Дроздов Анатолий Федорович

Изумруд Люцифера

Дроздов Анатолий Федорович

Изумруд Люцифера

(Публикуется в сокращении)

Аннотация:

Деньги, кровь, любовь, великая реликвия и немного мистики...

Часть первая. Костер

Пролог

Человек в черной куртке и такой же вязаной шапочке, надвинутой по самые глаза, быстро шел по тропинке, петлявшей между елей и осин. В примолкшем лесу было сыро и тихо; только палая листва шуршала под тяжелыми ботинками путника, да время от времени потрескивала попавшая под толстую подошву сухая веточка. Человек, в это неурочное осеннее время забравшийся в лес, был молод и силен, но шагал тяжело. Большая длинная сумка, ручки которой он, словно лямки рюкзака, накинул на плечи, тянула его к земле. Путник тяжело дышал, выбрасывая из распяленного рта облачка пара, и жадно втягивал обратно холодный воздух с запахом прелой листвы и хвои.

Тропинка, обогнув купу молодых елочек, устремилась вверх, и, взобравшись на небольшой холм, человек обессилено рухнул у подножия большой осины. Он даже не стал стаскивать глубоко врезавшиеся в ткань куртки лямки-ручки: просто лежал на боку и хрипел, широко открывая рот.

Сколько он так пролежал, человек не знал, но, судя по всему, немало. Когда он пришел в себя, в лесу уже начало темнеть. Затем воздух словно бы загустел, и лицо незнакомца стало влажным. Он провел рукой по щеке и глянул вверх. Над вершинами деревьев тяжелая дымная туча затягивала последние светлые участки неба.

"Дождь, будет дождь! - обрадовался путник. - Собаки не возьмут след!"

Он двумя рывками стащил сначала с одного, а затем с другого плеча лямки-ручки и вскочил на ноги. И, словно подчиняясь его желанию, в лесу тихо зашуршал дождь. Незнакомец расправил затекшие плечи, поднял сумку. И тут же со вздохом бросил ее обратно.

"С ней не выбраться, -- подумал он и злобно пнул сумку носком ботинка, -килограммов тридцать, а идти еще несколько километров."

Он присел на брошенную сумку и закрыл лицо ладонями. Все пошло не так. Совсем не так. Он полгода ждал этот рейс, и, в конце концов, его назначили. Старшим определили Митькова, но этого и следовало ожидать: никто не поставит начальником группы инкассаторов молодого бойца с годичным стажем сопровождения. Он с Ходорцовым по расписанию оказался в блиндированном фургоне грузовика, рядом с сумкой. Он не знал, сколько там (инкассаторам никогда не говорят это), но по рассказам ребят следовало, что меньше полутора миллионов долларов на таких рейсах не бывает. Поэтому и посылают с одной сумкой блиндированный грузовик и четырех вооруженных сопровождающих. И один из них -- Коля Пинчук, закадычный дворовой дружок, который и привел его в инкассаторскую команду банка. Господи, если бы это был не Коля!

Вначале все шло по плану. Дорогой он напряженно посматривал в маленькое бронестекло единственного окошка фургона, и, когда впереди показался лес, спокойно достал пистолет и выстрелил в грудь Ходорцова. Тот и понять ничего не успел: ничком сунулся со скамьи на стальной пол фургона и, дрогнув несколько раз, тихо вытянулся. А он, дождавшись, когда грузовик въедет в лес, снял переговорное устройство.

-- Потерпеть не можешь! - заругался на него Митьков. - Через час будем в городе!

-- Петрович! - жалобно ныл он, и страх, что машина не остановится, придал его голосу подлинное чувство. -- Наделаю тут на полу, ребята потом прохода не дадут. Останови...

Митьков трехэтажно выругался, и грузовик стал замедлять ход.

Он подождал, когда стальная дверца со скрипом распахнется, и выстрелил в показавшуюся в проеме фигуру. Но Митьков оказался травленым зверем (даром, что из спецназа), поэтому, раненый, отскочил в сторону и нырнул в кювет. Гнаться за ним было не с руки, и он рванулся к кабине. К счастью, Митьков не захлопнул за собой дверь, и, влетев внутрь, он сунул ствол прямо в изумленное лицо Коли. Изумление сменил страх, лицо друга налилось бледностью, и он понял, что не сможет в него выстрелить.

-- Вон пошел! - рявкнул он, и Коля, мгновенно включив натренированные в десанте рефлексы, кубарем вывалился наружу. Он перескочил на оставленное сиденье, захлопнул дверцу и выжал сцепление. Мотор Коля, как и полагалось по инструкции, не глушил.

Тяжелый грузовик медленно тронулся с обочины, и в зеркала бокового вида он видел, как из кювета выбирается Митьков, к нему бежит очумевший от происшедшего Коля, а Митьков что-то кричит, показывая на машину. Коля рывком вытаскивает из кобуры пистолет и, присев как на занятиях в тире, ведет огонь.

Красе и гордости десанта удалось попасть. Он не проехал и километра, как машину повело влево; он изо всех сил держал руль, пока, наконец, не показался лесной проселок. Свернув на него, он, сцепив зубы, протащился еще немного нельзя было, чтобы машину заметили с шоссе. Только мощный мотор грузовика совершил это чудо. Выпрыгнув из кабины, он не увидел на переднем колесе шины -один стальной диск, по ось въевшийся в лесной песок. О том, чтобы заменить тяжеленное колесо в одиночку не следовало даже мечтать, в любом случае на это не было времени.

От тряски на ухабах сумка с деньгами едва не выпала в незакрытую дверь: помешало тело Ходорцова, за которое она зацепилась. Освободив ручки, он двумя рывками забросил их на плечи и двинулся обратно к шоссе. Готовясь к делу, он внимательно изучил карту. Там, куда вел проселок, лес тянулся на десятки километров: выбраться скоро к нужной дороге ему бы не удалось. Кроме того, он заметил на мягкой земле проселка свежий след протектора легковой машины: кто-то проехал здесь совсем недавно. Это несло в себе опасность, но могло и помочь. Пусть думают, что его здесь ждали. А что он вернулся к шоссе, перешел его и двинулся в противоположном направлении, надо еще догадаться. Или пустить по следу собак.

В том, что собаки будут, он не сомневался. Проклятая дворовая дружба, совместные походы к девочкам, ночевки друг у друга, не разлей вода компания. После того, как он выстрелил в Ходорцова, все это уже не имело смысла. Надо было стрелять в старого друга. Тот-то выстрелил, не пожалел...

Путник, одиноко застывший на сумке в лесу, застонал и выпрямился. Надо было идти, и он, ощутив зов природы, оглянувшись по сторонам, забежал за осину. Обратно он вернулся, подтягивая брюки и повеселевший. Рывком расстегнул молнию на сумке и вытащил первый же попавшийся брезентовый мешок со стальным замком. Взвесил его в руке и со вздохом сунул за пазуху. Больше брать не имело смысла. Застегнув молнию, он потащил ношу за дерево...

1.

На повороте Рита резко свернула влево (зеленый глазок светофора уже нервно мигал), и "альфу" сразу занесло. Не успев еще осознать происшедшее, она мгновенно выровняла машину. Холодный пот прошиб ее несколько секунд спустя. "Не надо было ехать сегодня, -- подосадовала она, стараясь как можно более плавно давить на педаль газа, -- мороз и гололед обещали еще с вечера. Хорошо, что автопилот сработал..." Однако теперь "альфа" уверенно катила по посыпанному песком асфальту (на повороте его, видимо, счесали с дороги жесткие шины), и Рита быстро успокоилась. И чего струхнула? Подумаешь - гололед! Не в первый раз. Отчасти даже и лучше из-за него машин на улицах куда меньше. Не на трамвае же ездить! За что боролись?.. ...Она сама выбрела на этот материал. Все другие только читали и ахали, но только она подумала о главном. Она по собственному опыту знала: сенсации не лежат на дороге. Если на пути к информации стоят барьеры, это верный признак запрятанного большого скандала, а большой скандал - это большая сенсация. Так что, когда она дозвонилась до Ангела, и тот сходу отказал, она ощутила знакомый трепет ноздрей - от этого дела пахло. К отказам было не привыкать. Путей к истине много: среди них есть и обходные. ...Голос по телефону ей понравился. Сочный, густой баритон уверенного в себе и (что немаловажно) воспитанного мужика. Он не стал ломаться, тянуть паузу, набивая цену себе и информации. Сказал ясно и доброжелательно: -- Приезжайте. Поговорим... Теперь предстояла узнать цену доброжелательности. Она на всякий случай подготовилась: натянула облегающие бедра брюки (в мини-юбке по сегодняшнему морозу было никак), такую же облегающую кофточку с глубоким вырезом и не пожалела духов. Две трети сотрудников редакции "Ангажированной газеты" (разумеется, женщины) осуждали ее метод (потому, что сами так не могли). Мужики одобряли. Паше Громову, главному редактору, было все равно: его волновал лишь результат. Но и у самого эффективного метода есть неприятные стороны. Судя по голосу, собеседнику было под пятьдесят, по крайней мере, не меньше сорока. Очередной пузатик с лысиной по всю голову или прической "встречный ход". Такие даже любить толком не умеют, только обслюнявят всю... У белого длинного дома она плавно завернула на стоянку (собеседник по телефону подробно объяснил ей дорогу) и выключила мотор. Мгновение посидела, настраиваясь на беседу. Слюнявый, не слюнявый, но надо было работать. За тем и ехала. Он открыл двери сам: невысокий, плотный, но без живота - эдакий гриб-боровичок в период полной спелости. Навскидку ему было никак не пятьдесят -- меньше сорока. И лысины не было: темные волнистые волосы кое-где присыпанные солью седины. Улыбнулся, показывая все тридцать два белых (по всему было видно, что свои, не вставные). Лицо круглое, свежее и хитроватое; подбородок, который у него, скорее всего, был коротковат, обрамляла аккуратно подстриженная бородка доцента провинциального вуза. Да и сам хозяин офиса очень походил на такого доцента: уверенного и вполне довольного собой.

-- Прошу!

Он посторонился, пропуская ее вперед.

Она двинулась по длинному коридору, а хозяин заспешил следом, не умолкая ни на минуту.

-- Поскольку вы впервые у нас, то, позвольте, я покажу все. Вы не представляете, какой притон был здесь раньше. Мусор грузовиками вывозили. Это у них называлось офисом! Зато смотрите теперь!

Он протащил ее по всем комнатам (благо их оказалось немного), демонстрируя полы, стены и потолки (ремонт и в самом деле был хорош). В комнатах стояли столы, покрытые дубовым шпоном, на столах - компьютеры последней модели (об этом сразу же с гордостью сообщил хозяин), за столами сидели хорошо одетые люди, которые, завидев начальника с гостьей, доброжелательно улыбались. Рита с тоской вспомнила свой обшарпанный кабинет в редакции и древний "комп" с семисвечником на корпусе монитора - подарок какого-то спонсора. У Паши Громова денег хватало только на зарплату сотрудникам и расходы по выпуску газеты; о ремонте и обновлении техники они даже не мечтали. Диктофон и фотокамеру она покупала сама.

"Жируют, сволочи!" - с ненавистью подумала она, заходя в небольшой, но со вкусом обставленный кабинет хозяина. Однако предстояло работать, и она стерла с лица гримасу ненависти. Хозяин кабинета помог ей снять шубку (легко и ненавязчиво, не забыв поместить ее на вешалку в платяном шкафу). Они сели напротив друг друга за столиком, приставленным к массивному письменному столу, и она специально не начинала разговор, давая возможность себя оценить. Еще скинув шубку, она некоторое время стояла к нему спиной, якобы поправляя волосы, но на самом деле мелко поигрывая туго обтянутыми брюками бедрами. А сейчас нарочно навалилась грудью на столик, чтобы вырез спереди открылся как можно шире.

По его быстрому взгляду, брошенному в глубину выреза, она поняла, что он все увидел и оценил. Правда, знакомый масляный блеск (как бывало обычно) в этих зеленых глазах не вспыхнул. Но это дело времени. Не родился еще мужик, что устоял бы перед Риткой Голуб!

-- Когда я читала ваши статьи, то думала, что они подписаны псевдонимом, -сходу начала она и протянула ласково: -- Кузьма Телюк. (Как говорит Карнеги, самое приятное для человека - это его имя.) Имя редкое, да и фамилия...

-- Обыкновенная сельскохозяйственная фамилия, -- вновь показывая все свои белые тридцать два, засмеялся хозяин кабинета. (Рита поняла, что не сработало: другой бы уже надулся он важности.), -- а вот имечко и вправду редкое. Бабушка любимая дала в честь своего отца. Я прадеда не видел никогда - родился после его смерти. Интересный, говорят, был человек.

-- Знатного рода? - сделала еще одну попытку Рита.

-- Ага! - весело отозвался Кузьма Телюк. - Крестьянин из глухой деревни глухого уезда. Я из крестьян, Маргарита, и все предки, как говорил Базаров, землю пахали. Это у вас королевское имя. И фамилия не хуже. Я когда впервые на полосе увидел, тоже думал, что псевдоним - уж больно красиво для наших палестин.

-- Папа Булгакова обожает, -- опустила голову Рита, -- поэтому и Маргарита. Боровичок оказался непростым, первый заход отбил легко, и сейчас следовало думать, как зацепить его дальше. А он тем временем продолжал: -- Особенно не соответствует ваша подпись статьям. Они как будто рашпилем написаны. -- Рашпилем? - удивилась Рита. Сравнение было настолько неожиданным, что она даже не обиделась. -- Жесткие, -- пояснил Кузьма Телюк, -- вы, так сказать, безжалостно сдираете со своих героев покровы. От такого неожиданного комплимента Рита порозовела и совсем потерялась. А Кузьма вдруг спокойно сказал своим сочным баритоном: -- Ну а теперь, когда мы обменялись любезностями, может, скажете, что на самом деле привело вас сюда. С меня сдирать вроде как нечего. "Это тебе так кажется", -- подумала Рита и опустила голову. С этим надо было начистоту. -- Меня интересует Ангел. Вся информация о нем, а еще лучше встретиться. Я звонила ему. Но он ответил, что все контакты с журналистами только через вас. -- Да ну? - искренне удивился Кузьма Телюк. - До сих пор? Да я уже два года ничего о нем не писал. А он... Кстати, вам он зачем? -- Но вы же помните свои интервью? Когда вы... то есть он все так точно предсказал. Что у Перваковой будут крупные неприятности. А потом, когда ее вначале арестовали, а потом она исчезла, и все думали, что убили, вы написали, что она просто сбежала, и скоро объявится. Когда все так и вышло, мы все просто обалдели, -- искренне сказала Рита, потому что это и было так. - Ну и другие его предсказания... -- "Ангажированную газету" интересуют маги? "Не маги, а те, кто за ними стоит", -- подумала Рита, но в ответ просто кивнула. -- Ради Бога! Кузьма снял трубку с красивого черного аппарата ("алкатель", -- заметила Рита и вновь мысленно выругалась по адресу жирующих) и быстро пробежался пальцами по кнопкам. -- Влад? - услышала она уверенный сочный баритон. - Тебе Маргарита Голуб звонила?.. Да, сейчас у меня. Ну, это ты зря... Очень даже симпатичная, тебе понравится. Сам знаешь, если женщина просит... "Скотина!" - мысленно выругалась Рита. А человек с сельскохозяйственной фамилией тем временем положил трубку. -- Нас ждут через полчаса. Вы ведь на машине?..

***

Дорогу Кузьма Телюк, по всему было видно, знал хорошо, а вот Рита в этих улочках и переулках быстро запуталась. Она пару раз повернула не туда, и, наконец, спутник велел ей остановиться. Вышел из машины и попросил пересесть. Она и опомниться не успела, как он тронулся и легко свернул в совершенно не знакомый ей проезд.

-- Не волнуйтесь, -- сказал, когда она осознала происшедшее, -- права у меня с собой и дорогу я знаю, -- и тут же спросил: -- Вы давно за рулем?

-- Два года. А что?

-- Ведете немножко нервно. Дорога скользкая, вы моя гостья, и я отвечаю за вашу безопасность...

Как показалось Рите, Кузьма имел в виду совсем не то, что сказал; ей даже послышалась в его голосе ирония. Но спорить она не стала. Телюк вел "альфу" настолько уверенно, что ей сразу стало спокойно и хорошо.

-- А вы давно за рулем?

-- Двадцать лет. Правда, сегодня приехал на трамвае. "Поленился вчера вечером мокрый снег с кузова смести -- вот двери и примерзли, -- решила Рита. - А признаться, опытному, стыдно". Ей так понравилась эта мысль, что она едва не рассмеялась. Но, спохватившись, спросила:

-- Какая у вас машина?

Телюк вздохнул:

-- Ваша лучше.

"Врет!", -- решила Рита, но промолчала.

Они еще немного поплутали по проулкам и, наконец, вырвались на главную городскую магистраль. У красивого высотного здания Телюк вырулил на стоянку и заглушил мотор.

-- Держите! - протянул ей ключи. - Не забудьте запереть...

Все складывалось одно к одному: престижное здание на центральной магистрали, просторный офис (можно представить, какая здесь арендная плата!), современная мебель. Офис представлял собой одну комнату, перебитую посередине посреди массивной перегородкой из красивых струганных досок. Шторы на окнах, правда, были никакие, но это было единственное, что говорило о скромности хозяина. Что касается его самого, то он был копией Кузьмы, только копией большой. В этом слащаво улыбавшемся ей мужике было около двух метров роста, и рост этот был помножен на килограммы, причем немаленькие. На широком костяке хозяина офиса уже заметно выпирало брюшко, а вот лицо его, такое же круглое, как и у Кузьмы, было без растительности. С растительностью вообще имелись проблемы: лысый шар головы обрамляла позади и по бокам узкая и полностью седая щетинка волос. Несмотря на это, выглядел мужик весьма моложаво. Рита даже предположила, что он если не ровесник Кузьмы, то, в крайнем случае, ненамного старше. Одет хозяин офиса был в черную мантию, наподобие судейской, только (это Рита сразу отметила) мантия была пошита из дорогого материала и очень хорошим портным: по крайней мере ей никогда раньше не приходилось видеть столь изящной отделки на такого рода одежде.

-- Ну вот, -- весело сказал Кузьма, закрывая за собой дверь, -- все и на месте. Это Маргарита, а это Ангел.

-- Здравствуйте, леди, -- сладко пропел Ангел и, шагнув навстречу, заключил ее руку в свои громадные ладони, -- рад вас видеть.

-- А уж как мы рады! - ответил за Риту Кузьма и по-хозяйски придвинул к столу два кожаных стула. - Присаживайтесь, Маргарита, разговор будет долгим.

Рита послушно села, а Кузьма, вопреки ее ожиданию, пристроился не рядом, а напротив, возле Ангела. Теперь их разделяла широкая черная столешница.

-- Что будем пить? - вновь пропел Ангел, улыбаясь во всю ширь своего необъятного лица. - Кофе, чай, коньяк?

-- Погоди! - одернул его Кузьма. - Маргарита впервые у нас и, наверное, думает, что два жулика сейчас будут забивать ей баки. Проведем сеанс.

"Чтоб вам! - мысленно выругалась Маргарита. - Они что, мысли читают?"

-- Не вопрос! -- пожал плечами Ангел. - С чего начнем?

-- Как обычно - со здоровья.

-- Пожалуйста! - повернулся к Рите Ангел. - Покажите нам свои ручки. Вот так! - он вытянул свои ладонями вверх, будто собираясь играть с ней в ладушки.

Рита повиновалась. Оба мужика с минуту внимательно разглядывали ее ладони.

-- Смотри - стренч! - вдруг радостно выпалил Ангел, но Кузьма хмуро на него покосился:

-- Успокойся! Давай по делу!

-- Почка опущена, -- продолжил Ангел.

-- Левая, -- уточнил Кузьма, -- а также не долеченный цистит. Рано бросила пить антибиотики.

-- Гастрит, -- вклинился Ангел.

-- Скорее всего, и дуоденит тоже. Алкоголь, табак, неправильное питание... Не исправится - через пару лет язва. -- Гонорея, -- подсказал Ангел. -- Это давно, да и залечено нормально. Абортов не было, хотя половая жизнь беспорядочная. Перенесла воспаление придатков. Сейчас все в норме, но при сохранении ситуации, лет через пять, возможна фиброма матки. В целом все совместимо с жизнью и на долгие годы. Если, конечно, не усугублять.

-- Согласен! - подтвердил Ангел.

Рита казалось, что в комнате стало нестерпимо душно. То, что говорили эти двое, причем говорили о ней, будто отсутствующей, было не просто правдой, а правдой в квадрате - никому, даже отцу, она никогда не рассказывала то, о чем они так равнодушно рассуждали.

-- О сердечных делах скажи сам, -- предложил Кузьма, откидываясь на спинку стула, -- это твое.

-- Да что тут говорить? - пожал плечами Ангел. - Все ясно. У вас, леди одна проблема, -- он вперился ей в лицо своими черными глазами, -- мужики от вас сбегают. Причем, очень быстро.

Краска залила Рите лицо, потом отхлынула, она опустила взгляд и вымолвила жалко:

-- И в самом деле. Уж я так стараюсь, а они...

Она едва не всхлипнула. Но вовремя взяла себя в руки и подняла глаза. Ангел смотрел на нее пристально, и этот взгляд был совсем не тот, что некоторое время назад у Кузьмы. Однозначно по-мужски заинтересованный, такой знакомый ей масляный взгляд.

-- Мне пора, -- Кузьма поднялся со стула, -- кофе с коньяком и без меня попьете.

-- Ну что ты! Побудь...

В голосе Ангела Рита различила заметную фальшь.

