Литагент «Аттикус»b7a005df-f0a9-102b-9810-fbae753fdc93 За полшага до счастья : роман / Аньес Ледиг Азбука, Азбука-Аттикус Санкт-Петербург 2016 978-5-389-10918-6

Аньес Ледиг

За полшага до счастья

Agnès Ledig

JUSTE AVANT LE BONHEUR

Copyright © Éditions Albin Michel S.A., – Paris 2013

© М. Брусовани, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

* * *

Люди, которых мы любили, всегда теперь будут не там, где они были, а повсюду, где мы.

Александр Дюма-сынНатанаэлю, который повсюду, где я…

ПРОРАСТАТЬ СКВОЗЬ

1. Срастание двух соприкасающихся тканевых поверхностей (биол.).

2. Состояние жидких взвешенных частиц, соединенных в более крупные капельки (хим.).

3. Слияние одного и более фонических элементов в один (лингв.).

Le Petit Robert

Здесь:

4. Сближение чувствительных и истерзанных личностей, ведущее к прочному восстановлению каждой личности через все, что они совершают (гум.).

Имя на бедже

Жюли и не такое видала.

Ей следовало бы возразить, пойти на риск лишиться работы – но сохранить чувство собственного достоинства.

Какое достоинство?

Она давно его потеряла, превратившись в жалкое подобие женщины. Когда речь идет о выживании, приходится засунуть подальше высокие идеалы, выдуманные в юности. И терпеть, помалкивать, позволять, выносить.

К тому же ей была нужна эта работа. Реально нужна. И козел Шассон, бессовестный директор, способный выгнать кассиршу, обсчитавшуюся на десять евро, это знал. А уж на пятьдесят!..

Впрочем, Жюли было известно, кто украл эти пятьдесят евро, когда она отвернулась. Но оговаривать коллег нехорошо. Очень нехорошо. В тебе за версту, как вошь на белокурой головке, будут видеть доносчика. Ей бы не хотелось.

«Мадемуазель Лемэр, я мог бы незамедлительно уволить вас. Однако мне известно ваше положение, известно, что вы не сможете возместить убыток. Знайте, в моих силах заставить вас найти способ вернуть долг в кассу. Понимаете, о чем я? Если нет, спросите своих коллег, они поняли, как поступить», – равнодушно бросил он, пристально глядя на нее и гадко улыбаясь.

Сволочь!

Кстати, с виду он вполне. Идеальный зять. Высокий, подвижный, улыбчивый, с квадратным подбородком и седеющими висками. Всегда готов подбодрить, поддержать. Всегда готов в понедельник утром поприветствовать сотрудников добрым словом. Элегантная супруга и воспитанные детки. Из тех, что начинал с низов и карабкался по служебной лестнице, в поте лица завоевывая уважение и восхищение. Такова блестящая лицевая сторона медали. А если ее перевернуть, увидишь волка, хищника, мужчину, которому, чтобы ощущать себя сильным, необходимо унижать женщин.

Спустя несколько минут Жюли торопливо шла по длинному коридору, отделяющему кабинет директора от торговой галереи. Ее перерыв заканчивался. Она предпочла бы провести его как-нибудь иначе, а не быть вызванной на ковер. Она яростно утерла рукавом скатившуюся по щеке слезу, злосчастный признак слабости, которую следует немедленно побороть.

Потому что Жюли и не такое видала.

Она из тех, кого судьба не особо щадила.

А таких пруд пруди…

Поль Муассак в раздумье замер перед прилавком с замороженной пиццей. Для него не составляло проблемы выбрать пиво, упаковку которого он сейчас держал в руках, но это!.. Он, наверное, впервые зашел в супермаркет. Во всяком случае, один.

Месяц назад его бросила жена. Перед уходом, в прощальном приливе великодушия, которое, вероятно, дало ей ощущение выполненного долга, она забила ему холодильник. Настоящая женщина во всем, вплоть до малейшей детали, и пусть никто не вздумает упрекнуть ее за столь внезапный и решительный уход.

Но сегодня у Поля уже не оставалось выбора. Первое время терять по килограмму в неделю даже хорошо, однако после определенного порога становится опасно. Мысль о том, чтобы в одиночестве сидеть в ресторане, приводила его в такое уныние, что даже аппетит пропадал. Наверное, в пятьдесят один год уже пора научиться ориентироваться в продовольственном магазине. В конце концов, он выбрал самую дорогую пиццу. Не хватало еще, чтобы из-за того, что после тридцати лет совместной жизни его бросила жена, он ел что попало.

Если выбирать, то уж самое дорогое, это залог хорошего качества.

В отделе «овощи-фрукты» он припомнил одну из любимых фраз жены, которую она всегда произносила машинально, не задумываясь: «Пять фруктов и овощей в день». Обычно это соображение дополнялось двумя другими: «Курение убьет тебя» и «Алкоголь вреден для твоего здоровья».

Редкая зануда!

И все же Поль бросил в пластиковый пакет несколько яблок и направился к кассам.

Поль, держа в руках свои покупки, ждал, когда сможет положить их на транспортер. Бабища перед ним только что вывалила на движущуюся ленту целую тележку дрянных продуктов. Похоже, она тоже не в ладах со своей половиной.

Поль очень быстро понял, что выбрал не лучшую кассу для того, чтобы как можно скорее покинуть этот вертеп потребления. Зато кассирша хорошенькая. Нелюбезная, но хорошенькая. Достоинство красоты – смягчать впечатление от дурного характера. Так всегда. Хорошеньким женщинам заранее все прощают, не успеют они и рта раскрыть. Эта, даже не взглянув на покупательницу, отсчитывала ей сдачу, утирая бог весть откуда взявшуюся слезу. Подбородок у нее не дрожал, дыхание было ровным, глаза сухие – словом, совершенно невозмутимое лицо… Но эта скатившаяся слеза…

Теперь его очередь.

– Привет, Жюли.

– Мы знакомы? – спросила она, с удивлением поднимая на него взгляд.

– Нет, но это написано на вашем бедже. Иначе для чего нужен бедж с именем?

– Чтобы пожаловаться на нас на центральной кассе, если в сдаче не хватает трех сантимов. И очень редко для того, чтобы поздороваться с нами.

– У меня есть недостатки, но я не ябедник.

– Вы не взвесили яблоки, – невыразительным и равнодушным тоном заметила она.

– А надо было?

– Ну да!

– А что мне теперь делать?

– Или вы идете взвешивать яблоки, или оставляете их.

– Иду-иду, я быстро, – сказал Поль, подхватывая пакет. И на что ему сдались эти яблоки?

– Не спешите! В моей жизни это ничего не изменит, – бросила ему вслед молодая женщина.

Но он уже исчез из очереди.

Покупатели позади него начали проявлять нетерпение. Жюли воспользовалась паузой, чтобы распрямить спину, которая болела вот уже неделю.

Мужчина вернулся запыхавшись, положил перед молодой женщиной взвешенный товар.

– Вы вместо кнопки «яблоки» нажали на «виноград».

– Правда?

– Ну да, виноград «гольден». Так написано на этикетке. А у вас яблоки «гольден».

– Это важно?

– Придется платить дороже. Можете вернуться, если хотите.

Очередь начала возмущаться еще громче, и ее ропот удержал Поля возле кассы.

– Не важно, возьму как есть. А вдруг от этого яблоки станут вкуснее! – с улыбкой сказал он кассирше.

В ответ Жюли тоже едва заметно улыбнулась. Уже целую вечность ни один мужчина не любезничал с ней. Пусть даже вот так. Впрочем, в свои двадцать Жюли не привыкла к такому проявлению внимания. Беспечность повстречала достоинство на кладбище утраченных иллюзий.

– Вечером по телевизору футбол? – спросила она, протягивая Полю чек.

– Нет, с чего вы взяли?

– Да так… пиво, пицца…

– Вечер холостяка!

– Одно другому не мешает.

Жюли не удостоила ответом следующую возмущенную покупательницу, которая попыталась убедить ее, что можно и не знать, что овощи и фрукты надо взвешивать. Молодая женщина даже не прислушивалась к этому бла-бла-бла. Она уже давно была по горло сыта всем этим: «Улыбка – здравствуйте – до свидания – спасибо». В зубах навязло! И прибегала к этой формуле, только почувствовав, что за ней наблюдают. История с яблоками хотя бы дала ей возможность размять ноги и глотнуть водички с лимоном, чтобы заглушить горький привкус работы.

Тщетно.

К тому же она воспользовалась передышкой, чтобы подумать о Людовике – он радость ее жизни. Единственный положительный образ, способный сдержать захлестывающий ее шквал эмоций.

Жером, выпрямив спину, сидел на диване, уставившись в пустоту. Рабочие дни давались ему все тяжелее и тяжелее. Он больше не мог выносить своих пациентов. Всех этих сварливых бабулек с мозолями на ногах, сопливых деток, не желающих раскрыть ротик, чтобы доктор посмотрел, нет ли там, среди желтоватой слизи, признаков ангины, теток предклимактерического возраста, повествующих о своих приливах так, будто это смертельное заболевание. Что уж тут говорить о людях с кучей страховок, которые требуют освобождения от работы только потому, что их лень стала размером с баобаб.

А он вот уже десять лет пашет как ненормальный – сыт по горло, – чтобы успешно завершить медицинское образование и заполучить деревенских пациентов, которые за несколько месяцев от недоверия к новичку-доктору дошли до желания поработить его.

Для того чтобы у него открылись глаза, потребовалась драма. И он чувствовал, что, если не сделать короткого перерыва, может произойти новая катастрофа. Даже ежевечерняя доза спиртного уже не помогает держать удар. Он отключается от дневных событий, потом валится как мешок, чтобы очнуться в два часа ночи и ворочаться с боку на бок до самого рассвета. И когда звенит будильник, он выныривает из мучительного, беспокойного, невыносимого сна одиночества.

Отец – единственный, кто худо-бедно может его понять, хотя у него самого сейчас не лучший период. Завтра он ему позвонит, чтобы узнать, свободен ли сейчас их домик в Бретани. Медленный равномерный ритм волн, вероятно, поможет ему вновь обрести успокоение среди хаоса.

Малыш устроился в гостиной. Няня готовила ужин, поглядывая на него. Ребенок вытащил из ящика с игрушками всех своих пластмассовых зверушек и расставил их в кружок. Крошечный серый слоник соседствовал с огромной белой собакой, а три гуся, приклеенные к своей травяной лужайке, должно быть, задумались, как они могли оказаться рядом с лиловым динозавром чуть больше размером, чем они сами.

Малыш по-дружески беседовал с ними, по очереди выводил их проветриться на голубой цветок в углу пестрого хлопчатобумажного ковра. Погружаясь в мир своих зверушек, он инстинктивно старался отвлечься от стресса, испытанного сегодня в детском саду. Он забыл про мальчика из старшей группы, который, стоило воспитательнице отвернуться, стащил у него вторую печенку; про свою найденную на полу под вешалкой затоптанную и испачканную жилетку; про рисунок, залитый водой из опрокинувшегося стакана, в котором все полоскали кисточки. Воспитательница пообещала, что разрешит ему сделать другой. Но он-то хотел, когда мамочка придет с работы, подарить ей именно этот.

Пластмассовым зверушкам живется легче…

* * *

Вот уже два года я работаю кассиршей, и впервые покупатель поздоровался со мной и назвал по имени. Так редко можно встретить приятных людей. В основном они едва замечают меня, считая, что я недостойна их вежливости, а порой набрасываются, потому что, по их мнению, я медленно работаю. Те, кто взглядом дают мне понять, что я всего лишь кассирша, люди, прикрывающиеся тем, что клиент всегда прав, считают, что им все дозволено, включая неуместные и пренебрежительные по отношению к женщине замечания. Те, кто продолжают разговаривать по мобильному телефону и ждут, будто я какой-то аппарат, когда на экране выскочит цена, и уходят, не удостоив меня даже взглядом.

Но я научилась защищаться. Некоторые мои коллеги терпят молча, а я отвечаю. Люди просто не понимают. Сели бы на мое место. Они не продержались бы и двух дней в этом шуме, на сквозняке, ворочая, так что спина буквально разламывается, тяжелые упаковки, которые надо провести над сканером, непрерывно издающим назойливый звуковой сигнал. Я уж не говорю про этого козла Шассона, который держит нас за скотину.

Однажды он мне за все заплатит. И еще пожалеет.

Когда Люк вырастет, когда перестанет нуждаться во мне, я больше не позволю надо мной издеваться. Я наконец стану свободной. И тогда я отомщу сволочам во всем мире, которые мучат женщин, считая, что мы должны им подчиняться и с нас можно драть семь шкур. Да кто они такие, чтобы так думать?!

Правда, у этого типа сегодня было в глазах что-то, отчего он выглядел искренним и симпатичным. Хотя мне следовало бы быть осмотрительнее. Сколько раз я уже попадалась. Странно, но я почувствовала, что он не такой, как все.

Во-первых, он старый. Не то что эти молодые петушки, которые под предлогом того, что они в самом расцвете лет, да вдобавок смазливы, думают, что смогут вскочить на все, что шевелится.

К тому же он со своим пакетом яблок с неправильной этикеткой был так растерян, будто свалился с другой планеты, с небес.

Иногда мне хотелось бы попасть туда, на другую планету. Такую, где не знают никаких человеческих ужасов, от которых хочется биться головой о стену и которые заставляют страдать множество людей…

Иногда кажется, будто встретила человека из своей вселенной… Неземного, не такого, как все, который с тобой на одной волне или живет теми же иллюзиями…

Вот какое у меня сегодня возникло впечатление…

И мне стало хорошо.

Прошла неделя…

Об отъезде

– Привет, Жюли, – сказал ей мужчина, положив покупки на движущуюся ленту.

– Здравствуйте, мсье. Сегодня вы все взвесили? – спросила она без тени насмешки.

– Я делаю успехи… А вам лучше?

– Лучше?

– Мне показалось, в прошлый раз вы были немного грустны?

– Нет, – сухо отрезала она.

– Значит, просто в глаз попала соринка?

– За термопакет надо платить. Будете брать?

– Да! Такой надо иметь, верно?

– Ваше дело. С вас сорок семь евро девяносто пять центов.

– Возьмите, – сказал он, извлекая из кошелька купюру в пятьдесят евро. – Сдачи не надо.

– Ни в коем случае. Чаевые запрещены.

– Выходит, мне следует после работы пригласить вас выпить?

– Не думаю, что это возможно.

– Боитесь, станут болтать?

– Вы мне почти в дедушки годитесь!

– Не преувеличивайте, а то обижусь.

– Ну в отцы…

– А разве отец не имеет права пропустить стаканчик с дочкой?

– Я вам не дочь.

– Этого никто не знает. Сделаем вид…

– Чего вы ищете? Свежачка?

– Я ищу служащую, которую можно подкупить, чтобы она помогла мне сориентироваться в этом магазине.

– Это зависит от того, что вы ищете.

– Я ищу продукты, подходящие для одинокого мужчины, прожившего тридцать лет с женой, которая занималась всем, включая покупки.

– Вот и выходит, что вы ищете свежей плоти!

– Теперь у меня есть термопакет, надо же его использовать!

– Даже втянув живот, я не помещусь в ваш термопакет.

– Об этом я даже не прошу; просто согласитесь выпить со мной после работы. Вы во сколько заканчиваете?

– Сегодня у меня перерыв с тринадцати до пятнадцати.

– Где вы обедаете?

– У меня есть яблоко.

– Яблоко? Даже если оно стóит как виноград, это не слишком питательно. Буду ждать вас во втором ряду парковки «П», как Поль. У меня серый внедорожник «ауди». Съездим куда-нибудь перекусить.

Жюли протянула ему чек и мельком глянула на стоящих в очереди покупателей, которые уже бросали на нее мрачные взгляды. Ей следовало бы поостеречься: они могут пожаловаться директору, а тот, воспользовавшись ситуацией, потребует от нее быть с ним полюбезнее.

Она пока не знала, пойдет ли искать на парковке серый внедорожник. Кто сказал, что этот человек не потребует от нее чего-нибудь непристойного? С другой стороны, на паркинге средь бела дня она ничем не рискует. К тому же он так трогательно старался самостоятельно разобраться с покупками. Бедный начинающий холостяк…

У нее сегодня последний рабочий день перед трехнедельным отпуском. Она имеет право это отметить. Приглашение незнакомца избавило бы ее от необходимости два часа торчать в торговом центре, потому что у нее нет денег на бензин и она не может съездить домой, так как старается реже пользоваться машиной. Правда, у нее в сумке лежала недавно взятая в библиотеке книга, но куда деться от окружающего шума? Комната отдыха для персонала жуткая, без окон. Да еще эти парни из мясного отдела постоянно отпускают в ее адрес замечания, увесистые, как туши, которые они ворочают.

Кстати, вполне возможно, что этот тип с внедорожником «ауди» пригласит ее в хороший ресторан. Неплохо бы наесться про запас, чтобы продержаться до конца месяца, который будет нелегким.

Впрочем, как конец каждого месяца…

Жером нашел заместительницу. Не слишком опытную, но какая разница! Ему хотелось увидеть море, посмотреть на далекий горизонт, попытаться забыть болотистые почвы, в которых он увязал уже три месяца.

Молодая женщина должна приехать сегодня вечером, на время ее пребывания здесь он даже решил предоставить ей свой дом. Этой ночью им придется остаться здесь вдвоем, потому что он уезжает завтра. Только что звонил отец, чтобы уточнить время его прибытия. Отец тоже мечтал вдохнуть морского воздуха.

Но по другой причине. Нечто вроде вздоха облегчения.

Прием длился больше двух часов. Он уцепился за возможность путешествия, чтобы обрести силы держать спину прямо, а голову высоко. Доктору положено хорошо выглядеть. Доктор должен устоять. Это постамент, на который карабкаются хрупкие пациенты. Он обязан быть крепок как скала.

Ты говоришь о нерушимом постаменте!

Сваленный на землю, уничтоженный несколько месяцев назад, постамент уже никого не держал. Жером выслушивал, выписывал рецепты, пальпировал, накладывал швы, но никого не поддерживал. Ему удавалось обходиться без антидепрессантов, это да. Но ведь есть алкоголь.

Ребенок с нетерпением ждал, когда его заберут. За ним пришла няня Тати, а завтра у мамочки начнется отпуск. Она будет с ним каждое утро и каждый вечер. И даже днем! У няни он кушал лучше, но все-таки больше любил, когда мамочка дома.

Детский сад ему не нравился. Конечно, он выучил несколько песенок, но там слишком шумно, слишком много детей, которые толкаются и досаждают. К тому же надо слишком много двигаться, смотреть, слушать.

Мамочка обещала, что, когда у нее начнется отпуск, он не будет каждый день ходить в детский сад, потому что ей хочется побыть с ним. Не важно, что скажет воспитательница.

Его мамочка не такая, как у всех остальных.

Во-первых, она самая красивая. И самая молодая. Когда они выходят из детского сада, можно подумать, что это его старшая сестра. И потом, ей плевать, что думают другие.

Еще она говорит плохие слова. А вот когда он произносит их в детском саду, его наказывают. Хорошо быть взрослым, никто не ругается, когда ты говоришь плохие слова.

Но иногда по вечерам, разложив перед собой какие-то бумажки и нажимая на кнопки калькулятора, мамочка плачет.

Его, например, не беспокоит, что на ужин у них всегда макароны. Он любит макароны. Хотя с мясом, конечно, вкуснее. Вкуснее, чем с маслом. Тати повезло, что у нее хватает денег, чтобы покупать хорошую еду…

Час дня.

Перерыв.

Найти ряд «П» и встретить того мужчину. Он вроде бы милый. Без тайных намерений. И все же он ей в отцы годится! Однако неплохо изредка пересмотреть свои представления. К тому же перспектива хорошо поесть греет сердце.

Когда Жюли вышла на нужный ряд, внедорожник помигал фарами, чтобы привлечь ее внимание. Мужчина доброжелательно улыбался, пока она устраивалась рядом с ним на переднем сиденье. Приборная панель из красного дерева, безупречно чистый коврик. Ни песчинки.

Как ему удается?

Какая пропасть между этой роскошной машиной и ее прогнившим древним «Рено-5», который норовит развалиться всякий раз, как она поворачивает ключ зажигания. С ржавым кузовом и потертыми сиденьями. По правде говоря, она не склонна наводить чистоту, особенно когда речь идет об автомобиле, функция которого ограничивается тем, чтобы доставить ее из пункта А в пункт Б. Главное, он пока едет. Жюли даже страшно представить, что будет, если «рено» сломается. Машина была нужна ей, чтобы работать, а значит, жить. Ее дамоклов меч имел форму приводного ремня, который следовало сменить еще двадцать тысяч километров назад. Автослесарь сказал, что если он ослабнет, двигатель выйдет из строя. Жюли возразила, что, если поменять ремень, она не сможет заплатить за квартиру. Он резонно заметил, что, если мотор сломается, ей не на чем будет ездить на работу, ее уволят и она так и так не сможет заплатить за квартиру.

Мастер не банкир, и она молится, чтобы ремень выдержал.

Поль предложил какой-то незнакомый ресторан. Хотя она вообще их не много знала. Это в нескольких минутах езды.

– Я рад, что вы пришли, – просто сказал он.

– Только предупреждаю: ничего от меня не ждите! – сухим тоном ответила Жюли.

– Вы только лаете или еще и кусаетесь? – спросил он.

– Я не лаю, а вношу ясность.

– Чего бы я мог от вас ждать, кроме сообщения о каких-нибудь выгодных скидках?

– Моего расположения.

– Ну нет, я не такой!

– Это редкость.

– Что же, все мужчины хамы?

– Похоже на то…

– Вы ставите меня в неловкое положение, мне даже как-то не по себе…

– Почему?

– Потому что теперь мне придется доказывать вам, что я не такой…

– Неужели для мужчины это так трудно?

– Да нет… то есть… не знаю. Посмотрим.

В салоне машины повисло неловкое молчание…

– Я всего лишь предлагаю вам вместе перекусить, – нарушает тишину Поль, – поболтать о том о сем. Хотите, о вас, хотите, если вам интересно, обо мне. Без напряга и задней мысли.

– Подходит, – согласилась молодая женщина.

– Главное, я приглашаю вас подкрепиться чем-то посерьезнее, чем яблоко!

– Я привыкла днем съедать яблоко…

– Привычка не является залогом питательного баланса.

– Я живу по средствам.

– Сегодня можете заказать хоть полный обед, при условии, что потом вас не вырвет на приборную панель.

– Попытаюсь! – ответила Жюли и наконец улыбнулась.

Ресторан оказался шикарным. В обтрепанных джинсах, футболке с глубоким вырезом и выцветших кроссовках, Жюли чувствовала себя несколько неловко.

– Вы уверены, что меня пустят? – беспокойно спросила она.

– А почему нет?

– Я не вписываюсь в интерьер.

– Вас никто не просит висеть на стенке.

– И все же выгляжу я неподходяще?

– Да, конечно! Но нам на это плевать! С банковской картой это можно себе позволить. Довольно приятное ощущение.

– Но у меня нет банковской карты.

– Тогда… как бы вам объяснить, Жюли… мне было бы легче доказать вам, что я не хам, чем влезть на секвойю. Хорошо воспитанный мужчина обычно приглашает женщину в ресторан. Если только не нарвется на ярую феминистку, которая не видит разницы между обходительностью и хамством.

– Полагаю, у феминисток есть банковские карты…

– Зато вам придется выплюнуть жевательную резинку, иначе это и впрямь будет дурной тон…

Жюли повиновалась. Оторвав кусочек салфетки, она завернула в него запретный объект и положила в пепельницу. Официант принес меню. Бегло просмотрев его, Жюли с раздражением захлопнула папку.

– Вы расстроены? Вам ничего не понравилось?

– Для меня это слишком дорого… – выдавила она.

– Вы что, феминистка?

– Нет, с чего вы взяли?

– Вы же не предполагали платить?

– С каждым проглоченным куском у меня будет ощущение, что я зажевала пять евро.

– Не смотрите на цены!

– Я не могу, это стало сильнее меня, вошло в привычку. Я всегда смотрю на цены и не могу перебороть себя, правая колонка притягивает мой взгляд…

– Тогда я сам вам прочту.

– Подумают, что я не умею читать.

– Тогда я шепотом…

– Тогда подумают, что вы говорите мне нежности, хотя в отцы годитесь…

– Жюли, пусть люди думают что хотят, – с улыбкой вздохнул он.

И вот Поль принялся читать меню. Жюли приходилось постоянно прерывать его. Она знала далеко не все предлагаемые блюда. Официант издали наблюдал за происходящим за девятым столиком. Увидев, что мужчина улыбнулся и отложил меню, он решился подойти.

– Выбрали, мсье-мадам?

– Да, даме для начала копченый лосось, затем филе-миньон с лисичками, а на десерт сыр вашрен с малиной. Мне – то же самое. И принесите нам хорошего вина, молодой человек, я вам доверяю.

– А гарнир?

– Картошку фри, чтобы заменить яблоки.

– Простите, что? – не понял официант.

– Ничего-ничего, – ответил Поль, подмигнув Жюли.

Взяв со стола меню, гарсон поспешно удалился.

С любопытством озираясь по сторонам, Жюли потягивала лимонад с гранатовым сиропом.

– Вы здесь впервые?

– Конечно. У меня нет денег на рестораны.

– Даже изредка, один разок?

– Да.

– Вы что-то упускаете.

– Знали бы вы, сколько всего я упустила!

– Например?

– Все. Я упустила свою жизнь! Вообще. Почему вы пригласили меня в ресторан?

– Вы меня огорчили.

– Я?! – возмутилась она.

– Да, вы. Я прекрасно знаю, что в тот раз, когда я подошел к вашей кассе, это была никакая не соринка в глазу. Я расстроился.

– Не стоит, все уже прошло.

– Что случилось?

– Почему вас это так волнует?

– Потому что у меня вполне могло возникнуть желание пойти и набить морду тому, кто заставил вас грустить. Ненавижу, когда женщинам причиняют боль.

– Кто вам сказал, что это мужчина?

– Почтение, с которым вы к нему относитесь.

– Вы правда хотите, чтобы я вам рассказала, что случилось?

– Нет, мне совершенно плевать, просто хочу поболтать, пока не принесли закуски.

– …

– Разумеется, да!

– Он несколько месяцев пристает ко мне, обещает отомстить, если я ослушаюсь. Однажды пригрозил мне, что в следующий раз возьмет меня силой.

– Простите, что? – Поль едва не поперхнулся пивом.

– У меня нет выбора…

– Вы смеетесь?

– Нет, и он знает, что может меня прижать, потому что у меня нет выбора…

– Что это за история? – сердито спросил Поль.

– Как-то раз, когда я была в уборной, одна коллега взяла у меня из кассы пятьдесят евро. Я видела, как она кладет на место мою сумку. Меня вызвали к управляющему. Он сказал, что может незамедлительно уволить меня за недостачу и что в следующий раз я должна быть с ним полюбезнее.

– Но вы не выдали свою коллегу?

– Так не делается.

– Потому что тогда он набросился бы на нее? – спросил Поль. – А он не предложил вам закрыть недостачу и покончить с делом?

– Вы шутите или что? Слишком хороший повод. Кассиров могут уволить даже за то, что они украли купон на скидку, – знаете, такие обычно прикреплены к кассовому чеку. Если покупателю не нужны эти купоны, мы должны их уничтожать. Если кого-то из нас застукают, что мы оставили купон себе, можно, конечно, предложить заплатить за него один евро восемьдесят центов, но эта сволочь может уволить несчастную. А тут, можете себе представить, пятьдесят евро…

– Но почему вы не вложили в кассу эти деньги, пока никто не заметил, если знали, чем рискуете?

– Потому что у меня их не было.

– В супермаркете есть банкомат.

– Говорю же вам, у меня их не было.

– Да у каждого есть на счету хотя бы пятьдесят евро.

– Ну вот, а это было как раз перед зарплатой.

Тогда Поль выхватил из кармана бумажник, достал из него пятьдесят евро и протянул Жюли. Она сердито глянула на него.

– Берите! – нетерпеливо настаивал Поль, нервно потряхивая купюрой.

– Не может быть и речи!

– Берите, я сказал! Не может быть и речи о том, чтобы это повторилось. Вам надо всего лишь спрятать эти деньги подальше в кошелек и держать там, пока снова не представится случай.

– С чего это вдруг вы даете мне деньги?

– Чтобы доказать вам, что я не хам. Доказательство номер один.

– Ну вот, теперь, когда стало ясно, что я неграмотная и что я ваша любовница, люди могут к тому же подумать, что вы мне за это платите.

– Они могут подумать, что вы моя дочь и я даю вам деньги на карманные расходы.

– Вы правда хотите сойти за моего отца!

– У вас есть доказательства того, что случилось? Это необходимо для экспертов конфликтно-трудовой комиссии.

– Чего?

– Они защищают права наемных служащих. Не оставите же вы все как есть!

– Мне необходима эта работа, я не могу позволить себе потерять ее.

– Невероятно…

– Такова жизнь. Вы что, живете на другой планете или как?

– Нет, но я представить себе не могу, чтобы подобное было возможно.

– И кем же вы работаете в вашем Кендиленде?

– Я занимаюсь аэродинамикой в компании «Бугатти».

– Интересно?

– Захватывает.

– А платят хорошо?

– У меня нет никаких финансовых проблем. Впрочем, моя карьера заканчивается и я собираюсь уйти. Денег хватит.

– Наследство?

– Нет, патент, полученный в самом начале моей трудовой деятельности; нужная идея в нужный момент. Так что нужда мне не грозит.

– Кроме нужды в женщине.

– Я не испытываю нужды в женщине.

– А разве ваша жена не ушла?

– Ушла. И очень вовремя. Я уже не мог ее выносить. Она была очень полезной, но что поделаешь…

– Вот видите, вы настоящий хам, раз говорите о женщине как об удобной вещи. Какое счастье, что у меня нет банковской карточки, иначе я бы позволила себе поступить как феминистка и поколотила бы вас.

– Это она сочла, что стоит выйти за мужика с тугим кошельком.

– У вас есть дети?

– Сын. От первого брака.

– Видеть, веселая у вас семейная жизнь. Ваша первая жена тоже вас бросила?

– В каком-то смысле… – Поль потупился, а потом спросил: – Ну и как вам филе-миньон? Вкусно?

– Изумительно. Я не ела такого со своего первого причастия.

– У вас есть любовник? – поинтересовался Поль, чтобы сменить тему.

– Почему вы спрашиваете?

– Просто так.

– У меня нет любовника. В моей жизни нет никого, кроме Людовика.

– Кто это, Людовик?

– Мой сын.

– У вас есть сын? – удивился Поль.

– Да, ему скоро три года.

– А сколько же вам лет? – изумленно спросил он.

– Двадцать.

– Это случайность?

– Никогда больше не говорите, что Людовик – случайность. Он самое прекрасное, что произошло в моей жизни.

– А отец?

– Никакого отца.

– Клонирование, партеногенез или библейское чудо? – развеселившись, поинтересовался Поль.

– Пьяная вечеринка…

– Вот почему вам так нужна эта работа и вы даже готовы терпеть мерзкие приставания управляющего…

– Да, все ради него.

– Родители вам не помогают?

– Узнав, что я беременна, отец выставил меня за дверь.

– А ваша мать?

– Она с тех пор пьет, чтобы забыться. Мы с ней видимся тайком. Редко.

– Ну и картина!

– Пикассо. Жизнь, не похожая ни на что.

– Почему отец выставил вас за дверь?

– Он католик-интегрист[1].

– Интегрист?

– Да, я так думаю. Иначе он хоть чуть-чуть пожалел бы меня. Но в любом случае я больше не могла его выносить. В доме был сущий ад. А я никогда не вписывалась в модель жизни, которую он мечтал навязать мне. Играть в снежки в клетчатой юбке! Пока ты маленькая, ты смиряешься, но потом, в подростковом возрасте, начинаешь задумываться. И бунтовать.

За десертом Жюли и Поль продолжили разговор. Она рассказала ему о приюте, где провела с маленьким сыном год до своего совершеннолетия. О том, что учебу после бакалавриата пришлось бросить, о непосильном труде, чтобы свести концы с концами, о работе кассиршей: платят крохи, график невыносимый, но это единственный источник дохода, иначе не выжить. О бесконечно тянущихся безрадостных днях и о сегодняшнем счастье – начале отпуска, целых три недели не видеть эту сволочь Шассона. А главное, общаться с сыном, которого она так мало видит: через день она работает допоздна.

– Стало быть, в отпуск вы не едете? Ваш сын ходит в детский сад?

– Пока я в отпуске, он будет туда ходить, только когда сам захочет. Он и так проводит там слишком много времени. Но разумеется, я никуда не еду…

– Посещение детского сада не обязательно?

– Нет. Там есть обязательные занятия. Но ему всего три года… Он ведь не корпит над интегралами или вопросами кинетической энергии…

– Вы все это знаете? – изумился Поль.

– Да, а что?.. Я кассирша, но не дебилка ведь. Сдала экзамены… бакалавриат по точным наукам.

– Почему вы не продолжили учебу?

– А на какие шиши?

– Гм… – Поль смущенно улыбнулся. – Вам нравится Бретань?

– Никогда не была. В детстве мы каждые каникулы ездили в Лурд. А в Бретани, должно быть, красиво.

– Я вас туда отвезу.

– Как это?

– Завтра утром я еду в Бретань на несколько дней, чтобы отдохнуть. У вас отпуск, я возьму вас с собой.

– А как же мой сын?

– Разумеется, вместе с вашим сыном. Мы расскажем ему о кинематике волновых процессов и законе Архимеда. Он обгонит свою группу по программе и поразит воспитательницу детского сада.

– Кончится тем, что я и вправду решу, что вы ждете от меня чего-то неприличного.

– Там будет мой сын. Ему необходим отдых.

– Он в курсе? Он согласен?

– На первый вопрос ответ отрицательный, насчет второго – не знаю. Это мой дом, мой автомобиль, я трачу свое время, чтобы отвезти его туда. Не хватало еще, чтобы он выдвигал какие-то требования! К тому же вы перемените его взгляд на жизнь.

– Он тоже в поисках свежачка?

– Он тоже не хам. Прекратите считать, что к вам проявляют интерес только из-за того, что вы женщина и молоды.

– Тогда почему вы проявляете ко мне интерес?

– Вы трогательная.

– Я вызываю у вас жалость?

– Вовсе нет. Но за этот час мы с вами говорили больше, чем я с женой за последние полгода. Мне было приятно. К тому же я всегда мечтал иметь дочь.

– Ну точно, вы непременно хотите косить под моего папашу…

– Так вы согласны?

– Чтобы вы были моим отцом?

– Нет. Поехать в Бретань.

– Не знаю… Надо подумать…

– Позвоните мне сегодня вечером, когда примете решение, – предложил Поль, протягивая ей свою визитную карточку.

– У меня нет телефона.

– Да что вы!

– Его отключили три месяца назад.

– Значит, я за вами заеду. А там посмотрим. Завтра в семь утра. Где вы живете?

Жюли сообщила ему адрес, сказала, что найти очень легко, это прямо возле церкви, жилье для малоимущих в бывшем доме священника…

– Забавно, вас выставил из дома отец, повернутый на религии, и вы живете в бывшем доме кюре.

– Так что утром и вечером я слышу колокола! Как прежде… Но это другие…

Молодая женщина въехала в посыпанный гравием двор возле дома. Она припарковалась, закинула в сумку какие-то вещи, бросила взгляд в зеркало заднего вида и машинально поправила прядь волос. Жером увидел, что она прикрыла глаза, сделала глубокий вдох, а затем выдохнула, прежде чем выйти из машины. Отойдя от окна, чтобы она не подумала, что он за ней следит, Жером спустился по лестнице, ведущей во двор. Прозвенел звонок.

Он открыл дверь. Гостья нервничала, ей было явно не по себе.

– Здравствуйте. – Она, опустив голову, протянула ему мягкую, словно пастила, ладонь. – Каролина Лагард, я ваша заместительница.

– Здравствуйте, Каролина, – ответил Жером, старательно изображая улыбку.

Результат не оправдал его ожиданий. Улыбка снова вышла похожей на гримасу. Вот уже несколько месяцев все, что он делает, выглядит фальшиво.

– Легко нашли?

– С навигатором можно добраться к черту на кулички.

– То есть я черт и вы приехали ко мне на кулички?

– Вовсе нет. Я совсем не это хотела сказать, простите. – Девушка потупилась. Она была явно смущена.

– Это я так, чтобы подколоть. У вас есть чемоданы?

– Да, сейчас схожу за ними.

– Позвольте, я с вами.

На своих каблучках Каролина шла по гравию, будто по льду. Она смущенно улыбнулась Жерому:

– Думаю, чтобы работать здесь, мне придется переобуться в кроссовки.

– Только если соберетесь выходить. Жилые комнаты наверху, а кабинет на первом этаже. И между ними ни единого камешка… Зато когда отправитесь на вызовы…

– Придется привыкнуть. Меня впервые назначили на замену, вас это не пугает?

– Раз вы спрашиваете, боюсь, мне следует забеспокоиться. Все мы через это прошли. Когда-то надо начинать.

– С вашей стороны очень любезно принять меня.

– Мне необходима передышка.

– Да, это, пожалуй, даже заметно.

– Умеете же вы сделать комплимент.

– Простите, мне очень неловко. Это опять совсем не то, что я хотела сказать… Ну то есть, – пробормотала она, глядя себе под ноги, – вы не слишком-то хорошо выглядите.

– Не извиняйтесь, я снова пытаюсь вас подколоть. Расслабьтесь, я вижу, что вы очень нервничаете.

– Потому что я впервые кого-то замещаю. Боюсь, у меня не получится.

– Единственное, что от вас требуется, – никого не прикончить.

– Постараюсь. Можно будет вам позвонить, если вдруг?..

– Если вдруг вы все-таки кого-то убьете?

– Если вдруг мне понадобится…

– Я представлял себе свой отдых несколько иначе… Ну что же, в крайнем случае – да… Я, кстати, записал для вас телефоны врачей, практикующих поблизости. Не бойтесь, они не кусаются.

Жером показал ей дом, кабинет на первом этаже, все оборудование, компьютер и всевозможные шкафчики с медикаментами, затем верхний этаж и гостевую спальню, где она сможет обосноваться на эти несколько недель.

Затем он вернулся в кухню, чтобы, пока она раскладывает вещи, приготовить ужин. После стольких месяцев одиночества Жером был взбудоражен женским присутствием. Он испытывал странное ощущение, будто к нему вернулись утраченные чувства, умолкнувшие волнения, будто какая-то замершая часть души пробуждалась, наполнялась. Чем – он и сам не знал, но она наполнялась, разгоняя тревожную пустоту, которая затягивала его в свою глубину, точно в черную дыру.

Чемоданы были собраны, на сон Жерому оставалось лишь несколько часов. Ничего, отоспится в пути. Отец способен вести машину хоть тысячу километров подряд. Сам Жером мало на что сейчас годился. Даже приготовить пристойный ужин ему и то не по силам. Всякий раз, делая спагетти болоньезе, он умудрялся переварить макароны и пересушить мясной фарш.

Жером уже собирался посетовать по поводу своих жалких кулинарных способностей, когда из коридора до него донеслись всхлипывания.

Перекинув через плечо кухонное полотенце, он направился к гостевой спальне. Сидя на кровати и уткнувшись лицом в ладони, девушка пыталась унять рыдания.

– Что случилось? – спросил Жером, усевшись рядом с ней.

– Я… я боюсь… – всхлипнула она.

– Боитесь чего?

– Что у меня не получится.

– Не беспокойтесь, на вашу долю достанется всего лишь легкий насморк, несколько отитов и парочка подошвенных бородавок. Более сложные случаи мы сможем обговорить по телефону. Поверьте в себя. Раз уж вы добрались сюда, значит и с этим справитесь. Ведь, по крайней мере, вам удалось сжульничать на экзаменах. Или вы не жульничали?

– Разумеется, нет! – Каролина вскочила с возмущенным видом.

– Значит, все в порядке.

Жером протянул ей посудное полотенце, чтобы она утерла слезы, – как раз то, что надо, хотя лучше бы простыню, – и заметил, что зато у него на кухне ничего не ладится и он не знает, что делать, чтобы спасти спагетти болоньезе.

Через несколько минут при помощи сливочного масла и томатного соуса Каролине удалось исправить положение. Она едва удержалась, чтобы не выразить возмущение по поводу отсутствия пармезана, однако не осмелилась на подобную вольность… Вот опять глаза на мокром месте…

Они поужинали, заодно обсудив некоторых пациентов, которые могут создать проблемы. Робкие улыбки, иногда освещающие покрасневшие от слез глаза, позволяли надеяться, что напряжение спадает. Жером отметил, что ей повезло хотя бы в том, что она умеет плакать. Иногда слезы приносят облегчение. Но мужчины не плачут. Мужчина тверд, он не показывает своих чувств. Мужчина не расслабляется. Еще будучи совсем маленьким, Жером постоянно слышал: «Не плачь, ты же мужчина!» За последние месяцы он ни разу не плакал. А тоска грызла его, словно прожорливая гусеница – весенний листок. Он твердил себе, что стоило бы разок выплеснуть горе, глаза пощиплет, зато полегчало бы.

Хотя…

Тоска угнездилась в нем без спросу. И чувствовала себя как дома. Напрасно он пытался отвлечься, ничего не помогало, она здесь, спряталась в углу, готовая выскочить, стоит немного расслабиться. Когда в доме пожар, достаточно открыть дверь – и дым устремляется вперед, проникает в каждую щель, щиплет глаза и не дает дышать. Каких пожарных звать на такое возгорание?

Каролина добилась от Жерома обещания, что он будет отвечать на все ее звонки, – без этого она ночью глаз не сомкнет. После чего они разошлись по комнатам, обменявшись на прощание ободряющими улыбками.

Странная встреча. Он вызвал Каролину, чтобы она оказала ему услугу, а теперь, выходит, ее утешает.

* * *

Мне надоели разочарования. Надоело сомневаться во всех и во всем. Завтра утром какой-то тип, которого я вообще не знаю, заедет сюда, чтобы взять меня с собой в отпуск в Бретань вместе с его сыном и с Люком. Его сын старше, чем я, и с ним я тоже не знакома.

Моя мама сказала бы, что я чокнутая, если приняла такое предложение. У нее-то никогда ни на что не хватало смелости – особенно если нужно было возразить мужу. Даже когда он собрался выставить меня из дома…

Чем я рискую?

Может, он работает на преступную организацию, занимающуюся продажей женщин и детей в Азию? А что, очень даже вероятно! Но если бояться таких вещей, то шагу нельзя ступить. Тогда надо сидеть у себя взаперти до самой смерти. Как мама.

А что, если он искренен? А что, если я вправду тронула его, как он уверяет? А что, если он – моя путеводная звезда, которая укажет мне дорогу к чуду жизни? Не такому, как в Библии, где девственницы рожают и никому это не кажется подозрительным. Нет, к настоящему чуду. К настоящей жизни. К той, что вызывает желание просыпаться по утрам и засыпать вечером со словами: «Какой прекрасный день». Той, что позволяет растить детей, не испытывая стыда за то, что не можешь приготовить им кусок хорошего мяса и сделать прекрасный подарок к Рождеству.

С другой стороны, чего я от него жду? Что он возьмет меня на содержание? Как шлюху? Что мне повезет, как героине фильма «Красотка»? Если в нем и есть что-то от Ричарда Гира, я-то уж совсем не тяну на Джулию Робертс. И потом, у меня есть собственная гордость. Мне даже такую малость, как купюра в пятьдесят евро, трудно было принять. Правда, теперь она надежно спрятана в кошельке, и, если благодаря этому мне удастся избавиться от посещения кабинета этой сволочи Шассона, обещаю, что буду холить и лелеять эту денежку, заботиться и постоянно проверять, на месте ли она.

Из автомата в торговой галерее я позвонила своей лучшей подруге Манон. Мне необходимо знать ее мнение, ведь она моя лучшая подруга.

– Вперед! Не упусти шанс!

В ее голосе не было и тени сомнения. Манон и правда настоящий друг.

Если я поеду, то только ради того, чтобы увидеть счастье в глазах Людовика.

Строить замки на песке, не те воздушные, которые грезились мне в десятилетнем возрасте, когда я еще верила, что там живет Прекрасный принц, который на белом коне прискачет, чтобы увезти свою маленькую принцессу.

Ну и вообще – увидеть море…

Банка варенья

«Вперед! Не упусти шанс!» – сказала Манон. Потому что сама такая. У нее это вроде как жизненное кредо. Она так живет и другим советует.

Жюли и Манон – подруги детства, они почти и не расставались. Манон была рядом, когда Жюли делала тест на беременность. Ходила с ней на УЗИ. Это в ее плечо вцеплялась Жюли, когда начались схватки. Ей в жилетку плакалась во время послеродовой депрессии, да и вообще всех депрессий, в которые ей порой случалось впадать.

Она всегда рядом, когда Жюли охота всплакнуть. Ну и разумеется, она тут как тут, когда надо порезвиться.

Манон – красивая девушка. Худая, высокая, с кудрявыми каштановыми волосами и с челкой, падающей на светло-карие глаза. Тонкие черты лица, россыпь веснушек. Она ведет себя очень просто, но женственно. Совершенно естественная красота, действующая на парней, как оставленная открытой в летний день на столе в саду банка варенья – на пчел: вокруг нее стремительно образуется гудящая масса. Манон всегда веселится, оценивая свои перспективы… Хотя понимает, что большое количество кавалеров – еще не гарантия их высокого качества.

Сдав экзамены, Манон решила учиться живописи. Она рисует с тех пор, как научилась держать в руках карандаш. С талантом Манон может сравниться разве что ее страсть к рисованию, задушенная в зародыше родителями, слишком заносчивыми для того, чтобы смириться с тем, что их дочь станет «художницей». Да не тут-то было. Чем больше они старались отвлечь ее от этой не имеющей будущего профессии, тем яростнее Манон принимала вызов и бросалась в бой, чтобы отстоять свою мечту. В конце концов ее приняли в местное художественное училище, где она расцвела, как цветок на весеннем солнце.

Манон искренняя и прямая. К тому же справедливая. Жюли во всем слепо доверяла подруге. Именно ей она звонила и в радости и в горе, когда нуждалась в совете, если была в растерянности. Горести, разделенные с таким другом, съеживаются, а радость – усиливается.

Цыплята путешествуют

Накануне отъезда у Жюли только к одиннадцати вечера прошла тяжесть после обеда с Полем. Ее желудок отвык от такой пищи. Но до чего же вкусно было. Вечер Жюли провела, собирая кое-что в дорогу. Она нашла пластиковый пакет и сунула туда кое-какие игрушки и детские книжки. Проснувшись утром, она дважды перебрала сумки, чтобы убедиться, что ничего не забыла. Ей с трудом верилось, что через час за ней приедет мужчина, чтобы увезти ее на другой конец Франции. Как же давно она мечтала увидеть море! И показать Людовику.

Спала она совсем мало. И ее это как будто даже обрадовало. Жюли, как всегда, завелась, несмотря на опасность разочарования, – как всегда, когда какой-нибудь тип наобещает с три короба. Кстати, кто сказал, что он приедет, может, это брехня, пустые слова, просто чтобы «поинтересничать» или добиться ее благосклонности. Разумеется, возможно, но никаких благосклонностей он не получил и с виду вроде человек вполне серьезный. Оставалась опасность продажи в Азию, которую Жюли решительно отмела, отказываясь влачить скучное существование без мечты.

Малыш еще спал. Она разбудит его в последний момент. Надежды мало, но вдруг он еще поспит в машине. Жюли подготовила автомобильное кресло, рожок, несколько галет, выставила все к двери и теперь наматывала круги по своей крохотной квартирке. Оставалось сорок пять минут до назначенного часа, когда она сможет лишний раз убедиться, что все мужики хамы.

Или нет.

Это «или нет» она мысленно перекатывала на языке, чтобы уговорить себя.

Жером спал совсем мало. Он думал. Правильно ли он поступает, оставляя свой кабинет и пациентов на начинающего врача? А как иначе? Быть может, с ним они в большей опасности, чем с молодой женщиной, обладающей гиперактивными нейронами и прислушивающейся к каждому симптому из боязни что-нибудь пропустить? А что он? Его нейроны усыплены алкоголем и усталостью… А главное, унынием.

Значит, он сделал правильный выбор.

Комплект его фирменных чемоданов в чинном порядке высился у входа. Тут был и кожаный докторский саквояж. С ним Жером никогда не расставался. Однажды, когда он не взял его с собой, понадобилась срочная медицинская помощь, с тех пор он никогда без него не выезжает. Отец не должен опоздать. Обычно он пунктуален. Они договорились на шесть тридцать.

В шесть пятнадцать из спальни вышла Каролина со спутанными волосами и опухшими глазами. Должно быть, полночи проплакала в подушку – остатки тревоги перед началом нового периода жизни. Она слабо улыбнулась Жерому и скрылась в ванной. Жером принялся готовить ей завтрак с «Нутеллой». Что может лучше взбодрить женщину? Кстати, это и в его случае работает… К тому же девица достаточно стройная и вряд ли откажется, сославшись на диету.

Каролина появилась спустя десять минут, уже одетая, со спадающими на плечи влажными волосами. Она как могла подкрасилась, и все же следы вчерашних переживаний были заметны. Через два часа начнется прием. За это время веки не придут в норму. Ну что же, тем хуже, надо будет приврать. Для наиболее любопытных она приготовила версию насчет конъюнктивита.

