конечно, план придумал Кошик, гочтак добыл бродяга-Кобник, но всех их нашел он, Навко!

Кто-то дергал его за плечо, и Навко с трудом очнулся. Улад! Лицо с нелепыми усиками улыбалось:

— Он-ни… Они б-бегут!

— Еще нет, — как можно равнодушнее бросил Навко и, усмехнувшись, добавил:

— Скоро побегут. Светлый! Закончим переправу — будем гнать!

Конница Алая все еще пыталась атаковать, но гочтаки били без промаха. Перед их ровным строем росли груды тел — людских и конских. Огрские стрелы отскакивали от прочных кольчуг, а кметы, стоявшие в задних рядах, бесперебойно заряжали новые самострелы, передавая их вперед.

Навко поглядел на переправу. Лодьи приставали к берегу, из них выбегали кметы, быстро разбирались по десяткам и сотням. Вот начали выводить лошадей… Навко усмехнулся: все шло, как надо.

Он еще раз взглянул на реку — и вдруг заметил нечто странное. Правый берег словно окутался легким туманом. Навко всмотрелся — дымка поднималась над рекой, более густая по стремнине, редкая у берегов… Навко удивился и, на миг забыв о тысячах людей, сцепившихся в смертельной схватке, огляделся. Все казалось прежним — река, холмы, грязно-белые пятна тающего снега, но что-то переменилось и здесь. Очертания стали размытыми, неясными, воздух словно струился над невидимым огнем. И вдруг, в самой вышине, блеснула маленькая искра…

— Кошик…

Парень удивленно оглянулся. Навко, стараясь, чтобы никто не заметил, указал на небо, где рядом с первой искрой уже зажглась другая.

Кошик, не понимая, поглядел вверх, долго молчал, затем тихо охнул:

— Змеи… Господин Ивор, Змеи! Огненные Змеи…

В первый миг подумалось, что Кошик ошибся.

О Змеях Навко, конечно, слыхал, но не очень-то верил. Огненные Змеи казались сказкой — страшной сказкой, которую рассказывают бабушки внукам долгими зимними вечерами.

Но искры не исчезали. Их становилось все больше — десять, двадцать, пятьдесят. Их заметили. Кметы стали переглядываться, показывать на небо…

— Река, господин Ивор! — Кошик недоуменно оглянулся и вновь охнул. — И воздух! Видите?

— Вижу…

Теперь это видели все. Огрская конница остановилась, «коловраты» опустили самострелы. Оба войска замерли, ожидая. И вдруг Навко вспомнил Барсака. Кобник! Чаклун предупреждал! Падают кони, небо горит огнем, вода в реке кипит…

— Господин Ивор! Господин Ивор! — теперь в голосе Кошика слышался страх. — Мне рассказывали… Такое бывает перед тем, как боги начинают трясти землю!

Боги? Перед глазами встало мрачное, холодное лицо Ямаса. Нет, не боги! Выходит, он все-таки не уничтожил Ключ! И этот Ключ взяли чьи-то руки… Над водой уже стоял пар, у берега слышались недоуменные голоса, кромка льда исчезла. Земля под ногами еле заметно дрогнула…

Что-то крикнул Улад, но Навко не услышал. Огненные искры над головой дрогнули и рванулись вниз. Резкий свист — и перед глазами вспыхнуло густое оранжевое пламя. Навко рухнул на землю, закрывая руками лицо. Вокруг горел огонь, слышались отчаянные вопли, чей-то предсмертный крик, а свист становился громче, закладывая уши, разрывая череп…

На миг пламя исчезло, и Навко решился поднять голову. Земля вокруг стала черной. Среди жирного пепла темнели скорченные остовы — людей ли, коней — понять нельзя. Возле берега горела лодьи, а у дымящейся воды отчаянно метались маленькие фигурки уцелевших. Снова свист — над самой головой, и Навко вновь вжал лицо в землю.

Земля была горячей, она мелко подрагивала, словно от невыносимой боли. Навко понял — самое страшное еще впереди. Земля пойдет волнами… Сдвиг-Земля, проснувшаяся Смерть!

