Нилин Аристарх

Потерявшийся во времени

Часть 1. Однажды вечером

Глава 1

Кондиционер слегка колыхал тюль на окнах и от этого солнечные блики, отражаясь в стекле серванта, солнечными зайчиками то и дело слепили мне глаза. Мне это надоело и, не выдержав, выключил его, хотя на улице было плюс двадцать восемь, и я знал, что через полчаса в комнате опять станет жарко и душно. Я перевернул страницу и с удивлением увидел, что на следующем листе текста не было.

— Блин, ну дела, опять бракованная попалась и как назло на самом интересном месте, — швырнув книгу на стол, я, кряхтя, приподнялся с дивана и направился на кухню. Пива в холодильнике не оказалось и это еще больше ухудшило мое настроение. Пришлось достать пакет кефира, который, судя по дате, оказался просроченным.

— Черт с ним, авось не помру, — впрочем, кефир оказался вполне нормальным, а если и был просроченным, то пусть на это ответит желудок. Закрывая холодильник, я невольно скривился, так как в нем, помимо кефира, лежал лишь вялый пучок лука в целлофановом пакете, пара банок консервов, несколько сморщенных яблок и что-то заплесневелое в овощном отсеке.

— Тоска, — подумал я, и уставился в окно. Рука с пакетом задела антенну телевизора и кефир, брызнув на меня, струйкой потек по джинсам.

— Проклятье, только этого не хватало, нет, точно, сегодня не мой день.

Не снимая брюк, я замыл кефирные пятна, а потом уселся на стул и включил телевизор.

— Наша позиция в отношении Палестино-Израильского конфликта достаточно прозрачна. Мы высказывались на сей счет не один раз, и потому повторюсь, только мирные переговоры могут обеспечить разрешение всех спорных вопросов. Другого пути нет, — собеседник умолк и ведущий, мило улыбаясь, произнес:

— А теперь нас ждут новости из Португалии, где проходит саммит глав Европейских государств, но сначала рекламная пауза. Ждем Вас у экранов через несколько минут.

На экране появились два мультяшных героя небезызвестных конфет, и я машинально переключил канал. Однако на двух других каналах шла тоже реклама, и я подумал:

— Скорее всего, они специально формируют показ рекламы одновременно, чтобы зритель невольно возвращался к их программе, а не уходил к конкурентам на другой канал. Хитро, но хрен вам, — и я демонстративно выключил телевизор.

Кряхтя, я поднялся со стула и снова выглянул в окно. Мне показалось, что облака неестественно быстро плывут по небу, и в этот момент раздался раскат грома, и сверкнула молния. Извиваясь, она уперлась в крышу соседнего дома. Я впервые в жизни видел молнию так близко, и как завороженный смотрел на происходящее. Мне даже показалось, что ветви молнии коснулись моего окна, и я ощутил её всем телом. От испуга чуть не упал на пол. Отойдя от окна, я подумал, странно, в такую жару и гром, да еще с молнией, а дождя и в помине нет.

От неловкого движения, боль в спине усилилась и я, решив прилечь, направился в комнату. Кефир кончился, жратвы не было, впрочем, в такую жару есть особенно и не хотелось, тем не менее, в голове крутились мысли, чтобы такое продать, и на вырученные деньги купить продукты. Мебели в комнате было немного, и основное место занимали наполовину опустевшие стеллажи. Книги, которые там раньше стояли, благополучно перекочевали в букинистический магазин. Впрочем, еще оставалось достаточно того, что можно было бы продать. Провел пальцем по корешкам изданий, в памяти невольно всколыхнулись ушедшие годы, и все, что было прожито и пережито. Вытащив томик Эренбурга, я присел в кресло, которое жалобно скрипнуло подо мной, и стал листать страницы. Неожиданно из книги выпал листок и упав на паркет, скользнул под диван. Я отложил книгу, и с грехом пополам опустился на пол, сначала пошарил рукой под диваном, а затем, достав отцовскую палку, выудил лист, а вместе с ним кучу пыли, которая скопилась под диваном.

Это был обычный тетрадный лист сложенный пополам. Усевшись обратно в кресло, я развернул его и прочел.

— Сочинение ученика 10А класса Алексея Кутилина на тему: «Униженные и оскорбленные в романе Достоевского «Преступление и наказание».

Далее шел план сочинения и отрывок, который заканчивался на оборотной стороне.

— Надо же мое сочинение. Сколько лет прошло, как оно здесь оказалось? Совершенно не помню, может, просто черновик и отец читая книгу, использовал лист в качестве закладки? Скорее всего, поскольку не помню, чтобы я читал Эренбурга. Хотя, вполне возможно, что и читал.

Мысли унесли меня в прошлое, и я предался благостным воспоминаниям. Беззаботное детство. Отец и мать работали на производстве, прилично зарабатывали, и потому нужды не было. Нельзя сказать, что я купался в роскоши, но у меня было всё, что имели многие в моем возрасте и в то время. Велосипед, нормальная одежда, хорошее питание. Жили мы в коммуналке, но когда мне исполнилось десять лет, родители получили отдельную квартиру, а вскоре отец купил машину, «Москвич-407» и с тех пор, мы каждый год ездили на юг к морю. Иногда останавливались на берегу, прямо как в фильме «Три плюс два», а иногда снимали комнату в частном секторе. Учился я хорошо, и после школы поступил в институт. Это были золотые годы. По сравнению со школой, как говорится, «От сессии до сессии студенту жить так весело». Это было про меня. Поездки на картошку, стройотряд, учеба, походы и конечно любовные похождения. Надо сказать, что больше половины девчонок на потоке были приезжими и жили в общаге, и конечно каждая из них мечтала выйти замуж за москвича, чтобы получить московскую прописку и остаться здесь работать. Этим, конечно же, мы и пользовались. Что делать, такое было время, впрочем, не думаю, что оно изменилось. Однако учеба пролетела, и меня распределили на работу в конструкторское бюро. Работа мне поначалу нравилась, хотя платили не шибко много, однако семьи у меня в то время не было и мне хватало. За три года, что я проработал в КБ, мне не раз пришлось побывать в командировках, увидеть страну и жизнь в районных и областных городах. По сравнению с Москвой, мне казалось, что жить там сплошное наказание, однако люди, так же как и в Москве, жили, учились, работали, влюблялись, рожали детей и мечтали о счастье.

Незадолго до окончания моего трехлетнего пребывания в КБ, неожиданно умер отец. До этого он редко болел, и потому, его смерть была для нас с матерью полной неожиданностью. Мы остались вдвоем, и я решил, что пора стать опорой матери и потому устроился работать на завод. Сначала инженером, потом перешел в цех мастером, а через пару лет меня сделали старшим мастером. Зарплата выросла, и мы по-прежнему жили достаточно хорошо. Во время очередного отпуска, который проводил в одном из подмосковных пансионатов, я познакомился с Таней, на которой вскоре женился. Мы поселились у её родителей, и через год у нас родился сын. Тесть с тещей оказались достаточно покладистыми людьми, работали

мелкими муниципальными служащими и, хотя зарабатывали немного, имели

целый ряд льгот, что для того времени было немаловажным. Это позволило им вскоре получить жилье, а нам остаться в их квартире. Пашка рос смышленым, но озорным парнем. Учился относительно плохо, за что частенько от матери и от меня получал нагоняй, зато во дворе пользовался авторитетом и в своей возрастной компании, в отличие от меня, всегда был заводилой. Через одиннадцать лет наш брак дал трещину. Причин тому было несколько. Она считала, что я погуливаю на стороне, что было не вполне заслуженным упреком в мой адрес, правда пару раз за это время, у меня были короткие романы, но в целом, я старался придерживаться строгих семейных уз. По натуре, Татьяна была жуткой чистюлей и порой по выходным могла растянуть уборку на целый день, что выводило меня из себя. Были и другие причины житейского характера, например, она терпеть не могла мою мать, хотя явных причин для этого не было. Однако колкости, которая она незаслуженно отпускала в её адрес, меня внутренне обижали, а мои попытки заступиться за мать, вызывали у Татьяны чувство обиды, и, как правило, перерастали в скандал. Татьяна начина на меня злиться, и могла не разговаривать со мной несколько дней к ряду. Одним словом, в один прекрасный день, мне это все надоело, и после очередного скандала мы решили расстаться, благо, что съехать куда, у меня было.

Таким образом, к сорока годам я вновь обрел свободу. В это время на дворе был 93 год, я по прежнему работал на заводе, который к тому времени был, как и большинство предприятий, в плачевном положении. Надо сказать, что безденежье, тоже сыграло немаловажную причину разрыва наших отношений, поскольку Татьяна к тому времени устроилась бухгалтером в частную фирму и неплохо зарабатывала, и фактически являлась основным кормильцем в семье. Поэтому упрек в мой адрес, что я вишу на её шее, больно ударял по моему самолюбию. Одним словом, я ушел с завода и, недолго думая, устроился сначала в

одну частную фирму, затем в другую. Фирма занималась изготовлением и

установкой пластиковых окон, которые в этот период активно

продвигались на московском рынке. Все было хорошо, однако разразившийся в августе 98 года финансовый кризис, похоронил фирму, в которой я работал, а вместе с ней и все накопления, которые мать держала в рублях в сбербанке. Мы снова начали с нуля.

Сыну Пашке пошел четырнадцатый год. Он частенько заезжал ко мне и, хотя я знал, что Татьяна не очень рада этому, не отговаривала его. К сожалению, мои опасения, что учеба не его удел, оправдались. В его дневнике, было больше двоек и троек, нежели хороших оценок, поэтому разговор относительно того, чем заняться после школы стоял так, или армия, или работа.

Год спустя, промыкавшись кое-как, я, наконец, снова устроился на работу. Жизнь стала возрождаться, а поскольку я имел приличные знания и опыт работы по монтажу стеклопакетов, меня взяли на работу, сначала с испытательным сроком, а потом зачисли в основной штат. Зарплата вновь позволила почувствовать себя человеком, а привычка жить, не задумываясь о завтрашнем дне, давала возможность покупать порой совершенно ненужные вещи, просто потому, что они мне нравились. На следующий год умерла мать. До этого у неё обнаружили рак. И хотя ей сделали операцию, врачи сказали, что её дело безнадёжно и

ей осталось жить не больше года. Так оно и вышло. В этот год я окружил её заботой и вниманием, но болезнь была сильнее желаний и возможностей. Я остался один. Вообще 2001 был не самым лучшим в моей жизни. Сначала умерла мать, а осенью на меня обрушилась новая беда. Сын попал в передрягу. Ему исполнилось девятнадцать, бывшая жена откупила его от армии и устроила работать, но к тому времени, ему было все нипочем. В результате, на одной из вечеринок он принял участие в пьяной драке и угодил в милицию. Дело замять не удалось, так как пострадавший оказался из категории мальчиков крутых родителей. Одним словом сыну дали четыре года общего режима, и он загремел в места не столь отдаленные. После суда, Татьяна сказала, мне, что это я во всем виноват и, что больше меня видеть не желает, и просит не вмешиваться в жизнь её сына. Понимая её состояние в тот момент, я не стал оправдываться или что-то говорить в ответ, а лишь кивал головой в знак согласия и молчал. Впрочем, на деле так и получилось. С тех пор мы ни разу не созванивались, а новости о сыне я получал кружным путем, однако в них ничего утешительного не сообщалось.

Два года я работал на фирме, и жизнь в целом была, не скажу что хорошая, но и жаловаться было грех. Приличная зарплата, друзья, с которыми можно было отдохнуть и расслабиться. Иногда я позволял себе сходить в ресторан или пригласить девочку. Короче, стабильная, как мне казалась жизнь, которая как я считал, будет продолжаться достаточно долго, по крайней мере, до пенсии.

Гром грянул внезапно, как это всегда бывает. Поскольку я работал в бригаде по установке окон, а работать приходилось круглый год, и в любую погоду, то в один прекрасный день, у меня прихватило поясницу. Я взял больничный и решил отлежаться. Однако через неделю мне ни только не стало лучше, а наоборот хуже. Я еле дошел до поликлиники, а уже на следующий день оказался на больничной койке. Врачи констатировали у меня какую-то мудреную болезнь позвоночника и вынесли вердикт — инвалидность. Для меня это было как гром среди ясного неба.

Оклемался я только спустя шесть месяцев. С работы меня благополучно уволили, оформление инвалидности потребовало времени, и в результате я остался у разбитого корыта. Жизнь стала серой и пасмурной. Вот почему весь последний год я занимался тем, что регулярно с коляской ходил в букинист и потихоньку распродавал отцовскую библиотеку. Она осталась мне в наследство и была, пожалуй, единственным достойным из всего, что было в квартире, поскольку видаки, телевизоры и прочий электронный хлам, который я покупал, когда работал, никому не был нужен.

Я открыл глаза. Листок с сочинением по-прежнему оставался у меня в руках. Свернув его пополам, осторожно приподнялся с кресла, ощущая, как боль пронзает спину, и, захватив книгу, пошел к дивану.

— Нет, пожалуй, сегодня никуда не пойду, — подумал я. Спина ныла, хотя погода на улице была чудесная. На дворе лето, тепло, но мне было все равно, лето, зима или осень. Для меня хорошая погода определялась теперь одним, болела с утра спина или нет. Я лег и подумал:

— Как странно сложилась моя жизнь, почему так, а не иначе, кто определил мою судьбу? Только ли я виноват, что она так сложилась или в этом виноваты другие, или возможно, обстоятельства? Меня мучили вопросы. В последнее время они все чаще и чаще посещали меня. От этого я стал раздражительным и даже злым. Меня все раздражало. Политика, реклама, красивые иномарки и те, кто в них ездил, несли негатив, который вызывал отрицательные эмоции. Порой мне казалось, что весь мир виновен в том, что моя жизнь стала такой, какая она была. Где-то в душе я понимал, что на самом деле это не так, но я отметал эту мысль, как крамольную и верил только в то, что все кругом виноваты передо мной. Вольно или невольно, но виноваты.

Порой, когда боль в спине была нестерпимой и жизнь становилась тошной до того, что хотелось волком выть от тоски, одиночества и боли, я доставал бутылку водки и напивался. Это было не часто, но каждый раз интервалы постепенно уменьшались. Я понимал, что я могу просто спиться, хотя никогда не считал себя трезвенником, но и не был шибко большим любителем спиртного. Каждый раз, когда это случалось, мне становилось стыдно за себя. Я распускал сопли и просил у самого себя прощенья. Со стороны это было так противно, что порой, готов был наложить на себя руки. Но прекрасно понимал, что, навряд ли сумею это когда-либо сделать, так как по натуре слишком любил себя, что не раз подчеркивала моя бывшая, особо, когда мы с ней ругались.

Предаваясь так размышлениям о смысле собственного бытия, я незаметно задремал. Книга выпала из рук и, я, повернувшись набок, заснул.

Я проснулся, услышав знакомый голос за дверью:

— Алеша, пора вставать, на работу опоздаешь.

Голос матери был молодым и задорным как в молодости, а не таким,

каким я привык его слышать в последние месяцы её болезни. Я открыл

глаза. Когда засыпал, комната выглядела совсем по-другому. Сейчас мебель, вещи, все было как в годы моей молодости. Я прислушался и не поверил своим ушам. Из радиоприемника, что стоял на холодильнике в кухне и вечно орал на полную мощь, так как не работал регулятор громкости, доносилась знакомая речь Брежнева. Невольно подумал:

— Какому идиоту пришла в голову идея запустить эти сиськи-масиськи в эфир, или может это очередной пародист выступает — на что в ответ раздались бурные аплодисменты, и после паузы Леня продолжил свою речь.

— Полный бред, — снова подумал я, и легко спрыгнул с дивана. Только в этот момент до меня дошло, что происходит что-то невообразимое. Медленно, я повернулся к шкафу, который стоял в углу и взглянул в зеркало. В нем я увидел свое отражение. Прямо на меня смотрел молодой, здоровый парень, каким я был тридцать лет назад. Я отвернулся, посмотрел на руки, ноги, задрал майку, чтобы увидеть тело и потом медленно, словно боясь, что видение в зеркале, исчезнет, снова взглянул на свое отражение. Оно не изменилось. По-прежнему на меня смотрел молодой в меру симпатичный парень, каким я был в молодости. Я состроил гримасу и тут же увидел её в зеркале, потом высунул язык, подергал руками за уши и в этот момент услышал смех матери и её голос:

— Ну хватит паясничать и строить рожи, ты что, десятилетний ребенок, живо умываться и завтракать. Или ты сегодня на работу не идешь? — Я смотрел на мать и не верил своим глазам. Молодая, какой она была в то время, смотрела и разговаривала со мной и когда она повернулась и отправилась на кухню, я не выдержал и, побежав за ней, коснулся её плеча, чтобы убедиться, что она не мираж, а живая самая что ни есть настоящая. Она обернулась и, улыбаясь, посмотрела на меня, неожиданно поцеловала в лоб, как часто любила делать и прикрикнула:

— Алеша, хватит, иди умываться, а то блины остынут.

Я повернулся и пошел умываться. Побрившись до боли знакомой бритвой, я внимательно посмотрел на себя в зеркало. Стоило мне подумать, о том, каковы мои планы, как отчетливо представилось все, что было вчера, и позавчера, и что сегодня я планировал съездить по делам к приятелю Славке на Башиловку, а не

тороплюсь на работу потому, что вчера взял отгул. Но в то же время я отчетливо представлял, и даже ощущал не только мыслями и чувствами, но как мне казалось, всем своим существом, все, что будет со мной потом, спустя тридцать лет. Я держал себя рукой за скулы и, разглядывая себя в зеркало, размышлял:

— Выходит, через тридцать лет я стану старым, беспомощным, никому ненужным стариком. И мир станет совсем иным. Нет, это полный бред. А если нет? Что же происходит? В какой реальности я, сейчас или тогда? — не получив ответа, я вышел из ванной комнаты и заглянул на кухню. На столе стояла банка сгущенки, на тарелке горкой лежали блины, аромат которых вызвал аппетит и желание забыть обо всех вопросах, которые роились в моей голове хотя бы на время.

— Тебе чай или кофе? — спросила мать, держа чайник в руке.

— Чай, или нет, давай лучше кофе.

Она достала из буфета банку растворимого кофе. Взяв её, я испытал неведомое мне доселе чувство. Самая обычная баночка кофе одновременно была до боли знакома, и в то тоже время, вызвала массу ассоциаций и воспоминаний. Я на миг представил себе палатку на рынке, витрина которой забита яркими этикетками нескольких десятков банок с кофе, разных фирм, форм и размеров. Только той, какую я держал сейчас, там не было. Маленькая баночка отечественной расфасовки, на которой написано «Растворимый кофе». Поставив её на стол, я насыпал пару ложек, положил сахарного песка, и когда мать налила кипяток, стал размешивать, с любопытством рассматривать обстановку на кухне. Все в кухне было мне до боли знакомо и в то же время давно забыто. Стоило мне посмотреть на любой предмет, как из незнакомого, он ту же становился простым и обыденным, и я мог сказать, когда и зачем его купили, или кто его подарил, и когда мы выкинули его и заменили новым. Все становилось привычным, естественным, каким бывают предметы окружающие тебя повседневно.

Поблагодарив мать, а на вопрос, почему я не иду на работу, почти автоматически произнес:

— Мам, я же вчера тебе говорил, что взял отгул и собираюсь к Славику.

— Я забыла, ну все, ступай, — и она махнула полотенцем, выпроваживая меня из кухни. Почти машинально я надел брюки и рубашку, а, проверив, сколько денег в кошельке, скривился, когда обнаружил, что там всего восемнадцать рублей с мелочью. Достав трешку, я посмотрел на неё и подумал, жаль баксы не перенеслись вместе со мной из будущего в наше время. Улыбнувшись этой мысли, я на ходу крикнул матери, чтобы она закрыла за мной дверь, и вышел на улицу.

Я стоял посреди двора. Солнце по-летнему ярко светило в глаза, а до отпуска ещё целых полтора месяца. Своё утреннее состояние я списал на сон, что приснился мне после вчерашней пирушки, которую мы устроили на работе по случаю дня рождения одной из сотрудниц. Собственно говоря, я знал, что на следующий день работать будет тяжеловато, потому и взял один из накопленных в командировках отгулов.

Мы жили недалеко от Коптевского рынка. Легко запрыгнув на ступеньку подъехавшего трамвая и нащупав в кармане мелочь, передал три копейки на билет, и уселся у окна. Мелодично звеня, трамвай повернул и вскоре остановился у кинотеатра Байкал, в который частенько захаживал смотреть кино. На афише рекламировали кинофильм «Есения», который уже видел в прошлом или позапрошлом году. Трамвай тронулся и остановился перед светофором на перекрестке. Зажегся зеленый сигнал, и трамвай снова поехал. Я сидел с правой стороны вагона, и в окно мне было хорошо видно, как отдыхающие купаются в пруду и загорают на пляже. Я с завистью смотрел в их сторону, а в мозгу, слышался непонятный внутренний голос, который говорил: — «Сейчас парочка на водном велосипеде перевернется». И действительно в этот момент, двое на водном велосипеде непонятным образом перевернулись и, размахивая руками, начали плыть к берегу. Я смотрел на это и не верил своим глазам, ведь я точно помнил эту картину, потому что уже видел её раньше. Размышляя о происшествии, я даже не заметил, как достал из кармана билет после того, как проехали Тимирязевскую академию, потому что отчетливо помнил, что на Красностуденческом проезде войдет контролер. Так оно и случилось, вошедшая женщина громко на весь вагон объявила:

— Граждане пассажиры приготовьте билеты для проверки, — и все сразу засуетились, доставая, кто проездные, кто билеты, а кто деньги, чтобы успеть заплатить за проезд.

Я смотрел в окно и продолжал размышлять.

— Так что же происходит. Выходит то, что привиделось мне, не сон? Тогда что это, наваждение? А может это вещий сон? Только уж больно реальный и слишком затянувшийся.

Резкий трамвайный перезвон отвлек меня от размышлений, а голос водителя, объявившего о том, что следующая остановка «улица Костюкова», напомнил мне, что скоро выходить. Я поднялся и направился к выходу, чтобы в задумчивости не пропустить свою остановку.

Когда трамвай остановился, я вышел и прежде чем пойти к Славке, присел в соседнем дворе на лавочку. Я сосредоточился на том, чтобы вспомнить, что произойдет, когда мы встретимся, но как ни пытался, ничего вспомнить не смог.

— Значит, что-то я помню, а что-то нет. Странно и непонятно. И вообще, что со мной происходит? Я отчетливо помнил последние часы той, будущей жизни, вплоть до того момента, когда, держа книгу в руках, лег на диван. Мог рассказать о событиях, которые произойдут в стране и мире, не всегда правильно, без точных чисел и дат, а то и вовсе перепутать хронологическую последовательность прошедших событий, да это и понятно. Вряд ли кто-то точно помнит события десятилетней, а уж двадцатилетней давности и подавно. Вспоминались отдельные эпизоды из собственной жизни, какие-то обрывки событий, встреч, разговоров, все всплывало в памяти и словно в кадрах кинохроники, мелькали перед глазами. Я обхватил голову руками, не понимая, что происходит. Было одновременно и страшно и непонятно. Я продолжал сидеть, держась руками за голову.

— Молодой человек, Вам плохо?

— Что? — испуганно ответил я и, подняв голову. Передо мной стояла пожилая женщина, с маленькой собачкой на поводке.

— Нет, все нормально, жарко, голова немного закружилась, наверное, — я поразмыслил, чтобы такое сказать, и добавил, — с перепоя.

— Тогда понятно, — она улыбнулась и пошла выгуливать своего питомца.

— С какого еще перепоя, ну и сказанул. Хотя впору и правда, купить бутылку и проверить действие её на организм, может, пройдут все эти глюки, — я приподнялся и направился, как ни в чем не бывало к Славику.

Дверь открыла его бабка. Старая сгорбленная старушка, вдобавок плохо слышащая, поэтому вечно орущая, поскольку считала, что остальные, как и она, тоже плохо слышат.

— Слава дома?

— Кто?

— Елизавета Михайловна, это я Алексей, Слава дома? — заорал я.

— Дома, дома, — услышал я Славкин голос, — кончай орать и заходи, — произнес он, выбегая в коридор. Он наклонился над бабкиным ухом и громко произнес:

— Бабуль, это Алексей ко мне пришел.

— А ну да, я вижу, что Алеша. Проходи милый. Слава дома.

Закатив глаза и сделав понимающие жесты, Славка позвал меня рукой пройти к нему в комнату.

Со Славой мы были знакомы давно, еще со студенческих лет. Он учился на другом факультете, но на втором курсе мы познакомились с ним в стройотряде. С тех пор мы довольно часто общались. После окончания института, многие разъехались по разным городам страны, а мы, получив распределение в Москве, и к тому же, живя недалеко друг от друга, стали видеться достаточно часто. Нас еще больше сдружило общее хобби. И я, и он собирали марки, поэтому регулярно два раза в месяц, мы встречались в клубе Горького, который находился недалеко от его дома, и потому нам было о чем поговорить. Накануне он позвонил мне и рассказал, что ему предложили купить оптом альбом марок, и он хотел, чтобы я посмотрел и посоветовал ему стоит его брать или нет.

Славка жил с родителями и бабушкой. Дед умер лет пять назад. Квартира была трехкомнатная, но очень маленькая. Комната Славы была всего семь квадратных метров, а может восемь. В ней стоял старый диван, письменный стол и узкая этажерка с книгами. Над столом висела большая карта мира, на которой розовым цветом выделялась наша страна, и было написано СССР. Я посмотрел на карту и подумал:

— Надо же пройдет совсем немного времени и никакого СССР не будет. Будет Россия, Украина и прочие страны СНГ. Вместе со страной, исчезнет ГДР, Югославия и вообще, весь мир станет совсем другим. Капитализм шагнет по планете, а с экранов телевизора будут вещать такое, о чем сейчас даже представить себе невозможно, а на каждом углу, особенно в центре, будут красоваться таблички «Обмен валюты».

— Проснись, соня, — услышал я Славкин голос, — ты чего с похмелья?

— Скажешь тоже.

— Как, ты же сам говорил, что намечается гулянка, и потому ты возьмешь отгул?

— Да какой там. Так совсем малость гульнули. У Зинаиды Петровны день рождения на работе отмечали. Но это так чистый символизм. Так что все в порядке.

— Тогда понятно, а то я смотрю, ты пялишься на карту, словно впервые видишь и пытаешься в ней что-то рассмотреть, а взгляд, как у бешеной селедки, — он засмеялся.

В ответ я тоже криво усмехнулся, и произнес:

— Ладно, показывай, что ты решил прибомбить?

Славик достал альбом и положил его передо мной. Я медленно перелистал его, чтобы сначала оценить весь материал в куче. Это были, как мы называли, Советы. Сразу было видно, что собирал их не коллекционер, а начинающий. Большая часть была гашенка, серии разбиты и марки были самых разных лет. Встречались и довоенные, и послевоенные, и современные, семидесятых годов. Оценив коллекцию в целом, я про себя сразу назвал её как мусор. Теперь надо было посмотреть, нет ли в ней случайно стоящих марок, которые смогут по стоимости потянуть больше, чем все марки в альбоме вместе взятые.

— Так, дай-ка мне лупу, пинцет и каталог.

Я машинально перевернул две страницы альбома, поскольку мысленно определил, на что стоит обратить внимание. Пять невзрачных марок теснились внизу на третьем листе. Я достал марки и посмотрел на них клей, родной он или новодел, нет ли следов от наклеек, затем проверил на заломы и отсутствие следов вытравления штампа, а также целостность всех зубцов, только после этого полистал каталог и, найдя в нем эти марки, показал Славику.

— Видишь, состояние почти идеальное, кроме рублевой. Цена по каталогу пять тридцать. Значит, на клубе она потянет не меньше тридцатки. Сколько хотят за весь альбом?

— Двадцать пять рублей.

— Так, давай посмотрим, что можно поиметь хорошего еще.

Я перевернул еще два листа и, посмотрев марку с надпечаткой, и проверив её стоимость по каталогу, сказал:

— Вот эта не меньше чем за двенадцать уйдет.

— А разве вот эта тебя не заинтересовала? — он вернул страницу назад и показал на марку Циолковского.

— У нее видишь, зубца одного нет, а так конечно, но сам знаешь, бракованные уйдут в лучшем случае за треть цены.

Я еще пару раз просмотрел весь альбом, после чего вынес свой вердикт:

— Короче, для приличия поторгуйся, скажи, что, дескать, мусор и все такое прочее. Если удастся забрать только эти, то прикупи вместе с ними еще три четыре серии, — и я показал Славке, какие именно, — и предложи ему червонец. Ну а если он заупрямится, то не задумывайся, забирай весь альбом. Полтинник ты на нем наваришь без проблем. Один альбом шесть рублей стоит. Так что, смело можешь брать.

— Ты так считаешь?

— Сто пудов.

— Чего?

— Бери, говорю, не прогадаешь.

— Уговорил. Звоню и договариваюсь на вечер о встрече и забираю, как ты сказал, — он положил альбом в портфель и предложил мне выпить чаю с бутербродом. Я отказался, сославшись, что с утра наелся блинов, которые напекла мать, и мне пора идти, поскольку дел на сегодня у меня довольно много.

Я соврал, на самом деле у меня не было никаких дел, и я собирался на сегодня просто отоспаться, а то вся эта неделя была какая-то сумасшедшая. В понедельник аврал на работе, засиделись почти до девяти. Во вторник, с начальником лаборатории ездили на завод, у них что-то не получалось, а они винили нас, что мы напортачили с чертежами. В среду гудели у Валерки почти до часу, а вчера день рождения на работе. Короче, я не дожидаясь субботы, решил отдохнуть и просто выспаться. Поэтому, распрощавшись со Славкой, я вышел на улицу и направился домой, продолжая размышлять о феномене, как я его образно назвал, который со мной произошел утром и продолжался в течение дня.

Когда я вернулся домой, то увидел на столе записку от матери:

— Алеша! Суп в холодильнике, котлеты и картошка в сковороде на второй полке. Не забудь помыть за собой тарелки. Уехала к Зинаиде Петровне, буду дома к 17 часам. Мама.

— Блин, — подумал я, — вечное напоминание относительно мытья тарелок, — я взял в руки записку, скомкал её и выкинул в помойное ведро, и в этот момент неожиданная мысль пришла мне в голову:

— А ведь я никогда раньше не говорил так, то есть нет, говорил, только не добавлял слово блин, а сейчас почему-то вдруг добавил. Почему? — и ответил на свой же вопрос, — Потому что так часто говорят в том времени, которое будет и которое мне, то ли померещилось, то ли привиделось, как угодно это можно назвать.

— Так, главное не паниковать, а попытаться успокоиться, сосредоточиться и во всем разобраться и возможно из всего этого извлечь хоть какую-то пользу.

Я достал из сковородки холодную котлету, разрезал её вдоль, потом отрезал два куска хлеба и густо намазав горчицей, положил её между ними. Налив большую кружку кваса, который мать сама делала на ржаных корках, я отправился в свою комнату и, улегшись на диван, стал размышлять:

— Итак, что мы имеем. Имеем фрагменты воспоминаний моей собственной жизни, которая, если исходить из того, что я помню, весьма фиговая. Больной, одинокий, потихоньку спивающийся мужик, не имеющий никакой перспективы в дальнейшем. Семейная жизнь не удалась, работы нет, здоровья тоже. Теперь рассмотрим саму обстановку окружающего мира. Союз развалился, социализм кончился, капитализм шагает по планете, однако конфронтация между Россией и Америкой в целом осталась, хотя и не в такой мере как раньше. Появились отечественные миллиардеры и миллионы малоимущих. Обстановка однако. Если смотреть с позиций сегодняшнего дня, хуже не придумаешь и совершенно нереально. Теперь, что мы четко помним из истории. Итак, Олимпиаду в Москве часть стран, включая США, будут бойкотировать, очередность генсеков известна. Ну и многое чего из воспоминаний. Если исходить из этого, то, стоит подождать всего два-три года и в случае если все это сбудется, то значит, все это не плод воображения, а реальность, точнее шанс изменить собственную жизнь и сделать её другой.

Мои мечтания увели меня в то время, когда я возвращаюсь в начало двадцать первого века, и перед моим взором предстал большой кабинет, в котором сидит солидный мужчина, перед ним секретарша с большим бюстом и, внимая указаниям, записывает в блокнот, непрерывно повторяя:

— Слушаюсь, Алексей Михайлович. Все понятно, Алексей Михайлович. Будет исполнено, Алексей Михайлович, — и затем, упорхнув из кабинета и закрыв за собой дверь, она оставляет меня одного, а я подымаю трубку и говорю:

— Лизок, чашку крепкого кофе и соедини меня с Лондоном.

Я смеюсь над самим собой и незаметно засыпаю.

Глава 2

Я не успел разомкнуть веки, чтобы осмотреться, как понял, что вернулся в свой привычный мир, где на календаре значится 2005 год от Рождества Христова. Для этого не надо было смотреть на календарь, смотреть на себя в зеркало, или судорожно звонить по телефону, выясняя, какое сегодня число. Боль в спине, которую ощутил, говорила, что я вернулся в свое настоящее. Книга лежала рядом, а из неё выглядывал край тетрадного листа с моим школьным сочинением.

— Ну вот, все снова вернулось на круги своя. А здорово было почувствовать себя вновь молодым и здоровым и окунуться в беззаботный мир тридцатилетней давности. И мать повидал. Молодая, жизнерадостная, как когда-то.

Опустив ногу с дивана, и упираясь рукой, я осторожно приподнялся. Прихрамывая, прошел на кухню и, найдя лекарство, принял таблетку, которая хоть ненадолго отпустит боль и позволит слегка передохнуть. Усевшись на стул, я выглянул в окно. Бесконечный поток машин двигался в основном в одном направлении. Они ехали из центра и, гудя и сигналя, пытались поскорее проехать узкое место, которое образовалось из-за остановки двух троллейбусов и маршрутного такси. Маршрутка пыталась вырулить, но поток не давал ей этого сделать.

— И куда они все прутся, ехали бы себе общественным транспортом, так нет, им, видите ли, комфортнее в машине, с кондиционером и музыкой. Так им и надо. Пусть посидят в этом заторе, а потом приедут домой злыми как собаки и видя, что вместо ужина, их драгоценные подруги полдня провели в парикмахерском салоне или фитнес клубе, врежут им по их холеным рожам или выкинут какой-нибудь фортель покруче. Впрочем, нет, они скорее закажут пиццу или ужин из ресторана, а сами в ожидании еды, предадутся любовным утехам прямо на полу, не раздеваясь, чтобы забыть весь этот суматошный день на работе. А впрочем, черт с ними со всеми. Что мне до них и до их мира, проблем у меня самого хватает.

Я отвернулся от окна. Кукушка со скрипом вылезла из открытой дверцы часов, и, сказав, пять раз ку-ку, снова скрылась за ней.

— Пять часов. Как быстро летит время. Мне казалось только проснулся, а день подходит к концу. Недаром, столько машин, а через час, другой, на улице будет совсем столпотворение.

В комнате было жарко и душно. Кондиционер не работал весь день, а открывать окно не имело смысла. Комната молниеносно наполнится выхлопными газами от машин, и дышать станет совсем нечем. Я нажал кнопку, однако кондиционер загудел и замигал зелеными огоньками на панели, которые означали неисправность.

— Проклятье, так и знал, что он откажет в самый неподходящий момент, — впрочем, этого следовало ожидать. Он работал уже шестой год и мысленно я молился, чтобы он не сломался, но чуда не произошло. Швырнув пульт на диван, я хотел, было залезть на табуретку, чтобы посмотреть, в чем дело, но боль в спине, задвинула эту идею до лучших времен, которые неизвестно когда наступят.

— Придется терпеть. Хоть бы немного похолодало на улице, впрочем, судя по прогнозу, надежд мало, по крайней мере, до конца недели.

Я лег на диван. Размышляя о прошлом, вернулся мыслями к тем мгновениям своей жизни, которые приснились накануне.

— Интересно, в каком году я оказался? По-моему в 78 или в 79. Точно, накануне Олимпиады, потому что видел плакаты о предстоящей Олимпиаде в Москве. Впрочем, их начали расклеивать задолго до этого. Если память мне не изменяет, Славка купил этот альбом, и потом продал большую часть марок, альбом оставил себе, и я у него обменял одну из серий из того альбома. Точно, это был 78 год. Я потом был в отпуске и съездил на пару недель в подмосковный пансионат, где познакомился с брюнеткой, которая потом полгода названивала.

Почему-то никак не мог вспомнить имени этой брюнетки, то ли Оля, то ли Валя. Их еще было две подружки-хохотушки, как я их образно прозвал. Они приехали в пансионат на два дня позже меня и поселились в соседнем номере. У нас была общая ванная с туалетом. Моим соседом, был угрюмый мужик лет сорока с подмосковного завода. Все две недели он квасил, и потому большую часть дня, либо спал в номере, либо в одиночестве гудел на природе, поскольку купить спиртное в пансионате было невозможно, и он отправлялся за ним в поселковый магазин. Я довольно быстро познакомился с девчатами, которые были моего возраста. Работали вместе на каком-то заводе в Москве. Брюнетка мне понравилась сразу и через пару дней, я уломал её переспать. Впрочем, это было не так сложно, если учесть, что хотя её подружка мне и не очень понравилась, с ней мы тоже перепихнулись. Так что отпуск прошел отлично и домой я возвратился в прекрасном расположении духа. Единственный осадок, который у меня остался, это звонки от Оли, точно, вспомнил, как её зовут Оля. Она все порывалась встретиться, но я не собирался продолжать знакомство, и потому каждый раз находил предлог и отказывался. В конце концов, она перестала звонить, видимо поняв, что надеяться на продолжение знакомства бесполезно. После отпуска я ездил несколько раз в командировки, сначала в Саратов, а потом в Минск. Они ничем не запомнились, разве тем, что в Саратов пришлось брать целый портфель с продуктами, которыми делился с соседом по гостиничному номеру. Он приехал, как и я в командировку на завод и мы с ним бухали каждый вечер, поскольку делать было совершенно нечего. Зато Минск оставил в памяти самые приятные воспоминания. Туда мы поехали бригадой из пяти человек, и среди нас была Люба, из соседнего отдела, на которую я тогда заглядывался. Она была на два или три года старше меня и замужем. Короче командировка удалась сама по себе, поскольку её результатом явилась очередная премия на работе, а главное, что мне удалось взять еще одну женскую крепость и затащить Любу в постель. Для этого пришлось приложить немало сил, но когда это все же удалось, моё мужское самолюбие было удовлетворено, и как это часто бывает, я быстро разглядел все её недостатки, после чего мой пыл к ней угас и я переключился на другой объект женского пола в нашем коллективе.

Назвать меня ловеласом было бы большим преувеличением, но и монахом я тоже не был. Во всяком случае, насколько я себя помню, до женитьбы, я переспал с десятком другим женщин, но ни одна из них не стала моей женой, до тех пор, пока я не встретил Татьяну. И хотя, наш роман начался, так же как и многие на отдыхе, он закончился бракосочетанием в загсе и пышной свадьбой, которую мы закатили в одном из московских кафе.

Воспоминания, как далеко они увели меня. Как давно и в тоже время недавно все это было. Институт, КБ, завод, женитьба, рождение сына, а потом начало перестройки, развод, смерть матери и… болезнь, которая цепями приковала меня к миру одиночества и безысходности.

Так я лежал, уставившись в потолок, и словно на огромном экране плазменного телевизора рассматривал ушедшие годы своей жизни. В целом не такая уж и плохая она была. Веселая, простая и незатейливая, без особого напряга и поисков чего-то особенного или необычного. Я не был романтиком, не участвовал в политических играх, не преодолевал трудностей и не ловил птицу удачи. Скорее, я относился к категории тех, кому просто в какой-то мере повезло в этой жизни. Повезло родиться в столице, а не в провинции, иметь нормальных, не пьющих, работящих родителей, которые дали мне образование. Иметь простую, заурядную внешность, но в то же время быть веселым, жизнерадостным человеком, который шел по жизни, не особенно задумываясь о её смысле, о своём предназначении и месте в обществе, поскольку не ставил перед собой высоких целей, не лез в начальство и уж тем более, не мечтал о чем-то недостижимом. Я был тем винтиком, который отлично понимал свое место в этой жизни, и эта жизнь меня полностью устраивала до тех пор, пока не кончилась смазка, винтик сорвал резьбу, и его выкинули на свалку. Я оказался там, где и должен был оказаться, всеми забытый, больной, погруженный в свои бесконечные рассуждения и воспоминания, в принципе еще не такой уж и старый человек.

Слеза невольно стекла по щеке. Мне стало жалко себя, и я почувствовал, как волна жалости к самому себе захлестывает меня. Было противно и вместе с тем обидно, что ничего невозможно изменить. Я с тоской посмотрел на стеллажи с книгами и подумал:

— Какой будет мой следующий шаг, когда закончатся книги. Больше продавать будет нечего, разве что квартиру. Продать маленькую двухкомнатную квартиру и купить однушку? На разницу можно протянуть еще несколько лет, а там старость и дальше путь в дом престарелых, куда меня возьмут только по причине наличия московской квартиры. Впрочем, не самый плохой выход. По крайней мере, будет с кем поговорить и не думать о пище. В зеркале шкафа бликами отражался свет фар от бесконечно бегущего потока машин за окном. Жизнь продолжалась, и ей не было дела до одинокого и больного человека, запертого в стенах своей неуютной квартиры.

Голос из коридора разбудил меня:

— Алеша, ты дома, я пришла.

Я перевернулся на другой бок, и словно не слыша материнского возгласа, сделал вид, что сплю. На самом деле, спать уже не хотелось, и лишь воспоминания и размышления о происходящем, не давали покоя.

— Что же со мной происходит? Какая-то чертовщина в полном смысле слова и почему, совершенно непонятно.

— Алеша, ты чего средь бела дня завалился спать? Может, заболел?

— Мам, я просто отдыхаю.

— А почему молчишь и не отвечаешь на мои вопросы?

— Я же говорю, отдыхаю, а ты своими вопросами не даешь мне этого делать.

— Или ты спишь или отдыхаешь. Если отдыхаешь, почему я не могу задать тебе вопрос о твоем самочувствии? — мать стояла в дверях, и я почувствовал это, хотя и лежал к ней спиной. Повернувшись лицом, не успел ответить, как услышал:

— А если ты отдыхаешь, то почему в одежде и на разобранной постели? Или ты считаешь, что я должна каждые два дня стирать твое постельное белье?

— Мам, не зуди. У меня и так голова с утра болит.

— Пить меньше надо и по девкам меньше шляться. Вчера опять выпивши пришел.

— Да где выпивши, скажешь тоже. На работе отмечали день рождения сотрудницы. Всего-то было три бутылки на весь колхоз.

— Что за выражение.

— Обычное. Наш шеф так называет наш коллектив. Да и посидел я часа два. Домой вернулся, когда еще восьми не было. Ты вспомни. Между прочим, народ еще оставался, когда я ушел.

— Это с чего это вдруг, ты ушел раньше всех?

— Да, там остались только одни старперы.

— Алеша, сколько раз я тебе говорила, что я не люблю, когда ты так разговариваешь. Ты должен следить за своей речью. Что это такое старперы, шланги и прочие выражения?

Я улыбнулся, глядя на мать. Встал с постели, поцеловал мать в щеку и сказал:

— Мамуля, извини, больше не буду. Ты сама должна понимать время другое. Молодежь говорит, используя новые идиоматические выражения, которые образуются в результате новых веяний. Это городской сленг нашего поколения, — я рассмеялся.

— Тебе все хи-хи и ха-ха, а я серьезно. Ты вспомни, как ты вчера с Игорем разговаривал. Это просто кошмар какой-то. Я совершенно не понимаю, как так можно беседовать по телефону.

— А что я сказал?

— Как что, ты сказал, Лукич шлангует по полной, а мы должны пахать как Папа Карло.

Я схватился за живот руками, не удержавшись от смеха.

— Ну что ты все смеешься?

— Мам, ты извини, конечно. Но, во-первых, подслушивать чужие разговоры, это не хорошо, а во-вторых, в этой фразе все понятно как дважды два. Лукич, это наш заведующий сектором Анатолий Михайлович Лукичев, жуткий сачок. Ему лишь на кого спихнуть свою работу, а самому вовремя в дележе премии участвовать. А мы с Игорем работаем, то бишь пашем, как Папа Карло. Понятно?

— Все мне понятно, только тебе пора повзрослеть. Ты как никак старший инженер. И тебе надлежит разговаривать, как полагается.

— Ладно.

— Не ладно, а хорошо мамуля.

— Хорошо мамуля.

— А с тебя все как с гуся вода.

— Вот видишь, мам, ты тоже используешь сленговые выражения своего времени.

Мать улыбнулась и пошла на кухню, понимая, что я вырос и спорить со мной бесполезно. Я потянулся и вдогонку матери крикнул:

— Мам, ты не переживай, главное, что на работе меня ценят как грамотного специалиста и уважают, а уж девочки любят еще больше.

— Вот-вот, я и говорю, что тебе пора меньше бегать по девкам, а то подцепишь какую-нибудь заразу, и будешь бегать не по девкам, а по ветлечебницам.

— Скажешь тоже.

— То и скажу.

— Что же мне, по-твоему, в монастырь податься?

— Зачем в монастырь. Заведи себе одну и встречайся с ней. В гости пригласи, музыку послушаете, в кино сходите.

— Ага, про Бетховена ей расскажу и Моцарта поставлю.

— С тобой бесполезно говорить. Вот вырастешь, поймешь родительское беспокойство.

— Мам, вырасту точно пойму, клянусь, а сейчас можно погулять, чтобы было о чем потом вспомнить?

— Иди, только поздно домой не возвращайся, а то и я и отец волноваться будем.

— Сто пудов, — почти машинально ответил я.

— Опять новое словечко придумал?

— Нет, это я так к слову сказал, — однако про себя подумал, что это действительно новое словечко из той, приснившейся мне жизни. Впрочем, нормальное выражение, надо будет запомнить.

Я переоделся и вышел во двор. На часах было около семи, но на улице было еще светло.

— Может в кино сходить? Интересно, что идет в Рассвете, или съездить на Войковскую в Варшаву?

Я сел в трамвай, и доехав до кинотеатра, вышел. Фильм, который шел в Рассвете, я уже видел, поэтому, остановившись возле афиши, нашел Варшаву и посмотрел, что идет там. Шел ретроспективный показ польских фильмов. Туда ехать было бессмысленно, потому что все билеты давно раскуплены, а попасть на сеанс можно было, только купив с рук случайный билет. Поразмыслив, я решил никуда не ездить и взял билет на 20–00, потом купил мороженое и пошел в сквер посидеть на воздухе, так как до начала сеанса оставалось минут сорок.

Проведя пальцем по лавочке и убедившись, что она чистая, я уселся, рассматривая прохожих, которые спешили в кинотеатр за билетами или просто прогуливались по улице. Мороженое таяло в моих руках, и как я ни старался, струйкой стекало на брюки. Я чертыхнулся и, достав платок, начал затирать брюки, понимая, что вечером надо обязательно замыть, чтобы не осталось следа. Пока я занимался этим делом, не заметил, как на скамейку подсел пожилой мужчина, с палочкой в руке и старомодной шляпе на голове. Именно шляпа бросилась мне в глаза, когда, подняв голову, увидел его сидящего рядом.

— Извините, не помешаю? — вежливо произнес он, обращаясь ко мне.

— Нисколько.

— Спасибо, а то правды нет в ногах, а мешать молодым влюбленным, как-то неудобно, — и он неуловимым движением показал палочкой на соседнюю лавочку, на которой о чем-то оживленно беседовала молодая пара.

— Воркуют, — произнес я.

— Беседуют, — поправил он меня.

— Ну да, я так и хотел сказать.

— Вы уверены?

— В чем?

— Что именно так вы хотели сказать?

— Ну да, а как же иначе?

— А мне почему-то показалось, что вы хотели сказать совсем иначе.

— Интересно и как я хотел выразиться?

— Что-то вроде, «упакованный с клюшкой сидит».

Я уставился на старика, раскрыв рот от удивления. Наверно видя это, мой собеседник произнес:

— Вы так удивлены, возможно, я что-то перепутал?

— Скорее всего, да.

— Надо же. Я был в полной уверенности, что вы прекрасно знакомы с молодежным сленгом и без труда поймете меня.

— В какой-то мере, но мне кажется, что вы несколько, как бы это выразиться, несколько опередили время. Сейчас так не говорят, точнее еще не говорят.

— Так всегда, что-нибудь да перепутаю. Надо было выразиться иначе?

— Вообще-то да. Если бы вы сказали чувак с чувихой сидят, а я им помешаю, это еще куда ни шло.

— А разве то, как я сказал, не правильно, точнее, непонятно?

— Понятно, но так не принято говорить, так будут говорить лет…, - я на секунду задумался и произнес, — лет через двадцать, двадцать пять.

— Вы уверены?

— Уверен.

— В таком случае, вы ведь поняли меня, о чем я говорил, не так ли?

— Ну, в общем да,

— Значит, вы такой же путешественник во времени, как и я? — радостно произнес он.

— Нет что вы, я вовсе не путешественник. С чего вы взяли? Это я так… чисто случайно знаю, что выражение, сказанное вами сейчас не входу у молодежи.

— Но позвольте. Вы только что сказали, что знаете, как будет говорить молодежь через много лет?

— Нет, это скорее по наитию, — уклончиво ответил я.

— По наитию. А если я Вам скажу, что не мешало бы пару дринков опрокинуть или в лом, вы тоже меня не поймете?

— Почему пойму.

— И после этого вы хотите сказать, что вы не путешественник во времени?

— Нет, смею вас уверить, вы ошибаетесь.

— Знаете, молодой человек, можно сомневаться, но ошибаться я перестал с тех пор, как стал путешественником. С тех пор минуло столько времени, что мне уже совсем наскучило это занятие, и я скорее занимаюсь этим по привычке, чем из интереса увидеть и узнать что-то новое и необычное. Встреча с вами пробудила во мне интерес к странствиям с новой силой, ибо я первый раз встречаюсь с таким же как я, путешественникам.

— Но почему вы так упорно считаете меня тоже путешественником во времени?

— А разве это не так?

— Уверяю вас, вы ошиблись.

— Вам кто больше нравиться Буш или Кэрри?

— Кэрри больше импонирует, чем этот козел Буш…, - сказав это, я прикусил язык, так как понял, что попался на такой простой уловке, как вопрос из мировой истории будущего.

— А, вот вы и проговорились, а говорите, что я ошибаюсь. Как вы можете говорить, что вы не путешественник, если знаете про Буша и Кэрри сейчас, когда они баллотируются на пост президента только в 2004 году?

Я понял, что попался и потому произнес:

— И все же, ни какой я не путешественник во времени, уверяю вас.

— Простите, тогда я действительно ничего не понимаю. Если вы, знаете о будущем, тогда кто же вы?

— Я и сам не знаю, — тяжело вздохнув, я запрокинул голову и посмотрев на небо. Было еще светло, но Луну было уже видно. Её диск отчетливо виднелся на небе, и было очень красиво наблюдать эту картину, — Честное слово не знаю, что со мной происходит. Я то здесь в своем времени, то вдруг оказываюсь в будущем. Или наоборот, я там в своем настоящем, а сюда возвращаюсь, но все помню, что произошло со мной, со страной, со всеми нами за эти или те годы. Мне вообще непонятно, где я на самом деле там или здесь? Где оно, мое настоящее?

— Вот как. Тогда вы, возможно, действительно никакой не путешественник во времени.

— А кто же я по вашему? — с мольбой в голосе произнес я, глядя старику в глаза.

— Этого я не знаю, но то, что вы не путешественник, это совершенно точно.

— Вот видите, я же вам говорил, а вы мне не верили.

— Минуту, можно вас кое о чем попросить?

— Конечно.

— Вы не могли бы поднять вон ту бумажку из-под мороженого, которая лежит у вас под ногами?

Мне стало неловко, поскольку было лень идти к урне, и я просто кинул бумажку под скамейку, а она предательски оказалась у него перед носом. Осторожно, чтобы не испачкаться взял её и, выкинув в урну, вернулся на скамейку.

— Извините, что ввел вас в смущение, но я совсем не то имел в виду, просто хотел убедиться, что вы говорите правду.

— Правду! Какую правду?

— Относительно того, что вы существуете реально в этом мире.

— И как, убедились?

— Да.

— Не понял, а при чем тут обертка от мороженного?

— Вы взяли материальный предмет и выкинули его в урну.

— И что?

— Ничего. Просто я сделать этого не могу.

— Как не можете? — от удивления я снова разинул рот.

— Так не могу и все. Потому, что реально меня в этом мире нет. Я фантом. Это, — он показал рукой на себя, — только мой образ, голография, как угодно это назовите. В реальности меня здесь нет, а вот вы реальность, как и все остальное и это совсем другое дело.

— Что значит другое дело?

— То и значит, — он задумался, а потом неожиданно повернулся ко мне, придвинулся почти вплотную и сказал:

— Послушайте меня внимательно. Перед вами открылись врата времени. Я не знаю, почему так произошло, возможно, об этом стоит подумать и выяснить, кто или что в этом виновато, по чьей-то воле или недоразумению это произошло, но одно, совершенно точно, вам выпал величайший шанс, изменить свою судьбу. Да-да, изменить свою судьбу. Сейчас вы, как тот богатырь на коне из сказки стоите перед камнем, на котором написано, куда идти и что с ним может произойти. Вы стоите на распутье, ибо знаете, как сложилась ваша жизнь, и не только ваша, но и многих людей, судьба мира. И потому, вам предоставлен выбор, а стало быть, возможность изменить судьбу свою, а возможно и всего мира.

— Ничего не понимаю, причем тут камень и судьба?

— Как причем. Вы знаете, все, что произойдет за эти годы и, следовательно, вы обладаете бесценной информацией. Теперь от вас зависит, как вы ей распорядитесь.

— А как я ей могу распорядиться?

— Как сердце подскажет. Можно жить, как жили, и в конце пути прийти к тому, о чем вам ведомо. Можно использовать знания в своих интересах и изменить свою жизнь, стать богатым, преуспевающим, ведь вам известны, когда какие финансовые пирамиды падут, кризисы грянут, что в цене упадет, а что взлетит до небес. А можно изменить не только свою жизнь, но судьбы людей, мира в целом, ведь зная, что произойдет, можно повлиять на ход истории, а значит изменить мир будущего.

— А разве это можно?

— Все можно, было бы желание и воля.

— А как?

— Этого я не знаю.

Я задумался над сказанным, а потом, испугавшись, что старик исчезнет, спросил:

— А вы как бы поступили?

Он улыбнулся и ответил:

— Я всего лишь путешественник во времени, а не советчик. Каждый сам должен решить свою судьбу и судьбы других людей. Простите, но на этот вопрос ответа нет, это вы должны решить сами, — и в этот момент он вдруг начал таять и через секунду исчез, словно его вовсе не было.

— Чертовщина, просто чертовщина какая-то, — подумал я.

Я поднялся, и не спеша направился к кинотеатру, продолжая думать об этой неожиданной встрече со стариком.

— Возможность изменить свою судьбу, и даже всего мира, фантастика какая-то. А может, старик прав, и можно действительно изменить свою судьбу? — я посмотрел на часы. До начала сеанса осталось пять минут, и я заспешил в зал кинотеатра.

Глава 3

Утро следующего дня выдалось теплым и солнечным. Я выскользнул из-под одеяла, и уже входя на кухню, увидел записку.

— Алеша, мы с папой уехали на дачу к тете Вере. Возможно, останемся там на ночевку. Еда в холодильнике. Мама.

— Слава, Богу, что они не потащили меня с собой. Я давно уже вышел из того возраста, когда мне нравилось ездить куда-либо вместе с родителями. Если это и случалось, то я считал это пропащим днем и, несмотря на кажущуюся веселость, был, как правило, жутко раздражен напрасно потерянным временем. В этот раз я был благодарен отцу, который прекрасно понимал меня и наверняка он уговорил мать, не предлагать мне ехать на выходные вместе с ними к тете Вере. Она была старшей сестрой отца, и все лето проводила на даче. Мне у неё никогда не нравилось и не в силу того, что она была плохая тетка или что-то еще, но вот её оба сына, меня всегда раздражали. Виктор, был на год старше меня, а Родион на два года моложе. Виктор был крайне заносчив. После окончания литературного института устроился на работу в издательство. В детстве пытался писать, и поскольку у него это слабо получалось, считал себя непризнанным гением, которого, тем не менее, все близкие и родные, должны таковым считать и слушать его, раскрыв рты от восхищения. Родион, был под полным влиянием Виктора и поскольку после школы никуда не поступил, а от армии был освобожден, так как у него нашли плоскостопие, работал вместе с братом. Тетка, их мамаша, могла часами говорить о таланте Витюши, как она его называла, и кознях, которые ему чинят. Если отец с матерью это могли терпеть, то мне это было совершенно ни к чему. А когда я однажды откровенно высказал все, что я думаю о талантах двоюродного брата, отец, дабы не возникало споров и скандалов, старался не брать меня с собой, и каждый раз отговаривался тем, что мне предстоит командировка, и меня вызвали на работу.

Надо сказать, что с отцом мне здорово повезло. Он долгое время был простым рабочим. Работал на заводе, сначала слесарем, потом мастером. Окончив заводской техникум, стал старшим мастером, а вскоре его назначили начальником цеха. Отца уважали. В цеху он работал с тех пор как вернулся из армии и прошел путь от простого ученика до руководителя. Хорошо зная, что такое быть рабочим, он умело руководил достаточно большим коллективом. Был молчалив, но требователен. Эта черта его характера была присуще ему и дома. Он был неразговорчив. Никогда не скандалил, а если был с чем-то не согласен, всегда мог решить любой вопрос так, чтобы не обострять конфликт и уж тем более не доводить дело до скандала. Меня он воспитывал по принципу, главное, это личный пример. Поэтому отец никогда не занимался нравоучением, старался, в чем мог, поддержать меня, а если с чем-то был не согласен, никогда сразу категорически не пытался отстоять свою правоту, а старался понять и разобраться, считая, что время само рассудит, кто прав, а кто нет. Пока я учился в институте, отец всегда в тайне от матери подбрасывал мне в довесок к стипендии лишнюю двадцатку, прекрасно понимая, что молодость бывает только раз в жизни и потому, лишние деньги мне не

помешают. Тем более что учился я всегда нормально и хвостов практически никогда не имел. Одним словом, батя был у меня классный мужик и я им всегда гордился и по возможности старался брать с него пример. Мать, так же как и отец, работала на заводе, только в другом цеху контролером в ОТК. Она была добродушной и жизнерадостной женщиной, умела хорошо готовить и принять гостей, поддерживала в доме чистоту и порядок, и вообще вела, как это можно сказать, всю экономику нашей семьи. Мать я любил и уважал, но, повзрослев, стал понимать, что она стала немного меня доставать своей опекой, хотя понимал, что делает это она из благих побуждений. Впрочем, мне от этого было не легче, но я старался не обострять отношений, а по возможности оборачивал все в шутку или вовсе уходил от разговоров на спорные темы.

Впереди было два выходных, и я задумался над тем как их провести. Впрочем, у меня из головы не выходил вчерашний разговор на скамейке. Я даже сидя в кино, совершенно отвлекся от фильма, а только и думал о старике, так что даже не заметил, как закончился сеанс.

Вскипятив чайник и заварив кофе, я стал размышлять над всем происходящим.

— Что же мы имеем? Ничего. Если отталкиваться от того, что произошло за последние сутки, я в любой момент могу оказаться снова в будущем, и когда это случится не ясно. Лучше бы не случилось совсем. Вернуться в будущее, где у меня больная спина и в холодильнике шаром покати, меня совершенно не прельщало. Другое дело, если бы вернуться и оказаться в кресле шефа крупной фирмы, где из окна виден шестисотый мерс, а водитель полирует до блеска его, поскольку знает твой характер. Нет, это конечно хорошо, но молодость лучше, чем быть, хотя и состоятельным, но все же пятидесятилетним стариком, который независимо от своего положения наверняка имеет кучу других болезней.