-- Останьтесь! - попросила она, неожиданно для себя самой. Ей почему-то стало не по себе от мысли остаться наедине с черноглазым Ангелом.

-- Дела, -- пожал плечами Кузьма и снял свою куртку с вешалки.

-- Погодите!

Она выскочила следом в коридор. Он нехотя остановился.

-- Что такое "стренч"?

-- Линия на руке. Плохая. Но у вас ее нет.

-- Честно?

-- Чтоб мне сгореть!

Он засмеялся и шагнул прочь.

-- Вы... Как же вы обратно? - выпалила она, не зная, чем его можно остановить.

-- Да здесь на трамвае пятнадцать минут.

-- А как же мы? Полчаса... На машине.

-- Просто мне захотелось посидеть за рулем "альфы", -- улыбнулся Кузьма, -никогда раньше не доводилось. Хорошая машина. Мотор, наверное, в два литра?

-- Да, -- растерянно согласилась она.

-- Вот я и говорю: хорошая.

-- Постойте! - она схватила его за рукав. Но повода задержать его больше никак не находилось и она спросила наобум:

-- Откуда такое имя, Ангел?

-- Сначала это был псевдоним, а потом стало именем в паспорте. У нас никому ведь не возбраняется поменять имя, а? В Болгарии, к примеру, каждый третий Ангел, а каждый второй вообще Христос - Христо то есть. Он вам сам все расскажет, ему его имя нравится.

-- А если не расскажет? - сделала она последнюю попытку.

-- Тогда вы его рашпилем!

Он заговорщицки подмигнул ей и, повернувшись, уверенно зашагал по коридору...

2. Статья называлась "Кто вы, Ангел смерти?". Подзаголовок выглядел не менее интригующе: "Психотронные игры наших спецслужб". Кузьма хмыкнул, взял карандаш и углубился в чтение.

"Мало кому известно, что наши спецслужбы еще со времен СССР искали эффективные способы воздействия на широкие массы. По некоторым свидетельствам, еще в 20-е годы прошлого века при ВЧК под руководством знаменитого чекиста Глеба Бокия был создан Специальный отдел по изучению нетрадиционных методов управления человеком. Судя по результатам - полному отсутствию серьезного оппозиционного движения в голодающей стране ("враги народа" появились позже и придуманы были чекистами), работа лаборатории была небезуспешной.

Исследования и их практическое воплощение продолжились и в последующие десятилетия. КГБ, пришедшее на смену ВЧК и НКВД, не жалело сил и средств, лучшие умы отечественной науки трудились на ниве оболванивания масс. Эффект был, но слишком прогнило все в стране большевиков, чтобы ситуацию можно было исправить одними психотронными играми. Союз развалился, и осколки наработок "конторы глубокого бурения" были приватизированы службами и службочками, выросшими на этих развалинах, как ядовитые грибы.

Сотрудники "Ангажированной газеты" давно обратили внимание на странные публикации журналиста Кузьмы Телюка. Автор их постоянно встречался с каким-то таинственным человеком, прячущимся под псевдонимом "Ангел", и подробности своих бесед с ним аккуратно доносил до читателя. Этот Ангел, помимо описаний своих подвигов на ниве борьбы с нечистой силой, время от времени давал прогнозы развития политических событий в стране. Давать прогнозы у нас любят многие: от политиков до астрологов. Но прогнозы Ангела отличались от всех прочих. Самым главным: они сбывались с ужасающей точностью.

Все мы помним, к примеру, феерический карьерный взлет некогда скромной сотрудницы центрального банка Татьяны Перваковой. На заре перестройки она возглавила крохотный коммерческий банк, чей офис размещался в одной комнате, где сидели три сотрудницы и сама председатель Первакова. Но уже через год банк "Родина" занимал одно из лучших административных зданий в центре города. Злые языки поговаривали, что причиной тому была ангельская внешность госпожи Перваковой. Красотой ее природа не обделила, а красота и галантное обхождение открывала двери в высокие кабинеты. Однако, очень скоро вокруг банка "Родина" один за другим стали вспыхивать скандалы, выплескивавшиеся на страницы печати, в том числе и "Ангажированной газеты". Все предрекали скорое банкротство "Родины" и закат карьеры Перваковой. Кое-кто из обиженных акционеров банка даже полагал, что дни свои красавица-банкирша закончит в тюрьме.

Особенно усилились эти настроения, после того, как к власти в стране пришел новый президент. Он стержнем своей предвыборной программы провозгласил борьбу с коррупцией и махинациями в экономике, и все ждали от него конкретных действий.

Однако, к удивлению многих, Первакова устояла. Более того. Банк "Родина" за контрольный пакет своих уже ничего не стоящих акций, переданных в собственность государству, получил просто немыслимые денежные вливания из казны и благополучно избежал банкротства. А сама Татьяна Первакова оставила свой пост и стала... первым вице-премьером правительства. Газеты пестрели хвалебными публикации в адрес нового экономического светила, Первакова раздавала интервью, и многие уже прочили ее на пост премьера.

В диссонанс этой шумихе вдруг грянуло интервью Кузьмы Телюка с Ангелом. Тот, отвлекшись от обычных разглагольствований о своих подвигах в борьбе с ведьмами, снятием порчи и сглаза, вдруг стал вещать о предстоящих политических событиях. Предрек, что одна высокопоставленная руководительница страны вскоре потеряет свой пост и вообще претерпит много бед. Хотя имя не было названо, все поняли, что речь идет о Перваковой. Многие сочли это предсказание плохой шуткой. Но не прошло и полгода, как Первакова была внезапно арестована. Вскоре ее, правда, выпустили под подписку о невыезде и засадили под домашний арест -- сработали старые связи. Однако дома Первакова находилась под неусыпным надзором спецслужб, о чем писала и "Ангажированная газета". И вдруг она исчезает! Охранники не могут путно объяснить, как это произошло, и все единодушно решают, что Первакову убрали со сцены свои. Знала она слишком много, и могла, как заявила в своем последнем интервью нашей газете (мы единственные сумели его взять у охраняемой сиделицы), кое о чем скандальном поведать в суде.

Тут же явилось новое интервью Телюка с Ангелом. Тот утверждал, что подследственная прячется в нашей стране, с ней все хорошо, и скоро мы узнаем подробности. Очень скоро Позднякова, объявившаяся в одном из европейских государств, рассказала по телефону "Ангажированной газете" подробности своего исчезновения. Опуская красочное описание попытки ее убийства на дому спецслужбами (видимо, отдыхая под домашним арестом, мадам хорошо проштудировала Маринину), отметим одно. Позднякова полностью подтвердила тот факт, что некоторое время скрывалась в родной стране. И только много позже выехала за границу.

Как после всего этого "Ангажированной газете" было не встретиться с таинственным Ангелом? Сделать это оказалось совсем не просто (Ангел долго и наотрез отказывался). Однако нам оказалось по силам то, что недоступно другим.

Выяснилось, что таинственный Ангел отнюдь не мифическая фигура. Скорее даже очень заметная. Мужик почти двух метров роста, неплохо упитанный. Не красавец, но прямо-таки брызжет обаянием. Не старый: где-то посреди между четвертым и пятым десятком.

Пора представить его читателю. Нашего героя зовут Ангел Александрович Романов. Но это не родные его имя, фамилия и отчество. Когда-то человека звали Владислав Иванович Плотницков. Фамилию, а затем и отчество он позаимствовал у своей бывшей жены Веры. Ему понравилась древняя боярская и царская фамилия, да и новое отчество звучало лучше, чем простоватое "Иванович". Только имя он выбрал сам. Как пояснил нам: ангел с греческого - посланник. И он де послан Господом нести добро людям.

Как же он нес это добро? Проследить биографию Плотницкова до дней юности нам не удалось. Но со слов его бывшей жены Веры, Плотницков творил добро весьма своеобразно. Служил во флоте, затем работал фотографом на свадьбах, занимался бизнесом. С бизнесом у него не вышло: дважды крупно погорел. Причем, в бедах своих винит Первакову, которая якобы обманула и обобрала его. Высшего образования Ангел не получил: выгнали из университета за аморальное поведение соблазнил однокурсницу и не захотел жениться, когда та забеременела. Регулярно избивал жену и ребенка. Одно время пил до потери пульса. И вдруг этот ничем не примечательный ранее человек становится известнейшим магом и целителем, в некотором роде даже провидцем. Как так?

Мы пытались это выяснить в беседе с Романовым. Но он только связно пересказал содержание публикаций Телюка об Ангеле. Правда, себя, любимого, при этом нахваливал нещадно. Не только как специалиста по потусторонним силам, но и как мужчину прекрасного во всех отношениях. Кончилось все тем, что Романов предложил корреспондентке "Оппозиционной газеты" вступить в интимные отношения прямо в его офисе, На столе, в кресле, на полу - по нашему выбору. Корреспондентке едва удалось убежать.

Пришлось собирать факты на стороне и анализировать уже имеющиеся. И вот что вышло.

Первое. В разговоре с корреспондентом газеты Романов заявил, что может не только спасти человека от порчи, но сам отправить любого на тот свет. Когда же мы поинтересовались, не боится ли он в связи с этим милиции, Романов хвастливо заметил:

-- А что они мне могут предъявить? Магию? Да над ними все смеяться будут! Кроме того, у меня полно друзей в спецслужбах...

Когда корреспондент поинтересовался, откуда у него столько друзей в органах, Романов смутился и пробормотал, что у сотрудников спецслужб тоже есть проблемы в личной жизни, с которыми они к нему обращаются. Уточнить категорически отказался.

Второе. Едва усадив корреспондента газеты за стол, Романов, стараясь произвести эффект, сходу назвал все болезни, которыми она переболела в недавнем прошлом, назвал и некоторые биографические подробности. Поначалу это впечатлило. Но потом корреспондент вспомнила, что все эти сведения в полном объеме содержатся в ее медицинской карточке, а о встрече с Ангелом она договаривалась заранее. А кто у нас имеет доступ к тайнам медицинских карт?

Третье. Офис Ангела располагается в престижном административном здании на главном проспекте столицы. Получить там прописку без благословения высоких властей невозможно - проверяли. Тем более какому-то магу. Но Романов его получил!

И четвертое. Все интервью с Ангелом опубликованы в самой тиражной и (заметим) государственной газетой "День страны". Таким образом, обеспечивался максимальный охват территории. Автором всех публикациях об Ангеле является один и тот же человек - Кузьма Телюк. Недавно этот бесспорно талантливый, но не проявивший себя ранее как организатор журналист вдруг стал главным редактором некогда захудалого, но вдруг резко разбогатевшего "Экономического журнала", среди учредителей которого значится наше правительство. В считанные месяцы журнал стал толще, полноцветным (любой полиграфист подтвердит вам, что цветная печать и мелованная бумага - это очень и очень дорого). Журнал стал намного интереснее, но при наличии денег это не трудно. Мы побывали в офисе редакции. Крутой евроремонт, дорогая мебель, самые современные компьютеры... По всему видно, что денег здесь не считают. Это за какие заслуги такое счастье Телюку? Не за то ли, что в течение ряда лет верой и правдой служил своим хозяевам - "искусствоведам в штатском"?

Вывод: Романов никакой не маг, а обыкновенный мошенник и прохвост, работающий под легендой спецслужб. Придумано гениально. В общество заранее вбрасывается информация о желательном для спецслужб повороте ситуации. Многие уже привыкли к невероятно точным прогнозам Ангела. (Как же им не быть точными, если их готовят лучшие специалисты спецслужб.) И вот общество, получив установку, невольно начинает отрабатывать заданный сценарий. Это вам подтвердит любой психолог. Отсюда и желанный результат.

Хочется спросить: доколе нас с вами будут дурить? Почему мы позволяем кучке уродов манипулировать нами, как марионетками? Не для того мы завоевали свободу! Маргарита Голуб.

-- Зараза! - Кузьма шваркнул карандаш о стол и откинулся в кресле. Сердито зашевелил губами, произнося про себя какие-то слова. Затем вздохнул и придвинул газету. Пробежав снова глазами по тексту, задумчиво почесал затылок. Хуже всего, что это была неожиданная неприятность. Журналистка приезжала к нему уже три месяца как; он думать про нее забыл.

"Сам виноват, -- решил он, наконец, -- кто тебя просил резвиться и тащить ее к Ангелу. Пошутил... Нет, но все-таки, какая зараза!".

Он потянулся к телефонной трубке, но телефон зазвонил сам.

Кузьма снял трубку, и тут же в наушнике зазвенел на всю комнату возмущенный злой баритон. Кузьма отложил телефонную трубку, полез в карман и достал трубку курительную. Не спеша, набил ее табаком, прикурил и несколько минут задумчиво пускал синие кольца в потолок. Затем снова взял телефонную трубку.

-- Будешь дальше орать или дашь сказать и мне? - спросил сурово.

В наушнике стихло.

-- Вот и хорошо, -- заключил Кузьма, -- теперь давай по пунктам. Я привел ее к тебе, потому что ты сам сказал, что нуждаешься в рекламе: бизнес чахнет. Я уже о твоих подвигах писать не могу: статус не тот. И я тебе не мамочка, чтобы всю жизнь грудью кормить. Это раз. Второе: кто тебя тянул за язык рассказывать о своих дружках в органах? Я давал тебе такой совет? Ах, ты хотел впечатлить девушку! Да ты ей подарок сделал! Он пришла к тебе с уже готовым мнением, а ты ей только знаки препинания помог расставить. Откуда у Ангела, посланника Божия, могут быть контакты со спецслужбами? Пошевели своими куриными мозгами! И теперь о третьем. Тебе сколько лет, а? У тебя какая по счету жена, четвертая? И ей сколько лет, двадцать два? Ты когда станешь думать головой? Зачем к журналистке лез? Если уж хотелось, то сначала возьми, а потом рассказывай! А после того, как ты все выложил, ей какая радость? Или до сих пор думаешь, что ты Ален Делон? Подойди к зеркалу и посмотри! Только брюхо не забудь втянуть, а то из штанов вываливается! А теперь последнее. Американцы говорят: плохое паблисити - тоже паблисити. Ты хотел рекламы - ты ее получил. Гарантирую приток клиентов. Многие придут из любопытства, но тут уж твое дело дать им понять, кто прав. Ясно?

Голос в наушнике зазвучал гораздо тише, и Кузьма некоторое время слушал. Затем прервал:

-- Звонить ей не надо! Даже затем, чтобы сказать, кто она! Она это и без тебя знает. Узнал домашний и сотовый? Продиктуй! Я сам позвоню и скажу...

Он взял квадратный листок из пластмассовой коробочки на столе, быстро набросал цифры. Затем, не прощаясь, кинул трубку на аппарат. Некоторое время тупо смотрел на бумажку с цифрами. Внезапно резко скомкал ее и чуть было не бросил в урну. Но передумал. Расправил и сунул в карман.

"Хорошо, что Маша с Викой уехали, -- подумал, вздыхая, -- этот бы и их достал. Вот уж счастье на мою голову..."

Он взял уже почти погасшую трубку и некоторое время сосредоточенно курил, пуская дым в потолок. Затем отложил ее в сторону и придвинул папку с рукописями. После обеда собиралась планерка по номеру...

***

Телефон зазвонил, когда до конца рабочего дня оставалось меньше часа. Его рабочего дня - сотрудники давно ушли. Поэтому он помедлил, колеблясь, ответить или проигнорировать, но телефон не умолкал, и он со вздохом снял трубку.

-- Алло! Кузьма Иванович? Это вы?

Мужской голос в наушнике был незнакомый, с какой-то странной хрипотцой. Кузьма еще некоторое время помедлил, но все же отозвался:

-- Это я.

-- Слава Богу! - с искренней радостью отозвался голос. - Застал. Кузьма Иванович, я хотел бы с вами переговорить.

-- Говорите! - предложил Кузьма, жалея уже о том, что снял трубку.

-- Это по телефону не скажешь, -- возразил собеседник на другом конце провода, -- надо встретиться.

-- Вообще-то я очень занят... -- начал было Кузьма.

-- Поверьте, это очень важно. И для меня и для вас.

-- Вам, наверное, нужен Ангел? - Кузьма все еще надеялся, что от встречи удастся уклониться. - Его здесь нет, а я журналист и практикой не занимаюсь. Я сейчас продиктую его телефон...

-- Я был у Ангела, -- возразил голос. - Мне нужно встретиться с вами. Я на машине и буду быстро. Поверьте, вам будет интересно. Только скажите, как доехать.

-- Записывайте, -- вздохнул Кузьма...

Он положил трубку и придвинул рукопись. Но работа не пошла. Ничего хорошего от предстоящей встречи Кузьма не ждал. Уже не раз к нему являлись люди, отягощенные ворохом проблем и мечтавшие о том, чтобы великий кудесник и маг поможет чохом решить их сходу. Обычно он переадресовывал их Ангелу, но, случалось, неудовлетворенные работой Ангела люди обращались к нему. Это было неприятно вдвойне. Во-первых, половина таких посетителей нуждалась в помощи психиатрического стационара (у Ангела хватало ума с такими не связываться, поэтому они шли дальше). Во-вторых, оставшаяся половина пыталась предъявить Кузьме, как автору публикаций об Ангеле, рекламацию на его работу. С последними было сложнее всего: они скандалили, а однажды даже попытались нанести нелюбимому журналисту телесные повреждения. Журналиста тогда спасла природная сила и изворотливость.

Поэтому, когда в дверь офиса позвонили, открывать он пошел, внутренне набычившись. Заехать в физиономию могли и с порога.

Но, едва взглянув на гостя, Кузьма успокоился. Даже в сгустившемся полумраке было видно, что человек, стоявший у порога, болен. И болен тяжело. Землистого цвета лицо, обмякшая фигура... Кузьма посторонился, пропуская гостя внутрь, и закрыл за ним дверь.

В кабинете он не предложил ему раздеться (рассчитывая, что так разговор будет короче), а гость и не попросил. Он тяжело опустился на стул и устало оперся плечами на его спинку. Здесь Кузьма разглядел его лучше. Мужчина, сидевший перед ним, был молод: не больше тридцати пяти лет. Но болезнь добавила ему возраста: жесткий "ежик" волос густо побила седина, а по строгим правильным чертам лица словно прошлись точильным бруском; одутловатость сгладила их, кожа лица давно утратила природные краски.

-- Что, хорош? - вдруг спросил гость, слегка раздвинув в улыбке тонкие серые губы. - Диагноз поставите?

-- Если хотите, -- пожал плечами Кузьма. Он был сердит и решил не церемониться, -- Рак, третья или четвертая стадия. Скорее всего, началось с мозга, потом метастазы пошли в гортань, судя по хрипотце. Ну и лимфатические узлы поражены, наверное...

-- Точно! - подтвердил гость. Странно, но справедливость диагноза его словно обрадовала. - Еще печень и поджелудочная.

-- Если вы пришли за помощью, то вынужден вас разочаровать: тут я бессилен, -- поспешил Кузьма. - Я вообще не знаю кого-либо, кто смог бы помочь.

-- А вот Ангел ваш брался, -- хрипло хохотнул гость, и Кузьма внутренне сжался, -- сказал, что за десять тысяч поставит меня на ноги. Клоун! Зачем вы вообще его на свет божий вытащили? Уж лучше бы сами...

Кузьма промолчал.

-- Ладно, извините, -- продолжил гость, -- я, собственно, не за этим... Простите, но разговор будет долгим. Очень уж всего...

Зовут меня Александр, полностью: Александр Сергеевич Ломтев. Вам, вижу, это ничего не говорит, но семь лет назад обо мне писали все газеты. Вот! -- гость расстегнул принесенную с собой маленькую сумочку, которую, войдя в кабинет, водрузил на стол, достал и выложил на стол ворох пожелтевших газетных вырезок. Помните ограбление инкассаторского фургона осенью 1996 года?

-- Припоминаю! - оживился Кузьма. - Я тогда в газете "День страны" работал. Преступник - один из инкассаторов, одного напарника убил, второго тяжело ранил, а сам скрылся. Пропало что-то около полутора миллиона долларов.

-- Миллион шестьсот девяносто две тысячи в пересчете на доллары, -- уточнил Ломтев, -- если верить газетам. Проверить самому не было времени.

-- Так это?..

-- Я, - подтвердил гость, -- Все не удалось тогда унести, баул тяжеленный. Взял одну сумку, а там шестьдесят две тысячи. Фунтов стерлингов. Намучился я потом с ними. А доллары до сих пор в лесу. Весь баул. Сгнили уже, наверное.

-- Но газеты писали, что у вас был сообщник, который ждал в машине. Поэтому милиции и не удалось задержать...

-- Идти на такое дело с сообщником - это провалить все, -- наставительно сказал Ломтев, отодвигая в сторону вырезки. -- Не было никого. Я и один еле ноги унес - повезло.

-- Как?

-- Вот! - Ломтев вытащил из лотка стоявшего на столе принтера листок бумаги, достал из кармана ручку и стал набрасывать схему. - Здесь я свернул на фургоне в лес: колесо прострелили, затем вернулся назад, перешел шоссе и по тропинке вышел к дачному массиву. Там, на счастье, случился автобус, который подвез к станции. Несколько месяцев лежал на дне, скрывался, потом хорошие люди за хорошие деньги помогли сделать загранпаспорт, еще красненький, советский, и я уехал в дальние страны. А деньги... Они там. Если хотите, можете отыскать. Вот схема, - он придвинул листок Кузьме. - Место сами отыщете, за такое можно и постараться.

-- Не жалко?

-- Не жалко, -- подтвердил Ломтев, -- мне уже не понадобятся. Да и не деньги это. Мне куда больше давали...

-- А зачем вы мне пришли? Рассказываете все? - удивился Кузьма. - Зачем вообще сюда приехали? Не боитесь? Ведь ищут...