Мысли исчезли. Остался ужас — нечеловеческий, лишающий разума. Хотелось только одного — умереть, умереть в этот же миг, чтобы не дожить до самого страшного. Наверное, это и есть кара богов. За все — за предательство, убийство, ложь. Они все виновны — он, Рыжий Волчонок, дедичи, сотники, кметы…

На миг вернулась ясность, и Навко, не поднимая лица от земли, горько усмехнулся. При чем тут боги? Просто кто-то оказался умнее и хитрее, чем он сам. Кто-то не побоялся повернуть Ключ в Двери…

Первый удар отбросил в сторону. Навко покатился вниз по склону, больно ударяясь о камни.

Руки закрывали лицо, и он не видел ничего. В глазах стояло огромное желтое пятно, в горле было горько и сухо. Наконец удалось зацепиться за какой-то куст. Навко оторвал руки от лица, привстал, опираясь на локти…

Вокруг стоял сизый густой туман, сквозь который едва можно было разглядеть почерневшее небо, все в огненных сполохах, реку, покрытую пенящимися, дымящимися бурунами, глубокие трещины, рассекавшие землю. Новый толчок — и Навко вжался в горячий пепел, пытаясь слиться с землей, исчезнуть, сгинуть…

Но земля не держала. Она стала мягкой, словно топь, в которой утонул труп Баюра, — прогибалась под локтями, рассыпалась в прах, превращалась в едкую пыль. Понимая, что спасения нет, Навко в отчаянии встал, чтобы встретить Смерть лицом к лицу. В глаза ударило жарким ветром. И тут он увидел — у самого горизонта земля взгорбилась, встала дыбом. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, гигантский вал взбесившейся тверди катился на обреченный берег. Небо рассекла молния — темно-желтая, цвета старого золота. Воздух сгустился, застревая в горле, не давая дышать. Почва под ногами кипела, бурлила водоворотами, а смерть была уже совсем рядом, совсем близко. Навко закричал, не слыша собственного крика, рухнул на колени, и тут земля обрушилась на него…

— Господин Ивор! Господин Ивор! Сознание возвращалось медленно. Сначала пришла боль. Это почему-то было приятно — может, оттого, что тело вновь жило, билось сердце — неровно, урывками. Вместе с болью вернулся страх, но тут же исчез. Все, что могло случиться, — уже случилось.

— Господин Ивор!

В голосе было отчаяние, и это чужое отчаяние заставило окончательно прийти в себя. Глаза не открывались, но губами можно было шевелить.

— Я… Я жив.

— Господин Ивор! Тысяцкий жив! Жив! Он узнал голос Кошика и почему-то не удивился. Наверное парень, начитавшийся румских фолий, каким-то чудом предусмотрел даже такое — и выжил.

Возле губ оказалась чаша с водой. Навко отхлебнул — вода была горячей и горькой. Наконец он открыл глаза.

Кошика он узнал не сразу. На его лице была кровь — густая, запекшаяся, она покрывала лоб, щеки, даже губы.

— Ты… ранен?

— Пусть господин Ивор не волнуется! Это царапины, просто царапины… Господин Ивор может встать?

Кто-то подошел, помог подняться. Навко долго выплевывал набившуюся в рот землю. Кажется, сломался зуб — передний, и это почему-то особенно расстроило. Наконец он окончательно пришел в себя и огляделся.

Холмы исчезли. До самого горизонта простиралась голая равнина, покрытая странной рябью, словно каменные волны на мгновенье застыли, готовые вновь ринуться на беззащитных людей. Изменился берег — он стал обрывистым, крутым, и на самом гребне обрыва повисла чудом уцелевшая лодья. Всюду были трещины — неровные, извилистые. Вначале он не заметил погибших, но вот взгляд скользнул по чему-то странному. Голова — человеческая голова с открытым в предсмертной муке ртом, торчала прямо из земли. Рядом выглядывала рука с растопыренными пальцами. Навко поспешил отвернуться…

— Господин Ивор! Господин Ивор! Я собрал тех, кто уцелел… Двадцать три человека — наши и огры. Мы заключили перемирие…

Внезапно Навко захохотал. Перемирие! Вот и вся война! Двадцать три человека — с Кошиком во главе.

