Александра Маринина

Последний рассвет

Глава 9

Поиски человека, который мог убить Евгению Панкрашину по личным мотивам, затормозились. Куда бы сыщики ни шли, кого бы ни спрашивали, где бы ни искали – всюду было «пусто-пусто». Эту версию можно было считать полностью отработанной. Настала пора переключаться на колье, которое по чисто криминальным каналам сбыта похищенного пока не проходило. Но ведь кроме чисто криминальных существуют еще каналы сбыта специальные, так сказать, для узкого круга. И в первую очередь – для коллекционеров.

– Есть у меня один человечек, – говорил Антон Роману Дзюбе, ведя его по запутанным кривым переулкам центра Москвы.

Припарковаться здесь было негде, поэтому машину они оставили довольно далеко от нужного адреса и дальше шли пешком.

– От ювелирного дела как практики давно отошел, а вот ювелирку как сферу жизни и круг людей знает очень даже неплохо. Правда, он старый и больной, из дома почти не выходит, но по телефону общается активно. И Интернетом овладел, так что полностью в курсе современной жизни.

Судя по бронированной двери и множеству замков и засовов, бывший ювелир сохранил старые привычки. А вполне возможно, и старые накопления и ценности.

Он долго выспрашивал, не отпирая замков, кто пришел, требовал от Антона доказательств, что это именно он, Сташис, и никто другой, и впустил оперативников только после того, как получил ответ на вопрос:

– Если ты Сташис, то скажи, что мы с тобой пили, когда ты ко мне насчет наследства Розенцвейга приходил.

– Вы, Борис Соломонович, пили сначала коньячок, а потом заявили, что хотите попробовать виски с колой. Колы у вас дома не нашлось, пришлось мне в магазин бежать. А я пил беленькую, – отрапортовал Антон.

– Он чего, помнит, что с кем пил много лет назад? – шепотом спросил Дзюба. – Во дает дед!

– И сколько бутылок колы ты тогда принес? – продолжал допытываться старик.

– Четыре, Борис Соломонович. Три вам оставил и одну с собой унес. Сходится?

И тогда, наконец, послышался лязг отодвигаемых засовов и мягкие щелчки отпираемых замков. На пороге стоял огромного роста старик, опирающийся на ходунки. На крупном носатом морщинистом лице сверкали смешливые глаза под нависающими кустистыми бровями.

– А я знаю, зачем вы пришли! – уверенно заявил он, едва сыщики успели раздеться и пройти в комнату.

– Не сомневаюсь, Борис Соломонович, – улыбнулся Антон. – Поэтому никаких вопросов не задаю, сразу готов вас слушать.

И, поймав недоуменный взгляд Дзюбы, незаметно ткнул его локтем в бок: мол, ничему не удивляйся, ничего не спрашивай, молчи и слушай.

– Вы, молодые люди, не присаживайтесь, долгого разговора у нас не получится, потому что про Лёньку я ничего не знаю.

– Про Лёньку? – переспросил оторопевший Антон. – Про какого Лёньку?

– Про Лёню Курмышова. Вы же из-за него ко мне пришли, правда? Из-за него, из-за него. – Борис Соломонович укоризненно покачал головой и с трудом занял место на диване, пристроив ходунки рядом. – А теперь делаете мне невинные глазки.

– Борис Соломонович, дорогой, вот чем хотите поклянусь: впервые слышу! – воскликнул Антон. – Так что с этим Курмышовым не так?

– А все не так! – задорно выкрикнул бывший ювелир. – Потому как убили его. Его Алёшка Сотников опознавать ездил в морг. И опознал! Эх вы, сыскари! Тьфу! Одно название. Лёньку Курмышова убили, а вы и не знаете. Чего ж удивляться, что вы преступления не раскрываете. Куда вам!

Антон молча стоял, привалившись спиной к стене, и ждал. Рядом с ним в точно такой же позе стоял Роман Дзюба. Пауза явно затягивалась. Первым не выдержал хозяин дома:

– Так вы что же, не из-за Лёньки пришли? А из-за чего тогда? А с Лёнькой что? Уже все раскрыли, всех поймали, и вопросов больше нет?

– Мы, Борис Соломонович, пришли из-за колье. Довольно крупное изделие, сапфиры, топазы, бриллианты, рубины. И еще один очень крупный рубин. По дизайну похоже, как будто из-за гор встает солнце и освещает море. Ничего о таком не слышали?

Кустистые брови ювелира поползли вверх.

– Картина маслом, – протянул он. – Как было сказано в моем любимом фильме «Ликвидация». Это вы мне что сейчас описали, ювелирное изделие или вышивку бисером?

– Колье, Борис Соломонович, самое настоящее колье. В нем одна дама на приеме появилась на прошлой неделе. А на следующий день оно пропало.

– Девятнадцатый век?

– Вот не знаем, – развел руками Антон. – Может, девятнадцатый, может, даже и восемнадцатый, а может, и вовсе новодел.

– Размер знаете?

– Ну… – Антон показал пальцами длину и ширину изделия, опираясь на показания Татьяны и Светланы Дорожкиных и Аллы Анищенко.

– Нагрудник, – констатировал ювелир. – Таких сейчас не делают, немодно. Значит, антиквариат. А что ж вы у самой дамы-то не спросите? А, понял: спрашивать не у кого. И от меня чего хотите?

– Ну, сами понимаете, – неопределенно сказал Антон, пряча улыбку. – Кто из коллекционеров мог бы заинтересоваться такой вещью?

Борис Соломонович завел глаза к потолку и принялся шевелить губами. Лицо его сделалось отрешенным, казалось, старый ювелир ничего не видит и не слышит вокруг себя.

Дзюба наклонился к самому уху Антона.

– Чего это он? – спросил Роман едва слышно.

– Он считает.

– Что считает?

– Примерное количество камней и примерную стоимость изделия.

– В уме?!

– Тише ты… Да. В уме. Он профессионал высочайшего класса.

– Но как же, – взволнованно зашептал Дзюба, – как же это? Мне девушка в ломбарде сказала, что невозможно оценить вещь, не видя ее…

– Ну ты сравнил! – едва слышно фыркнул Антон. – У Соломоныча опыт-то какой! Он в ювелирном деле столько лет, сколько многие вообще не живут, а твоя девушка совсем молоденькая.

Наконец Борис Соломонович перевел глаза на оперативников и покачал головой.

– По сегодняшним ценам эта вещь должна стоить от трех до пяти миллионов рублей.

– Сколько?! – вырвалось у сыщиков одновременно.

– От трех до пяти лимонов, – подтвердил ювелир. – Это только стоимость камней, металла и работы. Без учета эксклюзивности. Если это девятнадцатый век, то цена, сами понимаете, многократно выше. Но я у старых мастеров такой вещи не знаю. А Борис Соломонович знает всё, уж можете мне поверить. Стало быть, это все-таки новодел. Вот вам и ответ на ваш вопрос. Коллекционерам новодел не нужен. Во всяком случае, тем коллекционерам, которые мне известны.

– Ну, спасибо, Борис Соломонович. – Антон сделал несколько шагов вперед, выдвинул из-за стоящего посреди комнаты стола стул и уселся на него верхом, сложив руки на спинке. – А теперь поведайте нам, недотепам, кто такой Леонид Курмышов и что за беда с ним стряслась. И кто такой Алешка Сотников, который ездил в морг его опознавать.

– Надежда Игоревна, я уверен, что между убийством Панкрашиной и убийством ювелира Курмышова есть связь! – горячился Дзюба. – Смотрите: двадцать первого ноября убивают Панкрашину и крадут дорогое колье, а спустя несколько дней убивают известного ювелира. Два трупа, так или иначе связанных с ювелиркой, меньше чем за неделю! Это не может быть случайным совпадением!

– А ты что скажешь, Антон? – следователь Рыженко перевела взгляд на Сташиса. – Ты тоже так считаешь?

– Не знаю, – признался Антон. – У меня нет такой уверенности. Все-таки Москва – очень большой город, что бы там ни говорили. Наша столица – это проходной двор в буквальном смысле слова. Ну, представьте: убивают человека, который недавно лечил зубы, так теперь любой стоматолог, которого убьют в течение ближайшего времени, должен оказаться с ним связан? Точно так же можно искать связи между трупами автовладельцев и работниками автосервисов.

– Одним словом, ты с Романом не согласен, – сделала вывод Надежда Игоревна. – Ты работал с ним один раз, и то неофициально, а я работаю с Дзюбой постоянно, поскольку мы обслуживаем одну территорию. Его идеи кажутся завиральными, это правда. И в девяноста процентах случаев так и оказывается. Но в десяти процентах случаев он попадает в точку. Давайте-ка, мальчики, дуйте на территорию, где возбудились по Курмышову, и понюхайте там как следует. Потратьте время. Один день ничего не решает, все равно по горячим следам мы убийство Панкрашиной уже не раскрыли, теперь торопиться некуда.

На то, чтобы встретиться с оперативниками, ведущими дело об убийстве Леонида Курмышова, пришлось потратить уйму времени: ребята по кабинетам не сидят, у них работы полно. Когда они появились, наконец, у себя в отделе, то сразу заявили, что без согласования с руководством никакой информации не дадут и никаких документов не покажут. Пока Антон организовывал переговоры следователя Рыженко с начальством оперативников, прошел еще час. Дзюба нервничал и злился, ему не терпелось проверить собственную версию, Антон ждал спокойно, пользуясь возможностью отключиться от работы и поразмышлять о собственных перспективах, таких неясных и тревожных. Искать жену… Или все-таки няню? И если няню, то где взять денег на ее оплату?

Наконец, все оргвопросы решились, но к этому времени одного из оперов, занимающихся убийством Курмышова, вызвал следователь за какой-то надобностью, и Антону с Дзюбой пришлось общаться со вторым – симпатичным темноглазым пареньком по имени Надир.

– Вы мне сперва скажите сами, какой у вас интерес, – заявил Надир. – А там посмотрим.

Что именно он собирался «там смотреть», сыщики понимали очень хорошо. Оперативная информация, равно как и материалы следствия, штука особо ценная, направо и налево ею не разбрасываются. Так что первым заговорил Антон, рассказавший об убийстве Евгении Панкрашиной и о пропавшем колье.

Надир внимательно слушал описание колье, потом открыл сейф и достал папку, из которой извлек цветную фотографию.

– Вот это, что ли?

Антон и Роман замерли в оцепенении: на снимке красовалось яркое крупное колье с бриллиантами, сапфирами, топазами и рубинами. И большой рубин, изображающий солнце, встающее из-за гор. Действительно, нагрудник, по-другому и не назовешь.

– Это, – пересохшими губами выдавил Дзюба.

– Так оно и не пропало вовсе, оно в сейфе у убитого как лежало, так и лежит, – спокойно заявил Надир.

Значит, Панкрашину убили не из-за колье? Тогда, получается, это было убийство по личным мотивам. А они-то были на сто процентов уверены, что эту версию отработали вдоль и поперек.

Надир, в свою очередь, рассказал, что труп Леонида Константиновича Курмышова был обнаружен в понедельник утром в лесополосе рядом с оживленным шоссе. Дорога грязная, машин тысячи, следов никаких.

– На груди трупа бумажка, проткнутая нательным крестом, документов никаких нет, поэтому мы и затруднились с установлением личности. Смотрели заявы на розыск, но судебный медик сразу сказал, что смерть наступила точно меньше чем за сутки до обнаружения трупа, скорее всего, в пределах двенадцати часов, так что искать среди пропавших рано: если родственники и ищут его, то у них заявление все равно еще не приняли. Бумажка была странная, ни хрена не понять, что за малява, мы ее показывали всем подряд, пока не нашелся один умник, который сказал, что это имеет отношение к ювелирке. На это больше суток потратили! Ну а во вторник вечером снова посмотрели, кого в розыск объявили, и нашли заяву на ювелира Курмышова, которого с прошлого четверга никто не видел. Умер-то он точно в ночь с воскресенья на понедельник, а вот где он был с четверга до самой смерти – хрен знает. Может, у бабы время проводил, может, за городом отдыхал у кого-нибудь, но только к телефону он не подходил, ни к стационарному, ни к мобильному. И вот еще хрень одна: на одной руке болтается наручник распиленный. То есть где-то, похоже, его держали перед смертью, а потом только уделали. Правда, непонятно, почему цепь от наручника пилили, вместо того чтобы ключом открыть. Я так думаю – потеряли, наверное, ключ. В общем, это не суть важно. Сразу же связались с заявителем, организовали опознание, в среду утром нашего покойничка опознали как Курмышова Леонида Константиновича, пятьдесят шестого года рождения. Ну, естественно, адресок пробили, в хату ломанулись, осмотрели, но там все чисто: ни следов взлома, ни нарушенного порядка, в сейфе документы, деньги наличные и вот это колье. Мы к нему на фирму вчера же успели сгонять, поспрошали сотрудников, они это колье знают, сами делали по эскизу Курмышова.

– Дорогое? – спросил Антон.

Надир пожал плечами.

– Ну, я не специалист, но на фирме говорят, что дорогое, там камней немерено, хоть и мелочь, но много, и работа сложная.

– Ну а с бумажкой-то что? – не утерпел Дзюба. – Может, на ней что-то интересное? Все-таки похоже на ритуальное убийство, из мести или еще по каким-то личным мотивам.

– Нет, у нас свидетель, который труп опознавал…

– Сотников? – снова вылез инициативный Дзюба, чем заслужил неодобрительный взгляд Антона.

Надир немедленно напрягся и настороженно взглянул на него.

– А вы откуда знаете?

– Ну, извини, – примирительно проговорил Антон. – Мы же не могли ехать к вам совсем уж не подготовленными, это значило бы коллег не уважать.

Надир немного смягчился.

– Ну да, Сотников. Он дал объяснения следаку по этой бумажке, там никаких вопросов. И откуда она взялась – мы тоже выяснили вчера. Так что ее не убийца оставил, это точно. Хотя фиг его знает…

– Деньги и ценности при трупе обнаружили?

– Да, – кивнул Надир. – И часы, и купюры в бумажнике, и перстень на пальце, и крест. Все, что полагается иметь человеку с собой. Кроме документов.

– Может, крест преступник оставил? – снова влез неугомонный Роман.

– Да непохоже, – вздохнул Надир. – Сотников крест опознал как принадлежащий Курмышову, а с бумажкой тоже разобрались, это он с работы принес. Экспертам отдали, конечно, но пока ответа нет.

– А что еще в сейфе у потерпевшего нашлось?

– Да ничего особенного… Документы. Деньги. Я ж сказал.

– Какие именно документы?

– Да всякая ювелирная хрень, – поморщился Надир. – Уставные документы фирмы, карточка учета в Пробирном надзоре, всякие бумажки, подтверждающие право на работу с камнями и драгметаллами. Договор с банком об аренде ячейки.

– А это зачем? – вырвалось у любознательного Дзюбы.

– Ювелир, чтоб ты знал, должен иметь в банке ячейку для хранения материалов и готовых изделий, – назидательно произнес Надир. – Без подтверждения того, что у него есть банковская ячейка, он карту Пробирной палаты не получит. Но это, конечно, только для тех ювелиров, которые работают частным образом. Если у ювелира фирма в здании, оборудованном бункером, то ему ячейку иметь не нужно. На самом деле, как я выяснил, эти хитрецы ячейки заводят, чтобы карту получить, но ими не пользуются, предпочитают иметь хороший сейф дома, ну и дверь входную, само собой, укрепляют. Я их понимаю, за каждой мелочью в банк не набегаешься.

– А еще что было в сейфе? – продолжал допытываться Дзюба.

Ему все казалось, что Надир упускает какую-то деталь, которая ему самому кажется незначительной, но именно эта деталь накрепко свяжет убийства Евгении Панкрашиной и ювелира Леонида Курмышова.

– Еще клейма, три штуки, совершенно одинаковые.

– А зачем три? – не понял Антон.

– Мы тоже сразу не поняли, – усмехнулся в ответ Надир. – У Курмышова на фирме спросили, и нам объяснили, что клеймо выдается на год в Пробирном надзоре. Можно заказать сколько хочешь клейм, зависит от объемов производства, потому что клейма стираются, и надо, чтобы хватило на год. Год кончился, и если клейма остались, приносишь их в Пробирный надзор, там и стертые, и неиспользованные клейма ломают и уничтожают и дают справку. Или ты сам уничтожаешь и приносишь в виде лома. Если в дальнейшем появятся изделия с этими клеймами, то они будут считаться неучтенкой этого года. А если год еще не закончился, а клейма уже вышли из строя, то заказываешь еще, сколько там тебе надо. В течение недели – десяти дней получаешь новые.

– Ёлки-палки, как у них все сложно-то, – вырвалось у Дзюбы.

– А у кого легко? – философски заметил Надир.

По просьбе Антона он распечатал фотографию колье. Теперь следовало предъявить этот снимок Игорю Панкрашину и обеим Дорожкиным. Собственно, главным был именно ответ Дорожкиных, поскольку они колье не только рассматривали, но и примеряли, в то время как Игорь Николаевич бросил короткий незаинтересованный взгляд на украшение в тот день, когда Евгения Васильевна принесла его домой, и на следующий день просто отметил: жена надела колье, вроде все прилично. Не более того. Хорошо бы, конечно, еще Аллу Анищенко найти, но это уже не столь обязательно.

В воздухе парили первые снежинки, еще такие неуверенные, словно боящиеся, что в любой момент может снова наступить лето. Но даже этой неуверенности оказалось достаточно, чтобы снизить видимость на дорогах и моментально создать пробки.

– Ну что это за город, в котором мы живем, – горестно вздохнул Дзюба. – Вот раньше, я из учебников помню, во всей Москве совершалось три-четыре убийства в неделю, а теперь? И Генку убили в воскресенье, и этого ювелира, а если сводку посмотреть, так окажется, что не только их двоих, но и еще человек пять, а то и семь, и все за один день. Антон, а ты помнишь те времена, когда было три-четыре убийства в неделю? Интересно, как тогда работалось?

– Нет, что ты, – засмеялся Антон. – Я тогда еще под стол пешком ходил, в эти сладостные времена, а когда работать начал, уже все было так, как сейчас.

– А еще я слышал, что раньше из-за каждого убийства всех на уши ставили и дело под особый контроль брали, а теперь вообще никому ни до чего дела нет, убийства годами не раскрываются – и никто даже пальцем не пошевельнет, убили и убили, подумаешь, большое дело.

Антон собрался было вступить в дискуссию, дескать, не так все плохо, и кое-какие преступления все-таки раскрываются… Но тут их подрезал какой-то оборзевший пацан на «Лендровере», и пришлось весь интеллектуальный потенциал направить на то, чтобы избежать аварии, а потом сбросить напряжение при помощи хорошо известного русского словесного метода.

Игоря Панкрашина они застали в офисе. Бизнесмен заметно побледнел, когда увидел фотографию.

– Вы поймали убийцу? И колье нашлось у него?

– К сожалению, нет, – ответил Антон. – И вообще, мы пока не уверены в том, что это то самое колье. Посмотрите внимательно.

Панкрашин смотрел долго, морщил лоб, видимо, пытаясь припомнить, потом кивнул.

– Кажется, это оно. Во всяком случае, очень похоже.

Но «кажется очень похоже» оперативников никак устроить не могло.

Татьяна и Светлана Дорожкины дали ответ вполне категоричный.

– Точно! Это оно! Значит, вы его нашли? – радостно спросила Светлана. – Значит, его не украли, когда тетю Женю… ну, когда ее убили?

И здесь тоже пришлось ограничиться некими туманными словами о том, что неизвестно, то колье или не то, может, просто похожее, но вот нашли фотографию и пытаемся уточнить внешний вид разыскиваемого изделия.

Почему-то Светлану их объяснения расстроили… Наверное, она действительно любила подругу матери и искренне хотела торжества правосудия.

По всему выходило, что обнаруженное в сейфе убитого ювелира колье было тем самым, которое Евгения Панкрашина взяла напрокат и которое собиралась вернуть. Значит, вернула. Но только не в рент-бутик, а ювелиру. И совершенно непонятно, зачем она соврала. Скрывала связь с ювелиром? От мужа и подруг? И эти отлучки во время визитов к подругам были связаны не только с поддержанием контактов с Вероникой Нитецкой, матерью Нины Панкрашиной, но и со свиданиями с ювелиром Курмышовым? Очень похоже. Надо разрабатывать эту линию.

В любом случае теперь стало окончательно понятно, что оба убийства как-то связаны друг с другом. Два дела слились в одно.

Какая злая насмешка судьбы: Лёню Курмышова убили, не дав ему дожить до дня рождения всего несколько дней. Если бы он был жив, то сегодня, 29 ноября, отмечал бы свой пятьдесят шестой день рождения. Ровно год назад он праздновал пятидесятипятилетие, праздновал пышно, шумно, собрал всех своих именитых заказчиков, а также коллег-ювелиров.

А сегодня… Предложение поступило от Олега Цыркова, что было для Сотникова весьма неожиданным. Олег позвонил утром и сказал, что хотел бы видеть вечером у себя в московской квартире Алексея Юрьевича и Илью Ефимовича, поскольку у Леонида Константиновича день рождения. И не то чтобы Сотников забыл, нет, просто отметил сам факт: сегодня 29 ноября, но ведь Лёни больше нет… Впрочем, какая разница? Да, первое поминовение погибшего друга придется не на день похорон, как бывает обычно, а на день рождения. Что ж, случается.

Олег встретил Сотникова весь в черном: черные джинсы, черный свитер. Илюша Горбатовский, как обычно, приехал первым и уже сидел за накрытым столом, тоже в трауре: черный костюм с черной сорочкой. Разговаривать не хотелось. Хотелось выпить. И выпить крепко. Стол был поминальным: кутья, блины, кисель. И водка.

«В самый раз», – мрачно подумал Алексей Юрьевич.

Первые две рюмки выпили молча. Когда официант (даже здесь Олег не счел нужным обойтись без понтов!) налил по третьей, Илья Ефимович тяжело поднялся со стула. Он говорил неторопливо и долго, Олег слушал внимательно, а Сотников не слушал вовсе: ему неинтересно было, что скажет Илья в эту минуту о Курмышове. Куда важнее, что он думает на самом деле. А этого в поминальном тосте не услышишь. Неужели у него лопнуло терпение? Или Лёнька повел себя как-то особенно вызывающе по отношению к Карине, и Илюша заступился за дочь?

А может, все-таки Олег?

Олег, такой целеустремленный и энергичный, так любящий получать новые знания, вовсе не похожий на убийцу… И он всегда нравился Сотникову, еще с того времени, когда пришел заказывать прощальный подарок для женщины, с которой собирался расстаться. Да-да, это был именно он, Олег Цырков. И идею распадающегося браслета с противопоставлением рубина и алмаза он понял мгновенно, подхватил, даже не дослушав объяснения ювелира до конца, чем расположил Алексея Юрьевича к себе сразу и навсегда. Впоследствии выяснилось, что Олег обладает природным, никем не воспитанным качеством: чутьем на красоту и элегантность.

У него было два высших образования, ни одно из которых не было искусствоведческим, он бизнесмен до мозга костей, интересующийся в первую очередь тем, сколько «это» стоит и почему именно столько, а не меньше или больше, он вырос в семье крупного партийного функционера, который при первой же возможности в начале девяностых удачно и много украл, сколотил изрядный капитал и передал сыну, а сын, в свою очередь, этот капитал взрастил и приумножил. Одним словом, Олег Цырков олицетворял собой все то, что так не любил и не принимал потомственный ювелир Алексей Юрьевич Сотников Четвертый. Но Олег был одним из немногих, кто без всяких объяснений понимал, почему бокал Фаберже – это шедевр. И одним этим Цырков прочно завоевал расположение Сотникова. Спустя некоторое время Олег Цырков был удостоен приглашения на ювелирные посиделки, где Сотников познакомил его с Горбатовским и Курмышовым. Игра Олегу понравилась, ему было очень интересно, он активно и азартно включился, изо всех сил пытался угадать скрытый смысл, заложенный в изделия, но, поскольку ни гуманитарными, ни историческими знаниями в должном объеме не обладал, угадать ему не удалось ни разу. Он постоянно проигрывал, но никогда не расстраивался из-за этого, жадно слушал объяснения, впитывал новую информацию и радовался, как ребенок, тому, что удалось еще что-то узнать, еще что-то понять… Он не хотел быть, по его собственному выражению, тупым попкой, он стремился разбираться в том, что радовало его глаз и грело душу – в ювелирном антиквариате. Олег Цырков был коллекционером. И еще он был человеком, который совершенно, до дрожи во всем теле, до зубовного скрежета, даже, наверное, до припадка не мог терпеть чувства, что его обманули. Не переносил осознания того, что его «сделали как лоха педального». Он готов был скорее застрелиться, чем жить с этим чувством. Такое вот странное, искореженное самолюбие.

Наверное, именно поэтому он так и не женился к своим сорока двум годам. Высоченный красавец, невероятно богатый человек, он был вожделенным лакомым куском для великого множества девушек и дам, но предпочитал свободные отношения и никому из своих подруг не позволял приезжать к себе в загородный дом. Там хранилась коллекция. И посторонним, не понимающим и не ценящим красоту ювелирных изделий, путь туда был заказан. Для встреч с нужными людьми существует офис Цыркова, а также рестораны и клубы, а для встреч с женщинами отлично подходят президентские номера дорогих отелей.

Вот таким был Олег Цырков. Богатым. Независимым. Странноватым. И немного сумасшедшим, как почти все коллекционеры.

Мог он убить Лёню?

А бог его знает…

Но убивать было за что.

Сейчас конец ноября, а девять месяцев назад, в феврале, Олегу Цыркову предложили приобрести ювелирное изделие восемнадцатого века. Разумеется, Олег первым делом бросился к Сотникову, но Алексей Юрьевич в этот момент был в отъезде, на ювелирном салоне, который проводится каждый год в феврале в Мюнхене. Подлинность вещи необходимо было установить срочно, продавец торопил, и Олег обратился к Курмышову, который внимательно осмотрел изделие – это была миниатюрная табакерка – и уверенно подтвердил: вещица подлинная. Олег выложил за нее большие деньги и радовался новому приобретению, такому изящному и выразительному.

Вскоре после того как Сотников вернулся из Мюнхена, Олег пригласил его к себе в загородный дом, чтобы похвастаться новинкой коллекции. Алексею Юрьевичу хватило десяти минут, чтобы вынести свой вердикт: он знал руку этого мастера и знал, куда смотреть и что искать. Вещь была поддельной, никаких сомнений.

– Кто тебе это продал? – спросил он, убирая в футляр старинную ювелирную лупу.

– Куземцев, – растерянно ответил Цырков. – А что? Что-то не так?

– Ну, Олег! – огорченно воскликнул тогда Сотников. – Ну как так можно? Почему ты приобретаешь вещи у людей с сомнительной репутацией? Почему ты не проконсультировался?

– Но вас же не было…

– Хорошо, меня не было – сходил бы к Курмышову, он не хуже меня разбирается. С Куземцевым вообще нельзя иметь дело, у него очень плохая репутация, за ним известна пара-тройка случаев недобросовестной продажи. Даже если он сам не знал, что это подделка, а выступал только в качестве посредника, то круг его общения… В общем, далек от идеала. В этом круге крайне нечистоплотные люди. Ну как же так, Олег?

– Но… – Цырков потерял дар речи. – Но я ходил к Леониду Константиновичу, показывал табакерку.

– И?..

– Он сказал, что это подлинник.

Сотников ушам своим не поверил. Лёня не мог этого сказать! Не мог! Или у него действительно настолько упало зрение после инсульта, что он не увидел… А лупа? И даже с лупой не увидел… Все молодится, все хочет казаться здоровым и полным сил, от всех скрывает свой недуг и его последствия.

– А ты говорил ему, кто продавец?

– Да, Леонид Константинович спросил, и я сказал.

– И он не предупредил тебя, что с Куземцевым связываться опасно? Или предупредил, но ты не послушал его? И потом, ты же бизнесмен, Олег, ты должен прекрасно знать, что это значит, когда продавец торопит.

Олег молчал, бледный и злой, в глазах пылала ненависть.

– Я все понял, – процедил он сквозь зубы. – Они меня вдвоем сделали, как лоха. Леонид Константинович сговорился с Куземцевым, потребовал с него откат за то, что подтвердит подлинность изделия. Вот как все было. Ну, негодяй! Я его убью!

Сотникову стоило большого труда успокоить Олега.

– Да погоди ты, не горячись, Лёня честный человек, я его с детства знаю, он абсолютно порядочен, я за него ручаюсь, – уговаривал Алексей Юрьевич, сам не понимая, верит он собственным словам или нет. – И потом, ни один уважающий себя эксперт на такое не пойдет, потому что, если правда вылезет наружу, это будет означать полный крах его репутации как эксперта. Лёня же не враг себе, он все это прекрасно знает. Это просто недоразумение. Лёня живой человек и мог ошибиться, как и любой из нас. Он мог не увидеть, ты же знаешь, что у него проблемы со зрением, он именно поэтому перестал работать сам и открыл фирму, которой руководит и контролирует работу других мастеров.

Но Олег упорствовал в своих подозрениях.

– Нет, – твердил он. – Я не верю вам, вы его выгораживаете, потому что он ваш друг, а может, он и с вами поделился?

Ну, это было уже чересчур. Голос Сотникова стал ледяным.

– Если ты подозреваешь Лёню, – медленно проговорил он, – значит, ты подозреваешь и меня, ты мне не доверяешь, и в этом случае я буду считать наши отношения законченными. Видеть тебя больше не желаю. Я ухожу, и больше мы никогда с тобой не встретимся.

Олег испугался, обществом Сотникова и его друзей он дорожил, ценил их знания и те уроки, которые они ему преподносили. И он сдал назад и заявил, что ни в чем никого больше не обвиняет. Во всяком случае, Цырков из этой ситуации вынес убеждение, что Сотников-то, конечно, ни при чем, а Курмышов тем или иным путем поучаствовал в обмане. Он пытался выяснить отношения с Курмышовым, но тот ни в чем не признался и от всего отпирался, а доказательств не было.

И Олег затаил обиду и подозрительность. Он не стал больше ничего выяснять и вообще вспоминать эту историю, внешне вел себя прилично, потому что дорожил обществом ювелиров. Цырков понимал, что если будет задевать Леонида, то его просто-напросто исключат из компании, и ювелирные посиделки снова, как и много лет, будут проходить где угодно, только не в квартире медиамагната.

Но от Алексея Юрьевича не укрылись взгляды, злые и выразительные, которые Олег то и дело бросал на Лёнечку. Не забыл. Не простил. Не поверил.

Так все-таки кто же, Илья или Олег? Кто из них двоих вынес приговор Курмышову?

Глава 10

На этот раз руководство проявило удивительную оперативность, и уже на следующий день дела об убийствах Евгении Панкрашиной и Леонида Курмышова оказались объединены в производстве у следователя Рыженко. Первым вопросом, который Надежда Игоревна поставила перед оперативниками, стал вопрос о знакомстве обоих потерпевших. Антон и Дзюба еще накануне этим озаботились, и к середине дня пятницы, 30 ноября, разочарованно доложили: никаких свидетельств того, что Панкрашина и Курмышов были знакомы или вообще хоть как-то связаны, не нашлось. Проверкой телефонных контактов занимались оперативники с той территории, где был обнаружен труп Курмышова, а Дзюба со Сташисом опрашивали людей.

И ничего. Полная пустота. Но если Панкрашина никак не была связана с ювелиром Курмышовым, то колье из его сейфа ни при каких условиях не могло к ней попасть. А если и попало, то не могло быть возвращено: все время, начиная с окончания приема поздним вечером 20 ноября и до момента убийства утром 21 ноября, было восстановлено буквально по минутам, и места для встречи с ювелиром в этом расписании просто не было.

И тут Роман выдал очередную фантазию:

– Значит, на Панкрашиной вообще было не это колье.

– Не это? – удивился Антон. – А какое? Описание же совпадает, и Дорожкины его уверенно опознали по фотографии.

– Не это, – упрямо повторил Роман. – Точно такое же! Помнишь, нам вчера Борис Соломонович рассказывал, что воруют восковки оригинальных моделей, и эскизы воруют у признанных художников-ювелиров, и идеи. Может, кто-то украл восковки у Курмышова и сделал точно такое же колье?

Антон озадаченно покачал головой. И что только в голову не придет этому парнишке!

– Ну и кто мог украсть? – скептически осведомился он.

– Да кто угодно! – Ярко-голубые глаза Дзюбы горели воодушевлением. – Курмышов же сам только эскиз делал, помнишь, Надир нам вчера сказал, что он после инсульта не мог работать руками, тонкие работы не мог выполнять, поэтому он сделал только эскиз, а все остальное делали на фирме. А фирма у него – двадцать человек! И каждый имел доступ к изделию, и любой из них мог украсть идею, сделать копию эскиза, сделать вторую восковку, да что угодно… А может, Курмышов вообще сделал два колье. Одно у него в сейфе так и лежит, а второе каким-то образом попало к Панкрашиной и было похищено при убийстве. Ведь может же такое быть? Почему нет?

– Ладно, – вздохнул Антон. – Поехали на фирму.

Может, и правда, не такая уж бредовая эта новая Ромкина идея…

На фирме «Софико» их встретили неласково.

– Да что ж это такое! – возмущался невысокий подвижный человечек с морщинистым лицом, представившийся Глинкиным, старшим технологом. – Ваши сотрудники уже приходили позавчера, всю душу из меня вынули, времени столько отняли, а зачем? Ведь ясно же, что Леонида Константиновича никто из нас не убивал.

– А вас никто и не подозревает ни в чем, – заметил Антон.

– Да? – недоверчиво прищурился Глинкин. – А почему тогда приехали вы, а не те мальчики, которые позавчера были?

– А потому, что у нас другие вопросы, – объяснил Антон. – Мы бы хотели поговорить насчет колье, которое Леонид Константинович делал здесь.

– Вот и видно, что ничего вы не понимаете! – возмущенно фыркнул старший технолог. – Вам же ясно объяснили еще в тот раз: Леонид Константинович сделал только эскиз, он придумал изделие и отрисовал его. А не делал. Делали мы, то есть наши мастера.

– Ну, хорошо, – примирительно улыбнулся Антон, – делали ваши мастера. Так с кем нам лучше поговорить об этой работе?

– Лучше всего с начальником производства, пойдемте, я вас к нему провожу, он сейчас в цеху, у огранщиков. Два дня с давлением провалялся, когда узнал про Леонида Константиновича, а сегодня, слава богу, вышел.

Начальник производства Ваган Амаякович Араратян выглядел не вполне здоровым, но выказал полную готовность ответить на любые вопросы.

– Господи, лишь бы делу помогло, – вздохнул он. – Вот беда-то с Курмышовым…

Антон уступил поле битвы Дзюбе: в конце концов, это его идея, пусть парень задает те вопросы, какие считает нужным. Если что – он, Антон, рядом, подстрахует, поможет.

Араратян идею об изготовлении двух одинаковых колье отверг сразу.

– Да, это именно оно, – кивнул он, взглянув на фотографию. – Это называется не колье, а ожерелье-нагрудник. Но любой человек, который хоть что-то понимает в ювелирном деле, скажет вам сразу: сделать два таких изделия одновременно невозможно. Во всяком случае, не может быть, чтобы его сделали здесь, у нас.

– Давайте начнем с отчетности, – предложил Дзюба. – Если там все сойдется, то вы мне объясните, почему невозможно сделать по одному эскизу два одинаковых изделия.

– Давайте, – согласился Ваган Амаякович. – Пойдемте к нашей Нонне, она в компьютере ведет полный учет всех материалов и работ. У нас ведь отчетность такая же ювелирная, как и производство: все до мелочей учитывается, до микрона, до миллиграмма.

Нонна, молодая и очень симпатичная темноволосая женщина, оказавшаяся внучкой того самого старшего технолога Глинкина, быстро нашла в компьютере все сведения о колье, сделанном по эскизу шефа.

– Вот, я могу вам зачитать все параметры изделия, хотите? – предложила она.

Дзюба, естественно, захотел. Нонна начала зачитывать данные, глядя на экран, и уже через полминуты у оперативников голова пошла кругом.

– Нет, простите, – остановил ее Антон. – Мы не профессионалы, нам трудно так воспринимать. А можно кого-нибудь попросить сделать описание изделия с точным указанием всех параметров, но… человеческим языком, что ли? Нам ведь и самим понять надо, и следователю пересказать.

– Да я сделаю, – улыбнулась Нонна. – Вы пока занимайтесь чем вам надо, а я напишу и распечатаю.

– Когда? – нетерпеливо спросил Роман.

– Минут двадцать дадите?

Оперативники отошли от девушки и вновь принялись за Араратяна, который рассказал, что работы по изготовлению колье, которое на самом деле оказалось ожерельем-нагрудником, велись из давальческого сырья по так называемому давальческому договору, потому что камни Леонид Константинович подбирал сам и дизайн тоже делал сам, принес камни и эскизы на фирму и сдал по договору на изготовление изделия из сырья заказчика.

– Вы поймите, – говорил начальник производства, – сделать точно такое же ожерелье практически невозможно, потому что подбор камней уникален. Леонид Константинович подбирал камни для этого изделия почти полтора года, на все выставки ездил, даже за границу.

– Почему? – требовательно спросил Дзюба. – Что здесь уникального?

– Вот Нонна сделает вам описание, вы почитаете и все поймете. По замыслу Леонида Константиновича, ожерелье должно было изображать восход солнца над морем. То есть нужно было подобрать камни, которые могли бы передавать игру цвета морской воды, когда на нее падают лучи восходящего солнца. В общем, поверьте мне, это невероятно трудная и долгая работа – подобрать нужное количество камней по качеству, цвету и размеру. А после того как камни подобрали, начинается сама работа: восковки, мастер-модель, литье, сборка. Все это тоже требует времени, и немалого. Так что если вы, молодые люди, намекаете на то, что кто-то из наших мастеров украл дизайн, то есть либо сделал копию эскизов, либо скопировал восковки, то тут вы сильно ошибаетесь.