-- Бояться мне уже нечего, -- отозвался гость, ничуть не удивившись такому количеству вопросов, -- искали меня первые пару месяцев, вот тогда и было опасно. А сейчас если только вдруг задержат случайно, пальцы откатают да по учетам пробьют... Я в милиции до инкассации служил, все это знаю. Постараюсь пока не попадаться. По крайней мере живой, -- Ломтев едва заметно улыбнулся, -Сюда приехал по делу. Как вы думаете, сколько мне еще осталось?

Он пристально глянул на собеседника, и Кузьма решил не врать.

-- Неделя, может две.

Гость молча кивнул.

-- Боитесь? - не удержался Кузьма.

-- Отбоялся, -- хрипло отозвался гость, -- ожидание смерти страшнее ее самой. Я это теперь точно знаю. Эти сны... -- Я вообще поражаюсь, как вы на ногах держитесь, -- искренне сказал Кузьма. другие в таком состоянии уже не встают.

-- Сейчас покажу как.

Ломтев стащил с себя куртку, набросил ее на спинку стула. Затем поочередно закатал левый, а затем правый рукав джемпера. Руки его у локтевых сгибов представляли сплошные синяки с красными точками от уколов. -- Держусь на этом. Столько лет дурь возил, а сам ни разу не попробовал. Теперь вот пришлось. И еще вот! - он достал из сумочки плоскую темную бутылку. Виски. Раньше я считал, что лучше нашей водки нету. Ерунда! Хороший виски - это и вкус, и кайф, и лекарство. Хотите? Понемногу?

-- Сейчас!

Кузьма встал, подошел к длинному офисному шкафу у стены, открыл стеклянную дверцу и достал два темно-зеленых бокала на толстых ножках.

-- Что это?

Кузьма удивленно смотрел на гостя. Можно было сказать, что он резко изменился в лице, если бы его лицо, изуродованное болезнью, способно было так меняться. В руках он держал бокал.

-- Интересный, да? Еще в советские времена делали. Дизайн, видимо, с какого старинного образца слизали. Ножка широкая и плавно переходит в чашу. Мне нравится. И графин оригинальный -- вон они, в шкафу. Мне на день рождения подарили, а жена не любит цветную посуду. Принес сюда. Было шесть бокалов, но один недавно разбили...

-- Действительно, похож на старинный, -- подтвердил гость, -- и чаша в половинку апельсина...

-- Меньше.

-- Это сейчас апельсины крупные, в древности они были мельче. Говорите: было шесть, а теперь осталось пять? - почему-то уточнил Ломтев.

-- Ну да!

-- Не зря я к вам пришел, -- непонятно заключил гость, и Кузьма мог поклясться, что голос его при этом стал веселым, -- тем более стоит выпить!

Он плеснул в бокалы из темной бутылки, и они молча выпили. Кузьма не жаловал виски, те, что ему ранее приходилось пить, оставили не лучшие воспоминания; но вкус этого был не сравним: мягкий, с пикантным ароматом дыма и чего-то еще. Затем он ощутил, как по всему телу разлилось тепло, а в голове приятно потяжелело.

-- А? Что я говорил?! - довольно заключил гость, и поставил свой бокал на стол. - А теперь пришла пора рассказывать. Теперь можно.

За границу я перебрался не просто так, а с умом. Пока лежал на своем дне... Впрочем, можно сейчас, у женщины одной три месяца жил, из дому не выходя. Любила она меня. Я ей наврал, что на фургон по пути бандиты напали, я сбежал, а теперь боюсь, что на меня все свалят. Тут как раз и газеты начали писать - это она это все настригла, -- Ломтев пошевелил вырезки на столе, -- бред полный, но верила... Я обещал ей потом за границу вызвать, обманул, конечно... -- он помолчал. - Я у нее был вчера, денег дал, забрал вырезки, хранила она, хотя и замужем давно... Так вот, в газетах я не только про себя читал. Узнал, что в некоторых странах Карибского моря можно за пятьдесят тысяч долларов легально стать гражданином и ездить потом свободно по всему миру. Когда у меня паспорт появился, зашел в одну турфирму в Москве: они подтвердили. Так и вышло. Денег, что у меня после всего оставались, хватило, чтобы пятьдесят тысяч долларов на счет в банке положить, а на жизнь почти нечего... Но наши люди нигде не пропадают. Особенно те, кто работы не боится. И не только работы... Пять лет я дурь возил по разным странам. Платили хорошо, но и стреляли нас... Кого не застрелили, за решетку закрыли лет на двадцать. Но я вывернулся, везло... Главное, было хозяев не подвести, не продать - они это ценили. Накопил денег, думал купить дом под пальмами на берегу моря и жить спокойно до старости: об этом мечтал, когда в фургоне выстрелил. Уже и купил почти... Но тут эти появились. Сам не знаю, как меня нашли, они из Европы, а не из Америки. Наверное, слава помогла, в определенных кругах меня хорошо знали. И то, что я больше дурью не занимаюсь. Так бы они не пришли, хозяев побоялись... Дело пообещали нетрудное, а деньги... Этот миллион семьсот, о котором я никогда не забывал, мелочь по сравнению... Люди серьезные: "лимон" авансом наличными сразу выдали и расписки не попросили.

Потом я узнал, что на этот ледник до меня четверо ходили, и ни один живым не вернулся. Одному вообще голову отрезали и бросили. Кто мог подумать: центр Европы, ледник в горах, прочесать его, найти свинцовый ящик и обменять на деньги. Не работа - песня. Но я как чувствовал: взял с собой двоих. Они прикрыли. Но и остались там. Ящик мы легко нашли: его как раз в камни уже вынесло, заметен был. Ну а дальше...

Когда я оттуда, потрепанный, ушел, любопытство заело. Думал из-за чего это мочилово, драгоценности, наверное, там какие. Чего гробят всех? Эти-то мне объясняли: реликвия, древняя очень, им для ордена очень нужно, но я не поверил. Открыл: и правда. Таблички какие-то каменные и эта... Хотел сразу же отдать, как договаривались, но... Не смог. Позже вы поймете, почему. Стал теперь от всех бегать. Они бы меня вовеки не нашли, но тут болезнь... Это я потом прочитал, что когда реликвия эта у человека неправедного, то через год его настигнет смерть. Какой я праведный? Вот и сбылось...

Поэтому решил домой вернуться. Умирать лучше на родной земле. Ну и дело сделать одно. Хрен им всем теперь будет, а не реликвия! Оботрутся и пойдут! Нету...

Гость замолчал и плеснул себе в бокал из бутылки. Налил и Кузьме. Молча выпили. Кузьма поставил бокал на стол и поднялся.

-- Вы куда?

-- Жалюзи прикрыть. У нас же первый этаж, низкий к тому же, ходит кто-то за окном. Мальчишки, наверное. Они любят подсматривать.

-- Это не мальчишки, -- заметил гость, обернувшись к окну, -- это здоровые пацаны. Но тоже любопытные.

-- Вот и все, что я хотел вам рассказать, -- сказал гость, после того, как Кузьма вернулся за стол, -- а потому вас побеспокоил, Кузьма Иванович, что искал человека... Который... ну, может выслушать и понять. Вот и нашел. Спасибо!

-- Пожалуйста! - отозвался Кузьма и бросил выразительный взгляд на часы.

-- Пора! - согласился Ломтев и встал. Накинул на плечи куртку. - Кузьма Иванович, не в службу, а в дружбу, принесите воды! Что-то плохо мне...

Когда Кузьма, сердито бормоча про себя: "Тоже мне -- друга нашел!", вернулся в кабинет с полным бокалом (минералка кончилась, пришлось набирать из-под крана), Ломтев уже стоял, застегнутый на все пуговицы. Принесенную воду он едва пригубил и поставил бокал на стол.

-- Оставляю это здесь, -- он подвинул на столе вырезки, листок со схемой и присовокупил ко всему недопитую бутылку, -- мне это все больше не понадобится, а вы, быть может, статейку сделаете.

-- Куда вы теперь? - не удержался Кузьма.

-- Думаю, что недалеко, -- ответил гость и взял со стола сумочку, -проводите?

За порогом он вдруг схватил его за руку.

-- Жалею, что не успею обсудить. Но я думаю, что Пьер-Роже де Марпуа вам понравится больше остальных. Мужик! Знаете, у этой реликвии есть еще одно свойство. Избранным она дает быструю и легкую смерть. Пришло время проверить. Прощайте!

И с этими странными словами он шагнул в темноту...

3.

Выйдя из офиса редакции, Ломтев медленно побрел к стоянке, где его ждало такси. Уже давно стемнело, но вдоль улицы горели фонари, поэтому водитель заметил его издалека. Ярко вспыхнули фары автомобиля (Ломтев даже поморщился, заслоняясь рукой), звонко затарахтел мотор-дизель. Ломтев почти на ощупь открыл заднюю дверь, осторожно заполз на заднее сиденье. И, едва захлопнул ее за собой, как увидел перед глазами подрагивающий черный кружок. За кружком тянулся ствол, а ствол перетекал в руку в кожаной перчатке. Рука принадлежала человеку, сидевшему на месте водителя, но это был не его водитель, средних лет грузный мужик, а молодой рыжий громила. Свет уличного фонаря падал в лобовое стекло, поэтому лица его было не разглядеть.

Из-за спинки соседнего переднего сиденья возник второй. Но этот был щуплее и темноволос. Не говоря ни слова, он вышел наружу и, открыв заднюю дверь с другой стороны, уселся рядом с Ломтевым. В руках его тоже появился пистолет, который он ощутимо воткнул Ломтеву в бок. Громила отвернулся к рулю, и машина тронулась.

Отъехали они недалеко. За ближайшим светофором автомобиль свернул на узкую разбитую дорогу, и вдоль боковых стекол поплыли старые деревянные дома и покосившиеся заборы. Свет в окнах домов не горел, по всему было видно, что люди здесь не живут. Скорее всего, этот квартал частной застройки ждал снос.

Автомобиль остановился в самом конце улицы, водитель зажег в салоне свет и вновь повернулся к пленнику. У него оказалось квадратное, словно вырубленное топором лицо с такими же резкими и грубыми чертами. Глаза были светлыми, веки почти без ресниц. Он вновь ткнул свой пистолет черным кружком прямо в глаз Ломтеву. Темноволосый же сунул свой за пазуху и взял с колен пленника сумочку. Без лишних слов он открыл ее и вывернул содержимое на сиденье. Но осмотр вывалившихся вещей не устроил его: он смел их на пол и засунул руку в боковой карман пленника.

И в этот момент Ломтев резко сунул правую руку за обшлаг куртки. Рыжий отреагировал мгновенно: в салоне сверкнуло и щелкнуло, и пленник мягко уткнулся лбом в спинку переднего сиденья.

-- Schei?e! Дерьмо! (нем.)

Темноволосый схватил упавшего за плечи и откинул на спинку заднего сиденья. На лике пленника вместо глаза чернела дыра, из которой уже показался и начал медленно стекать по щеке тонкий красный ручеек. Несмотря на это лик убитого выглядел умиротворенным. Нижняя челюсть уже начала оседать.

-- Schei?e! Дерьмо! (нем.) - еще раз сказал темноволосый, только тише. Он быстро и профессионально обыскал труп и повернулся к рыжему.

-- Nichts gibt es. Und der Waffen auch. Er hat uns geleitet. Ничего нет. И оружия тоже. Он нас провел. (нем.)

Рыжий виновато пожал плечами.

-- Man mu? zuruckkehren. Wir werden ihn hier lassen. Und das Auto. Надо возвращаться. Оставим его здесь. И машину. (нем.)

Рыжий выключил свет в салоне и заглушил двигатель. Темноволосый тем временем потянул убитого за плечи к себе и затолкал тело между подушками передних и задним сидений. Наружу они вышли одновременно. Рыжий повертел брелоком ключей, замки машины с мягким стуком закрылись, после чего рыжий зашвырнул связку далеко за забор. Оба подняли воротники курток и быстро зашагали по скользкой разбитой дороге...

***

После ухода странного гостя Кузьма собрался не сразу. Сначала он помыл и поставил в шкаф бокалы, затем собрал разбросанные по столу вырезки, сунул их в сложенный пополам листок со схемой Ломтева, бросил получившийся пакет в ящик стола. Некоторое время помедлил с бутылкой, оставленной гостем. Взвесил ее в руке (виски в бутылке оставалось еще немало) и, подумав, спрятал ее в несгораемый шкаф, стоявший рядом с письменным столом. Пора было уходить.

Но идти домой почему-то не хотелось. И дело было не только в том, что его ждала пустая квартира и одинокий ужин. Домашние уехали три дня назад, он впервые за последние шестнадцать лет остался дома один и сейчас очень скучал. Имелось и другое. После встречи и странного разговора со странным гостем его переполняли непонятные чувства. Самое неприятное заключалось в том, что он никак не мог понять, что произошло. Его ничуть не удивила откровенность гостя: люди, что приходили к нему, случалось, рассказывали и не такое. Странные визитеры случались и прежде, но этот... То, что он услышал, никак не укладывалось в привычные рамки, и он не понимал, как быть дальше. Сообщить об этом, как следует законопослушному гражданину, куда нужно? А с другой стороны, зачем? Убийцу уже наказал Бог, и вряд ли человеческий суд будет справедливее. Да и не доживет виновный до суда. Тогда что? Принять все к сведению и забыть? Как это уже бывало?.. Так и не определившись, он стал собираться.

Перед уходом он по установившейся традиции прошел по всем комнатам редакции, проверяя, правильно ли заперты окна и двери. Сотрудники редакции -- хорошие люди, но не слишком дисциплинированные. Один разомкнутый датчик где-нибудь на окне - и придется возвращаться: на пульт вневедомственной охраны объект "не возьмут".

Все было нормально. Выйдя на улицу и тщательно закрыв за собой стальную дверь, он бросил связку с ключами в сумку-дипломат (ключей от дверей редакции было так много, что он носил их отдельно) и достал мобильный телефон. Оглянулся по сторонам (охранный код не предназначался для посторонних ушей). Вокруг не было ни души, и он набрал номер.

-- Волга пятьсот двадцать один. Сдаю на пульт.

В трубке несколько секунд помолчали, затем усталый женский голос произнес:

-- Все в порядке. Сорок вторая...

"Хорошо, что сорок вторая", -- подумал Кузьма, спеша к остановке. В этом была какая-то мистика, но когда на центральном пульте редакцию брала под охрану семнадцатая или тридцать седьмая ложные сработки системы случались с удручающим постоянством. У сорок второй было надежнее.

...Трамвай он заметил издалека, и побежал, что было сил. В это время общественный транспорт ходил уже плохо, можно было простоять на остановке с полчаса. Он успел, и, влетев в уже закрывающиеся двери, увидел в окно двоих, которые опоздали. Они стремительно неслись следом за ним, но водитель не стал их ждать. Трамвай медленно проплыл мимо бедолаг, и Кузьма хорошо рассмотрел их расстроенные лица. Один из опоздавших был высокий, плечистый, с квадратным лицом и рыжий. Второй -- пониже и пожиже, с невыразительным лицом и темноволосый. Парочка, гулявшая в такую ненастную погоду без шапок, проводила трамвай долгими взглядами, и Кузьма увидел, как они тут же замахали руками, останавливая проезжавшее мимо такси.

Через четыре остановки он также бегом перескочил в троллейбус и, качаясь на ухабах вместе с набившейся внутрь толпой (не один он сидел допоздна на работе), благополучно заехал в свой микрорайон. От конечной остановки до его последнего на этой улице дома было метров триста, и он прошагал их, закрываясь воротником от резкого ледяного ветра: от него мгновенно стыло лицо. Стояла вторая половина марта, но в город на несколько дней вернулась настоящая зима. Вдобавок к морозу еще и мело, он даже успел проглотить несколько мелких снежинок, которые проскользнули в горло так лихо, что он раскашлялся. Так что до своего подъезда он добрался, не глядя по сторонам, почти на ощупь.

Не доходя до крыльца, Кузьма стал расстегивать куртку, вспоминая, в каком из карманов он оставил ключи от подъезда и квартиры, поэтому не сразу среагировал на внезапно возникшую сзади и сбоку тень. Тихий голос негромко скомандовал: "Рауш!", потом в воздухе что-то прошелестело, он успел машинально наклонить голову, но в тот же момент в ней словно что взорвалось. Яркие искры ударили вперед и погасли в темноте...

Очнулся он от причитаний. Визгливый женский голос завывал сверху, периодически прерываясь на всхлипывания. Кузьма с трудом разлепил тяжелые веки. Сначала он различил над собой тень, потом тень стала приобретать контуры, и он скорее угадал, чем узнал соседку по площадке. Он пошевелился, напрягся и сел.

От этих его усилий соседка запричитала еще громче, и Кузьма, постепенно приходя в себя, огляделся. Он сидел в снегу у своего подъезда, весь расстегнутый и без шапки, вокруг валялись какие-то вещи.

-- Батюшки! - завыла соседка. - Убили человека совсем, искалечили...

"Никого не убили", -- хотел сказать Кузьма, но вслух произнес:

-- Рауш...

-- Уже и заговаривается!.. - продолжила соседка.

"Почему "рауш"? - подумал Кузьма. - Это, кажется, по-немецки. Откуда тут немцы? И зачем им бить меня по голове?"

Он оперся на руки и, напрягшись, встал. Соседка тут же подскочила и стала торопливо смахивать с него снег.

-- Я в окно все видела, -- зачастила она, как-то сразу забыв про всхлипывания и причитания, -- как чувствовала: дай, думаю, гляну, как там на улице. Смотрю: идет Кузьма Иванович, от ветра закрывается. А за ним - двое. Вдруг один, здоровенный такой, блондин, подскакивает и как даст дубинкой!.. Вы и покатились. А они давай в сумке и одежде шарить. Тут я не выдержала, открыла форточку да как закричу! Потом в милицию позвонила, а сама накинула пальто - и сюда. Те убежали. А ведь и убить могли...

-- Спасибо, Людмила Ивановна...

Кузьма сказал это от всего сердца. Соседка по площадке была дамой непутевой и скандальной, мужики у нее долго не задерживались и менялись слишком часто, чтобы их можно было запомнить. Но это не мешало Людмиле Ивановне быть человеком добрым и бесстрашным: своих сожителей, некоторые из которых до смерти пугали жильцов дома блатными повадками и разрисованными телами, она выставляла за дверь без посторонней помощи.

Кузьма пощупал голову. Слева от темени горячо пульсировала растущая шишка, голова ныла, но терпеть было можно. Он огляделся и стал собирать разбросанные вещи. Людмила Ивановна бросилась помогать. К приезду милиции они справились.

Патрульная машина долго не задержалась. Трое милиционеров в бронежилетах и с автоматами, снабженные щедро выданными Людмилой Ивановной приметами грабителей, укатили ловить их по горячим следам, а Кузьма со следователем, усталым старшим лейтенантом, поднялись в квартиру составлять протокол. Соседка увязалась за ними. Следователь со страшной фамилией Пыткин на самом деле оказался вежливым молодым человеком и, присев за кухонный стол, быстро записал на бумаге то, что сообщили Кузьма и его соседка.

-- Что пропало? - спросил он Кузьму напоследок. - Вы все проверили?

-- Вроде только связка с ключами, - удивленно ответил тот, -- но это ключи от офиса, а у нас есть запасные. Даже бумажник цел. И мобильник...

-- Значит материального ущерба нет, -- профессионально заключил старший лейтенант, -- видимо, не успели. Вы их спугнули! - повернулся он к Людмиле Ивановне. - Не то... Наркоманы, совсем обнаглели - три случая на этой неделе. Высматривают вечером одиноких прохожих, догоняют и бьют сзади, чтобы лиц их не запомнили, железным прутом или трубой. Люди потом месяцами в больницах лежат. Вам еще повезло. Да и били не трубой, -- следователь взял лежавшую на столе меховую ушанку Кузьмы и еще раз внимательно рассмотрел ее. - Если бы труба или прут - мех бы в клочья! А здесь целый. Значит, и вправду дубинка. Тогда это другая банда, -- вздохнул следователь. Было видно, что он искренне огорчен этим обстоятельством. - Ладно, подписывайте!

Прощаясь, он участливо заглянул Кузьме в глаза и спросил:

-- Водка в доме есть?

-- Сейчас! - засуетился Кузьма.

-- Вы неправильно меня поняли, -- остановил его следователь, -- мне еще ночь работать. А вот вам для снятия стресса полстакана... Можно и целый.

Кузьма искренне поблагодарил.

Выпроводив следователя, он не замедлил воспользоваться дружеским советом. Не забыл и соседку. Та после угощения затеяла было долгую беседу, но Кузьма и ее решительно выпроводил. Спустя полчаса он уже спал с мокрым полотенцем, обернутым вокруг головы, прямо на диване, на который прилег "на минутку"...

***

Зал был маленький и низкий, потолок из почерневших от времени грубо остроганных досок мрачно нависал над таким же черным полом. Трещали и коптили факелы на стенах, время от времени шумно вспыхивая и выбрасывая клубы дыма. Было сыро и холодно, и только ветер, завывавший снаружи, свидетельствовал о том, что в мире есть места и более неуютные, чем это.

У каменной стены как раз между двух факелов за столом из тяжелых досок на простых деревянных скамьях сидели двое. Один, в черной рясе из грубой домотканой материи, подпоясанной веревкой, был стар и худ. Его бледное продолговатое лицо с острым длинным носом и тяжелым квадратным подбородком бесстрастно выглядывало из черного капюшона. Старик сидел, прикрыв глаза, и блеклые губы его чуть заметно шевелились, будто он читал молитву. Человек, сидевший напротив него, тоже был не молод. Но лицо его, круглое, с крупным шишковатым носом и маленькими живыми глазами, не было похоже на лицо отшельника. На щеках играли красные пятна от подступивших изнутри сосудов, одет круглолицый был в расшитую золотом короткую куртку тонкого сукна - "пурпуэн", и узкие штаны из цветного сукна. Короткие остроносые сапоги из дорогой мягкой кожи - "ботт", туго обтягивали ноги пожилого щеголя, а плечи его укрывал плащ из алого бархата. На голове такая же бархатная шапочка с козырьком была украшена изящной золотой звездой-пентаграммой.