— Я… Может, я не имел права…— парень явно растерялся. — Но господин Ивор назначил меня сотником, я остался старшим… Мы долго искали господина Ивора. Господина Ивора завалило землей…

Навко оборвал нелепый смех и вновь оглянулся. Люди стояли вокруг — страшные, окровавленные. Трудно было даже понять, кто огрин, кто сполот. Странно, но многие все еще держали оружие. Все смотрели на него, и Навко опомнился:

— Спасибо! — он обнял Кошика, улыбнулся разбитым ртом. — Где… Где Кей? Кошик вздохнул:

— Если господин Ивор пройдет со мной… Лицо Улада было спокойным, недвижные глаза смотрели сурово, словно мертвый Кей упрекал его, выжившего. Странно, в этот миг Навко не испытал ни радости, не удовлетворения. Он хотел смерти Волчонку, мечтал вонзить нож в его спину — но сейчас чувствовал лишь горечь. Может, потому, что вместе с Уладом погибли и его надежды. Солнцу тысяцкого Ивора так и не суждено подняться к полудню… А может, смерть примирила его с этим молодым красивым парнем, который, сам того не желая, стал его смертным врагом.

Рядом лежало то, что осталось от тела Тымчака. В остекленевших глазах было изумление, словно верный пес Улада готов был произнести свое: «Чекай-чекай».

Кошик скороговоркой рассказывал о том, что удалось поймать два десятка коней, что на берегу остались две лодьи, и можно хоть сейчас переправляться… Навко не слушал. Жизнь возвращалась, и надо жить дальше. Дальше…

В Савмат возвращаться нельзя. Ему, чужаку, не простят поражения, не простят смерти Улада. Семи сотен воинов не хватит, чтобы удержать столицу, если Войчемир подойдет к Савмату. Значит, надо заехать к Алане, забрать ее — и в Коростень. Может, и хорошо, что так все кончилось…

Кошик удивленно глядел на него, и Навко поспешно кивнул: все правильно, действуй! Хорошо, что он пригрел парня, и очень хорошо, что Кошик выжил. Забрать его в Коростень? Зачем? Кошик — улеб, ему нечего делать у волотичей…

И вдруг Навко понял: ему тоже незачем бежать к Велге. Да, Савмат не удержать, и Кей Войчемир скоро войдет в столицу. И встретить его должен он, тысяцкий Савмата! Он, Ивор сын Ивора, поднесет новому Светлому ключи от Детинца! Но вначале, первым делом, следует выпустить Кледу, она будет править до возвращения брата. Как удачно, что он не ссорился с Кейной!

Усталость исчезла, пропала боль, и Навко улыбнулся, глядя на проступавшее из-за низких туч неяркое весеннее солнце. Мать Болот милостива к своему сыну! Она не просто спасла его, она подарила то, о чем не приходилось и мечтать!

Внезапно его охватило нетерпение. Хотелось немедленно сесть на коня и скакать к Савмату. Улад погиб, а с ним погибли все дедичи, все Кеевы мужи. Погиб Прожад, погиб Бовчерод. Зато жив он, Навко! Он обеспечит порядок в Ории, он встретит Войчемира и передаст ему державу! А за это…

Нет, просить ничего нельзя! Наверное, Войчемир предложит остаться в Савмате, но Навко откажется. Он попросится в Валин! Ведь он, Ивор сын Ивора, — дедич Дубеня! Бовчерод погиб, значит теперь он — старший дедич всей земли улеб-ской! Войчемиру некого назначить наместником в Валин, а он, Навко, сумеет с помощью «коловра-тов» удержать эту землю в своих руках. Рядом Край — земля волотичей. Велга поддержит сотника Навко! Валин и Коростень вместе предъявят счет Кеям!