– Что, вы так уверены в честности ваших сотрудников? – бестактно спросил Дзюба, чем заслужил неодобрительный взгляд Антона и немедленно залился краской.

– Да нет, юноша, – вздохнул Араратян. – Я уже слишком давно живу на свете, чтобы головой поручиться за чью-то честность, кроме своей собственной. Но я знаю точно, что сделать второе такое ожерелье быстро невозможно. Леонид Константинович принес камни и эскизы в мае этого года. Даже если кто-то что-то скопировал или украл, невозможно за такое короткое время подобрать нужные камни в потребном количестве, а потом еще и изделие изготовить. Нет, нет и нет. Чудес не бывает, молодые люди. И потом, сам процесс работы над этим ожерельем полностью исключал возможность что бы то ни было украсть.

И Ваган Амаякович пояснил, что ожерелье собиралось именно вручную, не сдавалось в литье сторонней фирме, звено за звеном лили и собирали непосредственно на предприятии «Софико». Мастер-модель звеньев и все остальные работы делали под неусыпным контролем Курмышова. И собирали по звеньям, поэтому что это такое и как выглядит в окончательном варианте, узнали только тогда, когда собрали изделие полностью. Основной эскиз Леонид Константинович никому не показывал, держал в секрете, доступны мастерам были только эскизы отдельных деталей. И только после того, как два мастера собрали за несколько дней и соединили между собой звенья, стало хотя бы приблизительно понятно, что, собственно говоря, они делали. Леонид Константинович сразу же унес ожерелье и положил к себе в сейф. В инспекцию Пробирного надзора носил изделие сам, когда оно было еще без камней. То есть ни у кого не было возможности ни сфотографировать готовое изделие, ни скопировать эскиз.

Более того, – продолжал начальник производства. – В ожерелье стоит центральный камень – тридцатикаратный рубин, изображающий солнце. А камни в тридцать карат практически никогда не бывают идентичными, это природный феномен, и двух камней в тридцать карат одинакового цвета не бывает в принципе, но ведь есть еще особенности огранки, которые тоже влияют на цвет. Так что нет и еще раз нет: ожерелье существует в единственном экземпляре, во всяком случае на сегодняшний день.

– Ну, хорошо, – не сдавался Дзюба. – Настоящие камни найти трудно за такой короткий срок, вы меня убедили. А бижутерия? Можно было сделать точно такое же ожерелье, только из стекляшек?

Ваган Амаякович отрицательно покачал головой.

– Только с ведома Курмышова. Никак иначе. Я же вам русским языком толкую: он даже основной эскиз от всех прятал. И готовое изделие спрятал в сейф. Здесь, на производстве, глаз с него не спускал. Если шефа не было на работе, то даже из бункера нельзя было взять материал и работать. Только в его присутствии и под его надзором.

Дзюба был так расстроен, что на него жалко было смотреть. Нонна принесла распечатанное описание изделия, и Роман с Антоном принялись его читать:

«Ожерелье-нагрудник. Состоит из калиброванных сапфиров, рубинов, раухтопазов, голубых топазов и мелких бриллиантов, в золотой оправе. Цепь веревочного плетения состоит из 20 золотых звеньев 750-й пробы – вес 50 г; вставки на цепи – сапфиры, рубины и бриллианты, по 120 штук – 3,60 карат каждой группы камней. Звенья скреплены между собой золотыми кольцами. Центральный камень – это 30,0-каратный рубин, круглой огранки (КР-57). Само ожерелье состоит из нескольких частей: центральный камень находится в верхней части ожерелья по центру, в ложбине между смыкающимися горами, форма гор – два удлиненных треугольника, состоящих из мелких раухтопазов, светло-коричневого цвета, в количестве 184 штуки – 21,0 карат. Затем идут семь расположенных параллельно горизонтальных звеньев, символизирующих море и состоящих из темных сапфиров (450 штук, 42,0 карата), бриллиантов (260 штук, 7,8 карата), рубинов (375 штук, 39,0 карат), светло-синих сапфиров (210 штук, 23,0 карат), бриллиантов (135 штук, 4,0 карат), рубинов (66 штук, 7,0 карат), голубых топазов (88 штук, 9,0 карат). Размер изделия 168 на 102 миллиметра, вес золота 138 граммов 750-й пробы, все звенья ожерелья подвижные. Оценочная стоимость изделия 4,2 млн рублей».

– Ё-моё, – протянул шепотом Роман. – Сколько чисел-то! Застрелиться легче! И твой Борис Соломонович все это вчера на глазок прикинул и в уме просчитал? Немыслимо! И ведь не ошибся, назвал стоимость от трех до пяти лимонов, значит, и с камнями, и с золотом не просчитался.

– Я ж тебе говорил: он такой профессионал, каких теперь не бывает, – таким же шепотом ответил Антон и уже нормальным голосом спросил: – Нонна, а вот тут два раза указаны бриллианты и два раза рубины, это почему?

– Потому что это две разные группы камней, отличающиеся качеством. Цвет-то нужен был разный, – пояснила девушка.

– Вы не понимаете, – вмешался Араратян. – Вы, как и все дилетанты, считаете, что каждый камень имеет только один цвет. Если рубин, то красный, если аметист, то фиолетовый, если бриллиант, то белый. А это не так. Цвета и оттенки имеют широчайший спектр. Да только один белый цвет у бриллианта имеет несколько разновидностей! А уж о количестве вариантов красного цвета у рубина и говорить не приходится. Камень для солнца искали очень долго, он должен был быть вполне определенного цвета и достаточно крупный, а потом к нему нужно было подобрать камни для отблесков и полос на воде, и они должны были быть соответствующего цвета с постепенно ослабевающим тоном. Вот на это у Леонида Константиновича и ушло больше года. Так что второго именно такого ожерелья совершенно точно пока нет, даже если и нашелся кто-то, кто продал восковки или рисунок, то до появления изделия в реальной жизни пройдет еще очень много времени, – повторил он.

Ну что ж, настало время задать следующие вопросы: не могли ли у кого-то быть личные мотивы для убийства Леонида Курмышова? Может быть, его смерть не связана с убийством Евгении Панкрашиной, и все это не более чем совпадение? Конечно, совпадение очень уж странное, если не забывать про таинственное ожерелье, пропавшее у Панкрашиной и вообще неизвестно откуда появившееся, но… Чего в этой жизни не бывает?

– Ну, об этом лучше спросить у Алексея Юрьевича Сотникова, они давние друзья, – покачал головой начальник производства. – Если в жизни Леонида Константиновича и есть что-то эдакое, вернее, было, то Сотников обязательно об этом знает. Леонид Константинович учился у отца Сотникова, пришел к нему еще мальчишкой, вот с тех пор они и дружат. Так что если Сотников не знает, то либо не знает никто, либо ничего не было.

Значит, Сотников. Тот самый ювелир, которого следователь приглашал на опознание Курмышова и который стал первым свидетелем, допрошенным по делу об убийстве.

– А еще кто?

– Ну, еще Илья Ефимович Горбатовский, они, правда, не так много лет дружны были, как с Сотниковым, но тоже довольно близкие приятели. Во всяком случае, у нас на фирме по «давалкам» для Ильи Ефимовича часто работы выполняют.

– По «давалкам»? – переспросил Антон, нахмурившись.

– Ну, это наш жаргон, – улыбнулся Араратян. – По давальческим договорам, так они называются. Илья Ефимович частный мастер, у него своя мастерская, в которой он работает один, с парой помощников на мелких работах, и на литье нам отдает.

Всю обратную дорогу Дзюба угрюмо молчал.

– Рома, ты не расстраивайся, – утешал его Антон.

– Да ну. – Рыжий оперативник безнадежно махнул рукой. – Опять получается, что я туфту придумал, только время зря потеряли.

– Вот это ты напрасно. Мы узнали массу полезного. Во-первых, мы теперь точно знаем, как выглядело ожерелье, и у нас есть его профессиональное описание. Даже если ты окажешься прав и на Панкрашиной было не это ожерелье, а копия или бижутерия, все равно мы знаем, что ищем и о чем вообще речь идет. Во-вторых, в нашем деле отрицательный результат – тоже результат. Одной версией меньше, значит, больше сил можно направить на другие версии. И потом, когда бы ты еще увидел, как гранят алмазы? А тут нам с тобой столько интересного удалось увидеть: и огранщиков, и закрепщиков, и приборчики всякие, и про родирование нам рассказали. Знаешь, у меня в голове почему-то картинки такие были, как из старых фильмов. Помнишь, был такой фильм «Сверстницы»? Ну, там три подружки, одна в медицинском учится, другая в театральном, а третья на часовом заводе работает. Так вот, там этот часовой показывали, все такие чистенькие, в беленьких халатиках и в косынках, ну прямо как в операционной. Вот я и думал, что ювелиры так же работают. А тут обычное производство, никаких белых халатов, никакой стерильности. Зато специальные приспособления у тех, кто работает с металлом, чтобы металлическая пыль не разлеталась, а собиралась на поверхности, и ее потом снимают, чтобы ни один миллиграмм золота не пропал. Ведь интересно же!

– Интересно, – грустно согласился Роман. – Только делу не помогло.

– Ну, Ромка, ты сам себе противоречишь, – заметил Сташис. – Что ты Кузьмичу говорил, когда просил разрешить тебе собрать сведения о конфликтах среди геймеров? Что, даже если сейчас не пригодится, может пригодиться когда-нибудь потом, в другом расследовании.

Уж что-что, а утешать Антон, отец двоих маленьких детей, умел мастерски. Когда они входили в кабинет следователя Рыженко, настроение у Дзюбы было вполне боевым.

– Сотников… – задумчиво повторила Надежда Игоревна, выслушав доклад оперативников. – Его уже допрашивал Разумов. И что-то мне подсказывает, что этот Сотников из тех людей, которые начнут страшно злиться, если их вызвать еще раз и начать задавать все те же вопросы. А когда свидетель злится, то он плохой свидетель. – Она полистала материалы дела, сложенные в папку, нашла протокол допроса Сотникова, пробежала глазами. – Да, вопросы придется задавать те же самые: были ли у Курмышова враги. Только вы уж давайте, ребятки, сами к нему поезжайте и проявите максимум вежливости и интеллигентности. Кто там у нас второй задушевный друг убитого?

– Горбатовский, – подсказал Дзюба.

– Ага, и его Разумов успел допросить, и даже его дочку… Ладно, Горбатовского я вызову и сама допрошу, а вы дуйте к Сотникову и покажите человеку, что вы к нему со всем уваженьицем.

Полдороги оперативники проехали в молчании, Антон думал о том, как решить вопрос с няней, Дзюба, как обычно, гулял по Интернету.

– Что там с убийством Гены? – спросил Сташис. – Есть новости?

– Есть, – вздохнул Роман. – Судебно-химическое исследование показало, что Генку отравили тиофосом. Место от укола нашли. Представляешь, прямо через куртку и свитер кололи. Наверное, игла здоровенная была…

– Тиофос? – переспросил Антон. – Это что за хрень? Я про такую не слышал никогда.

– Это ядохимикат, который выпускали в пятидесятых-шестидесятых годах для использования в сельском хозяйстве, а также на личных участках, огородах и в садах для борьбы с вредителями. Жутко токсичный. Говорят, один дядька только пробку от бутылки с этой дрянью языком лизнул – и помер. Короче, где-то с конца шестидесятых годов его выпускать перестали, а до этого он был в свободной продаже, покупай – не хочу.

– И чего? – не понял Сташис. – Это ж сколько лет-то с тех пор прошло! Он, небось, весь выдохся уже раз сто и стал совершенно безвредным.

– Вот и нет, – возразил Дзюба. – Он очень стойкий к внешней среде и в неразведенном виде может храниться неограниченно долго. Кто-то, видать, купил давным-давно и забыл, а теперь вот нашли…

– И кто нашел?

– Ну кто-кто… Рабочие, которые там старые постройки сносят и новые возводят. В общем, Антоха, геймеры мои горят синим пламенем. Уже проверили всех рабочих, которые живут в той общаге, выявили тех, кто трудится на загородных объектах, там сейчас обыски проводят. Общагу уже всю прошмонали сверху донизу, не нашли пока ничего, но следак надеется, что убийца оставил тиофос там же, где и нашел. Вот где найдут, там, стало быть, преступник и работает. А дальше дело техники. Следак готов уже джигу плясать на костях того работяги, который… – Он расстроенно махнул рукой. – Опять я лажанулся.

– Погоди, Кузьмич вроде говорил, что проверяют рабочих, которые сразу после убийства по домам разъехались. Что, их побоку? Теперь проверяют тех, кто на загородных объектах вкалывает?

– И тех, и других, – уныло поведал Роман. – Но, вообще-то, зря они так распыляются, группы не пересекаются.

– То есть?

– Я хочу сказать, что те, кто уехал, и те, кто работает за городом, это две совершенно разные группы людей. Ни одного совпадения. Конечно, если бы оказалось, что из уехавших хотя бы один работал на загородной стройке, в него бы уже вцепились мертвой хваткой. В общем, Антоха, не знаю я ничего! Не понимаю. Наверное, я действительно тупой.

– Угу, – хмыкнул Антон, подруливая к симпатичному двухэтажному зданию в конце переулка. – А следователь твой острый до полной невозможности. Ладно, сосредоточься, пойдем ювелира окучивать.

Звонок оперативников застал Алексея Юрьевича в одном из выставочных залов Академии художеств на Пречистенке. Он не совсем понимал, о чем еще ему нужно разговаривать с представителями доблестных органов, поэтому решил зря время не тратить. Он голоден, а поблизости есть весьма приятное заведение с грузинской кухней, поклонником которой Сотников был уже много лет.

Назвав оперативнику, представившемуся Антоном Сташисом, адрес в Сеченовском переулке, Алексей Юрьевич не спеша закончил осмотр коллекции, ради которой приехал сегодня в выставочный зал, и отправился в любимое кафе. Конечно, не все здесь радовало его придирчивый взгляд, например, сочетание темно-зеленых скатертей с сочно-красными салфетками казалось ему грубоватым, но зато резные высокие спинки стульев выглядели достаточно изящно. И еще Сотникову нравилось, что в одном зале стены отделаны деревом, в другом – декорированы камнем, и всегда можно занять место в соответствии с настроением: деревянные стены источали мягкое тепло, позволяющее расслабиться и успокоиться, а рядом с каменным узором Алексей Юрьевич словно набирался сил, энергии и решимости. Но главным, конечно, была именно кухня.

Он успел съесть сациви и лобио, когда в зале появились двое. Почему-то Сотников ни на секунду не усомнился: это они, полицейские. Хотя вроде и не похожи, один – молодой рыжеволосый качок, второй – высокий красивый парень с тонким лицом. Да, каждый в отдельности действительно не похож на оперативника, а вот то, что они вместе, сразу выдает их принадлежность к одной профессиональной группе. Ибо в обычной жизни между этими молодыми людьми не могло бы быть ничего общего.

Интересно, о чем они будут спрашивать? Вроде следователь, который допрашивал его после опознания, обо всем уже спросил. Да, спросил-то он обо всем, но обо всем ли рассказал ему Алексей Юрьевич? Во время вчерашних посиделок по случаю Лёнечкиного дня рождения посетила его странная мысль: да, о мертвых – или хорошо, или ничего, но так ли уж это правильно? Позавчера, в среду, его спрашивали о Лёне, и он отвечал так, как считал нужным. Мертвый Лёня лежал буквально за стеной, в десятке метров от кабинета, где с Сотниковым беседовал следователь, и казалось немыслимым рассказывать о старом друге всю правду. Правду о его слабостях. Правду о его пороках. О его характере. О его отношении к жизни. И Сотников сказал только то, что и так было всем известно: Леонид был знаком с широким кругом представителей шоу-бизнеса и мира искусства, активно ухаживал за женщинами и много лет поддерживал отношения с Кариной Горбатовской. Вроде бы ничего плохого о Лёне он не сказал.

А вот вчера, слушая Илюшу, произносящего долгую прочувствованную речь в память о Лёне, Алексей Юрьевич вдруг подумал о том, что если рассказывать следствию про погибшего только хорошее, как того требует христианская мораль, то ведь убийца может остаться безнаказанным…

Сегодня он готов был рассказать всё. Ну, почти всё.

Поэтому предложив оперативникам на правах гостеприимного хозяина заказать что-нибудь из фирменных блюд и напитков, он приготовился отвечать на вопросы.

Как и следовало ожидать, первым был вопрос о конфликтах и врагах. И он рассказал об Олеге Цыркове. Рассказал все, как было.

И об Илюше Горбатовском тоже рассказал.

И о Карине. О том, как Курмышов ей изменял.

– Значит, вы знали, что у вашего друга были любовницы. Вы были с ними знакомы?

– Я хорошо знал только Каринку, она практически выросла на моих глазах, а других любовниц Курмышова когда знал, а когда и нет. Лёня знакомил меня с ними, если представлялся случай, но мог и не познакомить, особенно если понимал, что связь случайная и кратковременная.

– А в последнее время у Курмышова появилась новая любовница? И вообще, кто у него был в последнее время, кроме Карины Горбатовской?

– Точно не знаю, – признался Сотников. – Но, вероятнее всего, кто-то был, потому что Лёня не мог долго оставаться только с Кариной, ему нужен был адреналин, новые ощущения, новые впечатления. Он панически боялся старения, особенно после микроинсульта, гнал от себя мысли о том, что немолод и нездоров, и всячески развлекался в этом направлении.

– А как отец Карины относился к такому поведению? Или он не знал о похождениях вашего друга?

– Знал, – Сотников насмешливо посмотрел прямо в глаза рыжеволосому оперативнику. – Прекрасно знал. И относился к этому плохо.

И о самом Леониде Алексей Юрьевич тоже рассказал то, чего не говорил на первом допросе.

– Лёня любил общество, – говорил Сотников, – принимал все приглашения, а их было ох как немало! Он буквально купался в статусе лица, приближенного к звездам, для него это было очень важно. Видите ли, мой друг был весьма тщеславен. Это не значило, что я его меньше любил, я принимал его таким, каков он был, но недостатки отчетливо видел.

– Леонид Константинович был хорошим ювелиром? – спросил рыжий качок. – Или просто модным?

Вопрос Сотникову понравился. Этот мальчик понимает разницу между тем, что модно, и тем, что действительно хорошо. Странная парочка. Рыжий спрашивает, а второй, с тонким интеллигентным лицом, больше молчит, только пометочки какие-то в блокноте делает.

– Для Лёни ювелирное искусство – это не мир прекрасного, – ответил он. – Он вообще от искусства как такового был весьма далек. Он занимался ювелирным делом, которое для него было просто ремеслом, доходным ремеслом, способом заработать и оказаться на одной орбите с известными и влиятельными людьми. И в этом всегда было принципиальное различие между нами. Для меня главное – создать изделие, Изделие с большой буквы, произведение искусства, в которое вложен глубокий смысл, уникальное, неповторимое, предназначенное для конкретного человека и конкретного случая. А Лёня этого не умел и не считал нужным уметь. Лёня не был творцом. Все, что он придумывал сам, было, мягко говоря, примитивным и пошловатым, у него отсутствовал природный вкус и то, что нынче именуют креативом. Но он был поистине гениальным исполнителем, мастером, его руки могли творить такие чудеса, которые неподвластны практически ни одному ювелиру, которого я когда-либо знал. Лёня был гением тонкой работы.

И тут второй оперативник, тот, что все время молчал, достал из конверта фотографию. Сотников бросил презрительный взгляд на слишком кичливое, по его мнению, ожерелье.

– И что это?

– А это мы хотели у вас спросить, – заметил молчаливый сыщик. – Вы сами-то не знаете, что это?

– Это ювелирное изделие, – насмешливо ответил Алексей Юрьевич. – Называется ожерелье-нагрудник. Что еще вас интересует?

– Вы когда-нибудь раньше его видели?

– Нет. Никогда не видел. А должен был?

– Это изделие находилось в сейфе Леонида Константиновича Курмышова.

Ну, все понятно. Вполне Лёнькин вкус.

– Возможно, – пожал плечами Сотников. – И что из этого следует?

– То есть вы не знали о том, что ваш друг делает это украшение?

– Нет, не знал. А что в нем особенного? Кроме размера и цены, конечно, – уточнил ювелир. – Судя по количеству камней, оно весьма недешевое. Кто-то заказал, Лёня сделал. Он же все-таки ювелир, а не сантехник, он и должен делать подобные вещи.

– Видите ли, Алексей Юрьевич, нам сказали, что для этого изделия Курмышов почти полтора года искал и подбирал камни. Неужели вы могли об этом не знать?

– Вполне мог. Мы действительно дружили с Лёней с самого детства, но это не значит, что мы жили на глазах друг у друга и делились каждой повседневной мелочью. Это женщины так дружат. Мужская дружба все-таки несколько иначе выглядит. Например, я уже говорил вам, что со своими подругами Лёня меня редко знакомил.

– Да, конечно, – согласился рыженький. – Алексей Юрьевич, я понимаю, что следователь вас уже спрашивал об этом, но все-таки: что может означать рабочий пакет огранки алмаза, проткнутый насквозь нательным крестом? Не дает нам это покоя. Очень смахивает на ритуальное убийство, совершенное по личным мотивам. Убийца хотел что-то этим сказать. Что? Подумайте, пожалуйста. Мы ведь знаем, что профиль вашего Ювелирного Дома еще с девятнадцатого века – символика, изделия со скрытым смыслом, с посланиями. Может быть, вы сумеете разгадать и это послание?

И тут Сотников поймал взгляд, который бросил на рыженького молчаливый. В этом взгляде было и удивление, и одобрение, и восхищение. Ай да рыжик! Подготовился к встрече, молодец. А второй, судя по всему, ничего о Ювелирном Доме Сотниковых не знает.

– Хорошо, – улыбнулся он. – Подумаю. Сразу навскидку не скажу, но обещаю подумать. Если что-то придумаю – сразу позвоню, вы мне свои телефончики оставьте.

Рыженький и молчаливый достали из карманов визитные карточки и протянули ему. Сотников быстро пробежал глазами скромные надписи: Роман Дзюба, Антон Сташис и номера телефонов. Больше ничего – ни званий, ни должностей, только небольшой рисунок – щит с мечом, символика правоохранительной системы.

Он стал прятать карточки в бумажник, и пальцы вдруг одеревенели и перестали слушаться.

Кому убийца Лёни оставил послание? Полиции? Всему миру? Или конкретно ему, Алексею Сотникову?

Кто должен был, по замыслу преступника, разгадать скрытый смысл послания? Кто, если не Алексей Юрьевич Сотников Четвертый?

– Ну, ты даешь, – восхищенно проговорил Антон, когда оперативники вышли из кафе. – Когда ты успел?

– Что успел?

– Да про Сотникова этого столько узнать.

– Сегодня. Пока мы сюда ехали.

– И откуда?

– Из Интернета, – равнодушно ответил Роман. – А Интернет – в телефоне. Там все есть. Надо только не лениться искать и не забывать это делать.

– Вот жук! Сидел, ковырялся в своем айфоне и мне ни слова не сказал, – возмутился Антон. – Ромка, так не поступают. Мы едем беседовать со свидетелем и должны быть одинаково информированы.

– Да я не успел просто! – начал оправдываться Дзюба. – Я порылся в Инете, нашел кое-что, только хотел тебе рассказать, а ты про Генку спросил, вот я и отвлекся. Как про Генку разговор заходит – у меня сразу все мозги отшибает, начинаю переживать. Не сердись.

– Ладно, – махнул рукой Антон. – Но в последний раз, договорились?

– Конечно, – благодарно выдохнул Роман и совершенно по-детски добавил: – Я больше так не буду.

Антон рассмеялся и хлопнул его по спине.

– Тебя куда подбросить?

– А ты сейчас сам куда едешь?

– В контору, мне с Кузьмичом надо перетереть по одному вопросу, он меня ждет.

– Можно мне с тобой?

– Зачем? Опять будешь Зарубину печень выклевывать?

– Опять, – твердо ответил Дзюба, глядя исподлобья. – Я знаю, что вы все надо мной смеетесь. Генка вообще меня Рыжим на манеже дразнил, говорил, что я клоун. Ну и смейтесь на здоровье. А я все равно буду пытаться докопаться.

– Ты по-прежнему так уверен, что работа по Генкиному делу идет в неправильном направлении? А как же твой тиофос, который, небось, только в старых сараях и можно было откопать? Это же прямое указание на гастарбайтеров.

– Да ни в чем я не уверен! – В голосе Дзюбы зазвучало отчаяние. – Но я знаю одно: нельзя отказываться от версии, пока она не до конца проверена.

– Ладно, поехали.

Вторая половина дня пятницы – не лучшее время для быстрой езды по московским улицам, поэтому не длинная, в общем-то, дорога от Пречистенки до Петровки заняла немало времени. Роман снова уткнулся в свой айфон и что-то увлеченно искал в Интернете.

– И что ты сейчас там выискиваешь? – поинтересовался Антон.

– Смотрю информацию на этого Олега Цыркова, про которого нам Сотников рассказал. Все-таки у него был конфликт с Курмышовым. Мало ли…

– Ну и чего нарыл?

– Да ничего, – сердито ответил Дзюба. – По-моему, дохлый номер. Он слишком богат и влиятелен, этот Цырков, чтобы убивать ювелира, который дал ему неправильные сведения. Чего он столько времени ждал-то? С февраля уж сколько месяцев прошло. Давно бы убил, если бы захотел. Возможности-то у него ого-го какие! Любого киллера можно нанять, хоть самого лучшего из Америки выписать.

– И то правда, – согласился Антон. – Я бы еще заметил тебе, что человек с такими возможностями не станет мараться и убивать. Он вполне мог устроить Курмышову небо в алмазах и без всякого криминала. Задавил бы так, что тот дышал бы через раз, и то не каждый раз. А Сотников нам сказал, что Олег очень боялся вылететь из этого их самодельного ювелирного клуба, поэтому обиду засунул подальше и подозрений своих не выказывал больше. Вот представь: убивает он Курмышова, и оба оставшихся ювелира начинают в первую очередь его же и подозревать. То есть сто пудов из сообщества изгоняют. Ну и стоила ли овчинка выделки? Но Рыженко, конечно, мы доложим, пусть сама решает, как быть с Цырковым. Надо будет – поработаем его, не вопрос.

Едва завидев Романа Дзюбу, протиснувшегося в кабинет следом за Антоном, подполковник Зарубин сморщил лицо, словно незрелый лимон съел.

– Та-ак, – протянул он. – Заходите, гости дорогие. Начинайте из меня жилы тянуть. Что на этот раз?

Роман отважно выступил вперед:

– Сергей Кузьмич, я на минутку. Я только спросить хотел: что там в компьютере у Гены? Я к операм на территории подкатывался, но они ничего не рассказывают, говорят, Зарубин главный, у него и спрашивай, если сочтет нужным – скажет, а нас не трогай.

– Ну, в общем-то, правильно говорят, – кивнул Сергей. – В компе у твоего дружка много всего, все эти дни искали связь с убийством, но ничего не нашли. Ни на какие сайты он особо не ходил, только играл, даже новостями не интересовался. Ну, в интернет-магазинах иногда кой-чего заказывал. А больше ничего интересного.

– Понятно. – Дзюба понурился, подумал немного и снова вскинул голову. – Сергей Кузьмич, а Генкина машина где? Может?..

– Не может! – взорвался Зарубин. – Нашли мы машину, она стояла в укромном месте, во дворах, метрах в двухстах от общаги, где Гену нашли. Так что как ни крути, но приехал он туда сам, с какой-то целью. И уймись уже со своими геймерами, ты когда-нибудь геймера-гастарбайтера в Москве видел? Они все по общагам живут, по хостелам или вдесятером комнатуху снимают в коммуналке. А еще, если ты не знаешь, очень широко практикуется проживание в строительных вагончиках-бытовках, где, конечно, самое место навороченному компу и скоростному Интернету.

Дзюба пригорюнился, тихо попрощался и ушел, аккуратно притворив за собой дверь.

– Расстроился парень, – сочувственно заметил Зарубин. – Ничего, мы все молодыми были, у всех были ситуации, когда кажется, что точно знаешь, как правильно, а никто тебя не слушает и тебе не верит, и кажется, что все вокруг тупые идиоты. А потом, когда все заканчивается, оказывается, что ты был неправ и не понимал очевидного.

– Он переживает, – негромко заметил Антон. – Не в том дело, что он чувствует себя правым, а в том, что он товарища потерял. Гена с ним плохо обращался, а Ромка его любил искренне.

– И это бывает, – философски заметил Сергей. – Мы тоже товарищей теряли и теряем. Просто у рыжего это в первый раз, не освоился еще.

– Лена, ты сейчас очень занята? – робко спросил Дзюба, когда Лена Рыженко ответила на его телефонный звонок. – Я хотел тебя погулять пригласить.

– Погулять? – В голосе девушки звучало недоумение. – С какой стати?

– Понимаешь, – волнуясь начал объяснять он, – мне нужно съездить в одно место, ну, туда, где Гену убили, посмотреть кое-что. Тебе же Гена нравился, правда?

– Ну, – осторожно согласилась девушка. – Он прикольный был, красивый такой. И что?

– Если я там один буду шарахаться, меня могут заметить, сразу поймут, что сыщик что-то вынюхивает, а если я буду с тобой, то на нас никто и внимания не обратит. Подумаешь, парочка гуляет, ищет укромное место, где за ручки подержаться. А ты можешь помочь в раскрытии убийства. Поможешь?

– Ну… ладно, – без особого воодушевления согласилась Лена. – Только не думай, пожалуйста, что я буду изображать влюбленную подружку и держаться с тобой за ручки. Знаю я эти фокусы.

– Да, Лен, да ты что, – забормотал Дзюба. – Я ничего такого в виду не имел. Просто будем идти рядом и разговаривать.

Он даже машину поймал, чтобы не везти Лену в такую даль на городском транспорте. Девушка сидела с безучастным выражением лица, которое ничуть не оживилось, когда они вышли из машины возле общежития, где жили рабочие из стран ближнего зарубежья.

Первое, что бросилось в глаза Роману: отличное место для парковки. Принадлежало оно, разумеется, не общаге, просто прямо перед убогим покосившимся зданием находилась просторная забетонированная площадка, вероятно, предназначенная для какого-то дальнейшего использования, но временно заброшенная. На площадке могло поместиться десятка полтора машин, а стояло всего две. Значит, Гена приехал на машине и вполне мог здесь остановиться. Но не остановился. Почему-то он предпочел выйти из автомобиля в двухстах метрах отсюда и оставить его в каком-то дворе. Почему? Почему не выйти из машины прямо перед входом, если ему нужна была именно эта общага?

Ответ понятен: Гена Колосенцев не хотел афишировать либо свой интерес к этой общаге, либо свои контакты с кем-то из тех, кто здесь проживает, поэтому поставил машину вдалеке и дальше пошел пешком. Но что-то не сложилось… Похоже, Сергей Кузьмич прав, все завязано на этой общаге. Но все равно надо идею с геймерами довести до конца. И есть ведь еще гаражи, маршрут к которым указан в записке, найденной у Гены. А вдруг это и в самом деле вовсе не те гаражи, которые нашли оперативники? Не зря же там не было кафе с бело-голубой вывеской, а в записке написано, что оно там должно быть.

И Роман потащил Лену обследовать близлежащую местность. Зачем-то Генка сюда приехал. И если не ради общаги и ее обитателей, то, возможно, ради гаражей? И этот гаражный комплекс находится где-то здесь, рядом с общагой…

– Слушай, долго еще ты меня будешь по этому захолустью таскать? – недовольно спросила Лена. – Здесь же грязь непролазная и вообще какая-то помойная дыра.

– Потерпи, пожалуйста, – умоляющим голосом попросил Дзюба. – Ну, потерпи, Лен. Это же для Гены надо.

В общем-то, девушка была права: район не самый подходящий для романтических прогулок, освещение оставляет желать лучшего, грязи на тротуаре по щиколотку, глубокие лужи, да и прохожие имеют какой-то бомжеватый вид.

– Гене твоему уже ничего не надо, – резко ответила Лена. – Это тебе надо. Строишь из себя крутого сыщика, хочешь быть умнее всех. Только ничего у тебя не получится, потому что ты всего-навсего рыжий клоун. С меня хватит, я еду домой. Поймай мне машину.

Ей даже в голову не пришло, что поймать машину в этом месте более чем проблематично, а если и повезет, то ни один уважающий себя мужчина свою даму в эту машину не посадит: опасно. Роман собрался было что-то объяснять, уговаривать… и вдруг понял, что ничего не надо. Объяснять не надо. И уговаривать тоже не надо. Если человек не понимает таких простых вещей, как желание и готовность помочь, то что тут можно сказать? В памяти вспыли полные сочувствия и сострадания глаза Дуни, Евдокии из ломбарда, и Роману даже показалось, что он слышит ее голос: «Но ведь человека убили. Хуже этого ничего не может быть. Когда человека убивают, мне кажется, неприлично считаться, кто что должен и что не должен, все должны дружно браться за руки и помогать друг другу, чтобы найти преступника. Разве нет?»

Сам Дзюба готов подписаться под каждым словом этой замечательной девушки. А вот Лена, видимо, нет… Ой, он же обещал Дуне сводить ее куда-нибудь на кофе с пирожными в благодарность за помощь и по-братски разделенный обед! Совсем забыл. Нехорошо.

– Я отвезу тебя домой, – сказал он спокойно и сам удивился тому, как холодно звучал его собственный голос.

Он посмотрел на надутое лицо Лены и испытал чувство, близкое к шоку: почему он два года, целых два года считал это лицо лицом мадонны? Почему он обмирал каждый раз в присутствии этой девушки? Что с ним случилось? Морок какой-то, что ли? Колдовство?

Но что бы это ни было, оно исчезло. Растаяло. Растворилось.

Он молча повел Лену в сторону освещенной трассы, не обращая ни малейшего внимания на ее сердитые возгласы и злобные едкие комментарии по поводу каждой кочки и лужи. Остановил первую же машину, невзирая на ее немытость и вполне очевидную раздолбанность, усадил Лену сзади, сам сел рядом с водителем.

Даже сидеть с ней рядом ему почему-то было неприятно.

– Отвезем девушку, – негромко сказал он, – потом вернемся сюда же.

– Понял, – кивнул «бомбила».

Он не закончил то, ради чего приехал в этот район города. И не успокоится, пока не получит ответы на свои вопросы.

Ночью он опять играл. Пятница закончилась, впереди суббота, у большинства геймеров выходной, поэтому играли, не считаясь со временем. И Дзюба играл. Конечно, только тогда, когда не удавалось отсидеться в наблюдателях. Он все ждал, что, возможно, кто-то из игроков скажет что-нибудь важное про Геннадия. Что-нибудь такое, за что можно зацепиться и вытянуть всю нить целиком. Игроки, разумеется, не обходили молчанием гибель администратора сервера, но пока в их словах Роман ничего интересного не уловил.

А сегодня появился новый игрок, судя по голосу – молодой парнишка, лет семнадцати-восемнадцати, такой же неопытный, каким был сам Дзюба еще пару дней назад, когда впервые вошел в игру. Только в отличие от оперативника не обладавший феноменальной способностью к формированию динамического стереотипа. И не догадавшийся сперва потренироваться на свободных от игроков серверах. Разумеется, на новичка обрушился шквал презрительных реплик и рекомендаций не подводить команду, «покинуть игровое поле и не мешать нормальным мужикам рубиться». Паренек, взявший себе претенциозный ник Чак Норрис, оказался обидчивым, начал огрызаться и даже хамить, на что немедленно отреагировал новый администратор с ником Бедуин, пришедший на смену Пуме-Колосенцеву.

– Уважаемый игрок с ником Чак Норрис! – послышался в наушниках строгий спокойный голос. – От имени всего клана я убедительно прошу вас покинуть игру и не вступать в нее до тех пор, пока вы не научитесь самым элементарным вещам. Вы мешаете всей команде. Будьте любезны, проявите уважение к другим игрокам. В противном случае я буду вынужден поставить на голосование вопрос о том, чтобы вас забанить на длительный срок.

Чак Норрис что-то проворчал, но, как ни странно, прекратил игру.

«Вот молодец этот Бедуин, – с уважением подумал Роман. – Нашел ведь правильные слова и правильную интонацию, чтобы осадить этого юного хама. Интересно, как Гена вел себя в подобных ситуациях? Уж точно не так. Генка, наверное, начинал издеваться и оскорблять, вряд ли он в игре был не таким, как в жизни».

Он продолжал то играть, то наблюдать, внимательно следя за репликами, которыми обменивались игроки и вслух, и в чате, не только надеясь услышать что-то о гибели Колосенцева, но и пытаясь уловить, какие свары и конфликты, на какой почве и насколько серьезные могут возникать во время игры, и оценить их как повод для расправы. Вот, например, то, что пришлось выслушать новичку Чаку Норрису… Ведь иной за такие слова действительно может убить. А Генка мог кого угодно «опустить» точно так же, как он постоянно «опускал» Дзюбу. Гена Колосенцев был злым, недоброжелательным, ехидным, безжалостным, циничным, это правда, поэтому нажить себе врагов среди игроков мог без труда.

Глаза слипались, и приходилось взбадривать себя то умыванием ледяной водой, то порцией мороженого, которым Роман предусмотрительно запасся по пути домой. Проводив Лену, он снова вернулся к общаге и еще долго осматривал близлежащие улицы, закоулки и дворы в надежде найти гаражный комплекс, подходящий под описание из записки, найденной у Геннадия. Но ничего не нашел. Возвращаясь, почувствовал такой нестерпимый голод, что зашел в первый попавшийся круглосуточный магазин и купил мороженое. Съел его прямо на улице, не сходя с крыльца магазина, и вдруг ощутил, что бодрости прибавилось. То ли оттого, что холодное, то ли оттого, что сладкое… Он тут же вернулся и купил десять порций: полночи предстояло не спать.