— Ладно, все эти размышления вещь хорошая, но надо чем-нибудь заняться. Кстати, а чем я занимался в эти выходные? — однако как ни старался, совершенно не мог вспомнить, как провел эти два дня. Поэтому, не долго думая, отправился в комнату и сев за стол, достал альбом с марками. Перелистав страницы, я неожиданно для себя подумал, а ведь, сколько денег истратил на эти марки, которые спустя двадцать лет, будут стоить копейки. Даже если и не копейки, то гораздо меньше того, что на них потрачено сейчас. В памяти всплыло посещение антикварного магазина. Это было еще до моей болезни, где-то году в 2000. Мать лежала в Боткинской больнице, и я возвращался от неё. Проходя мимо, решил заглянуть в антикварный магазин. Меня заинтересовала секция филателии. Остановившись, поинтересовался, сдают ли советы, и, получив утвердительный ответ, попросил посмотреть альбом с марками. Около каждой стояла маленькая бумажка с номером из каталога и ценой. Меня поразили тогда именно цены. То, что когда-то я покупал за тридцать, сорок рублей и было весьма ощутимо для моего бюджета, сейчас стоило триста-четыреста рублей и если учесть, что в тот момент я получал на фирме восемьсот долларов, то есть больше двадцати тысяч рублей, цены на марки существенно упали. А ведь они стали еще на тридцать лет старше, и как мне казалось, их цена должна была возрасти, однако произошло все иначе. Метаморфоза. Зато в соседнем отделе, где торговали фарфором, незатейливая статуэтка, которая как мне казалась, была в любом доме и называлась «Филиппок» стоила девятьсот рублей, а рядом стояли и того дороже по три-четыре тысячи.

Я перелистывал страницы альбома, мне вдруг стало грустно и как-то не по себе. Я взял чистый лист бумаги, шариковую ручку и на секунду задумавшись, написал:

— События, которые произойдут:

Смерть Л.И. Брежнева 10 ноября 198, - я задумался, надо же, не помню, в каком году умер Леня, то ли в 82, то ли в 83, а может в 84? Цирк, да и только, забыл, в каком году умер дорогой и любимый. Ладно, не важно.

— Андропов, — а как его инициалы?

— Черненко К.У. - ну этого хоть помню, как зовут, хотя стоп, вспомнил, Андропова звали Юрий Владимирович, и, взяв ручку в зубы, стал вспоминать, что мне о нем известно. Вспомнился какой-то документальный фильм, рассказывающий его биографию. Он напомнил мне некоторые вехи его жизни. Был, кажется комсомольским работником в Архангельской области, или нет, на Кольском полуострове, по-моему, потом на партийной работе в Карелии, какая-то неувязка с первым браком, писал стихи, долгое время руководил КГБ. В голове всплывали отдельные мысли, фрагменты, воспоминания давно виденной кинохроники, но все это были разрозненные части. Ни дат, ни точных названий я не помнил.

— Да дела, ни черта не помню. Хорошо, надо попытаться сосредоточиться и вспомнить наиболее важные моменты собственной жизни. Задумался, и мне в голову стали приходить воспоминания, связанные с любовными похождениями. Оля в пансионате, Люба в командировке, еще одна Люба на картошке, куда нас посылали на неделю, Лиза в доме отдыха в Ялте, потом были еще, Таня, Вера. Вспоминая их, я сразу представлял их образ, теплые влажные губы, объятия и ласки. Да, — хорошие воспоминания, только совершенно бесполезные. Впрочем, нет, Валерию мне вспоминать было не совсем приятно, ибо после неё, материн прогноз оправдался, и мне пришлось почти два месяца лечиться в диспансере.

— Вот, — отметил про себя, — стало быть, надо записать, что Валерия отпадает во избежание негативных последствий, — и я сделал на листе пометку.

— Хорошо, но что еще надо вспомнить, чтобы как-то обезопасить себя на жизненном пути, — я снова задумался. В целом моя жизнь складывалась довольно просто и без особых потрясений. Разве что, отравился консервами, по-моему, в 85 и чуть не загремел в больницу, потом сильно порезал руку в 88, и остался шрам. Рубил дрова, а топор был до того острый, что кожу с руки срезало лоскутом. Да, еще в 91 сильно растянул ногу, когда неудачно спрыгнул с лестницы. Пожалуй и все, нет еще, кажется, в 95 лечил зуб, и врач проколол мне десну, в результате чего она так распухла, что пришлось срочно ехать в неотложку и ставить дренаж. После чего неделю был на больничном и полоскал фурацилином каждые полчаса рот, чтобы поскорее зажило.

Аккуратно записав все это, положил ручку и перечитал написанное.

— Бред сумасшедшего. Ничего этого нет, не было и не будет, потому что как это может быть, если я об этом знаю. Раз знаю, зачем я буду махать как дурак острым топором, чтобы порезать себе руку. Или, к примеру, взять Татьяну. Зная её характер и то, что прожив одиннадцать лет, мы разойдемся, я вряд ли на ней женюсь, даже если встречу. Впрочем, мы не так уж и плохо прожили эти одиннадцать лет. Во всяком случае, после того как тесть с тещей получили однокомнатную квартиру, и мы остались втроем, мы три, нет четыре года, прожили очень даже ничего. Татьяна умела неплохо готовить, в квартире всегда был полный порядок и народ, который у нас бывал в гостях, всегда это замечал, особенно моя мать, которая хотя и не часто, но все же бывала на днях рождения. Ну и потом, в постели, Татьяна была тоже очень даже ничего. Воспоминания вновь увели меня к тому времени, когда Пашка был еще маленький, и ссор между нами почти не было. Мне вспомнилось, как однажды, когда мы вернулись со дня рождения её мамы, Пашку оставили ночевать у них, а сами возбужденные алкоголем, и, находясь в отличном расположении духа, занялись любовью и так разошлись, что легли спать только часа в три ночи, а потом проспали почти до обеда, чем напугали тещу, которая все утро звонила нам, а мы не слышали звонка, чем очень её взволновали. На вопрос, что случилось? Татьяна сказала, что мы утром пошли якобы на рынок, а потом прошлись по магазинам. Я слышал, как она загибает, почему мы не слышали телефон, а сам уже гладил её, ощущая, как она начинает возбуждаться и, не дожидаясь, пока она кончит разговаривать по телефону, осторожно рукой двигаю её вперед, чтобы самому удобнее устроиться сзади.

— Странно, эти и другие картины, почему-то как живые встают перед глазами. Или, например, очень четко помню, как мы ездили за грибами, незадолго до смерти отца. Лес, тишина, ощущение, что птицы еще спят. И действительно, раннее утро, часов пять, роса и грибы. Один за другим, то белый, то подосиновик. Мы идем почти рядом с отцом, беседуем, а мать то и дело окликает нас, а мы в ответ ей, — Ау мы тут.

Вслед за этим в памяти стали всплывать одна за другой картины из прошлого. Командировки, цех, люди, их голоса, слова, фразы и даже интонации, с которой они были сказаны. Похороны отца, а затем матери, болезнь, и снова люди и события. Все менялось как в калейдоскопе, и чем дольше я думал об этом, тем быстрее наслаивались воспоминания друг на друга, словно боялись не успеть. Они летели, чередуясь в совершенно непонятной связи между собой, во времени, когда они произошли и степени важности.

Наконец вихрь воспоминаний остановился и ручка, выпавшая из рук и скатившаяся со стола, вернула меня из грез на землю.

— Да, — подумал я, — почти как в кино. В этот момент я снова вспомнил вчерашнего старика на скамейке и подумал:

— Так что же мне делать, ведь я и впрямь стою перед выбором, как поступить в этой жизни. Впрочем, для себя я уже сделал выбор, просто не хотел самому себе признаться в этом и потому делал вид, что раздумываю. Конечно, оставить все как есть было бы неразумно. Остаться в пятьдесят с небольшим у разбитого корыта, совсем не хотелось, а вот изменить свою жизнь, воспользоваться всем тем, что я знал и попытаться стать в той, далекой, как сейчас казалось жизни, совершенно другим человеком, было для меня весьма и весьма заманчивым.

Я посмотрел на исписанный именами и датами лист бумаги и, скомкав его, произнес, — ерунда все это. Жизнь, какая бы она ни была, прожита, и если бы в ней можно было что-то изменить, то не стал бы тем, кем я стал, дряхлым, больным человеком. Ничего в этой жизни изменить нельзя, что суждено, то и свершиться, недаром народная мудрость гласит, кабы знать, где упасть, соломку бы подстелил. Даже если изменить что-то, то произойдет другое и возможно более худшее, чем то, что было, так зачем менять, если все равно неизвестно, что лучше, то, что со мной стало, или то, что будет? Таким философским вопросом я решил закрыть эту тему, пойти купить бутылочку и пригласить в гости кого-нибудь из друзей. Хотя сегодня,

пользуясь случаем, что родителей нет дома, лучше пригласить какую-нибудь девочку и устроить хороший отдых на двоих, а выпивку отложить на другой раз.

Я так и сделал. Полистав записную книжку, я провел взглядом по алфавиту и в тот момент, когда мой палец остановился на букве л, вдруг отчетливо вспомнил, что сегодня вечером у меня встреча с Лерой. Маленькая, хрупкая девочка с испуганными глазами в очках и длинной косой, которую она старательно заплетала и потом обвивала вокруг головы, как это принято на Украине. Зато когда она распускала её, и волосы распускались вдоль её тела почти до колен, это производило неизгладимое впечатление. Я познакомился с ней года два назад. Мы ехали в одном автобусе, и я случайно толкнул её, когда водитель резко затормозил. Книга выпала из её рук, а сама она чуть не упала, но я вовремя схватил её за талию рукой, в этот момент водитель снова резко затормозил, и она невольно оказалась в моих объятиях. Она была такая хрупкая, что я испугался, что сделаю ей больно, но продолжал держать, считая, что она может упасть. Она смотрела снизу вверх на меня и смущенно улыбалась, не в силах что-либо сказать. Наконец пауза затянулась, и когда автобус наконец остановился, я отпустил её и произнес:

— Извините, пожалуйста.

Я нагнулся, чтобы поднять книгу. Она тоже нагнулась одновременно со мной, и наши глаза оказались на одном уровне. Я чувствовал, как она дышит, словно боится сделать лишний вдох и выдох, чтобы не вспугнуть меня или тех чувств, которые в ней проснулись. Когда мы поднялись, продолжая держать книгу, я с одной стороны, а она с другой, я заметил на её лице легкий румянец. Придя в себя и оценив ситуацию, я произнес:

— Алексей, а Вас как зовут?

— Валерия, но все называют меня Лера.

— А можно вопрос, почему?

— Не знаю, так зовут меня родные и те, кто меня знает.

— Значит Лера. Красиво, А что вы читаете?

— Это Ефремов, читали?

— Кое-что. Сборник рассказов, Сердце змеи, кажется, называется.

Она улыбнулась и произнесла:

— И как вам понравилось?

— Да, вполне интересно, не все конечно, но вполне, а вам?

— Да, очень. А вы любите фантастику?

— Хорошую да.

— А что значит хорошую?

— Как вам сказать. Если начинаешь читать рассказ или роман, и после пятой или шестой страницы, хочется поскорее перелистать книгу, чтобы узнать чем завершится сюжет, значит вещь меня не задела, а вот стоящую, читаешь с упоением, не взирая на то, что уже третий час ночи, потому, что интересно.

— Совершенно с вами согласна. И главное, не важно, как и про что написано произведение, главное, чтобы оно зацепило тебя и заставляло читать и читать до конца, а потом, спустя какое-то время, снова взять и перечитать, и причем с любого места, переживая все события, словно ты присутствуешь там среди героев.

— Ну, это может быть не про меня сказано. Но вполне соглашусь.

— Правда?

— Конечно.

— Как здорово, — она засмеялась и неожиданно произнесла, — ой, я, кажется, проехала свою остановку.

Мы вышли вместе. Перейдя на другую сторону, я, конечно же, проводил её до дома, и она дала мне свой номер телефона. Мы периодически созванивались и даже несколько раз ходили в кино. Лера была не из тех, кого можно было быстро затащить в постель. Это мне в ней нравилось и нет, одновременно. С ней можно было приятно провести время, сходить в кино или посидеть в кафе и поболтать о прочитанной книге или просмотренном кинофильме. Она была эрудированна и начитанна, много знала, хорошо разбиралась в художественной литературе. Фантастика была её коньком. Она могла пересказывать содержание книги, словно только что её прочитала. Иногда меня это напрягало и даже несколько утомляло, но её непосредственность, улыбка, нежный голос, брали верх над этим и приводили к желанию снова встретиться. Иногда я задумывался, не пора ли перейти к более решительным действиям, но что-то сдерживало меня, и каждый раз я откладывал это до следующего раза. Так длилось больше года, пока мы в очередной раз не встретились. Сходив в кино, я как обычно проводил её до дома. В этот момент начался сильный дождь с градом. Лера неожиданно пригласила меня к себе, хотя я всего один раз заходил к ней и то всего лишь на несколько минут, чтобы взять книгу, которую она дала мне почитать. Дома никого не было. Когда мы зашли, она вдруг прижалась ко мне, и крепко поцеловав, стала скидывать с себя одежду. Я был так поражен, что сначала даже растерялся, но потом мне ничего не оставалось делать, как последовать её примеру. В постели она была прекрасна. Однако позже, когда мы сидели голые на кухне и пили чай, она вдруг замкнулась и была совсем не такая, какой я привык её видеть все это время. Когда я уходил, она сказала:

— Прости, мне так стыдно, но я так хотела этого.

— Глупенькая, — ответил я, — все был так здорово. Разве тебе было со мной плохо?

— Нет, просто мне не надо было этого делать.

— Почему?

— Не знаю, мне так кажется.

После этого, мы какое-то время не общались. Сам не знаю почему. Возможно, Лера была права, что-то неестественное было в наших отношениях, а что, я не мог понять, как ни старался. Снова мы увиделись только через месяц. Наши отношения изменились. Нам словно по новой пришлось налаживать наши взаимоотношения. Встречаться стали реже, чем раньше, и сами встречи стали другими. Мы боялись чего-то, и я не понимал чего именно, и все-таки меня тянуло к ней, не знаю почему, но тянуло. Однако больше мы никогда не возвращались к вопросу о том, чтобы встретиться и интимно провести время. Хотя с моей стороны были слабые попытки, но то ли они были слишком неопределенными, то ли Лера не хотела этого, не знаю.

— Лера, — мысленно произнес я. Именно сегодня мы встретимся с ней в последний раз, проведем еще одну ночь и расстанемся навсегда. Через два дня она уедет вместе с родителями в какую-то Африканскую страну, куда её отца назначили торговым атташе, и наши взаимоотношения закончатся навсегда.

— Вот видишь, — сказал я самому себе, — ты стоишь перед выбором, который ставит тебе судьба. Эта встреча может состояться, а может и нет, и все зависит от моего желания. Если ты позвонишь, и назначишь ей встречу, то все произойдет так, как произошло, а можешь не звонить, и встречи не будет, а значит, не будет никаких воспоминаний.

— Как же не будет, — ответил я самому себе, — если она была. Я помню, как мы лежали на разобранном диване, и Лера целовала меня, а потом неожиданно села на меня и волосы спадали на меня водопадом, и я завелся буквально за секунду. Она смеялась и говорила, что меня завести, нечего делать, а я смеялся и отвечал ей:

— Дураки мы с тобой оба, что полгода думали об одном и том же, и не могли найти в себе сил, чтобы позвать друг друга.

— Значит это судьба.

— А я думаю, что это не судьба, а характер, дурацкий, и твой и мой.

Она, смеясь, наклонилась и поцеловала меня.

— Нет, пожалуй, не буду звонить, пусть, что будет. Возможно, я пожалею позже. А может, я проснусь, и этих воспоминаний просто не будет, потому что изменилась история, её маленький кусочек, частица, из которой соткана ткань жизни.

Я закрыл записную книжку и в этот момент зазвонил телефон. На другом конце провода я услышал знакомый Лерин голос:

— Алло.

— Да произнес я, — и сердце забилось чаще. Потому что я понял, что от судьбы не уйдешь.

Все произошло в точности, как я помнил по обрывкам воспоминаний. Она ушла после обеда. Когда мы, провалявшись в постели почти до одиннадцати, наконец встали и позавтракали, а потом немного поболтали, она сказала, что скоро

уезжает с родителями далеко и надолго. Я знал, что это произойдёт, но не мог в это поверить, не хотелось ничего говорить, и чувства, которые меня одолевали в тот момент, были неподвластны мне. Я с самого начала, как только она вошла, знал, что о своем отъезде она скажет мне незадолго перед уходом, но видимо в душе надеялся, что все будет по-другому. Вот почему мои чувства и слова были искренними и неподдельными.

Я хотел одеться и проводить Леру, но она, поцеловав меня, тихо прошептала:

— Не надо, а то я расплачусь, пожалуйста.

Я закрыл за ней дверь и отправился в ванную. Горячий душ привел меня в чувства и вернул в нормальное состояние. Выйдя, я подумал:

— Выходит, что события происходят все равно, хочу я того или нет. Они немного видоизменяются, но, говоря философским языком, причинно-следственные связи продолжают действовать и события происходят.

Я подогрел в миске суп и перелил его в тарелку, положив укроп, который мать заранее нарезала и оставила на блюдце в холодильнике, сел за стол. Есть особенно не хотелось, но все же я поел суп. Выпил кефира, потом взял яблоко и вернулся к себе в комнату и завалился на разобранный диван. Часы показывали начало пятого. Родители должны были скоро вернуться, поэтому я встал, убрал постель и, собрав диван, снова улегся. В этот момент услышал, как поворачивается ключ в замке. А вслед за этим раздался материн голос:

— Алеша, ты дома?

— Да мам, я дома.

Мать вошла в комнату, а следом за ней отец, нагруженный сумками.

— Ну, чего стоишь, видишь у отца сумки, возьми и отнеси на кухню.

— Это чего?

— Огурцы, зелень разная, яблоки.

— Понятно.

— Тетя Вера очень расстроилась, что ты не приехал.

— Охотно верю, я тоже, — ехидно заметил я.

— Алеша, только ради Бога, не надо колкостей, ты прекрасно знаешь, что я этого не люблю. Вера Петровна прекрасно к тебе относится, и действительно была расстроена, что ты не приехал, она тебя не знамо сколько уже не видела.

Отец молча стоял в коридоре, слушая наш с матерью разговор, наконец, не выдержал, и, пользуясь паузой, чтобы уладить напряженность, произнес:

— Ну а ты как провел время, надеюсь, с пользой для души и тела? — и незаметно подморгнул мне.

— Да пап, отлично отдохнул, — сказал я и потянулся, — мир так устроен, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Вот поехал бы с вами и вполне возможно, что отдохнул бы, а возможно и нет, заставили бы собирать огурцы, да яблоки.

— Ой, Алешка, ты прямо философ, — улыбаясь, сказала мать, явно возвращаясь в хорошее расположение духа. Мелкий конфликт был тут же забыт, и все засуетились. Когда я зашел на кухню, ручка у сумки оборвалась, и яблоки раскатились по всему полу, — в мозгу сразу возникла картина, мы через пару лет отодвигаем буфет, а там лежат два сгнивших яблока, которые закатились под него, а мы этого так и не заметили.

Воспоминания будущего то и дело приходили мне на память, и никуда от этого деться я не мог. Весь вечер ушел на то, что мы с отцом помогали матери мыть яблоки и консервировать на зиму. Только в десятом часу, когда шесть трехлитровых банок, перевернутые вверх дном, стояли на полу, мы смогли передохнуть и посмотреть телевизор, прежде чем легли спать.

Я ушел к себе в комнату. Спать не хотелось, хотя мы с Лерой провели пол ночи без сна. Вспоминая пережитые накануне ощущения, я подумал:

— Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я сказал Лере, останься, будь моей женой? Согласилась бы она? Что стало бы с нами? Трудно сказать. А в самом деле, что если позвонить ей, ведь она улетает только послезавтра и предложить ей руку и сердце? Что она ответит? Даже если откажет, все равно это внесет изменения в мою жизнь, а стало быть, и в мои воспоминания. Впрочем, что я говорю. Разве можно шутить чувствами, проверять их таким способом, да еще вдобавок на Лере. Лера, что она значит для меня? Сам не знаю. Все так сложно и запутанно. Она улетела, и больше мы никогда с ней не виделись. Что стало с ней, и почему я ни разу не позвонил ей, чтобы узнать, не вернулась ли она обратно в Москву? Вот уж действительно, она первая, кто задел меня за живое и заставляет думать. Именно думать, а не вспоминать о том, что было. Нет, к черту воспоминания, мне все надоело. Ну почему все это вторглось в мою жизнь? Кто решил, что я должен знать, что со мной произойдет, кто решил поставить этот эксперимент? А может, это путешественники во времени что-то перепутали, и я стал невольным участником их неудачного опыта? Правда, ведь могло у них что-то не сработать, разрыв каких-нибудь временных цепей и поток времени отклонился и попал в меня, что и привело своего рода к побочному эффекту, которого они вовсе не ожидали или не предполагали, или вовсе о нем ничего не знают. Да, дела. В пору сюжет для фантастического романа под названием «Потерявшийся во времени». А что, очень даже подходящее название. Я представил себе, как у книжного магазина выстраивается километровая очередь за моей книгой, которую выбросили в продажу по моей просьбе именно в этом магазине. Я иду вдоль очереди и, подхожу к двери, какая-то женщина не пускает меня и кричит, — почему без очереди? — а директор магазина, который встречает меня в дверях, вежливо отвечает, сверкая гневными глазами на женщину: — Это же автор, вы совсем с ума спятили? А она ему в ответ, — а по мне хоть министр печати, пусть, как и все встает в очередь, я здесь три часа отстояла и никого вперед себя не пропущу.

Я рассмеялся, подумав:

— Фигня все это, завтра встану и ничего не вспомню, точнее все забуду. Просто это временное наваждение, вот и все.

Утро следующего дня было пасмурным и хмурым.

— Вот тебе и прогноз, а говорили, что всю неделю будет жара. Слава богу, хоть немного передышка.

С трудом приподнявшись с дивана, я первым делом выпил лекарство, потому что решил до обеда сходить в букинист и сдать что-нибудь из книг. Побрившись и попив чай, я посмотрел новости. В Чечне подорвался на фугасе автобус с пассажирами, погибло восемь и пострадало девятнадцать человек. На таможне в Ростове, обнаружили взрывчатку. В Москве задержаны два человека, занимавшиеся долгое время похищением людей, ведется следствие, далее шло все в том же духе.

— Блин, хотя бы одно сообщение, на позитивную тему. Так нет, с утра пораньше только один негатив. Чокнутся можно.

Переключив на пятый канал, посмотрел Евроновости. Однако и там шли новостные сообщения, рассказывающие о взятии заложников в Ираке, взрыве в Испании и захвате лайнера в Иордании.

— Мир сошел с ума, или, по крайней мере, сходит, — подумал я, — а ведь совсем недавно, каких-нибудь тридцать лет назад, все было иначе. Конечно, возможно нам многого не говорили, но все же хотелось верить, что мир не был таким жестоким, как сейчас. Во всяком случае, в нашей стране точно было все гораздо спокойнее, чем сейчас.

Я внимательно посмотрел на корешки книг и сложил в сумку восемь томов Шекспира в суперобложке.

Возьмут ли? — подумал я, — Выручает то, что меня хорошо знают в магазине, но книги стали уходить все труднее и труднее, и совсем нет уверенности, что Шекспира возьмут. Да и кому нужен в наши дни Шекспир? Разве что истинным ценителям его таланта или тем, кто по старинке собирает классику. Но таких, с каждым годом становится все меньше и меньше. Люди вообще скоро перестанут читать. А если и будут, то книги-однодневки, взлетевшие в рейтингах популярности благодаря теле и радио рекламе.

Боль в спине немного отпустила, и я не спеша, спустился на лифте и вышел на улицу. До букиниста была идти недалеко, но и этого расстояния было достаточно, чтобы, дойдя до магазина, почувствовать усталость. Спина снова начинала потихоньку ныть. Я представил, что придется еще возвращаться обратно и может быть лучше воспользоваться автобусом и проехать эти две остановки, но в этот момент объявление на дверях магазина, изменило мои планы: «Извините, магазин закрыт по техническим причинам». Я заглянул в стеклянную дверь, но никого не разглядев, повернулся в сторону дома. Автобус подъехал к остановке, и я понял, что на него мне не успеть, к тому же поднять тележку с книгами в автобус не получится, а помочь было некому. Пришлось развернуться и с тяжелыми мыслями отправиться обратно домой. Пройдя четверть пути, как мысленно я разделил весь путь от магазина до дома, решил остановиться и передохнуть, поскольку спина ныла уже основательно. Присев на скамейке напротив подъезда кирпичной девятиэтажки, я облокотил подбородок на ручку тележки. Тучи на небе, предвещавшие с утра дождь, рассеялись еще до того, как я пошел в магазин, и солнце опять во всю палило, а потому, вторая половина дня обещала быть теплой и солнечной. Две девочки, игравшие перед подъездом в классики, напомнили мне давно забытые игры.

— Надо же до сих пор играют, а ведь столько лет прошло. Хоть что-то осталось с прежних времен.

В этот момент из подъезда вышел хорошо одетый мужчина чуть моложе меня и направился к машине, которая стояла напротив подъезда. Мигнув фарами, сработала сигнализация, и он открыл дверь новенькой Ауди А6.

— Крутая тачка, ничего не скажешь, — подумал я.

— Девочки, быстро в машину, — произнес он, открывая заднюю дверь салона.

Девчушки побежали к машине и запрыгнули на заднее сиденье. В этот момент, из подъезда вышла моложавая женщина и, пройдя мима меня, и не кинув в мою сторону даже мимолетного взгляда, села на переднее сиденье.

— Ты все взяла, дорогая? — услышал я голос мужчины, которой обратился к женщине, но ответа я не услышал, так как в этот момент дверь машины захлопнулась, и машина плавно тронулась с места. Включив сигнал поворота, и пропустив проезжающую мимо машину, Ауди рванула с места и скрылась вдали.

Я сидел и смотрел на эту картину, в которой не было ничего необычного, но мне на секунду представилось, сложись моя жизнь по-другому, и я мог бы быть сейчас на месте этого мужчины. Ехал бы в Ауди или Лексусе, рядом с красивой женщиной и двумя очаровательными дочерьми на заднем сиденье и радовался жизни, которая в изменившемся мире могла быть так прекрасна и одновременно так печальна.

Я приподнялся и, кряхтя, направился к дому.

Когда я вернулся, было уже начало первого. Надо было подумать об обеде. Поставив цептеровскую кастрюлю с водой на плиту, я подумал, — и на кой ляд я тратил деньги на это барахло, когда можно было купить с десяток кастрюль? Вот уж действительно, не ведаем, что творим. Вода закипела, и я бросил в нее пакет быстрорастворимого супа. НЗ, как я называл коробку с этой сушеной отравой, позволял несколько дней перебиться, когда совсем было тяжко с деньгами.

Поев, я вернулся в комнату и подумал:

— Эх, сейчас бы перенестись в дни моей молодости, в то счастливое время, когда был полон сил, энергии и надежд?

Улегшись, я закрыл глаза, но сон никак не приходил. То и дело в голову лезли разные мысли, но все же спустя какое-то время я заснул.

Глава 4

Будильник прозвенел ровно в семь часов. Это означало, что пора вставать на работу. Отец уже собирался уходить, и я только успел с ним попрощаться и закрыть за ним дверь. Мать хлопотала на кухне. Умывшись и одевшись, влетел на кухню и, усевшись за стол, произнес:

— Мам, я опаздываю, бутеры с собой возьму, сделай, пожалуйста.

— Ты что, не будешь обедать на работе?

— Возможно, придется поехать в местную командировку на завод, и я не успею пообедать. В этот момент я как раз откусил бутерброд с колбасой и чуть не подавился, поскольку понял, что мысль о возможной командировке на завод пришла мне в голову не сама по себе, а я точно знал, что сегодня с утра весь отдел будет стоять на ушах и еще до обеда нам предстоит поехать на завод разбираться в причинах, почему механизм, который мы проектировали, не собирается.

Мать постучала мне по спине, сказав, чтобы ел и не спешил.

Допив чай, я собрался и выскочил на улицу. Утро было теплым, и день обещал быть по-летнему жарким и солнечным. В автобусе, на котором я ехал на работу, было как всегда в это время много народа. На остановке, где мне надо было выходить, большая часть сошла вместе со мной, так как многие ехали на работу. Рядом с нашим КБ находился проектный институт и комбинат по пошиву обуви. Перейдя на другую сторону, толпа разделилась на три части и направилась к своим проходным. Открыв дверь, я вошел и, предъявив пропуск, направился на третий этаж, где находился наш отдел.

Весь день прошел так, как я его помнил. Обрывки воспоминаний то и дело всплывали в памяти, и к вечеру мне было даже интересно, когда неожиданно для самого себя, я вспоминал фразу, сказанную кем-то за несколько минут до того, как он её произнесли. Самое забавное, что когда мы приехали на завод и стали разбираться в причинах, почему узел не собирается, я вспомнил, в чем причина. В деталировке на чертеже был ошибочно дан не тот размер, в результате чего вал на одной из шеек имел другой диаметр. Естественно узел не собирался. Я решил промолчать, и с каким-то спортивным интересом наблюдал, как разрешится проблема. Мы долго выясняли, в чем дело, сходили в сборочный цех, затем поднялись в тех часть, и только к концу дня выяснилась причина. Не знаю, почему я промолчал, но что-то заставило меня так поступить, в результате все, что произошло в этот день, осталось именно таким, каким я его помнил по воспоминаниям из будущего. С завода мы разъехались по домам. Уже подходя к дому, я неожиданно подумал:

— А может все же позвонить Лере, ведь она уедет только завтра?

Подойдя к подъезду, я остановился в раздумье на эту тему. Меня то что-то сдерживало, то наоборот, подталкивало, сделать этот шаг.

— Зачем все это? Ну что я ей скажу? Лера, останься, будь моей женой? Во-первых, я совсем не готов к этому. Мне только двадцать пять, а Лере всего двадцать. И вообще, она мне нравится, но не настолько, чтобы за ней бежать на край света и уж тем более умолять её выйти за меня замуж. Нет, чепуха все это, просто блажь.

Однако, другой голос, твердил совсем другое:

— Пойми, у тебя остался маленький шанс найти свое счастье. Он тает с каждой минутой, ибо до её отлета остается все меньше и меньше времени. Ты пойми, из всех девчонок и женщин, с которыми ты встречался или переспал, только Лера запала тебе в душу, только она вызвала те эмоции, чувства, волнения, которые и называются одним емким словом — любовь. Ты просто боишься себе в этом признаться, но почему? Может, ты боишься, что она откажет тебе, и ты испытаешь чувство неразделенной любви, и потом оно пройдет через всю твою жизнь и возможно окажет влияние на всю последующую? Но ведь правда всегда тем и хороша, что она одна указывает правильный путь. Верь, что бы ни произошло, ты будешь в выигрыше.

— Как же в выигрыше, — словно в ответ подумал я, — а если нет?

Я тяжело вздохнул и открыл дверь подъезда.

— Здравствуй Алеша, — произнесла соседка по лестничной клетке тетя Клава, которая вышла вынести мусорное ведро.

— Добрый вечер, — автоматом ответил я и открыл дверь квартиры.

— Мам, это я.

— Тишина, означала, что матери нет. На столе в кухне, как было заведено в семье, лежала записка:

— Срочно уехала к Николаю Антоновичу, он заболел. Отцу звонила, он в курсе. Приеду к десяти, ужинайте без меня. Мама.

Николай Антонович был мамин брат. Два года назад ему сделали операцию, и с тех пор он довольно часто болел, поэтому мать навещала его, так как он жил один и был на много старше матери.

Есть не хотелось, я лишь выпил стакан молока и съел ломтик плавленого сыра, после чего уселся за стол в своей комнате, уставившись на телефон.

— Чего ждешь, звони, — произнес один голос.

— Брось, оно тебе надо? — посоветовал другой.

Пока я разговаривал сам с собой незаметно прошел час. Зазвеневший вдруг телефон, заставил меня вздрогнуть. Я поднял трубку, звонил отец:

— Алеша, ты в курсе, что мама уехала к Николаю Антоновичу?

— Да, она оставила мне записку.

— Слушай, у нас тут запарка на работе, я задержусь еще на пару часов, так что ты не волнуйся, хорошо?

— Понял. Если что звони, я пока дома. Если куда уйду, оставлю записку.

— Добро.

Я осторожно положил трубку на телефон, но тут же решительно поднял её, и набрал Лерин номер.

— Вас слушают, — раздался чей-то голос.

— Добрый вечер, Леру можно позвать к телефону?

— Одну минуту, сейчас она подойдет, — я услышал как кто-то на другом конце линии, позвал Леру к телефону. Она подошла и произнесла в трубку:

— Алло.

— Лера, это я Алексей, узнала?

— Конечно. Я ждала твоего звонка.

— Правда?

— Да.

— А чего сама не позвонила?

— Я не знала, во сколько ты придешь с работы и потом…, - она хотела что-то сказать, но замялась, и потому я неожиданно для самого себя произнес:

— Я очень хочу тебя видеть.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— Сейчас? Только давай встретимся где-нибудь, — она снова запнулась и добавила, — в кафе или у кинотеатра, идет?

— Хорошо. Где и во сколько?

— Я подъеду на улицу Горького, у памятника Пушкину в семь двадцать. Успеешь?

— Конечно, — я положил трубку. Сердце учащенно забилось. Я сам не знал, что делать и что скажу ей при встрече, но отступать было поздно.

Я увидел её еще издали. Она стояла возле памятника и смотрела на голубей, которые что-то клевали возле её ног. Она была одета в модную по нынешним временам летнюю куртку и эмблемой кока-колы, и не заметила, как я к ней подошел.

— Привет.

Она обернулась и, посмотрев снизу вверх, приподнялась на цыпочки и поцеловала меня. Я смутился и даже не знал, что сказать. Она смотрела на меня голубыми глазами и, хотя уже начало смеркаться, видел, как они сияют, то ли от счастья, то ли от недавних слез.

— Ты чего такой взъерошенный? Случилось что?

— Да нет, ничего не случилось, просто очень захотелось тебя увидеть, ведь ты завтра уезжаешь.

— И ты решил сделать мне предложение? — улыбаясь, сказала она.

Я окончательно смутился. Моя решительность сразу улетучилась, и от неё не осталось и следа. Совсем не ожидая такого вопроса, я стоял, как идиот, не зная, что сказать.

— Ну что же ты молчишь. Я не права?

— Да хотел, но…

— Но раздумал.

— Нет, просто я запутался во всем и, прежде всего в самом себе. Я почему-то думаю, что ты именно тот человек, который сможет меня выслушать, понять и посоветовать.

Она с удивлением посмотрела на меня, но промолчала.

— Пойдем, присядем где-нибудь, я хочу тебе кое-что рассказать.

Мы перешли на другую сторону улицы Горького и, пройдя немного по бульвару в сторону Никитских ворот, расположились на одной из пустующих скамеек. Лера повернулась ко мне и спросила:

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Я даже не знаю с чего начать, настолько все запуталось в моей жизни.

Однако Лера неожиданно рассмеялась и ответила:

— Вот уж никогда не подумала бы, что в твоей жизни может что-то произойти, чтобы ты запутался в своей жизни, — и она вновь засмеялась.

— Ты не веришь? А зря. И ничего смешного в этом нет, — с обидой в голосе произнес я, — Почему ты вдруг решила, что со мной ничего такого не может произойти?

— Потому что ты плывешь в этой жизни по течению. Для себя ты четко обозначил границы, в рамках которых шаг влево, шаг вправо недопустимы. Что может произойти в твоей жизни такого, что запутает её? Разве что, кто-то родит от тебя ребенка и начнет качать права на твое отцовство. Хотя вряд ли, ты достаточно аккуратно подходишь к этому, чтобы допустить подобное, — сказав это, она вдруг закусила губу, словно решила, что напрасно произнесла последнюю фразу.

Я невольно потупил взор, понимая её намеки и отчасти соглашаясь с тем, что она сказала, но все же остановил её жестом и произнес:

— Ты права, не спорю, только я совсем о другом хотел тебе рассказать.

— О другом, интересно, о чем?.

— Понимаешь, Лера, со мной вот уже несколько дней происходит в полном смысле слова какая-то чертовщина. Мне постоянно мерещится, что я оказываюсь в будущем. При этом я не просто туда попадаю, я живу в том времени полноценной жизнью. Совершаю поступки, вижу других людей, ем, смотрю телевизор и воспринимаю тот мир, как свой. Я не знаю, как понятнее это выразить.

— Извини, но я тебя не понимаю.

— Да я и сам ничего не понимаю. Одно могу сказать, ложусь, например, спать, а просыпаюсь в начале двадцать первого века, и при этом ощущаю, что знаю всю прожитую мною жизнь, помню все события, которые со мной произошли.

— Ничего не понимаю, как ты можешь что-то помнить, если тебе всего двадцать пять?

— Так в том-то и дело, что когда я оказываюсь в будущем, я выгляжу и чувствую себя зрелым пятидесятилетнем мужчиной. То есть в том времени мне столько лет, сколько и должно быть. Но самое удивительное, что спустя какое-то время, я вновь оказываюсь здесь в настоящем, но отчетливо помню все то, что видел и практически все события вплоть до 2005 года.

— Ну что из этого следует? Скажи себе, что повезло. Теперь ты знаешь свою судьбу и сможешь этим воспользоваться и как-то её изменить, если она тебя не устраивает.

— Да как ты не поймешь. Я же на полном серьезе тебе говорю, а ты думаешь, что я тебя разыгрываю.

— Вовсе я так не думаю. Может, тебе сон такой приснился. Вещий. Вот ты и думаешь, что знаешь все, что произойдет в будущем, но это вовсе не обязательно, что так и будет, просто сейчас ты считаешь, что именно так, а на самом деле все может быть иначе.

Я посмотрел на Леру и подумал, — зря я ей все это рассказал. Конечно, она не поверит во все это, да и кто поверил бы. Вот путешественник во времени тот сразу поверил. Конечно, ему легко было это сделать. Задал пару вопросов по истории из будущего и готово. А чем я могу доказать Лере или кому-то еще, что я не вру, что все это правда. Что я единственный человек на Земле, который доподлинно знает, что произойдет в мире за два с лишним десятилетия, что мир изменится настолько, что сейчас это просто невозможно представить. Нет, конечно, она не верит, да и вряд ли кто поверит.

— Ты чего молчишь, обиделся? Ну, ты сам подумай, разве такое может быть?

— Неужели ты думаешь, что я решил с тобой поговорить об этом, зная, что ты завтра уезжаешь, и мы возможно никогда больше не увидимся, только для того, чтобы пошутить или разыграть тебя? Просто, — я пристально посмотрел в её глаза и тихо и безнадежно добавил, — кроме тебя, мне не с кем было этим поделиться. Ты права, в это трудно поверить, я и сам с трудом верю. Но уверяю тебя, я говорю правду.

— Хорошо, если ты так считаешь, то расскажи, как же сложилась твоя жизнь за эти годы.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем мне что-то рассказывать, если ты все равно считаешь, что я просто несу чепуху?

— Во-первых, я не говорила тебе, что ты несешь вздор, а во-вторых, уж коли ты начал рассказывать мне, что якобы оказываешься в будущем, так расскажи хоть что-то об этом. Мне ведь интересно узнать, как сложилась твоя жизнь, якобы приснившаяся тебе во сне…

— Хорошо, только, прошу, не смейся надо мной, договорились?

— Как скажешь.

И я стал рассказывать Лере о себе, и о том, что произойдет в скором будущем, о развале Союза, перестройке, и всем том, что помнил. Прошло около часа, прежде чем я закончил свой рассказ и умолк. Все это время Лера молча слушала и ни разу не перебила меня. Она сидела рядом, подперши подбородок ладонью и иногда водя носком туфли по земле. Я закончил свой рассказа, а она продолжала молчать, словно пыталась осмыслить сказанное мною. Наконец она произнесла:

— Ты знаешь, я верю тебе, честное слово, и вот что скажу, прав тот путешественник во времени, о котором ты рассказал, что ты сам должен решить, как тебе поступить.

Она подняла глаза к небу, на котором уже высыпали звезды, и произнесла:

— Удивительно, если все так, как ты сказал, то выходит, через двадцать лет мы все будем жить в другой стране?

— Гораздо раньше.

— Не важно. Годом раньше, годом позже, в данном случае это не имеет значения, главное, что в другой. И вон там, напротив, — она показала рукой, — будет стоять этот, как ты его назвал?

— Макдоналдс.

— Короче американский ресторан типа наших кафешек и все измениться, и будет совсем иным, — она снова задумалась, продолжая смотреть на звездное небо.

— Скажи Алеша, а ты мне все это рассказал, потому что думал, что я тебе что-то посоветую или…

— Я сам не знаю, зачем я тебе все это рассказал и вообще, этой встречи не должно было быть.

— Что значит не должно?

— То и значит. В будущем этой встречи нет в моей памяти.

Понимаешь, Лера, в той, ну как правильно выразиться, прожитой мной жизни, мы больше никогда с тобой не встретимся. Жизнь моя, как ты теперь знаешь, сложится не самым лучшим образом. Сейчас я и сам не верю, что со мной произойдет так, а не иначе и я подумал, а что если все-таки изменить судьбу, и поэтому позвонил тебе. В той жизни, о которой я знаю, этой встречи не было, а теперь, когда она произошла и ты знаешь о том, что будет, пусть кратко, лишь основные моменты истории, но всё же имеешь представление, то возможно в моей судьбе что-то изменится.

— Но ведь и в моей тоже, — неожиданно сказала она.

— И в твоей тоже, — медленно повторил я, и добавил, — но в отличие от меня, ты не знаешь, как она сложилась бы, зная или нет все то, что услышала. По существу для тебя она никак не изменится, а вот моя судьба может.

— А может, и нет?

— Возможно и так. Но шаг сделан, — я снова задумался, а потом спросил её:

— Лера, а ты, правда, ждала, что я сделаю тебе предложение?

— Нет, извини, это я в шутку сказала.

— А я ведь именно это хотел сделать, когда шел навстречу.

— А почему тогда не сделал, если хотел?

— Сам не знаю, возможно, испугался, что откажешь.

— Ой, ой, какие мы жалостливые к самим себе. Алешка, мне кажется такого в тебе, я раньше не замечала.

— И зря, я всегда таким был.

— Ну конечно.

— А что разве другим?

— Безусловно, другим.

— И каким же?

— Самоуверенным, напористым. Это ты просто ко мне относился всегда так, словно боялся меня лишний раз пальцем тронуть, а ведь других девчонок я думаю, ты без особого труда в постель тащил и зарубку в памяти ставил об еще одной победе. Вот и пришлось через себя переступить, а то так бы и осталась девственницей до двадцати лет. Нет, Алеша, не будем себя обманывать, между нами если что-то и было, то большой любовью это не назовешь.

— А как это назвать можно? — спросил я, и почувствовал, как задрожал мой голос от волнения и ожидания ответа.

— Не знаю, возможно, просто влюбленностью.

— А разве любовь и влюбленность не одно и тоже?

— На мой взгляд, нет. Это совершенно разные чувства. Любовь, это когда совершаешь поступки, не отдавая себе отчета в том, почему ты так поступаешь. Любовь… Это когда чувства переполняют тебя, окрыляют, зовут к чему-то или куда-то…

— Как в кино, или в романах?

— Возможно, и ты зря считаешь, что все это выдумка, для того, чтобы слезу выдавить. Нет, это все из жизни. Любовь, это когда друг без друга жить не можешь, только об этом и думаешь, поэтому, порой, глупости разные говоришь и совершаешь.

— Слушай, я об этом где-то читал, или в кино видел. Героиня какая-то говорила. Точь в точь, как ты сейчас.

— Тебе возможно смешно…, - она посмотрела на меня не то с укором, не то с сожалением. Но в её взгляде было что-то такое, что отозвалось в моем сердце болью, нет, скорее волнением.

— Вот между нами ничего этого не было, — тихо произнесла Лера, — Так пару раз переспали, и то из спортивного интереса. Получили удовольствие, а любви между нами, никогда не было. Да ты и сам это прекрасно знаешь, — она говорила и продолжала что-то чертить ногой на земле. Я чувствовал, что она говорит одно, а думает совсем о другом, и я никак не мог понять, что происходит. Мне хотелось взять её за хрупкие плечи, встряхнуть и сказать, — Лера, о чем ты говоришь, проснись, посмотри мне в глаза и скажи правду, — но вместо этого я сказал:

— Выходит, облом?

— Чего?

— Это я так. Одним словом, завтра ты улетаешь, и мы расстаемся навсегда.

— Выходит что так, — она сидела на лавочке и, болтая ногами, смотрела вниз. Я взглянул на неё, и во мне еще сильнее утвердилось чувство убежденности, что все, о чем она только что говорила, вранье. Она говорила одно, а думала совсем иначе, словно хотела крикнуть мне, — Алешка, неужели ты не видишь, как я тебя люблю, но не в силах сказать этого, потому что все те чувства, которые живут во мне, они боятся вырваться наружу, пойми, наконец, и сделай первым шаг навстречу. А может это только мне так кажется, и я хочу, чтобы так было на самом деле и права Лера, ничего между нами не было и нет? Я задумался. А ведь и правда, сколько девчонок у меня было за этот год и каждый раз они не вызывали у меня высоких мыслей и уж тем более идеи жениться на одной из них. Видимо, действительно Лера права, ничего серьезного, настоящего, что можно было бы назвать с большой буквы Любовь, никогда не было. Так, влюбленность, как она выразилась, возможность хорошо провести время, сходить в кино или кафе, поболтать о разном, тем более что она была не из числа тех, с которыми было скучно. Да, она права, во многом права, я слишком все приукрасил для себя. Запутался в себе и своих ощущениях, да еще эти сновидения о будущем.

— Ты что молчишь?

— Думаю.

— Ах, думаешь, и о чем, если не секрет?

— О времени и о себе.

— Ой, совсем как в романах. Он размышлял о смысле жизни, а она, отвергнув его, бросилась под поезд и лишь косынка, упавшая с её плеча, и влетевшая в окошко машиниста, мешала тому найти ручку тормоза, — она весело и в тоже время как-то нервно засмеялась. Я посмотрел на неё, с нежностью и печалью. Я чувствовал, что я теряю её. Время неумолимо уходило, отдаляя нас, друг от друга. На душе было тошно, и я, стараясь быть спокойным, произнес:

— Ладно, проехали, что делать будем? — спросил я Леру.

— В каком плане?

— В прямом.

— Наверное, прощаться, — тихо сказала она, став вдруг сразу серьезной.

Я обнял её и нежно поцеловал, как не делал этого никогда раньше. Я понимал, что теряю её, но ничего сделать не мог, а возможно и не хотел. Слова стали ненужными и пустыми, а я вдруг почувствовал, как по Лериным щекам потекли слезы. Я почувствовал их соленый привкус, и от этого вдруг защемило сердце и стало грустно и больно, и я вдруг подумал, — какой же я дурак. Все что сейчас между нами это в последний раз и видимся мы тоже в последний раз и говорим и целуемся. И все что говорила она о наших чувствах и взаимоотношениях, все это ерунда, пустой звук, ведь если есть на свете любовь, то ведь с чего-то она начинается? Может именно вот так, когда кажется, что все слова сказаны, и говорить больше не о чем, вдруг начинаешь понимать, что ты теряешь самого дорого и любимого для тебя человека и именно тогда осознаешь, скорее не умом, а сердцем, что он рядом с тобой. Тот, без которого ты не можешь прожить ни дня, забываешь обо всем на свете и постоянно думаешь только о нем. Неужели это то самое чувство, о котором только что говорила Лера, наконец-то вошло в мое сердце, а я как слепец, сидел и не видел, что оно рядом? Любовь, расправив, наконец, крылья, захлестнула мое сердце и открыла глаза. Рядом со мной на скамейке сидела Лера. Она молчала, и как мне показалось, затаила дыхание, ожидая, что я скажу — прощай, — и мир закроет для неё свои двери, и мы разбежимся в разные стороны.

— Выйдешь за меня замуж? — спокойно, но решительно произнес я.

— Конечно, выйду, — и мы обнялись, понимая, что все сказанное до этого не имело ровным счетом никакого смысла, потому что на самом деле к нам пришла Любовь.

Мы сидели на скамейке и целовались и говорили друг другу слова, которые говорят влюбленные всего мира друг другу. Я видел, как мимо нас проходили прохожие и возможно по-хорошему завидуют нам, молодым и счастливым, у которых вся жизнь была впереди.

Когда мы подошли к дому, в котором жила Лера, часы показывали почти час ночи. Я подумал, — предки с ума сходят, где я. Мы поднялись на второй этаж, Лера открыла дверь своим ключом и вошла в коридор, держа меня за руку. В комнатах горел свет и поворот ключа в замке, а затем скрип двери, сразу вызвал оживление в квартире. Как только мы оказались в коридоре, сразу перед нами возникли фигуры Лериных родителей, которые стояли, поддерживая друг друга. Лерин отец хмуро смотрел на нас обоих. Суровый взгляд ничего хорошего не предвещал, впрочем, этого следовало ожидать.

— Лера в чем дело, почему так поздно? Если я не ошибаюсь, второй час ночи, а мы завтра улетаем в час дня? — спокойным, но решительным тоном произнес Лерин отец.

— Папа, это Алеша. Он сделал мне предложение, и мы решили пожениться.

Лерина мама слегка подалась назад и, понимая, что она может упасть, Лерин отец подхватил её, а я машинально подставил стул, который стоял в прихожей.

— Однако ситуация, — подумал я, — интересно, что будет дальше?

— Извини, как ты сказала, Алеша сделал тебе предложение, и вы решили пожениться? Можно тебя дорогая на конфиденциальный разговор.

— Нет папа, я хочу, что бы ты разговаривал со мной при Алексее.

— Хорошо, при Алексее, так при Алексее. Можно тебя спросить, как давно вы решили пожениться?

— Недавно, точнее час назад.

— Понятно, а давно ли вы знакомы?

— Почти два года.

— Значит это именно тот самый Алексей, о котором ты нам с мамой не раз рассказывала, но так и не соизволила познакомить, не так ли?

— Совершенно верно.

— Но тогда объясни, пожалуйста, если ты знакома с ним столько времени, то почему нужно было все это делать в последний день перед нашим отъездом?

— Так вышло, — тихо ответила она, потупя взор.

— Что значит, так вышло? Ты хоть понимаешь, что я ничего не могу сделать. Ни отменить командировку, ни сдать билеты, как вообще ты все представляешь?

— Не знаю. Я знаю только что мы, любим друг друга, — и Лера, заплакав, уткнулась мне в грудь.

Лерина мама, наконец, пришла в себя и, взглянув на нас, произнесла:

— Алеша, а вы то хоть о чем думали, когда решили сделать Лере предложение, или она вам ничего не говорила, что мы завтра уезжаем?

— Нет, я знал что вы уезжаете, но, — я не знал что сказать, как объяснить, да и навряд ли это имело сейчас какой-то смысл. Я вдруг представил себя на их месте и подумал, — ну вот и кончилась спокойная жизнь. Как легко разрушить тот хрупкий мир благополучия и спокойствия. Даже чувства, самые светлые и чистые, порой вторгаются в жизнь окружающих волнением и вводят их в водоворот эмоций и жизненных неурядиц.

— Но решили иначе, я правильно вас понял? — произнес Лерин отец.

— Да.

— Ну и что же вы собираетесь теперь делать?

— Расписаться.

— Угу, значит расписаться. Простите, а вы не считаете возможным, хотя бы для приличия попросить руки моей дочери? — Лерин отец впервые за время разговора, слегка повысил голос.

— Извините, я прекрасно понимаю ваши чувства по отношению ко мне, но поверьте, я совсем не хотел вас обидеть и уж тем более оскорбить. Просто так получилось, что мы спонтанно объяснились друг другу в любви, накануне вашего отъезда. Поэтому я и не смог с вами познакомиться

— В ваших словах есть доля истины и правдоподобия, поэтому, — он взглянул на жену и уже более спокойным голосом, произнес, — знаете что, давайте пройдем на кухню, попьем чаю и поговорим за столом.

— Простите, можно мне только вначале позвонить родителям и предупредить, что я задержусь?

— Да конечно, телефон вот здесь, — и он указал на трюмо, которое стояло в коридоре.

Я позвонил домой и, не вдаваясь в подробности, сказал отцу, который по привычке первым взял трубку, чтобы меня по возможности не ждали, поскольку я задержусь и, скорее всего до утра. Положив трубку, я вошел в кухню. Лерина мама уже разливала чай и, обращаясь к дочери, произнесла:

— Может быть, ты нас представишь Алексею?

— Конечно. Алеша, это мой папа, Виктор Степанович, а это мама, Зоя Николаевна.

— Кутилин Алексей Михайлович, — представился я и сел рядом с Лерой. Она поставила передо мной чашку с чаем и придвинулась ко мне.

— Да Алексей Михайлович, задали вы нам задачку. Прямо и не знаю что сказать. Даже если, как вы выразились спонтанные у вас чувства у обоих, о чем-то вы все же думали или нет?

— Если честно, то нет.

— Спасибо за откровенность, — и Лерин отец впервые за все это время усмехнулся.

— Нет, самое главное, столько раз говорить нам о том, что ты встречаешься с Алексеем и ни словом, ни обмолвиться о том, что вы собираетесь пожениться. Зоя Николаевна, это что новые веяния?

— Возможно, — ответила слегка успокоившаяся Зоя Николаевна.

— Так-так, и все же давайте обсудим, что делать, потому что отменить поездку я, как вы понимаете не в силах. Надеюсь, с этим вы согласитесь Алексей?

— Да, — произнес я, пытаясь сосредоточить свои растрепанные чувства и одновременно продолжая крепко сжимать Лерину руку, словно боялся, что её отнимут у меня.

— Тогда, может, что-то предложите?

— А Лера не могла бы на несколько дней задержаться в Москве?

— В данной ситуации нет.

— Но ведь можно как-то решить этот вопрос?

— Можно, но сложно. Мы завтра улетаем, но в течение месяца я постараюсь подготовить бумаги на её возвращение в Союз, якобы ей не подходит местный климат, и она возвращается обратно. Но по любому свадьбу придется отложить до

моего отпуска зимой, или справлять без меня.

Лера прижалась ко мне, и я видел её счастливые глаза. Она обернулась и украдкой посмотрела на отца и тот не смог сдержать улыбки, потому что понимал состояние дочери. Так с разговорами о жизни, о родителях, планах на будущее, мы просидели почти до утра.

Утром, я помчался на работу, чтобы оформить отгул и проводить Леру и её родителей в аэропорт. Когда я подъехал на такси к дому, они уже ждали меня и грузили вещи в такси.

— Очень хорошо, что ты на такси, вещей так много, что всем не уместиться, а на двух машинах мы нормально доедем, — сказал Виктор Степанович.

Когда объявили посадку на самолет, я обнял Леру и произнес:

— Если бы ты знала, как мне не хочется с тобой расставаться и отпускать тебя.

— Я знаю, потому что готова все бросить и остаться с тобой. Скажи, и я поступлю именно так.

Однако доводы разума превозмогли мои любовные чувства, и я ответил:

— Это может повредить твоему отцу, поэтому я не могу так поступить, хотя очень хочу.

— Ты правда меня любишь?

— Да.

— И я, очень, очень.

Мы стояли и целовались, словно боялись, что этот миг последний в нашей жизни, что мы больше не увидимся никогда. И уже когда она с родителями прошли таможенный контроль, я вдруг отчетливо услышал из-за щита, который разделял нас, Лерин голос:

— Алешка, я люблю тебя, ты слышишь?

И вторя ей, я воскликнул:

— Лера, я люблю тебя.

Я стоял у окна балкона, выходящего на взлетное поле и, прижавшись лицом к стеклу, смотрел, как самолет выруливает на старт. Наконец, тягач, который его вывел на взлетную полосу отъехал и лайнер поднялся в небо, взяв курс на Париж, где они должны были пересесть на другой рейс, и дальше их путь лежал в далекую Африканскую страну, название которой я так и не запомнил.

К обеду я вернулся домой. Настроение было хуже некуда. С одной стороны я был безумно влюблен и счастлив. Все во мне пело и ликовало, но с другой стороны, Леры не было со мной, и это вызывало чувство пустоты, словно меня лишили дорого для меня человека и неопределенность того, когда мы снова увидимся, вызывало тоску и печаль. На вопрос матери, — что случилось? — я однозначно ответил, — что ничего, — вошел к себе в комнату и бросился на диван. В том состоянии, котором я находился, мне не хотелось материнских расспросов, кто, что и почему. Я решил отложить разговор с родителями на потом, тем более, что Лера неизвестно когда приедет. Я лег на диван и, размышляя о пережитом накануне, незаметно для себя, заснул.

Глава 5

Казалось, я на секунду закрыл глаза, но когда их снова открыл, все кругом было другим. Большая просторная комната. На окнах, висели красивые темно-бордовые занавески, перетянутые на уровне подоконника изящной лентой. Вдоль них вниз спадали шнурки с кистями. Я сидел в кресле за большим письменным столом, по обеим сторонам которого стояли плоские мониторы. Я слегка повернулся в кресле, чтобы осмотреть комнату. Все было по-деловому просто и напоминало офис, но я понимал, что я дома. Раздался сигнал селекторного телефона, и я машинально нажал кнопку.

— Алексей Михайлович, звонит Булавин по поводу недвижимости, что ему сказать?

— Очень хорошо, соедини меня.

— Соединяю.

Как только секретарь заговорила со мной, я мгновенно вспомнил, где я и что здесь делаю. Это был мой мир и моя жизнь и все происходящее лишь на секунду, на миг было мне незнакомо, но сейчас, я снова был самим собой и четко представлял, что делать и о чем разговаривать.

— Алло, да Геннадий, я тебя слушаю. Что, они предлагают спаренный блок на восьмом этаже? Хорошо. Возьми полный план дома, и обязательно привязку к улицам, чтобы можно было точно представлять, куда выходят окна квартир, и жду тебя через час. Успеешь? Что ты сказал? Да, да можешь заплатить им сто баксов, с нас не убудет, а мы до утра резервируем для себя эти квартиры. Сколько ты сказал они хотят? Сто девяносто? Хорошо, об окончательной цене потом поговорим, главное привези материал по квартирам. Все, жду. Пока.

Я положил трубку телефона и, встав из-за стола, подошел к окну. Отдернув занавеску, посмотрел вдаль. Прямо предо мной расстилалась Москва, горя огнями неоновых реклам и фарами бегущих авто. Я усмехнулся и подумал:

— Как изменчива жизнь. Как многого я успел добиться, благодаря тому, что знал о том, что произойдет в этом мире. Кем я был и кем я стал. Мечты воплотились в реальность. Теперь у меня хорошая офис-квартира на двадцать втором этаже престижного дома. Отличное финансовое положение, красивая машина и даже не одна. Дача, любовница, секретарша. Чего еще можно желать? Единственное сожаление, что подходит к концу последний день, который завершает одну жизнь и начинает другую. Именно сегодня, точнее завтра я буду жить в мире, который, так же как и для всех остальных, станет мне неизвестным. О нем я не знаю ничего и, стало быть, все станет куда сложнее, чем прежде, когда я точно знал, когда купить что-то, а когда продать, был на сто процентов уверен, что послезавтра произойдет обвал рубля, а через две недели надо сбросить всю наличную валюту, потому что на этом можно крупно заработать. Собственно на этом и было построено мое благополучие. Нет, я не стал финансистом, предпринимателем, бизнесменом, каким можно назвать любого преуспевающего в этом мире, я просто использовал тот шанс, который мне преподнесла фортуна. И вот сегодня все это заканчивается. Жаль, хотя я знал, что этот день рано или поздно наступит, знал день и час, но как мне хотелось, чтобы он пришел не так скоро. Впрочем, стоит ли сожалеть? За это время я заработал столько, что вряд ли успею истратить.

Я снова вернулся к столу и, вставив джетфлэш в порт компьютера, открыл папку с личными файлами, в которых хранилась вся та бесценная информация, которая на протяжении многих лет давала возможность успешно вести финансовые операции. По существу я был обычным спекулянтом. Покупал и продавал валюту, недвижимость и все, что давало возможность получить прибыль. В маленькой фирме, которую я создал, работало всего полтора десятка сотрудников, которые верили в меня как в Бога, и как я считал, были мне преданы, и за это я платил им гораздо больше, чем платят в других компаниях, потому что считал, что только достойная зарплата, позволяла людям хорошо и честно работать. Вот взять, к примеру, Машу, мою секретаршу. Ей было тридцать два года, она была красивая, элегантная девушка и что самое главное умница. Отлично знала делопроизводство, два языка, великолепно владела компьютером и главное, знала, чего я хочу и как со мной работать, чтобы я остался доволен. Я платил ей три штуки в месяц и в довесок регулярно выписывал премиальные. О такой зарплате можно только мечтать. Но её я платил всем своим сотрудникам. Все они были моя команда, шустрые, расторопные мальчики и девочки, которые безропотно выполняли мои команды и шли, не раздумывая на все авантюры, которые, по их мнению, приведут фирму к краху, но вместо этого в одночасье мы удваивали наш капитал.