Все становилось на свои места. Солнце, на миг скрывшись за тучами, вновь начало медленно ползти к зениту. Он был вторым в Савмате, теперь станет первым в Валине. Пока в Валине…

Навко не спеша подошел к обрыву, спустился вниз и долго умывался теплой денорской водой. Стало легко, и ему внезапно захотелось, чтобы Баюр — проклятый предатель, ставший упырем в неведомом болоте — на миг оказался рядом. Пусть попробует теперь упрекнуть его, навьего подкидыша! Навко лишь посмеется — как смеются над побежденными. Он сделал то, ради чего вонзил нож в спину сына Антомира. Он победил, Алана свободна…

И вдруг он понял — спешить не следует. Алана свободна — и хвала Матери Болот! Он отправит ее в Коростень, к Велге. Там Алану встретят, как жену славного героя — тысячника Навко. И сам он будет приезжать туда — время от времени. А в Ва-лине… В Валине ему будет нужна не она!

Навко покачал головой. Как же он мог забыть! Клятва, данная Милене! Он не нарушит ее — Ми-лена избежит позора, не станет «покрыткой», не бросит ребенка навам. Она выйдет замуж — за де-дича Дубеня. Она — наследница Бовчерода, его несметных богатств, его титула. Женившись на ней, Навко уже не будет чужаком. Вместе с Миле-ной они станут править Валином, а может и не только им! Правда, она ждет ребенка. Ну что ж… Улад забрал его невесту. Он отберет у него сына!

Подбежал запыхавшийся Кошик, доложив, что одну лодью удалось спустить на воду. Можно плыть… Навко хотел вновь обнять парня, но передумал. Важно кивнув, он приказал всем, кто уцелел, подобрать оружие. Хорошо бы найти несколько гочтаков. Путь до Савмата неблизкий…

Из-за туч выглянуло солнце — его солнце. Оно поднималось все выше, к самому полудню…

Занавес

— Зайча! Зайча! — Велга усмехнулась, потрепав Войчемира по отросшим за последние месяцы волосам. — Постричься тебе надо… Как хорошо, что ты приехал, братец!

Войча смущенно кашлянул и с любопытством осмотрелся. Комната была знакомой. Он уже бывал здесь, во дворце наместника, два года назад, когда гостил у братана Сварга. Тогда тоже была весна, в воздухе стоял запах сирени, которая так хороша тут, в Коростене. Два года — а словно вечность прошла…

— Знаешь, Зайча, сама себя не понимаю,Велга покачала головой и снова улыбнулась. — Ведь знаю, что ты Кеев кмет, что тебя прислал Светлый… И все равно — рада!

Войчемир еще более смутился. В Коростень он приехал незваный, но его тут же узнали. Оказывается, о могучем альбире со странным именем давно уже ходили легенды. Волотичи смотрели на Войчу не как на врага, а как на героя из сказки и не отпускали до тех пор, пока он не показал, что можно сделать «звездочкой» против трех мечей. И вот — Велга. Молодая, красивая, веселая — только седая.

— Понимаешь, правительница…

— Что? — девушка даже привстала. — Зайча, да что с тобой? Если даже тебя прислал Кей Войчемир, совсем не обязательно звать меня так! Знаешь, уже наслушалась!

Войче захотелось взвыть от отчаяния. Ну почему Матушка Сва так плохо подвесила его непослушный язык!

— Я… Я сказать должен! — вздохнул он. — Не перебивай, сестренка! Ну, пожалуйста! Девушка покачала головой:

— Только не о делах. Вечером соберем совет, и ты скажешь все, что велел тебе Войчемир… Что у тебя? Говорят, женился?

Оказывается, Велге уже доложили. Войча обмолвился об этом случайно, еще у ворот, когда начальник стражи — тот самый знакомый сотник — принялся расспрашивать о житье-бытье.

— Женился. Ребенок будет…

— Ты что, не рад? — удивилась Велга, и Войча вновь вздохнул. Не спрашивала бы, сестренка, если б познакомилась со Светлой Кейной Челеди!

— Я… Помнишь, ты рассказывала о твоей семье. Что мать твоя была замужем за одним сполотом…

— Она была наложницей! — серые глаза блеснули гневом. — Наложницей, Зайча! Войчемир помотал головой:

— Послушай! Я рассказал Сваргу… Кею Сваргу. А он почему-то заинтересовался, велел узнать…

Лазутчик, посланный покойным братом, приехал в Савмат три недели назад. Войча вспомнил, каким было лицо парня, когда он докладывал о том, что удалось выведать…

— Твою мать звали Ольна? Ольна, дочь Поснета? Из поселка Кибны?