– Что-то Телескопа не видно, – заметил кто-то из игроков. – Он со снайпой лихо управляется, очень бы нам сейчас не помешало, а то этот гаденыш Аватар засел на башне и весь угол держит, не прорвешься никак. Телескоп бы его вмиг снял.

– Ага, – поддакнул другой голос. – Пропал куда-то, раньше он играл каждый божий день, ни одного дня не пропустил, а теперь не приходит на сервак, а жалко, игрок он неплохой.

– Да отличный он игрок!

Геймеры активно включились в обсуждение, теперь в наушниках звучали самые разные голоса:

– Не знаете, может, заболел или случилось что?

– Да что может случиться-то?

– Ну, кто его знает, вон Пуму убили, тоже ведь никто не ожидал.

– Да ладно, Пума опером был, у него работа такая, в любой момент могут убить, а Телескоп у нас кто?

– А фиг его знает. Мы не спрашивали, а он сам не говорил.

– И вообще, может, это и не мужик, а дамочка, он же молчал всегда, помните? Только в чате отписывался.

– А, ну да, точно, у него микрофона не было, так что вполне может быть, что и женщина.

– Или даже девчонка-школьница, среди них такие игруньи попадаются – иному мужику за ними не угнаться.

Роман судорожно проглотил последний кусок мороженого в вафельном рожке и принялся нажимать клавиши: ему нужно было срочно связаться с Бедуином, но так, чтобы об этом никто не узнал. Выйдя на страницу, с которой можно было вести переписку с конкретным игроком, он быстро набрал текст: «Я из уголовного розыска, занимаюсь расследованием убийства Пумы. Мне нужна ваша помощь. Это срочно и конфиденциально. Пожалуйста, свяжитесь со мной по телефону…»

Ну вот, теперь остается только ждать. Судя по голосу и тому, как Бедуин отреагировал на поведение юного хама Чака Норриса, он должен оказаться вполне здравым и порядочным мужиком.

Дзюба не ошибся, сперва на экране в списке наблюдателей появилось слово «Бедуин», что означало: администратор на время прекратил игру, и спустя несколько секунд раздался звонок. Бедуин сразу согласился помочь и использовать свои возможности, которых нет у других игроков, не имеющих «админки», чтобы получить нужную Роману информацию.

– Держатель нашего сайта общедоступную страницу статистики не поддерживает, – сказал он деловито. – Поэтому вы ничего и не смогли найти. Но я сделаю, не вопрос.

Это заняло некоторое время, в течение которого оперативник то играл, то наблюдал и слушал, то поедал очередную порцию мороженого.

Около трех часов ночи Бедуин дал ответ: некий игрок, выступавший под ником Телескоп, действительно начал играть примерно за месяц до убийства Колосенцева, причем играл каждый день без перерыва, и со дня его смерти ни разу больше на сервере не появился.

– А можно вас попросить сравнить время нахождения в игре Пумы и Телескопа? – осторожно проговорил Роман, боясь спугнуть удачу. – Я понимаю, что уже глубокая ночь и все это требует времени, но это очень нужно. Пожалуйста.

– Сделаю, – коротко ответил Бедуин.

И действительно сделал. Еще через час в личке появилось длинное сообщение от Бедуина, в котором подробно перечислялись даты, часы и минуты, указывающие на нахождение на сервере Геннадия Колосенцева-Пумы и некоего, пока еще бесполого, существа с ником Телескоп. Согласно этим данным выходило, что Телескоп начинал играть сразу же после того, как на сервере появлялся Пума, и выходил из игры, как только Колосенцев покидал игровое поле. Не было ни одной учетной записи, которая свидетельствовала бы о том, что Телескоп играл тогда, когда Пумы не было.

– Вы что-нибудь знаете про этого Телескопа? – с надеждой спросил Роман.

– Сейчас посмотрю, что есть в профиле. До того как Пуму убили, я был обычным игроком, не админом, так что Телескопа помню. Он действительно хороший снайпер, и претензий к нему ни у кого никогда не было. Правда, он и не собачился, как некоторые, у него микрофона не было, он только в чате отписывался. Но вежливо, грамотно.

– Как вы думаете, зачем он по пятам ходил за Пумой? У вас вообще такое бывает?

– Конечно! – воскликнул администратор. – Например, есть какой-то очень хороший игрок, и возникают подозрения, что он пользуется читами, то есть играет нечестно. Или просто кто-то хочет изучить его манеру игры. Тогда за ним и ходят с сервака на сервак, смотрят. Но вряд ли Телескоп для этого за Пумой ходил, Пума никогда не был читером, он был честным игроком и уважаемым админом. А что касается возможности поучиться… Знаете, Телескоп играл достаточно хорошо, чтобы еще у кого-то учиться. Хотя, конечно, все может быть.

– А Телескоп может быть женщиной? – на всякий случай уточнил Дзюба.

– Да легко! – рассмеялся Бедуин. – Он может быть кем угодно и даже дамой пенсионного возраста. Есть у нас одна такая, играет, как бог. Вот, смотрю профиль… Настоящее имя не указано, адрес электронки не указан… И ай-пи-адреса нет… Профиль скрыт. У него, похоже, анонимайзер стоит.

– Такое часто случается?

– Не особенно, – задумчиво ответил Бедуин. – Что геймеру скрывать?

– Спасибо. Если что – я еще обращусь?

– Давайте, не стесняйтесь, – подбодрил его администратор.

Действительно: что геймеру скрывать?

Что же получается? Что некто Телескоп, пользующийся анонимайзером – программой, позволяющей скрыть ай-пи-адрес, по которому определяется конкретный компьютер, интересовался игрой только тогда, когда играл Гена. А без Гены ему игра была не интересна? Почему бы это?

Глава 11

Едва дождавшись семи утра, Роман Дзюба помчался к дому, где жил Сергей Кузьмич Зарубин. Для сыщиков нет суббот и воскресений, для них есть выходные дни, которые можно урвать, когда удастся. Поэтому где будет подполковник в субботу: дома или на службе, прогнозировать было невозможно. Заняв в восемь утра позицию напротив подъезда, Дзюба мысленно перекрестился и вытащил телефон. Один бог знает, что ему сейчас придется выслушать! Но он был готов. Привык. Да и дело того стоило.

Зарубин оказался дома, хотя и собирался куда-то убегать.

– Сейчас выйду, – хмуро пообещал он. – Штаны только надену. Имей в виду, у тебя пять минут.

Появился он на улице минут через двадцать, но Роман готов был ждать и дольше. За эти двадцать минут он раз десять проговорил в уме то, что собирался сообщить подполковнику, стараясь с каждым разом сделать свое сообщение более коротким и убедительным, ведь сказано же: всего пять минут.

Сергей Кузьмич вопреки ожиданиям выслушал его довольно внимательно, но потом все равно небрежно махнул рукой.

– Ты хоть раз за то время, что играл, был свидетелем такого уж серьезного конфликта, из-за которого и убить могут?

– Нет, – признался Дзюба. – Не был. То есть конфликты возникают постоянно, но не такие, чтобы убивать.

– Тогда с чего ты взял, что они вообще бывают?

– Мне Гена рассказывал…

– Ну, – пренебрежительно фыркнул Зарубин, – мало ли что тебе Гена рассказывал. Это, как говорят судейские, показания с чужих слов. В Америке они как доказательства не принимаются.

– А у нас не Америка, – огрызнулся Роман.

– И все равно не принимаются, – подполковник почему-то улыбнулся и подмигнул. – Мы уже по шестерым из восьми рабочих, уехавших в ночь убийства на родину, ответы получили, там все в порядке, а вот двоих найти никак не могут. Чует мое сердце, что именно они-то нам и нужны. Ведь что нормальный работяга делает, уезжая с заработков на побывку домой? Отсыпается, отъедается, с женой милуется или там с подругой, с детьми время проводит, и это нормально. А вот если такой гастарбайтер уезжает домой, но дома не появляется, это настораживает. Так что не бзди, Ромашка, скоро мы этих деятелей за жабры возьмем. Иди лучше делом занимайся, у вас с Антохой вон ювелиры плачут – слезами заливаются, а ты все про глупости думаешь.

Да, не на такой ответ рассчитывал Роман… Неужели не найдется никого, кто прислушается к его информации и задумается над выводами? Неужели только он один обречен носиться со своими подозрениями и догадками?

Ну ничего, сегодня Антон собирался навестить дочь Горбатовского Карину, любовницу Курмышова. Сташис сказал, что Дзюба ему для этого визита не нужен, он один прекрасно справится. Вот и хорошо, есть возможность заняться «своим» делом и попытаться выяснить, кто же такой этот загадочный «Телескоп».

Карина Горбатовская не производила впечатления убитой горем, и это сразу насторожило Антона Сташиса. Он начал задавать обычные в таких случаях вопросы о врагах и недоброжелателях убитого Курмышова, а сам исподтишка присматривался к любовнице потерпевшего: да, она, безусловно, расстроена, даже, пожалуй, горюет, но она… как бы это сказать… не раздавлена. Не исходит от нее, как во многих других случаях, немое, но отчаянное послание: «Жизнь кончена». Более того, по некоторым жестам и фразам Антону показалось, что Карина впервые за долгие годы расправила плечи и вздохнула свободно. Во всяком случае, движений, направленных вниз и являющихся признаками печали и подавленности, он видел с ее стороны куда меньше, чем движений, направленных вверх.

Ничего нового о личности возможного подозреваемого Горбатовская не рассказала. В принципе можно было и уходить, осталось только прояснить вопрос с ожерельем, найденным в сейфе убитого ювелира. И, пока суд да дело, еще понаблюдать за Кариной. Могла она убить своего любовника? А почему нет? Сплошь и рядом такое случается. Другое дело, что крупный широкоплечий тяжеловесный Курмышов был задушен, а физические данные Карины не очень-то позволяли предполагать в ней убийцу-душителя, но ведь убийц по найму никто, к сожалению, пока не отменил…

– Вы не знаете, что за ожерелье лежало в сейфе у Леонида Константиновича? Для кого он его делал?

Карина пожала плечами.

– Понятия не имею. Лёня вообще при мне сейф почти никогда не открывал.

– Почти? – переспросил Антон.

– Почти, – повторила Карина. – Потому что открывал, конечно, когда делал для меня изделие в подарок. Тогда приглашал меня к себе, открывал сейф, доставал и дарил. Подарки делать Лёня любил и радовался, как ребенок, когда я примеряла украшения или рассматривала какую-нибудь вещицу и восхищалась.

Что вообще лежит в сейфе у Курмышова, она не знает и никогда не знала. Но теоретически, исходя из опыта собственного отца, предполагает, что там должны быть камни, материалы, эскизы, лицензии, документы из Пробирного надзора, какие-то наличные деньги, клейма, заготовки и готовые изделия, которые еще не забрали или которые ждут, когда их подарят.

«Да, – вспоминал Антон, – именно это все и было в описи, которую я читал».

– Посмотрите, пожалуйста, эту фотографию.

Он положил перед Кариной снимок. Та бросила сперва незаинтересованный короткий взгляд, потом поднесла к глазам и побледнела.

– Значит, Лёня все-таки сделал его…

– Кого – его?

– Погодите. – Карина сжала голову ладонями, зажмурилась, потом снова долго рассматривала ожерелье на фотографии.

– Да, это оно. «Рассвет на Эгейском море», никаких сомнений. Господи, Лёня, Лёня…

Антону показалось, что она сейчас заплачет. Но Карина Горбатовская не заплакала, только еще сильнее выпрямила спину. И начала рассказывать.

Когда-то, в 2008 году, известный певец Виктор Волько обратился к частному ювелиру Курмышову с просьбой свести его с Сотниковым: на свое сорокалетие Волько хотел подарить самому себе что-нибудь особенное, а ему говорили, что Сотников – потомок известного ювелирного дома и делает очень интересные вещи. Сам Волько не знал, какое именно изделие хочет иметь, но оно должно было быть со значением «на творческое долголетие». И назвал сумму, которой он располагал на этот подарок. Сумма очень внушительная, заказ хороший, деньги Леониду Курмышову всегда нужны, и упускать заказ он не хотел. Поэтому заявил певцу, что сам может придумать и изготовить такую вещь. Более того, он может сделать такую имитацию под девятнадцатый век, что ни один эксперт не отличит от работы Дома Сотникова девятнадцатого века.

– Так уж и ни один?.. – засомневался Волько.

И Курмышова понесло:

– Да я сам эксперт по Дому Сотникова, нас всего двое таких, которые могут со стопроцентной гарантией установить подлинность вещи Дома Сотникова, потому что есть секретный кодекс Алексея Сотникова Второго. В этом кодексе перечислены те признаки, по которым можно точно установить подлинность изделия. И кодекс этот на сегодняшний день доверен только двум людям: Алексею Сотникову Четвертому, к которому вы так стремитесь попасть, и мне. Вы, конечно, можете пойти к самому Сотникову, но тогда работа вам обойдется намного дороже, у вас ведь нет своих камней, значит, их надо будет приобретать, и вы должны иметь в виду, что за работу в среднем мастер берет двадцать процентов от стоимости камней, Сотников берет тридцать, потому что это имя и репутация, а я возьму по-божески. Так что решайтесь.

Курмышов очень хотел получить заказ, и ему удалось уговорить Волько. Пока готовили эскизы и согласовывали детали, они много встречались, симпатизировали друг другу, почти сдружились, и, когда Волько мимоходом как-то спросил, что это за секреты такие, которые позволяют отличить подлинник от подделки, Курмышов сначала отвечал коротко и уклончиво, но, видя, какими горящими любопытством глазами смотрит на него звезда шоу-бизнеса, не совладал с тщеславием и начал рассказывать и даже показывать фотографии. Он и сам не заметил, как выложил все. Потом, конечно, спохватился, предупредил, чтобы Волько никому… никогда… ни одного слова…

Певец, разумеется, поклялся всем святым, что есть в его жизни. И через неделю все это стало достоянием широкого круга специалистов по ювелирному антиквариату, в том числе аукционистов. Виктор Семенович Волько продал секреты Дома Сотникова за очень большие деньги. Оказалось, что он, не полагаясь на собственную память, успел вовремя нажать нужную кнопку, тем самым включив диктофон на мобильном телефоне.

Курмышов был в ужасе. Он приезжал к певцу домой, чтобы объясниться, хотел скандалить и бить морду, но не прорвался через охрану. Волько на его звонки не отвечал и вообще больше не появлялся.

Спустя какое-то время Курмышову удалось его поймать: случайно в ресторане он увидел Волько одного, тот обедал. Курмышов подошел и сел за столик, начал выговаривать ему, обвинять, стыдить. Волько не стал звать охранника, ждавшего его в машине: времени прошло много, острота ситуации сгладилась, он перестал бояться Леонида. Более того, мило улыбался и рассказывал про то, какие дивные краски на рассвете над Эгейским морем.

Леонид упрекал его в непорядочности, возмущался:

– Как ты мог, Витя, я же тебя просил, я предупреждал, а ты мне давал честное слово! Ты меня обманул, но я-то – хрен с ним, а в результате мой друг, давний и близкий, оказался почти разорен. Я учился у его отца, я всем обязан Дому Сотникова, а получается, что я доверился подонку, и из-за этого пострадали хорошие люди.

Но на Волько, однако, эти упреки и обвинения никакого впечатления не произвели. Он спокойно продолжал разделывать серебряными щипцами огромного лобстера, запивая его дорогим белым вином.

– Да брось ты, – почти весело говорил он. – Фигня это все, не обеднеет твой Сотников. Плюнь и забудь. Слушай, я тут на Эгейское море съездил. Какие краски! Особенно на рассвете! Просто обалдеть! Ты на Эгейском был когда-нибудь? Не был? Тебе обязательно надо туда съездить, это тебя вдохновит на создание новых шедевров.

– Да? – мрачно проговорил Курмышов, который понял уже, что взывать к совести этого человека бессмысленно. – Хорошо, я тебе обещаю: я туда съезжу и сделаю вещь, которую назову «Рассвет на Эгейском море». И еще я тебе обещаю, что это будет последний рассвет, который ты увидишь в своей жизни.

Встал и ушел…

Вот это история! Значит, не просто так Виктор Волько появился в уголовном деле рядом с надевшей ожерелье Евгенией Панкрашиной. Связь-то есть.

– И что было дальше? – затаив дыхание, спросил Антон.

Карина слабо улыбнулась и покачала головой.

– Лёня задумал сделать ожерелье «Рассвет на Эгейском море». Он даже специально ездил туда, смотрел, как это выглядит, потому что прежде никогда в Греции не был.

– А зачем он хотел сделать такое ожерелье?

– Его очень задело, что Виктор так легко отнесся к тому, что натворил. Волько так и не понял всю низость своего поступка, и Лёня хотел, чтобы Виктору постоянно что-то напоминало о той подлости, которую он совершил. Ну и чтобы Виктор боялся, а если не боялся, то, по крайней мере, тревожился и опасался. Одним словом, Лёня хотел ему жизнь подпортить, отравить. Но сделать такое ожерелье очень трудно в смысле подбора камней.

– Да, – кивнул Сташис. – Я в курсе, мне объяснили уже.

– Ну вот, – продолжала Карина. – Он настойчиво и упорно искал камни, покупал их, ждал, когда соберется нужное для такой работы количество. Но о том, что подбор камней закончен и он приступил к работе, Лёня мне не сказал.

– А это удивительно, что он не сказал? Или это нормально?

– Когда как, – в голосе женщины проступили нотки нескрываемой горечи. – Если у него в данный момент не было серьезного романа, то он, безусловно, говорил мне обо всем, что связано с работой. Я ведь дочь ювелира, поэтому хорошо понимала все, о чем Лёня рассказывал, хотя профессия у меня совсем другая, я экономист. Но я росла рядом с папой и его учениками, поэтому в ювелирке неплохо разбираюсь. А вот если у него был разгар нового романа, то мог и не сказать, потому что все внимание его в такие моменты устремлено на совсем другую женщину.

Значит, у Курмышова был какой-то серьезный роман, причем роман длительный, потому что подбор камней был давно закончен, а про ожерелье Леонид Константинович Карине до самой своей смерти так и не сказал. Надо искать эту даму.

– Скажите, Карина, неужели позиция эксперта по изделиям конкретного автора столь уникальна? Как-то трудно поверить, что из-за поступка Курмышова сильно пострадал Сотников.

– Да, как правило, по каждому конкретному автору действительно авторитетных экспертов человека по три по всем мире, – ответила Горбатовская. – Алексей Юрьевич получил искусствоведческое образование, его хорошо знали и признавали его заслуги в Академии художеств, дали ему звание народного художника СССР, и это позволило ему получить сертификат эксперта международного уровня. Алексея Юрьевича признавали все крупнейшие аукционные дома. И с разглашением секретов Дома Сотникова все это рухнуло.

Ну надо же! Прямо тайны мадридского двора какие-то! Сташис никогда не думал, что в ювелирном деле все так серьезно.

– Интересно, что это за секреты такие? – спросил он. – Можете рассказать? Мне просто любопытно, я никогда о таком не слышал.

Карина грустно усмехнулась.

– Да конечно, теперь это уже ни для кого не секрет. Во-первых, состав эмалей, он индивидуален для каждого мастера. Во-вторых, наличие секретной метки в секретном месте. Например, если это кольцо, то такое место может быть под камнем. Если в изделии Сотниковых есть замочек, то надо выкрутить миниатюрный шурупчик, на котором выгравирована определенная буква, видно ее только под очень мощной лупой. Для каждого вида изделий было свое место, где стояла такая метка. И третье: если изделие было из нескольких предметов, например, парюра, то есть гарнитур, выполненный в едином стиле, или полупарюра, то каждый предмет имел свою метку, и все вместе эти метки складывались или в определенный образ, или несли определенный смысл. Если образа или смысла не получалось, можно было с уверенностью говорить о том, что это подделка. Даже если кому-то и удавалось найти то секретное место, где должна стоять метка, то саму метку подделать было практически невозможно, если не знать секретный кодекс.

Н-да, все еще сложнее, чем думал Антон… Так, может быть, убийство Курмышова – затея обиженного Сотникова? Тоже, конечно, времени прошло немало, но, бывает, идея зреет годами и ждет удобного момента, чтобы воплотиться в реальность. Сам-то Сотников ни слова об этом не проронил. Про конфликт с Цырковым рассказал, а вот про свой конфликт с убитым умолчал.

– И как Сотников отреагировал на поступок Курмышова? Не собирался ли отомстить? Может быть, высказывался в этом смысле?

На красивом лице Карины Горбатовской отразилось изумление.

– Кто собрался отомстить? Алексей Юрьевич? Да вы что! Я его с детства знаю, девчонкой даже была в него тайно влюблена, лет эдак в четырнадцать-пятнадцать он мне казался небожителем: такой образованный, такой эстет, так много знает, ведь ему по наследству перешла огромная библиотека Сотниковых – единственное, что уцелело при национализации, когда Дом Сотникова забрали большевики. У Алексея Юрьевича осталось множество антикварных изданий восемнадцатого и девятнадцатого веков.

– И куда потом делась ваша влюбленность?

– А потом я повзрослела, – ответила Карина почти весело, – и поняла, что Алексей Юрьевич – герой не моего романа. Но, отвечая на ваш вопрос, скажу с уверенностью: на месть он не способен. У Алексея Юрьевича много недостатков, это правда, он очень критично относится к людям, даже к тем, с кем дружит и кого вроде бы любит. Хотя порой мне кажется, что он вообще не любит никого. И очень зол на язык, надо признать. Например, Лёню Сотников считал личностью, лишенной творческого потенциала, ценил его технику, но как художника и творца не воспринимал. И открыто говорил об этом при мне и папе, не стеснялся. Правда, надо отдать ему должное: никому, кроме меня и папы, он о Лёне плохого не говорит. Он вообще человек воспитанный, всем нравится, для всех приятный. – Карина снова усмехнулась. – Наверное, хочет производить хорошее впечатление. Только вот позволяет себе за глаза довольно злые высказывания. Но именно за глаза. В лицо – никогда и никому ни одного злого слова. Ну что ж, каждый человек неоднозначен, нет людей, нарисованных одной краской. Все равно мне было обидно, потому что ведь Лёня был по-настоящему талантлив. Но при всем этом Алексей Юрьевич человек безусловно благородный, человек широкой души.

Ну да, широкой души… И очень острого и недоброго языка, судя по всему.

– И что это значит, если попроще? В чем выражается широта души Сотникова?

– Он простил Лёню, – просто ответила Карина. – Хоть Лёня в это и не верил никогда, ему казалось, что то, что он сделал, прощено быть не может. Но Лёня ведь по себе мерил, как и все мы. Он сам не простил бы. Вот Виктора Волько он и не простил. А Алексей Юрьевич… Нет, нет и нет.

Она рассказывала о Сотникове долго и подробно, а Антон одновременно анализировал то, что слышал, и наблюдал за ней. Нет, определенно она не раздавлена горем. И в то же время горюет. Черт знает что! Любящие женщины, по его представлениям, должны бы вести себя как-то иначе. А эта… Или все-таки не на Сотникове сосредоточить внимание, а именно на ней, на этой красивой одинокой женщине, отдавшей непутевому любовнику около десяти лет своей юности и молодости и так и не создавшей с ним семью и не родившей ребенка?

Да, но если верить Карине, то с таким характером, как у Алексея Юрьевича Сотникова, месть вряд ли может иметь место. Убийство из мести демонстративно, иначе оно теряет смысл. Человек, который умеет сдерживаться, скрывать свои мысли и чувства, вести себя определенным образом, чтобы производить определенное впечатление, либо не станет мстить вообще, либо сделает это не так открыто и демонстративно. И, уж во всяком случае, не будет оставлять на трупе улики, недвусмысленно свидетельствующие о том, что убийство совершено по мотивам, связанным с ювелирной профессией. Алексей Сотников слишком умен для того, чтобы совершать столь глупые и неосмотрительные поступки.

Или все-таки Волько? Господи, то ни одного подозреваемого, то сразу трое!

– А что Леонид Константинович собирался делать с этим ожерельем, когда он его закончит? – поинтересовался Антон. – Как он собирался предъявлять его Виктору Волько? Дарить? Послать по почте? Или что?

– Знаете, я тоже спрашивала Лёню об этом, но он только отмахивался и отвечал: не буду я сейчас об этом думать, сейчас первоочередная задача – собрать ожерелье, найти камни, подходящие по размеру, цвету и оттенкам, а уж когда оно будет готово, я придумаю, что с ним делать. И еще я не понимала, почему именно женское украшение, ведь разумнее предъявить или подарить мужчине что-нибудь мужское, например, портсигар или шкатулку для хранения часов и украшений типа запонок и булавок для галстука. Но Лёня предпринял несколько попыток под моим давлением придумать мужскую вещь и быстро отказался от них.

– Почему?

– Он говорил: «Я так вижу, мне нужны плавные линии». Лёня вообще поклонник ар-нуво, а мужские вещи – это прямые углы, квадраты и прямоугольники, они не вписываются в его концепцию. Творческая личность, что вы хотите. Он так видит. И ничего другого у него не получается.

Антон посмотрел на часы: немало, ох, немало времени провел он в доме Карины Горбатовской. И обо всем вроде бы спросил. Обо всем, кроме одного: что она на самом деле испытывает? А не поняв этого, невозможно исключать ее из списка подозреваемых.

Он сделал вид, что собрался уходить, но, уже выйдя в прихожую, внезапно обернулся и сказал:

– Карина Ильинична, вы не очень-то похожи на женщину, которая только что потеряла своего любимого мужчину. Вашему самообладанию можно только позавидовать. Вам, наверное, хочется рыдать и кричать. Примите мои соболезнования и позвольте выразить вам свое восхищение. Вы человек необычайной силы духа.

Ну вот, мяч брошен. Посмотрим теперь, последует ли ответная передача, или мяч так и покатится к краю поля.

– Я? – искренне удивилась Карина. – Я – человек необычайной силы духа? Да что вы, Антон! Я слабая и безвольная курица. И рыдать мне совершенно не хочется.

– Вот как? Можно спросить: почему?

– Видите ли… Впрочем, если вам это интересно… Но я не уверена…

Еще бы ему не интересно! Только ради этой реплики он и затеял весь спектакль.

– Мне интересно, – очень серьезно ответил Сташис.

Он действительно хотел понять. Не только из соображений расследования убийства, но и просто по-человечески. Слишком хорошо он помнил собственную боль и отчаяние, когда убили его жену.

– Тогда давайте вернемся в комнату, – предложила Карина. – Что нам в прихожей стоять. Хотите чаю?

– Хочу, – благодарно улыбнулся Антон.

Он снова занял место на диване, на котором только что просидел битых три часа, а Карина исчезла в кухне и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли чашки, чайник и сахарница.

– У меня больше ничего нет к чаю, – смущенно извинилась она. – Ни конфет, ни печенья. Мне нельзя, поэтому я не покупаю. Так вот, история моих отношений с Лёней – это история постоянного ожидания и поисков. Лёня – прирожденный одиночка, он не человек семьи, он не человек отношений, он человек безусловной и полной свободы. Он понимал, например, телефон только как средство получения ИМ необходимой информации, именно ИМ, а не кем-то другим. Телефон как средство общения и поддержания отношений он не понимал. Мог сутками не подходить к телефону, если ему ничего ни от кого не было нужно. Забывал позвонить и предупредить, если задерживается или не может приехать. Даже нет, не так. – Лицо Карины дрогнуло в болезненной гримасе. – Не забывал, а именно не считал нужным. Пропадал, не объявлялся и потом страшно удивлялся, почему люди нервничают и злятся. У меня всегда была полная записная книжка телефонов его коллег, приятелей и прочих, с кем он мог проводить время, и я первые несколько лет упорно искала его по всем этим телефонам, думала, что с ним что-то случилось, беда какая-то, а потом перестала звонить, только тупо ждала. А он отключит мобильный, городской выдернет из розетки и работает сутками. И я не понимаю: мобильный выключен, потому что он работает или потому что он попал в аварию и лежит в морге.

– Зачем же сразу про морг думать? – удивился Антон. – И почему непременно авария?

– Леня очень плохо водил машину, – объяснила Горбатовская. – Хотя стаж у него большой, но соблюдать правила он почему-то нужным не считал, и я постоянно боялась, что он разобьется.

– Почему же вы все это терпели? Сильно любили его?

– Да как вам сказать… Это и есть самый трудный вопрос, на который у меня нет точного ответа. Наверное, в последние годы уже не так любила, как раньше. Сначала я, конечно, была влюблена невероятно, Лёня мне казался гением, умным, талантливым, обаятельным, ни на кого не похожим, неординарным. И потом, я знала, что он из бедной семьи, его родители не имели никакого образования и связей, и все, чего он добился, он добился только благодаря таланту и трудолюбию. Это вызывало у меня огромное уважение и восхищение. А потом страстная влюбленность сменилась привязанностью, привычкой, и я, честно говоря, хотела, чтобы эта связь уже закончилась и я освободилась от нее. Но у меня не хватало собственных сил все прекратить, все-таки столько лет на помойку не выкинешь, Лёня пророс в меня с корнями, и вырвать было трудно. И каждый раз, когда я не могла его найти, в душе поселялась греховная и страшная мысль о том, что лучше бы уж случилось самое плохое, и вся ситуация разрешилась бы сама собой. Потом я стыдилась этой мысли, упрекала себя, а потом все повторялось. И я ведь знала, что у него то и дело возникают романы с другими женщинами, а поскольку Лёня давно в разводе, я каждый раз смутно надеялась, что этот очередной роман окажется по-настоящему серьезным, дело закончится свадьбой, и тогда от меня не потребуется никаких решительных действий, все произойдет само собой. Но романы заканчивались так же стремительно, как и начинались, а я оставалась.

– То есть Леонид Константинович возвращался к вам?

– Да нет, – улыбнулась Карина. – Он от меня и не уходил никогда. Видно, я ему тоже была нужна зачем-то. Вероятно, я удовлетворяла какую-то его душевную потребность. Я предпринимала пару раз попытки объясниться и расстаться, но он смотрел на меня глазами побитой собаки и говорил, что я ему нужна и что без меня он пропадет. И я велась на эти слова, как ведутся девяносто пять процентов всех женщин. Вы же понимаете, мы, женщины, существа зависимые, нам необходимо чувствовать себя кому-нибудь нужными, и этими словами с нами очень легко справиться.

– А что, мужчины к таким словам относятся спокойнее?

– Мужчины иначе устроены, им неважно, что они нужны женщине, им важна социальная востребованность, они должны быть нужны на работе, в профессии, коллегам и начальникам. Если женщина скажет мужчине, что он ей нужен, это никогда не удержит его, если он хочет уйти. А вот если скажет начальник, то он не уйдет на другую работу, даже более интересную и выше оплачиваемую. Другое дело, что женщины генетически тренированы к чувству одиночества и ненужности, нам от этого больно, но мы не умираем и даже не болеем. А вот мужчины свою социальную ненужность переживают плохо, ломаются, спиваются.

Разговор приобрел какой-то неожиданный оборот, и Антону стало ужасно интересно все, что говорит эта женщина. И ведь действительно все так и есть… Но он как-то ни разу не задумался, почему так происходит.

– А почему женщины тренированнее мужчин? – спросил он с любопытством.

– Да потому, что в половозрелом возрасте юношей и мужчин всегда меньше, чем женщин, это статистика. На протяжении веков мужчины гибли и на охоте, и на войне, и в драках. И мы привыкли, что значительная часть из нас остается без мужчины и без семьи. У мужчин проблема одиночества стоит не так остро, строго говоря, она вообще не стоит в смысле возможностей выбора, и если мужчина одинок, то только потому, что он сам так хочет в силу особенностей характера и менталитета. И встречается это крайне редко. Не жена – так любовница или случайные подружки, но совсем одиноких мужчин вы наищетесь. А вот совсем одиноких женщин на каждом шагу встретите. Поэтому я и говорю, что женщина привыкла чувствовать себя одинокой и ненужной, для нее это больно, но нормально. А мужчины ненужности своей совершенно не выносят, не умеют с ней справляться, навык утрачен.

Она посмотрела на Антона неожиданно тепло и спросила:

– Налить вам еще чаю?

Он с ужасом понимал, что не хочет уходить. Ему было так хорошо в этой комнате, на этом диване, с чашкой чаю в руках. Но главное – рядом с этой женщиной, такой красивой и такой… Он даже не мог подобрать слова, чтобы самому себе объяснить, что так привлекало его в Карине Горбатовской. Но ее безусловная внешняя привлекательность никакой роли не играла. Его няня Эльвира была намного красивее, если уж на то пошло. Но ни разу за все годы у него не возникло желания близости с ней, даже мысль такая в голову не приходила. И ни разу не почувствовал он сожаления, когда Эля одевалась и уходила домой. Нет, не в красоте дело.

В чем-то другом. В чем-то неуловимом, что не дает ему вот так просто встать и уйти. Потому что больше вопросов у него нет, и надо все-таки соблюдать приличия.

И, решив соблюдать приличия, Антон Сташис протянул Карине свою чашку.

– Да, будьте добры, налейте. У вас очень вкусный чай.

Хотя на самом деле чай был совсем обыкновенным, даже не очень вкусным. Во всяком случае, Антон такой сорт не любил.

Но разве это имело хоть какое-нибудь значение!

В эту субботу Надежда Игоревна Рыженко была дежурным следователем, и Антону не составило особого труда вклиниться между выездами дежурной следственно-оперативной группы на место происшествия, чтобы доложить новую информацию. Ему казалось, что Надежда Игоревна слушает не особенно внимательно, ее постоянно дергали и отвлекали, как всегда и бывает во время «суток», когда нужно принимать решения по всем происшествиям, какими бы они ни были, и нет возможности сесть в своем кабинете за столом, достать материалы какого-то одного дела и вдумчиво их изучать.

– Заключение судебных медиков по трупу Курмышова пришло, – сообщила она. – Много интересного я из него узнала. Следователь, который возбудил дело и выносил постановление о проведении экспертизы, оказался умным парнем, сразу сообразил, что наш покойный – человек крупный, физический сильный, и просто так его не задушишь. Должны быть хоть какие-то следы борьбы. А их нет. Зато есть кровоподтек в области правого запястья, и на коже в этом месте – следы металла. Как раз там, где они и должны быть, учитывая наручник, который оказался у убитого на правой кисти. Вот он и поставил перед экспертами вопрос о наличии следов отравляющих веществ. И, как выяснилось, поставил не зря. Обнаружили нитразепам. Нашего Курмышова как следует накачали снотворным и пристегнули наручником к чему-то. А когда он совсем ослабел, задушили. Ну-ка быстренько скажи мне: какой из этого следует вывод?

– Убийцей может быть женщина, даже не особенно крупная, – ответил Антон. – Или мужчина, но такой… хлипковатенький.

– Вот именно. И вы до сих пор не выяснили, кто из контактов Курмышова был его последней любовницей? – не то спросила, не то констатировала Рыженко. – Почему? Это что, так сложно?

Антон почесал переносицу.

– Понимаете, я думаю, что это была Панкрашина. И поскольку она предпринимала поистине титанические усилия к тому, чтобы муж ничего не узнал, они очень тщательно шифровались. Ведь о ее контактах с биологической матерью приемной дочери Игорь Панкрашин так и не узнал, хотя дамы общались больше двух лет.

– Слушай, ты мне тут прямо шпионские страсти описываешь! – неожиданно рассердилась Надежда Игоревна.

«Наверное, дежурство выдалось непростым, она устала, нервы сдают», – сочувственно подумал Сташис.

– Ну, хорошо, допустим, Панкрашина делала все возможное, чтобы муж ничего не заподозрил. А Курмышов? Ему-то зачем скрывать от окружающих свой роман с женой бизнесмена? И потом, они же должны были как-то контактировать, созваниваться. Этот парнишка, Надир, мне твердо сказал: среди телефонных номеров, которыми пользовался убитый ювелир, нет ни одного телефона Панкрашиной, ни мобильного, ни домашнего. И среди контактов Панкрашиной нет ни одного телефона Курмышова. Надир – мальчик с головой, он проверил не только мобильный, домашний и рабочий номера ювелира, но и телефоны его ближайших помощников на фирме, людей, с которыми он давно работал и которые преданы ему. Мало ли, может, они связывались через мобильник начальника производства или старшего технолога! Вот какие мысли этому мальчику в голову пришли! И ничего не нашел. Ни-че-го! Скажу тебе больше: у него хватило ума проверить электронную почту Курмышова и его переписку в социальных сетях. Панкрашина компьютером не пользовалась вообще. Ее дочь показала, что если маме что-то было нужно, она просила Нину найти или сделать, но сама к компьютеру не притрагивалась и даже не знала, как его включать. Тем более у Нины стоит пароль, которого ее мать не знала. Или ты полагаешь, что любовники пользовались записками и тайниками? Чушь все это!

– И все равно я хочу понять, как ожерелье попало из сейфа Курмышова к Панкрашиной и как оно туда вернулось, – твердо проговорил Антон. – Конечно, если это было одно и то же ожерелье.

– Но ты же сам говорил, что копия исключена, – заметила Рыженко, успокаиваясь. – И имитация тоже.

– Говорил, – вздохнул Антон. – Но с этим в любом случае надо разбираться, особенно в свете истории с Виктором Волько.

– Вот и разбирайся, только мне не мешай и мои планы не нарушай. Я Волько сама допрошу в понедельник, вы с Дзюбой к нему пока не суйтесь. Уяснил?

– Уяснил. А можно я сам еще раз проверю контакты Курмышова и Панкрашиной?