Спустя несколько минут во двор въехал серый внедорожник. На гравии широкие покрышки утратили обычную сдержанность. Поль позвонил, не дожидаясь, вошел в кабинет и снизу позвал сына. Жером пригласил его подняться. Войдя в кухню, Поль с удивлением заметил молодую женщину.

– Это Каролина, моя заместительница, – объяснил сын. – Я говорил тебе, что она поживет у меня?

– Ах да, верно. Здравствуйте, Каролина. Похоже, вам не по себе.

– Здравствуйте, мсье. Спасибо за комплимент, – ответила она, слабо улыбнувшись Жерому. – У меня конъюнктивит.

– Конъюнктивит? Ну, тогда я Фред Астер, – улыбнулся Поль.

– Она немного встревожена, это ее первая работа по замене, – пояснил Жером. – Там мобильная связь есть?

– Да, хотя это край света. На худой конец, имеется стационарный телефон. Он подключен на год. Ты ведь не собирался совсем отключиться от мира?

– Если ты врач, то никогда не можешь себе это позволить…

– Отлично. Ты готов?

– Да. Кофе хочешь?

– Нет. Пора ехать.

Жером торопливо дал своей заместительнице последние рекомендации. Та, похоже, впала в полное отчаяние. Поэтому он предпочел закруглиться. Это как снять пластырь – лучше резко сорвать, чем тянуть потихоньку и мучить пациента.

Когда мужчины садились в автомобиль, Каролина приникла к кухонному окну, словно умоляя их остаться.

Она умоляла их…

– Что ты с ней сделал? – спросил Поль, захлопнув дверцу.

– Нанял своей заместительницей.

– И все?

– Ей это впервой…

– Ах, в первый раз? – улыбнулся Поль.

– Надеюсь, она справится, – с тревогой сказал Жером.

– Почему бы ей не справиться? Она же свой диплом не с рук купила?

– Папа, с рук – это прошлый век! Она боится, что проглядит что-то серьезное…

– У современных выпускников головы, как правило, забиты информацией, верно? Они чаще ошибаются из-за переизбытка знаний, а не от их недостатка. К твоему возвращению она подготовит дюжину результатов сканирования, три МРТ и пятьдесят три анализа крови…

– Конечно…

– Расслабься, для того мы и едем в Бретань…

Какое-то время Поль молчал. Он размышлял. Надо ли предупредить Жерома, что им предстоит заехать за Жюли и ее сынишкой? Предупредить – еще полбеды, но он знал, что Жерому это не понравится, он надуется, будет злиться. А если поставить сына перед фактом, то сын, мальчик воспитанный, проглотит обиду, а в дороге и злоба рассеется.

Поль выбрал второй вариант, хотя прекрасно понимал, что крюк, который им придется сделать, чтобы заехать за Жюли, вызовет любопытство сына. Так и вышло. Стоило им свернуть с трассы, Жером спросил:

– Ты не хочешь мне сказать, куда мы?

– В дом священника.

– Зачем?

– Последняя исповедь.

– Издеваешься? – Голос Жерома прозвучал раздраженно.

– Не то чтобы… но я стараюсь максимально отсрочить момент, когда мне придется сказать тебе, что мы едем забрать кое-кого, кто составит нам компанию…

– Это еще кого? – рявкнул сын.

– Очаровательную женщину.

– Ты мне не говорил, что кого-то встретил. Мог хотя бы поинтересоваться моим мнением.

– Это случилось совсем недавно, – извиняющимся тоном сказал Поль.

– То есть?

– Неделю назад.

– Всего неделю, и ты уже приглашаешь ее провести с нами отпуск на другом конце Франции? – взорвался Жером.

– А что тут такого?

– Я не собираюсь свечку держать! У меня другие планы!

– Не беспокойся. Об этом и речи нет. Она мне в дочери годится…

– А почему она живет в доме священника?

– Потому что именно там община устроила жилье для малоимущих.

– Ах, она к тому же живет на пособие? Вот черт, да что ты себе думаешь? Это с тобой началось после того, как тебя бросила Марлен? Искупаешь вину, помогая бедным?

– У меня нет вины, которую следовало бы искупать, а эта девушка меня тронула. Вот и все…

– Где ты ее нашел?

– В супермаркете…

– О нет, я брежу!

– Приехали. Сиди в машине, если хочешь. Я схожу за ней.

Прежде чем позвонить, Поль некоторое время помедлил на пороге. Жюли в нетерпении стояла за дверью, не издавая ни звука. Пусть пройдет пара секунд, чтобы не было заметно, как она ждала.

Досчитав до десяти, она открыла.

– А, это вы? – с притворным удивлением произнесла она.

– Жюли, не делайте вид, что вы удивлены. Не похоже. Вы готовы?

– Не знаю, я еще не решила…

Она вытянула шею, чтобы глянуть поверх плеча Поля.

Жером с деланым равнодушием наблюдал за ними. Он рассчитывал, что из-за отражения в стекле это будет не слишком заметно. Очаровательная женщина? Какая-то жалкая девица в потертых джинсах и обтягивающей футболке, подчеркивающей ее вызывающе торчащие круглые грудки. Разумеется, грудь сама по себе – это не недостаток. Но девица программой не предусмотрена. Их ждут неприятности, он это нюхом чует…

– Ваш сын с вами? Он ничего не сказал?

– Пережевывает информацию в машине. Не беспокойтесь, у него мощный желудок, скоро все переварится.

– Нет-нет, если я мешаю, мы не поедем. Я и без того сомневалась.

– Почему?

– Потому что так не делается: разве можно ехать на другой конец Франции с незнакомым человеком?

– Ну что же, как хотите, – говорит Поль, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Подождите! – в ту же секунду крикнула Жюли.

– Уже?

– Что «уже»?

– Подождали хотя бы, пока я отъеду, чтобы доставить мне удовольствие увидеть в зеркале заднего вида, как вы бежите за машиной и машете мне. Это польстило бы моему эго.

– Ну ладно, хорошо. Я еду.

– Вот и славненько!

– Вы не из тех, кто говорит «славненько». Это не вяжется с вашим стилем.

– Как ваш вчерашний вид в ресторане. Прекратите стараться подделаться под то, что подобает или нет, это смешно. Когда мне хочется сказать «славненько», я говорю «славненько». А ваш сын?

– Он тоже умеет говорить «славненько».

– Я не о том. Он готов?

– Еще спит. Я думала разбудить его в последний момент, – может, тогда в машине он снова уснет.

– Где ваши чемоданы?

– Здесь. – Жюли указала в угол. – Багажа немного.

– И правда, – удивился Поль. Внезапно он осознал, как неустроенно живет Жюли. – Автомобильное кресло не пора выкинуть?

– Конечно нет. Просто новое сто́ит ужасно дорого. В любом случае другого у меня нет.

– Понятно. Я погружу ваши вещи, а вы можете закрывать ставни и будить малыша. Чем скорее мы тронемся в путь, тем меньше моему тугодуму придется пережевывать случившееся.

Поль подхватил большой пластиковый пакет, водрузил его на детское автомобильное кресло и понес все это к машине, знаком попросив Жерома открыть ему заднюю дверцу.

– А детское кресло зачем? Ей сколько лет?! – спрашивает молодой человек.

– Это для ее сына.

– Вот оно что, значит, мы подцепили еще и младенца. Если уж тебе так нужна курочка, мог бы взять ее без цыпленка.

– Курочка мне не нужна, к тому же в этой истории, скорее я курица, взявшая под свое крыло нескольких слабеньких цыплят, чтобы показать им море. Кстати, ты тоже в их числе, так что захлопни клюв. Все мы на этой земле имеем право на счастье, а для меня оно еще и в том, чтобы подарить его частицу этой девчушке и ее сынишке.

Жером возвратился на переднее сиденье и громко хлопнул дверцей. Он совсем не так представлял себе каникулы в Бретани: не внушающая доверия двадцатилетняя девица и ее трехлетний отпрыск программой не предусматривались. Младенец наверняка окажется невыносимым и с утра до вечера будет истошно орать, как вся эта перевозбужденная мелюзга, с которой ему приходится сталкиваться в своем врачебном кабинете во время эпидемий гриппа.

Честное слово, робкая заместительница и сомнительное удовольствие от путешествия в странной компании спокойствия явно не сулят. Похоже, Жерому не удастся отвыкнуть от виски в качестве снотворного.

Задняя дверца осталась открытой, и теперь Жюли устраивала в кресле полусонного Людовика, безвольно повисшего у нее на шее. Пока девушка пристегивала малыша, Поль яростно сражался с замком, пытаясь запереть на ключ входную дверь. Жюли поспешила к нему, чтобы помочь найти управу на строптивую защелку.

Жером, который до сих пор ни разу не повернул головы, бросил взгляд на малыша. Тот, еще полусонный, в упор уставился на него одновременно заинтригованно и рассеянно. Это маленькое хрупкое существо, только что выплывшее из ночных лимбов, производило трогательное впечатление. Ребенок прижал к себе кусок тряпки, заменявшей ему плюшевого мишку, засунул палец в рот и отвернулся к окну. Глаза у него слипались.

Поль уселся за руль, а Жюли сзади, возле малыша.

– Жером, познакомься, это Жюли… Жюли, это мой сын Жером…

– …

– Воспитанные люди обычно здороваются, – равнодушно напомнил Поль.

Приветствия, которыми обменялись противоборствующие стороны, не сулили безоблачного путешествия. У молодой девушки голос звучал робко и сдержанно, доктор буркнул что-то ледяным и сердитым тоном.

Многообещающее начало!

Они тронулись в путь. Жюли размышляла, правильно ли она поступила, приняв это приглашение. Если обстановка и дальше будет столь же натянутой, какая ей радость от такого отпуска? И все же ей так хотелось показать сыну море. Ребенок ведь не виноват, что ему приходится жить на двадцати пяти квадратных метрах, играть полученными в «Эммаусе» игрушками, пока мать изо дня в день бьется, чтобы обеспечить его самым необходимым. Так что она сделала бы ошибку, если бы упустила такую возможность.

А этот, на переднем сиденье, похоже, уже переварил.

Или нет.

Но это не ее дело.

Жюли научилась не ввязываться в чужие проблемы. У нее своих полно. Она свернула свитер, подложила его под голову и уткнулась в древнее детское кресло, где сладко спал ее сын.

Ее целыми днями сводил с ума гул супермаркета, а частые бессонные ночи, проведенные в тревоге и мыслях о хлебе насущном, совершенно лишили сил. Так что Жюли сдалась и мгновенно заснула.

Поль периодически поглядывал в зеркало заднего вида. Он вдруг осознал всю неловкость ситуации и понял реакцию сына. И все же Поль предчувствовал, что ему будет польза от этой девушки, а возможно, и ей от него тоже. Ему надоело днями, неделями, месяцами размышлять, прежде чем что-нибудь сделать. Решения, принятые на свой страх и риск, хороши тем, что они естественны и искренни. Мысль о том, что ты оказал хотя бы элементарную помощь человеку, находящемуся в затруднительном положении, будет некоторое время согревать душу. Странно, но Поль интуитивно знал, что с Жюли у него до конца жизни. Бывает порой такая необъяснимая уверенность… Наверное, сейчас он чувствовал себя более свободным, и его это радовало. Жюли сможет перевести дух, потому что они встретились в подходящий момент и в подходящем месте.

Жюли, жизнь которой проходит в неподходящем месте и в неподходящий момент.

Проезжая Вогезы через туннель Сент-Мари-о-Мин, Поль поймал себя на том, что в зеркале заднего вида разглядывает лица Жюли и ее сына, расчерченные полосами неоновых огней. Выбравшись из туннеля, он свернул к супермаркету в промышленной зоне Сен-Дье. Сын поинтересовался, почему они остановились, и Поль объяснил, что не может мириться с тем, что трехлетний ребенок путешествует в таком хлипком кресле. Случись что, он себе не простит.

– Останешься с ними или выйдешь размяться? – спросил он у сына.

– Я пойду с тобой, – разумеется, ответил Жером.

– Не сходишь за тележкой? Кресло неудобно нести.

– Ты уверен, что поступаешь правильно?

– А ты всегда уверен, что все в своей жизни делаешь правильно?

– Конечно нет, но я принимаю меры предосторожности…

– Чем я рискую, покупая автомобильное кресло для девчонки, у которой нет средств, чтобы приобрести его своему малышу?

– Тем, что она почует легкую наживу и ощиплет тебя так ловко, что ты даже не заметишь…

– Да ладно тебе! Деньги у меня есть, а головы я не теряю, если тебя именно это беспокоит. Она слишком крепко сидит у меня на плечах. Я не испытываю к этой девушке страстной любви, а только страсть заставляет совершать необдуманные поступки.

– Тогда что же ты к ней испытываешь?

– Нежность. Кстати, очень приятное чувство, Жером. Рекомендую попробовать.

– И давно?

– С тех пор, как я познакомился с ней. Откровение, мистический свет апостолов, неожиданно снизошедший на меня.

– Ты знаешь ее всего неделю!

– Ну и что? Очевидное сразу бросается в глаза. Обычно это происходит мгновенно.

– И ты утверждаешь, что не влюблен?

– Нет, и я думаю, что даже не осмелюсь прикоснуться к ней. Мне будет страшно ее сломать.

– Однако она не выглядит слишком ранимой. Она похожа на тех доступных женщин, которые в том возрасте, когда другие девочки еще прыгают через скакалку, уже запрыгивают к кому-нибудь в постель. Ты же видишь результат. Беременность в шестнадцать лет!

– Внешность бывает обманчива. Я убежден, что этой девушке необходима самая мягкая постель, чтобы она могла свернуться в ней, как в коконе нежности и беззаботности.

– Ну вот видишь, ты сам говоришь о постели. Предупреждаю, она тебя ощиплет.

– Жизнь легка как перышко, когда дуновение, которое несет ее, исполнено любви и нежности, так что я охотно пожертвую несколькими перьями…

– Это кто сказал? – спросил Жером.

– Я.

– Ты? – насмешливо переспросил сын.

– До чего же ты бываешь несносен!

– Во всяком случае, она тебя вдохновляет. Уже кое-что. А если в Бретани у нас не заладится? Дом небольшой, нам придется сидеть друг у друга на голове.

– А если все будет хорошо? Если у нас получится жить душа в душу?

– Не очень представляю, что может получиться с совершенно незнакомой мне девицей, едва вышедшей из подросткового возраста – если она вообще из него вышла, – да к тому же обремененной мальчишкой, который мог бы быть ее младшим братом.

– Не навешивай на людей ярлыки. Если она бедна и рано стала матерью, это вовсе не значит, что она недоразвитая и неинтересная.

– Поговорим об этом, когда вернемся, – цинично заключил Жером.

– Вот именно. Кстати, она много читает. А ты? Как давно ты в последний раз раскрывал книгу?

– Позавчера. Толстую тяжелую книгу в красной обложке.

– Знаю, Видаля[2]. Я говорю про романы, очерки, что-то, чтобы отвлечься и раскрыться.

– Времени нет.

– Разумеется, есть. У тебя есть время. Ты его не используешь, вот и все. Потому что считаешь, что тебе не нужно ни отвлечься, ни открыться для мира.

– Мне нужна Ирэн.

– Ирэн мертва, – сухо ответил отец.

Жером умолк. И сейчас, спустя много месяцев после трагедии, эти два слова жестоко ранят. Отец произнес их ледяным тоном, и Жером знал почему. Он знал, что ему следует смириться с этим фактом, записать его на своем жестком диске, и жалостью тут не поможешь. Поль вел себя доброжелательно по отношению к нему. В первые дни после трагедии он часто обнимал сына, держал за руку на кладбище, когда все ушли, а Жером, слишком долго простоявший перед вырытой ямой, как будто постепенно погружался в мелкий гравий дорожки. Но вот уже несколько недель, как отец сменил тактику. Чрезмерное сочувствие действует на его сына как-то нездорово. Не лучше ли иногда прибегнуть к электрошоку, если это позволит ему взглянуть в лицо реальности?

Мертва…

Только отец осмеливался произнести «мертва».

Остальные предпочитали избегать ранящей жестокости этого слова. Они используют эвфемизмы, не называя вещи своими именами, полагая, что в таком случае все произошедшее как бы не совсем реально, что так удастся хоть немного смягчить действительность.

Ушла. Куда?

Скончалась.

Изящно, но длинновато. И чересчур торжественно. Слишком официально.

На небо.

К другим!

Мертва.

Ну да, мертва!

Антоним «жива». Как природа на живописном полотне, где срезаны цветы, собраны плоды, которые сохранят свои краски только на картине художника. Как несколько ее фотографий, собранные им в альбом, который он засунул в шкаф между книгами. Как натюрморт, приколоченный к его жизни сельского доктора. И он страдает от муки, которую доставляет ему вбитый в его тело гвоздь. Зияние, которое в конце концов затянется грубым келоидным рубцом, из тех, что остаются на всю жизнь.

Поль нашел детское кресло. Разумеется, он взял самое дорогое. Максимальная надежность. Или обычный блеф производителя.

Когда они вернулись к машине, Жюли распахнула дверцу:

– Людовик еще спит, а мне хочется пи́сать. Присмотрите за ним.

Глядя ей вслед, Жером пробормотал в свою трехдневную щетину, что ему редко приходилось встречать девушку, которая вела бы себя столь вульгарно.

– Ты преувеличиваешь, ведь сам же говорил мне, что «пи́сать» – это вполне медицинский термин! – возмутился Поль.

– Тем не менее в разговорной речи это звучит вульгарно.

– Выходит, надо быть врачом, чтобы иметь право использовать его в разговорной речи, не выглядя при этом вульгарно? Может, Жюли известно, что это научный термин, означающий, что ты опорожняешь свой мочевой пузырь.

– Ты знаком со многими двадцатилетними девушками, которые разговаривают таким образом?

– У меня мало знакомых двадцатилетних девушек. И мне плевать на то, как они разговаривают. Главное, что они полны жизни. И позитивны, если хочешь.

– Ты из-за Ирэн так говоришь?

– Может быть. Лучше бы она была вульгарной, но счастливой. Я тоже хочу помочиться. Я-то хоть имею право так сказать?

– Прекрати.

– Присмотришь за малышом?

– А разве у меня есть выбор?

– Не хочешь пи́сать?

– Нет.

– Тогда у тебя нет выбора. До скорого.

Поль занял место перед женской уборной и стал поджидать Жюли, чтобы сделать ей предложение из самых непристойных.

Спустя несколько мгновений она вышла, быстро проводя рукой по волосам, – видимо, взгляд, брошенный в зеркало над умывальниками, обнаружил сбившуюся прическу.

– Заскочите в книжный отдел и, если найдете что-то интересное для себя, возьмите. Прихватите заодно какую-нибудь забавную мелочь для Людовика, дорога длинная, – сказал Поль, протягивая ей свой кошелек. – Встретимся в машине.

– А где Людовик?

– Он в хороших руках, не беспокойтесь.

– Вот именно.

– Что «вот именно»?

– Меня вот именно и беспокоят хорошие руки, о которых вы говорите.

– Не волнуйтесь, внешность обманчива во всех смыслах.

– В каких еще смыслах?

– Я знаю, о чем говорю. А теперь идите, дорога длинная, а дни становятся все короче. Мне бы хотелось приехать в Бретань до наступления темноты. Боюсь, уже не успеем, но хоть попытаемся.

Жюли не задержалась надолго возле книжных полок. Она знала, что выбрать для себя. Последний роман Фред Варгас, который она хотела взять в библиотеке, как только книга туда поступит. А Людовику она поищет сказку про фей и духов. Вроде тех, под которые она так сладко спала в детстве. Быть может, слишком сладко. Трудно расставаться с прелестными волшебными сказками, когда твердо веришь в них. А однажды утром просыпаешься и понимаешь, что жизнь не такая идиллия, как пытаются нас убедить все эти истории.

«Они сыграли свадьбу, и у них было много детей».

Ну-ну, рассказывай!

Пора бы уже найти Прекрасного принца. В тех прелестных историях женщины не растят в одиночку ребенка, не вкалывают с утра до вечера, чтобы выжить. В тех прелестных историях женщины прекрасны, мужчины сильны, они любят друг друга, и жизнь добра и великодушна к ним.

Что за чушь эти волшебные сказки…

Когда Жюли вернулась на парковку и увидела, что на том месте, где они остановились полчаса назад, машины нет, у нее свело желудок. Потому что она была совершенно уверена, что это то самое место, рядом с навесом для тележек, прямо напротив входа «В». Мысли проносились в ее голове, наверное, с такой же скоростью, с какой в воображении умирающего проходит вся его жизнь. Они уехали, увезли Люка. Конечно, мать сказала бы ей, что это безумие, но почему? Для продажи в Азию! Только не Люка! Только не ее Люка! Как она могла поверить первому встречному, как могла подумать только о своем мелком личном интересе? Несмотря на резкую боль в животе, Жюли бросилась по аллеям паркинга на поиски серого внедорожника. Это невозможно, это невозможно, это просто невероятно!

Сволочи!

Жюли задыхалась. Она не видела никого вокруг, не слышала воплей женщины, которую нечаянно толкнула на бегу, так что та едва не упала. Найти Люка. Она посмотрела на выезд с парковки. Попыталась разглядеть уезжающую машину. Хорошо организовано, если подумать. Здорово они ломали комедию. Наивная, как же она попалась! А что теперь делать? Что делать? Жюли чувствовала, что сейчас заплачет. Надо найти телефон и позвонить Манон. Уж она-то придумает, что делать. Она всегда знает что и как. Жюли не могла оторвать взгляд от торгового центра, от того безнадежно пустого места, которое как раз занимала другая машина. Она вздрогнула, когда у нее за спиной раздался гудок, и сразу обернулась. Поль внезапно сконфузился и перестал улыбаться, поняв по ее глазам, что она обезумела от страха. Жюли увидела сына в детском кресле. Она закрыла глаза и едва не потеряла сознание. Облегчение внезапно сменилось гневом, и, усевшись в машину, она яростно захлопнула дверцу.

– Где вы были? – завопила она.

– Успокойтесь, Жюли. Мы заехали на станцию техобслуживания проверить давление в шинах: у меня были некоторые сомнения насчет одного колеса.

– Никогда больше так не делайте! Я испугалась!

– Чего вы испугались?

– Что вы уехали!

– Куда бы мы уехали без вас?

– Не знаю, но никогда больше так не делайте! – повторила Жюли, обнимая спокойно улыбавшегося ей Люка.

– Потиму ты пвачешь, мамочка?

Вскоре автомобиль вновь выехал на трассу. Людовик прилип к бутылочке. Чтобы забыть пережитый страх, от которого ее сердце все еще отчаянно колотилось в груди, Жюли раскрыла только что купленный роман. Жером безучастно смотрел в окно. А Поль размышлял.

Он думал о будущем, о прошлом, о настоящем. О промелькнувшей жизни и о том, чего он от нее еще ждет. Он нуждался в молодости и фантазиях, в хорошем настроении и нежности. Особенно в нежности.

Разочаровавшись в своем втором браке, он не расстался с женой, чтобы соблюсти приличия. У них, по сути дела, было мало общего. По утрам она в основном была занята своей внешностью и проводила время между косметологом и спортивным клубом, вторую половину дня посвящала шопингу, а по вечерам встречалась с приятельницами.

Жалованье мужа, обеспечивающее достойную жизнь семьи, позволяло ей не работать, и она удобно устроилась, не испытывая особой благодарности и не считая нужным проявлять заботу о супруге. Их разговоры были пустыми и неинтересными, как страницы дамских журналов, которые она читала дни напролет, а Поль только о том и мечтал, чтобы поговорить о классических или современных авторах, которыми наслаждался в редкие свободные минуты. Единственное, что вызывало интерес у его супруги, – это материальное благополучие, что Полю представлялось совершенно ничтожным.

Сегодня ему стало очевидно, что в последние несколько лет он с головой ушел в работу, чтобы как можно меньше времени проводить дома. Особенно с тех пор, как Жером оперился и зажил своей жизнью.

Так что уход Марлен стал для Поля облегчением и новой отправной точкой. Ему хотелось прожить жизнь насыщенно и радостно. Наслаждаться текущим моментом, не строя фантастических планов.

Каких планов?

Полина, его непокорная комета.

Вот уже тридцать лет, как она изменила траекторию. Она где-то там, его комета, на расстоянии множества световых лет…

Может быть, Жюли – такой маленький астероид, с которым он столкнулся. Но когда удар достаточно силен, порой траектории отклоняются.

Как знать?

В любом случае на сегодняшний день он был определенно уверен в одном: дорога будет долгой.

Они редко останавливались. Ребенок вел себя прекрасно, мать изобретательно находила для него развлечения. Они соревновались, кто первым заметит на холме водонапорную башню, или считали грузовики, которых обгонял их внедорожник. Жюли на ходу придумывала какие-то истории про мелькающий за окном пейзаж. Иногда пейзаж становился унылым, особенно когда до самого горизонта тянулись поля со стоящими среди них сиротливыми деревьями. Тогда каждый углублялся в свою книжку. После супермаркета Жером не произнес почти ни слова. Поль не реагировал. Ему всегда легко удавалось сосредоточиться, к тому же он любил водить машину. Однако приближалось время обеда. Малыш проголодался и просил есть. Желудок Поля тоже. Гипогликемия на трассе непростительна.

Через два десятка километров Поль включил сигнал поворота и съехал в зону отдыха с рестораном. Было около двух часов, так что можно было рассчитывать, что народ уже схлынул.

Жером первым вышел из машины и направился к лужайке в конце паркинга. Некоторое время он смотрел вдаль, потягивался, спокойно размышлял.

Жюли обогнула автомобиль, чтобы вытащить сына из кресла. Она билась с застежкой ремня безопасности, которую ей не удавалось расстегнуть. Старое кресло было менее надежным, зато простым. Поль взял ее за плечи и предложил свою помощь. Ему быстро удалось отстегнуть ремни, он взглянул на Людовика. Тот тоже посмотрел на него и вдруг заговорщицки улыбнулся. Поль принял его улыбку как подарок. Первые шаги приручения. Как Маленький принц и Лис. Разве что тут старый лис пытается приручить принца. Не важно. Приручение всегда процесс взаимный.

Хотя больше всего ему хотелось бы приручить принцессу-мать.

– Перейдем на «ты»? – предложил он.

– Если хотите…

– Плохое начало!

– Мне понадобится какое-то время…

– Почему? – удивился Поль.

– Из-за разницы в возрасте.

– Интересно, долго еще вы собираетесь напоминать мне о разнице в возрасте?

– Вы снова со мной на «вы»?

– Разумеется, с досады.

– Простите.

– Не беспокойся, я свыкнусь.

– Я тоже…

Тогда Поль обхватил ладонями ее лицо и поцеловал в лоб. От его прикосновения Жюли напряглась и теперь силилась расслабиться. Она не привыкла к проявлениям нежности. Кроме прикосновений Людовика, мало какие представлялись ей искренними и ласковыми.

– Сперва поедим, а потом разомнем ноги? – предложил Поль.

– Подходит. Пойду куплю сандвич на заправке.

– Ничего ты не пойдешь покупать. Мы пообедаем в ресторане, закажем горячую еду и удобно устроимся.

– У меня нет денег на ресторан.

– Ты со вчерашнего дня заделалась феминисткой?

– Я не хочу, чтобы меня содержали.

– Я тебя не содержу. Я вас приглашаю: тебя с малышом и своего сына.

– Мне неловко.

– И совершенно зря. У меня денег гораздо больше, чем мне нужно для счастья. Так что считай, что я дарю тебе этот отпуск и оплачиваю все расходы.

– А что скажет ваш сын? – спросила Жюли.

– Твой сын.

– Мой сын?!

– Что скажет твой сын, – поправил Поль.

– В три года истории с деньгами его пока не касаются.

– Я говорю не о твоем сыне, а о своем.

– Теперь я вообще ничего не понимаю.

– Мы же на «ты»: что скажет твой сын?

– А… то есть что скажет т… Жером?

– О чем?

– О подарке, который вы мне делаете.

– Мне плевать на то, что он скажет.

– Он может позавидовать.

– У моего сына тоже нет финансовых проблем. И прекрати о нем думать, – отрезал Поль.

– Он не слишком-то разговорчив, и, похоже, я ему совсем не нравлюсь.

– Не торопись делать выводы.

Поль окликнул сына, чтобы дать ему знать, что они готовы. Жюли взяла за руку Людовика, другой ручкой мальчонка уцепился за Поля и принялся считать: «Вас, два, тли…» Полю не потребовалось разъяснений, он одновременно с матерью приподнял малыша над землей, к его величайшему восторгу.

Жером следовал за ними метрах в десяти, не понимая, что и думать об этой невероятной троице. Впрочем, иногда он предпочитал вообще не думать. Это избавляло его от воспоминаний об Ирэн. Но кнопка «выключить» не работает, выключить невозможно. И чем больше он старался, тем хуже получалось. Он надеялся, что шум волн загипнотизирует его сознание, измученное мыслями об уходе Ирэн.

Испытав все радости самообслуживания, заставив подносы едой (Людовику очень хотелось посмотреть, что лежит на тарелках), они наконец устроились за столиком. Жером, глядя на сидящего напротив него малыша, по-прежнему хранил безнадежное молчание. Кажется, он был почти умилен, когда ребенок, старательно обмакнув в кетчуп жареную картошку, немедленно посадил на футболку красное пятно. «Не ствашно», – утешил Людовик мать, прежде чем та успела сказать хоть что-нибудь. Другие родители рассердились бы, отругали бы его за неаккуратность, но Жюли ничего не сказала. Она просто вытерла пятно салфеткой и согласилась, что да, это и правда не страшно.

Когда Жером был маленьким, Марлен, вторая жена отца, только и делала, что упрекала его за то, что он испачкался за столом, в траве или в грязи. Его детство было тоскливым, печальным, бедным на радостные сюрпризы. Он и шелохнуться не смел, чтобы не испачкать красивый наряд мачехи, и это в конечном счете начисто лишило его фантазии. Неожиданно, глядя на Жюли, он осознал, что отец никогда не рассказывал ему о его родной матери, о трех первых годах, когда она была с ним, с Жеромом. Наверное, она, ласковая и снисходительная, прислушивалась к его желаниям, была ему веселой подружкой. Как эта молодая женщина со своим малышом. Потому что, хотя Жюли и выглядит отсталым подростком, ей не откажешь в способности с естественной нежностью заботиться о сыне. Может, это объясняется тем, что и сама она совсем недавно распрощалась с детством. А может, просто она такая, и все тут. И ей плевать на пятно на футболке. В конце концов, Земля же не перестанет вращаться.

Только этого не хватало!

– Он не произносит «р»? – спросил Поль.

– Изредка. Но не всегда. Он говорит «крава» вместо «трава», но всегда «мовоз» вместо «мороз».

– Как ты говоришь «ми»? – обращается Поль к малышу.

– Ми! – с гордостью отвечает Людовик.

– Как ты говоришь «мо»?

– Мо!

– Как ты говоришь «мороз»?

– Мо… стужа.

Жерому хотелось улыбнуться, оценить ясность ума и даже чувство юмора трехлетнего малыша, но это означало бы прервать нарочитое молчание. Что в его планы пока не входило. Слишком преждевременно. Ему следует соблюдать видимость, показывать, что он сам по себе, что у него есть свое, категорическое мнение: присутствие этой парочки неуместно. Поэтому он не подпустил к губам улыбку и силился не заразиться смехом двоих других взрослых. Чувствуя, что вот-вот сдастся, Жером закусил губу и, схватив свой поднос, направился в сторону кухни, чтобы поставить его на тележку.

– Вы уверены, что мне не следует отправиться куда-нибудь в другое место, чтобы не отравить вам отпуск? – снова становясь серьезной, спросила Жюли.

– Я уверен в одном: мне бы хотелось, чтобы ты говорила мне «ты». А Жерому надо дать время, в последние недели он много страдал.

– То-то и оно! Ему бы неплохо было посмеяться, – предположила Жюли.

– Лучше бы он смог хотя бы поплакать. Если бы он только позволил это себе.

– А из-за чего он страдает?

– Потом расскажу. А сейчас нам пора ехать. Сегодня вы должны захватить хотя бы закат.

– Солнце вроде каждый день садится?

– Да, но в первый вечер закат самый красивый. Особенно для тех, кто никогда не видел моря.

Через несколько минут внедорожник вновь выехал на трассу. Все по местам: Людовик в своем новехоньком кресле потихоньку погрузился в сон, Жюли рядом с ним – в свою новехонькую книгу. Жером уставился в окно. У него ничего нового, кроме гнетущей тоски и чувства невыносимого одиночества. И Поль со своими развеселыми мыслями. Ему нравилась идея этой поездки в Бретань. Нравилось, что он пустился в приключение и может не завидовать даже самым знаменитым искателям приключений на свете. Это путешествие не связано с географией. Скорее, оно ведет в глубины человеческой души с ее непроходимыми дебрями…

Примерно в половине пятого Поль снова включил сигнал поворота. Зона отдыха на подъезде к Анжеру. Ему нравится это место. До того момента, когда взгляд успокоится на необозримом, навевающем покой пространстве морской глади, осталось всего три часа. Три часа до того, как он увидит свой домик, приобретенный тридцать лет назад, когда ему надо было вложить крупную сумму. Скромный дом, который противостоит времени, ветрам и приливам, стоящий обособленно от остальных деревенских построек, чуть выше. И сквозь застекленную дверь спальни можно при первых рассветных лучах любоваться волнами.

Будь Поль один, он доехал бы без остановок, но малыш, который все это время сидел спокойно, теперь испытывал потребность побегать. А Жюли снова хотела «пи́сать». Она увела с собой сына, чтобы поменять ему подгузник: она надела его Людовику, перед тем как сесть в автомобиль, опасаясь, как бы он не запачкал новое кресло, которое она сама никогда не могла бы приобрести.

Молодая женщина вернулась к машине с пачкой печенья, которую купила в магазинчике на заправке на сдачу, оставшуюся от купюры, данной ей Полем на книги. Жером уже устроился на переднем сиденье. Поль, улыбаясь, поджидал их. Навигатор показывал последний участок пути. Теперь только по прямой. До сих пор ребенок вел себя спокойно, что позволяло надеяться на безмятежное завершение поездки.

– Хотите печенья? – спрашивает Жюли, протягивая пачку Полю.

– Если скажешь мне «ты», возьму одно.

– Хочешь печенья?

– Вот видишь, совсем не сложно.

– Это вы говорите… Так как насчет печенья?

Поль с кислой миной вытащил печенье из пачки. Опять не получилось. Тогда он уселся за руль и стал ждать, пока Жюли не пристегнет малыша, чтобы двинуться в путь.

Жюли заняла свое место на заднем сиденье и протянула пачку Жерому:

– Хотите печенья?

– Нет, спасибо, – не глядя на нее, ответил он. – Я стараюсь следить за тем, что ем.

– А я нет, – с набитым ртом ответила девушка. – Жизнь всего одна. Надо же хоть изредка доставлять себе удовольствие.

– А она права, – вмешался Поль. – Нантское печенье не сократит твою жизнь.

– Оставь меня в покое. Не хочу, и все.

– Я могу взять вместо него? – поинтересовался Поль у хозяйки пачки.

– Я хочу! – решительно потребовал Людовик.

– Попроси вежливо, – остановила его мать.

– Я хочу вежливо!

– Надо сказать «пожалуйста», – настаивала она.

– Мотай на ус, – бросил Поль сыну.

– Ладно, хватит! – резко ответил молодой человек.

– Расслабься, Жером. Я шучу. Честное слово, этот отпуск пойдет тебе на пользу.

– Что-то я уже начинаю сомневаться.

Тут у него зазвонил телефон.

– Алло? – агрессивно произнес Жером.

– Да, здравствуйте, то есть здравствуйте еще раз, – ответила Каролина.

– Уже?! – продолжил он, немного смягчив тон.

– Простите, простите, мне очень неловко…

– Я шучу. Что случилось?

– Я разбила термометр. Не беспокойтесь, завтра я куплю другой. Но не успею до начала приема.

– В кладовке есть еще один. Вы в кабинете?

– Да.

– Итак, дистанционное управление! Вхóдите в кладовку, в глубине видите высокий шкаф с тремя секциями ящиков. Термометр должен быть в самом нижнем ящике левой секции.

– Сейчас посмотрю, – сказала она, выдвигая ящик. – Здесь только хирургические маски.

– Посмотрите в другом, тоже слева… Успокойте меня относительно ваших пациентов… Вы хорошенько прощупываете печень справа и прослушиваете сердце слева?

– Да, а почему вы спрашиваете?

– Просто так. Есть?

– Да. Он был в другом ящике.

– В остальном первый день прошел нормально?

– Да! Вы были правы! Насморки, бородавки, отиты и воспаленное горло. Ничего более серьезного.

– Ну вот видите! Могли бы и поспать прошлой ночью. Острая легочная эмболия никогда не случается в первый день.

– Это вы чтобы меня успокоить?

– Нет, чтобы вас рассмешить.

– У вас не получилось.

– Простите. Это было глупо с моей стороны. Может, вас успокоит, если я скажу, что сам никогда с ней не сталкивался? И мой предшественник тоже – за все тридцать пять лет своей практики.

– Да, чуть-чуть…

– Каждый раз повторяйте себе, что делаете все от вас зависящее, но что изменить судьбу не в ваших силах. Я знаю, о чем говорю.

– Попробую. Не буду больше вам мешать. Приятного отпуска! – сказала молодая женщина.

– До завтра, – ответил Жером.

– Нет-нет, обещаю, я не буду беспокоить вас каждый день!

– Острая легочная эмболия обычно случается на второй день.

– Опять не смешно.

– Хорошего вечера, Каролина.

Поездка заканчивалась в молчании. Мужчины впереди почти не разговаривали. Пассажиры на заднем сиденье прилежно уткнулись носом в книги или играли в угадайку – в зависимости от того, какой пейзаж мелькал за окном автомобиля. Погода весь день была отличная, но, когда они добрались до Ванна, уже начинало смеркаться. До дому оставалось меньше часа. Они приедут как раз к заходу солнца. Это будет прекрасное завершение поездки, которое позволит снять напряженность.

Когда они выехали на дорогу, идущую вдоль океана, сзади сидел не один ребенок, а два. Открывшийся им волшебный вид заворожил обоих и отражался в их глазах оранжевыми искрами. Как утром огни туннеля, но ярче. Они вырвались из туннеля. Теперь их взорам предстал океан. Когда Поль припарковался возле дома, Жюли показалось, что все это ей снится. Прямо за спиной она заметила пляж и даже расслышала шум волн. Прежде чем скрыться за домом, она отстегнула Людовика и улыбнулась Полю.

– Идешь с нами на пляж? – спросил он своего сына.

– Нет, дай мне ключи, я перенесу вещи.

– Как хочешь. Ключи в тайнике, как обычно. Эй, подождите меня! – крикнул он Жюли, которая, подхватив малыша, уже шагала по песку.

– Не могу, – со смехом ответила она, – это сильнее меня…

Когда Поль догнал их, Жюли с Люком на руках уже замерла у кромки воды и смотрела вдаль, на горизонт. Последние отблески солнца освещали два блаженно улыбающихся и похожих, как никогда, лица. К ним присоединилось третье, лицо Поля. Он был на седьмом небе от счастья, что может разделить их простую радость, зная, что в этом есть немножечко и его заслуги… Как далеко позади осталась та слезинка в супермаркете… Они некоторое время брели по пляжу, хотя быстро темнело. Шум волн прекрасной песней звучал в голове Жюли, пока она благодарила Поля за столь великолепный подарок. Ей казалось, что это сон, и она едва не попросила Поля ущипнуть ее. Подобные моменты столь редки в ее жизни, что она с трудом верит, когда они случаются. Потом они втроем возвратились в домик на берегу моря, которое даже не мелькало в мечтах Жюли. Даже в самых безумных.

Жером молча удалился в комнатку под крышей. Так спокойнее. Осталась большая комната с двуспальной кроватью и крохотная гостевая с узкой постелью. Жюли принялась раскладывать в ней свои вещи. Привычка к тесноте. Но Поль молча подхватил их пожитки и устроил молодую женщину с ребенком в большой спальне.

– Маленькую займу я, – бросил он вместо объяснения.

– Ну что вы, я прижмусь к Люку, мне привычно.

– Ты что, шутишь? Будьте как дома. А мне это напомнит студенческие годы, когда я скитался по друзьям и мог заснуть где угодно.

– Как хотите.

– Больше всего я хочу, чтобы ты перестала мне выкать. Это постоянно прогоняет воспоминания о моей молодости, возвращая к мыслям о пресловутой разнице в возрасте. Хочешь что-нибудь съесть?

– Нет, спасибо. Люк устал, буду его укладывать.

– Я разожгу камин; если захочешь, можешь прийти погреться. В доме все-таки прохладно.

– Убаюкаю его и приду.

Людовик уцепился за материнскую шею и прошептал маме на ушко, что море – это очень красиво. Пойдут ли они туда завтра? Разумеется, пойдут. Искупаться он не сможет, но они хотя бы поиграют в песке…

Несмотря на многочасовой сон в машине, ребенок без труда заснул. Поездка утомила его. На лице малыша играла та же улыбка, что на пляже. В этот вечер, глядя на сына, спящего под теплым одеялом в огромной кровати, Жюли переживала довольно редкий для нее момент огромного счастья. Вместо колыбельной и ароматизатора воздуха – морской прибой. Кажется, этот момент почти стер из ее памяти другие, когда она сожалела о том, что заставляет трехлетнего ребенка проживать эту говенную жизнь. Так что напрасно няня твердила ей, что материальные блага – это не главное и что Людовик выглядит гораздо более счастливым, чем другие дети, получающие все, что пожелают. Жюли чувствовала себя виноватой, что сыну приходится жить в таких условиях.

Потом Жюли присоединилась к Полю, который устроился на диване со стаканом в руке и смотрел на пляшущее в камине пламя.

– Выпить хочешь?

– А что это?

– Наливка старого холостяка.

– А молодым девушкам такое можно?

– У тебя мальчишеский темперамент, тебе понравится. Домашний рецепт, сделано в прошлом году.

– Тогда очень хочу. А Жером не хочет?

– Не думаю. Он, наверное, уже уснул. Он сейчас много спит.

– Так что там за история?

– Его жена покончила с собой чуть больше трех месяцев назад.

– Ой… – после долгого молчания выдавила она, – а почему?

– Глубокая депрессия. Я всегда знал, что Ирэн склонна к депрессиям. У нее было хрупкое здоровье, и душевное и физическое. Порыв ветра мог поднять ее и унести куда-то, а она даже не была способна сопротивляться. Эмоциональные порывы точно так же действовали на ее душу. Одно лишнее слово, один недобрый взгляд – и вот уже она опускала глаза, чтобы никто не видел, что ее несет, точно осенний листок. Знаешь, сейчас, когда я рассказал тебе о ней, я точно осознал, какое она производила впечатление. Сухой листок, оторвавшийся от живой ветки и больше не получающий питательных соков. Почему для нее не существовало другого времени года, кроме осени, я не понимаю… По воле ветра ее занесло в сад Жерома… Подозреваю, что он влюбился в Ирэн в бессознательной надежде, что ему удастся ее спасти. Он врач до мозга костей. В тот день он вернулся домой слишком поздно. Приди он несколькими минутами раньше, она сейчас была бы жива. Он не может себе простить. Он беседовал на крыльце с одним из своих пациентов. И вдруг услышал выстрел.

– Она выстрелила в себя? Какой ужас!.. Где же она взяла оружие?

– Старый пистолет ее дедушки. Времен Второй мировой войны. Жером и не подозревал, что она сумеет нажать на курок. Вот так-то… Поэтому ему нужно время, чтобы привыкнуть к тебе. Вообще к людям… Я пригласил его, чтобы он слегка передохнул, набрался сил, прежде чем снова погрузится в свою работу. Он не выходит из своего мрачного состояния, и становится все хуже и хуже. Меня это беспокоит.

– Понимаю. Не буду к нему приставать. В конце концов он со мной свыкнется.

– Да, в конце концов… Знаешь, он хороший мальчик. Ему просто требуется какое-то время. Сбросить балласт. И все вернется. Он никогда не был клоуном, но умеет быть милым.

– У него нет детей?

– Нет, они не успели их сделать. Может, это и к лучшему, – добавил Поль, – лишиться матери в таком раннем детстве…

– С другой стороны, ребенок помог бы ему выкарабкаться…

– Уступи ему Людовика для вертикального вытяжения. Я уверен, что результат будет отменным.

– У Люка не хватит сил вытянуть всех: ему всего три года.

– А кого же еще он тянет?

– Меня. Он помогает мне вставать по утрам, терпеть мою работу, надеяться на лучшее.

– Ты не можешь назвать себя счастливой?

– Но и несчастной – тоже. Главное, я устала. Мне хочется лечь, – вдруг объявила Жюли.

– Чтобы не рассказывать мне о своих настроениях?

– До завтра…

– И все же объясни мне кое-что. Что это за тряпка, с которой он не расстается?

– Один из моих старых бюстиков, – улыбнулась Жюли.

– Бюстиков?

– Бюстгальтер. Для кормящих. Как-то вечером, когда Люк еще едва ползал, он нашел его в груде белья на полу перед стиральной машиной и захотел с ним спать. От него же пахло молоком. И с тех пор это его талисман, или, как он говорит, «дуду». Правда, я отрезала бретельки, потому что они за все цеплялись. И так меньше похоже на лифчик. Я тут месяц назад зашла в детский сад, так их чопорная директриса вызвала меня, чтобы прочесть мне целую нотацию про его неприличный талисман. «Никогда не видела ничего подобного. Почему бы тогда не трусы?» – сказала она мне.

– Ну что же, в чем-то она права. И что ты ей ответила?

– Что Люку нравится запах моего молока, что я бы забеспокоилась, если бы он стянул лифчик нянечки из детского сада, а так пока нет повода закидываться. Тем более что, замусоленный и без лямок, он постепенно утратил свою первоначальную форму. Так что в ящике возле входа в группу, где дети оставляют принесенные из дому плюшевые игрушки, лежит и бюстгальтер для кормящей матери, который, впрочем, уже ни на что не похож.

– Когда Жером был маленький, у него были мякушки.

– Что?

– Мякушки. Это он сам так назвал. Куски желтого поролона, которым набивают валики и подушки. Он всегда имел при себе несколько штук, мял их в руке и сосал палец.

– Не менее странно, чем бюстик…

– Однако не так узнаваемо… Как-то раз, когда ему должно было исполниться шесть, мы арендовали домик в горах. Там в одной комнате к стене был прислонен поролоновый матрас без чехла. Из того же материала, что и мякушки из подушек. В восхищении Жером все восклицал: «Ой, гигантская мякушка!» Потом Марлен перед стиркой находила мелкие мякушки в карманах его джинсов, когда ему уже было пятнадцать. Долгая была история с этими мякушками…

– Мы успокаиваем себя как можем… – сказала Жюли, уходя спать.

Поль налил себе еще чуть-чуть. Его наливка старого холостяка и впрямь восхитительна. Теперь, когда он стал настоящим старым холостяком, проведшим годы у станка и только недавно получившим свободу, она приобрела еще большую пикантность. Во всяком случае, Марлен не явится с требованием, чтобы он прекратил пить. Она бы ни за что не присела у камина выпить с ним стаканчик. В этой девчонке есть что-то искрящееся, чего вот уже больше тридцати лет недоставало в его унылой жизни. При этом хотя она тяжело вкалывает, но, кажется, еще способна восхищаться заходом солнца на пляже. Хороший знак. Она не такого типа, как его покойная Полина. Совсем другая. Полина была шикарная, изящная – и сдержанная. Жюли почти вульгарная, немножко пацанка и напористая. Но есть в ней что-то, чем обладают очень немногие. Какой-то внутренний огонь. Что-то, что согревает и одновременно заставляет вздрагивать.

Ирэн погасла еще до того, как умерла. Вспыхивала ли она хоть раз?

Марлен была эмоционально холодна как лед. Без всякой надежды на потепление, даже если бы образовалась дыра размером во весь озоновый слой.

Но Жюли…

Участковый психоаналитик сказал бы, что Поль производит трансфер[3]. Что он находит в Жюли то, что утратил с Полиной. Что это, возможно, плохая идея. Кстати, таково же мнение его сына. Но Полю сегодня, после долгих лет, когда он пахал как проклятый, не замечая, как проходит жизнь, нужно только одно: сесть у края дороги, разжечь костер и согреться.

* * *

Ущипните меня. Я сплю.

Мне снится сон принцессы, как в детстве, когда я мечтала об Прекрасном принце. Тот человек, что появился сегодня, старый король, но он подарил мне прекрасную сказку. И угостил наливкой старого холостяка, от которой у меня кружится голова. Скорей бы уже наступило утро, чтобы мы с Люком могли снова пойти смотреть на море. И это не только ради него. Моим ступням тоже понравилось прикосновение песка, глазам – бескрайний горизонт, а ушам – пение волн.

Кто я? Героиня «Ослиной шкуры», с мужчиной, который мне в отцы годится?

Золушка? Какой, наверное, дурацкий вид был у меня вчера: на песке, в отделанных беличьим мехом шлепанцах.

Надо постараться не быть Красной Шапочкой и не дать Серому Волку меня съесть!

Волков я уже навидалась. А теперь мне хочется видеть море.

Надеюсь, сегодня ночью Люк не замерзнет. Я положила сверху еще одно одеяло, но хочу, чтобы окно осталось открытым. Шум волн – это безумно здорово. Их медленный и размеренный ритм заставляет забыть о человеческой суете. Кто я по сравнению с океаном? Кто я на этой земле? Песчинка, как все остальные. Вместе с песчинками, которые давят на те, что внизу, мешая им дышать.