Круглолицый, который в отличие от неподвижного старика нетерпеливо ерзал на скамье, вдруг всплеснул руками в тонких перчатках и сказал раздраженно:

-- Ну где его носит?! Второй раз послали! Вообще, как я заметил, в последнее время Роже перестал уважать не только меня, своего сюзерена, но и вас, Совершенный.

-- Вы несправедливы, Рамон, -- тихо откликнулся старик, открыв глаза и с укором глядя на недовольного. - Только благодаря вашему зятю мы сидим за этим столом, а сотни наших единоверцев в замке спокойно отходят ко сну. Пьер-Роже отличный воин, и лучшего коменданта крепости нам не найти. Семь месяцев крестоносцы напрасно стоят у подножия Монсегюра. Столько обороняться в стране Ок не удавалась никому.

-- Это потому, что их армии сюда подняться труднее, чем штурмовать город на равнине. Вот они и расселись по окружающим лесам, где жрут мясо и хлеб и мечтают вернуться к своим женам. Да, Роже - хороший воин, но таких в замке немало. И даже хорошим воинам следует уважать старших.

-- А истинно верующим не пристало судить ближних, -- сурово сказал старик.

-- Я покаюсь в этом на очередной публичной исповеди! - махнул рукой Рамон.

В этот момент дверь в зал тихо скрипнула на кожаных петлях, и внутрь, громко ступая тяжелыми сапогами по каменному полу, вошел высокий, плечистый человек. Он был в кольчуге и нагруднике, старинный шлем с узкими прорезями крестом -- для глаз и носа, скрывал его лицо. Подойдя к столу, он снял шлем и поставил его на скамью. Под шлемом прятались коротко остриженные светлые волосы и красивое молодое лицо, которое заметно портили глубокие морщины на лбу и широкий косой шрам, сбегавший от левого уха к подбородку. У вошедшего были большие голубые глаза под длинными светлыми ресницами, изящно очерченный рот с обветренными тонкими губами; подбородок закрывала мягкая волнистая борода. Несмотря на видимые следы усталости на лице, чувствовалось, что вошедший настроен решительно.

Он поклонился сначала старику в рясе, затем круглолицему. Последнему он поклонился слегка и не так почтительно, как старику.

-- Простите, Совершенный, простите, сеньор Рамон. После того, как гости прибыли в замок, я решил проверить, не увязался за ними еще кто. Уж очень легко они прошли. Мы прочесали всю вершину и развалины барбакана...

-- Крестьяне носят нам еду почти каждую ночь, и еще не было случая, чтобы за ними кто увязался! - сердито буркнул Рамон. - Проводники наши из Добрых Людей, поэтому не было смысла в такую темень шататься по горе!

-- А кто провел басков к выступу на южном склоне?! - возразил Пьер-Роже. Эту тропинку знали только наши, а теперь там стоит камнемет Дюрана, этого епископа из Альби, который в камнеметах разбирается куда лучше, чем в Писании...

-- Его камни почти не долетают до замка, -- махнул рукой Рамон, -- а если какой и долетит, то просто падает у стены.

-- Это так, -- согласился Пьер-Роже и, вздохнув, присел на скамью, -- но если им удастся пробиться к вершине и установить камнемет здесь... На выступе они убили Гильома Кларе, который первым заметил в мае войско карателей, и его брата Гиро. Это были мои лучшие воины, они сражались не за деньги. Кто-то же провел басков к уступу? Ночью, тихо... Мы сидим в осаде восьмой месяц, и многим нашим сторонникам это надоело. Сейчас хорошее время для предательства...

-- Успокойтесь, брат! - старик положил худую узкую ладонь на холодный стальной наплечник коменданта. - Я хотел бы услышать от вас не жалобы, а правдивые слова. Мы устоим до Пасхи?

-- Пока я могу обещать, что мы устоим до Рождества. Потому, что Рождество завтра. Как вы знаете, в замке пять сотен человек, но четверть из них женщины, и еще треть старики. Остальные мужчины могут носить камни и копья на стены, но не умеют их метать. Когда началась осада, у меня была сотня рыцарей и кнехтов, теперь нет и половины. Мы пережили два приступа... Из оставшихся воинов большая часть наемники - те же баски и арагонцы. Мы хорошо им платим, но они католики...

-- Большинство этого сброда не верит ни в Бога, ни в дьявола! - хмыкнул Рамон.

-- Да. Но, когда это станет выгодно, они вспомнят, что крещены как католики.

-- Зато в войске у Юга дез Арси полно сочувствующих нам, - возразил Рамон. Они пропускают сюда крестьян, и у нас есть еда.

-- Сухие овощи и мука. -- Но это лучше, чем кожа сапог! И воды в наших цистернах хватает! запальчиво возразил Рамон. - А в армии Юга болезни и ропот. Мы можем держаться еще очень долго! Пьер-Роже ответил не сразу. Некоторое время молча водил по темной доске стола затянутым в кольчужную броню пальцем, вздохнул:

- Юг из кожи лезет, отрабатывая дарованное ему Людовиком место сенешеля Каркассона, но войско его из местных и не рвется в сечу. Но вы забываете, что там еще епископы Амьель, Дюран и инквизитор Ферье. Эти псы Господни просто так отсюда не уйдут. Особенно Ферье.

-- "Он достойный последователь Гийома Арно, упорный в преследовании еретиков, -- тихо сказал старик, и присутствующие поняли, что он читает по памяти строки из письма, найденного у погибшего при штурме замка крестоносца, -- своим железным посохом, словно палицей, он разит еретиков и их подпевал, имя его звучит в их ушах, словно свист меча..."

-- Гийом Арно уже больше двух лет горит в их аду вместе со своими палачами! жестко сказал Пьер-Роже, и глаза его вспыхнули. - И Ферье давно пора туда же. Я бы мог, Совершенный, если вы разрешите, с небольшим отрядом ночью пройти сквозь караулы Юга, раз уж они открыты для нас, и пробраться к палаткам Господних псов. А там...

-- Никак не можешь забыть резню в Авиньоне? - съязвил Рамон. - Когда ты со своими сержантами порубили топорами одиннадцать безоружных инквизиторов? Но здесь не сочувствующий нам город, а вражеское войско. Безоружных крестьян караулы Юга пропускают, но боевой отряд... Никто из них не захочет болтаться в петле. В лучшем случае вы пройдете первую линию, а потом вас подымут на копья.

-- И пусть! - грохнул по столу железным кулаком рыцарь. - Это будет славная смерть! И я до сих пор счастлив, что небо позволило мне уничтожить тех псов. Вы забыли, что они сделали с нашим краем? Кто вырезал двадцать тысяч жителей Безье: всех до единого? Там Добрых Людей было один на сотню. Но этот пес, Арно-Амори, папский легат, сказал: "Убивайте их всех! Господь признает своих!" Семь тысяч сгорело только в соборе - их соборе! В Браме всем жителям отрезали носы, губы, выкололи глаза, оставив один глаз старику, чтобы он мог привести искалеченных к нам, а мы ужаснулись и покорились. В Лаворе они вырезали всех сдавшихся защитников, а командовавшую ими вдову Жиральду сначала отдали солдатам на потеху, а затем швырнули в колодец и забрасывали камнями, пока она не перестала кричать. А ведь она всю жизнь творила только добро! И это рыцари, воющие во славу Господню? Что мы им сделали? Молились не так и не слушали их косноязычных монахов, обожравшихся десятиной?

-- "Слепцы, немые псы, продажные души, торгующие справедливостью, отпускающие грехи богатому и проклинающие бедняка; -- вновь глухо стал читать старик, и Пьер-Роже с Рамоном притихли, в который раз слушая горькие строки из послания католического папы, проклинающего своих служителей, -- они не соблюдают церковных законов, накапливают сокровища, доверяют звание священника людям недостойным, имеют кошелек вместо сердца и вызывают насмешки мирян..."

Старик умолк и твердо глянул в глаза молодого рыцаря:

-- Я не разрешаю тебе, Пьер-Роже де Белисенн де Марпуа, идти в лагерь Юга дез Орси. Ты погибнешь со своими людьми, не добившись цели, и оставишь Добрых Людей в замке беззащитными. Но даже если вам и удастся убить Господних псов, папа пришлет других. И эти заставят страну Ок захлебнуться в собственной крови. Они пришли в наш край сорок лет назад, воспользовавшись убийством папского легата Кастельно, хотя до сих пор никто не знает, кто его убил. Им нужен был casus belli, повод к войне, и они его нашли. Они враги и жаждут нашей смерти, но мы не должны давать им нового повода. Мы не победим, убивая. Их слишком много. Верой своей и духом мы сильнее их, и только в этом наша победа.

-- Как скажете, Совершенный, -- рыцарь склонил голову.

-- Называй меня Бертраном, -- тихо сказал старик. - В этом замке больше нет Совершенных, Верующих и Сочувствующих. Все, кто претерпел за веру в Монсегюре, совершенны перед Богом. А теперь давайте пригласим гостя. Он заждался...

Человек, представший спустя несколько мгновений перед тремя вождями Монсегюра был маленького роста и весь будто слепленный из шаров разной величины. На двух больших шарах туловища был пристроен сверху маленький кочан головы, который беспрестанно колыхался взад-вперед, с той минуту, как гость вошел в зал. Подкатившись к столу, он преклонил колени и, встав, поднял голову. На круглом, как лепешка, лице гостя сияла подобострастная улыбка.

-- Меня зовут Эскот де Бэлькэр, -- заторопился он, поймав взглядом разрешающий жест Бертрана, -- мой сюзерен, благородный Раймон д'Аниор, прислал меня, чтобы сказать, что ваше беспримерное сопротивление папистам зажгло мужеством сердца людей нашего края и они склоняют головы перед вашей храбростью и силой духа.

-- Поблагодари Раймона за добрые слова, -- радостно отозвался Рамон, приосаниваясь, -- как здоровье моего шурина и его детей?

-- Все, слава Богу, здоровы, и желают того же вам! - склонил голову гость.

-- Быстро оправился от бед ваш сюзерен! - Пьер-Роже смотрел на пришельца в упор. - Насколько я помню, его осудили за катарскую ересь к пожизненному заключению и конфискации земель. А потом вдруг выпустили из заточения и земли все вернули. Ведь так? И что же он, раскаявшийся грешник, вдруг вспомнил о Добрых Людях?

-- Ты не вежлив, зять! - Рамон стукнул ладонью по столу. - Тысячи Добрых Людей прошли через инквизиторские застенки, и не вина тех, кто не смог претерпеть страдания, особенно мучения близких. Мой шурин - достойный человек! Ты не имеешь права его осуждать!

-- Я только спросил! - рыцарь скрестил руки на груди, и ироничная улыбка заиграла на его обветренных губах.

-- Мой сюзерен сердцем остался с Добрыми Людьми, -- поклонился Эскот, -- душа его болит за невольное отступничество, поэтому он и прислал меня помочь.

-- Это чем? - вновь вмешался рыцарь.

-- Сюзерен недавно тайно встречался с графом Тулузским, и тот клятвенно заверил его, что не позднее Пасхи придет к Монсегюру и снимет осаду.

-- Хвала Богу! - воскликнул Рамон.

Пьер-Роже с сомнением покачал головой:

-- Тулузский любит раздавать обещания. Его отец двадцать лет метался от папы к Добрым Людям и обратно, но хоть был мужчиной и воином. А сыном командует теща, Бланка Кастильская, мать доброго Людовика, который восьмой месяц мучит нас голодом и забрасывает камнями. Она сказала: "Гидре надо отрезать голову!", имея в виду Добрых Людей, и слово держит твердо. Может быть, граф и пообещал, но мы будем последними дураками, если согласимся поверить его словам. Тебе не стоило приходить сюда с этой новостью, вассал д'Аниора.

-- Как ты смеешь так говорить при своем сюзерене и тесте! - Рамон в негодовании вскочил со скамьи, и лицо его запылало ярче факела. - Раймон Тулузский - достойный правитель своей земли, и мы не имеем права судить его. Он доказал верность своему народу, всячески ограничивая ретивость инквизиторов!

-- Ограничили их мои сержанты в Авиньоне. Ровно на длину головы. А Раймон после этого писал покаянные письма папе, обещая найти и покарать убийц. Пьер-Роже тоже встал, и сразу стало видно, насколько он выше и сильнее тестя. Да, я непочтителен. И я останусь таким по отношению к предателям и трусам. Вы мой сюзерен и владелец Монсегюра, и вправе найти себе другого коменданта...

-- Сядьте!

Голос старика был тих и спокоен, но родственники его услышали. Молча присели на скамьи, отвернувшись друг от друга.

-- Что еще велел передать нам твой сюзерен?

-- Он предлагает обмануть врага и переправить ему Сокровище Добрых Людей, которое они защищают в Монсегюре и которое так жаждет заполучить папа. Я бы мог уже следующей ночью пройти через посты, где будут стоять преданные нам люди, и через два дня и две ночи быть у сюзерена. В знак чистоты своих намерений он велел оставить в крепости заложника, который пришел со мной. Это его любимый вассал Тараскон д'Але, который попал в плен к неверным и которого д'Аниор выкупил за большие деньги.

-- Это все?

-- Да, Совершенный! - Эскот склонился в поклоне.

-- Иди и жди.

После ухода гостя в зале некоторое время стояла тишина.

-- Рамон? - первым нарушил молчание Бертран.

-- Я думаю, шурину можно верить, -- тихо произнес владелец замка, -- я знаю его, как достойного человека и рыцаря. Он поступает по правилам: прислал с гонцом заложника и предлагает помощь. Пока войска Юга стоят вокруг, Сокровище в опасности.

-- А ты что думаешь, Роже?

-- Я думаю, что Ферье намного хитрее, чем мы думали. Восьмой месяц они топчутся здесь, и в каждую ночь Сокровище может уплыть из Монсегюра сквозь их дырявые посты. Он хоть и уверен, что мы просто так не расстанемся с ним и до последней минуту будем защищать, но все же... А так все просто. Шурин Рамона предлагает помощь, присылает заложника, бедного рыцаря, который навек обязан сюзерену уже тем, что его выкупили из неволи... И не надо приступов и лишних жертв...

-- Да как ты смеешь!

-- Тихо, Рамон! - старик поднял руку. - Хватит того, что вы двое бранились перед чужаком, как торговки на рынке. Вы Верующие, и может быть, скоро мне предстоит дать вам solament, последнее утешение. Ты уже все сказал, Рамон, и я хочу, чтобы Роже продолжил.

-- Я думаю, нам надо принять предложение Эскота.

Бертран удивленно глянул на рыцаря.

-- Если д'Аниор действительно хочет нам помочь, то пусть так и будет. А если Ферье жаждет нас провести, то пусть думает, что мы проглотили его приманку. Мы отправим Эскота, но не одного. С ним будут люди из моего фьефа, те, что остались со мной, хотя де Леви сулил им деньги и земли, а здесь их ждали страдания и смерть. Их верность несомненна. Сокровище останется здесь, а вот ту часть казны Добрых Людей, что еще в замке, они унесут. О ней знают все, в том числе и наемники, это опасно. Я хотел бы, Бертран, чтобы с ними пошел ваш дьякон Матеус. Он распорядительный человек и, думаю, сумеет нанять для нас новых воинов и привести их сюда. А Эскоту не обязательно знать, что в сумах моих людей. Пусть думает, что это Сокровище. Так отряд будет целее. Они побоятся напасть на них, чтобы не повредить Сокровище. Проще получить его из рук д'Аниора. Да и тот, наверняка, жаждет сам передать его взамен за высокие должности и новые земли. Эскот будет стараться. А мы попросим Матеуса: если все будет хорошо, на горе Бидорта, что напротив Монсегюра, пусть вспыхнет ночью костер.

-- Ты не только храбр, но и мудр, -- старик встал и возложил руку на голову рыцаря. - Распорядись!

-- Абей!

Из темного угла беззвучно вышел и поклонился коренастый воин в темной одежде.

-- Ты привел сюда, на совет, своего человека! - Рамон едва не задохнулся от ярости.

-- Не беспокойтесь, сюзерен, он никому ничего не расскажет.

-- Ты уверен?

-- Абей, покажи!

Воин подошел к столу и широко открыл рот. Даже в колышущемся свете факелов стало видно, что во рту его вместо языка - короткий обрубок.

-- Когда он был еще мальчиком, через их деревню проезжал отряд крестоносцев. Он стал дразнить их. Кнехты поймали его и хотели повесить. Но в отряде был монах, который решил явить "милосердие" к невинному отроку. Он сказал, что виселица - слишком легкое наказание для юного еретика. А вот если отрезать ему поганый язык, которым он возносил хулу на слуг божьих, даже его потомки запомнят, как мать-церковь карает своих врагов...

-- Он может написать, -- недовольно, но уже тише сказал Рамон. - И в любом случае не следует водить кнехта на собрание рыцарей.

-- Он неграмотен, -- возразил Пьер-Роже. - Но зато хорошо владеет копьем и арбалетом - я учил его этому сам. Он надежный человек: рыцарей с крестами на плащах любит так, что многие уже умерли от такой сильной любви. Поэтому в последнее время он постоянно за моей спиной. Это избавляет меня от необходимости постоянно оглядываться.

Рамон пожал плечами и пошел к двери. Следом, широко ступая длинными, как у журавля, ногами отправился Бертран. Пьер-Роже встал со скамьи и положил закованную в кольчугу тяжелую руку на плечо воина:

-- Ты все понял, Абей?...

4.

Звук был далекий и противный: электронный синтезатор монотонно генерировал один сигнал за другим, равнодушно посылая их в темноту сонной квартиры. Кузьма перевернулся на другой бок, но синтезатор не умолкал. "Не подойду! - упрямо решил Кузьма. - Обалдели они что ли, в такое время наяривать! Спят люди!"

Но телефон настырно продолжил свой зов, и Кузьма вдруг заполошно вскочил с дивана, где он безмятежно спал после ухода соседки. "А вдруг это Вика или Маша?" Ему стало нехорошо от одной этой мысли, и, запинаясь о ковер и врезавшись по пути в полуоткрытую межкомнатную дверь, он вылетел в прихожую.

-- Алло? -- голос в трубке был не дочки - это вообще был мужской голос и сурово-служебный. - Кузьма Иванович?

-- Я.

-- Лейтенант Поджарый из подразделения "Охрана". В вашем офисе сработка, нужно приехать.

"Вот тебе и сорок вторая!" -- сердито подумал Кузьма, но вслух, не теряя надежду отлынить от канительной поездки, сказал: -- Там же Марья Васильевна рядом живет. Звоните ей!

-- Уже звонили, -- не отстал Поджарый, -- и вызывали. Необходимо ваше присутствие. Собирайтесь. Машина уже вышла.

"Зачем там мое присутствие? Что, Марья Васильевна двери не откроет!" -- хотел возмутиться Кузьма, но Поджарый уже положил трубку: отлынить не получилось.

Мысленно выругавшись, Кузьма глянул на часы: начало пятого. Выругавшись еще раз, он потащился одеваться.

Машина не заставила себя ждать: едва только Кузьма вышел из подъезда, сине-белая милицейская "девятка" с не зажженным маячком на крыше выскочила из-за поворота и лихо свернула во двор. Кузьма пристроился на сиденье рядом с водителем, и лишь когда "девятка" уже неслась по пустынному ночному шоссе, заметил, что позади есть еще кто-то. Он оглянулся: милиционер в бронежилете поверх камуфляжа, каске и с коротким автоматом в руках сурово встретил его взгляд.

"Как под конвоем! - подумал Кузьма и тут же забыл об этом. На него вдруг нахлынуло увиденное и пережитое этой ночью. - Господи! - поразился он. - Это с чего: Монсегюр, страна "ок", Пьер-Роже, Рамон, Бертран?.. Это же крестовый поход против альбигойцев, юг Франции, тринадцатый век! Какого рожна?"

Он прикрыл глаза: суровое лицо рыцаря, отдающего приказ, распяленный безъязыкий рот Абея вновь возникли перед ним, и он испуганно поднял веки. "Это Ломтев! - решил он, припоминая вечерний разговор со странным гостем. Притащился со своими историями, на ночь глядя, а потом еще и Пьера-Роже вспомнил. Как знал, кому говорить! Легло на старые дрожжи..."

Найдя причину, он успокоился. Через двадцать минут "девятка" свернула на знакомую стоянку, и первое, что увидел Кузьма, выходя из машины, распахнутые настежь двери офиса и двух милиционеров в бронежилетах и с автоматами, куривших на крыльце. Рядом с "девяткой", что привезла его, стояла еще одна сине-белая машина с маячком, и, осознавая, что это не привычный вызов на ложную сработку охранной системы, Кузьма заспешил внутрь.

Вид кабинета поразил его еще больше, чем распахнутые двери офиса и вооруженная охрана на крыльце. Пол был усыпан бумагами, вывернутыми, судя по всему из книжного шкафа и ящиков письменного стола, пустые ящики валялись здесь же. А за столом, на его, Кузьмы, законном месте, в кресле на колесиках, сидел плотный лейтенант с широким непреклонным лицом. "Поджарый!" -- понял Кузьма, хотя на поджарого лейтенант никак похож не был.

-- Кузьма Иванович? - сурово спросил лейтенант, хотя и так было видно, что приехал не Дед Мороз.