Я с усмешкой вспомнил лето девяносто восьмого года. Сколько сил и средств было положено, на то, чтобы взять рублевые кредиты в разных банках, организациях и фирмах и тут же перевести их в твердую валюту. Для этого понадобилось мобилизовать все наличные ресурсы, заложить всю недвижимость, которая была к тому времени, дать столько взяток, что порой, мне самому казалось, что крах неизбежен. Зато, какая была эйфория, когда августовский дефолт в одночасье обернулся для нас золотым дождем. Именно тогда, все кто со мной работал, поняли, что мне надо просто безоговорочно верить, и хотя до этого были МММ, Властелина, Тибет и масса других удачных для нас операций, валютный кризис 98 года стал для меня знаковым. Именно тогда вся моя команда стала на меня буквально молиться. Еще бы. Сколько тысяч людей дефолт лишил благополучия и работы в казалось бы отличном месте. Но фирмы лопались как мыльные пузыри, а мы не просто процветали, а сказочно разбогатели. Ибо взятые рублевые кредиты и купленная на эти деньги валюта, в одночасье сделала нам огромное состояние. Я вновь улыбнулся, когда вспомнил, как буквально за три недели мы все, включая меня, мелкими партиями в течение трех недель сбрасывали Мавродиевские фантики, которые в итоге принесли нам миллионы долларов прибыли.

И вот все закончилось. К чему мы пришли? К совсем неплохим показателям. В активе недвижимость в Москве и ближнем Подмосковье на десятки миллионов долларов, акции целого ряда московских предприятий высокой ликвидности, несколько дочерних фирм, которые работают совершенно самостоятельно, даже не подозревая, кто их настоящий владелец, но которые как курочка ряба, несут ежемесячно золотые яйца, и наконец, резервный капитал в виде недвижимости во Франции и приличный счет за границей.

— Ну что же, — подумал я, просмотрев записи и вынув флешку, повесил её снова в качестве брелка на ключи, — итог работы не плохой. Как говорится можно и на покой. И, по всей видимости, так я и поступлю. Сворачивать дела, надо сразу и не раздумывая, а, проведя реорганизацию фирмы, позволю её сотрудникам самим плыть по течению бизнеса, а сам уеду и начну отдыхать. Думаю, что я это заслужил, да и время пришло, как никак, пятьдесят два, возраст, когда надо задуматься о себе, а не о хлебе насущном, на который у меня и так вполне достаточно средств.

Ну что же завтра с этого и начнем. В этот момент, раздался Машин голос, — Алексей Михайлович, Геннадий Николаевич приехал.

— Пусть зайдет, — произнес я, и отпустил кнопку переговорного устройства.

Булавин вошел в комнату и, поздоровавшись, уселся напротив, положив передо мной папку с бумагами.

— Здесь все, как вы просили, планировка, привязка к местности, красным отмечены предлагаемые нам квартиры.

Я открыл папку и посмотрел. На ксерокопиях были изображены контуры будущего дома и прилегающих к нему улиц и строений вокруг. Внимательно посмотрев, я спросил:

— А вот это что за пунктирная линия и квадрат внутри?

— Это подстанция, вокруг неё детская площадка. Вот здесь, он наклонился и карандашом отметил кружок, — предполагаются контейнеры для дворников и вывозной для большого мусора. Я прикинул, из окон контейнеры вряд ли будут видны, зато вся площадка как на ладони.

— Площадка говоришь? С кем, орущими младенцами из колясок? — скептически произнес я.

— Все лучше, чем на проезжую часть.

— Это да. Хорошо, значит, сколько там метров получается?

— Сто двадцать два.

— Если честно, как я не люблю эту серию 44Т. Перепланировку не сделаешь, стены все железобетонные, сантехкабины столетней давности, даже портянкосушитель такой же, как двадцать лет назад был. Все придется ломать, переделывать и согласовывать. Еще куча денег.

— Это да, четыре штуки придется заплатить за согласование и плюс пятнадцать за черновой ремонт.

— Ты сам-то как считаешь, место хорошее? — спросил я Геннадия.

— По-моему, дело стоит того.

— Хорошо, завтра с утра поезжай и проплати, только учти, торгуйся до последнего, помни, каждый доллар, который они нам скинут в цене, это наша прибыль, а следовательно?

— Наша зарплата, — подхватил он мою мысль и довольный, что я улыбнулся, попрощался и выскочил из кабинета.

Рабочий день подходил к концу. Об этом можно было судить по сумеркам за окном, да и часы уже показывали начало девятого. Маша осторожно приоткрыла дверь и вошла в комнату. Я повернулся в кресле к ней лицом. Она была бесподобна. Одета так, словно ей предстояло прямо с работы идти как минимум на презентацию. Строгий, но изящный костюм, блузка, безукоризненная прическа и сногсшибательная фигура. Я не раз замечал, как заходившие ко мне по работе представители деловых кругов, кто украдкой, а кто достаточно откровенно, бросали на неё взгляд, и я чувствовал, как они мне завидуют. На самом деле между нами ничего не было, ну почти ничего, если не считать, что пару раз я с ней переспал. Правда, это было давно, и то в тот момент я крепко выпил и не очень помню, понравилось ей это или нет, а мне, тем более. С тех пор прошло года два, и я счел целесообразным ограничить наши взаимоотношения только работой. Поэтому и она, и я держали дистанцию и, хотя я запросто мог попросить её немного помассировать спину и даже позволить себе немного пофлиртовать, все это было в рамках приличия и скорее напоминало с её стороны заботу о шефе, нежели чем что-то более серьезное.

— Алексей Михайлович, я вам больше не нужна?

— Если я скажу, что нет, ты не обидишься?

— Очень.

— Тогда ступай домой. Скажи Игорю, пусть отвезет тебя и может тоже ехать, он мне сегодня не понадобится, я никуда не поеду.

— Тогда до завтра.

— Пока.

Она прикрыла дверь в кабинет, и на одном из мониторов я увидел, как закрылась за ней входная дверь. Я снова повернулся на кресле лицом к окну. Офис, в котором я жил и работал, занимал весь этаж. Я купил эту квартиру именно потому, что мне чрезвычайно понравилась планировка. На этаже было расположено четыре квартиры общей площадью четыреста квадратных метров. Объединив их в одну, все спроектировали так, что в одной части находился собственно офис, а в другой жилая часть квартиры. Офис состоял из кабинета, к которому примыкали санузел, душевая кабина, и небольшая комната отдыха. По соседству находилась комната секретаря, в ней сидела Маша, общего туалета, кухни, двух комнат, в которых работали сотрудники и большого зала, который был и спортзалом, где стояли тренажеры, и одновременно там можно было провести конференцию или совещание.

Вторая половина, меньшая по площади, представляла собой жилую квартиру, в которой была кухня-столовая, спальня, кабинет, два санузла и большая гостиная. Больше всего во всем этом, мне нравилось, не знаю почему, это наличие двух лифтов, обычного и грузового, которые были, как бы частью квартиры. Когда ко мне приходили гости, выходя из дверей лифта, они оказывались сразу в уютном коридоре, который своим интерьером напоминал часть квартиры. Обычно это вызывало у них удивление, а затем восторг, а мне удовольствие от производимого эффекта. Это мальчишеское чувство восторженности осталось навсегда, с тех времен, когда я купил свою первую в жизни квартиру и стал владельцем недвижимости.

Приподнявшись, я подошел к стеллажам с книгами. Большая часть книг, кочевала вместе со мной из квартиры в квартиру, пока, наконец, не обрела своего достойного места. Больше половины книг было еще из отцовской библиотеки, но много было куплено позже. Достав из кармана брелок, я нажал кнопку, и одна из секций отъехала в сторону, что позволило войти в небольшую потайную комнату, про которую никто из сотрудников, включая и Машу, не знали. Это была небольшая, метров семь квадратных, комната, в которой располагались два больших сейфа, вмурованных в стену. На стене, как только я вошел, включились три монитора. На них можно было видеть все, что происходило в квартире и офисе, а так же наблюдать передвижения у лифта и у парадной лестницы дома. Камеры видео наблюдения были расположены во всех комнатах, а датчики движения включались одновременно, когда открывалась дверь стеллажа. Здесь же находился дублирующий сервер, на котором хранилась вся документация по текущим делам фирмы. Такая секретность объяснялась тем, что в сейфе хранилось достаточно много наличной валюты, порой эта сумма достигала десятков миллионов и периодически участвовала в различных финансовых операциях. Здесь же стояло несколько кейсов для транспортировки денег, а так же обычные спортивные сумки, в которые порой загружали целое состояние и затем везли в банк для покупки валюты другого достоинства. Напротив сейфов, находился стол со стеллажами, на которых стояло несколько машинок для пересчета денег.

Открыв один из сейфов, я взял пачку денег и, отсчитав двадцать пачек по десять тысяч каждая, положил их на стол. После чего на бланке, который вынул вместе с деньгами, сделал пометку. Расход двести тысяч долларов США. В графе остаток написал — восемь миллионов четыреста двадцать тысяч. После чего положил бланк на место и, закрыв сейф, вернулся с деньгами в кабинет.

Усевшись за стол, еще раз проверил правильность взятой суммы, после чего положил её в небольшой сейф кабинета, который стоял рядом со столом.

— Вот и все, — подумал я, — скоро наступит новый день, первый день новой жизни, который будет для меня совершенно непредсказуемым.

Я поежился, словно от холода или от страха за то, что меня ждет впереди. А ведь и впрямь, как боязно вступать в мир, который тебе неведом. Мне было не по себе, и не мудрено, ведь я давно привык соизмерять каждый свой поступок с тем, что произойдет в мире.

— Нет, действительно, надо кончать с этим и чем скорее, тем лучше. Спокойная жизнь вдали от мирской суеты, вот что мне надо.

Я поднялся с кресла и направился в жилую часть, а чтобы уйти от

размышлений о завтрашнем дне решил принять ванну, расслабиться и посмотреть какую-нибудь комедию.

Утром следующего дня я попросил Машу оповестить всех сотрудников нашей немногочисленной фирмы, чтобы они к пяти часам собрались на совещание. Маша повела бровью, так как накануне я ни словом не упомянул ей, о возможности проведения оного и это её явно озадачило. Обычно такие собрания устраивались, когда предполагалось проведение крупной финансовой операции, накануне резких колебаний финансовых котировок. В течение дня или недели, в зависимости от ситуации, сотрудники мобилизовывались и начиналась операция по скупке той или иной валюты. При чем самое важное, что провести её надо было так, чтобы это не очень бросалось в глаза, хотя я прекрасно понимал, что полностью скрыть от посторонних глаз сброс и покупку той или иной валюты в больших объемах, пусть и мелкими партиями, было делом не простым. Однако этому предшествовала, как правило, двухнедельная подготовка, точнее упоминание о предстоящей финансовой операции, которую, конечно же, я держал в секрете до последнего дня. Однако в этот раз, ни каких разговоров о чем-либо, я не вел, вот почему Маша, так отреагировала.

День прошел спокойно. К обеду позвонил Булавин и сообщил, что все в порядке, сделка состоялась. Восемь штук они скинули, но больше выторговать не удалось. Через час он приехал за деньгами, чтобы произвести проплату и отбыл, сказав, что в курсе относительно совещания и к пяти будет. Следом за ним ко мне заглянул Шурик. Компьютерный гений, который практически не занимался в офисе непосредственно делами, но был для меня чрезвычайно важным и нужным человеком. Он поддерживал небольшую компьютерную сеть внутри офиса, следил за тем, чтобы она была всегда в порядке и имела всегда максимальные технические возможности, поэтому каждые три месяца, он делал апгрейд всему, что находилось в доме, за исключением сервера, стоящего в секретной комнате с сейфами. На нем так же лежали обязанности поддерживать интернет связь на должном уровне, а так же в тихую вскрывать сайты, которые я ему указывал, чтобы посмотреть в них то, что скрывалось от посторонних глаз. Он делал это с поразительной для меня легкостью, недаром хакерство было делом его жизни. Он был неуловим и спокоен за то, что выловить его будет весьма и весьма сложно, так как финансы, которые я ему выделял, позволяли использовать систему ноутбуков и мобильную телефонию, которая была к тому же анонимной, а для подстраховки, он всегда делал это, находясь в пути. Так что вычислить его было практически невозможно. К тому же он нередко так умело запутывал поисковиков, если таковые и были, что понять из какой точки идет взлом сайта, было очень сложно.

Информация, которую доставал, таким образом, Шурик, в целом не очень была и нужна, но, будучи осмотрительным, я все же косвенно имел подтверждения, что начало той или иной операции имеет под собой почву. Кроме того, это просто было своего рода увлечением, почитать на досуге то, что не все могли и должны были знать. Порой взлом чужого сайта, открывал такие вещи, о которых трудно себе представить, например, записи всех телефонных разговоров сотрудников фирмы, которые записывались руководством, или варианты балансовых отчетов за один и тот же период времени. Возможно, кто-то назвал бы это занятие пошлым или как-то иначе, но мне это нравилось, и я мог позволить истратить деньги просто для того, что почитать подобного рода информацию.

В этот раз он принес счет на приобретенную им технику, и я не глядя, выдал ему деньги, не забыв добавить немного сверху. Я знал, что в отличие от многих, кто занимается, как и он, покупкой, монтажом и наладкой оборудования, он никогда не наваривал на этом, поэтому всегда добавлял сотню другую, потому что знал, что это того стоит.

Он положил деньги в карман рубашки и произнес:

— Появилась возможность пощупать 1 ОВК, а заодно и еще пару банков? Что скажете на этот счет?

— Если есть возможность, значит надо приложить усилия, а что касается техники и всего остального, то сам знаешь, за этим дело не встанет.

— Тогда послезавтра, мне понадобиться машина с водителем и кое-что из техники.

— Сколько денег?

— Думаю, баксов восемьсот хватит и плюс столько же на два телефона, плюс сим карты для Мегафона, короче…

— Три штуки хватит?

— Вполне.

Я отсчитал деньги, и он положил их в карман, но уже в другой.

— Ну все, я пошел.

— Пока, — крикнул я ему вслед, но он уже торопился, чтобы успеть на рынок за техникой.

— Бесценный гений, — подумал я, — А ведь сколько их в стране? Десятки, сотни? Вполне возможно. Гении компьютерного мира, люди, которые умеют ловко разбираться в премудростях компьютерного мира и инета. По-хорошему позавидуешь таким людям.

Особых дел в ближайшие дни не намечалось. Вообще жизнь в бизнесе, которую я вел на протяжении двенадцати лет, отличалась тем, что она была довольно странной, если смотреть на неё со стороны. По сути, она протекала от одного финансового потрясения до другого, от рождения до гибели той или иной финансовой пирамиды или банка, а текущие дела в основном сводились к покупке и последующей перепродаже недвижимости, которая приносила постоянный доход, особенно с тех пор, когда, начиная с 1999 года недвижимость постоянно сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее росла в цене. Поэтому мы занимались исключительно тем, что, обладая значительными финансовыми ресурсами, скупали жилые и нежилые помещения, а затем через определенное время продавали. Разница в цене приносила приличные дивиденды.

К пяти часам, сотрудники стали подтягиваться в офис и ровно в пять, Маша сообщила, что все в сборе за исключением Шурика, и я попросил её, чтобы она пригласила всех ко мне. Стол в рабочем кабинете, как и подобает офису, имел т-образную форму, которая позволяла всем свободно разместиться. Маша, захватив ноутбук, чтобы вести протокол, уселась напротив меня на противоположном конце. Оглядев всех, я понял, что они даже не догадываются, для чего их пригласили, и о чем пойдет речь на совещании. Поэтому в наступившей тишине чувствовалась некоторое смятение, все с нетерпением ждали моего вступительного слова, чтобы было понятно, о чем пойдет речь.

Ну что же, — подумал я, пристально вглядываясь в их лица и переводя свой взгляд с одного на другого, — отличная команда подобралась. С большинством из них мы прокрутили столько дел, что другим и не снилось. Все они показали свое умение работать, выполнять то, что на них возлагалось и с годами, стали весьма и весьма сплоченным коллективом. Единственное чего им не хватало, это умения принимать решения. Все это время за них решал я. Отдавал команды и распоряжения, заставлял делать то, что мне было надо, и неизменный успех был обеспечен. Да, им будет тяжело на первых порах, особенно не сладко, когда появятся первые неудачи, сумеют ли они не растеряться, выстоять, сделать выводы и продолжить начатое дело? Трудно сказать. Главное, что они не знают, что такое поражение, а ведь наверняка придется столкнуться с этим. Бизнес без этого не бывает.

Я еще раз взглянул в их застывшие лица и, переведя взор в сторону Маши, произнес:

— Сегодня протокола не будет, разве что немного позже.

Маша, как и все остальные с удивлением взглянули на меня, а я тем временем продолжил:

— Я собрал вас сегодня не для того, чтобы сказать, что нам предстоит очередная операция, по сбросу долларов и покупке йены или какой другой валюты, и не доклад о деятельности фирмы, её успехах и доходах. Все это в прошлом. Наступает новый этап её развития, и потому я пригласил вас для того, чтобы сообщить, что я покидаю пост генерального директора и ухожу на пенсию.

По залу прокатился шепот недоумения и тихие голоса, как же так, а что будет с фирмой? Я оглядел собравшихся. Их лица выражали полное недоумение. Еще бы. Процветающая фирма, и вдруг уход на пенсию, с чего бы это? Может все не так хорошо, как кажется?

— Да, да я понимаю Ваше недоумение и массу вопросов, которые последуют с вашей стороны, поэтому все по порядку. Фирма остается и продолжит свое существование, это первое. Второе, мой уход из фирмы означает, что она переходит непосредственно под ваше руководство, для чего я подготовил пакет документов, которые выглядят следующим образом. Поскольку фирма была открыта на одно лицо и ему принадлежит сто процентов капитала, и этим лицом, как вы знаете, являюсь я, то, уйдя с поста генерального директора, руководить фирмой, будет совет директоров, который нам предстоит сегодня утвердить в количестве трех человек. Поскольку фактически являюсь единственным владельцем фирмы, то я передаю в ваше пользование всю недвижимость, которая на настоящий момент приобретена, и позволит иметь доход от её плановой продажи на рынке. Второе, для проведения текущей работы, я оставляю вам определенную сумму в количестве одного миллиона долларов наличными, что позволит вести начальные операции на рынке. Далее, офис временно остается здесь, и как только я съеду, передается в ваше полное распоряжение, включая жилую часть. Что касается финансовых операций, то они могут проводиться вами, как и прежде, но без моего участия, поскольку я полностью отхожу от дел. Что касается финансовых взаимоотношений, то все переданные вам суммы, равно как и недвижимость, которая числится за нами в данный момент, будет оформлена как кредитная операция сроком на двадцать лет, с выплатой мне в качестве процентов определенной доли с прибыли от проводимых операций.

Я закончил свою речь, и в наступившей тишине было слышно, как упал карандаш из рук Кирилла, который, как и все был потрясен услышанным.

— Ну что же вы все замолчали, прошу высказываться.

— Алексей Михайлович, но почему? — чуть не воскликнул Федор, самый старший из всей команды. Ему было под сорок, и он был из числа первых, кого я привлек к себе на работу.

— Потому что время подошло, — улыбаясь, ответил я.

— Да ведь вам до пенсии еще уйма времени, — осторожно произнес Максим.

— А при чем тут пенсия. Ждать когда мне стукнет шестьдесят, может, я к тому времени и не доживу. Вот и хочу в нормальном возрасте отдохнуть. В конце концов, я заработал это право своим трудом. Или я не прав?

— Да нет, правы, — виновато произнес он, — только как же мы будем без вас? Вы наш мозг, идейный руководитель…

— Только не надо патетики, знаете, помню, был такой лозунг, партия ум, честь и совесть нашей эпохи. Где она теперь эта партия? На задворках истории. Так вот, я тоже не хочу быть на задворках, а хочу просто отдохнуть и провести остаток отпущенных мне лет не в раздумье, что купить и что продать, а куда бы съездить, и что бы посмотреть.

— А кто же нами будет руководить? — раздался голос Кирилла Носкова.

— Как кто, вот вы и будете руководить, — все невольно обратили свои взоры на Носкова.

— Я, нет, что вы. Для этого я не гожусь, и потом, у меня жена, дети, — все рассмеялись, и атмосфера несколько разрядилась. Напряженность спала, и разговор постепенно перешел к делам, касающимся дальнейшего существования фирмы.

— У меня есть предложения, касающиеся кандидатур в совет директоров, но повторяю, это отнюдь не означает, что я навязываю вам свое мнение и уж тем более не призываю вас сразу же единогласно голосовать за мое предложение, поэтому я просто выскажу свое мнение и постараюсь его как-то аргументировать. Итак, первым кого я рекомендовал бы избрать, это Костомаров Федор Алексеевич. Он работает со мной дольше остальных, и показал за эти годы свою грамотность, честность и порядочность, а это, на мой взгляд, в бизнесе имеет важнейшее значение. Вторым, Бориса Сайкина, — тот неожиданно покраснел, так как никак не ожидал, что я назову его кандидатуру, — да, именно его, хотя, если не ошибаюсь, ему всего двадцать шесть.

— Двадцать семь, — вежливо поправила меня Маша.

— Извиняюсь двадцать семь. Сразу скажу почему, потому что он проработал у нас пять лет и за это время я пристально наблюдал за его ростом. Скажу прямо, мне нравится его энергичность и напористость. Мозговит, но без наглости, хватка есть, думаю, что в этом вы со мной согласитесь и, кроме того, что немаловажно, все вы хорошо знаете его личные качества, он один из самых коммуникабельных членов нашего коллектива, думаю, что для руководителя это имеет большое значение. И наконец, в качестве третьей кандидатуры, — я снова оглядел всех и подумал, интересно, как они отреагируют на третью кандидатуру, и, сделав паузу, произнес, — я бы рекомендовал Рузнину Марию Яковлевну.

По залу пронесся тихий ропот удивления, поэтому, сделав снова паузу, я добавил:

— Образована, элегантна, знает все, что касается дел фирмы, и по-моему со всеми в таких отношениях, которые позволили бы ей отлично руководить фирмой и быть её лицом. Кроме того, если оглянуться назад, то немало финансовых операций проходило под её непосредственным руководством.

Я посмотрел на Машу, которая сидела напротив и удивленно смотрела на меня.

— А что, лично я за, — произнес Артем, — а Вы Алексей Михайлович будете почетным президентом.

— Нет, дорогой мой Артем, я не буду ни президентом, ни замом, я буду просто человеком, ушедшим на заслуженный отдых. И моя должность будет называться — бывший биз-нес-мен, а ныне пенсионер.

Мы просидели еще часа три, обсуждая разные вопросы, которые в основном сводились к первоочередным задачам фирмы, передаче дел, личных и прочих вопросов, касаемых жизнедеятельности фирмы, вплоть до мелочей, кто и как будет платить зарплату, как будут начисляться премии и прочее, прочее. Под конец совещания, все единогласно проголосовали за предложенные мной кандидатуры, и конечно больше всех поздравлений досталось Маше, которую единодушно избрали генеральным директором.

Я сидел в кресле и наблюдал за тем, что происходило, и мне казалось, что все это так театральный капустник. Вот сейчас я встану и скажу, — ну все повеселились и за работу, — но я понимал, что шаг, к которому я готовился последние полгода, сделан и назад пути нет. Да и зачем, впереди меня ждали путешествия, страны и города, в которых я был мимоходом или вообще никогда не был, встречи, а возможно любовь. При слове любовь, мне словно иглой кольнуло в сердце, и я вспомнил тот день, когда мы расстались с Лерой, и которой стал судьбоносным в моей жизни, ведь именно он положил начало тем переменам, которые произошли в моей жизни потом. Я вновь представил себя тем счастливым двадцатипятилетним юношей, который стоял и смотрел на улетающий самолет, увозящий мою любовь, и не знал еще тогда, что больше никогда не увижу её.

Только спустя три недели, когда ни звонка, ни телеграммы, никакой другой весточки от неё не было, я, измучавшись, от неизвестности, поехал к Лере, в дом, где она жила. И уже выходя из подъезда, встретил соседку по лестничной площадке, у которой решил поинтересоваться, не знает ли она с кем, общались Лерины родители, и нет ли от них каких-либо известий. Она посмотрела на меня и неожиданно произнесла.

— Умерли они все. Еще на прошлой неделе похоронили.

— Как умерли, они же улетели в Африку работать?

— Улетели и не долетели. Разбился самолет. Останки привезли, говорят в цинковых гробах, ничего не осталось.

— А где их похоронили? — шепотом спросил я, надеясь, что все это ошибка.

— На Преображенском кладбище кажись. У них там вся родня похоронена.

Не помня себя, я поймал такси и поехал на кладбище. Почти бегом я ворвался туда, и не зная, куда идти, увидел одного из служащих, подойдя к которому, спросил:

— Извините, не знаете, новые захоронения, где находятся? — но потом, вспомнив, что соседка сказала, что у них здесь похоронены родственники, переспросил, — нет, на прошлой неделе семью хоронили из трех человек, не подскажете где?

— Те, что разбились что ли?

— Да, — и сердце мое оборвалось.

Он показал мне рукой и объяснил, как пройти. Я медленно шел, стараясь оттянуть роковой миг развязки. Три свежих холма я увидел еще издали. Подойдя ближе, я увидел большую фотографию, в центре которой была улыбающаяся Лера. Я не мог поверить в это.

— Ну почему так жестока со мной судьба? Обрести на мгновение счастье, почувствовать лишь на миг живительный свет и потом потерять навсегда? Почему, за что?

Я упал возле ограды на землю, и сердце мое разрывалось от горя. Слезы душили меня. Я понял, что со смертью Леры в моем сердце что-то оборвалось. Её звонкий смех, голос, простые, но такие нежные слова обращенные ко мне, набатом звучали в голове. И крик в аэропорту: — Алешка, я люблю тебя, ты слышишь? — эхом повторялись, становясь, все тише и тише. Только потеряв её, я понял, что значила она в моей жизни. Сквозь слезы, застилавшие мне глаза, я смотрел на фотографию, а в голове стоял её голос, живой, веселый и жизнерадостный.

— Значит, не все я ведал в той, прожитой жизни, возможно, самого главного, что я мог и должен был знать, чтобы остановить эту трагедию, я не знал. Мир застыл для меня в жуткой трагедии и для меня существовало только одно имя — Лера, которую я больше никогда не увижу ни в той, ни в этой жизни. Я стоял, опершись об ограду, и не знал, что мне делать и как жить дальше…

Глава 6

Воспоминания разбередили душу. Я вернулся к столу и, усевшись в кресло, стал вспоминать прожитые годы.

После гибели Леры и её родителей, я долго не мог прийти в себя. Видения, будто я возвращаюсь в будущее, исчезли и больше не появлялись. Что произошло, и с чем это было связано, я не знал, но это было и к лучшему. В моей жизни наступили перемены, и я это прекрасно понимал. Теперь я точно знал, чего хочу и как мне этого достичь.

Внешне ничего не изменилось. Я был таким же, как и раньше, работал в КБ, и жизнь моя с виду оставалось прежней, но внутри меня бурлила совсем другая, скрытая от посторонних глаз жизнь.

Теперь я планировал, как мне построить свою будущую жизнь, чтобы не оказаться в том положении, в каком я оказался, когда увидел себя через двадцать с лишним лет. Поэтому не задолго до смерти отца, я раньше, чем это случилось в прежней, как я её называл жизни, устроился на завод. Я понимал, что особенно мне это не нужно, но понимал, что до начала перестройки, необходимо нормально зарабатывать. Становиться фарцовщиком я не собирался и потому пошел работать на завод, на котором работал отец.

Вскоре после смерти отца, я устроился в вечерний институт на экономическое отделение, так как решил не просто получить второе образование, а подковать себя в экономическом плане. Мать чувствовала, что я изменился, и по её словам в лучшую сторону. Вообще, она мной очень гордилась, только переживала, что я до сих пор не женат. С Татьяной наши пути естественно не пересеклись, и потому к тридцати годам я так и остался холостым. Нет, женщины в моей жизни периодически возникали, но каждый раз, когда я задумывался о женитьбе, образ Леры, вставал передо мной, и первая любовь буквально уводила меня от алтаря бракосочетания.

С каждым годом, события, которые происходили в стране и мире, лишний раз доказывали, все, что я знал о будущем, полностью совпадало с действительностью, а стало быть, я на самом деле каким-то образом вернулся в прошлое. Начало перестройки я встретил спокойно и был готов к ней. Мой план, который я вынашивал годами, вступал в ту фазу, когда наступала пора действовать. Я понимал, что для начала большой игры, мне необходим капитал, которого у меня не было. Те накопления, которые у нас были с матерью на книжке, были ничтожно малы, к тому же, как мне было известно, в ближайшее время, они должны были просто исчезнуть в лавине инфляции. Поэтому, ни слова не говоря, в начале 88 года я открыл свой первый кооператив и начал заниматься «отмывкой денег». Это был тот период в стране, когда заводы и КБ заключали договора с трудовыми коллективами на проведение тех или иных работ и все это прокручивалось через кооперативы, которые давали объявления об обмене безналичных денег в наличные. Вторым направлением, которое позволило скопить стартовый капитал, было взятие кредита якобы для покупки продуктов питания. Именно в этот момент можно было прокручивать огромные денежные ресурсы, государственного уровня и превращать их в наличные деньги. Весь механизм был достаточно прост. На фирму брался кредит в несколько миллионов рублей, якобы для приобретения импортных продуктов. Главное, надо было заручиться бумагой в которой говорилось о продовольствии. Поскольку в этот момент в стране было очень напряженно с этим, сбербанк, хотя и со скрипом, но шел на это. Впрочем, управляющие имели с этого приличную отстежку, так что особо больших затруднений не было. Деньги отправлялись транзитом через расчетный счет фирмы, которой открывали кредитную линию, на счет подставной фирмы и тут же обналичивались. Вслед за этим производилась покупка продукции, которая в тот момент могла быть моментально продана в те же государственные организации, по тройным, а то и больше ценам. Как правило, это была импортная оргтехника, персональные компьютеры, которые в этот момент начали активно продвигаться на отечественный рынок. Полученные деньги шли на досрочное погашение кредита, с уведомлением, что сделка отменена, а разница моментально обналичивалась и превращалась в твердую валюту. Денежный поток был столь большим, что к 92 году мои активы превысили десять миллионов долларов, и можно было закрывать весь этот полукриминальный бизнес и переходить ко второй стадии моего плана.

Теперь, когда у меня были живые деньги и в достаточном количестве, можно было открыть небольшую фирму и начать спекулятивную игру, которая в принципе, была совершенно законной. Вскоре фирма была открыта, и в её состав было принято несколько сотрудников, которых я знал достаточно давно и на которых мог положиться. Главное, что нужна была быстрота, расторопность, и что самое главное, осторожность, чтобы не привлечь к себе большого внимания.

Первым пробным шаром, как я назвал нашу программу, была скупка акций МММ и вложение активов в ряд банков, которые должны были вскоре рухнуть, но, зная это, они позволили нам к началу 95 года почти утроить капитал. Дальше все шло как по писанному. Кредиты, обвал 98 года, краткосрочные взлеты и падения евро или доллара по отношению к рублю и друг другу, все, даже 11 сентября дало мне возможность за одну ночь заработать восемнадцать миллионов долларов, так как до утра, мы скупали доллар, который в ряде случаев доходил до пятнадцати рублей. А через несколько дней все вернулось на прежнее место, и мы благополучно сбросили доллары, превратив их в рубли, так как я знал, что в течение месяца можно будет немного поиграть на них.

Так постепенно росли капиталы. С конца 98 года началась активная покупка недвижимости, которая вскоре стала решающей в операциях, проводимых фирмой.

Все это время, я знал, что очень скоро все это кончится, и потому загодя готовился к тому, о чем объявил сегодня на собрании, а именно, о своем уходе. Теперь мне предстояло начать новую жизнь, в которой мне ничего неведомо, а значит, как она сложится, одному Богу было известно. Впрочем, я и раньше прекрасно понимал, что бизнес, которым я занимался, был весьма опасен, не с точки зрения риска, риска с моей стороны никакого не было, а с точки зрения безопасности. Большие деньги опасная штука. Тебе начинают завидовать, конкуренты, потерявшие все бизнесмены, кредиторы. Именно они становятся твоими врагами, так что опасностей было хоть отбавляй, но пока беды обходили меня стороной. Кроме того, я старался всегда вести достаточно скромный образ жизни. В крутых тусовках не участвовал, в партийных выборных кассах участия не принимал, яхт и самолетов не имел и вообще, не стремился рекламировать себя состоятельным человеком. Впрочем, новым русским я себя все же считал, хотя у меня не было ни фабрик, ни заводов, да и фирма была можно сказать микроскопическая, но состояние мое было достаточно большим, и в принципе, я мог себе многое позволить.

Спустя месяц, когда я благополучно перебрался в свою новую квартиру, которую уже полгода как ремонтировали, офис полностью перешел в пользование сотрудников фирмы. В последний день, когда я покидал офис, мы с Машей задержались допоздна. Уже все разошлись по домам. На часах было начало одиннадцатого, а я все копался то в столе, то в комнате отдыха. Я знал, что Маша накануне переехала жить сюда и потому не торопила меня. Ей все равно никуда не надо было идти. Наконец, я сложил бумаги в портфель. Потом, вспомнив, взял ключи и, позвенев ими перед носом у Маши, сказал:

— Владей, теперь ты одна будешь знать это место, исключая меня конечно.

Она с удивлением взглянула на брелок с ключами и произнесла:

— У меня же есть ключи?

— Нет, пойдем, я тебе кое-что покажу, — и я открыл перед ней потайную комнату. Показал, как и какими ключами открывать сейфы, рассказал, как работает система контроля, и все что с этим связано. В довершение, я показал, кнопку, которую нужно было нажать в случае опасности.

— Это кнопка тревожной сигнализации, в случае налета и еще чего, вызываешь милицию.

Мы вышли, и она сама закрыла дверь, а я убедился, что она все поняла и запомнила.

— Ну что, я пошел?

— Прямо так, и прощаться не будем?

Я посмотрел на неё и понял, что она имела в виду, и потому ответил:

— А тебе это надо?

— А вы разве этого не хотите?

— Эх, Машенька, был бы я помоложе, сказал бы — выходи за меня замуж, а сейчас. У нас же двадцать лет разницы. К тому же зачем я тебе нужен. У тебя все есть. Фирма, квартира, машина, деньги. Это раньше, когда я был твоим шефом, тогда другое дело, а сейчас?

— А разве в деньгах дело?

— А в чем?

— Я думала, что для вас деньги, вроде игры. Сколько я работаю у вас? Шесть лет. За это время я достаточно хорошо изучила вас. Вы ни разу не ошиблись, не проиграли, словно заранее знали все, что произойдет, и потому всё что делали, было, как это сказать, без того элемента азарта, который сопровождает любая операция финансового характера. Все что вы делали, было четко продумано по дням, часам и минутам. И теперь вам просто наскучила эта игра, игра в одни ворота. Конечно, трудно все время стрелять из пистолета, зная, что не пуля движется к мишени, а мишень следит за ней, и потому десятка будет всегда. Я права?

— Отчасти.

— Раз так, значит не деньги для вас смысл жизни, раз Вы решили все бросить и уйти, а что-то другое?

— Эх, Маша, Маша, ты молодая, красивая, умная. И ты мне нравишься. Только понимаешь в чем беда. Все это эмоции. Мимолетные порывы. Пойми, я слишком быстро наскучу тебе, и когда ты поймешь это, и бросишь меня, то больно будет нам обоим, но мне сильнее, потому что к старости чувства обостряются. Я не часто терял в жизни любимых, но хорошо знаю, как это больно.

— Вы теряли?

— Да терял. Очень давно, двадцать с лишним лет назад.

— И не захотели с ней снова встретиться?

— Она погибла, вместе с родителями в авиационной катастрофе. Накануне мы объяснились с ней в любви и решили пожениться, а спустя три недели, я узнал, что она в тот же день погибла.

— Простите, я не знала.

— Ничего. Это боль уже прошла, но отзвуки её навсегда остались в душе. Но я не имел в виду именно такую потерю. Даже если просто расстаться, это тоже надо суметь пережить. Понимаешь?

— Да, — она подошла ко мне и поцеловала, потом еще и еще. Мы стояли возле окна, и я понял, что не смогу устоять против её чар. Слишком она была обворожительно хороша. И как тогда, двадцать лет назад мне пришла на ум прежняя мысль, — какой же ты дурак Алешка, не можешь рассмотреть свою любовь, ждешь до последней минуты, а потом оказывается, что слишком поздно.

Я взял её за руку и притянул к себе. Аромат духов витал в воздухе, а сама она была такой близкой и желанной, что я понял, сегодня останусь с ней.

Утром я заказал билет до Милана и вечерним рейсом улетел из Москвы. Я сознавал, что нужно время, чтобы понять, что между нами, мимолетное увлечение или чувства, которые вдруг вспыхнули и разожгли огонь любви.

В Милане я взял напрокат машину и отправился в сторону Венеции. Я бывал там пару раз, но сейчас мне вдруг захотелось просто прогуляться по её каменным лабиринтам, которые то и дело пересекали каналы. Бродя по ним, ты воочию соприкасаешься с многовековой историей и видишь величие духа и мощь создателей этого прекрасного города. Удивительный город, второго такого нигде в мире больше нет. А весной там особенно чудесно. Туристов сравнительно мало, и не особенно жарко, поэтому не так сильны испарения и запахи от воды, которая в каналах основательно грязная. Я не доехал до города десятка два километров и решил остановиться на побережье в крошечном курортном городке. Две улицы вдоль набережной сплошь застроенные небольшими гостиницами на тридцать-сорок мест. Я остановился на ночь в одной из таких. Прямо перед гостиницей вымощенная кафелем площадка. Кадки с растениями, под тентом несколько столиков. Получив ключ от номера, я направился к себе. Стандартный номер, в котором все предусмотрено для хорошего отдыха. Разложив вещи, я отправился прогуляться, а заодно поужинать. Утром, я собирался на местном теплоходе съездить в Венецию, чтобы с моря полюбоваться панорамой города.

Город уже готовился ко сну. Редкие прохожие, такие же, как и я гуляли и дышали морским воздухом. Возле мотоцикла, влюбленная парочка молодых с упоением целовалась, не обращая внимания на прохожих. Я посмотрел на них и подумал, — везде люди одинаковые, какого бы цвета ни была их кожа, и на каком бы языке они не говорили, но язык поцелуя везде один и тот же. Я остановился у ограды. Чайки летали вдоль берега, и их крик был слышен далеко вокруг. Проходя по набережной, я обратил внимание на мужчину, который сидел на лавочке и читал газету. Он держал её в развороте, и потому его лица не было видно, но когда я поравнялся с ним, он перевернул страницу и я успел заметить его лицо. Моложавое, лет тридцати, может чуть старше. Он явно был приезжим, и то, как выглядел, немного удивило меня. Он был одет в теплую кожаную куртку, на руках перчатки и вязанная плотная шапка, которая совершенно не вязалась с остальной одеждой. Прямо как бандюкан какой-то, — невольно подумал я, продолжая двигаться дальше. Пройдя метров двести, поднялся по ступеням на верхний ярус и, бросив взгляд на скамейку, не увидел сидящего на ней мужчины. Теперь он шел по набережной, помахивая газетой, которую скрутил в трубочку. Такой же, как и я, приезжий, мается без дела или не дождался встречи с кем-то, — подумалось мне.

Я поднялся по ступеням наверх и, повернув направо, открыл дверь ресторана, окна которого имели вид на море. В зале сидело всего трое посетителей, и мой приход вызвал чувство радости, что наконец-то появился новый человек. Мне тут же предложили столик на выбор и, узнав, что я русский и ни слова не понимаю по-итальянски и вдобавок, не шибко владею английским, проводили к столу, который я указал, и на ломанном русском сказали:

— Уно моменто, товьярищ.

Это вызвало на моем лице улыбку, но человек уже испарился, а следом за ним, буквально через мгновение, подошел другой, который, хотя и с акцентом, но все же вполне прилично говорил по-русски.

— Добрый вечер, рады вас приветствовать в нашем ресторане, что изволите заказать? У нас великолепная кухня и, несмотря на пост, мы рады предложить вам все, что вы пожелаете, — зазубренная фраза была сказана скороговоркой и сразу после этого, он словно факир, выудил на свет меню и протянул его мне. К моему удивлению, оно было отпечатано на русском. Видимо из России стало приезжать много туристов, если даже в такой глуши меню стали печатать, в том числе и на русском языке. Я развернул его и, пробежав взглядом, сказал:

— Что-нибудь мясное на ваш вкус, но не очень жирное. Можно индейку, только соус не острый, салат из овощей и бокал красного вина.

— Что-нибудь на десерт или позже?

— Да нет можно и сейчас, — я пробежал взглядом вторую часть меню, но не найдя там того что искал, спросил, — кофе-глясе и пирожное.

Официант сделал поклон и удалился. Я продолжал изучать меню, пытаясь ради интереса, найти в нем орфографические ошибки, но к своему удивлению, их не было. В это время стол незаметно сервировали, а вскоре принесли заказанные мной блюда. Когда я перешел к десерту, я вдруг заметил в окне ресторана человека, который кого-то мне напоминал. Конечно, — вспомнил я, — это тот самый, молодой человек, который с газетой сидел на скамейке. Он прошел мимо, скользнув взглядом по витрине ресторана.

— Надо же, — снова подумал я, — все еще надеется на встречу.

Расплатившись, я вышел из ресторана и направился в отель. Когда я подходил к дверям, мне показалось, что чья-то тень мелькнула за углом. Я бы не обратил на это внимание, если бы не одна особенность. Сзади она напомнила мне все того же молодого человека.

— Странно, он слишком часто попадается мне на глаза?

Войдя в номер, я разделся, принял душ и, погасив свет, подошел к окну. Осторожно раздвинув штору, посмотрел на улицу. Со второго этажа трудно было, что-либо разобрать, тем более что окно выходило на балкон, который оттенял большую часть обзора и все же, то, что я смог увидеть, заставило меня взволноваться. На противоположной стороне за углом соседней гостиницы стоял мотоцикл. Двое о чем-то оживленно разговаривали. Один из них был одет точно так же, как молодой человек с набережной. Я лег и попытался успокоиться, но сон не шел.

Неужели за мной следят? Возможно, они вычислили меня и теперь хотят вытрясти из меня деньги. Впрочем, этого рано или поздно следовало ожидать, но всегда хотелось надеяться на то, что это происходит только в кино или с кем-то другим. Промучившись до часу ночи, я так и не смог заснуть. Потихоньку меня начали одолевать разные мысли и пути выхода из создавшегося положения. Я заснул только под утро, но в семь я уже принимал душ.

Ехать в Венецию резко расхотелось, и потому все утро перед завтраком я прикидывал разные варианты ухода. Машина, которую я взял на прокат в Милане, стояла у гостиницы. Самое худшее, что они могли с ней сделать, это поставить жучки, чтобы знать, где я. Значит, пользоваться ей не стоит, но с другой стороны, если я её брошу сразу, то они поймут, что мне что-то известно и могут начать активно действовать, а этого не хотелось бы. Надо что-то было придумать и желательно пооригинальней.

После завтрака, я вышел из гостиницы и сев в машину, направился к пристани. Пока все шло так, как я наметил накануне. Слежки никакой не было, но это ничего не означало. Даже если мне всё это и померещилось накануне,

настроение моё было не для созерцания достопримечательностей. Подъехав к пирсу, я припарковал машину на стоянке и купил в кассе билет на местный теплоход, который отправлялся в Венецию. Чтобы показать, что я ни о чем не подозреваю, постоял несколько минут около ларька, в котором продавали сувениры и, присмотрев красивую ракушку, купил её, после чего направился к теплоходу, который стоял у пристани.

Это был небольшой прогулочный корабль, почти такой же, какие ходят по Москве-реке. Пройдясь по верхней палубе, словно любуясь окрестностями, я пристально осмотрел всех, кто на ней находился. Однако молодого человека, которого видел накануне, не было. Пассажиров было мало, всего человек десять. Я спустился на нижнюю палубу и тут же поднялся снова наверх. На пирсе никого не было. Может зря паникую, подумал я, но, береженого бог бережет, и в тот момент, когда матрос, стал отвязывать от кнехта трос, сделал движение, будто подвернул ногу и ненароком уронил ракушку в море. Сделав несчастное лицо, я посмотрел на моряка. Он что-то ответил мне по-итальянски. Я сунул ему в руку пятьдесят долларов и, сделав жест рукой, показал, что мне надо быстро сойти. Он моментально понял меня и прежде чем убрать трап, пропустил меня, и я успел сбежать на берег. Трап тут же задвинули на корабль. Я обернулся, корабль медленно отплывал от пристани, но я успел заметить, как на верхней палубе, девушка судорожно доставала сотовый телефон, глядя в мою сторону.

Чутье не подвело меня. За мной следили, и пора было уносить ноги. Я не успел отъехать от стоянки, как услышал визг тормозов и увидел мотоцикл, а на нем уже знакомого мне паренька. Сердце сжалось в комок, когда я увидел, как он достает из бокового кармана пистолет с глушителем. Я вывернул руль и успел свернуть направо, прежде чем услышал звуки, словно кто-то кинул по машине стальным шариком. Потом раздался звон разбитого стекла, а я продолжать давить на педаль газа, понимая, что все решают секунды.

Все произошло совсем не так как в кино. Не было погони, сирен полицейских машин, езды на ободах и кучи искореженных машин. Все было куда прозаичней. Мне просто повезло. На первом же повороте мотоциклиста занесло, и он свалился в кювет, а я с двумя дырками в дверях и разбитым задним стеклом, благополучно доехал до полицейского участка, где, проторчав весь день, давал показания и объяснения, кому и зачем надо было в меня стрелять. Отсутствие переводчика осложнило дело и потому все кончилось тем, что в сопровождении карабинера, я был сопровожден до вокзала и посажен на поезд до Милана, где меня должны были встретить и под охраной переправить в аэропорт. Я понимал, что этим все не кончится. Если охота на меня началась, она рано или поздно продолжится и потому на спокойную жизнь рассчитывать не приходится.

Самолет взял курс на Париж и, откинувшись на спинку кресла, я впервые за последние двое суток заснул. Уже засыпая, в шутку подумал, надеюсь, террористов в самолете не будет, и я спокойно долечу до Парижа.

Часть 2. Вторжение в историю

Глава 1

Мне показалось, что передернули затвор автомата, потом трое вскочили со своих мест и, достав из кармана шапки-маски, зачем-то натянули их на себя, хотя их лица и так все видели. Двигаясь по проходу между кресел, они водили дулами автоматов в разные стороны, пристально вглядываясь в лица пассажиров. Наконец один из них поравнялся со мной и, неожиданно сняв шапку, крикнул остальным, — он здесь идите сюда. Услышав его восклицание, они бегом направились в мою сторону. Грубый окрик в сторону рядом сидящего со мной человека, который видимо, не понимал русскую речь, — живо пшел отсюда сучара, — и последовавший за этим удар прикладом в плечо, дал мне ясно понять, кто им нужен и зачем они здесь. Я не мог открыть рот и что-то произнести. Люди стали вставать со своих мест и почему-то направляться в сторону выхода, где стюардесса, открыв дверь, просила не задерживаться на выходе. Я не понимал, что происходит и, скосив взгляд, посмотрел в иллюминатор. Сквозь стекло было видно, как люди, кувыркаясь, летят по воздуху, словно они были воздушными шарами.

— Бред какой-то, — подумал я, и в этот момент проснулся.

Я открыл глаза и понял, что снова дома, и что мне приснился кошмарный сон. Прищурив глаза, так как еще не до конца проснулся, посмотрел на часы. Начало седьмого. Можно было еще минут пятнадцать полежать, но в этот момент услышал, как захлопнулась дверь. Это ушел на работу отец, и мать осторожно приоткрыв дверь комнаты, подошла и, подняв с пола подушку, тихим голосом произнесла:

— Алеша, тебе пора вставать.

— Встаю, встаю мам, доброе утро, еще пять минут, и встаю, — я потянулся, посмотрел на мать, и подумал, — Значит, я снова вернулся в прошлое.

Мать вышла из комнаты. Я взглянул на потолок, на котором лучи солнца, пробиваясь сквозь тюль на окне, изобразили причудливый узор. Вот тебе бабушка и юрьев день, подумал я. Значит, я снова вернулся из будущего в прошлое, но что самое удивительное, теперь я знаю, что мое будущее может быть совершенно разным. Фантастика. Стоп, я думаю совсем не о том, о чем надо. Главное, предупредить Леру, что самолет, на котором они летят, разобьется. Я выскочил из-под одеяла и кинулся на кухню. Мать что-то готовила на плите.

— Мам, какое сегодня число? — чуть не закричал я.

— С утра было 20, а что?

— Нет, ничего, — поникшим голосом произнес я, и, повернувшись, вернулся в свою комнату. На письменном столе лежала записная книжка. Я взял её, и машинально перелистав, остановился на букве «л», где был записан Лерин телефон.

— Опоздал, всего на несколько дней, — горестно подумал я, — Ну почему я не мог перенестись на неделю раньше, и Лера и её родители остались бы живы.

Я закрыл лицо руками. Меня обуревали сложные и противоречивые чувства. С одной стороны я отчетливо помнил, что пять дней назад мы объяснились с Лерой в любви, сидели у её родителей дома и жизнь, казалось, несла меня на крыльях любви. И в тоже время, это было совсем давно, двадцать с лишним лет назад. Как все запуталось. Нет, не может так быть, не должно. Человек не должен знать о том, как сложится его жизнь, и уж тем более в двух вариантах.

— Нет, нет и нет.

Мне вдруг стало смешно. Я знал, как сложатся мои судьбы. Не судьба, а именно судьбы. И главное, теперь я отлично понимал, что это не сон и не наваждение. Мне выпал шанс изменить свою судьбу и я это сделал. Гибель Леры подтолкнула меня на это, а знание о будущем, позволили использовать в своих целях.

— Алеша, вставай, я серьезно тебе говорю, опоздаешь на работу, — снова раздался голос матери из кухни.

Я встал и отправился умываться.

Жизнь шла своим чередом. Утром на работу, вечером домой или с друзьями, то на вечеринку, то в кино. За месяц ничего не произошло и постепенно жизнь снова возвратилась в прежнее спокойное русло. Одно мучило меня. Теперь я знал о своем будущем, прожитом по-разному за один и тот же временной интервал. Это было и странно и непостижимо. Знать, что в одной жизни ты мог стать больным и нищим, а в другой богатым и здоровым, но в последний момент оказаться в положении человека, на которого объявлена охота, точнее охота за его деньгами, было выше моего понимания. Порой вечерами, придя с работы и поужинав, я ложился на диван и часами, глядя в потолок, размышлял над своей судьбой.

— Как же быть в этой жизни? Кто подскажет, посоветует, что делать и как распорядиться всем, что знаешь, чтобы в конце отпущенного тебе судьбой времени, о котором ты знаешь, не оказаться перед дилеммой, как быть и что делать? В этот момент я мысленно обращался и спрашивал совета у Леры. Чтобы она посоветовала? Но она молчала и только звонко смеялась и улыбалась мне в ответ или наоборот, тихо грустила, и в этот момент я зарывался лицом в подушку и ревел горькими слезами, что потерял Леру и не в силах вернуть её назад.

Я так и не рассказал родителям ни о Лере, ни о том, что мы решили пожениться, ни о том, что она погибла. Не знаю, почему, впрочем, единственным объяснением было то, что я вообще не любил советоваться с родителями о личной жизни. Так сложилось в моих взаимоотношениях с ними, и потому стало основной причиной, что я промолчал о своем горе и потере любимой.

Вскоре наступил август, а вместе с ним, долгожданный отпуск. Я предполагал поехать в дом отдыха на пару недель, во всяком случае, прекрасно помнил, что именно так и поступил и весьма неплохо провел время. Однако, поразмыслив, решил, что все же надо попытаться хоть как-то изменить свою судьбу. Пусть сейчас, в самом начале, когда каждый новый шаг сделанный мной может стать решающим в будущей жизни. Поэтому для родителей было полной неожиданностью, когда я заявил, что ни в какой дом отдыха не поеду, хотя путевка была у меня уже на руках, а еду со Славкой в туристический поход.

— А что, правильно сделаешь, Алеша, — ответил отец, — еще успеешь по пансионатам и домам отдыха на старости поездить, а пока молодой надо им оставаться. Поиграешь в волейбол, в футбол погоняешь, у костра песни попоете. Гораздо интереснее, чем выслушивать за столом байки семейных пар или пенсионеров.

— Ой, защитник, какой нашелся, — сказала мать, — что за отдых в палатке. И потом, я что-то не припомню, чтобы тебя Алеша, когда-либо привлекал такой вид отдыха?

— Надо же когда-нибудь попробовать, а вдруг понравится. И потом, отец совершенно прав, через год другой, меня может туда и силком не затащишь, а так, хоть вспомнить будет что.

— Ну, поступай, как знаешь. Ты уже человек самостоятельный, тебе и решать, куда ехать отдыхать.

Так в одночасье, я сдал в профком путевку и в понедельник, собрав рюкзак с нехитрыми пожитками, отправился к Ленинградскому вокзалу, где у памятника Ленину, собиралась наша группа. Оттуда мы собирались доехать до Калинина, а там пойти по заранее разработанному маршруту.

Когда я подошел к месту сбора, большая часть уже собралась. Все примерно моего возраста, были и моложе, и только двое высоких худощавых лет тридцати пяти, которые были руководителями от туристического клуба, выделялись среди нас.

Собственно идея пойти в поход родилась почти спонтанно. Славик позвонил во вторник и сообщил, что в субботу в клуб не пойдет, так как в понедельник собирается в отпуск и отправляется в поход, поэтому два дня уйдет на подготовку. Надо побегать за продуктами и тщательно все подготовить.

— Надо же, я тоже собрался с понедельника в отпуск.

— Правда?

— Ну да.

— А куда едешь?

— В дом отдыха.

— Ты что, разве это отдых, разве что водяру попить, да девчонок закадрить.

— Ну, в общем, где-то так.

— Брось, поехали с нами. У нас такая отличная компания собирается. Двадцать человек Едем в Калининскую область. Места обалденные. Рыбалка, вечером костерок с ухой. У нас там двое так на гитаре играют, закачаешься.

— Да ты что, я сроду в походы не любитель был ходить, а тут, да и потом, у меня путевка уже в кармане.

— Подумаешь, путевку сдашь обратно, сейчас сезон, тебе в профкоме в ноги кинутся с благодарностью, что ты помнишь и уважаешь ветеранов и айда с нами. Я договорюсь. Подумай?

— Не знаю. И потом, в лесу комарья, там же ночью не уснешь. Опять же, готовить надо.

— Проснись, какие в августе комары?

— Самые что ни есть, комары, как аисты.

— Все нормально будет, я тебе гарантирую, что тебе понравится, гадом буду, если наврал. Я уже третий год подряд с ребятами хожу.

— А девчата там тоже есть, в том плане что, кашеварить, кто будет или по очереди?

— Не боись, девчонки будь здоров, не то, что эти цацы в пансионатах. И с готовкой проблем не будет, все налажено, не первый год ходим. Короче, старик, решай. Срок даю до четверга. Надумаешь, звони, успею договориться, чтобы тебя включили в группу.

— Я подумаю. Пока.

На этом наш разговор закончился, а на следующий день в среду, я позвонил Славику и сказал, что согласен. Получив от него краткий инструктаж относительно того, что мне надо купить из еды, какую одежду и вообще, что надо взять с собой, я развил бурную деятельность и к понедельнику был в полной боевой готовности.

Славика я увидел издалека. Он стоял в окружении двух девушек и очкастого парня. Славка, завидя меня, помахал рукой. Девчата обернулись и посмотрели в мою сторону. У обеих головы были повязаны косынками и из-под них развивались роскошные волосы. У одной каштановые, а у другой черные как смола. Подойдя ближе, я представился:

— Алексей.

Одна была в очках, так же как и парень, стоящий рядом с ней, а у второй, брюнетки, с очень выразительными чертами лица, были зеленые глаза, которые вдруг напомнили мне о соседской кошке, что норовила

забежать к нам в квартиру, стоило только открыть дверь. У нее были точно такие же зеленые глаза, и она была тоже черного цвета. Девушка, словно прочитав мои мысли, что-то произнесла, то ли поздоровалась, то ли представилась, а мне послышалось, словно она промяукала. Я улыбнулся, хотя так и не понял, как её зовут, стал со всеми здороваться. Славик, который всех здесь знал, подвел меня к руководителю похода и представил, а потом сказал

— Короче, сядем в электричку познакомишься, узнаешь, кого как зовут, а завтра все как свои будут, поверь мне.

— Ну что, все в сборе, — произнес Федор, который был старшим, — билеты у меня, так что можно трогаться. Электричка отходит через двадцать минут, займем места, чтобы не стоять и проверьте, все ли вещи свои забрали.

Я помог Славке накинуть рюкзак, и весело болтая о предстоящем отдыхе, мы направились к электричке.

Два с лишним часа пролетели незаметно. Поскольку был понедельник, начало рабочей недели, то кроме нас в вагоне было всего несколько пассажиров, и то, большинство сошли кто в Химках, а кто на следующих станциях еще до Клина. Ехали весело, пели песни под гитару, кто-то играл в карты, кто-то рассказывал анекдоты, кто-то показывал фотографии предыдущего похода, которые только напечатал и потому принес показать и раздать другим. Одним словом, было легко и просто, и я подумал, что правильно сделал, что послушал Славика и согласился пойти с ним и его друзьями в поход.

Когда электричка приехала в Калинин, мы вышли на привокзальную площадь и, дождавшись автобуса, доехали на нем до конечной остановки. Собственно говоря, здесь и начинался наш маршрут, так как конечная остановка была на выезде из города. Федор о чем-то переговорил со своим помощником Игорем, и мы, вытянувшись в шеренгу, свернули с шоссе на узкую тропу, которая вела сначала вдоль забора, что огораживал садоводческое товарищество, а

потом поворачивала к лесу. Мы углубились километра на два, после чего решили сделать первый привал.

К тому же, время приближалось к обеду. С непривычки, от хождения с рюкзаком на спине, я немного устал, поэтому с чувством облегчения услышал весть о привале. Скинув рюкзаки на землю, мы расположились небольшими группами. Всего, как мне сказал Слава, нас было девятнадцать человек, включая руководителей. Должно было быть двадцать, но накануне один из отряда неожиданно заболел, и с признаком аппендицита его забрали на скорой в больницу. Из всех походников у нас была одна супружеская пара, Игорь и Вера, которые познакомились в прошлом году, будучи в походе, а зимой сыграли свадьбу и решили в этом году снова отправиться с нами. Ребят и девчонок было почти поровну. Впрочем, это я сразу заметил и без Славкиного комментария, кроме того, как я уже понял, некоторые хорошо знали друг друга, видимо не раз ходили вместе в походы или дружили. Славка рассказывал мне обо всем этом, попутно собирая для костра сухие ветки. Я помогал ему, хотя предпочел бы скорее просто полежать на траве и отдохнуть. Однако чувство коллективизма как-то сразу проникло в меня, и я старался помочь, чем мог.

Между тем, костер уже полыхал. Котелок, который по размеру скорее можно было назвать котлом, поскольку он был размером литров на десять, готовился для приготовления в нем каши. Девчата резали овощи, которые надо было съесть в первую очередь, так как они долго не хранились, засыпали крупу, ребята открывали тушенку. Кто-то между тем, достав ракетки, играл в бадминтон, кто-то читал книгу, удобно устроившись на пеньке. Все были в хорошем настроении, к тому же погода стояла просто отличная.

Славка куда-то слинял, и я сидел неподалеку от костра с травинкой в зубах, с интересом разглядывая окружающих. Мой взгляд переходил от одного к другому, каждый раз стараясь определить и запомнить, кого как зовут. Я даже не заметил, как ко мне подсела Ира, та самая с зелеными глазами, имя которой я вначале не расслышал.

— Вы, наверное, первый раз в походе?

От неожиданности, я даже немного испугался и подумал, — ну точно как кошка, даже подкралась так же незаметно.

— Да, а что заметно?

— Есть немного. Но это пройдет. Я сама всего второй раз. Сначала было страшновато, да и мама не хотела отпускать, но Зоя уговорила, и обещала, что будет смотреть за мной и ни на шаг не отпускать. Понравилось и вот теперь второй раз пошла.

— Оригинально.

— Что оригинально, что следить будет, или что уговорила пойти в поход?

— Что уговорила пойти в поход. Меня Славка тоже уговорил, хотя я собирался в пансионате отпуск провести.