Если Люк замерзнет, он инстинктивно прижмется ко мне. Я почувствую его такую нежную кожу, а его дыхание убаюкает меня. Я уверена, что оно будет мерным, как шум волн. Потому что такова жизнь. Мы ищем гармонии, чтобы нам было лучше. И чтобы стерпеть, что мы песчинки, которые задыхаются под другими.

Приручение

Вынырнув из своего сна, Поль прежде всего услышал шум волн, доносящийся через приоткрытую стеклянную дверь. Потом стук посуды из кухни. Он натянул штаны, не стал снимать футболку, в которой спал, и молча двинулся на звук. Людовик, в нагруднике, сидел за столом и грыз сухарик. Жюли обернулась, и на ее хорошеньком личике появилась улыбка.

– Хорошо спала? – спросил Поль.

– Очень! Как же странно это присутствие моря! Нет необходимости считать баранов, убаюкивает мгновенно.

– Ты нашла чем позавтракать?

– Нет, вроде ничего нет. Вот, нашла сухарики для Люка, он проголодался, но, в общем-то, больше ничего в буфете не нашлось.

– Заглянем в пекарню, там есть все, что нужно. Одень Людовика, на улице свежо.

– Это далеко?

– Пятьдесят метров.

Едва они отворили дверь в лавку, хозяйка расплылась в широкой улыбке и пошла им навстречу, чтобы обнять Поля и крепко расцеловать его.

– Привет, Поль! Приехал?

– Привет, Аннет. Познакомься, это Жюли.

Тогда хозяйка обняла Жюли, чтобы так же искренне расцеловать ее.

– И ты прятал от нас такую прелестную юную женщину!

– Только не говори ей, что она мне в дочери годится, она не хочет, чтобы думали, будто я ее отец.

– Очень зря, мадемуазель. Поль обворожительный мужчина и отменный отец.

Жюли вежливо улыбнулась и смущенно посмотрела на Поля.

– К тому же он будет счастливым дедушкой, – продолжала хозяйка, склоняясь к Людовику, который спрятался за мать, краем глаза поглядывая на незнакомую тетю.

Та вернулась за прилавок, взяла с витрины бриошь, отрезала кусочек и протянула малышу:

– Бери, зайка! Надо воспользоваться твоим пребыванием, чтобы ты слегка распушился! Вы надолго?

– Недели на две-три. Жером тоже здесь. Он еще спит.

– Ах, бедный Жером! Скажи, чтобы зашел повидаться. Когда мы получили от тебя сообщение о похоронах, мы так огорчились…

Аннет – полная противоположность традиционному представлению о булочнице, круглой, как форма с тестом, поднимающимся у очага. Зрелого возраста, в скромном переднике, она маленькая и худенькая. Видать, будущий муж покорил ее не куинь-аманнами[4]. Или же она относится к женщинам с обменом веществ, достойным атомного реактора. Такие могут есть неприлично много и не прибавлять ни грамма, тогда как у других бока растут от одного только взгляда на витрину кондитера. У Аннет жизнерадостный характер, так что после упоминания о трагедии она очень быстро снова пришла в доброе расположение духа. Ее пронзительный благодушный смех разносился по всей пекарне, сопровождая почти каждую ее фразу.

– А Марлен нет?

– Марлен больше нет в моей жизни.

– Да что ты! – с улыбкой воскликнула Аннет. – Наконец-то!

– No comment, Аннет, я знаю, что ты была права. Это была не моя женщина.

– Я не тщеславная, ты меня знаешь…

– Разумеется!

На обратном пути Людовик шел впереди с большим куском бриоши. Он постоянно останавливался, наклонялся, подбирал камешек и клал себе в карман. В деревне пустынно. Им не повстречалась ни одна машина.

– Здесь тихо, – заметила молодая женщина.

– Не сезон. В середине октября остаются только местные, которые живут здесь весь год, и несколько сумасшедших, которые еще приезжают послушать шум волн. Барки вернулись, ставни в домах на берегу закрыты, но воздух еще теплый.

– Вас здесь все знают.

– Вот уже тридцать лет я каждое лето приезжаю сюда.

– И вам не надоедает?

– Никогда. Я обожаю это место. Находиться на пляже и испытывать это ощущение, будто ты на краю бесконечности… К тому же люди замечательные.

– Ну да, это ясно… Моя-то булочница не отрезала бы такой здоровенный кусок бриоши, чтобы угостить Люка. Если так будет продолжаться, он за неделю прибавит три кило.

– Это пойдет ему только на пользу. Он похож на выпавшего из гнезда воробушка. И тебе хорошо бы постараться пополнеть. Меньше будешь напоминать синичку.

– Мне и так уже джинсы стали тесны. Это позавчерашний ресторан.

– Очень хорошо. А то ты вызываешь жалость.

– Мне казалось, вам меня не жалко. Я бы предпочла вызывать жалость, но влезать в свои штаны.

– Купим следующего размера.

– У меня нет денег.

– Прекрати постоянно говорить о деньгах.

– Однако это нерв войны[5]. Без денег сегодня ничего нет.

– Главное купить нельзя.

– Ну да, слова богача. Главное – это что? Любовь, добрые чувства, счастье? – возмутилась Жюли. – Знаю я вас! Только люди, которые ни в чем не нуждаются, говорят, что деньги – не главное. Тем не менее иногда деньги полезны. Они позволяют иметь телефон, чтобы позвонить друзьям, когда тебе тоскливо. Они позволяют время от времени поесть вкусненького и в супермаркете прекратить наклоняться к нижним полкам, куда суют всякие дрянные продукты, а по ночам ползают тараканы. Деньги позволяют, когда хочется, купить модную шмотку, а не отставать на два года, потому что милые дамы, у которых полно денег, любезно сдадут надоевшие им тряпки в ближайшую лавку старьевщика. Это позволяет не дергаться, если лента транспортера перед кассой остановится… Это позволяет…

– Хватит, прекрати! Мне очень жаль. Но я напоминаю, что я тебе обещал, что твое пребывание здесь оплачено. All inclusive. Включая штаны, если ты малость раздашься в бедрах.

– А я напоминаю вам, что меня это смущает.

– Ах, ну да, точно. Ты же феминистка.

– Нет. Но я не привыкла, чтобы меня покупали.

– Я тебя не покупаю. Выкинь это из головы. Я покупаю вещи для тебя и твоего сына. Это совсем другое.

– Я так и не поняла, почему вы предложили мне поехать.

– Ты не обязана понимать. Я даже не совсем уверен, что тут есть что понимать. Ты возникла на моем пути, как кремень. А я кроманьонец, который безуспешно искал его, чтобы разжечь костер на краю дороги.

– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

– Ты согреваешь мне душу.

– Хотелось бы мне знать как?

– Мне тоже. Я просто констатирую. Разве обязательно понимать все?

– Вы что, влюблены?

– Успокойся, я не собираюсь тащить тебя в гостиничный номер, чтобы с гордостью думать, что еще могу завалить малолетку. У тебя внутри есть какое-то сияние. Вот и все. А мне хотелось добавить чуть-чуть света в мои серые будни.

Тут Жюли задумалась, где он мог разглядеть это сияние. У нее-то такое ощущение, что ее жизнь, если бы не сын, была бы сплошными серыми буднями.

– Да где же вы видите этот свет?

– В твоих глазах.

– О, только не надо про глаза. Это самый неуклюжий из известных мне приемов соблазнителя – сказать девушке, что у нее красивые глаза.

– Я тебе не говорил, что они красивые. Я сказал, что в них свет.

– Гм…

– Что не мешает им быть красивыми.

– Ну вот видите!

– Полина была вроде тебя…

– Полина?

– Моя первая жена. Мать Жерома…

– Была?

– Она умерла, когда ему было три года.

– А я думала, она вас бросила.

– Знаю.

– От чего она умерла?

– От рака вульвы. У молодых такого вообще не бывает. Он за три месяца скрутил ее. Врачи ничего не смогли сделать. Только калечили ее. Ни за что. Полина была моим огоньком. Когда он погас, я так и не смог согреться. А теперь вот уже неделю ко мне вернулось ощущение в спинном мозге, возможно даже в грудной клетке и в животе. В кончиках пальцев. Крошечные искорки зажигаются то тут, то там и заставляют меня поверить, что внутри еще может стать тепло.

– А ваша вторая жена?

– Холодный свет. С Марлен я тридцать лет прожил как перед холодильником с открытой дверцей.

– Зато светло.

– Наоборот, темно. Мне кажется, я пропустил тридцать лет своей жизни и только очнулся после дурного сна.

– Вас ведь не насильно женили?

– Нет, но я был в растерянности, с трехлетним ребенком на руках. Мы встретились у общих друзей, я подумал, что мы сможем провести вместе остаток жизни и что Жерому с ней будет лучше.

– Ему было лучше?

– Понятия не имею. Но не думаю, чтобы она причинила ему зло.

– И то хорошо.

Вернувшись домой, они распаковали свои покупки. Людовик потихоньку справился со своей бриошью и потребовал кружку молока. Поль включил кофеварку, а Жюли принялась выставлять на стол посуду. В это время ребенок позвал мать, чтобы сделать Балу.

– О чем он тебя просит? – удивился Поль.

– Балу. Ему очень нравится. Это для хорошего настроения.

– А что такое Балу? – Поль был еще более заинтригован.

– Покажем ему, что это, а, Люк? – предложила Жюли сыну.

Тот кивнул в знак согласия.

– Ой, боюсь! – с улыбкой сказал Поль.

– Да нет, не бойтесь. Встаньте к нам спиной. Вы будете дерево. А завтра будете Балу.

– А кто это, Балу?

– «Книга джунглей». Балу. Да ладно, Поль, перечитайте классиков. А сейчас повернитесь! – распорядилась Жюли.

Поль послушно повернулся к раковине. Теперь он почувствовал, как Жюли прижимается к нему и начинает распевать:

Вертясь вокруг Поля, что было странно, но невероятно приятно, она продолжала, все так же прижимаясь к нему:

В этот момент появился Жером и некоторое время с досадливым выражением наблюдал за ними. Жюли его заметила, но не перестала петь. Смеясь, Поль повернулся и тут заметил Жерома.

– А, ты здесь? – спросил он, стараясь сообразить, как себя вести.

– Да, здесь. Ну что, готово? Вы закончили со своим цирком?

– Надо бы и тебе попробовать, действует очень благотворно.

– Ну да, конечно, – цинично заметил тот.

– Как спалось?

– Нормально, – ни на кого не глядя, тихо ответил молодой человек.

Продолжение завтрака прошло под непрерывные просьбы ребенка поскорей отправиться к морю. Жюли торопливо допила кофе, чтобы поскорей увести его, тем более что и сама она уже с утра, едва открыв глаза, мечтала об этом. Спустя несколько минут, посадив Людовика на закорки, она вышла из дому и направилась на пляж.

Поль допивал кофе, с улыбкой глядя, как они бегают по песку.

– Что эта девица с тобой сделала, что ты с таким блаженством во взоре на нее смотришь?

– У меня блаженный вид?

– Зеркало дать?

– Ну и что?

– Ничего. Меня это тревожит.

– Тебя тревожит перспектива иметь счастливого отца?

– Меня тревожит зрелище того, что делает его счастливым.

– А меня тревожит зрелище моего несчастного сына.

– У меня для этого достаточно причин.

– У меня тоже достаточно причин. И поверь, лучше иметь достаточно причин, чтобы быть счастливым, чем чтобы быть несчастным.

– Ты мне будешь рассказывать. Какие планы на сегодня?

– Съезжу с ними в Киберон за покупками. Надо бы запастись продуктами. А у тебя?

– Прогуляюсь по пляжу. Может, почитаю. У меня накопилась кипа медицинских журналов.

– Оставь! Сделай передышку в своей жизни. Попроси у Жюли детектив Фред Варгас. Она говорит, ей нравится.

Жюли остановилась у кромки воды. Она сняла носки и обувь, Людовик тоже. Вода ледяная, тем хуже, если они заболеют. Но воздух теплый, а желание пошлепать по воде необоримо. Потом они согреются, если даже придется натянуть по три пары шерстяных носков и залезть под пуховое одеяло. А сейчас так хорошо бродить по мокрому песку и убегать от настигающих их волн. Людовик собирал ракушки. Жюли рисовала на песке сердечки, писала «Люк» то крупными, то мелкими буквами. Набегающие волны тотчас слизывали изображения. Непрерывная встреча моря и суши заворожила Жюли. Завтра утром она придет сюда на пробежку. Хорошо, что она прихватила кроссовки. Почва превосходная. Ощущения на восходе солнца будут самые приятные.

Жюли едва не забыла, что Поль хотел съездить запастить провизией на все время их пребывания здесь. Спохватившись, она предложила Люку вернуться, пообещав ему купить ведерко и лопатку, а может, даже самосвал, чтобы играть в песке. Если, конечно, супермаркеты в октябре еще торгуют такими товарами.

Внедорожник отъехал от дома, оставив Жерома в кухне. Он словно во что-то вглядывался и к чему-то прислушивался. Ирэн где-то поблизости. Иногда днем она возникала и тут же исчезала, стоило ему попытаться приблизиться. Ирэн была грустна, но нежна. Ирэн была несчастна, но ласкова. Жерому нравилось обнимать ее и чувствовать, как она обвивается вокруг него. Он умел успокоить ее и каждый раз надеялся, что она сделала первый шаг наверх и с его помощью ей удастся преодолеть подъем. Но нет, она непрестанно соскальзывала, словно склон был покрыт ледяной коркой. И тщетно он пытался присыпать его солью…

Было уже половина двенадцатого. Жером принялся убирать со стола, но тут зазвонил его мобильник. Увидев высветившееся на экране имя, он улыбнулся:

– Привет, Каролина. Ваша легочная эмболия явилась раньше назначенного срока?

– Как всегда, не смешно. Прекратите говорить мне об эмболии. Кончится тем, что накаркаете.

– Кто-кто, а я умею притягивать несчастья. Так, что другим мало что остается.

– Вы ошибаетесь, несчастья, как и человеческая глупость, неисчерпаемы, на всех хватит.

– У вас чертовски позитивный характер.

– На себя посмотрите! – парировала Каролина.

– Вы звоните мне только для того, чтобы говорить подобные любезности?

– Нет, чтобы спросить про мадам Пакен. Я не знаю, что с ней делать. Она жалуется, что у нее болит живот. Но я не прощупываю ничего ненормального, поэтому, хоть мне и не хотелось, на всякий случай попросила ее сделать анализ крови и рентген желудка.

– Вы правильно не хотели: нет ни малейшего смысла делать рентген и анализ крови. Вы ничего не обнаружите.

– Почему вы мне о ней ничего не сказали?

– Чтобы не лишать ее удовольствия протестировать заместительницу.

– Это шутка?

– Нет, она несчастная женщина.

– И что мне с ней делать? Она сказала, что вечером придет с результатами анализов.

– Выслушайте ее.

– И все?

– Это уже много. Живот у нее болит от пережитого, поэтому для нее лучшим анальгетиком будет, если она выдаст какую-то часть переживаний. Потому-то она так любит ходить на прием к заместителям. Мне-то давно все известно, так что я не могу оказать столь же целительного воздействия, как девственное ухо, незнакомое с ее историей. Только не поддавайтесь. Сопереживать означает протянуть руку тому, кто находится в яме. Не надо прыгать туда самому, чтобы помочь ему вылезти.

– Зачем вы мне это говорите?

– Потому что вы похожи на того, кто прыгает.

– Я даже к краю не подойду.

– Нет, все же подойти надо, иначе ничего не услышите. Но держитесь как следует, чтобы не упасть.

– Вы меня пугаете.

– Сами увидите. Пусть приходит.

– О’кей! Не буду вас отвлекать. Как дела? Все хорошо?

– Внутри или снаружи?

– И там и там.

– Снаружи солнце, внутри дождь.

– Тогда выйдите на воздух! – выпалила она рекомендацию и с громким щелчком опустила трубку на рычаг.

Невероятная троица вернулась после полудня. Людовик уснул в машине, поэтому Поль припарковался за домом, в конце аллеи, у кромки пляжа, чтобы следить за спящим ребенком с террасы. В это время дня солнце замечательно прогревает ее. Покупки они выгрузят, когда малыш проснется, чтобы не хлопать дверцами. Среди колышущихся на ветру высоких трав Поль заметил сына, который устроился в шезлонге в центре безлюдного пляжа. И предложил Жюли отнести ему роман, который она как раз дочитала. Быть может, это упростит примирение. Она подчинилась, возможно тоже рассчитывая на это.

Жером не заметил, как она подошла. Он дремал, убаюканный прибоем. Опасаясь испугать его, Жюли кашлянула.

– А, это вы, – сказал он, приподнимаясь в шезлонге. – Я не слышал, как вы подошли.

– Вот, принесла вам почитать, – протягивая книгу и словно извиняясь, поспешила объяснить Жюли.

– Вас отец послал?

– В другую версию вы и не поверите!

– Он хороший? – спросил Жером.

– Кто? Ваш отец?

– Нет, я имею в виду роман.

– Да! Очень хороший.

– А мой отец?

– Тоже.

– Чего вы от него ждете? – продолжил допрос Жером.

– От романа?

– Нет, от моего отца, – с раздражением уточнил он.

– Я?! Ничего. Это он меня сюда притащил. У него и надо спрашивать, чего он ждет от меня.

– Предупреждаю, я не позволю вам морочить ему голову. Он не петух, чтобы его ощипывать.

– А жирненький был бы петушок! В нем, по самым грубым подсчетам, килограмм восемьдесят будет. Я не проверяла, но непохоже, будто его тело покрыто перьями. Я, скорей, подумала бы, что шерстью.

– Вы закончили? – досадливо поморщился Жером.

– Я вас чем-то обидела?

– Нет.

– Тогда почему вы так неприязненно со мной разговариваете?

– Потому что сомневаюсь.

– В чем?

– В вас.

– Почему?

– Потому что у вас все данные девушки, умеющей воспользоваться выгодной ситуацией.

– Вам бы следовало не доверять расхожим представлениям, это лишает вас стереоскопического ви́дения людей. Лучше бы вы смотрели в лицо, – сказала Жюли и развернулась, чтобы уйти.

– Так мне не разглядеть ваше лицо! – крикнул Жером. – Только задницу, – вполголоса добавил он, глядя ей вслед.

У Жюли была привилегия молодости плюс красивая фигура. У Жерома – возможность воспользоваться моментом, чтобы понаблюдать, как покачиваются ее бедра, когда она погружает ноги в песок. И констатировать, что мужчинам просто необходимо фокусировать свой взгляд на этой части женского тела, как будто первобытный мозг приказывает им при каждой встрече оценивать возможность продолжения рода человеческого с данной особью. Или невозможность. Первобытный человек рискнул бы. Тот, кто способен мыслить, вряд ли. Кстати, Жером прежде всего человек мыслящий.

Ему все равно нечего делать, к тому же она специально принесла ему роман, поэтому он раскрыл книгу и погрузился в чтение.

Когда к вечеру Жером наконец вернулся с пляжа, в кухне витали дивные ароматы. Он заметил, что его отец сидит на полу в гостиной и играет с малышом в «Memory». Похоже, Людовику быстрее удается вспомнить пары животных, чем его сопернику, который старше на добрых полвека.

Жером уже готов был признаться, что из кастрюль восхитительно пахнет, но это означало бы сделать Жюли комплимент. Поэтому он просто устроился в кресле возле камина, пытаясь мысленно оценить умственные способности ребенка, так чтобы это было не слишком заметно.

Он ощущал нечто похожее на безмятежность. Будто осенний вечер в кругу семьи. От этого на него опять навалилась тоска. Он снова задумался об Ирэн и обо всех тех воскресных днях, которые ему не суждено провести с ней. Он снова погрузился в чтение, справедливо рассудив, что лучше быть захваченным выдуманной историей, а не мусолить собственную.

Жюли присела возле сынишки. Поль был утомлен тремя партиями, в которых он старательно пытался одержать верх. Тщетно. Молодая женщина сменила его в сражении с маленьким гением. Жером украдкой поглядывал на них поверх книги. Он смотрел, как Жюли играет с сыном. В его жизни не было таких воспоминаний. Жюли реагировала быстро, она сосредоточенна, напориста, и Людовик проигрывал. Вместо того чтобы заплакать, как сделали бы многие другие дети, он улыбнулся и предложил сыграть еще разок. Но она объявила, что пора за стол.

Жером снова молча подчинился.

Поль спросил:

– Кто тебя научил готовить?

– Мама. Я единственная дочь. А она очень привержена традициям. Вот и передала мне свое умение. Мне нравится готовить. Когда есть возможность…

– А почему ее может не быть?

– Чтобы вкусно готовить, нужны хорошие продукты.

– Нам хватит до конца отпуска?

– Не прикуете же вы меня на все время к плите? – возмутилась Жюли. – Я немного феминистка. Без банковской карточки, но все же феминистка. Может, будем готовить по очереди?

– Согласен, – сказал Поль. – Что скажешь, Жером?

– Когда придет моя очередь, приглашу вас в «Макдоналдс».

– Слишком просто, – вызывающе бросила Жюли.

– О’кей, я приготовлю вам пару блюд. Это заставит вас в следующий раз, когда придет мой черед, встать к плите вместо меня.

– Поль, пойдете завтра утром со мной на пробежку? – спросила Жюли.

– Я?! На пробежку? Посмотри на меня! С моим брюшком и дрожащими коленями?

– Ну что же, двинусь одна. В шесть утра там ведь никто не бродит? – поинтересовалась молодая женщина.

– Жером, придется тебе с ней пробежаться… Тебе пойдет на пользу… Ты давненько не бегал.

– Ну да, теперь придется поджидать ее каждые двести метров… – презрительно пробормотал Жером.

– Хотела бы я на это посмотреть, – колко бросила Жюли.

– Завтра в шесть тридцать утра перед домом. Если заставите ждать больше двух минут, будете вместо меня дежурить по кухне.

– Заметано! А если наоборот, вместо меня будете готовить вы?

– Не может быть и речи.

– Мамочка быство бегает, – вступил в беседу Люк.

– Твоя мамочка наверняка бегает не так быстро, как я.

– Почему? – наивно спросил малыш.

– Потому… потому что… в общем…

– Разумеется, потому, что я женщина, – ответила Жюли. – Поговорим об этом завтра.

– Вот именно, – согласился Жером, саркастически улыбнувшись ей и вставая, чтобы убрать со стола.

– Ты бвоколи! – бросил Людовик молодому человеку.

– Что «коли»?

– Брокколи, – поясняет Жюли.

– Он принимает меня за брокколи, – ухмыльнулся Жером.

– Я бы на вашем месте не слишком задавалась, – предостерегла его Жюли. – Для Люка это страшное ругательство!

– Брокколи – страшное ругательство? – удивился Жером. – И почему же?

– Потому что он ненавидит брокколи.

– Предупредите нас, когда прекратите ссориться, как дети, – спокойно сказал Поль, взяв малыша на руки. – Пойдемте-ка, я хочу отыграться в «Memory». Жером, она готовила, а ты моешь посуду.

– Да, папочка, – состроив гримасу, согласился тот.

– А я пошла в душ, – сообщила Жюли, глядя на Жерома все с той же ироничной улыбкой.

Жером уже почти расправился с посудой, когда у него зазвонил телефон.

– Нет, Каролина, я не буду ничего говорить о легочной эмболии.

– Возможно, как раз это и принесет мне несчастье. Я вас не отвлекаю?

– Нет, я мыл посуду.

– Тогда скажите мне спасибо.

– Но потом мне все равно придется домыть ее… Итак?..

– Итак, я просто хотела вам сообщить, что не упала в яму.

– Хорошо.

– Но это оказалось нелегко.

– Знаю. Вы ей помогли?

– Она пожала мне руку и одарила широкой улыбкой. И живот уже не так сильно болел.

– Выходит, вы ей помогли. Мадам Пакен – это ваш крест на второй день. Завтра вам придется повидать Альфреда Моля. Опасайтесь его. Он приходит, только когда у меня появляются заместительницы. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Мне страшно.

– Да нет, знаете, в его возрасте он уже не столь крепок.

– Я не стану вас завтра беспокоить.

– Мне будет не хватать вашего звонка.

– Все равно нет…

– Да, вы правы… Вам правда ничего не угрожает. Просто я хотел действительно попробовать отвлечься…

– Я понимаю… Тогда договоримся, что теперь я позвоню вам только в случае острой легочной эмболии.

– Неужто и вы принялись шутить, Каролина?

* * *

Люк спит, и я тоже хочу последовать его примеру. К завтрашнему утру мне надо быть в форме. Еще не хватало, чтобы я проиграла пари. Надо доказать Люку, что если я женщина, это еще не значит, что я хуже, чем мужчина. Я хочу, чтобы он понял, что женщины и мужчины равны. Когда он вырастет, то не станет отправлять свою женушку к корыту, пока сам лежит на диване с газеткой. Люку и так слишком часто приходилось видеть, как мамочка молча надрывается.

Я знаю, что Жером не будет меня ждать.

И даже если мне придется нелегко, я и виду не покажу.

Слишком много чести.

Ему грустно, но это не значит, что надо портить настроение другим.

Поэтому мне обязательно надо его проучить, сбить с него спесь. Вот проиграет забег, и пусть готовит вместо меня…

Страна детства

Шесть двадцать.

Жюли несколько раз пробежалась перед домом. У въезда в деревню всходило солнце. Над океаном, там, где едва заметно закругляется горизонт, еще притаилась тьма.

Море было спокойно.

Девушка – нет.

Она чувствовала, как ее переполняет энергия. Откуда взялась эта сила, когда речь зашла о том, чтобы помериться с мужчиной, который к тому же немного женоненавистник? Наверное, из отрочества. С тех пор она сопротивляется как может. Когда может. С Шассоном не могла. Не имела возможности, потому что тут дело было в деньгах. Но сегодня утром, с этим Жеромом, она даст себе волю. Ей неизвестны спортивные способности этого человека, зато она верит в себя. Она окажется сильнее. Хотя бы ради Люка. Ну и чуть-чуть ради себя тоже.

Жером появился спустя несколько минут и уселся на крыльцо, чтобы завязать шнурки.

– Куда побежим? – спросила Жюли.

– По пляжу налево, потом по дороге, что ведет вдоль берега, и опять вернемся по пляжу. Вы в форме?

– И в гораздо лучшей, чем вы. Я вчера вечером не залила в себя полбутылки виски.

– Это не помешает мне обогнать вас.

– Хотите немного разогреться?

– И так сойдет.

Жюли пустилась в путь, даже не дав Жерому времени подняться со ступенек крыльца. Она побежала по узкой дорожке среди дюн, потом легко миновала зону влажного песка. Набирая скорость, она заметила, что Жером нагнал ее. Спустя несколько минут он ее обошел. Теперь Жюли держалась немного позади. Не стоило сразу унижать парня, это дурной тон, и потом уже не остается никакой интриги. Прошло минут пятнадцать, и Жюли почувствовала, что ее соперник уже на пределе, – похоже, он выдохся. Она же по-прежнему дышала ровно.

– Вы часто бегаете? – спокойно спросила она.

– Я… уффф… бывало… уффф… время от времени… уффф… а вы?

– Два раза в неделю. Я всю жизнь бегаю.

Вот дрянь, зачем она это сказала!

Жюли продолжала говорить. Он помалкивал. Она бы тоже предпочла помолчать, чтобы сэкономить силы. Чтобы не рисковать, что проиграет, хотя уже была почти уверена, что этого не случится. Так что она наслаждалась пейзажем. Великолепным. Этот океан, что мерно накатывал волнами на скалы, точно зрители, бьющие в ладоши, чтобы подбодрить честолюбивую девушку, посылающую тело вперед, чтобы доказать Жерому и всему свету, что она имеет право на место среди людей, пусть маленькое, но свое место. Свое собственное.

Полчаса спустя дорога сделала поворот, и снова показался пляж. Жюли слегка поднажала, чтобы убедиться, что противник спекся. Он и правда едва не валился с ног. Теперь она, раскачиваясь, бежала по влажному песку. В ней росло то чувство восторга, о котором она мечтала накануне. Бежать по пляжу. Ей с трудом удавалось увернуться от предательски накатывающих на песок волн. Вдали уже виднелся дом. Жюли обернулась. Жером отстал. Она бежала, и с ее губ не сходила улыбка. Ладно уж, поможет она ему готовить. Такая уж она, эта Жюли. Не гордячка и не задавака. Простая. Но сейчас она наслаждалась победой. Когда до домика оставалось метров сто, она разглядела на террасе Поля, который держал на руках Людовика в пижамке. Малыш изо всех сил махал ручонками, чтобы подбодрить ее.

Поль знал, что не следует слишком задевать уязвленное самолюбие Жерома. Это может плохо кончиться. Следовало дождаться, когда он свыкнется со своим поражением и примет его. Единственное, в чем он был твердо уверен, – это в том, что сегодняшнее фиаско не причинит сыну вреда.

Уважаю, малышка!

– Как мало надо для счастья, а? – встретил Поль Жюли.

– Ну да… уффф… совсем мало… для счастья… – Жюли поднялась на террасу. Все-таки она тоже не могла отдышаться.

– Та маленькая точка, что движется по пляжу, – это Жером?

– Он еще движется?

– Злюка!

– Схожу-ка я за свежим хлебом. Ему понадобится подкрепиться. С «Нутеллой» хорошо пойдет, – добавила она. – Я возьму ваш кошелек?

– И принеси бриошь для Люка.

– Когда мы вернемся, я не смогу покупать ее каждый день.

– Тогда он сможет понять, в чем разница между отпуском и буднями!

Когда Жюли вернулась с хлебом, Жером сидел возле кухонного стола. Он уткнулся в стакан апельсинового сока и не соблаговолил даже взглянуть на нее. Опять за свое! Жюли вопросительно посмотрела на Поля, и тот подмигнул ей…

Пройдет…

Жером внезапно вышел из домика и направился на пляж. На востоке пробились первые лучи солнца. Жюли оставила Людовика со стаканом теплого молока и куском бриоши на попечение Поля. Какая-то сила погнала ее за этим мужчиной на пляже. Она сама не понимала почему. Она просто доверилась своему инстинкту. Жером, обхватив колени руками, сидел на песке, на полпути между зарослями травы и кромкой воды, и смотрел на океан. Все его тело было напряжено. Жюли заметила это еще издали. Он словно пытался оградить себя невидимым кругом, куда Жюли хотела бы проникнуть. Она молча присела рядом и стала смотреть на бесконечный танец волн, то набегающих на песок, то отступающих. Шли долгие минуты, шептались волны и где-то вдалеке, чуть севернее, кричали над портом чайки.

Наконец Жюли взяла его руку в свои ладони и тихонько произнесла:

– Жизнь порой бывает жестока, и иногда с этим ничего не поделаешь…

Жером глубоко вздохнул и, разразившись рыданиями, бросился в объятия молодой женщины. Он плакал долго. Поль с улыбкой вздыхал, глядя на них из окна кухни. Вот она, эта тоска, которая глодала его долгие месяцы. Наконец-то она выползла из своего укрытия, не отваживаясь больше таиться за внешним спокойствием. Покажись, проклятая тоска, и мы прикончим тебя. Растворись в соленой воде слез и затеряйся вместе с ней в морской пучине. Жюли уселась на Жерома верхом, чтобы крепче держать в объятиях. Она прижала его к себе, укачивая, как Людовика, когда тому плохо. Можно ли сравнить горе трехлетнего мальчика, который сломал свою любимую игрушку, с горем мужчины, потерявшего жену? Кто знает?..

Слезы смешивались с по́том. Не важно, что их футболки отнюдь не благоухали после недавних усилий. Главное – обрести утешение. А остальное не имеет значения.

Спустя добрых полчаса Жюли удалось уговорить Жерома вернуться в дом. Он ушел принять душ, смыть пот и охладить опухшие веки. Через несколько минут он появился с перекинутым через плечо полотенцем. Молодая женщина приготовила кофе и тартинки, намазанные толстым слоем «Нутеллы». Если сладкое успокаивает младенцев, оно должно так же благотворно действовать на любого бедолагу, какого бы возраста он ни был. Мы никогда окончательно не покидаем страну детства.

Поль ушел прогуляться с малышом по деревне, чтобы дать Жерому время прийти в себя. Жюли тоже скрылась в ванной, оставив его наслаждаться шоколадными тартинками: а вдруг ему захочется без свидетелей прикончить всю банку! Впрочем, она надеялась, что и на завтра останется. Она ведь тоже не совсем покинула страну детства.

Под вечер бывает такая прекрасная пора. Одни запускают воздушного змея, другие бредут по воде вдоль берега. Над волнами разносятся крики играющих детей. Сегодня Жером впервые разделяет этот вечер с ними. Он идет чуть впереди, потому что Поль и Жюли остановились, чтобы Люк мог рассмотреть краба. Малыш, утратив к нему интерес, внезапно вприпрыжку пустился за ушедшим вперед мужчиной и, догнав, протянул ему ручку. Жером вздрогнул и чуть не отскочил, пораженный этим проявлением нежности, но, справившись с собой, заключил маленькую пятерню в свою холодную ладонь.

– Почему ты никогда не вадуешься? – через несколько мгновений спросил Люк.

– Потому что мне грустно.

– А почему тебе гвустно?

– Потому что моя жена умерла.

– А почему она умевла?

– Э-э-э… потому что ей было грустно…

– Значит, и ты умвешь?

– Я… нет, не обязательно!

– Тогда почему ты никогда не улыбаешься, если не собиваешься умивать?

Тут Жером посмотрел на малыша и улыбнулся ему. Жизнь порой так проста. Он схватил ребенка под мышки и закружил в воздухе, а потом посадил к себе на шею. Малыш уже не мог этого видеть, но Жером по-прежнему улыбался: улыбка словно прилипла к его губам, как будто он вновь позволил ее себе после утренних слез.

Людовик закашлялся.

– Ты заболел?

– Нет, пвосто пвоглотил насмовк…

Под вечер бывает такая прекрасная пора. Одни запускают воздушного змея, другие бредут по воде вдоль берега. Над волнами разносятся крики играющих детей. И еще бывает бальзам на сердце, когда тоска, покидая вас, освобождает немного места для всего остального…

* * *

Наверное, во времена, когда процветало колдовство, мужские слезы ценились на вес золота. Они были такой же редкостью, как жабья слюна. Для чего они могли пригодиться – не знаю. Снадобье, от которого становишься более любезным? Человечным? Более щедрым на чувства? Или менее волосатым?

Желая казаться мужественными, все мужчины постоянно пытаются проглотить слезы, даже в самые ужасные моменты своей жизни. Будто это что-то меняет. А ведь слезы действуют благотворно. Очищение мозгов, промывка от печали. Тогда откуда у них эта нелепая мысль, что, раз у тебя есть яйца, ты не должен плакать?

Уж и не знаю, что спровоцировало утренний потоп: усталость, выпитое накануне, факт, что он проиграл забег, или все, вместе взятое, зато мне известно, что через несколько часов Жером улыбался. Именно такой улыбкой, какая свидетельствует о том, что час успокоения близок.

К счастью, я знала, что он несет груз тяжкого горя, а то подумала бы, что он плачет из-за поражения, как избалованный ребенок, которому при раздаче пирога не достался королевский боб. А поскольку я не из тех, кто станет плутовать, чтобы позволить выиграть другому…

Десять дней назад я проливала слезы, сидя за кассой, а потом какой-то тип выложил на движущуюся ленту свои покупки и пригласил меня в ресторан, а после еще и в Бретань. А сегодня он благодарит меня за то, что я заставила плакать его сына.

Чуднáя история!

Непохоже, чтобы они занимались продажей женщин и детей в Азию. Они даже как-то вполне искренни в своих сложных отношениях.

А я никогда в жизни не тратила столько денег, которые мне не принадлежат. Надо бы быть поосторожней, а то привыкну. Хотя за три года я так приучилась считать каждый цент, что со мной такое может случиться очень не скоро. К тому же, Жюли, даже не мечтай, это долго не продлится. Три недели отпуска, а там – твоя касса ждет тебя! И недовольные и нетерпеливые покупатели, и злой директор, и твои сраные коллеги, и твоя говенная жизнь…

Так что пользуйся. Есть маленький мальчик, который смотрит на море, и в глазах у него пляшут звездочки. И он наслаждается…

И живет не раздумывая.

Сегодня вечером он сказал мне: «Я тебя люблю». Я ему ответила: «А я тебя». Тогда он заключил: «Мы с тобой любим друг друга за двоих».

Да, мой Люк, мы с тобой любим друг друга за двоих…

На кончиках пальцев

Жером поднялся на заре. Накануне вечером он ничего не пил, чтобы заснуть. Маленькая победа. Он надел кроссовки и направился на пляж. Ему необходима небольшая тренировка, чтобы ответить на вызов этой девчонки, которая вчера унизила его, доказав, что он превратился в тряпку, что еще способен встать утром, но уже не помнит для чего. А вот для чего. Кстати, есть побудительная причина. Снова обрести форму. И доказать Жюли, что есть еще порох в пороховницах… Ну и что, что у нее крепкие ягодицы, – приятно смотреть на них, когда бежишь сзади. Прежде чем они отправятся домой, в Эльзас, он намерен финишировать по меньшей мере одновременно с ней.

Жюли смотрела через окно, как он удалялся. Она надела брюки и тихонько прикрыла дверь, чтобы не разбудить малыша, который еще спал. Она готовила завтрак, стараясь производить как можно меньше шума. На дне банки осталось совсем немного «Нутеллы». Жюли поскребла по стенкам чайной ложкой, чтобы вновь ощутить удовольствие, которого не позволяла себе с прошлого Нового года. Каждый год она покупает себе одну банку. Могла бы лакомиться «Нутеллой» раз в неделю, если бы в тот вечер не выпила лишнего и не купилась на нежный взгляд парня в дальнем углу комнаты. Дело было в гараже ее подружки, после развеселого дня рождения. Иначе она могла бы продолжить учебу и стала бы, как мечтала, специалистом по молекулярной биологии. Ее препод в последнем классе горы свернул, чтобы ее допустили до экзаменов на бакалавра, и даже решил вопрос с вступительным сбором. А как с остальным, со всем остальным? Так что она ограничилась оценкой «хорошо» по точным наукам. Кассирше полезно уметь считать. Только вот всем плевать на ее оценки и на то, кем она мечтала стать.

Оценки «хорошо» недостаточно, чтобы покупать «Нутеллу».

А вот если бы она продолжила учебу, могла бы покупать ее хоть целыми коробками.

Но тогда не было бы Люка.

Не было бы Люка.

Он – ее собственная мечта о микробиологии.

Ну и что?

Жером вернулся запыхавшийся, в поту, но не такой замкнутый, как прежде. Всего один вброс эндорфинов, чтобы заставить его увидеть жизнь под другим углом и разжать судорожно сжатые губы. Поль вместе с Людовиком ушли за хлебом. Хрустящий багет по утрам так же прекрасен, как «Нутелла». К этому быстро привыкаешь… И к тому и к другому…

Жером пошел в душ. Сидя за кухонным столом, Жюли листала вчерашнюю местную газету. Только она раскрыла раздел происшествий и новостей, как телефон доктора начал вибрировать на столе, прежде чем разразиться звонком. Жюли не ответила. Еще чего, она не секретарша! «Кабинет» – написано на экране.

Что за пиявка эта его заместительница!

Звонок умолк, но вскоре телефон снова запрыгал на столе. Абонент тот же. Жюли взяла трубку. А вдруг что-то срочное?

– Алло?

– Алло, это Каролина. У меня тут выпадение пуповины. Что мне делать? ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?

– Сейчас передам трубку Жерому, – сказала Жюли, соскакивая со стула и бросаясь в ванную.

Жером только что выключил воду. Жюли плевать, голый он или уже оделся. Она вошла в ванную, не соблюдая никаких мер предосторожности, чувствуя неотложность вызова. Ей был неизвестен термин, использованный заместительницей, но она сумела услышать испуг в голосе.

– Это Каролина, у нее там выпадение пуповины, – сообщила она, протягивая Жерому трубку.

Жером одновременно схватил телефон и полотенце, чтобы промокнуть лицо и волосы, которые могли закапать экран. Остальное было не важно.

– Кто это? Как это случилось?

– Мадам Эмбер! Она пришла вчера вечером, потому что у нее начались схватки. Я осмотрела ее, шейка матки раскрылась, плодный пузырь раздулся и выпирал, ребенок был еще очень высоко и шел попкой. Я только слегка прикоснулась, как пузырь лопнул и у меня в руке оказалась пуповина…

Обернувшись, Жером увидел Жюли. Глядя прямо ему в глаза, чтобы больше ничего не видеть, она протягивала ему махровый халат отца. Он просунул руку в рукав, перехватил телефон и наконец надел халат, вышел на кухню и встал перед окном с видом на море.

– И что вы сделали?

– Я и пальцем не шевельнула. Я подняла ее бедра как можно выше и вызвала «скорую». Они сейчас приедут.

– Хорошо. Продолжайте. Нам повезло, что он идет попкой.

Жером почувствовал, как чьи-то руки обхватили его сзади за талию и завязывают спереди пояс халата. По его спине пробежала слабая дрожь. В знак благодарности он махнул рукой.

– Сколько же они будут ехать?! – встревожилась молодая женщина. В голосе ее слышались рыдания.

– Они быстро приедут. Вы чувствуете биение пульса в пуповине?

– Да.

– Какой ритм?

– Сто тридцать – сто сорок.

– Отлично! Скажите ее мужу, чтобы написал объявление: «Экстренная медицинская помощь. Вернусь к вечеру» – и прикрепил к двери.

Каролина на несколько секунд отвела трубку от уха, чтобы дать распоряжения мужу беременной женщины.

– А теперь что мне делать?

– Скажите ему, чтобы принес вашу сумку, потому что вы не можете оторвать пальцы от своей пациентки.

– Я могу сделать что-нибудь еще? – все так же встревоженно спросила она.

– Используйте весь кулак – так у вас будет больше силы. Только не раздавите пуповину, конечно. И молитесь. А теперь разъединитесь, потому что вы нужны «неотложке». И прекратите паниковать. Паника заразительна и вредна, ибо ятрогенна[7] и все что угодно, однако пользы от нее никакой. Вы должны спокойно сказать им, что сейчас все хорошо, что вы делаете все необходимое, что вам придется оставаться в этом положении все время поездки, вплоть до операционной, что муж должен ехать следом в своей машине, если может. Или пусть возьмет вашу, тогда вы на ней вернетесь. Не забудьте сказать ему, в какой родильный дом вы едете. А главное, подготовьтесь, что у вас будет очень болеть рука, и не только ладонь, но вся – от плеча.

– Уже болит.

– Будет еще хуже. Скоро вы перестанете ее чувствовать. И все-таки вы должны выдержать, потому что у вас на кончиках пальцев жизнь. Так что сейчас не время расслабляться. Вы выдержите, и физически и морально, потому что у этих людей одна надежда на вас и на то, что в этом году благодаря вам они впервые встретят Рождество втроем. А теперь повесьте трубку и успокойте их. Схватки есть?

– Ни одной со вчерашнего вечера.

– Теперь, когда пузырь прорвался, есть риск, что они возобновятся. «Неотложка» приостановит их. Сердце по-прежнему бьется хорошо?

– Да, кажется, ребенок довольно высоко. А если сердечный ритм ослабеет?

– Посильнее надавите пальцами на головку, чтобы отодвинуть ее. Пусть роженица примет позу Тренделенбурга[8]. Или хотя бы подложите ей под ягодицы подушку.

– А что делать, если я больше не чувствую пальцев?

– Знать ничего не хочу! Просто надавите, и все. Перезвоните, когда сможете.

И озабоченный Жером положил трубку.

– Лучше бы у нее была легочная эмболия, – сказал он вопросительно смотревшей на него Жюли.

– Что такое провисание?

– Провисание. Прорвался плодный пузырь, а конец пуповины находится под ребенком. Пуповина выскользнет в шейку матки, ребенок сдавит ее и перекроет питающий его приток крови.

– Он умрет?

– Это зависит от силы Каролины. Тут пан или пропал. Если она справится, они успеют добраться до операционной и сделать срочное кесарево. Иначе есть риск, что ребенок умрет. Ягодичное предлежание дает ему больше шансов выжить.

– Черт, лучше уж быть кассиршей! – воскликнула Жюли.

– Смотря для кого.

– А теперь?

– Что – теперь?

– Что вы теперь будете делать?

– Ждать, когда она мне перезвонит. И молиться.

– Тьфу, какая ерунда!

– Что, молиться?

– Да.

– Я же не сказал, что стану перебирать четки, бормоча «Пресвятая Дева» и «Отче наш».

– А как же вы тогда молитесь?

– Наверное, так же, как вы…

– Я никогда не молюсь.

– Тогда надо сказать «верую».

– Во что верую?

– В ту силу, что есть у каждого из нас, когда речь идет о жизни другого. Как у вас с вашим сыном. Надеюсь, Каролина тоже найдет ее в себе.

– Веровать не всегда достаточно.

– Да. Но это помогает.

– Ну ладно, тогда буду веровать вместе с вами. А она там, на другом конце Франции, чувствует, что мы веруем? – не слишком уверенно спросила Жюли.

– Не знаю. Все, что я знаю, – это что я не могу сделать ничего другого.

– Я приготовила вам завтрак.

– Я не очень голоден. Я ощущаю собственное бессилие. И снова ничего не могу сделать.

– Почему «снова»?

– Потому что я ничего не мог сделать с Ирэн.

– Веровать не всегда достаточно, – заключила Жюли.

Она могла бы уточнить, задать какие-то вопросы, попытаться понять, но она ненавидит лезть людям в душу, когда они не способны защищаться. Она об этом кое-что знает. Так что не станет позволять себе ничего подобного с другими. Если ему захочется поговорить с ней, он сам это сделает, и не надо допытываться.

Через сорок пять минут телефон Жерома снова зазвонил. Он тут же схватил трубку. Жюли и Поль, который к этому времени успел вернуться, не сводили глаз с его лица.

– Браво, Каролина! Вы гений! Шкала Апгар?

– Три на первой минуте, шесть на пятой, восемь на десятой. Она хорошо себя чувствует. Это девочка. Они назвали ее Виктория. Два семьсот восемьдесят. Небольшая, это мне помогло.

– Что такое Апгар? – спросила Жюли.

– Шкала для определения состояния новорожденного, – отстранившись от трубки, пояснил Жером. – А вы? Как ваш Апгар? – снова сказал он в телефон, обращаясь к своей заместительнице.

– Тоже три, но у меня показатель не повышается, – ответила Каролина, теряя самообладание. – Я боялась, что она умрет.

– Но с ней все в порядке.

– Но она могла умереть, – всхлипнула она.

– Но с ней все в порядке, – спокойно повторил Жером.

– Но она была на грани, в машине я ощущала, как сердцебиение плода замедляется.

– Но с ней все в порядке.

– А если бы она умерла? – настойчиво переспросила молодая женщина.

– Как сейчас чувствует себя ребенок?

– Хорошо, – сдалась заместительница.

– Отлично! А как ваши пальцы?

– Совсем нехорошо. И рука тоже. Даже в спину отдает. Мне никогда в жизни не было так больно.

– Зато ребенок чувствует себя хорошо. Честная сделка, вы согласны?

– Я знаю. Вообще, на что я жалуюсь…

– Сейчас я позвоню своему другу, он кинезитерапевт. Поезжайте прямиком к нему, он примет вас между двумя пациентами.

– Чем он сможет помочь?

– Он как раз закончил ремонт в своем кабинете, так что возьмет ножовку, которая все еще валяется где-то в углу… В вашем случае я не вижу никакого иного выхода, кроме ампутации… Но он чисто работает. К тому же это большой любитель виски, у него прекрасно оборудованный подвал. Выпьете полбутылки и ничего не почувствуете. Остаток виски пригодится для обработки культи.

– Умеете же вы успокоить!

– Он так хорошо разомнет вам руку, что вы пожалеете, что не работали двумя.

– Хорошо, что пациентка вас не слышит. – Каролина, видимо, улыбнулась.

– Только не вздумайте мечтать о нем, он женат.

– Я не в том состоянии, чтобы о чем-то мечтать, вы же знаете.

– Даже обо мне? Час назад, когда мы с вами разговаривали, я, между прочим, был голый… Алло?

– Прекратите, Жером, в конце концов мне станет неловко.

– Это чтобы вы позабыли о боли.

– Позвоните лучше своему другу-массажисту, он окажет профессиональную помощь, в отличие от вас.

– Зато, в отличие от меня, он женат…

– Вы делаете мне авансы?

– Я готов на все. Вы, между прочим, только что спасли младенца от неминуемой смерти. Это впечатляет.

– Похоже, вам лучше, – заметила она.

– Да. Я навожу порядок в своих мозгах. Там хуже, чем в замке с привидениями, где пауки только что отпраздновали Хеллоуин. Однако я прибираю комнату за комнатой. Вытряхиваю чехлы, закрывающие мебель. Пыльно, но уже стало гораздо светлее.

– Рада за вас. Послушайте… ответьте на последний вопрос…

– Да?

– Провисание заменяет легочную эмболию?

– Думаю, да. Иначе вы и правда притягиваете несчастья. До завтра.

– Нет, что вы! У меня больше не будет необходимости вам звонить. Просто было очень срочно.

– Зато у меня есть необходимость. Мне полезно получать новости о моем кабинете, о пациентах. И о вас…

– Вы хотите иметь связь каждый вечер?

– Сластена! – развеселился Жером. – Я не уверен, всегда ли я буду в форме!