Рыженко глянула недовольно, головой покачала.

– Надир нормальный опер, не хуже тебя. Он все сделал как надо и даже больше. Откуда у тебя столько самомнения?

Нет, определенно Надежда Игоревна была сегодня не в духе.

– У меня не самомнение, – мягко пояснил Сташис. – У меня твердое убеждение, что шаблонные слова о замыленном глазе не с бухты-барахты появились. Кстати, в редакции любой газеты и любого журнала всегда был сотрудник с функцией «свежего глаза». Именно поэтому.

Рыженко еще немного подумала, потом со вздохом открыла сейф, полистала заметно распухшую за последние пару дней папку с материалами дела и протянула Антону скрепленные листы.

– Копию сделай, ксерокс включен.

Сташис быстро скопировал страницы и вернул оригиналы следователю. Надо срочно искать Ромку.

Телефон Дзюбы упорно находился «вне зоны», и Антон не понимал, куда подевался его временный напарник. Наконец, около восьми часов вечера Роман ответил на звонок.

– Но ты же сам сказал, что сегодня я тебе не нужен, – растерянно и даже как будто обиженно протянул он в ответ на нападки Антона.

– Нужен – не нужен, а на связи быть должен! – отрезал Сташис. – Надо встретиться, дело есть.

Антон подъехал к условленному месту, припарковался, оперся затылком о подголовник и опустил стекло. Не то дождь со снегом, не то снег с дождем. 1 декабря, первый день зимы, а на деле – не пойми что. Скоро каникулы у детей, надо что-то думать, куда-то их отправлять покататься на лыжах, что ли, или просто воздухом подышать… В прошлом году Эля забрала ребят на зимние каникулы к себе в загородный дом, водила их на каток и в лес на лыжах, возила куда-то кататься на запряженных лошадками санях, и тогда же впервые отвела Василису в конный манеж, чтобы та могла вдоволь пообщаться со своими любимыми животными. Васька, конечно, загорелась идеей заниматься верховой ездой, но это удовольствие Антону не по карману: конный спорт очень дорог. Хорошо бы бракоразводный процесс у Александра Андреевича Трущёва подзатянулся… Но даже и в этом году, пока Эля еще не замужем, она может не взять ребят к себе: в соседнем доме живет ее любовник, и ей гораздо интереснее проводить время, в том числе ночное, с ним, а не с чужими детьми. Что же делать? Как выходить из положения?

Дзюба ввалился в машину, и Антон сразу обратил внимание, что куртка у Романа почти совсем не вымокла. А ведь должна была бы, по такой-то погоде. Видно, он находился где-то совсем неподалеку, совсем рядом, буквально в двух шагах… Точно! Вон в том доме сидят ребята из управления «К» – подразделения по борьбе с преступлениями в сфере высоких технологий. Значит, Ромка был у них. Зачем? Опять из-за Колосенцева? Теперь понятно, почему у него телефон не работал. Там, небось, в некоторых помещениях столько электронной аппаратуры напихано, что обычный спутниковый сигнал теряется в бесчисленных полях, фонах и шумах. А в других кабинетах все нормально, сигнал проходит, и Ромкин телефон заработал.

Но спрашивать Антон ничего не стал. Вместо этого поведал историю, услышанную от Карины Горбатовской.

– Вот и получается, что певец Виктор Волько увидел на Панкрашиной ожерелье и как-то отреагировал. Вполне возможно, Панкрашина знала, какое название дал Курмышов своему изделию, и очень вероятно, что сказала об этом Волько. И у нас есть все основания полагать, что певец не остался к этому факту безучастным, потому что с приема он внезапно сбежал, не допев третье отделение. И как ты думаешь, Ромка, что этот Волько сделал потом?

– Ну как что? – Глаза Дзюбы возбужденно сверкали. – Убил Панкрашину. На следующее же утро и убил.

Антон покачал головой.

– Не все так очевидно. Во-первых, это очень трудно.

– Что трудно? – не понял Роман. – Человека убить? Это нам с тобой трудно, а им – раз плюнуть.

– Это трудно, – терпеливо повторил Сташис, который дал себе слово не злиться и не грубить, как это делал, к сожалению, покойный Гена Колосенцев, а спокойно и внятно объяснять то, чего Ромка не понимает. Учить его, пока есть возможность. – Волько убежал с приема около десяти вечера, а Панкрашину убили в одиннадцать утра на следующий день. Прошло всего тринадцать часов. И за эти тринадцать часов нужно было провернуть огромную кучу работы: найти исполнителя, потому что не сам же Волько стоял в подъезде с ножом в руках, правда? Значит, он должен был кого-то нанять. И собрать информацию о жертве: кто она, где живет, чем занимается, когда и куда поедет в ближайшее время, будет ли одна… И заметь себе, из имеющихся в распоряжении убийцы тринадцати часов как минимум семь приходятся на ночное время, когда информацию не очень-то пособираешь. Нет, Рома, Виктор Волько не успел бы организовать это убийство, даже если бы захотел. И вот тут приходит черед «во-вторых». А зачем певцу Виктору Волько убивать Евгению Панкрашину? Какой смысл в ее убийстве?

– Он увидел ожерелье и подумал, что Панкрашина представляет для него опасность. Курмышов же предупреждал: рассвет на Эгейском море – это будет последний рассвет, который ты увидишь в своей жизни. Волько этого не забыл, поэтому воспринял появление Панкрашиной в ожерелье как прямую угрозу, – возразил Дзюба.

– Согласен, – кивнул Антон. – Но как он мог сделать вывод о том, что Евгения Панкрашина представляет для него опасность? Что он о ней знал? Они даже не были знакомы, на том приеме впервые увидели друг друга. Для того чтобы думать, что какой-то человек опасен, нужно обладать хоть какой-то информацией, нужно иметь историю отношений с этим человеком. Нужно его заранее бояться. И вот тут у нас с тобой ничего не сходится. Другое дело – Курмышов, он все-таки впрямую угрожал певцу, пусть и давно, уж четыре года прошло, но все-таки угрожал. Тут цепочка была бы понятной: увидел ожерелье – вспомнил Курмышова – испугался – убил. Но убил бы Курмышова. Панкрашину-то зачем убивать?

– Антон, – медленно проговорил Дзюба, – а может, это Волько Курмышова и убил? И получится все так, как ты говоришь.

Антон усмехнулся:

– Да я уже подумал об этом в первую очередь, как только Карина мне все рассказала. Теоретически, конечно, все может быть, но практически – маловероятно. Курмышов был убит в воскресенье вечером, а к Волько мы с тобой ездили в понедельник. Он был раздражен, рассеян, это правда, но он не производил впечатления человека, который только накануне отнял чью-то жизнь. Сам ли ты или по твоему заказу совершили убийство, но когда на следующее утро к тебе приходят из полиции, ты не можешь не реагировать. Реакция бывает разной, от откровенного страха до истерики, от нервной дрожи до полной апатии, но она обязательно есть. Хоть какая-нибудь. А у Виктора Волько ее не было. Никакой. Ты сам видел. Если предположить, что Волько на самом деле убийца, то придется признать, что он не певец, не артист, а холодный циничный киллер с огромным опытом. Похоже?

Роман отрицательно помотал головой и печально вздохнул.

– Поэтому, Ромка, вот тебе все бумаги, нужно еще раз провести сравнение списка контактов Панкрашиной и Курмышова.

– Зачем? – безучастно спросил Дзюба.

Он выглядел расстроенным и вялым, хотя еще несколько минут назад глаза его горели готовностью ринуться в бой.

«Наверное, опять о Колосенцеве вспомнил», – сочувственно подумал Антон.

– Пойми, Рома, у нас с тобой только два варианта. Первый: на Панкрашиной в день приема было не то ожерелье, которое нашли у Курмышова в сейфе, а его точная копия или дешевая имитация. Нам с тобой на пальцах объяснили, что вероятность этого близка к нулю. И второй вариант: ожерелье было все-таки то самое, сделанное Курмышовым. И тогда необходимо найти связь между ювелиром и Панкрашиной, чтобы понять, каким образом оно попало к Евгении Васильевне и как вернулось назад к Курмышову. Где-то на этом пути и находится человек, который думал, что ожерелье будет у Панкрашиной с собой, когда она приедет на Речной вокзал к своей подруге Татьяне Дорожкиной. Вот его нам и нужно найти. Потому что это именно он убил Панкрашину. Он, а вовсе не Виктор Волько.

Роман медленно кивнул, потом поднял глаза и повернулся к Антону.

– А Волько как же? Разве не нужно его брать в оборот?

– Куда он денется, Рома? Он же уверен, что его ни в чем не подозревают. Надежда Игоревна сама его допросит в понедельник, она так сказала.

– А вдруг он все-таки убийца? Ведь прием был во вторник, а Курмышова убили в воскресенье вечером, времени вполне хватило бы, чтобы…

– Да какой он убийца! В самом крайнем случае – заказчик. Но все это весьма маловероятно, Ромчик.

– Но почему? Прости, Антон, но ты меня не убедил, – упрямо возразил Дзюба. – Мне кажется, что Волько может быть причастен и к убийству Панкрашиной, и к убийству ювелира.

– Может, – задумчиво повторил Антон. – Может… И все-таки не может. Понятно, что Волько не сам убивал, но заказать, конечно, мог, вопросов нет. И все равно не вяжется. Источник угрозы для него – Курмышов. Панкрашина в эту схему никак не влезает. Если бы он рассматривал именно ее как угрозу, он ограничился бы только ее убийством, зачем тогда Курмышова убивать? И вообще, я не вижу смысла в этих убийствах. Если бы Волько действительно боялся Курмышова, то, во-первых, он не сделал бы того, что сделал, во-вторых, убил бы Курмышова еще в две тысячи восьмом году, когда тот впервые пригрозил, и в-третьих, постарался бы убить и Сотникова тоже. Потому что от его поступка пострадали оба ювелира, а не только один Курмышов. Следовательно, Сотников тоже мог бы рассматриваться как источник угрозы и опасности. А Сотников жив-здоров, слава богу. Нет, Рома, там какая-то другая схема. Поэтому садись-ка ты, мил-друг, за бумаги, читай внимательно, номера телефонов сличай и не только имена и фамилии, а вообще ищи любые совпадения в списках контактов Курмышова и Панкрашиной. Даже если окажется, что они ходили к одному и тому же стоматологу, все годится, на все внимание обращай.

Антон собрался было напоследок все-таки спросить Дзюбу, что он делал в управлении «К», но почему-то не стал задавать никаких вопросов. Захочет – сам скажет. У оперов тоже есть своя профессиональная этика, согласно которой никогда нельзя лезть ни в бумаги своих коллег, ни в их дела, пока сами коллеги тебя об этом не попросят.

Телефонный звонок Карины Горбатовской оторвал Алексея Юрьевича Сотникова от нового эскиза, над которым они с женой Людмилой увлеченно трудились уже несколько часов. В изделие Сотников собирался вложить послание о том, что вера и надежда имеют огромную силу, но не для всех, а только для тех, кто умеет быть милосердным. Без милосердия не работают ни вера, ни надежда. Традиционно веру, надежду и милосердие обозначали сложным символом, состоящим из креста, якоря и сердца, но Сотников не любил кресты. Почему – он и сам не знал. И якоря он тоже не жаловал. Слишком прямолинейно получалось… Однако были варианты: наряду с крестом веру символизирует образ чаши, а надежду, помимо якоря и корабля, можно выразить при помощи образов ворона и цветка. Для милосердия же существовал целый арсенал выразительных средств – пламя, дети, плод или пеликан. Конечно, дети – это совсем не то, что допустимо в ювелирном изделии, но вот языки пламени могли бы оказаться весьма приемлемыми. Людмила пробовала сочетания разных символов, но результат их обоих пока не устраивал.

– Алексей Юрьевич, ко мне приходили из полиции. Я все рассказала. Простите меня.

Голос Карины звучал печально и устало. Наверное, бедная девочка чувствует себя виноватой, рассказав полицейским то, о чем сам Сотников предпочел бы умолчать. Интересно, кто к ней приходил? Тот рыженький, который много чего знает про историю Дома Сотникова? Или второй, постарше, красивый и молчаливый? А может, оба вместе?

– Я понимаю, вы бы не хотели, чтобы об этом знали… Если бы вы не хотели скрыть, вы сами рассказали бы, у вас была такая возможность, ведь вы и со следователем разговаривали. Но вы ничего не рассказали. А я вас подвела, – продолжала говорить Карина. – Простите меня, если можете.

– Ничего, Кариша, – мягко ответил Сотников. – Ничего страшного. Все равно рано или поздно пришлось бы рассказать. Не ты – так кто-нибудь другой посвятил бы полицию в эту историю. Ничего, детка, не кори себя, все нормально.

– Но ведь вас теперь будут подозревать…

– Ну, что ж поделать, – улыбнулся Сотников. – Такая, видно, моя судьба.

Он положил трубку рядом с собой на стол, заваленный набросками эскизов. Значит, Карина рассказала… Зачем? Господи, зачем? Ну почему нельзя было промолчать?

И тут скользкой змеей вползла в голову мысль: «Карина защищалась. Отводила от себя подозрения. Она готова была открыть все чужие секреты, чтобы полицейские подозревали кого угодно, только не ее саму. Неужели это она Лёню?..»

Настроение мгновенно испортилось, во рту появился привкус горечи. Людмила вопросительно смотрела на мужа, который, вместо того чтобы вновь заняться эскизами, молча стоял возле стола и смотрел в стену.

– Это Карина звонила? – спросила жена. – Что-то случилось? Ты стал сам не свой.

– Ничего, Люленька, не обращай внимания. – Он виновато улыбнулся. – Ты продолжай без меня, ладно?

– Ты плохо себя чувствуешь? – забеспокоилась Людмила. – Что-то болит?

– Все в порядке, просто мне нужно немного подумать.

– Ну, хорошо, – вздохнула она. – Пойди приляг, я пока поработаю, а через пару часов посмотришь, что у меня получится.

– Спасибо, милая. Не забудь: вера, надежда, милосердие. И постарайся обойтись без креста, это банально, хорошо?

Сотников толкнул дверь в комнату сына. Комната была пуста, компьютер выключен: Юрий уехал на выходные со своей девушкой в Питер. Не самое удачное время года для составления правильного впечатления об этом дивном, уникальном, потрясающем городе. Впрочем, как знать, какое впечатление правильное… Летнее, с высоким светлым небом, ослепительно сияющими куполами и шпилями, яркой рябью Невы под холодным сверкающим солнцем и с ощущением невероятного, нескончаемого простора, охватывающим Сотникова каждый раз, когда он оказывался на Дворцовом мосту. Или осенне-зимнее, мрачное, депрессивное. Как знать, каков этот город на самом деле! Стоит себе город три сотни лет, а так никто его до конца и не понял, никто в нем окончательно не разобрался…

Алексей Юрьевич начал перебирать папки с распечатками, листал, пробегал глазами, пока не нашел то, что искал. Эту часть дневниковых записей Юрия Алексеевича Сотникова Второго, родившегося в 1877 году и приходившегося Алексею Юрьевичу прадедом, сын еще не обратил в художественный текст, но уже переработал в наброски. Вынув нужные листы из папки, Сотников уселся здесь же, в комнате сына, и погрузился в чтение:

«Старый ювелир Алексей Юрьевич Сотников Второй передает свои секреты. Он был единственным сыном в семье, были еще две старшие сестры, которые уехали из России в 1918–1919 годах, а он со всей своей семьей остался, для него ценны могилы предков, он не смог их бросить. Арестован в 1919 году, в сентябре 1920 года выпущен. В тюрьме ЧК он сидел вместе с сыном Карла Фаберже, Агафоном. Их освободили одновременно, по личному распоряжению Троцкого, и с одной и той же целью: составить реестр всех драгоценностей императорской семьи, попавших в руки новой власти, подробно их описать и сделать фотографии, а также помочь в экспертной оценке стоимости и подлинности изделий, предназначенных к продаже за границу для диктатуры пролетариата. Оба они, и Сотников, и Агафон Фаберже, были включены в состав комиссии академика Ферсмана по описанию Российского алмазного фонда (1922–1923 годы, с декабря 1922 года – Алмазный фонд СССР). Именно тогда Алексей Юрьевич Второй и услышал разговор, для него не предназначенный, о том, что сначала распродадут то, что есть, а если этого не хватит, начнут изготавливать подделки, потому что сами ювелиры свалили за границу, а все мастера, рабочий люд, остались в России, и они знают все секреты и смогут сделать отличные имитации, тем более что среди этих работников есть выдающиеся мастера с собственными клеймами. Может быть, это кто-то выговаривает молодому чекисту, который арестовал человек двадцать мастеров и пытается их прессовать. (Посоветоваться с отцом, как лучше: Алексей Юрьевич случайно слышит разговор или ему кто-то рассказывает, может быть, тот же Агафон Фаберже?) Буквально: «Их надо на руках носить и пылинки сдувать, они – залог выживания нашей молодой Советской республики. Не дай бог повредить им руки или глаза. Выпускай немедленно!!!»

Услышав этот разговор, Алексей Юрьевич Второй, которому было на тот момент 75 лет (родился в 1845 году, выпустили из тюрьмы в 1920 году), понял, что изделия Дома Сотникова могут попасть под раздачу: если будет нужда, их начнут подделывать точно так же, как изделия Фаберже, Семеновой, Хлебникова и других. Поэтому он, старательно вспомнив все, чему его когда-то учил отец, и все свои работы, сформулировал основные принципы, то есть фактически разработал целую систему защиты своих изделий: написал кодекс, в котором перечислил то, чего никогда и ни при каких условиях не может быть в его изделиях. Например, если в узоре предполагались цветы с четным количеством лепестков, то число самих цветов обязательно должно быть нечетным, и наоборот: если лепестков нечетное число, то самих цветов – четное. Если изделие состоит из двух предметов (например, пара серег или пара браслетов) или больше, метки должны быть разными, но вместе составлять определенный символ. Если изделие имеет замок, то секретный символ ставится… Если изделие имеет ножки, то символ ставится… Если кольцо…

Алексей Юрьевич работал над перечнем много месяцев, стараясь ничего не упустить и не напутать и каждую минуту благодаря Бога за то, что в Ювелирном Доме Сотниковых тайные метки ставили только сами Сотниковы. Были, были у них превосходные мастера, имеющие собственные клейма, но каждое изделие в определенный момент (например, перед закрепкой камня в кольце или в серьгах) непременно приносилось в маленькую личную мастерскую хозяина, где он, оставаясь один на один с произведением ювелирного искусства, ставил в только ему известном месте только ему понятный знак.

(Кстати, не забыть сослаться на письмо 1896 года, написанное женой Алексея Юрьевича своей сестре, где есть слова о том, что «Алексис никому не доверяет, даже старшим мастерам, хотя любит их и уважает. Если после нанесения метки изделие требует доводки, позволяющей разглядеть саму метку, то доводит его сам и возвращает уже полностью готовым. А ведь ему уже шестой десяток, и я опасаюсь за его зрение и полагаю, что ручные работы в этом возрасте могут подорвать его здоровье».)

Старый ювелир сделал то, что потом назвал своим секретным кодексом Дома Сотниковых, но никому его не показывал. Хотя его сын Юрий Алексеевич знал и о том, что отец над ним работает, и о причинах, побудивших старика взяться за эту работу. Перед смертью Алексей Юрьевич передал секретный кодекс своему сыну и одному любимому ученику, который не эмигрировал после революции, а остался рядом с Учителем, выказывая тем самым ему свою полную преданность (про ученика в дневниках информации мало, надо будет его придумать поярче или порыться в архивах, спросить у отца, может, ему дед что-нибудь рассказывал об этом человеке, в дневниках есть только его имя, надо характер сделать). Алексей Юрьевич Второй на смертном одре сказал сыну и ученику: «Только вы сможете быть настоящими экспертами по изделиям Дома Сотникова, только вы будете знать, настоящая это вещь или подделка. Фаберже уже подделывают с благословения новой власти, я это знаю точно, скоро дело дойдет до наших изделий. С годами наши вещи будут расти в цене, попыток подделки будет много, все больше и больше, и люди, которые будут точно знать, как отличить настоящую вещь от поддельной, окажутся на вес золота, они обогатятся, потому что их экспертное заключение будет стоить очень дорого. Это мое наследие вам, мой прощальный подарок».

Получившие секретный кодекс сын Юрий Алексеевич Второй, автор дневниковой записи, и оставшийся в России преданный ученик Алексея Юрьевича Второго заключили соглашение о том, что останутся до самой смерти единственными носителями знания и передавать его будут перед самой кончиной очень осторожно, только детям, унаследовавшим профессию ювелира, а в случае их отсутствия – проверенным и доверенным ученикам. У ученика Алексея Юрьевича Второго с наследниками не заладилось, он умер внезапно, не успев передать секреты Сотникова своему собственному ученику, поэтому в последующие годы кодексом владели и распоряжались только сами Сотниковы».

Алексей Юрьевич аккуратно положил страницы на место и закрыл папку. Всегда любопытно наблюдать за процессом превращения наброска в готовый текст, это сродни тому, как из эскиза получается готовое ювелирное изделие. Надо будет непременно перечитать этот отрывок, когда сын Юрка сделает его «художественным». И конечно же, родительское сердце грели слова, взятые сыном в скобки: «спросить у отца». Признает сынок, что отец знает больше и может быть полезным. Приятно.

И снова мысли вернулись к Леониду Курмышову. Ах, Лёнька, Лёнька, что ж ты натворил!

К знакомым ребятам из управления «К» Роман Дзюба ездил действительно из-за дела Колосенцева. Бедуин сказал, что у неизвестного игрока с ником Телескоп стоит анонимайзер, позволяющий ему сохранять полную анонимность. Но для управления «К» это не должно быть слишком уж большой проблемой.

В принципе так оно и оказалось.

– Только время нужно выкроить, – сказали Дзюбе. – Вот с основной работой разгребемся, а к вечерку, может, сделаем. Как получится. Или завтра.

И Роман терпел и ждал. Вернувшись домой, разложил перед собой полученные от Антона распечатки и тупо смотрел в них, понимая, что надо работать. Но сил не было. И настроения не было тоже.

Он заставил себя взяться за длинные многостраничные списки. Быстро пробежал глазами то, что касалось Панкрашиной, и челюсть свело, будто оскоминой: ему казалось, что эти телефоны и имена он знает уже наизусть, ведь столько времени пришлось провести в поисках подозрительных контактов Евгении Васильевны. И уж фамилии Курмышова среди них совершенно точно не было, в этом Роман Дзюба мог бы поклясться. Отбросив в сторону детализацию звонков Панкрашиной, он взялся за материалы, касающиеся погибшего ювелира. Эти списки были куда обширнее, Леонид Константинович вел жизнь активную и наполненную общением с самыми разными людьми.

Почти сразу глаза начали слипаться. Несколько ночей Роман не спит как следует, проводя по полночи за компьютером в игре, которая ему, в сущности, не нужна и не интересна, вот и результат… А что, если подремать, ну хоть полчасика, чтобы голова не была такой мутной?

От звонка мобильного он вздрогнул. Открыл глаза и понял, что заснул быстро и глубоко. Долго не мог понять, откуда исходит звук, пытался нащупать в темноте будильник, потом догадался зажечь свет и увидел светящийся дисплей телефона. Звонили из управления «К».

– Ха! Он думает, что он самый умный, – раздался в трубке голос сотрудника, к которому Роман обращался сегодня за помощью. – Развел всякую фигню с Ирландией, Новой Зеландией и прочими ландиями. Думал, его невозможно отследить. Детский лепет. Короче, записывай, Ромчик: Фролов Денис Владимирович, адрес… телефон…

Дзюба решил, что еще не совсем проснулся, поэтому просто молча записывал данные, которые ему диктовали по телефону. Потом долго сидел и смотрел на сделанные собственной рукой записи.

Телескоп – Денис Фролов? Тот самый, который рассказывал им с Антоном о том, что Гена Колосенцев стоял за углом с каким-то незнакомым парнем…

Да. Ну и что в этом особенного? Фролов – геймер, это известно. Почему ходил по пятам за Пумой? Потому что Пума был известен как один из лучших игроков, и совершенно естественно проявить интерес к его манере игры, чтобы выявить привычные стереотипы мастера и выработать собственные приемы контратак. Гены не стало – и Фролов перестал играть. Ему стало неинтересно.

Нет, не так. Телескоп перестал играть на серверах их сайта. Но кто сказал, что он совсем перестал играть? Он просто ушел на другие сайты, где с успехом применяет приемы, наработанные за время наблюдения за Пумой. Вот и все.

А почему он не сказал им с Антоном, что учился у Пумы? Или сказал? Роман напряг память… Он восхищался Геной, это точно. Говорил, что во время соревнований искал глазами Пуму, потому что хотел увидеть легендарного геймера. То есть Фролов ни на минуту не пытался скрыть, что знал: Пума – настоящий мастер. И играл Фролов недавно, он сам сказал, когда советовал обратиться к более опытным игрокам.

То есть получается, что он ни в чем не обманул и ничего не скрывал.

А зачем тогда поставил анонимайзер? Да мало ли зачем! Предложение существует только тогда, когда есть спрос, этому Дзюбу еще в школе учили. Если существуют программы-анонимайзеры, значит, есть масса причин, по которым люди их ставят на свои компьютеры. И из этой массы причин, как обычно, процентов десять имеют криминальную подоплеку, а остальные девяносто – вполне законную и объяснимую.

«Я пытаюсь его оправдать, – мелькнуло в голове у окончательно проснувшегося Дзюбы. – А что, если попробовать с другого конца? Если изначально предположить, что Денис Фролов убил Генку, и попытаться найти возможную причину, мотив?»

Предположим, между Геной и Фроловым возник какой-то конфликт. Но как? Если игроки говорили правду и Телескоп играл без микрофона, значит, он ни с кем не вступал в переговоры и не мог ни с кем пособачиться. Бедуин, новый админ, говорил, что Телескоп только отписывался в чате, при этом был безупречно корректен. Значит, конфликта быть не могло.

Тогда где мотив? Где выгода от убийства Колосенцева?

А что, если Фролов совершил преступление, о котором узнал Геннадий? И Денис убил оперативника, пока тот никому ничего больше не рассказал… Дзюба покрутил новую неожиданную мысль в голове, примерился к ней со всех сторон и решил, что идея никуда не годится. Какое преступление может совершить системный администратор небольшой фирмы Денис Фролов? Уж во всяком случае, не такое, которое могло бы заинтересовать опера из уголовного розыска. Профессия у Дениса мирная, с денежными потоками не связанная, и потом, для того чтобы Гена начал его хоть в чем-то подозревать, нужно, чтобы было преступление, по которому Фролов проходит в качестве фигуранта. Есть такое преступление? Неизвестно. Это надо будет попробовать выяснить. Но, с другой стороны, если Фролов – фигурант по делу, если он в чем-то замазан или к чему-то причастен, то на кой ляд он поперся на соревнования, где будет играть подозревающий его опер? Хотел перед глазами лишний раз мелькнуть? Глупо. Не знал, что Пума – тот самый опер, который сел ему на хвост? И понял это только тогда, когда увидел его живьем? Возможно. Тогда что сделал бы человек разумный и психически здоровый? Правильно: немедленно убрался бы из интернет-кафе подальше. А Фролов не только не убрался, но и поприсутствовал на церемонии награждения, а потом вместе со всеми отправился в кафе «Орбита» праздновать победу команды. И по пути увидел Генку с неизвестным парнем…

Нет, ничего не получается, ничего! И столько усилий и времени потрачено на то, чтобы вытянуть пустышку. Обидно.

Взгляд Романа снова упал на разбросанные по полу распечатки: значительная часть рабочего стола занята компьютером, столько бумаг можно разложить только на полу и на диване, но если на диване спать, то… Ёлки-палки, как же не хочется снова вникать в эти телефоны и имена!

Он решил, что немножко поиграет. Ну совсем чуть-чуть. Только чтобы проснуться. Заодно и послушает разговоры геймеров, авось, про Гену что-нибудь скажут…

В два часа ночи Дзюба решил взять себя в руки и все-таки заняться ненавистным бумажным делом. Он выключил компьютер и уселся на пол.

В два часа пятнадцать минут он тяжело поднялся и отправился на кухню, чтобы сварить себе кофе и сделать бутерброд.

В два часа сорок две минуты, в ночь с субботы на воскресенье, Роман Дзюба обнаружил в списке контактов Леонида Курмышова некую даму по фамилии Нитецкая. Вероника Валерьевна Нитецкая.

Он легкомысленно пренебрег необходимостью посмотреть на часы, прежде чем хвататься за телефон. Голос оперативника по имени Надир звучал на фоне громкой музыки и отдаленного шума: парень явно проводил ночь в очень веселой и большой компании.

– Ты обалдел, что ли, в такое время звонить! – накинулся на него Надир.

– Но ты же не спишь, – удивился Дзюба.

– Знаешь, дорогой, я, конечно, не сплю, но занят таким делом, которому телефонные звонки не способствуют, – сердито ответил оперативник. – Что ты хотел? Что за пожар?

– Извини, – пробормотал Роман, до которого только сейчас дошло, от какого занятия он оторвал Надира. – Когда контактами Курмышова занимались, вы Нитецкую Веронику Валерьевну проверяли?

– Нитецкую? – переспросил Надир, потом снова повторил: – Нитецкую, Нитецкую… А, это та, которая косметикой торгует? Проверяли. Она не любовница ювелира, просто заказчица. Заказывала у Курмышова кольцо.

– А ты его видел, это кольцо?

– Само собой, она показала.

– Ну, мало ли что она тебе показала, – усомнился Роман.

– Знаешь, – рассердился Надир, – мало ли, много ли, а только на том кольце стояло именное клеймо Курмышова, в точности совпадающее с клеймами, которые мы нашли в его сейфе. Так что кольцо совершенно точно он ей делал.

– То есть Вероника Нитецкая – не любовница Курмышова?

От досады Роману хотелось чуть не плакать. Ну, в крайнем случае что-нибудь разбить.

– Нет, что ты. – Голос Надира смягчился, видно, он уловил, до какой степени расстроился его собеседник. – Просто клиентка.

Роман с досадой пнул ногой валяющиеся на полу распечатки, быстро умылся, разделся и нырнул в постель. Когда перестает везти, то уж не везет тотально.

Глава 12

– И сколько часов ты спал сегодня, неугомонный ты мой? – с подозрением спросил Антон Сташис, когда в семь утра его поднял телефонным звонком Дзюба.

– Ну, мало, – буркнул Роман. – В три лег, в половине пятого поднялся списки эти гребаные изучать. Никого, кроме Нитецкой, больше не нашел. Вероника Валерьевна – единственный общий контакт Курмышова и Панкрашиной. Надир говорит, что она просто клиентка ювелира, ей Курмышов кольцо делал. Значит, совпадение.

– Знаешь что, Ромка, ложись-ка ты спать и выспись как следует, – посоветовал Антон. – На тебя в последние дни смотреть больно. И работник из тебя никакой. А Нитецкой я сам займусь. Сегодня похороны Курмышова, я все равно собирался пойти, вот и посмотрю для начала, пойдет она проститься со своим ювелиром или нет. А там поглядим.

– Мне, наверное, тоже надо пойти, – неуверенно протянул Роман.

– Да спи уже, – рассмеялся Антон. – Набирайся сил. Справлюсь я без тебя.

Церемония прощания с Леонидом Константиновичем Курмышовым была организована в просторном ритуальном зале крематория, куда, несмотря на довольно солидные размеры помещения, с трудом втиснулись все желающие проводить ювелира в последний путь. Антон стоял чуть в стороне и внимательно наблюдал, отмечая известные всей стране лица: артисты, певцы, продюсеры, спортсмены… Всем им за долгие годы работы Леонид Курмышов делал украшения и разные изделия, которыми они гордились и с наслаждением пользовались. Вот прошла довольно большая группа людей, среди которых Антон заметил Сотникова, Горбатовского, Карину, Араратяна и всех тех, кого он видел на фирме «Софико»: закрепщики, шлифовщики, мастера-огранщики, Нонна в темных очках, скрывающих заплаканные глаза, рядом с ней семенил ее дед – невысокий морщинистый Глинкин, старший технолог. И в этой группе тоже были «публичные» лица: представители руководства Гохрана и Алроса, видимо, лично знакомые с Курмышовым.

А вот и Нитецкая. Совсем одна. С охапкой темно-бордовых роз. Она ни с кем не разговаривала, ни к кому не подходила – ни к «звездной» группе, ни к «ювелирной», ни к родителям Леонида Константиновича, очень-очень старым и, судя по их лицам, не особенно отчетливо понимающим, что вообще происходит. Старики сидели на полированной скамье возле самого гроба, установленного на постаменте, сгорбленные, тихие, но с сухими глазами. Рядом примостились молодые мужчина и женщина – приехавшие из другого города дети Курмышова, жившие отдельно от отца, насколько помнил Антон, как минимум лет пятнадцать, если не больше.

Сначала священник провел обряд отпевания, потом начались прощальные речи. Сташис глаз не сводил с Вероники Валерьевны, которая так и стояла одна, в самом углу, держа в руках свой поминальный букет. По ее лицу текли слезы.

Церемония длилась долго, потом каждый желающий подошел к покойному, прикоснулся к его рукам и положил цветы. Когда гроб под органную музыку стал опускаться вниз, Нитецкая первой повернулась и вышла из ритуального зала. Она так ни с кем и не заговорила. Неужели она действительно не более чем заказчица? Но тогда почему она так плакала? И почему такой выразительный букет?

Антон догнал ее на широких ступенях крематория, женщина торопливо шла, почти бежала к своей машине.

– Вероника Валерьевна! – окликнул ее Сташис.

Нитецкая резко остановилась, обернулась и посмотрела на него глазами, в которых все еще стояли слезы. Губы ее кривились от с трудом сдерживаемых рыданий. Антон мягко взял ее под руку и подвел к своей машине.

– Вероника Валерьевна, вы не считаете, что нам пора поговорить? – негромко спросил он.

– Но не сейчас же, – вяло ответила Нитецкая.

– Нет, именно сейчас, – твердо и даже чуть жестковато проговорил Антон. – Тем более что вы в таком состоянии все равно не можете вести машину. Давайте я отвезу вас домой, посидим, поговорим, вы помянете Леонида Константиновича, как полагается. Насколько я понял, на общие поминки вы идти не собираетесь.

– Что мне там делать… – махнула рукой Нитецкая. – Ладно, поехали. А моя машина?

– Я позабочусь об этом, если вы дадите мне ключи.

– Ладно, – безнадежно повторила она и, уже взявшись за ручку дверцы, чтобы сесть в салон, вдруг сказала: – Вы правы. Я была Лёниной любовницей. Вы ведь об этом хотели поговорить?

– И об этом тоже, – кивнул Антон. – Садитесь, пожалуйста.

– Составите мне компанию? – спросила Нитецкая, выставляя на стол рюмки, бутылку коньяку и тарелку, на которой лежали ровные аккуратные ломтики сыра и дольки лимона. – Или мне придется поминать Лёню в гордом одиночестве?

– Я на работе, – коротко ответил Антон. – К тому же за рулем.

Она не стала переодеваться и сидела за столом все в том же черном платье, в котором была на панихиде. Черный шелковый шарф, которым во время отпевания были покрыты ее волосы, теперь лежал на плечах, и Вероника то и дело теребила бахрому на его концах.

– Я сказала, что была Лёниной любовницей, – начала Нитецкая, выпив залпом полную, хотя и небольшую, рюмку. – Но это не так. Вернее, не совсем так. У нас были такие отношения, при которых слова «любовник» и «любовница» звучат неуместно. Грубо. Пошло. Мы любили друг друга так, как это мало кому удается на нашей грешной планете. Мы жили в унисон и дышали в унисон, мы чувствовали друг друга за десятки километров. Мы были одним целым. Именно поэтому Лёня не знакомил меня ни с кем из своего окружения. Мы хранили наши отношения в тайне, берегли от чужих глаз, никому ничего не рассказывали, потому что боялись спугнуть такую невероятную, такую невозможную любовь. Поэтому, хотя Лёня был холост, меня не пригласили на поминки. Обо мне просто никто ничего не знал.

Антон молча кивнул. Вот и еще один Курмышов появился, совсем другой, не похожий ни на легкомысленного гуляку-дельца, о котором рассказывал Сотников, ни на безумно талантливого возлюбленного Карины Горбатовской. Курмышов, которого не знал никто из его друзей и знакомых. Никто, кроме женщины, которую он действительно любил. Какой же из этих Курмышовых настоящий? Или все трое?

– Расскажите мне, что произошло у Леонида Константиновича с Сотниковым, – попросил он.

Нитецкая кивнула и опрокинула еще одну рюмку. Поймав настороженный взгляд Антона, слегка усмехнулась:

– Не бойтесь, я свою норму знаю. И всегда останавливаюсь на половине этой нормы. Нет ничего отвратительнее пьяной женщины.

То, что рассказывала Вероника Валерьевна, большей частью уже было известно Антону, но он все равно слушал очень внимательно, боясь упустить какую-то деталь, которая, вполне возможно, была известна только этой женщине.

Лёнечка Курмышов после восьмого класса пришел к отцу Алексея Юрьевича Сотникова, известному ювелиру Юрию Сотникову, подмастерьем на выучку. Сам Алеша стоял за спиной отца с раннего детства и всех учеников хорошо знал, хотя они были старше него. С Курмышовым у Алеши сложились добрые отношения, тем более что Алеша в свои 10 лет уже много что умел, а Лёня пока еще не умел ничего, но не считал зазорным учиться не только у мастера, но и у его маленького сына. Очень скоро они стали близкими друзьями. Алеша часто приводил Лёню в свою комнату и показывал ему перешедшие по наследству альбомы с эскизами, а также книги с иллюстрациями, привезенные невесть каким путем из-за границы.