— Да…

Велга внезапно побледнела, с силой провела рукой по лицу:

— Говори, Зайча… Говори!

— Она… Ее выкупил у торговца один знатный сполот. Но она не была холопкой, он отпустил ее на волю и женился. У него как раз жена умерла, сын остался… Твоя мать его растила…

Велга быстро кивнула:

— Знаю… Мать рассказывала, мне потом передали. Его звали…

— Войчемир… Войча…

Велга вновь кивнула, а у Войчи словно язык отнялся. Девушка смотрела на него с недоумением и тревогой, и вдруг серые глаза блеснули:

— Зайча! Заяц ты безухий! Ты…

Войча только моргнул. Девушка вскочила, бросилась к нему, и Войчемир почувствовал, что его трясут и даже, кажется, угощают тумаками:

— Ты! Глупый заяц! Зачем ты мне врал! Я же сразу подумала, как только ты рассказал о мачехе! Ты мне каждую ночь снился, глупый! Я же никого в жизни братом не называла!

Велга заплакала, отвернулась, а Войча обреченно вздохнул. Ну вот, уже и Светлым стал, а все одно — глупым зовут! А ведь и вправду — глупый!

— Наши думали, что я в тебя влюбилась, понимаешь? А я чувствовала — нет, не то! Ну какой же ты глупый, Зайча!

— Ну, глупый я, сестренка! — покорно согласился Войчемир. — Ну так… Да чего там!

— Ладно! — Велга уже улыбалась, хотя на глазах еще блестели слезы. — Хорошо, что хоть сейчас ты не врешь, мой глупый сполотский братец! Ну, рассказывай!

Войча замялся. Как сказать такое?

— Наш отец… Ну, твой и мой…

— Он жив? — вскинулась Велга, но тут же грустно вздохнула. — Извини, брат, забыла… Как его звали?

— Звали…— Войчемир вновь вздохнул и кинулся как в омут:

— Жихослав. Кей Жихослав — сын Светлого Кея Хлуда. Он и сам. был Светлым, но недолго…

— Нет… Неправда!

Велга медленно встала. Войча тоже вскочил, не зная, что сказать. Он всегда гордился отцом, гордился дедом, гордился всем своим родом…

— Зайча! — голос девушки стал тихим, еле слышным. — Скажи, что это неправда. Ты пошутил — просто пошутил. Ты — не Кей Войчемир! Нет… Не может быть! Я… Я ненавижу ваш проклятый род! Ненавижу…

— Извини…— Войча подумал и добавил:

— Извини, Кейна!

Велга долга молчала, затем знакомо дернула плечом и проговорила чужим, странным голосом:

— Зачем ты приехал. Светлый? Сказать мне, что я — твоя сестра? Ты ошибся, Кей! Я — не сестра Светлому Кею Войчемиру. Я — Государыня Края!

Войче вспомнился давний сон: костер — и голос Велги, требующей его смерти. И другой голос — сестры, защищающей брата.

— Извини, — повторил он и неуклюже поклонился. — Поеду, наверное…

Он повернулся, шагнул к двери — и вдруг почувствовал, как руки девушки обхватили его за плечи:

— Зайча! Братец Зайча! Прости! Это не ты глупый, это я — дура!

…Они долго сидели рядом, и Войча рассказывал обо всем — об Ольмине, где сейчас, по слухам, поселился племяш Мислобор, о том, как плакал хэйкан Шету, узнав о смерти брата, как он сам плакал, когда понял, что из всех братьев остался один. И о том, что ничего не понимает в государственных делах, но все равно приходится что-то делать, кому-то приказывать…

Велга слушала, улыбалась, затем погладила Войчу по плечу:

— Ничего, братец Зайча! Привыкнешь — я ведь привыкла. Знаешь, когда Сварг освободил меня… Войча удивленно моргнул — о таком он не слыхал.

— Да. Меня должны были казнить, но перед рассветом Рыжий Волк пришел ко мне и предложил заключить перемирие. Потом я узнала — умер его отец, а Кей Рацимир объявил себя Светлым. Сваргу был нужен мир… Когда мы прощались, он вдруг спросил: «Почему мы так похожи, сестра?».