-- Так точно! - доложил Кузьма, плюхаясь на свободный стул. Он хотел было напомнить Поджарому, что тот сидит на его месте, но в последний момент раздумал. - Ну что тут у вас?

-- Не у нас, а у вас, -- уточнил лейтенант, и пояснил: -- Проникновение в офис неизвестных преступников и попытка хищения.

-- Вы же в течение пяти минут должны при сработке приехать. Что не задержали?

Лейтенант не ожидал такого напора и смешался.

-- Мы и приехали в течение пяти минут. Но те успели скрыться. Между прочим, -- сказал он торжественно, -- двери офиса были открыты ключами, вот этими! - он отъехал на колесиках, и Кузьма увидел распахнутую дверцу несгораемого шкафа; в замочной скважине ее торчал ключ, на кольце ниже болталась вся связка. - Это чьи ключи?

-- Мои, -- честно признался Кузьма.

-- А как они оказались здесь?

-- У меня их украли.

Поджарый привстал, но Кузьма опередил:

-- Вот! - он сдернул с головы шапку. - Шишка! Пощупайте! Вечером, вчера, меня у подъезда дома стукнули по голове дубинкой и ограбили. Есть свидетель, составлен протокол. Преступников не нашли, хотя приехали по горячим следам. У них тоже, видно, норматив в пять минут. Раньше никак не получается! Звоните в первое отделение, следователю Пыткину. Он дежурит сегодня. Давайте!

Пока лейтенант звонил, он раздраженно достал из кармана трубку, набил ее табаком и закурил. На душе у него было погано. Оглядевшись по сторонам, он понял, что на уборку этого развала уйдет немало времени, и мысленно выругался.

-- Извините, Кузьма Иванович! -- Поджарый уже не сидел в кресле, а стоял у стола, и так особенно было заметно, насколько его фигура не соответствует фамилии. - Извините, но нам нужно проверить, не пропало ли что. У вас есть опись имущества?

-- Была.

Кузьма осмотрелся. Синяя коленкоровая папка валялась в куче бумаг у шкафа. Он поднял ее, раскрыл - это было то, что нужно.

-- Идемте!..

После того, как милиция уехала, он долго прибирал к кабинете, собирая и сортируя бумаги, а затем раскладывая их по прежним местам. К счастью, грабители похозяйничали только здесь: в другие комнаты они или не захотели, или, что более вероятно, просто не успели заглянуть. Поджарый уехал довольный: из имущества редакции ничего не пропало, и, следовательно, объединению "Охрана" не грозила возмещение ущерба. С тем, что ему не удалось разоблачить пособника воров, лейтенант смирился еще после разговора с Пыткиным: слава Богу, тот оказался на месте, и не пришлось долго ждать подтверждения невиновности пособника.

Прибрав все, Кузьма сел в свое кресло и достал из несгораемого шкафа оставшийся нетронутым врагом виски. Плеснув себе в зеленый бокал, он с наслаждением выпил, и закурил, пуская сизые кольца к потолку. Какое-то смутное чувство тревожило его, и, плеснув себе из бутылки еще раз, он понял, что, несмотря на то, что все в кабинете вроде бы осталось на месте, чего-то не хватало. Он пролистал в голове моменты уборки, затем поочередно выдвинул и задвинул ящики стола. В верхнем газетные вырезки, принесенные Ломтевым, рассыпались по дну ящика.

"Они взяли план, что он нарисовал! - понял он. - Зачем? Деньги? Ну конечно! Он задолжал, а они кредиторы. Все ясно. Сказали бы мне сразу, отдал эту бумажку: пусть ищут. А то дубинкой по голове, затем в офис залезли... Не надо было все-таки его сюда пускать. И человечишка мерзкий, и проблем после него..."

Он глянул на часы. Полшестого. Ехать домой смысла не было. Кузьма бросил погасшую трубку в пепельницу, снял пиджак и, оставшись в тонком свитере, стал сдвигать стулья у стола в линию. До начала работы редакции оставалось еще пару часов, а ему неудержимо хотелось спать...

***

Двое кнехтов в кожаных панцирях и медных конических шлемах натужно катили круглое каменное ядро по площадке, останавливаясь на выбоинах и наваливаясь в этот момент на груз всем телом. Наконец, они завалили ядро в длинный желоб под толстой балкой камнемета, как раз под огромным ящиком противовеса, и натянули на камень сетку из толстой, подшитой кожей веревки. Командир метательной машины, щуплый и рыжебородый арагонец в таком же шлеме и панцире, вопросительно глянул в сторону. Там стояли трое. Двое в рясах: один высокий и худой с палицей на поясе и монах пониже, коренастый, со стальным посохом, на который он задумчиво опирался. Третий был рыцарь, тоже коренастый, в кольчуге и латах; поднятое забрало шлема открывало немолодое лицо с глубокими морщинами на выдубленной ветрами коже и густую проседь бороды.

-- Уйдемте, святой отец! - сказал рыцарь монаху с посохом, с опаской поглядывая в сторону замка. - Нельзя стоять так долго на виду у еретиков: я думаю, они давно нас заметили и могут решиться на святотатство.

-- Успокойтесь, де Леви! - отмахнулся монах, не переменяя позы. - Отсюда до стен достаточно далеко, чтобы нас достала стрела арбалета. А камнемет у еретиков никуда не годится: у них нет такого славного мастера, как наш Дюран.

Высокий монах с палицей приосанился и кашлянул:

-- У них даже не "требюше". Какой-нибудь "перрье", собранный из подручного материала. Еретики понятия не имеют, как нужно крепить пращу к балке, какой там нужен зубец, и как отрегулировать длину пращи. Кроме того, они засовывают в пращу не отесанные ядра, а обычные камни. Поэтому камень у них летит куда угодно, только не в цель. И бросают они не более десяти раз в день. Мой "требюше" за это время метает не менее тридцати шести стофунтовых ядер.

-- Они могут выстрелить из лука, -- не унимался рыцарь.

-- Если бы могли, то давно выстрелили! - раздраженно отозвался монах, которому, как было видно, надоели причитания де Леви. - Это же не англичане, которые уже нашпиговали бы нас стрелами, как повар салом петуха. Я хочу посмотреть, как кара Божия обрушивается на головы еретиков! Давай! - повернулся он к арагонцу.

Тот подал знак, и кнехт ударом большого деревянного молотка выбил стопор. Длинная балка камнемета, увлекаемая тяжелым противовесом, описала в воздухе плавную дугу. Каменное ядро, с грохотом протянутое пращой по желобу, взмыло вверх и, сорвавшись в верхней точке с веревочной чаши, круглым мячиком заскользило, удаляясь, в сторону замка. И вот -- с силой ударило в зубец на стене донжона. Зубец зашатался и рухнул внутрь. До троицы у камнемета донесся дикий вой и крики.

-- Рука Господня неотразимо разит еретиков! - возопил монах, потрясая посохом. - Ни высокие горы, ни толстые стены не укроют нечестивцев от гнева Бога! Рази их, Дюран!

Высокий с палицей на поясе подал знак, и кнехты в медных шлемах побежали к горке каменных ядер.

-- Вы мудро поступили, святой отец, доверившись баскам из соседней деревни, -- подобострастно сказал рыцарь, склоняясь к монаху. - Я никогда бы не поверил, что можно ночью преодолеть отвесную стену в пятьсот футов. И хорошо, что мои воины пошли на это дело ночью. Назавтра они с ужасом рассказывали, что при солнце никогда бы не решились на такой подъем. Еретики были так уверены в неприступности горы, что даже не поставили охрану у развалин барбакана. Теперь у нас здесь "требюше" Дюрана, и им недолго осталось противостоять войску легата.

-- Если бы ваши рыцари и кнехты сражались с таким упорством, как еретики, мы взяли Монсегюр еще летом! - возразил монах. - И нам бы не пришлось отсыпать столько золота этим разбойникам-баскам. Но вы правы: теперь еретикам конец. Им не устоять, -- он обернулся к монаху с палицей: -- Командуйте, Дюран!

-- Сейчас! - оживленно ответил тот, возясь у камнемета. - Мы изменили длину зубца: ядро полетит за стены. Мы заготовили десять дюжин ядер, за неделю засыплем ими Монсегюр.

-- Вы полагаете, этого хватит, что бы они сдались? - спросил коренастый монах.

-- Если так будем бросать, хватит и половины. Не хотел бы я сейчас быть в замке. Смотрите!

Дюран махнул рукой, и камнемет вновь заскрипел, раскручивая балку. В этот раз камень угодил внутрь замка: до наблюдателей донесся грохот рушащегося строения и крики осажденных.

-- Вот так! - удовлетворенно сказал монах, вновь потрясая посохом. - Задайте им еще!

-- Еретики сражаются отчаянно потому, что им нечего терять, -- продолжил рыцарь, которого, как было видно, задели слова монаха. - У них нет выбора. Если они не раскаются, их ждет костер, а раскаявшихся - в лучшем случае епитимья. Святая инквизиция посадит их в тюрьмы и конфискует земли...

-- Чтобы отдать их верным слугам своим, -- возразил монах. - Таким как вы, де Леви. Если мне правильно говорили, ваш отец пришел в страну Ок бедным рыцарем вместе с Симоном де Монфором, а теперь вы один из богатейших сеньоров графства. Кажется вам принадлежит Марпуа, которым прежде владел комендант Монсегюра Пьер-Роже?

-- Мне, -- хмуро согласился рыцарь. - Но это владение не в радость. У лишенных земель еретиков подросли дети, молодые волки, которым тоже нечего терять. Три года назад эти файдиты вышли из лесов, и с тех пор мы не зная покоя в сражениях с ними.

-- Истинный защитник веры и не должен знать покоя, -- торжественно провозгласил монах. - Чтобы...

Он не договорил. На стенах запела труба, высокие входные ворота замка растворились, вооруженная толпа вывалилась изнутри и понеслась к развалинам барбакана. Впереди, яростно махая огромной шишковатой палицей, бежал рыцарь в блестящих латах.

-- Вылазка! Святой отец, бегите! Быстрее!

Де Леви отчаянно закричал, непочтительно подталкивая то одного, то второго монаха в спины. Те и сами заторопились. Но тот, что был со стальным посохом, вдруг остановился и повернулся к де Леви.

-- Спасите камнемет! Делайте, что хотите и как можете, но спасите. Если они уничтожат его, нам придется отсюда уйти ни с чем!

Рыцарь молча кивнул и поднес к губам рог. Отряд охраны, стоявший на склоне ниже камнемета, уже и так заметил неладное, и спешил на помощь. Подбежавший оруженосец подал Де Леви тяжелый двуручный меч и тот повернулся к противнику. Грозным взмахом клинка он остановил убегающую обслугу камнемета, и мгновенно выстроил кнехтов перед собой. Это спасло ему жизнь: рыцарь в светлых латах, размахивая своей ужасной палицей, уже настигал врага, но перед редким лесом копий на мгновение замер.

-- Де Леви! - вдруг заревел он, вздымая над головой палицу. - Так это ты, вор, командуешь здесь! Пришел твой час, Ги! Сейчас я досыта накормлю тебя землей Марпуа!

Де Леви ощутил, как его спина под войлочным подкладом лат стала холодной.

-- Пьер-Роже, -- прошептал он. И скомандовал кнехтам: -- Вперед!

Но те не успели двинуться с места, как светлый рыцарь с размаху врубился в их ряды. Удары копий испуганных воинов только скользнули по его латам, не принеся вреда, зато палица рыцаря наотмашь била по медным шлемам: воины один за другим никли под ее ударами, падая на стылый камень горы Монсегюр. Через минуту два рыцаря уже стояли друг против друга и закружили в смертельной схватке, звеня оружием. Краем глаза де Леви заметил, как нападавшие уже суетятся вокруг камнемета, поливая дерево маслом из сосудов; в одно мгновение он понял, что если охрана опоздает еще на несколько минут, приказ инквизитора Ферье останется невыполненным.

Это было последнее, что он успел понять. Палица Пьера-Роже, встретившись в воздухе с его мечом, переломила его пополам, а в следующее мгновение обрушилась на его шлем. В последний миг де Леви успел увернуться; удар пришелся вскользь, поэтому не убил, а лишь оглушил его. Де Леви мешком свалился на склон, и торжествующий соперник вознес палицу над головой, чтобы добить врага.

Он не успел. Лезвие алебарды сверкнуло в морозном воздухе и сбоку, косо, рубануло по шлему светлого рыцаря. Тот выронил палицу, упал на колени, затем ничком, уткнувшись лицом в камень. Сразу пять или шесть кнехтов из подоспевшей охраны бросились к нему, пытаясь найти место в броне, чтобы заколоть. Другие же под командованием беспрестанно орущего капитана ринулись на поджигателей камнемета, и там закрутилась, забурлила ожесточенная сеча, сразу же начавшая смещаться в сторону замка: поджигателей камнемета было гораздо меньше, чем его защитников; рыцари и кнехты де Леви мгновенно потеснили осажденных.

А вот убийцам его врага повезло меньше. Они еще суетились вокруг упавшего рыцаря, когда рядом вдруг возник крепкий воин в кольчуге и железном шлеме. Короткими взмахами меча он мгновенно зарубил двух кнехтов, остальные отпрянули, растерявшись. Но скоро поняли, что перед ними только один воин и, ощетинившись мечами, двинулись на врага. Тот и не подумал убегать, что на его месте сделал бы любой здравомыслящий боец. Бросив меч, быстро достал из-за спины взведенный арбалет, вложил в канавку короткую стрелу и, почти не целясь, нажал на рычаг. Звонко ударила тетива, и передний из нападавших рухнул ничком: стрела попала ему прямо в глаз. Стрелок, бросив арбалет, быстро схватил валявшееся на склоне копье, взмахнул им - и второй кнехт, пронзенный насквозь, повалился рядом с пораженным стрелой. Остальные двое нападающих, не испытывая судьбу, бросились вниз по склону.

Стрелок рывком поднял тело светлого рыцаря, взвалил его на плечи и, пошатываясь под тяжестью, медленно побрел к замку. Когда он миновал оставшийся неповрежденным камнемет, еще двое воинов выскочили из-за развалин барбакана и подхватили раненого рыцаря. Стрелок, а это был безъязыкий Абей, доверив им нести Пьера-Роже, подхватил с земли два копья и пошел рядом, охраняя. Сеча осажденных и защитников камнемета тем временем уже распалась на отдельные группки, где одни, отчаянно обороняясь, отступали к замку, а другие не слишком рьяно наседали: оборонявшиеся бились нещадно. Поэтому процессия под охраной Абея беспрепятственно прошла к воротам, которые распахнулись, пропуская их и тех, кто пробился следом. Вылазка сорвалась.

...Когда Кузьма, потрясенный увиденным, открыл глаза, ему показалось, что кабинет залит мягким зеленым светом. Он опустил веки, отчаянно потряс головой и вновь поднял их. Зеленого свечения не было. А было утро, и веселые лучи яркого весеннего солнца, пробиваясь через щели пластмассовых жалюзи, пронизывали кабинет насквозь...

***

Жаркое мартовское солнце к полудню растопило выпавший накануне снег; на шоссе чвякала под колесами машин грязная бурая каша. Ездить было скользко, и при повороте налево "альфу" Риты занесло. Она легко выровняла машину, и, чертыхнувшись, вдруг вспомнила, как несколько месяцев назад ее занесло на этом же повороте. Только тогда под колесами был лед, и ехала она на встречу к Кузьме Телюку.

После той странной встречи, сначала с Телюком, а потом и с Ангелом, что-то как бы надломилось в ней. Исчезла прежняя легкость, с какой она на зависть всей редакции собирала материал и писала свои "рашпильные" статьи. Вообще после того, как она в панике сбежала от скотских приставаний Ангела, хотя с самого начала планировала как раз таким путем вытянуть из него информацию, у нее все не клеилось и падало из рук. Она даже личную жизнь забросила, живя монашкой, что удивляло даже ее саму. Единственной пользой от всей этой лабуды, было то, что, напуганная диагнозами Кузьмы и Ангела (которые подтвердились полностью), Рита всерьез занялась здоровьем, и за три месяца вылечила все болячки, удивив своим прилежанием и покорностью участкового врача. Но жить монашкой и регулярно ходить в поликлинику было тоскливо до тошноты. Ирка Хандогина, ее единственная редакционная подруга и в какой-то мере последователь по стилю работы, которой Рита пожаловалась на свою беду, заключила безапелляционно:

-- Да сглазили тебя! Он же колдун, ты что, не знала? Да еще и обидела его. Не надо было ломаться...

Тайком от всех Рита съездила к гадалке, которую ей посоветовала немолодая бухгалтерша (она одна из немногих в редакции симпатизировала бесшабашной корреспондентке). Пожилая черноглазая гадалка, раскинув свои странные карты, сказала, что на сердце у нее любовь, присушил ее чернобровый король, и тут же предложила дорогое, но "очень верное средство" для отсушки. Или, по выбору клиентки, присушить к ней "на веки вечные" чернобрового. От обоих средств Рита отказалась, и, выйдя от гадалки, долго отплевывалась: и от того, что услышала, и от себя самой, скатившейся до такого маразма.

Разъярившись в конце концов на всех сразу, она и выдала на гора свою статью "Кто вы, Ангел смерти?". Паша Громов поставил ее в номер, но в своем кабинете с глазу на глаз сказал ей:

-- Ерунда это все, Рита! Служба даже рядом с твоим Ангелом не стояла, она этим не занимается. Он, видно, дурак порядочный, а ты уцепилась. Я материал опубликовал, лишний раз им фитиль вставить не помешает, но, честно говоря, это совсем не то, что читатели привыкли видеть за подписью Маргариты Голуб. Даже стиль другой: с какой стати ты вдруг стала писать о себе в третьем лице? За этим Ангелом, чувствуется, кто-то стоит, но вот кто? Может ты зря спасалась от него бегством?..

Из кабинета Громова Рита вышла с пунцовым лицом, и только у себя дала волю чувствам. В ярости он швырнула о пол пепельницу из снарядной гильзы, подаренную ей одним бравым полковником (полковник оказался слаб на женщин и готов был продать ей за ласки всю систему обороны страны, но ее система не заинтересовала). Следом за пепельницей едва не отправился монитор с семисвечником на корпусе. Но в этот момент зазвонил телефон. А через пять минут она уже сидела за рулем "альфы".

...Григорович встретил ее у самого въезда на глухую улочку частного сектора. Мгновенно устроившись рядом, он указал, куда ехать, и пояснил:

-- Там дальше милицейский пост. Они не пустят, но со мной... Подумают, что еще один эксперт или следователь. Следователи и эксперты разные бывают, в том числе молодые и красивые, -- весело хихикнул он. - Их много сегодня здесь побывало...

В конце улочки стоял синий автомобиль с маячком такси на крыше ("фольксваген-пассат", -- мысленно определила Рита). С левой стороны дверцы его были открыты, открыта была и крышка багажника. Рита припарковала "альфу" рядом и, прихватив фотоаппарат, выбралась наружу.

-- Здесь, значит, все и произошло, -- суетился рядом Григорович, -- водителя, когда он ждал своего пассажира на стоянке, оглушили ударом по голове, связали и сунули в багажник. Потом завели машину сюда и в салоне застрелили жертву - прямо в глаз. Видите, на заднем сиденье и на полу кровь! Машину закрыли и ушли. Водитель в багажнике очнулся от холода, и стал звать на помощь. Здесь уже никто не живет, он бы замерз, но тут поблизости в брошенном доме квартируют бомжи, они услышали... Не знаю, что он им пообещал, но милицию они вызвали...

-- Ну и что тут сенсационного? - спросила Рита, деловито фотографируя машину, раскрытый багажник, следы крови. - Обыкновенное убийство. Наверное, задолжал кому-то...

-- Мы тоже так поначалу подумали, -- прижмурился Григорович. - Но потом откатали пальцы у покойника, пробили его по учетам и обомлели.

Григорович наклонился к ее уху и стал горячо шептать. Рита торопливо писала в блокноте (в ее сумочке лежал цифровой диктофон, но по договоренности с такими источниками, запись использовать было нельзя). Работая ручкой, она лихорадочно соображала: сенсация это или просто хороший кусок хлеба с маслом. Пока тянуло больше на масло, но в любом случае она поняла, что первую полосу ей сегодня обязательно отдадут - и с продолжением на внутренней странице. Приехала она не зря.

-- А почему этим делом занимается Служба? - спросила она Григоровича, когда тот умолк. - Хоть этот покойник и большой грабитель, но вроде обычная уголовка?

-- А - а... -- заговорщицки улыбнулся Григорович, -- дело в том, что, как показал водитель такси, двое преступников - иностранцы. Говорили, как он считает, по-немецки. Это еще следует проверить, поскольку языков таксист не знает, у него и с русским, судя по всему, проблемы. Но насчет того, что они иностранцы, скорее всего, правда.

-- Что-нибудь еще? - сухо спросила Рита, пряча блокнот.

-- Только для вас! - слащаво улыбнулся Григорович и подал ей свернутую в трубочку стопочку бумаг. - У покойного в номере нашли дневник или что-то вроде него. Бред полный, у него, видно, с головой что-то было не так. И неудивительно: по предварительному заключению судмедэкспертизы у него была неоперабельная опухоль мозга. По сути его и убивать было незачем: сам бы отошел в мир иной через неделю-другую. Но, видно, кому-то крепко насолил... Я вам на всякий случай снял ксерокопию: читатели любят таинственное.

-- Это не всегда, -- сурово отозвалась Рита, чтобы сбить цену. - Но посмотрим, -- он спрятала бумаги в сумочку и достала из нее портмоне. -- Как обычно?

-- Что вы?! - замахал руками Григорович. - Какие деньги?