Они оставались друзьями много лет, и когда у Леонида во время дефолта 1998 года сложилась трудная финансовая ситуация, Алексей поделился с ним секретным кодексом Сотниковых. Эти знания позволили Курмышову стать еще одним экспертом по изделиям Дома Сотникова, его стали приглашать крупные аукционные фирмы и хорошо платить. Курмышов был очень благодарен своему другу Алексею, искренне и глубоко благодарен.

Но однажды он в каком-то непонятном порыве, который сам потом не смог ни объяснить, ни оправдать, рассказал про эти секреты одному своему заказчику, певцу Виктору Волько. И не только рассказал о том, что есть такие секреты, но и перечислил их подробно, даже проиллюстрировал многочисленными фотографиями и рисунками. Потом спохватился, взял с певца слово, что это останется между ними, потому что число экспертов по изделиям Дома Сотникова строго ограничено, их всего двое, и Курмышов – один из них, это обеспечивает им стабильный доход. Волько поклялся, что сохранит все в тайне, но очень скоро слил информацию тем, кому она была интересна. Поскольку теперь аукционисты и коллекционеры сами могли определять подлинность работ Сотникова, в экспертах отпала нужда, и Алексей с Леонидом лишились источника дохода. Правда, к ним по-прежнему обращались коллекционеры, но человек, потерявший статус эксклюзивного эксперта, уже не мог рассчитывать на высокие гонорары за консультации. Кроме того, раньше сами консультации осуществлялись преимущественно за границей, когда при подготовке торгов приглашались эксперты, в это же время туда съезжаются коллекционеры со всего мира, и именно они обращаются за частными консультациями. И хорошо платят, ведь известно, что самые богатые коллекционеры живут в США и в Англии. Сидя в России, на отечественных коллекционерах много не заработаешь.

С того момента у Леонида Курмышова возникло сильное чувство вины перед Сотниковым. И идея поквитаться с Волько стала навязчивой, он жить не мог, дышать не мог, он считал, что должен сделать хоть что-нибудь, чтобы отомстить Волько, напугать его, испортить ему жизнь. И не придумал ничего лучше, чем сделать «Рассвет на Эгейском море» и показать певцу. После скандала с Волько у Курмышова случился инсульт, ему, правда, удалось восстановиться, но не полностью, зрение упало и правая рука плохо слушалась, достаточно, чтобы рисовать и делать эскизы, но недостаточно, чтобы выполнять тонкие работы по изготовлению ювелирных изделий. Именно поэтому он занялся бизнесом, открыл свою фирму по изготовлению ювелирной массовки, стал ее руководителем, но сам уже делать ничего не мог. Фирму он открыл там же, где и Сотников, на «Кристалле», поскольку там площади, мощности, оборудование и бункер. Алексей очень помог ему в то время, поэтому, когда Лёня решил заняться бизнесом, совершенно естественно, что они оба оказались в одном месте.

У Леонида не было никаких конкретных идей, как предъявить колье Волько и как это обставить, он творческий человек, фантазер, мечтатель, романтик, он придумывал какие-то невероятные комбинации, которые разваливались при первых же попытках их обсудить…

И вдруг Евгения Панкрашина, приехав в гости и привезя фотографии дочери, последние, недельной давности, сказала, что ей нужно вместе с мужем идти на прием и муж требует, чтобы она надела ювелирные украшения, и даже денег дал, а ей так не хочется их тратить на пустое…

– И она решила взять украшение напрокат, – монотонно рассказывала Нитецкая, откусывая ровными красивыми зубами малюсенькие кусочки сыра. – Вы можете себе такое представить? У нее самой никаких достойных украшений не было, только обручальное кольцо тридцатипятилетней давности и маленькие сережки еще советских времен, золотые, с крохотными рубинчиками. Дикость, конечно, но Евгения сама выбрала такую жизнь, она хорошо знала, что почем и что сколько стоит.

– Я не понял, – остановил ее Антон. – Вы что имеете в виду, Вероника Валерьевна?

– Ну как что? Евгения сама решила, что человеческое тепло и дружеские контакты стоят дороже, чем красивая одежда и украшения, которые она вполне могла себе позволить. Она отдавала себе отчет в том, что нужно выбирать: или сохранить подруг, давних, любимых, близких, или носить то, что позволяют деньги, и выглядеть соответственно. Она была достаточно мудрой, чтобы понимать, что эти вещи не совмещаются и обязательно нужно делать выбор. И она свой выбор сделала.

– Ну надо же, – озадаченно проговорил Антон. – А я был уверен, что ей действительно не хотелось ни красивой одежды, ни украшений, во всяком случае, и ее муж, и ее приятельницы именно так говорили.

– Да вы с ума сошли! Где вы видели женщину, которой не хотелось бы красиво одеваться и украшать себя, если есть возможности и деньги? Не родилась еще такая, я вас уверяю. И Евгении тоже очень всего этого хотелось. Но сохранить круг общения ей хотелось еще больше. Вот и все.

– Но почему же тогда ее муж?..

– Господи, да потому, что он ее не понял бы! Евгения видела, с какой легкостью он разорвал все дружеские связи, которые у него остались с тех времен, когда он был простым совслужащим, и приобрел новые, и поняла, что ее резонов он не поймет и не одобрит. Куда проще было сказать: «Я не хочу, мне не нужно», и все, и никаких лишних вопросов.

– Но муж ведь понимал, что Евгения Васильевна не просто не хочет, а умышленно старается не вызывать зависть у своих подруг. Он сам мне это говорил, – возразил Антон.

– Конечно, понимал, – кивнула Нитецкая. – Он ведь не идиот. Но он искренне был уверен в том, что Евгении так легко не вызывать зависть подруг именно потому, что ей действительно ничего не нужно. В общем, он думал так, как ему удобно. Впрочем, как и все мы. А со мной Евгения могла себе позволить быть совершенно откровенной, она за дружбу со мной не держалась, это она была мне нужна, а не я ей. И кстати, она была единственной, кто знал о моих отношениях с Лёней. Разумеется, не все и не в деталях, и имени его я не называла, но о том, что мой любимый мужчина – ювелир, я ей говорила.

Вот, значит, как… Мало ему третьего Курмышова, так теперь еще и вторая Панкрашина. Неужели люди до такой степени не видят и не понимают друг друга?

Евгения Панкрашина спросила у Нитецкой, может ли она посоветовать какой-нибудь конкретный бутик, где можно взять украшение напрокат. Сказала: «Поговори со своим другом-ювелиром, он наверняка знает, это же одна шайка-лейка». Рассказывала про то, что прием очень шикарный и будет петь сам Волько, во всяком случае, муж говорил, что с ним подписали контракт. И тут Нитецкая, услышав имя певца, выступила с инициативой.

– Зачем тебе бутик? – сказала она. – Там надо деньги платить за прокат. Если хочешь, я поговорю со своим другом, у него наверняка есть какие-нибудь интересные изделия, которые он еще не отдал заказчику. Вообще-то этого делать нельзя, но в виде исключения он пойдет тебе навстречу, я за тебя поручусь.

Евгения радостно согласилась: проблема, оказывается, решается так просто! В тот же день, когда Евгения ушла, Нитецкая позвонила Курмышову:

– Лёня, это твой единственный шанс.

Но Леонид почему-то начал сомневаться.

– А вдруг Волько не увидит мое ожерелье? – говорил он. – Прием большой наверняка, народу тьма, где гарантия, что во время перерыва он выйдет в зал и будет ходить среди гостей, и ему обязательно попадется навстречу дама в ожерелье? И не просто попадется на глаза, но и сумеет донести до него информацию о названии этого ювелирного изделия?

Вероника понимала его сомнения. Конечно, такое ожерелье трудно не заметить, оно получилось очень выразительным, ведь Лёня вложил в него огромные деньги именно для того, чтобы оно выглядело как картина бисером и не вызывало ни малейших сомнений, потому оно и вышло таким броским, ярким, громоздким. Но все равно вероятность успеха очень мала, артисты далеко не всегда спускаются в зал к гостям, они могут отпеть свое, отвыступать и сидеть в специально отведенной комнате, отдыхать.

– Все может быть, – соглашалась Вероника. – И у тебя может ничего не получиться, но пробовать надо, другой такой возможности не будет. Когда еще появится шанс узнать, что Волько приглашен на частную вечеринку, и при этом будет возможность надеть ожерелье на кого-нибудь из гостей? Один шанс на миллион. Когда певец выступает в концертных залах, он никого не увидит.

И Леонид Курмышов отдал Веронике «Рассвет на Эгейском море».

В понедельник, 19 ноября, Евгения Панкрашина приехала к Нитецкой и забрала ожерелье. Для этой поездки ей нужен был официальный визит к подружке, но, как назло, именно в тот день эта подруга не могла быть дома днем, тогда, когда это было необходимо Евгении. У подруги были какие-то дела, и она пообещала, что вернется домой к пяти часам вечера. Переносить встречу с Нитецкой оказалось тоже невозможным, и Евгении пришлось выкручиваться: она доехала со своим водителем до дома подруги, которой заведомо не было дома, велела ему забрать ее в семь вечера и вошла в подъезд. Дождавшись, когда водитель уедет, вышла на улицу и поехала к Нитецкой на метро, это недалеко. Вероника показала ожерелье, перечислила камни и несколько раз настойчиво, но вроде бы ненавязчиво повторила, что ювелиры иногда дают названия своим изделиям, и вот это как раз называется «Рассвет на Эгейском море». У него есть еще и второе название – «Последний рассвет». Конечно, не было почти никаких шансов, что Евгения сможет донести информацию до Волько, но чем черт не шутит…

К пяти часам Евгения, прижимая к себе сумку с невероятно дорогим ожерельем, явилась к подружке. А в семь приехал водитель, и Евгения вышла к нему так, словно все это время, с трех часов, в этом доме и провела.

Поскольку ожерелье было дорогим, Лёня очень волновался за него и просил непременно вернуть сразу после мероприятия. Евгения обещала привезти украшение на следующий день, в среду. Она утром позвонила Нитецкой и сказала, что привезет ожерелье после обеда, потому что в первой половине дня у нее какие-то дела, она что-то обещала своей подружке… Вероника не очень вслушивалась в эти объяснения, потому что день ей предстоял довольно напряженный, со сложными переговорами и капризными партнерами. И встречаться с Панкрашиной после обеда она не могла ни при каких условиях.

– Я заеду к тебе сейчас, – быстро проговорила Вероника, одной рукой держа телефон возле уха, другой застегивая молнию на сапоге. – Встану во дворе, вынесешь мне ожерелье. Другого времени у меня сегодня не будет, а вещь нужно вернуть. Дорога займет минут сорок – сорок пять, посматривай в окно, я встану так, чтобы ты могла меня увидеть.

– Ожерелье нужно было вернуть обязательно в среду, – объясняла Нитецкая, – потому что Лёня сильно нервничал, ведь изделие очень дорогое, а он отдал его ни за понюх табаку в чужие руки, причем даже не знает, кому именно, и расписку никакую не брал, все под честное слово. Когда я подъехала, Евгения спустилась и отдала мне коробочку с ожерельем. Я сразу же отвезла его Лёне и помчалась на деловую встречу.

– Значит, те фотографии, которые вы мне показывали в прошлый раз, вы получили от Панкрашиной не утром в день убийства? – усмехнулся Антон. – Обманули, выходит?

– Обманула. – Нитецкая глянула на него с пьяной дерзостью. – Я эти фотографии получила на несколько дней раньше, когда Евгения сказала мне про прием.

– Ну да, – кивнул Сташис. – Я заметил в прошлый раз, что вы как-то нервничали, отвечая на вопросы о Панкрашиной. Вы ведь рассказали нам правду, если я правильно понял. И все время мучился вопросом: отчего вы так нервничали? У вас даже руки дрожали. Это было странно: человек говорит чистую правду, а так волнуется.

– Я судорожно размышляла, рассказать про ожерелье и про Лёню или не надо. Так ничего и не решила. Поэтому и нервничала, вернее, отвлекалась мысленно все время, потому что трудно сосредоточиться одновременно и на ответах на ваши вопросы, и на собственных размышлениях.

Антон подумал, что это верно, именно использование этой особенности человеческого мозга помогло ему когда-то выжить, похоронив всю свою большую семью. А ему самому – двойка с минусом. Ведь он видел, как покачивалась Нитецкая, переминаясь с ноги на ногу, а это, как гласили умные книги, является признаком того, что человек колеблется и не может принять решение: поступить так, как подсказывает интуиция, или прислушаться к голосу разума. Видел, но не задумался над причинами. Проморгал, одним словом.

«И что мы имеем в итоге?» – думал он, распрощавшись с Нитецкой и дозваниваясь до человека, которому собирался передать ключи от машины Вероники Валерьевны: обещания надо выполнять.

С ожерельем разобрались, оно существовало в единственном экземпляре и не было украдено во время убийства, а вот тайну смерти Евгении Панкрашиной так и не раскрыли. Как-то странно все складывается в этом деле: вроде человек говорит правду, то есть ничего не выдумывает, пересказывает в точности все, как было, а что-то смущает… И потом оказывается, что смущало не зря. Почему-то вдруг вспомнилась Светлана Дорожкина. Тоже ведь установлено, что она говорила чистую правду, ничего не выдумала, и сегодняшний рассказ Нитецкой лишний раз это подтвердил. Но что-то было не так… Не такие взгляды, не такие жесты, не та интонация. Ну, с Нитецкой стало понятно: она обладала информацией и не понимала, нужно ею делиться или нет. А Светлана Дорожкина? Что такого она могла знать, что заставляло ее, говоря чистую правду, отвлекаться и думать об этом?

Дома царила необычная для воскресного вечера тишина. Как правило, дети, несмотря на строгий надзор няни, по пятницам и субботам куролесили допоздна, на следующий день отсыпались, и в воскресенье уложить их вовремя бывало весьма проблематичным. Едва переступив порог квартиры, Антон подумал было, что дома никого нет, но тут же уловил едва слышный звук шагов Эли, которая появилась в прихожей, прижимая палец к губам. Антон молча кивнул, разделся и на цыпочках прошел следом за няней на кухню.

– Это как же вам удалось их так укатать? – осведомился он. – Еще девяти нет, а дети спят. Чудеса!

– Я возила их за город, в один пансионат, где сегодня устраивали большой детский праздник. Множество развлечений для всех возрастных групп, начиная от трех-четырех лет и до подростков. Но самое главное, – Эля хитро улыбнулась, – я заранее узнала программу и поняла, что там предполагаются самые разные соревнования. Для лыж и коньков еще рано, погода не позволяет, а детям ведь нужно движение на свежем воздухе. Одним словом, результат налицо. Набегались, надышались, навеселились так, что уснули прямо в машине, я их с трудом разбудила и еле-еле накормила ужином, у обоих головы в тарелку падали.

– Спасибо вам, Эля. Не представляю, что я буду без вас делать.

Ее лицо помрачнело.

– Не надо снова об этом, пожалуйста. Все решено. И это только вопрос времени.

– Да, времени… – печально повторил следом за ней Антон. – Вы знаете, что мне посоветовал ваш Трущёв?

– Он посоветовал найти жену, – ответила Эля. – Он мне рассказывал.

– И где я должен ее искать? Может, вы подскажете? Вот один знаток жизненных проблем, например, у меня на службе советует поискать хорошую одинокую женщину среди учителей или врачей-педиатров. Омерзительное ощущение, как будто решил завести собаку или кошку и придирчиво выбираешь породу: у этой капризный характер, эта слишком крупная, от этой много шерсти… Но ваш Трущёв уверен, что мне так или иначе придется принести себя в жертву обстоятельствам, которые сложились не по моей вине. Просто они так сложились. И без жертв выхода не найти. Вы тоже так считаете?

Эля сидела, опустив голову. Антон понимал, что разговор ей неприятен, ведь она сама несколько лет назад пришла к нему и предложила безвозмездную помощь, и он эту помощь принял, но ни она, ни он не подумали: а что будет дальше? Антон был в страшном горе, потеряв жену, Эля была в ужасе оттого, что ее муж, затеяв на улице пьяную стрельбу, смертельно ранил молодую женщину, мать двоих маленьких детей. Она немедленно подала на развод и пришла к овдовевшему по вине ее мужа Антону Сташису с просьбой принять ее посильную помощь. Оба они были не в том эмоциональном состоянии, чтобы думать о будущем. Когда на тебя сваливается горе, обычно в голову не приходит простая мысль о том, что когда-нибудь острая боль притупится и начнется другая жизнь, в которой будут другие люди, другие мысли и другие чувства. Кажется, что так теперь будет всегда. И любые слова о том, что когда-нибудь все будет совсем иначе, звучат кощунственно.

А потом оказывается…

– Мне ведь тоже придется принести определенную жертву, – проговорила Эля, подняв глаза на Антона. – Я предложила вам помощь, более того, я просила, я умоляла вас принять ее, потому что вы отказывались и не хотели, чтобы я работала бесплатно. Мне удалось вас уговорить. А теперь получается, что я вас предала. Обманула. Бросила на произвол судьбы. И стою перед дилеммой: остаться хорошей для вас, остаться порядочной и верной, но отказаться от любви, от семьи и возможности родить ребенка, или жить с любимым мужем, растить собственных детей и всю жизнь, до самой смерти, чувствовать себя подлой предательницей, пообещавшей помощь и не сдержавшей слова, бросившей вас в трудную минуту. Думаете, мне легко делать этот выбор?

– Но вы его сделали, – заметил Антон.

– Да, – кивнула няня. – Я его сделала. Но не думайте, что мне это было легко. Всю оставшуюся жизнь я буду чувствовать себя виноватой перед вами. И это здорово отравит мне существование. Простите меня, Антон, я старше вас и давно уже поняла, что жить, ничем не жертвуя, невозможно. Не получается. Весь мир устроен равновесно, об этом еще Ломоносов писал, помните? Ежели где чего убавится, так в другом месте непременно прибавится. А так, чтобы прибавлялось и здесь, и там и нигде не убавлялось, не бывает. Это ведь не только закон сохранения вещества. Это закон жизни. И нам приходится его принимать и с ним считаться. Все проблемы у людей начинаются именно тогда, когда они не хотят приносить жертвы. Они хотят, чтобы только прибавлялось, но ни в коем случае не убавлялось. А таких решений не бывает.

«Да, – думал Антон. – Таких решений не бывает. Конечно же, Эля права. Значит, придется пожертвовать своими представлениями о счастливом браке и действительно искать подходящую жену. В конце концов, говорят же, что браки по расчету бывают очень счастливыми, если расчет сделан правильно».

– Вы регулярно ходите в школу и в детский сад, вы водите детей в поликлинику… – начал он осторожно.

– Да-да, я понимаю, о чем вы, – подхватила Эля. – После разговора с Сашей я много об этом думала. Ну, так. – Она слабо улыбнулась. – На всякий случай: вдруг вы спросите.

– Считайте, что спросил.

Эля вышла из кухни и через минуту вернулась с листком, на котором четким красивым почерком были написаны имена, фамилии и график работы трех женщин: двух педиатров и учительницы младших классов.

Антон недоверчиво пробежал глазами ровные строчки.

– Они хоть не страшные?

– Они очень симпатичные, – заверила его няня. – Незамужние, любят детей, подходят вам по возрасту.

– Ладно, – тяжело вздохнул он, складывая листок и пряча его в карман джинсов, – давайте ужинать, что ли…

Глава 13

– Где вы были вчера с десяти до тринадцати часов? – задал Антон Сташис вопрос, заранее согласованный со следователем.

Надежда Игоревна, как и обещала, вызвала к себе на допрос певца Виктора Волько. Разумеется, по его телефонному номеру отвечал не он, а его бессменный помощник, он же продюсер, и Надежда Игоревна дала ему полную возможность высказаться, отведя ровно пять минут на словоизлияния по поводу того, что «как же так можно, Виктор Семенович – человек крайне занятой, и с какой это стати он будет ездить к какому-то там следователю на какие-то там допросы, да еще прямо сейчас, с бухты-барахты, у него не только весь день – вся неделя расписана наперед по минутам, и вообще как вам не стыдно таскать на допросы такого известного человека». За эти пять минут Надежда Игоревна успела включить компьютер на рабочем столе в своем кабинете и пробежать глазами главные новости, а также полить стоящие на подоконнике цветы. Когда отмеренные ею пять минут истекли, она бесцеремонно прервала поток слов и произнесла несколько давно отработанных фраз, донельзя напичканных словами «привод, принудительное доставление, полиция, позор перед соседями, огласка, журналисты, пресса, комментарии». Слишком давно она работает в должности следователя, чтобы не научиться обращаться с людьми, которые в силу некоторых обстоятельств считают себя не такими, как другие.

В итоге Виктор Волько появился в ее кабинете еще до полудня. Примерно минут двадцать он старательно изображал из себя невинную звезду, незаконно и необоснованно подозреваемую невесть в чем. Да, он давно знал Леонида Курмышова, и что с того? Его вся артистическая среда знала. Да, Леонид что-то рассказывал о Доме Сотникова, было даже интересно. Да, Волько поделился с другими людьми тем, что рассказал ювелир, а что в этом такого? Это же не государственная тайна оборонного значения. И вообще, когда это было… Столько лет прошло…

Потом Надежде Игоревне это надоело, и она сделала незаметный знак Антону: твой ход. Вот тогда он и задал свой вопрос, такой на первый взгляд невинный. Виктор Семенович, не почуявший столь очевидного подвоха, тут же принялся с энтузиазмом рассказывать, в котором часу он встал накануне, в котором часу пришел его помощник, какие вопросы они обсуждали, кто ему звонил и кому звонил он сам, куда они потом поехали и с какой целью. И после каждой фразы неизменно прибавлял:

– Вы спросите, вам все подтвердят, меня там видели.

– А на похоронах Леонида Константиновича Курмышова вы были?

– Нет. – В горячности Волько снова проскочил мимо поворота, не заметив предупреждающий знак. – Я же вам только что объяснял, что я был…

– А почему? – прервал его Антон, изобразив на лице искреннее любопытство.

– Что – почему? – не понял певец.

– Почему вы не были на похоронах Курмышова? Все были, вся ваша, как вы выразились, артистическая среда. Все, кто знал ювелира и пользовался его услугами, пришли. А вы – нет, не соизволили, хотя и рассказывали нам только что, что были знакомы с ним много лет и душевно приятельствовали. Как же так, Виктор Семенович?

Волько запнулся, потом спохватился:

– Ах да, я вспомнил, я же был на похоронах, просто у меня совсем не было времени, и я заехал буквально на две минуты, постоял, положил цветы… Нет, я их отдал кому-то с просьбой положить к гробу, когда будет соответствующий момент. И уехал.

– Куда?

– Я же вам сказал…

– Виктор Семенович, перестаньте, – поморщилась Рыженко. – Хватит уже. Вас на похоронах не было…

– Нет, я был!

– Да нет, Виктор Семенович, – усмехнулся Антон. – Вы путаете. Это я там был. А вот вас как раз и не было. И нам необходимо ваше внятное объяснение: почему? Если в течение полутора минут мы не услышим этого объяснения от вас, то дадим его сами. И не думаю, что оно вам понравится. Так что выбирайте: ваше объяснение или наше. Хотите быть подозреваемым в убийствах Евгении Панкрашиной и Леонида Курмышова – воля ваша, так и запишем. Не хотите – рассказывайте, как все было на самом деле.

Упирался певец недолго.

– Я ничего не знаю ни про какую Панкрашину! – истерически завопил он. – А Курмышов… Ну да, действительно…

Он действительно испугался тогда на приеме. Проходившая мимо незнакомая дама улыбнулась ему, он дежурно улыбнулся в ответ и обратил внимание на ее ожерелье, очень крупное, броское, яркое, его просто невозможно было не заметить. И очень красивое. Ему хотелось быть приятным, а никакого другого комплимента в голову не пришло, просто сработал автоматизм: поклонники должны тебя любить. И Волько похвалил украшение. А дама вдруг начала рассказывать, что это ювелирное изделие имеет название «Рассвет на Эгейском море», и у него есть еще второе название – «Последний рассвет». Дама еще что-то щебетала о том, что ювелиры, оказывается, иногда дают названия своим изделиям, а она никогда об этом не слышала, и как это интересно… А Виктор Волько уже ничего не воспринимал от ужаса. Перед глазами стояло искаженное ненавистью и яростью лицо Леонида Константиновича, в ушах набатом звучали его, казалось бы, давно и прочно забытые слова: «Это будет последний рассвет, который ты увидишь в своей жизни».

Сперва Волько решил, что Курмышов где-то здесь, наблюдает за ним со стороны. Он стал искать ювелира в зале, хотел объясниться, а когда не смог найти, сделал отчаянную попытку проверить: набрал домашний телефон Курмышова, и тот снял трубку. То есть его совершенно точно на приеме не было. И почему-то в этот момент Виктору Волько стало по-настоящему страшно. Он решил, что ювелир задумал какую-то невероятную, чудовищную месть. И певец растерялся, не смог совладать с собой, убежал с приема, наплевав на прописанные в контракте обязательства, и опрометью кинулся к знакомому криминальному авторитету из числа поклонников.

– Вы, наверное, знаете, у всех звезд есть… ну, как бы это сказать… поклонники и спонсоры из этой среды, – запинаясь, объяснял певец. – У нас ведь часто возникают всякие недоразумения, особенно когда приглашают на частные вечеринки, и надо иметь за спиной авторитетных людей, которые помогут и защитят, если что…

– Я знаю, – кивнула Рыженко. – Вы не отвлекайтесь, пожалуйста. Продолжайте.

Волько примчался к своему «спонсору-поклоннику», криминальному авторитету Михалеву, и попросил дать ему человека для выполнения деликатного поручения: попугать ювелира Курмышова. Нет, ни в коем случае не убивать, просто напугать до смерти, чтобы дать Леониду понять: Виктора Волько голыми руками не возьмешь, он тоже умеет показывать зубы и огрызаться, он тоже может быть опасен. Почему-то ему казалось, что таким образом он сможет остановить Курмышова.

– И кого вам дал Михалев?

– Он позвонил куда-то, через некоторое время приехал Гриша Дубинюк, здоровенный такой парень, одним своим видом может напугать до обморока. Я Гришу давно знал, он всегда рядом с Михалевым. Мне, собственно, именно такой и нужен был, я же не убивать просил, а только напугать, вот и подумал, что Леонид Константинович его как только увидит – сразу отступится от своих намерений.

– То есть вы не заказывали Дубинюку убийство Курмышова?

– Да вы что! – Волько побелел. – Как вы могли подумать! Конечно же, нет, я только попугать хотел. И еще строго-настрого велел не бить и вообще не калечить, потому что ювелир работает руками, калека работать не сможет, если руки повредить. И вообще, я не живодер. Вы поймите, я не хотел Леониду зла, я не хотел ему ничего плохого, я просто защищался! Я был уверен, что это он хочет мне отомстить, и пытался его остановить. Напугать и остановить.

– Хорошо. Как именно вы намеревались напугать Курмышова?

– Я… Я не знаю… Я Грише сказал: на твое усмотрение, реши сам, по ситуации. Мне важен результат: Леонид должен испугаться так, чтобы навсегда забыть мысль отомстить мне.

– И что именно усмотрел Григорий Дубинюк? Он вам доложил, как он напугал Курмышова?

– Он… сказал, что похитил Леонида в четверг вечером и отвез в такое место, где он посидит немножко и остынет.

– В четверг вечером – это через день после приема? – уточнила Рыженко, которой в протокол нужно было вписывать не «четверги» и «следующие дни», а конкретные даты. – Двадцать второго ноября?

– Ну… да, наверное.

– И что было потом?

– Я не знаю… Я правда не знаю… Честное слово! Гриша сказал, что акция устрашения завершается, и в воскресенье, в самом крайнем случае – в понедельник, ювелир уже будет дома и станет тихим и покладистым.

– Когда Дубинюк сказал вам, что акция устрашения завершается?

– В… в субботу, кажется. Да, в субботу.

– В субботу, двадцать четвертого ноября, – снова уточнила Надежда Игоревна. – В чем конкретно состояли действия по устрашению Курмышова?

Рыженко быстро набирала на клавиатуре протокол допроса, Волько сидел растерянный и испуганный. А Антон наблюдал за ним и прикидывал: действительно, Курмышова никто не видел, начиная с вечера четверга, и никто не разговаривал с ним по телефону. А умер Леонид Константинович поздним вечером в воскресенье. И не сам умер, а был задушен.

Кто-то лжет. Или Волько, или Дубинюк, пообещавший своему заказчику, что акция закончена и похищенный ювелир уже совсем скоро вернется домой.

Надо разговаривать с Михалевым. Конечно, найти Григория Дубинюка – задачка для первокурсника, но найти – это полдела, надо еще сделать так, чтобы он заговорил. А вот тут без команды авторитета уже не обойтись. Ох, не хочется Антону ехать к Михалеву одному! Но никуда не денешься, сегодня хоронят Геннадия Колосенцева, и на Ромку до самого вечера рассчитывать не приходится.

– Виктор Семенович, – Антон подошел вплотную к певцу, – я вас попрошу сейчас достать свой телефон и позвонить вашему ярому поклоннику Михалеву. Мне нужна срочная встреча с ним. Чем скорее – тем лучше. Надеюсь, вам он не откажет?

То ли Волько сумел найти нужные слова, то ли Михалев и в самом деле был его фанатичным поклонником, но встреча была назначена уже через час в доме авторитета в ближнем Подмосковье.

Конечно, девяти лет работы в уголовном розыске совсем недостаточно для того, чтобы по праву считать себя крутым профи, но разговаривать с «криминальным элементом» за эти годы Антон Сташис все-таки научился. Михалев не был настоящим вором в законе, начинал в середине девяностых, как многие, с рэкета, возглавлял борзых ребятишек в спортивных костюмах и наводил страх на окружающих беспредельной отмороженностью своей команды. Однако с той поры минуло без малого два десятка лет, Михалев из тридцатилетнего бандюка превратился в солидного дядечку под полтинничек, делового и даже почти приличного, но по старой памяти привечавшего и принимающего под свое крыло не вполне высокоинтеллектуальный народ. Певец Виктор Волько своими сладкими романсами про неверную любовь и предательство затрагивал самые чувствительные струны давно иссохшего михалевского сердца, посему бывший бандит, а ныне деловой человек обеспечивал своего кумира и охраной (какая же звезда в России без охраны-то! Это и не звезда вовсе, а так, шелупонь беспородная), и кое-какими деньгами, и выгодными контрактами на выступления во время частных праздников, и определенного рода услугами.

Выслушав Антона, Михалев, болезненно худой (язва плюс холецистит), с плохими ногтями (грибок плюс авитаминоз), но с ослепительно-белыми ровными зубами (работа хорошей стоматологической клиники), хмыкнул:

– Невелика проблема. Ладно, Гриша упираться не станет, я ему скажу. Ты ж понимаешь, занесем сколько надо кому надо, и никакого уголовного дела о похищении человека не будет.

А вот в этом Антон Сташис очень даже сомневался. Не тот человек Надежда Игоревна Рыженко. О чем он честно предупредил самоуверенного Михалева, который в ответ только плечами пожал:

– Твоя следачка не единственная в этом мире, есть и другие, поумнее и похитрее, с которыми можно договориться. Ты ж понимаешь: если бы этих других не было, мы бы с тобой сейчас тут не разговаривали.

С этим трудно было не согласиться. Конечно, проблема доказанности обвинения существовала всегда и будет существовать. Но проблема продажности представителей правоохранительной системы по своим масштабам не шла ни в какое сравнение с трудностями доказывания. И откровенный цинизм Михалева даже не покоробил Антона: за девять лет в розыске он и не к такому привык.

Михалев движением пальца подозвал «порученца», дежурившего у двери, что-то шепнул ему, и через сорок минут Григорий Дубинюк явился пред светлые очи своего «командующего».

– Ну, – вальяжно развалившись в кресле, протянул Михалев, – расскажи-ка нам, друг сердечный, чего ты с ювелиром учинил, каку таку расправу.

Дубинюк, здоровенный громила, который и впрямь мог одним своим видом напугать даже видавших виды мужиков, сперва, как и ожидалось, принялся валять дурака, мол, ничего не знаю, да, Виктор Волько просил пугануть какого-то мужичка, велел только мышцами поиграть.

– Я пока этого мужика нашел – время прошло, я к нему сунулся, а его и след простыл, нигде не мог застать, так что поручение не выполнил. А чего такого-то? Мышцами играть не запрещено.

– Ага, – удовлетворенно кивнул Михалев. – А теперь все сначала. И без военных песен.

– Как скажешь, – легко согласился Дубинюк. – Твое слово – закон. Ну, значит, певец попросил найти ювелира и пугануть как следует, это я уже сказал. Я его нашел, возле дома его караулил, дождался, когда он подъедет, из машины своей выйдет, и скрутил. Ночь, народу рядом никого, все как по маслу вышло. Да он струсил сам-то, когда меня увидел, и своим ходом в машину полез. А там уж я его «колесами» охреначил, заставил целую пригоршню съесть, чтобы, значит, спалось слаще. Он минут через пятнадцать и вырубился. Аж похрапывать начал. Я его отвез в гараж и наручником к трубе прицепил. На другой день приехал, набодяжил «колес» в воду из бутылки, ювелира растолкал, он попить попросил, я и дал ему бутылку. И на следующий день снова тот же финт проделал. И все, больше не приезжал. Думаю: проспится как следует, очухается, начнет на помощь звать, кто-нибудь обязательно услышит. Освободят бедолагу.

– Понял, – широко и радушно улыбнулся Антон. – А теперь давай все то же самое, но по правилам. Ты ж понимаешь, Гриша, я – человек служивый, подневольный, у нас не мозг всему голова, а правильно составленная бумажка. Значит, какого числа ты похитил ювелира Курмышова?

Гриша задумался всерьез и надолго. Похоже, фиксировать даты в его привычки не входило. Зато с днями недели он управлялся лихо.

– Ну, смотри… – Он вытянул мощную, покрытую короткими волосами пятерню и принялся загибать пальцы. – Певец заказ сделал поздно вечером, когда моя Томка в ночь работала, значит, был вторник, потому что она в ночь работает только по вторникам и пятницам. День я соображал, чего там и как, значит, среда прошла, а на следующий день я его и свинтил. Значит, четверг был.

Антон записал в блокнот: 22 ноября, четверг. Пока все сходилось и с показаниями Волько, и с тем, что говорили другие свидетели.

– В четверг я его в гараже оставил, потом в пятницу первый раз бутылку бодяжил, – продолжал загибать пальцы Дубинюк. – В субботу – второй раз. И все. Снотворное давал три раза, первый раз «колеса» в пасть засунул, и два раза в бутылке с водой. После субботы я этого кренделя в глаза не видел.

– Ну да, – кивнул Антон, – а в воскресенье убил его. За что, Гриша? Что он тебе сделал?

– Уби-ил? – недоверчиво протянул Дубинюк. – Э, нет, начальник, так не пойдет. Что мое – то мое, упираться не стану, вон командир велел признаваться – его слово закон. А чужого мне не шей. Говорю же: в субботу в последний раз приехал в гараж, напоил и оставил. Всё. Чего там дальше было – мне неведомо.

– Значит, не убивал?

– Да мамой клянусь!

– Ладно, Гриша, – вздохнул Антон. – Я сейчас вызываю группу, поедем на место, покажешь гараж. А тебя потом в камеру. Сам понимаешь, порядок есть порядок.

– Да не вопрос, начальник, – осклабился Дубинюк. – Мы все понимаем. Командир в беде не бросит. Нам с полицией ссориться резона нет, верно, командир?

– Верно, – усмехнулся Михалев. – Посидишь денек-другой, отдохнешь, а потом тебя выпустят, я договорюсь.

И ведь договорится. Антон не сомневался в этом ни минуты. Он вызвал группу, теперь нужно было ждать.

– Гриша, а гараж-то чей? – спросил он. – Твой собственный?

Дубинюк расхохотался:

– Ой, уморил, начальник! Я что – придурок, в собственном гараже человека держать? У меня этих гаражей по всей Москве и Подмосковью штук десять для всяких таких нужд. Нахожу хозяев, которые своими боксами не пользуются, и арендую сразу на год вперед. Все законно, между прочим.

– Не сомневаюсь, – снова улыбнулся Антон. – А давай-ка мы пока с тобой про твое алиби поговорим на субботу и воскресенье. В котором часу ты в гараж в последний раз приехал?

– Ну, – Дубинюк поскреб ногтем висок, – где-то в обед, часа в два, может, в три. Разбудил страдальца, напоил, дождался, пока опять уснет, дверь запер и уехал.

– Куда?

– Так на дачку. – В глазах Григория стояло совершенно детское недоумение: куда же еще нормальный человек может ездить по выходным, если не на собственную дачу?

– Один поехал? Или с Томкой своей?

– Ну ты тупой, начальник! – возмутился Дубинюк. – Я ж тебе говорю: Томка в пятницу в ночь работает. Стало быть, приходит с работы в субботу часов в двенадцать дня и спать заваливается. Какая ей дача?

– Значит, на дачу поехал один, – уточнил Антон. – И что там делал?

– Да как обычно: баньку затопил, попарился, выпил, отдохнул.

– И долго отдыхал?

– До понедельника. Опять же где-то до обеда. Часов в пять вечера в Москву вернулся.

– Далеко дача-то?

– Шестьдесят восьмой километр по Калужке.

В дверь заглянул «порученец» с недобрыми глазами.

– Командир, там менты подвалили. Говорят, их вызывали.

Михалев встал с кресла, подошел к Дубинюку и по-отечески обнял его.

– Держись, Гришаня, скоро все закончится. И давай там будь умником, веди себя правильно.

– Само собой, не в первый раз. – Ничуть, по-видимому, не расстроенный Дубинюк хмыкнул и протянул Антону руки, на которых тот защелкнул наручники.