Войча не ответил. Братана Сварга было жаль, и Улада жаль, и Валадара, и даже Рацимира. Что же вы натворили, братья?

— Перемирие скоро кончается, — наконец проговорил он.

Велга кивнула.

— Дедичи…— Войчемир кашлянул. — Мой совет… Они никогда не признают вас. Будет война, сестренка.

Велга закрыла глаза и медленно покачала головой:

— Что же происходит, брат? Чего вы хотите? Столетней войны?

— Не признают! — в отчаянии воскликнул Войчемир. — Если признать вас, надо будет признать Тустань, Валин, харпов… Понимаешь?

— Я уже воевала с братьями. Правда, с двоюродными. Теперь придется воевать с родным.

— Нет! — Войча встал и решительно качнул головой. — Не придется! Я вот чего придумал…

Придумал это не он, а Ужик, но Войча решил не уточнять.

— Ты — Кейна, моя сестра. Я объявлю об этом и назначу тебя правительницей Коростеня. Наши войска мы размещать у вас не будем, а дань останется прежней. Это то, что ты предлагала — Договор Велги. Иначе — война!

Велга долго думала, затем грустно усмехнулась:

— Если бы еще утром мне кто-то сказал, что я стану наместницей Светлого, я бы его задушила… Это не выход, братец Зайча! Это передышка — на несколько лет. В крайнем случае — пока мы оба живы.

— Да, — согласился Войча. — Ты права, Кейна. Пока мы живы…

Все было знакомо: небольшая поляна, избушка, вросшая в землю почти по самую крышу, Ужик и даже страшный волосатый чугастр, с унылым видом сидевший возле костра. Ужик пристроился рядом, сердито выговаривая чудищу:

— Не знал, не знал! Не знал, так нечего заклинания читать! Кудесник нашелся, любимец богов! . Чугастр бормотал что-то невразумительное, явно оправдываясь. Ужик отмахнулся:

— Вспомнил! Дед твой в таких делах хоть разбирался! Ишь, Истинный Лик принять захотел! Бедняга-лесовик сокрушенно поднял вверх страшные когтистые лапы.

— Ладно. Завтра сюда придешь, что-нибудь придумаю. Но будешь еще с заклинаниями шутить, в жабу превратишься — зеленую! Понял? Ну, иди!

Чугастр вскочил, согнулся в глубоком поклоне и сгинул — словно и не было его тут. Ужик вздохнул и повернулся к Войче:

— Видал? Дед ему, видишь ли, тайну поведал! Небось, и тебе жаловался?

Войча вспомнил давнюю встречу с бедолагой-чугастром и усмехнулся. Хорошо, что Ужик расколдует лесовика. Каково всю жизнь чудищем по лесу бегать!

— Съездил? — Ужик встал, отчего-то поморщился, потер висок. — Договорились?

— Вроде, — Войча вздохнул и внезапно заметил:

— Ужик! У тебя это… волосы седые! И вновь вспомнился сон. Седой Ужик… Правда, седых волос у парня почти и не было, только на висках еле заметно серебрились несколько прядей. Но все-таки…

— Да ну? — Ужик вновь провел рукой по виску. — С вами поседеешь! Пошли, Зайча. Тут недалеко…

Наглец Ужик и не думал именовать его Свет-дым. Войча на это и не рассчитывал, но втайне надеялся хотя бы на «Войчемира». Да где там!

И вновь, как когда-то, Войча ехал верхом, а Ужик шагал рядом, закинув за плечи котомку, рассчитанную на средних размеров ежа. Снова вокруг был лес, укутанный в мягкие весенние сумерки, и поневоле думалось о далекой Навьей поляне, о Старшей Сестре, пришедшей когда-то к их ночному костру. Хотелось поговорить об этом с Ужиком, но Войча не решался. Еще посмеется парень!