— Вот как. Впрочем, это только на первых порах непривычно, а потом так втянешься, что забываешь, что ты новичок и надо всему учиться.

— Учиться, чему?

— Как чему, походной жизни. Как ставить палатку, как готовить еду, если на улице дождь. Даже как разжечь костер, если дрова все мокрые не все могут. Как использовать подножный корм в качестве добавки к пище и многое что другое. Вот ты, например, знаешь, как развести огонь, если спички отсырели?

— Конечно, надо взять две сухие палочки, упереть их на лист бумаги или сухой лист и тереть их ладонями до тех пор, пока лист не загорится.

Она вдруг прыснула со смеху, решив, что я сказал это на полном серьезе, после чего спросила:

— Это всерьез или в шутку?

— Конечно в шутку, а если честно, то понятия не имею.

Мой откровенный ответ ей видимо понравился, потому что она не стала делать умное лицо и с важным видом учить новичка этой премудрости, а ответила так, чтобы было не обидно и в тоже время понятно:

— Я когда спички намочила, просто уронила их в котелок с водой, то сначала растерялась, но Федор, наш руководитель, сказал, — зажигалку надо всегда иметь про запас, и желательно не одну, поскольку мы живем в двадцатом веке, а не в каменном.

Я улыбнулся и сказал:

— А знаешь, я так и не знаю, как тебя зовут?

— Ира.

— А меня Алексей, впрочем, ты, наверное, и так знаешь?

— Знаю, ты же сам представился.

— А ты Славку давно знаешь?

— Нет с прошлого года, когда в поход ходили. Кстати он как-то упоминал о тебе. Вы ведь с ним кажется филафилисты?

Я рассмеялся и поправил её:

— Филателисты.

— Ну да, марки собираете.

— Точно, правда мне думается, что мое увлечение подходит к концу.

— Почему?

— Да так, наверно перестало быть интересным, а может, время подошло. Увлечения ведь не вечны.

— А вот Слава, всегда так азартно рассказывал о своем увлечении, что как сядет на своего конька, так может часами говорить о всяких тонкостях и особенностях коллекционирования. Да как правильно, и как не правильно, и все такое прочее.

— Это он любит. Не знаю, я уже пять лет увлекаюсь, но сказать, что прямо таки болею этим, это громко сказано. Так хожу в клуб, раз в месяц езжу в магазин покупать по абонементу, иногда могу полистать альбом, чтобы просто отдохнуть и посмотреть, чего не хватает или что нового прибавилось.

— Вот-вот, он точно так же говорил, только при этом гораздо более эмоциональнее, чем ты.

— Я же говорю, что я не такой фанат этого дела. А ты учишься или работаешь?

— И учусь и работаю.

— На вечернем?

— Да на дневной не поступила, пошла работать, а на вечерней прошла. Тяжело, ну да ничего, год осталось. Зато на будущий год мне обещали повышение, как только закончу.

— А ты где работаешь?

— В КБ на Масловке.

— Ты что, правда?

— Да, а что?

— Я тоже там работаю. Прямо напротив обувщиков.

Ира вдруг рассмеялась и сказала:

— А я все думаю, где я тебя могла видеть. Чувствую, что лицо знакомое, а вспомнить не могу. А теперь точно вспомнила. На комсомольском отчетно-перевыборном собрании в этом году, был?

— Ну.

— Мы сидели на последнем ряду, и потом тихо слиняли перед голосованием. Вот там я тебя и видела. Ты сидел возле двери, и как мне показалось, тоже намеревался слинять.

— Выходит, что мы в одном КБ работаем? А как же я тебя там ни разу не видел? Вроде многих девчонок знаю?

— Ну, во-первых, я всего второй год там работаю, а во-вторых, наш отдел сидит на другой территории.

— Там где архив?

— Да, там два отдела, Архивисты и мы, информационщики.

— Так это вы нам присылаете кучу макулатуры рекламного характера и наш шеф вечно недоволен, что как выставка, так от вас тишина начет билетов, зато по поводу рацпредложений, постоянные напоминания.

— Точно. Нас все ругают кому не лень. Наверно поэтому, нас и отправили подальше, а то бы точно нас все съели.

— Есть за что.

— Не скажи. Не все от нас зависит. План по рацпредложениям нам спускают, а мы только его расписываем и согласовываем с отделами, а что касается билетов, то сколько дали, столько мы и раздали. Порой сами не ходим, лишь бы всем досталось. Да и потом, ты знаешь, сколько начальство забирает билетов? Уйму.

— Нет ну надо же, в одном КБ работаем, а встретились в походе, и главное, Славка ни слова мне не сказал.

— А откуда он знает? Я же не говорила ему, где работаю.

— Нет, но вдруг к слову пришлось.

В этот момент, раздалась команда, что обед готов и удары половника о котелок, возвестили начало обеда.

Федор, может в шутку, а может всерьез, произнес:

— Братья и сестры приступим к трапезе нашей, которую нам послал Господь и мы иже с ним, приложившие труды свои в её приготовлении.

Все рассмеялись и потянули свои миски за кашей. То ли я успел проголодаться, то ли запах от тушенки, смешанный с запахом костра и наваристой каши были тому причиной, но я почувствовал, как рефлексы Павлова начали сказываться во всю силу.

После обеда было решено пару часов отдохнуть, а потом двинуться по маршруту, чтобы часам к семи выйти на место, где предполагалось разбить ночлег, а утром двинуться дальше. Народ занялся кто чем, а я решил просто вздремнуть, поэтому устроился в тенек, разложил спальник и с мечтательным взглядом и мыслями о том, что жизнь все-таки замечательная штука, особенно когда она не одолевает тебя проблемами, улегся. Сначала я слышал голоса окружающих, бренчание гитары и чей-то приятный голос, птичий пересвист. Потом все слилось в единое многоголосье, которое становилось все тише и тише, и вскоре я заснул.

Я проспал недолго, потому что почувствовал, как что-то щекотало меня. Инстинктивно я отмахнулся рукой, но через мгновение, вновь почувствовал щекотание, на этот раз в ухе. Наконец я открыл глаза и увидел Иру. Она сидела рядом и с явным удовольствием щекотала меня травинкой.

— Вставай соня, через двадцать минут трогаемся.

— Так скоро. Так хорошо спалось, — искренне ответил я.

— Охотно верю. Даже не хотелось тебя будить. Ты так мирно спал, словно младенец в люльке. Прямо бутылочку с молоком хотелось дать, — и она рассмеялась.

— Скажешь тоже, — обиженно произнес я.

— Извини, если обидела, я правда не хотела. Это у меня привычка такая, что думаю, то и говорю.

— Ладно, встаю, — я поднялся и начал собираться. Иру кто-то позвал, и она ушла. В этот момент подошел Слава.

— Ты я вижу времени зря не теряешь?

— В каком смысле?

— В прямом. Иришка то и дело около тебя крутится.

— Между прочим, мы с ней, как оказалось, работаем в одном КБ.

— Правда, что ль?

— Честно.

— Вот это да. И чего раньше друг друга не знали?

— Представь себе, не знали.

— Вот уж не поверю, что ты такую девчонку, да еще у себя под носом, проморгал.

— Она на другой территории работает и не так давно. А потом, у нас в КБ знаешь, сколько девчонок работает?

— Все-все, молчу. Пошли.

Я взвалил рюкзак на плечи, и мы направились к отряду. Настроение у всех было отличное и все ждали, когда тронемся в путь.

— А все же скажи, Иришка ничего девочка, а?

— Да ладно тебе Славка.

— А что, вру, нет, скажи, вру?

— Ну хорошо, уговорил, ничего.

— Учти, тут не ты один на неё глаз положил, только она дамочка с характером. Близко к себе никого ни-ни. Да и еще, за ней зоркий глаз имеется в лице Зойки, той, что в очках. Она с ней с детства дружит. Весьма активная подруга.

— В каком смысле, активная?

— В общественном плане. Жутко любит верховодить, у себя на работе не то комсорг, не то еще какая-то бонза.

— Понятно.

— А ты сам-то Иру давно знаешь? — как бы невзначай спросил я.

— Что, запала девочка?

— Славик кончай свои шуточки. Запала не запала. Тебе не все ли равно, или может у тебя к ней свой интерес, тогда так и скажи прямо, а то водишь вилами по воде.

— Не, она не в моем вкусе. Мне Ольга нравится. Вон, видишь, та с короткой стрижкой, — и он показал взглядом на девчонку небольшого роста, которая стояла рядом с Федором и о чем-то с ним разговаривала.

— А она как?

— Что как?

— Ну, как она к тебе относится?

— Никак.

— Что значит никак. Ты что, с ней не знаком или она первый раз в походе, и она тебе только сейчас понравилась?

— В том-то и дело, что мы с ней второй раз в походе, но есть одно но, — Славка замялся, словно не знал, говорить или нет.

— Раз сказал а, говори и б. В чем закавыка?

— Да она на меня ноль внимания и к Федору клеится.

— А кстати, сколько ему лет?

— Кому?

— Федору.

— По-моему тридцать шесть, или тридцать семь. Он раньше инструктором в райкоме комсомола работал, потом вдруг ушел, стал клубной деятельностью заниматься. Короче его вдруг на туризм потянуло. Лет пять занимается этим делом.

— А чего это он вдруг после райкома так резко сменил свою деятельность?

— Не знаю, а сам он никогда об этом не рассказывал.

— Значит, говоришь, малышка к Федору клеится, а тот на неё ноль внимания, а ты бедный сохнешь. То-то я смотрю все выходные по клубам бегаешь, вместо того, чтобы с кем-нибудь в кино, или на танцы. Смотри, так бобылем и останешься.

— Скажешь тоже. И потом, какая она тебе малышка.

— Все молчу, а то еще двинешь ни за что ни про что старого друга.

Смеясь, мы подошли к собравшимся и через несколько минут двинулись по маршруту. После отдыха, настроение было отличное, и рюкзак уже не казался таким тяжелым как в начале. Впереди шел Федор, замыкал колонну Игорь. Игорю было около тридцати, он имел атлетическую фигуру и как сказал мне Славка, занимался каким-то восточным единоборством. Его рюкзак был раза в два больше моего и когда он одел его на спину, я удивился, поскольку он даже не подал вида, что ему тяжело. Крутой мужик, подумал я.

Часа через полтора лес закончился, и мы остановились. Федор сверился по компасу с картой, на которой был нанесен наш маршрут и сказал:

— Сейчас идем вдоль просеки, потом поворачиваем направо и затем переходим шоссе и выходим к реке, после чего двигаемся вдоль неё километра полтора и там делаем лагерь. Всем ясно? Тогда пошли.

Мы снова вытянулись в цепочку, кто-то шел парами, когда это позволяла тропа. К восьми вечера мы были в намеченном Федором месте. Судя по поляне, которую мы облюбовали для стоянки, это место уже не раз использовалось для подобных целей. Даже валежник до конца не использованный для костра, остался лежать неподалеку от кострища. Скинув рюкзаки, мы первым делом занялись установкой палаток, а девчата, приготовлением ужина.

Ближе к одиннадцати, когда уже была перемыта посуда, и можно было просто отдохнуть немного перед сном, большинство собралось вокруг костра, который отгонял назойливых комаров. Петр достал гитару и стал играть, а все дружно подпевали ему. Это были всем известные песни Кима, Окуджавы, Городницкого, Клячкина и других бардов, имена которых были у всех на слуху. Я некоторое время сидел вместе со всеми, а потом отошел и, усевшись неподалеку у входа в палатку, задумался, глядя на спокойную гладь воды, которая искрилась в свете костра и яркой Луны. Интересно, как изменится моя жизнь из-за того, что пошел в поход? Возможно никак, хотя навряд ли. Ведь я знаю, как все будет в дальнейшем, и рано или поздно, мне придется решать, как распорядиться теми знаниями о будущем, которые мне известны. Хочу я того или нет, все равно придется принимать решение. Другое дело, какое?

— О чем мечтаем? — тихо, чтобы не испугать меня спросила Ира, которая незаметно подсела рядом.

— Так ни чем, — соврал я.

— Вот уж не поверю. Слишком задумчивый взгляд у тебя был. Словно о будущем думал.

— Возможно, что и так.

— И как оно там, это будущее? В тумане или есть перспективы?

Я посмотрел на Иру и подумал, а что если взять и рассказать ей обо всем. Ведь тогда точно вся жизнь может измениться. А что и правда, ведь я никогда и никому не рассказывал о будущем, кроме Леры, даже на вечеринке и будучи не очень трезвым, потому что для меня это было своего рода табу. А собственно говоря, почему? Я снова внимательно посмотрел на улыбающуюся Иру и произнес:

— Знаешь, будущее весьма противоречиво, и как бы это поточнее выразиться, неоднозначно воспринимаемо с позиций современности.

— Ой, как философски сложно для восприятия, — продолжая улыбаться, произнесла она, — прямо как цитата из учебника истории, или философии.

— Нет, правда. Вот посуди сама. Представь себе, что мы с тобой жили бы сейчас не в конце семидесятых, а скажем в тридцатые годы. Сталинская эпоха, война не за горами и в то же время массовый энтузиазм, и все такое прочее. Как бы мы, зная о сегодняшнем дне, воспринимали мир, в котором оказались?

— Ну не знаю. Сложно сказать.

— Вот именно, сложно сказать. Как бы ты воспринимала то время, зная, что пройдут годы и будет война, в которой погибнут миллионы, трудная и тяжелая победа, потом будет развенчан миф о гениальности Сталина и осужден период, когда были репрессированы сотни тысяч людей, наука и техника сделает

огромный скачок вперед и человек полетит в космос.

— Какой ты смешной.

— Почему смешной?

— Такими вопросами забиваешь себе голову. Разве можно знать, что будет с нами через много лет. Тут не знаешь, что с тобой завтра будет. По-моему, надо жить сегодняшним днем и просто радоваться жизни. А что касается будущего, то можно конечно строить планы, но они должны быть реальными. Разве я не права?

— Права, конечно, — улыбаясь, сказал я, — только…

— Что только?

— Только отчасти.

— Это почему же?

— Потому что, судьба каждого, действительно зависит от воли случая и трудно предугадать, что с тобой будет завтра, но если знать, что будет в будущем в целом, можно строить планы, а следовательно, целенаправленно двигаться к достижению каких-то определенных целей.

— Знаешь, я в мистику не очень верю, поэтому гаданием не занимаюсь. Откуда знать, что будет завтра со всеми? Я вот, к примеру, знаю, что надо окончить институт, потом, если не повысят, поискать другую работу. Это реальные планы, но и то, они могут в любой день измениться по воле случая. Может завтра война или стихийное бедствие, или болезнь, тьфу, тьфу конечно, — и она постучала рукой по березе, которая росла рядом.

— Я тоже в мистику не верю и уж тем более не гадаю, просто знаю то, что не знает никто, — я сказал это так просто, словно говорил о совсем простых вещах, а не о чем-то очень важном, возможно поэтому, Ира восприняла это совсем не так, как я ожидал.

— Мечтатель ты, однако, Алеша. А я сначала решила, что ты совсем другой.

— И какой же?

— Другой и все.

— А это хорошо или плохо? — спросил я Иру, которая смутилась, но уйти от прямого ответа она не могла и потому сказала:

— Хорошо.

— А все-таки можно узнать, каким же ты меня представляла?

— Я тебе потом как-нибудь скажу.

— Это вроде, чтобы я немного помучился?

— Вроде того.

— Выходит, что мы оба ошиблись. Мое первое впечатление о тебе, тоже изменилось.

— Даже так!

В свете костра её лицо ярко вырисовывалось, и я увидел, как она то ли от удивления, то ли от любопытства, приподняла бровь.

— И в какую сторону оно изменилось?

— Я, пожалуй, тоже расскажу тебе об этом потом, — и мы оба рассмеялись.

Посидев еще некоторое время молча, и послушав песни, которые в ночной тишине были слышны далеко вокруг, народ стал расходиться на ночлег. Первый день всегда казался самым трудным. Зоя окликнула Иру и та, пожелав мне спокойной ночи, отправилась в одну из двух палатах, в которых спали девчата.

— Опять Иришку кадрил? — тихо произнес Славка, подошедший к палатке.

— Ну тебя. Мы просто болтали и слушали песни.

— Понятное дело. Если бы что, вы бы в палатку забрались. А то смотрю, сидите как два голубя на ветке и воркуете. А главное, такие одухотворенные лица у обоих были.

— Это светотени от костра и луны, а тебе мерещится всякое. Креститься надо дорогуша, — и я подтолкнул его в палатку, добавив, — ползи, а то договоришься у меня и получишь пинком под зад.

— Чувствую, что она запала на тебя, а может ты на неё? Все молчу, молчу, — и, смеясь, Славка нырнул в палатку, а следом за ним я и еще двое ребят.

Глава 2

Поход оставил у меня самые приятные воспоминания. Две недели пролетели так быстро, что я не заметил, как они закончились. Кроме одного дня, погода нам благоприятствовала. Стояли теплые погожие дни. Мы прошли маршрутом от Калинина до небольшого городка под исконно русским названием Торжок, который был основан на несколько лет раньше, чем Москва. Пройдя за две недели около восьмидесяти километров вдоль реки Тверца, мы дважды разбивали основной лагерь, где останавливались на несколько дней и отдыхали. Купались, загорали, играли, и просто бродили по лесу и собирали грибы, а вечерами, мы неизменно собирались у костра и пели песни. Настрой был такой, что ни в какое сравнение не может идти с любым другим видом отдыха. Я это понял и почувствовал буквально сразу, и под конец похода честно признался Славке, что благодарен ему, что он уговорил меня пойти с ним в поход. Отличный отдых и память о нем, как зарубка на дереве, на всю жизнь.

— Я же говорил, что тебе понравится, а ты нет, нет.

— Ты прав, все познается в сравнении. Так что спасибо, что уговорил пойти.

Наши отношения с Ирой складывались по-разному, но и я и она держали дистанцию, словно боялись первым сделать шаг навстречу друг другу. Что касается меня, то это было со мной второй раз. Такие же отношения были с Лерой. С ней я тоже не мог сблизиться первым. Тем не менее, с Ирой мы постоянно общались, впрочем, я вообще был достаточно компанейским парнем и со всеми девчатами постепенно перезнакомился, но все же с Ирой я общался чаще и больше, чем с другими. Даже Славка отошел на задний план. Впрочем, он сам видел это и не особенно расстраивался на этот счет, тем более, что в середине похода, на него вдруг обратила внимания Зина, которая, несмотря на то, что Славке нравилась Ольга, моментально окрутила его. Славик по характеру был мягким, и я бы сказал, податливым материалом, и в отличие от меня, не особо искушенным в женщинах, поэтому Зина довольно быстро смогла заарканить его и всю вторую половину похода, они крутили любовь на всю катушку. Я даже немного позавидовал Славке и хотел так же несколько изменить наши отношения с Ирой, но сам не знаю почему, не стал этого делать. Скорее всего, причиной тому было то, что слишком короткий срок прошел после гибели Леры, и каждый раз я мысленно сравнивал её и Иру. Мне не хотелось этого делать, но это получалось помимо моей воли и потому, наши отношения оставались чисто дружескими.

Вернувшись в Москву, мы договорились с Ирой встретиться. И у меня и у неё оставалось по неделе отпуска, и она пригласила меня к себе на дачу. Я вначале заупрямился, сказав, что не очень большой любитель сбора урожая и всего прочего, но она сказала, что родители взяли участок совсем недавно, и на нем практически еще нечего собирать, поскольку отец вместе с братом, третий год строили домик и сарай и было не до кустов и деревьев.

— Просто съездим и отдохнем. Все равно в Москве духота и делать нечего, но если ты не хочешь, то я поеду одна, — то, каким голосом это было сказано, означало слишком многое. Я даже подумал, что это значило, либо мы продолжаем встречаться, либо нет. И потому я сказал, что согласен. Не знаю, почему я согласился поехать, может быть чувства, которые нарождались во мне к Ирине помимо моей воли подтолкнули меня на этот поступок, или что-то иное сыграло свою роль, но я принял её предложение.

Мы отъехали от Ярославского вокзала рано, потому что Ира сказала, что нам надо потом еще ехать на автобусе, а там после одиннадцати большой перерыв, поэтому лучше ехать пораньше. Мы так и сделали. В десять Ира уже открывала калитку, пропуская меня на участок. Действительно, плодовых деревьев не было, зато прямо перед домом высилась большущая береза, а за забором с противоположной стороны, начинался лес.

— У нас крайняя линия. Пожарная дорога и сразу за ней лес. Здорово, правда?

— Класс. И грибы, наверное, есть?

— Конечно.

— Слушай, а предки твои где?

— Как где, на работе, конечно. Это мы с тобой в отпуске, а твои разве дома сидят?

— Да нет. Точнее отец работает, а мать уже год как на пенсии.

— Нет, у меня родители еще молодые. Им чуть больше сорока, так что им до пенсии далеко. Ну, как тебе здесь, нравится? — Ира вдруг закружилась, раскинув руки, и я поймал её, обхватив за талию, и наши лица оказались друг напротив друга. Я притянул её к себе и неожиданно для самого себя поцеловал, нежно, словно боялся, что она отстранится или того хуже ударит, но вместо этого, она внимательно посмотрела на меня, потом улыбнулась и сказала:

— Поцелуй меня, пожалуйста, еще раз.

На этот раз я поцеловал её совсем иначе, впрочем, мы целовались оба, не только я. Просто в этот момент нам было так хорошо, что весь мир был наш, и нам не было дела на то, что было и что будет. Были только минуты и часы, отведенные нам судьбой для счастья.

Нагие, мы лежали на кровати в комнате. Ира предусмотрительно задернула занавески. Комната была совсем маленькая, в ней стояло две кровати и старенький шкаф. Она уткнулась лицом в подушку, потом повернулась в мою сторону и, прижавшись ко мне, спросила:

— Тебе хорошо со мной?

— Конечно, а ты считаешь, что отвечу как-то иначе?

— Не знаю, просто я такая неопытная, мне всегда казалось, с тех пор как мы познакомились, что сделаю что-то не так, и ты скажешь, что я неумеха.

— Скажешь тоже, — я обнял её и поцеловал.

— Ты правду говоришь, или просто не хочешь меня расстраивать?

— Глупышка ты, честное слово. Но если честно, то с первого раза трудно определить, вот со второго, — я говорил это с иронией, а сам тем временем гладил её и целовал. Ира поняла меня с полуслова и радостная и счастливая, навалилась на меня и стала целовать.

Мы вышли на улицу ближе к трем часам. Пора было подумать насчет обеда, хотя мне больше хотелось попить холодного кваса или пива, а еще лучше искупаться. Ира предложила взамен принять на улице душ. Я так и сделал. Бочка установленная на четырех сваренных трубах, вокруг которых была привязана обычная клеенка, стояла прямо посреди участка. Вода была хотя и теплая, так как уже успела нагреться от солнца, но тем не менее подействовала на меня освежающе. Я умылся и, войдя на террасу с полотенцем в руках, увидел, как Ира умело шинкует репчатый лук. В походе я не заметил, чтобы она активно кашеварила, исключительно по графику. Сейчас же, у неё все словно крутилось и вертелось в руках. Под её ловкими движениями руками помидоры нарезались тонкими ровными кружками и красиво ложились на тарелку, поверх них такие же аккуратные дольки огурца и репчатого лука. В это же время на сковородке что-то жарилось, а чайник вот-вот должен быть закипеть. Она ловко приподняла крышку и помешала картошку, затем, сняв чайник, поставила на его место кастрюлю с супом.

— Как ловко у тебя все получается?

— Правда?

— Честно. Вот уж не думал.

— Почему?

— Не знаю, в походе ты, по-моему, не очень любила кашеварить?

— То в походе, а то дома.

— А как же слова из песни?

— Какие слова?

— Сегодня не личное важное, а сводки рабочего дня.

— Ты что с Луны свалился, какие сводки, — она рассмеялась, — садись лучше, сейчас обедать будем.

Я помог порезать хлеб и расставить тарелки. Достав привезенную бутылку коньяка, открыл и налил по рюмкам.

— За что пьем? — спросила Ира, подняв рюмку и пристально глядя на меня.

— За нас конечно, за любовь.

Мы чокнулись и поцеловались, а затем, чуть пригубив коньяк, стали обедать.

Сидя за круглым столом, покрытый скатертью, мы пили чай, добавив в него немного коньяка и ели кексы, которые как выяснилось, Ира испекла сама накануне. Я с набитым ртом, восхищенно бормотал, что-то относительно того, что это просто вкуснотище и тому подобное, а она смеялась и говорила, чтобы я пил чай, а то ничего не понятно, что я говорю, а сама, счастливая, продолжала смеяться.

Мы решили заночевать, так как и я и Ира предупредили, что уезжаем на пару дней, а возможно и до конца недели, поэтому ближе к вечеру решили погулять по лесу, а если удастся, набрать грибов к ужину.

Лес был чистый, но грибов было не много, да к тому же нам было особо не до них. Мы были в таком состоянии, что, пройдясь по лесу часа полтора, почти не сговариваясь повернули к дому, а вернувшись, бросились в объятья друг друга.

На даче мы провели три дня. Они показались для нас столь быстротечными, что когда в четверг утром я проснулся и сказал, что в обед мы возвращаемся, на Ириных глазах чуть было не выступили слезы и как мне показалось, она хотела сказать, что давай останемся до пятницы, но мы знали, что брат её отца приедет сегодня вечером и потому прежней свободы, не говоря уж о любви нам не видать. Поэтому, посмотрев на часы, я сказал, что мы еще успеем сходить за грибами и потому надо собираться, так как время уже седьмой час. Ира потянулась, обнажив грудь, и я подумал:

— Какая же она красивая. И хозяйственная и характер покладистый, чем не жена? — я поцеловал её и выскользнул из-под одеяла.

Утренний лес встретил нас прохладой и тишиной. Мы надели сапоги, потому что была сильная роса. Вооружившись палками, мы шли рядом друг с другом и то и дело натыкались то на белый, то на подосиновик. На этот раз грибов оказалось много, и за пару часов мы набрали две корзины. Пройдя немного, я забрал её корзину и отстегнув ремень, повесил через плечо. Ирина шла рядом, то и дело словно случайно, касаясь рукой моей руки. Я чувствовал, что она вся горит желанием и счастьем. Я остановился, чтобы передохнуть. До дома оставалось совсем немного. Присев на поваленное дерево, поставил перед собой корзины. Ира присела рядом, положив голову на мое плечо.

— Помнишь, когда мы были в походе, ты сказала, что скажешь мне, каким ты меня представляла?

— Помню.

— Ну так скажи, каким?

— А ты не обидишься?

— Если не скажешь, то обижусь.

— Как тебе сказать, ну не то что бы бабником, но, по крайней мере, что-то близкое к этому.

— Правда? С чего это вдруг?

— Во всяком случае, как мне сказала Зоя, со слов Славки, ты не одной красивой юбки не пропускаешь, в том числе и в нашем КБ.

— А с чего это вдруг Зоя стала у Славки интересоваться обо мне?

— Ты не знаешь Зою. Как только я с кем-то перекинусь парой фраз, значит, ей нужно проверить его моральный облик. Естественно Славка был допрошен по полной программе, а он что тебе ничего не говорил?

— Нет.

— Странно, я думала, что вы с ним такие дружбаны, что он тебе тут же рассказал о допросе, который ему учинила Зойка.

— Видно она с него взяла честное слово, чтобы он не проболтался.

— Так я права?

— Ты знаешь, в этом есть доля истины.

— Ну и пусть, — словно самой себе ответила она.

— Так ведь это потому, что я просто пока никого не встретил, чтобы сказать, выходи за меня замуж. А теперь вот встретил тебя и, — я посмотрел на Иру и увидел, как вдруг задрожала её нижняя губа и лицо застыло от ожидания того, что я произнесу через секунду, и я добавил, — ты любишь меня?

— Как кошка.

— Я не ожидал такого ответа. Её зеленые глаза и черные волосы, которые неожиданно вылезли из-под косынки и растрепались, и сама она готова была замяукать, подействовали на меня так, что молчать дальше было бессмысленно, и я спросил:

— Выйдешь за меня замуж?

— Конечно, — и она, обняв меня, стала целовать, словно весь мир и вся предыдущая её жизнь были предназначены только для того, чтобы услышать сейчас именно эти слова. Самые важные и желанные. И я почувствовал, чего она ждет от меня сейчас, чтобы я снова и снова повторил их ей:

Иришка, я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, веришь?

— Верю, потому что сама безумно люблю. Я сразу влюбилась, как только увидела тебя первый раз.

— А пока были в походе, молчала, и даже намеком не показала своих чувств.

— Это потому, что просто ты не заметил. А вот Зойка сразу все усекла и пилила меня, а потому и допрос Славке учинила. И каждый раз, когда я бросала взгляд в твою сторону, она говорила, я дура, что попалась на твою удочку. Ни я первая, ни я последняя.

— И все же позвала меня к себе на дачу?

— Да если бы не Зойка, я бы еще там, в походе не удержалась бы, — она прижалась ко мне и обняла.

— И чего ты во мне нашла?

— Сама не знаю. Видно сердцу не прикажешь, а может, оно почувствовало, что и ты ко мне проявляешь чувства, только…

— Прости, что сразу не разглядел их в себе.

— Я так счастлива, как никто в мире, — она держала меня руками, словно боялась, что я вырвусь из её объятий и счастье исчезнет. Я, словно почувствовал это и прошептал ей на ухо:

— Теперь я твой, навсегда…

Я не знаю, почему я так поступил, ведь с момента гибели Леры прошло совсем немного времени, и рана так и не зажила во мне. Может знание того, что я в прошлом так и остался бобылём сыграло решающую роль в моих поступках, а возможно действительно ко мне снова пришла любовь. Ведь никому не суждено знать, когда и сколько раз к человеку приходит это радостное чувство любить и быть любимым. Не знаю. Одно могу сказать, что когда я сделал Ире предложение выйти за меня замуж, я действительно был влюблен.

Спустя три месяца мы поженились, а до этого, бегали по магазинам, чтобы отоварить выданный нам талон в Загсе и купить по нему дефицитный товар. Больше всего нас угнетало то, что до свадьбы мы жили врозь, но после того, как наши родители познакомились, мы не выдержали, и Ира переехала ко мне.

Свадьбу справили в кафе и гуляли почти до часа ночи, после чего уехали ко мне, а родители отправились ночевать к новым родственникам, впрочем, через неделю у отца намечался отпуск, и они с матерью должны были уехать в санаторий и оставить нас почти на месяц вдвоем. Мы решили сразу после их отъезда взять все накопившиеся на работе отгулы и на неделю остаться вдвоем.

Проводив родителей на вокзал и пообещав, что будем вести себя самым достойным образом, убираться и мыть посуду и вообще следить за порядком, мы счастливые и радостные взяли такси и вернувшись домой, бросились в объятья друг друга, словно позади не было трех месяцев проведенных вместе.

Я сидел за письменным столом и перелистывал альбом с марками.

— Надо все это толкнуть на клубе оптом и не мучиться, — решил я, закрывая альбом, — только пустая трата времени и денег. Все равно в будущем это будет пылиться в шкафу, а сейчас на эти деньги можно купить Иришке несколько хороших вещей из одежды, да и самому приодеться. Как никак я теперь женатый человек, — и я посмотрел на новенькое обручальное кольцо на пальце. Ирина подошла незаметно и, встав позади, положила руки мне на плечи.

— О чем мечтаешь?

— Да вот, хочу в субботу сходить на клуб, толкнуть марки оптом и завязать с этим увлечением. Между прочим, знаешь на сколько этот альбом потянет?

— Думаю, что на много.

— Правильно думаешь. А знаешь, что мы сделаем с тобой на эти деньги?

— Отложим их на отпуск.

— Вовсе нет. Мы купим тебе и мне немного хороших шмоток, — я улыбнулся, но почему-то не увидел в её лице энтузиазма.

— Ты что против?

— Да нет. Просто жалко продавать марки. Ты их так долго собирал, а вещи что, относил и выбросил. Я вообще-то не очень большая барахольщица. Нет, конечно, хорошие вещи мне нравятся, но не до такой степени, чтобы за ними гоняться или жилы из себя тянуть.

— Оказывается ты у меня скопидом, — в шутку сказал я.

— Да нет, просто, правда, жалко продавать марки. И потом, они же с годами дороже станут, вот когда понадобятся деньги, тогда действительно продать можно.

Я задумчиво посмотрел на неё, и сказал:

— Нет Ириша, никогда они не подорожают в цене, а только наоборот обесценятся.

— Это ты сейчас так считаешь, а пройдет лет десять и увидишь, что они будут стоить раза в два дороже.

— Не будут, — твердым голосом сказал я.

— Почему ты так уверен?

— Потому что я знаю, совершенно точно, что и почем будет стоить через двадцать лет. Вот видишь эту вещь, — и я взял в руки маленькую фигурку, которая невесть с каких времен была у нас в доме и я даже не знал, когда и откуда она появилась, — Видишь клеймо, это Мейсен, сейчас, она стоит от силы рублей десять, ну может двенадцать, а через двадцать лет вот эта фигня будет стоить в сто раз дороже, а вот за этот альбом со всем его содержимым, можно будет выручить дай бог процентов десять от суммы за которую я продам его сейчас. Вот такая арифметика.

— Алеша, поступай так, как считаешь нужным, только не надо злиться.

— Извини, я не хотел, — я обнял её и сказал тихо, но так, чтобы она поняла, что я говорю совершенно серьезно, — никто мне не поверит, что я знаю все что будет с нами со всеми. Нет, не с нами конкретно, а со страной и миром через год, десять, двадцать лет. Знаешь как тяжело с этим грузом жить?

— Ты что серьезно говоришь или шутишь?

— С какой стати мне надо шутить. Хочешь, докажу, что не обманываю?

— Докажи, — немного испуганно ответила она, и добавила, — а как?

— Очень просто. Вот смотри, я напишу на листе бумаги о том, что знаю и что произойдет, ну скажем, — я посмотрел на перекидной календарь, стоящий на столе. Задумавшись, я стал вспоминать что должно произойти необычного, точнее просто событие, о котором напишут в газетах. Подумав немного, я взял бумагу и написал: — В декабре в КНР на партийной собрании, не помню точно каком, то ли съезде, то ли пленуме, будет подведена черта под «культурной революцией»  и взят курс на развитие новой экономики Китая.

Вот, смотри что написано, подожди неделю другую и убедись сама, что я не болтун и не псих. Просто человек, который знает будущее, а вот когда поверишь, поговорим и тогда я тебе многое о чем расскажу.

Ирина взяла листок и прочтя его свернула пополам, сказав, — а что мне с ним делать?

— С кем?

— С этим? — и она показала свернутый лист.

— Ничего, просто сохрани его. А через неделю-другую посмотрим, прав я или нет.

Прошло несколько дней. Наш разговор забылся, и в наших отношениях вроде бы ничего не изменилось, хотя внутренне я чувствовал, что что-то должно произойти. Вечером я отправился в магазин за хлебом, а Ирина осталась дома готовить ужин. Когда вернулся, она сидела на кухне и читала газету, которую утром я вынул из почтового ящика.

— Ты смотришь, программу? Что-то интересное вечером будет по телеку? — бросил я, выкладывая из сумки хлеб, — Я вот еще печенье купил.

Она посмотрела на меня и ни слова не говоря пододвинула газету и ткнув пальцем в заметку, сказала:

— Прочитай.

— Чего там? Что-то интересное?

— Пожалуй да, — произнесла Ира и голос её выдавал растерянность и явный испуг.

Я наклонился над столом продолжая держать в руке пакет с печеньем. Мельком бросив взгляд на заметку, я сразу понял, в чем дело. В заметке сообщалось, что в КНР состоялся пленум ЦК КПК 11-го созыва. Далее кратко указывались основные итоги работы пленума.

— Так ведь я говорил, а ты думала, что я байки сочиняю. Нет Ириша, то что я знаю, будет, обязательно, потому что я уже дважды пережил одно и то же время. И если для меня лично история сложилась по-разному, то для мира в целом она была совершенно одинаковой. День в день, поверь мне.

Ира сжала кулачки и прижав их ко рту вся съежилась и тихо произнесла:

— Но ведь так не бывает, скажи. Нельзя предвидеть будущее.

— А я вовсе не предсказатель и не ясновидящий, просто мне, даже не знаю как это назвать, ну словно сон приснился, будто я прожил в этой жизни пятьдесят с лишним лет, а потом снова вернулся назад в наше время. Я даже не могу сказать где реальность там или здесь. Все настолько запуталось для меня, что порой мне кажется, что я действительно продолжаю спать и все что со мной происходит, нереально. Хотя что я болтаю, реальность это мы с тобой и окружающий нас мир. Вот только, что же было со мной в том времени, в будущем, я не знаю. Скорее всего вся жизнь пронеслась во сне, как наяву, и потому я знаю, что будет и со мной и с миром. Когда это впервые со мной произошло, я увидел самого себя в 2005 году, а когда вернулся обратно в наше время, мне стало так горько и обидно за себя, что решил изменить свою жизнь, используя те знания, которые получил, а когда снова оказался в будущем, то увидел и понял, что моя история жизни действительно изменилась. Я помнил все как я прожил все эти годы, что делал, как поступал, чем занимался. Я никак не влиял на мир, но сам я смог изменить свою судьбу, а потом почему-то снова оказался в прошлом, в том времени, в котором находимся мы с тобой. Возможно я сумбурно говорю тебе обо всем, потому что действительно не понимаю, что происходит со мной и со временем, в котором я нахожусь. Я словно потерявшийся во времени человек.

— Потерявшийся во времени, как странно это звучит.

— Может для кого и странно, а для меня это проза жизни. Я присел на стул. Ира внимательно слушала, пристально глядя на меня, но мне казалось, что она, одновременно о чем-то думает, то ли пыталась осмыслить услышанное, то ли все-таки понять серьезно я говорю или разыгрываю её.

— А что будет с нами в твоем будущем? — неожиданно спросила она.

— Я не знаю.

— Как не знаешь, ты же сам сказал, что знаешь все о прожитой жизни.

— Да, но в прошлой жизни тебя не было

— Не было? То есть как?

— Так. Не было. В моей жизни, точнее судьбе начались изменения, в тот момент, когда я согласился с предложением Славы пойти в поход. Там я встретил тебя и что теперь будет в нашей жизни мне неведомо, она другая. Я сам изменил свою судьбу и как она сложится, мне неизвестно. Возможно, в один прекрасный день, я опять засну и окажусь в будущем и тогда точно буду знать, что с нами стало, а пока все зависит от нас.

— От нас?

— Конечно, от кого же еще. Другое дело, что мы можем воспользоваться знанием того что произойдет, но что конкретно с нами будет, никому не известно. Может завтра меня собьет машина или камень с неба упадет и все кончится. Сие мне неведомо. Вот так-то моя дорогая.

— А что произойдет в будущем?

— А ты хочешь это знать?

— Не знаю, наверное да.

— А не будешь жалеть о том что спросила меня об этом?

— Алеша, ты меня пугаешь.

— Вовсе нет. Просто знания, не всегда вносят спокойствия в душу, по крайней мере, я так считаю. Возможно я не прав.

— Расскажи, пожалуйста, все равно, рано или поздно, не выдержу и попрошу тебя об этом рассказать, так лучше сейчас.

— Хорошо, тогда слушай, — и взяв её руки в свои, я стал рассказывать ей основные вехи истории страны конца двадцатого века. Я рассказал ей все что помнил и знал, из когда-то прочитанных статей, увиденных фильмов, телевизионных новостей, передач, документальных фильмов и личных воспоминаний о прошлом, точнее будущем времени. Я многое чего знал и помнил, и рассказывая Ире о времени, которое скоро наступит, невольно удивлялся, как много я помнил из того, что произошло. Я рассказал ей о своих судьбах, словно это было не со мной, а с кем-то другим. Мне казалось, что я рассказываю Ире содержание когда-то прочитанных романов. Когда я кончил, кукушка на часах, висевшие на стене, прокуковала одиннадцать часов.

— Вот собственно и все. Конечно, если покопаться в памяти, можно многое чего вспомнить и содержание фильмов, которые выйдут на экраны и которые видел, и события и кучу всего, даже отрывки текстов хитовых песен, которые будут популярны в том времени, но основное я тебе рассказал.

— Значит, ты говоришь, что наша страна развалится и мы будем жить при капитализме?

— Увы да, хотя как тебе сказать, в этом есть и плюсы и минусы. Много было сделано глупостей, ошибок, но их не исправишь. Появятся олигархи и миллионы бедных, для большей части населения, особенно ничего не изменится, за исключением того, что всего будет навалом и шмоток и еды, так же как сейчас на западе, но жить станет труднее и сложнее. Можно будет ездить куда хочешь, одним словом мир станет такой, что сейчас в это трудно поверить. Точнее даже невозможно. Хотя пройдет совсем немного времени и ты сама скажешь, что я прав. Пройдет год и наши войдут в Афганистан, Американцы и куча других стран будут бойкотировать Олимпиаду в Москве, потом умрет Леня, и далее все по годам.

— Ты будешь ужинать? — неожиданно спросила меня Ира, — у меня все готово. Ты ешь, а я пойду, прилягу, мне надо подумать о том, что ты рассказал.

— А ты?

— Нет, я не хочу. Я пойду, — и она вышла из кухни.

Я достал тарелку, положил пару котлет, макароны, посыпал сверху сахаром, как обычно любил делать, и сел есть. Потом налил чаю, и стал внимательно перечитывать заметку в газете по поводу пленума в Китае. Дочитав до конца, отложил газету в сторону и допив чай, выглянул в окно. На улице было темно, лишь одинокая машина с тускло горящими фарами проехала мимо.

— Надо же, — подумал я, — пройдет совсем немного времени и все измениться. По улицам побегут иномарки, а через четверть века их будет наверно больше чем отечественных машин. На остановках будут маленькие магазинчики, торгующие всю ночь напролет едой и сигаретами, а по телеку всю ночь будут крутить западные, преимущественно американские фильмы. Так лучше или хуже мы станем жить? Каждый по-своему. Кто-то лучше, кто-то хуже. А если взять всех вместе? Кто знает? Осредненный показатель вещь относительная…

Мои размышления прервал Ирин голос. Я повернулся, она стояла в дверях кухни.

— Давай поговорим.

— Давай, — ответил я, — о чем?

— О жизни.

— Круто, так прямо о жизни.

— Только давай без иронии, хорошо.

— Согласен.

— Скажи, вот ты прожил, точнее ощутил себя в будущем времени в разных условиях. То ты оказался в роли больного, немощного человека, вынужденного вести более чем скромную жизнь и как я поняла, недовольного своей судьбой.

— Интересно, а чем быть довольным?

— Подожди, не перебивай меня. Во втором случае, ты использовал знания о будущем, стал преуспевающим человеком, однако не смог обрести спокойствия и вернулся в прошлое, в тот момент, когда твоя жизнь подверглась опасности. Так?

— Так.

— А теперь скажи. Ты счастлив, что смог изменить свою жизнь?

Я задумался.

— Не знаю. Скорее да, чем нет. Хотя и в первой жизни были свои радости и огорчения и во второй были прелести жизни, но безусловно, изменив свою судьбу, я смог добиться того, чего хотел и она сложилась совсем иначе.

— Нет, это я понимаю, но ты не ответил на мой вопрос. Ты стал счастливым, или нет?

— Как тебе сказать.

— Скажи как есть.

— Если честно, не так чтобы очень. Десять лет было потрачено исключительно на то, чтобы заработать денег, много денег. И это мне удалось. В личном плане жизнь не сложилась, почему и сам не знаю. Видимо не хватило времени, а возможно что-то другое повлияло на это, не знаю.

— И все же, почему ты не выбрал другой путь? Ты сам говоришь, что путешественник во времени, с которым ты разговаривал на лавочке у кинотеатра, сказал тебе, что ты можешь изменить не только свою судьбу, но и всего мира.

— Другой путь?

— Изменить саму историю, повлиять на неё, а решил использовать её только в своих личных целях?

— Да я как-то и не задумывался над тем, чтобы как-то повлиять на историю. И потом, как я могу повлиять на историю? Это не так просто. История, в конечном счете, пишется не людьми, точнее не массами, а личностями. Народ, общество, это лишь орудие и средство для достижения целей и задач, которые ставят отдельные личности. Именно они определяют историю.

— Совершенно правильно. А разве ты, не личность?

— Я, — я рассмеялся, — нет конечно. Какая я личность, скажешь тоже. Я простой конструктор, инженер, потом стал бизнесменом, точнее ловким махинатором, использующий знания о будущем для своих личных целей и не более того. Это политики, люди стоящие близко к власти могут влиять на принятие решений и определять таким образом судьбы и историю страны и мира в целом. От их поступков и действий зависит будущее. Именно они входят в историю, порой с черного входа, но навсегда остаются в ней либо в свете юпитеров и прожекторов, либо за кулисами исторических событий. Вот взять, к примеру, Лисовского. Он сыграет столь важную роль во всей предвыборной кампании 96 года, а навсегда войдет в историю, как человек с коробкой из-под ксерокса в руках с пол миллионом долларов в ней. А не было бы этой коробки, так и остался бы он, как и многие в безвестности, хотя именно они будут творить историю конца двадцатого века.

— Выходит они личности, а ты нет?

— Я нет.

— Но почему?

— Что почему?

— Почему ты так считаешь? Ведь только ты знаешь о будущем, только ты знаешь, как она сложится, и только ты можешь изменить его сейчас, пока завтра еще не наступило.

— Скажешь тоже. Да кто меня слушать будет. Упекут в психушку, как диссидента. Вот академика Сахарова отправят через год в Горький и будет там сидеть, пока не наступит перестройка. Так извини, кто он и кто я. Он отец водородной бомбы, а я? Конструктор второй категории.

— Но ведь ты даже не попытался ничего сделать.

— Интересно, а что я должен был по-твоему сделать? Вот ты к примеру сразу поверила, что я знаю, как изменится мир через тридцать лет?

— Но ведь поверила, когда ты мне доказал. Значит и другие могут поверить, если ты докажешь свою правоту. А ты что хотел, прийти и тебе сразу поверили? Время, только оно может сказать, кто ты, и тогда ты станешь тем, кто сможет что-то сделать. Ты думаешь, что личности рождаются сразу? Нет, ими становятся. Кем были те, кто вершил историю, ефрейторами, священниками-недоучками, авантюристами, комсомольскими вожаками местного разлива. А кем они стали? Вождями, лидерами, глашатаями или организаторами чужих побед, не забыв при этом о себе и своём месте в истории. Что их вело к цели — амбиции, чувство веры в собственное величие, алчность, жестокость, беспринципность и все остальное вместе взятое.

— Подожди, подожди, а как же высокие идеалы гуманизма, равенства, братства?

— Слушай, я о серьезном, а ты словно на комсомольском собрании. При чем тут братство. Историю вершат с чувством собственного превосходства, с желанием достичь вершины, независимо от того, имеешь ты мозги в голове или нет. Конечно, хорошо, когда они у тебя есть, но это совсем не обязательно. Главное, это наличие той движущей силы, которая заставляет тебя двигаться вверх к избранной тобой цели.

— Знаешь, мне кажется ты не совсем права. Желание достичь определенных целей и влияние на историю в целом, на мой взгляд, это совсем разные вещи.

— Пусть так. Но в целом я права. Если хочешь чего-то достигнуть, надо стремиться к этому. Легче всего сказать себе, это трудно, это невозможно, а зачем мне это нужно. А следует говорить иначе. Да, трудно, сложно, много завистников, преград, сложностей, но я смогу, потому что хочу добиться поставленных целей. И чем выше цели, тем сложнее к ним идти, но тем интересней. Вот ты выбрал для себя цель разбогатеть и смог добиться этого. Но для этого у тебя были знания и, по сути, ты действовал без особого риска, решал практически инженерные задачи, сколько привлечь сотрудников и когда начать покупку или продажу того-то или чего-то. Ты думал, что разгадываешь кроссворд, а на самом деле, ты просто обводил буквы, которые были уже написаны

— Знаешь, это тоже не так просто.

— Может быть, но разве это цель?

— Что ты хочешь сказать?

— То, что надо попробовать.

Ирина смотрела на меня возбужденным взглядом, и это было так необычно для неё, что я просто не знал, что ответить. Никогда раньше я не видел её такой возбужденной, точнее одухотворенной какой-то идеей. Она смотрела, словно сквозь меня и о чем-то напряженно думала, а потом вдруг сказала:

— Если бы я была на твоем месте, я бы точно знала, что надо делать.

— Правда и что же?

— Я бы пошла в органы.

— В органы!? — ну нет. Если я туда сунусь то это конец. Мало того, что мне не поверят, так мы все окажемся под таким колпаком, что вся дальнейшая жизнь будет весьма непредсказуемой. И потом.

— Поэтому я и сказала, если бы я была на твоем месте, — она вдруг сникла и встав из-за стола, пошла в комнату.

В полном недоумении я остался сидеть за кухонным столом.

— Ну дела, — подумал я, — вот уж никогда не подумал, что Ирина окажется такой натурой. А собственно какой? Может она и права? Надо просто набраться смелости и сделать первый шаг, а там глядишь и плавать научишься.

Я вошел в комнату. Свет был погашен, но Ира не спала. Она лежала на разобранной постели и ждала меня. Я разделся и лег рядом. Я молчал, ждал, когда она заговорит первой, но она лежала и смотрела в потолок, ожидая, что я первым заговорю. Не выдержав затянувшегося молчания, я произнес:

— А почему ты считаешь, что я вправе что-то менять или хотя бы попытаться, что-то изменить?

— А ты сам как считаешь?

— И все же я задал вопрос тебе.

— Я и ответила на него.

— Ты понимаешь, какую ответственность я возьму на себя, если только попытаюсь что-то изменить? Это не просто судьба одного, сотни, тысячи человек. Это судьбы миллионов. А вдруг что-то получится? Мир может пойти другим путем и вовсе не обязательно, что он будет лучше того, каким он станет без моего вмешательства.

— Я понимаю. Это так страшно, но разве может быть что-то интереснее, чем изменить мир, попытаться сделать его лучше для людей?

— Не знаю. Тот кто вершит судьбы, всегда надеется на то, что он делает как лучше, но только время и история может оценить, насколько правильно и хорошо то, что он сделал.

— Я согласна с тобой, но все же, если есть возможность что-то изменить, ну или хотя бы как-то повлиять, чтобы исправить ошибки, которые были допущены, разве это не здорово?

— Ох, Ириша, вот уж никогда не думал, что ты у меня такая.

— Какая?

— Вот такая, с амбициями. Хочешь ворваться в историю и оставить в ней след. Только нужно ли это?

— При чем тут амбиции? Просто, если бы ты сам себя послушал со стороны, когда рассказывал о будущем, то ты понял, с какой болью ты говорил обо всем. И я знаю, почему ты так говорил.

— Почему?

— Потому что прожив разные жизни, ты все равно горевал, что рухнула великая страна и тебе было все равно кем ты стал в той жизни, бедным или богатым, но чувство утраты величия страны, в которой ты родился и вырос, было для тебя определяющим, в понимании того, что хорошо, а что плохо. И ты, и я, из времени, которое сформировало наше мировоззрение, и хотим мы того или нет, нам трудно свыкнуться с мыслью, что кто-то отнял у тебя то, во что мы верим. Возможно, у тех, кто придет после нас, даже наверняка, не будет этой ностальгии, но тебе от этого никуда не уйти, даже если ты далек от политики и занят сугубо своим внутренним миром.

— Возможно, ты и права. И потому пытаться что-то изменить в истории, имея как это выразиться, превратное к ней отношение, весьма опасно.

— Вовсе оно не превратное, как ты выразился.

— Нет, превратное. Да, мне обидно, что союз распался, что страна стала сырьевым придатком, вместо того, чтобы развиваться так, как смогли это сделать европейские страны, Япония, Южная Корея. Китай, оставаясь по сути своей, социалистической державой, сумел изменить свою экономику и в будущем, в буквальном смысле, завалит весь мир своими товарами. Представляешь, смешно подумать, сейчас, когда у них домны по выплавке чугуна, чуть ли не в огороде, и мы смеемся над их культурной революцией, сделавшей страну нищей, станет одной из самых быстро развивающихся стран в мире, и будет производить продукцию самого высочайшего уровня качества.

— Ладно, давай спать, утро вечера мудренее.

Она повернулась на бок и обняв меня тихо прошептала:

— Я люблю тебя Алеша, и чтобы с нами не случилось, буду всегда с тобой.

Я повернулся к ней, поцеловал и тихо ответил:

— Я тоже тебя люблю, спокойной ночи, — и повернулся на другой бок. Заснуть было трудно. Разговор разбередил мне душу. Я понимал, что Ира ухватила суть моего мироощущения будущего и мое отношение к нему. Да, она была абсолютно права. Я мог многое понять и простить, многое мне нравилось и я искренне радовался свободе и многому чему еще, но гибель империи, даже не социализма, как формации, которая определяла суть страны, а именно той великой державы, к которой я себя причислял, была для меня сродни личной трагедии. Я помнил, как на моих глазах за несколько лет, страна превратилась в сырьевой придаток общества и продолжала жить за счет природных ресурсов, которые нескончаемым потоком уходили на запад. В одночасье рухнуло не просто мощь и величие страны, а сознание людей. Отсутствие идеологии, четких представлений о перспективах на будущее привели к полному безразличию и апатии, которая как результат вызвала рост преступности, взлету наркомании, во власть пошли проходимцы и преступные элементы, а коррупция достигла апогея. Приватизация оказалась полным оболваниванием населения, что привело к тому, что ключевые отрасли захватила горсть никому неизвестных доселе ловких дельцов. Не видеть этого не мог разве что слепой. И все это болью отозвалось в моем сердце. Нет, Ириша права, во многом права, только сумею ли и хватит ли у меня сил и умения, чтобы доказать, что я хочу помочь, потому что о многом знаю? Вот в чем вопрос. С этими мыслями я заснул.

Утро выдалось морозным. Я сидел на кухне за чашкой горячего кофе, а Ирина молча намазывала мне хлеб маслом. Потом отрезала кусок сыра и протянула бутерброд. Допив кофе, я встал из-за стола, поцеловал Иришку и тихо сказал:

— Знаешь, а ты права, если я сделал шаг и изменил свою судьбу, то надо сделать и второй, как ты считаешь?

— Я знала, что ты так поступишь.

— Правда, с чего вдруг?

— Сама не знаю. Просто подумала, что ты такой, каким я хотела бы тебя видеть, упорным, решительным и не боящимся трудностей.

— А если все обернется не в лучшую сторону, не будешь жалеть?

— Не буду, честное слово не буду, — и она обняла меня и поцеловала.

Глава 3

— А что Ириша, может не откладывать дело в долгий ящик и пойти прямо сейчас, а то вдруг передумаю?

— Хочешь, я с тобой пойду?

— Нет, пожалуй я один.

Я оделся, и стоя в прихожей, повернулся к жене и сказал:

— Ну все я пошел. Если, что, знаешь где меня искать, хотя думаю, что они вряд ли мне поверят, по крайней мере, сейчас. Хотя, кто их знает.

— Главное, ничего не бойся, соберись и все будет в порядке. Мысленно я с тобой.

— Ладно, так и буду думать. Все я пошел, — я вышел и закрыл за собой дверь.

Выйдя из метро, посмотрел на часы. Было начало двенадцатого. Детский мир был украшен новогодними гирляндами. Во всю длину красовался транспарант с поздравлением по случаю Нового года. Я обогнул здание и направился на Кузнецкий, где располагалась приемная КГБ СССР. Когда подходил к зданию, сердце учащенно забилось, а внутренний голос начал нашептывать, — напрасно ты все это затеял. Жил бы себе и горя не знал. Смотри не пожалей, только как бы поздно не было. Однако, подойдя к двери, я открыл её и с твердым намерением сделать так, как решил, переступил порог приемной.

В кабинете, куда мне предложили пройти, сидел мужчина в штатском средних лет, с небольшой проседью в голове и висках. На вид ему было лет сорок. Он что-то записал и вернул мне паспорт, после чего посмотрел спокойным, но внимательным взглядом на меня и спросил:

— Я слушаю вас Алексей Михайлович. По какому вопросу и с чем к нам пришли?

— Если честно, не знаю как начать. Для начала, вот бумажка из психдиспансера, что не состою на учете, военный билет офицера запаса, диплом об окончании института, комсомольский билет и, наконец, пропуск в конструкторское бюро, в котором работаю инженером конструктором второй категории, — говоря это я достал все эти документы и положил их на стол перед собой. В принципе я не знал вообще с чего начать разговор и когда пришел просто решил понадеяться на интуицию, а точнее просто на то, как все сложится, а там видно будет. Вот почему я достал все эти документы и, выложив их на стол, добавил:

— Как видите, я не псих, простой инженер и нормально здравомыслящий человек, однако то о чем я хочу поговорить, вполне может вызвать у вас подозрение, что я несколько того, если и не псих, но говорю довольно странно.

Я посмотрел на сидящего передо мной сотрудника в штатском и не уловил на его лице ни усмешки, ни удивления. Видимо здесь разные бывают люди, и потому мое поведение его ничуть не удивило, а лишь заинтересовало, поэтому он спокойно, но достаточно деловым голосом произнес:

— А вы не волнуйтесь, я внимательно вас выслушаю, если мне что-то будет неясно или вызовет сомнение, всегда можно проверить и если то, о чем вы говорите подтвердится, то все ваши документы, в общем будут ни к чему. Главное, повторяю, не волнуйтесь, и перейдите к сути того с чем вы пришли.

После сказанного им относительно того, что можно проверить говорю я правду или выдумываю, я немного успокоился, и потому произнес:

— Понимаете, я пришел к вам потому, что знаю то, о чем не знают другие, поскольку эти события могут произойти в будущем. Однако чтобы это доказать, как вы правильно сказали, необходимо сопоставить то, что я скажу с тем что произойдет, то есть проверить подлинность сказанного мной, тогда будут доказательства, а следовательно предметный разговор для дальнейшей беседы.

— Совершенно с вами согласен. Только не совсем понимаю, что вы подразумеваете под фразой, — знаю то, что не знают другие?

— В прямом смысле. Вот скажем, вы знаете, что произойдет через год?

— В каком смысле?

— Я не совсем верно выразился. Я имел в виду, вы можете сказать, какие важные события произойдут через год?

— Нет, а вы можете?

— В том-то и дело, что да. Однако сейчас, это кажется совершенно абсурдным, а потому разговор беспредметен.

— И как же вы хотите доказать, что вы можете предсказать будущее?

— Очень просто. Я изложу на бумаге ряд фактов исторического характера, а так же ряд сведений, которые имели место в прошлом, но которые имеют гриф секретности, однако я о них знаю, поскольку как уже сказал, определенные сведения, почерпнуты мной из будущего. Ознакомившись с моими показаниями, вы можете через определенное время оценить, и решить, представляю я для Вас интерес или нет.

Сидящий напротив сотрудник все с тем же непроницаемым взглядом, пододвинул мне чистый лист бумаги и положив на него ручку, сказал:

— Пишите Алексей Михайлович все, что вы считаете нужным, а мы, как вы совершенно правильно заметили, проверим и примем надлежащие меры.

Я взял ручку, покрутил её в руках, соображая, чтобы такое написать. Если насчет Афганистана, то это еще целый год ждать. Олимпиада в Москве, еще дольше, про шпионов перебежчиков вроде еще рановато говорить, черт возьми, что же такое написать? Событий много было, только вот в памяти они особенно не удерживаются, чтобы помнить точно, когда и что произошло. Знать бы что придется вот тут сидеть, как на экзамен по истории КПСС готовился бы. Ладно, напишу про то, что помню и кратко описал, как развернутся события в Иране и к власти придет Хомейни. Поскольку я не очень точно помнил последовательность всех происходящих там событий, то написал просто, что в начале 79 Хомейни вернется в Иран, страна будет охвачена революцией, которая приведет к тому, что страна станет исламской республикой и далее, что помнил.

Прочитав написанное, я подписался и поставил дату, после чего пододвинул лист и сказал:

— Пусть время покажет, прав я или нет, а при необходимости вы знаете где я живу и как меня найти.

Сотрудник внимательно прочитал написанный мной текст, после чего сказал:

— Ну что же, очень хорошо, если все подтвердится, мы вас обязательно вызовем, а сейчас всего хорошего, — и приподнявшись, он попрощался со мной.

Я вышел на улицу и прохладный, морозный воздух приятно обдул мне лицо. Приближались Новый год и это чувствовалось по празднично украшенным витринам магазинов.

— Ну как? — спросила меня Ира, когда я вернулся домой.

— Нормально. Поговорили, обсудили, обозначили, все как ты говорила.