«А чего ему расстраиваться? – зло думал Антон, ведя громилу к воротам. – У него вся жизнь такая: нагадил – задержали – посадили в камеру – выпустили – снова нагадил – снова выпустили… Привык. И не страшно. Командир в беде не оставит».

Гараж, в котором Григорий Дубинюк держал Курмышова, находился в такой глуши, что члены группы, выехавшей на осмотр и заодно проверку показаний на месте, успели использовать весь богатый словарный запас, характеризуя собственные впечатления от неустроенности, грязи и отсутствия фонарей.

– О! – радостно воскликнул Дубинюк, которого вели двое оперативников, поддерживая за плечи справа и слева. – Все, как я и планировал. Дверь взломана. Значит, докричался, болезный.

Начали выставлять свет: в сумерках проводить осмотр крайне затруднительно. Дверь гаража действительно была приоткрыта и прилично изуродована. Рядом валялась арматурина. Надежда Игоревна села на раскладной стульчик и приготовилась писать протокол.

– Гриша, а ключи-то от гаража где? – спросил Антон.

– Так у меня, на связке должны быть, в кармане. – Григорий попытался было залезть рукой в карман, но наручники мешали. – Посмотри сам, – усмехнулся он. – В куртке, слева, во внутреннем кармане.

Антон извлек довольно увесистую связку ключей.

– Эх, Ванька-ключник – злой разлучник, – засмеялся он. – На фига ж ты такую тяжесть с собой таскаешь? Ну давай, показывай, который из этих ключей от гаража.

– Вон тот, с белой точкой.

Замок грустно валялся на мокрой земле. Эксперт проверил ключ и кивнул.

– Этот.

– Зачем же ты, Гриша, дверь-то ломал, если у тебя ключи были? – поддел Дубинюка Антон.

В принципе он почти поверил этому громиле. В самом деле, какой резон взламывать дверь, если в кармане лежит ключ? Но уж очень забавным было наблюдать, как истово борется этот тяжеловес за правду: что мое – то мое, а чужого не возьму.

– Так не ломал я! – снова заволновался Григорий. – Я же так и хотел: пусть мужик проспится, ему уже достаточно страху, а потом начнет звать на помощь – его и освободят. Вот видите сами – освободили же.

– Ладно, ладно, верю, – успокоил его Антон. – Пока. Давай поближе подойдем, только внутрь не заходи, от двери показывай, как там и что было.

Внутри при направленном свете стали видны распиленные по цепи наручники: точнее, только одна их половина, так и оставшаяся прикрепленной к трубе и лежащая на полу. Здесь же, на полу, обнаружилась и ножовка. Эксперт аккуратно осмотрел находки и хмыкнул.

– Судя по всему, цепь распилили этой ножовкой. А вот где второй наручник – это вопрос. Должен был по идее остаться на руке у того, кто здесь сидел.

– А второй наручник на трупе, – заметила Рыженко вполголоса. – Гражданин Дубинюк, у вас есть ключи от наручников, которыми вы приковали гражданина Курмышова к трубе?

– А как же, – осклабился Дубинюк. – Это в другом кармане, справа. Маленькие такие.

– Ой, уж мы без тебя не разберемся, – невольно фыркнул один из оперативников, приехавший с группой. – А то мы наручников с ключами в глаза не видели.

– И зачем же ты, Гриша, цепь пилил, если у тебя ключи были? – не унимался Антон. – Вещь только попортил зазря.

И конечно же, Дубинюк снова взвился и с пеной у рта принялся повторять все то, что говорил раньше, чем изрядно позабавил Антона.

– А ножовка чья? Твоя?

– Хозяйская. Я когда гараж в аренду беру, смотрю, чтобы все было, что может пригодиться. Если чего нет – приношу. Но здесь все вроде было.

– И что же это, интересно, тебе может пригодиться? – прищурился незнакомый Антону оперативник. – Клещи пыточные? Или еще что? Тебе гаражи нужны как отстойник для угнанных машин или как место, чтобы трупы прятать?

Гриша крякнул и повернулся к Антону:

– Слышь, начальник, ты ему скажи, чтоб не трогал меня попусту. Я еще раз повторяю: что мое – то мое, а больше ни слова не скажу.

– Ладно, не кипятись, – примирительно произнес Сташис. – Скажи-ка лучше, где эта ножовка лежала? Мог Курмышов сам ее достать и цепь перепилить?

– Да прям! Она вон там лежала, на верстаке, где весь инструмент.

– Точно помнишь?

– Мамой клянусь, – твердо ответил Дубинюк. – Не сам он освободился, кто-то ему помог.

– Слушай, – Антон наморщил нос, принюхиваясь, – а почему здесь так воняет?

– Угадай с трех раз, – буркнул Гриша. – Ты что хотел, чтобы я ему судно по пять раз на день подносил? Как сидел на полу – так и сидел.

Понятно. Антон отошел от гаража на несколько шагов и осмотрелся. Попытался представить себе человека, которого в течение трех суток заставляли спать под действием сильного снотворного. Вот он начал приходить в себя, просыпаться, вот набрался сил для того, чтобы звать на помощь, вот кто-то его услышал, взломал дверь, перепилил цепь наручников и… Что было дальше? Этот спаситель вывел несчастного пленника наружу? Или оставил в гараже и ушел, мол, пусть сам теперь выбирается? Ну, допустим, так или иначе, но Курмышов вышел из своей «камеры». У него должна быть сильная слабость, головокружение. И ноги от трехсуточного пребывания тела в неудобном положении наверняка держали плохо. Куда он пошел в таком состоянии? Или присел на что-нибудь, чтобы подышать воздухом и немного прийти в себя? На что присел? Прямо на размокшую от дождей грязную землю? Или нашел что-нибудь?..

Правильно. Он нашел вот этот перевернутый ящик, самый обыкновенный ящик из деревянных планок, такие ящики используют в качестве тары. Курмышов присел на ящик и…

А вот что было дальше – Антон никак сообразить не мог. Нужно было протягивать нить между обессиленным, плохо себя чувствующим человеком с болтающимся на одной руке наручником, сидящим здесь на тарном деревянном ящике, и трупом этого же человека, обнаруженным в совсем другом месте, с рабочим пакетом огранки алмаза и нательным крестом, воткнутым в пакет.

Что произошло? Как? Почему?

– Надежда Игоревна! – Он подошел к следователю, составляющему протокол. – Пусть эксперт посмотрит ящик, я там нашел…

– Что за ящик? – нахмурилась Рыженко, не переставая записывать.

– Мне кажется, на нем могут быть следы, оставленные Курмышовым. Мне кажется, он должен был на нем сидеть.

Рыженко оторвалась от протокола, внимательно глянула на Сташиса и кивнула:

– Хорошо.

Осмотр гаража и прилегающей местности с одновременным допросом Дубинюка занял много времени, и на то, чтобы сделать что-то еще, ни у кого не оставалось ни сил, ни времени. Дубинюка с оперативниками погрузили в одну машину, следователь, эксперт-криминалист и Антон сели в другую.

– Завтра с утра давайте разделяйтесь, – устало проговорила Рыженко, – Дзюба пусть едет на дачу Дубинюка и проверяет его алиби, а ты с ребятами поработай здесь, поспрашивайте владельцев гаражей, видели ли они Дубинюка в течение нескольких дней, начиная с двадцать второго ноября, со дня исчезновения Курмышова, до ночи с воскресенья на понедельник, когда ювелира убили. Надо проверять каждое его слово. А то уж больно складно все получается: похитил он, снотворное давал он, а убил не он. Сомневаюсь я.

– Но зачем ему убивать ювелира? – удивился Антон. – Он же получил заказ только попугать. У него к ювелиру нет личного отношения.

– А этого мы с тобой не знаем, – возразила она. – Мы вон тоже думали, что между Панкрашиной и Курмышовым никакой связи нет, а что оказалось? Иногда такое всплывает, что иному фантасту в голову не придет. Ведь у Дубинюка была возможность разговаривать с ювелиром, мало ли каких общих знакомых они могли найти.

– Но Курмышов был на препаратах, он же спал.

– Засыпают-то не сразу, какое-то время проходит. Да и сам Дубинюк помнишь, что говорил? Заставил Курмышова проглотить горсть таблеток, и тот заснул минут через пятнадцать. И потом, судебные медики нам какой результат выдали? Что в крови обнаружен такой-то препарат в такой-то концентрации, и на момент исследования трупа эта концентрация была недостаточной для того, чтобы человек был без сознания или спал. Это все, что нам известно. А вот какой она была раньше? Действительно ли Курмышов все время находился без сознания? Или Дубинюк все-таки имел возможность с ним общаться?

– Но Дубинюк говорит…

– Надо все проверять, – недовольно откликнулась Надежда Игоревна. – И ничего нельзя исключать, в том числе и того, что у Дубинюка мог быть личный мотив на убийство Курмышова.

Ох уж этот личный мотив! Значит, надо проверять, не пересекались ли где-нибудь интересы Леонида Курмышова и громилы Гриши Дубинюка. Снова-здорово… И почему так всегда бывает: чем больше работаешь, тем больше работы еще предстоит делать? Странная какая-то закономерность.

Оперативники из Восточного округа, где был убит Геннадий Колосенцев, уже бегали от Романа Дзюбы, как от чумы. Он постоянно приставал с расспросами не только к старшему в их группе – подполковнику с Петровки Сергею Кузьмичу Зарубину, но и к ним самим, причем ладно бы, если бы только вопросы задавал. Так ведь он еще с какими-то своими соображениями лез! И не пошлешь ведь прямым текстом, как-никак коллега.

Роман все это отлично понимал. И каждый раз, встречаясь с операми из Восточного округа, был внутренне готов к любому повороту событий, начиная от ловких увиливаний и заканчивая прямыми оскорблениями. Эти оперативники были постарше самого Дзюбы лет на пять-семь, следовательно, как и предупреждала Рыженко, чувствовали себя вправе быть высокомерными и грубыми с молодым сыщиком с чужой «земли».

Сегодня, после похорон Гены Колосенцева и поминок, он решил в очередной раз поговорить с Зарубиным, но застал его в компании тех самых оперов: сыщики проводили мини-совещание. Цель у Романа была только одна – выяснить, обнаружено ли что-нибудь интересное в компьютере Геннадия. Толкнув дверь в кабинет и увидев своих «доброжелателей», он в первый момент смешался, но потом вдохнул поглубже и вошел.

– Вот! – торжествующе воскликнул один из оперативников. – Я так и знал! Самый главный проверяльщик явился. Тебе чего, Рома? Опять великие идеи осенили?

Дзюба скрипнул зубами, но сдержался.

– Я хотел спросить, нашли ли что-нибудь в домашнем компьютере Колосенцева, – как можно спокойнее ответил он, глядя только на Зарубина.

– Ничего не нашли, – равнодушно ответил подполковник.

– Но что-то же там было, – не отступал Роман. – Компьютер же не может быть совсем пустым, раз Генка им пользовался постоянно.

Зарубин молча встал и потянулся к сейфу. Достал пакет, открыл его и высыпал на стол содержимое – несколько дисков и флешек.

– Не веришь? – В его голосе звучала угроза и одновременно огромная усталость. – Думаешь, ты один умный, а все остальные – так, погулять вышли? Все проверили, там одни программы. А текстовых файлов всего три. На одном полторы страницы какого-то несвязного бреда типа про хоббитов или еще каких-то бессмертных, имена у всех какие-то идиотические, на кликухи похожи, на другом тоже такая же муть, только покороче, на третьем вообще таблица, как будто он реконструкцию какого-то события по минутам делал. Всё. Больше ничего нет. Ни-че-го, тебе понятно? Ни одного слова ни про общагу, ни про гастарбайтеров.

– А электронная почта?

– Только переписка с интернет-магазинами по поводу техники и наворотов. Ни одного личного письма, которое представляло бы интерес.

– Это точно? – Роман все еще не верил.

– Ну, если поздравление с днем рождения, посланное двоюродной сестре в Кострому, ты считаешь подозрительным, то пожалуйста…

Зарубин небрежным жестом сгреб носители в конверт и протянул Дзюбе.

– На, держи, сам проверяй, если тебе заняться нечем. Конечно, ты же у нас самый крутой, никто вокруг ничего не понимает, только один Дзюба знает, кто виноват и что делать. Памятник русской интеллигенции.

Ничего, он привык не отвечать на обидные выпады, он стерпит, потому что дело важнее. В конце концов, настанет когда-нибудь тот день, когда Роман Дзюба перестанет быть салагой. Надо только дотерпеть. Стиснуть зубы и терпеть, как советовала Надежда Игоревна.

– Сергей Кузьмич, вот вы сказали про текстовые файлы… И про таблицу, вроде как восстановление событий по минутам. Так, может, это какое-то дело, которое было у него в работе? Вы не проверяли?

– Нет!!! – заорал Зарубин. – Не проверяли!!! Мы тут сидим, чай попиваем и версии из пальца высасываем, такой у нас, понимаешь, метод работы! И по-другому работать мы не умеем.

– Да проверяли, Рома, проверяли, – подал голос один из оперов, видимо, сжалившийся над Дзюбой. – И по фактуре проверили, и по именам, и по погонялам. Ничего не сходится, даже близко не лежит.

Подполковник Зарубин остывал так же мгновенно, как и вспыхивал, и пока оперативник произносил эти несколько фраз, Сергей Кузьмич успел успокоиться.

– Правда, Дзюба, отработали мы эту поляну полностью. Но если тебе так неймется и других дел нет – пожалуйста, бери и смотри сам. Найдешь что-нибудь – скажу спасибо, а уж если не найдешь – будешь проставляться по полной.

– В смысле? – нахмурился Роман, не уловивший смысла последних слов.

– Вот тебе и «в смысле», – передразнил его Зарубин. – Ты что же думаешь, каждый сопляк может безнаказанно сомневаться в моей работе, а я это должен бесплатно глотать? Ну уж нет. Если ты прав – то ты прав, и вопросов никаких. Но если ты не прав – накроешь скатерть-самобранку. Нам всем. Кстати, когда закончишь – можешь этот хлам выбросить в помойку, это копии.

Роман молча сунул пакет с носителями в сумку и ушел.

Глава 14

На следующий день с утра пораньше Роман сел на электричку и отправился за город, в поселок, где находилась дача Григория Дубинюка. В местной управе он быстро получил список всех тех, кто владел дачами на одной с Дубинюком улице, после чего вернулся в Москву и начал методично объезжать всех соседей Григория. К сожалению, сезон не располагал к постоянному проживанию на дачах, посему все те, кто в выходные дни находился за городом, в течение рабочей недели обычно жили в Москве.

К вечеру, не чуя под собой ног и умирая от голода, он поехал, как и было условлено, на встречу со Сташисом.

Антон предложил Роману подъехать на Петровку, но, памятуя вчерашний разговор с Зарубиным и его грозный окрик, Дзюба попросил:

– А в другом месте нельзя? Мне кажется, Сергей Кузьмич уже меня видеть не может. И потом, я жрать хочу, с утра бегал, как савраска, маковой росинки во рту не было.

– Ну да, – хмыкнул в трубку Антон. – Кузьмич мне говорил с утра, что наорал на тебя вчера. Похоже, у вас нелюбовь взаимная. Ладно, тогда давай пересечемся где-нибудь, в машине посидим. Ты сейчас где? Там есть общепит какой-нибудь?

Роман покрутил головой и увидел вывеску «Шоколадницы».

– Вот пока я еду, ты питайся, – сказал Сташис. – Потом выйдешь ко мне, обменяемся впечатлениями.

Дорога заняла у Антона чуть больше часа, этого Дзюбе вполне хватило, чтобы утолить голод, и, когда раздался телефонный звонок с командой «выходи строиться», он снова был бодр и почти полон сил.

– Ну, докладывай, что там с дачниками, – потребовал Сташис.

– У Дубинюка алиби тухлое, – доложил Роман. – Вот смотри: он говорит, что в субботу уехал на дачу, пробыл там до середины дня понедельника, так?

– Ну, вроде так.

– Я опросил соседей. Да, они его видели, приехал в субботу около семнадцати часов, и машину видели на участке, и свет горел, и заходил он к кому-то около двадцати одного часа, и утром в воскресенье был, это точно. А в другое время, в частности, в воскресенье вечером, – никто его не видел. Правда, Дубинюк говорит, что парился в бане в это время, однако подтверждений этому никаких нет. Но в понедельник в первой половине дня он точно был, потому что нашелся сосед, который увидел Гришину машину рядом с домом и зашел к нему спросить, когда он собирается в Москву, не подвезет ли. Гриша ответил, что подвезет, если попозже: он собирается ехать в час – в два, не раньше.

– Значит, вечером в субботу был, утром в воскресенье был, в понедельник утром тоже был, а вот насчет ночи с воскресенья на понедельник никаких показаний нет, – констатировал Антон. – Принято.

– А у тебя что? Мне Рыженко вчера поздно вечером позвонила, озадачила дачей Дубинюка, но ничего толком не объяснила. Да и я не совсем был… Ну, в общем, ты понимаешь, я ж после похорон, – промямлил Дзюба.

Пришлось Антону подробно рассказывать про допрос Волько, про встречу с Михалевым и про показания Григория Дубинюка:

– Вот я и проверял сегодня показания Дубинюка по гаражам. Нашел несколько свидетелей, которые видели, как он действительно приезжал в субботу в середине дня. Выходные дни – автовладельцев много, кто починяет, кто выезжает, кто приезжает. А вот в воскресенье никто Дубинюка не видел. Во всяком случае, такого свидетеля не нашлось. Но это ни о чем, конечно, не говорит, потому что он мог приезжать и поздно вечером, когда уже пусто и темно. То есть точно подтверждено, что он был в субботу, как и говорил, а вот насчет воскресенья нет доказательств ни за, ни против. Так что Дубинюка рано выводить из подозреваемых в убийстве, не все там гладко… Рома, ты что? Тебе плохо, что ли? Чего ты головой трясешь?

– Погоди, Антон, – Дзюба зажмурился. – Гаражи. Ты понимаешь? Гаражи!

– Ну, гаражи. И что?

– А то, что у Генки в кармане записка была, в которой написано про гаражи!

– Да мало ли в Москве гаражей, вон на каждом шагу, – невозмутимо отозвался Сташис.

– Подожди, Антон, – горячился Дзюба. – Ты послушай! Про эту записку вообще никто не вспоминал, потому что первым делом ее отработали, убедились, что это все не то и вообще непонятно, что это за гаражи. Там номер бокса был указан, у гаража с этим номером владелец носит совершенно другое имя. И тогда решили, что это были не те гаражи. Труп-то нашли в другом месте.

– Ну хорошо, допустим. Хотя…

Но Дзюбу было уже не остановить. Он вытащил из сумки блокнот и открыл на той странице, куда тщательно переписал текст найденной при Колосенцеве записки.

– Смотри, тут же и маршрут описан, как доехать от того места, где был лан. Адреса нет, но есть подробное описание, где куда поворачивать. Давай еще раз по карте проверим, а вдруг это те самые гаражи, в которых Курмышова держали? У тебя навигатор включен?

– Я как-то без него езжу, – усмехнулся Антон, загружая в компьютер карту. – Ладно, давай посмотрим. Где, ты говоришь, были соревнования?

Дзюба назвал адрес, Антон нашел нужную точку и стал методично, под диктовку посматривающего в блокнот Романа, вести стрелку. Вот последний поворот, потом примерно 700 метров по прямой и съезд…

– Слушай, – Антон поднял голову и удивленно посмотрел на Дзюбу, – а как тебе вообще это в голову пришло? Ты оказался прав. Это те самые гаражи, куда нас вчера Дубинюк привозил. Ромка, да ты гений! Это же…

– Что? – настороженно спросил Дзюба, который мгновенно расцвел от похвалы. – Что не так?

– Да как-то… – Антон с сомнением покачал головой. – Я за рулем давно, Москву хорошо знаю. Чего маршрут-то такой странный?

– Почему странный?

– Потому что неудобный, – объяснил Сташис. – Проходит через несколько очень противных мест, где пробки бывают всегда, даже вечером в воскресенье, и потом, он вообще какой-то кривой, раза в два длиннее, чем мог бы быть, если бы ехать вот так. – Он показал при помощи стрелки более короткий и удобный маршрут. – По широкой трассе и без пробок. Почему такой странный вариант проезда выбран?

– Может, дорогу объяснял тот, кто совсем не знает Москву? – предположил Роман. – Его пару раз отвезли туда именно этим маршрутом, он его и запомнил, а другого не знает. Ведь может такое быть?

– Может, – согласился Антон. – Но может быть и по-другому.

– Гену послали объездным путем, чтобы выиграть время, – убежденно произнес Роман. – Для чего?

– Понятно для чего, – усмехнулся Антон. – И тот факт, что в записке нет адреса, а есть только схема проезда, говорит в пользу той версии, что маршрут был удлинен умышленно, потому что если сказать точный адрес, то всегда есть риск, что человек загрузит навигатор, введет адрес и получит короткий и простой маршрут.

Дзюба молчал, что-то усиленно обдумывая.

– Значит, получается, что тот незнакомый парень, которого видели игроки после лана, заманил Гену к месту убийства, дал ему длинный маршрут, который заведомо займет много времени, а сам поехал туда же более коротким и быстрым путем, – наконец сказал он. – Зачем ему это было нужно?

– Чтобы убить, – коротко ответил Антон. – Что же еще? Убил и переместил труп в другую часть города, к общаге.

– Но для чего убивать его у гаражей, а потом везти к общаге? Я не понимаю. Чем ему гаражи-то не угодили? Оставил бы тело там, где убил, и дело с концом. Нет, Антон, тут что-то не так. Все-таки получается, что к гаражам Генка поехал по какому-то одному делу, а потом к общаге – совсем по другому. Но то дело, ради которого он поехал в эти чертовы гаражи, тоже дерьмовое, – убежденно произнес Дзюба. – Иначе не посылали бы его таким странным маршрутом.

– Или ты был прав с самого начала, – заметил Антон, – когда сказал, что маршрут описывал человек, плохо знающий Москву. И Генку там никто не убивал. А вот Курмышова нашего он вполне мог освободить. Все сходится. Услышал голос, зовущий на помощь, взломал дверь, она хлипкая, слова доброго не стоит, перепилил наручники, вывел ювелира на свежий воздух, усадил на ящичек и пошел по своим делам.

– И что, никуда не позвонил? – Роман ушам своим не поверил. – Ни в дежурку, ни в «скорую»? Не может быть! Генка же все-таки полицейский, он не мог так…

– Рома, – мягко сказал Сташис, – не горячись. О покойных плохо не говорят, но ты должен признать, что для Гены интересы службы и дела всегда были на последнем месте. И он вполне мог так поступить. Мог. Поверь мне.

Дзюба опустил голову и в течение ближайшей четверти часа не произнес больше ни слова. Антон довез его до метро и на прощание сказал:

– Ты даже не представляешь себе, какой ты молодец, Ромка!

И в ответ поймал слабую и какую-то печальную улыбку молодого оперативника.

Насколько Роман Дзюба легко ориентировался в поисках любой информации в безграничной сети, настолько же он ничего не понимал в программах, поэтому дома, открыв на своем компьютере первый же диск, полученный от Зарубина, впал в полное уныние. Второй диск произвел еще более гнетущее впечатление. Тогда он перешел к флешкам, на которых, как и говорил подполковник, обнаружил всего три текстовых файла. Первый назывался «Текст», второй имел название «Таблица», третий же именовался «Кальдерон». Роман полез в поисковик и выяснил, что Кальдерон – это испанский поэт и драматург семнадцатого века. Интересно, почему Гена дал файлу такое название? Неужели он знал, кто такой Кальдерон? Открыв файл, Дзюба начал читать:

«Кальдерон – человек, тщательно скрывающий свое настоящее имя. С людьми в реале знакомиться не любит, предпочитает социальные сети, в которых проводит много времени и общается. Всем рассказывает про себя разное. Сколачивает группу людей, которые никогда друг друга не видели, и предлагает им провести два-три дня на природе, у него в Псковской области есть домик, в лесу, в глуши…

Газея – девушка лет двадцати трех – двадцати пяти, ищет богатого мужа, искренняя как дура, всем сразу выкладывает правду про себя…»

Что это? И вот такого текста – действительно полторы страницы. Особенно покоробили Романа слова «искренняя как дура»: неужели Генка действительно мог так думать о ком-то? Неужели он считал искренность признаком недалекого ума? Или просто Гена был злым и не любил людей?

Кто такой Кальдерон? Кто такая Газея? А также Ноорс и Илендра, о которых шла речь дальше? Всего восемь человек. Каждому из этих людей дана определенная характеристика, но без подробностей и без какой бы то ни было возможности выяснить их настоящие имена. Ясно только одно: все эти люди активно общались в соцсетях.

Ладно, посмотрим второй файл.

«Невозможно определить, кто на самом деле приехал. Люди в сетях почти всегда врут про себя и вывешивают фотки не пойми чьи. То ли их собственные, то ли соседа, то ли скачанные откуда-то. И вот приезжает такой человек и говорит: «Я Тумар, а то, что не похож, – не парься, я фотку чужую вывесил, так все делают». Или вообще без фотографии общался, это сплошь и рядом. И чего делать?»

Похоже, Гена размышлял над каким-то преступлением, совершенным в кругу любителей «болтушечных» сайтов. А может, и не «болтушечных», а фанатских, созданных для объединения поклонников какой-нибудь звезды. Или приверженцев каких-либо хобби и интересов. Иди знай теперь… Что это за преступление? Когда совершено? Где? Роман ни о чем таком не слышал, значит, не на их территории. Может, Генку привлекли к расследованию на приватной основе? Например, что-то произошло в этой группе людей, и они обратились к Колосенцеву с просьбой поработать «частным детективом»? А что, очень даже может быть. И все, что произошло с Геной, имеет отношение не к тем преступлениям, которыми он занимался как офицер полиции, а вот к этому, нигде не зарегистрированному.

Роман открыл «Таблицу», в которой оказалось восемь столбцов. Наверху каждого столбца стояло одно из тех имен, больше похожих на клички, которые указывались в первом файле с названием «Кальдерон». Кальдерон, Ноорс, Газея, Илендра, Баскак… По горизонтали проставлено время – часы и минуты, а в вертикальных столбцах, соответствующих каждому имени, написано, что этот человек делал в тот или иной момент. Похоже на реконструкцию событий.

Роман внимательно просмотрел таблицу, которая оказалась совсем короткой: всего пять строк, пять указаний на время. И что, это всё? Больше там ничего не произошло? Или Гена не успел доделать таблицу, а кто-то из этой восьмерки его убил?

Те, кто проверял компьютер, уверяют, что посмотрели, на какие сайты заходил Геннадий в последнее время, и ничего примечательного в журнале посещаемости не обнаружили, а ведь он наверняка заходил на сайт, на котором общались эти люди. Почему же это нигде не отразилось? Или он заходил на тот сайт не со своего домашнего компа, а с какого-то другого? Можно попробовать этот сайт все-таки найти… Конечно, шансы невелики, и найтись человек может только в том случае, если все эти Газеи и Илендры являются никами, то есть придуманными именами, под которыми люди регистрируются на сайтах. А вот если они зарегистрированы как Пети Ивановы или Маши Петровы, то их фиг найдешь. Во всяком случае, не с Ромкиными знаниями и возможностями.

Никаких Газей и Илендр поисковик не нашел, вместо Газеи он предложил Роману различные газеты, а вместо Илендры посоветовал почитать про цилиндры. А вот Баскак оказался «чиновником монгольского хана, ведавшим сбором дани и учетом населения в завоеванных землях». Баскаки, как гласила Википедия, имели военные отряды, с помощью которых подавляли выступления покоренного населения. Это уже кое-что! Баскак может оказаться не ником, а самой настоящей кликухой, данной какому-нибудь боевику из преступной группировки, которому поручено надзирать за соблюдением дисциплины, своевременной выплатой дани и быстро и жестоко расправляться с теми, кто эту дань платить не хочет.

С поисками Ноорса снова вышла незадача: именно такого написания поисковик не нашел, зато предложил НОРС – Национальную Организацию Российских Скаутов. Про скаутов Дзюба совсем почти ничего не знал, кроме того, что читал когда-то в детстве. Вроде они в какие-то походы ходят и готовят себя к тому, чтобы на фоне гражданской жизни всегда уметь защитить свою страну в случае военных действий. Или нет? Пришлось снова лезть за информацией. Найдя Устав НОРС, Роман пробежал глазами раздел «Цели и задачи организации» и с досадой закрыл веб-страничку: не то, не то, все не то… Какое отношение воспитание патриотизма и развитие внутренней потребности к самосовершенствованию может иметь к преступлению, над которым ломал голову Гена Колосенцев? Никакого. И вообще, у него не НОРС, а Ноорс, совсем другое слово. Значения которого найти так и не удалось.

Попытки что-то прояснить, набирая в поисковике все остальные имена, также провалились. В итоге оставался один Баскак.

Ну, и что с этим делать? Нет, все-таки прав был Сергей Кузьмич Зарубин, не самый Ромка Дзюба умный на этом свете. Ребята все проверили. И ни к чему не пришли. А он, Дзюба, смешной рыжий клоун, о чем ему неоднократно заявлял Гена Колосенцев.

Все кругом правы. Один он не прав. Такая, видно, у него судьба.

Глава 15

И все-таки Роман был настоящим «жаворонком»: если ближе к ночи его начинали посещать упаднические настроения и горестные мысли о собственной никчемности и несостоятельности, то по утрам он обычно просыпался лучезарным, бодрым и полным оптимизма.

Поэтому первым, что он сделал на следующий день, был визит на Петровку, где, как он знал, между половиной десятого утра и десятью часами можно было застать и Антона, и Зарубина. Оба они сидели в кабинете и злобно переругивались, пытаясь выяснить, кто виноват в том, что в десять часов на совещании начальник будет снимать с них стружку.

Роман положил перед Зарубиным распечатанные текстовые файлы.

– И что это? – поморщился подполковник. – Я это уже видел раз десять. Зачем ты мне это показываешь? Убери, смотреть не могу на эту бредятину.

Роман послушно забрал странички и положил на стол Антона.

– Посмотри, пожалуйста, – попросил он. – Как ты думаешь, что это?

Антон быстро пробежал глазами текст и недоуменно воззрился на Дзюбу.

– А что это такое, собственно говоря? Откуда это?

– Это из Генкиного компа, – пояснил Дзюба. – Как ты думаешь, это может быть набросками к книгам?

– К книгам? – Антон задумался. – А фиг его знает, может быть. Ты что, думаешь, Гена начал книги писать? Он что-то говорил тебе об этом?

– Нет, ничего не говорил, но я, знаешь, вспомнил Фролова, с которым мы с тобой разговаривали. Помнишь, он говорил, что написать детективчик легко, а деньги платят хорошие. Вот я и подумал, что Гена мог попробовать.

Антон некоторое время молчал, вероятно, обдумывая услышанное, но тут внезапно подал голос Зарубин:

– А знаешь, Ромка, похоже, что ты прав. Не такой уж ты недотепа, как казалось. Идея богатая.

Роман в изумлении обернулся к подполковнику, а тот продолжал воодушевленно:

– Тоха, ты помнишь, мы с тобой рассуждали о том, почему Колосенцев не уволился из полиции, когда призывной возраст вышел? Ты же сам тогда высказал идею, что Генке нужна была творческая деятельность, чтобы вести тот образ жизни, какой он хотел. Вот он и начал пытаться.

– И еще я слышал, что многие, кто в милиции-полиции работал, начинают книги писать, – подхватил обрадованный Дзюба, – строят сюжеты на своих делах, которыми занимались. Фактура-то богатая, чего добру пропадать.

Они еще немного пообсуждали возможности процветания работников полиции на литературном поприще, после чего сошлись во мнении, что текст надо бы показать еще нескольким людям. Может быть, конечно, это и наброски к художественному произведению, но вполне возможно, и нет. В любом случае надо точно понимать, что это и зачем Геннадий это написал, потому что отсюда ниточка может потянуться к новому кругу людей, на контакты с которыми оперативники еще не вышли.

Глядя на дверь, закрывшуюся за Романом, Антон Сташис почувствовал, что не может отделаться от беспокойства, возникшего несколько минут назад, но так и не понял, что именно его царапнуло.

Выполняя задания следователя по отработке возможных связей Григория Дубинюка с убитым ювелиром, Дзюба при каждом удобном случае показывал распечатанные тексты всем подряд в надежде на… Он, собственно, и сам не знал, на что надеется. Наверное, на чудо. В основном люди читали, смотрели на таблицу и пожимали плечами, некоторые говорили: «Бред, чепуха, не пойми что», другие откровенно смеялись и высказывали предположение, что это действительно набросок художественного произведения в смешанном жанре детектива и фэнтези.

И только к концу дня нашелся человек, который не отбросил странички презрительным жестом, а прочел их внимательно, после чего уверенно сказал:

– Это наброски к ролевой игре.

– К чему, к чему? – переспросил оторопевший Роман, ожидавший чего угодно, только не этого.

– К ролевой игре, – терпеливо повторила его собеседница – молодая женщина, у которой Дзюба пытался выяснить, действительно ли подруга Дубинюка по имени Тамара работает в ночную смену по вторникам и пятницам и не было ли у нее знакомого по имени Леонид Курмышов: версию ревности отметать тоже нельзя. – Вот смотрите, это типичная вводная, это – кусочек текста роли, а эта таблица необходима для ведения игры.

Что такое ролевые игры, Дзюба представлял себе весьма туманно, ибо никогда этим не интересовался, но знал, что таковые в изобилии существуют на множестве разных сайтов.

– То есть получается, что человек, который это написал, создавал ролевые игры? – уточнил он.

– Ну, я бы не стала утверждать так уверенно, – засмеялась молодая женщина. – Я сама много лет играю и могу вам сказать, что эти отрывки очень дилетантские, обрывочные и вообще слабые. Настоящие игры так не пишутся. Но то, что это именно попытка написать игру, – это точно, можете не сомневаться. И еще одно: это не обычная игра.

– А какая?

– Скорее всего, заказная.

– А если на пальцах? – попросил Роман. – Я в этом, знаете ли, не силен.

– Заказная игра – это игра для узкого круга любителей с определенными вкусами и требованиями, – объяснила она. – Собираются люди, которые хотят играть, заказывают автору сценарий. Специально для них, понимаете?

– С трудом, – признался Дзюба. – И что, они заказывают игру и платят за это деньги?

– По-разному бывает. Бывает, что члены такого вот клуба пишут игры по очереди сами, а бывает, что заказывают какому-нибудь третьему лицу. И платят ему, конечно. Кстати, хорошая серьезная игра стоит недешево.

– Хорошая серьезная – это какая?

– Ну, такая, в которую можно долго играть. Не день-два, а хотя бы пару недель. Но для этого надо придумать такой закрут и такие обстоятельства, чтобы все голову сломали, а это непросто. Так что сами понимаете, деньги приличные.

Вот оно что! Получалось, что Гена Колосенцев подрабатывал написанием игр. Или только собирался, если верить словам о неумелости текста.

Нужно было срочно найти Антона и Зарубина. Собственно, Антон к работе по убийству Колосенцева никакого отношения не имел, но в его присутствии Роману было как-то проще общаться с Зарубиным.

Антон и Сергей Кузьмич оказались на выезде: очередное убийство, которое сразу же было передано в МУР.

– Мы скоро заканчиваем здесь, – негромко сказал Антон по телефону. – Еще час-полтора – максимум. Хочешь – подъезжай, пока мы тут с Кузьмичом на месте разбираемся.

И продиктовал адрес.

Роман приехал и еще битый час ждал, когда следственно-оперативная группа закончит работу на месте убийства.

Зарубин вопреки ожиданиям не разозлился при виде Романа, наоборот, подмигнул ему и бросил на ходу:

– Успехи есть? Отлично! Доложишь потом.

Выслушав сбивчивый рассказ Дзюбы, Антон и Зарубин переглянулись.

– Любопытно, – протянул Сергей Кузьмич. – Похоже, скатерть-самобранку накрывать придется мне для тебя, а не наоборот. И что ты предлагаешь делать?

– Надо искать заказчика, – твердо ответил Роман. – Кто-то же заказал ему эту игру.

– Ну, не факт, – не согласился подполковник. – Твой Колосенцев мог и сам для себя пробовать, без всякого заказа.

– Нет, Кузьмич, – вмешался Антон. – Гена в любом случае должен был понимать, кто будет покупателем, если игра получится. Не для собственного же удовольствия он ее сочинял.

– А может, он тренировался? – предположил Зарубин. – Пытался научиться, вот и наброски делал пробные.

– Учился? – скептически переспросил Антон. – Ну нет! Если бы речь шла о Ромке, я бы поверил, Ромка у нас учиться любит, он вечно в погоне за новыми знаниями. А у Гены чистого любопытства не бывало. Если он что-то делал, то всегда четко видел цель и понимал перспективу. Правильно я говорю, Ромка?

– Правильно, – подтвердил Дзюба. – Значит, были люди, которые пообещали купить у него игру и хорошо заплатить. Надо найти этих людей.

– Зачем? – Похоже, Сергей Кузьмич снова начал сердиться. – Зачем их искать? Неужели ты думаешь, что они могли убить Гену? Для чего им это нужно? Какой у них может быть мотив? Ты докопался, ты выяснил, что это за тексты, вот и молодец. Но к убийству это отношения не имеет.

Дзюба опустил голову, и вся его крепкая фигура выражала одно несгибаемое упрямство.

– Не знаю я, какой может быть мотив. И потом, мотива у них, может, и нет, но они могут что-то знать такое, что нам поможет.

Нет, все-таки плохо еще Роман Дзюба разбирается в людях! Ничего-то он в них не понимает. Вот только что казалось, что Сергей Кузьмич опять пошлет его подальше, как бывало уже много раз… Ан нет.