А Ужик неторопливо рассказывал о великой смуте, начавшейся среди Рожденных Дважды, о рахмане Ямасе, поднявшем мятеж против Патара, о том, что Ямас хотел свергнуть власть Кеев и вернуть какой-то древний порядок. И будто даже Велгу нашел именно Ямас, чтобы ее, дочь Светлого, усадить на савматский престол. Войча слушал внимательно, старался запомнить и вновь, в который раз, сожалел, что приходится заниматься такими сложными, непонятными делами. То ли дело выехать в чисто поле на лихом альбирском коне, взять Змея… Впрочем, и Змея у него уже нет…

Узкая лесная дорога вела все дальше, становилось темнее, а Ужик все рассказывал, и Войчемир постепенно успокаивался. Кажется, тут обойдутся без него. Ямас куда-то исчез, его брат — известный чаклун — тоже, а с остальными Патар вместе с Ужиком как-то справились. И хорошо — одной заботой меньше!

Наконец впереди показалась поляна — побольше, пошире. Посреди стояла изба, рядом — домишко поменьше, невысокая скирда прошлогоднего сена…

Ужик приложил палец к губам, Войчемир понял и, стараясь не шуметь, слез с коня. Они подошли к крыльцу — маленькому, на три ступеньки. Дверь была полуоткрыта. Из глубины дома доносился негромкий голос. Войча прислушался — и невольно удивился. Голос был женский — кто-то пел колыбельную:

Ночка к нам пришла опять Колыбельку покачать, Спят зверушки все вокруг, Заяц спит, и спит барсук.

Спит собака у ворот И дочурку стережет, Спит петух, и спит коза.

Закрывай скорей глаза.

Войча невольно улыбнулся — похоже, в бедном хозяйстве не было даже собаки. Послышался детский плач, но вот голос вновь запел:

Светлый месяц поплывет, Сон хороший принесет.

Звезды водят хоровод, И мурлычет серый кот…

Кто-то жил здесь, в затерянном среди лесов зимовнике. Войчемир повернулся к Ужику, хотел спросить, но тот вновь приложил палец к губам. Они вернулись к опушке, Ужик присел на траву и кивнул:

— Ее зовут Сайна. Дочке два месяца. Отец погиб прошлой осенью.

— Ясно, — Войча помрачнел. Сколько же сирот осталось после проклятой войны! Рука потянулась к поясу, где висел кошель с серебром. Ужик понял и покачал головой:

— Не спеши. Она из Калачки.

Войча хотел переспросить, но вспомнил — и похолодел. Калачка. Ключ. Дверь. Зеркало… Но ведь село погибло! Войче доложили об этом еще ранней весной, как только он начал разбираться с делами…

— Помнишь, Зайча, я не мог понять, почему звезды расположены так странно? И еще падающая звезда…

Войча кивнул, вспомнив, как заморыш раскладывал камешки возле старого святилища.

— Патар помог. Все оказалось просто — звезда еще не падала! Когда мы были в Акелоне, Ключ еще не родился! Я вывез эту женщину из Калачки сразу — как чувствовал. Боюсь, село погибло не случайно. Ямас, похоже, знал о Двери. Он считал, что Ключ надо уничтожить.

— И поэтому…— поразился Войча. — Все село…

— Не знаю. Может быть… Понимаешь, Зайча, я и сам подумывал об этом. Не уничтожить, конечно, но спрятать куда-нибудь подальше. Но потом понял — нельзя.

— У Тай-Тэнгри тоже есть Ключ.

— Да. Но не только. Понимаешь, Дверь, вернее та Сила, которая за нею, может не только разрушать. Говорят, твой предок, Кей Кавад, с помощью этой Силы вырыл русло Денора. Представляешь? Уничтожить просто. Сложнее попытаться понять…

Войча кивнул на убогий домишко. Ужик встал:

— Пойдем. Надо будет что-то придумать. Время идет быстро, скоро эта девочка сможет приложить руку к Двери…

Они вновь подошли к избе и снова услыхали негромкий женский голос:

Белый кот проспит всю ночь, Черный кот умчится прочь, Спит медведь в своей норе, Встанет только на заре.

Спят деревья и кусты, Спят зверушки и цветы.

Люди спят, и спит трава, И тебе уснуть пора…

Они переглянулись, и Войча осторожно ступил на скрипящее крыльцо…

1996г.