– Ладно, я прощаюсь, вы все не так понимаете, у вас извращенный ум. До скорого.

Жером с улыбкой положил мобильник на стол. Давненько он не позволял себе таких провокационных шуток. Каролина для них отличная мишень. Реагирует с полоборота. Даже по телефону слышно, как она краснеет. От этого только больше входишь во вкус.

Подняв глаза, Жером заметил, что Поль и Жюли с интересом разглядывают его.

– Что?

– Ничего, – хором ответили они и с хохотом вышли из кухни.

Этот спасенный ребенок привел всех в отличное настроение.

Еще бы!

* * *

В конечном счете мне в моем супермаркете не так уж плохо. Самое страшное – разбить банку, неправильно пробить чек, рассыпать на ленту муку из порвавшегося пакета или забыть снять с купленного товара магнитную защиту. Главное, на карту не поставлена ничья жизнь.

Я никогда по-настоящему не думала о тех профессиях, где люди работают с чужим сердцем. Жером сохранил спокойствие. Хотя я чувствовала, как он встревожен. Но он не показал этого своей заместительнице, а уж она-то была сильно обеспокоена. Думаю, я бы на их месте вообще расклеилась. Какая же сила воли должна быть, чтобы выдерживать такие ситуации.

Он, пожалуй, хорошо сложен. Физически. В такого я могла бы влюбиться, если бы не его отвратительный характер. Надо сказать, он улучшается. Теперь я понимаю, почему Поль хотел, чтобы Жером поплакал. Это освободило его от ноши, которую он нес, как Христос – свой крест. Вот уж никогда не думала, что моцион может так изменить ход событий…

И все же характер у этого Жерома отвратительный.

Да к тому же он женоненавистник… Немножко…

Плевать!

Лук

Сияли улыбки, развязывались языки, встречались взгляды. Постепенно происходило приручение. Жером по-прежнему отгораживался некоторой недоверчивостью, но понемногу начинал переваривать. Его желудок работал, словно получил отличную лекарственную траву. Но пока он довольствовался их обществом – так человек без аппетита поглощает безвкусные блюда, просто чтобы выжить. Он хотя бы выжил. Возможно, как раз в этом он больше всего нуждался после смерти Ирэн. В человеческом тепле. Не физическом, это не обязательно. Во взгляде, в улыбке, в хорошем настроении, в человеческой радуге всех оттенков, которые приходят к вам, чтобы сообщить, что другие сердца продолжают биться.

В то утро за завтраком Людовик достал кисти и коробку с красками и стал рисовать на листе бумаги широкие закругленные полосы, постоянно обмакивая кончик кисти в синюю формочку.

– Посмотви, мамочка, я нависовал синюю вадугу.

Жюли снисходительно глянула на него.

А он взялся за другой лист и сказал:

– А сейчас я нависую желтую вадугу…

– Хорошо он говорит, – заметил Жером, – жалко только, что «р» не выходит.

– Это как слезы, – откликнулась Жюли. – Иногда так жалко, что они не выходят. А потом однажды все получается…

Вместо ответа Жером улыбнулся ей. Он смотрел на отца, который хлопотал на кухне. Поль нашел рецепт рагу из телятины под белым соусом и следовал ему буквально: даже соль взвешивал, что вызывало улыбку Жюли. Она-то считала, что в кухне все делается по наитию. Жером полагал, что она отвратительна. Кухня, а не Жюли. Теперь не Жюли.

И вот Поль заплакал горючими слезами. От лука. Поль все сильнее моргал и в конце концов бросил свою работу и ощупью выскочил из кухни на улицу, надеясь, что от морского воздуха его глаза перестанут слезиться. Жюли поднялась и молча принялась за чистку лука.

– Вы что, от лука не плачете? – понаблюдав за ней несколько минут, спросил Жером.

– Нет, из меня вообще нелегко выжать слезу.

– И вы еще делаете мне замечание, что у меня не сразу потекли слезы?

– Надо уметь плакать, когда это действительно необходимо. А в случае с луком – не вижу причин для слез, разве что вы испытываете к этому овощу особую нежность и не в силах рассечь его надвое. Ваш отец испытывает к луку особую нежность?

– Чистая химия. Какие еще корявые объяснения вы найдете?

– Да я смеюсь. Я никогда не плакала от лука. Так уж вышло. Есть люди, умеющие раздвигать пальцы ног, другие умеют сворачивать язык в трубочку, а вот я не плачу от лука. Мне бы надо было наняться в ресторан, где пекут эльзасские луковые пироги. Снимать шелуху с лука. Отличная профессия, между прочим.

– Вы снимаете шелуху с людей, уже неплохо!

– Я снимаю шелуху с людей? – удивилась Жюли.

– Вы убираете слой за слоем, обнажая самый нижний. И при этом заставляете людей плакать…

– Правда? Я не нарочно…

Тут, утирая последние слезы тыльной стороной ладони, чтобы не касаться глаз пальцами, на которых еще остался едкий сок, вернулся Поль.

– Тут-то дело точно в луке, – сказала Жюли, указывая на него.

Видя, что Жюли расправилась с этой фазой готовки, Поль с явным облегчением поцеловал ее в лоб и прошептал, что для счастья надо совсем мало.

«Иногда очень мало»…

– Я могу сегодня вывести катер? – спросил Жером отца.

– Да, если хочешь. Техосмотр, должно быть, уже сделан. Но все же спроси у Леона. И возьми с собой Жюли, – предложил он, помолчав немного.

– Нет-нет, – отмахнулась Жюли, – при качке я не удержусь на ногах. Мне больше нравится бегать по песку. А вот болтаться на волнах – нет, это не для меня.

– Море спокойное, – заметил молодой человек.

– Волны есть всегда, – возразила Жюли.

– Вы без слез снимаете шелуху с лука, а я умею раздвигать пальцы ног и сворачивать язык в трубочку, смотрите! – сказал он, чтобы уговорить ее. – А главное, я умею бесстрашно управлять катером в Атлантическом океане.

– Ладно! Я согласна!

– Выходит, обязательно надо задеть вас за живое, чтобы вы изменили мнение?

– А Людовик? – спросила она.

– Я с ним побуду, – предложил Поль. – Я делаю успехи в «Memory», не стоит останавливаться на полпути.

– Днем, когда он будет спать, потренируйтесь один.

– На катере сможешь поразмышлять о том, чтобы говорить мне «ты», – безнадежно буркнул Поль.

Уложив Людовика, Жюли прихватила кое-что из одежды, чтобы переодеться, если промокнет. Ей было страшновато, но она все равно пошла. Кому нравится показывать свои слабости. Со спасательным жилетом она не особенно рискует. К тому же они не собирались пересекать Атлантику. Наверняка пойдут вдоль берега. Час или два – и она докажет ему, что не плачет, когда чистит лук. И что не паникует в море.

А научиться высовывать язык трубочкой она пытается вот уже три года. Похоже, это врожденное умение. И у нее никогда не получится.

Никогда не говори «никогда». Поэтому Жюли надеялась и тренировалась перед зеркалом. Кажется, края постепенно начинали сворачиваться.

Когда она села в машину, Жером с улыбкой посоветовал:

– Расслабься!

– Мы теперь на «ты»?

– Нам предстоят напряженные моменты, так что лучше на «ты».

– Это должно меня успокоить?

– Нет, помочь расслабиться.

– Тоже не действует.

– Чего ты боишься?

– Чего я боюсь, выходя в море?! Нападения акул!

– Мы в Бретани, а не на острове Реюньон.

– Кораблекрушения!

– Здесь нет айсбергов…

– Похищения с требованием выкупа.

– У моего отца есть чем заплатить.

– Умно!

– Во всяком случае, это правда.

– Попасть в брюхо кита?.. – уже не столь уверенно продолжала она.

– Интересно, это ты Библии начиталась или насмотрелась со своим сыном диснеевских мультиков? – рассмеялся Жером.

– Не найти обратной дороги на сушу?

– Мы пойдем на закат, это приведет нас к берегу…

Исчерпав все аргументы, Жюли умолкла. Как же она ненавидит быть неправой! Показывать свои слабости и страхи, свою хрупкость. Как же она ненавидит выходить в море! Потому что для нее это ново. А она ненавидит все новое!

Когда они припарковались возле порта, Жюли принялась внимательно разглядывать все пришвартованные там суда, пытаясь угадать, на каком им предстоит покинуть твердую землю. От всех остальных отличалась «Падающая звезда». Легкое яркое судно – без затей, но в хорошем состоянии. Она надеялась, что угадала правильно. И название ей понравилось.

Вернулся Жером, который ходил поговорить с Леоном. Подойдя к Жюли, он улыбнулся и высунул язык. Разумеется, трубочкой. В ответ она скорчила рожицу. Ничего, когда-нибудь и у нее получится.

– Техосмотр был на прошлой неделе. Катер только нас и ждал, – бросил ей Жером, отвязывая швартовочный трос и предлагая Жюли шагнуть на борт.

– Это он?

– Нет, это способ добраться до падающей звезды.

Жюли улыбнулась. Значит, «Падающая звезда».

– А спасательные жилеты есть? – поинтересовалась она.

– И даже сигнальные ракеты. Но нам они не понадобятся. Море спокойное, не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

– Врунья.

Добравшись до катера, Жером закрепил кронштейн и потянул Жюли за руку, чтобы она шагнула на борт. Судно качнулось. Жюли держалась как могла и размышляла, ради чего она согласилась на эту заморочку. Исключительно из гордости, вот уж глупость! Но теперь поздно, дело сделано.

Смирись, красотка! Это научит тебя покорности…

Они вместе зашли в небольшую кабину, где Жером завел двигатель и стал маневрировать между другими судами, чтобы вывести катер из гавани. Жюли, заинтригованная его ловкостью, не сводила с него глаз. Разъяснение не заставило себя ждать. Жером рассказал, как они с отцом выходили в море после смерти его матери. Такие моменты одиночества в океане, вдали от людей, от всех тех, кто не мог понять глубины их страдания, с которым им предстояло повседневно справляться, благотворно подействовали на них и сплотили отца и сына. Сдохни, но борись! Тогда, в три года, Жером много раз видел, как отцу хотелось сдохнуть, чтобы воссоединиться с матерью. Но он предпочел бороться – ради сына…

И Жерома тоже несколько месяцев терзало желание сдохнуть. Порой надолго укореняясь в душе. Но сейчас, на катере, он ощутил неожиданное облегчение. Правда, непонятно, в чем причина: в этой девушке, ее трогательном малыше, суровом, но добром отце или единстве, которое связало их во время этой бретонской вылазки. Или, может, в пробежке по пляжу? В поражении века, когда он получил по зубам. Похоже, эта взбучка послужила детонатором: наружу вырвалось все, что он держал под спудом. Не важно. Даже хотя он знал, что это еще не победа, что еще нужно время, самое главное – выбраться на поверхность. Каковы бы ни были угол и скорость подъема. Поверхность. Одно осознание, что она существует, действовало на него как бальзам на сердце.

Навстречу им попались несколько катеров, возвращавшихся в порт.

Поздновато они выходят. Даже если они совершат крошечную прогулку, возвращаться придется в темноте. Но Жерому нравилась идея погрузиться в бескрайность, волшебство которой еще подчеркнут сумерки. Ему нравилось представлять себя в открытом море. Двигатель был выключен, судно покачивалось напротив маяка, а Жером смотрел, как мерно мигает сигнальный фонарь – крошечная точка, – он был далеко. А за ним – ощущение сгущающейся тьмы. Наверное, так можно приблизиться к пониманию того, что чувствуют ночные мотыльки.

Но до этого еще было далеко. Погода во второй половине дня выдалась прекрасная, небо сияло.

Они двигались вдоль великолепного дикого берега, обогнули полуостров Киберон и направлялись прямо к выходу в залив Морбиан. Жером указал Жюли на мыс Керпенир и статую Девы Марии Кердро, покровительницы моряков, входящих в этот залив, и поведал связанную с ней легенду[9]. Место здесь опасное из-за очень сильных течений. Когда в бухте начинается прилив, вода прибывает во всем заливе.

Взору Жюли открылся невероятный пейзаж. Она любила горы, но, похоже, море понемногу завоевывало ее сердце. Сначала было небольшое волнение, теперь они вышли в залив Морбиан и качка усилилась. Похоже, Жером отлично знает здешние места. Еще бы, ведь он бывает здесь вот уже тридцать лет подряд.

После нескольких часов навигации среди островов с осмотром местных фауны и флоры, заходов в уютные бухточки со стоящими у самой кромки воды домишками и возделанными полями катер снова взял курс на Киберон.

На горизонте, прямо над морем, небо постепенно окрашивалось оранжевым, а у них над головой еще оставалось голубым. Зажглась первая звезда, как разведчик, предупреждая о подходе своей армии – судя по прогнозу погоды, о сверкающем войске.

Похолодало. Жером прихватил шерстяные свитеры и одеяло на всякий случай. Октябрь безжалостен, даже когда солнце еще вовсю светит.

– Это еще зачем? – подозрительно спросила Жюли, указывая на одеяло.

– На случай, если нам придется подобрать раненого дельфина.

– Ты надо мной издеваешься?

– Да, а что?

– Ты задумал что-то на мой счет?

– Кучу всего.

– Например?

– Заставить тебя поверить, что мне нравится щупать пациенток.

– Берегись, я могу потребовать частную консультацию, – задорно ответила она.

– Хотелось бы посмотреть, – улыбнувшись едва заметно, сказал Жером.

– Может, хватит рискованных шуток?

– Да, пожалуй, – согласился молодой человек.

– Так что насчет одеяла?

– Под открытым небом можно любоваться звездами, но становится холодно.

– Зачем ты мне рассказываешь о звездах, разве мы не собирались совершить короткую двухчасовую поездку и вернуться?

– Я так сказал?

– А как же Люк?

– Люк учит моего отца держаться достойно и не проигрывать партию за партией трехлетнему ребенку. Для этого ему понадобится целый вечер. А потом они уснут, даже не узнав, что мы не вернулись.

– А если мне все-таки хочется вернуться до наступления ночи?

– Ты умеешь плавать?

– Нет.

– Ты не умеешь плавать? – с искренним удивлением повторил Жером.

– Нет, я же сказала.

– Значит, ты в моей власти. – Он расплылся в улыбке.

– Я счастлива, – с иронией заметила Жюли.

– Ты знаешь звезды?

– Большую Медведицу.

– Для начала неплохо.

– А если я заболею на катере?

– Отправишься кормить рыб.

– Очень мило! – иронично заметила Жюли.

В общем, для Жюли прогулка оказалась приятной. Они шли вдоль берега, и Жером рассказывал ей о географии полуострова, о заливе Киберон, что они совсем рядом с самым большим и прекрасным островом Бретани – Бель-Иль-ан-Мер. А потом Жером сосредоточился на управлении катером. Быть может, потому, что тоже оробел. Хотя вовсе не собирался щупать Жюли. Слишком юная. Слишком вульгарная. Не в его вкусе. Впрочем, надо признаться, ее обтянутые свитером круглые грудки все-таки не оставили его равнодушным.

– Сейчас же прекрати пялиться, – прервала Жюли его размышления.

– На что пялиться?

– На мою грудь!

– Я не пялюсь на твою грудь.

– Врун!

– Ну ладно, согласен. Но я ведь не делаю ничего дурного. И хорошего тоже…

– Ну да, верно… Одеяло, звездная ночь, я во власти доктора, который говорит, что любит щупать пациенток… А теперь ты пялишься на мою грудь… Есть от чего забеспокоиться…

– Я хорошо воспитан. И не прикоснусь к тебе. Но если ты настаиваешь, я сделаю над собой усилие.

– Даже не мечтай! – возразила Жюли. – Ты умеешь разговаривать с девушками, это неоспоримо. Сделать усилие, если я так уж прошу! Так я тебе и поверила! Хотя мужчинам не надо прилагать особых усилий, чтобы прикоснуться к девушке.

– У меня иное представление о любви.

– У меня тоже.

– Значит, мы заодно, – сделал он заключение.

– Значит, ты можешь прекратить пялиться на мою грудь!

– Я бы мог, верно. Но я не делаю ничего дурного, а это восстанавливает мои силы.

– Может, ты и потрогать хочешь? – шутя предложила Жюли.

– Нет, слишком опасно!

– Это не гранаты!

– Все равно.

– Ты что, страдаешь от отсутствия женщин?

– Да нет, возможности всегда есть, – горько признался он.

– Но Ирэн не стало совсем недавно.

– Мы давно не спали вместе.

– А разве это не основа семьи?

– Если семья уравновешенная, то да… Ирэн была больна. Глубочайшая депрессия. Она не переносила, когда к ней прикасались. Патологически не принимала собственного тела. Я все равно говорил ей, что она красивая, что она мне нравится. Но она себя не выносила.

– И ты это терпел?

– У меня не было выбора. Я ее любил. Ради любви многое можно вынести.

– За что ты любил ее?

– Разве любовь можно объяснить? Вот так новость!

– Нет, но тебе могла надоесть семейная жизнь, которая таковой не является.

– Все как-то тянулось… Не мог же я ее бросить.

– Но теперь тебе этого не хватает.

– Я и сам не знаю.

– А я знаю. Иначе ты не пялился бы на мою грудь и не пускал бы слюни, как лев на кусок мяса.

Жером демонстративно провел по подбородку тыльной стороной ладони, чтобы проверить.

– Я не пускаю слюни!

– Пускаешь! – Она показала пальцем на уголок его рта.

– И не надо думать, что все мужики перевозбужденные самцы. Это совсем не так.

– Ты уверен? Что-то я сомневаюсь. Почему твоя жена так страдала?

– Я всегда очень плохо понимал ее. Наверное, потому и любил. А она позволяла мне играть роль спасителя.

– И все было в порядке, – безучастно заметила Жюли.

– Почему, как ты думаешь, мне плохо, почему хочется бежать, постараться забыть все? Я чувствую себя виноватым в том, что мое присутствие не слишком ей помогло.

– Ты не виновен в ее смерти. «Помоги себе сам, и Бог поможет тебе». Ты можешь протянуть руку кому-то, но ты не можешь вытащить его из ямы, если он не ухватится за протянутую тобой руку. Разве что сам упадешь, а это не решит проблему. Вы окажетесь на дне ямы: вдвоем, но все же на дне.

Несколько минут Жером молчал. Он обдумывал то, что только что услышал от этой девчонки в потертых джинсах, которую считал задержавшимся в развитии подростком. Именно этот образ он нашел, чтобы подбодрить свою заместительницу. А теперь делает вид, будто верит, что их с Ирэн это не касается. А с чего бы это их не касалось?

Наступила темнота. Жером включил прожекторы на носу катера. Береговых огней больше не было видно. Только вдали мерцал маяк. Жером отошел подальше, чтобы его мощный свет не слепил его, заглушил мотор и погасил прожекторы. Жюли вздрогнула. От внезапной тьмы и почти полной тишины, нарушаемой лишь плеском волн возле корпуса катера, у нее кровь застыла в жилах.

– Ты уверен, что нам ничего не угрожает? – едва слышно спросила она, подойдя к Жерому.

– Меньше, чем в автомобиле на трассе. Что ты хочешь, чтобы с нами случилось? Чтобы Моби Дик подплыл под наш катер?

– Не знаю. Просто мне страшно.

– Иди сюда. – Он обнял ее. – Так ведь лучше?

Они долго стояли обнявшись, не зная, кто кого успокаивает. Жерому казалось, что его обволокло какое-то тепло, проникающее внутрь. У него мало опыта в столь сильных ощущениях. В нем поднималось какое-то забытое чувство, быть может испытанное некогда в объятиях матери. И Жером тихонько заплакал…

– Ты что, несколько луковиц с собой притащил? – серьезным тоном поинтересовалась Жюли.

– Сама ты чертова луковица! – засмеялся сквозь слезы Жером. – Видишь, я был прав! Ты заставляешь людей плакать.

– Я заставляю плакать только тебя, прекрати обобщать. Да и вообще, я ни при чем. Мне страшно, ты меня обнимаешь и сам же еще плачешь. Можешь мне объяснить, в чем я виновата?

– Ты не виновата. А я козел.

– Так вот почему ты плачешь? Для тебя это неожиданное открытие? Конечно, обидно заметить за собой такое.

– Могла хотя бы ответить: «Да нет, ты вовсе не козел», это бы меня утешило.

– Не люблю врать. Когда я села в машину, то сразу почувствовала, что ты принимаешь меня за скверную девчонку. И так было всю дорогу и все первые дни. Поэтому да, ты козел, раз мог так подумать.

– Это правда, мне нет прощения. Как ты думаешь, могу ли я раскаяться?

– Конечно. Но при определенных условиях.

– Могу я сделать тебе сюрприз?

– Попробуй.

Жером ушел в кабину, оставив Жюли в одиночестве на палубе. В почти кромешной тьме. Она снова вздрогнула. Моби Дик! Жером пытался протиснуться в узкую дверь, держа под мышками два матраса. Бросив их на палубу, он отправился за одеялом.

– А, наконец-то! – воскликнула Жюли. – Вот мы и приблизились к заветной сцене с одеялом!

– Надеюсь, ты окажешься более восприимчивой, чем Ирэн! Мне пора избавиться от ужасной фрустрации, мучащей меня долгие годы.

– Вот теперь мне по-настоящему страшно… Ты о чем?

– О звездах!

– О каких звездах?..

– Ложись, – приказал он, подпихнув ее к матрасу.

Жюли повиновалась, не особенно понимая, что ее ждет. В любом случае бежать ей некуда. Даже если бы она умела плавать, вокруг царила ужасающая тьма. Лежа на спине, она видела, как Жером снова ушел в кабину и вернулся оттуда с толстыми свитерами и двумя пахнущими сыростью и йодом подушками. Протянув Жюли свитер поменьше, он велел ей надеть его, улегся рядом на матрас и натянул на обоих одеяло.

– Теперь на целых пятнадцать минут закроем глаза, – сказал он.

– Это и есть твой сюрприз?

– Сюрприз будет потом. А сейчас надо, чтобы у нас в мозгу наступила темнота.

– Не смеши меня, и так темнее некуда. Я чувствую себя свечкой в заднице.

– До чего же ты утонченная, Жюли!

– Я хочу возвыситься до уровня твоей вселенной.

– Тогда считай, что я дырка в заднице!

– Я говорю о твоей работе, о медицинской вселенной.

– Ладно, молчи и наслаждайся моментом. Только глаза не открывай.

Так они пролежали с добрых полчаса. Жюли, нетерпеливая, точно девчушка возле рождественской елки, много раз спрашивала, нельзя ли ей открыть глаза. И много раз Жером, наслаждаясь возможностью еще помариновать ее, отвечал, что спешить им некуда.

Ладно…

А потом Жюли наконец получила дозволение открыть глаза, при условии смотреть только на небо и никуда больше. Она возразила, что повсюду кромешная тьма, но Жером напомнил ей, что глаза привыкают и что единственная возможность проникнуть в глубины мирозданья – это смотреть прямо на звезды.

Веки надо было раскрывать осторожно, как бы медленно раздвигая театральный занавес в абсолютно темном зале. И тогда попадаешь в третье измерение. Или в четвертое. Длина, ширина, глубина – и душевный покой.

Зрелище оказалось великолепным, количество звезд – завораживающим. Жюли еще никогда не видела столько. Большие, маленькие, более или менее яркие, разноцветные. Она могла различить, что какие-то находятся ближе, а какие-то дальше. Теперь она была не на палубе болтающегося в Атлантике катера, а в центре мирозданья. Никогда еще ей не приходилось наблюдать за звездами при таких обстоятельствах. Какой чудесный сюрприз…

– Начнем с того, что ты знаешь. Покажи мне Большую Медведицу.

– Легко! Вон она! – показала пальцем Жюли.

– А умеешь найти Полярную звезду, ориентируясь на Большую Медведицу?

– Нет.

– Берешь за основу колесницу Большой Медведицы, пять раз отмеряешь ее длину и попадаешь на Полярную звезду, которая, кстати, является головой Малой Медведицы.

– Полярная звезда – это Пастушья звезда?

– Нет, ничего общего. Полярная звезда находится точно напротив оси вращения Земли, что делает ее неподвижной для наблюдателя, по крайней мере в Северном полушарии. Все звезды вращаются вокруг Полярной звезды. Это ориентир для астрономов.

– А Пастушья звезда?

– Она не звезда. Это планета Венера. Она светит особенным светом, потому что расположена близко к Солнцу. Иногда ее видно даже днем.

– Это она вела волхвов?

– Тоже нет! Ее так называют потому, что она появляется незадолго до захода солнца и исчезает вскоре после рассвета. То есть в то время, когда пастухи должны вести свои стада домой или на пастбища. А волхвов вела комета.

– В любом случае я во все это не верю…

– Неверие не мешает интересоваться мифами и легендами и извлекать оттуда сведения… Венера – женская звезда…

– Как это?

– Своим именем она обязана богине любви и красоты у древних римлян, а в греческой мифологии ее аналогом была Афродита. Это имя вызывает в воображении прекрасную женщину; от этого корня происходят многие слова, призванные описать любовь и плотские наслаждения. Его астрологический знак тот же, что биологический знак для обозначения женщины. Кружок с направленным вниз крестом – символ зеркала в руках Венеры.

– Мужчины происходят от Марса, а женщины – от Венеры…

– Это чересчур узко, но можно и так. А вот под Полярной звездой, вон там, ты видишь Кассиопею, она похожа на букву W, очень яркое созвездие.

– Что такое созвездие?

– Скопление звезд, как Большая или Малая Медведица. Они условно обозначены в небе, чтобы помочь астроному сориентироваться.

Затем Жером показал Жюли Уран и Нептун и сообщил, что скоро появится Марс. Жюли восхищалась широтой его познаний. Этот мир представлялся ей абсолютно непостижимым. Понемногу она стала мерзнуть и прижалась к нему. Казалось, Жером, глядя в пространство, совершенно затерялся в звездах…

Жюли знала, о ком он думает…

* * *

Моя жизнь утратила связь с реальностью. Я только что оставила сына на попечение человека, которого знаю каких-то две недели, а сама лежу под одеялом где-то в океане, рядом с мужчиной, на палубе небольшого катера, в отеле десять миллиардов звезд. Какая роскошь! И главное, я не знаю, предполагает ли оный мужчина овладеть мною без лишних слов или, как он говорит, удовлетворится тем, что разделит со мной свою страстную любовь к звездам.

Хотелось бы понять. Это могло бы примирить меня с родом человеческим. Особенно с его мужской частью. Неужели на нашей бедной планете существуют мужчины с такой железной выдержкой?

Сейчас я просто лежу в его объятиях. Кажется, он заснул. Он снова немного всплакнул. У мужчин слоев еще больше, чем у лука. Или ему пришлось разгрузить целый грузовик. Несколько соленых капель в океане больше или меньше не изменят картину мира. А вот его лицо – пожалуй, потому что с утра у него будут опухшие глаза. И в другие дни тоже, потому что из него выходит такое напряжение, что он осунется.

Мне все больше и больше кажется, что такова моя миссия здесь. Снимать шелуху до самой души. Хоть на что-то сгодилась.

Неужели это ничего не изменит в моей жизни? У меня голова в звездах, рука в кошельке с деньгами. В течение нескольких недель я живу в сбывшемся сне. А что потом?

Потом я вернусь в серые будни своей привычной жизни: в кассу, к свои коллегам, к тем, кого люблю, и к этой сволочи Шассону. К сводящему с ума ритму работы, которую я уже ненавижу, к ощущению страха в животе всякий раз, как пытаюсь завести свою колымагу. И кому до этого дело?

Заново изучить свою географию

Жюли проснулась на рассвете. Первые лучи окрасили голубым темное небо. Несколько оставшихся звезд оживили в воспоминаниях увиденное ночью зрелище. Вон Венера. Море необыкновенно спокойно. Катер был почти неподвижен, только качался едва заметно, к чему она уже привыкла.

Жером тесно прижался к ней и спокойно дышал. Они с ним буквально сплелись. Наверное, их тела пахли так, как пахнет свернувшаяся клубком собака. Тот же запах, она не сомневалась. Кстати, этот запах, когда собака утром потягивается, один из самых ее любимых, он нравится ей даже больше, чем некоторые легкие цветочные ароматы. Она никогда никому об этом не говорила, опасаясь, как бы ее не приняли за сумасшедшую. Но она любит запах теплой псины. Не мокрой! Теплой!

Наверное, их тепло под вязаным шерстяным одеялом, а еще прежде под звездами, тоже так прекрасно пахнет.

Несколько часов назад чья-то рука в ночной тьме ощупью искала путь через свитер. Эта рука, тихонько подобралась к правой груди, прежде чем ласково, но уверенно прощупать ее форму. А потом та же рука спустилась и проникла под брюки, под ее простенькие трусики, чтобы деликатно найти венерин бугор и надолго задержаться там. Быть может, на час. Будто для того, чтобы перевести его узор на свою ладонь, пропитаться его теплом, набухнуть его влагой.

Жюли ничего не сказала. В этом поступке не было ничего, кроме нежности. И конечно, глубинная потребность возобновить отношения с женским телом. Снова воспроизвести в воображении галактику женщин, чтобы не слишком блуждать во время будущего межгалактического путешествия, даже если его дата еще не назначена. Жюли не сопротивлялась, она впервые испытывала такую сладость. По какому праву она отбросила бы эту руку, прикоснувшуюся к ней так, как гладят лепесток мака, стараясь не повредить его? Как бы она посмела прервать этот драгоценный момент рискованных исканий, о чистоте которых она догадывалась? А может, и спасительности…

Она не сопротивлялась, и ей понравилась эта рука, легшая на нее с такой осторожностью.

Огромной осторожностью.

Жером зашевелился. Жюли не двигалась. Она предавалась размышлениям, думая лишь об этом катере, о волнах, о звездах, постепенно исчезающих с неба, но все же остающихся здесь. Люк тоже всегда здесь. Наверное, он ждет ее. Скоро он начнет беспокоиться. Жюли попросила Жерома вернуться. Он встал и, долго потягиваясь и поднимая руки к небу, направился в кабину. Прежде чем запустить двигатель, он подошел и поцеловал Жюли в лоб, шепнув ей на ушко, точно как накануне его отец, что для того, чтобы быть счастливым, надо совсем мало. Она поблагодарила его за звезды. Теперь она по-другому будет смотреть на небо.

Они возвращались в молчании, медленно всплывая из своей слишком короткой ночи, из своего общего тепла, из той огромной нежности, которая вдохнула в них обоих новые силы и дала каждому то, что ему было необходимо. Жерому – прикосновение к женщине. Жюли – доказательство того, что мужчина может обращаться с ней нежно.

Когда Жюли вошла в домик на морском берегу, Людовик не сразу ее приметил. Крича «Подожди, подожди!», он бежал по коридору с пластмассовой тачкой и исчез в гостиной. Жюли спросила у Поля, кому он кричит «Подожди!».

– Тачке, – подмигнув ей, ответил Поль.

Вернувшись из гостиной, малыш увидел мать и тотчас бросил тачку, чтобы прыгнуть матери в объятия и крепко стиснуть ее своими маленькими пухлыми ручонками.

– Ты где была? – спросил он.

– Среди звезд, – ответила она.

– По пвавде?

– По правде. Я привезла тебе подарок. Смотри, у меня на ладошке еще осталось немного звездной пыли. Видишь? – Она раскрыла ладонь.

– Да.

– А как ты?

– Поль вчева вечевом один ваз выигвал!

– Ты ему поддался?

– Да, – ответил мальчик.

– Эй! – закричал Поль, появляясь из кухни. – Вовсе нет. Я пока еще не в маразме! Я делаю успехи!

– И еще он съел хлеб с «Нутеллой»!

– Прекратишь ты или нет? Ты же обещал не говорить им.

– А что еще он натворил, о чем мы не должны знать? – включился в разговор Жером.

Тут малыш, не глядя на Жерома, вышел из комнаты, бросив на ходу, что пошел за книжкой.

– Ну что же, попутного ветра. – Жером был раздосадован.

– Моего сына еще надо завоевать, – заявила Жюли.

– Яблочко от яблоньки… – ответил ей Жером.

– Тебе недостаточно того, чем мы занимались вчера вечером?

– А чем вы занимались? – спросил заинтригованный Поль.

– Смотрели на звезды, – поспешил ответить его сын.

– Ну и как, хорошо? – подозрительно поинтересовался Поль.

– Восхитительно… Прекрасная ночь, чтобы наблюдать… за звездой, которой я не знал.

– За какой?

– Я не знаю, как она называется, но она светила так ярко… – сказал Жером, заговорщицки поглядывая на Жюли.

Она улыбнулась в ответ. Поль переводил взгляд с Жюли на Жерома и снова на Жюли:

– Вы от меня что-то скрываете?..

– Мы заставим тебя двигаться, и ты у нас побежишь, как заяц, несмотря на твое брюшко и дрожащие колени…

Поль занял боксерскую позицию и нанес сыну несколько ударов в плечо, приговаривая: «Это мы еще посмотрим». В ответ Жером обхватил отца за шею, потащил в спальню, к широкой кровати, и принялся мутузить. Так они и боролись в шутку, пока Людовик не набросился на них сверху и не начал изо всех сил колотить то одного, то другого. Жюли с любопытством смотрела на них. И наконец тоже кинулась в эту вертящуюся на кровати и дрыгающую ногами куча-мала. Она старалась по мере возможности защитить Люка, энергично сражавшегося против двоих взрослых, даже не заботясь о том, чтобы увернуться от случайных ударов. Жюли вдруг пришла в голову мысль, что ребенок, должно быть, страдает, если нет отца, мужчины, на которого иногда необходимо опереться. Вскоре от непрерывного хохота у всех четверых начали болеть мышцы живота. Поль выбрался из клубка тел и отправился в кухню готовить второй завтрак. Хотя была очередь его сына. Но ему и самому понравилось это занятие. Он тридцать лет не прикасался к кастрюлям, и вдруг такие кулинарные откровения в разгаре отпуска в Бретани, после дурацкого заявления феминистки без банковской карточки. Жером вытянулся на спине и принялся шумно вздыхать: у него перехватило дыхание, когда ему на живот последний раз прыгнул Люк. Жюли присоединилась к Полю в кухне, оставив своего малыша вытягивать старшего вверх. На поверхность.

– Я могу тебе помочь?

Поль с изумлением уставился на нее. Может, надо ущипнуть себя или ткнуть острым ножом, чтобы убедиться, что он не спит.

– Я плачу не от лука… ты наконец говоришь мне «ты»…

– К тому, кто умеет ждать, все приходит вовремя.

– Это тебе звезды нашептали?

– Звезды и еще кое-что.

– Это хорошо.

Несколько минут прошли в молчании. Поль изо всех сил старался чистить лук, не слишком широко раскрывая глаза. Он набрасывался на него сощурившись, как ковбой – от пыли и солнца. Нет, он не заплачет. Только не сейчас. А то Жюли еще подумает, что это и правда оттого, что она сказала ему «ты».

Он плачет.

«Чертов лук!»

Жюли взялась за нож и закончила работу. А Поль, прихватив с ручки плиты кухонное полотенце, вышел из кухни глотнуть свежего воздуха.

Она улыбнулась.

Через некоторое время Поль вернулся. Во дворе он встретил Жерома, который нес на плечах Люка с лопаткой в одной руке и ведерком в другой. Они пошли на пляж. Солнце сопутствовало этой отпускной идиллии.

– Вы переспали? – без обиняков спросил Поль, с покрасневшими глазами возвращаясь в кухню.

– Зачем тебе это знать?

– Так. Мне надо.

– Нет.

– И тем не менее выглядите сообщниками.

– Мы вместе пережили прекрасные моменты.

– И он к тебе не прикоснулся?

– Прикоснулся.

– Но вы не переспали.

– Нет.

– Что же вы тогда делали?

– Я заставила Жерома заново изучить свою географию.

– Нельзя ли поподробней?

– Нет!

– О’кей.

– Мне кажется, ему просто необходимо было снова ощутить нежность. Остальное касается его одного. Если захочет, сам тебе расскажет. А мне он рассказывал о звездах, и это было волшебно.

– Да уж, он так увлечен ими, что наверняка заморочил тебе голову…

– Когда мы уезжаем? – сдавленным голосом вдруг спросила Жюли.

– В конце недели. У меня есть профессиональные обязанности. Я не совсем пенсионер. И Жерому надо вернуться к работе.

– Конец сладкого сна, – меланхолически бросила она.

– Почему же? Мы ведь вернемся?..

– Да, но сейчас каждый вернется в свой угол, в свою маленькую жизнь, и все пойдет как прежде…

– Не для меня. Не после нашей с тобой встречи. Мы будем видеться. Мы недалеко.

– Как скажешь. А лук зачем?

– Для лукового пирога. Надо почистить целый килограмм.

– Ты мазохист?

– Я рассчитывал на тебя, – ответил он, расплываясь в широкой улыбке.

* * *

Мне грустно, потому что надо уезжать…

Отъезд

Четыре дня, отделявшие их от отъезда, пролетели с головокружительной, невиданной скоростью. Но очень естественно. Почти семейная жизнь, без определенной пары, но с все более глубокой близостью.

Жером по-прежнему иногда подолгу сидел на пляже, глядя на море. Он размышлял, боролся с собой, но постепенно поднимался на поверхность: она была еще далеко, однако становилась достижимой. Ритм морского прибоя успокаивал его. Он сравнивал себя с ракушками, которые безжалостно перекатывает прилив. С ракушками, которых волна порой зарывает в песок, переворачивает, ломает на куски. Но есть и другие, остающиеся почти нетронутыми, лежащие на прибрежном песке, будто с ними никогда ничего не происходило. Вот прекрасная цель, к которой следует стремиться. К поверхности, невредимыми. Иногда к нему ненадолго приходила Жюли. Брала его за руку, или клала ладонь ему на плечо, или прижималась к нему, протискиваясь между сжатыми коленями, чтобы вновь ощутить то собачье тепло, которое ей так понравилось на катере.

А порой Жером бывал весел: играл с Люком, помогал отцу на кухне. Он еще не отплясывал, как Балу, но был почти готов к этому. Предвзятое отношение к Жюли испарилось. И теперь он ждал, когда отец подойдет к нему и спросит: «Ну что, кто был прав?»

Но Поль не собирался этого делать. Он догадывался, что Жером без этого обойдется, что ему надо идти на поправку, а не выслушивать бесполезные чванливые замечания.

Поль осознал, что в течение дня постоянно вглядывается в Жюли, пытается понять, как ей удается делать столько добра. Хотя в ней нет ничего сверхъестественного. Не более, чем в других. Кроме разве что света, который вырывается из нее, подобно солнцу сквозь щели в ставнях. Выходит, они с сыном нашли звезду. Поль был счастлив, что его первое впечатление оказалось верным. Счастлив, что в тот раз его пицца и упаковка пива прошли через ее руки. Счастлив, что пригласил ее в ресторан, а потом в Бретань. Счастлив, что она помогла Жерому освободиться от ядра, удерживавшего его на дне. Счастлив, что преуспел в «Memory» и кулинарии.

Счастлив.

Он был почти благодарен Марлен за прекрасную мысль бросить его. Да что там «почти». Он был ей благодарен.

Жюли и Люк все время проводили на берегу моря. В свитерах, зато на солнце. Если бы можно было увезти пляж с собой в машине, они бы это сделали. Но в багаж память не упакуешь. Поэтому они набивали свою память морскими запахами, плеском волн, криками чаек, лучами закатного солнца.

А потом пришла пора собираться. Поль купил для Жюли большой красный лакированный чемодан, чтобы она сложила в него свои старые вещи и новые, более подходящие ее нынешнему объему бедер.

Жюли было горько готовиться к отъезду. Она бы осталась у моря навсегда. Люк узнал бы здесь больше, чем в детском саду. Но такова жизнь… Надо работать, чтобы платить налоги, покупать еду и развлекаться, если к концу месяца что-нибудь останется… Сейчас она, как никогда, была убеждена, что родилась под несчастливой звездой… Которая едва светила… Такую судьбу не выбирают. Беды, которые следуют одна за другой, и ощущение, будто бежишь за счастьем, как за уходящим автобусом… Жюли расплакалась над открытым чемоданом.

В это время, интуитивно почувствовав ослабление свечения, в комнату вошел Поль. Взяв за плечи, он прижал девушку к себе:

– Сейчас же прекрати плакать, это ни к чему.

– Мне совсем не хочется возвращаться в свою прежнюю жизнь.

– Ну и не возвращайся. Считай, что наступает новая жизнь. Для меня-то уж точно. Была жизнь до тебя и, возможно, будет после, один день. Но в данный момент есть ты, и это самое главное.

– Ты говоришь так, будто объясняешься мне в любви.

– Ну да, объясняюсь. Только не в любви, я выше этого.

– Разве есть что-то выше любви?

– Ты!

– Громкие слова!

– Главное лекарство!

– Я никого не вылечила.

– Да, но ты пролила бальзам на наши души, подобно тому как его льют на кожу, чтобы зарубцевались раны.

– И вам с Жеромом снова понадобится этот бальзам, даже когда раны зарубцуются?

– По-настоящему они никогда не заживут. А если заживут, всегда найдутся другие. Такова жизнь. Порезы, ссадины, вывихи – и бальзамы.

– И я к тому же еще без консервантов! Вам повезло!

Поль посмотрел на нее, улыбнулся и еще крепче сжал в своих объятиях.

– Эй, не дави так сильно, сломаешь тюбик, и весь бальзам вытечет!

– Ладно, вместо того чтобы придумывать всякие глупости, собирай чемодан, – сказал Поль, встряхнув ее за плечи. – Надо еще зайти в пекарню. Аннет приготовила нам пакет в дорогу, в Эльзасе еще несколько дней будем продолжать раскармливать тебя добрым бретонским маслом!

* * *

Мне правда грустно, что сейчас придется садиться в машину. Мы будем ехать ночью, это поможет мне не чувствовать, как убегают назад километры. Надеюсь, я буду спать. Спать, чтобы не думать.

Я хочу остаться здесь.

Я хочу быть замком на песке.

Я хочу быть песком.

Чайками.

Морем.

Волнами.

Я хочу быть волной, набегающей на берег.

Или берегом, и ждать прикосновения волн, нежно ласкающих меня.

За несколько секунд

Было четыре часа утра. Они уехали накануне вечером, с грустью закрыв ставни и убеждая себя, что это всего на несколько месяцев. Всем взгрустнулось, когда Поль повернул ключ в замке и спрятал его в кормушке за домом. Перед дорогой Поль несколько часов отдыхал. Сначала машину вел Жером, но теперь он уступил руль отцу, чтобы подремать на заднем сиденье вместе с Люком и Жюли. Малыш спокойно спал, прижимая к себе дуду. Он был далеко, в ночных снах, убаюканный гулом мотора. Жюли тоже уснула, несколько раз всхлипнув и постаравшись подавить рыдания. Но мужчины все-таки их услышали. Поль чувствовал себя в полном порядке. Ему не было грустно. Он знал, что возвращение из Бретани знаменует не конец, а начало.

Ему нравилось вести машину ночью, когда все спокойно и на дороге, и в салоне. Прогноз погоды прекрасный. Несколько звезд в небе заставляли предположить, что ранним утром поля покроются тонким белым инеем. Машин на трассе было немного. Несколько красных огоньков вдали, несколько фар навстречу. Поль торопился поскорее доехать. Миновали Сар-Юнион, теперь уже близко.

А потом… Потом далеко впереди появился тот автомобиль, который внезапно резко рванул в сторону. Встречные огни прямо перед ними выделывали опасные зигзаги, приближались с головокружительной скоростью. Поль понял, что автомобиль находится не за разделительной металлической предохранительной оградой, а на его полосе. Его внедорожник мчался на предельной скорости. Он мог лишь попытаться резко вывернуть руль. Белый пикап врезался в правый борт.

Удар страшной силы.

* * *

Я чувствую себя очень легкой. Мне кажется, будто я тряпичная кукла, набитая ватой. Вокруг меня все светлое. Я словно на облаке. Погода хорошая. Я лечу над морем, на берег накатывают волны. Я замечаю маленький домик в Бретани, пляж, где мы бегали с Жеромом. Люк здесь, он сидит в песке и неустанно все наполняет и наполняет им ведра. Поль улыбается мне. Он выглядит грустным. И все-таки улыбается мне. У него красные глаза. Наверное, снова готовил луковый пирог. А потом внезапно вдруг наступает ночь, и я уже не ватная кукла, я тяжелая как свинец, я не лечу, я падаю и слышу, как Поль рычит:

«Что это за безумец?!»

Я вздрагиваю.

Я просыпаюсь.

Вокруг меня все белое. Я лежу в постели. Я не ватная, не свинцовая. Я телесная оболочка, проткнутая обычной капельницей в руку. Но Поль и правда здесь. С грустной улыбкой и красными глазами.

Я боюсь догадаться.

За две секунды до чуда

Жюли резко вскочила на холодной металлической кровати, отчего у нее сразу закружилась голова. Поль взял ее за руку и уговаривал успокоиться.

– Что случилось? – спросила она.

– Мы попали в аварию, – спокойно ответил Поль.

– Где Люк? – испугалась Жюли.

– В операционной.

– Где это?

– В отделении педиатрии.

– Я хочу пойти туда.

– Надо спросить у медсестер, можно ли вынуть из твоей руки эту штуковину.

Тогда Жюли уселась на край кровати и без колебаний резко выдернула пластиковую трубку, вставленную ей в вену. Полилась кровь. Она схватила лежащую рядом с раковиной пачку марлевых салфеток, разорвала зубами упаковку и приложила к запястью, чтобы унять кровь.

– Где это?

– Ты не можешь пойти туда, ты еще очень слаба.

– Я в порядке. Где он? – Жюли была полна решимости.

Поддерживая за плечи, Поль довел ее до двери. Они встретили медсестру, которой Поль объяснил, что ведет Жюли повидать сына и они скоро вернутся. Та даже не успела возразить – перед ее носом захлопнулась дверь.

Когда они пришли в отделение детской хирургии, им указали комнату ожидания у входа в операционный блок. Дальше им идти нельзя. Придется ждать здесь. Выбора не было.

Жюли попросила Поля рассказать, что произошло ночью. Она ничего не помнила. Это тревожно. У нее из памяти выпал целый кусок жизни. Как будто автомобиль едет, но не показывает километраж. Тогда Поль объяснил ей, что врачи скорой помощи вкололи ей седативное средство, потому что после аварии она была сильно возбуждена. Он рассказал ей про пикап, мчавшийся по встречной. Жандармы сообщили ему, что спустя полчаса после столкновения водитель скончался, пробы на алкоголь оказались положительными, более чем положительными. Преступление. Поль упомянул о боковом ударе в их автомобиль, справа, что пощадило его и Жюли. Жером серьезно ранен, но его жизнь вне опасности. Больше всего, несмотря на кресло за двести евро, пострадал малыш. Поль думает, что в старом ребенок был бы уже мертв.

– Как Жером?

– Перелом таза и множественные переломы правой ноги. Плечо тоже задето. Но ничего, ничего…

– А что же с Люком? – едва слышно прошептала Жюли.

– Не знаю. Надо ждать.

В комнатке повисла тишина. На столике были небрежно разбросаны журналы, в углу, словно для того, чтобы хоть немного оживить помещение, зеленело какое-то растение. На стенах были развешены умиротворяющие картинки: тут океан, там песчаная дюна, заснеженные вершины незнакомой горы. Сколько бескрайних просторов в такой крохотной комнатушке! И столько тревоги для сердечка Жюли. Она тихо плакала. Поль подошел, крепко обнял ее и стал нежно гладить.

С начала операции прошло уже больше трех часов, когда резко распахнулась боковая дверь. Высокий мужчина в голубом халате присел рядом с ними, спустив под подбородок маску, но оставив на голове зеленую шапочку. Он знает, что Жюли – мать, и осведомляется, можно ли сообщить медицинскую информацию в присутствии сидящего возле нее мужчины. Жюли утвердительно кивнула: оттого, что она не одна, ей легче. Глубокий вдох…

– Я доктор Мерсье, хирург. У меня есть хорошие и плохие новости. По вашему сыну Людовику пришелся жестокий удар. Нам удалось приостановить кровоизлияние в мозг. Но пришлось удалить селезенку.

– Это опасно?

– Селезенка – важный для иммунной системы орган, но человек может жить без нее, соблюдая некоторые правила для предотвращения инфекций.

– Это плохие новости, да?

– Нет, плохие новости гораздо печальнее. Людовик получил черепно-мозговую травму, затронуты некоторые зоны мозга. В настоящий момент он находится в коме. Мы не знаем, очнется ли он, и если да, то когда. Может быть, через два часа, через два дня, через две недели, через два месяца, а возможно, через два года. Медицина пока не в состоянии предсказать срок выхода из комы. Однако электроэнцефалограмма довольно хорошая, и если он очнется, то к нему в полной мере вернутся его умственные способности. Возможно, разумеется, не сразу. Помимо всего прочего, во время аварии был задет позвоночник. В настоящий момент нет реакции на уровне ног. И здесь мы тоже не знаем, насколько это необратимо.

Жюли выслушала сдержанные и ясные слова врача. Эти новости ошеломили ее. После нескольких мгновений оцепенения она снова представила, как накануне, в Бретани, он играл в песок, и разразилась рыданиями, словно внезапно осознав серьезность ситуации. Теперь жестокий удар пришелся по ней. Она плакала, цепляясь за руку Поля.

Время остановилось в этой маленькой комнатке, картинки величественных пейзажей казались ничтожными. Все вдруг стало мелким, все, кроме ее огромного страха. Фотография моря словно была насмешкой над Жюли, которая понимала, что Людовик, возможно, никогда не сможет вернуться туда.