— Алеша, я же серьезно, — на её лице не было и тени усмешки. Она была абсолютно спокойна и сосредоточена, и потому я перестал хохмить и подробно ей рассказал о своей встрече и беседе, а так же о том, что я написал.

— Ты считаешь, что этого достаточно, чтобы они тебе поверили?

— Кто его знает, может и нет, а может да. Время покажет.

Спустя три месяца я получил повестку из военкомата и хотя у меня было намерение её проигнорировать, так как идти на сборы, точнее на двухнедельные курсы, от военкомата, которые регулярно проводились либо в институте, либо в Академии, было совсем неохота. Однако, то ли интуиция, то ли что-то другое мне подсказывало, что это неспроста, и я решил все же пойти. Тем более, что можно было отправиться в военкомат с утра и оформить отгул на целый день, а следовательно, вся вторая половина могла была свободна.

Показав часовому в дверях повестку, я отправился в указанный кабинет. За столом сидел майор и рассматривал какие-то документы. Я предъявил повестку. Он покрутил её перед своим носом, потом словно о чем-то вспомнив, неожиданно сказал:

— Пройдите пожалуйста в семнадцатый кабинет, там с вами хотят побеседовать.

— Насчет чего?

— Там вам все скажут.

Как всегда бывает в таких случаях, сердце учащенно забилось, и я невольно потянулся за повесткой.

— Нет, повестку оставьте мне, потом зайдете, я вам отмечу и оформлю отгул на работу.

— Хорошо, — и я вышел из кабинета.

Спросив у проходящего мимо капитана, где находится семнадцатый кабинет, я отправился в указанном направлении.

На двери был указан только номер и больше ничего. Я осторожно постучал и, приоткрыв дверь, спросил:

— Можно зайти?

— Вы по какому делу? — спросил меня голос, поскольку лица сидящего я не видел, он держал развернутую газету так, что заслонял ею всего себя.

— Я не знаю. Меня по повестке вызвали и направили в семнадцатый кабинет.

Человек за столом свернул газету и, положив её перед собой, посмотрел внимательно на меня, после чего произнес:

— Кутилин Алексей Михайлович, это вы?

— Так точно, — автоматически произнес я.

— Вот как, прямо по-военному. Раз так, тогда заходите, — он встал из-за стола и подойдя ко мне, неожиданно протянул руку, произнеся при этом:

— Виктор Степанович, майор комитета государственной безопасности. Удивлены?

— Да нет не очень. Просто не понял почему здесь в военкомате, а не у вас? Вроде как для конспирации?

— А вы шутник, за словом в карман не лезете. Это хорошо, а если серьезно, то разве место встречи имеет значение?

— В принципе нет.

— Я тоже так думаю. К тому же вроде как на нейтральной территории и в не совсем формальной обстановке, я подумал, что так нам будет проще общаться.

— Ну насчет нейтральной территории, я бы не очень. Все же не кафе Метелица, а РВК.

— Вижу с чувством юмора у вас все в порядке, а то у меня о вас несколько иные сведения.

— Интересно, какие?

— Разные.

— Это понятно. Устойчив, морально выдержан, с товарищами по работе поддерживает хорошие отношения и все в том же духе.

Я заметил, как майор слегка повел бровью. В отличие от того, с кем я разговаривал в приемной КГБ, этот был более прозрачен, хотя может мне просто показалось или действительно место разговора было другое.

— Так о чем же будет разговор? — спросил я.

— Есть несколько вопросов общего характера. В своем заявлении вы указали факты, которые полностью подтвердились. Вместе с тем, судя по нашим данным, вы никуда заграницу не выезжали, контактов в дипломатической среде не имеете, более того, достаточно далеки от политики в целом, однако. Вот это однако, и вызывает ряд вопросов, откуда у вас эти сведения и второй вопрос, что еще вы знаете?

Я с усмешкой посмотрел на майора и неожиданно произнес:

— Многое чего. Самое интересное, что вы совершенно правильно заметили, меня совершенно не интересует политика, точнее происходящие в ней события, которые не касаются жизни страны. И в то же время я знаю то, что не знает никто и самое печальное, что я знаю многое из того, о чем вообще мне не следует знать.

— Как вас понимать?

— Очень просто. Я знаю факты, которые станут общеизвестны к примеру лет через двадцать. О них можно будет прочитать в газетах, книгах, или увидеть по телевизору в документальном фильме. Вот к примеру, что мы знаем сейчас об испытаниях, которые проводились в 54 на Тоцком полигоне в Оренбургской области. Практически ничего. А через двадцать лет, в любой библиотеке вы сможете прочитать воспоминания какого-нибудь отставного полковника или генерала о том, как эскадрилья проходила сквозь ядерный гриб для нанесения ударов по наземным целям, затем делала повторную атаку, а в результате через год она вся была расформирована и многие заболели лучевой болезнью. Да многое чего станет известным.

Майор смотрел на меня и по мере того, как я ему рассказывал это, у него расширялись глаза и я понимал, что он представлял эту встречу совсем иначе. Я замолчал, а потом вдруг сказал:

— А хотите, расскажу о рассекреченных документах по Катынскому расстрелу или историю гибели АПЛ в 70, по-моему там человек пятьдесят погибло?

— Лучше потом, — вдруг произнес майор и добавил, — знаете, вы правы, нам действительно следует поговорить более основательно и в другой обстановке, поэтому давайте сделаем следующее. Я доложу о нашем разговоре, и мы пригласим вас к нам, хорошо?

— Нет проблем. Главное, что вы понимаете, что информация, которую я знаю, имеет государственное значение, а следовательно, важна в первую очередь вам.

— Я думаю, что вы правильно мыслите.

— Я могу быть свободен?

— Пока да, — как-то неуверенно ответил он, находясь в полном замешательстве.

— В таком случае, всего доброго, надеюсь, что скоро увидимся.

Я попрощался и вышел. Отметив повестку, отправился домой.

Новой встречи ждать оказалось недолго. На следующий день за мной заехали прямо на работу, и на черной Волге привезли на Лубянку. Волнение мое улетучилось, поскольку теперь я был твердо убежден, что мне поверят, а раз так, значит все получится, просто, как говорит Ира, надо стараться приложить для этого максимум усилий, твердо стоять на своих позициях и верить, что ты должен сделать то, что обязан.

В присутствии сотрудника КГБ, который был одет в штатское, мы прошли в здание, поднялись на лифте и, пройдя до конца коридора, повернули направо и вошли в приемную. За небольшим столом сидела пожилая женщина, видимо секретарша. Сопровождающий меня молодой сотрудник произнес:

— Вера Яковлевна, Борис Петрович предупрежден о встрече?

— Да, да Павел, проходите, он ждет, — и, подняв трубку телефона, произнесла:

— Борис Петрович, к Вам Зуев, — и не успев еще повесить трубку добавила, — входите.

Зуев открыл дверь, за ней был крошечный тамбур, а за ним вторая дверь и, пропустив меня вперед закрыл за собой обе двери. Мы оказались в просторном кабинете. На окнах висели темные шторы. Большой письменный стол, над которым висел портрет Брежнева. В углу небольшой столик, на котором стояли телевизор и радиоприемник. Судя по конфигурации стола и стульям, стоящим вокруг него, Борис Петрович был не ниже полковника, а может даже и генералом. Во всяком случае так я решил. Да и возраст, а на вид ему было лет шестьдесят, говорил о том, что он был высокого звания.

— Ну что же Алексей Михайлович, проходите, садитесь. Будем знакомиться. Меня зовут Борис Петрович, я генерал-майор госбезопасности, а Вы стало быть и есть тот ясновидящий, который так много чего знает, неизвестно только из каких источников, — говоря все это, он подошел почти вплотную ко мне и протянул руку. Его улыбка, манера разговора и явная доброжелательность, располагали к себе, поэтому, я протянул руку и сказал:

— Кутилин.

— Присаживайтесь.

— Спасибо, — я занял место напротив, а генерал обошел стол и уселся в кресле.

— Ну-с с чего начнем, может с чайковского?

— Можно, ответил я, с лимоном желательно.

— Слышал Павел, с лимоном ему. Вот оно новое поколение. Наверное, впервые в кабинете генерала, а держится молодцом. Попроси, чтобы Вера Яковлевна организовала три стаканчика.

Павел вышел и мы остались одни. Надо же дипломатично как выпроводил подчиненного, подумал я.

— Я ознакомился с рапортом капитана Кротова и майора Сименкова, с которыми вы имели беседу. Должен прямо сказать, что все о чем вы упомянули, имело место. Факты полностью совпадают. Поэтому не буду ходить вокруг и около, спрошу прямо, откуда у вас эта информация и что вы знаете еще?

— Как вам сказать. По правде говоря, много чего, что было и что будет. Только информация, которой я обладаю, имеет столь важное значение, что возможно она, не в обиду вам будет сказано, должна быть доведена до сведения на самый высокий уровень. И поверьте мне, я это говорю не для красного словца, или пытаюсь выставить из себя некого мессию, который пришел, чтобы спасти человечество. Боже упаси. Я и сам не рад, что стал невольным обладателем информации из будущего. А что касается того, откуда мне все известно, так я и сам не знаю. Проснулся однажды, а в памяти все что будет с нами почти за тридцать лет истории.

— Даже так?

— Да так. Поверьте, я долго колебался идти или нет к вам.

— Что так?

— Упекли бы в психушку и все дела.

— Ну это все байки.

— Не скажите. Лет через двадцать об этом будут знать все.

— Что же произойдет такого, что все секреты вдруг станут известными?

— Все не все, но многие, а вот почему, могу ответить прямо. Страна исчезнет.

— Не понял?

— В том-то и дело, что поверить в это сейчас невероятно сложно, пожалуй это и стало основной причиной, почему я решил к вам прийти. Теперь понимаете, какова цена этой информации и кто должен её знать, чтобы оценить, осмыслить и понять?

— Хорошо, допустим я вам верю, а вы можете привести еще какие-то доказательства, чтобы окончательно снять тень сомнения в вашей правоте.

— Конечно.

— Например?

— Мне как-то попалась книга, в которой рассказывалось о противостоянии наших разведок в годы холодной войны, то бишь в наше время. Автора к сожалению не помню, кажется англичанин написал, у нас её перевели в начале ХХI века. Так вот в ней он подробно останавливается на основных этапах этого противостояния, и в частности уделил много внимания тому, какую роль сыграли агенты, которые стали либо перебежчиками, либо двойными агентами. Конечно большинство имен я не запомнил, поскольку не обладаю фотографической памятью, но кое-какие имена помню.

— Даже так.

— Да. Только я сейчас все же волнуюсь, хотя и пытаюсь не подать вида.

— А на вид не скажешь.

— Да нет, по пульсу чувствую, а внешнее это так, напускное. Во всяком случае в разведчики я не гожусь, детектор сразу покажет кто я.

Генерал улыбнулся, глядя на меня.

— Так вот можно сделать проще. Вы дайте команду написать на листе бумаги сотни две-три фамилий, а среди них ненароком укажите имена людей, которые являются агентами в странах Европы и Азии. А я попытаюсь вспомнить и указать их.

— Так ведь стран много, да и агентов по всей видимости хватает.

— Наверно, тогда давайте остановимся на нескольких странах, скажем Англия, Франция, Испания.

— А вы занятный молодой человек, хорошо, давайте попробуем.

Генерал поднял трубку и вызвал к себе Зуева. Тот вошел с тремя стаканами чая и поставил поднос на стол. Наклонившись перед генералом стал внимательно слушать его указания, после чего, четко отчеканил, — постараюсь уложиться в пятнадцать минут.

— Ну что же давайте чайку пока выпьем.

Я подвинул стакан и стал медленно пить, стараясь не особенно крутить головой по сторонам и рассматривать достопримечательности кабинета. Генерал, так же как и я, пил чай, посматривая на меня, потом неожиданно спросил:

— Вы вот написали по поводу Ирана, а что касаемо их соседей, что можете сказать?

— Надо же, решил прощупать меня и главное как ловко. Нет, дорогой товарищ генерал, я не такой лох, как вам кажется. Если уж решил двигаться к чему-то, надо держаться до последнего и придерживаться твердой линии, а следовательно очень осторожно выдавать информацию, поэтому немного подумав, ответил:

— Как вам сказать, Восток дело тонкое. Ирак, Иран, Афганистан, одно слово бермудский треугольник. Кто туда залезет, тот там и пропадет.

— Загадками говорите или не хотите прямо отвечать?

— Если честно, то не хочу, не время.

— Даже так?

— Даже так. Ну вот к примеру, скажи я вам, что война в Афганистане, это неизбежность, что вы мне ответите? Ничего. И будете правы, почему, да потому что время, которое позволяет сказать о важности того или иного события, возможно еще не пришло, а стало быть и степень важности данной информации трудно оценить в данный конкретный момент времени.

— Вы прямо как философ выражаетесь.

— Нет, это у меня иногда бывает, начинаю так выражаться, что кажется, что я черезчур заумно говорю, извините.

— Нет ничего, даже весьма интересно. Не часто можно услышать, чтобы люди Вашего возраста так рассуждали.

— Это привычка со студенческой скамьи, когда не очень знаешь ответ, начинаешь плести философским языком околесицу, глядишь и на трояк уболтаешь преподавателя.

— И как получалось?

— Не всегда, но иногда срабатывало.

Генерал рассмеялся, и в этот момент в кабинет вошел Зуев, держа в руках две страницы машинописного текста, на котором были аккуратно набиты в три столбца фамилия без инициалов людей в алфавитном порядке. Он положил их перед генералом. Тот надел очки внимательно посмотрел и передал их Зуеву. Тот подошел ко мне и положил их передо мной. Взяв их, я мельком пробежал листы и увидав знакомую фамилию, которая вертелась на языке, но никак не хотела вспоминаться, сказал:

— Одна фамилия мне точно кое-что говорит.

— Вот как. И что же?

Я посмотрел на генерала, потом перевел взгляд на Зуева и вдруг спросил:

— А при вашем помощнике можно говорить?

Генерал улыбнулся и ответил:

— Можно.

— Вам виднее, — снова ответил я, — вот эта фамилия мне знакома по книге. Не знаю кто он сейчас, но в середине восьмидесятых он будет заместитель резидента и переметнется на Запад, сдаст довольно много наших агентов. Здесь не указаны инициалы, но кажется его зовут Олег, — я взял карандаш и поставил галочку напротив фамилии Гордиевского и протянул оба листа генералу.

Тот взял их в руки и по тому как он задвигал скулами, я понял, что фамилия ему знакома, и он знает кто этот человек. Наступила пауза, после которой, генерал произнес:

— Павел, подготовь пожалуйста еще списки и согласуй с Николай Аркадьевичем вопросы по, хотя нет отставить. Это потом. Оставь нас на несколько минут.

— Слушаюсь, — ответил Зуев и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Я с напряжением ждал, что скажет генерал. Он посмотрел на меня сквозь стекла очков и задумчиво произнес:

— Скажите Алексей, ничего, что я вас так величаю?

— Конечно.

— Так зачем собственно говоря вы пришли к нам?

— Я хочу встретиться с кем-то близким к Андропову, а если получится, то с ним.

— Эка вы хватили. Или вы и впрямь считаете, что та информация, которой обладаете, может быть столь важной, что он должен принять вас и выслушать?

— Думаю что да.

— А может у вас черезчур развито чувство самомнения, или события, которые не столь значимые кажутся вам слишком преувеличенными?

— Нет, я так вовсе не думаю. И самомнения у меня вполне в норме, а что касается значимости информации, то полагаю, она действительно очень важна.

— Хотелось бы верить. И все же, может быть вы скажите мне, хотя бы в общих чертах, что именно вам известно?

— Все.

— Я понимаю, что все, но нельзя ли как-то поконкретнее. Поймите, я же не могу прийти на доклад к помощнику Юрия Владимировича и сказать, — тут один молодой человек хочет побеседовать по поводу будущего. Как вы думаете, что мне ответят?

— Я думаю, что если у вас не будет веских причин мне доверять, вы вряд ли пойдете, однако уже то, что приняли меня, говорит о том, что я вас заинтересовал, поэтому попробую вас все же убедить в правдивости того, что говорю.

— Попробуйте.

— Скажите, товарищ генерал, а вам приходится бывать на совещании у Андропова?

— Бывает, а что?

— А вы как-нибудь между делом поинтересуйтесь у него, что нового из стихов появилось у него за последнее время, а если у него возникнут вопросы, с чего это вдруг вы интересуетесь, вы и расскажите ему обо мне. Мне кажется, что информация подобного рода лучше любой другой, поскольку то, что Андропов пишет стихи в свободное время, мало кто знает, как вы думаете?

Генерал смотрел на меня, но в его взгляде мне не удалось прочесть даже намека на то, что его как-то удивило сказанное мной, однако он неожиданно произнес:

— Ну что же, рад был с вами познакомиться, думаю, что нам предстоит еще не одна встреча. Надеюсь вы понимаете, что наша беседа, — я позволил себе прервать его и докончил фразу, — имеет сугубо секретный характер, поэтому готов подписать необходимые документы о не разглашении беседы и прочей информации, которая мне известна.

— Вот это мне нравится в вас, а кстати, вам после окончания института, не предлагали работу в нашей организации?

— Пока нет.

— Надо подумать об этом.

— Спасибо.

Генерал вышел из-за стола и, пожав мне руку, довел до двери. Зуев был в приемной, он сидел рядом с секретарем и о чем-то с ней беседовал.

— Павел, проводи пожалуйста Алексея Михайловича, а потом зайди ко мне.

— Слушаюсь, товарищ генерал.

В воздухе уже пахло весной, хотя на улице было минус пять, но солнце светило вовсю, словно говорило, что зиме конец. Я прошелся вдоль Детского мира, спустился вниз к Большому театру, но вместо того, чтобы пройти в метро, решил пройтись по Пушкинской. Мне нравилась эта улица, много разных магазинов, а рядом со Столешниковым переулком два кафе. Больше всего мне нравилось кафе Шоколадница. Я брал всегда блинчики с шоколадным соусом, кофе и пирожное. Иногда, когда был голоден, сосиски с горошком, а на десерт желе с кусочком апельсина. Вот и в этот раз, поравнявшись с окнами кафе, я увидел, что очередь совсем небольшая, поэтому открыл дверь и вошел в кафе. Всего-то минут на пятнадцать, решил я и занял очередь.

Сняв с подноса блины и стакан кофе, я отнес поднос и устроился за столиком. Напротив сидела пара, но они уже пили чай и собирались уходить. Столик был у окна, поэтому четвертого места не было. Я ел блины и смотрел в окно. Мимо шли прохожие, был обычный рабочий день. Я ел и думал:

— Неужели у меня получится и я смогу повлиять на мир, который вокруг нас. Нет, не верится. Разве возможно, что такой маленький винтик как я может изменить ход часов истории и повернуть их если не вспять, то хотя бы изменить их движение?

Размышляя, я допил кофе и выйдя на улицу, направился домой.

Прошло два дня. В субботу, мы намеревались с Ирой съездить и навестить её родителей, поэтому после завтрака, мы оделись и выйдя на улицу, направились к трамваю, чтобы доехать до метро. Однако все вышло иначе. Мы прошли до угла и когда собрались переходить улицу, чтобы затем направиться к трамвайной остановке, прямо перед нами резко затормозила черная Волга. Я еще подумал про себя, — надо же козел, какой, видит, что люди переходят улицу, так надо обязательно рядом остановиться. Из машины вышел молодой человек и хотя я не особо всматривался в него, мне показалось, что я его где-то видел, а когда он окликнул меня:

— Алексей Михайлович, задержитесь на минутку, — я сразу вспомнил. Это был Зуев.

— Слушаю Вас.

— Ничего, если нарушу Ваши воскресные планы. Борис Петрович хотел бы с Вами повидаться.

— Да мы вот с женой к теще собрались, — начал я, но сообразил, что в подобной ситуации отказывать не приходится, поэтому только добавил, — а можно с женой?

— Отчего же садитесь, — он открыл заднюю дверь, и я пропустил вперед себя Иру, сел рядом. Зуев захлопнул дверь, прыгнул в машину и она с ходу набрала скорость. Мы выехали на Ленинградское шоссе, а потом поехали в область. Я молчал, понимая, что спрашивать неудобно, в организации, где работал Зуев и его коллеги, привыкли спрашивать, а не отвечать на вопросы. Ира сидела молча, только то и дело посматривала на меня и непрерывно теребила варежки, которые держала в руках. Она явно нервничала и потому я взял её руки в свои и тихо произнес:

— Не переживай, успеем к маме, как раз к обеду приедем.

Вскоре машина свернула, и, проехав несколько километров, въехала в небольшой подмосковный поселок. Большинство домов были за высокими заборами. Видимо это были ведомственные дачи. Проехав по еще заснеженной дороге, к одному из домов, водитель остановил машину перед воротами и несколько раз просигналил. Вслед за этим ворота стали открываться, и в боковое окно я увидел солдата, который открывал ворота. Машина въехала на участок и почти сразу же остановилась. Мы вышли.

— Пойдемте со мной, — сказал нам Зуев и мы направились за ним.

Большой двухэтажный бревенчатый дом с большой верандой, сплошь увитой диким виноградом, который летом наверняка заслонял веранду от солнца, и создавали на ней приятную прохладу. Мы вошли в дом, который только снаружи напоминал дачу, внутри все имело стилистику ведомственных учреждений. До половины все обшито деревянными щитами, а верхняя часть отделана обоями. На полу паркет, строгая казенная мебель, но хорошего качества. Мы разделись и прошли в просторную комнату, сплошь уставленную шкафами с книгами. Большой письменный стол с лампой под абажуром. На стене портреты Пушкина и Лермонтова. На двух окнах тяжелые бархатные шторы, красиво обрамляющие интерьер комнаты. В простенке между книжными шкафами, диван с двумя гобеленовыми подушками, на полу ковер овальной формы. Все это я успел запомнить мимоходом, так как в тот момент, когда мы вошли в комнату, Зуев вышел, а следом за ним вошел Борис Петрович. Он прошел в комнату и поздоровался. Я представил свою жену и генерал произнес:

— А что Ирина Анатольевна, может вы пока чайку с Павлом попьете, а мы с вашим мужем потолкуем, не возражаете?

— Нет конечно, радостно заявила Ира, поняв, что ей не придется быть свидетельницей серьезного разговора, а Борис Петрович, видимо, чтобы несколько смягчить напряжение, добавил:

— Надеюсь ваш супруг не заревнует к Павлу, а то он у нас холостой?

— Ой ну что вы, — смущенно ответила Ира.

— Ну вот и славно, — проводив её, он плотно прикрыл за ней дверь.

— Присаживайтесь Алексей Михайлович, — и он пододвинув стул присел напротив меня. Я почему-то подумал, что видимо хозяин дачи вовсе не генерал, а кто-то повыше, раз он не сел в кресло за стол, а предпочел сесть рядом. Мне стало интересно. Неужели мне предстоит встреча с самим Андроповым. Хотя навряд ли, слишком мала информация для такого серьезного разговора.

— Размышляете? — прервал мои мысли генерал.

— Есть немного.

— Понятно, и как они мысли, в каком направлении работают?

— Трудно сказать.

— А я уж решил, что вы обо всем знаете, в том числе и про эту беседу.

— Нет, это вы напрасно так думаете. Это ясновидящие могут о чем-то догадываться и что-то предвидеть. Я в отличие от них не провидец.

— Хорошо, не буду ходить вокруг да около. Я получил указания, — и он многозначительно поднял указательный палец кверху, — переговорить с вами. Поэтому вы можете мне рассказать все, что вы знаете и это будет доложено непосредственно помощнику Юрия Владимировича. И по результатам нашей беседы будет принято решение, относительно возможной встречи с вами.

Я посмотрел на генерала и подумал, водит меня за нос и думает, что я простак, которого можно обвести вокруг пальца. Одно из двух, или он сам решил провести со мной работу, либо при нашем разговоре будет присутствовать кто-то еще, до поры до времени не желающий принять непосредственного участия в беседе. Впрочем, ничего не поделаешь, правила игры все равно не я устанавливаю, поэтому надо просто идти в открытую и постараться убедить их в своей правоте.

— Так с чего мне начать?

— С чего хотите, вам виднее.

Я посмотрел на генерала и мне вдруг стало так грустно, что захотелось вдруг расплакаться и крикнуть, да не ужели вы не понимаете, что я правду говорю, и все то, о чем я знаю, может перевернуть весь мир, а вы ходите вокруг меня кругами и вычисляете псих я или нет. Ну что же раз так, тогда получайте всю правду, как она есть, и я стараясь как мог, сохранить спокойствие, произнес:

— У нас на дворе если я не ошибаюсь 79 год. Так вот, год будет не из легких. Основной темой будет Афганистан. Сначала туда направят вертолеты, потом несколько танков и БМП, к лету спецназ для охраны Амина, а кончится все тем, что в конце декабря мы введем регулярные войска и почти на десять лет завязнем в Афганской войне. Историки потом назовут её вторым Вьетнамом, потому что в итоге мы потеряем тысячи убитых и ни с чем уйдем оттуда. Афганистан вызовет на западе бурю протестов, и многие будут бойкотировать Олимпиаду в Москве, которая омрачится смертью одного известного всем нам барда с Таганки. Вторым важнейшим событием, которое останется для многих незамеченным, станет появление в ЦК нового члена со Ставрополья, который займется сельским хозяйством, но в дальнейшем сыграет ключевую роль в развитии страны, замечу кстати, что он будет выдвиженцем именно Андропова. Продолжать или не стоит? — спросил я.

— Достаточно, — произнес чей-то голос. Генерал поднялся со стула, а я невольно обернулся. За моей спиной стоял сам Андропов. В очках, костюме и галстуке, такой, каким миллионы людей привыкли видеть его с экранов телевизоров во время съездов и демонстраций. Я сразу оробел. Так как честно говоря, не ожидал, что это произойдет прямо сейчас.

Андропов прошел за стол и опустился в кресло. Потом посмотрел на меня усталыми, выразительными глазами и произнес:

— Борис Петрович, не возражаешь, если я поговорю наедине? — это звучало скорее не как вопрос, а как приказ, поэтому генерал встал, и ни слова ни говоря вышел из кабинета. Мы остались наедине. Андропов смотрел на меня, словно пытался понять, кто я и откуда взялся, зачем и что привело меня к нему, как получилось, что какой-то юнец, знает то, что не знает никто, а если и знают, то единицы. Прошла минута, другая, наконец он первым нарушил молчание и произнес:

— Рассказывайте, я вас внимательно слушаю.

И я стал рассказывать. Все что знал, называл имена, даты, путался, поправлялся и снова рассказывал. Вот когда я оценил, что любил на досуге почитать интересную книгу мемуарного характера, коих множество накопилось в моей будущей библиотеке, или полазить по интернетовским сайтам и почитать в паутине интересные факты из жизни известных личностей, про которых не услышишь в теленовостях. Прошло наверное больше часа, а то и двух, когда я кончил свой рассказ.

В наступившей за этим тишиной, лишь мерный звук маятника больших часов, стоящих в углу, нарушал это безмолвие. Я молча сидел в ожидании, когда Андропов что-то скажет.

— Значит, если я правильно понял, вы пришли, чтобы помешать свершиться всему тому, что произошло, уберечь страну от развала, изменить ход истории?

— Да, а разве я поступил неправильно?

— Нет, вы поступили верно, а вы уверены, что историю можно изменить?

Вопрос, который был мне задан, поставил меня в тупик. Я ожидал чего угодно, только не его и потому настолько растерялся, что не знал, что сказать. Андропов внимательно следил за моей реакцией и повторил свой вопрос:

— Так как вы считаете, вы, я и другие, можем изменить историю?

— Наверное да, ведь историю вершат люди, сама по себе история, лишь отображение поступков людей, вот почему людей оценивают по их делам, — неожиданно для самого себя ответил я.

— Не по годам хороший ответ. Вам надо работать у нас. Из вас получится грамотный сотрудник.

— Вы так считаете?

— А вы что, сомневаетесь? Смелости прийти к нам у вас хватило, более того, оказались настойчивым, чтобы доказать свою правоту и добились того, чтобы я вас выслушал. Уже это о многом говорит.

— Я не знаю.

— А вот это плохо. С одной стороны решительность в достижении цели и весьма грамотны подход в её решении, а с другой стороны сомнения по поводу того получится из вас сотрудник органов безопасности. Знаете, говорить и делать, это разные вещи. Очень много людей могут красиво говорить умные вещи, а как доходит до дела, так выходит, что от них мало толку. Знаете почему? Потому что они либо не умеют и не могут, либо бояться брать на себя ответственность. Если вы сумели доказать свою правоту, дойти до меня, а думаю, что это было не так просто и при этом не сболтнули лишнего, что было весьма соблазнительно, значит вы можете и должны работать там, где это необходимо, и тогда действительно сможете помочь и сделать то, ради чего затеяли весь этот разговор. Согласны со мной?

— Да.

— Тогда можете считать, что вы приняты на работу в органы Государственной Безопасности.

— А как же проверки, анкеты и прочее?

— Это пустые формальности. О них пусть беспокоятся другие. Давайте обсудим еще кой-какие моменты.

И мы продолжили нашу беседу.

Глава 4

Мы разговаривали еще около часа. Андропова интересовало все и что самое удивительное, мое отношение к тому или иному событию. Я сразу обратил внимание, что в беседе со мной, он постоянно, как бы мимоходом, спрашивал, что я думаю по поводу того или иного события. Наконец наша беседа подошла к концу. Он встал из-за стола, я тоже поднялся. Он подошел вплотную ко мне и неожиданно для меня протянул руку и сказал:

— Вы кажется с женой собирались в гости?

— Да к тестю с тещей.

— Вот и отлично. Съездите, навестите, а в понедельник, — он посмотрел на перекидной календарь, стоящий на столе, — в три часа, жду вас у себя. На работу не ходите, там обо всем договорятся. Считайте, что вы работаете в нашем аппарате. Думаю, что нам есть еще о чем поговорить, не так ли?

— По всей видимости да.

— Ну вот и отлично. Кстати, а что действительно мои стихи каким-то образом попадут в прессу?

— Да, — я чуть не сказал, что после его смерти выйдет довольно много библиографий и воспоминаний сослуживцев, будут сделаны телепередачи, но спохватившись, сказал, — так всегда бывает. Кто-то из родных или друзей всегда расскажет о том, что возможно не следовало говорить.

— Да это вы правильно заметили, ну да Бог с ними, не мы им судьи.

Я немного удивился такой его реплике, и подумал, вот тебе и член Политбюро, а впрочем, они тоже люди, обычные как и мы. Это нам кажется что они другие, особенные, а на самом деле они такие же, как и все, со своими проблемами, болезнями, радостями и огорчениями.

— Простите, а как я к вам попаду в понедельник?

— Не волнуйтесь, за вами заедут. И вот еще что, скорее всего, вам с женой придется пожить некоторое время в другом месте, возможно даже здесь на даче. Думаю, что вы понимаете, сколь важной информацией обладаете и потому некоторое время необходимо, чтобы случайно не пострадали, — он улыбнулся, словно хотел сказать, — Вы же взрослый человек и должны понимать намеки на секретность и ценность информации.

— Один вопрос можно?

— Безусловно.

— Как Вы считаете, как лучше сказать родителям, что нас с женой какое-то время не будет, ну и все такое?

— Я так полагаю, что у вас простые, рабочие родители, так же как и у вашей жены, и мне кажется, следует просто объяснить им, что вас пригласили на работу в органы КГБ и они сами поймут, что из этого следует и не станут особенно задавать вопросы. Это будет самым разумным.

— Так прямо и сказать?

— Конечно, и поверьте мне, это будет честнее по отношению к родителям и к самому себе. Да и потом, не всегда надо разводить секретность, где это вовсе не следует делать. Вы ведь не собираетесь им что-то рассказывать. Скажете просто, что переходите на новое место работы, вот и все.

— Спасибо.

— За что?

— За совет.

— Ах вот как, ну что же, пожалуйста. Итак до понедельника.

Он проводил меня до дверей и уже у самой двери, видимо не удержался и произнес:

— Ценю вашу тактичность, но вы так и не сказали день моей смерти.

Я обернулся и видимо он заметил, как я покраснел, а потому произнес:

— Ладно, возможно вы и правы, да и потом, я и так сообразил, сколько мне осталось, не так много, как хотелось бы. Так что надо много успеть сделать, чтобы все это не сбылось, — и он, приоткрыв дверь, произнес, — Горелин, проводите товарища Кутилина с супругой и дайте команду, чтобы их подвезли в Москву, а то они опаздывают к родным.

Машина остановилась прямо у арки дома, где жили Ирины родители. Всю дорогу пока мы ехали, и я и она молчали. Нам не хотелось ничего обсуждать в присутствии шофера. Зато когда мы вышли, и машина отъехала, Ирина буквально закидала меня вопросами. Я остановил её и сказал:

— Не тарахти. Придем домой, и я тебе все расскажу. Наберись терпения.

— Да ты что, я же ни есть, ни пить не буду. Предки сразу поймут, что что-то случилось и начнут выяснять что да как. Нет, ты только скажи о чем ты так долго с генералом разговаривал?

— Я вовсе не с генералом беседовал.

— Как не с генералом, а с кем же?

— С Андроповым, шефом КГБ.

— Ты шутишь?

— Какие шутки. Шутки кончились, теперь начинается работа и надо понимать серьезнее, чем ты и я думали.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что меня приняли на работу в органы и с понедельника начинается моя новая служба. Вот такие пироги, дорогая.

— Как, так сразу?

— Нет, они будут проверять мои анализы, нет ли у нас родственников, живших на оккупированной территории и тому подобное. Все давно проверено и решено. С понедельника ни ты, ни я больше в КБ не работаем. Жить первое время скорее всего будем где-нибудь на загородной даче, вроде той, где были сегодня. Так что надо подготовить родителей, придумать что-то, только так, чтобы поменьше вопросов было, поняла?

— Да.

— Вот и отлично. И вообще, наша жизнь теперь круто меняется, так что будем жить и поступать сообразно складывающейся ситуации. Ты сама говорила, что мы сами определяем свой путь. Вот и выбрали. Что получится, не знаю, но отступать поздно, обратной дороги нет.

— Я понимаю, — вдруг с грустью сказала Ирина и, прижавшись ко мне, произнесла:

— Прости Алеша.

— За что? — удивленно спросил я, обнимая жену.

— Ведь это я подтолкнула тебя на этот шаг, может глупо все это было с моей стороны?

— Глупая ты. Я и сам хотел так поступить, просто ты чуть-чуть подтолкнула меня и ускорила принятие решения, а вот если бы я не хотел, вряд ли у тебя что-то получилось бы. Упрямства у меня хватает.

Я поцеловал её и успокоившись, мы прошли в арку и направились к Ириным родителям.

— Ну вот, а мы тут вас заждались, — произнес Анатолий Сергеевич, Ирин отец, открывая дверь, — обещались к обеду, а время пятый час. Мы уж позвонили твоим, они говорят, еще с утра уехали. Мы стали волноваться, не случилось ли чего, где вас черти носили? — сердито, но довольный, что все в порядке и мы наконец приехали, произнес он.

— Отец, кончай на них ворчать, значит дела были, раз задержались, — сказала Марья Федоровна, вышедшая нам навстречу, целуя меня и Иру.

Родители Иры были очень приятные люди. Они понравились мне с самого начала. Анатолий Сергеевич работал на заводе слесарем-сборщиком, а Мария Федоровна там же технологом в цеху. Хотя у них не было высшего образования, Анатолий Сергеевич закончил ПТУ, а Мария Федоровна, заводской техникум, но оба были очень интеллигентными людьми. Я даже был удивлен, когда узнал, какое у них образование. Видимо правильно говорят, что интеллигентность, это врожденное качество, а институт дает лишь знания, но никак не делает человека культурным.

Мы разделись и прошли в комнату, где уже был накрыт стол. Родители ждали нас и потому не обедали. Я решил, что не буду ходить вокруг да около и потому, когда мы сели за стол и Ирин отец разлил по рюмкам настойку, которую он собственноручно готовил из ягод, я встал и сказал:

— Давайте выпьем за мою новую работу. Мы собственно потому и задержались, что работа есть работа. Меня приняли на работу в комитет государственной безопасности. Такие вот у нас новости.

Мария Федоровна от удивления чуть не выронила рюмку из рук и потому поставила сначала её обратно на стол, а Анатолий Сергеевич, посмотрев на меня сказал:

— Стало быть КБ сменили КГБ. А что мать, сейчас не тридцать седьмой год. Народ там вроде нормальный работает, а работа она везде работа, главное чтобы делать все по совести и с душой. Так что за тебя затек, и твое повышение.

Я понимал, что они наверняка захотят узнать какие-то подробности, но из тактичности молчали. Когда Ира стала помогать матери уносить тарелки и накрывать стол к чаю, мы остались с её отцом вдвоем. Я первым начал разговор:

— Нам предстоит первое время что-то вроде учебы, поэтому некоторое время нас не будет. Это я к тому, чтобы вы не очень волновались.

— Это как понимать? Что и Иришка с тобой будет?

— Ну да

— Надеюсь вы не в разведчики готовитесь?

— Да нет. Для этого языки надо знать хорошо. Оперативная работа, но и она требует спецподготовки.

— Понятное дело. Офицерское звание дадут?

— Конечно.

— У нас на заводе из цеха ребят тоже приглашают, особенно после института, так что ничего удивительного. А Иришка успеет институт-то закончить? Ей ведь вот-вот диплом защищать?

— Конечно. Мы его уже почти написали и чертежи практически готовы.

— Это хорошо. Значит решил сменить профессию?

— Вроде того.

— Ну дай Бог, — и он налив наливки, сказал:

— Пока женщин нет, давай выпьем за то, чтобы звезды, падающие на погоны были за дела, а не за делишки.

— Я постараюсь.

— Во-во, ты уж постарайся. А то знаешь, как Островский говорил, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Мы чокнулись, в этот момент в комнату с подносами вошли Ирина с мамой.

— Мам, ты смотри, как всегда они без нас втихаря.

— Так ведь тут как раз оставалось только на две рюмки, вам бы все равно не хватило, — шутливо произнес Анатолий Сергеевич.

— Вот и надо было по пол рюмочки. Пили ли то хоть за нас, за женщин?

— Конечно, — произнес я. Однако по-моему лицу было видно, что они вряд ли поверили, и потому обе дружно рассмеялись.

Мы засиделись допоздна и домой вернулись почти в двенадцать. Родители уже спали. Только утром, я рассказал им, что мы с Ирой скоро уедем и где будем работать. Отец спокойно воспринял это известие, а вот мать, почему-то расстроилась, посчитав, что я напрасно решил идти работать в эту организацию, что работа там сложная, нервная, и вообще все это ни к чему. Я не стал переубеждать мать, а только сказал, что сделанного не вернешь, и что каждый сам выбирает, как ему жить и чем заниматься. Матери лишь пришлось с этим согласиться, но в душе она была явно огорчена моим решением и потому осталась при своем мнении.

В понедельник утром, когда родители уже ушли на работу, а мы с Иришкой завтракали, раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.

— Алло, это Алексей Михайлович?

— Да, я слушаю.

— Моя фамилия Круглов. Мне поручено вас встретить и согласно субботней договоренности сопроводить.

— Вас понял, — ответил я.

— За вами заедут через час. Из вещей возьмите только нательные вещи и что-то личное. Всего доброго.

— Всего доброго, — я повесил трубку и на немой вопрос Иры ответил, — Через час за нами заедут, так что давай собираться.

Все вещи мы уложили в чемодан, который я обычно брал, когда ездил в отпуск. Из личных вещей, мы взяли альбом с фотографиями, Ира положила свою любимую плюшевую куклу, у которой постоянно отрывалась рука и её приходилось то и дело пришивать, а я зачем-то взял шахматы, хотя играл в них плохо и довольно редко. Когда все было собрано, и мы были готовы, Ира вдруг присела на край кровати и сказала:

— Знаешь Алеша, мне почему-то так страшно, а тебе?

— Не очень, но волнение есть конечно. Не на войну же собираемся, в конце-то концов.

— Ты так считаешь?

— Ты даешь, на дворе семьдесят девятый. По крайней мере еще лет двадцать с лишним войны никакой не будет.

— Так ведь это в той, прошлой жизни, а какая она теперь будет, ведь история возможно уже изменилась, хотим мы того или нет. Ты сам запустил механизм и перевел железнодорожные стрелки.

— Скажешь тоже.

— А ты разве так не считаешь?

— Ну может быть, наверное, поживем, увидим.

В этот момент в дверь позвонили. Я пошел открывать. На пороге стоял человек в штатском. Он предъявил удостоверение и сказал, что машина у подъезда, мы можем ехать, и повернувшись, пошел вниз. Я написал записку и взяв чемодан, мы спустились к машине. Ни слова ни говоря, водитель открыл дверь, мы заняли места сзади и машина отъехала от подъезда.

Место, куда мы приехали, было другое, но очень похожее на предыдущее. Высокий глухой забор. Возле ворот будка с охранником. Только дом и участок, как мне показалось был значительно больше. Кроме того, на территории участка я заметил несколько охранников. Мы вышли из машины и прошли в дом. Внутри все было в том же стиле. Большие светлые комнаты, громоздкая казенная мебель, и очень много дверей, которые вели во всевозможные помещения. Я хотел было спросить где мы, но не решился. Сотрудник, который встретил нас на веранде дома, провел нас по коридору на второй этаж и показал нашу комнату, сказав:

— Располагайтесь. Я зайду минут через десять и введу вас в курс действий.

— Хорошо, — почти хором ответили мы.

Пока Ира раскладывала и развешивала вещи в шкаф, который стоял рядом с большой двуспальной кроватью, я осмотрелся. В комнате стоял письменный стол, тумбочка с телевизором и трюмо. Одним словом, это была простая, но вполне уютная жилая комната. Ира повесила в шкаф последнюю вещь, вынутую из чемодана, и в этот момент в дверь постучали, и послышался голос:

— Можно войти?

— Да, да.

Дверь приоткрылась и тот же сотрудник, который нас привел наверх, произнес:

— Если вы готовы, прошу за мной?

— Да мы готовы.

Мы вышли в коридор и, прикрыв дверь, остановились в ожидании, что скажет сотрудник.

— Меня зовут Олег Михайлович Гладышев. Мне приказано помочь вам обустроиться и решить проблемы, если таковые возникнут. Поэтому начну сразу с житейских вещей. Здесь на втором этаже две комнаты, ваша и моя. Ванная и туалет вон там, — и он показал рукой в конец коридора. В принципе полотенца и все прочее там есть, но если у вас свои, то можете там оставить, никто не возьмет. Далее пошли вниз.

Мы спустились по лестнице вниз. В большом холле было несколько дверей. Гладышев стал по очереди открывать их, и заглядывая в каждую комнату, он пояснял нам что где:

— Здесь кухня-столовая. Завтрак, обед и ужин по расписанию, но если захотите перекусить, то заходите в любое время. Здесь комната отдыха.

В ней стоял большой бильярдный стол и два небольших стола с креслами для отдыха. На столах стояли шахматы и шашки. Следующая комната была библиотекой. Вдоль стен стояли книжные полки, сплошь заставленные книгами и газетными подшивками. Она напоминала обычный читальный зал районной библиотеки.

— Здесь располагается зал для совещаний и комната связи, в которой постоянно нахожусь я и связист. Если пойти по коридору, упретесь в туалет, там же ванная и душевая и две жилые комнаты. Этот коридор, — он показал на противоположную сторону, — ведет во вторую половину дома. Там располагается непосредственно наше руководство, поэтому, как вы сами понимаете, проход туда по мере вызова, понятно?

— Вполне.

— Вопросы есть?

— Нет.

— Ну и отлично. Значит так, — он посмотрел на часы, — сейчас без четверти час, предлагаю пообедать, потом можете отдохнуть, а в три у вас назначена встреча. Если никаких изменений не будет, я приглашу вас. Так что мойте руки и к столу.

Мы так и сделали. Умывшись, мы с некоторым волнением вошли в кухню-столовую. Большая, метров двадцать пять комната была мечтой любой хозяйки. Вдоль стены стояла встроенная кухня с двумя холодильниками, мойкой, плитой и массой электрических устройств для приготовления пищи. Посредине стоял большой стол, за которым можно было усадить человек десять сразу. В комнате было три окна, что увеличивало объем и создавало эффектное впечатление от самой комнаты, тем более что прямо за окнами были высажены небольшие голубые ели. Кашеварила на кухне пожилая женщина, молчаливая с настороженным взглядом. По всему видно, что ей приходилось повидать немало людей самого высокого ранга, где малейшая оплошность могла стоить не только места работы.

Гладышев повернувшись к нам сказал:

— Это наш шеф-повар, Антонина Васильевна. Она во время войны была контужена, поэтому плохо слышит, если что, то ей надо просто писать, вон видите, висит маленькая школьная доска с мелком, — и он показал на доску, висящую напротив плиты, — зато готовит она, короче сами оцените. Лучше повара не бывает. Но сразу скажу, строга, так что панибратства не терпит, но при желании можно получить добавку, — говоря это, я впервые увидел на его лице подобие улыбки.

Мы уселись за стол. К нам присоединилось еще четверо, которых Гладышев представил просто, как сотрудников отдела охраны объекта. После обеда мы вернулись к себе и почти до трех никуда не выходили. Ровно в три в дверь опять постучали и Гладышев сказал, что Юрий Владимирович ждет меня у себя в кабинете. Я посмотрел на Иру и тихо сказал:

— Я пошел.

— Ни пуха, — произнесла она

— К черту, — ответил я и вышел вслед за Гладышевым.

Андропов сидел в кресле в полутемном кабинете. Шторы были опущены и горящая на столе лампа создавала полумрак, а языки пламени в горящем камине, отбрасывали на стены причудливые тени.

— Добрый день, присаживайтесь, — и он указал мне на кресло стоящее напротив камина. Встав из-за стола он подошел и сел напротив.

— Я проанализировал наш разговор, и у меня есть несколько вопросов.

— Я слушаю вас.

— На ваш взгляд, то что произошло, неизбежность или злой умысел?

— Смотря как рассматривать.

— Вот как, а почему вы так считаете?

— Если честно, я не очень задумывался над тем, что происходит. Жизнь человека вне политики и пространства, я имею сферу большой политики. Там свои законы и правила. Простому человеку этого не понять. Наверняка вам это знакомо.

— Вы говорите так, словно прожили большую жизнь.

— Так ведь так оно по сути и есть. Не просто большую, а слишком большую. По сути дважды. Я не говорил вам, но могу рассказать и об этой стороне моего бытия, — и я вкратце рассказал ему о том, как сложилась моя жизнь в обоих случаях.

— Выходит, вы уже использовали те знания, которые имели о будущем?

— Да, и в сугубо личных целях. И должен откровенно сказать, я стал весьма состоятельным человеком.

— Тогда что повлияло, что вы решили вновь изменить свою судьбу, а не просто скорректировать в ней что-то?

— Не знаю, возможно, прожив дважды одно и то же время, я до конца разобрался во времени и в самом себе и поступил так, а не иначе.

— Я не совсем уверен в искренности вашего ответа.

— Почему?

— Чтобы поступить так, как поступили вы, нужно быть, либо слишком смелым, и возможно, азартным человеком, либо в будущем вас что-то не устроило настолько, что вы непременно хотели бы его изменить, — сказав это, он внимательно посмотрел на меня и мне стало не по себе, словно он читал мои мысли, поэтому я произнес.

— Вы правы, гибель страны, как великой державы, которой я всегда гордился, для меня было слишком большой потерей. Можно смириться со всем, только не с этим.

— Вы настолько патриотичны, что не смогли пережить этого?

— Мне кажется, что патриотизм здесь не причем, хотя и он имеет место.

— Тогда что?

— Знаете, когда наши побеждают, к примеру, в чемпионате мира по хоккею и звучит гимн страны, то наверно в этот момент ты невольно осознаешь себя её частицей, и понимая это, невольно воспринимаешь, что это величие, косвенно касается и тебя лично.

— Значит, личное благополучие вас не так уж беспокоит?

— Кто его знает, что беспокоит человека в этом мире. Наверное на каждом этапе жизни есть то, что беспокоит его в той или иной мере. Когда-то это личное благополучие, но видимо и оно не может быть определяющим. Время меняет взгляды, а обстоятельства подталкивают к принятию тех или иных решений. Другое дело, насколько правильны они. Это другой вопрос. Видимо поэтому мы жалеем потом, что поступили так, а не иначе.

— Согласен с вами и все же, что определило, что вы пришли к нам и так активно пытались встретиться со мной, а не пошли к примеру в райком или еще куда-то?

Я посмотрел на него и с грустью произнес:

— Знаете, когда читаешь биографии того или иного депутата, бизнесмена или политика, больше всего смущают строки, бывший работник райкома комсомола, партии или профсоюза. Создается впечатление, что для них смысл изменения общественно-политической формации ровным счетом ничего не значил. Это всего лишь переход из одной формы обличия в другой. Знаете как у насекомых, сначала гусеница, потом куколка, потом бабочка. Личное определяет взгляды, а не наоборот. Слишком мало людей, которые остались при своих воззрениях и пытаются их активно отстаивать и защищать. Не хочу назвать это беспринципностью, но по сути так оно и есть. Коррупция, ханжество, беспредел, лицемерие, вот основные черты начала двадцать первого века, но все это прикрывается высокими словами о торжестве идеалов свободы и прочей болтовней.

— Но почему?

— Что почему?

— Почему, ведь столько усилий потрачено на созидание, идеологию и все впустую?

— На мой взгляд, никто не оценил основного фактора. Эффекта толпы и роли личности в истории.

— Вы так считаете?

— Я да. Когда страной правит один, как бы он при этом не называл себя, хоть фараоном, хоть директором, только он определяет, что и как будут делать, что говорить народу и все, что делается на каждой ступени пирамиды власти, будет определять только он. Малейший сбой в любом звене и её просто заменяют новой. Возникшие трудности и трения, смазывают, сейчас это делают словами, потом это будут делать деньгами. В каждой эпохе по-своему. А что касается толпы, то её значение сейчас практически не оценивают, потому что её нет. Толпа, это когда власть сама вбрасывает в толпу лозунги и тогда это не мирная демонстрация по случаю Первомая, а сила, которой можно умело управлять. Сложно, трудно, но при умелом руководстве с помощью неё можно возвести на пирамиду того, кто нужен, который в случае чего, будет высмеян этой же толпой, и она, сыграв свою роль, словно волна в море схлынет, а на берегу останутся лишь брошенные плакаты и бутылки из-под водки и пива. Она сделала свое дело, возведя на пьедестал нового фараона. Теперь он будет определять их судьбы, карать или миловать. Сейчас это трудно понять и оценить, но время покажет насколько я прав.

— Так где же выход?

— Вот поэтому я и пришел к вам. У вас сила, власть, аппарат, влияние. Только вы можете справиться с тем, что рождается в недрах страны.

— Значит опять репрессии, жестокий тоталитаризм? — чуть ли не обреченным голосом произнес он.

— Почему? На мой взгляд, можно решать и иными методами, жесткими, но эффективными.

Он посмотрел на меня, словно ждал, что я сам заговорю о том же, о чем думал он сам.

— Достаточно создать структуру, которая профессионально, оперативно и без особых проволочек и согласований будет решать задачи, которые возможно и покажутся кому-то грязными, но они необходимы. Знаете, когда хирург делая операцию больному видит, что у него рак, он вырезает все, что заражено. В этот момент он напоминает мясника, но он спасает жизнь больному. Да, метастазы возможны, но возможно и выздоровление. В любом случае он поступает из гуманных соображений. Общество подобно больному. И если не вмешаться хирургически сейчас, смерть неизбежна. Вы согласны со мной?

— Вам трудно возразить, но в тоже время вы слишком радикальны в своих суждениях. Все дело в том, что если отталкиваться от ваших рассуждений, то не кажется ли вам, что неизбежны тяжелые последствия?

— Думаю, что нет, — после сказанного, мне стало легко и просто говорить с ним. И я перестал чувствовать, разницу в положении между мной и собеседником. Я понимал, что граница, когда страх и сомнения миновали и осталась только уверенность и желание успеть высказать все то, что я думаю и что знаю о будущем, ради чего все затевалось.

— Мне кажется, что сейчас самое важное определить не способы, а пути выхода из положения. А методы их решения придут сами собой.

— У вас есть предложения?

— Я могу их высказать?

— Попробуйте.

Я набрал воздуха, словно хотел нырнуть и произнес:

— Я думаю, что надо обновить команду. Подобрать людей, которые не просто умеют работать, а умеют мыслить, имеют широкий кругозор и в тоже время не окостенели в идеологическом мышлении.

— Что вы хотите этим сказать?

— Знаете, в Китае и через двадцать пять лет, будут собираться съезды партии и в каждом доме висеть портрет Мао, но в отличие от нас, они будут продавать не богатства своей страны, а товар, произведенный трудом людей. Весь мир будет завален китайскими телевизорами, компьютерами и одеждой, а мы будем, так же как и сейчас качать нефть и газ на запад и говорить, что у нас все хорошо. В политике нужны люди не только с умением цитировать Маркса и Ленина, но и умеющие думать, а для этого нужны просто умные люди и желательно не обремененные жаждой личной наживы.

— Значит по-вашему, нужна замена идеологии?

— Идеология дело важное, но она должна быть соизмерима с делами, которые вершатся под её фразеологией.

— Хорошо, так какой конкретно выход?

— Я уже сказал. Нужны люди, новые, умные, честные, способные понять, что нужно, чтобы вывести страну из состояния стагнации. И во-вторых, нужна структура для оперативной работы.

— Удивительно, сколько вам лет?

— Двадцать шесть.

— Вы рассуждаете не погодам. Поразительно и непостижимо. Время, оно прошло вместе с вами, вернуло вас назад, но осталось внутри вас, обогатив жизненным опытом и воспоминаниями о пережитом. Оно не властно над человеком. Может вернуть ему молодость, но не изменить силу мысли и знаний, которые человек приобрел за прожитые годы. Хорошо, мне надо подумать. Отложим нашу беседу, — Он продолжал размышлять, словно рядом никого не было. Я понимал насколько сложным и трудным был разговор, а главное, что все зависело теперь от него. Ему предстояло сделать шаг, который может изменить ход истории, узнать и оценить которую, он не успеет.

Он взглянул на меня и спросил:

— Знаете, я бы хотел поменяться с вами местами и оказаться на вашем месте.

Я промолчал, не зная что ответить, а потом вдруг спросил:

— Простите, а чем нам здесь можно заняться?

— Отдыхайте пока. Думаю, что вам предстоит скоро много работы.

С этими словами он приподнялся из кресла и напоследок сказал:

— Я не ожидал услышать от вас столь смелых суждений и радикальных предложений. Вы смелый человек. Возможно, окажись я на вашем месте, я поступил бы иначе.

— Это плохо или хорошо?

— Поживем, увидим. Жаль только, что мне не суждено увидеть того, что мы творим сегодня, — и, открыв дверь, он попрощался за мной.

Глава 5

Я вернулся в комнату на втором этаже. Ира сидела на кровати, и по её взгляду понял, что она с нетерпением ждала меня. Однако когда я вошел, она не проронила ни слова, словно боялась что-либо спрашивать.

— Ты чего скисла? Все нормально. Говорили. Много о разном. По-моему он чрезвычайно умный человек.

— Ты думаешь, что ты убедил его?

— Вполне возможно. Во всяком случае судя по тем вопросам, которые мы обсуждали, он очень основательно все обдумал и сейчас на стадии принятия решения. А это не так легко сделать. Слишком много почему, зачем, нужно ли. Такие дела одним чохом не делают. Нужно сто раз подумать, а иначе, сама знаешь.

— Ты прав. Значит все будет хорошо.

— Я надеюсь.

— Я тоже.

— Ну вот и отлично. А ты чем занималась?

— Ничем. Тебя ждала. Знаешь, я так нервничf., что ничего делать не могу. Лежу и тупо смотрю в потолок и считаю минуты, когда ты вернешься.

— Напрасно. Хуже нет, когда чего-то ждешь, а чего не известно. По себе знаю. Лучше в такой момент отвлечься и чем-то заняться.

— Знаю, но не могу.

— Ничего, привыкнешь. Мы теперь в такое увязли, что это только начало, дальше будет труднее.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что сейчас мы просто беседуем, обсуждаем, размышляем, но время идет и рано или поздно придется принять решения и тогда начнется работа. Возможно, и нам придется в этой работе принять участие, не знаю в каком качестве, но придется. Вот тогда действительно придется поволноваться, так что сейчас лучше расслабиться и ни о чем не думать.

— Тебе легко говорить, а я не могу.

— А ты через не могу. Самое главное говори себе, что все будет хорошо, займи мысли чем-то другим.

— Чем например?

— Ну я не знаю. Возьми, напиши выступление на защиту диплома и выучи его наизусть. Защита на носу. Кстати, еще два листа не готовы. Давай я договорюсь, чтобы нам достали кульман и все что необходимо. Отвлечешься и к защите подготовишься.

— Наверно ты прав.

— Да встряхнись ты. Жизнь прекрасна. Знаешь как в песне поется, — не надо печалиться, вся жизнь впереди.

— Ой, Алеша, скажешь тоже. Я все понимаю умом, а вот сердце всегда болит, когда впереди неопределенность.

— Милая моя, знаешь, ты то бойкая, а то в кусты. Раньше надо было думать. А теперь нужно быть смелой, а главное решительной.

— Ладно, все. Не уговаривай меня больше. Я постараюсь. Честное слово постараюсь. Веришь?

— Конечно верю, глупышка ты моя любимая, — я обнял жену и она прижавшись ко мне тихо прошептала, — в спешке, мы с тобой самое главное забыли, что делать будем, я так понимаю нас с тобой отсюда ни на шаг.

— А может мне попросить, этого, как его Гладышева, чтобы он в аптеку съездил?

— Ты с ума сошел.

— А чего?

— Ничего.

— В конце концов, до диплома всего месяц остался, а к зиме может у нас родится кто, а? — я вопросительно посмотрел на Иру.

Она вдруг улыбнулась и сказала:

— Ты хочешь, чтобы у нас был ребенок?

— А то нет. А ты что, не хочешь?

— Я да, просто не задумывалась еще об этом.

— Вот и зря. Давно пора.

Она обняла меня и поцеловала. Прижавшись к моему уху, словно решила, что нас могут прослушивать спросила:

— Ты меня любишь?

— Очень, а почему ты спрашиваешь шепотом? — в ответ так же тихо прошептал я.

— Сама не знаю, Знаю только одно, что люблю тебя очень, очень.

Мы стояли посреди комнаты, а за окном падал снег и ложась на землю тут же таял, так как весна вступала в свои права.

Прошло два дня, прежде чем состоялась новая встреча. Мы смотрели с женой после ужина телевизор, когда в дверь постучал Гладышев и, извинившись за поздний визит, сказал, что со мной хотят побеседовать. Я глянул на часы, время было почти десять. Надев костюм, я проследовал в знакомый мне кабинет. Юрий Владимирович был на этот раз не один. С ним находился мужчина средних лет, лысоватый с пронзительным взглядом.

Мы поздоровались.

— Знакомьтесь, Кирилл Сергеевич. Он будет с Вами работать, считайте что он ваш начальник, руководитель, куратор, одним словом с ним вы можете говорить так же как со мной. Он в курсе всего. Ваши наработки и предложения Кирилл Сергеевич будет докладывать непосредственно мне. Вам все понятно?

— Да.

— Ну вот и отлично. Возможно мы не скоро увидимся, поэтому я хотел бы задать вам еще несколько вопросов, которые появились у меня после нашего последнего разговора.

Мы присели у камина.

— Так вот. Первое, вам необходимо попытаться вспомнить все что вы знаете о перебежчиках. Это весьма важно. Чтобы упростить задачу, Кирилл Сергеевич получит списки фамилий резидентов и агентов, намечаемые кандидатуры для работы за границей. Внимательно просмотрите, возможно что-то вспомнится, раз вы интересовались этим вопросом или хоть как-то его касались. Второе, необходимо составить списки людей, которые так или иначе сыграли существенную роль в перестроечном процессе. Но помните, что за каждым именем должна стоять сто процентная уверенность, его негативной роли в развале, вы меня понимаете?

— Да.

— Отлично. Далее. Это все в целом второстепенно. Третье, что вам необходимо сделать, это попробовать сделать анализ причин, которые привели к негативным последствиям в переходный период. Это очень важно, поэтому постарайтесь обосновать каждый этап. Кирилл Сергеевич вам постарается помочь. Да и еще, уже к вам обоим, постарайтесь набросать общий план мероприятий, которые необходимы на ваш взгляд, чтобы реформирование пошло по наиболее благоприятному пути.

— Я! Да разве у меня получится?