Она с любопытством глянула на него. Он вожделенно смотрел на нее, и сразу стало понятно, какую плату он ждет. Она вспомнила их единственную, уже давнюю, встречу, и от этого воспоминания ее перекосило.

-- Скажите, -- спросила Рита, боясь, что чувства отразились на ее лице, -почему вы мне позвонили? После той моей статьи...

-- Мы ее прочитали с удовольствием, -- заулыбался Григорович, -- и посмеялись. Сразу было видно, что это фантазии. Если бы все на самом деле... -он умолк и спросил твердо: -- Давненько я не был у вас в гостях, Маргарита Михайловна. Пригласили бы?

-- К сожалению, сейчас не могу, -- сухо отозвалась она.

-- Критические дни? - сощурился Григорович.

-- Хуже, -- вздохнула Рита. - Курс лечения. Вы же не хотите, чтобы я наградила вас сифилисом?

Он изменился в лице и отступил на шаг.

-- Лучше берите деньгами!

Она торопливо достала из портмоне зеленую купюру и сунула ему в карман. Повернулась и, не оглядываясь, пошла к машине.

"Зачем я соврала про сифилис? - подумала она, разворачиваясь на узкой улочке. - Хватило бы с него и триппера. Но тогда бы он позвонил спустя неделю, - вдруг сообразила она. - Теперь же отстанет надолго, если не навсегда. Со мной действительно что-то происходит. Сегодня я потеряла одного из лучших своих информаторов..."

К своему удивлению Рита поняла, что ничуть не огорчилась по этому поводу. Наоборот, ей даже вроде как стало легче на душе. Мысленно выстраивая в голове строки своего сенсационного репортажа, она вывернула из узкой улочки на асфальт, и на полной скорости помчалась в редакцию...

5.

Работалось в этот день Кузьме плохо. Весть о ночном происшествии мгновенно разнеслась по редакции. К нему, однако, с вопросами не приставали, а самому объяснять не хотелось. Только Марья Васильевна, секретарь редакции, женщина предпенсионного возраста, забежала к нему утром поделиться пережитым. Ее разбудили первой, но, когда выяснилось, что это не просто каприз сигнализации, а проникновение в охраняемый офис, да еще с ключами, лейтенант сел звонить главному редактору, а ее отправил домой. Марье Васильевне Кузьма в двух словах рассказал о вечернем нападении на него и ночной попытке ограбить редакционный офис, но не стал подробно объяснять, что искали в его кабинете грабители. Марья Васильевна, поахав, осталась довольна тем, что ничего не пропало, и искренне посочувствовала начальнику, на долю которого выпали такие тяжкие испытания. Разумеется, спустя пять минут в подробности происшествия были посвящены и другие сотрудники. Заходя в кабинеты, Кузьма ощущал их сочувствие, хотя на словах его никто не выражал - деликатничали.

Работа не клеилась, и, разделавшись с самым неотложным, он, предупредив Марью Васильевну, поехал домой. Было обеденное время, ему здорово хотелось есть, и дорогой Кузьма предвкушал, как разогреет в микроволновке остатки лично приготовленного цыпленка табака, достанет из холодильника маринованные ростки чеснока и запотевшую бутылку, в которой еще немало уцелело после вчерашнего... С такими приятными мыслями, извлекая из кармана как всегда завалившиеся в дальний уголок ключи, он подошел к своей двери. И замер. Дверь тихонечко болталась на петлях, матово желтея острыми щепками там, где еще сегодня ночью был замок...

"Вот и пообедал!" -- почему-то не о том опечалился Кузьма. В следующую минут он отпрянул назад к лифтам и зашарил по карманам, разыскивая мобильник...

Милиция приехала почти сразу. Сначала трое дюжих сержантов в черных бронежилетах, касках с забралом из бронестекла и автоматами с минуту помедлили перед взломанной дверью, прислушиваясь. Затем один за другим ворвались внутрь, громко и страшно выкрикивая команды. Обратно сержанты вернулись скоро и грустные. После чего в квартиру пошли следователь и эксперт, Кузьма проскользнул к себе последним.

По квартире словно Мамай прошел. Все, что можно было вытащить и выбросить из шкафов и ящиков, было вытащено и выброшено и валялось на полу. С мягкой мебели была сорвана обивка, в гостиной и на кухне вдобавок ко всему блестели на полу осколки разбитой посуды.

-- Профессионально работали! - заключил следователь Пыткин (на вызов приехал именно он, видно, дежурство у следователей было круглосуточным). - И сердито. Я понимаю: вещи из ящиков выбросить. Но зачем посуду бить?

По-хозяйски устроившись уже на привычном ему месте за кухонным столом, Пыткин разложил на нем свои бумаги и приглашающим жестом указал Кузьме на свободный стул.

-- Давайте поговорим, Кузьма Иванович, пока эксперт работает. Кому вы так насолили, кому дорогу перешли?

-- Почему вы думаете, что перешел? - обиделся Кузьма.

-- Тут и думать нечего! - засмеялся Пыткин. - Здесь все на ладони. Давайте обратимся к фактам. Вчера вечером вас оглушили ударом дубинки по голове неизвестные грабители, но из вещей забрали только ключи от офиса. Так?

-- Так, -- согласился Кузьма.

-- Ночью в ваш офис, воспользовавшись украденными ключами, проникли неизвестные воры, перевернули вверх дном ваш кабинет, но ничего не взяли. Специально перезвонил Поджарому в "Охрану" после того, как подтвердил ему факт нападения на вас и хищения ключей, и уточнил - ущерба нет. Правильно?

-- Правильно, -- подтвердил Кузьма.

-- Сегодня днем вломились в вашу квартиру. Что пропало?

-- Я не могу точно сказать, -- замялся Кузьма. - Вещи, по крайней мере, крупные, вроде на месте.

-- Я уточню, -- сощурился Пыткин, -- дорогой радиотелефон, CD-проигрыватель, музыкальный центр, портативный телевизор "Сони" здесь на кухне, мужская новая дубленка в шкафу... Такие вещи воры обычно не оставляют. Деньги и драгоценности пропали?

-- Их не было. Драгоценности свои жена забрала, уезжая, а деньги я ношу с собой. Вот! - Кузьма достал из кармана бумажник и развернул его. - Видите: три сотни в долларах и примерно столько же в рублях. Все капиталы.

-- Вчера они тоже были с вами?

-- Да.

-- Тем не менее, грабители их не тронули. А вот ключи забрали. Вам не кажется это странным?

"Ловко копает!" -- внутренне восхитился Кузьма, но в ответ только пожал плечами.

-- Так кого вы обидели, да еще так, что они не только что-то остервенело искали, но еще и посуду били? Задолжали кому-нибудь?

-- Я не беру в долг. Принципиально. И не даю.

-- Мудро, -- согласился Пыткин, -- но дорогу вы кому-то точно перешли. Сознавайтесь, Кузьма Иванович! Чистосердечное признание облегчает душу.

-- И увеличивает срок.

Следователь расхохотался, показывая мелкие острые зубы.

-- На понт вас не возьмешь. Где отбывали срок?

-- Не довелось, -- хмуро заметил Кузьма.

-- Но слова знаете, -- не поверил Пыткин.

-- Я журналист. Уже давно. Приходилось общаться и со следователями и с осужденными.

-- Тогда понятно, -- согласился следователь. - И все же... Будете молчать, не сможем помочь. Это профессионалы, и еще какие! Когда они напали на вас, мы приехали почти сразу же. И никого не нашли, хотя в таких случаях задерживаем грабителей практически всегда. В ваш охраняемый офис они проникли так, что наряд "Охраны", прикатив на сработку, не заметил никого и ничего. В вашей квартире обыск сделан людьми, знающими свое дело: они в такие места заглянули, к каким обычная шантрапа даже не подходит. И еще... -- Пыткин помолчал. - Прошлой ночью неподалеку от вашего офиса застрелен человек, иностранец. Убили его выстрелом в глаз, очень профессионально. К нам пришла ориентировка: по показаниям таксиста, который возил жертву и сам едва уцелел. Так вот, приметы преступников практически совпадают с приметами тех, кто напал на вас вчера. Вам не страшно?

Кузьма покачал головой.

-- Тогда будем писать бумаги! - следователь придвинул к себе папку. - И мой вам совет: хотя бы стальную дверь в квартиру поставьте! А то несолидно: такие вещи в доме, а дверь картонная... Советом Пыткина Кузьма воспользовался сразу, как только милиционеры ушли. Двое молчаливых дюжих парней в фирменных комбинезонах приехали скоро и за полчаса наглухо запечатали квартиру броневым листом, значительно облегчив капиталы Кузьмы. Еще пока мастера ехали по телефонному вызову, Кузьма наскоро перекусил (устраивать пиршественный стол не было желания) и после отъезда установщиков уже привычно принялся за уборку. Он провозился до поздней ночи. Взломщики напаскудили так, что, прибирая, он постоянно ругался и бегал на кухню курить. Как и предполагал Пыткин, из дому ничего не пропало, но осколков от разбитой посуды Кузьма выбросил в мусоропровод полное ведро. Закончив с уборкой, Кузьма сходил в кладовку за инструментом и заново пришил к двум диванам и креслам содранную обивку. У него после прошлого ремонта в доме сохранился тяжелый степлер и даже скобы к нему: получилось не идеально, но вполне прилично. Покончив с делами, он пошел на кухню, разогрел остатки цыпленка, допил оставшуюся водку и доел мясо. После чего еще раз проверил, как запирается и отпирается новая дверь. Дверь вела себя идеально: мягко поворачивалась на мощных петлях, замки запирались легко и надежно, фиксируя стальное полотно в четырех направлениях. "Теперь обязательно придется встречать Вику и Машу, -- подумал он, звеня новенькими ключами, -- без меня они в дом не войдут..." И в этот момент ему стало страшно. Пока он договаривался насчет двери, убирал квартиру, чинил мебель, ел и выпивал, у него не было времени осмыслить происшедшее в течение последних суток. "Вы не боитесь?" - вспомнил он вопрос следователя, только сейчас в полной мере осознав правоту старшего лейтенанта. "Надо было рассказать ему о Ломтеве! - подумал он, но тут же одернул себя: -Чтобы это изменило? У него наверняка сейчас другие фамилия и имя, искать его будут долго, если он вообще уже не слинял из страны. Эти двое идут по его следу и потрошат всех, с кем он общался. У них есть цель, они ничего не боятся, и действуют профессионально. Похоже, я влип..." Кузьма вдруг подумал, в доме никто не вызовет милицию, если ему начнут выламывать дверь. Разве только Людмила Ивановна, но она говорила вчера, что собирается к матери. Дверь крепкая, но при желании можно выпилить любые запоры современная техника позволяет. И вообще он живет на втором этаже, а толстые ветки растущей внизу яблони (сосед снизу, ботаник чертов, посадил) тычутся ему прямо в окна. Подняться по ним ничего не стоит... Он пошел в гостиную и достал из бара бутылку марочного коньяка, которую хранил для особо торжественного случая. Бутылку налетчики не тронули, хотя перебили все бокалы, и он стал пить прямо из горлышка. Он сейчас никак не мог повлиять на ситуацию, поэтому хотел только одного - не думать ни о чем. Когда в голове сгустился алкогольный туман, он сходил на кухню, отыскал в шкафчике топорик для рубки и отбивания мяса, положил его на журнальный столик. Рядом пристроил бутылку. Из спальни принес подушку с одеялом и, не раздеваясь, пристроился на диване. Свет в комнате гасить не стал. Он так и не заснул по-настоящему всю эту ночь. Забывался, приходил в себя, отпивал из бутылки и снова забывался ненадолго. Поэтому и снов никаких не видел. Или просто не смог вспомнить их поутру...

***

На работу Кузьма безнадежно опоздал. Поутру, когда он окончательно очнулся от ночного дурмана, страхи рассеялись, но осталась жуткая головная боль. Выключив уже ненужный свет в гостиной, он дополз до ванной и с полчаса стоял под душем пока не заныла исполосованная водяными струями кожа. Стало легче, но полностью боль не ушла. Хотя в бутылке на журнальном столике еще что-то оставалось, к этому средству он прибегать не стал: привычки такой не имел. Выпил две кружки горячего крепкого чая, почти насильно заставил себя съесть бутерброд. Боль почти утихла, но постоянно шевелилась в левом виске, мгновенно распирая голову при любом значительном усилии. Поэтому он плавно вышел из квартиры, аккуратно закрыв за собой новые многочисленные запоры, плавно шел к остановке, а потом к офису. Яркое весеннее солнце резало глаза, провоцируя новые приступы; он шел, сощурившись и почти не глядя перед собой. Поэтому и не обратил внимания на странную парочку у крыльца редакции. Зато она на него внимание обратила. Один из мужчин, темноволосый, сделал знак рыжему спутнику, и тот, как только Кузьма подошел ближе, быстро и ловко преградил ему дорогу. Все еще погруженный в свои ощущения, Кузьма попытался плавно обойти внезапно возникшее препятствие, но препятствие сместилось и возникло перед ним вновь. Кузьма поднял взор. Дюжий безбровый громила поймал его взгляд и, еле заметно улыбнувшись тонкими губами, ловко извлек из-под мышки пистолет с толстой трубкой глушителя на стволе, и ткнул концом этой трубки Кузьме прямо в грудь. Причем сделал это так ловко, прикрыв оружие полой куртки, что со стороны казалось, что он просто дружески положил ладонь на грудь знакомого. -- Sprechen deutsch? Говорите по-немецки? (нем.)

Кузьма глянул в сторону. Темноволосый пристально смотрел на него.

-- Ich sprechen nicht. Я не говорю по-немецки. (нем.). I speak English. Я говорю по-английски. (англ.)

-- Okay. Small business to you. You have one thing which belongs to us.У нас к вам дело. У вас есть вещь, которая принадлежит нам. (англ.)

Темноволосый говорил по-английски медленно, стараясь правильно выговаривать слова, как это делает любой, для кого этот язык не родной и во владении которым он не уверен. Но все равно Кузьма, ошарашенный происшедшим, врубился не сразу.

-- What thing? What does all this mean? Какая вещь? Что это все означает? (англ.)

-- One our thing. It has left at you two days ago. You must return it to us, -- пояснил темноволосый. Одна наша вещь. Ее оставили у вас два дня назад. Вы должны вернуть ее нам. (англ.)

-- I understand nothing. You speak about what thing? Я ничего не понимаю. О какой вещи вы говорите? (англ.) - искренне удивился Кузьма. Белобрысый громила нахмурился, и Кузьма почувствовал, как трубка глушителя больно врезалась ему в грудь. Темноволосый помедлил, видно оценивая искренность Кузьмы, и вдруг сказал по-русски:

-- Баул.

-- Баул? - удивился Кузьма.

-- Yes, -- подтвердил темноволосый.

-- Какой баул? - еще раз недоуменно спросил Кузьма и тут же вспомнил: "баул тяжеленный". Опять Ломтев! Темноволосый с еле заметной улыбкой следил за движением мысли на его лице.

-- I do not have it. You have checked up. У меня нет его. Вы же проверили. (англ.)

-- But you know where it. It is your plan? Но вы знаете где он. Это ваш план? (англ.) - темноволосый достал из внутреннего кармана куртки сложенный листок, развернул его. Кузьма узнал схему, нарисованную Ломтевым, что пропала из ящика его письменного стола.

-- I am not sure, that it is the plan correct. Me could deceive. Я не уверен, что это схема правильная. Меня могли обмануть. (англ.)

-- We shall check up it. Together. Мы проверим это. Вместе.(англ.)

Кузьма затравленно оглянулся. Вокруг, как назло, было ни души.

-- It is very far from here... Это очень далеко отсюда...(англ.) -- начал он, но тут же услышал:

-- Кузьма Иванович! Вас к телефону!

На крыльце, наполовину приоткрыв двери, стояла Марья Васильевна. Рыжий громила, услышав ее голос, заученным движением сунул пистолет под мышку, темноволосый обернулся. Кузьма в один миг ужом проскользнул между ними, взлетел на крыльцо и, протолкнув Марью Васильевну внутрь, захлопнул за собой стальную дверь. Следующее, что он увидел, были белые от страха глаза Марьи Васильевны. И этот ее страх почему-то привел его чувство. Он даже улыбнулся ей:

-- Спасибо, Марья Васильевна.

Она обмякла. И тут же затараторила, как пулемет:

-- Они тут с утра крутились. Я думаю: вас нет и нет, тут эти. Следила за ними. Потом смотрю: вы идете, а эти - к вам. Вижу: пристают. Ну, думаю, дай окликну...

-- Вы умница и замечательная женщина! - искренне сказал Кузьма. И в порыве чувств чмокнул Марью Васильевну в щеку. - Чтобы я без вас делал?!

Марья Васильевна порозовела от удовольствия. И спросила:

-- Это те?.. Что напали на вас возле дома?

Кузьма пожал плечами:

-- Может и те. По крайне мере, такие же отморозки.

Он посмотрел в глазок. Возле крыльца и вокруг, сколько позволяли рассмотреть линзы глазка, никого не было.

-- Будете вызывать милицию?

-- Обязательно! - подтвердил Кузьма и быстро пошел к себе.

Но милицию он вызывать не стал. На столе в кабинете плотной стопкой лежали газеты, "Ангажированная" как всегда была сверху, и первое, что увидел Кузьма, бросив взгляд на стопку, было лицо Ломтева...

Не раздеваясь, он схватил газету. Фотография на первой странице была старой, видно, поднятой из архива, и на ней Ломтев выглядел совсем юным. Но Кузьма узнал его без труда. Большими буквами поверх фотографии шел заголовок: "Самый знаменитый и неуловимый преступник страны убит сообщниками в заброшенном квартале столицы"...

Кузьма проглотил статью в одно мгновение. Затем вернулся к началу, быстро пробежал глазами первую половину текста с подробностями обнаружения трупа и показаниями уцелевшего таксиста и остановился на том, что хотел перечитать не спеша.

"...Оперативникам без особого труда удалось разыскать квартиру, которую арендовал Александр Ломтев, он же гражданин маленькой центральноамериканской страны Белиз Алекс Слайс. Без труда, потому что хозяйка, сдавшее временное жилье тихому иностранцу, хорошо говорившему по-русски, сама позвонила в милицию и сообщила об ограблении квартиры. Прибывшая по вызову оперативная группа, обнаружила взломанную дверь и разбросанные по квартире вещи. Удивительно, но в квартире остались нетронутыми телевизор, посуда и другие вещи хозяйки. Что касается имущества Ломтева, то определить пропало ли что-нибудь из него, не представляется возможным. Но милиционеров удивило, что остались нетронутыми дорогой сотовый телефон и даже крупная сумма денег, лежавшие в одной из сумок. Как уже упоминалось, бумажник Ломтева-Слайса был найден на трупе нетронутым, хотя в нем также находилась немалая сумма. Среди прочих вещей убитого обнаружили что-то вроде дневника, который вел покойный. Содержание его, по мнению оперативников, свидетельствует о помрачении ума Ломтева. Что и неудивительно, если вспомнить, что при вскрытии у него обнаружили неоперабельную опухоль головного мозга. Кроме того, у судмедэкспертов нет сомнения, что убитый был наркоманом: руки его несли следы от многочисленных внутривенных инъекций, а в его вещах нашли несколько доз героина. По мнению оперативников, именно неадекватность некогда удачливого вора и убийцы заставила его вернуться в страну, где его усиленно разыскивали. Что касается жестокого убийства Ломтева, то, как считают сотрудники оперативной группы, оно, скорее всего, связано с деятельностью покойного за границей. Наиболее вероятной причиной расправы стал вовремя не возвращенный долг. Наркоманам денег нужно много...

Тем не менее, редакции некоторые записи в дневнике Ломтева показались любопытными. Мы публикуем часть их и в сокращении.

"...Бертран, Бертран, не смотри на меня так! Если бы это было легко: найти Голубя и Пчелу в "гиперборейской стране"! В телефонном справочнике здесь свыше тысячи Голубевых, Голубцовых и просто Голубов! И ни одной Пчелы или хотя бы Пчелинцева! А ведь телефоны есть не у всех... Оставшихся мне дней не хватит, чтобы побывать хотя бы у половины. Как и где мне искать? Бертран, я боюсь спать, я не хочу видеть твои глаза!.."

"...Бертран, скажи, как мне их найти?! За все то, что я сделал, я наказан так, как не накажет ни один суд. Смерть давно не пугает меня, но мне страшно, когда приходит время спать, мне страшно открывать глаза поутру. Потому что ночью приходишь ты, а утром я помню все. Подскажи, Бертран! Как мне искать их? Или хотя бы одного? Может дело вовсе не в фамилии или имени? Тогда как я их узнаю? Скажи, Бертран! Дней моих осталось совсем мало, а сил уже нет совсем..."

"... Спасибо, Бертран! Я понял: ангел укажет дорогу; а когда я найду Пчелу, будет знак. Я найду этого ангела, чего бы мне это не стоило. Я найду..."

Здесь обрываются записи Ломтева. Из них понятно только то, что он кого-то и зачем-то очень искал. Причем, у разыскиваемых фамилия в той иной степени должна была быть по происхождению связана с голубем или пчелой. "Голубей" в нашей стране действительно много, о чем свидетельствует и подпись под этой статьей. А вот с пчелой хуже... Мы, наверное, так и не узнаем никогда, удалось ли Ломтеву найти кого-нибудь из этой парочки, и кто такой был таинственный Бертран, не дававший ему спать по ночам. Тайну эту Ломтев-Слайс унес с собой навсегда. Впрочем, как подтвердил нам специалист-психиатр, скорее всего эти записи свидетельствуют о наличии у преступника стойкого бреда - верного признака душевного заболевания...