Она почувствовала твердую руку доктора на своем плече. Это прикосновение как будто даже успокоило ее. Снова надев маску, хирург исчез за дверью.

Тишина накрыла комнату как свинцовый колпак. Хотя Полю было очень грустно, он испытал облегчение. Взяв Жюли двумя пальцами за подбородок, он нежно улыбнулся ей:

– Жюли, Людовик жив. Он в коме, но живой.

Пауза.

– Я верю. И ты верь. Прошу тебя, пожалуйста, не опускай руки. Хорошо?

– «Не опускай руки, ибо, возможно, ты за полшага до счастья». Я уже два года твержу эту арабскую пословицу. Но теперь у меня больше нет рук.

– Есть. Ты их не чувствуешь, но они есть.

Жюли приникла к груди Поля, чтобы почувствовать объятие его рук, уж они-то есть. Она старалась успокоиться, приноравливаясь к ритму его дыхания. Он высокий и щедрый. Немного мохнатый. Огромный крепкий дуб с полым, покрытым мхом стволом… А она… раненый олененок, ищущий у него защиты…

– А если он не очнется?

– Он очнется, Жюли, иначе и быть не может. Уцепись за эту мысль.

– Я стараюсь уцепиться, но все скользит, мне кажется, я карабкаюсь по ледяной стенке без крюков и ледоруба…

– Тогда обопрись на других. Обопрись на меня.

Жюли еще крепче прижимается к его груди…

Нежность его кожи

Жюли уснула, уткнувшись головой Полю в колени и положив согнутые ноги на соседний стул. Поль с глазами, полными слез, нежно гладил ее волосы.

Она ждала, когда ее позовут увидеть сына. Последнее, что она помнит: Люк спит в автомобильном кресле, прижимая к себе свой замусоленный талисман.

В отделении детской реанимации было тихо, сейчас выходные, и Людовик там один.

Он был спокоен, несмотря на все подключенные к нему приборы. Слышно, как аппарат искусственного дыхания мерно, как метроном, приподнимает его грудную клетку. Подойдя к сыну, Жюли вздрогнула и побледнела. Если бы она не слышала писка прибора, фиксирующего его сердцебиение, она подумала бы, что Люк мертв. Но он жив, – быть может, сейчас он очень далеко, но он жив.

Жив.

И все тут.

Она долго целовала его в щеки, в лоб, в глаза. На своих губах она чувствовала нежность его кожи и вспомнила ощущение, которое испытывала, прижимая его к себе, когда он был еще младенцем. Она улыбнулась сыну и прошептала что-то ему на ушко.

Возле койки Люка медсестра заполняла на столике его историю болезни.

– Отец здесь?

– Мы с ним не живем.

Медсестра вновь погрузилась в свои записи, а Жюли – в тепло своего сына.

– А вдруг он очнется, когда меня здесь не будет?

– Мы вам незамедлительно позвоним, у нас есть номер вашего мобильного телефона.

– У меня нет мобильного телефона.

– Мсье, который вас привез, дал номер в приемном покое.

– А…

– Это не родственник?

– Родственник.

– Дедушка?

– Нет… То есть наверное…

Медсестра посмотрела на нее с едва заметной вопросительной улыбкой.

Разве она могла понять? Как Жюли могла объяснить ситуацию? Судя по его привязанности к мальчику, он мог бы быть его дедушкой, судя по возрасту – тоже. Но всего через три недели?

«Ну и что?»

Поль вытащил из стопки журнал, небрежно пролистал его и сразу отложил, не в силах сосредоточиться. Что за ерунда все эти статьи по сравнению с тем, что произошло несколько часов назад!

Услышав торопливые шаги по коридору, он усомнился, что это Жюли, – не ее походка. Он уже многое знал о ней, даже такие детали.

– Здравствуйте, мсье.

– А, Каролина! Хорошо, что вы пришли. Уже видели Жерома?

– Да, я как раз от него. Он рассказал мне про малыша. Как он?

– Люк приходит в себя после наркоза. Его пришлось прооперировать.

И Поль выложил ей полный медицинский диагноз.

Глаза Каролины наполнились слезами.

– Какой кошмар! Это ужасно! И как Жюли справляется со всем этим?

– Она потрясена. Но держится мужественно.

В комнате повисло молчание. В такой момент трудно поддерживать разговор.

Но как же тяжко было это молчание.

Талисман Люка

Проснувшись, Жюли не сразу пришла в себя и не сразу поняла, где находится. Она лежала на широкой постели в скромно обставленной невыразительной спальне. Совершенно очевидно, это не больница. Она встала, чтобы раздвинуть шторы и выглянуть в окно, и увидела Поля, возвращавшегося от почтового ящика с утренней газетой. Значит, у него.

Она рассмотрела одежду, в которой спала, – свои трусики и большую мужскую футболку. Жюли ничего не помнила, даже как Поль укладывал ее в эту постель.

Обернувшись, Жюли увидела свое отражение в зеркале. Жуткое. Красные глаза, набухшие веки, заострившиеся черты. На лбу синяк – единственный след аварии. Все досталось Люку. На полу возле кровати лежал большой красный чемодан. Она выхватила оттуда какие-то вещи и проскользнула в ванную комнату, примыкающую к спальне, чтобы принять обжигающий душ в надежде, что это поможет расслабиться и немного снимет отек.

Но уже через несколько минут поняла, насколько несбыточны ее мечты.

Ей не удалось даже нанести тональный крем. Слезы все текли и текли…

И еще будут течь.

Тогда Жюли спустилась в кухню, откуда раздавался стук посуды. Поль хлопотал вокруг стола, накрывая на завтрак.

– Поспала? – спросил он, целуя ее в лоб.

– Это ты меня раздел?

– Ну не он же, – ответил он, указывая на огромного пушистого кота, который дремал на подушке в углу кухни. – Не беспокойся, – добавил он, – я бросил на тебя всего лишь дружеский взгляд. После больницы ты была вообще без сил.

– Я бы хотела вернуться туда.

– Сейчас отвезу. Только сначала съешь что-нибудь.

– Я не голодна.

– Тогда выпей хотя бы сладкого чая. Завтра я куплю тебе телефон: пригодится.

– Нет-нет, я не смогу зап…

– Помолчи! Заплатить – мое дело, ясно? – с раздражением прервал он.

– Не сердись, Поль, – умоляюще произнесла она, затаив дыхание.

Поль отвернулся и, устремив взгляд в окно, обеими руками оперся о раковину. Жюли заметила, как несколько раз дрогнули его плечи. Она подошла и протиснулась между ним и раковиной. Поль обнял ее и заплакал:

– Это я виноват. Если бы я вывернул руль в другую сторону!

– Разве ты мог?

– Все случилось слишком быстро. Я едва успел понять, что происходит, а пикап уже врезался в нас. Жаль, что этот подонок разбился насмерть, пусть бы посмотрел, что натворил.

– Зачем ты выстирал дуду? – спросила Жюли, увидев, что тряпка сушится на радиаторе парового отопления.

– Она имела жуткий вид. Не спрашивай меня, так лучше.

Они постояли так еще несколько минут, потом торопливо проглотили горячий чай и поехали в больницу, где Поль оставил Жюли у входа в детское отделение, а сам пошел к другой лестнице – узнать про Жерома.

Рано утром Людовика перевели в реанимацию. Здесь было очень приятно. Спокойные цвета, картины на стенах. Несмотря на непрерывный шум приборов, обстановка была спокойной, почти радостной, во всяком случае, как будто и здесь тоже шла нормальная жизнь. Одна из двух медсестер улыбалась. В первое мгновение ее настроение удивило Жюли. Ей казалось, что работать в таком месте очень тяжело. Но, придя в палату, она почувствовала, что эта радость жизни почти заразительна. Она, конечно, в это не верила, но охотно рискнула бы заразиться.

– Могу ли я видеть врача, чтобы поговорить о сыне?

– Да, разумеется, вы встретитесь с доктором Лагардом, заведующим отделением. Он приходит к девяти, сейчас у них летучка.

Быстро осмотрев отделение, Жюли вернулась в палату Людовика, придвинула к кровати небольшое кресло и уселась в него. Она взяла в свои ладони вялую ручку, погладила сына по волосам. Над бровями проходит длинный шов. Мелкие ранки тщательно обработаны.

Жюли рассмотрела все провода, сходящиеся к сыну.

В палату вошла медсестра с подносом в руках. Она взяла шприц и заменила его другим. Она, совсем как духами, буквально пахла уютом. Казалось, если приглядеться, можно заметить вокруг нее облако мелких цветочков. Ответив на вопросы, которые задала ей Жюли, медсестра приветливо улыбнулась ей и вышла.

Она действует благотворно.

Спустя несколько минут раздался стук в дверь и в палату вошел доктор. Он еще раз объяснил Жюли ситуацию. Она внимательно прислушивалась к тому, что он говорит, и начинала понимать.

– Существуют ли знаки-предвестники, которые предупредят нас, что он выходит из комы?

– И да и нет. Он может очнуться внезапно, совершенно неожиданно.

– А можно ли пока сделать что-нибудь, чтобы ему помочь?

– Да, разговаривайте с ним, прикасайтесь, стимулируйте его память рассказами о его жизни. Будет прекрасно, если близкие люди придут навестить его, чтобы он их тоже слышал. Даже братишки и сестренки…

– У него их нет…

– Тогда бабушки и дедушки, няня и так далее.

– А что с ножками?

– На этот счет у нас тоже пока нет определенного мнения. Поражения спинного мозга такого типа, как у Людовика, обычно реверсивны. Все зависит от того, сколько времени он пробудет в коме и от его собственной воли. Мы предпочитаем оценивать ситуацию пессимистически, чтобы подготовить вас к худшему, но будем делать все возможное, чтобы достигнуть хорошего результата.

– Вернет ли его этот хороший результат в состояние, в каком он был до аварии?

– Когда готовишься к худшему, не самое худшее приобретает совсем другой вкус, и он понравится вам, хотя, возможно, это не лучший вариант. Тем более что мы не знаем, сколько времени он останется здесь. Важно, чтобы вы берегли себя, и главное, чтобы вы не потеряли работу. Вы, кажется, одна его воспитываете? С вами встретится социальный работник, но дотации, которую вы будете получать, недостаточно, чтобы жить. К тому же следует помнить и о том, что вам необходимо отвлекаться, иначе вы не выдержите. Кто-нибудь еще сможет его навещать?

– Думаю, да.

– Хорошо. Положитесь на этих людей.

Всю первую половину дня Жюли провела возле постели Людовика. Еще немного влажную дуду она подложила ему под ручку. Она рассказывала сыну о друзьях из детского сада, о доме, о его игрушках, о погоде, о том, что видно в окно. Иногда она замолкала.

Жюли порылась в сумке в поисках шарика из сандалового дерева, который ей подарил учитель по ИЗО, когда она училась в коллеже и очень хотела работать с деревом. Это был маленький шарик, сантиметра два-три в диаметре, с неровной, но невероятно нежной от постоянных прикосновений поверхностью. Жюли никогда с ним не расставалась.

Нащупав шарик, она крепко сжала его в руке. Надо обязательно за что-то уцепиться.

В середине дня Жюли почувствовала необходимость проветриться и вышла глотнуть свежего воздуха.

Стояла отличная погода, прохладная, сухая и ясная. Бабье лето.

Возле детского приемного покоя остановилась пожарная машина. Жюли вздрогнула.

Через несколько минут она решила вернуться к сыну. По дороге ей встретился газетный киоск. На первой полосе ежедневной местной газеты большая статья об их аварии. Жюли купила.

«Вчера ночью произошла страшная авария. Столкнулись пикап и внедорожник, в котором находилась возвращавшаяся из отпуска семья. И опять в столкновении виновен алкоголь. Скончавшийся на месте водитель пикапа был пьян, содержание алкоголя в крови составило 3,54 промилле. Он выехал на трассу по полосе встречного движения, и водитель внедорожника не мог избежать столкновения. Если двое взрослых не пострадали, то для третьего пассажира, тридцатитрехлетнего врача, итог оказался неутешительным: он получил множественные переломы ноги. Но больше всех пострадал путешествовавший с семьей трехлетний ребенок. В настоящее время он находится в коме, врачи воздерживаются от каких-либо прогнозов».

Жюли резко скомкала газету и бросила ее в мусорную корзину, как будто это могло стереть из ее памяти эту невыносимую боль.

Вот что значит не знать Люка! Он не из тех, кто опускает руки! Малыш еще покажет этому журналюге, чтобы ему неповадно было писать такие убийственные тексты.

Впрочем, Жюли регулярно читает нечто подобное в рубрике «Происшествия». Да, но на сей раз это она угодила на первую полосу. И это ужасно.

В палате находилась медсестра. Она снова пришла сменить капельницу. На этот раз Людовику переливают кровь.

– Завтра или послезавтра мы сможем показать вам, как делать обтирание, если вы хотите заняться этим сами.

– А все эти провода?

– Не беспокойтесь, это не так сложно, мы поможем вам, если не справитесь. К тому же вы не обязаны это делать.

– Нет-нет, я очень хочу! Я хочу заботиться о нем. Почти как дома.

– Это на самом деле важно. Особенно для Людовика. И для вас тоже. Вы работаете?

– Да. Я кассирша. Но у меня еще есть неделя отпуска.

– У вас гибкий график?

– У меня дикий график. А я бы хотела быть здесь, когда мой сын очнется.

– Это настолько непредсказуемо… Но знаете, я работаю здесь уже двадцать три года и много чего повидала. Уверяю вас, они всегда выбирают нужный момент! И нужного человека, чтобы очнуться!

– Все сумели очнуться?

– Нет, конечно. Сказать обратное означало бы соврать. Но дети обладают невероятной энергией, чтобы найти силы и вернуться. Направляйте его к этому.

– Я не знаю как.

– Радость жизни – только она помогает.

– Я бы и сама хотела обрести ее.

– Если раньше вы были способны ощущать ее, вот увидите, она вернется.

Подъемник

Каролина каждый вечер после приема приходила навестить Жерома. Подробно рассказывала о пациентах, задавала мучившие ее вопросы, делала массаж спины, давала попить, приносила газеты, составляла ему компанию, улыбалась.

– Вы уже знаете, когда вас выпишут?

– Не можем ли мы перейти на «ты»?

– Да, пожалуй, – согласилась она. – Так что насчет выписки?

– Недели через две, когда перевязки будут не столь необходимы.

– А когда можно начинать ходить?

– Увы, это совсем другая история. Там, внутри, настоящая каша. Надо дать костям время срастись и окрепнуть. Я еще несколько месяцев буду звенеть в аэропортах. Я сейчас похож на ящик с инструментами. Пазлы любишь? Взгляни на мой рентген – вот тебе черно-белая головоломка из двухсот пятидесяти деталей. Современное искусство. Потом повешу у себя в кабинете на стену – пусть пугает пациентов!

– Кстати, а как с приемом больных?

– У тебя есть какие-нибудь планы на жизнь?

– Ничего особенного, – ответила Каролина, опустив глаза и боясь услышать продолжение.

– Тогда ты остаешься! Ты мне нужна. Я буду помогать тебе принимать решения, но на клинических осмотрах ты будешь моими руками, глазами и ушами.

– Ты мной доволен?

– Нет, это было бы глупо. Ты притягиваешь несчастья, ты почти прыгаешь во рвы вместе с тонущими в них людьми, ты перегружаешь кабинет магнитно-резонансной терапии, к тому же ты неприятная.

Каролина перестала дышать и уставилась на Жерома округлившимися глазами.

– Разумеется, я доволен, – продолжал он. – Иначе не предложил бы тебе остаться. Надо только, чтобы ты прекратила поминутно что-нибудь прописывать. Социальное страхование тебя прищучит. Развивай у себя чутье клинициста, глобальный подход, умение слушать – и ты поймешь, что иногда ничего другого и не требуется.

– Мне еще надо поучиться.

– Хорошо бы! Это называется опыт. И все равно ты не будешь лучше, чем я! Ну что, остаешься?

– Да, – с улыбкой ответила она. – А как быть с жильем?

– Можешь остаться в маленькой спальне. Я не буду ею пользоваться.

– А как ты будешь подниматься по лестнице?

– Хороший вопрос… Э-э-э-э… Хороший вопрос… – задумчиво пробормотал он.

– Придется установить подъемник.

– Спасибо за комплимент!

– Да нет, я имею в виду такие маленькие сиденья, которые поднимаются вдоль лестницы. Для стариков, как в пабах.

– Какая прелесть, Каролина, честное слово, я тронут!

– А что, разве плохая идея?

– Хорошая, – смиренно согласился Жером. – Займешься этим?

– Как хочешь.

– А как малыш? – спросил Жером.

– Его перевели в реанимацию. Мой отец там заведует отделением.

– Что ты говоришь? – удивился Жером.

– Да, а что?

– Ничего. Это значит, тогда у тебя хорошая школа.

– Да.

– А почему надо было скрывать это от меня?

– Я ничего не скрывала. Ты сам не спрашивал. Это не то, о чем я сообщаю в первую очередь. Потому что я сама по себе. У меня нет желания носить бедж «Дочь профессора Лагарда».

– Так что он говорит про Люка?

– Он не хочет особенно распространяться. Состояние малыша стабильное, но положение серьезное. Ему досталось больше всех. Они выжидают. Это лучшее, что они могут сейчас сделать.

– А Жюли? Как она?

– Ничего.

– Где она ночует?

– Пока у Поля. Но поговаривает о том, чтобы вернуться домой. Ей и правда будет далековато ездить от Поля, когда она выйдет на работу.

– Забери ее ко мне. В конце коридора есть еще одна спальня. Не стоит ей оставаться одной.

– Надо еще, чтобы она согласилась. Она меня не знает.

– Она вообще мало кого знает. Твой ход. Иди с козырей.

– Каких козырей?

– Не этих, – сказал он, глядя на ее грудь. – Это девушка.

– Просто умираю от смеха, – скривившись, бросила ему Каролина.

– Ну, не знаю. Придумай сама. Можешь почесать мне вот здесь? – умоляюще произнес Жером, указывая на начало гипса у ступни.

Каролина склонилась над креслом. Жером расслабился. У него вырвался вздох удовлетворения. Возбуждающее ощущение. Компрометирующая позиция. Щеки у Каролины стали пунцовыми.

Она резко выпрямилась и, пока у него были закрыты глаза, поцеловала его в лоб.

– Я побежала, мне надо установить подъемник.

– Уже? А мои почесушки?

– Договорись с медсестрой.

– Сегодня ночью дежурит медбрат.

– Тоже хорошо.

И Каролина исчезла в коридоре.

«Нет, совсем не так хорошо!»

Жером позвонил, чтобы медбрат помог ему улечься на ночь в постель. Он не попросил его почесать ему под гипсом. Еще чего! Сгодится вязальная спица…

Жером взял последний номер медицинского журнала «Prescrire», который ему принесла Каролина, и погрузился в чтение. В этот момент в дверь робко постучали, и в палату тихонько заглянула Жюли, чтобы убедиться, что он не спит.

– Входи, Жюли. Рад тебя видеть. Входи же!

Жюли вошла, прикрыла за собой дверь, но осталась стоять поближе к выходу. Она робела, как маленькая девочка, впервые пришедшая в школу, и не осмеливалась посмотреть на него. Они еще не виделись после аварии.

– Иди сюда, садись, – пригласил Жером, указывая на край постели.

Жюли тихонько приблизилась, все так же не поднимая головы. Она снова плакала.

– Ну давай я обниму тебя! Каждому свой черед для утешения. Поплачь от души! И не говори мне, что не надо. Насчет лука – слова не скажу. Но тут ты имеешь право!

Прошло много времени, прежде чем Жюли выплакалась. Кажется, палата наполнилась воздухом бретонского пляжа, вокруг словно дышали волны. Жером принялся тихонько укачивать Жюли, стараясь уберечь свою ногу-головоломку от нечаянного движения и не упасть вместе с девушкой в яму. Жюли в этом не нуждалась. Она высвободилась из объятий Жерома и, утирая слезы, просто улыбнулась ему:

– У тебя под гипсом чешется?

– Да. Почти невыносимо.

– Хочешь, почешу?

– Нет, пройдет. Но спасибо, это очень любезно. У меня есть дипломированная чесальщица. Так что не стану тебе с этим надоедать. Я не спрашиваю тебя, как Люк. Каролина мне все рассказала. Ее отец – заведующий отделением.

– Да? – удивилась Жюли. – Очень симпатичный.

– Она тоже.

– Это она твоя чесальщица?

– Да, хорошо чешет.

– А я очень люблю, когда мне чешут спину.

– Повернись! – предложил Жером.

– Здесь?

– А что? Мы не делаем ничего дурного, – убежденно сказал он, засовывая обе руки ей под футболку. – На катере, помнится, было и покруче…

– Мы были одни, – попыталась оправдаться Жюли.

– Однако мог без предупреждения появиться Моби Дик. Здесь?

– Чуть выше.

– Теперь здесь?

– Правее. А если придет медсестра?

– Это медбрат.

– Час от часу не легче. Вроде Моби Дика.

– Я чешу тебе спину, в этом нет ничего плохого. Знаешь, ты можешь жить у меня, вместе с Каролиной.

– Нет, я не хочу никому мешать. Скоро я выйду на работу, а график у меня странный.

– Она работает целый день и даже не будет замечать твоих приходов и уходов. Но вы хотя бы по вечерам не будете одни. Знаешь, она правда очень милая. Тебе с ней будет хорошо.

– Не знаю. Я подумаю.

– Я уже все обдумал. Это на полпути между твоей работой и больницей. Сэкономишь время и силы. Смени место и позволь тебе помочь.

– Но ведь ты скоро вернешься!

– Там видно будет. Пока я еще надолго поселился в этой палате. А потом меня, вероятно, отправят в центр реабилитации.

– В тот же, куда Люка?

– Не знаю. Может быть. Надеюсь. Ну так что, согласна поддержать компанию?

– Попробую. Посмотрим, как получится.

– Я попросил Каролину пойти с козырей, чтобы убедить тебя. Сделай так, чтобы она поверила, что у нее получилось. Она начисто лишена веры в себя. Ей это пойдет на пользу.

– С каких козырей?

– Вот ты мне как раз и расскажешь, что она выложила, – улыбаясь, сказал Жером. – А теперь беги отдыхай. – И он опустил футболку у нее на спине.

Кофейный автомат

Прошло несколько дней.

Было восемь часов вечера.

Жюли пошла в кафетерий. В это время там уже закрыто, но автомат выдаст ей чашку чая с лимоном и сахаром – единственное тепло, которое может сейчас просочиться между твердыми холодными шариками у нее в животе.

Монетка не провалилась. Первой мыслью было: почему жизнь так жестока ко мне? Как будто она уже разучилась сопоставлять, отличать глупое и банальное от серьезного.

Жюли принялась молотить по автомату вокруг щели для монет.

Ничего.

Она ударила посильнее, сбоку.

Ничего.

Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет, Жюли саданула по автомату ногой, вложив в удар всю душу. От боли она аж присвистнула и схватилась за ногу, ругаясь, как капитан Хэддок[10]. Зато монетка провалилась в чрево автомата, и он наконец выплюнул стаканчик. Нога-то пройдет, а вот на автомате останется след от их встречи.

Жюли могла бы выместить гнев и дать выход своей энергии на чем-нибудь другом, но под руку, точнее, под ногу попался кофейный автомат. Ей полегчало, хотя она не знала, благодаря чаю с лимоном или удару ногой.

И тому и другому, мой капитан!

Ее «прустовская мадленка»[11]

– Хочешь, я тебя почешу? – спросила Жюли, входя в палату Жерома.

– Это ты?

– Люк уснул, я собираюсь домой.

– Разве он не в коме? Или ты шутишь?

– Было бы неплохо, правда? – без особой уверенности заметила она.

– Каролина сказала, что ты вчера переехала к ней.

– Да. Мне очень нравится твой дом. Он гораздо больше, чем мои тридцать квадратных метров. К тому же теперь рядом нет кроватки и я смогу немного сменить обстановку…

– Ну, какие же козыри выложила Каролина?

– Что девочки всегда поймут друг друга…

– Мм… Что-то мне не кажется, что вы, девочки, из одного детского садика…

– Что она может дать мне свою косметичку и поделиться гигиеническими тампонами…

– Она правда так сказала?!

– Нет, это я оттачиваю свое чувство юмора и пытаюсь расшевелить тебя, что в твоей ситуации, согласись, скорее, комично.

– Мне приятно, что к тебе возвращается хотя бы видимость былой насмешливости, даже если она направлена на меня. Ладно, а если серьезно?

– Спроси у нее сам!

– Мне она ни за что не скажет.

– Она сказала, что ей необходима компания, потому что она чувствует себя очень одинокой.

– Это не козырь! – констатировал Жером.

– Разумеется, но это серьезная причина.

– Как ты, Жюли?

– Ну… Через два дня я должна выйти на работу.

– У тебя получится. К тому же я смогу сидеть с Люком. И Поль тоже… Ты сказала своим родителям?

– Да. Оставила сообщение на автоответчике. Мама мне перезвонила.

– И что она сказала? – после короткого молчания спросил молодой человек.

– Ничего особенного. Ей очень жаль. Она не может прийти, потому что сама неважно себя чувствует.

– А отец?

– Радио молчит.

– Черт! – возмутился Жером.

– Ничего страшного. Мы в нем не нуждаемся.

– Ему, который клянется только на Библии, потребуется очень серьезная аргументация, когда он предстанет перед святым Петром.

– Слушай, я кое-что принесла, чтобы тебе было повеселее…

– Что это?

– Твоя прустовская мадленка, – сказала Жюли, вытаскивая из сумки небольшой пакетик. – Я нашла их в ящике комода в той спальне, где ты меня приютил.

– Мои мякушки! Откуда ты знаешь?

– А ты как думаешь?

– Неужели отец посмел тебе рассказать?!

– И даже про гигантскую мякушку!

– А какие у тебя мякушки?

– У меня? У меня была плюшевая обезьянка Попи. Я повсюду таскала ее с собой. Когда мне исполнилось семь, отец решил, что я уже большая для таких детских забав, однажды вечером вырвал ее у меня из рук и сжег.

– Хочешь парочку моих мякушек?

– Это будет совсем не то.

– Ладно, иди сюда. Я буду твоим ласковым Попи.

– Попи – это обезьянка!

– Я столько просидел в постели, что теперь моя задница, должно быть, похожа на зад макаки!

– Даже не собираюсь проверять, – улыбнулась Жюли.

Корявый дуб

Жюли вышла подышать. Это осеннее воскресенье было прекрасным. Завтра на работу. Жюли даже не знала, как она сможет выдержать. Представительница из отдела социального страхования сказала, что, раз у нее ребенок с тяжелым заболеванием, она имеет право работать полдня. Это ее неоспоримое право. Ей следует поставить в известность директора. Однако Жюли была уверена, что он сумеет отказать ей. Для порядка. Потому что злоба подпитывала его, как кислород.

Жюли поехала на трамвае в центр города, чтобы сменить обстановку и погулять в парке. Там она села на скамейку у подножия дуба. Она смотрела на это старое дерево, обвившееся вокруг ограды, которая в один прекрасный день стала ему тесна, но ее забыли снять. Дуб сумел отлично справиться с этим. Он разросся вокруг неровными наплывами. Он не такой ладный, как его собратья, но не менее высокий. Издали разницы не увидеть. Возможно, при распиле из него не получились бы ровные доски, зато так же, как остальные, он дает тень. К тому же его особенность делает его заметным, под ним даже назначают свидания, его узнают. Он ориентир. Остальные безликие, неинтересные.

Жюли думала о Людовике, о повязках, которые теперь опутывали его, однажды ему станет в них тесно. О ранах, которые никогда не заживут. Он тоже станет высоким дубом – крепким и особенным.

Важные мелочи

Наступил понедельник. Первый рабочий день.

Жюли воспользовалась перерывом, чтобы позвонить Полю со своего нового мобильника. Она, точно трехлетний ребенок перед приборной панелью «Аэробуса А-350», пыталась понять, как он работает. Прагматичный и великодушный Поль ввел свой номер на «горячую кнопку». Жюли чуть-чуть задержала палец на цифре 2, и чудесным образом высветился номер ее друга. 3 – это отделение, где лежит Люк, 4 – Жером, 5 – Каролина и 6 – Манон. Кроме того, Поль показал ей, как вернуться в главное меню, если она запутается.

Поль всегда отвечает, даже когда у него совещание. Привилегия больших начальников в предпенсионном возрасте заключается в том, что их хотят сохранить любой ценой. Поль предупредил коллег, что если он отвечает на звонок, «значит это важно», сразу постановив, что звонки Жюли всегда важные, даже если речь пойдет о каких-то мелочах. Некоторые мелочи, несмотря ни на что, очень важны.

Жюли рассказала ему о выходе на работу. О директоре, который, должно быть, вылезая из утробы матери, позабыл в плаценте свою долю человеколюбия, унаследованного от родителей. Подумать только, этот огрызок филантропии оказался в помойном ведре, а его место заняло систематическое свинство!

– Но он все-таки не запретил тебе работать неполный день?

– Нет, он не имеет права. Но сказал, что причина недостаточно уважительная и что он обеспечит мне невыносимый график. Мне хотелось размазать его по стенке.

– И ты этого не сделала?

– Ты же меня видел! Я, конечно, в Бретани отъелась. Но все же не дошла до кондиции борца-тяжеловеса.

– Жюли, в один прекрасный день мы его уберем. Но не сейчас, сейчас тебе надо думать о другом. Но поддерживай свою жажду мести, чтобы выплеснуть ее, когда наступит подходящий момент. Неполный рабочий день позволит тебе уделять этому время. И держись. Так нужно для малыша.

А еще этот шум, вечный сквозняк на двенадцатой кассе, куда ее поставили на весь день, угрюмые, как сегодняшняя погода, покупатели, которые не здоровались, едва удостаивали ее взглядом, тяжко вздыхали, когда она не могла найти штрихкод, выражали недовольство, когда предыдущий покупатель вручал ей семь купонов на скидку. Есть такие «подарочки» – они выдаются с каждым чеком – совершенно не нужные покупателям, но дети ни за что не хотят их лишиться и с ревом бросаются на пол, если у кассира они закончились. Опять потерянное время, покупатели ворчат, столько надо держать в голове, не ошибиться с расчетами, чтобы снова не попасть под разнос начальства. А главное, какое отвращение Жюли испытывала к этим ничтожным заморочкам, которыми ей приходилось заниматься, пока ее ребенок спал слишком глубоким сном в нескольких десятках километров отсюда, из-за того что безответственный алкаш решил сесть за руль, не подумав о том, что нынче вечером сломает к чертям несколько жизней… На свою-то Жюли было плевать, но Люк…

Так что все эти бонусы, купоны и призовые чеки они могут засунуть себе известно куда. Особенно управляющий!

– Я тебе сто раз говорил, что ты можешь бросить работу, а я буду тебе помогать, – неустанно твердил ей Поль.

– Нет, я не хочу ни от кого зависеть.

– Ты упорная!

– Прагматичная…

– Гордячка!

– Реалистка…

– Упрямица!

– Решительная…

– Все, пока. Я рядом, ты знаешь.

Она знала…

Пословица

Жюли только что закончила обихаживать Людовика. Малыш в больнице уже тринадцать дней. Врач вышел из палаты. Последствия операции скорее положительные, и самое тяжелое уже в прошлом. Моча стала прозрачной и светлой, швы затянулись, показатели крови нормализовались. Теперь Люк мог дышать сам, и из его горла вытащили дыхательную трубку. Острая фаза завершилась, уступив место хронической, – это горькое выражение испугало Жюли.

«Хронический, прил., – длящийся долго, затяжной, развивающийся медленно…»

Жюли готовилась к этому в своем распорядке дня, в своих мыслях. Поль, Жером и Жюли уже привычно сменяли друг друга у постели Люка. Жюли приходила с утра, потом был черед Жерома, который, в ожидании, когда окрепнет его раздробленная нога, приезжал в кресле на колесиках и что-то рассказывал малышу. Потом, выйдя с работы, в палату возвращалась Жюли. Иногда Поль проводил с ребенком вечер, чтобы Жюли занялась собой, передохнула. Она не могла смириться с необходимостью оставлять Людовика в одиночестве в течение дня. Тогда ей казалось, что она бросает, предает, разочаровывает его. Что она недостойна его.

После робкого стука дверь открылась.

– Здравствуйте, вы мама Людовика? Я Ромэн Форестье, кинезитерапевт, прикрепленный к этому отделению. Приятно познакомиться.

Рукопожатие было крепким и уверенным. Проницательный взгляд, такой долгий, что кажется почти провокационным, как будто чтобы проверить, выдержит ли его человек, не сдастся ли. Жюли не уступила. Кто угодно, только не она. Раз уж она не опускает руки, то и глаз не опустит. Взгляд длился дольше рукопожатия. Всего несколько секунд, а показалось – целую вечность.

– Я работаю в центре функциональной реабилитации на другом конце города. Может, вы знаете?

– Я о нем слышала.

– Обычно я прихожу сюда, чтобы заниматься детьми, которых, возможно, позже там встречу, когда их выпишут из больницы. Несколько дней назад мне передали историю болезни Людовика…

Он склонился над Людовиком, сжал его ручонку в своих ладонях и долго-долго смотрел на ребенка – как только что на его мать, – словно стараясь заглянуть под опущенные веки.

– Привет, Людовик. Можешь называть меня Ромэн. Похоже, нам с тобой предстоит провести вместе много времени. Я буду делать тебе массаж, шевелить твое тело, пока ты не проснешься. Об остальном поговорим потом.

Ромэн говорил с Люком, как со взрослым, без всякой жалости. С уважением и простотой.

Открыв пузырек с массажным маслом, он капнул немного на ладонь, а потом на другую, чтобы согреть его. Никаких неприятных ощущений перед массажем, в вызванном им сокращении мышц нет ничего успокаивающего. Он крайне медленно приблизил руки к коже для неощутимого прикосновения. Присев на край кровати, он начал с ног, положил ступню Людовика себе на бедро. Жюли украдкой следила за ним. На руках у него густо обозначились вены.

Блестящие от масла мягкие уверенные ладони опускаются и поднимаются вдоль детской ножки. Они широкие и, кажется, очень нежные. Слегка вьющиеся каштановые волосы повторяют движения головы. Вокруг губ усы и маленькая бородка, тщательно и аккуратно подбритая. Трогательное мужское кокетство.

Ромэн работал молча. Жюли тоже не смела нарушить тишину. Ее внимание привлек какой-то звук. Движения массажиста сопровождало какое-то позвякивание. Оно шло как будто из-под его футболки. На шее у него тонкая цепочка, – наверное, звук издает кулон…

Прошло вот уже четверть часа, а над палатой все парил тихий ангел…

Жюли это развеселило, она улыбнулась. Он не пролетал, ее ангел, он был здесь, под пальцами этого человека, который только что взял ее за руку, чтобы вести до конца пути.

– А сами-то вы? Как вы себя чувствуете? – наконец нарушил молчание Ромэн.

– Нормально. Насколько может быть нормально в такой ситуации. Держусь. Мир перевернулся, но я держусь.

– …

– …

Тихий ангел тайком наблюдал за ними, готовый вмешаться…

– То, что с вами произошло, жестоко, но вы выстоите, что бы ни случилось, потому что у вас нет выбора. Жизнь продолжается.

Жюли не ответила, она прекрасно понимала, о чем он говорит. Ромэн продолжал:

– Арабская пословица гласит: не опускай руки, ибо, возможно, ты…

– …за полшага до счастья.

Ромэн не смотрел на нее, но Жюли догадалась, что он улыбнулся. В первый раз. Улыбка тут же незаметно, точно вылиняла, сошла с его губ.

Ангел снова занял свое место…

– Я буду приходить каждый день, кроме выходных. Людовику необходимо движение, вы можете сами делать ему массаж.

– Я уже немножко делаю.

Он ушел.

Какой загадочный тип. Поначалу показался холодным, а потом внушающим доверие. Выглядит так, будто уверен, что способен противостоять любым несчастьям. Разумеется, у него большой опыт выхаживания таких маленьких пациентов. Хотя он совсем молодой. Лет тридцать.

Да еще эта пословица.

Вот уже пять лет Жюли снова и снова твердила ее себе. Наверное, он впервые не успел закончить фразу…

Впервые…

И это позвякивание…

Морщинки вокруг глаз

Прошло несколько дней…

Жюли уже давно привела в порядок Людовика, а массажиста все не было. Ощущение пустоты, разверзающейся в ней, с привкусом нетерпения. Она ждала его.

Ромэн опоздал на полчаса. Никаких объяснений. Наверное, была какая-то помеха? Другой маленький пациент?

Ромэн Форестье говорит очень мало. Он сосредоточен на своей работе, редко улыбается, лишь иногда смотрит на Жюли. В голосе этого человека, в его взгляде, в поведении есть что-то умиротворяющее. И это тоже загадка для Жюли. И всегда это тихое позвякивание под его футболкой, когда он массировал Людовика, заставлял его отяжелевшие спящие руки и ноги совершать различные движения.

У него между бровями залегла глубокая прямая складка. Она тянется вертикально вверх на несколько сантиметров. Это придает ему сосредоточенное и серьезное выражение. Вокруг глаз лучатся мелкие морщинки. И две полукруглые глубокие борозды по обеим сторонам губ – стражницы его широкой улыбки.

Жюли пыталась представить его себе вне работы. Как он живет? Женат? Есть ли у него дети? Ходит ли он в кино, встречается ли с друзьями? Какой у него характер? Всегда ли он серьезен, как здесь, в палате, или становится весельчаком, стоит ему сбросить белый халат?

Про интимную жизнь человека на его лице не прочтешь. Порой кажется, ты обо всем догадался, а потом оказывается, что ошибся.

Обручального кольца у него нет. Возможно, на работе он снимает его. Из гигиенических соображений и для удобства массажа.

Жюли резко поднялась и отошла к окну. Как она может задавать такие вопросы, когда Людовик в больнице, в коме, с тяжелыми осложнениями после аварии, случившейся всего несколько дней назад? Стыдно, стыдно думать о чем-то, кроме своего малыша, стыдно думать об этом мужчине.

В стекле она заметила отражение Ромэна, который, продолжая делать свою работу, спокойно смотрел на нее. Потом он снова повернулся к Людовику:

– Знаете, когда я берусь за какого-нибудь малыша, я стараюсь узнать о нем побольше… Не могли бы вы написать мне небольшой доклад о вашем сыне?

– То есть?

Жюли обернулась и оперлась о подоконник, не решаясь подойти ближе. Надо соблюдать дистанцию, чтобы избавиться от тех нелепых мыслей…

– Описать его характер, привычки, привязанности, умственные и физические способности. Что хотите. Очень важно, чтобы к моменту, когда он очнется, я был уже хоть немного знаком с ним. Чтобы он не слишком растерялся.

– Вы будете работать с ним, даже если его переведут в другое отделение?

– Обычно в таких случаях, когда ребенок выходит из комы, он еще некоторое время остается здесь, чтобы выплыть на поверхность, а затем его переводят в отделение реабилитации. Нам предстоит провести вместе много времени… По меньшей мере несколько месяцев, иногда это занимает несколько лет, в зависимости от того, насколько серьезны нарушения и насколько быстро идет прогресс… Простите, что мне приходится говорить вам об этом, но какое-то время вам придется потерпеть меня.

Жюли улыбнулась и стала незаметно двигаться к постели Люка.

– Наверное, скорее, это вам придется терпеть нас.

– Не беспокойтесь, я выносливый.

Улыбки.

– Когда мы узнаем, сможет ли он ходить?

– Подождите, не все так быстро. Надо дать ему время. Сначала – чтобы очнуться.

– Я беспокоюсь, что будет потом.

– Я вам уже говорил, что бы ни случилось, мы справимся. Может, с некоторыми оговорками, но справимся. А дети обладают невероятной жизненной силой. Они быстро приспосабливаются к новым условиям жизни. В этом возрасте дети удивительно быстро усваивают новые навыки, вот увидите.

Жюли смотрела, как он поудобнее устраивает Людовика в кровати. Как и в прошлый раз, закончив сеанс, он слегка погладил его по щечке.

– Я рассчитываю на ваш небольшой доклад. Сможете подготовить к понедельнику?

– Я буду писать его здесь, мне понадобится выкроить для этого время. – Жюли улыбнулась массажисту.

Ромэн, как всегда проницательно, взглянул на Жюли. Улыбка сделала заметней складки у рта, проявились морщинки вокруг глаз.

Когда он вышел из палаты, Жюли еще некоторое время ощущала его взгляд, он отпечатался в ее памяти, как след на влажном песке, пока его не смоет волна.

Доклад

В понедельник Жюли протянула Ромэну конверт, не дав даже времени подойти к постели Людовика. Пораженный его толщиной, врач взвесил его на руке. Обычно родители набрасывают несколько слов на клочке бумаги. Жюли заглавными буквами вывела «ЛЮДОВИК», не поленившись для каждой буквы менять цвет карандаша. Кроме того, она нарисовала несколько бабочек, солнце и цветочки в траве…

Мы же можем помечтать, правда?

Удивленный взгляд Ромэна встретился с улыбкой Жюли – гордой и взволнованной. Кажется, будто с этим конвертом она вручила ему частицу жизни сына. Она вернула его к жизни – жизни, изложенной на бумаге; но это позволило ей побродить по своим воспоминаниям.

Ромэн не мог решиться сложить конверт, чтобы спрятать его в карман, поэтому пока он положил его на столик возле кровати:

– Спасибо. Прочту на свежую голову.

– Это я должна сказать вам спасибо. Мне очень помогло…

Сеанс, как всегда, прошел в молчании. У Жюли на губах по-прежнему играла улыбка. Бороздки Ромэна казались чуть заметнее. И повсюду порхали ангелы. Их было полно. Просто какой-то фестиваль, воздушный балет, парад херувимов.

Вечером Ромэн дождался, когда Шарлотта уснет, и устроился на диване. Лампочка в гостиной была слабенькая, но этого хватило. От яркого света слова могли бы выцвести.

Он открыл конверт. Жюли его не заклеила.

Когда он развернул листок почтовой бумаги, ему на колени выпала фотография. Людовик с мамой на берегу моря. Похоже на Бретань. Лицо ребенка освещено широкой улыбкой. Жюли смотрит на него.

«Людовик родился чуть больше трех лет назад. Несколькими этажами ниже, чем он сейчас находится. Окно было приоткрыто, и за ним пели первые весенние птицы.

Отца нет. Его не было уже тогда, когда Людовик был всего лишь скоплением клеток.

Несколько миллиардов клеток спустя он решительно открыл глаза и посмотрел на мою еще мокрую от его вод кожу. Взгляд у него был глубокий, в нем можно было утонуть… И сегодня тоже его отсутствующие глаза заставляют меня идти ко дну…

В тот прекрасный момент со мной была моя подруга детства. Две феи склонились над его колыбелью, чтобы пожелать ему счастливой и спокойной жизни. Нам следовало серьезно подумать, прежде чем несколько раз взмахнуть волшебной палочкой… Не так ли? Или же не хватало еще одной феи, чтобы все получилось? А может, колдунья пришла так, что я ее не заметила, и подкинула в колыбель моего спящего Люка злой жребий?

Людовик всегда проявлял фантастическую решительность. Едва взяв грудь, он уже точно знал, чего хочет: жить, расти, познавать мир – это было видно в его круглых глазенках.

Когда я нашла работу – надо же было на что-то жить, – пришлось поручить его заботам няни. Именно с ней он начал улыбаться, с ней схватил ручкой первые предметы, сделал первые шаги, произнес первые слова. Но она мне все рассказывала. Матери-одиночке в жизни приходится выбирать. Я решила сохранить ребенка, когда еще можно было изгнать его из моего живота. Каждый день взгляд на Людовика подтверждает мне, что я сделала правильный выбор.

Он всегда был очень чувствительным. Дверь хлопнет – он пугается.

Несколько недель назад, когда он пошел в детский сад, он горько плакал. Я тоже. Разлука была мучительной. Ему было не по себе среди шумливых, подвижных детей.

Людовика завораживает радуга. Особенно когда она перекидывается через весь небосвод.

Кстати, месяца два назад он сказал мне:

– Мамочка, ты знаешь, что у подножия радуги лежит сокровище?

– Да, знаю.

– А мы когда-нибудь сможем пойти за ним?

– Да, сможем, только, знаешь, это очень трудно… Чем ближе подходишь к радуге, тем она становится дальше…

– Значит, просто придется быстро бежать!!!

А Людовик бегает быстро! Всегда.

Людовик – шутник. Он прячет вещи, и я иногда подолгу их ищу, пока он не покажет мне тайник. К моему несчастью, он очень упорен в своих проделках…

На занятиях Людовик очень быстро соображает, у него прекрасная память. Но он слишком большой мечтатель и может долгое время просидеть, глядя куда-то в пустоту.

Он начал придумывать себе воображаемых друзей. Среди них есть Котлетка, Артюр, Звездочка и Пушок.

Иногда он оставляет про запас кусочек своей булочки и накрывает для них стол. Так они все вместе проводят целые вечера в гостиной или у меня в спальне.

С другими детьми он отлично ладит. Он не жестокий, скромный и ласковый.

Он любит, когда я ему читаю. Многие истории он знает наизусть и поправляет меня, если я пропускаю фразы.

Он обожает разглядывать витрины, украшенные к Рождеству. И радуется еловым веткам, которые мы наряжаем дома. Он пока говорит „Вождество“.

Людовик немного обидчив, иногда даже раздражителен. Он боится темноты, обожает огоньки свечей, танцующие, когда он на них дует. Его любимую дуду зовут Зайка. Ему нравится простота, покой, маленькие ручейки, где можно делать запруды. Во сне он иногда смеется. Перед уходом в детский сад он порой забывает стереть шоколадные усы от какао. К концу завтрака у него всегда остается кучка хлопьев, он любит ванильное мороженое, зато терпеть не может кабачки, шпинат и йогурт с кусочками фруктов. Но самое ужасное – брокколи. Он даже превратил это слово в ругательство! Осторожно, как бы однажды он не обозвал вас брокколи! Он вылизывает миску, когда мы печем пирог, он боится толпы, держит меня за руку, когда мы смотрим мультики. Он делает вид, что свистит, прикладывая пальцы ко рту… и издает такой резкий крик. Он улыбается мне, когда выходит из детского сада. Ему очень нравится Камилла из его группы, потому что она вся в веснушках и играет в футбол. Иногда он в слезах залезает ко мне в постель, потому что ему приснился кошмар. Он забирается в глубину сада, чтобы научиться пи́сать так, чтобы струя попадала как можно дальше. Он подбирает сухие щепки, потому что они лучше всего плавают в канавке за нашим домом. Он вываливает в салатник содержимое новой пачки хлопьев, чтобы найти сюрприз, который всегда лежит в самом низу. Он подбирает красивые камешки и кладет их в карман, а потом забывает, к большому неудовольствию стиральной машины. Он любит тишину. Он раскладывает шарики по цветам в маленькие коробочки. Он сосет большой палец или накручивает на него прядь своих волос. Но мои ему нравятся больше.

Людовик чувствительный, щедрый, ласковый, сильный, смелый, веселый. Я люблю его смех, его взгляд, я люблю его жизненную силу, его нежность.

Я люблю его…

Жюли».

Ромэн сложил три листа бумаги в конверт и долго смотрел на фотографию.

Очень долго…

Ожидание

Прошел месяц. Вот уже месяц Людовик был здесь. Он по-прежнему спал, все время спал. Иногда вечером Жюли уходила от него пораньше. Не то чтобы она отдалялась от сына, просто ей требовалось восстановить силы. Ожидание оказалось долгим. И тяжким. Порой ее охватывало отчаяние, хотелось все бросить, перерезать последнюю ниточку надежды, которая связывала ее с сыном, опустить руки. Однако такие мгновения были редки и кратки. Чаще всего они случались, когда Жюли отступала на шаг, чтобы со стороны оценить ситуацию, и внезапно осознавала, насколько все серьезно. И быстро возвращалась в свой кокон несколько смутной, машинальной неуверенности. Столкнувшись лицом к лицу с такой реальностью, можно вообще сойти с ума. Лучше делать вид, что не замечаешь самого трудного, не думать об этом, выдвинуть на первый план будничные заботы, жить сегодняшним днем, не сознавая последствий, питаться воспоминаниями, чтобы не мучиться настоящим, а особенно ожиданием того, что может произойти. Жюли принимала вещи как они есть, проживала каждое мгновение, потихоньку вновь обретала интерес к жизни. Отчаяние и печаль еще никогда никому не помогли выдержать испытания. Поэтому Жюли регулярно встречалась со своей подружкой и ужинала с Полем. Она старательно сохраняла способность жить в обществе и таким способом пользовалась редкими лучиками солнца, пробивавшимися сквозь тучи на небе ее жизни.

Песчинка сахара

Жюли уснула, положив голову на край постели, взяв в свои ладони ручку Людовика и прижавшись к ней щекой.

Когда Ромэн Форестье бесшумно, по своему обыкновению, вошел в палату, Жюли была слишком глубоко погружена в свои сны, чтобы услышать его.

Он ласково погладил ее по щеке тыльной стороной ладони, чтобы она могла спокойно выплыть из своего сновидения. Так он обычно гладил Людовика, и Жюли это очень нравилось. Ее ресницы едва заметно затрепетали, но она тут же снова уснула.