— А вы как думали. Кто еще кроме вас знает в точности как все было, а раз так, то вам проще сопоставить и проанализировать ошибки и пути их устранения. И потом не думайте, что ваши планы будут приняты как руководство к действию, но они лягут в основу принятия решений. А вы что думаете, что программы и уставные документы, члены Политбюро пишут? Люди, помощники, аналитики, референты. Целый штат трудится. Только вот ответственность потом приходится взваливать на нас. Так что уж вы постарайтесь, хорошо?

— Хорошо, — сказал я, словно выдохнул из себя воздух, который задержал при дыхании.

— Вот пожалуй и все. Как устроились?

— Спасибо, жаль что с родными нельзя созвониться, волнуются наверно.

— Это легко поправить.

— И еще, у супруги через месяц защита диплома. Она на вечернем учится, два чертежа не готово, но диплом уже почти весь написан, как быть?

— Это тоже не проблема. Пусть она не волнуется. Через месяц она получит диплом, Кирилл Сергеевич позаботится об этом, — и он посмотрел на него.

— Тогда пожалуй все.

— Ну вот и отлично, — в этот момент он замялся, и я почувствовал, что он хочет меня о чем-то спросить, но то ли не может, то ли ему мешает присутствие помощника и тот словно поняв в чем дело, произнес:

— Юрий Владимирович, не возражаете, я на минуту выйду?

— Да, да конечно, — поспешно сказал он.

Тот вышел и когда мы остались одни, суровый взгляд Андропова потеплел, но стал грустным, и он произнес:

— Я не хотел об этом спрашивать, но все же, сколько мне осталось?

— Мало.

— Совсем мало? Сколько?

— Пять лет.

— Значит в запасе не больше четырех, а потом болезнь и конец, — он задумчиво посмотрел на меня, но скорее его взгляд был устремлен куда-то вдаль. О чем он думал? О прожитой жизни, о том, как двигался вверх, занимая ответственные посты, лавируя между интересами того или иного руководителя, который так или иначе влиял на его судьбу? Сейчас он на вершине пирамиды, пока еще не на самой высокой точке, но почти. И здесь, у самой вершины устоять совсем не просто. Площадка такая узкая, а желающих на ней уместиться так много, а главное, что ты не знаешь, что сделают те, кто ступенькой ниже тебя, поддержат, если ты закачаешься, не удержав этого хрупкого равновесия, или потянут вниз, чтобы кинуть к подножию пирамиды и забыть о тебе навсегда? Единицам суждено подняться, выстоять и в конце жизни с почестями быть спущенными на грешную землю. Он сумел это сделать и до конца прошел свой крестный путь, а теперь ему предстояло изменить свою судьбу и судьбу миллионов, нет миллиардов людей, потому что страна и мир в целом неотделимы, а значит, он в ответе за всех. Страшно, трудно, и слишком высока цена ошибки, которую уже один раз совершили. Все эти мысли проскочили во мне, словно я чувствовал и видел его мысли, и было странно и немного боязно, что я стал их невольным свидетелем.

— Прощайте, — произнес он и пожал мне руку.

Я вышел за дверь и по коридору прошел в соседнее крыло здания. Оказавшись в холле я заглянул в зал для заседаний и увидел, что за столом сидит Кирилл Сергеевич. Увидев меня, он рукой пригласил меня зайти. Выйдя из-за стола, он подошел ко мне и сказал:

— Ну что давай знакомится, нам ведь предстоит теперь совместная работа.

Я протянул руку и произнес:

— Кутилин Алексей Михайлович, но лучше просто Алексей.

— Зацепин Кирилл Сергеевич. Полковник, помощник председателя комитета по особым поручениям, — он вдруг слегка смутился и добавил, — вообще то я сугубо штатский человек и в полковниках сравнительно недавно хожу, все никак не привыкну. Так что ты меня лучше по имени и отчеству зови, договорились?

— Договорились.

— Вот и отлично. Садись, поговорим, если не возражаешь.

Он вернулся и сел за стол, я присел напротив. На столе были разложены какие-то документы.

— Вот читаю то, о чем вы вели предыдущую беседу. Честно скажу, поверить трудно, но приходится, слишком много весьма убедительных доказательств.

— Правда, а можно посмотреть?

— Конечно, — и он протянул мне документы.

Листы, написанные аккуратным, почти каллиграфическим почерком, черными чернилами были строго пронумерованы. На каждом листе стояли штемпеля «Строго секретно»  и «Количество экз. — 1 (один)».

— А мне можно, а то здесь гриф секретности стоит.

— Хорошая шутка с твоей стороны, читай, читай.

Я мельком пробежал текст и понял, что наша беседа кем-то стенографировалась. Пробежав до конца, понял, что в тексте фигурировала вся беседа полностью, за исключением последней фразы, брошенной напоследок. Я положил листы обратно.

— Ну что, все верно?

— В каком смысле?

— Все без искажений?

— Вроде да.

— Ну что же, тогда, извини, но хотелось бы услышать от тебя как это выразиться, в первозданном виде сей материал.

— Это как, чтобы сверить и выявить расхождения в том что я говорил и что скажу?

— Знаешь, я почему-то так и знал, что ты это скажешь.

— Это почему так?

— Видишь ли, я по специальности психолог, долгое время работал в области изучения поведения людей в экстремальных условиях. Знаком с космонавтами, приходилось участвовать в ряде экспериментов в институте медико-биологических проблем в этом направлении. Потом, когда пригласили в комитет, мне приходилось принимать участие в допросах и с будущими разведчиками работать, выяснял их способности поведения в экстремальных ситуациях.

— Выходит я вроде пациента?

— Отнюдь нет? Просто ты сам по себе уникальный случай с научной точки зрения с одной стороны, а с другой стороны, проблемы которыми нам придется заниматься столь сложны, и неадекватны, что Юрий Владимирович решил мне поручить эту работу. Ему конечно виднее, но мне от этого не легче. А что касается того, что я хотел бы от тебя услышать о будущем, так ведь если ты поставишь себя на мое место, разве не поступил бы точно так же? Одно дело прочитать об этом, а другое дело услышать. Так что без обид, идет?

— Согласен

— А раз согласен, я весь во внимании.

Я стал рассказывать, сначала как бы нехотя, но потом все более и более увлеченно. Когда я кончил, Кирилл Сергеевич еще долго задавал мне различные вопросы, а я старался, как мог на них ответить. Мы так увлеклись, что не заметили, как дверь без стука отворилась и в проеме возникла Ирина. Она стояла и смотрела на меня и её глаза были заплаканными, я это сразу увидел, хотя в комнате был полумрак.

— Алеша, ты знаешь который час?

— Нет.

— Четвертый час ночи. Я тут с ума схожу, а ты оказывается внизу сидишь и лясы точишь. Хоть бы предупредил, а потом всю ночь здесь сидел бы.

— Ирина Анатольевна, каюсь, это я во всем виноват, а ваш муж, лишь жертва моего любопытства. Если ругать, то меня, а не его.

— А вы за него не заступайтесь.

— Как же мне за него не заступаться, если я во всем виноват.

— Ира, позволь тебя познакомить, Кирилл Сергеевич, полковник комитета государственной безопасности, мой непосредственный начальник. Я так сказать с начальством беседую, а ты меня того…

Ирина смутилась, но её решительности уже трудно было помешать и потому, она вдруг произнесла:

— И что же мой муж теперь будет и по ночам работать? Извините, а как ваша жена на это смотрит?

— Вообще-то я не женат, — ответил Зацепин, — но в целом я с вами полностью согласен и потому еще раз прошу прощенья.

Да, — подумал я, — вот что значит психолог, как он быстро сумел найти слова, чтобы смягчить обстановку.

— Хорошо, на этот раз прощаю, но впредь прошу. Если работаете по ночам, то просто сообщайте, что до утра вы заняты делами. В конце концов, я хоть кофе вам смогу принести или бутерброды, — последние слова окончательно положили конец плохому настроению, и Ирина ещё не успела повернуться и выйти, как Кирилл Сергеевич произнес:

— Действительно время позднее, мы тут засиделись, завтра с утра продолжим, — и осторожно подтолкнул меня вслед за Ириной за дверь, — Спокойной ночи. Рад был познакомиться.

На следующий день после завтрака, мы снова встретились с ним и просидели до самого обеда. Зацепин оказался разносторонне образованным человеком. Он не только отлично разбирался в психологии людей, но и хорошо знал историю, разбирался в политике, ну и, разумеется, в медицине. Ко всему прочему он был интересным рассказчиком. Я рассказывал ему о том или ином этапе развития истории, или событии, которое произошло в том мире, который я видел, он тут же не просто задавал вопросы, а высказывал свои суждения, анализировал, выявлял

причины, мотивы, побуждающие того или иного политика поступать, так или иначе. С ним интересно было полемизировать и высказывать предположения, как могли повернуться события, если бы то или иное событие произошло иначе. Несмотря на разницу в возрасте, а он был почти в два раза старше меня, с ним было очень интересно, а его мышление было столь живым, не закостенелым, что казалось, будто он пришел совсем из другого мира, а не из конца семидесятых. Это было просто поразительно.

Вечером, когда мы уже ложились спать, я сказал Ире:

— Знаешь, мне кажется нам здорово повезло, что повстречали такого человека, как Зацепин. Я еще никогда не встречал людей, таких как он.

— В каком смысле?

— Он мыслит такими широкими категориями, что диву даешься. Вот каким людям надо управлять государством.

— Ты так считаешь?

— Знаешь, когда я ему обо всем рассказал, он так быстро все оценил, сформулировал основные ошибки, и мне показалось, он даже уловил, в чем основная причина столь быстрого распада страны.

— И в чем?

— Не знаю. Он мне этого не говорил, но я полагаю, что он уже пришел к определенным выводам.

— Значит все получится.

— Я то же так считаю.

Прошла неделя. Все это время мы целыми днями обсуждали проблемы, связанные с развалом страны и теми процессами, которые происходили в перестроечный период. Вопросы росли лавиной и я пытался вспомнить все что мог. Порой Зацепина интересовали совсем непонятные мне мелочи, но видимо он знал, что за этим кроется, и почему они его так интересуют. Мне неудобно было его спрашивать, почему такого рода мелочи так волнуют его, но понимал, что все это не спроста.

В пятницу после обеда, мы как всегда собрались с ним по работе. Однако на этот раз вопросов не было. Когда я вошел, Зацепин сидел погруженный в какие-то размышления, и посмотрев на меня, произнес:

— Ну что, я тут кое-что наметил, обсудим?

— Я весь во внимании.

— Анализируя все, я набросал своего рода план ближайших мероприятий. Основные его цели:

1. Удержать развал государства на этапе ухудшения экономического развития.

2. Определить меры по стабилизации экономики.

3. Произвести поэтапную реорганизацию управления страной.

4. Изменить внешнюю и внутреннюю политику с учетом возможных последствий.

5. Произвести мероприятия по подготовке к планомерному изменению идеологической платформы.

Исходя из поставленных целей для их выполнения необходимо в ближайшее время провести следующие оперативные мероприятия:

Первое: Для решения задачи стабилизации экономики, необходимо срочно перераспределить валовой национальный доход. Существенно снизить расходы на вооружение в части, касаемо строительства ракетно-космического комплекса, сухопутных и военно-морских сил, особенно выпуска оружия старого образца. Произвести сокращение вооруженных сил и сделать основной акцент на развитие перспективных разработок и строительства опытных образцов новейших видов вооружений.

Наметить пути увеличения эффективности производства, за счет повышения производительности труда, уменьшения числа нерентабельных производств, увеличить расширение использования современных технологий и технического опыта зарубежных стран, для чего расширить связи с зарубежными партнерами.

Второе: В целях безотлагательных мер по смене руководства, создать особое подразделение для принятия экстраординарных мер по замене органов управления. Особо важным является подбор и расстановка кадров на вновь назначаемые посты в тех или иных государственных структурах.

Третье: Внешняя политика должна определить постепенное сближение с основными странами Запада в целях ослабления общей напряженности. Вместе с тем, в качестве главного партнера по взаимодействию, считать КНР, для чего начать активные переговоры по урегулированию имеющихся разногласий и налаживанию сотрудничества. Что касается внутренней политики, то основная цель — удержание основной массы населения в рамках законности от возможных попыток использования «эффекта толпы»  в противоправных целях.

Четвертое: Начать формирование новых идеологических установок с учетом осмысления имеющегося опыта для достижения наиболее оптимальных результатов в развитии общества в целом.

Я прочитал текст и, положив лист на стол, задумался.

— Что скажете? — обратился ко мне Зацепин.

— Мне трудно судить. Общие фразы мне мало что говорят. В принципе все понятно, но повторяю, это всего лишь общие фразы. Кстати, в любой исторический момент, к примеру, в период начала перестройки и позже, в период смутного времени, иначе говоря, в начале девяностых, в заявлениях и речах было много похожего. Эффективность, налаживание, взаимодействие и тому подобное. Главное то, что стоит за всем этим и как это все будет притворяться в жизнь. Когда Союз развалился, многие больше всего смеялись над программными документами партии, в которых декларировалось, когда и как мы будем жить при коммунизме. Иными словами, идея хорошая сама по себе, но что реально стоит за тем или иным пунктом? Лично я для себя вижу только один пункт, который мне импонирует.

— Интересно какой?

— Относительно создания особого подразделения. Правда я не очень понимаю, что вы понимали под этой фразой, но по-моему это то, что надо.

— Вот как, я не ожидал.

— Чего?

— Такой реакции с твоей стороны.

— А какой ожидали, вы же психолог?

— Знаете Алексей, а вы не такой простой как кажетесь.

— Почему вы так решили?

— Видишь ли мои суждения о тебе строились исходя из тех бесед и ответов, которые ты давал на мои вопросы.

— Ответы отнюдь не одно и тоже, что мое отношение по данному вопросу. Ведь когда вы меня спрашивали, вы не говорили, что я думаю или как я отношусь к тому или иному явлению. Я лишь приводил вам факты, а комментарий к ним носил как правило общий характер, порой не тот, каким я его оцениваю.

— Ты хочешь сказать, что твои суждения могут расходиться с твоим истинным отношением к тому или иному вопросу?

— И да и нет.

— Это как понимать?

— Поймите, Кирилл Сергеевич, моя жизнь, о которой я помню, сложилась по-разному, и обе отложили отпечаток на моем отношении к происходящим событиям. Согласитесь, что человек, находящийся в разных условиях, по-разному относится и оценивает одно и то же событие, действие, ну я не знаю, как выразиться, короче, я как бы двойственно могу относиться к одному и тому же. Вы согласны со мной?

— В принципе да.

— Видите ли, давая оценку того или иного события, я могу по-разному к нему относиться, и это будет справедливо, а раз так, значит моя оценка не объективна, а исключительно субъективна.

— А вот тут ты глубоко ошибаешься.

— Почему?

— Потому, что как раз в том, что оценивая то или иное событие, ты подходишь к его рассмотрению как бы с двух позиций, находясь на разных уровнях социального развития, а, следовательно, оценивая его, высказываешь окончательное суждение, выбирая из двух то, которое с общечеловеческих позиций тебе наиболее приемлемо. Кстати, я очень внимательно проанализировал твою беседу с Юрием Владимировичем и должен сказать, что практически по большинству мнений, которые ты высказался, я с тобой согласен.

— Правда?

— Представь себе.

Я видимо покраснел и Кирилл Сергеевич заметил это, но промолчал и только добавил:

— Значит я прав?

— В чем?

— Видишь ли, хотя ты и считаешь, что не в полной мере высказал свои мысли о путях и методах решения всей этой проблемы, однако как психолог могу сказать, что ты человек, который придерживается радикальных мер. Вот почему тебе понравился именно этот пункт.

— В целом да. Но простите, вы сказали, что не ожидали, что я остановлюсь именно на этом пункте?

— У меня были сомнения, и я все же склонялся к тому, что ты больше воспримешь идею смены приоритетов в идеологическом плане.

— В идеологическом? Вот уж нет. Идеология, это вообще крайне сложная вещь. На мой взгляд, она с течением времени, особенно в начале XXI века, будет напоминать рекламу. Точнее хорошо поставленную рекламную компанию. В которой будут работать классные клипмейкеры, пиар менеджеры…

— Прости, кто?

— Специалисты по оболваниванию масс. Очень крутые ребята. Будут участвовать в выборных компаниях, раскрутке политических партий и отдельных личностей. Сейчас это трудно представить, хотя зачатки этого, можно наблюдать еще со сталинских времен, когда делали героев и заставляли их работать, раскручивая свои взгляды и идеи. Главное, это выдумать красивый лозунг или название, к примеру, — Алексей сложил, ладони домиком, и спросил, — Как вы думаете, что это может означать?

— Понятия не имею.

— Вот видите. Все гениальное просто. Достаточно было сложить руки таким образом, напечатать миллионными тиражами и расклеить на каждом заборе, а внизу приписать — Наш дом, Россия, — и готова партия, за которую проголосовали миллионы. Рекламный трюк, но сколь гениальный, и главное, результативный. Нет, для этого нужны мозги, и еще какие. Я же человек иного плана, я иду к цели, простым путем, и потому вижу для себя то, что возможно больно и горько.

— Ну что же тогда я поясню тебе, на чем построены мои методы и пути выхода из создавшегося положения. Ты готов меня выслушать?

— Конечно.

— Так вот. Для того чтобы что-то начать делать, нужна программа, это раз и второе, нужны полномочия. Чтобы программа была принята, она должна иметь новизну, масштабность, но вместе с тем расплывчатость, но содержать то, что даст возможность получив полномочия, приступить к реализации того, что необходимо в действительности. Согласен?

— Да.

— Отлично. Теперь когда программа принята, главное это получить полномочия и вот когда они есть, наступает самый важный этап. Их реализация. Мобильное, высокопрофессиональное подразделение, которое безоговорочно выполняет действия, позволит решить то, что неспособно решить ни руководство, ни армия, ни кто-либо еще.

— Значит смена руководства, это по сути переворот или захват власти?

— Не обязательно, но в целом да. Как ты назвал ГКЧП, это было очень примитивное и никчемная операция. Мы, как говорил товарищ Ленин, пойдем другим путем. Основной управленческий аппарат должен быть просто ликвидирован, как бы случайно, например в авиационной катастрофе. Упали, разбились, похороны по высшему разряду. Все скорбят, но надо жить дальше, к этому моменту легко выдвинуть другие кадры, которые к тому времени должны быть готовы. Это должны быть не ораторы с трибуны, не мальчики из райкомов комсомола, а высокообразованные люди, мыслящие масштабами страны и мира в целом, академики, производственники, умные и талантливые люди, которые своим делом показали на что они способны и чем они озабочены в этой жизни. Они не успеют испортиться от запаха власти, от её соблазнов и лести подчиненных им людей. Ну а что касается тех, кто так или иначе в потенциале несет в себе ген воздействия в своем времени ответственности за страну, так ведь на то и создается отряд чистильщиков.

— От таких слов я опешил. Я ожидал чего угодно, но не такого. Мне было страшно и в тоже время радостно одновременно. Я сам думал об этом, но сказать вслух об этом я боялся. Видя мое состояние, Зацепин спросил:

— Вы с чем-то не согласны?

— Да нет, только как-то…

— Боязно, вы хотите сказать?

— Вроде того.

— А вы как хотели и потом, я в принципе ничего нового не придумал. Более того, я просто развил ваши мысли. Вспомните, вы же сами предлагали стать хирургом и вырезать у больного раком как можно больше больных тканей. Создание оперативного подразделения. Это тоже ваши идеи. Или я ошибаюсь и вы ничего такого не говорили?

— Говорил, но…

— Что но?

— Но тогда я только высказывал свои мысли.

— Но дела всегда следуют после мыслей, а не наоборот, а иначе получится то, что получилось. Необходимо обдумать, а потом решать. Мы так и сделали.

— Вы хотите это показать ему?

— Конечно.

— Я сомневаюсь, что он это одобрит.

— Почему?

— Духу не хватит. Одно дело думать и говорить, а совсем другое принимать решение. Погибнут сотни, возможно тысячи, а ведь по сути итог нам не известен. Какова гарантия, что то, что мы сделаем, оправдает нас перед историей? И потом, только сделав что-то, мы сможем оценить правы мы или нет. А если нет, если мы ошиблись в выборе средств?

— У вас возникли сомнения? — я даже не заметил, как он перешел на вы, словно хотел подчеркнуть, что сейчас мы разговариваем на равных, несмотря на разницу во всем, в опыте, возрасте, знаниях и положении.

— Я имею на это право.

— Безусловно. Право имеют все. Но сомнения должны быть до определенного предела. Если сомневаешься, значит это уже хорошо, потому что это лишний раз доказывает, что ты понимаешь какой груз ответственности на тебе лежит. Принять решение сразу может только либо глупец, либо честолюбивец, который пройдет по трупам и даже не заметит, как захрустели под его ногами кости его сподвижников. Именно таких необходимо отсечь в первую очередь, быстро, без шума и сожалений. Именно они не просто балласт, хуже они те метастазы, которые постепенно окружают тебя и себе подобными, а те в свою очередь подтягивают таких же. Вот почему организм уже не в силах бороться. Почему наше общество так тяжело болеет, потому что плохого чиновника, директора, партийного работника, мы пересаживаем в другое кресло вместо того, чтобы просто отправить его простым служащим. Мы тасуем гнилые карты и хотим при этом выиграть. Ничего не получится. Нужно заменить всю колоду и начать новую игру. Согласны со мной?

— Да.

— В таком случае, завтра я докладываю о проделанной работе и остается только надеяться, что к нам прислушаются.

— Вы так уверены?

— Я психолог. Это моя работа. Главное, как подать, дальше будет проще.

— Вашими устами, да мед бы пить.

— Поверьте мне.

— А как вы думаете, он будет докладывать генеральному?

— Навряд ли? Смысла нет. В противном случае вся затея обречена. Да и потом, вы же сами прекрасно понимаете, что генсек, уже вне игры и политики. Это политика вокруг него, а те, кто рядом, пытаются занять его место.

— Ну что же, в таком случае желаю удачи.

Глава 6

Все сложилось так, как и предсказал Зацепин. План мероприятий был утвержден. Как принято в подобных организациях вся операция получила кодовое название «Исход», и была строго засекречена. По сути, о ней знал очень узкий круг людей. Более того, ряд основных моментов вообще не были включены в план мероприятий, чтобы в случае чего все выглядело совсем иначе, чем на самом деле. Далее начался тщательный подбор самой группы. Зацепин лично участвовал в её формировании и подборе кадров. Подолгу с каждым из кандидатов общался. Вот где по настоящему пригодились его профессиональные навыки психолога. Впрочем, эта работа была ему знакома и привычна. Другое дело, что подбор кадров производился с учетов специфики задач, которые предстояло решать группе.

После её формирования, Зацепин уехал и почти месяц отсутствовал. Перед отъездом, он сказал, что хочет сам принять участие в подготовке кандидатов и на месте убедиться в правильности своего выбора. Место сбора было мне неизвестно.

Весь этот месяц мы провели в тягостном ожидании, что вот-вот начнется самое главное, но что именно, было неясно. Выхода с дачи не было, работы тоже и потому мы целыми днями гоняли в бильярд, смотрели телевизор и читали книги, благо библиотека была большая. Такая жизнь тяготила, особенно то, что мы не могли даже навестить родных и близких, а о друзьях и говорить нечего.

К середине апреля вернулся Кирилл Сергеевич. Возбужденный он появился совершенно внезапно и сообщил, что все готово.

— Что именно? — не понял я.

— Сформирована команда, подобраны кандидаты и вообще операция назначена на восьмое мая.

— Какая операция, ничего не понимаю?

— Девятого по случаю дня Победы в Волгограде намечаются праздничные мероприятия, восьмого туда летит делегация, в составе которой основные руководители из политбюро и ЦК. Короче самолет до места не долетит. Собственно это и есть начало операции. Вслед за этим будет объявлено чрезвычайное положение сроком на три месяца и сформирован временный комитет по управлению страной.

— Это что вроде ГКЧП?

— Вроде. Только не надо аллегорий. Сейчас это не к месту.

— Это я так к слову.

— Я тоже. Слишком все серьезно. И учти, тебе тоже придется принять участие в дальнейшей работе.

— В смысле?

— Да, да в прямом. А ты думал что, высказаться, помочь, а потом обратно на работу в КБ?

— Да нет, я в общем-то так не думал.

— А раз не думал, то имей в виду, придется работать и еще как.

— А собственно чем я должен буду заниматься?

— Потом посмотрим. Сначала надо начать.

Вскоре он снова уехал. Я не стал ничего говорить Ире, о готовившейся операции, но по мере приближения даты, я все больше и больше нервничал, и она, по все видимости, стала догадываться, что что-то происходит, но решила ни о чем меня не спрашивать, понимая, что это бесполезно. Если бы я хотел, я бы сказал сам. Впрочем, в конце концов, я не выдержал и проговорился.

Мы лежали на кровати. Было тепло, а из открытого окна приятно тянуло запахом ели, которая росла прямо под окнами. Я посмотрел на часы, было начало двенадцатого.

— Алеша, ты чего не спишь?

— Не спится.

— Ты сегодня какой-то сам не свой.

— Есть причины.

— Верю, только ты главное не волнуйся.

— Не спрашиваешь какие?

— Если молчишь, значит так надо.

— Завтра все начнется.

— Что начнется?

— Переворот.

— Переворот, какой?

— Такой. Решили почти все политбюро так сказать, добровольно-принудительно распустить.

— Ты что правду говоришь? — она зажала рот рукой. Её глаза наполнились страхом. Это хорошо было видно в свете фонаря, который висел на улице.

— Кончилась спокойная жизнь. Часы и минуты отделяют нас от новой истории. Понимаешь, я сам все изменил, пусть чужими руками, но с моих слов, все завертелось, — я вдруг представил себе происходящее, как самолет, разламываясь в воздухе надвое, в адском пламене разваливается на куски. Потом траурная процессия на красной площади, венки, речи, залпы орудий, как похоронный звон сегодняшней эпохе, а на следующий день начало новой жизни, а вместе с ней, начало новой истории, которая никому не известна, только Богу, да и то вряд ли, если он позволяет её менять без своего разрешения.

— Тебе страшно? — тихо спросила Ира.

— Не то чтобы страшно, но какая-то неуверенность.

— А мне иногда так страшно, думаю, вдруг ничего не получится, если все откроется, что тогда?

— Ты знаешь, я как-то об этом не задумывался.

— А я задумывалась.

— Мне, просто в голову никогда не приходило, что не получится, честно.

— Это в тебе самоуверенность говорит.

— Возможно, а разве это плохо?

— Да нет, хорошо, конечно, только дай Бог, чтобы все получилось.

— Тебе правда хочется, чтобы все получилось?

— Да.

— И мне, — я обнял жену. Она прижалась ко мне, и вдруг расплакавшись, произнесла, — знаешь, Алеша, а я беременна.

— Правда? А с чего ты решила, ты же к врачу не ходила?

— Дурачок, раз дела второй раз не приходят, это уже о чем-то говорит, а потом, я это сама чувствую, что стану матерью.

— Иришка, вот здорово, — я стал целовать её и почувствовал вдруг себя таким счастливым и одновременно подумал, что теперь обязательно должно все получится, иначе нельзя. Ведь у нас должен родиться ребенок, и от нас зависит, в каком мире он будет жить. И как важно, чтобы то, что мы делаем, обязательно получилось, и как можно лучше.

Все произошло именно так, как я себе представлял. По телевизору начали играть классическую музыку, а ближе к вечеру объявили о трагических событиях. Десятого были намечены похороны, но девятого утром в стране было объявлено о введении чрезвычайного положения. В день похорон, которые мы наблюдали по телевизору, поздно вечером за нами приехала машина. Водитель сказал, что нам следует прибыть в Москву на Лубянку. Мы даже не стали ничего собирать, сразу спустились вниз и уехали. Улицы были пустынными, так как после десяти начинался комендантский час. Машина шла на большой скорости, и через час мы уже входили в здание на площади Дзержинского. Водитель передал какую-то бумагу дежурному, тот тут же вызвал еще одного и попросил проводить нас в кабинет.

Когда мы вошли в кабинет, Зацепин и еще двое о чем-то разговаривали. Он повернулся и с порога произнес:

— Знакомьтесь, Кутилины Ирина Анатольевна и Алексей Михайлович. А это Гладышев Петр Петрович и Бурмистрова Татьяна Николаевна. Сразу, без лишних слов, вы моя команда, помощники, консультанты, секретари, короче как угодно себя называйте. Меня назначили в Чрезвычайную комиссию со всеми вытекающими отсюда полномочиями, так что я формирую команду. Пока Вас четверо. Дальше будет больше. Людей подбирать и мне и вам, так что работы много. Основные направления работы это кадровая политика. Всем все понятно?

— Один вопрос можно? — спросил я.

— Не можно, а нужно.

— Первое, что значит кадры и второе, где и как мы будем жить и работать?

— Что касается первого, то кадры нужны везде, и мы предлагаем кандидатуры во вновь создаваемые структуры управления. Что касается второго вопроса, то это решать вам, хотите дома, пожалуйста, хотите здесь, нет проблем, а работать будете непосредственно здесь. Еще вопросы есть?

Все молчали.

— Если вопросов пока нет, тогда знакомьтесь, и за работу. Времени мало, а работы навалом.

Поскольку время было позднее, и оформить документы для хождения по улице в условиях комендантского часа было сложно, мы остались прямо на рабочем месте, и кое-как разместившись, заночевали, а с утра началась работа.

Ближе к обеду к нам присоединилось еще трое сотрудников. Все они были, как выяснилось, людьми совершенно разных профессий и возрастов. К вечеру, мы уже знали, кто и чем занимался до этого.

Гладышев Петр Петрович был самым пожилым в нашей команде. Ему было под семьдесят. Он был известный историк, профессор и как выяснилось, преподавал историю в университете. Оказалось, что Зацепин знал его лично и довольно давно. Он специализировался на истории христианства.

Бурмистрова Татьяна Николаевна была этнографом. До этого она работала в институте этнографии. Очень много путешествовала по миру. Имела ученую степень и написала ряд книг и научных статей. Ей было около пятидесяти.

Звонарев Николай Каземирович, был, так же как и Зацепин психологом, но в отличие от своего коллеги, занимался в ином направлении, преподавал основы психологии в институте. Он знал Зацепина, поскольку оба учились в разное время в одном институте и встречались по работе. Ему было сорок семь лет.

Кушнарева Ольга Валентиновна, самая молодая за исключением нас с Ирой. Ей было двадцать восемь лет, но она уже была кандидатом наук. По образованию филолог. После защиты диссертации, она неожиданно получила приглашение на работу в органы безопасности и работала в отделе внешней разведки. Знала три языка, на двух говорила свободно.

Наконец еще один сотрудник. Рюмин Виктор Викторович. Моложавый на вид человек, которому в действительности было сорок два года. После окончания журфака, работал в провинции. Благодаря профессиональным качествам, быстро сделал карьеру и вскоре стал главным редактором. Вскоре вернулся в Москву и работал в молодежных издательствах, потом ушел в Известия. Не раз бывал за границей о чем писал репортажи. Четыре года назад был уволен с работы по идеологическим соображениям и неожиданно для многих вернулся в провинцию, где проработал почти два года. Писал статьи о простых людях, их судьбах и жизни, а в прошлом году вновь получил приглашение на работу в Москву, но вначале отказался и вернулся только год назад. Был редактором отдела. Каким образом он попал в поле зрения Зацепина было неясно, но, по всей видимости, либо их пути когда-то и где-то пересекались, либо он просто его знал. Впрочем, это было не столь важно.

Познакомившись, я был удивлен столь странным выбором людей, которые должны были заниматься подбором и расстановкой кадров. Да и вообще сама работа мне представлялась весьма смутно. По мне получалось, что мы вроде отдела кадров, тогда где и как мы будем искать людей, не по объявлению же в газете? А если мы просто будем оценивать ту или иную кандидатуру, то все равно было непонятно, каким образом люди столь разного уровня образования, профессий и возраста, могут оценить совершенно незнакомого человека. Ну понятно, если этим будет заниматься Гладышев, а мы с Ирой, совершенно лишние в этой команде.

С подобными мыслями, мы закончили наш первый рабочий день. В основном мы занимались обустройством рабочего места в трех комнатах, которые

нам были отведены. В этот вечер мы отправились домой, позвонив и предупредив родных, что сегодня явимся домой.

Я позвонил в дверь и с порога увидел, что мать с отцом и Ирины родители уже ждут нас.

— Наконец-то, — произнесла мать и кинулась к нам с объятиями и поцелуями. Я успел заметить заплаканное лицо Марии Федоровны. Впрочем, их можно было понять, они не видели нас больше двух месяцев, а тут в стране такие события, что, конечно, они очень волновались за нас. Мы зашли в квартиру, и чтобы как-то переключить все разговоры, которые неизбежно последуют относительно того, как мы и что и где и как, я сказал:

— А вот и мы с сюрпризом.

— С каким сюрпризом? — произнесла мать.

— Мы ждем пополнения семейства, — и я, притянув засмущавшуюся вдруг жену к себя, обнял её, поцеловал, и добавил, — ну что так и будем стоять в коридоре, или разрешите раздеться?

Все сразу засуетились, особенно возле Ирины. Кто-то помогал повесить куртку в шкаф, отец доставал тапочки, на что я ехидно заметил:

— Вот-вот, еще под руки её возьмите с обеих сторон и к столу и главное, ничего жирного, мясного и соленого.

— Алешка, кончай, с женой так не разговаривают, особенно когда она в таком положении, — произнесла мать.

— Мам, так ведь это я к вам обращался, а жену я на руках ношу.

— Оно и видно, как ты её на руках носишь.

— Ириш, я ношу тебя на руках или нет?

— Нет конечно.

— Вот, я же говорю.

— Батя, а ты мать носил когда-нибудь на руках?

— Один раз бывало, когда она ногу в лесу о корягу ободрала, пришлось нести.

— Вот видишь, Алеша, папа носил, — поддакнула ему Ирина.

— Намек понял, срочно едем в лес.

Разговор принял шутливый тон и я понял, что напряжение сменилось относительным спокойствием, так как родные поняли, что несмотря на наступившие сложные времена, у нас все хорошо.

— Алеша, — произнесла мать, вы как с ночевкой или нет, а то ведь комендантский час скоро?

— С ночевкой, а мы все-то уместимся, а то смотрите, у нас пропуска, мы с Ирой можем в любое время передвигаться по Москве?

— Уместимся, в тесноте, не в обиде. Да и потом, когда еще мы вас увидим-то?

Я сразу понял намек матери, и потому ответил, чтобы её и остальных успокоить:

— Не волнуйтесь, теперь чаще будете видеть.

— Ну и то хорошо. Тогда к столу.

Вскоре мы сидели за столом. Разговоры в основном были о том, какие новости произошли за время нашего отсутствия, в основном это касалось родственников, друзей и знакомых. Только в самом конце ужина, когда пили чай, а Ирина уединилась с матерью в моей комнате, а мать отнесла посуду на кухню и стала её мыть, отец спросил:

— Ладно Алексей, это все разговоры для женского уха, ты нам лучше скажи, чего дальше ждать?

— В каком смысле?

— Ты не юли, мы с твоим тестем люди рабочие, понимаем, что дела такие начинаются, что страшно становится. Жили себе не тужили можно сказать, и на тебе, чрезвычайное положение. А дальше что, опять тридцать седьмой или как? Я ведь так понимаю, что грядут перемены, но какие?

— Там где мы работаем, больше спрашивают, чем говорят, а ты батя столько сразу спросил, что мало не покажется.

— Ты сын, не крути. Говори прямо.

— А чего говорить. Чего вы так вдруг перепугались. Ну ввели чрезвычайное положение, так ведь не навсегда, а на время. И понятно. Страной руководило Политбюро, от него осталось пять человек, это что не повод для паники? Повод, так вот чтобы паники не было и введено чрезвычайное положение. Необходимо время, чтобы принять меры для стабилизации. Страшнее всего, когда начнется хаос. А что касается тридцать седьмого, то это ты батя хватил. Не пойму с чего только.

— Тридцать седьмой тоже просто так с ничего не начался, сначала Кирова шлепнули, потом еще нескольких, а потом пошло поехало, всех подряд без разбору.

— Что было, то прошло, возврата нет, и потом, на дворе последняя четверть двадцатого века.

— А разве это имеет значение? Важно не время, а обстановка, а она пугает.

— И напрасно. Придут новые люди, принесут новые идеи, начнется возрождение. Вам что нравится жить в этом болоте?

— Ты это брось, — произнес молчавший до этого Анатолий Сергеевич, — за такие слова тебя первым могут упечь куда подальше.

— Да вы что, правда считаете, что могут наступить тяжелые времена? — с удивлением произнес я.

— А ты думал, мы шутки шуткуем?

— Да нет, только, — я не знал, что ответить им, и потому добавил, чтобы как-то успокоить, — Вам-то собственно чего волноваться. Сами же сказали, что вы рабочие люди.

— Так ведь вы-то с Иришкой теперь где работаете? Мы же за вас переживаем. А мы что. Только если с вами что случится, так ведь и мы прицепом пойдем.

— Понятно. Ладно, я вас успокою, только учтите, пока ни матери, ни Марии Федоровне не говорите. Короче мы с Ирой в аппарате Государственного Комитета.

— Вы? — удивленно произнес Анатолий Сергеевич.

— Да мы.

— А вы там с какого бока припека?

— С самого что ни на есть прямого. Короче живите спокойно, все будет хорошо, а мы постараемся не подкачать.

— Ну и дела, — произнес отец и решил, что больше вопросов задавать не стоит.

Я повернулся и пошел в свою комнату. Ирина уже постелила и собиралась ложиться.

— Ты как идешь спать?

— Да, сейчас приду, только душ приму.

— Ты что такой грустный?

— Да так, старики, расстроили немного.

— Это чем же?

— Да так, боятся, как бы чего плохого не началось.

— Их понять можно.

— Может быть.

— Не может быть, а точно. Жили, работали, вот готовились, наверное, на Олимпиаду сходить, а тут на тебе, комендантский час на улице, кругом военные с техникой. Поневоле будешь волноваться.

— Я как-то не задумывался.

— Ну и зря. Ведь, по сути, все изменилось. Понимаешь все. Не только история, а судьбы миллионов людей. Не родятся те, кто родились, умрут, те кто не должен. Все будет по-другому. Ты же сам мне рассказывал, что вошел контролер в трамвай, а ты знал, что это произойдет, а теперь все иначе, каждый шаг, слово, поступок приведет к новой истории. Все по по-другому, потому что история сделала такой прыжок в сторону, что даже если отступиться, вернуть все назад невозможно.

— Это да, но ведь иначе и не могло быть. Я сам шел к этому.

— Значит нечего об этом сожалеть. Обратной дороги нет, а значит нечего оглядываться назад и вспоминать прошлое. Надо смотреть и думать о будущем. Чтобы оно было таким, каким мы о нем мечтаем.

— А каким оно должно быть?

— Ты меня об этом спрашиваешь?

— И тебя и себя. Кто мне скажет, какого будущего я жду? Я и сам не знаю и не ведаю, каким должно быть это будущее. Знаю, что другим, светлым и хорошим, только это все слова. Абстракция, вроде сказки, где все живут в мире и счастье. Только в жизни всё иначе. Мир — это люди, а их невозможно в одночасье сделать другими, стать добрее, чище, лучше, чем они есть на самом деле. Злоба, зависть, стяжательство, злые помыслы, всё это будет жить в людях всегда. Другое дело, как сделать так, чтобы люди, живя в мире, который мы начнем строить, стали понимать, что надо жить иначе, и становились лучше, делая и мир вокруг себя другим, таким, о котором мы мечтаем.

Ира посмотрела на меня и произнесла:

— Иди, мойся, и ложись, а вообще я тебе так скажу, надо больше думать, а меньше жить эмоциями.

Я посмотрел на неё и понял, как она права, и пошел в ванну.

Утром за нами пришла машина, и мы уехали на работу. Начинался день новой истории великой страны.

Работы действительно сразу навалилось столько, что можно было работать двадцать четыре часа в сутки и все равно времени не хватало. Больше всего меня поразило то, как быстро были сделаны шаги по реорганизации управленческого аппарата. В течение первых нескольких дней буквально один за другим выходили всевозможные постановления, указы, приказы и другие руководящие документы Государственного Комитета по Чрезвычайному положению. Значительная часть из них касалась перестройки структур управления государством. Опять неожиданно вспомнили о Совнархозах, которые одно время использовались в структуре управления промышленностью и строительством. Я не очень хорошо знал достоинства и недостатки Совнархозов, но понимал, что по всей видимости, это было сделано в качестве меры, позволяющей иметь повод для самой реорганизации, как партийных, так и государственных структур. Другого объяснения я не видел.

Буквально через день-два началась непосредственная работа по кадровой политике. До этого момента я вообще не очень представлял, как все будет происходить. В конце концов, как можно оценить просто в беседе, профессиональные и личные качества того или иного человека? Поэтому, когда к нам утром заглянул Зацепин и сказал, что сегодня нам предстоит серьезная работа, я понял, что начинается собственно наша основная деятельность. Жаль, что он не объяснил как все это будет происходить, впрочем все объяснилось само собой.

Часам к десяти, он вновь зашел к нам и принес две папки. Мы сели за большой стол и он достал из папки документы.

— Вы уже в курсе, согласно указа Комитета, проведена реорганизация системы административного деления. Ликвидированы республики, включая автономные, области и края. Все они заменены на региональные зоны. Короче, структура строится принципиально по-новому. Каждая региональная зона имеет свое название. Во главе зоны стоит глава, который назначает аппарат управления. Далее по системе пирамиды. Во всех городах зоны, аналогичное построение управления. Но это только на первоначальном этапе, пока действует чрезвычайное положение. Далее предполагается создание в каждой зоне двухпалатной думы, представители которой выбираются в государственную. Но это все позже, а сейчас важно сделать основные шаги, — он замолчал и обвел всех взглядом, словно ждал вопросов, или просто хотел увидеть, на лицах, понимание того что происходит, а возможно и одобрения.

— А что с силовыми структурами? — спросил Гладышев.

— Они сохраняют первоначальную структуру и пока практически не затрагиваются в реорганизационном плане, за исключением некоторых кадровых перестановок, но об этом несколько позже. Вот личные дела тех, кого члены Комитета предлагают на пост руководителей зон. Как вы уже поняли, их статус чрезвычайно высок, а задачи, которые им предстоит решать тем более. Поэтому, прошу внимательно ознакомиться, после чего я объясню, что вам предстоит сделать.

Я открыл переданную мне папку. В ней лежали машинописные листы с фотографиями и биографическими данными кандидатов. Я пробежал текст глазами, потом начал быстро листать страницы. Мне вдруг подумалось, что среди предлагаемых кандидатур я смогу найти знакомую мне фамилию. И действительно, почти половина лиц мне была известна, но не потому, что я знал о них из будущего, точнее да, именно из будущего, но не из числа тех, которые сыграли в перестроечных процессах столь негативную роль. Эта были имена известных к тому времени людей, стоящих у руля крупнейших институтов, исследовательских центров и проектов. В большинстве случаев, я даже не знал, чем они занимались, но их фамилии были мне знакомы.

— У Вас четыре дня, — прервал молчание Зацепин, — за это время вы сможете побеседовать, да, да не удивляйтесь, у вас будет такая возможность, с каждым из представленных кандидатов. Кроме того, вам необходимо собрать весь необходимый материал о каждом из них. Для этого, в вашем распоряжении будут предоставлены все необходимые материалы. Для помощи решения всех вопросов, вам в подчинение передается на время целиком управление по обеспечению оперативной информации. При необходимости, вы можете использовать ВВС для срочной поездки в район расположения работы того или иного кандидата, для сбора сведений на месте. Документы для прохода и допуска на любой объект уже подготовлены. Вопросы есть?

— Как нам представляться, в работе с людьми на местах? — спросила Бурмистрова.

— Как есть. Все вы, спецсотрудники аппарата управления Государственного комитета по Чрезвычайному положению. Допуск секретности нулевой. Это значит, что вы можете пройти даже в шахту запуска баллистической ракеты, если это потребуется. Но по возможности козырять этим не следует. Люди тушуются, когда им задают вопросы люди, облеченные таким статусом, тем более в такое время. Впрочем не мне вам об этом говорить. Повторяю, времени очень мало, поэтому если вопросов больше нет, за работу. Да, и еще, как строить свою работу, надеюсь, решите сами, а что касается работы с людьми, которые вам будут помогать, то для простоты дела, я представлю вам человека, который поможет все наладить и отрегулировать в этом плане.

Зацепин позвонил по телефону и минут через пять в зал вошел моложавый офицер в погонах полковника.

— Знакомьтесь Хлапонин Игорь Матвеевич. Полковник комитета Государственной безопасности. Он в полном вашем распоряжении. Через него все, что необходимо для решения всех вопросов. А теперь за работу. Время, повторяю, не так много. В субботу жду от вас отчет и рекомендации.

Зацепин встал из-за стола и направился к двери. Проходя мимо меня, а я сидел ближе всех к двери, он остановился и произнес:

— Ну как, осваиваетесь с работой?

— Стараемся.

— Ничего, не Боги горшки обжигают. Надеюсь, что все получится.

— Я тоже.

— Удачи, — и он вышел. Я увидел, что в коридоре его ждали двое, то ли охрана, то ли помощники. Я повернулся и подумал:

— Неужели ко всему, что происходит, причастен я, не случай, не обстоятельства, а именно я. Нет, не может быть, опять очередной затянувшийся сон, и я как назло никак не могу проснуться. Разве так я представлял себе все это, точнее то, что мне предстоит во всем этом участвовать? Конечно же нет. А теперь мне предстояло вместе с другими решать вопросы, от которых зависят в будущем судьбы миллионов. Да нет, этого просто не может быть. Вот сейчас, Иришка повернется на другой бок, толкнет меня рукой или ногой, или просто обнимет, прижавшись ко мне, и я проснусь и скажу себе, ну надо же какой странный сон приснился. Но в этот момент, я услышал Ирин голос:

— Алеша, ты о чем задумался, пошли. Петр Петрович предлагает обсудить как лучше построить работу по анализу и сбору сведений по кандидатурам.

Нет это не сон. Это явь, от которой меня вдруг прошиб холодный пот и обернувшись к жене, я ответил:

— Иду, я просто задумался. Все в порядке, — и пошел за Ирой в соседнюю комнату, куда направились все остальные. Закрывая дверь, я подумал:

— А может все правильно, так и должно быть? Революцию, какая бы она ни была, делали молодые и они восходили на Олимп истории или возводили на неё других.

Часть 3. На рубеже двух веков

Глава 1

Прошел месяц. В стране продолжало действовать чрезвычайное положение, но первые волнения улеглись, и жизнь снова стала налаживаться, не так как прежде, но все же. Это ощущалось во всем. Заработали сформированные в первые, после объявления ЧП, структуры в региональных зонах, а следом за ними те, что на более мелком уровне. Конечно, большинство кадров на местах возникали не из воздуха, в основном это были все те же партийные и хозяйственные работники, которые в большинстве случаев, даже не перемещались с места на место, а так и оставались в своих кабинетах, только менялись таблички с названием занимаемой ими должности. Этого было не избежать, и мы понимали это, но основные руководящие кадры высокого уровня практически полностью состояли из вновь назначенных. В большую политику и экономику приходили новые люди, и мы искренне верили, что вместе с ними наша жизнь станет совсем иной.

Работы было столько, что порой мы забывали сколько в сутках часов. Постоянно в разъездах, беседах с людьми, сборе и анализе информации на того или иного кандидата. За месяц работы, я незаметно для себя изменился, повзрослел, как однажды выразилась Ирина. Работа была живая и настолько интересная, что, я быстро смирился, что много времени уходило на поездки по стране. Мне приходилось выезжать на фабрики и заводы, бывать в институтах и крупных стройках, колхозах и совхозах, и везде беседовать и выслушивать людей. Я понял для себя, что наиболее важным и ценным в выяснении того, что представляет тот или иной кандидат, это мнение о нем, простых людей, которые с ним работают. Иной раз я удивлялся, когда, выясняя мнение о заслуженном и авторитетном руководителе, можно было услышать, что это просто самодур или выдвиженец, с крайне узким мышлением, или наоборот, похвалу в адрес человека, который, возглавляя тот или иной институт, имел массу партийных взысканий, а на деле оказывался человеком, которому цены не было, ибо он был по настоящему предан делу, которому служит.

И все же, летя в самолете, или мотаясь по ухабистым дорогам в авто, мне порой казалось, что все, что мы делаем, не то. Безусловно, я был в курсе проводимых реформ, и видел, как они проходят, знал людей, которые стоят у руля этих преобразований, но никак не мог ухватить главного, что стоит в основе проводимых преобразований. Казалось, что все идет так, как и мечталось, но сомнения не улетучивались, а наоборот, росли и постоянно напоминали о себе. И чем больше времени отделяло нас от начала проводимых реформ, тем больше сомнений возникало у меня. Я как мог, гнал их, понимая, что рано или поздно, я должен был, обязан остановиться и основательно разобраться и в себе и в том, что сделано. Но я считал, что это подождет, что сейчас, на переломном этапе истории не время и не место заниматься самокопанием и потом, еще так мало сделано. По сути, мы только в самом начале пути. И все же, ночами, я просыпался в холодном поту, и мысли одна за другой заставляли думать о происходящем.

На третьем месяце беременности Ира почувствовала себя плохо, и ей пришлось уйти с работы. Она, то лежала в больнице на сохранении, то дома, где за ней присматривала моя мать, которая была на пенсии. Я старался выбраться домой, чтобы быть рядом, но это получалось не часто и я винил себя, что так мало уделяю внимание жене, да еще в такой трудный для неё момент.

Время шло. Вскоре, чрезвычайное положение было отменено, и народ вздохнул свободнее, словно сбросил со своих плеч бремя военного времени, которого вроде и не было, и в тоже время ощущалось и накладывало негативный отпечаток на жизнь людей. Проблемы, которые возникли в первое время во внешней политике, так же начали решаться. Особенно это касалось отношений с Китаем. Да и с американцами начались переговоры, которые обнадеживали. Все складывалось в целом неплохо и вместе с тем, с каждым днем я все чаще и чаще задавал себе один и тот же вопрос, — правильно ли я поступил, имел ли я право вторгаться в ход исторических событий, оценивая то, что произошло, ошибочным? Где грань между тем, что правильно и что нет? И вообще, с каких позиций оценивать саму историю и то, как она совершалась? Причины, которые вызывали эти размышления, в основном были связаны с теми результатами, которые мы имели.

Несмотря на проводимые в стране преобразования, реальных сдвигов в экономике не происходило, да это было и понятно. Наоборот, во многих отраслях из-за неразберихи и сложности первых недель чрезвычайного положения, положение только ухудшилось, а это в свою очередь вынудило повысить цены и как следствие ухудшить положение людей. Понимая все это, я тем не менее впадал в уныние и становился все более замкнутым и раздражительным. И хотя я старался не показывать виду, что творится у меня на душе, а с Ирой вести себя как можно мягче, учитывая её состояние, она все же заметила это и как-то вечером сказала:

— Ты зря изводишь себя и терзаешь сомнениями по поводу того, что происходит и что получается.

— Я вовсе не терзаю себя.

— Я же вижу. Просто ты стараешься не расстраивать меня, вот и все.

— Может и так.

— Вот поэтому я и говорю. История такая, какая она есть. Ты смог изменить её, направить, если так можно выразиться, в другое русло, но какой она будет, не тебе решать. Ты должен быть благодарен судьбе, что ты не самый маленький винтик в большом механизме. Ты можешь не только быть простым зрителем, но и как-то влиять на ход событий. Делай все сообразно своим убеждениям, совести, наконец, и тогда тебе не в чем будет себя упрекнуть, что ты был в стороне оттого, что происходило. Другое дело, если ты промолчишь, или поступишь против своей воли, вот тогда другое дело.

— Ириша, ты говоришь, как моя мама. Рассудительно и все правильно. Я все прекрасно понимаю и целиком с тобой согласен. Более того, именно так я и стараюсь поступать, но все же.

— Что все же?

— Вот именно, это все же меня и гложет. А надо ли было все это затевать?

— Надо.

— Ты уверена?

— Ты сам говорил мне, что одно то, что распалась великая страна, можно забыть обо всем и начать сначала. Твои слова?

— Мои.

— А разве не ты говорил, о том, что страну пустили с молотка и отдали на разграбление кучке ворья, которые достойны разве что веревки и фонарного столба?

— Мои и могу повторить это слово в слово.

— Тогда я не понимаю, какие сомнения тебя могут одолевать?

— Я и сам не знаю.

— Это называется.

— Угрызение совести.

— Нет, это простое самоедство. И вообще, я не понимаю, ты что, хочешь, чтобы через три месяца мы стали жить как у Христа за пазухой. Чтобы прилавки ломились от изобилия товаров, чтобы предприятия начали работать и выпускать продукцию, которая лучше японской или немецкой? Нет, такова не будет. Пройдут годы, прежде чем можно сказать, что выбранный путь дает позитивные результаты, что то, что задумывалось, получилось и только тогда ты вправе хоть в чем-то судить себя и спрашивать, в чем ты был не прав. Разве я не права?

— Права, Ты всегда права. Только мне от этого не легче. Пойми, я все это и сам прекрасно понимаю и мучаюсь и размышляю о будущем совсем по другой причине.

— Тогда скажи, по какой? — Ирина легла на бок, подперев голову рукой.

— Понимаешь, я не вижу конечной цели.

— Я тебя не понимаю?

— Ну, как ты не поймешь, — повысил я голос, — все что происходит, это понятно, и неразбериха, которая имеет место и все остальное, меня волнует, что мы получим в итоге. Какое общество мы строим? Заметь, что Зацепин, ни разу в разговоре со мной не говорил о том, что предполагается изменить в идеологическом плане, каковы перспективы введения рыночной экономики и появления частного сектора. Ни слова, понимаешь?

— А ты возьми и спроси.

— Я спрашивал, но он уходит от ответа. Говорит, что сейчас не это главное. Сейчас необходимо решить основное, сломать тот устоявшийся партийный механизм управления и заменить его новым, а дальше будет проще решать то, что необходимо, для того чтобы вывести страну на качественно новый уровень развития.

— Возможно, он прав. Чтобы начать слом основ идеологии и экономики, необходимо сначала обеспечить создание механизма, аппарата, который сможет начать эти преобразования. Мне кажется, ты сам запутался и противоречишь сам себе.

— Ничего я не запутался, впрочем, возможно ты права.

Твоя совесть чиста, и не занимайся глупостью. Лучше ложись спать, чтобы выспаться, а то утром встанешь, и голова будет, как медный чайник.

— Согласен, — я обнял жену и погладил её уже округлившийся живот.

— А как ты думаешь, кто у нас будет?

— Не знаю.

— А может тебе сходить к врачу?

— Ни за что. Кто будет, тот и будет. А ты что, если дочь родиться, меньше её любить будешь?

— Нет конечно.

— Тогда, жди, а когда рожу, узнаем.

— Все молчу, — и я нежно поцеловал жену.

Позавтракав, я ушел на работу. Обычно за мной приезжал водитель, но иногда, Рюмин, который сразу воспротивился ездить на казенной машине и пользовался своей, заезжал за мной, поскольку жил неподалеку от меня. Вот и в этот раз, я вышел из дома и минут через пять он подъехал. Начало августа выдалось по-летнему теплым и, глядя из окна машины, которая увозила меня на работу, я подумал, что неплохо было бы сейчас свалить с Иришкой на дачу, прогуляться в лес за грибами, потом пожарить, да еще с луком и картошкой, а потом, сидя перед домом, есть и радоваться прекрасной погоде и жизни. Виктор Викторович просигналил, какому-то нерадивому пешеходу, который перебегал улицу на красный сигнал светофора, и я невольно вспомнил, о предстоящих сегодня делах. Утром должно было состояться совещание, а во второй половине дня мне нужно было встретиться с людьми, которых пригласили для беседы.

— Дома все нормально, а то ты сегодня какой-то угрюмый?

— Да Ирину выписали из больницы, вроде получше, может, успеет еще поработать до родов.

— Значит, скоро станешь отцом семейства?

— Да, второй раз в жизни, — машинально произнес я, и тут же осекся, поскольку понял, что брякнул лишнее.

— Второй раз женат?

— Вроде того, — и подумал, что опять говорю не то. Никто из тех, с кем я работал, кроме Зацепина, не знали о той роли, которую я сыграл в происходящих событиях. К слову сказать, я давно замечал, что все, особенно Рюмин, не могли понять, почему я и Ирина принимаем участие в работе, да еще в столь серьезном деле, как подбор кадров, и потому нет, нет, да пытались прощупать меня и Ирину, каким образом мы попали в отдел. Рюмин, с присущей ему журналисткой интуицией, понимал, что я и Ирина неспроста попали на работу в отдел, но почему, никак не мог понять, а спросить в лоб, стеснялся. У меня даже возникло подозрение, что он подвозил меня на работу именно с целью хоть что-то выяснить по этому поводу. Поэтому, когда я обмолвился насчет второй женитьбы, я почувствовал, как он насторожился, и неожиданно спросил:

— Ты давно знаком с Зацепиным?

— Нет, с весны этого года.

— Еще до начала ГКЧП выходит?

— Да.

— Извини, что спрашиваю, все же вместе работаем, я все никак не могу в толк взять, почему Зацепин привлек вас на работу в отдел? Это, конечно, не мое дело, просто интересно. Вы не психолог, не аналитик, не историк, как Петр Петрович.

Мне вдруг стало интересно, что по этому поводу думают остальные члены команды, и поэтому спросил, повернувшись в сторону Рюмина:

— А что, это вызывает какой-то интерес? Или, просто любопытство?

— Да как, сказать. И то и другое.

— Считают нас темной лошадкой?

— Не без этого.

— Можно узнать, и какие по этому поводу суждения?

— Народ вначале считал, что вы оба просто комитетчики и вас, для отвода глаз, как семейную пару посадили нас пасти. Вроде того, что мы подбираем кадры, а вы смотрите за тем, как мы это делаем.

От такого ответа, я вдруг рассмеялся, поскольку ожидал чего угодно, только не такого, чтобы нас с Ириной считали вроде штатных стукачей.

— Это как серьезно и до сих пор так считают?

— Нет, я же говорю, это было первоначальным предположением. Потом, когда вы стали активно работать, мотаться, как и все остальные по городам и весям, короче работать наравне с остальными, отношение изменилось.

— И стало совсем непонятно, каким боком нас вдруг определили на эту работу, — продолжил я его мысль.

— Вроде того.

— Может мы инопланетяне? — в шутку ответил я.

— Это конечно оригинально, но маловероятно.

— Значит, народ никак не может понять, с какой стати, двух молодых сотрудников госбезопасности, имеющих чисто инженерные навыки, направили на кадровую работу, где нужны не знания сопромата или теоретической механики, а психологии, или на худой конец, канцелярского дела. Не так ли?

— Я так не говорил. Просто интересно, чем руководствовался Зацепин, приглашая вас на работу в свой отдел, и если так можно выразиться, какие заслуги или знания с вашей стороны, мотивировали это решение?

— Знаете, Виктор Викторович, я понимаю ваше любопытство в отношении меня и моей жены, но скажу, что если вы узнаете истинные мотивы моего участия во всем этом, у вас будет гораздо больше вопросов, чем было до этого.

— Вот как? Любопытно. Значит вполне вероятно, что я в чем-то прав относительно тех догадок, которые у меня были в отношении вас.

— Правда, интересно, и каковы они, эти догадки?

Машина сделала круг и остановилась у подъезда здания, в котором мы работали. Мы продолжали сидеть в машине, и Рюмин, положив обе руки на руль, произнес:

— Мне кажется, что ко всему, что происходит в стране, включая авиакатастрофу, ГКЧП, и весь последующий процесс преобразований в стране, вы причастны, пожалуй, в большей степени, чем кто-либо еще, — сказав это, он посмотрел в мою сторону и добавил, — я прав или нет?

— Как знать, но разве это что-то меняет?

— Абсолютно ничего, просто хотел проверить свою интуицию.

— Скажите, а так считают все в нашем отделе, или только вы?

— Нет только я и Гладышев.

— Петр Петрович, ну как же, психолог. Можно сказать, дело профессиональной чести определить, чем обусловлено появление двух темных лошадок столь юного возраста в таком коллективе. Разве что для осредненного баланса в возрасте. Хотя, было бы интересно узнать, какую роль во всем этом он отводит мне, если придерживается такой оригинальной теории?

— Самую главную.

— Даже так, совсем интересно, — я чувствовал, что пора заканчивать разговор, но не мог остановиться. Нет, мне не хотелось стать в позу и громко заявить, — да, это я открыл ящик Пандоры и запустил механизм перемен, но мне отчаянно хотелось узнать, о чем они догадываются и что думают в отношении меня и того, что происходит, поэтому спросил:

— А можно хоть чуть-чуть конкретнее?