– В любом случае искать все равно больше негде, и так уже все проверили, – неожиданно согласился подполковник. – Может, у меня, старого дурака, мозги закоснели? Может, я что-то не то делаю? Уговорил, Рыжий, завтра же пошлю ребят поискать этих заказчиков. Кстати, где их искать-то? Есть идеи?

– Есть, – радостно отрапортовал Дзюба. – Надо начинать с геймеров, с тех самых, которых опрашивали как свидетелей, которые видели Гену на лане. Ну, и других тоже зацепить, которые с ним на одном сайте играли. Если человек любит играть онлайн, то может любить не только стрелялки, но и ролевые игры. В любом случае они примерно в одной среде общаются.

– Годится, Рыжий, – кивнул Зарубин. – Ох, чую я, придется мне карманы-то облегчать, совсем молодые на пятки наступают.

Жизнь Григория Дубинюка оказалась богата событиями и людьми, и оперативники с ног сбились, копаясь в биографии фигуранта, спокойно проводящего время в камере. Антон Сташис, Роман Дзюба, Надир, работавший на территории, где обнаружили труп Курмышова, и еще пара оперов старались изо всех сил найти хоть какую-нибудь связь, которая позволила бы говорить о возможности убийства ювелира по личным мотивам. И ничего не находили.

– Значит, что мы имеем? – устало подвел итог Антон после очередного дня бесплодных поисков. – Мы можем предполагать, что Гена Колосенцев приехал за какой-то надобностью к этим гаражам и освободил Курмышова, который к этому времени пришел в сознание. Все отдали на экспертизу, на ножовке действительно Генкины следы, то есть наручники распиливал именно он. А дальше-то что произошло? Кто увез ювелира оттуда? И кто, в конце концов, его убил и почему? И бумажка эта, крестом проткнутая… Ничего не сходится, нигде никакой логики. Допустим, Курмышова убил именно Дубинюк, хотя не могу понять зачем. Но готов предположить, что мотив у него был. Почему надо было убивать ювелира после трех дней заточения в этом гараже? Снотворное ему давать… Убил бы сразу и не парился.

– Выходит, он изначально убийство не планировал, – заметил Роман. – Хотел и в самом деле только попугать. А потом, где-то в воскресенье в первой половине дня, узнал что-то такое, из-за чего решил убить Курмышова.

– Ага, – кивнул Антон. – И что такого он мог узнать? Давай, напрягай фантазию, она у тебя отлично работает. Только не забывай, что у нас еще труп Панкрашиной, по которому мы вообще работать уже перестали, потому что не знаем, что еще можно сделать. Думали, история с ожерельем нас на что-нибудь выведет, а она завела в тупик.

Роман расстроенно замолчал. Они сидели в машине Антона и вяло жевали купленные в киоске гамбургеры, которые оказались почему-то на редкость невкусными.

– Я не знаю, – уныло проговорил, наконец, Дзюба. – Ничего придумать не могу.

– Вот и я не знаю, – со вздохом признался Антон. – Ладно, поехали по домам. Тебя до метро подвезти или куда-то в другое место?

Роман собрался было попросить подбросить его к ломбарду, где работала чудесная девушка по имени Евдокия, – это было как раз по пути, но тут зазвонил мобильный Антона. Сташис выслушал собеседника и улыбнулся Роману.

– Не грусти, Ромка, и на нашей улице праздник будет. Кузьмич звонил, просил приехать, у него есть новости для тебя. И голос у него такой, знаешь… В общем, погнали, отвезу тебя к Зарубину, хоть он меня и не приглашал, велел только тебя найти и доставить, но я тоже хочу порадоваться.

Зарубин ждал их в автосервисе, где чинили его автомобиль. Сергей Кузьмич сидел в просторном кафе, за стеклянной стеной которого работники сервиса возились с машинами, а хозяева, если не доверяли их добросовестности, имели полную возможность наблюдать за манипуляциями со своими драгоценными средствами передвижения. Завидев Антона и Дзюбу, он приветственно замахал рукой.

Тут же к ним подошла курносенькая официантка, и оперативники, до сих пор не отделавшиеся от противного привкуса гамбургера, дружно заказали по бутылочке сока и по пирожку с капустой. Дзюба, правда, подумав, крикнул девушке вслед:

– И еще сладкий какой-нибудь, ладно?

Пока несли заказ, подполковник сидел с непроницаемым лицом и рассказывал о неполадках в своей машине. Наконец ему надоело истязать двух усталых сыщиков.

– Ну что, дети мои, радуйтесь. Сейчас я вам такое расскажу! Ребята на славу постарались.

И рассказал, что оперативники провели повторный опрос геймеров на предмет выявления среди них поклонников или хотя бы просто знатоков ролевых игр. И нужный человек обнаружился очень быстро. Один из свидетелей, игравших на одном сервере с Колосенцевым, оказался любителем и ролевых игр тоже. Он рассказал, что когда узнал, где работает Гена, то спросил при личном контакте, не хочет ли он попробовать себя в написании игр: за это платят хорошие деньги, а тем, кто играет, нужен человек, который обладает достаточными знаниями по части расследования хитроумных преступлений. Геннадий сначала колебался, но потом согласился, потому что деньги нужны всегда, они лишними не бывают. А когда узнал о сути работы чуть подробнее, то и вовсе расслабился: в своих силах Колосенцев не сомневался, был абсолютно уверен, что у него все получится, похохатывал и говорил, что за такие бабки он им такие игры понапридумывает, что они год будут ковыряться – не разгадают загадку, дескать, у него придумок и живых материалов выше крыши.

– Оказалось, что существует практика создания игровых сайтов для узкого круга…

– А вот теперь послушайте, я вам запись принес специально, чтобы язык не тереть, – заявил Зарубин, доставая из кармана диктофон.

«– Я сообщил о новом знакомстве другим игрокам, участникам нашего сайта. Они очень обрадовались, потому что наш автор, то есть человек, который пишет для нас игры, похоже, выдохся, его идеи утратили блеск и оригинальность, он начал повторяться, а из-за этого игра не так интересна и заканчивается намного быстрее. Поэтому приток свежей крови был бы весьма кстати.

– Сколько авторов пишут для вас игры?

– Один.

– Только один?

– А зачем нам больше? Мы все люди деловые, нам нужно деньги зарабатывать, играть мы можем плотно и регулярно не больше одной игры в месяц, да и то не всегда получается. Так что одного автора нам вполне достаточно.

– Значит, вы сами для себя создали сайт? И на нем играете?

– Ну да. Сайт создавали специально для нас и по нашей инициативе: нас шестнадцать человек, мы все любим ролевые игры и готовы платить за свое увлечение. Мы заказали разработку сайта, оплатили, играть на нем можем только мы, сайт абсолютно закрытый.

– А кто ведет игру? Тоже автор?

– Нет, у него есть постоянная работа, он вести наши игры не может, мы для этого наняли специального человека.

– Надо же, а я слыхал, что вести чужую игру – удовольствие ниже среднего, и всегда лучше, если ведет сам автор.

– Это верно, но автор не может тратить на нас столько времени, я ж вам объясняю, у него своя работа есть, а написание игр по нашим заказам – это так, приработок, халтурка. Но мы требуем, чтобы автор ничего в голове не держал и писал все очень подробно, тогда человек, ведущий игру, оказывается полностью в курсе и может выступать в качестве гейм-мастера. Конечно, для автора это дополнительные трудозатраты, но мы хорошо ему платим.

– Ваш автор знал, что вы собираетесь пользоваться услугами Колосенцева?

– Вот этого я не знаю. Сам я ему не говорил.

– А другие члены вашей компании не говорили?

– Не знаю, вы у них сами спросите».

Зарубин выключил диктофон и торжествующе посмотрел на Романа.

– Слушай, у тебя интуиция или тупое упрямство? Как ты дожал-то меня, а? А ведь дожал! Ходил-ходил, ныл-ныл, я тебя чуть не пришиб, честное слово! А оказалось, что ты в точку попал.

– Почему в точку? – не понял Дзюба. – Вы нам еще что-то не сказали?

– Что ж я, по-твоему, совсем идиот, чтобы сразу все выкладывать, – ухмыльнулся Сергей Кузьмич. – Я люблю, чтобы человек помучился, пострадал. Короче: знаете, как зовут этого единственного автора ролевых игр, которого чуть было не заменили Колосенцевым?

– Как? – хором спросили Антон и Роман.

– А зовут его Денисом Фроловым.

– Денис Владимирович? – на всякий случай переспросил Дзюба, все еще не верящий в то, что чудо, на которое он перестал надеяться, все же произошло.

– Владимирович, Владимирович, – подтвердил Зарубин. – И свидетель дал нам полный список тех, кто играет на сайте. Так что завтра с самого утречка мои ребятки побегут их опрашивать. Если хочешь, Рыжий, можешь присоединиться. Разрешаю. Пользуйся моей добротой.

– Он не хочет, – засмеялся Антон. – Он мечтает об этом, но я его не отпускаю. У нас два трупа висят, ювелир и Панкрашина, так что ты уж давай сам со своими ребятами разбирайся. Нечего на чужом горбу в рай въезжать, скажи спасибо, что Ромка тебе идею подал. Но если мы со своими трупами немного разгребемся, то так и быть, прикрою Ромку от следователя и отпущу его попахать на твоем поле. Кстати, ты-то как вопрос со следователем решил? Он же у тебя в сторону гастарбайтеров склоняется. Вот тех двух, которые до дому пока не доехали, дождется и начнет их прессовать.

– Вот еще, – буркнул Зарубин, – буду я!.. Я ему и не сказал ничего. Что я, враг себе? Ну, дождется – и ладно, там посмотрим. А ты чего приуныл, Рыжий? Я тебе такую новость отличную преподнес, а ты волком смотришь.

– Я не волком, – принялся оправдываться Роман. – Я просто Фролова этого вспоминаю… Нормальный он парень. Ничего такого… Правда, непонятно, зачем он наврал, что детективы собирается писать, если на самом деле разрабатывал ролевые игры.

– Вот потому и наврал, – сказал Антон. – И если он знал о том, что Гене предложили писать игры, то мог рассматривать его как потенциального конкурента. Ты же сам только что слышал, что сказал свидетель: им нужен только один автор, значит, либо Фролов – либо Колосенцев. Другое дело, что мы не знаем: Фролов знал о том, что у него появился конкурент или не знал?

– В том-то и дело, что не знаем. Свидетель уверяет, что сам ничего Фролову об этом не говорил. Но всей своей компании сказал. И нет гарантии, что Фролову не сообщил об этом кто-то другой. И все равно не верится как-то…

– Ну ты странный, Рыжий, – возмутился Зарубин. – Ты же мне всю плешь проел своими версиями о том, что Колосенцева убили из-за геймерских дел, а теперь сомневаешься. Нет уж, друг любезный, теперь ты меня убедил, и мой паровоз не остановить. Всё, валите отсюда, мне скоро машину забирать, а я еще со своей дамой не договорился.

Оперативники вышли из автосервиса под пронизывающий декабрьский ветер.

– Правда, Ромка, ты чего? – озабоченно спросил Антон, заводя двигатель. – Все же получается, как ты хотел. Или тебя что-то смущает?

– Не знаю, – пожал плечами Дзюба. – Что-то как-то… Не знаю. Сначала очень хотел доказать, что я прав, а теперь страшно стало.

– Это я понимаю, – кивнул Антон. – Со мной тоже так было много раз. Слушай, я в этих играх полный профан, у меня только дети в них играют. Вот скажи мне: неужели из-за этого можно убить?

– А ты думаешь, онлайновые игрушки чем-то отличаются от любого другого бизнеса? – спокойно возразил Дзюба. – Конкуренция есть везде, и конкурента надо убрать, это закон капиталистических джунглей.

– Все равно как-то дико, не верится, ведь это же игрушки! Да, пусть для взрослых дяденек и тетенек, но все равно это игрушки!

– А какая разница? Люди-то те же самые, и психология у них та же самая, и принципы решения проблем остаются такими же. Ты вот не играешь, да и я тоже не любитель этого дела, но после Генкиной смерти начал играть, так такого там наслушался! Мужики всерьез ругаются, как будто дело идет о миллионе долларов по меньшей мере или о контракте на строительство нового города, а дело-то всего лишь в том, что трое сидят на башне и простреливают всё вокруг, а пляж остался неприкрытым. Можешь себе представить? Вот из-за этого такой крик стоит, такой мат иногда – мама не горюй. Для них там все всерьез.

– Теперь понятно, зачем Фролову нужны были наши истории из практики: своей фантазии не хватает. Интересно, сколько он зарабатывает написанием игр?

Роман пожал плечами.

– Я в чужом кармане деньги считать не люблю. Но вообще-то если бы он действительно решил писать детективы, то, наверное, заработал бы больше. Так что Денис Фролов, может, и не врал, когда говорил, что хочет попробовать себя в писательстве. Для того чтобы игры создавать, у него фантазии хватает, там же что хочешь можно придумать, хоть инопланетян, хоть гномов, хоть телекинез какой-нибудь. А в книге все должно быть как в жизни, и тут без специалистов ему не обойтись, он же ничего про настоящие преступления и про нашу работу не знает.

И тут Антон вспомнил странное и неприятное чувство, охватившее его в кабинете, когда Ромка впервые показал ему распечатанные странички, написанные Колосенцевым.

– Ромка, у тебя диктофон с собой?

– Ну, вообще-то да, – помедлив, ответил Дзюба. – У меня их два. Тебе все равно какой?

– Мне нужен тот, на котором записана твоя беседа с Фроловым.

– Этот с собой.

Антон резко повернул руль и стал прижиматься к тротуару в поисках возможности припарковаться.

– Ты чего? – испугался Дзюба.

– Давай послушаем.

– Зачем?

– Давай послушаем, – твердо попросил Антон, доставая блокнот, в котором были сделаны пометки.

Вот оно, это место! Там, где речь шла о Колосенцеве, Фролов упомянул, что знает о том, где и кем работает Геннадий, но больше ни слова об этом не сказал. А если ему так нужен опер-рассказчик, почему он не попытался познакомиться с Геной на лане? Даже не подошел к нему. И когда Антон предложил познакомить Фролова со знающим специалистом, Денис энтузиазма не проявил. Но при этом не чувствуется ни малейших признаков лжи в словах Фролова… Он ничего не придумывал.

«Конечно, – подумал Сташис. – Он ничего не придумывал. Денис Фролов говорил чистую правду. Про себя. Про то, как стоял с Геной Колосенцевым за углом в переулке. О том, как проходящие мимо геймеры окликнули Геннадия. Просто говорил о себе, но в третьем лице. Отсюда можно сделать даже некоторые выводы о характеристике личности: любовь к риску, драйву, выбросу адреналина, стремление ходить по лезвию и получение удовольствия от этого. Да уж, когда человек говорит правду, это еще ничего не гарантирует. Неполная правда, в которой не хватает малюсенькой детальки, круче самой отъявленной лжи».

Ах, как в эту минуту корил себя Антон Сташис за то, что сразу не заметил этого, пропустил, был уверен, что версия Романа о связи убийства Колосенцева с играми пустая и ни к чему не приведет, поэтому был невнимательным и некритичным.

– Ёлки-палки, – сокрушался он. – Ну как же я мог этого сразу не заметить?! Грош мне цена, Ромка, рано еще тебе у меня учиться, мне самому еще надо долго опыта набираться.

Дзюба утешал его как мог:

– Ты не расстраивайся, все ошибаются, мы же все равно его вычислили.

– Да нет, – покачал головой Сташис. – Если бы я вовремя спохватился, вы этого Фролова уже давно за задницу взяли бы, а так он, может, уже и скрылся куда-нибудь, ищи его теперь.

– А может, это все глупости, Антоха? Может, Фролов ничего не знал о том, что Генка составляет ему конкуренцию? Это же только наше с тобой предположение, это не доказано. Вот пойдут опера по участникам этой игровой компании, поговорят с каждым, тогда и узнаем, был Фролов в курсе или нет.

Антон понимал, что Дзюба просто пытается его успокоить. И был ему за это благодарен.

– Спасибо тебе, Ромка, хороший ты человек. Так куда тебя везти теперь? В ломбард? Или куда-то в другое место?

Дзюба посмотрел на часы и сокрушенно вздохнул.

– Теперь уже в ломбард не надо, он закрылся. Давай к метро, что ли.

– Да ладно, – усмехнулся Антон. – До дому тебя довезу, ты ж сегодня именинник.

Они выехали на трассу. Роман молчал, а Сташис прикидывал, как распланировать время завтра, чтобы успеть побольше сделать по работе и освободить хоть немножко времени в выходные: хочется побыть с детьми… И с Элей надо что-то решать, вернее, не с самой няней, а с проблемой ее грядущего ухода. Жену искать! Легко советовать. А сделать? Хотя ведь незамужних молодых женщин кругом полно…

И вдруг он вспомнил Светлану Дорожкину. Может, не зря ему казалось, что с ней что-то не так? Тоже ведь чистую правду говорила, и другие свидетели все подтвердили, а ему кажется, что реакции ее не соответствовали ни ситуации, ни произносимым словам. Может быть, она тоже, как и Нитецкая, и Фролов, говорила все, кроме маленькой детальки?

Какое странное дело у него в этот раз: все говорят правду, и при этом все лгут.

Глава 16

Надежда Игоревна Рыженко долго укоризненно смотрела на Антона.

– И что, тебе понадобилось столько времени, чтобы принять такое элементарное решение? Почему до сих пор не отработаны связи обеих Дорожкиных? Я была уверена, что вы это сделали сразу же, по горячим следам, потому и не спрашивала больше о них. А вы… Охламоны, ей-богу!

– Но мы их алиби проверяли, – пытался оправдываться Дзюба. – И показания тоже проверяли. Все же сошлось, тютелька в тютельку, никаких расхождений ни в чем абсолютно. У нас оснований не было…

– Оснований у них не было, – недовольно проговорила она. – Иди и делай. И пока не сделаешь – чтобы духу твоего здесь не было. И ты, Сташис, тоже хорош!

– Нет, Надежда Игоревна, вы не правы, – мужественно вступился за товарища Роман, – Антон тут ни при чем, в первые сутки мы с Геной вдвоем работали, это мы с Геной недосмотрели, а Антон уже потом подключился.

– Мы с Геной, мы с Геной, – передразнила его следователь. – Защитник нашелся. – И вдруг улыбнулась. – Ладно, беги. И моли бога, чтобы не оказалось поздно, если что не так. А ты, Сташис, задержись на пару минут.

Дзюба выскочил из кабинета следователя как ошпаренный, а Антон так и стоял возле стола.

– Да ты сядь, не маячь. Объясни мне, будь любезен, с чего вдруг тебе пришло в голову заподозрить Светлану Дорожкину? Я верю, что у тебя появились основания, но я хочу понимать какие.

Антон подробно рассказал о своих смутных ощущениях, которым сперва не придал никакого значения. Но потом точно такие же ощущения появились у него в отношении Вероники Нитецкой и Дениса Фролова, и, как выяснилось, были они небеспочвенными. Поэтому он вспомнил про младшую Дорожкину и засомневался…

– Н-да, – задумчиво протянула Надежда Игоревна. – Смутно все это, смутно… Но все равно пусть Ромка поработает. А с Фроловым что предлагаешь делать? Задерживать-то его не за что пока.

– Будем искать, – развел руками Антон. – Такая наша работа. – Подумал немного и невесело добавил: – Искать и не находить. Главное, чтобы он не свинтил. Но мы его вроде ничем пока не напугали.

– Но ноги-то приделали? – спросила Рыженко.

– Ну а как же. Первым делом.

– Ладно, иди, – вздохнула она.

Отработка связей Светланы Дорожкиной оказалась делом нетрудным и почти сразу принесла результат: уже вторая из найденных ее подружек совершенно спокойно заявила Дзюбе:

– Светка нормальная, только зря она с этим Маратом связалась. Да она ведь не дура, сама все понимает, поэтому и от матери его прячет. Мать-то такого зятька не потерпит, сразу выгонит, да еще и в полицию настучит.

О как! Через полторы минуты Дзюба записывал в свой блокнот имя: Марат Уманов. А еще через час уже знал, что двадцатидевятилетний Уманов по кличке Доцент имел три судимости, первая из которых пришлась на весьма юный возраст.

– Почему такое погоняло? – поинтересовался Роман у оперативника, который рассказал ему всю подноготную Марата. – Шибко умный, что ли?

– Нет, – рассмеялся тот. – Наоборот. Дурной совсем, без башни. Фильм «Джентльмены удачи» помнишь? Ну вот. В школе Марат учился плохо, и однажды, классе в пятом или шестом, когда надписывал тетрадь, пропустил в своей фамилии букву «а». Вместо Уманов получилось Умнов. Он и не заметил. Зато заметила учительница, которая тут же перед всем классом начала его высмеивать, дескать, ты что о себе возомнил, тоже еще, профессор выискался или академик. И кто-то с места крикнул: «Да нет, он Доцент, как Евгений Леонов из кино». Все заржали, так кликуха и прилепилась, со школы еще. Потом дворовые пацаны ее подхватили, потом на зону потянулась.

– А связи его дашь какие-нибудь? – попросил Роман.

– Дам, если скажешь зачем, – насторожился опер.

– Хочу его алиби на пару дат проверить, но так, чтобы он не знал.

Записав несколько имен и фамилий с адресами, Дзюба отправился искать приятелей Марата Уманова. Вернее, одного-единственного приятеля, которого коллега-опер рекомендовал как вменяемого. Все остальные имена оставались про запас.

Валентин Агуреев по кличке Огурец оказался веселым бесшабашным пацаном, так и не понявшим до конца, что ходит по тонкой границе между свободой и несвободой. Впрочем, тот факт, что его отрекомендовали как вменяемого, мог свидетельствовать и о том, что его прикрывает полиция. Естественно, не за красивые глаза. Потому он и не боится особо.

– Двадцать первого ноября? – Огурец наморщил лоб. – Это что было?

– Это была среда, две с половиной недели назад.

– Ща гляну. – Он вытащил мобильник и принялся нажимать кнопку. – Я ж экономный, трепаться по трубе не люблю, сообщения дешевле выходят. Вот, ща позырим, кто мне чего писал в тот день, может, и вспомню.

Он долго искал нужные сообщения: видно, их было так много, что найти те, которые пришли или были отправлены две с половиной недели назад, оказалось нелегко.

– Не, – он отрицательно помотал головой. – В тот день Марата никто не видел до самого вечера, а вечером он пьяный был в лоскуты.

– Да? А с чего же это он так нажрался?

– Бес его знает, он нам не докладывал. Но это было вечером, точно. А днем его искали, у меня спрашивали, не видел ли я его, но я не видел. Наверное, те, кто искал, тоже не видели, – добавил он ехидно.

– Хорошо. А за два дня до этого, девятнадцатого?

Огурец снова углубился в изучение своего телефона, потом глупо захихикал.

– Это помню, мы должны были собраться, вопросик один перетереть, и Марат должен был подвалить, все пришли, а его нет и нет. Стали ему звонить – он к трубе не подходит. А потом начал эсэмэски слать, мол, занят, когда освобожусь – не знаю.

– Ну и чего тут смешного? – спросил Дзюба строго.

– Да того и смешного, что у бабы своей он завис, это ж коню понятно. И не знает, когда… ну, в общем, ты понял. Это самое.

– Покажи сообщения, – потребовал Роман.

Огурец протянул ему телефон.

– На, смотри, жалко, что ли.

Итак, выходило, что Марат Уманов 19 ноября, в понедельник, прислал своему корешу 4 сообщения. А на звонки в это время не отвечал.

И было это в интервале между 17 и 19 часами.

То есть в то самое время, когда Евгения Панкрашина находилась в квартире своей подруги Татьяны Дорожкиной и общалась с хозяйкой дома и ее дочерью. И не просто общалась, а показывала ожерелье «Рассвет на Эгейском море» и объясняла, какие в нем камни. Правда, называла она его не ожерельем, а колье, но сути это не меняло.

Светлана Дорожкина работала портье в маленькой частной гостиничке на 10 номеров, сдававшихся и посуточно, и на несколько часов. Одним словом, место крайне сомнительное, как показалось Антону, когда он с трудом нашел двухэтажное здание, притаившееся в глубине двора. Вообще-то он планировал приехать сюда вместе с Дзюбой, но Ромка смотрел на него такими несчастными глазами, что стало понятно: он рвется прояснить до конца вопрос с Фроловым и участниками ролевых игр. И Антон великодушно его отпустил.

Светлана сидела за полукруглым столиком, зябко кутаясь в теплую шаль: здесь, в маленьком тесном холле, устроить место для портье можно было только рядом с входной дверью, из которой немилосердно тянуло холодом. Увидев Антона, она обеспокоенно оглянулась, потом почему-то посмотрела на часы. Сташис понял: вероятно, сюда должен через какое-то время прийти Уманов.

– Вы ничего не хотите мне рассказать? – дружелюбно начал он.

Светлана сделала удивленное лицо.

– О чем? Мы с мамой все вам уже рассказали. А вы нашли того, кто убил тетю Женю?

– А вы все сделали, чтобы помочь нам его найти? – парировал Антон. – Светлана, давайте не будем терять время, ладно? Оно и у вас, и у меня рабочее. Я понимаю, что вы скрываете свою связь с Умановым от матери. Но почему от нас-то вы скрыли, что он был у вас дома, когда приходила Евгения Васильевна? Вы не могли признаться в присутствии матери? Понимаю. Но мы вам оставляли свои телефоны. Что вам мешало позвонить, когда мама не слышит, и сказать правду? Почему вы промолчали?

Светлана угрюмо смотрела в журнал регистрации гостей.

– А я вам скажу почему. Потому что вы знаете, кто ее убил. Или подозреваете.

– Неправда, – тихо проговорила она. – Что вы выдумываете?

– Неправда? А давайте я вам расскажу, как все было. Хотите?

Светлана подняла на него глаза, полные слез. Губы ее дрожали.

– Не надо. Я сама расскажу. Что мне за это будет?

– Ничего.

– Хорошо вам говорить. Марат меня убьет.

– Ну, это если он виновен, – пожал плечами Сташис. – А если он ни при чем, то не станет на вас сердиться.

Светлана горько расплакалась. Антон выждал несколько минут, потом подал ей пачку бумажных платков, которую обнаружил у нее же на столе.

– Давайте, Светлана, рассказывайте, не будем терять время. Вы же ждете Марата? А вдруг он сейчас придет? И мне придется задерживать его прямо здесь, у вас на глазах. Поэтому чем быстрее вы мне все расскажете, тем быстрее я уйду.

– Но вы же все равно его арестуете? – прорыдала девушка.

– Конечно, если он виновен. Но если это произойдет здесь, он будет точно знать, что вы все рассказали мне. А если мы задержим его в другом месте, то он, вполне возможно, ни о чем и не догадается.

В тот день, 19 ноября, Татьяна Дорожкина собиралась отсутствовать до позднего вечера, сначала была записана в парикмахерскую на стрижку и краску, потом хотела по каким-то делам съездить и напоследок собиралась навестить заболевшую приятельницу. И Светлана, думая, что мать вернется поздно, привела домой Марата. А мать неожиданно вернулась к 17 часам. У Татьяны в обеих руках были сумки с покупками, и ей проще было нажать кнопку домофона, нежели искать в сумочке связку ключей с прикрепленной к ней «таблеткой», поскольку мать знала, что Светлана дома и откроет ей. Этот сигнал домофона и услышала Светлана около 17 часов, предаваясь любовным утехам с Маратом. Девушка поняла, что мать возвращается раньше времени и что она никак не успеет одеть лежащего в постели любовника и вывести его из квартиры. Единственное, что она успевала, это схватить в прихожей куртку и ботинки Уманова и спрятать у себя в комнате.

Светлана вышла навстречу матери в прихожую.

– Мама, ты чего? Ты же собиралась по делам ехать. Что-то случилось?

– Тетя Женя хочет в гости приехать, – объяснила Татьяна, раздеваясь. – Как меня постригли? Правда, хорошо? И краска удачно легла в этот раз, цвет получился такой, как мне нравится.

Она покрутила головой перед зеркалом.

– А что, у тети Жени что-то случилось? – продолжала допытываться Светлана. – Что за срочность? Ты же и в больницу ехать хотела…

– Ну, дочечка, тетя Женя – моя любимая подруга, ты же знаешь. Она соскучилась, хочет повидаться, очень просила ее принять. Говорит, что в ближайшее время у нее не будет возможности ко мне приехать. Да тебе-то что за забота? Тебе тетя Женя помешает, что ли?

– Нет, – торопливо заговорила Светлана, мечтая только о том, чтобы мама поскорее ушла из прихожей хотя бы в кухню: Татьяна стояла прямо рядом с дверью в комнату девушки. – Конечно, я тоже рада, что тетя Женя придет, я тоже ее люблю, она такая чудесная. А когда она придет?

– Обещала к пяти.

– Ой, так что же мы стоим! – всплеснула руками Светлана. – Давай скорей на кухню, я посуду помою и пол протру, а ты быстренько салатик какой-нибудь сообрази, а то неудобно, гость в доме, а у нас не убрано и накормить нечем.

Мать и дочь принялись хлопотать на кухне, и Светлана молила бога, чтобы у мамы не появилось оснований заглянуть к ней в комнату.

К счастью, Евгения Васильевна пришла в самом начале шестого, и все трое устроились в большой комнате. Панкрашина рассказывала про бутик, в котором можно взять украшения напрокат, и показывала колье, мать и дочь Дорожкины его рассматривали, обсуждали, даже примеряли и крутились перед зеркалом. Евгения Васильевна рассказывала много интересного про это колье: и как оно называется, и какие в нем камни, и какая сложная работа.

– Наверное, дорогущее, – предположила Татьяна.

– Наверное, – согласилась Евгения Васильевна. – Но если напрокат – то совсем недорого. Там же цена зависит от срока, на который берешь изделие. Я взяла на два дня всего, завтра надену на прием, а послезавтра отвезу обратно. За два дня вообще сущие копейки.

Все разговоры в этот день крутились вокруг колье, и только под конец Татьяна завела речь о предстоящем двадцатипятилетии Светланы и о желании удивить гостей фирменным тортом Женечки Панкрашиной. Дамы принялись судить-рядить, прикидывая, когда удобно провести мастер-класс. И договорились, что Евгения Васильевна приедет в среду часов в одиннадцать утра, покажет, как печь торт, а часика в два-три поедет в бутик сдавать колье.

Антон слушал Светлану, мысленно дополняя ее рассказ теми сведениями, которые раздобыл Роман Дзюба.

Марат Уманов, сидящий в комнате Светланы, прекрасно слышит весь разговор и на слух определяет, что речь идет об очень дорогой эксклюзивной вещи. Звук у мобильного телефона он отключает и на звонки не отвечает: если ему отлично слышно, о чем говорят женщины, то и они услышат его голос. Ему шлют эсэмэски с вопросами «когда будешь», он шлет в ответ сообщения, что определится в течение получаса, и внимательно вслушивается в разговор, ведущийся в другой комнате, чтобы понять, когда конец мероприятия и когда уже Светлана сможет его потихоньку вывести из квартиры. Для этого нужно, чтобы гостья, наконец, убралась, и тогда можно будет улучить момент, когда мать Светланы или засядет в комнате смотреть телевизор, или хотя бы в ванную или в туалет пойдет. Разговоры о дорогом колье его взбудоражили, и решение он принял довольно быстро…

– Вам Уманов рассказал о своих намерениях убить Панкрашину и забрать колье? – спросил Антон, когда Светлана замолчала.

Та бросила на него негодующий взгляд.

– Вы что! Конечно же, нет. Но я по его лицу поняла, что он все слышал, и только надеялась, что, может быть, он никаких выводов не сделал. Ну, слышал и слышал, нельзя же в каждом подозревать убийцу. Я гнала от себя эту мысль, уговаривала себя, что мне показалось, что никакого особенного выражения у него на лице не было. Мне очень хотелось верить в это, и я поверила. Но когда тетю Женю убили, я ужасно испугалась, что это все-таки сделал Марат. И все равно уговаривала себя, что это не он, он не мог, он, конечно, связан с бандитами и даже не скрывает этого, но он хороший, добрый и не убийца вовсе. А то, что сидел три раза, так это по глупости, по молодости.

– А вы у него не спрашивали про убийство и про колье?

– Я боялась, – вздохнула Светлана. – Боялась, что он обидится на то, что я его в чем-то подозреваю. Я просто рассказала ему про тетю Женю, но, наверное, он что-то почувствовал, потому что вдруг как вспыхнет, как начнет на меня кричать: «Ты что, меня подозреваешь? Да я тебе клянусь, я ничего не делал. Как ты могла такое про меня подумать? И вообще, я не в курсе ни про какое колье и тетю Женю твою в глаза не видел, я же в комнате сидел, ты что, забыла?» Ну и все в таком роде.

«Ну что ж, эта девушка, как и подавляющее большинство из нас, живет в мире иллюзий, – подумал Антон. – Она видит только то, что хочет видеть. И я такой же. И все остальные. Как там Кузьмич-то говорил? Человеческий глаз лукав? Да уж, что верно – то верно».

Теперь Антон примерно представлял себе общую картину: квартира у Дорожкиных маленькая, тесная, в ней не только со звукоизоляцией беда, но если приоткрыть дверь комнаты Светланы, то отлично можно разглядеть всех, кто находится и в большой комнате, и на кухне. И Уманов наверняка воспользовался этой возможностью, чтобы посмотреть на женщину, которая уже послезавтра явится в этот дом, имея при себе ювелирное изделие немыслимой цены. Он обязательно должен был это сделать, потому что ему надо было знать, кого ждать в среду утром в подъезде этого дома.

И в среду, 21 ноября, Уманов занял свою позицию в подъезде дома Дорожкиных. Когда появилась Евгения Панкрашина, он убил ее ударом ножа, перерыл всю сумку, но колье там уже не было. Пришлось Марату удовольствоваться крохами: кошельком и мобильным телефоном. Больше ничего стоящего у Панкрашиной не нашлось.

Ну что ж, теперь можно давать отмашку ребятам, пасущим Уманова уже несколько часов. Пусть берут его.

– Вы извините, Светлана, – сказал Сташис, – но мне придется побыть тут с вами еще немного.

– Зачем? Что еще вам от меня нужно? – резко спросила она. – Вы и так уже из меня всю душу вынули.

– Не надо грубить, – заметил он. – Я должен быть уверен, что вы не позвоните Уманову и не предупредите его. Поэтому, пока я не получу сигнал о его задержании, я буду сидеть вот на этом стульчике. – Антон ногой пододвинул к себе стоящий неподалеку складной металлический стул, обтянутый дешевым кожзаменителем.

Светлана снова разрыдалась, а Антон смотрел на ее вздрагивающие плечи и понимал, что ему совсем не жалко девушку. Ложишься спать с собаками – готовься проснуться с блохами. Ложишься в постель с бандитом – не жди долгого романтического приключения. Все по-честному.

Он достал телефон, прочитал последние сообщения от дочери Василисы, которую приучил постоянно сообщать отцу обо всех своих перемещениях, и погрузился в глубокую задумчивость. Вот перед ним сидит очень даже хорошенькая девушка, незамужняя и даже с сегодняшнего дня свободная от любовных уз. Можно на ней жениться?

Да боже упаси!

А на ком тогда можно? И на ком нужно? И вообще, нужно ли это делать? Черт, черт, черт! Ну почему, почему эта любовь свалилась на Элю именно сейчас, когда его дети еще такие маленькие?! Почему не на пять-шесть лет позже, когда Васька станет уже достаточно разумной и сможет сама присмотреть за младшим братом!

Зажатый в руке телефон вздрогнул, на дисплее появилась надпись: «ОК». Отправитель: Роман Дзюба.

Антон поднялся, чувствуя, что одна нога немного затекла.

– Вот и все, Света, больше я не буду вас истязать своим присутствием. Спасибо за помощь и за гостеприимство.

Девушка посмотрела на него затравленно.

– Марат… всё, да?

– Да, – спокойно ответил Антон. – Всё. Всего доброго.

К тому моменту, когда он через весь город доехал до отдела, досыта настоявшись в знаменитых столичных «пробках», Уманов уже перестал отпираться. Да, у него хватило ума не браться за рукоять ножа голыми руками, так что отпечатков своих на орудии убийства он не оставил. Но погорел на полной ерунде: не учел, что некоторые магазины выдают покупателям дисконтные карты просто так, а некоторые – только при заполнении анкеты и предъявлении паспорта. Именно такая карта из дорогого продуктового магазина оказалась в кошельке Евгении Панкрашиной. Кошелек-то Уманов, само собой, выбросил, а вот карту прибрал: авось пригодится. Правда, покупок в этом магазине он пока еще не делал, но карта обнаружилась в его кармане вместе с двумя-тремя другими дисконтными картами, которые оказались именными. Все, кроме одной-единственной, выпущенной именно той сетью магазинов, в которой, по словам водителя, жена бизнесмена Панкрашина имела обыкновение делать покупки. И на кассе ближайшего же магазина этой обширной сети Дзюбе сказали, что выпущена она на имя Евгении Васильевны Панкрашиной. Вот, собственно говоря, и вся песня. Объяснить, как карта попала к нему, Уманов не смог, а поскольку никогда не был человеком острого и быстрого ума, то и придумать ничего не сумел.

Ну что ж, по крайней мере с убийством Евгении Панкрашиной наступила ясность. И если Ромка прав, то и с убийством Гены Колосенцева со дня на день можно будет разобраться окончательно.

А вот вопрос о том, кто и почему убил ювелира Леонида Курмышова, так и висит. И если сначала была надежда на то, что убийства Курмышова и Панкрашиной связаны между собой ожерельем «Рассвет на Эгейском море» и что, раскрыв одно, можно будет потянуть ниточку и добраться до разгадки второго, то теперь эта надежда умерла окончательно. К ювелиру Курмышову уголовник Марат Уманов отношения не имел.