Тогда Ромэн сел на стул с другой стороны кровати и стал разглядывать спящих. Он воскресил в своей памяти их недавнюю, сделанную на пляже и такую живую фотографию и сравнил с теперешними, отсутствующими лицами. Лицо Людовика вот уже месяц было лишено какого-либо выражения, зато лицо его матери говорило о многом. Оно казалось спокойным, почти счастливым. Ее губы едва заметно улыбались. Ромэн силился вообразить, чтó эта молодая женщина переживает сейчас.

Еще несколько мгновений он разрывался между желанием наблюдать за ней и необходимостью разбудить, чтобы заняться Людовиком.

Он вновь прикоснулся к щеке Жюли своей нежной и теплой ладонью. Почувствует ли Жюли эту ласку там, где она сейчас? Она открыла глаза и чуть не подскочила, увидев рассматривающего ее массажиста. Он смущенно и робко улыбнулся, словно напроказничавший ребенок.

– Простите, я бы предпочел дать вам еще поспать, но в первой половине дня мне обязательно надо посмотреть еще одного ребенка.

Жюли смущенно извинилась. Ей было неловко.

– Вы правильно сделали, что подремали. Такие минуты расслабления очень благотворны. А вам они просто необходимы.

Жюли поднялась. От неудобного положения тело слегка затекло. Она провела рукой по взлохмаченным коротким волосам. На левой щеке отпечатался след смятой простыни. Трогательная деталь.

Но Ромэн чувствовал, что Жюли не по себе. Она как-то странно ерзала в кресле, озиралась. Глаза у нее блестели.

– Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке… Хотя нет… Со мной такое бывает, когда я резко просыпаюсь. В такие моменты я становлюсь какой-то особенно чувствительной…

Она украдкой смахнула слезу. Но от внимания Ромэна ее движение не ускользнуло.

– Могу ли я пригласить вас выпить со мной кофе после второй консультации? Чтобы загладить свою вину?

– О, вы ни в чем не виноваты. Вы делаете свою работу…

– Тогда просто ради удовольствия?

После некоторого колебания, вызванного резким пробуждением, Жюли все-таки согласилась.

– Я за вами зайду, – сказал Ромэн.

– Воспользуюсь тем, что вы здесь, чтобы немного освежиться под душем.

Вернувшись, Жюли увидела, что Ромэн держит Людовика за ручку и тихонько что-то нашептывает ему в самое ушко. Он впервые остался наедине с малышом, без мамы, которая может услышать, что он ему говорит. Жюли была тронута таким вниманием, такой близостью Ромэна к Люку и, возможно, ко всем детям, с которыми он работает. Это не выглядело работой. Она тихонько кашлянула, чтобы дать знать о своем присутствии и не застать его врасплох в столь сокровенный момент. Ромэн погладил Людовика по щечке, улыбнулся Жюли и вышел из палаты.

– Надеюсь, до скорого, – бросил он.

Жюли успела заметить тонкую цепочку, выскользнувшую из-под ворота футболки. В этот раз ее позвякивание было менее приглушенным. При каждом движении со стуком соприкасались два кольца. Обручальных…

В кафетерии они нашли свободный столик. Ромэн поставил на поднос две чашки кофе. Издали он жестом спросил, нужен ли Жюли сахар. Она кивнула. Он сел, придвинул ей стаканчик, положил рядом пакетик сахара и пластиковую палочку, чтобы перемешивать.

– Вам лучше?

– Да, прохладный душ пошел мне на пользу. Наверное, я не выспалась. Вчера вечером мы ходили в кино.

– Очень хорошо! Некоторые родители не понимают, что надо себя беречь, возвращаться к почти нормальной жизни. И вы увидите, что порой вы будете от души смеяться, а иногда упрекать себя за это. Когда в жизни человека случается большое горе, ему кажется, будто взгляды окружающих не позволяют ему быть веселым, хотя в глубине души он осознает, что только это помогает ему держаться. Японская пословица гласит: «В дом, где смеются, приходит счастье».

– Мне кажется, японцы состязаются с арабами.

Ромэн улыбнулся.

– Можно подумать, вы через это прошли! – воскликнула Жюли. – То, что вы говорите, настолько верно…

Ромэн молча опустил глаза.

– Простите, меня это не касается, – извинилась Жюли.

– Я бы не хотел говорить об этом. Мои переживания столь нелепы по сравнению с тем, что испытываете вы.

– Да, изливающий душу мужчина выглядит довольно смешно. Вот почему они обычно этого не делают. А вот женщины поняли, что смешное не убивает. А порой действует даже благотворно. Высказать то, что у тебя на сердце, вовсе не означает выставить себя на посмешище. Ведь у мужчин тоже есть сердце?

– Да. И иногда оно разбивается. Моя жена ушла…

– Ушла? То есть покинула этот мир?

– Нет, она покинула меня. Но для меня это одно и то же…

– …

– Она ушла от меня к адвокату. Конечно, адвокат лучше. Он представительнее, больше зарабатывает… Она без малейшего сожаления поставила крест на своей прежней жизни. Моя рана постепенно рубцуется. Но вот бедная Шарлотта… Я не понимаю…

– Шарлотта?

– Моя дочь. То есть наша дочь. Вот видите, я уже дошел до того, что забываю о том, что у нее есть мать.

– Но ведь у родителей равные права на ребенка?

– Она не захотела. Ее дорогой адвокат счел, что это обременительно.

– Но все-таки она видит дочь?

– Редко. Они переехали в Париж.

– Вы ее очень любили?

– Очень.

Жюли даже не знала, что сказать. Как это возможно, чтобы мать бросила ребенка ради другого мужчины? Ей это казалось непостижимым. Совершенно непостижимым.

Ромэн машинально прикоснулся пальцами к обручальным кольцам. В другой руке он так же автоматически вертел стаканчик с кофе.

У Жюли внезапно замерзли ладони, она обхватила стаканчик, чтобы согреть их.

– Все раны рано или поздно затягиваются; хорошо или плохо, но кожа заживает. След остается, но жизнь сильнее.

Оба молчали. Только робко прихлебывали кофе. Решительно, их отношения буквально притягивали множество ангелов…

Жюли продолжала медленно помешивать свой кофе пластмассовой палочкой. И ни о чем не думала.

– Мне кажется, за это время сахар уже растаял.

– Да, – согласилась Жюли и рассмеялась.

Они изредка взглядывали друг на друга, ощущая несомненную общность, которую заметили, должно быть, еще при первой встрече, но которая теперь, за этим маленьким квадратным столиком, среди гомона безымянного кафетерия, обрела форму.

– А что папа Людовика?

– Вы разве не в курсе?

– Ах да, верно, это записано в истории болезни. Он никогда не хотел признать своего отцовства?

– Никогда.

– И вам никогда не хотелось найти для сына приемного отца?

– Каждый божий день с утра я надеюсь, что найду отца для Людовика. А заодно мужчину для его мамы.

– И что же?

– И каждый вечер еще чуть-чуть сильнее утверждаюсь в своем атеизме.

– Но ведь вы очень симпатичная.

На губах молодой женщины мелькнула улыбка. Трогательный комплимент… Она едва заметно покраснела. Словно на ее щеки опустились два розовых лепестка…

Жюли была рада, что может не встречаться глазами с Ромэном. Она была уверена, что на дне еще осталась песчинка сахара, и принялась неистово перемешивать кофе.

– Спасибо…

– Я вполне искренне…

– Трудно найти идеального мужчину, который подошел бы и Людовику, и мне…

– Неужели вас не предупредили? Сказки существуют только в книжках!

А что, если Жюли хочет в них верить? В сказки! А? Это что, кому-то мешает?

Она уже была готова ответить, но Ромэн продолжал:

– Если вы слишком высоко ставите планку, ни один мужчина не будет достаточно высок, чтобы перешагнуть ее. Все будут проходить под ней.

– Вот вы, например, какого роста?

Вместо ответа Ромэн улыбнулся.

– Я знаю, что идеального мужчины не существует, – снова заговорила Жюли. – Но я не спешу выбрать. Один раз я уже обманулась, и мне бы хотелось уберечь Людовика от новой ошибки.

– Никогда не обманываешься, если любишь.

Именно в этот момент подал голос его бипер. Ромэна ждали на отделении. И это было очень кстати.

Лифт

Металлические двери лифта уже закрывались, и Поль никак не мог ожидать, что неизвестно откуда вдруг возникнет чья-то рука, чтобы придержать их. Рука Манон.

Буквально впрыгнув в лифт – она такая, вечно спешит, живет на скорости двести километров в час, – Манон никак не могла ожидать, что обнаружит в нем Поля, который уже нацелился пальцем на нужную кнопку и был удивлен, что ему помешали.

– Я чуть было не стал невольным свидетелем зрелища отрубания пальцев! – воскликнул он.

– А я чуть было вас не упустила!

– Вы уже в некотором роде упустили меня.

Манон покраснела. Да еще это замкнутое пространство…

– Мы направляемся в одно и то же место? – спросила она, чтобы сменить тему.

– Полагаю, что да. Вы нервничаете или…

– Или мне не нравятся лифты. Но восемь этажей пешком…

– А почему не нравятся?

– У меня клаустрофобия.

Тут лифт внезапно остановился между двумя этажами, и кабина погрузилась во тьму.

– Это вы его остановили? – спросила испуганная Манон.

– Нет, ни в коем случае. Зачем мне подвергать вас такому испытанию, когда вы только что сказали, что страдаете клаустрофобией?

– И что же теперь делать?

– О, на такой случай у меня есть целый арсенал предложений.

– Даже не вздумайте шутить, я это ненавижу.

– Вам не нравится мой арсенал, хотя вы даже не знаете, что в него входит.

– Я ненавижу лифты, особенно когда они ломаются.

В кабине горела всего одна крошечная лампочка, так что в темноте можно было различить лишь два смутных черно-белых профиля. Манон нервно нажимала на все кнопки подряд.

– А если лифт упадет?

– Мы разобьемся вместе. По правде сказать, мы не слишком высоко, так что отделаемся несколькими ушибами. Я могу обнять вас, тогда мое тело смягчит удар.

– Прекратите! Ничего смешного. Я боюсь.

– Боитесь? Уж не меня ли?

– Разумеется, не вас! Я боюсь, что мы отсюда не выберемся.

– С чего вдруг мы отсюда не выберемся?

– Умрем от голода, от жажды. О нас забудут.

– Жажда дает нам пять дней отсрочки. Кстати говоря, в подобных обстоятельствах лучше пить поменьше, иначе последствия могут быть непредсказуемыми. Что же касается голода, должно пройти пять-шесть недель, чтобы это привело к смертельному исходу. Так что у нас еще есть время. Особенно у меня, если сравнить наши запасы.

– Лучше бы я поднялась по лестнице. Тогда со мной не случилось бы этого.

– Но вы бы упустили меня.

– Ладно, давайте серьезно. Что будем делать?

– Позвоним технику, – предложил Поль, нажимая на кнопку вызова.

Раздался звонок, прозвучавший в кабине словно крик отчаяния. Но никто не ответил.

– А что будем делать теперь? – нервничала Манон.

– Я мог бы действительно обнять вас, пока не подоспеет помощь. Мне кажется, вам стало бы лучше.

Манон тотчас подошла к Полю и тесно прижалась к нему.

– Вы недолго раздумывали.

– Жюли мне о вас рассказывала. О вашей способности успокаивать. Мне сейчас это просто необходимо.

– Манон, мы в больнице, они не могут о нас забыть… Не волнуйтесь.

– Жюли была права. Ваши руки успокаивают.

– Уж не хотите ли вы, чтобы поломку подольше не исправляли?

– Ну нет, до такого я еще не дошла.

В этот момент лифт вздрогнул, и одновременно в тесном пространстве зажегся свет, внезапно заставив их осознать, в какой тесной близости они оказались. Манон отступила на шаг и смущенно улыбнулась, прежде чем привести в порядок голову.

Хотя они оба, кажется, были готовы потерять ее…

Плохой день

Жюли не слышала будильника. Промаявшись в пробках почти сорок пять минут, она очень поздно приехала в больницу.

Она не любила опаздывать, хотя знала, что найдет Людовика все в том же положении, с неподвижным телом и закрытыми глазами. Но она сердилась на себя за то, что он может оказаться один, когда очнется. Тогда она вспомнила, что говорила та медсестра, и спокойно припарковалась, в глубине души зная, что Людовик непременно дождется ее, чтобы выйти из комы.

Она торопливо шла к главному входу, когда увидела едущий ей навстречу старый автомобиль. Такие участвуют в осенних ралли по винодельческим шато. Только в последний момент она узнала почти скрытого отражением деревьев в лобовом стекле Ромэна, который махал ей рукой и едва заметно улыбался. Надо же, чуть не разминулись! Верно, ведь по вторникам он приезжает рано, чтобы успеть в центр реабилитации, где в десять часов начинается еженедельное совещание.

Жюли помахала в ответ. Ромэн заметил ее в зеркале заднего вида. Жюли остановилась. Она была разочарована тем, что сегодня ей не удалось перекинуться с ним несколькими словами. Его работа с Людовиком стала для нее неким ритуалом. Опоздание на сеанс заставило Жюли осознать, что рядом с этим человеком ей становится легче дышать, что он дает ей поддержку, возможность восстановить силы, чтобы выстоять, сохранить твердость духа.

Однако после краткого момента отчаяния Жюли убедила себя, что еще будут другие утра, так что одним больше, одним меньше…

Придя в палату, она нашла там Людовика все в том же состоянии. То же безучастное лицо. Те же приборы вокруг него. Та же кровать, та же палата, та же кома…

Честное слово, бывали утра повеселее…

Поцеловав Людовика, Жюли заметила клочок бумаги, положенный на край постели…

«Маме Людовика».

Она развернула записку.

«Видимо, вас что-то задержало…

Я хотел предложить вам посетить наш центр, чтобы вы осмотрели его и поняли, чем мы занимаемся. Детей сейчас немного, как раз было бы очень удобно.

Сегодня днем, около двух, у меня будет небольшое окно, я мог бы отвезти вас… Я приеду в больницу к другому ребенку. Оставляю вам номер своего мобильного, скажите, что вы об этом думаете и можете ли вы…

До встречи.

Ромэн Форестье».

Разумеется, Жюли хотелось бы побывать в центре, где Людовику предстоит провести часть своего детства. Неизвестное всегда немного страшит, так что если представляется возможность, надо ее использовать.

Жюли схватила мобильник и забила в его память номер Ромэна. Она уже вполне овладела управлением этим аппаратом. Некоторое время она обдумывала, как записать: «Массажист» или «господин Форестье»… Пусть будет «Ромэн».

И она отправила ему сообщение, что с удовольствием посетит центр во второй половине дня.

Жюли взяла ручку Людовика в свою, стала перебирать его пальчики, указательным пальцем вывела спираль на его ладошке, потом прижалась к ней щекой и, глядя на сына, тихонько заплакала.

Всего несколько слезинок, чтобы излить слишком переполненное горем сердце. Слишком много печали. Сегодня плохой день. Не может же солнце каждый день светить. Иногда небо бывает хмурым, освещает жизнь по-другому, немного более тускло, с каким-то серым оттенком, менее радостным.

Жюли привыкла к таким минутам отчаяния, они неизбежны. Она посмотрела в окно. Небо – и в реальной жизни – было серым. Скоро хлынет дождь. Капли уже стучали по стеклам, подгоняемые порывами ветра. Вдоль оконных переплетов струилась вода, сперва это были единичные крупные капли, они постепенно сливались с другими такими же, и вот уже поток ускорялся, становился шире. И этот водный танец непрестанно повторялся. Пейзаж за окном был размыт, словно в дымке; можно было различить очертания, но не детали, точно как в будущем, смутно вырисовывающемся перед Жюли. Словно эскиз картины, которую она надеялась впоследствии дописать, раскрасив ее в яркие цвета…

Ее мобильный завибрировал.

«Привет, Балу. Мне не терпится дождаться, чтобы у тебя снова появилось желание потанцевать, дерево скучает. Я здесь. Я думаю о тебе… Поль».

Крошечный просвет между облаками…

Жюли ответила, что все еще будет. Что дерево еще будет здесь, когда Балу выйдет из зимней спячки. Старые дубы долго живут…

Поль смешил ее, выслушивал, заставлял задуматься, разделял ее интересы. Поль всегда был рядом, когда она нуждалась в нем. Он мог бы быть ее лучшим другом, если бы они познакомились пораньше. Нужно ли время, чтобы подтвердить подобные отношения? Жюли доверялась ему не задумываясь, как будто это само собой разумеется. Поль ее защищал. Он шел в гору первым в связке, а подъем сейчас был крут. Но он был чуть выше ее, подбадривал, указывал, за что лучше ухватиться, иногда, стоило Жюли расслабиться, слегка натягивал веревку – но не сильно, чтобы, оказавшись наверху, она испытала удовлетворение от своей победы.

Таких, как он, принято называть «лучший друг».

Самое начало третьего. В дверь постучали, и появилась голова Ромэна Форестье. Увидев Жюли, он улыбнулся и подошел к Людовику.

– Как вы сегодня?

Жюли ответила честно, рассказала о своем утреннем печальном настроении. С Форестье все казалось так просто. Ромэн из тех редких людей, которые, поздоровавшись, спрашивают «как дела» и с подлинным интересом ждут ответа. Чувствуется, что он искренне прислушивается к окружающим.

– Ну что, вы готовы?

– Э-э-э… даже не знаю… Посмотрим.

– Вот увидите, атмосфера там очень теплая, если вы этого опасаетесь…

– Я и сама не знаю, чего опасаюсь. Хотя нет, знаю.

– Тогда вы успокоитесь, там видят будущее в красках, потому что всегда есть чем заняться, потому что заранее ничто не потеряно. Там не опускают руки.

– А часто у вас случаются чудеса?

– Если улыбка ребенка-инвалида – это чудо, то они у нас происходят постоянно. Мэр Лурда позеленел бы от зависти!

– Тогда мне не терпится туда поехать!

– Значит, решено, я отвезу вас?

– Если хотите. Но только вам придется вернуться.

– Не страшно. В любом случае мне еще надо просмотреть несколько историй болезни.

Жюли поцеловала Людовика и шепнула ему, что скоро вернется.

– Пойдем пешком или спустимся на лифте? – спросил Ромэн.

– Я бы предпочла лестницу…

– Отлично, вы спортсменка…

– Так надежнее…

Жюли не осмелилась признаться, что решила спускаться по лестнице, потому что в лифте, в этом замкнутом пространстве, лишенном любых лазеек, их молчание обретало бы смысл и это ее смущало бы.

Когда Ромэн открыл дверцу своего стоящего среди других старенького автомобиля, Жюли вдруг засомневалась и оробела.

– Садитесь, он прочный, не сломается.

– Главное, он красивый!

– Вы отлично смотритесь вместе…

– Вы заставляете меня краснеть.

– Вы внушаете ему робость, смотрите, он весь красный.

Садясь в машину Ромэна, Жюли переложила валяющиеся на переднем сиденье диски. Она не верила своим глазам, и ее охватило что-то вроде хорошего настроения. Видимо, это не укрылось от взгляда Ромэна.

– Вас что-то удивило? – спросил он.

– Да, наверное.

– Скажите скорей, я сгораю от нетерпения узнать, что удивительного может быть в такой старой машине.

– Дело не в машине, а в дисках Трейси Чэпмен.

– Вы ее знаете?

– Мне кажется, слова ее песен уже пристали к стенам моего салона, потому что я постоянно ее слушаю.

– До такой степени?

– До такой степени.

Прошло два часа. Два часа они шагали по коридорам и различным залам центра, по нескольку минут разговаривали с родителями или с детьми, занятыми своими делами. Жюли открылась жажда жизни, омывающая эти места и словно отводящая беду.

Это вернуло Жюли веру в будущее, хотя оно по-прежнему было нестабильным, как снежный покров в начале зимы.

А потом Ромэн снова отвез Жюли в больницу.

– Здесь я вас высажу, а истории болезни подождут. Мне надо забрать Шарлотту от няни.

– Во всяком случае, спасибо за этот визит.

– Теперь вы прояснили для себя ситуацию?

– Они не выглядят несчастными. Но я не уверена, что однажды снова смогу сказать, что жизнь прекрасна.

– Не жизнь прекрасна, а мы видим ее более или менее прекрасной. Не пытайтесь достичь полного счастья, довольствуйтесь маленькими радостями жизни, – сложенные вместе, одна к другой, они позволяют держаться.

– Что вы называете маленькими радостями жизни?

– Маленькие каждодневные пустяки, мы даже не отдаем себе в них отчета, но, в зависимости от того, под каким углом мы их видим, они могут сделать момент приятным и вызвать желание улыбнуться. У каждого из нас есть такие маленькие пустяки. Надо только осознать это. Подумайте, я уверен, что у вас их навалом.

– Я подумаю.

Примерно час спустя Жюли сидела в кресле возле постели Людовика, когда у нее в сумке начал вибрировать телефон.

«Сидеть и наблюдать, как паук плетет свою паутину между капельками росы».

Жюли улыбнулась. Глядя в пустоту, она представила себя сидящей в саду. И хотя она не любила пауков, смотреть, как плетется паутина, и правда приятно. Потом она застучала по клавишам.

Слушать, как среди безмолвия природы, накрытой белым покрывалом, хрустит снег под ногами…

«Я знал, что внутри вас таятся маленькие моменты счастья… Выпустите их на поверхность… А если хотите – поделитесь…»

По следам своей судьбы

Обычная каждодневная жизнь неминуемо вступила в свои права. Быть может, к счастью. Иногда это очень успокаивает.

Жером вернулся домой, миновав центр функциональной реабилитации. Слишком рано. Он пока не может наступать на ногу, его пазл будет долго срастаться. Но, мечась по больничной палате, как тигр в клетке, он натренировал руки и одну ногу – вторая была непригодна, – чтобы как можно скорее оказаться дома. Хотя Каролина и установила подъемник, Жером не представлял обузы для молодой женщины, с трудом скрывавшей радость от его возвращения. Жюли, ставшая свидетельницей этой сцены, не поняла, был ли этот восторг связан с удовольствием видеть его или с тем, что молодой заместительнице не придется больше вести прием в одиночку. Как Жером и предполагал, после проведенного Каролиной осмотра решение принимал он. Когда в осмотре не было необходимости, она отступала в сторону, оставляя доктора с пациентом, наблюдала, училась, старалась не упасть в яму и все быстрее избавлялась от мысли о необходимости срочно делать МРТ или анализ крови.

Жюли тоже была рада, что он вернулся. Она сама не знала почему, но присутствие мужчины в доме, где она спит, всегда действовало на нее успокаивающе. Какое-то ощущение защищенности или включения в мужскую орбиту. Она пыталась скрыть это чувство, но оно неизбежно возвращалось – естественно, галопом.

Хотя Жером все еще не снял гипс, Жюли подозревала, что вздохи, которые она иногда слышала из его комнаты, когда там находилась Каролина, связаны не только с почесыванием кожного покрова под белым шершавым панцирем. Ее это радовало. Жерому было необходимо перевернуть страницу, выбраться из ямы, в которую он слепо вогнал себя, не желая этого признать. И именно Каролина, готовая прыгнуть на дно не раздумывая, спустила ему короткую лесенку. Прекрасно.

В конце концов, они отлично подходили друг другу. Совершенно разные, но взаимодополняющие. Когда Каролина паниковала, Жером успокаивал. Когда он раздражался, она оставалась спокойной. Если она чего-то не знала, он ее просвещал. Когда он был голоден, она готовила. Когда она выказывала чрезмерное медицинское рвение, он только слушал. Когда она чесала, вздыхал он. Когда он бывал нежен, вздыхала она.

Поль тоже был рядом.

Ближе, чем обычно.

Он, подобно метроному, мотался между своей работой и больницей, довольный, что не надо больше поддерживать видимость супружеской жизни, и порой вел себя как постаревший подросток, только что выпорхнувший из семейного гнезда и тотчас забывший, что дом требует уборки, белье – стирки, что пылесос всасывает пыль, а тряпка протирает. Какая разница. Поль пересмотрел свои приоритеты и взгляды на жизнь с горьким чувством, что тридцать лет он ошибался. Однако он питал надежду восстановить планку и впредь двигаться в правильном направлении, не прислушиваясь к пению сирен.

Он активно искал квартиру, чтобы вложить свои сбережения и потом сдавать ее Жюли за еще более смешную плату, чем социальное жилье. Соотношение цены-качества должно было быть столь фантастически привлекательным, что ей пришлось бы согласиться.

Поль с нетерпением ждал того дня, когда Жюли примет его великодушный дар без ощущения, что он пытается купить ее. Он чувствовал, что еще не достиг желаемого результата. Пока не достиг. Но знал, что этот день настанет. Ведь настал же день, когда она сказала ему «ты».

Манон, естественно, тоже принимала участие в дежурствах возле постели Людовика, которому приходилась крестной. Молодая женщина много раз встречала в больнице Поля. Они обменивались сердечными и сдержанными фразами, которые от общей заботы о Жюли незаметно сместились к выражению радости встреч.

Жюли приспособилась к этой шаткой жизни в ритме посещения больницы. Остальное было второстепенно. Работа стала регулярной, перемещения по городу автоматическими, развлечения непривычными – настолько они теперь были редки. Так уж вышло… Сопротивляться бесполезно, судьба прокладывает свой путь. А ты следуешь ему или нет. Но если не идти по ее следам, в конце концов потеряешься.

Поэтому Жюли шла по следам своей несчастной судьбы, не пытаясь сопротивляться. В любом случае ей с этим не совладать. Располневшие в Бретани бедра растаяли вместе с ее аппетитом.

Но она держалась. А это уже что-то…

«Отпустите меня»

Вымыв Людовика, Жюли в ожидании Ромэна немного вздремнула. Сквозь сон она почувствовала: что-то щекочет ее руку. Медленно выплывая из забытья, она смотрела, что бы это могло быть, но видела только ручку сына в своей руке. И вдруг один его пальчик слегка пошевелился. Тогда она взглянула на его лицо и увидела, что Люк открыл глазки.

Охваченная страшным волнением, она было кинулась к телефону, но передумала. Это ее Люк, ее миг, их с Люком миг. Если приборы дадут сбой, она позвонит.

Решено!

Сын смотрел на нее и едва заметно улыбался. Жюли уже больше не была Жюли. Она превратилась в фейерверк, все в ней взрывалось, сверкало, светилось. О, как же это было прекрасно! Как прекрасен был этот миг!

По щеке Людовика скатилась слезинка. Как же долго он не открывал глаз! По лицу Жюли бежали настоящие потоки. Она успокаивала Люка, говорила, что все пройдет, что о нем позаботятся, что все будет хорошо.

Преисполненная этой неописуемой радости, Жюли не заметила прихода Ромэна. Он издали наблюдал за сценой. Главное – не помешать им. Зачем? Дать им насладиться моментом – вот что сейчас важно.

А потом Люк едва слышно произнес: «Отпустите меня» – и опять закрыл глаза.

И в этот момент прибор издал какой-то пронзительный звук. Жюли ничего не поняла.

Ромэн опрометью бросился из палаты и вернулся в сопровождении медсестер, которые тут же принялись распаковывать стерильные инструменты. Жюли почти не ощущала на своих плечах рук Ромэна, уводившего ее в коридор. По пути их едва не сбили с ног пробежавшие мимо один за другим врачи отделения реанимации.

Сердце Жюли отчаянно колотилось в груди и едва не выскакивало. Она не произнесла ни звука. Ромэн старался удержать ее подальше от палаты, но она чувствовала настоятельную необходимость вернуться к сыну. Она вырвалась из крепких рук массажиста и бросилась назад. Переступив порог палаты, она почти не видела Люка за спинами суетившихся вокруг него людей, которые доставали медикаменты, шприцы, какое-то оборудование. Один врач делал массаж сердца, а другой одновременно проводил интубирование, как в день аварии.

Время тянулось бесконечно. Он должен вернуться, вы слышите! Она еще не все успела ему сказать.

Он должен вернуться.

Жюли стояла чуть поодаль, в глубине палаты, и изо всех сил умоляла, чтобы он открыл глаза. Кого умолять? Она не знала, в Бога она по-прежнему не верила, она верила в жизнь и хотела все еще верить в нее, как тогда – с Каролиной, которая удерживала жизнь еще не родившегося ребенка на кончиках пальцев. Ромэн положил свою сильную руку на плечо Жюли и не отходил от нее.

Взгляды их встретились, и Ромэн впервые показался Жюли встревоженным. Кровь застыла у нее в жилах.

Прошло десять минут. Они показались ей часом. Десять минут страшной паники в медицинской бригаде, хотя они старались ничем не выдать себя. И все же это было заметно. В такие мгновения не обманывают.

А потом наконец послышался привычный ровный звук приборов. Жюли почувствовала облегчение. Она не особенно поняла, что произошло, но ей стало легче от размеренно и спокойно попискивающего экрана, который она привыкла видеть в предыдущие дни.

Атмосфера в палате постепенно нормализовалась. Врачи оставались начеку, они не сводили глаз с цифр на приборах, медсестры понемногу собирали разбросанные в спешке инструменты. Капли крови на рубашке малыша свидетельствовали о силе действий реаниматологов. Постель Людовика напоминала поле битвы, в которой на сей раз они победили. Но удастся ли им выиграть войну? Ведь у Жюли нет другого оружия, кроме наивности и цветка в дуле ружья[12].

Смехотворно.

Жалко.

Несущественно.

Ничтожного цветка.

Жюли подошла к кровати и взяла сына за руку. Доктор Лагард взглянул на нее, но ничего не сказал. Незачем. Довольно взгляда.

А потом они все один за другим ушли. Это, пожалуй, обнадежило Жюли. Раз они уходят, значит нет повода для беспокойства. Доктор положил крепкую руку на плечо Жюли. Попозже он еще заглянет посмотреть на Людовика.

Почему они все дотрагиваются до ее плеча?

Осталась одна медсестра. В углу палаты она записывала сегодняшнее событие в историю болезни. Ромэн подошел к Жюли.

– Ромэн, что случилось?

– Не знаю, доктор вам объяснит.

– Как вы думаете, это серьезно?

– Не знаю, Жюли, я ничего не знаю. Доверьтесь им. У вас нет другого выхода. Сейчас я вынужден вас покинуть, но держите меня в курсе и сообщайте, когда появятся какие-то новости. Я тоже постараюсь что-нибудь узнать. Держитесь!

Ромэн шел по коридору. Он не мог бы объяснить почему, но он был настроен пессимистически. И ненавидел себя за это.

В ее объятиях

Пришел врач и сообщил ей вердикт. Произошла остановка сердца. Пострадал мозг. Относительно будущего нет никакой уверенности.

Жюли молча плакала. Надежды снова рухнули, и она опять попала в водоворот, который затягивал ее на дно. Она цеплялась ногтями за края, чтобы падать не так быстро. Ей было больно.

Больше всего Жюли тревожило чувство, которое она испытала, увидев, что Людовик улыбается ей. Тогда она подумала, что он пришел попрощаться. И потом эти два слова: «Отпустите меня». Но Жюли не могла поверить в это. Мать не может дать своему ребенку уйти! Так не бывает! Это противоестественно! Теперь Жюли уже не шла за своей судьбой, она пребывала в невыносимой растерянности, сошла с лыжни, надвигается лавина, которая неминуемо поглотит ее.

Впрочем, Жюли пребывала нигде.

В невыразимом.

В немыслимом.

В непреодолимом.

Когда она вернулась к сыну, этот чертов дыхательный аппарат опять пищал. Ему не удавалось поддерживать нужный уровень кислорода, и медсестре приходилось постоянно изменять настройки.

– Вы не возьмете его ненадолго на руки?

– А можно? То есть, я хочу сказать, не слишком ли это сложно со всеми этими трубками?

– Скажем, не слишком просто, но я могу позвать кого-нибудь на помощь, и все вместе мы справимся.

– Тогда да, я очень бы хотела.

Спустя некоторое время Жюли сидела в кресле с Люком на руках. Сделать это и правда оказалось очень трудно. Переместить его неподвижное тело, весившее как будто вдвое больше, чем прежде, да еще так, чтобы все трубки, все провода остались на месте, не вырвались, не тянули. Но Жюли была счастлива прижать сына к себе. Крепко-крепко. И надолго.

Но Люк уже не был младенцем, весившим несколько килограммов. Спустя час задеревеневшие руки Жюли постепенно стали слабеть. Но она держалась. Медсестра подложила ей под локти несколько подушек, так что теперь Жюли могла наслаждаться, – пусть ей больно, это не столь важно. Она была бы даже готова принять на себя всю боль своего ребенка! Его состояние комы, его раздробленный позвоночник – все!

Медсестра, которая приходила узнать, все ли в порядке, собралась покинуть палату.

– Звонил господин Форестье, спрашивал, какие новости. И просил передать, что скоро заглянет к вам, у него во второй половине дня будет просвет.

– Очень любезно с его стороны.

– Мне кажется, он привязался к Людовику. Обычно у него возникает связь с детьми, но чтобы такая крепкая, это редкость… Ладно, я вас ненадолго оставлю. Если что, звоните…

Жюли постепенно приходила в себя после пережитых волнений. Она смотрела на сына, лежащего у нее на руках, и вспоминала то время, когда он был младенцем и так же покоился в ее объятиях, сытый после кормления или хмельной от усталости.

Жюли никому еще не сообщила о случившемся. Все произошло так быстро. Она сделает это сегодня вечером.

Она поразительно спокойна, несмотря на неопределенность будущего.

Сейчас.

Сейчас ей было хорошо здесь, с ним.

Ей было хорошо.

Выйдя из отделения, Жюли позвонила Полю. А когда подошла к своему автомобилю – Манон. Добравшись до дома Жерома, она долго объясняла ситуацию.

Каждый раз та же реакция. Оцепенение, досада, слова ободрения.

Если бы только все это могло изменить судьбу Людовика.

Жюли поспешно уединилась у себя в комнате. У нее больше ни на что не было сил. Она, не раздеваясь, бросилась на кровать, схватила подушку и уткнулась в нее лицом, чтобы заглушить страшный утробный вой.

Как же она ненавидела этого лихача-водилу!

Как же ненавидела!

Спустя час она уже снова была в машине. Она ехала в больницу. Как-то ей сказали, что она может приходить когда хочет.

Она хотела.

Иначе она не могла. Какая-то сила приказывала ей ехать туда, чтобы провести с ним ночь. Рядом с ним.

Прижав его к себе.

Жалкие маленькие волны

На исходе ночи, когда Жюли уснула на краешке постели, она вдруг почувствовала, что ладошка ее сына беспорядочно, рывками, задергалась. И не только ладошка, вся рука. И другая. И ноги тоже.

Она позвонила…

Жюли подозревала, что это судороги, и медсестра подтвердила ее догадку и тут же ввела двойную дозу лекарства, чтобы остановить их.

Жюли знала, что судороги – это сигнал, который подает мозг, первый орган, задетый остановкой сердца, как сказал врач. Последние остатки надежды покинули ее, уплыли, как разваливающаяся льдина, чьи обломки тают в потеплевшем море. Неотвратимое разрушение того, что казалось ей незыблемым.

Вера может сдвинуть горы, но порой этого недостаточно. Горы могут обрушиться, и ты окажешься под обломками.

Спустя несколько часов, когда Жюли вернулась после небольшой передышки, которую устроила себе, чтобы немного проветриться и глотнуть свежего воздуха, Людовик был опутан сетью проводов, которые шли от его головы и сходились к аппарату, фиксирующему его мозговую деятельность и выводящему результат на экран. Женщина, делавшая обследование, громко называла его по имени, производила резкие звуки. А Жюли смотрела на монитор – стрелки на нем едва шевелились! Она предпочла бы землетрясение, извержение вулкана, цунами, а не эти жалкие маленькие волны, возникающие у нее перед глазами, как те, что появляются на пустынном пляже, когда море спокойно, чтобы мгновенно исчезнуть.

Но это так.

Все было кончено.

Все было кончено, Жюли это знала. У нее никогда больше не будет ее Люка. Чуда не произошло. Тщетно Жюли старалась удержать поднятые руки. Хотя какие руки? У нее больше не было рук, не было ног, не было сердца. Ничего не было. Жюли превратилась в черную дыру.

Она бы отдала свою жизнь, чтобы спасти сына, но это невозможно. Ее жизнь никому не нужна. Но ее будут просить вернуться. Так что ей, несчастной выжившей, придется вернуться с передовой и строить другую жизнь… Если получится…

Если получится…

Молчаливого обмена взглядами с доктором Лагардом было достаточно, чтобы понять, что все кончено. Жюли знала, что упорствовать незачем.

Но главное, она была уверена, что он очнулся, чтобы улыбнуться ей в знак прощания, и что он не хотел, чтобы его удерживали.

«Отпустите меня».

Ромэн подождал ухода врача и медсестры и приблизился к Людовику и его маме.

Он подошел и просто без единого слова обнял ее, а потом долго смотрел на нее. И его глаза блестели ярче, чем обычно.

Достоинство молчания в том, что оно позволяет говорить глазам – зеркалу души. В молчании лучше слышишь сокровенное.

Жюли услышала. Она дала волю своему горю. Тому, что заменило руки, ноги, сердце и все остальное. Она плакала почти полчаса. Это был ливень с грозой, из тех, что идут не прекращаясь и затопляя все вокруг, и трудно было понять, закончится ли он когда-нибудь.

Ромэн ничего не говорил. Да и что тут скажешь? Он поддерживал, он удерживал ее. Она так плакала, что уже не могла дышать – не позволял заложенный нос, поэтому дыхание вырывалось через рот вместе с неудержимой икотой. Потом ноги перестали слушаться ее. Горе неумолимо. Ромэн почувствовал это, положил ее на соседнюю кровать и принялся гладить по волосам.

Медсестры ненавидят этот момент. Когда родители осознают, что все кончено, даже если сердце их ребенка еще бьется. Момент, когда они безудержно изливают свое неизбывное горе. Медсестры знают, что такой момент не может длиться долго, тело в конце концов успокаивается, хотя в разодранном надвое сердце еще кровоточит открытая рана. Нет, им никогда не привыкнуть к этому моменту, когда отчаянные вопли разносятся по всему отделению. Никогда.

Медсестра Эмилия принесла небольшую губку, смоченную в холодной воде, и протерла ею лицо Жюли. Ее крики сменило молчание, изредка прерываемое судорожными всхлипами. У нее кружилась голова. Медсестра принесла сладкое питье. Со вчерашнего дня Жюли ничего не ела, а возможно, и не пила. Все ее мысли были только о Люке.

Чуть позже ее разбудил врач, вошедший в палату.

Она не знала, сколько времени проспала. Ромэна не было. Солнце за окном светило не так ярко.

Доктор держал Жюли за запястье:

– Вы были здесь, вы видели, что электроэнцефалограмма плохая, мадам Лемэр. Не совсем ровная, но плохая. Если учесть состояние Людовика до остановки сердца, у нас не остается никаких надежд.

– Я хочу, чтобы вы его отпустили… Он сам мне сказал, когда очнулся, чтобы улыбнуться мне. Он так и сказал: «Отпустите меня»!

– Мы не знаем, сколько это еще продлится. С аппаратом искусственного дыхания его состояние стабильно, он может уйти через несколько часов или через несколько дней. А возможно, и позже.

– А если мы отключим аппарат искусственного дыхания? Что тогда произойдет?

– Он уйдет быстро. Ваш сын зависит от этого аппарата.

– Он будет страдать?

– Нет, просто его сердце перестанет биться. Но это было бы сознательным прекращением оказания медицинской помощи и создало бы затруднительное положение.

– Реанимация тоже была сознательной, но не спасла его. Если бы вы не делали массаж сердца и интубацию, его бы уже не было с нами.

– Верно, но это щекотливый вопрос.

– Вы думаете, для меня – нет? Думаете, мне хочется его отключить, этот ваш аппарат?

Врач ничего не ответил. Молодая женщина права, он и сам знает, что упорствовать нет смысла, но так трудно с этим смириться. Людовик привязан к жизни, как космонавт в открытом космосе привязан к своему кораблю простым канатом. Стоит перерубить канат, и он уйдет в невесомость.

Трудно перерубить канат.

Трудно.

– Я должна сообщить родным, – сказала Жюли.

– Делайте, как вам удобно…

Время прощания

Жером провел целый день в зале ожидания у входа в отделение. Утром он пришел повидать Люка и едва успел выбраться из палаты, чтобы не потерять сознание в своем кресле на колесиках. Он смотрел на неподвижное детское тело на больничной койке, и в его памяти непрерывно звучал их разговор на пляже:

«– Почему ты никогда не вадуешься?

– Потому что мне грустно.

– А почему тебе гвустно?

– Потому что моя жена умерла.

– А почему она умевла?

– Э-э-э… потому что ей было грустно…

– Значит, и ты умвешь?

– Я… нет, не обязательно!

– Тогда почему ты никогда не улыбаешься, если не собиваешься умивать?»

А вот Люк улыбался. Почему же теперь он умирает?

Закончив прием, Каролина тоже пришла в больницу.

Она рухнула в яму. Упала туда без всякого сопротивления.

Чтобы выбраться оттуда, ей понадобится время.

Манон тоже была здесь. Предупредила преподавателей и ушла с занятий. Ничто не могло бы остановить ее.

Поль находился на другом конце Франции и долго названивал Жюли по телефону. А она в это время как раз вышла подышать воздухом. Они почти ничего не сказали друг другу. Несколько коротких фраз, прерываемых долгим молчанием. Оба поплакали, и Поль пообещал приехать как можно скорее.

Ромэн тоже пришел. Он оставил Шарлотту у бабушки с дедушкой, чтобы попрощаться с Люком.

Жюли была растрогана, увидев, что он наклонился к ушку Людовика и что-то ему взволнованно нашептывает.

– Я хочу, чтобы вы знали, что я с вами, Жюли.

– Я знаю. Мне бы хотелось, чтобы вы остались подольше. Только вот не знаю, как с Шарлоттой.

– Все в порядке. Бабушка с дедушкой ей всегда рады, она у них заночует.

К вечеру все разошлись. Жюли хотела остаться одна. Ромэн предупредил ее, что будет в ординаторской и отвезет ее домой, когда она захочет. Не важно, когда это будет.

Когда доктор Лагард вошел в палату, она уже могла сказать, что пора. Что она не хочет дольше удерживать Люка. К чему? Позавчера он уже почти ушел, когда у него остановилось сердце. С улыбкой. Теперь Жюли хотела отпустить его, она готова. Ей очень важно было прийти посидеть с ним. Но теперь она знала, что момент настал.

Доктор Лагард попросил подождать пару минут и отлучился.

Вернувшись, он подошел к Жюли сзади и молча положил руку ей на плечо – он так делал всегда, чтобы она не чувствовала себя одиноко. После чего резко снизил подачу кислорода в аппарате искусственного дыхания.

В палате незаметно появился Ромэн и тоже подошел к Жюли.

Еще один ангел. Возможно, ангел-хранитель.

Жюли сидела на кровати рядом с Людовиком, положив одну руку ему на сердце, а другую на лоб. Она гладила его, шептала, что все будет хорошо, что она его любит, что ему не будет больно, просила подождать ее, следить за ней, обещала, что возьмет себя в руки. Она говорила, что любит его, что любит его. Время никогда не было для нее столь драгоценно, как в эти минуты. Никогда. Дорогá каждая частичка секунды.

А через полчаса частота сердечного ритма стала постепенно уменьшаться. Пятьдесят ударов в минуту, потом сорок пять… Сорок. Тридцать пять… Сердце сына вот-вот остановится под ее рукой, но Жюли продолжает разговаривать с ним. Теперь удары сердца столь редки, что она вообще не уверена, что ощущает их…

– Я тебя люблю, – шепчет Жюли.

Последний удар…

Время смерти – двадцать один час тридцать четыре минуты…

В цветах и облаках

Поль приехал утром на следующий день.

Жюли заметила его, когда выходила от Жерома. Лицо Поля осунулось. Конечно, не так, как у Жюли, но можно догадаться, что у него была трудная ночь и что он не может скрывать свое горе. Они обнялись и тесно прижались друг к другу. Он так и остался старым дубом, но Балу, честно говоря, в ужасном состоянии. Жюли даже не уверена, что он еще дышит.

– Ах, Жюли-Жюли, я даже не знаю, что сказать…

– Не говори ничего.

Их объятие было долгим, нежным и молчаливым.

– Я как раз собралась повидать его. Они перенесли его сегодня утром.

– Хочешь, я тебя отвезу?

Конечно, она хотела.

Распорядитель траурного зала, приятный мужчина, доброжелательный, приветливый и сдержанный, не склонный ни к фантазиям, ни к жалости, попросил их подождать несколько минут, пока он не подготовит малыша.

Когда Жюли вошла в помещение, она увидела сына впервые с тех пор, как оставила его, еще теплого, на больничной кровати.

Приблизившись, она заметила, что, несмотря на подобие макияжа, который должен был замаскировать смерть, он бледен. Румянец на щеках был искусственным, но немного смягчал образ. Иногда очень важно чуть-чуть схитрить с реальностью.

Прикоснувшись к Людовику, Жюли вздрогнула. Холодный. Какой холодный. Она попыталась взять его за ручку. Но рука слишком отвердела.

Жюли понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к этому жуткому ощущению. Это крошечное, теплое и влажное существо, которое всего несколько лет назад акушерка положила ей на живот, стало теперь ледяным и безжизненным.

А потом она свыклась с этим наполненным отсутствием телом, с этой неподвижной, словно покинутой бабочкой оболочкой хризалиды. Ее маленькая бабочка улетела, оставив после себя лишь эту кучку плоти, служившей ей домом. Жюли представила, что душа Людовика – то, что делало его живым, что было у него уже при рождении, – не умерла, а просто отправилась куда-то. Она толком не знала куда, но его душа как будто была везде: вокруг нее, с ней, с теми, кого он любил, в цветах и облаках, в звездной пыли, рассыпавшейся из его телесной оболочки. И Жюли опять принялась говорить с ним, снова и снова повторяя ему то, что шептала, когда он уходил. А он, разумеется, ее слушал… Он был где-то здесь, вокруг нее… А может, внутри…

Жюли аккуратно положила рядом с Люком его любимые вещи: книжку, которая ему нравилась чуть больше, чем другие, разодранную в клочья дуду, деревянный меч. Так хоронят фараонов со всеми их сокровищами.

Она без устали целовала сына в лоб. Ей будет так не хватать его. Она знала, что сейчас ее губы последний раз касаются его лба. Хоть бы даже и холодного…

Поль тоже был здесь, он безмолвно замер в углу комнаты. Теперь он тоже приблизился к Людовику, просто перекрестил его лоб и поспешно вышел вслед за Жюли.

Он старался проглотить слезы. Его попытка позорно провалилась и превратила Поля Муассака, обычно прямого, отважного и крепкого, в высокого сгорбленного старика, сотрясаемого рыданиями и всхлипывающего, как мальчишка. Он слишком долго сдерживался, а потому теперь, когда слезы наконец хлынули, они лились открыто, бурно, неудержимо. Такое половодье бывает раз в столетие, оно сметает все на своем пути, оставляя за собой опустошенный пейзаж. Жюли уже давно поняла, что иногда стоит дать себе волю, отпустить поводья, чтобы горе могло умчаться вскачь. Кстати, оно всегда в конце концов устает и дальше тащится шагом. Сегодня ее печаль была как бешеный скакун, но Жюли предполагала, надеялась, что и он когда-нибудь выдохнется.

От вида Поля в таком состоянии у нее разрывалось сердце. Должно быть, и он чувствовал то же самое.

Человек страдает за себя и за другого. Человек страдает от собственного горя и когда видит чужое горе. А значит, страдает вдвойне. И тут ничего не поделаешь.

Начался отлив, они сели в машину.

– Почему ты не включаешь двигатель, Поль?

Он порылся в кармане и протянул Жюли чек:

– Пожалуйста, не отказывайся!

– Поль!

– Пожалуйста, Жюли, прошу тебя!

– Пять тысяч евро! Поль, ты сошел с ума!

– Несколько лет назад я похоронил мать. Я знаю, сколько это стоит. Я не хочу, чтобы у тебя были денежные проблемы с похоронами сына, так что возьми эти деньги, они мне не понадобятся. И устрой Людовику красивое погребение.

– Я верну тебе остаток, если потрачу не все.

– Замолчи! И оставь все себе, украсишь могилу цветами. А если и правда что-то останется, сделаешь что-то приятное для себя. Тебе это понадобится.

– Как мне тебя отблагодарить?..

– Держаться, Жюли, держаться, – сказал он, поворачивая ключ зажигания и глядя в сторону, чтобы она не заметила печали в его глазах.

«Как же велико мое горе!»

Жюли навещала Людовика каждый день: иногда с Полем, иногда с Каролиной и Жеромом, который предпочитал оставаться в машине. Вчера с ней была Манон.

Уходя, Жюли уже знала, что сегодня гроб закроют. Окончательно. И она больше никогда не увидит его: только в мыслях или на фотографиях. Нестерпимая пустота. Даже мертвый, даже холодный, он пока был здесь, у нее на глазах, у нее под руками. Маленькое продолжение живого Люка. Когда его гроб закроют, окончательное жестокое отсутствие вступит в свои права. Отныне ей предстояло согласиться жить только в обществе воспоминаний о нем. Несколько фотографий, несколько сохранившихся одежек, игрушки и след его существования в ее памяти. След, который однажды исчезнет, как исчезает поляна под натиском окружающего леса. Со временем. Неизбежно.