— Что именно?

— Что понимать, под столь объемным выражением — главная роль?

— Не знаю, что Петр Петрович понимает под этим словом, но в беседе со мной, он высказался в ваш адрес весьма своеобразно, заявив:

— Этот юноша, — он имел в виду вас, — заварил такую кашу, что одному Богу известно, чем это кончится.

— Что он имел в виду?

— Ничего, только то, что сказал.

— А почему вы решили, что это относилось именно ко мне, мало ли, кого он имел в виду?

— Нет, он имел в виду именно вас.

— В таком случае, остается только ждать и надеяться, что каша окажется съедобной.

Рюмин ухмыльнулся и ответил:

— Знаете, то же самое я ответил Гладышеву, — потом, подумал о чем-то своем и добавил, впервые обратившись ко мне на вы, — а вы правы, сказав, что у меня возникло гораздо больше вопросов, чем раньше.

— Это оттого, что вы паппараци.

— Кто?

— Я хотел сказать журналист, — и, открыв дверь, вышел из машины и направился в отдел.

В конце августа, когда вернувшись из очередной двухдневной командировки в Красноярск, я уселся в кабинете, просматривать записи, который сделал за это время, раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.

— Алло, Алеша, это ты? — звонила Ирина.

— Да.

— Ты к ужину приедешь или нет?

— Мне надо задержаться. Необходимо подготовить материалы по командировке. Как только буду выезжать домой, обязательно позвоню. Ты как?

— Нормально, Была у врача, он сказал, что я вполне могу пойти на работу.

— Даже так?

— Да, так что готовь место.

— Хорошо, целую.

— И я тебя, — она положила трубку.

Я вздохнул и сделал то же самое, бросив взгляд на часы. Было начало седьмого. Перелистав записи, я стал готовить отчет к утреннему совещанию. Заработавшись, я не заметил, как пролетело время. В комнату, заглянул Гладышев. Увидев меня, он произнес:

— Вы знаете, который час?

— Что? — не расслышав вопроса, спросил я.

— Я говорю, вы знаете, который час?

— А да, начало седьмого.

— Начало десятого. Мне кажется, что вам давно пора домой. Запомните, молодость только раз бывает в жизни, а вы хотите провести её на работе. Она быстротечна, как порыв ветра, раз, и вы уже старик. А потом удивляетесь, как быстро пролетела жизнь. Работать надо, но не надо забывать, что жизнь, это не только работа, но и семья, жена, дети, родители, друзья, наконец. Вы, кажется, ждете ребенка, так уделите внимание супруге, сходите в театр или к друзьям.

— Но ведь и вы на работе в столь поздний час?

— Я другое дело. Мне некуда спешить и дома меня никто не ждет. Лучшее что я могу сделать, это посвятить остаток своих дней работе.

Я посмотрел на него, и вспомнил разговор месячной давности с Рюминым, и мне вдруг захотелось спросить у Петра Петровича, на чем основаны его догадки по поводу моей роли во всем происходящем, впрочем, не исключено, что Кирилл Сергеевич рассказал ему что-то, и все же я спросил:

— Петр Петрович, скажите, почему вы считаете, что я причастен ко всему происходящему в большей степени, чем другие?

— А разве это не так?

— И все же.

Он вошел в кабинет, прикрыл за собой дверь и присел на стул, который стоял около двери. Скрестив на груди руки, и глядя в мою сторону, он произнес:

— Возможно, я ошибаюсь, хотя это было бы очень плохо, ибо это означало, что я теряю квалификацию, но, оценив ваш психологический портрет, я пришел к твердому убеждению, что именно вы больше всех причастны к тому, что сейчас происходит.

— Но почему?

— Этого я не знаю, но интуиция мне подсказывает, да и факты косвенно подтверждают мои предположения, что вы каким-то образом обладаете информацией, которая подвигла вас на действия, которые в конечном итоге привели ко всему тому, что происходит.

Я понимал, что он ждет моего ответа, более того, это даст возможность либо развеять эту идею или утвердиться в правоте, и посмотрев на профессора, лицо которого выражало ум, благородство и жизненную мудрость, подумал и произнес:

— Скажите, а вы считаете, я правильно поступил, или мой поступок можно расценить, как поступок глупца или честолюбца?

— Уже то, как вы спросили меня об этом, говорит о том, что вы не глупец, и не честолюбец. Но что касается ответа на вторую половину вашего вопроса, относительно правильности совершенного вами поступка, то это вопрос чисто философского плана и, опережая ваш следующий вопрос, отвечу. Чтобы оценить поступок, нужно знать мотивы, то, что побудило вас к этому шагу, но даже зная эти мотивы, их можно трактовать по-разному. Знаете, как в сказке «Мальчиш-кибальчиш». Действия того или другого по-разному оцениваются, в зависимости от того с чьих позиций они рассматриваются. Вы согласны со мной?

— Безусловно. Но если отбросить философский, как вы выразились, аспект вопроса, с чисто человеческих позиций, я правильно поступил?

Петр Петрович тяжело вздохнул и, посмотрев на меня ничего не говорящим мне взглядом, произнес:

— А кто его знает. Только история определит, правильно вы поступили или нет, да и то, только вам есть с чем сравнивать конечный результат. Думаю, что в этом, вы со мной согласитесь.

— В этом да.

— В таком случае, собирайтесь-ка домой к любимой жене, а заодно передайте ей привет, — он поднялся и вышел.

Я по привычке, взял ручку в рот и подумал, — как он прав. Только я смогу оценить, правильно я поступил или нет, попытавшись изменить историю, и мне почему-то стало так одиноко и тоскливо, что, собрав бумаги, положил их в стол и отправился домой, забыв, что хотел перед выездом позвонить жене.

Глава 2

Осень пролетела как-то незаметно и вскоре наступила зима. Изменения, которые происходили в стране, были, но ощутимых результатов, которых все мы ожидали, не было. Особенно меня смущало то, что, как я полагал, перестроечный процесс, который начался и продолжался после отмены в стране чрезвычайного положения, должен был сопровождаться началом демократических преобразований и в частности, возникновением свободы слова. Однако ничего этого не было даже намеком. В газетах, на радио и телевидении была все та же жесткая цензура, которая строго регламентировала информационный поток, преподнося происходящие в стране изменения, как необходимость сплочения партии и народа в период, когда страна находится в таком сложном положении. При этом нигде и ни разу не упоминалось конкретно, в чем собственно это сложное положение выражалось. Так, общие фразы по поводу того, что смена руководства является всегда болезненным процессом и в условиях, когда капиталистическое окружение пытается всеми силами дестабилизировать обстановку, подорвать устои и расшатать всю систему социализма, необходимо еще сильнее сплотить ряды партийных и беспартийных, вокруг нового руководства страны и своим трудом, показать всему миру верность заветам Маркса и Ленина, идеалам коммунизма.

Читая всю эту ахинею, мне хотелось пойти к Зацепину и прямо ему сказать, что именно из-за этого дебилизма произошла такая быстрая трансформация мозгов у большинства россиян и в странах соцлагеря. Наоборот, надо, как можно подробнее, освещать позитивные стороны нашей жизни и заострять внимание на негативных её сторонах. Одновременно раскрывать перед людьми правду о том, что было, показывать, в чем ошибки, кто виноват в них, и что самое главное, как сделать, чтобы они не повторились в будущем. Только тогда мы сможем сформировать у людей мировоззрение, позволяющее им на деле, а не на словах быть в авангарде строительства нового общества, а следовательно, посеем ростки правильного понимания значения партии в жизни государства. Однако мои высказывания оставались при мне, и как только я решался их высказать Зацепину, решимость куда-то улетучивалась, и я откладывал разговор до следующего удобного случая. Не знаю, можно ли это назвать трусостью или как-то иначе, но факт оставался фактом. При всей очевидности, и понимании, что только я могу высказать откровенно свои опасения или внести конструктивные предложения в процесс, который сам же инициировал, я молча смотрел и ничего не делал.

Самым удивительным, я бы даже сказал, непостижимым для меня было то, что как случайно мне стало известно, в течение всего года, мы продолжали активно помогать Афганистану военной техникой и политика, проводимая до этого, практически не изменилась. Узнав об этом, я чуть было не взорвался негодованием, и не выдержав, после очередного совещания у Зацепина, который после того, как ГКЧП перестало функционировать в полном объеме и передало большинство своих полномочий вновь созданным государственным структурам, занимал довольно высокий пост, а именно был главой центральной региональной зоны страны и одновременно являлся одним из заместителей председателя правительства, подошел и спросил, — не может ли он уделить мне несколько минут личного времени?

— Что за вопрос, конечно, кстати, как дома, все в порядке?

— Да спасибо, все хорошо.

— Когда ждете прибавление семейства?

— Можно сказать, со дня на день.

— Понятно, ну что же передавай пожелания, чтобы все прошло хорошо.

— Обязательно.

— Да, так о чем ты хотел меня спросить?

— Я, возможно, влезаю не в свои дела, но мне стало известно, что дела по Афганистану продолжаются в том же направлении в каком и были раньше. Это означает, что есть вероятность, что мы можем ввести туда войска?

— Ах, вот что тебя так взволновало. Я тебя понимаю, но твои опасения, напрасны. То, что мы помогаем, это вполне объяснимо. Не можем же мы взять, и ни с того ни с сего, прекратить помощь Афганскому правительству. Пойми, свято место пусто не бывает. Стоит нам только уйти из района, как американцы перехватят инициативу и пойдут по нашим стопам. А раз так, значит, вблизи наших границ снова будут маячить американские флаги. Вот почему мы должны создавать видимость нашего присутствия в этом регионе, а что касается ввода войск, то вряд ли мы пойдем на такую авантюру, зная печальные последствия прошлого, но и уходить оттуда совсем мы не намерены. Ты согласен со мной?

— Мне трудно судить, я не в курсе реальных процессов, которые сейчас там происходят.

— Вот видишь, процессов ты не знаешь, и тем не менее, волнуешься. Это хорошо.

— Чего уж тут хорошего?

— Как чего, значит, болеешь за дело, которое тебя, в общем-то, и не должно вроде как волновать.

— Да нет, просто… — я осекся и замолчал, потому что мне было что сказать, но я понимал, что если начну говорить, то выскажу все что думаю.

Зацепин посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь, мне кажется, тебя пора направить на другой участок работы. Ты хорошо зарекомендовал себя в отделе, приобрел опыт, о тебе очень хорошо отзывается Гладышев.

— Петр Петрович?

— Да, представь себе, Петр Петрович. Сказал, что ты, не по годам соображаешь, и хватка у тебя есть, так что готовься, после нового года пойдешь ко мне в аппарат центральной региональной зоны работать. Что скажешь?

— Я не знаю, — смущенно ответил я, — мне ведь и тридцати еще нет, какой из меня начальник, меня и слушать-то, пожалуй, не будут. А уж про себя и вовсе мальчишкой называть будут.

— Знаешь что, мальчишкой называют тех, кто по блату в начальство выбился, а мозгов не имеет, а когда молод, да еще и с мозгами, то будут не только уважать, но и работать. Ладно, ближе к Новому году поговорим, а сейчас прощай, а то у меня через час очередное совещание. Да, и не забудь супруге от меня привет передать.

— Спасибо, передам.

Мы распрощались и весь в сомнениях по поводу возможного назначения на руководящую должность, я вышел из кабинета Зацепина.

Я вернулся к себе и увидел на столе записку:

— Алексей Михайлович! Звонили из дома, просили передач, что Ирину на скорой отвезли в роддом. Просили перезвонить.

Я схватил трубку телефона и судорожно стал набирать номер. Телефонные гудки означали, что мать уехала вместе с Ирой, и дома никого нет. Я разволновался, так как понимал, что скоро стану отцом. Мысли о работе отошли на второй план, и в голове звучали совсем иные вопросы — Как там Ирина, все ли хорошо, благополучно ли они доехали до роддома и вообще, куда её отвезли?

Предупредив, что жену отвезли в роддом, поэтому меня, возможно, не будет до конца дня, я оделся и вышел на улицу. Мороз усилился до минус пятнадцати. Слегка поежившись от непривычно холодного воздуха, я спустился в подземный переход и свернул в сторону метро. Через час, я уже был дома. На столе как всегда лежала записка.

— Отец, повезла Ирину в 27 роддом на Коптевском бульваре, если не примут, то повезут на Вятскую. Если Алеша придет, скажи, чтобы ждал дома и никуда не ездил. Таня.

Я положил записку на стол и, взяв телефонный справочник, нашел номер приемного отделения роддома.

— Алло, это приемная роддома? Не могли бы вы мне подсказать, Кутилина Ирина Анатольевна к вам поступала сегодня в первой половине дня?

— Что, поступила, находится в родильном отделении, спасибо.

Я положил трубку и отправился в роддом.

Мы просидели с матерью в роддоме до вечера. Ближе к пяти, дежурная вынесла список рожениц, и вывесила его в коридоре на доске объявлений. Среди двенадцати фамилий, я увидел фамилию жены. Напротив её фамилии было написано 15–45, девочка, 3400 г, 51 см. Радостный и счастливый, я подошел к матери и сказал, что у меня дочка. Мать обняла меня и пошла в регистратуру, узнать, когда можно будет принести передачу. Возвратившись, она сказала, что завтра утром можно принести что-нибудь из еды, а заодно послать записку. Мы собрались идти домой, и в этот момент в приемную вошла Ирина мама Мария Федоровна. Видя мой сияющий вид, она поняла, что Ирина родила, а узнав подробности, стала обсуждать с матерью проблемы, которые необходимо решить в ближайшее время.

— Кстати, Алеша, — обратилась ко мне теща, — ты не забудь, что надо побеспокоиться насчет коляски. У тебя времени не так много, от силы две недели.

— Я понял, не волнуйтесь, купим.

И они снова уединились. Я стоял, размышляя о том, что стал отцом, и как говорится, изменил свой статус. Было приятно сознавать, что ты причастен к тому, что возникла новая жизнь, родился человек, самый родной и дорогой для тебя. Вместе с его рождением в твою жизнь входят новые проблемы, ответственность, радости и огорчения. Мои размышления прервал голос матери.

— Алеша, мы собираемся домой. Мария Федоровна едет с нами. У тебя какие планы?

— Я, пожалуй, поеду с вами.

— Очень хорошо.

По дороге домой, я купил торт, бутылку шампанского и когда мы приехали домой, отец уже ждал нас.

— Ну вот, а я тоже торт купил. Ну, с кем порадуете?

— С внучкой отец, с внучкой.

Мы расцеловались.

— Да, забыл сказать, — сказал отец, — Анатолий звонил, сказал, что выезжает, так что скоро будет.

Мы засиделись допоздна, оживленно беседуя. В основном все вертелось вокруг Ирины, родившейся дочери, пеленках и прочем, что вероятно во всех семьях одинаково, когда на свет появляется ребенок. Теща взяла отгул, и решила заночевать у нас, чтобы утром поехать с матерью в роддом, который находился недалеко от нас. Анатолий Сергеевич стал собираться домой и я вызвался проводить его до остановки.

Мы вышли из подъезда, был двенадцатый час ночи. На улице было морозно, но не так как днем. Мы молча дошли до трамвайной остановки.

— Алексей, может ты домой пойдешь, чего тебе мерзнуть?

— Да ничего, я итак целыми днями в кабинете сижу, хоть немного подышу воздухом.

— Как работается?

— Да как сказать, вроде ничего.

— Не тужишь, что ушел?

— Некогда тужить, работы полно, а после Нового года еще прибавиться.

— С чего так?

— Да вроде на повышение ухожу.

— Растешь, стало быть?

— Вроде того.

— Поздравляю.

— Спасибо, но еще рано. Вот когда назначат, тогда можно поздравлять.

— И куда теперь?

— Хотят перевести в аппарат главы центральной региональной зоны.

— Ты я смотрю, решил в большую политику ударится?

— Скажете тоже.

— Ну как, сам говоришь в какие сферы идешь работать. Ты уж извини, я по-родственному с тобой. Тебя кто из знакомых тянет наверх или ты сам пробиваешься?

Я улыбнулся и ответил.

— Да нет Анатолий Сергеевич. Скорее сам. Хотя, если откровенно говорить, то увяз я во всем по самые уши. Я ведь в таких верхах вращаюсь, и таких людей знаю, что другим и не снилось.

— Вот даже как?

— Даже так. Вот вчера на совещании у Зацепина был, знаете такого?

— Это который в нашем регионе самый главный?

— Он самый. Вот он и позвал к себе работать. Впрочем, я по сути с ним уже который месяц работаю.

— Да Алексей, к тебе, стало быть, скоро только по отчеству придется обращаться.

— Ну конечно. Для вас я как был Алексеем, так до старости в них прохожу.

Тесть засмеялся и в этот момент подъехал трамвай. Мы расцеловались. Он еще раз поздравил меня с рождением дочери, а я пожелал ему здоровья, попрощался, и отправился домой. Почувствовав, что не жарко, прибавил шагу.

Когда я вернулся, родители и теща, уже собирались ложиться спать. Мы договорились относительно завтрашнего дня и, пожелав всем спокойной ночи, отправился на кухню, выпить чаю, перед тем как лечь спать. Включив старый телевизор, который, мы собирались отвезти летом на дачу к Ириным родителям, я в ожидании, когда закипит чайник, стал слушать последние новости. Диктор рассказывал о новостях в стране, новом сталелитейном заводе, на месяц раньше срока введенным в строй. Потом, рассказывали о текстильном комбинате, который в свете решений и указаний правительства, по-новому подходит к оценки качества сырья и как это влияет на производимую комбинатом продукцию, и все в том же духе. Слушая всю эту говорильню, как я её про себя называл, не заметил, как на кухню вошел отец. Повернувшись и увидев его, стоящим в дверях, спросил:

— Батя, чайку со мной выпьешь?

— Можно, а то сегодня в обед селедки наелся, весь день пить хочется.

Я налил по чашкам чай и выключил телевизор, сказав в сердцах:

— Любят у нас все приукрашивать, хлебом не корми, — и сел напротив отца.

— Совсем взрослым ты у меня стал, Алексей. Не по годам взрослым.

— Это ты к чему батя?

— Да смотрю на тебя, изменился ты за последний год сильно.

— Это как, хорошо или плохо?

— Сложно сказать.

— Даже так. А в чем сложность? — я сделал глоток горячего чая, продолжая наблюдать за отцом.

— Да как тебе сказать, боюсь обидеть, только, как мне кажется, гложет тебя что-то, а что, не пойму. Может работа не нравится и тужишь, что пошел туда работать, может еще что-то?

Я поставил чашку и подумал, — как редко я разговаривал с отцом вот так по-настоящему. Давно, а точнее, почти никогда. Так, делился новостями, успехами, иногда неудачами, но никогда не спрашивал совета или помощи в решении того или иного вопроса. Странно, почему? Ведь отец действительно мог выслушать меня, понять, подсказать и помочь, но я не то чтобы стеснялся или боялся чего-то, мне даже не приходило в голову начать с ним беседу тогда, когда мне действительно это было нужно. Так сложилось. Я смотрел на него, и думал, как мало ему осталось жить и как мне будет его не хватать, когда его не будет, ну почему жизнь так устроена, что попросить совета у самого близкого и родного человека тебе захочется тогда, когда его уже не будет рядом с тобой? Я вспомнил, как спустя несколько лет после его смерти, я не раз ездил к нему на кладбище и сидя у могилы тихо плакал и говорил, как мне его не хватает в этой жизни, точнее в той, которую я помнил и пережил.

Я не заметил, как слеза скатилась у меня по щеке, и я почувствовал, как отец провел по ней пальцем и я, посмотрел на него и сказал:

— Знаешь батя, ты во многом прав. Мне тяжело, но не потому, что много работы или у меня что-то не получается, а тяжело, потому, что то, что я делаю, не всегда согласуется с моими мыслями, сердцем, если так можно выразиться, ты меня понимаешь?

— Понимаю, я все прекрасно понимаю, потому и говорю, что ты не погодам стал взрослым. Ощущение такое, словно ты за этот год, огромную жизнь прожил.

— Так ведь так оно и есть. Знаешь, то, что сейчас в стране творится, это ведь все я затеял. Не Андропов, не КГБ не кучка заговорщиков, а именно я. Вот поэтому и грызут меня сомнения, а правильно ли я поступил. Прости, не хочу сейчас тебе обо всем рассказывать, в другой раз как-нибудь, больно время не подходящее, только одно скажу. Запутался я в самом себе, потому что взвалил на свои плечи ношу, а ответственность за то, что происходит, лежит на мне.

— Может, ты зря себя изводишь? Не хочу учить, скажу только, жизнь не просто хороша, она прекрасна и удивительна, ведь никогда не знаешь, что ожидает тебя даже через пару минут. Бывает так плохо, что волком выть хочется, не знаешь, что делать, как поступить, но проходит время и все встает на свои места. Жизнь сама решает проблемы, хотим мы того или нет. Другое дело, что она больно бьет нас, но это за дело, а не просто так, ибо она учит, как жить, чтобы в другой раз не повторить туже глупость. А проблемы, что ж, они есть у всех, только одни зацикливаются на них и начинают жить ими, а не реальной жизнью, а другие решают проблемы и продолжают жить дальше, прямо идя по жизни, не боясь новых трудностей, а их немало на жизненном пути.

Я слушал и смотрел в чашку с чаем, потом перевел взгляд на отца и сказал:

— Спасибо батя.

— За что?

— За совет.

— Я советы не даю, сам знаешь. Дохлое дело давать советы, так размышляю вслух. Ну а если что пригодится в жизни, слава Богу.

— Нет батя, я серьезно, спасибо.

— Ладно, Алеша, раздевайся-ка ты, да спать ложись, завтра, небось, опять с головой окунешься в работу?

— Это точно.

— Ты только учти, ты теперь сам отец, так что не забывай, что надо и дома бывать и семье внимание уделять, — и улыбнулся, глядя на меня.

— Хорошо, постараюсь. Ну все, пошел спать.

Я вышел из-за стола и отправился в свою комнату, где уже рядом с диваном, на котором мы спали, стояла детская кроватка.

Десятого января меня назначили начальником вновь созданного отдела, с довольно расплывчатым названием. «Информационно-аналитический отдел перспективного развития». Согласно положения об отделе, я подчинялся непосредственно главе региональной зоны, то есть, Зацепину. Я переехал из кабинета на Лубянке, к которому уже успел привыкнуть, в новое здание и новый кабинет. К своему удивлению, когда оформлял документы, оказалось, что к этому времени был уже майором и даже не подозревал об этом. Прощаясь с сотрудниками, с которыми проработал, хотя и не так долго, я испытывал двойственное чувства. С одной стороны, было жалко уходить и расставаться с ними, поскольку время, которое нас объединило, было, временем от которого мы ожидали чего-то необыкновенного, можно сказать чуда. Мы считали, что с нашей помощью, совершится экономический и социальный переворот не только в стране, но и в умах и сердцах людей. Мы работали так азартно и вдохновенно, что нам некогда было оглядываться и смотреть на то, что происходит в действительности. За чередой повседневных дел, нам трудно было успеть оценить то, что мы делали, потому что ритм нашей работы не давал нам возможности проанализировать результаты собственных усилий. Вот почему, с другой стороны, мне хотелось уйти, потому что пришло время, когда я увидел, что не все так гладко и неоднозначно в том, что мы делаем. Лишь немного соприкоснувшись с результатами нашей деятельности, понял, что наши рекомендации хотя и имели значение, но отнюдь не решающую роль и оттого становилось досадно и обидно, что наш труд уходил в песок забвения. Люди, которых мы находили, оценивали и рекомендовали, так и остались на своих прежних должностях, а вместо них назначались совсем иные, о которых мы ничего не знали. Было странно и непонятно, почему так происходит. Складывалось ощущение, что мы работали вхолостую. И все же, ощущение причастности к чему-то значимому, было важнее того негатива, который был.

Забирая из стола личные вещи, я столкнулся в дверях с Петром Петровичем. Он прикрыл за собой дверь и тихо произнес:

— Возможно, мы видимся в последний раз. Я хотел пожелать вам удачи и попрощаться, — он замолчал, но по тону понял, что он не за этим зашел, он, словно хотел меня о чем-то спросить и не решался, поэтому сделал шаг навстречу и сказал:

— Как знать, может, и свидимся, но мне показалось, что вы хотели меня о чем-то спросить?

— Да. Возможно, это не корректно с моей стороны и все же, зачем вы это сделали?

— Что именно?

— Начали все это, ну… вы меня понимаете?

— Ах, это. Я и сам до конца не знаю. Возможно потому, что мне многое было известно и в том мире, о котором я знаю, все было не так хорошо, как хотелось бы. Может быть я не прав, или не до конца довел смысл, что именно было плохо, одним словом, трудно сказать, впрочем, сейчас это уже не имеет значения. Я всего лишь привел механизм в действие.

— А вы уверены, что то, что получится, будет лучше того, что было?

Я посмотрел на Петра Петровича, и словно оправдываясь, как школьник перед учителем, произнес:

— Всегда хочется сделать мир лучше, поэтому остается только надеяться, что поступил правильно.

— Дай Бог, чтобы все получилось так, как мечтается всем нам. Прощайте и удачи вам на новом поприще, — он повернулся и вышел, прикрыв за собой дверь и оставив меня в полном смятении чувств. Я повернулся и, взглянув в последний раз на свое рабочее место, вышел из кабинета.

Вечером, вернувшись с работы, я открыл дверь и с порога чуть не наткнулся на стоящую в коридоре жену. Она ходила с Машей на руках по квартире, а та во всю голосила.

— А вот и наш папка вернулся, — сказала она, глядя на меня.

Я поцеловал жену и маленькую дочку и поинтересовался причиной её рева.

— Да кто ж её знает, чего ей не нравится. Вот уже полчаса, как во всю разревелась. Мать пошла в аптеку за новой соской. Представляешь, Машуня её то ли выплюнула, то ли она у неё выпала изо рта. Короче та упала, а мать в это время нечаянно на неё ногой наступила. Короче соске каюк, а Машка в рев.

— Ну так другую дали бы.

— Как же, другую она не хочет и все. Вот мать и пошла в аптеку, может там есть похожие. А я пытаюсь её всеми силами успокоить.

— Ну-ка дай я попробую.

— Нет, ты сначала разденься, пойди умойся и руки помой, а потом попробуешь и вообще, ты бы поел, а я сама управлюсь.

В этот момент вошла мать.

— Ну что, плачет, я вот две аптеки обегала, только такие нашла, — и она достала две соски

— Соски, как соски, дайте-ка ей одну.

— Ой Алеша, какой ты бестолковый в таких делах, надо же сначала кипятком их обдать, я же их только принесла.

— Все я пошел умываться, а вы тут сами, а то вечно не то делаю.

Я скинул пальто, в котором продолжал стоять и, повесив его на вешалку, отправился в ванную комнату.

Я лежал рядом с женой, которая, повернувшись ко мне спиной, наблюдала за дочерью, которая мирно спала рядом в своей кроватке.

— Ну, как она там, уснула?

— Да, сопит, нет, ты посмотри, прямо, как ангелочек лежит.

Я перегнулся через Ирину и заглянул под простынку, которая висела на спинке кровати. Маша лежала и мирно спала. Редкие волосики на голове делали её смешной и забавной. Я наклонился и поцеловал жену.

— Устал сегодня?

— Так, не очень. Осваиваюсь на новом месте. Как все сложится, не знаю. Представляешь я теперь начальник отдела.

Ирина повернулась в мою сторону и обняла. От неё исходил приятный запах детского крема, молока, лаванды и еще множества разных других веществ. Мне стало так хорошо и спокойно. Я просунул руку ей под голову, и притянул к себе.

— Ты-то как, небось, устаешь с Машкой больше чем я на работе?

— Нет, твоя мама мне здорово помогает, да и потом, Машуня такая спокойная. Это только сегодня она раскричалась, когда соску сломали.

— Это она в меня.

— Ну конечно, в кого же еще ей быть.

Она поцеловала меня и стала нашептывать мне на ухо слова любви…

Глава 3

Я открыл веки и свет лампы больно резанул по глазам, отчего невольно зажмурившись, пошарил рукой по столу и погасил лампу. Открыв снова, я вздрогнул. Мне показалось, что что-то произошло, но что именно было непонятно. Я осторожно приподнялся из кресла и осмотрелся. Кабинет, и вся окружающая в нем обстановка были мне незнакомы. Большие напольные часы, журнальный стол и кресла вокруг него, письменный стол, телевизор, шторы, приглушающие свет из окна. Опустив взгляд, посмотрел на свои руки, инстинктивно провел рукой по щеке и в этот момент, словно электрический разряд, пробежал по всему моему телу и, закончив свой путь где-то в глубинах мозга, мгновенно озарил в памяти все. Я снова оказался в будущем в начале 2005 года.

Раздался приятный звук зуммера и вслед за ним голос Виктора:

— Алексей Михайлович, к Вам просит разрешения войти Кушнарева?

Я подошел к столу и, нажав кнопку селекторной связи, ответил:

— Пусть войдет.

Вслед за этим дверь приоткрылась и на пороге возникла фигура помощника по особым поручениям Ольги Валентиновны Кушнаревой. Она вошла, держа в руках папку с документами. Подойдя, открыла её и произнесла:

— Я принесла документы, которые вы вчера просили подготовить по поводу завтрашнего совещания. Здесь все необходимые данные. Кроме того, я подобрала списки тех, кто, возможно, вам понадобится в качестве консультантов, и договорилась, чтобы они могли завтра присутствовать, — она перевернула несколько листов и продолжила, — кроме того, здесь выписки из совещаний по данному вопросу, которое проводилось два месяца назад. Здесь же результаты проведенных по его итогам работ, особо ничего интересного, за исключением вот этого, — и она показала лист, на котором красным были сделаны пометки, — я отметила, посмотрите, думаю, что это может заинтересовать. Далее, список всех приглашенных на совещание и перечень вопросов, которые необходимо рассмотреть. По-моему все, — она закрыла папку и положила её на стол.

— Я могу идти?

— Слушай, сколько мы с тобой знакомы?

— С 79.

— Вот именно, с 79, прошло двадцать шесть лет, а ты все такая же, какой я тебя помню.

— Это плохо?

— Да нет, я не о том. Просто мы столько лет вместе, а ты даже в гостях у меня ни разу не была. Всегда держишь дистанцию. Это что жизненная позиция?

— Не будем об этом. Просто стиль жизни, по-другому я уже не могу, а может, и не хочу.

— Извини, если чем-то обидел бестактным вопросом.

— Все нормально, я пойду, а то мне надо подготовить еще кое-какие материалы.

— Хорошо.

Она повернулась и вышла, оставив меня одного. Я сел за стол и открыл папку, которую принесла Ольга. На бумагах, стояли штампы «Строго секретно»  «Кол-во экз.1(один)». На первом листе было написано:

— Совещание 22.02.05 по вопросу — «Разработка плана мероприятий подрывной деятельности на территории стран противника с использованием новейших средств космического базирования». Далее шел список приглашенных на совещание и перечень основных вопросов, которые необходимо было решить на нем. Я стал внимательно просматривать список, словно пытался найти в нем ответ на вопрос, который все время вертелся у меня в голове, но я никак не мог понять, что именно меня волновало. Я протянул руку и выключил настольную лампу, словно хотел воспользоваться темнотой и что-то вспомнить. Темнота окружила меня, и в этот момент вдруг понял, что меня мучило, эти несколько минут. Я никак не мог сосредоточиться и вспомнить конкретно где, о каком совещании идет речь и вообще, что я здесь делаю. И как только обозначился сам вопрос, все встало вдруг на свои места. Картина прояснилась, и я ясно представил себе все происходящее…

— Итак, — подумал я, — значит, время опять сделало неумолимый скачок и перебросило меня на двадцать с лишним лет вперед. В третий раз я оказался в одном и том же времени. Я вышел из-за стола, подошел к окну, отдернул штору. Прямо передо мной лежал огромный город, такой знакомый мне с детства и одновременно такой неузнаваемый, обезображенный шрамами тех трагических событий, которые произошли за эти годы. Постояв немного у окна, я задернул шторы и, возвратившись снова сел за стол. Достав бутылку коньяка, налил рюмку и, не смакуя, как это положено для столь изысканного напитка, залпом выпил, почувствовав, как обжигающий напиток ручейком стал растекаться по всему организму. Пройдет несколько минут, и алкоголь попадет в кровеносные сосуды и донесет его действие до мозга. Станет легко и хорошо. Если добавить немного еще, то можно совсем забыть ту боль и бессилие, которая сидит во мне и пожирает с каждым днем все сильнее. Достав из ящика зеркало, я посмотрел на свое отражение. Одутловатое лицо, седеющие волосы, мешки под глазами. Положив на место, с чувством досады, захлопнул ящик и, прикрыв лицо ладонями, окунулся воспоминаниями в прошедшие годы.

Итак, год после переворота. Я в должности начальника аналитического отдела. Основной задачей его было систематизировать поступающие с мест сводки о состоянии дел, которые имели место в результате проводимых реорганизационных и перестроечных процессов, и масса других сведений, включая настроение людей в регионах, которое выяснялось на основе так называемых социологических опросов. Штат сотрудников отдела был небольшой, всего пятнадцать человек. Однако по мере увеличения роста задач, которые ставились перед отделом, росло и количество сотрудников. Через год отдел разросся до пятидесяти человек. Именно тогда мы снова стали работать вместе. Ольга стала моим помощником и правой рукой.

Сам процесс перестройки набирал обороты. Основным направлением, было поднятие уровня производительности на производстве и увеличение выпуска более качественной продукции. Однако сделать это было не так легко и к концу второго года, началась пробуксовка именно в этом направлении. Наметились и основные тенденции во внешней политике, а именно, усиление противостояния между нами и США. С одной стороны, мы стремились всеми силами уменьшить с американцами и НАТО напряженность, а с другой, недоверие и подозрительность с обеих сторон росло. Учитывая, что мы знали некоторые особенности американских разработок системы «звездных войн», которую они начали активно продвигать, в качестве одного из аргументов внешней политики, мы заняли принципиально иную позицию, и не пошли на поводу у американцев, бросив все силы на какие либо ответные меры. Наоборот, в свете тех мероприятий, которые были намечены в самом начале, началась разработка принципиально новых образцов вооружения, а также были запущены в производство практически одновременно два авианосца. При этом американцев всеми силами потчевали легендой, что мы увеличиваем мощь за счет увеличения ракетно-космического потенциала, тратя на это огромные бюджетные средства.

Понимая, что сделать решительный прорыв в части выпуска продукции мирового уровня, особенно в области радиоэлектроники, и бытовой техники самостоятельно не удастся, началось привлечение для этого иностранных фирм. Именно в этот период были заключены десятки контрактов на строительство заводов по выпуску техники бытового назначения на условиях быстрого развертывания в течение двух-трех лет производств, которые работали не просто по принципу отверточной технологии, а наоборот, собирали продукцию из деталей и узлов, сделанных из отечественного сырья и непосредственно в стране, что позволяло уйти от зависимости в поставке комплектующих от стран-экспортеров. Вначале это было встречено иностранными компаниями более чем осторожно, однако, осознав, что они могут не успеть и рынок будет захвачен фирмами конкурентами, предложения пошли один за другим. Наибольший интерес вызвали предложения японских фирм, которые предлагали наиболее передовые технологии и модели. Впрочем, по некоторым позициям, были заключены контракты и с европейскими странами. Америка смотрела на все это скрипя зубами и на весь мир заявляла, что, помогая нам в запуске новейших холодильников или пылесос, мы подрываем устои капитализма и роем себе яму. Однако деньги решали все. Поэтому инвестиции шли в страну полным ходом, а вместе с ними рост потребительского рынка.

Все это вызывало необходимость ускорения перестройки промышленности на новую, рыночную экономику. Это было ясно как день, но как это осуществить, оказалось не таким простым делом. Просто закрыть нерентабельные предприятия, было невозможно. Это влекло за собой высвобождение рабочих рук, которые необходимо было трудоустроить. Мы прекрасно понимали, что наличие безработицы не только не допустимо, но и опасно, так как может спровоцировать волнения и в конечном итоге привести к возникновению оппозиции, которая на волне недовольств неизбежно возникнет в её недрах. Именно поэтому отдел непрерывно занимался сбором информации о настроениях среди самых разных слоев населения и давал большую пищу для размышлений и принятия оперативных действий.

В середине восемьдесят второго, когда первые предприятия начали давать продукцию мирового уровня, и она хлынула на голодный рынок страны, появилась возможность начать новый шаг в перестроечном процесс, введение элементов частного предпринимательства в самом первичном его виде. Согласна указа, в стране началась компания по развитию индивидуального предпринимательства, в основном это касалось сферы услуг. Фактически были легализированы мелкие кустарные мастерские по ремонту часов, обуви, пошиву одежды. Начали создаваться мастерские по ремонту автомобилей и бытовой техники, вышли из подполья ювелиры, надомники по пошиву одежды, зубные врачи и многие другие, занимающиеся этим бизнесом давно и негласно. Десятки, а то и сотни тысяч людей используя простейший механизм покупки лицензии, могли начать собственное дело. Основным ограничением, которое было установлено государством, это то, что в качестве привлеченных рабочих можно было использовать не более пяти человек. Проверка и нарушение в этой части влекла за собой уголовную ответственность, лишение имущественных прав и автоматическое помещение пожизненно в черный список, то есть не возможность в будущем заниматься подобной деятельностью. Столь жесткие санкции позволили сразу отбить желание к правовым нарушениям. Однако, несмотря на такие жесткие ограничения, это было воспринято, как шаг, в котором народ нуждался и потому воспринят с одобрением. Фактически мы шли тем же путем, по которому двигались наши соседи в Китае.

Самым трудным и сложным в этот период, было, безусловно, сельское хозяйство. Слишком много денег из бюджета страны тратилось на решение продовольственной программы, при этом значительная их часть на закупку продовольствия за рубежом. Главное, что потраченные деньги фактически проедались, а эффекта не приносили. Поэтому этот вопрос был весьма и весьма актуальным. Колхозы и совхозы были малоэффективны, неповоротливы и те средства, которые в них вкладывались, не давали отдачи. Однако распустить колхозы и совхозы и перейти полностью на фермерское хозяйство, было невозможно. Для этого не было не только идеологической основы, но и экономической. Проблема практически зашла в тупиковую ситуацию. Однако время торопило, ибо проблема снабжения населения продуктами питания, была одной из первостепенных, если не самой главной. В своих информационных сообщениях и комментариях к ним, я не раз обращал внимание руководства:

— Голодный человек, потенциально опасен тем, что он становится, не просто агрессивен, но и более восприимчив к любой, в том числе враждебной нам пропаганде. И это понятно. Лозунг сытый, голодного не разумеет, остается также актуален и сейчас, ибо промедление в этом вопросе, играет на руку тем, кто любыми путями хочет показать бессилие экономики социализма и подорвать наши устои. Поэтому необходимо предпринять решительно все меры для решения продовольственного вопроса. Богатый и сытный стол в доме, лучше любого агитационного и пропагандистского ролика по телевизору или газете.

Впрочем, это понимали и без меня, однако решить этот вопрос было сложно. Решительный сдвиг в этом плане произошел в результате проводимой в этот период политике, направленной на сближение с Китаем. Китай, который в этот период проводил аналогичные экономические преобразования, по существу стал образцом для подражания в части усилий в решении аграрной политики. Конечно, Китай обладал существенными преимуществами в этом отношении. Он обладал значительно большими людскими ресурсами, занятыми непосредственно в сельском хозяйстве, большими и более качественными пахотными землями и что самое важное, более трудолюбивым контингентом сельского населения. Именно тогда резко усилилось сотрудничество наших стран в сфере подъема сельского хозяйства. Развитие АПК, увеличение капитальных вложений в аграрный сектор, освоение новых агротехнологий, способствовало успеху. Постепенно экономика сельского хозяйства стала приносить свои плоды, особенно в области животноводства.

Казалось бы, начался сдвиг во всех сферах народного хозяйства, подъем благосостояния, насыщения рынка товарами народного потребления и продуктами питания, возникновения частного сектора, однако гром грянул внезапно. Все началось с малого, точнее с инцидента, который произошел на начале 86 года. Во время учений в Тихом океане, которые проводили американцы, мы, как это всегда было принято, находились поблизости и наблюдали за ходом учений. Все было как обычно, соблюдение договоренностей относительно зоны, в которой проходят учения ВМФ США, с учетом минимальной дислокации от нее, коррекция орбит спутников-шпионов, для визуального наблюдения пусков ракет и так далее. Все шло в обычном режиме. Однако в момент, когда начались основные маневры флота, произошло непредвиденное. По непонятным причинам, стартовавшая ракета с подводной лодки внезапно изменила курс и поскольку дистанция от нашего эсминца была незначительная, разнесла его. Спустя шесть минут корабль затонул. Не разобравшись, в чем дело, без согласования с руководством с эскадренного миноносца последовала команда атаковать подводную лодку. В результате чего, она была потоплена. В результате возникший конфликт спровоцировал боевые действия, которые привели к гибели шести военных судов, четырех с нашей стороны и двух с американской, прежде чем конфликт был улажен. Однако ситуация вышла из-под контроля. Мирное сосуществование кончилось и, хотя правительствам удалось договориться о прекращении военных действий, мир вздрогнул в предчувствии большой беды.

Последующие за этим события подтвердили опасения. Сначала Афганистан, а затем Иран и Ирак, стали полем битвы двух враждующих мировых систем. Именно здесь развернулись основные события мировой истории. В этот момент, мировой терроризм, опирающийся в своей идеологии на религию, начал стремительно набирать обороты. Как результат этого, в конце 86 года, первая ядерная бомба, взорванная террористами в Нью-Йорке и унесшая за несколько секунд шесть с половиной миллионов человек, послужила сигналом к началу войны. Россия, а вместе с ней и Китай, были объявлены пособниками террористов и это, по сути, было объявлением войны. Впрочем, прямых столкновений не произошло, однако железный занавес между нами опустился гораздо сильнее, чем это было в начале пятидесятых. Между тем, полигоном для выяснения отношений был избран восток, и практически все пространство между Индией и Турцией было превращено в поле битвы. Именно здесь началось активно использоваться противостояние не только на словах, но и на деле. По разную сторону окопов были теперь не только местные жители, но и американцы, русские, китайцы, представители европейских стран. Война набирала обороты, а вместе с этим раскручивала экономику совершенно в другом направлении, какое нам виделось в начале восьмидесятых.

Так продолжалось долгих пять лет. Конец безумию, которое каждый день могло обернуться атомным апокалипсисом, был положен только в начале девяносто второго. Именно тогда мы сели за стол переговоров, понимая, что до того момента, когда кто-то первым нажмет кнопку пуска ядерной ракеты, оставался один шаг. Мир вздохнул спокойно. Однако долгих полтора года продолжались переговоры, согласно которым войска разводились на новые диспозиции, и производилось деление территорий на новые суверенные государственные образования, которые временно должны были стать так называемой демилитаризованной зоной.

Экономика вновь была отброшена назад, и все пришлось начинать заново. К этому времени, я сменил ряд постов и был назначен заместителем главы центральной региональной зоны. На такой должности я был, пожалуй, одним из самых молодых, что впрочем, не давало мне особых преимуществ. Передо мной стояло так много проблем и задач, что мне некогда было задумываться о возрасте, как впрочем, и о многом другом. Страна находилась практически на военном положении и по мере развития, становилась все более и более военизированной державой. Это сказалось даже на самом аппарате управления. Я снова стал военным, и мне было присвоено звание генерал-майора. В этот период идеологическая машина заработала в полной мере, пытаясь переложить все наши беды исключительно на империалистические державы и их кровожадный курс, направленный на уничтожение нашей страны. Этому было подчинено все, литература, кино, телевидение. Патриотизм был возведен в абсолют, и прославление героев и их подвигов было сродни встречи первых космонавтов. В ход было пущено все, начиная от театрализованных представлений, прославляющих героев и кончая религиозными отпеваниями павших в монастырях и мечетях страны. Религию использовали наравне с литературой, кино и эстрадой. Впрочем, это давало как положительные, так и отрицательные результаты, причем последние проявились не сразу, а позднее, но именно они дали ростки новому движению, которое в последствии переросло в совершенно новую форму протеста, получившее название военизированные банд формирования.

Они стали возникать стихийно во многих уголках страны. Этому в немалой степени способствовали зарубежные спецслужбы. Они разрастались и превращались в бандитские группировки, которые держали в страхе большие территории, совершали налеты и террористические акты. Их основной лозунг был «Смена власти в стране и борьба с тоталитаризмом». Их идейными кумирами стали Махно, Чегевара, Элвис Пресли и ряд других известных личностей, совершенно не связанных между собой идеологическими взглядами. Наша ошибка заключалась в том, что в тот момент, когда ростки этого движения протеста стали зарождаться, мы посчитали это чем-то несерьезным. Тем более, что подобное явление началось не только в нашей стране, но и во многих других. Основным контингентом, принимавшим в нем участие, была молодежь, а кумиры, которые, как впоследствии стало ясно, были лишь фантиком для прикрытия, что и сбило нас столку. Когда движения сформировалось окончательно, и стало очевидно, что оно представляет серьезную проблему, было уже поздно. Она, как раковая опухоль, распространилась по всей территории и бороться с ней было очень трудно.

Впервые я всерьез задумался о том, что происходит, лишь спустя пятнадцать лет после начала перестройки.

Мы сидели в нашей большой квартире в центре Москвы по случаю пятнадцатилетия Маши. Родители Ирины уже приехали и мы ждали, мать, которая звонила, и сказала, что немного задерживается. Я зашел на кухню и увидел, что Ирина с мамой делают последние приготовления, чтобы накрыть стол. Выйдя в гостиную, я не увидел Маши, наверное, с дедом у себя в комнате и заглянул к ней. Она с кем-то разговаривала по телефону. Тестя не было. Я вернулся в гостиную и увидел, что дверь на балкон открыта, Анатолий Сергеевич стоял и курил на балконе. Я подошел и обратился к нему:

— Вы вроде, сколько вас помню, не курили?

— Так мы, сколько не виделись, почитай года два.

— Разве вас не было на прошлом дне рождении Маши?

— Я то был, а вот тебя не было. Забыл?

Я смутился, — вы правы, работа, был, кажется в командировке на Урале.

— Вот, вот. А что касается этого, — и он, сделав затяжку, посмотрел вниз и аккуратно стрельнул окурок вниз, — так это я так балуюсь. Как ушел на пенсию полгода назад, так вдруг потянуло. Делать вот нечего, а работать тяжело.

— Как самочувствие?

— Да вроде нормально. Врачи говорят, жирного нельзя, соленого, острого, короче лучше ничего не есть, а дышать воздухом. А впрочем, это и хорошо, с продуктами-то сам знаешь как, так что я самый, что ни на есть полезный для общества человек, — он сказал это с таким подтекстом, что я невольно понял, в чей огород был брошен камень. Я промолчал, но после минутной паузы произнес:

— Стало быть, осуждаете меня?

— А чего мне осуждать тебя. Не ты один всю эту кашу заварил. Многие в ней виноваты. И мы, и американцы, только ведь никому от этого не легче. Если посмотреть вокруг, то ведь как мы живем, нет, скорее не живем, существуем. Ты вот сидишь в своем кабинете, вроде как о народе думаешь, а только одного не понимаешь, жизнь изменилась, и как бы ты не старался, лучше она не становится. Согласен со мной?

Я посмотрел на Анатолия Сергеевича, которому шел шестьдесят пятый год, и ему недавно сделали операцию на желудке. Прогноз был весьма неутешительный, да и выглядел он неважно.

— Всем тяжело, новое строить всегда трудно, — сказав это, я вдруг подумал, что произнес совсем не то что думаю, а чужие слова, словно из учебника истории и пожалел, что вообще произнес их, но было поздно, тесть искоса посмотрел на меня и ответил:

— Нет, Алеша, не я осуждаю тебя, а ты сам, а это куда тяжелее, и поверь мне, твой покойный отец, сказал бы тебе то же самое, — и, повернувшись, вернулся в гостиную, где уже все рассаживались по местам. Я повернулся и, войдя вслед за ним, закрыл балконную дверь, задернул занавеску и сев во главе стола, налил бокал и произнес:

— Анатолий Сергеевич, вам слово.

Он приподнялся со стула, и вместо того, чтобы взглянуть на Машу, неожиданно посмотрел в мою сторону, и произнес:

— За тебя Маша, за твои пятнадцать лет. Ты росла и мужала, не всегда все было так, как хотели твои родители, но, тем не менее, ты уже достаточно взрослая и потому соизмеряй свои поступки, чтобы родные тебе люди могли правильно оценить их, и им не было бы стыдно, что у них такая дочь. За тебя внучка, — и он лишь пригубив вино, сел, поставив бокал рядом с собой. Я внимательно посмотрел на тестя, и наши взгляды встретились, и я понял, что этот тост, скорее был адресован мне, чем имениннице. Я выпил вина и, поняв, что настроение окончательно испорчено, стал есть салат.

Вечером, когда родители жены и мать уехали, Маша ушла спать, я сел почитать перед сном в кресле книгу, Ирина подошла ко мне сзади и, положив руки на спину спросила:

— Тебе не показалось, что отец произнес довольно странный тост?

— Показалось Ириша, он вообще стал другим после операции, курить вдруг начал.

— Возможно, только ты не принимай это близко к сердцу.

— С чего ты взяла, — и я отложил книгу в сторону на журнальный стол, на котором стояла настольная лампа.

— Ну, я же видела, как у тебя после этого испортилось настроение.

— Это тебе показалось.

— Алеша, я тебя слишком хорошо знаю, и мне никогда ничего не кажется.

— Ну, даже если и так, то что из этого?

— Ничего, поэтому я и говорю, не бери в голову.

— Я постараюсь, — и, облокотив голову на её руку, поцеловал, после чего добавил:

— Он ведь во многом прав.

— Возможно, но это ничего не значит. Корить себя за промахи, слишком опасно, когда, находясь на вершине, думаешь о будущем.

Я с удивлением взглянул на жену. Ирина смотрела на меня и думала о чем-то своем. Возможно, ей виделось, как я, карабкаюсь к вершине власти и достигаю её пика. Только там исполняться все её заветные мечты и она, сопричастная к этой победе, будет счастлива и сможет, наконец, успокоиться. Хотя нет, возможно, тогда её станут волновать другие проблемы. Как много в ней честолюбия и как ловко она старается скрыть это, но порой ей не удается скрыть это, и тогда в одной, случайно брошенной фразе, открывается весь её характер. С годами, эти черты стали все более явно проявляться, и потому, она так озабоченно относилась ко всему, что было связано с моей работой и карьерным ростом.

Вспоминая тот десятилетний давности эпизод на дне рождения дочери, я невольно перенесся воспоминаниями к другому разговору, который произошел спустя три года после этого. Анатолий Сергеевич, после сделанной операции тяжело болел и несмотря на предпринятые меры, умер. Похороны были скромные, только родственники и несколько близких друзей покойного. Я организовал поминки в закрытой столовой, где все было подготовлено для этого. Собравшихся, человек двадцать на автобусе привезли и провели в зал, где был накрыт стол. Я дал указания, чтобы все было достаточно скромно и без изысков. Уже в конце поминок, когда собравшиеся стали постепенно расходится и, прощаясь, подходили к Марии Федоровне, которая стояла с Ириной, а затем ко мне и Маше и выражали последние слова соболезнования, ко мне подошел, прихрамывая, мужчина, лет семидесяти, и сказал:

— Я с вашим тестем проработал тридцать лет. Редкой души был человек, царствие ему небесное.

Я кивнул в ответ и поблагодарил.

— А вы, стало быть, его зять, много наслышан о вас.

— Надеюсь, что не только плохого, — почему-то вдруг ответил я.

— Что вы, Анатолий Сергеевич о вас всегда с большим уважением отзывался.

Я смутился, и чтобы замять неудачно сказанную фразу, произнес:

— Это я по привычке, знаете, как у нас не любят чиновников. Чтобы не сделал, всегда все плохо. Это ученые, артисты, могут быть уважаемыми, а чиновник всегда в опале.

— Оно конечно, но про вас покойный всегда отзывался с большой долей гордости. Говорил, что побольше бы, таких как мой зять, глядишь, и времена были бы другие.

Я повел бровью, подумав про себя, — интересно, неужели тесть и впрямь так говорил про меня, и если да, то странно, что в разговорах с ним, я никогда не замечал этого.

Мы простились. Собравшиеся разошлись, и я попросил водителя, чтобы он отвез тещу и мать, которая вызвалась некоторое время побыть рядом со сватьей, домой. Маша уехала по своим делам, а мы с женой отправились домой.

Раздевшись и приняв ванну, я лег на кровать. Ирина сидела у туалетного столика, и что-то упорно рассматривала у себя на лице.

— Ты знаешь, прощаясь с нами, сослуживец Анатолия Сергеевича, сказал, что тот оказывается, всегда с гордостью отзывался обо мне на работе.

— Ты веришь в это? — слегка скептически ответила Ирина, по-прежнему продолжая рассматривать себя в зеркало,

— А почему нет?

— А по-твоему что, тебе должны были сказать что-то другое?

— Нет, почему, разве Анатолий Сергеевич не мог мной действительно гордиться?

Ирина повернулась в мою сторону и произнесла:

— Свежо предание, да верится с трудом.

— Почему ты так категорична?

— Потому что я слишком хорошо знаю своего отца. Просто он слишком интеллигентен был, чтобы сказать тебе то, что он в действительности думает.

— И все же я так не думаю.

— Можешь оставаться со своим мнением и дальше.

— Нет, а почему ты считаешь, что он просто сделал мне приятное и так сказал?

— Потому что я прекрасно знаю, как мой отец относился к тебе.

— Вот как, а почему я об этом не знаю?

— А зачем. Я не нахожу нужным, чтобы его мнение как-то задевало тебя, а заодно и меня.

— И все же, что именно он обо мне думал?

— Тебе это надо?

— В конце концов, его больше нет, могу я узнать хотя бы сейчас, его отношение ко мне?

Ирина посмотрела на меня, словно размышляя, говорить или нет правду, и подумав, произнесла:

— Знаешь, он действительно к тебе хорошо относился, до тех пор, пока не началась война. Он считал, что ты и те, кто руководит страной, специально раздувают весь этот конфликт с американцами и тем самым стараются создать в стране атмосферу страха и напряженности. Именно тогда он изменил свое отношение и стал считать тебя карьеристом.

— Меня, карьеристом!

— Представь себе.

— И ты знала это и никогда мне об этом не говорила?

— А зачем. У тебя что, мало забот, чтобы реагировать на такое отношение к тебе да еще в семье. Мне стоило больших трудов, чтобы ты об этом случайно не узнал. Разве ты не заметил, что мы довольно редко бывали у моих родителей, а встречи носили весьма дипломатический характер?

— Я как-то не придавал этому значению.

— И слава Богу.

— Но зачем?

— Что зачем?

— Почему ты не могла просто как-то, ну я не знаю, намекнуть что ли?

— Алеша, ты находишься на такой должности. У тебя столько дел, обязанностей, наконец, у тебя такие перспективы, а тебе надо знать, что твой любимый тесть, считает тебя карьеристом? Для чего, чтобы лишний раз вспомнить об этом, когда мы едем в гости или приглашаем родителей к нам? Нет, уволь, мне этого не надо. Хватает того, что я это знала. Я не хотела, чтобы ты лишний раз волновался. Тебе и так приходится выслушивать такое, что не позавидуешь, — она поднялась и, подойдя, присела на край кровати, — пойми, твой покой мне важнее. Я и сейчас тебе ни о чем бы не сказала, если бы не смерть отца. Пойми, я его любила, но это любовь дочери к отцу, а моя любовь к тебе совсем иная, мне приходится оберегать тебя от всего негативного, чтобы хотя бы дома, ты не думал о работе в плохом ракурсе. Разве ты не согласен со мной?

— Согласен, — неуверенно ответил я.

— Вот видишь, ты уже огорчился, я вижу это, — она наклонилась и поцеловала меня. Её халат распахнулся, и она прижалась ко мне. Она лежала обнаженная на мне, и я впервые за много лет, неожиданно произнес:

— Только не сейчас, все-таки сегодня такой траурный день и вообще, как-то неудобно.

Она отстранилась и, запахнув халат, тихо произнесла:

— Как скажешь, — её зеленые глаза сверкнули, и мне показалось, что они отразили свет лампы, висящей над изголовьем кровати.

Именно тогда между нами наметился разлад. Нет, внешне все оставалось таким же, как и раньше. Ни скандалов, ни ссор, ничего, что внешне является проявлением разлада в семье, но и я и Ирина прекрасно понимали, что прежней любви, которая была между нами все эти двадцать лет, больше не было. Постепенно мы стали отдаляться и вскоре вообще разъехались по разным комнатам. Я мотивировал это тем, что, приходя поздно с работы, должен немного побыть один, да и беспокоить жену не хотелось. Ирина, понимая, что происходит, не стала возражать. Внешне, мы по-прежнему оставались мужем и женой, но оставаясь дома одни, мы перестали таковыми быть, и это было больно нам обоим, а вернуть прежнего мы были не в силах, хотя и предпринимали для этого попытки. Что-то сломалось в наших, некогда нежных и радостных взаимоотношениях. Порой мы сидели за обеденным столом и молча ели, понимая, что нас разъединяет не метр стола, а гораздо больше, то, что невозможно измерить километрами или часами. Мы жили и мыслили разными категориями, и словно два шарика, подвешенные на нитке, раскручиваясь в водовороте жизни, всё дальше и дальше удалялись друг от друга.

Порой мне хотелось ворваться в её комнату, схватить в охапку и крикнуть:

— Ириша, милая, родная, проснись. Вспомни, какая ты была, когда мы встретились. Что случилось с тобой? Почему жажда власти и стремление видеть меня на вершине иерархической лестнице, затмило для тебя все остальное? Ты постарела не годами, а мыслями. Я даже не мог представить себе, что тебя будет волновать только это — стремление продвинуться наверх. Хотя… Может быть, я обманываю себя? Возможно именно эта черта толкнула тебя ко мне, и твои зеленые кошачьи глаза, сумели разглядеть во мне то, кем я был, потерявшимся во времени человеком…

Глава 4

2002 год стал для меня знаменательным. Мне исполнилось сорок девять, и меня назначили членом Совета Глав регионов, как в это время назывался высший орган в стране. Он уже давно заменил Политбюро и состоял из семи постоянных членов Совета и пяти временных, которые входили в него, являясь одновременно Главами регионов. Совет являлся высшим руководящим органом власти в стране. Изначально, руководителем или Главой Совета назначался кто-то из его состава, сроком на три года. По окончании этого срока, производились перевыборы нового руководителя на следующий срок. Такая ротация, по мнению покойного Зацепина, который много усилий приложил в создание такой системы, давала возможность избежать абсолютизации власти и как следствие, тех негативных последствий, которые неизбежны при этом.

Совет обладал огромной властью. Он определял внешнюю и внутреннюю политику, занимался экономикой, руководил силовыми структурами. Я вошел в состав Совета миную одну ступень, иначе говоря, вошел сразу в состав семи постоянных членов, являясь одновременно главой сил безопасности и внешней разведки, которая имела довольно странное название «Комитет противодействия внешней угрозы». Я до сих пор не могу понять, откуда и кто придумал такое название, которое мне всегда не нравилось, и потому лелеял надежду, что если когда-нибудь мне будет суждено стать руководителем этого ведомства, я обязательно его переименую. Однако, когда я стал его руководителем, менять что-либо у меня пропало желание, почему, затрудняюсь ответить, однако факт, остается фактом, название осталось прежним.

К тому времени дела в стране, да и в мире в целом, были очень сложные. Вслед за стабилизацией мира и прекращением активных боевых действий в Азии, противостояние двух систем не уменьшилось. Россия, Китай и страны Восточной Европы с одной стороны, Америка и Западная Европа, Япония и страны НАТО с другой. Кроме того, с каждым годом набирала мощь третья сила, которая представляла не меньшую угрозу, это многочисленные террористические банд формирования по всему земному шару, и в особенности в России, Центральной и Южной Америки, Азии, Китае и США. Они выступали под разными знаменами, могли объединяться и тут же начать враждебные действия друг против друга, их действия носили противоречивый характер, но приносили огромный вред и неисчислимые жертвы, особенно среди мирного населения. Именно они способствовали усилению, а точнее ужесточению режимов в большинстве стран и уменьшению свобод и прав граждан, введению ограничений в передвижении гражданского населения.