"Ангажированная газета" постарается держать своих читателей в курсе расследования по этому делу. Маргарита Голуб

Отложив газету, Кузьма достал из ящика стола записную книжку, раскрыл ее на нужной странице и набрал номер. Ответили сразу: после первого же гудка голос в наушнике официально доложил:

-- Григорович слушает!

-- Здравствуй, Николай!

-- Здравствуйте, -- удивленно отозвался голос, и Кузьма пояснил: -- Это Телюк.

-- А - а, -- уже веселее сказал Григорович, -- давно не виделись. Еще когда ты в газете работал... Я слышал, ты уже главный? Как дела?

-- Нормально, -- доложил Кузьма, хотя как раз нормального в его делах сейчас ничего не было, -- а как ты?

-- Что я? - вновь взгрустнул голос. - К пенсии вот готовимся. У нас это быстро: выслужил срок - и гуляй! -- по голосу Григоровича чувствовалось, что гулять ему не хочется.

-- В каком ты звании?

-- Подполковник.

Судя по голосу, звание Григоровича тоже не радовало.

-- А полковником быть хочешь?

На другом конце провода ненадолго замолчали. Потом голос деловито спросил:

-- Это предложение?

-- Именно! - подтвердил Кузьма. - Ты в курсе дела по убийству Ломтева?

-- Еще как!

-- Вечером, перед тем, как его убили, он был у меня. Рассказывал...

-- Понял! - прервал его Григорович. - Остальное при встрече. Говори, как доехать...

Слушал Григорович замечательно. Не перебивал, не задавал вопросов; только склонив лысую голову, время от времени делал пометки в толстой записной книжке. Рассказывая, Кузьма время от времени бросал взгляд на лицо приятеля, каждый раз убеждаясь, как сильно тот сдал за время, что они не виделись. Бледное лицо, длинный острый нос, глубоко сидящие в глазницах блеклые глаза, вокруг которых заметно просматривалась паутинка морщин. Они познакомились много лет назад, когда Коля, как его звали тогда между собой журналисты, стал пресс-секретарем Службы, организации, даже мимо здания которой раньше проходили со страхом. Коля демонстрировал образец демократических преобразований в своей системе: организовывал пресс-конференции с руководством, сам много и охотно встречался с журналистами, с готовностью откликался на их просьбы. Тогда между ним и Кузьмой, молодым сотрудником расцветавшей газеты "День страны", установились добрые приятельские отношения, не раз крепившиеся в ходе дружеских походов по злачным местам. Кузьма никогда не подводил приятеля: его информацию всегда давал только в заранее оговоренных рамках, если нужно было организовать утечку в прессу без ссылки на источник, делал как нужно, хотя однажды это доставило ему серьезные неприятности. Несколько лет назад руководство организации, где служил Коля, поменялось, и новый начальник решительно убрал слишком дружески настроенного к журналистам пресс-секретаря. Пару лет назад они случайно встретились на улице, тогда и обменялись телефонными номерами. К счастью, у Кузьмы он сохранился.

Выслушав его рассказ до конца, Григорович задумчиво почесал ручкой лысину.

-- Откровенно говоря, даже не знаю, как тут быть, -- сказал, закрывая блокнот. - По крайней мере, вот так сразу сказать не могу.

-- Почему? - удивился Кузьма.

-- Потому что это, как сказал этот твой следователь Пыткин, профессионалы. Быстро мы их не найдем: наверняка живут где-то на съемной квартире, а квартир таких в городе - тысячи. Приставим к тебе охрану - заметят и не подойдут. Еще и шлепнут издалека. Со зла.

Кузьме такая перспектива не понравилась.

-- Они меня и так сегодня едва не шлепнули.

-- Если бы хотели - сделали! - спокойно заметил Григорович. - Но пока у них есть хотя бы один шанс получить от тебя этот баул с деньгами, не тронут. Потом да!

Кузьме такое предположение понравилось еще меньше.

-- Надо посадить засаду здесь и у меня дома. И ждать, когда придут.

-- Они не придут. Они везде уже были и проверили. Кроме того, понимают, что наследили, поэтому будут сторожиться. Их можно только выманить. На то, что ищут.

-- Давай поищем баул! - предложил Кузьма.

-- А ты уверен, что он там?

-- Нет, -- честно признался Кузьма.

-- Вот и я "нет". Ломтев мог наплести что угодно - терять ему было нечего. А у тебя даже схемы нет.

-- Я ее помню по памяти. Есть вырезки из газет, на некоторых - схема, где обнаружили тот инкассаторский фургон. Найти при желании будет не трудно.

-- Если мы сейчас выйдем отсюда вдвоем, то искать будет бессмысленно. Наверняка кто-то из них следит за дверьми издалека, поэтому они даже на баул не клюнут. Тем более, если организовать широкомасштабную операцию по поиску денег. У них наверняка есть сообщник здесь из наших: сумели же они войти именно в твою квартиру, хотя не знали где ты живешь. Если тебя заберет машина - можно вычислить владельца по номеру. Не будет номера в общем списке - значит, машина спецслужб. Значит, не подойдут, значит, могут выстрелить издали.

Кузьма замолчал и тихо забарабанил пальцами по столу. Было ясно: Григорович почему-то не хотел вовлекать в эту историю своих коллег. Он явно подводил его к какому-то решению, и Кузьма вдруг понял. Приняв озабоченный вид, спросил сокрушенно:

-- Спасение утопающих - дело рук самих утопающих?

-- Вот именно! - быстро подтвердил Григорович. - Тебе желательно самому попытаться найти этот баул. А для этого выбраться отсюда так, чтобы они не заметили. Домой лучше не ходи. Они могут выйти и на знакомых. Есть у тебя место, где тебя не будут искать?

Кузьма задумчиво покрутил головой. Но тут его взгляд скользнул по растерзанной стопке газет, и он оживился:

-- Думаю, найду.

-- Если не найдешь, - звони! - Григорович довольно сунул блокнот в карман. В крайнем случае, спрячем тебя так, что и инопланетяне не найдут. Все-таки лучше спасти человека... -- с фальшивой заботой в голосе сказал он.

Кузьма едва сдержался, чтоб не выругаться. Но тут же, с острым чувством стыда вспомнил прошедшую ночь и себя, ошалевшего от страха рядом с бутылкой коньяка. "Они еще пожалеют! - зло подумал он. - Они еще не знают, с кем связались! Шваль немецкая! Это вам не в сорок первом..."

-- Я найду эти деньги! - сказал вслух, набычившись. - А ты их закроешь в тюрьме лет на двадцать. Еще лучше на пожизненный! -- Сначала все, что ты мне рассказал, напиши на бумаге, -- улыбнулся Григорович. -- И не забудь указать, сколько денег Ломтев взял тогда из баула. Если вдруг найдешь клад, а там, не дай Бог, не хватит хотя бы одного доллара -до пенсии будешь объяснительные писать...

6.

...Инструкции, выданные Кузьмой, Рита выполнила скрупулезно: не доезжая до знакомой парковки, свернула на тротуар и остановилась напротив единственного в этой торцевой стороне дома окна, забранного крупной решеткой. Заглушив двигатель, она повернула зеркало заднего вида на себя, достала из сумочки губную помаду, подкрасила губы. Затем извлекла из сумочки флакончик с духами и брызнула на себя с двух сторон. Если бы кто сейчас спросил ее, зачем она это делает, Рита не нашлась, что ответить. Делает и все.

Покончив с наведением красоты, она достала мобильник и набрала номер. Она не успела еще спрятать телефон в сумочку, как окно напротив водительской дверцы растворилось, причем, что особенно удивило Риту, растворилась и решетка между стекол, которая, как выяснилось, состояла из двух створок, запираемых на замок; из окна мячиком вывалился человек и, открыв заднюю дверь машины, повалился на заднее виденье.

-- Поехали, Маргарита! - тихо промолвил человек, и Рита повернула ключ в замке зажигания. Она еще успела заметить, как немолодая женщина торопливо закрывает решетку и окно, машина тронулась, и она переключилась на маневрирование в тесном дворе. Кузьма позади молчал, тихо примостившись за спинками передних сидений, и она добросовестно выполнила оговоренную программу: свернула неожиданно на одном светофоре, затем - на другом, и, убедившись, что никто не следует за ними, остановилась на обочине у большого пустыря. Кузьма тут же возник позади и, оглядевшись по сторонам, широко улыбнулся ей в зеркало заднего вида.

-- Спасибо, Маргарита, -- сказал он сердечно и улыбнулся еще раз.

Она молча достала из сумочки диктофон и выразительно нажала на кнопку записи. Он не стал спорить. Когда она, удивленная его звонком, молчала, не зная, что ответить, именно информацию о Ломтеве он пообещал в обмен на помощь. Она слушала его рассказ, с трудом скрывая разочарование. Это, конечно, годилось на худой конец для продолжения заявленной темы, но она прекрасно понимала, что Паша ее за такое не похвалит.

-- Значит, Ломтев указал вам место, где он спрятал деньги? - спросила она, безошибочно определившись с самым интересным в рассказе Кузьмы. - Вы собираетесь их искать?

-- Завтра, -- коротко ответил он, и Маргариту пробила дрожь.

-- А мне можно с вами? - спросила она, вкладывая в эту просьбу все свое обаяние.

Кузьма задумался. Рита молчала, боясь спугнуть удачу.

-- Можно, -- наконец ответил он, -- но это будет второе деловое предложение.

-- Что вы хотите? - как можно жалобнее спросила она, лихорадочно соображая, что он может потребовать. "Если опровержение - пусть! - решила она. - Все равно тот материал не получился. Да говори же ты!"

И Кузьма заговорил:

-- Я хочу провести эту ночь под вашей крышей.

Рита поперхнулась. Она ждала чего угодно, только не этого. Кузьма понял ее по-своему.

-- Уточняю: под крышей, а не в вашей постели. Просто сегодня мне опасно ночевать дома.

"Да хоть бы в постели!" - подумала Рита, но вслух коротко произнесла:

-- Договорились!..

Перед самым домом, когда она уже петляла по узким проездам, Кузьма, всю дорогу до этого молчавший, вдруг поднял с сиденья маленькую сумку (Рита и не заметила, что у него что-то было в руках) и стал напряженно в ней шарить.

-- Что-нибудь не так? -- спросила она, боясь, что он передумает.

-- Проверяю: все ли на месте, -- ответил Кузьма, не поднимая глаз. - Попросил Марью Васильевну купить - самому выходить было нельзя, так не забыла ли чего? Белье, носки, мыло, зубная щетка... Тревожный набор, как в газете, когда в командировку могли неожиданно послать. Вроде все...

"Да он заранее все рассчитал! - вдруг поняла Рита. - Ему ведь, если правду рассказал, деваться некуда, а моя квартира - последнее место, где его будут искать. Специально томил, гад, ожидая, когда я куплюсь... Ах, ты!"

Она с треском захлопнула за собой дверцу. Кузьма торопливо выбрался наружу следом и заискивающе улыбнулся. Похоже было, что он понял, что его раскусили.

Рита двинулась к подъезду, не оглядываясь, он послушно шел следом. Они молча поднялись в лифте, молча зашли в квартиру, молча и синхронно разделись в прихожей. Рита переобулась в тапочки, а Кузьма двинулся за ней на кухню в носках. У Риты была запасная пара мужских тапочек, но она со вдруг пробудившейся мстительностью решила, что гость перебьется.

На кухне она решительно плюхнулась на угловой диванчик, Кузьма пристроился на стуле напротив. И снова дружески улыбнулся ей.

-- Ну? - сердито спросила Рита, еще не зная, как ей себя вести. - Что будем делать?

-- Кушать очень хочется, -- просительно заикнулся Кузьма.

-- Между прочим, кормить никто не обещал! - обозлилась Рита.

-- У меня есть деньги, -- примирительно заметил Кузьма, -- и могу сам приготовить. Я с утра ничего не ел...

-- Ну и потерпите! - стукнула ладонью по столу Рита. - Хотите есть накормлю! Но сначала вы все расскажете про своего Ангела.

Если бы Риту спросили, зачем ей понадобился Ангел, она бы не ответила. Ей просто почему-то очень хотелось, чтобы Кузьма стушевался и попросил. Все равно что. Но только чтобы не смотрел на нее с такими озорными смешинками в зеленых глазах. Но он не стушевался

-- Расскажу! - пообещал. - Но только, если ужин с водкой. И сначала ужин...

-- Сначала рассказ! - не согласилась Рита.

-- Жестокая вы женщина, -- с видимым притворством вздохнул Кузьма. - Тут разговору на два часа. И на голодный желудок... -- он еще раз просительно взглянул на нее, и она едва не сдалась под этим обволакивающим взглядом. Но в последний момент взяла себя в руки.

-- Говорите!

-- Тогда в сокращенном виде, -- сдался Кузьма, -- по причине острого недоедания. Думаю, начать лучше с прадеда Кузьмы.

-- Причем тут прадед?

-- Потому что все от него, -- назидательно заключил Кузьма, -- так что, если хотите слушать, сидите тихо. Прадед Кузьма, как я вам когда-то уже говорил, был крестьянином в глухой деревне. Но еще он занимался бортничеством. Борти - это такие ульи, -- пояснил Кузьма, рисуя в воздухе руками, -- целиком выдолбленные из короткого бревна. Их и развешивают на деревьях в лесу. Словом, прадед был пчеловодом. И вот однажды кто-то выдрал у него борти...

-- Что значит "выдрал"? - не сдержалась Рита.

-- Это значит, что кто-то не просто вытащил из бортей мед, а для облегчения процесса сбросил их на землю. Борти разбились, и пчелы улетели. Прадед, когда обнаружил это, пришел в деревню, собрал мужиков и сказал, что тот, кто это сделал, пусть лучше придет к нему сам.

-- И?

-- Никто не пришел. А через две недели из соседней деревни прибежал к прадеду мужик, встал на колени и умолял простить. Но прадед сказал, что уже поздно. И мужик умер.

-- Почему? - спросила Рита, чувствуя, что у нее холодеет спина.

-- Потому что прадед Кузьма был, как бы это сказать, колдуном что ли. Или знахарем. На борти он заклятие наложил. Об этом вся округа знала, поэтому его борти в лесу никто не трогал. А тут случился какой-то пришлый, решил полакомиться на дармовщинку...

-- Ну нельзя же так... -- не согласилась Рита. - За мед человека...

-- Мы живем в другое время... -- Кузьма помолчал. - То был голодный год, и у прадеда тогда умерло трое детей. А вообще у него из всех уцелела только одна старшая дочка, моя бабушка. Он никого не хотел убивать. Он же сказал: пусть ко мне сам придет... Хотел человека спасти.

-- Хорошо, -- тряхнула головой Рита, -- с прадедом все ясно. А причем тут Ангел?

-- А притом, что у бабушки моей из шестерых детей из-за войны выжили только две дочери. И первыми потомками-мужчинами прадеда Кузьмы стали сыновья старшей дочери бабушки - Владислав и Кузьма. Вы не до конца раскопали историю Ангела, Маргарита. Плотницков - это фамилия его первой жены. А настоящая - Телюк. Владислав Телюк, мой старший брат...

Рита судорожно сглотнула слюну. Но Кузьма словно и не заметил этого. И продолжил безжалостно: -- Вы разве не обратили внимания на то, как мы похожи? Я, правда, специально, бородку отпустил, чтобы это скрыть, но шила в мешке не утаишь. Вы правильно почувствовали, что с Ангелом что-то не так, что он не вписывается в образ, выписанный в мой статьях, но только вывод сделали неверный.

Она смотрела на него во все глаза.

-- Вы хотите сказать?..

-- Что Ангел - это совместное предприятие двух братьев, правнуков знахаря Кузьмы. Никакая Служба рядом с нами не стояла. Это бизнес. Вот и все.

-- И вы... тоже?..

-- По сути, это я Ангел!

-- Тогда скажите! - Рита протянула ему обе ладони. - Все, что вы тогда не договорили. Только не надо про стренч!

-- Не буду, -- Кузьма на миг склонился над ладонями. - Что недоговорили?.. Про детские болезни вам неинтересно... Вот! В детстве вы едва не погибли. Вам тогда было совсем... Лет пять...

-- Шесть! - Рита смотрела на него сухими глазами. - Мы купались в реке, и папа отвлекся. А меня течение на глубину утащило. Помню: бегу по дну, ножками перебираю, вокруг все зеленое и очень страшно. Воздуха не хватает и так хочется его глотнуть!.. - она помолчала. - А папа тем временем смотрит: по реке бант плывет. Он его хвать рукой, а под бантом - я!..

-- Повезло!

-- Бант спас. Папа, как чувствовал, завязал... Но все равно - это не доказательство. По рукам и цыганки гадать умеют, -- она едва не покраснела, вспомнив свой визит к гадалке и ее слова. Глянула на Кузьму: брови у него оказались черные, атласные, какие-то совсем не по-мужски красивые, крылатые брови. И это ее почему-то обозлило. - Вы мне покажите что-нибудь такое, чего другие не могут. Тогда поверю.

-- Фокус? - сощурился Кузьма.

-- Пусть будет фокус.

-- Самый-самый?

-- Самый-самый...

-- Обижаться не будете?

-- Не буду! - упрямо сказала Рита, чувствуя, что ее заносит, но уже не в силах остановится. - Ну?

-- Ап! - вдруг, как в цирке, воскликнул Кузьма и хлопнул в ладоши прямо перед ее лицом. Рита отшатнулась и сразу поймала взгляд его зеленых глаз. Глаза были большими и добрыми, они манили и обволакивали.

-- Птица - вица, красная девица, вышла утром в сад, чтоб росой умыться, -забормотал Кузьма. "Какая еще "вица"? - как-то лениво подумала Рита, а Кузьма продолжал: -- только на травице нет уже росицы, высушило солнце на траве росицу...

Рита ощутила, как веки стали тяжелыми и мягко заскользили вниз под своей тяжестью. Тело ее налилось теплом, ей стало легко и хорошо. И все вокруг исчезло...

***

-- Ап! - услышала она и медленно открыла глаза. И первое, что она увидела, было лицо Кузьмы. Лицо улыбалось, и почему-то было далеко внизу. Рита, медленно вращая головой, осмотрелась. Это была ее кухня: на стенах, выкленных цветными моющимися обоями, все так же висели расписные тарелки, которые она привезла из Италии, это были ее шкафчики и столы, но почему-то она видела все это сверху, как будто парила под потолком.

-- Смотрим на меня! - услышала она призыв и повернулась к Кузьме. Рита заметила, что он снял пиджак и остался в тонком светло-сером свитере, поверх которого красовался ее красный кухонный фартук. Двумя руками Кузьма придерживал прислоненное к ногам зеркало в раме, и Рита сразу же узнала свое зеркало из прихожей. "Чего это он?" - успела подумать она, как тут Кузьма поднял зеркало.

Она увидела себя. Правду сказать, она не сразу поняла, что это она, эта молодая женщина с худым, испуганным лицом, которая, по-восточному скрестив ноги, сидит на столе. На голову женщине была нахлобучена маленькая кастрюлька, в левой ладони у нее, как у царицы "держава", лежало куриное яйцо, в правой, как скипетр, торчала поварешка. В довершение картины в зубах у женщины был кухонный нож. Некоторое время Рита недоуменно рассматривала изображение в зеркале и, наконец, сообразив, завизжала, будто ее резали, и метнула яйцо в изображение. Яйцо, разбившись, растеклось по стеклу оранжево-блеклой массой.

-- Спокойно! Все хорошо...

Кузьма мгновенно отставил в сторону зеркало и, подскочил к столу, не медля, вырвал из ее рук поварешку, которую она собиралась метнуть вслед за яйцом, вытащил из зубов нож и стащил с головы кастрюлю. Ловко проделав все это, он бросил посуду на разделочный столик, и бережно снял ее со стола.

-- Ты... Ты... -- Рита задыхалась от разрывавших ее чувств.

-- Водочки! Немножко!

Рита машинально схватила появившуюся перед лицом рюмку и опрокинула ее в рот. Жидкость обожгла ей горло и мгновенно привела в чувство. И она поняла, что сидит за столом, перед ней откуда-то из ничего возникла дымящаяся тарелка с ложкой и ломоть хлеба.

-- Супчика! Быстренько! Закусили!

"Я не ем первое!" -- хотела было сказать Рита, но вместо этого послушно взяла ложку и зачерпнула из тарелки. Суп оказался горячим и необыкновенно вкусным. Она сама не заметила, как тарелка опустела.

-- Что это? - спросила она, когда Кузьма ловко прибрал пустую тарелку.

-- Буйабез, французский рыбный суп, -- пояснил Кузьма, ставя перед ней тарелку с какой-то густой аппетитной массой. От массы исходил приятный аромат. В принципе, это та же наша уха, только готовится несколько по другому.

-- А это что? - ковырнула она вилкой горячую массу.

-- Рагу. Старинный прованский рецепт.

Рита еще раз ковырнула массу вилкой, проглотила кусочек. Рагу было пряным и вкусным.

-- Еще рюмочку под горячее!

Она послушно взяла наполненную Кузьмой рюмку, рядом с которой в воздухе мгновенно появилась другая. Они чокнулись ("За приятную компанию!" - сказал Кузьма) и вдвоем принялись за еду. Рита украдкой бросала взгляды на сидевшего напротив гостя. Он успел снять ее фартук и поставить прибор для себя. Ел быстро (видно было, что в самом деле голоден), но аккуратно. Она обратила внимание, что кусочек хлеба он положил на тарелку слева от себя (и ей поставил также), и не откусывал от него, а отламывал маленькие кусочки, бросая их в рот. Красиво ел. За ужином они оба молчали, только Кузьма еще пару раз наполнял рюмки, они чокались, но без слов.

-- Из чего вы это все приготовили? - спросила Рита, когда тарелка перед ней опустела.