Церемония прощания была простой. Пришедшие разместились на скамьях в первом ряду. Жюли вела не слишком активную социальную жизнь. Но все близкие пришли. Те, кто поддерживал и понимал ее. Те, кто разделял ее чувство и мог подбодрить взглядом или искренним объятием. Пришли даже несколько кассирш. Очень любезно с их стороны. И деревенские старики. У кого нашлось время. Кто верил в Бога. Кто принадлежал к старому ядру деревенской общины. Кто был знаком между собой с детства и совместно перенес многие испытания жизни. А они знали, что это испытание тяжелее всех остальных. Так что, возможно, их присутствие…

Богослужение совершал старый деревенский кюре. Пожилые служители церкви видят много горя, но сохраняют свою веру непоколебимой. Интересно, как им это удается?

Жюли написала текст, чтобы прочесть его во время церемонии. Она попросила, чтобы Манон зачитала его вместо нее, если она сама не сможет. Она не слишком надеялась, что у нее хватит сил. Волнение сковало ей горло.

Однако за несколько мгновений до того, как ей предстояло взять слово, Жюли ощутила, что ее заполняет какое-то чувство внутреннего умиротворения, которое помогло ей обрести необходимое спокойствие, выровнять дыхание, высушить слезы и обрести голос. В этом здании парила маленькая душа, и она была здесь не просто так.

Мой Маленький принц,

когда наступает молчание, говорят, тихий ангел пролетел… А ты пролетел, напевая милую песенку. Значит, есть поющие ангелы. Как жаль, что я больше не увижу, как вечером ты сосешь палец, теребя свои волосы, как ты снимаешь трубку и говоришь: «Привет, мам!» – как ты подбрасываешь шарик в кольцо и азартно ждешь, когда он упадет, как ты рисуешь свои забавные закорючки.

Жаль, что я больше не увижу, как ты возвращаешься из сада с полными пригоршнями недозрелой малины, не услышу, как ты поешь песенку из своего любимого мультика. Мне жаль, что я больше не увижу тебя, не дотронусь до тебя, не возьму на руки и не поцелую. Всего этого мне будет не хватать.

Обещаю тебе, Людовик, что я снова обрету свою былую радость жизни и постараюсь сделать так, чтобы она вернулась к тем, кто тебя любит. Я даже снова начала улыбаться, мне кажется… Так что видишь…

Следи за нами, веди нас, моя падающая звездочка…

А раз ты стал звездой, я прочту тебе отрывок из «Маленького принца»:

«Ты посмотришь ночью на небо, а ведь там будет такая звезда, где я живу, где я смеюсь, – и ты услышишь, что все звезды смеются. У тебя будут звезды, которые умеют смеяться!»[13]

Ночью, Люк, я буду смотреть на небо, чтобы увидеть, как ты сверкаешь… А днем звезды не видны, но они все равно там, на небе…

Я люблю тебя…

Жюли простояла несколько минут, прислонившись лбом к гробу, и вернулась на свое место. Установилась невероятная тишина, плотная, густая, как зимний туман. Какую по-настоящему можно слышать. Ни всхлипа, ни шуршания носового платка, ни кашля. Ничего. Небытие. Тишина причащения. Тишина прощания…

А потом произошел еще один волнующий момент. Хотя стоял ноябрь, к гробу подлетела белая бабочка и села на него. Разумеется, ночная бабочка оказалась здесь случайно.

Как это случайно?

Кюре благословил эту тишину, это насекомое и продолжил молитву. А потом кивнул Ромэну, который просил разрешения что-то прочесть. Тот вышел, развернул клочок бумаги, кашлянул и нерешительно посмотрел на присутствующих.

Жюли была тронута. Он ведь едва знал Людовика.

На кладбище вырос высокий холм. И вот над пустотой на двух досках поставили голубой гробик. Как же странно было видеть такой маленький.

Некоторые подходили, чтобы обнять Жюли. Кто-то предпочел оставаться в сторонке. Слышался только звук шагов по белым камешкам кладбищенских аллей.

Когда четверо мужчин опустили такую крошечную коробочку в такую огромную яму, Жюли почувствовала, что ее тянет вниз, как бывает на краю обрыва. Зов пустоты. Она встала на колени, пытаясь побороть желание упасть вместе с сыном. Пусть ее закопают. И поскорей! Поскорей! Никто и не заметит. А они опять будут вместе. Теперь уже навсегда. Как же ему будет одиноко и тесно так глубоко под землей, в темноте. А ведь он так боялся темноты.

Жюли, твой сын умер, он уже ничего не чувствует. Он превратился в кучку безжизненной плоти. У него нет проблем. Там, где он теперь, ему плевать на тесноту и темноту…

Как знать? И потом, для нее было еще слишком рано. Слишком рано не думать об этом… Она пока не могла смириться с такими обстоятельствами…

Поль схватил ее за плечи, поднял и повел к ресторану, где он организовал небольшие поминки. Близкие присоединились к ним, немного оживились, неуверенно заговорили. Кто-то улыбнулся.

Жюли была спокойна, она даже почти улыбалась. Как будто самое трудное было позади. Самое болезненное, но уже позади. Самое страшное не кончилось, она это знала, всему свое время.

За последние несколько недель Жюли научилась жить настоящим моментом. А разве у нее был выбор? И сегодня его тоже нет.

Так что она продолжала жить настоящим моментом, жизнь такая хрупкая штука…

Особенно сегодня.

Carpe diem[14].

Вдали от большой спокойной реки

Поль предложил проводить ее.

Жюли решила поехать домой.

Она, точно призрак, вошла в свою крошечную квартиру, где из каждого угла на нее набросились воспоминания. Диван, где Люк так любил кувыркаться, его стул возле кухонного стола, мультики – он столько раз пересматривал их, что кассеты в конце концов стали визжать при каждом обороте…

И его комната…

Жюли рухнула на детскую кроватку и прижала к себе любимые игрушки Люка, те, что не ушли с ним вместе.

Она закрыла глаза и молча сотрясалась в рыданиях. Она не знала ни который час, ни что она будет делать завтра. Если время остановилось, к чему строить планы?

В тот вечер Жюли хотелось уснуть поскорее. И надолго. Быть может, навсегда.

Поль молчал. Через некоторое время он взял ее за руку, отвел к машине и снова увез ночевать к себе.

Поль умеет принять решение в критический момент.

В тот вечер у Жюли хватило сил раздеться самостоятельно. Но не сопротивляться. Она мгновенно уснула. Так лучше.

Наутро Жюли проснулась на том же месте, в том же положении, с мокрым носовым платком в руке и опухшими глазами. Одиночество схватило ее, как волк ягненка. Не оставив ей никакого шанса.

От слез голова была тяжелая.

Бессмысленный день.

Подышать воздухом. Поплакать. Помочь Полю на кухне. Поплакать. Почистить лук. Поплакать. Вопреки обыкновению. Один разок. Сходить на могилу. Поплакать. Позвонить Манон. Поплакать.

Под вечер на ее мобильник упало сообщение от Ромэна:

«Я знаю, что бессилен против вашего чувства одиночества. Знаю, что вам надо его пережить, не бояться его, принять. Знаю, что для этого еще слишком рано. Вы умеете плакать, тут женщинам страшно повезло. Я часто думаю о вас. Вспомните обо мне, если вам понадобится чье-то общество. Я рядом. Обнимаю вас».

На самом деле Ромэн постоянно думал о Жюли и Людовике. Действительно, та медсестра была права, он очень привязался к этому малышу. И к его матери, возможно, тоже. В конце концов он решил, что это к лучшему, что Людовик умер: у него была слишком тяжелая травма, грозившая непредсказуемыми последствиями. Ему приходилось видеть родителей таких физически и неврологически больных детей. Тех, кого очень пренебрежительно называют «овощи». Он многое видел. Родителей, которые боролись, переехали, сменили работу, чтобы быть поближе к специализированным клиникам; пары, которых сблизило это испытание, тех, кто отважился завести другого ребенка, и тех, кого горе привело к разводу. Иногда случалась и радость, но всегда, всегда – страдание, жестокое страдание при виде боли на лице своего ребенка.

Поэтому он понимал Жюли. Она позволила сыну уйти – и страдала от этого.

А еще Ромэн знал, что у нее снова возникнет желание встать и идти долгой дорогой вместе с другими, несколькими старыми и несколькими новыми, потому что такова жизнь, и будут встречи, и будет постоянное движение в ритме событий. И еще, когда мы покидаем большую спокойную реку существования, мы обнаруживаем параллельные пути, разумеется более сложные для навигации, но они интереснее, богаче, чем проторенные, которые мы выбираем, оттого что они легче.

Ромэн знал, что Жюли сидит на обочине, что ей потребуется сделать передышку, что ей бы хотелось, чтобы «земля остановилась и она могла сойти», как в песне, и что она сама должна подняться. Но ему хотелось бы хоть немного побыть с ней рядом, когда она вдали от большой спокойной реки.

После похорон Жюли не отпускало ощущение чудовищной пустоты. Как смириться с тем, что Людовика больше нельзя потрогать, увидеть? Как жить, каждодневно ощущая тяжесть его отсутствия? Ходить на кладбище и видеть увядающие цветы – знак того, что время проходит. Проходит без него. Что предстоит другая дорога и что ей, Жюли, придется двинуться по ней. Не слишком понимая, куда идти. Но на этом пути она будет частенько оборачиваться назад, к своей прежней жизни, как люди, которые любят друг друга и не могут расстаться и все машут на прощание рукой, уже скрываясь за горизонтом.

Впрочем, Жюли даже не знала, хочется ли ей идти до горизонта. Она стояла на рельсах и смотрела, как поезд жизни вновь трогается вместе со своими живыми пассажирами, и не была полностью уверена, что ей хочется вскочить в него. Ей больше хотелось бы остаться на перроне с Людовиком. Еще немного, еще совсем чуть-чуть.

Езжайте без меня, я догоню.

Быть может…

Я не уверена…

Нет желания…

В случае обстоятельств непреодолимой силы

Прошло несколько дней.

– Привет, Жюли. Я вас не отвлекаю?

– Я сижу в кресле с хорошей книгой.

– Замечательно. Я звоню вам, чтобы узнать, не будете ли вы свободны сегодня вечером, чтобы перекусить со мной где-нибудь.

– К сожалению, у меня уже назначена встреча.

– А…

В голосе Ромэна послышалась нотка разочарования, что не ускользнуло от внимания Жюли.

– В первую субботу месяца я всегда ужинаю с подругой детства. Это традиция, которой мы можем изменить только в случае возникновения обстоятельств непреодолимой силы.

– Не оправдывайтесь, ничего страшного.

– Вы не слишком разочарованы?

– Я разочарован, что вы уже заняты, но рад узнать, что не являюсь для вас «обстоятельством непреодолимой силы».

Жюли улыбнулась.

– А если бы я предложил вам прогулку в горы каждое первое воскресенье месяца, чтобы устранить последствия ужина в первую субботу, это могло бы стать неизменной традицией?

– Почему бы нет?

– Тогда попробуем завтра?

– Э-э-э… ну давайте! – согласилась застигнутая врасплох Жюли.

– Я заеду за вами завтра в десять и позабочусь о пикнике, годится?

– Пикник в такую погоду?

– Завтра обещают великолепное солнце. Прихватите теплый свитер, остальное я беру на себя.

– Договорились!

– Тогда до завтра, Жюли. Хорошего вечера.

Какая чуткость! Он не спросил, все ли в порядке. Он отлично знает, что не в порядке и что Жюли совсем не хочется говорить об этом по телефону.

Ромэн предпочитает действовать и прекрасно придумал, как поправить ей настроение. Он знал, что горы творят чудеса и благотворно действуют на Жюли. Однажды, когда он делал массаж Людовику, она сама об этом сказала.

Дать шанс плотине выстоять

В восемь часов Жюли проснулась от солнца, ласкающего ее подушку. Как и предполагалось, небо благоприятствовало прогулке в горах. Уже хорошо.

Она потянулась, отложила игрушку Люка – одну из тех, которые сохранила, – и пошла в кухню перекусить. Ей не хотелось долго валяться в постели. Чтобы пропала припухлость век и разгладилось осунувшееся лицо, требовалось время.

Без двух минут десять Жюли услышала, как по гравию двора шуршат шины. Вряд ли это пациент. Сегодня воскресенье. Это был «триумф»[15]. Ромэн припарковался возле дома и вышел из машины. Жюли постучала в стекло, улыбнулась, помахала ему и подхватила рюкзак. Вещей в нем было мало, ведь заботы о пикнике Ромэн взял на себя, – только бутылка воды, свитер, ветровка и запасные носки.

Они обнялись.

– Вы поразительно пунктуальны!

– Просто я предусмотрителен. Не люблю заставлять себя ждать. К тому же день выдался такой хороший.

– Куда мы едем?

– Это сюрприз! В горы. Больше я ничего не скажу. Вы в форме? Предстоит много пройти пешком!

– Так даже лучше, мне пойдет на пользу. А что, ремней безопасности нет? – спросила Жюли, усевшись в машину и пытаясь пристегнуться.

– В такой древней колымаге в них нет смысла. Если машина перевернется, пристегнут ты или нет – мало не покажется.

– Может, возьмем мою?

– Положитесь на меня. Я не испытываю ни малейшего желания покалечить ее, а уж тем более вас…

Жюли смотрела, как он включает зажигание, и покорно сняла ручной тормоз, находящийся со стороны пассажира.

Ей казалось, она принимает участие в съемках клипа Джонни Холлидея образца шестидесятых годов.

Приятно пахло искусственной кожей. Машина тускло поблескивала, как старая мебель. В ней чувствовалась история. Да еще этот запах моторного масла.

– А она надежна? Особенно на горных виражах?

– Она надежна во всем.

– Во всем?

– Ладно, вам я скажу. Она относительно надежна, но на световые годы отстает от современных машин, которые прощают почти все ошибки своих водителей. Кроме разве что абсолютного их кретинизма.

– Но вы же не такой.

– Спасибо, Жюли.

– Значит, она не очень надежна.

– Скажем так: у нее прочный задний мост, на котором жестко закреплены оба задних колеса. У современных автомобилей независимые подвески. Одно колесо сталкивается с ухабом, остальные три живут своей жизнью. Здесь – яма или ухаб, и машину может занести. Так что если к тому же скорость слегка превышена или дорога мокрая…

– Вы правда не хотите взять мою?

– Здесь не так спокойно и безопасно, как в современных тачках, но это ничего. Просто на поворотах приходится вручную держать направление, как в санях…

– Так ведь можно буквально коснуться земли…

– Можно. В общем, не знаю, как у вас, а у меня получается.

– У меня тоже! – сказала Жюли, просто высунув руку в окно и подобрав с дорожки несколько камешков.

– Если она заглохнет, вы сможете толкать.

– А что, есть вероятность, что она заглохнет?

– Да нет! Я за ней постоянно ухаживаю, пылинки с нее сдуваю. Она гораздо надежнее, чем многие современные модели, где все на электронике.

– И давно она у вас?

– Это автомобиль пятьдесят девятого года. Он принадлежал моему отцу. Его самая первая машина. Он отдал ее мне, когда я получил диплом кинезитерапевта.

– А до какой скорости она может разогнаться?

– До ста шестидесяти. Но на ста тридцати скорость уже пьянящая, потому что брюхом мы почти касаемся земли.

– У вас демонстрация не предусмотрена?

– Не сегодня. Сегодня будем ходить пешком.

– Эти ретроавтомобили такие длинноносые. Как насчет обзорности?

– Обзорность как раз даже лучше.

– А как же вы ее обслуживаете?

– А руки мне на что? – улыбнулся Ромэн.

Остаток пути они молча слушали диск Трейси Чэпмен. Удобно, когда вкусы совпадают. Впрочем, Жюли отметила несоответствие между старой машиной и автомобильным CD-плеером.

– Я мастер на все руки. Этой машиной я пользуюсь каждый день. И мне нравится по дороге на работу слушать новости. Кстати говоря, если я слушаю музыку, то на скорости больше пятидесяти километров в час надо усиливать звук.

Место, где они припарковались, было незнакомо Жюли. Но до чего здесь красиво! Им предстоял долгий подъем. Рюкзак Ромэна выглядел тяжелым. Но для его развитой мускулатуры это пустяк. Ромэн пошел вперед; у него была своя скорость, но он постоянно оглядывался, чтобы посмотреть, не отстала ли Жюли.

Она не отставала.

Они шли уже два часа. Два часа в молчании. Говорили только горы: их глашатаями были ручьи, а посланцами – шумящие кроны.

Когда Жюли немного замедляла шаг, Ромэн останавливался, чтобы спросить, все ли в порядке, немного передохнуть, глотнуть воды и отправиться дальше.

Они добрались до горного озера, к которому уступами спускались склоны горы. Великолепное место.

Ромэн уселся на большой камень и достал из рюкзака два батончика со злаками.

– Сделаем привал. Видите ту вершину? Вот туда мы и идем. Я думаю, с нашими темпами нам понадобится еще час. И там устроим пикник. Вас устраивает?

– Устраивает. Если со мной случится голодный обморок, вы меня понесете.

– А как вы думаете, зачем я предлагаю вам зерновой батончик?

Им потребовалось чуть больше часа. Ромэн не учел душевной усталости своей спутницы. Пришлось сделать привал на камне, чтобы опорожнить отяжелевший мешок слез. Жюли периодически требовалось освободиться от них. Бесперебойное производство соленой воды требовало слива излишков, и тогда приходилось открывать задвижки, чтобы дать шанс выстоять потрескавшейся плотине.

Постепенно такие моменты становились все реже. Но целый день выдержать она по-прежнему не могла. Такие дела…

Ромэн ее не тревожил. Он шел чуть впереди и не спустился к ней. Достаточно было обмена взглядами. Она знала, что он ей сочувствует. Что он подождет. Что он понимает. Разделяет ее горе. Но прыгать вместе с ней в яму не намерен…

Они добрались до самого верха, и перед ними открылся величественный вид. Чистое счастье в глазах Жюли обрадовало идущего первым в связке. Миссия выполнена.

– Хотите есть?

– Готова есть хоть дождевых червей!

– Успокойтесь, у меня припасено кое-что получше.

Подложив ветровку, Жюли уселась в траву и с интересом наблюдала, как Ромэн разбирает свой рюкзак.

Он достал оттуда клетчатую скатерть и разостлал на траве. Какое трогательное внимание! На нее он выложил несколько тщательно запакованных бутербродов, затем бросил одно крутое яйцо Жюли, а другое – в общую кучу. Жюли, проворная и подвижная, ловко поймала оба. В ответ на ее торжествующую улыбку Ромэн подмигнул.

Пикник восстановил ее силы: красивый вид, приятная компания, заслуженный отдых и сытый желудок. Они болтали о том о сем. О Шарлотте, о работе.

А потом ангел пролетел. Полными слез глазами Жюли смотрела вдаль.

– Как вы себя чувствуете, Жюли?

Еще один ангел…

– Опустошенной… Я чувствую себя опустошенной и угасшей. У меня такое ощущение, будто я тоже чуть-чуть умерла. Что я поле боя. Все сгорело, земля разворочена, повсюду зияющие воронки, руины, насколько хватает глаз. Тишина после ужаса. Но не затишье после грозы, когда чувствуешь себя умиротворенным. У меня впечатление, будто я подорвалась на мине, разлетелась на тысячи кусков и даже не знаю, как все эти куски собрать, и сумею ли я найти всё.

Ромэн помолчал. Ровно столько, чтобы Жюли успела достать из рюкзака носовой платок. Он тоже смотрел вдаль.

– Знаете, из конструктора лего можно собрать все, что угодно, даже если какие-то детали потеряны. Воображение делает свою работу, – наконец сказал он.

– Для чего воображать какую-то конструкцию, если потеряна главная деталь, та, в которой заключалась вся прелесть задачи?

– Как-то наладить дело, поискав недостающие детали в другом месте. Пока еще слишком рано, Жюли. Дайте себе право прожить ваше горе. Всему свое время. На поле боя или после природного катаклизма жители при виде разрушений сначала впадают в оцепенение, причитают, плачут, возмущаются. И только потом они могут засучить рукава и приступить к восстановлению. Только потом. То, что вам пришлось пережить, – возможно, самое худшее, что может случиться. Так что будьте снисходительны к своим настроениям. Ни одно поле боя не остается бесплодным. Бывает, требуются годы и годы, но природа всегда побеждает, и на пепелище снова растут цветы. Рано или поздно и ваша природа одержит верх.

Ромэн повернулся к Жюли. Ее глаза по-прежнему были полны слез. Он улыбнулся. Просто улыбнулся ей. И погладил ее мокрую щеку. Как совсем недавно Людовику. И Жюли улыбнулась в ответ. А потом их глаза вновь обратились вдаль. Тишина и безграничность успокаивают.

– Вы вышли на работу? – спросил Ромэн.

– Нет еще. Мой любезный доктор выписал мне бюллетень. Как органам соцстраха удалось вычислить, что трех дней достаточно, чтобы прийти в себя после смерти ребенка?

Жюли стала рыться в рюкзаке в поисках сухого платка. Ромэн достал плитку темного шоколада с крупинками карамели, разломил ее на кусочки, не снимая фольги, и положил на скатерть.

– Поторопитесь, у нас тут намечается соревнование с муравьями! А они в горах свирепые!

– Откуда вы знаете, что я его обожаю? Именно такой!

– Интуиция свойственна не только женскому полу!..

Ромэн наделен не только интуицией, но и вниманием. Ему достаточно было однажды заметить упаковку от этого шоколада в палате Людовика, чтобы запомнить.

– Вы занимаетесь музыкой? – поинтересовался он.

– Нет. В детстве немного играла, а теперь нет. А вы?

– Я снова взялся за скрипку. Занимался в детстве, а потом ее у меня украли. Когда меня бросила жена, все изменилось, надо было чем-то занять свои вечера. Тогда я купил себе инструмент и стал брать уроки. Когда я играю, я ни о чем не думаю. Только об удовольствии от того, что я делаю.

– Должно быть, это освобождает голову.

– Есть какой-нибудь инструмент, который привлекает вас больше других?

– Да, фортепиано.

– Тогда займитесь. Пойдите в музыкальный магазин, купите пианино и наймите преподавателя.

– Я подумаю.

Жюли не осмелилась сказать, что у нее совершенно нет возможности поставить в гостиную инструмент. Для этого, во-первых, необходимо, чтобы у нее была своя гостиная.

– Ну что, спускаемся?

– Спускаемся! Мне бы хотелось поблагодарить вас, Ромэн. Вы правда очень мне помогаете. В том тумане, где я пребываю, есть несколько маячков. И вы один из них.

– Главное, чтобы я не был красным светом.

– На сегодня было бы как раз хорошо, чтобы закрыть движение.

Счастливого Рождества

Вот уже две недели, как Жюли попала в круговорот подготовки к Рождеству. Сверкающие витрины, громкоговорители, на каждом углу без устали извергающие одни и те же, более или менее простоватые, рождественские песенки, сводящие с ума окрестных жителей.

С некоторых пор Жюли считала, что это немного слишком. Слишком много гирлянд на улицах, слишком много дедов-морозов в окнах, каталоги игрушек становились все толще и толще, а соответствующие отделы супермаркетов начинали свою торговлю все раньше и раньше. Уж в этом-то она разбиралась.

Постыдная подачка больному и ненасытному обществу потребления.

В этом году для Жюли это стало чересчур. Она вспомнила свою прабабушку, которая рассказывала, что в прежние времена детям в сочельник дарили апельсин. Апельсин, потому что это был редкостный и дорогой фрукт.

Апельсин!

А сегодня их круглый год продают по два евро кило!

И все эти люди, нагруженные мешками и пакетами, рады свалить их под елку. Как будто Рождество – это несомненная радость для всех. Это праздник, надо быть счастливым, такова традиция. Рождество – праздник исключительно семейный.

Но вся эта радость, сочащаяся отовсюду, казалась Жюли фальшивой. Потому что в душе ее была зияющая рана. Ее терзала мысль, что под елкой не будет подарка для Люка.

Если бы она могла подарить ему в этом году хотя бы апельсин. А вместо этого она купила глиняного снеговичка, чтобы поставить его на могилу. Чудовищно!

Для нее такие символы важны. Видит ли их Людовик? Как знать? Но со стороны это почти вызывало жалость.

Шапочка для Попи

Вечером в сочельник они все устроили просто. Ужин у Поля с Жеромом и Каролиной. Все старались говорить о другом. По возможности поменьше о Люке. Его ужасно не хватало. Слезы у всех были близко: чуть что, и все бы разрыдались.

Подарочки, мелкие знаки внимания. Подарок – это всегда радость, особенно от людей, которых любишь.

Жером подарил Жюли плюшевую обезьянку Попи. Жюли улыбнулась. Какое трогательное внимание. В ответ он подмигнул ей, украдкой показав мякушки в кармане джинсов.

Когда ужин уже подходил к концу, Поль что-то вытащил из-под елки.

– Это на прошлой неделе привез Ромэн Форестье. И просил отдать тебе в Рождество.

Жюли была удивлена. Небольшой мягкий пакетик. На ленте этикетка магазина «Artisans du monde». Ничего странного, раз это подарок Ромэна.

Жюли с некоторым волнением развернула упаковку и вытащила прелестную перуанскую шапку, очень яркую, с двумя клапанами для ушей и помпончиком на прикрепленном к макушке длинном шерстяном шнуре. Из шапки выпала записка.

«Чтобы в вашей жизни было много новых ярких красок и для того, чтобы смело встретить стужу следующих воскресений месяца. С Рождеством, Жюли!»

Жюли примерила подарок и заважничала, как павлин. До чего непривычные цвета и форма!

– Во всяком случае, можно не опасаться, что ты затеряешься в снегах, – рассмеялся Поль. – К тому же теперь у тебя не будет повода отказаться ехать с ним туда!

– Я в любом случае не собиралась отлынивать.

И уж тем более этим вечером, получив от Ромэна такой трогательный подарок…

Счастливого Рождества…

Как бы то ни было.

Маленькая девочка с большим секретом

Прошло несколько недель.

«Привет, Поль.

Надеюсь, у тебя все хорошо. И отношу твое молчание на счет перегрузок на работе… Или Манон тебе вскружила голову?!

Я сегодня обращаюсь к тебе с неожиданной просьбой. Я решила заняться фортепиано. Мне один друг посоветовал. В терапевтических целях. Я зашла в магазин и нашла совершенно замечательный инструмент. Оно из светлого дерева, как мне нравится, и с великолепным звуком. Но стоит четыре с половиной тысячи евро, и у меня нет денег, чтобы оплатить аванс. Так вот я хотела бы знать, сможешь ли ты одолжить мне эту сумму, а я буду понемножку отдавать тебе каждый месяц… Жду вестей. До скорого.

Обнимаю тебя.

Жюли

P. S. Если все-таки это перегруженность на работе, не забывай выдыхать время от времени.

Если это все-таки Манон, не забывай выдыхать время от времени.

Все же надеюсь, что это вторая причина…»

«Дорогая Жюли, мне очень неловко за мое молчание. Сейчас у меня и правда много работы, я часто уезжаю в командировки. Однако это меня не извиняет, я мог бы позвонить, оставить тебе сообщение. Думаю, я боюсь. Боюсь говорить с тобой о пустяках, а точнее, не знать, что сказать. Боюсь надоедать тебе или попасть не вовремя. Я понимаю, что это смешно, но не знаю, как реагировать. Может, поужинаем вместе на следующей неделе и поговорим обо всем? Завтра я еду за границу, но к выходным вернусь. Что скажешь?

Обнимаю.

Поль

P. S. Относительно денег. Разумеется, мы что-нибудь придумаем. Не беспокойся. Мы еще вернемся к этому разговору.

Относительно Манон: время от времени я выдыхаю…»

Прошло несколько дней. Жюли ушла в супермаркет. Она снова работала. Потому что органы социального страхования не желали непрестанно принимать ее бюллетени. Потому что, несмотря ни на что, ей необходимо было сменить обстановку, хоть касса не лучший вариант для этого. В тот день она решила сверять данные удостоверения личности покупателей со своим впечатлением об их возрасте. Иногда случались поразительные вещи. Подправленные женщины, выглядевшие на десять лет моложе; изуродованные выпивкой и курением мужчины, выглядевшие на десять лет старше.

Когда она вернулась с работы, Каролина встретила ее радостной улыбкой. Как приятно видеть ее, обычно неразговорчивую, такой. Однако это поразительно, даже почти подозрительно. Каролина вела себя как маленькая девочка, которой доверили большой секрет, а ей трудно хранить его. Казалось, она вот-вот прикроет руками рот, чтобы из него ничего не вылетело. Жюли очень хотелось бы знать, что сделало ее столь оживленной.

Каролина с нервным смешком скрылась в медицинском кабинете. Для нее это было невыносимо. Чем скорее Жюли разгадает ее секрет, тем скорее она будет свободна.

До чего же странный прием нынче вечером!

Жюли поднялась по лестнице и вошла в квартиру, где все еще жила вместе с Жеромом и Каролиной. Она машинально положила ключи и сумку на маленький столик возле двери, налила себе стакан воды и присела в кухне, чтобы полистать газету.

И тут же заметила связку ключей и цветной стикер с адресом и надписью: «Там тебя ждет сюрприз! Беги скорей!» В начальной школе под конец учебного года Жюли любила играть в следопытов. Она улыбнулась. Текст был написан заглавными буквами. Жюли даже не знала, кто решил так поиграть с ней, но Каролина, разумеется, тоже была в этом замешана.

Жюли вышла.

И направилась по означенному адресу. Небольшое новое здание в тихом квартале. Под кнопкой звонка – ее имя. Она перепробовала несколько ключей, прежде чем нашла тот, который открыл дверь подъезда. Жюли поднялась на второй этаж и среди имен под звонками снова увидела свое. Еще два ключа. Она выбрала тот, что побольше, и сразу угадала.

Войдя в квартиру, Жюли не сразу поняла, куда она попала. У дверей возвышался ее красный чемодан, тот самый, который ей в Бретани купил Поль. И все ее вещи были здесь. Тут точно не обошлось без Каролины.

Все было новое. Квартира, простая и современная мебель. Маленькая, удобная и полностью оборудованная кухня с замечательной плитой и комбайном, достойным великого повара. И рядом целая гора лука. Намек.

И только войдя в гостиную, она заметила его. Оно было здесь, молчаливое, столь же прекрасное, как в тот день, когда она замерла перед ним в восхищении.

Пианино из светлого дерева, то самое, которое она видела в магазине, в которое влюбилась с первого взгляда. Перед ним стоял табурет в тех же тонах. На крышке клавиатуры лежала записка:

«Даже не думай отдавать долг. Мне приятно знать, что это пойдет тебе на пользу. Мне так хотелось облегчить твое горе, и вот случай представился. Обнимаю тебя.

Поль

P. S. Да, кстати, по поводу меблированной квартиры. Нам бы надо договориться о квартплате. Я уверен, что на рынке ты не найдешь лучшего соотношения цены-качества, если только девица из агентства не сочла меня сумасшедшим… Не хватает только нескольких подписей».

– Поль? – едва слышно прошептала Жюли в трубку.

– А, привет, Жюли! Ты дома?

– Ты сошел с ума!

– А, значит, и ты так считаешь? В конце концов я подумаю, что вы все правы! Да, я становлюсь безумным. Но как я мог не воспользоваться случаем?

– Но это слишком дорогой подарок, Поль! Слишком!

– Я не собираюсь дарить тебе квартиру.

– Я говорю о фортепиано.

– Но тут есть корыстный интерес. Я рассчитываю, что, когда я буду приходить к тебе в гости, ты каждый раз будешь что-нибудь играть для меня.

– Но откуда ты знал, что это именно оно?

– Вот преимущество того, что у меня в бумажнике лежит твоя фотография. Продавец вспомнил твое лицо и зачарованный взгляд перед этим инструментом. Вот и все! Заодно он припомнил страстный торг, который ты затеяла, желая снизить цену, и твои аргументы. Пожалуй, я найму тебя в коммерческий отдел!

– Ты просто невозможен! Ты доставил мне такую радость, Поль, честное слово, если бы ты только знал, как я рада!

– Пользуйся на здоровье, Жюли, и получай удовольствие. А через полгода я желаю услышать прелюдию Баха!!!

– Тот продавец сделал тебе скидку?

– Ты прекрасно знаешь, что я всегда выбираю самое дорогое, и не для того, чтобы тайком добиваться снижения цены.

– Это было не самое дорогое.

– Зато оно было твое.

Закончив разговор, Поль с облегчением вздохнул. Она прекратила отказываться от его подарков. Да и пора уже. Ему было плевать, сколько они стоят. Ему хотелось только сделать ее счастливой, попытаться хоть на тысячную долю процента исцелить ее израненную смертью Люка душу. Жюли, которая стала для них чистейшим бальзамом, когда они отправились в Бретань, сама превратилась в зияющую рану, а Поль не чувствовал в себе достаточного тепла, чтобы согреть ее. Но главное, Поля не покидало ощущение вины в произошедшей трагедии. В конце концов, он мог выбрать другую кассу или остаться равнодушным к кассирше. И уж конечно, не приглашать ее с ним пообедать, а тем более поехать в Бретань. Тогда ничего бы не случилось. Поль чувствовал себя виноватым, а у него, чтобы подогреть бальзам и наложить его на рану Жюли, только и было что банковская карта.

Жалкое средство, потому что то, в чем нуждается Жюли, нельзя купить. Не важно, что материальное помогает в достижении главного. Она сама так сказала. Иметь возможность позвонить подружке, питаться вкусными вещами и одеваться не у ближайшего старьевщика.

И играть на фортепиано.

Наконец-то она согласилась.

И говорит ему «ты».

Все сходится.

Ласки

Жюли переехала к фонтану, в конец улицы. Она прислала ему свой новый адрес. Квартал ему почти незнаком.

Еще почти сонный Ромэн едва не проехал мимо, но в последний момент заметил Жюли и поспешно припарковался у обочины. Он радовался, что проведет сегодняшний день с ней. И это чувство было обоюдным.

Ромэн сообщил Жюли, куда они направляются, чтобы дать ей время подготовиться. Цель была грандиозной.

В конце концов, после нескольких часов пешего перехода, им пришлось смириться с очевидностью. До вершины им сегодня не добраться. Жюли не дойдет, у нее болели ноги, болела спина, болел живот. Было больно жить. Когда идешь и плачешь, трудно дышать.

Ромэн чувствовал, что сегодня плохой день. Тогда он пообещал ей, что через десять минут они придут к симпатичному озерцу, где можно будет остановиться и сделать долгий привал, прежде чем начать спуск. Погода в тот зимний день стояла прекрасная, так что они не должны замерзнуть, даже если остановятся.

Было одиннадцать часов, когда они увидели водную гладь. Для перекуса рановато.

Жюли вытянулась на траве и на минутку прикрыла глаза.

Открыв их, она не увидела Ромэна, торопливо поискала его взглядом и заметила на противоположном берегу. Он помахал ей и минут через десять вернулся.

– В это озеро лучше не окунаться. Тут повсюду какие-то странные зверюшки, – сообщил он, переводя дыхание.

– В любом случае вода, должно быть, ледяная.

– Разумеется. Но это бы нас взбодрило. Здесь красиво, правда? Сейчас воды в озере не слишком много, но весной оно просто великолепно.

Жюли по-прежнему смотрела в пустоту и вполуха слушала Ромэна. Он подошел и сел у нее за спиной, расставив ноги. Затем положил руки ей на плечи и принялся нежно массировать их.

Жюли почти безостановочно плакала. Ее нервы были на пределе, поэтому эмоции перехлестывали через край, стоило только до нее дотронуться. Она сняла пуховик, массаж действовал на нее благотворно, но плотная ткань несколько уменьшала его эффективность. На солнце было тепло. В футболке она чувствовала себя хорошо. И Ромэну было удобнее массировать.

– Я хотела собрать его фотографии в альбом, но у меня ничего не выходит.

– Вас это удивляет?

– Нет, я понимаю. Уйдет ли когда-нибудь эта тоска? Потому что мне кажется, будто я только и делаю, что борюсь, чтобы она не засосала меня. А бороться вовсе не всегда хочется.

– Зачем бороться?

– Потому что надо идти вперед, жизнь не будет ждать!

– Кто вам сказал, что она не будет ждать? Разумеется, она продолжается, но не требует от вас соблюдения ритма. Вы запросто можете немного отстать, чтобы пережить свою скорбь. Вы молоды, у вас вся жизнь впереди. Дайте себе время.

– Это мой друг Поль. Вы его помните?

– Конечно, вы часто о нем говорите. Он одолжил вам денег на фортепиано?

– Он мне его подарил. И сдал квартиру за умеренную плату.

– Потрясающе!

– Мне все же несколько неловко. Такой огромный подарок. Я чувствую себя обязанной.

– Дайте людям возможность делать вам приятное. Я не думаю, что он чувствовал себя обязанным поступить именно так. Наоборот. Если он имеет достаточно средств, это один из способов быть рядом с вами. Судя по тому, что вы мне о нем рассказывали, я не думаю, что он пытается купить вашу дружбу.

– Нет.

– И тем более вашу благосклонность!

– Тоже нет.

– Тогда это огромный подарок, но он сделан от чистого сердца. И вы примите его с чистым сердцем.

Жюли улыбнулась. Закончив массаж, Ромэн держал ее в своих объятиях и тихонько, почти незаметно, баюкал. Еще и ради этого мы никогда по-настоящему не покидаем страну нашего детства. От ласк становится так хорошо. Это неопровержимо, неоспоримо – и так часто забывается…

Ромэн тоже забыл ее, свою душу ребенка. Как большинство людей, он утратил детство. И только когда ушла жена, он вновь обрел свою душу ребенка, чтобы обеспечить связь с дочерью. Просто чтобы она стала связью. Потому что жизнь не так печальна, когда играешь в нее, как во время переменки на школьном дворе, и цепляешься за простые утешения.

Он осознал это чуть больше года назад, когда понял, что окончательно покинул большую спокойную реку. Так сильно кровоточило его разбитое сердце.

Ликвидировать течь

– Привет, Жюли. Как дела? – сказал Жером, обнимая ее.

– Нормально, хотя не так чтобы очень, иначе я не пришла бы к тебе на прием. Каролины нет?

– Нет, она на несколько дней уехала к родителям. Что случилось?

– Я стала пи́саться, – ответила Жюли, опускаясь на стул возле письменного стола.

– Жюли, мы с Полем уже говорили тебе, что ты должна поработать над своей речью. Попробуй еще раз!

– Мочиться, что ли?

– Так лучше, но ты могла бы еще постараться…

– Мочить штанишки?

– А еще лучше?

– Мне это неприятно, Жером!

– Ну ладно, ладно! У тебя недержание мочи?

– Тебе видней, как это называется.

– Давно это с тобой?

– Со смерти Люка.

– Для тебя это проблема?

– А как ты думаешь? Только мужики могут задавать такие вопросы.

– Прости. Какой же я идиот! Ладно. Отправлю-ка я тебя к акушерке. Она поможет лучше, чем я.

– Если это для того, чтобы засунуть мне кое-куда электрический зонд, то не стоит.

– Нет, для другого. Сама увидишь.

– А для чего?

– Она тебе объяснит. Ее зовут Сильви Петижан. К тому же она живет недалеко от тебя. Позвонишь ей и скажешь, что от меня, – закончил разговор Жером, протягивая ей направление.

Выйдя из кабинета, Жюли тут же позвонила. Акушерка ответила после нескольких гудков. Голос оказался очень приятным. Слышно было даже, что она улыбается в трубку.

Случай или совпадение, у нее только что образовалось окно во второй половине дня. Жюли согласилась. К чему ждать?

Вернувшись домой, она рассеянно приготовила себе поесть, хотя не была голодна. Однако ей не давало покоя сегодняшнее замечание Жерома по поводу ее веса. «Продолжай в том же духе, и в следующий раз, когда мы привезем тебя в Бретань, придется набивать тебе карманы песком, чтобы ты не улетела».

Ладно. Она будет есть.

Жюли сунула полешко в небольшой камин. Поль установил его в гостиной, потому что подумал, что немного лесного тепла ей не помешает. Она могла бы отправить сообщение Ромэну, чтобы пополнить запас сегодняшних маленьких радостей. Одна из них – смотреть, как потрескивает огонь. И Жюли пользуется такой возможностью, глядя в камин блестящими, как зеркала, в которых отражаются желтые и синие языки пламени, глазами.

Акушерка оказалась очень приветливой. Взяв протянутое Жюли направление, она спросила о цели визита и, выслушав объяснения, принялась заполнять медицинскую карту, попутно продолжая задавать вопросы. Фамилия, имя, дата рождения, адрес, номер страхового полиса, профессия, дата начала первых месячных и другие. Перенесенные заболевания, случаи применения насилия…

– Какое еще насилие? – спросила удивленная таким вопросом Жюли.

– Все, что вы в своей жизни могли испытать как насилие.

– У меня никогда об этом не спрашивали.

– А я спрашиваю всегда. Женщины вольны сами решать, говорить об этом или нет. Важно тут суметь открыть дверной замок, зачастую запертый на два оборота.

– Тогда да, – после минутного колебания ответила Жюли.

Одного взгляда на Жюли оказалось достаточно, чтобы акушерка поняла, что может перейти к следующему вопросу. Больше Жюли ничего не скажет. Во всяком случае, не сегодня.

Продолжение носило, скорее, технический характер. Вопросы касались ее половой жизни, привычек, невоздержанности. Акушерка спросила Жюли о том, как проходили роды. Перидуральная анестезия, вес ребенка, легко ли он родился, кормила ли она грудью. Как он сейчас. У Жюли, которой к этому времени уже удалось осушить утренние слезы, случился рецидив. Ей понадобилось довольно много времени, прежде чем она смогла произнести, что месяц назад ее сын умер. Это необходимо было сказать. Сидящая напротив нее женщина не могла бы догадаться. Выслушав всю историю, изложенную в нескольких словах, акушерка просто взяла плачущую Жюли за руку.

– Что, отовсюду течет? – спросила она, улыбаясь. – Сверху, снизу… Попробуем устранить протечки.

– Да, – улыбаясь сквозь слезы, подтвердила Жюли. – Придется вам поработать.

– Это вам придется поработать. Я дам вам упражнения, будете делать их дома.

– Что за упражнения?

– На визуализацию. Вы будете воображать красивое: небольшие пещеры, морские глубины, бабочек и закрывающиеся двери.

– И это устранит протечки?

– Из глаз – не знаю, но на нижнем этаже должно отлично подействовать.

– Почему после смерти Людовика у меня начались эти проблемы?

– Женская промежность – это ее хоры. Сакральное место в соборе. Смерть вашего ребенка именно их и коснулась. Позвольте вашей промежности страдать вместе с вами, она оправится… И вы тоже. Увидимся на следующей неделе?

– Вы не будете меня осматривать?

– При первой встрече я никогда этого не делаю, – улыбнулась ей акушерка.

Жюли это понравилось. Уж больно она не любила, чтобы шуровали в ее «хорах». Особенно при первой встрече…

По снегу

Ежемесячные встречи – это было как-то уж слишком редко. Ромэну хотелось, чтобы они происходили каждые две недели.

С утра стояла великолепная погода. На прошлой неделе шел снег и, благодаря сильному морозу, еще не растаял. Солнце поблескивало на плотном белом покрывале как бесконечная рождественская гирлянда, которая вдруг зажглась средь бела дня. А если опустить в снег пальцы, можно ощутить на его поверхности тоненькую ломкую ледяную корочку, как на крем-брюле. Жюли нравилась такая погода.

– Вы умеете водить по заснеженной дороге?

– Э-э-э… иногда по утрам приходилось, чтобы доехать до работы. А почему вы остановились?

– Потому что учиться никогда не поздно. На этой дороге всегда пусто, встречные автомобили видно издалека, и нет никакой опасности съехать на обочину.

– Но мне совсем не хочется участвовать в гонках!

– А кто говорит о гонках? Просто научиться справляться с автомобилем на снегу. «Триумф» для этого прекрасно подходит. Он отлично держит дорогу.

– Прежде вы говорили другое.

– Я говорил?

– Я никогда не водила такую машину!

– И все же это машина. Руль, коробка передач, три педали: сцепление, тормоз, газ. А здесь, – он ткнул пальцем, – зеркало заднего вида.

– Прекратите надо мной издеваться!

– Тогда покажите мне, на что вы способны. Тут нет никакой хитрости. Просто надо решиться. Чем вы рискуете?

– Разбить вашу машину.

– Ремонт беру на себя.

– Вы как-то уж слишком доверяете мне…

– Зря?

– Не знаю…

Жюли аккуратно тронулась с места. Она вела очень осторожно. Ей было слегка не по себе.

– Не будем же мы тащиться с такой скоростью всю поездку, вы можете немного прибавить.

Жюли прибавила скорость. Чуть-чуть. С пятнадцати до двадцати километров в час. Она готовилась зайти на поворот, мягко, с осторожностью, вывернула руль, когда Ромэн вдруг резко дернул ручной тормоз. Задняя часть автомобиля тут же ушла влево, и Жюли инстинктивно крутанула колеса в противоположную сторону, чтобы выровнять машину. И это ей удалось.

– Никогда больше так не делайте! – рявкнула она.

– Но вы прекрасно справились, в чем проблема? – глядя на нее, возразил Ромэн.

– И все-таки никогда больше так не делайте, мне страшно! – повторила она, однако не смогла скрыть улыбку.

– Да ладно вам! Признайтесь, капелька адреналина – это здорово, а? Это же было видно по вашим глазам.

– Да, но больше никогда так не делайте, – согласилась она, улыбаясь.

– Договорились, но тогда прибавьте еще, иначе мы не успеем сделать круг, который я задумал.

– Дайте мне привыкнуть к вашей машине. Вам, может, нравится водить по снегу, а вот мне нет.

– Нет, я больше люблю ездить летними вечерами на юге Франции, по пустынным проселочным дорогам, дивно пахнущим лавандой и розмарином. Воздух там восхитительно свеж. Двигателю легче дышится. К тому же эта ночная неизвестность. Верх машины откинут, все органы чувств настороже… Так хорошо… По-настоящему хорошо…

Идти пешком по снегу было изнурительно, ноги проваливались чуть не по колено. Жюли потела в своем пуховике. Но пейзаж был изумительный. Они подошли к водопаду. Вода струилась среди напоминающих скульптуры ледяных глыб с голубым отливом. Как будто само время вдруг остановило движение этих капель, застигнутых леденящим зимним холодом. Некоторое время Жюли и Ромэн в молчании наблюдали эту картину. Тишину нарушало только едва слышное журчание воды.

Жюли подошла поближе и подняла отломившуюся льдинку. У каждого свое лего.

– Почему вы проводите время со мной?

– Потому что это доставляет мне удовольствие. Потому что я хорошо знаю, что окружение в подобной ситуации может вести себя очень отстраненно и что иногда бывает очень полезно менять обстановку. Потому что я знаю, что вы любите горы, но одна туда не отправитесь. Я ошибаюсь?

– В конце концов, это невозможно, вы всегда правы! – с улыбкой ответила Жюли.

– Со стороны ваших знакомых это неумышленно, но для многих из них вы воплощаете смерть и печаль, а смерть пугает. Это свойственно человеку, это нормально. И чтобы восстановиться, вы можете рассчитывать только на себя. Что не мешает вам иметь друзей. И те, кто остался, хорошие друзья.

Ромэна позабавило, что Жюли сосет подобранную у водопада льдинку. Когда он был маленьким, тоже так делал. Он подхватил кусочек льда и сунул себе в рот.

– Вы уже снова научились улыбаться, остальное придет. И вы всего добьетесь самостоятельно. Просто легче, когда рядом кто-то есть. Что поделаешь, если вы иногда поскальзываетесь. Оступаться – это тоже часть жизни.

– Когда оступаешься из-за печали, не так заметно.

– Да, если лишился ноги, это видно, люди будут сочувствовать. Да к тому же не все. Но когда у тебя вырван кусок сердца, это внешне не заметно, хотя по меньшей мере так же мучительно. Потому что без ноги человек учится передвигаться по-другому, приноравливается, что-то придумывает. А если потерять ребенка, тут, я думаю, вообще ничего не придумать, и страдание переполняет душу и тело.

– Я бы предпочла лишиться обеих ног, но сохранить сына. Да, вы правы, у меня на лбу не написано, что я живу с разодранным в клочья сердцем.

– Люди не виноваты. Они доверяют только видимости. Чтобы узнать, что внутри, надо поскрести. Бросьте большой камень в лужу, и на поверхности пойдут круги. Сначала большие, они будут биться о края лужи, а потом все меньше и меньше и наконец исчезнут совсем. Постепенно поверхность опять станет спокойной и гладкой. Но большой камень-то все равно лежит на дне.

Большой камень все равно лежит на дне.

Недоминантные самцы

Жюли сидела в кабинете акушерки. Та взяла стул, подсела к ней поближе и предложила выбрать один из цветных фломастеров.

«Пусть будет голубой».

Потом акушерка спросила, какую погоду ощущает Жюли внутри себя. Солнце, облачно, туман, дождь, солнце и дождь, облачно с прояснениями. Жюли с некоторым недоумением взглянула на нее, а потом объявила погоду.

«Пусть будет облачно и дождливо».

Потом акушерка сообщила ей, что сегодня они будут работать с мышцами входа в пещеру. Что там есть подъемные мосты и решетки за́мка, которые должны закрываться в ее воображении, чтобы защитить принцессу.

«Это будет что-то новенькое».

После чего она наконец предложила Жюли раздеться снизу, поудобнее устроиться в смотровом кресле, плотно прижать пятки к ягодицам и положить одно колено на бедро акушерки, севшей сбоку.

«Это будет непросто».

– Сейчас я положу пальцы у входа в вашу вагину. Расслабьтесь и скажите, когда будете готовы.