Пожалуй самым непостижимым для меня, человека знавшего, как сложится история человечества, не запусти я механизм перемен сначала в нашей стране, а затем и всего мира в целом, так это именно совершенно необъяснимый феномен терроризма. Я отлично помнил, что в начале XXI века терроризм действовал во всем мире. Вершиной его проявления были взрывы башен-близнецов в Нью-Йорке, многочисленные террористические акты на ближнем Востоке. Но то, что было сейчас, было гораздо серьезнее. Анализируя деятельность террористических организаций, стало ясно, что они, опираясь в начале своей деятельности на религиозный фанатизм и псевдореволюционные идеи, достаточно быстро свернули на принципиально новые основы своей духовной философии. Они стали создавать собственные теории, которые представляли собой смесь новых псевдорелигий и утопических идей XIX века. Эти, казалось бы бредовые идеи, подобно вирусу, распространились по Земле и нашли своих многочисленных сторонников. Понять, почему это происходит, что движет людьми, которые всерьез воспринимают эти абсурдные идеи, я был не в силах. Впрочем, не я один. Но что самым опасным во всем этом, так это было то, что в водоворот борьбы с терроризмом, были вовлечены страны, которые не находя между собой общих точек соприкосновения, порой поневоле втягивались в орбиту их борьбы, тем самым становясь на ту или иную сторону. Это был порочный круг, выхода из которого не было видно.

Порой, мне казалось, что окружающий меня мир, это лишь иллюзия чего-то нереального, напоминающая сюжет давно забытого фантастического фильма о развитии жизни на Земле после третьей мировой войны или нашествия инопланетян, которые, вскоре после нападения на Землю, решили по непонятной причине, оставить нас в покое. Однако вся правда заключалась в том, что это была не иллюзия, а реальный мир, в котором надо было жить, работать и приспосабливаться к реалиям времени.

Раздавшийся звонок и голос по селекторной связи, прервал мои затянувшиеся воспоминания. Я слегка потряс головой, словно отгоняя остатки воспоминаний от себя, и поднял трубку:

— Да, слушаю.

— Алексей Михайлович, к вам снова Кушнарева, что ответить?

— Пусть войдет.

Вслед за этим дверь открылась и в кабинет вошла Ольга Валентиновна.

— Что случилось?

— Нет, ничего серьезного, просто я только что получила сводку и решила вас с ней ознакомить. Возможно, это имеет отношение к завтрашнему совещанию. Тогда мне надо успеть сделать коррективы, — сказав это, она положила передо мной одну из папок с бумагами. Я пододвинул её и, открыв, машинально произнес:

— Ты присаживайся, — и стал читать текст.

В сводке сообщалось, что по данным разведки, американцы провели успешное испытание противоспутниковой системы, которая позволяет, используя импульсный генератор, установленный на борту спутника, уничтожать спутники противника. Маневренность спутника обеспечивается большим запасом топлива для корректировки орбиты. Для этой цели спутник состоит из двух модулей, один из которых является энергоустановкой. По данным разведки, энергоустановка представляет собой компактный ядерный реактор. В сообщении также указывалось, что американцы одновременно разрабатывают два варианта двигательной установки спутника, что позволит в случае неудачных испытаний с ядерной установкой, использовать стандартную двигательную систему, работающую на обычном топливе. В этом случае, рассматривается вопрос о дозаправке спутника с использованием многоразовых кораблей. Работы по первому варианту практически закончены, а испытания в космосе непосредственно импульсного генератора прошли удачно. Основные характеристики прилагаются.

Далее шли технические выкладки, и в конце служебной записки сообщалось, что аналогичные работы в этом направлении у нас проводятся, но менее успешно. Следует немедленно форсировать проектно-конструкторские работы и перейти к испытаниям не позднее сентября текущего года. В противном случае, если американцам удастся запустить на орбиту несколько спутников-убийц, мы встанем перед серьезной проблемой и можем потерять в течение короткого времени значительную часть космической группировки.

Я кончил читать и, посмотрев на Ольгу, которая молча сидела напротив, спросил:

— Что скажешь?

— Для нас это крайне неожиданно, что они смогли провести конструкторскую разработку в столь короткие сроки, а мы об этом ничего не знали. Считаю, что здесь явно мы что-то упустили. Однако сейчас не это самое главное. Нужно срочно ускорить работы в этом направлении. Васильев и Палий как раз приглашены на совещание. Я сделала набросок проекта решения в этом направлении, — и она достала из папки, которую держала в руках лист и положила его передо мной.

— Да, очень нехорошее сообщение.

— Что делать, Алексей Михайлович, хороших сообщений в нашей работе бывает не так много.

— Это ты точно подметила, а ведь хочется, чтобы было наоборот.

— Мне тоже.

— А ведь как было бы здорово, если бы сообщила то же самое только наоборот. Мы успешно провели испытания, а американцы отстают.

Ольга улыбнулась и неожиданно сказала:

— Я знала, что именно об этом вы мне скажете, поэтому решила сразу сказать и о хорошей новости.

— Так сказать подсластить горькую пилюлю.

— Вроде того. Так вот, — она снова выудила из своей папки очередной лист и положила его на стол, прокомментировав словами, — это результаты последней серии экспериментов сдвоенных низкоорбитальных спутников. Результаты как вы можете сами судить весьма впечатляющие. Если очередные испытания подтвердят наши прогнозы, то военные обещают запустить в начале осени четыре спутника. Тогда мы получим очень неплохие шансы в борьбе с банд формированиями, а при необходимости, и за пределами страны.

Я внимательно ознакомился с текстом и, возвратив его Ольге, произнес:

— Вот видишь, иногда есть и хорошие новости.

— Иначе и не должно быть.

В этот момент я заметил, как её взгляд упал на рюмку, стоящую на краю стола. Поняв, о чем она думает, я произнес:

— Да, да, а что ты думаешь, я железный? Порой до тошноты становится горько, что все так сложно, а сделать ничего не можешь.

Ольга молчала. Это было в её характере. Она пришла на работу в отдел, спустя полгода как он был образован. При каждом моем повышении, я звал её к себе на работу. Она соглашалась, и незаметно я свыкся с мыслью, что она, часть меня и моей работы. Она была старше на три года. В её жизни были мужчины, но как правило недолго. Все они были ей не интересны. Последние десять лет она жила одна в своей большой московской квартире, в центре. Я был у неё один раз на новоселье. Мне запомнилась фотография, которая висела в гостиной на стене. Наша группа во главе с Зацепиным через месяц после начала переворота. Я стоял с краю, молодой и смущенный, рядом убеленный сединой Петр Петрович. Ольга на фотографии на противоположном краю, стоит, словно фотографируется на паспорт.

В последний год я стал замечать в ней перемены. Они были едва заметны, но несомненно были. Возможно возрастное, говорил я себе, но вряд ли.

— Французский или наш?

— Не понял?

— Коньяк чей, французский или наш?

— Наш, я не гурман.

— А я предпочитаю водку, — неожиданно ответила Ольга.

Я с удивлением посмотрел на неё и потому спросил:

— В каком смысле?

— В прямом. Вы что думаете, одному вам бывает тошно от всей этой жизни, — она неожиданно впервые за много лет вышла из своей закрытой «скорлупы» и так откровенно ответила.

— Слушай, скажи, ведь ты такая умная, красивая женщина, — я чуть было не сказал баба, — и все одна. Не надоело?

— Надоело, только что из этого. Где они мужики-то?

— Ну, знаешь, может у тебя слишком запросы большие?

— Да какие могут быть запросы, обычные они, как у всех. Только ведь как встретишь кого-нибудь и думаешь, ну все, вот он, то что надо, и звезды на погонах, и мозги на месте и сам хорош, а вот одного не хватает.

— Это чего же, если не секрет?

— Любви не хватает. Человека-то любить надо, прежде чем замуж выходить.

— Это понятное дело. Кто же без любви замуж пойдет. Хотя, женщины порой и на такое способны…

— Мужчины тоже.

— Согласен. Все мы одной породы. Человеки, так сказать.

— Вот именно, потому-то в это все и упирается. Вот вы уже, сколько лет женаты, двадцать пять, что вас объединяет столько лет, любовь, разве не так?

— В этом я с тобой согласен, — понизив голос, произнес я, вспомнив недавний тяжелый разговор с Ириной по поводу наших взаимоотношений, которые держались исключительно на любви к дочери и иллюзорных семейных отношениях, которые таяли с каждым годом.

— Поэтому все не так просто в этой жизни. Мужчин хороших много, это я не спорю, только вот, наверное, дело не в них, а во мне. Сердцу не прикажешь, а любовь указом или распоряжением не зажжешь. Да и возраст уже не тот, чтобы этим заниматься.

— Ты это брось. Рано нас записывать в пенсионеры. Любовь не только в молодости бывает, а что касается чувств, то я хорошо знаю, что это такое. И любил и страдал и терял любимых. Все было и всегда жил с надеждой, что в жизни всегда есть место любви.

— А я думала подвигу.

Я рассмеялся, — помню, помню. Даже сочинение писали на такую тему «В жизни всегда есть место подвигу». Вот ведь времена были. Сейчас даже представить невозможно, что такое было. Беззаботное время.

— В каждом времени есть и плохое и хорошее. И потом, у каждого о нем свои воспоминания.

— Это безусловно. Просто стараешься всегда оставить в памяти хорошие воспоминания, а плохие забыть. Институт, стройотряд, отдых на море, походы. Я кстати со своей будущей женой в туристическом походе познакомился, а через неделю в любви объяснился.

— Надо же.

— Представь. Впервые в жизни пошел в поход, приятель уговорил и как говорят, втюрился.

— Или окрутила? — и Ольга потупила взор, и мне даже показалось, что прикусила губу, словно произнесла то, что совсем не хотела говорить.

— Скорее всего. Я по натуре влюбчивый человек. По молодости по девчонкам бегал только так. А вот влюблялся только трижды.

— Трижды!? — недоуменно произнесла Ольга.

— Да, трижды, — медленно растягивая слова, произнес я, мысленным взором вспоминая Татьяну и Леру.

— С первой женой мы довольно долго прожили, а потом разошлись, а вот вторую любовь потерял и трагически, до сих пор нет, нет, да и вспоминаю. Она погибла вместе с родителями в авиационной катастрофе.

— А с первой женой вы жили в гражданском браке?

— Почему нет, официально расписаны были, — произнес я, словно разговаривал сам с собой и продолжал вспоминать Татьяну и прожитые с ней годы.

— Странно, мне казалось, что вы женаты только один раз.

Я посмотрел на Ольгу, и тут до меня дошло, что затронул не совсем подходящую тему, и потому ответил:

— Да, все правильно, в гражданском. Хотели расписаться, но потом передумали. Ладно, ты завтра напомни мне перед совещанием, что необходимо решить вопросы в свете испытаний, которые провели американцы, хорошо?

— Непременно. Так я пошла?

— Иди, да и еще вот что, подготовь документы для запроса относительно того, сколько необходимо средств, для быстрого развертывания спутниковых систем, в случае благоприятных повторных испытаний, и договорись о встрече с главным разработчиком. Я хотел бы с ним лично побеседовать.

— Срок?

— Чем скорее, тем лучше.

— Поняла, — она записала сказанное мной в блокнот, и закрыв папку направилась к двери.

— Но ты все же этим делом не злоупотребляй, затянет, по себе знаю, — и постучал ручкой по рюмке.

Ольга повернулась и ответила:

— Вы тоже, мужчины народ более слабый в этом отношении, чем женщины, — и вышла из кабинета, не дождавшись ответа.

— А ведь чертовски хороша баба, — подумал я про себя, — эх скинуть бы годков двадцать, ну хотя бы десять. А впрочем, что годы, они вовсе не причем. Я всегда в разговорах с Ольгой в первую очередь думал о делах, а не о жизни, вот и просмотрел в ней интересную женщину. Сегодняшний разговор неожиданно задел во мне душевные струны и заставил совсем иначе посмотреть на неё. Странно, почему никогда не заводил с ней разговора о жизни, все о делах и делах?

Я посмотрел на часы, было начало десятого. Пора было собираться домой. Вызвав по селекторной связи секретаря, сообщил, что собираюсь домой.

Машина стояла уже у подъезда. Дверь была распахнута. Усевшись на заднее сиденье, я заметил, как отъехала машина охраны, а вслед за ней тронулись мы. Позади нас ехала вторая машина. Я невольно скривил гримасу и подумал, как все же странно устроен мир. В одной жизни ты можешь быть на самой вершине пирамиды, а в другой у её подножия, а в третьей где-то по середине. Бред, если бы это было не на самом деле.

Мы ехали по пустынным улицам Москвы. Город выглядел сумрачно и уныло. То и дело встречались здания с почерневшими от взрывов оконными проемами. В одном месте и вовсе взорванный дом был огорожен временным забором. То и дело встречались патрульные машины и бронетехника. Совсем скоро должен начаться комендантский час. Его сроки сдвинули, но все равно с двадцати четырех до пяти утра на улицу без специальных пропусков выходить было нельзя. Редкие прохожие спешили домой. Жизнь постепенно затухала до утра.

Машина остановилась у глухого забора. Ворота распахнулись, и машина въехала на территорию правительственных зданий на Воробьевых горах. Старые, еще пятидесятых годов постройки, после реконструкции, стали пристанищем всех членов Совета. У каждого был свой дом, в котором жили домочадцы, а порой семьи детей с внуками. Когда машина остановилась под навесом крыльца, я вышел и направился в дом.

Ирина сидела в гостиной, склонившись над толстенной книгой, лежащей перед ней.

— Что за фолиант изучаешь? — поинтересовался я.

— Медицинская энциклопедия. У меня второй день болит палец на ноге, пытаюсь выяснить, что это может быть.

— Не проще ли поговорить на эту тему с Галиной Яковлевной. Она врач, посмотрит, если надо, пропишет мазь или процедуры.

— Твоя Галина Яковлевна, только ОРЗ лечить в состоянии. Если уж и идти к кому-то, то только не к ней.

— Напрасно, она прекрасный врач.

— Это тебе так кажется. Тебя послушать. Так все кто тебя окружают, прекрасные люди. Что врачи, что повара, ну просто ангелы, а не люди.

— А чем, собственно говоря, она тебя не устраивает? Все у неё лечатся, и никто не жалуется, — начал заводиться я.

— Ну конечно, одна я всем недовольна.

— А разве нет? — устало произнес я и, повернувшись, направился в кабинет.

— Вот, вот, когда сказать нечего, ты всегда спасаешься бегством в своем кабинет, ссылаясь на то, что у тебя дела. Тебе вообще нет до меня никакого дела. Только дела, дела, и дела. Я устала от всех этих дел.

Я повернулся и спокойно, но жестко произнес:

— Я никого не держу. Если ты устала от меня, то ведь и я тоже устал от тебя. Если тебе что-то не нравиться, ты можешь найти себе что-то или кого-то взамен, кто тебя устроит.

— Ах, вот как ты ставишь вопрос. Конечно, когда ты достиг всего, когда я денно и нощно, не жалея сил двигала тебя по служебной лестнице вверх, я была тебе нужна. Выслушивала твои плаксивые речи по поводу того надо или не надо сделать тот или иной шаг, а ты мямлил и не знал, как поступить в той или иной ситуации, тогда я была нужна. Ну как же. Кто-то должен был приголубить, обласкать, наконец потрахаться, чтобы ты снова чувствовал себя мужиком, а не рохлей. А теперь зачем я ему. Он король, он на вершине мира, кто я и кто он. Дудки. Ничего у тебя не выйдет. Это я достигла всего, чего я хотела. Слышишь, я, а не ты. Я построила этот мир и сделала себя и тебя таким, каким ты без моей помощи не стал бы никогда. Слышишь, ни-ког-да. Потому что ты тюфяк, только сопли распускать можешь и философствовать на тему, быть или не быть. Ах, надо было так поступить, ах зачем мы то-то не сделали. Тьфу, смотреть тошно. Как баба. Да если бы не я, кем бы сейчас был? Инженером первой категории, или заведующим сектором, в лучшем случае.

Кровь прилила к вискам, и желваки заходили на скулах. Мне хотелось подойти и со всего размаху врезать по её физиономии и по-русски обложить трехпалубным матом. Но я не сделал ни того, ни другого. Внутри была полная пустота, и хотелось только одного, поскорее лечь спать и утром уйти на работу, чтобы не видеть её хотя бы до вечера. Я повернулся к ней и произнес только одно:

— Ну и сука же ты, — и, не дождавшись ответа, захлопнул дверь в кабинет. Не раздеваясь, я бросился ничком на не убранный с утра диван и, уткнувшись как в детстве в подушку, зажмурил глаза и сжал зубы, потому что больше всего боялся разреветься. Пролежав минут двадцать, я поднялся, с дивана, разделся, потом подошел к стоящему у окна столу, достал бутылку водки и, выпив стакан, лег и мгновенно заснул, проклиная все на свете, в том числе и себя.

Утро не предвещало ничего хорошего. Пасмурный день, за окном мелкий моросящий дождь, который то прекращался, то снова усиливался. Во второй половине дня должно состояться совещание, это значит опять допоздна на работе. А впрочем, лучше там, чем дома. Вспомнил вечерний разговор накануне с женой, и сквозь зубы грубо выругался в её адрес. Нет, надо было давно покончить раз и навсегда с этим. И зачем я все оттягиваю развод, сам не пойму. Неужели она права, что я рохля и тюфяк? И вообще, почему наша счастливая семейная жизнь так печально оборвалась? Странно. Второй раз в жизни она складывается по-разному, но оба раза неудачно. А может, я просто не разглядел эту самую любовь и принял влюбленность, порыв чувств, а потом просто уверовал, что это и есть та самая любовь, о которой так много пишут в романах и показывают с экранов кино? Кто знает, и кто даст ответы на все эти вопросы.

Я стоял перед окном с полотенцем в руках и размышлял. Голова немного болела после выпитого накануне, но принятая с утра таблетка уже начинала действовать. Вот уж действительно лучше быть как Ольга одному, чем жить и мучиться с такой женой, как Ирина. Если подумать, мы не то что не любим друг друга, а просто ненавидим и тихо изводим. Но почему? Ведь все было так хорошо. Мы все делили пополам. Откуда между нами возникла эта пропасть непонимания, которая с каждым годом увеличивается, отдаляя нас друг от друга? Что стало причиной таких перемен? Кто виноват в этом? Как много вопросов и ни на один не могу ответить. Точнее ответы есть, просто на все можно ответить однозначно — жизнь. Жизнь сделала нас такими. Развела в разные стороны, а характеры с годами определили отношение к жизни и всему происходящему в ней, и в конечном итоге замкнулись на отношении друг к другу. Вот и выходит, что настоящей любви между нами не было. Ведь не может быть, чтобы с годами чувства угасли и тебе становится безразличен человек, которого ты так горячо и страстно любил в молодости.

Я сложил полотенце и повесил его на спинку стула. Оделся, посмотрел на себя в зеркало и бодрым шагом вышел в гостиную. Ирина как всегда еще спала. Слава Богу, что мне не приходится с ней общаться по утрам и начинать день с плохим настроением. Хотя оно и без того было не таким уж и веселым. Заглянув на кухню, я сказал Зое, что позавтракаю на работе, и вышел на крыльцо, где меня уже ждала машина, а охрана при моем появлении моментально приготовилась к отъезду на работу.

Совещание затянулось до восьми. Вопросы, доклады присутствующих, обмен мнениями, наброски планов мероприятий, неизбежные при этом споры сторон, о том, что уложиться в эти сроки нереально, ко всему этому примешивались денежные вопросы и конечно личные амбиции и прочее, прочее, что неизбежно бывает, когда решаются сложные вопросы. Уже по окончании, когда участники совещания покинули кабинет, я попросил Ольгу остаться.

— Присядь, разговор есть.

— По работе или так?

— Ты что провидцем стала?

— Да нет, просто столько лет вместе работаем. Вижу много изменений и в характере, да и вообще…

— И что скажешь или посоветуешь?

— Ну нет, тут я не советчица. Если дело в Ирине, то это не ко мне.

— А почему нет? Или может, посоветуешь к психоаналитику пойти? Мы с тобой бок о бок двадцать с лишним лет работаем. Друг друга хорошо знаем. Почему я не могу обратиться к тебе за советом?

Ольга неожиданно отвернулась, и мне показалось, что у неё на глазах выступили слезы. Впервые за столько лет, я увидел, что она плачет. «Железная Маргрэт», как я её называл про себя, вдруг пустила слезу. Я ожидал чего угодно, только не этого.

— Что с тобой?

— Нет, все нормально, — она достала платок и, продолжая смотреть в противоположную сторону, приложила его к глазам.

— Извини, может у тебя самой что не так, а я не вовремя обратился за советом?

Она повернулась лицом ко мне и вдруг тихо, но четко произнесла:

— Никогда не проси у меня совета, ты мне всю жизнь сломал, потому что, — она вдруг замолчала.

— Я!? Почему?

— Потому что всегда был слепцом и не видел, что я всю жизнь тебя любила и всю жизнь была рядом и в тоже время так далека.

— Ты!?

— Да я.

— Но почему?

— Что почему? Почему я никогда тебе об этом не говорила? Потому что ты женат и потому что ты никогда не видел во мне женщину, женщину, которая любит. Прости, я пойду, — она встала и направилась к двери. Я сидел в полном смятении чувств, не зная что сказать в ответ, как остановить её, как успокоить. Уже подойдя к двери, она повернулась и произнесла:

— Забудь навсегда то, о чем мы говорили, будем считать это, просто вспышкой эмоций, вызванных стрессовой ситуацией после напряженного рабочего дня, — и она вышла из кабинета.

Я смотрел на дверь, за которой скрылась Ольга, а перед моим взором стоял её образ, словно она продолжала стоять в кабинете. В моем мозгу вихрем пронеслись воспоминания, обрывки фраз, сказанных ей когда-то, жесты, взгляды, все, что хоть отдаленно могло сказать мне, — какой же ты действительно слепец, что за всей рутиной повседневной работы, не рассмотрел самого главного, Любви. Простой человеческой любви, которая эта «железная» женщина, питала к тебе, а ты не понял, не разглядел и возможно навсегда потерял ту единственную в жизни ценность, ради которой и стоит жить на этом свете.

Нет, ничего я не вспомнил. Видимо права Ольга, когда говорила, что любовь должна быть взаимной, только тогда можно быть по-настоящему счастливым человеком. И понимая это, она никогда не пыталась навязать мне свою любовь, возможно потому, что понимала, что любовь должна вспыхнуть сама и осветить тебя изнутри светом радости и чувствами, которые наполняют твою жизнь смыслом. Только теперь я понял, почему в последнее время я стал ко всему безразличен, почему работа, которая раньше, доставляла мне удовольствие, стала обязанностью, а карьерный рост, лишь отметкой в послужном списке. Любовь, которая умерла во мне к Ирине, наполнила жизнь пустотой и страданиями. Вместо радости от чего-то достигнутого, появилось гнетущее чувство тоски.

Я понимал, что разрыв неизбежен, но оттягивал его, сам не понимая почему.

Глава 5

Начало осени выдалось относительно теплой. Солнце грело уже не по-летнему, но все равно, было тепло. Я выехал на полигон в Монголию, где должны были пройти основные испытания новой спутниковой системы. Если все окажется удачным, можно будет на некоторое время вздохнуть с облегчением. Очередной раунд противостояния останется за нами, а значит, паритет сил не будет нарушен. До запуска осталось около получаса. В числе участников испытаний представители Китая и Монголии. Полигон совсем небольшой, поскольку запуск двух спутников должен быть произведен с мобильных ракетных комплексов, что так же важно, так как даст возможность еще раз убедиться в возможности запуска баллистических ракет из любой точки огромной территории трех стран. В подземном бункере преимущественно военные, среди которых немало генералов и командующих трех стран. Много людей в штатском, что впрочем, понятно. Столь важные для союзников испытания, не могли остаться незамеченными со стороны руководства трех стран.

Ко мне подошел представитель китайской делегации, министр обороны и на вполне приличном русском, обратился ко мне:

— Алексей Михайлович, как считаете, если все пройдет благополучно, американцы воспользуются своими спутниками-убийцами?

— Трудно сказать, во всяком случае, нам будет, что противопоставить им в ответ, весьма вероятно, что они не станут рисковать.

— Я тоже такого мнения. Рад, что мыслим одинаково.

— Хорошо бы если оно совпадало и с американским.

Министр улыбнулся и, покачав головой, ответил:

— Да, да, это вы совершенно верно заметили, — и, извинившись, направился к кому-то из присутствующих. В этот момент раздался голос руководителя полигона, генерала Корзунова:

— Внимание личного состава, прошу всех занять свои места, до запуска спутников, осталось двадцать две минуты. Всех присутствующих членов государственной комиссии, руководителей и представителей ведомств и организаций прошу пройти в конференц-зал, где установлены экраны для наблюдения за ходом запуска.

Часть присутствующих направилась в аппаратную, остальные, в том числе и я, в конференц-зал. Там было установлено три больших плазменных экрана, на двух из которых, с разных позиций были видны стартовые комплексы, находящиеся в укрытии, а на третьем, непосредственно командный пост.

Прошло несколько минут, после чего раздался голос оператора и начался предстартовый отсчет, после чего, мобильные комплексы пришли в движение и выехали из укрытий. Проехав несколько километров по заранее определенному маршруту, они остановились и заняли стартовую позицию. Вслед за этим последовала команда на начало запуска. Мы видели на экранах, как пусковые установки пришли в движение, и через несколько минут замерли в ожидании старта. Еще несколько секунд и вслед за командой «пуск», ракеты, одна за другой, устремились в небо.

Я сидел в первом ряду и наблюдал на экране след от уходящих в космос ракет. Голос диспетчера на командном пункте транслировался в зал:

— Двадцать секунд полет нормальный, сорок секунд, полет нормальный, есть отделение двигателей первой ступени. Наконец, спустя какое-то время, мы услышали долгожданный голос, который сообщил, что оба спутника выведены на орбиту, аппаратура установленная на борту работает нормально. Все, как это принято, стали аплодировать. Первая фаза прошла удачно, и настроение у всех было приподнятое.

В зале раздался голос руководителя испытаний:

— Спутники выведены на заданную орбиту. Переходим ко второй части испытаний, корректировка орбит на сближение спутников на расчетную дистанцию.

На это ушло около десяти минут. Сразу после этого, нас проинформировали, что испытания входят в окончательную фазу испытаний — слежение в условной зоне противника за интересующим нас объектом и его уничтожение. Здесь нам пришлось сделать небольшой перерыв, пока спутники не совершат полный оборот вокруг Земли и не войдут в зону условного противника. Кроме того, проводилась корректировка орбиты основного спутника, который был выведен на орбиту два месяца назад и нес на себе непосредственно боевые заряды. Его отправили в космос под видом транспортного корабля к орбитальной станции, но затем сообщили, что стыковка оказалась неудачной и он продолжает полет в свободном режиме. На самом деле, это был основной корабль, имеющий на борту систему кинетических зарядов, которую мы собирались сегодня впервые опробовать.

В ожидании этого, мы обменивались мнением по поводу удачно проведенного запуска, хотя нервозность оставалась, так как прекрасно понимали, главное впереди. Наконец голос оператора оповестил присутствующих, что спутники входят в зону поиска объекта. Один из экранов неожиданно погас, и на нем появилось изображение, которое дублировалось из аппаратной и передавалось непосредственно со спутника. Вслед за этим, на экране появились колонки цифр, проводился обзор поверхности земли и наведение спутников на цель. Местность под спутниками по команде с Земли быстро приблизилась, и мы увидели крышу какого-то дома или небольшого предприятия. После чего объект был зафиксирован и его координаты сверены с теми, что получены со спутника. Последовала команда на уничтожение цели. Весь процесс комментировался непосредственно для нас из аппаратной. Вслед за командой на уничтожение, с основного корабля, должен был отделиться шестиметровый снаряд и устремится к Земле. Оба спутника работали в совместном режиме, один из которых проводил точное определение координат цели и выдавал целеуказание на боевой спутник, а второй непосредственно поддерживал орбиту снаряда, летящего к цели, и производил её корректировку. В момент попадания в цель, изображение снова приблизилось, и мы увидели, как снаряд пронзил крышу здания точно посередине и вслед за этим вдребезги разнес его. Потрясенные увиденным, мы поднялись со своих мест и радостные, вновь стали аплодировать. Ко мне стали подходить и, пожимая руку, поздравлять с удачно проведенными испытаниями. Я посмотрел на присутствующих и, попросив минуту внимания, сказал:

— Сегодняшний запуск двух наших спутников и успешное испытание новейшего кинетического оружия, позволяет сказать, что наше партнерство, я имею в виду Китай, Монголию и СССР, принесло хорошие плоды. Соединив наши усилия, мы сделали новый шаг в достижении целей, обеспечивающих сохранение мира.

Снова раздались аплодисменты, и мы вернулись в основное помещение, где по случаю удачных испытаний было предложено выпить шампанское.

— Ну что же, еще раз поздравляю с успехом, — произнес китайский министр и пожал мне руку.

— Взаимно. Главное, что наш общий труд, оказался успешным. Теперь важно как можно скорее вывести на орбиту два строящихся новых боевых спутника и тогда мы сможем с большей уверенностью сказать, что мы имеет паритет в космосе.

— Полностью с вами согласен.

Мы попрощались, а вскоре, собравшиеся стали расходиться. Я улетал в Москву вместе с несколькими прилетевшими со мной представителями комитета обороны и военно-промышленного комплекса через час. Вертолет доставил нас до военного аэродрома, расположенного в ста с лишним километрах от полигона и оттуда пересев на самолет, мы вылетели домой. Однако спустя три часа, прямо на борт самолета я получил сообщение, что оба спутника, которые были запущены сегодня, при прохождении территории США, были, по всей видимости, уничтожены. По крайней мере, сигнал от них пропал в тот момент, когда они были над их территорией. Получив это сообщение, я понял, что следует ожидать самого худшего.

В тот же день вечером, точнее ночью, в срочном порядке было назначено совещание членов Совета и начальников штабов. На совещание приехал посол Китая. Я доложил об удачно проведенных испытаниях, а так же о полученном сообщении, что оба спутника пропали над территорией США, по всей вероятности, они были уничтожены. Есть вероятность, что для этого были задействованы спутники-убийцы.

Дебаты по поводу ответных мер затянулись до трех утра. Предложения были разные, начиная от полного игнорирования самого факта прецедента уничтожения наших спутников над территорией США, и вплоть до объявления войны и начала ответных действий с использованием всех имеющихся военных ресурсов. Сторонников решительных действий было достаточно много.

Я сидел и внимательно слушал выступающих, смотрел на их лица и думал, что возможно именно сейчас, решается судьба мира. От того, каким будет это решение, зависит мир или хаос воцарятся на Земле. Я слушал и одновременно вспоминал прожитые годы, словно пытался в них разглядеть ответ на вопрос, как получилось, что сегодня мир подошел к той последней черте, которая отделяет его от жизни и смерти. Где, как и почему произошли метаморфозы политической и общечеловеческих взаимоотношений и жизни в целом, которые так изменили облик мира, по сравнению с тем, который я знал. Да, и в той жизни мир не был идеален, но угроза войны не ощущалась так остро, как сейчас. Было противостояние, была угроза терроризма, были огромные арсеналы оружия массового уничтожения, искалеченная природа и экология планеты, все это было, но сейчас к этому добавилось слово война. Война, которая могла, если она произойдет, означать самоуничтожение. Ибо, если она начнется, то все будет зависеть только от того, у кого первым не выдержат нервы, и он нажмет кнопку ядерного чемоданчика. Десять лет назад этого удалось избежать. Тогда мир уже был один раз на грани гибели, но разум возобладал, даже не разум, а инстинкт самосохранения, отвел человечество от края бездны. И вот снова мы подошли к ней вплотную.

Я прервал свои раздумья в тот момент, когда выступал министр обороны. Пожилой, сумрачного вида министр, в тишине, которая мгновенно наступила, когда он взял слово, раздался его раскатистый голос:

— Я как министр обороны, и как член Совета, прекрасно понимаю, что если мы сейчас объявим американцам ультимативные требования, это может, по сути, означать войну. В любом случае, она приведет к гибели миллионов, как бы она не велась, ибо в конечном итоге, она перейдет к использованию либо ядерного, либо химического оружия, а это означает конец всему. Но если мы промолчим, то это будет означать, что мы покажем нашу слабость и тогда они развернут свою программу на полную мощь и начнут уничтожать наши спутники один за другим, а это неизбежно приведет к войне. Следовательно, вывод один, военных действий не избежать в любом случае. Что мы можем предпринять в таком случае? Первыми атаковать без предупреждения или выжидать, когда последует следующий шаг агрессии и будет достаточный повод для ответных мер? Как военный человек, я конечно за немедленные и самые решительные ответные меры, но как член Совета, я за сохранение мира любыми средствами. Поэтому, в свете сказанного, у меня есть предложение, провести ряд мер ответного характера с использованием наших ресурсов внутри США, я имею в виду бандформирования, с помощью которых провести серию активных террористических акций, которые охладили бы активность американцев. Возможно это, наш единственный шанс отодвинуть мир от угрозы начала мировой войны. Шанс ничтожно малый и возможно опасный, так как может наоборот, спровоцировать американцев на начало военных действий, но, тем не менее, я предлагаю принять его в качестве ответной меры. У меня все.

После выступления министра обороны, совещание перешло в конструктивную сторону, и к утру было окончательно решено провести серию актов, включая подрыв двух ядерных зарядов, которые нам удалось, переправить на территорию США еще год назад, и которые предполагалось использовать, в крайнем случае. Было решено, что этот крайний случай наступил. Операция, получившая название «Тайфун-2», была утверждена. Срок её проведения был определен, две недели.

Я не стал возвращаться домой, а сразу выехал на работу. Не раздеваясь, устало опустился на диван, который стоял в комнате по соседству с кабинетом. Потом снял пиджак, галстук и, накрывшись пледом, попытался заснуть. Несмотря на усталость, сон не шел. В голове отчетливо вырисовывались напряженные лица присутствующих на совещании руководителей, фрагменты выступлений. Я пытался понять, что же в конце концов произошло, и что будет, после того, как операция завершится, и два крупных американских города превратятся в руины, а вместе с ними за несколько секунд умрут миллионы мирных жителей, которые так никогда и не узнают, что произошло, и почему вдруг такое яркое солнце вспыхнуло у них над головой. Они не успеют испугаться или почувствовать боли, они просто испаряться, но еще сотни тысяч, а может и миллионы, получат облучение, ожоги и травмы и будут мучительно долго умирать после этого.

Неужели мир достоин того, чтобы, достигнув расцвета, шагнув, пусть совсем недалеко, но все же в космос, уничтожил самого себя? Я перевернулся на бок и накрыл голову пледом, пытаясь спрятаться от света, проникающего сквозь занавески на окне. Пролежав минут десять, я встал, понимая, что уснуть не удастся, слишком много всего навалилось за этот день. Все смешалось, успех испытаний, сбитые спутники, совещание, и наконец, решение о нанесении ответного удара. Я прошелся по комнате, вышел в кабинет и заглянул в окно. Вдоль дорожки прохаживался часовой, вдали у раскидистой березы виднелся ещё один. Часы показывали шесть утра. Отойдя от окна, задернув тяжелые шторы и подойдя к столу, уселся в кресло. На столе лежали черновики записей, которые делал по ходу совещания. Бегло посмотрев на испещренные листы бумаги, остановился на последней записи:

— 02 октября последний срок операции. Не позднее 20 определить цели, задействовать резидентуру, вывести людей из зоны поражения, провести ликвидацию исполнителей операции из числа внутренних «ополченцев», привести все ракетно-стратегические войска в полную боевую готовность. В день проведения операции, вывести состав Совета в зону А, на случай ответной атаки противника. Провести утром совещание и наметить план проведения операции.

Неужели это конец, точнее начало конца? Я посмотрел в темноту кабинета, и словно увидев чью-то тень, произнес:

— Что делать будем?

И сам себе ответил:

— А впрочем, ответ дан, решение принято. Даже я уже не в состоянии остановить запущенный механизм.

И словно кто-то, стоящий в полумраке, спросил:

— Но почему? Ведь ты обладаешь реальной властью, ты член Совета, твой голос имеет вес? Разве не в твоей власти остановить все это?

Я криво усмехнулся, понимая, что разговариваю сам с собой и потому, мысленно ответил:

— Нет, даже моего влияния и веса не хватит, чтобы остановить операцию. И потом, кто сказал, что я хочу этого? Разве не я принимал все эти годы самое активное участие в наиболее важных операциях против американцев и их союзников? Под моим руководством, в бытность руководителем комитета внешней и внутренней разведки, были проведены наиболее значимые диверсии в Европе, Америке, других странах. Именно с моей подачи, начались переговоры, а затем активная поддержка всех экстремистских формирований внутри США, поддержка оружием, деньгами, внедрение в их ряды наших людей. Именно я, упорно подпиливал тонкую нить мирного сосуществования двух миров и теперь, когда настал последний отсчет, вдруг засомневался в правильности того, чем занимался последние несколько лет. Нет, отступать некуда, есть только один путь, вперед.

Я аккуратно перегнул пополам лист черновых записей совещания, потом разгладил его и положил в папку, на которой значилось — «Текущие дела». Еще раз взглянув на дверь, ведущую из кабинета и никого не увидев, я прилег на диван и заснул.

Часы показывали начало одиннадцати. Я выглянул из кабинета в приемную и, увидев Виктора, попросил его, чтобы он пригласил ко мне Кушнареву.

Ольга вошла в кабинет спустя несколько минут. Стройная, подтянутая, словно ей было не пятьдесят пять, а не больше сорока. В руках неизменная папка для донесений и записей по ходу беседы.

— Алексей Михайлович, вызывали?

— Да, выдержки ей не занимать. Того разговора, который произошел между нами не так давно, словно не было. Ни намека в глазах, жестах или разговоре. Впрочем, именно это выделяло её из всех, с кем мне приходилось работать все эти годы. Я посмотрел на неё и сразу перешел к делам:

— Вчера, точнее сегодня ночью, состоялось срочное совещание. Присутствовали все члены Совета и ряд представителей вооруженных сил.

— Произошло что-то серьезное, что потребовало столь экстренного совещания, да еще на таком уровне?

— К сожалению да. После удачных запусков двух наших спутников и проведенных испытаний, спустя три часа, они были сбиты и вероятность, что это сделали американцы, близка к ста процентам.

— Значит, вопрос решался о проведении ответных мер?

— К сожалению да.

— Почему к сожалению?

— Потому что решено провести на их территории подрыв двух ядерных зарядов, которые мы переправили на их территорию в прошлом году.

— Вы что с ума сошли? — вырвалось у неё, и в её глазах я прочел даже не страх, а скорее ужас.

— Наверно сошли. Однако решение принято. Срок две недели. Исполнителями будут боевики из террористических организаций, которые действуют на южном побережье США. Необходимо все выполнить так, чтобы наши люди не попали в зону подозрения. Задача очень сложная, но выполнить её мы обязаны.

— Но ведь, — она замолчала, словно не знала что сказать, или просто боялась.

— Что молчишь. Это наша работа и наш крест. Нам его нести, нам отвечать перед Богом и перед людьми.

— Но ведь погибнут миллионы и потом, если они решатся на ответный шаг, то война неизбежна и тогда конец!

— Ты думаешь, я об этом не думал, когда голосовал за принятие решения? Думал и все взвешивал и понимал, какую ответственность взваливаю на свои плечи, перед всеми кто погибнет и теми, кому предстоит остаться в живых, если таковые, конечно, будут, — последние слова я добавил медленно, словно цедил их сквозь зубы. Каждое слово давалось с трудом. Я словно оправдывался и от этого становилось противно и тошно.

— Но ведь человечество повиснет на волосок от гибели?

— А что ты предлагаешь? Молчать. Пожурить и послать американцам ноту протеста? Может вообще промолчать и сделать вид, что ничего не произошло, что вообще никаких спутников не было? Или прикажешь пустить все на самотек? Пусть разворачивают свою боевую спутниковую систему, и к лету у нас не будет ни одного спутника, не то что боевого, а телевизионного? Мы будем слепыми котятами, и тогда нас просто уничтожат, а мы и глазом моргнуть не успеем.

— Но ведь мы в любом случае сможем нанести контр удар, американцы это прекрасно знают.

— Да знают, но паритет будет нарушен, впрочем, он уже нарушен. Они вывели на орбиту свои спутники-убийцы, продемонстрировали их возможности, а мы в противовес им ничего не можем предложить. Какой выход?

— Значит война?

— Не говори раньше времени. Все еще может обернуться в лучшую сторону. Если операция пройдет так как надо, они должны все взвесить, прежде чем начать активные действия. Военные считают, что такая акция может умерить их пыл и вполне возможно, наоборот стабилизирует положение.

— Вериться с трудом.

— Слушай, что случилось? Я тебя не узнаю. Где твоя решительность. Впервые вижу тебя такой пессимисткой.

— Поневоле станешь, когда слышу такие новости.

— Новости как новости. Очередная сложная операция.

— Да конечно, с поправкой на то, что в ней используется ядерное оружие.

— Знаешь, никто не виноват, что они сбили наши спутники. А что мы можем предложить в ответ, есть соображения, говори.

— Нет, соображений нет.

— Вот именно. Ты думаешь, мне не страшна сама мысль, что в ответ они могут развязать войну? Страшна. Только я гоню её, понимаешь. Го-ню, прочь.

— Незаметно.

— Что?

— Незаметно, что гоните.

— Если бы не гнал, я бы не сидел здесь и не дискутировал с тобой на эту тему, а просто дал бы указания и все.

— В таком случае, жду указаний.

— Ладно, извини, погорячился. Легко, не легко, все это эмоции. Помнишь как в кинофильме «Семнадцать мгновений весны»  сказал немецкий генерал, — страшно умирать в одиночку, а скопом ерунда. По крайней мере, смысл именно такой.

— Остроумно, если бы было не так страшно. И потом, это была философия гибнущей нации, точнее строя.

— А разве мы не гибнем?

— Мы?

— Да мы. Помнишь, как все начиналось? Нас пятеро, точнее шестеро. В стране переворот, чрезвычайное положение, страна в ожидании перемен, а у нас энтузиазм и как говорил Маяковский, — «Громодье планов на будущее». Мы все жили работой, надеждой, мечтами, а что в итоге? Полицейский режим, военизированная экономика, нищий и запуганный народ, готовый идти на подвиги благодаря умелой агитационной пропаганде. По стране ходят озлобленные банды мародеров и бандитов, которых сдерживают только армия и полиция. И так не только у нас, во всем мире, с разницей только в общих идеологических установках, в концепциях, ради которых мы воюем друг с другом в этом мире, не понимая, что сами по себе концепции выдуманы нами же, а следовательно, являются мертвым придатком общества. Даже не общества, а государства, той машины, которая правит людьми и считает, что именно ей принадлежит право создавать теории, ради которых должны жить и умирать все остальные. Разве это не бред? Так разве мы не достойны того, чтобы освободить Землю для тех, кто поселится на ней после нас и не начнет все с чистого листа, не зная обо всех распрях, которые существовали в нашем мире?

— Все это верно, но выживет ли хоть кто-то после апокалипсиса, который мы устроим ныне живущим? И по какому праву нам решать, что мир должен прийти к своему концу? Кто дал нам это право? Может Господь? Вряд ли.

— Почему, может именно он. Может быть, он, подытожив все наши грехи, сказал, — все ребята, ваше время кончилось. Я много терпел ваши безобразия. Вы прикрывались моим именем, когда творили инквизицию, сжигая на кострах заживо людей, ходили в крестовые походы, потом убивали людей в неисчислимых войнах, и каждый раз ссылались на меня. И потом, когда достигли расцвета, развязали террор во имя всевышнего, взрывая здания и людей с криком «За Господа». Вы молитесь мне, а за пазухой держите топор против ближнего своего. Вы говорите одно, а поступаете по-другому. Сколько можно. Если я Вас не остановлю, то кто?

Ольга медленно опустилась на стул и уставшими глазами посмотрела на меня и тихо произнесла:

— Но почему все произошло так, а не иначе, кто в этом виноват?

Я криво усмехнулся и ответил:

— Наверно я.

— Вы?

— Да, ведь это я сумел изменить мир. Я хотел как лучше, но у меня ничего не получилось.

— Это не правда. Один человек не в состоянии изменить мир.

— Возможно, но мне удалось. Жаль, что из этого ничего хорошего не вышло.

— Я не верю.

— И не надо. У нас слишком мало времени на философию. Надо успеть многое сделать.

Ольга посмотрела на меня, но в её взгляде я так и не смог прочитать, поверила она мне или нет. Она вдруг открыла свою папку и тихо произнесла:

— Что необходимо подготовить для проведения операции?

Я с грустью посмотрел на её усталое лицо и чуть дрожащие губы, и стал диктовать план необходимых мероприятий, обозначая крайние сроки их выполнения. В завершении добавил:

— В каких городах будут произведен подрыв зарядов, определи сама. У меня все.

Она поставила точку и, закрыв папку, встала.

— Я могу идти?

— Да.

Молча, она вышла из кабинета.

Глава 6

Я перевернул лист календаря. 30 сентября. До завершения операции «Тайфун-2» осталось два дня. Вся подготовительная часть операции осталась позади. Заряды были установлены. Взрывы должны последовать с интервалом в три часа. Устройства таймерного включения взрывного механизма приведены в действия. Отсчет пошел. Нашим людям даны указания на уход из городов и ликвидации всех свидетелей, кто был причастен к операции. По существу оставалось только ждать результата и ответных действий со стороны американцев.

Ольга вошла без вызова. В руках как всегда, намозолившая мне глаза папка с бумагами. Я поднял глаза, и спросил что случилось.

— Все в порядке. Я принесла отчет о ходе проведения операции.

— Ты не забыла, завтра утром, мы улетаем на базу? Ты подготовила, все что тебе необходимо?

— Да. Я могу идти?

— Сегодня ты можешь быть свободна, утром увидимся.

Она подошла к двери, а потом резко повернулась в мою сторону, как-то странно, как мне показалось, посмотрела в мою сторону, и тут же вышла. Сердце невольно застучало, словно хотело сказать:

— Дуралей, чего сидишь, позови её, возможно это последний шанс на несколько минут стать снова счастливым и сделать счастливым её. Ведь она любила и любит тебя столько лет, а ты как бесчувственный болван, только и знаешь, что давать указания. Возможно завтра, будет поздно, потому что завтра не наступит никогда…

Я несколько минут молча сидел, тупо смотря на папку с бумагами, потом открыл её и стал читать отчет о проведенных мероприятиях по выполнению операции. Имена, даты, время выполнения той или иной составляющей плана, схемы транспортировки зарядов, меры по устранению возможностей обнаружения дозиметрическим контролем, места установки и опять имена, адреса людей, которые мне ровным счетом ничего не говорили. Я читал лист за листом, пока не дошел до последнего, на котором было написано:

— По согласованию заряды были установлены в Хьюстоне и Чикаго. Обоснованием выбора объектов стало то, что в Хьюстоне расположен один из центров по управлению космическими объектами, в том числе спутниковыми системами, а Чикаго, является одним из крупнейших экономических центров США.

Интересно, с кем она согласовывала выбор целей, подумал я, и хотел было закрыть папку, но вдруг заметил, что сквозь бумагу последней страницы отчета, просвечивает текст. Я невольно перевернул страницу. Передо мной лежал от руки написанный текст письма адресованный мне. Я стал читать:

Дорогой Алексей!

Я не могла не написать тебе этого письма. Я писала его слишком долго, наверно всю свою жизнь, так получилось. Сейчас, когда время на исходе, я поняла, что не смогу сказать тебе всего того, что хотела, потому что, впрочем, это уже не имеет никакого значения. Мир, в котором мы жили, возможно, переживет еще одну трагедию, выживет и дай Бог опомниться, на каком краю гибели он стоял, но мне уже все равно. Я больше не могу жить с чувством, что мне пришлось приложить руку к гибели миллионов ни в чем не повинных людей. Прости. Я знаю, что уходя, я делаю тебе больно, но ничего не могу поделать, так надо, ибо жить дальше и мучиться не могу и не хочу. Совесть упрямая штука, она отравит остаток дней. Еще раз прости, что не нашла в себе сил открыться тебе в своей любви много раньше. Возможно, сейчас ничего этого не было бы, ведь то, что произошло и происходит с каждым из нас в этой жизни, зависит не только от тебя, но и от тех людей, которые тебя окружают и в той или иной степени влияют на твою судьбу, на то, что ты делаешь, а следовательно, на судьбу многих тысяч и миллионов людей. Если ты и правда виноват в том, что изменил что-то в этом мире, значит, так было суждено, хотя я в это мало верю. Вот пожалуй и все.

Твоя Ольга.

Я судорожно нажал кнопку коммутатора и, не дожидаясь, выбежал в приемную. Хромов сидел и пытался ответить мне по селектору. Повернувшись, он приподнялся, взволнованно спросив:

— Что-то случилось?

— Да, немедленно разыскать Кушнареву. Поднять всех на ноги. Вы слышите, всех, вплоть до моей личной охраны.

— Слушаюсь, — и он засуетился, отдавая указания.

Я вернулся в свой кабинет и, расстегнув ворот рубашки, налил стакан воды. Прошло минут десять. В дверь без стука вошел Хромов. Его лицо было испуганным и видно было, что он пришел с плохой вестью.

— Ну, что жива?

— Не успели. Она застрелилась в тот момент, когда мы подъехали к дому. Пистолет еще дымился.

— Идите, мне надо побыть одному и вот что прикажите до моего приезда ничего не трогать, врачей не вызывать, одним словом ничего не трогать, слышите, — заорал я, — чтобы ничего не делали до моего приезда и машину к подъезду.

Хромов выскочил за дверь, осторожно прикрыв её за собой. Я достал бутылку конька, но рука тряслась, и я разлил его, так и не налив рюмку, поэтому сделал глоток прямо из горлышка. Ничего не почувствовав, я выскочил из кабинета и направился к машине.

Ольга лежала на полу. В руке она держала пистолет. Пуля прошла навылет и из обеих ран на голове текла кровь, образовав на полу огромную лужу. Она умерла мгновенно, так как лицо осталось спокойным, таким, каким я привык его видеть все эти годы. Только сейчас в нем читалось что-то особенное, спокойствие от окончания долгого и трудного пути в этой жизни. Я опустился на одно колено и прикрыл лицо руками. Я чувствовал, как волна боли подходит к сердцу. Я давно не чувствовал этой боли, с тех пор как умер отец. Даже смерть матери и родителей жены, не вызвали у меня тех переживаний, какие я испытал сейчас со смертью Ольги. Я смотрел на её умиротворенное лицо и не мог до конца поверить, что её больше нет, что она навсегда ушла из этого мира, оставив меня в полном одиночестве, наедине со всеми проблемами. Я осторожно, словно боялся разбудить её, закрыл веки и только тогда понял, что она действительно умерла.

Я поднялся и, обернувшись, увидел рядом стоящих людей из личной охраны и распорядился немедленно произвести кремацию и вечером организовать похороны. Времени до окончания операции «Тайфун-2» оставалось слишком мало. Я вышел из дома на улицу. Ветер гнал листву с деревьев, а тучи на небе предвещали дождь. Я приподнял воротник, и посмотрел на охранника, который, открыв заднюю дверь автомобиля, ждал, когда я сяду, чтобы закрыть её. Я посмотрел на небо и неожиданно сказал:

— Олег, пока дождя нет, я немного пройдусь, мне надо немного подумать и побыть одному.

— Слушаюсь, — и он дал какие-то указания по переговорному устройству, которое у него висело на ухе, и закрыл дверь автомобиля.

Я осмотрелся, внутренний двор дома имел детскую площадку. Между двумя домами был построен каменный забор с аркой посередине. Дома были старые, реконструированные лет пятнадцать назад, но внутренняя часть двора так и осталась прежняя. Даже пионер, стоящий посередине на постаменте, остался стоять на прежнем месте. Только горн весь обломался, и от него осталась только арматура. По небу ползли тяжелые тучи и вдали послышались раскаты грома.

Вспышка света, вслед за молнией, которая, извиваясь, ударила о землю с небес и я увидел, как человек, возникший из ниоткуда, повернулся и пошел навстречу мне. Испуга не было, даже любопытства и удивления, только предчувствие того, что все, что происходит сейчас, должно было произойти, не знаю когда, но обязательно произойти. Я вышел из-за статуи пионера, за которой стоял, и крикнул:

— Простите, вы случайно не меня хотели видеть?

Человек в плаще посмотрел на меня, и я узнал его, это был путешественник во времени, с которым я когда-то в юности разговаривал на скамейке. Он посмотрел на меня и видимо узнал, потому что остановился. Я подошел ближе, лихорадочно обдумывая о том, что же мне необходимо спросить у него в первую очередь, прежде чем он снова растает в воздухе, оставив меня наедине с самим собой. Мысли путались в голове и непрерывно перескакивали с одного на другое, словно хотели опередить друг друга в потоке вопросов, которые один за другим возникали в моей голове, наконец, собравшись с духом, я произнес:

— Вы помните меня, я тот молодой человек, на скамейке, которого вы когда-то давным-давно приняли за путешественника во времени?

— Конечно помню, ведь именно из-за вас я здесь оказался. Ну что, вы сделали свой выбор в жизни?

— Как видите.

— А что собственно я должен видеть?

— Как что, я изменил мир, он стал совсем другим, не таким, каким был в моей предыдущей жизни.

— Вот как. Ну что же поздравляю вас, за столь смелый поступок, и он достал из кармана длинного, почти до пят плаща, какой-то предмет, похожий на плеер или калькулятор.

— Подождите секунду, пожалуйста, можно один вопрос?

Он приподнял голову и, внимательно посмотрев на меня, произнес:

— Вы хотите спросить, правильно ли Вы поступили? Не так ли?

— Да, — ответил я и устремил на него взгляд, полный надежды, что он даст мне ответ, на вопрос, который все эти годы мучил меня.

— Так ведь я не знаю, — и он сказал слово в слово то, что давным-давно произнес Петр Петрович Гладышев, — только вам есть, с чем сравнивать конечный результат.

— А разве вы не знаете, как развивалась история, до того, как я попробовал её изменить?

— История, мой друг, только одна. вы её изменили, как же я могу видеть одно и то же время в разных вариантах?

— Но ведь я видел? — воскликнул я.

— Возможно, не буду спорить, — и он снова повернулся ко мне спиной. Я отчаянно пытался понять, как же так. Почему никто не может дать мне ответ и сказать, прав я или нет, и тут, словно что-то озарило меня, и я крикнул ему:

— Но ведь я видел вас почти тридцать лет назад, и теперь снова, мы не могли случайно дважды встретиться и потом, если я изменил мир, то, как вы снова оказались здесь, вас не должно быть в этом мире!?

Он обернулся и, усмехнувшись, произнес:

— Я вовсе не говорил вам, что прилетел из будущего, я просто путешественник во времени. А относительно того, что мы не случайно дважды встретились во времени, это вы правы. Надо же, в конце концов, все исправить. Вы попали в поле инверционного перемещения во времени. То, что вы остались в живых просто удивительно, но еще более удивительно, что вы своего рода зациклились в перемещениях. Впрочем, этому наконец-то пришел конец. Вот почему я искал вас, чтобы исправить ошибку, которую сам допустил во время путешествий.

— Постойте, а когда Вы исправите её, я окажусь в этом времени или в прошлом?

— В принципе все равно. Я могу снять так называемое «остаточное» поле и оставить вас здесь, а могу перенести в прошлое. В любом случае ваши перемещения во времени закончатся раз и навсегда. Итак, ваше решение?

— А можно вернуться в тот день, когда мы с вами встретились у кинотеатра?

Он посмотрел на меня и неожиданно произнес:

— Я понимаю, вы хотите кое-что изменить в прошлом и еще раз подумать о том, как поступить с будущим?

— Да.

— Хорошо. Тогда закройте глаза и откройте их, когда я вам скажу.

Я изо всех сил зажмурил глаза и весь напрягся, словно решил, что сейчас меня подымет неизвестная сила в воздух и перенесет отсюда в парк перед кинотеатром и бросит на землю, но вместо этого, я услышал голос путешественника:

— Можете открыть глаза.

Я робко открыл их и вначале не понял, где я. Было темно, тускло горели фонари. Присмотревшись, я увидел, что мы на том же самом месте у кинотеатра, я даже полез в карман и к своему удивлению нашел там билет в кино на текущий сеанс. Мы сидели на скамейке, что и прошлый раз и даже бумажка из-под мороженного валялась у меня под ногами. Путешественник сидел на противоположном конце лавочки и смотрел в мою сторону. Я оглянулся и увидел двух влюбленных, которые сидели на другой стороне и целовались.

— Я снова в прошлом?

— Смотря как рассматривать время. Скорее да, чем нет. Ну все, мне пора, свою оплошность я исправил. Теперь вы больше не будете метаться между прошлым и будущим.

— А как же мне жить дальше? Ведь я знаю историю на ближайшие тридцать лет и при этом в двух вариантах её развития, — я осекся, потому что путешественник посмотрел на меня и, приложив палец к губам, тихо произнес:

— Даже я не знаю будущего, хотя все считают, что мне положено это знать, но только человек определяет свою судьбу, ибо он послан на Землю, чтобы творить историю. И то, как он её творит, оценят те, кто будет жить после него, ну а об остальном, мы еще поговорим позже, ибо время еще не пришло, чтобы судить вас и ваши дела, — и с этими словами он растаял, оставим меня наедине с мыслями о будущем и том, что мне делать и как мне жить.

Я приподнялся и пошел к кинотеатру. Потом нащупал в кармане билет и, скомкав его, бросил в урну и пошел по аллее. Надо было позвонить Лере и любыми путями убедить её и родителей не лететь тем злополучным рейсом. И с этими мыслями я пошел, а потом побежал к остановке трамвая, твердо уверенный, что путешественник во времени, а возможно и сам Господь, в качестве награды за собственную оплошность, дал мне еще один шанс прожить жизнь по-новому. Я на минуту остановился, взглянул на ночное небо, усеянное звездами, и подумал:

— Как определить, где грань между добром и злом, между правдой и ложью, между тем, что надо и что не надо делать? Почему Господь оставил человеку право выбора? Наверно в этом и кроется великая тайна взаимоотношений между Богом и Человеком. Кто же ты был на самом деле — путешественник во времени, Господь или человек из неведомого нам мира и времени?

И увидев подходящий к остановке трамвай, я побежал, чтобы успеть, прежде чем он уедет.

Я успел прыгнуть на подножку, и двери захлопнулись, слегка зажав мне ботинок. Звеня и покачиваясь, трамвай поехал, увозя меня в новую, неведомую мне жизнь, о которой я ничего не знал и не ведал, как она сложится в будущем.

Москва 11.02.2005.

Действующие лица:

Кутилин Алексей Михайлович — главный герой романа. 52 года.

Валерия (Лера) — возлюбленная Кутилина (по тексту романа ей 20 лет)

Татьяна — первая жена Кутилина (эпизодический персонаж)

Павел — сын от первого брака (эпизодический персонаж)

Слава — институтский друг Кутилина (эпизодический персонаж)

Елизавета Михайловна — Бабушка Славы.(эпизодический персонаж)

Рузнина Мария Яковлевна — секретарь Кутилина в период, когда он был бизнесменом.

Ирина Анатольевна — вторая жена Кутилина

Борис Петрович — генерал-майор КГБ СССР

Зацепин Кирилл Сергеевич — Полковник, помощник председателя комитета по особым поручениям

Гладышев Петр Петрович — член команды Зацепина. Профессор, историк, 70 лет.

Бурмистрова Татьяна Николаевна — член команды Зацепина. Кандидат наук, этнограф возраст около пятидесяти лет.

Звонарев Николай Каземирович — член команды Зацепина преподователь психологии, 47 лет.

Кушнарева Ольга Валентиновна — член команды Зацепина, кандидат наук, филолог, работала в отделе внешней разведки, 28 лет.

Рюмин Виктор Викторович — член команды Зацепина. Журналист, 42 года.

Хлапонин Игорь Матвеевич — Полковник комитета Государственной безопасности

Все персонажи, их имена и действия, а также, — все события, происходящие в романе — вымышлены и не имеют ничего общего с реальными лицами, их именами, действиями и событиями их жизни, даже в случае какого-либо совпадения. Узнавшим себя на прилагаемых страницах не стоит рассматривать мнение о них того или иного героя, как мнение автора. Вместе с тем, приношу искренние извинения, за поступки героев и события, происходящие в романе, если они так или иначе нанесли моральный урон читателю, или кому бы то ни было.

На правах рукописи. Автор — Аристарх Ильич Нилин Москва 11.02.2005 г.

Литературная правка 04.03.2006

Автор благодарит всех приславших свои замечания и предложения. Особо выражает благодарность Алексу Петрову оказавшему неоценимую помощь в правке рукописи.