Значит, надо было начинать все сначала. Кто увез ювелира оттуда, где его оставил Колосенцев? Сам Геннадий? Зачем? Это глупо и необъяснимо. То есть объяснимо, конечно, но только в одном случае: если Гена решил Курмышова убить. Но это же полный бред! И вообще, там же Фролов… Или все-таки не Фролов? И где конкретно засветился этот самый Денис Фролов: у гаражей или возле общежития рабочих-мигрантов? Не говоря уж о самом главном: а был ли у него мотив на убийство Гены Колосенцева?

Антон решил снова поехать к Карине Горбатовской. В общем-то, у него хватало силы духа признаться самому себе, что для дела это было не особо нужно. Просто Карина ему снилась. Снилась каждую ночь с того самого дня, как он впервые ее увидел. И не выходила у него из головы.

В воскресенье с утра Карина была дома и на заданный по телефону вопрос, можно ли заехать поговорить, ответила согласием. Антон поприкидывал, не купить ли цветы, но потом все-таки решил, что это неприлично. Он же по делу приедет, а не на свидание.

Разговор о Курмышове много времени не занял. Все, что можно было спросить у Карины, уже давно спросили и первый следователь, и сама Рыженко, которая вызывала Карину на повторный допрос, и сам Антон, когда приезжал к ней.

Но беседа текла так плавно, и было Антону так уютно рядом с этой женщиной, что он решился и вкратце рассказал свою историю, а потом спросил:

– Нет ли среди ваших знакомых одинокой женщины, такой, которая смогла бы стать матерью двум моим детям и терпела бы неудобства моей профессии?

Вопрос Карину изрядно озадачил, она даже рассмеялась:

– Вы что же думаете, я сваха? Или сводня?

Антон смутился и принялся извиняться и объяснять, что ничего такого он в виду не имел, просто вот надо же как-то решить проблему, а он не представляет, как к этому подступиться. И вдруг ни с того ни с сего выпалил:

– А вот вы, например, смогли бы выйти за меня замуж?

Карина посмотрела на него внимательно и серьезно, уголки губ чуть дрогнули в намечающейся улыбке.

– Нет, Антон, не смогла бы. Во-первых, я старше вас, а для меня это очень существенный момент. Никогда и ни при каких условиях я не свяжу себя отношениями с мужчиной младше себя. Во-вторых, я не смогу быть хорошей матерью вашим детям. Я вообще не хочу замуж, но детей хочу. При этом хочу родить своих детей и не хочу никакого соперничества в семье и разговоров о том, кто кого любит больше и какие дети родные, а какие нет. Мне все это не нужно.

Антон окончательно смешался. Зачем он задал этот дурацкий вопрос?

– Простите, ради бога, я ничего не хотел… Но может быть, вы мне что-нибудь посоветуете?

– Если вы действительно собираетесь жениться для того, чтобы решить свою проблему, – ответила она невозмутимо, – то вы должны понимать, Антон, что это должна быть женщина, которая всегда очень хотела детей, но у которой их быть не может. Только такая женщина отдаст вашим деткам все сердце и всю душу, а у вас не будет сомнений в том, кого она любит больше, ваших детей от первого брака или ваших общих детей. Поверьте мне, Антон, сомнения и подозрения – это страшная штука, они разъедают нутро и отравляют даже самые лучшие, самые теплые и добрые отношения. Ищите женщину, с которой у вас не будет ни малейших сомнений, только так вы сможете сохранить ваш брак. Но при этом вы должны отчетливо понимать, что эта женщина крайне маловероятно будет молодой, скорее всего, ей будет около сорока или даже больше.

– Почему? – не понял он.

– Молодые женщины, которые хотят своих детей, будут этого добиваться в браке ли, если дело в отсутствии мужа, или длительным изнурительным лечением, если дело в болезни, но к тридцати годам вряд ли они сдадутся и откажутся от надежд на материнство. Так что ваш удел – жена, которая будет старше вас заведомо.

Ну да, все логично. И почему это раньше не приходило ему в голову? Да и Эля этого ему не сказала. Не так-то просто мужчине с детьми найти жену, с которой его дети и он сам будут счастливы. А те, кто думает иначе, живут в мире непонятно откуда взявшихся иллюзий. Интересно, а что Карина думает по этому поводу?

– Знаете, мне тут недавно посоветовали перестать жить в мире иллюзий, – произнес он с улыбкой. – Люди на самом деле совсем не таковы, какими мы их видим, и надо всегда об этом помнить и не удивляться, что отношения не складываются или складываются как-то не так.

Карина согласно кивнула:

– А знаете, это правда. Вот мой папа, например, страшно переживает из-за того, что я столько лет была с Лёней и не создала своей семьи. Ему кажется, что я влюблена, слепа и глуха и готова была все прощать Лёне. А на самом деле папе даже в голову не приходит, что я не слепа и не глуха, и если не порывала с Лёней, то только потому, что у меня не было на это моральных сил. И никакой семьи я не хочу, мужа не хочу, бытовых забот не хочу, я хочу родить ребенка и заниматься только им и своей работой. Жаль, что я так поздно все это осознала, иначе, может быть, и аборт не сделала бы в свое время. А любовник пусть бы приходил один-два раза в неделю, мне вполне достаточно. Мне не нужен мужчина под боком постоянно. Но разве я могу сказать это папе, для которого семья, дети и внуки – это безусловная и неоспоримая ценность, ради которой можно пойти на любые жертвы! Папа видит во мне одно, а на самом деле я совсем другая.

Надо уходить, пора и честь знать. Антон с уважением воспринял слова Карины о том, что у нее есть жесткое предубеждение по поводу разницы в возрасте. Да, сам он с этим не согласен, но чужие убеждения и принципы – это святое. У него ведь и у самого есть принципы и предубеждения, которые другим кажутся, наверное, смешными и нелепыми. Он тоже не мыслит отношений с женщиной, которая более свободна в деньгах, чем он сам. Если бы это было для него нормальным, он бы лучше попытался поухаживать за Элей, она и красивая, и добрая, и неглупая, и дети ее обожают. И если бы он своевременно проявил настойчивость, то, возможно, она бы согласилась стать его женой. Но для Антона Сташиса женщина богатая просто не существует как женщина, он всегда считал неприличным женитьбу «бедного на богатой», не хотел, чтобы его называли альфонсом, а уж если она хоть чуть-чуть старше, то тогда вообще никто не поверит в искренность чувств. Так что с Элей все равно ничего не получилось бы, даже если бы он захотел. Но он и не хотел. Это всегда удивляло и его самого, и его бывшую одноклассницу, с которой он встречался именно так, как об этом говорила Карина: один-два раза в неделю. Галина тоже никогда не верила, что он может не испытывать к красавице Эльвире никакого мужского интереса, ревновала ужасно, подозревала и постоянно говорила глупости и гадости по этому поводу. Да и Антон нет-нет – и прислушивался к себе. И каждый раз получал совершенно отчетливый ответ: Эля – не его женщина. Его к ней не тянет. Даже несмотря на ее безусловную внешнюю привлекательность и несомненные достоинства душевного склада и характера. Жаль. Жаль, что все так вышло.

Но искать жену намеренно… С целью сделать ее нянькой при своих детях… Это омерзительно. Это недостойно настоящего мужчины. Это противно его натуре.

Ну да, все это – замечательные красивые слова. А делать-то что?

На душе у Антона Сташиса было мерзко и тяжело.

В течение субботы и воскресенья найти всех 16 человек – членов закрытого клуба геймеров – оказалось делом нелегким. Все они работали, крутились, зарабатывали деньги и в выходные дни не имели привычки сидеть по домам. Кто уехал за город, кто проводил время в приятной компании, а кто и вовсе улетел за границу. Из тех, кого удалось найти в Москве, ни один не признался, что рассказывал автору игр о возможном конкуренте-полицейском. Хотя кое-какую новую информацию раздобыть все же удалось. Например, о том, что продвинутые и состоятельные геймеры, играющие на специально созданном сайте, любят сложные сюжеты, и поначалу уровень тех игр, которые составлял для них Денис Фролов, всех более чем устраивал. Обычно его игра отыгрывается примерно за две недели. Но теперь игроки хотят более сложный сюжет, раскрутить который не так-то легко. Денис, конечно, пытается усложнить свои игры, но геймеры – ребята ушлые, сообразительные, быстро доходят до конца. И тогда они заключили с Фроловым соглашение: за одну игру Фролов получает 3000 евро, если она играется две недели. За каждую неделю сверх этого – еще 2000. Фролов был кровно заинтересован в том, чтобы придумать сверхсложный сюжет и запутать всех, но пока у него получается не очень. Совсем, можно сказать, не получается. Во всяком случае, свой двухтысячеевровый бонус ему ни разу не удалось получить.

И снова начались сомнения: может быть, Денис Фролов совсем и не убийца? Да, он участвовал в играх только вместе с Геной Колосенцевым и после его гибели не зашел на сервер ни разу. Это так. Но, возможно, он хотел всего лишь познакомиться с оперативником, чтобы черпать у него информацию о настоящих уголовных делах и запутанных преступлениях?

– Но тогда почему не познакомился? – упрямо возражал Роман Дзюба, когда подполковник Зарубин поделился с ним результатами работы за минувшие два дня. – Возможностей была куча, включая и личный контакт во время соревнований. Однако Фролов почему-то ими не воспользовался. Дайте мне тех, кто остался, Сергей Кузьмич, ну пожалуйста! У меня сегодня выходной, я могу на вас поработать.

– Слушай, ну ты и зануда, – Зарубин изобразил на лице величайший трагизм. – Как тебя вообще окружающие терпят? Ты же пальцем тоннель проковыряешь со своей настырностью. Ладно, вот, держи: список членов клуба, которые еще не опрошены. Только без самодеятельности, понял? Нашел человечка – нам сообщил, дальше мы сами. Уяснил?

Роман схватил листок с именами, адресами и телефонами и убежал совершенно счастливый.

Нет, все-таки грешно жаловаться на судьбу! Любит она Ромчика Дзюбу. Да, не каждый день, не постоянно. Но постоянно ведь и женщины не любят, не говоря уж о мужчинах. Зато сегодня судьба решила побаловать молодого оперативника. Первый из тех, с кем ему удалось встретиться и поговорить, ничего интересного не рассказал, зато второй, по фамилии Щеголько, маленький и кругленький, как мячик, злобно захихикал, едва услышав имя Дениса Фролова. Он подтвердил, что один из игроков вступил в личный контакт с геймером по имени Пума, когда услышал, что он работает в полиции, да не где-нибудь, а в уголовном розыске.

– Он рассказал всей нашей группе, что поговорил с Геннадием, и Геннадий обещал написать пробную игру. Мы одобрили эту инициативу и предложили даже финансово простимулировать оперативника, чтобы он знал, что работает не зря, и старался. Видите ли, Денис Фролов для нас пишет уже давно и, судя по всему, выдохся. У каждой фантазии есть свой потолок. Кроме того, мы отыграли столько придуманных им игр, что ход его мыслей нам стал абсолютно понятен и предсказуем, а прыгнуть выше своей головы и начать мыслить по-другому Денис не может. А тут свежий человек со свежими идеями и новыми подходами! Конечно, мы были кровно заинтересованы в том, чтобы Геннадий стал нашим автором.

– Понятно, – кивнул Дзюба. – А Фролову вы об этом говорили?

– Разумеется! Именно я ему об этом и сказал.

От Дзюбы не укрылась усмешка, исказившая маленький аккуратненький рот его собеседника. Такие усмешки обычно называют гадкими. Или даже гаденькими.

– Не любите Фролова? – Роман постарался сделать тон, которым он произнес эти слова, как можно более доверительным.

– Страшно не люблю! – воскликнул Щеголько и отчего-то развеселился. – Причем даже не знаю почему. Вот ведь загадка! Человек ничего плохого мне не сделал, а я его терпеть не могу. На дух не выношу! И честно вам признаюсь, давно уже ношусь с мыслью найти другого автора игр, чтобы не иметь дела с Денисом. У него больное самолюбие и амбиций выше головы, хотя он ничего особенного собой не представляет. Вот не нравится он мне, и все тут. Поэтому я не мог удержаться от соблазна испортить ему настроение. Конечно, Геннадий только пообещал попробовать, и не факт, что он бы начал пробовать, а если бы начал, то не факт, что у него получилось бы, но я Фролову это преподнес так, что якобы дело уже на мази, есть толковый знающий опер, который умеет писать такие игры, и он сказал, что для него составить игру – раз плюнуть, и через месяц-полтора он сдаст работу. А я, дескать, ему пообещал хорошие деньги. И сумму назвал в три раза больше, чем мы платили Денису. Видели бы вы, как у него рожа перекосилась! – Мячик-Щеголько залился хохотом. – За последний год это были, наверное, самые приятные минуты в моей жизни. Конечно, это был чистый блеф, но сработало, настроение я ему испортил.

Ну вот и мотив обозначился. Пока на горизонте не появился Гена Колосенцев, Фролов был единственным автором у этой группы людей, организовавшей свой маленький закрытый игровой клуб. Если у Пумы получится ролевая игра, то Денис Фролов потеряет свой источник заработка. Так мало того: этому Пуме еще и платить будут в три раза больше, чем Денису! Где справедливость, граждане?!

– Плохо, – сделала вывод следователь Рыженко, выслушав очередной беспомощный лепет оперативников, которые честно работали, и не их вина, что не получается…

А не получалось ничего. Убийства Панкрашиной и Курмышова никак не соединялись. И хуже всего то, что работа по раскрытию убийства ювелира буксовала, как легковушка в песчаных барханах.

– Конечно, то, что ты говоришь, это полный бред, – резко сказала она, глядя на Антона Сташиса. – Но у нас все равно ничего другого не остается. Давайте проверять версию о том, что Курмышова убил Колосенцев, поскольку мы точно установили, что освободил ювелира именно он. Экспертиза подтвердила: на ножовке, которой распилили наручники, и куске арматуры, которой взломали дверь гаража, следы Колосенцева. Хотя бы одно мы знаем наверняка: Гена вступал в контакт с ювелиром. Гена был в этом гаражном комплексе одновременно с Курмышовым. А потом Курмышова оттуда увезли. И машину Колосенцева обнаружили неподалеку от общежития мигрантов. Значит, у него были все возможности вывезти Курмышова. Рома, машину твоего друга эксперты смотрели?

– Кажется, нет, – неуверенно ответил Дзюба, подумал и добавил уже более твердо: – Точно нет. Я с ребятами разговаривал, они сказали, что просто осмотрели машину, искали записи или еще что-то такое, что объяснило бы, зачем он поехал в Восточный округ. А экспертам не отдавали.

– Почему?! – теперь Рыженко уже кричала. – Почему не сделано такое очевидно необходимое действие? Что вообще происходит?

– Не сердитесь, Надежда Игоревна, – попытался успокоить ее Антон. – Там следователь такой… с особенностями. У него ремонт и гастарбайтеры – больная тема. И в рамках его версии в результатах экспертизы по машине ничего важного для следствия быть не может.

– Господи, – простонала она, обхватывая голову руками. – Почему, ну почему мы превратились в страну идиотов? Ладно, всё, концерт окончен. Идите, работайте. А я пойду к руководству. Если вашему следователю машина Колосенцева для раскрытия убийства не нужна, то мне она нужна для следствия по делу ювелира.

Сташис и Дзюба вышли из кабинета Рыженко, стараясь производить как можно меньше шума.

– Что это с ней? – шепотом спросил Роман, когда они отошли от двери на достаточное расстояние. – Я ее такой никогда не видел.

Антон улыбнулся.

– Ничего страшного, Рома. И ничего личного. Ни к тебе, ни ко мне это отношения не имеет.

– А к чему имеет?

– Не к чему, а к кому. К Киргану, адвокату.

– К Виталию Николаевичу? – изумился Дзюба. – А что случилось? Он опять ее дело в процессе развалил?

– Ну, почти, – рассмеялся Сташис. – Он ей вчера предложение сделал. И Надежда Игоревна согласилась. Вчера. А сегодня утром позвонила ему и сказала, что накануне поторопилась и пока не уверена… В общем, из-за этого они поссорились.

– Ни фига себе, – протянул Роман. – А ты откуда знаешь?

– Так мне Кирган сказал, я с ним разговаривал сегодня. Так что наша с тобой Надежда Игоревна просто в расстроенных чувствах. Не бери в голову. И знаешь что, Ромка? Я сейчас поеду делами заниматься, а ты отдыхай сегодня. Все равно больше ничего по ювелиру мы сделать не можем. Всё, источник иссяк. Теперь остается только ждать, пока Рыженко вытребует Генкину машину для экспертизы и пока эксперты все сделают. И в отделе у себя не показывайся, ты же знаешь: дураков работа любит. Расслабься до завтра.

Антон дружески хлопнул Дзюбу по плечу, сел в свою машину и укатил. А Роман задумчиво брел по тротуару, размышляя, то ли поехать домой и завалиться спать, то ли все-таки проявить честность и дисциплинированность и явиться в свой отдел, то ли…

Третий вариант после тщательного обдумывания показался ему самым привлекательным. И Роман Дзюба отправился в ломбард, где работала такая чудесная, такая необыкновенная, такая добрая и искренняя девушка с таким редким именем Евдокия.

Глава 17

– Рома, – устало произнесла Надежда Игоревна Рыженко, – я очень хорошо к тебе отношусь. Я очень ценю тебя как человека, преданного делу и влюбленного в свою профессию. И ты это знаешь. Но даже моя любовь к тебе не безгранична. Тебе твои приятели-опера рассказывали, что осматривали машину Колосенцева?

– Ну да, я же говорил, – недоуменно ответил Дзюба.

– Они тебе сказали, что на переднем пассажирском сиденье лежал кусок полиэтилена?

– Я не помню… Вроде говорили… А…

– Так какого же черта, Рома, ты мне об этом не сказал?! – Она снова, как и несколько дней назад, сорвалась на крик. – Ты забыл? Не обратил внимания? И потом не вспомнил? Или что?!

Она помотала головой, сжав кулаки, потом растерянно посмотрела на оперативников.

– Простите, ребята, что-то я совсем… – произнесла она уже спокойнее и повторила: – Простите. Сорвалась. Рома, ты допустил чудовищный косяк. Ты это понимаешь?

– Нет, – Дзюба совершенно растерялся. – Да что случилось-то?

– Я показывала вам заключение экспертов и по одежде Курмышова, и по гаражу, и по ящику, обнаруженному возле гаража. Мне это не приснилось? Показывала?

– Показывали, Надежда Игоревна, – подал голос Сташис.

– Мы с вами вот здесь, в этом самом кабинете, обсуждали результаты экспертизы?

– Обсуждали, – снова подтвердил Антон.

Он уже понял, к чему все идет, и искренне сочувствовал Ромке. Бедный парень, вот попал! И ведь действительно: его косяк.

– Мы говорили о том, что Курмышов трое суток, пока находился в гараже, ходил под себя, и его брюки были пропитаны нечистотами? Говорили или нет?

Обычно розовые, щеки Дзюбы покрылись багровым румянцем.

– Вы хотите сказать, что… – забормотал он. – Гена не мог! Это неправда!

– Конечно, неправда, – вздохнула Рыженко. – Гена действительно не мог. Потому что был к этому моменту уже без сознания или мертв. В багажнике его машины обнаружены микрочастицы его одежды, той самой, в которой он был в момент смерти. И даже следы грязи с его обуви. Точно такая же по составу грязь была и на подошвах его ботинок. Гену преступник запихнул в багажник, а вот живого Курмышова усадил на переднее сиденье, видно, хотел пообщаться по дороге. Но поскольку от несчастного ювелира исходил сильный неприятный запах совершенно очевидного происхождения, то заботливый преступник подстелил на сиденье полиэтилен. Обивка салона у Гены тканевая, она быстро пропиталась бы тем же, чем были пропитаны брюки Курмышова, и запах мог насторожить тех, кто потом будет осматривать машину Колосенцева. Он очень предусмотрительный, этот ваш Фролов. Но он человек, и ничто человеческое ему не чуждо. В том числе и такие качества, как забывчивость и рассеянность, а также состояние шока после двух совершенных подряд убийств. Он все сделал правильно. Только забыл убрать из машины этот кусок полиэтилена, к которому прикасался руками без перчаток. Конечно, теперь все встало на свои места. Но если бы ты, Ромка, вовремя вспомнил про этот полиэтилен…

Дзюба удрученно молчал. Он все понимал. И клял себя последними словами.

Что ж, удача – она ведь женского рода. Изменчива и непостоянна. Так и должно быть.

Дениса Фролова задержали в тот же день, к вечеру. Рабочее время давно закончилось, но следователь Рыженко и не думала уходить домой. До 23.00 она имеет полное право допрашивать задержанного. И в удовольствии себе не откажет.

Разумеется, немедленно разгорелся спор о том, кому допрашивать Фролова: в одном округе он проходит как убийца Геннадия Колосенцева, а в другом – как убийца Леонида Константиновича Курмышова. И дела официально не объединены у кого-то одного из следователей. Однако Надежда Игоревна, хоть и была дамой женственной и, в общем-то, незлобивой, умела наносить удары. Правильно сформулированная и красиво поданная информация о субъективном уклоне следователя, пострадавшего от ремонта, сделанного рабочими-иностранцами, принесла нужные результаты. И Дениса Фролова доставили к ней в кабинет.

Она уже довольно хорошо представляла себе личность этого человека, опираясь на рассказы Антона Сташиса и Ромчика Дзюбы. Поэтому успела выстроить тактику допроса, основанную на почти полном отсутствии собственно вопросов как таковых. У таких людей нельзя ничего спрашивать. На них можно только давить обилием имеющейся информации. И блефовать. Ибо самоуверенный амбициозный человек, как правило, не допускает и мысли о том, что его могут обмануть.

– Итак, гражданин Фролов Денис Владимирович, – мерно и делано равнодушно заговорила следователь, – около полутора месяцев назад от гражданина Щеголько Михаила Валентиновича вы узнали о том, что сотрудник уголовного розыска, офицер полиции Геннадий Колосенцев взялся написать для ваших заказчиков пробную игру…

С лица Фролова не сходила небрежная улыбка. Кажется, он даже слушал невнимательно.

– Когда вы узнали, что у вас есть конкурент, вы пришли в ярость, вам очень не хотелось терять источник дохода. Вы покупаете игру, регистрируетесь и начинаете играть. Ник Колосенцева Пума, это известно, и вам легко его идентифицировать. Вы входите в игру и изучаете характер Пумы. Кстати, о вас хорошо отзываются остальные члены клана, вы, оказывается, неплохо играете. Вы приходите к выводу, что Пуму можно зацепить… на чем? Вот этого я не знаю, но вы и сами мне скажете, это ведь такая мелочь в сравнении с остальным, а все остальное нам и так известно.

– На античитерской программе, – усмехнулся Денис Фролов. – Пума был админом, а для любого админа такая программа на вес золота.

– Понятно, – кивнула Рыженко, стараясь не показать, что эта информация имеет для нее хоть какое-то значение. – Но это не столь важно. Вы ждете, когда будут соревнования, приезжаете, смотрите на играющих, они в майках, на которых крупно написаны их ники, так что найти Пуму-Колосенцева труда не составляло. У вас все продумано, вы готовились, вы же мастер составления сюжетов. И шприцами с нужными веществами запаслись, и место в гаражном массиве, где пусто и темно, вы присмотрели заранее, и маршрут продумали, вернее, два маршрута: один для вас, покороче и полегче, другой для Колосенцева, подлиннее, чтобы он ехал к месту своей смерти подольше. Он и приехал. Одна незадача: ювелир Курмышов немножко нарушил ваши планы. Геннадий его освободил и оставил сидеть в кустах, очень торопился на встречу с автором программы, и убили вы Гену прямо на глазах несчастного ювелира, который от ужаса не смог справиться с собой и начал издавать какие-то звуки, которые вы и услышали. Тем самым ювелир Курмышов подписал себе смертный приговор. Он был ослаблен тремя сутками воздействия сильного препарата, поэтому не мог вам сопротивляться, когда вы его затаскивали в машину Геннадия. Труп Колосенцева вы выбросили возле общаги гастарбайтеров, здание под снос, никаких камер, полицейских или охраны. Это было остроумное решение, ведь такое общежитие мигрантов всегда априори является местом возможного оперативного интереса. Такими местами являются также рынки, вокзалы, аэропорты, но они вам не подходят: там охрана, полиция и камеры круглосуточно, а возле общаги никого и ничего, только грязь и тишина. И к реализации этой части плана вы тоже подошли с умом. Откуда-то у вас появилась бутыль с тиофосом, завалялась, видно, на даче у вас или у соседей, вот с нее-то и начался ваш замысел. Кругом все строятся, вокруг полно рабочих, и в основном – именно мигрантов, так что сообразить, как навести подозрение на несчастных работяг, оказалось несложным. Конечно, было бы красиво подбросить бутыль с тиофосом куда-нибудь на участок, где работают обитатели именно этой общаги, тогда уж никто бы никогда не начал сомневаться. Но вы осторожны, Денис Владимирович. Мало ли что? Вы же столько всяких сюжетов придумали и знаете, какие нелепые совпадения случаются. А вдруг у всех, кто работал бы на этом объекте, оказалось железное алиби? Ну прямо такое железное, что ничем его не пробить. Можно было бы, конечно, понадеяться на необъективность и выраженный обвинительный уклон нашего следствия, и основания к этому у нас всех есть, скрывать не буду, но… – она усмехнулась, – вы пошли более правильным путем: вы просто уничтожили эту бутыль. И обрекли нас всех на пожизненные ее поиски. Верно? Мы бы увязли в этом болоте. И до вас дело никогда не дошло бы.

Рыженко сделала паузу, потому что в протоколе писала совсем не так, как говорила. Вслух она произносила монолог, а в протокол записывала «Вопрос» и «Ответ». Ответы она, разумеется, формулировала сама. Не подпишет Фролов – и не надо, всегда можно допросить его еще раз после того, как он погреется в камере. Но чаще всего прием срабатывал.

Закончив формулировать вопросы и ответы, касающиеся тиофоса, она перешла к следующему блоку:

– Но сначала вы ювелира завезли в другой конец Москвы и задушили. Судя по всему, из машины он выходил сам, зачем вам убивать его в машине и потом выволакивать? Мало ли какие следы могут остаться в салоне, да и усилия лишние тратить незачем. Вы предложили ему выйти облегчиться? Скорее всего, иначе он не понял бы, почему надо останавливаться и выходить в лесополосе. Насчет следов вы все продумали, вы даже обратили внимание на то, что от Курмышова дурно пахнет, и подстелили на переднее сиденье кусок полиэтилена, чтобы оно не испачкалось и не провоняло. Но следы все равно остались. По дороге вы мирно беседовали с ювелиром, хотели, вероятно, чтобы он успокоился и перестал вас бояться. Он вам рассказал что-то о себе? Что именно? Впрочем, это неважно. Он успел сказать главное: назвал свою профессию. И это дало вам возможность проявить фантазию и инсценировать убийство по профессиональному мотиву. В кармане нашлась бумажка – рабочий пакет, а если бы и не нашлась, вы бы сами что-нибудь придумали, вы же такой мастер составления детективных сюжетов. А уж потом вы привезли тело Колосенцева в Восточный округ и в темноте аккуратненько вытащили из багажника и бросили возле общежития. Машину оставили неподалеку, потом не поленились, вернулись к трупу и положили ключи от машины в карман куртки. Полная иллюзия того, что Геннадий сам приехал сюда живым и здоровым и уже в этом месте был убит. Гениальное решение. Вы вообще человек не ленивый, и за это вам честь и хвала. Могли бы ведь и на своей машине вывезти Колосенцева и ювелира, но нет, вы использовали машину Геннадия, а потом каким-то образом вернулись к гаражам за своим автомобилем. Но вы все равно не гений, Денис Владимирович. Даже если бы вы не забыли убрать из машины Колосенцева кусок полиэтилена, вы все равно допустили прокол. Еще один. Знаете какой?

Фролов молчал, глядя на Рыженко надменно и при этом словно не видя ее.

– Посмотрите на то, как вы сидите, – улыбнулась она. – Посмотрите-посмотрите. Обратите внимание на места, которыми ваши брюки соприкасаются со стулом. Вы прикрыли полиэтиленом горизонтальную поверхность автомобильного сиденья, но не подумали об обивке передней поверхности подушки этого сиденья. А там следов более чем достаточно.

Фролов опустил голову и послушно принялся рассматривать свои брюки и стул, на котором он сидел. Потом поднял глаза на Рыженко.

– И что? Мало ли кого ваш Колосенцев возил в своей машине? Может, бомжей или алкашей в грязных штанах. Из того факта, что у Колосенцева в машине кто-то обделался, никак не вытекает, что там сидел именно ваш убитый ювелир. Я, видите ли, ролевые игры пишу, а для этого нужно кое-что знать из области криминалистики, – криво усмехнулся он. – И мне достоверно известно, что судебно-биологическое исследование групповой принадлежности выделений практически бесполезно. Даже столь продвинутое и модное молекулярно-генетическое исследование очень редко дает в этих случаях положительные результаты.

– Вы правы, – улыбнулась Надежда Игоревна. – На сто процентов. Но вы забыли, что речь идет о немолодом человеке, всю жизнь посвятившем сидячей работе. А это означает что? Правильно, Денис Владимирович, вы – человек молодой, и такие вещи вам просто в голову не приходят. Знаете такое заболевание – геморрой? Так вот Леонид Владимирович Курмышов страдал геморроем, причем в тяжелой форме, а от трех дней пребывания в сидячем положении на полу гаража болезнь обострилась, и в каловые массы попала кровь. А следовательно, и в следах каловых масс обнаружены следы крови. И молекулярно-генетическое исследование установит их принадлежность конкретному лицу практически со стопроцентной вероятностью. Вот как-то так.

– И все равно игра стоила свеч, – негромко проговорил он. – Столько драйва в моей жизни никогда не было.

– А уж сколько драйва у вас впереди, – весело заметила Рыженко, – когда вы окажетесь сначала в камере следственного изолятора, а потом на зоне! Знаете, Денис Владимирович, я вам даже немного завидую. Вы – человек, у которого все получается. Вы хотели драйва и острых ощущений? Так вы их получите. Это я вам обещаю.

Антон и Дзюба сидели здесь же, в кабинете, но в допросе не участвовали, только слушали и наблюдали. Рыженко уже распечатывала протокол, когда у нее на столе зазвонил телефон. Надежда Игоревна взяла трубку.

– Да… Да, хорошо, я сейчас закончу допрос и зайду к вам.

По тому, какой взгляд она бросила на оперативников, стало понятно, что хороших новостей ждать не приходится.

Фролова увели. Антон и Роман потянулись было за своими куртками, но Рыженко жестом остановила их:

– Подождите меня, не уходите. Я скоро вернусь.

Вернулась она действительно довольно быстро. На губах Надежды Игоревны играла горькая усмешка.

– У меня забирают дело Фролова и передают другому следователю.

– Почему? – взвился Роман. – Вы же провели следствие, вы только что допросили виновного, вы…

– А ты не понимаешь? – Рыженко посмотрела на Дзюбу тепло и как-то по-матерински. – Господи, Ромка, какой же ты хороший парень. Испортит тебя наша страна идиотов. Или вообще искалечит.

Более искушенный и опытный Антон все понял сразу.

– Значит, все-таки занесли… От Михалева?

Рыженко кивнула.

– Естественно. Так что теперь в деле об убийстве ювелира Курмышова не будет ни слова ни про Григория Дубинюка, ни про похищение, ни про гараж, в котором держали ювелира, а будет написано, что свидетелем убийства Колосенцева оказался случайный прохожий по фамилии Курмышов, который и был убит Фроловым в целях сокрытия преступления. А нет Дубинюка в деле – нет и Волько. Уж ради своего кумира Михалев расстарался. Вот и вся история.

И снова Алексей Юрьевич Сотников ехал в машине, присланной за ним Олегом Цырковым. Олег позвонил и попросил приехать, упомянув, что Илья Ефимович тоже приглашен. Зачем? Не сказал. Сотников, конечно, тут же перезвонил Горбатовскому, но и тот оказался не в курсе. Никакого изделия, которое можно было бы представить на обсуждение, ни у одного, ни у другого ювелира не было. Алексей Юрьевич терялся в догадках. Девять дней со дня смерти Лёни уже прошли, а сороковины еще не наступили, значит, не в Курмышове дело. Тогда в чем?

– У меня предложение, – начал Олег, когда Сотников и Горбатовский уселись на свои привычные места, в кресла вокруг низкого широкого стола. – Я бы хотел, чтобы у вашей дочери, Илья Ефимович, осталась память о Леониде Константиновиче. И я прошу вас, Алексей Юрьевич, придумать и сделать траурное изделие. Я его оплачу, сколько бы оно ни стоило. А Илья Ефимович подарит Карине от всех нас, от людей, которые искренне любили Леонида Константиновича и уважали его как мастера.

По тому, как нервно дернулось лицо Горбатовского, Алексей Юрьевич понял: его друг далеко не в восторге от предложения Цыркова. Не хочет Илюша, чтобы у его дочери оставалось хоть что-то в память о Лёне. И самой памяти о Лёне он не хочет.

– И как вы видите это изделие? – спросил Сотников.

– Ну, я думаю, что-нибудь традиционное, как в девятнадцатом веке. Черное эмалевое поле с крестом или с символической незабудкой. Но я ни на чем не настаиваю, – поспешно добавил Олег. – Вы наверняка предложите что-то оригинальное. Мне только хочется, чтобы это была не современная идея, а старинная.

Да, идея-то неплоха, но кресты и незабудки… Сотников поморщился. Слишком прямолинейно. Он любит сложные ассоциативные связи, а незабудка – это очень уж в лоб. И потом, незабудки на траурных изделиях в девятнадцатом веке делали либо из половинок жемчужин, либо из бриллиантов. Работать с бриллиантами он не любит, а на жемчуг Цырков ни за что не согласится, он наверняка хочет, чтобы подарок в память о Курмышове получился дорогим.

– Вы не возражаете, если я подумаю над использованием в изделии слова «Mizpah»? – спросил он.

– А что это? – вскинул брови Цырков.

– Это слово означает эмоциональную связь между людьми, которые разлучены, – пояснил Алексей Юрьевич, – и в девятнадцатом веке очень часто использовалось в ювелирных изделиях. Правда, как правило, со смыслом: «Я всегда буду рядом с тобой». Но мне кажется, что в рамках поставленной вами задачи это более чем уместно. Как ты думаешь, Илюша?

Горбатовский недовольно нахмурился, потом лицо его внезапно прояснилось, глаза сверкнули.

– Хорошая идея, Алёша. Я поддерживаю.

Вот, значит, как! Быстро сориентировался Илья. Он-то прекрасно знает канонический текст: где бы ты ни был, какой бы дорогой ни шел, в богатстве и славе или в отчаянии и болезни, я всегда буду рядом с тобой. Илья подарит изделие, сделанное Сотниковым, своей Карине с вполне определенно читаемым посылом: я, твой отец, всегда буду рядом с тобой, ты всегда найдешь во мне защиту, поддержку и утешение.

И никакого Лёни Курмышова…

Антон Сташис медленно шел по направлению к детской поликлинике. Надо пробовать… Эля назвала двух врачей, они, правда, работают в разные смены, но хотя бы с одной из них можно сегодня познакомиться. Это же нормально, когда отец ребенка приходит к педиатру поговорить о здоровье малыша, правда? Ничего подозрительного. Отец – человек занятой, в поликлинику Степку приводит няня, она же и с врачами общается. А он хочет получить информацию из первых рук. Все нормально. Может, окажется, что эта женщина не очень противная… Или даже совсем не противная…

Нет, как-то это мерзостно. Гадостно. Неправильно. Но что же делать-то?

Из задумчивости его вывел резкий звук автомобильного сигнала. Антон покрутил головой и увидел, как чуть впереди притормаживает у тротуара машина. Чего он сигналил-то? Идет себе по тротуару человек, никого не трогает, ничего не нарушает.

– Сташис! – послышался знакомый голос.

Из машины выскочил Владислав Стасов, тот самый владелец частного детективного агентства, для дочери которого Зарубин искал старый учебник криминологии.

– Ну вы даете, Владислав Николаевич, – расхохотался Антон, обрадованный тем, что поход в поликлинику откладывается хотя бы на пять минут. – Так инфаркт можно заработать.

– А я смотрю – идет кто-то до боли знакомый. – Стасов стиснул его в медвежьих объятиях. – Идет себе, мечтает о кренделях небесных. Ты далеко собрался? Тебя подбросить?

– Да мне тут рядом, – пробормотал Антон, – в детскую поликлинику.

– С детьми проблемы? – обеспокоился Стасов. – Может, помощь нужна?

– Да нет, я так… – и чтобы уйти от скользкой темы, Антон тут же перескочил на другое: – Кстати, я забыл вам сказать: владелец учебника очень просил быть с книгой поаккуратней, это раритет по нынешним временам.

– А, да, – спохватился Стасов. – Иди сюда, я тебя с Лилькой познакомлю. Это моя дочь, для которой ты учебник доставал. Лиля! Выйди на минутку!

Дверь машины открылась, вышла высокая крупная девушка в меховом жакете и джинсах. На Антона весело и дружелюбно глянули широко распахнутые огромные серые глаза, в которых плескались улыбка и готовность рассмеяться. На какой-то миг ему показалось, что он готов буквально утонуть в этих глазах.

– Лиля. – Девушка протянула ему руку. – А я знаю, вы Антон, папа про вас много рассказывал. Спасибо вам за учебник. И вашему товарищу, владельцу учебника, передайте, пожалуйста, от меня огромную благодарность.

Он прикоснулся к ее руке.

И в этот момент отчетливо понял: в поликлинику он не пойдет. И в школу тоже.