– Можете начинать, – поспешила сказать Жюли.

– «Можете начинать» не означает, что вы готовы.

– Меня впервые перед осмотром спрашивают, готова ли я.

– Определенно, многое у нас бывает в первый раз, – улыбнулась акушерка. – Итак, я жду.

Жюли глубоко вдохнула, закрыла глаза и шумно выдохнула.

– А что, если я не готова? – озабоченно спросила она.

– Если вы не готовы, я не стану осматривать.

Жюли опять закрыла глаза, глубоко вздохнула и постаралась расслабиться. Акушерка краем глаза наблюдала за ней. Губы дрожат, блеснула слезинка. Потом другая. Теперь они катятся по щекам к ушам.

– Думаю, я не готова, – призналась Жюли, утирая слезы.

– Ничего страшного, подождем. Если вам нужна моя помощь, я здесь.

Жюли оделась и присела на край смотрового кресла. Акушерка села рядом с ней. Она медленно собирает инструменты, прислушиваясь к тому, что́ молодая пациентка рассказывает о своих одноклассниках, которые один за другим пользовались телом хорошенькой девушки, приблизительно повторяя то, что видели в порнофильмах, не особенно заботясь о том, что испытывает она.

И про того типа на пьяной вечеринке, который изверг немного фертильной спермы и сбежал, испугавшись взять на себя ответственность за возможные последствия.

И про эту сволочь Шассона, который давил на нее, зная, что она не может защитить себя.

Поэтому принцесса совершенно разочарована. Принцессе хочется послать всю эту половину человечества, которая полагает, что тестостерон дает право подавлять другую половину.

Принцесса потеряла надежду встретить Прекрасного принца. Ей бы хотелось нанять дракона, чтобы тот защищал ее от волков. Какое-то время она думала про Поля. Он бы мог быть отличным драконом. Беда в том, что он плачет навзрыд, когда чистит лук. А это может погасить костер.

– Никто не имеет права игнорировать ваше мнение, – спокойно прокомментировала акушерка.

– Я сама часто говорила «да», потому что у меня не было выбора.

– Защищайтесь, Жюли. Это ваше тело. Оно принадлежит вам. С ним следует считаться. Если вы хотите «ликвидировать течь», надо прекратить открываться против своего желания.

– И против желания «хоров»?

– Совершенно. Берегите свою крипту, Жюли. Разбойников не пускают в сакральное место. И не теряйте надежду на Прекрасного принца. На некоторых самцов тестостерон оказывает положительное воздействие. Во всяком случае, на менее доминантных. На тех, которые поняли, что другая половина человечества столь же ценна.

Восстановление

В то воскресенье Жюли обедала у Жерома. Чтобы отметить его избавление от металлических штырей в ноге, Каролина испекла торт. Пироги с сюрпризом нынче не в моде, но Каролине нравилось быть вне времени. Так что она не забыла положить в тесто боб. Она стала лучше. Вера в себя сделала свое дело.

В середине недели Жером вышел из больницы, где провел несколько дней. Теперь он больше не будет звенеть в аэропорту. Восстановительные процедуры начали еще до операции. Остались визиты в поликлинику и сеансы у его друга-кинезитерапевта, любителя виски, с фигурой Аполлона. На фигуру Аполлона Жерому плевать, а вот хороший виски…

Жером пошел на поправку, но, выкарабкавшись из ямы с раздробленной ногой, постоянно чувствовал уколы совести при виде скатывающейся под откос Жюли.

Каждый из тех, кто был тогда в машине, сожалел, что не он оказался на месте умершего ребенка.

Но Жюли тоже потихоньку поднималась. Шаг за шагом. Мелкими шажками. Но все же поднималась.

– А как твое восстановление? – спросил Жером. – Дело пошло?

– Да, она очень милая, эта твоя средневековая акушерка.

– Средневековая? Почему средневековая?

– Мы говорим о феодальном замке, подъемных мостах, о принцессе, нежных морских глубинах…

– Она что, к тому же инструктор по плаванию?

– Я думаю, она представляет несколько фирм.

– Она помогла тебе?

– Мы законопачиваем. Теперь течет уже меньше. На верхнем этаже еще надо поработать, но внизу стало гораздо лучше… К тому же она не спешит. Не то что все эти доктора, которые тебе улыбаются и делают вид, что слушают. А на самом деле, пока ты рассказываешь им, что писаешься, думают о предстоящем отпуске на лыжном курорте, оплатить который им поможет твой чек на гигантскую сумму. И первым делом намекают тебе, что, для того чтобы им принять следующего посетителя, было бы лучше, если бы ты поскорее убрался в коридор. Рентабельность прежде всего. Потому что горнолыжный спорт стоит немалых денег, особенно учитывая, на какие курорты они привыкли ездить…

– Я, по-твоему, тоже из них?

– А ты как думаешь?

– Надеюсь, что нет.

– А твои пациентки должны поскорее убираться в коридор?

– Нет…

– Ты заканчиваешь прием в коридоре, чтобы поскорее их выставить?

– Да нет…

– Тогда ты не из них…

Пещера Забвения

– Привет, Жюли. У вас есть зонтик?

– Да, и сапоги! Мы что, пойдем собирать грибы или ловить лягушек?

– Хотите отменить встречу?

– Ни за что на свете, особенно когда я уже экипировалась.

– Вы совершенно не обязаны каждый раз надевать эту шапку.

– Мне это доставляет удовольствие, она хорошо греет! Голову и сердце. И расцветка подходящая!

– Ну что ж, отлично. Кстати, она вам очень идет. Вы знаете пещеру Забвения?

– Э-э-э… нет. Я ведь должна была забыть.

– Вам с утра смешинка в рот попала? Если вы ее не знаете, я вас туда отведу. Там и укроемся.

В машине Ромэн рассказал Жюли легенду об этой пещере. Монахи соседнего монастыря уединялись в ней для молитвенных размышлений, потому что она была труднодоступна, зато из нее открывался дивный вид, заставляющий забыть обо всем на свете.

– В такую погоду это не слишком опасно?

– Нет, с тех пор дорогу расширили, к тому же у нас кроссовки с шипами.

– А куда мы отправимся, когда вы покажете мне все здешние достопримечательности?

– Нам жизни не хватит, чтобы все осмотреть. Кроме того, я уверен, что есть какие-то, которых я не знаю. В худшем случае двинем куда-нибудь подальше.

Пещера и правда была труднодоступна, зато вид из нее открывался невероятно прекрасный. Там нашлась даже вырезанная в камне скамья с образовавшимся за долгие века круглым углублением от множества усталых задов.

Ромэн подошел к краю обрыва, чтобы посмотреть вниз, в пропасть. Он стоял на самом краю, отставив назад одну ногу для противовеса и слегка наклонившись вперед. Жюли нервничала. Она пыталась задержать дыхание, чтобы не тревожить окружающий воздух, который мог бы столкнуть его в пустоту.

– На работе все в порядке? – спросил Ромэн.

– Мне все надоело. Надоели коллеги, надоел хозяин, надоели покупатели, надоели упаковки минеральной воды, от которых ноет спина. Мне хочется уехать на необитаемый остров, чтобы меня оставили в покое. Исчезнуть как-нибудь потихоньку, чтобы никто не надумал меня искать. Тогда я хотя бы найду покой.

– Жизнь похожа на море. В ней есть шум волн, когда они выплескиваются на берег, а потом тишина, когда они отступают. Два течения, которые непрерывно встречаются и сталкиваются. Одно – стремительное, бурное, другое – тихое и медленное. Вам бы хотелось отхлынуть так же тихо, как волны, уйти незаметно, чтобы жизнь забыла о вас. Но приходят другие волны, и они будут все приходить и приходить. Потому что это жизнь… Это движение, это ритм, иногда, во время шторма, грохот, и тихий плеск, когда все спокойно. Но все же плеск… Берег моря никогда не бывает тихим, никогда. И жизнь тоже: и ваша и моя. Есть песчинки, которые смывает приливом. А другие остаются лежать на пляже. Каким из них позавидовать? Песчаные замки строят не из лежащего на поверхности сухого песка, а из того, что колышется вместе с волнами, потому что такие песчинки слипаются. Вы сможете выстроить заново замок своей жизни, потому что шторм сделал вас твердой. И вы построите свой замок из песчинок, которые похожи на вас, которые тоже познали превратности судьбы, потому что цемент, сделанный из них, прочен.

Жюли вспомнила Бретань…

Он ждет тебя

Конец февраля выдался на редкость холодным. Шел дождь. Смесь слез и снега, налипающая на одежду и леденящая кровь. Да еще эта серая мгла.

Она целые дни напролет не видела солнца.

В эти дни Жюли не раз посещало желание уйти. Все бросить, выпрыгнуть из идущего поезда и вернуться на перрон. Туда, где она оставила Люка.

Желание опустить руки и опровергнуть арабскую пословицу.

Да и вообще, зачем? Зачем ждать еще одного чуда? Да и какого чуда?

Единственным настоящим чудом было бы вернуться, отмотать назад фильм своей жизни, выехать попозже из того домика в Бретани, попасть в бесконечную пробку, но не в эту страшную аварию.

Увы, так не бывает. Бобина заблокирована кнопкой «вперед». Никаких купюр при монтаже. И никакого монтажа. Необратимый прямой эфир.

Вскрыть себе вены?

Выбрать дерево потолще у обочины дороги?

Принять пять упаковок снотворного? А почему не семь, чтобы уж наверняка?

Ну, Жюли, подумай о тех, кто тебя любит!

К тому же, знаешь, он ждет тебя!

Он тебя ждет!

Теперь он совершенно свободен…

Лифт (2)

Они договорились встретиться в холле отеля. Похоже, ее соблазнило предложение поужинать в ресторане с панорамным видом.

Неоднократно встречаясь при различных обстоятельствах в отделении, где находился Люк, они обменялись телефонами и адресами электронной почты. А потом стали посвящать друг другу много времени вне больницы: перебрасываться коротенькими записочками, подавать сигналы – порой просто так, лихорадочно поджидать друг друга, словно подростки. Поэтому им необходимо было увидеться.

Впервые с тех пор, как умер Люк.

Поль устроился в мягком кресле. Ему нравилось приходить первым, чтобы следить за входом, увидеть, как тот, кого он ждет, переступает порог и ищет его глазами. Потому что, когда пришедший видит человека, с которым должен встретиться, в его глазах загорается огонек. Разумеется, Поль надеялся, что, упав на него, взгляд Манон тоже сразу засияет. Разве можно сомневаться после всего того, что они сказали друг другу?

Он не сводил глаз с входных дверей. Даже когда официант подошел спросить, не желает ли он чего-нибудь выпить, Поль отказался под предлогом, что подождет свою гостью. Ах, ну да, официант должен был и сам догадаться…

Теперь он не просто ждал ее, он ее уже желал…

Поль наблюдал за перемещением клиентов, которые входили и выходили через вертящиеся двери. Она не опоздает, он знал.

Поль смутно различил ее силуэт через застекленные двери, ведущие на парковку. Двери раздвинулись, и в холле появилась Манон. Она сделала несколько шагов, остановилась и стала шарить взглядом по помещению. Беспокойство и сосредоточенность.

Только бы он был здесь.

Наконец она заметила его, и Поль мог насладиться сияющими глазами молодой женщины, расцветающей на ее губах улыбкой, отчего на щеках у нее образовались две ямочки. Возможно, робким румянцем на скулах. Она подняла руку, едва заметно помахала ему и подошла.

– Вы давно приехали? – спросила она, целуя его.

– Минут десять назад, – солгал он, не желая признаваться, что ждет вот уже полчаса, но ни за что на свете не хотел бы пропустить этот момент. – Можно на «ты»?

– Если хочешь…

– Ого!

– Что?

– Жюли для этого понадобилась прорва времени.

– У Жюли есть некоторые принципы, от которых ей трудно отказаться.

– А у тебя, что ли, нет принципов?

– Есть, но другие… Я легко перехожу на «ты». Для меня это ничего не меняет. Я год прожила в Дании компаньонкой. Там «вы» вообще не существует. Все друг другу тыкают, от студента до министра.

– Отлично. Хочешь выпить чего-нибудь здесь или сразу поднимемся в ресторан?

– Кажется, солнце садится? Лучше полюбуемся закатом наверху.

– Ну, пошли! Только придется воспользоваться лифтом, это шестнадцатый этаж.

– Знаю.

– Все будет в порядке?

– Не знаю.

– Рискнем?

– У тебя же есть при себе арсенал?

– Какой арсенал?

– На случай поломки!

– Он всегда при мне.

Поль нажал кнопку вызова. Ждать пришлось долго, – вероятно, лифт был на самом верху. Тогда Манон еще раз нажала кнопку, хотя та и так горела. Поль с интересом посмотрел на нее:

– Разве ты не знаешь, что это ни к чему?

– А вот и нет!

– Тогда зачем?

– Чтобы проверить, что она нажалась!

– Но ведь лампочка горела!

– Все равно!

– А на кнопки телевизионного пульта ты тоже нажимаешь сильнее, когда он не работает?

– Да, а что?

– Просто так. А когда ты в раздумье стоишь перед шкафом, ты шевелишь всеми десятью пальцами, как паук лапками?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– И что я иногда говорю «простите» журнальному столику в гостиной, когда натыкаюсь на него, ты тоже знаешь?

– О нет, мое воображение не посмело шагнуть так далеко…

– Зато ты по телефону всегда говоришь: «Привет, это я». И правда, это всегда ты!

Прибыл лифт, и его двери захлопнулись за ними. Они были одни. Поль нажал кнопку панорамного ресторана на самом верху. Манон с тревогой следила, как мелькают светящиеся цифры, обозначающие этажи. На седьмом этаже лифт внезапно остановился, и кабина погрузилась в полутьму.

– Вы специально это делаете?

– Манон, я ничего не делал, уверяю тебя! Ты снова говоришь мне «вы»?

– Значит, мы прокляты? Со мной прежде никогда такого не случалось.

– Со мной тоже. Значит, нам на роду написано не ездить вместе в лифте.

– Почему с нами такое происходит?

– Схлестывание волн?

– Все, точка! Конец! Я больше никогда не поеду с тобой в лифте! – заявила Манон, чувствуя, как подступает страх.

– Быть может, на сей раз тебе понадобится меньше времени, чтобы спрятаться в моих объятиях.

И Манон немедленно уткнулась в его плечо. Объятие оказалось гораздо более проникновенным, чем в первый раз, так что Манон почти испытала желание, чтобы поломка продолжалась подольше.

– Мы не будем звонить? – все же спросила она.

– Зачем? – сказал Поль, взяв Манон за подбородок, чтобы немного приподнять ее лицо.

– Низачем, – успела она ответить прежде, чем он поцеловал ее. Торопливо, потому что кабину встряхнуло и лифт продолжил свой подъем, даже не спрашивая их мнения.

Они устроились за столиком возле стеклянной стены. Солнце скрылось за Вогезами, окрасив редкие облачка оранжевым цветом, мягко переходящим в красный.

– Расскажи мне правду о Жюли. Она говорит мне, что все в порядке, но я не знаю, а вдруг это просто чтобы успокоить меня. Ты ее лучшая подруга, я думаю, она тебе все рассказывает.

– По-разному. То хуже, то лучше. Не очень плохо и не очень хорошо. Но она держится.

– К счастью, она сильная.

– «Ты никогда не знаешь, насколько ты силен, до того дня, когда у тебя не остается иного выбора, кроме как быть сильным». Это Боб Марли сказал.

– А, ну раз Боб Марли сказал…

– У нее не так-то много возможностей выбора.

– Например, уйти к нему. Она иногда говорит об этом?

– Бывает. Тогда я тут же даю ей пинок под зад.

– Я страшно зол на себя.

– За что?

– За то, что произошло.

– Ты виноват?

– От меня мало что зависело. Почти ничего. Разве что мы выехали бы на пять минут позже или в тот момент остановились бы в зоне отдыха.

– Жизнь складывается из мелочей. Это было просто чудо – остаться в живых. Во всем, наверное, есть какой-то смысл.

– Какой смысл в том, что мальчик умер из-за пьяного шоферюги?

– Надо постараться найти смысл.

– Если найдешь, скажи.

– Пока ищу.

– А пока найди, что ты будешь есть…

Манон не стала резко захлопывать меню. Она не испытывала необходимости, чтобы он читал ей его вслух, а она не видела бы цен. И ей безразлично, что каждый кусок стоит пять евро. Манон наслаждалась жизнью. Она простодушно приняла приглашение. Она защищает свое место женщины, хотя не считает себя ярой феминисткой, и ей даже в голову бы не пришло заплатить за себя. Во-первых, потому, что она знала, что Поль возмутится, а во-вторых, потому, что ей нравилось подобное проявление галантности, за исчезновением которой в процессе эволюции общества и утраты им ориентиров она с сожалением наблюдала.

Поль уже давно выбрал. Он закажет то же, что Манон. Не важно что. Он непривередлив. Ему просто хотелось следовать за ней в выборе блюда, в предстоящей беседе – и даже на край света, если потребуется.

Пока она медленно читала меню, он наблюдал за ней. Наконец Манон захлопнула меню и торжествующе взглянула на Поля. Она выбрала. Наконец-то.

– Тебе известно, что не только Боб Марли изрекает истины?

– Да? – притворно изумилась она.

– Альберт Эйнштейн тоже.

– Поговорим о теории относительности?

– Точно. Но не о той, которую ты знаешь. «На минуту приложите руку к горячей печке, и минута покажется вам часом. Просидите час возле хорошенькой девушки, и он покажется вам минутой. Вот что такое относительность».

– Все зависит от температуры печки.

– И от хорошенькой девушки.

– Неужели? А относительность времени, проведенного со мной?

– Одна секунда.

– Сейчас я покраснею, как раскаленная печка.

– А я все-таки приложу к ней руку.

– Всего на секунду?

– Я остановлю время…

То, что происходило в тот вечер между Полем и Манон, стало бы бальзамом на душу Жюли.

Чистым бальзамом.

Одно горе за одно счастье.

Одно огромное-огромное горе за чудесное счастье. И не важно, что это неравноценно. В течение нескольких недель наблюдать, как они стремятся друг к другу, пленяются и наконец находят друг друга сегодня вечером, обрадовало бы ее. Потому что жизнь продолжается. А они были теми людьми, которыми она дорожила. Поэтому, если они счастливы, это хоть немного собирало лего ее жизни.

Весенняя гроза

– Я вами горжусь, Жюли. Сегодня мы поднимаемся на очень высокую вершину.

– Люк – мой афелий. Мне обязательно надо подняться как можно выше, чтобы прикоснуться к нему хоть кончиками пальцев.

– Вы знаете это слово?

– Какое? Пальцы?

– Афелий, – улыбнулся он.

– А почему бы нет?

– Действительно, почему?

– Точка орбиты планеты, наиболее удаленная от Солнца.

– Не оправдывайтесь!

– Это чтобы помочь вам выбраться из неловкого положения на тот случай, если вы вдруг не знаете.

– Я это знал.

Жюли уселась по-турецки. Но прежде она положила камешек в небольшую кучку, такую надставку к горе, созданную руками человека, песчинку по сравнению с огромностью того, что находилось у них под ногами. Это был мощный символический жест. Жюли всматривалась в горизонт. Небо расчистилось, но все равно тяжело нависало над ними. Это совпадало с тем, что она чувствовала. Прошло несколько месяцев. Ум освободился, но на сердце было нелегко.

Ромэн сидел немного поодаль и наблюдал за молодой женщиной, которую знал меньше года. Он познакомился с ней, когда она была исполненной надежд матерью, и у него на глазах превратилась в сироту своего ребенка – для такого состояния и названия-то нет. Он видел, как она сдавалась, а потом постепенно снова возрождалась к жизни. И пусть она говорит, что он безмерно помог ей, Ромэн знал, что вся заслуга в этом принадлежит ей одной. Она сама собрала разрозненные детали пазла, заново научилась играть в лего. Самое большее, что он сделал, – дал ей несколько советов. Но не более того.

Не более того.

Теперь Ромэн видел в ней уже не маму Людовика, своего маленького пациента, их связывала не забота врача о больной или желание успокоить. Их отношения понемногу приобрели характер искренней и драгоценной дружбы. Но сегодня, глядя на профиль Жюли, на ее волосы, едва заметно приподнимаемые ветром, ее немного вздернутый нос, на маленькие груди, прижатые к согнутым коленям, которые она обхватила руками, – сегодня Ромэн уже не знал, называется ли чувство, которое он к ней испытывает, дружбой. Хотя нет. Он знал. Он влюбился. Возможно, со временем, возможно, сам того не зная, в первый же день. Но какая разница? Сегодня он смотрел на эту женщину, и его сердце билось сильнее. Его чувства к ней непристойны или нет? Они таились где-то глубоко в душе, и ему это было приятно. Он ощущал, что готов начать новую историю. Такова жизнь, она питается непостоянством, и именно непостоянство делает жизнь жизнью. Прошлое оставляет след, как шаги на песке, но идем-то мы к будущему.

– Вы уже подумали, какой памятник поставите на могилу?

– Бабочку из вогезского песчаника. Благодаря деньгам Поля я смогу его оплатить. Он был прав, это важно.

– Да, это важно.

– Я постоянно думаю о Люке. Все мне говорят, что особенно трудно будет осенью, когда наступит первая годовщина. Но я не нуждаюсь ни в каких датах, чтобы помнить о нем. Я еще не в том состоянии. И сомневаюсь, что когда-нибудь достигну его. Людовик в моей душе, он во мне. И так будет всегда, каждый день.

– Время помогает не забыть, а свыкнуться. Так глаза привыкают к темноте.

– А у меня впечатление, что моя лампочка перегорела несколько месяцев назад.

– Может показаться, что большой мощный костер погас после сильной грозы, но в глубине всегда остаются угли. Поверхность серая, холодная, все покрыто пеплом, но сердцевина еще теплая. Расшевелите ее, подложите несколько веточек, раздуйте, и огонь может снова разгореться.

– А я, пожалуй, ощущаю себя яблоком среди других яблок, которые сортируют по размеру. Только я стала очень большой и теперь не прохожу в стандартные отверстия, а поэтому окажусь в другом, отдельном ящике.

– Это сердце у вас стало очень большим. Но это выражение имеет и другой смысл.

Ромэн умолк и стал палкой что-то чертить у себя под ногами на рыхлой земле. А потом вдруг откровенно улыбнулся.

– Что вас насмешило?

– То, что вы говорите! Выходит, вы сменили ящик, потому что стали яблоком любви, блестящим, красным, сладким.

Жюли тоже улыбнулась. И с этими двумя чудными ямочками на порозовевших щеках стала совершенно прелестной!

– Вам не кажется, что небо хмурится? – встревожилась Жюли.

– Кажется. Но я смотрел прогноз погоды – грозу нам не обещали. Пойдемте скорее: если начнется гроза, в горах лучше не задерживаться, а до машины нам идти еще два часа.

Они спускались быстрым шагом. Ромэн шел впереди, чтобы прокладывать Жюли путь. Она запыхалась, стала спотыкаться, но держалась хорошо. Ромэн ощущал, как наэлектризован воздух. Постепенно начинало темнеть. Ромэн постоянно оборачивался, чтобы посмотреть, не отстала ли Жюли. Гроза быстро приближалась, поднялся ветер. Они не успеют добраться до машины, это безнадежно. А по дороге нет ни одного подходящего места, где они могли бы в безопасности переждать грозу.

– Свернем сюда! – крикнул Ромэн. – Мы недалеко от пещеры Забвения, подход с этой стороны немного труднее, зато там мы окажемся в укрытии.

– Поступайте, как считаете нужным, – задыхаясь, ответила Жюли, – я иду за вами…

До пещеры им оставалось пройти еще километр. Когда Ромэн в очередной раз обернулся, стена дождя уже накрыла вершину, на которой они только что были, и двигалась на них со скоростью мчащейся галопом лошади. Гром пока слышался где-то вдалеке, но они находились с подветренной стороны, значит скоро засверкают молнии. Надвигалась невероятная гроза. И ее скорость не оставляла им надежды успеть добраться до пещеры.

Жюли ничего не говорила. Ее лицо выражало страх. Она пыталась двигаться как можно быстрее, стараясь не пораниться, это было бы еще хуже. Ей удалось справиться с собой, чтобы не запаниковать. Но она не любила грозу. Совсем не любила. Маленькой девочкой она видела, как молния ударила в амбар недалеко от родительского дома. От чудовищного грохота задрожали стены. Амбар загорелся, но хозяева в последний момент сумели вывести скот. Жюли опасалась случайного попадания. Разумеется, они ничего не могли изменить, но здесь и сейчас ей бы очень не хотелось послужить проводником между небом и землей…

Выходит, она все-таки дорожила жизнью…

Не успели они пройти и двадцати метров, как упали первые капли, и очень скоро на них обрушился плотный ливень. Огромные капли хлестали их по лицу. Через несколько секунд они промокли насквозь, а почва под ногами превратилась в кашу. Раскаты грома приближались и становились все сильнее. От этого кровь стыла у Жюли в жилах.

К счастью, уже была видна ведущая в пещеру каменная лестница. Ромэн добрался до нее первым и подхватил Жюли за талию, чтобы помочь ей спуститься по образованным скальными уступами огромным и невероятно скользким ступеням. Но Ромэн знал, что цель близка, и успокоил Жюли.

Проникнув в пещеру, он провел Жюли на середину, вынул все вещи из рюкзаков и положил на землю, чтобы сесть на них и изолироваться от электромагнитных волн.

– Мы должны оставаться в центре, здесь мы будем в большей безопасности. Ну, как дела, Жюли?.. Жюли?

Жюли не отвечала. В горле застрял такой огромный ком, что несколько минут она не могла вымолвить ни слова.

А потом все вырвалось каким-то звериным воем. Она, подобно вспышке молнии, разряжалась от внутреннего напряжения. Гроза была теперь прямо над ними, удары грома слышались все ближе. С каждым последующим Жюли кричала все громче. Ромэн понимал, что в ее вое заключен не только страх перед грозой. Он всего лишь детонатор той нестерпимой боли, что таилась в душе Жюли после смерти Люка и которую ей до сих пор так и не удалось излить. Вот и хорошо.

Ромэн обнял Жюли и принялся тихонько баюкать, стараясь как мог успокоить ее. Она дрожала всем телом, холод пронизал ее до костей. Ничего не поделаешь. Страшные рыдания все не смолкали. Ромэн не мешал. Надо, чтобы она наконец освободилась. Он слегка отстранился от Жюли, чтобы посмотреть ей в глаза. Мокрые волосы повисли вдоль щек, губы дрожат, а голубые глаза ищут, за что уцепиться: так судно бросает якорь, чтобы закрепиться.

Ромэн взял лицо Жюли в свои широкие ладони и несколько мгновений пристально смотрел ей в глаза, пытаясь поймать ее взгляд. А потом склонился к ней. Сначала он почувствовал ее дрожащие губы, а потом ощутил, что, когда стал целовать ее, она расслабилась, стала постепенно успокаиваться.

Поначалу пассивная, она понемногу стала отвечать на его ласки.

И все для них перестало существовать. Снисходительная полутьма пещеры накрыла их. Пусть все рухнет, они были здесь, вдвоем, в водовороте страсти, заставившем их позабыть о мокрой одежде, холоде, грозе, горе, утратах. Поцелуями и ласками они вливали друг в друга жизнь, чистый концентрат жизни, который был сильнее всего остального.

А потом в пещеру проник свет…

Гроза ушла, солнце снова осветило все вокруг, и природа сверкала и переливалась разноцветными капельками дождя.

– Надо уходить, Жюли, у нас нет ничего сухого, чтобы переодеться, нам еще предстоит долгий переход, а в горах быстро холодает.

– Дома примете душ.

– Может, мы могли бы перейти на «ты»?

– Возможно, – улыбаясь, ответила Жюли, сияющая, точно природа, умытая грозой.

Ее грозой.

Взяв Жюли за руку, Ромэн вывел ее из пещеры, и они двинулись в обратный путь. Они почти не разговаривали, только часто переглядывались, наслаждались обществом друг друга и своим обоюдным желанием.

После душа Жюли разожгла камин. Теперь Ромэн отправился в ванную. Единственной острой необходимостью по возвращении было поскорее согреться. Одежда Ромэна высохнет перед камином. Жюли с осторожностью, чтобы не застигнуть его врасплох, прокралась в кухню приготовить чай. Они, по сути, еще не переступили порог близости.

Ромэн оставил дверь приоткрытой, он энергично намыливал волосы. Вокруг пояса он обернул полотенце. Он хорошо сложен. Судя по окутавшему ванную пару, он, должно быть, как и Жюли, чтобы согреться, до предела выкрутил кран горячей воды.

– Ты нашел полотенца? – проходя мимо двери, спросила она.

Жюли включила электрический чайник и отправилась в спальню, чтобы одеться. Она искала что-то у себя в шкафу, когда почувствовала, как руки Ромэна обвили ее талию. Он поцеловал ее в затылок, развернул к себе лицом, погладил по щеке и поправил упавшую на лоб прядь. Он смотрел на нее так, как не смотрел никогда прежде – как снедаемый жаждой любовник. Сейчас она была особенно красива, красивее, чем обычно. Ромэн снова нежно поцеловал Жюли. Прежде, в пещере Забвения, они были точно в лихорадке. Горячке открытия, преодоления. Но теперь они не спешили: они познавали друг друга, предавались ласкам – потом отстранялись, снова приникали друг к другу и неуверенно продолжали свою игру.

Когда Ромэн опрокинул Жюли на кровать, она закрыла глаза и доверилась ему.

Принцесса подняла решетку подъемного моста, чтобы впустить Прекрасного принца и высокие и такие нежные волны.

Робкий вечерний свет проникал сквозь щели жалюзи, покрывая узорами любви два тела, слившиеся в одно. Похоже, они выплыли на простор большой спокойной реки.

Жюли проснулась и поняла, что наступила ночь. Только в ванной остался гореть свет. Она осторожно приподняла руку Ромэна, чтобы встать. Он приоткрыл глаза. Жюли села на краешек кровати, прихватила смятую в горячке прошедших мгновений простыню и завернулась в нее, чтобы пройти в ванную. Ромэн успел заметить у нее две милые ямочки внизу спины. «Треугольник Михаэлиса», божественный ромб и его ямочки, образованные костями таза. Его любимая часть тела. Особенно женского. Он представил себе свою жену, очертания ее такого любимого тела. Рана зарубцевалась, но все еще саднила. Ромэн отвернулся к окну и снова закрыл глаза. Когда Жюли пришла и вытянулась рядом с ним, она заметила слезинку, остановившуюся посредине его щеки. Она знала, что минуты близости возвращают к жизни фантомы. Она была к этому готова, она понимала… Жюли и сама вспомнила прошлое, задумалась о Люке.

Как странно снова позволить себе плотские удовольствия.

Жюли погладила Ромэна по плечу, осушила легким, как бабочка на лепестке цветка, поцелуем его слезинку и прошептала на ухо: «Спасибо…»

Он относился к той категории недоминантных самцов, которые понимают другую половину человечества.

Ромэн не ответил, не открыл глаза. Он просто взял Жюли за руку и сильно сжал ее. Очень сильно… И едва заметно улыбнулся.

Вершины, которые были всего лишь холмами

«Дорогая Жюли,

увидимся ли мы, прежде чем это письмо опустится в твой почтовый ящик? Какая разница. Мне хочется тебе написать сегодня. Быть может, потому, что я никогда не был способен дать волю голосу сердца, которое и заставило меня взять в руки перо и писать под его диктовку. Ведь оно диктует мне жизнь. И я ему повинуюсь, потому что понял, что оно всегда право. Это рассудок иногда ошибается.

Этот зимний день был прекрасным и насыщенным. И не твое тело, не любовь, которой мы занимались, я вспоминаю больше всего, хотя до сих пор храню в памяти ее отпечатки. Милые отпечатки. Когда я думаю об изгибах твоего тела, о ложбинке возле твоего плеча, о твоих нежных руках и белой груди, мое сердце разгоряченно бьется, а внутри все трепещет… Но самое главное – это твои глаза. Те, что я увидел в пещере, растерянные; и те, какими они стали, когда мы спустились в долину, искрящиеся; и те, которыми ты смотрела на меня в спальне, спокойные и ясные.

Не знаю, с какого момента ты стала для меня больше чем мамой моего маленького пациента. С первого дня? Когда ты продолжила арабскую пословицу, которую я хотел привести тебе как аргумент? В тот день, когда я разбудил тебя, потому что мне надо было заняться Людовиком, и ты, сонная, показалась мне такой трогательной? Или, быть может, когда я прочел письмо, в котором ты рассказала мне о сыне? Я долго смотрел на приложенную к нему фотографию. А когда Люк умер, я поставил ее на тумбочку возле своей кровати. Мне необходимо было по-прежнему видеть вас каждый день. Однажды Шарлотта спросила меня, кто это. Я ответил: „Два ангела, птичка моя, два ангела“. Я думаю, она мне поверила. И правильно сделала.

Меня восхищало то, с какой любовью и терпением ты занималась Людовиком в больнице, и то, что ты мужественно отпустила его. Меня восхищала сила, которую ты продемонстрировала, совершая со мной восхождения на вершины, которые по сравнению с твоим горем были всего лишь холмами. Я бы хотел во все горло кричать о твоей огромной беде, потому, наверное, что я касался ее кончиками своих пальцев.

Каждый раз в воскресенье, когда нам предстояло встретиться, я просыпался в надежде, что тебе стало хоть чуточку лучше, чем в прошлый раз, хотя понимал, что вечно так продолжаться не может. Бóльшая часть смертных полагает, что чем больше времени проходит, тем меньше болит, но на самом деле подобные чувства следуют не по прямой восходящей линии, а по синусоиде, со взлетами и падениями.

Вчера кривая достигла наивысшего пика, и я счастлив, потому что знаю, что ты будешь рядом со мной, когда она окажется в самом низу – для тебя или для меня.

Что за странная мысль говорить с тобой о геометрии… Но ведь ты же говорила со мной об астрономии?

Мне не терпится… Не терпится дожить до предстоящих недель и дней, когда я буду познавать тебя, твою близость, нежность твоей кожи. Мне не терпится продолжить наши странствия по горам, чтобы говорить и молчать с тобой. Молчать и держаться за руки. Не терпится обнять тебя, когда мы окажемся на самом верху и будем вместе смотреть на кишащую внизу жизнь.

Но не будем спешить. Будем жить настоящим моментом. Нас ничто не торопит. Кроме острой потребности быть счастливыми.

Помнишь, что я тебе сказал в кафе? Когда ты упорно помешивала кофе пластмассовой палочкой в надежде обнаружить в нем нерастворившуюся песчинку сахара? Это было так мило! Мы говорили о высоте планки… Мой рост метр восемьдесят два, и я надеюсь, что я достаточно высок для тебя…

И еще я тебе сказал, что никогда не обманываешься, если любишь. И сегодня я понимаю, Жюли, что я не обманываюсь.

Я не обманываюсь, слышишь?

Я не обманываюсь.

Целую тебя.

Ромэн».

Прошло три года

Сращение

Время летит и лечит.

Жизнь мчит и учит.

Раскаленные угли потихоньку тлеют под толстым слоем холодной серой золы. И вдруг однажды легкое дуновение, несколько сухих стебельков, и огонь разгорается.

Огонь разгорелся для Поля. Манон позволила увлечь себя, даже не оказав никакого сопротивления. Приняла все как данность. Обратное утверждение тоже было верно. Однажды она заговорила со мной о родственных душах. Они встретились в больнице, в холле отделения, где лежал Люк, и с тех пор по-настоящему ни разу не расставались. Взаимопритяжение оказалось мгновенным. Они сразу узнали друг друга, с первой минуты. Бывает, ищешь какую-нибудь частоту на радио, тебе кажется, ты узнаешь программу, но в эфире что-то потрескивает, ловится плохо. У них звук сразу был чистым, наполненным. К тому же это жестокое ощущение отсутствия, когда жизнь неминуемо разводила их. Поль тоже говорил мне о родственных душах. Он впервые в жизни ощущал силы прекратить следить за своей дорогой кометой, слишком рано улетевшей в невесомость. И в то же время он боялся. Боялся молодости Манон. Боялся обидеть ее. Боялся отвернуться от Полины. Но он ничего не смог сделать. Борьба делала его слишком несчастным. И он капитулировал, сложил оружие к ногам Манон и с тех пор стал ощущать, что стал энергичным, как в двадцать лет. Манон тоже было страшно строить с ним жизнь. Разница больше тридцати лет, наступит день, когда биология настигнет их любовь. Поэтому она перестала об этом думать. Они оба сложили оружие и украсили цветами дула своих орудий.

Просто они стали избегать ездить в лифте…

В ресторане они меняются тарелками. То же происходит во время десерта. Поль сократил свои командировки, настолько ему невыносима разлука с Манон. И все же ни один не лишает другого кислорода.

Родственные души…

Я рада за нее. И за него. Иногда я думаю, что они никогда бы не встретились, не окажись Люк в том отделении… Случайность или совпадение? Не важно. Главное – результат.

А результат прекрасен.

Если бы ты только знал, Люк…

Знал бы ты, какая я глупая!..

Огонь разгорелся и для Жерома. Лучинка звалась Каролиной. Как-то он признался мне, что при первой встрече задумался, правильно ли он сделал, взяв ее своей заместительницей, – такой неумелой и неуверенной в себе она казалась. А потом он нашел ее трогательной. У него сложилось впечатление, что он сопровождает молодую женщину на ее пути к обретению веры в себя. Жерому никогда не изменял его инстинкт спасителя. Я думаю, что ему даже трудно было бы признать, что это как раз она пришла ему на помощь. Разница с Ирэн в том, что Каролина хорошо себя чувствует. Она уравновешенная. Неуклюжая, но уравновешенная. Она смотрит жизни в лицо. Такой и следует быть. И еще смелой. Чтобы суметь сохранить крошечное существо, кончиками пальцев удержав его в чреве матери. Да еще этот способ, который она избрала, чтобы постепенно обосноваться в жизни Жерома: поначалу почесывая ему ногу под гипсом, чтобы потом стать для него необходимой. Каролина полная противоположность Ирэн: немного бестолковая, слегка неорганизованная, она не обращала внимания на то, что не представлялось ей значительным. И чистота в столовой или порядок в ее платяном шкафу казались ей жизненно менее важным, чем встречи с пациентами, друзьями, с человеком, который разделял ее жизнь. Сам Жером к этому времени настолько усомнился в важности собственной жизни, что Каролина оказалась очень действенным костылем для него. Жизнь порой такая странная штука…

Но сильнее других, наверное, разгорелся мой огонь.

Чуть больше трех лет назад мне казалось, что я погасила свет и ушла. Как из того маленького домика в Бретани – не зная, вернусь ли когда-нибудь.

Чуть больше трех лет назад мне казалось, что я окончательно сошла с корабля. А потом мне удалось вновь подняться на борт и продолжить путешествие. Ромэн протянул мне руку, просушил мою одежду на солнце, чтобы мне не было холодно, и показал мне горизонт, чтобы мне захотелось до него добраться. Своими прогулками в горы он помог мне поднять паруса. Судно, следуя его плану, набрало скорость. С момента отплытия Ромэн постоянно говорит, что он здесь ни при чем, но я-то знаю, что без него не преодолела бы этот путь. Возможно, я встретила бы кого-то другого. Но важной оказалась его любовь. И она важна для меня до сих пор.

Я поселилась в его доме. Нам там хорошо. Шарлотта приняла меня с простотой, свойственной детям ее возраста. Надо сказать, что мне отлично знакомы все игры, в которые она играла. Лего не представляло для меня секрета как в прямом, так и в переносном смысле. Я превращаюсь в девчонку, когда надо сделать домик для ее куклы, и по-прежнему так же непобедима в «Memory». Наверное, я приручила Шарлотту, встав на один уровень с ней, как старшая сестра. Мы часто, подолгу и очень крепко обнимались. Потому что ей не хватало мамы. Потому что мне не хватало ребенка. Людям свойственно наверстывать утраченную нежность, заполнять пустоты. Мы затыкаем дыры, конопатим щели, чтобы не подпустить сквозняков, создаваемых отсутствием. Мы могли целый час просидеть, тесно прижавшись друг к другу. Я чувствовала, как ее маленькая ручка гладит меня по спине, и утыкалась носом в ее шейку. Как дети, которые рождаются, уже стремясь к материнской груди.

Окапывание.

Инстинкт выживания.

Иначе они умирают.

Так и мы.

Иногда Ромэн возвращался из больницы и, видя нас в такой позе на диване, восклицал:

– А вы все окапываетесь!

Мы открывали ему свои объятия и окапывались втроем.

Так даже еще лучше.

В конце концов я приняла помощь, которую мне предлагал Поль, чтобы я могла вернуться к учебе. Работа на кассе стала для меня невыносимой. Я пока не достигла уровня исследователя в молекулярной биологии, но полученный мною месяц назад диплом позволил мне с сентября получить пост ассистентки. Поль сказал, что я способна постепенно двигаться дальше, чтобы воплотить свои мечты.

Мой отец умер через полгода после Люка. Рак легких. Я узнала об этом только потом. Мать не нашла в себе сил сообщить мне. Жалкий она человек, истерзанный алкоголем и скитаниями неудавшейся жизни. Так что я унаследовала кое-какие деньги и истерзанную волнами утлую лодчонку прямо посреди океана, а вокруг рыскали акулы. Мне кое-как удалось добраться до берега. Дом я продала, в любом случае его трудно было содержать. На полученные деньги я обеспечила матери лечение от алкоголизма в известной клинике. Она потихоньку выкарабкалась. Сегодня она живет в маленькой квартирке, и я думаю, ей там хорошо. Отношения между нами постепенно налаживаются. Для такого лего тоже нужно время. Но она снова улыбается. Пока едва заметно: губы, затвердевшие от презрения мужчины, бывшего моим отцом, растягиваются с трудом. Но кожа эластичная, привыкнет. И наши чувства тоже эластичные. Они тоже привыкнут.

Итак, что было вначале.

Жил-был один массажист, который с трудом приходил в себя после разрыва с убийственной любовью. И жил-был деревенский доктор, только что переживший еще более разрушительную утрату. И жил-был его отец, который вспоминал то, что он пережил тридцатью годами раньше. И жила-была моя лучшая подруга, вообще не задумывавшаяся о будущем. Жила-была молодая заместительница, считавшая, что ни на что не способна. И жила-была кассирша, которая как могла выкручивалась, будучи матерью-одиночкой. И еще жил-был маленький трехлетний мальчик, который так любил жизнь.

И наступило сегодня.

Ромэн вернул мне надежду. Я опять в седле, а он воспользовался этим и тоже вскочил на коня. И есть эта маленькая девочка, которая уцепилась за наши шеи, чтобы вместе с нами пуститься в галоп. И Жером, который нынче в отличной физической форме, хоть и слегка прихрамывает. Он больше никогда не сможет бегать по пляжу, зато научился снимать несколько слоев шелухи, когда невзгоды и заботы особенно тяжело давят ему на плечи. Он гораздо охотнее доверяется течению жизни, с тех пор как в нее вошла Каролина. А она, к превеликому удовольствию службы социального страхования, развила свое диагностическое чутье, отточила уверенность в себе и заодно усилила хватку. Поль по-прежнему плачет, когда чистит лук. Но он наконец научился смотреть вперед. Перед его глазами – Манон, которая теперь всерьез задумывается о будущем. И есть бывшая кассирша, которая осторожно тянется к своей мечте стать микробиологом. Благодаря средневековой акушерке она законопатила щели вверху и внизу.

Нет больше Люка, маленького мальчика, который так любил жизнь. Потому что его полюбила смерть. Он в другом измерении, мой Люк. Его нет здесь, чтобы увидеть эту жизнь, чтобы жить ее вместе с нами. Но я знаю, что он причастен к ней. Может быть, он порой управляет ею, стоит у руля. Иначе как объяснить, что я, Каролина и Манон забеременели почти одновременно?

Случайность или совпадение?

Короче, главное – результат.

Отличный результат.

И была та случайная встреча у кассы супермаркета. Он мог бы выбрать другую кассу, я могла бы в тот день не работать. Я могла бы улыбнуться и не дать слезинке скатиться по щеке. Но я была там, а он выбрал именно эту кассу. Возможно, из-за слезинки. Он мог бы не прийти на следующей неделе и не пригласить меня пообедать. Мы могли бы не поехать в Бретань, не проникнуться добрыми чувствами друг к другу. Могли бы не попасть в ту аварию.

Но все случилось именно так, как случилось, и нам пришлось с этим справляться. Ромэн был прав. Мы выпутываемся, потому что у нас нет другого выхода. Жизнь идет своим чередом, и мы всего лишь мелкие щепки, плывущие по течению. Всех нас затягивало в водовороты, стремнины, опрокидывало, било; порой мы тонули. И все же мы по-прежнему на плаву. И теперь иногда в маленьких тихих заводях, под защитой большого утеса, крутятся тонкие веточки, уцелевшие в водовороте. Этакое общество выживших. Смерть Люка – это плотина, которую прорвало, она сносила все подряд, но мы не утонули, потому что держались друг за друга. Более крепкие удержали более слабых.

А когда сопротивляешься такому бедствию, чувствуешь себя более сильным.

И более чувствительным.

Парадоксально.

То, что нас не убивает, делает нас сильнее.

Мы умеем не поддаваться.

Это держит на плаву.

До тех пор, пока не найдется тихая заводь за большим утесом, где можно глотнуть воздуха.

Перед новыми водоворотами.

Потому что такова жизнь.

Подлинная жизнь.

Наступило лето. Мы вшестером поехали в домик Поля в Бретани. Шарлотта осталась на каникулы у бабушки с дедушкой. На самом деле нас не шестеро. Нас девять. Три маленьких чуда выталкивают вперед пупки трех женских животов.

Каждый вечер я провожаю солнце за горизонт. И вижу там парящего над морем Люка. А когда они оба, и солнце, и мой мальчик, укладываются спать, я с тихой грустью, которая никогда меня не покидает, но к которой я привыкла, возвращаюсь домой.

Луны на небе нет. Только несколько легких облачков, согревающихся от свечения огней города. Поэтому сегодня вечером мы достали катер и одеяла. Балу станцевал на причале, потому что вот уже несколько месяцев, как он вышел из зимней спячки. Балу похудел, но мы как следует накормили его, и к нему вернулось хорошее настроение.

Среди ночи мы остановились в том же самом месте, где тогда с Жеромом. Когда он погасил фонари, мне совсем не было страшно. На сей раз – нет.

Катись к чертям, Моби Дик!

Неужели после всего того, что мне довелось пережить, меня может напугать какой-то жалкий кит…

Совсем не страшно!

Мы все устроились прямо на палубе, тщательно укутавшись одеялами, над которыми, точно барханы в пустыне, возвышались три небольших холмика.

В ту ночь, десятого августа, небо было великолепно. И мы подготовились наблюдать за Персеидами, этим восхитительным дождем падающих звезд, который на самом деле представляет собой лишь встречу с частицами кометы размером с песчинки. Такой невероятный свет в небе благодаря всего лишь каким-то крупицам! Я вспомнила, что́ мне однажды сказал Ромэн про песчинки на берегу моря, из которых строят самые прекрасные замки.

В ту ночь мы продолжали строительство нашей собственной крепости. Это надежная крепость. Возведенная на устойчивом фундаменте. А песчинки прочно соединены цементом. Ощущение нерушимой связи. Сращения.

Мы смотрели на звезды и понимали, что некоторые из них сверкают ярче, чем другие, потому что есть нечто большее, нежели газ и материя. Наверное, на их орбитах находятся чьи-то души, передающие им свой свет.

Я часто думаю о Люке. Я думаю о нем каждый день. На рассвете и с наступлением сумерек. Он в каждом дуновении ветра, в каждом луче солнца, в полете каждой бабочки. Он везде, где я. Порой мысли о нем бывают радостными, порой у меня сжимается сердце. Он навсегда водяными знаками запечатлен в моих мыслях, в окружающем меня мире. Он внутри меня, ему тепло, что бы ни случилось. Подобно беременной женщине, которая носит своего малыша и пока только одна знает о том, что он в ней поселился, ведь ее живот еще не округлился, чтобы сообщить миру о предстоящем чуде. Когда она наслаждается своей сокровенной тайной, которую ничто не может нарушить, даже внешние невзгоды, потому что внутри ее жизнь. Внутри ее – любовь.

Я носила его девять месяцев, чтобы построить ему будущее, а он пришел в меня, чтобы завершить формирование моей жизни. Подчас сломанной, подчас страшной, но все же наполненной.

Люк прошел по жизни дыханием ангела и остался в памяти тех, кого он коснулся своими легкими крылышками.

Мои руки немного приподнялись; они возносят мою судьбу к этому принадлежащему мне чуду: я выжила, я даже живу, и я счастлива.

Я счастлива.

Потому что Люк повсюду со мной…

Благодарности

Я благодарю…

Полину – за медицинскую помощь…

Аполлину – за мелкие детские шалости…

Фредерика – за механику…

Эрве – за Млечный Путь…

Моего отца – за орфографию и грамматику…

Микаэля – за эту прекрасную поэзию…

Моих редакторов – которые охотно редактировали меня (а особенно той, что помогала привести в порядок текст «Мари в вышине»)!

А еще благодарю тех, кто подарил мне любовь, нежность, поддержку, которые были мне так необходимы, чтобы жить дальше…

Эмманюэля – за мою весну, полную ласточек…

Бенжамена – который научил меня думать о будущем…

А главное, есть еще Пьер с его искренним участием…