-- Из продуктов. Отсюда, -- Кузьма указал на холодильник. - Я и не ожидал, что здесь такой выбор: копченая грудинка, вяленая колбаска, сыр, овощи... У нас с вами общий недостаток - любим поесть, -- засмеялся он. --Даже рыбка мороженая была. Она, правда, залежалась, но оказалась еще ничего. -- Когда же вы успели все это приготовить? - удивилась Рита.

-- Пока вы здесь отдыхали. - Кузьма показал на диванчик. - Извините, что так получилось, но я боялся, что мне так и не придется поесть, поэтому позволил вам немного поспать. Потом, когда все было готово, велел взобраться на стол... -- он вздохнул. - Не думал, что будет такая реакция...

-- Вы хотите сказать, что отключили меня? - спросила Рита. Водка и еда уже подействовали, ей было легко и хорошо. - Получается, что я, пока вы тут возились, совсем ничего не соображала?

-- Именно так, -- подтвердил Кузьма, -- это было что-то вроде гипноза.

-- Вы владеете техникой гипноза? Про какую такую девицу вы мне долдонили?

-- Это старинный заговор, очень красивый. Слова не имеют значения, главное монотонность и темп речи. Пациент впадает в транс, после чего выполняет любые команды. Что и было с вами.

-- Любые команды? - Рита уже в полной мере ощутила действие выпитого. - То есть вы вполне могли воспользоваться моей беспомощностью в гнусных целях? спросила она, кокетничая. - И я бы не воспротивилась?

-- Даже бы и не вспомнили потом.

-- А вы не воспользовались?

-- Нет, -- твердо ответил Кузьма.

-- Почему? - серьезно спросила Рита. Ей и в самом деле хотелось услышать ответ на этот вопрос.

Кузьма почесал в затылке.

-- Если я вам скажу, что насиловать беспомощных женщин нехорошо, и мое воспитание не позволяет мне вытворять такое, вас это устроит?

-- Нет! - твердо сказал Рита.

-- А то, что я люблю свою жену, и ни разу не изменял ей за пятнадцать лет супружеской жизни?

Рита в ответ только хмыкнула.

-- Придется признаться, -- склонил голову Кузьма. ("То-то же!" - со злорадством подумала Рита.) - Я не вижу кайфа в такой ситуации. Это все равно, что с резиновой женщиной. Какое удовольствие от обладания бесчувственным телом?

Отвечая, он смотрел в стол, но, когда на мгновение поднял глаза, Рита заметила в них уже знакомые смешинки. И обиделась.

-- Так вы хотите, чтобы я сама обнимала вас горячо?

-- Этого никто не обещал, -- ее же словами отозвался Кузьма, -- и никто на это не рассчитывал. И вообще, Маргарита, может лучше об Ангеле? Раз он вас так интересует...

-- Давайте об Ангеле, -- согласилась Рита, доставая из сумочки пачку тонюсеньких сигарет "Вог" и закуривая. - Развлеките девушку на словах, раз уж по-другому пренебрегли ею.

Кузьма коротко всхлипнул, подавившись смешком, затем сходил в прихожую и вернулся с трубкой и пачкой табаку. Некоторое время они сосредоточенно курили, пуская дым к потолку. Кузьма первым нарушил молчание.

-- Как я уже говорил, нас в семье было двое сыновей. Еще есть сестра, она родилась между нами. Влад - старший. Прадед Кузьма был жив, когда Влад родился, поэтому имя его досталось мне. Влада он очень любил, да его все любили. Долгожданный сын, внук и правнук, симпатичная мордашка, кудрявые волосы... Словом, забаловали его. А потом он вырос... Сами видели: под два метра, в отца пошел, и волосы у него тогда еще были. Девчата на него прямо вешались, да и он ими не пренебрегал. Как вы правильно написали, из института его за слабость к женщинам выгнали. В советское время с этим было строго. Другой бы на его месте подождал год-другой и восстановился, хотя бы на заочном. А он решил в моряки пойти. Плавал несколько лет, потом вернулся... С женой и дочкой. С женой вскоре развелся, снова женился, занимался бизнесом... Вам он сказал, что Первакова виновата в том, что у него бизнес развалился, но виноват во всем он сам. Хороший бизнес непросто создать, но удержать его еще труднее. Он почему-то считал, что ему стоит только поставить дело, а дальше все будет само крутиться, принося деньги, а ему останется только сигары курить, да бабами своими заниматься...

Кузьма положил трубку в пепельницу.

-- Мы с ним никогда не были близки, в детстве даже дрались часто. И всегда почему-то считали, что зачинщик этих драк я... Когда он был при деньгах и женщинах, меня не знал, а когда рухнуло все, приполз... У меня как раз проблема случилась. Помните это время, лет шесть назад? Любой материал о колдунах и экстрасенсах в газетах шел "на ура". Я и сотворил парочку - с вымышленными героями... Материал-то знал великолепно. И, не подумав, спустил лавину. В редакцию хлынул поток писем: люди просили, умоляли свести их с магом и целителем. Некоторые и в редакцию приезжали. Письма эти читать было невозможно...

-- Почему вы сами не взялись? - удивилась Рита. - Ведь можете.

-- Не могу. Психологически не чувствую себя готовым. Время мое не пришло. Это ведь не статьи сочинять... И тут Влад появляется. Вспомнил я, что он тоже потомок прадеда Кузьмы, проверил - способности есть. Что-то он сам мог, чему-то я научил, подсказал. У него знакомых среди начальства полно, дали ему комнату под офис в хорошем месте, мы там сами ремонт сделали. И пошло... Он людей принимает, мне подробности рассказывает, я статьи сочиняю, которые для газеты в период подписки - мед! Читателей, что звонят после публикаций, спускаю Владу. Перекрестное опыление...

-- Денег много рубили? - сощурилась Рита.

-- Первое время, когда я ним рядом сидел, помогал и контролировал, крохи были. А потом, когда я ушел, наверное, много. Он мне не признавался, но я чувствовал. Потом ко мне, как к автору статей, люди приходить стали, бумажки показывать. А там заговоры, черные - на болезнь и уничтожение, по почте присланные. За излечение ведь люди мало платят, да еще норовят как бы подешевле, а за гадость ближнему... Я к нему - отпирается! Заговоры черные на компьютере набраны и на принтере выведены - докажи! Но я-то стиль его знаю... Деньги! У него сейчас четвертая жена, на двадцать лет моложе, на такую жизнь денег много надо...

-- А у вас жена?.. - неожиданно спросила Рита. - Насколько моложе?

-- На три года. И одна-единственная...

-- А лет вам сколько? Если не секрет.

-- Тридцать семь. Владу на четыре года больше. Вот так, Маргарита. Словом, отказался я с Владом работать, да из газеты к тому времени ушел. А тут вы... Я специально вас к нему отвез, понимал, что вы фальшь почувствуете. Думал: высмеете его и все. А вы...

-- Каждый может ошибиться! - нервно заметила Рита и достала еще одну сигарету из пачки. - Вы ведь мне тогда даже не намекнули! Кстати! - щелкнула она зажигалкой. - Ну ладно, чертовщина эта вся, порчи, сглазы, заговоры черные на бумажках. А предсказания? Политические события, Первакова... Это что, тоже нашептали?

-- Это Влад, -- опустил голову Кузьма. - Я же ему своими статьями такую репутацию создал, что и большие люди со своими проблемами пошли. А их в транс ввести, чтобы они сокровенное рассказали... Я не видел, но думаю, что Влад злоупотреблял. Он ведь просто купается во всем этом: такая величина, газеты пишут, сильные мира всего с нижайшей просьбой приходят... Создал я Франкенштейна... А что касается Перваковой, то про ее предстоящий арест он, конечно, от кого-то из своих больших клиентов узнал. А вот то, что она в стране... Он ведь не шарлатан в полном смысле этого слова. Людей пропавших чувствует. Это было честное предсказание. Только вот я зря об этом написал. Газета попросила...

-- Что-то вы не ко времени каяться стали! - хмыкнула Рита.

-- Старею, наверное, -- улыбнулся Кузьма. - Ладно, Маргарита, пора спать, завтра нам с рассветом... Постелите мне где-нибудь на диванчике. Можно и на полу.

-- Такому верному мужу - лучшее место! - съязвила Рита, вставая...

7.

Старик в черной рясе с капюшоном на голове медленно пересек безлюдное этот предрассветный час внутреннее пространство замка, подошел к северной стене и по узкой каменной лестнице без перил медленно стал подниматься наверх. Ночная мгла еще только начала рассеиваться, ступени лестницы были едва видны, и старик осторожно нащупывал их обутыми в кожаные сандалии ступнями. Наконец он взобрался наверх, перешел на восточную стену и, встав за зубцами, стал терпеливо ждать.

Небо на востоке постепенно светлело, вот из-за дальних гор показался красный краешок, и, наконец, весь оранжево-красный диск выкатился наружу, заполонив все вокруг радостным ярким светом. Старик подставил ему худое изможденное лицо и, раскинув в стороны руки, закрыл глаза. Он долго стоял так, что-то шепча, и не обращая внимания на суету ожившего двора замка, голоса людей, скрип открывавших ворот, мирный лязг оружия и доспехов. Ему никто не мешал: стены Монсегюра вторую ночь стояли без охраны. Только одинокий часовой приплясывал от холода на верхотуре донжона, ожидая смены; он не видел старика, да и не смотрел в его сторону.

Покончив со своей затянувшейся молитвой, Бертран, а это был он, тем же путем спустился вниз; во дворе замка он повернул вправо и подошел к маленькой пристройке к северной стене. Единственное крохотное окно пристройки было затянуто листочками слюды, а дверью служил полог из плотной замызганной ткани. Старик сдвинул полог и вошел внутрь.

Там он некоторое время стоял, привыкая к полумраку, а затем уверенно двинулся в угол, где громоздилась грубо сколоченная деревянная кровать. На кровати лежал человек с перевязанной холщовым бинтом головой. Он не спал и, заметив гостя, привстал на постели и сложил руки перед собой. Старик привычным жестом благословил раненого и присел на скамейку у кровати.

-- Как вы, Роже? - негромко спросил Бертран, откидывая капюшон с головы. Голова болит?

-- Уже нет, Совершенный, -- тихо ответил Пьер-Роже, спуская с кровати ноги, обутые в сапоги. - Только шумит немного. Я уже не теряю память, и этой ночью мне не понадобился слуга с тазом.

-- Все равно тебе еще рано вставать, -- покачал головой старик. - И я просил не называть меня Совершенным. Твои заслуги перед Добрыми Людьми столь велики, что ты не должен обращаться так к кому бы то ни было.

-- Моя рана - царапина! Алебарда даже не разрубила шлем! - горячо возразил Пьер-Роже. - Эта, -- он тронул пальцами шрам на лице, -- и то была серьезнее. А я потерял право называть вас по имени после того, как проиграл сражение за камнемет.

-- Его трудно было выиграть, -- со вздохом сказал старик. - Их было втрое больше.

-- Но мы напали на них внезапно, когда они не ждали! - не согласился Пьер-Роже. - Мы оттеснили их вниз по склону и могли успеть сжечь камнемет. Мне надо было только построить рыцарей и кнехтов поперек тропы и преградить им дорогу наверх. Там узко, мы могли бы сдерживать их долго. Но вместо этого я, как мальчишка, бросился в драку с этим шакалом де Леви! Что мне теперь до земель Марпуа?! Я проиграл сражение...

В этот раз старик не стал спорить, и оба собеседника некоторое время сидели молча.

-- Я слышал: вчера протрубили сдачу? - с горечью спросил Пьер-Роже.

-- Да, -- подтвердил Бертран. - В замке теперь один командующий - ваш тесть, и он так решил, -- старик вздохнул. - Но он прав: если бы мы не сдались, они просто перебили нас камнями. А здесь женщины... Рамон вчера весь день был в лагере Юга, обговаривая условия сдачи Монсегюра. Сегодня утром должны подписать...

Старик не успел закончить, как полог на дверях колыхнул в сторону, и в убогое жилище, тяжело ступая обутыми кожаные сапоги толстыми ногами, вошел Рамон де Перелла, владелец Монсегюра. Кивком поклонившись Бертрану, он прошел к койке и тяжело плюхнулся на скамью. Затем небрежно стер рукавом кожаной куртки пот со лба. И оба собеседника, не сговариваясь, увидели, что с бархатной шапочки Рамона исчезла золотая пентаграмма, которую тот носил, не снимая, все эти месяцы.

-- Подписали! - ни к кому не обращаясь, выдохнул Рамон и повернулся к старику. - Таких условий сдачи не добивался никто и никогда, -- сказал он с нескрываемой гордостью. - Нам обещано полное прощение за все, даже, -- здесь Рамон бросил презрительный взгляд на зятя, -- за убийство одиннадцати инквизиторов в Авиньоне. Достаточно покаяться...

-- И ты уже решил встать перед ними на колени? - насмешливо спросил Пьер-Роже.

Даже в полутемной комнате стало видно, как вспыхнуло лицо Рамона.

-- Да, решил! У тех, кто не отречется от ереси и примет последнее утешение, конфискуют земли. А я стар и у меня дети! Они что, пойдут в леса, как файдиты?! Нищими?

-- Многие пошли, -- жестко сказал Пьер-Роже.

-- Ты хочешь сказать о себе? - усмехнулся Рамон. - Ты можешь идти, можешь принимать solament и подниматься на костер. Я думаю, моя дочь не долго будет вдовствовать: она молода и красива, а я позабочусь о ее приданом.

Рамон поднялся со скамьи.

-- Я не сказал вам главного, Совершенный. Мне удалось добиться отсрочки сдачи на две недели. Этого в стране Ок не удавалось еще никогда и никому. Ферье очень не нравилось такое условие, но Юг - мой старый товарищ, он настоял. Мы должны выйти из Монсегюра 16 марта, на Пасху. Вы ведь об этом меня просили?

Бертран в знак признательности склонил голову.

-- Может граф Тулузский и придет сюда к Пасхе, как обещал -- задумчиво произнес Рамон. - Это самый удобный момент: ему не надо будет явно становиться на сторону еретиков. Он просто перехватит у Юга сдачу замка, на что формально имеет право...

-- И тогда сжигать нас будет он. Юг с удовольствием отдаст ему эту честь. Юг все-таки рыцарь, а не палач.

Рамон снова презрительно посмотрел на зятя.

-- Не надо меня упрекать за сдачу замка. Я здесь все десять месяцев и стоял на стенах во время приступов рядом со своими кнехтами. Это мои крестьяне носили сюда еду и мои воины гибли в стычках. Видит Бог: я сделал все, что мог. В стране Ок еще ни один замок на сопротивлялся врагу столь долго. А вот твои люди с Матеусом и Эскот де Бэлькэром ушли из замка больше двух месяцев назад вместе с казной. В следующую ночь горел костер на горе - значит, они благополучно миновали караулы Юга. Однако, ни один воин из тех, кого должны были нанять на эти деньги, в замок не пришел. Я думаю, верные слуги из фьефа Марпуа давно пустили по ветру нашу казну в придорожных корчмах.

Пьер-Роже вскочил с кровати и тут же, застонав, свалился обратно. Рамон равнодушно пожал плечами: -- Прощайте, Совершенный, мне нужно еще дать много распоряжений...

Он вышел, все также тяжело попирая толстыми ногами деревянный пол.

-- Рамон стал другим человеком за время осады, -- тихо сказал Бертран, когда Пьер-Роже пришел в себя. - Сейчас он плюнул мне в лицо и даже не заметил этого. Это мой дьякон Матеус повез казну, и, значит, это я виноват, что воины не пришли. Я думаю, что Матеус нанял их, но они не смогли пробиться, -- старик вздохнул. -- Я видел, как Рамон меняется месяц от месяца. Если раньше он, как казалось, был готов отдать жизнь за нашу веру, то осада постепенно подтачивала его стойкость. Это очень тяжело: каждый день жить за каменной стеной, среди множества людей, где шагу нельзя ступить, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу или ухо, есть то, что едят самые бедные крестьяне, не иметь возможности нормально умыться и привести себя в порядок, мерзнуть и при этом держать в руках золото, на которое здесь ничего не возможно купить. Не осуждай его, Пьер-Роже! Если бы мы схлестнулись с врагом в поле, в честной битве, Рамон не посрамил бы свой род. Здесь у него не хватило дыхания. И он еще не знает, какая кара его за это ждет.

Пьер-Роже недоуменно посмотрел на Бертрана.

-- Госпожа Корба де Перелла объявила мне вчера, что она обязательно примет solament. И что никто не отговорит ее от этого.

-- Я всегда любил ее, как мать, -- Пьер-Роже вздохнул. - У нее в душе стали больше, чем у ее напыщенного и трусливого мужа, который даже пентаграмму с шапки снял, чтобы не раздражать врага. А что будет с ее дочерью, Эксламондой?

-- Она тоже примет solament.

-- Боже! - Пьер-Роже привстал на койке. - Девочке всего пятнадцать лет. Как же она может стать Совершенной?

-- Болезнь сделала ее взрослой. Эксламонда не ходит с пяти лет и давно Верующая. У нее ясный ум и чистая душа. Она сама все решила.

-- Боже! - Пьер-Роже закрыл лицо ладонями. - Даже я не пожелал бы Рамону такого!

-- Он сделал свой выбор, -- твердо сказал старик. - Он полюбил мир, сотворенный дьяволом, отказавшись от Неба. Когда придет его час, он поймет. Но будет поздно. А как ты? - склонился он к кровати. - Не передумал?

-- Нет! - твердо ответил рыцарь.

-- Я спрашиваю это не потому, что сомневаюсь в твоей твердости. Ты доказал свою веру в Истину. Но ты молод, жизнь переполняет тебя, и в силу этого тебе трудно стать Совершенным. Если бы ты пришел ко мне в другой обстановке, я велел ждать. Подумай! После большого костра, что устроит для нас Ферье, в стране Ок останется много Добрых Людей, которым нужен будет добрый защитник. Я благословляю тебя на отречение от Истины перед лицом смерти. Ты сделал все, что мог.

-- Вы думаете, Ферье отпустит меня, даже если я отрекусь? - грустно усмехнулся рыцарь. - Что он простит мне смерть одиннадцати инквизиторов в Авиньоне? Они много говорят о милосердии, но никто никогда не дождался его от псов Господних. Раймон Тренкавель подписал с ними договор, где они обещали ему жизнь и волю. А сами отравили его в темнице... Я не хочу, чтобы меня тайком задушили в подвале, словно крысу. Вы сами говорили: нет более прекрасной смерти, чем смерть на костре.

-- И добрые христиане не чувствуют огня, ибо пламя, на котором их сжигают, не может причинить им вреда, -- эхом отозвался старик. - Я дам тебе solament, Пьер-Роже. А сейчас я хотел попросить тебя исполнить мою последнюю просьбу.

Рыцарь молча склонил голову.

-- Я действительно просил Рамона уговорить псов Господних дать нам отсрочку. Но не потому, что надеялся на помощь графа Тулузского. Он не придет. 16 марта, в день Пасхи, весеннее равноденствие. Это единственный день в году, когда мы можем посредством Сокровища послать Небу нашу просьбу. Поэтому я хочу, чтобы Сокровище до последнего часа оставалось с нами. Но чтобы потом оно не досталось псам. Ты сможешь?

-- Я сделаю все!

-- Его надо будет незаметно спрятать здесь, чтобы псы не нашли его после нашего ухода. Верные люди должны будут вынести его отсюда ночью, мимо часовых, охраняющих все ходы и выходы.

-- Я... Они сделают это.

-- Амьель Эскар и Пуатвен не получат solament у меня, когда попросят, и я объясню им почему. Но они не воины. Они не смогут, если на них нападут, оборонить Сокровище. Ты дашь им в сопровождающие самых лучших?

-- Гуго и Абея. Это самые лучшие. Я спрячу их всех в малой цистерне, в юго-восточном углу замка, а ночью они выберутся за стены по подземному ходу. Им придется потом спускаться с горы по веревке, но это лучше, чем с боем прорываться через посты.

-- Да будет так!

Старик встал, торжественно благословил склонившего голову рыцаря и твердым шагом вышел наружу...

***

Кузьма испуганно открыл глаза. Вокруг царил мрак. Он некоторое время лежал, задыхаясь от того, что видел только что, и, не понимая, где он. Это был не его дом и не его постель, он испуганно повел рукой, но вместо холодного камня крепостной стены ощутил шершавую теплоту бумажных обоев. Мрак вокруг стал редеть, он различил вдали черную тень шкафа, стул с висящей на нем одеждой и услышал неподалеку ровное дыхание спящего человека. Это был не Монсегюр, и он был не один в этой темной комнате...

Постепенно реальность стала возвращаться, он вспомнил, где он и почему. Пошевелился - пружины дивана тоненько скрипнули. Он с облегчением вздохнул и прикрыл глаза. Больше всего на свете ему сейчас хотелось встать, зажечь свет и поговорить с живым человеком - все равно о чем. Но он не решился. Еще некоторое время лежал, изо всех сил стараясь не уснуть, но сам не заметил, как забытье подкралось к нему в мягких домашних тапочках...

***

... Длинная черная змея выползала из ворот замка и, изгибаясь на поворотах тропинки, медленно стекала вниз по склону. Впереди шел высокий костлявый старик с худым изможденным лицом, опираясь на толстый суковатый посох. За ним твердо ступал высокий плечистый рыцарь с широким шрамом, сбегавшим от левого уха к подбородку и свежим следом от ссадины на левом виске. На руках рыцарь нес девочку. Ноги ее безжизненно болтались у пояса рыцаря, а сама она, крепко обхватив руками шею воина, прижималась к нему всем телом. Рядом семенила пожилая женщина в рясе. Она крепко держалась за руку рыцаря, и, даже когда тропинка для прохода двоих становилась слишком узка, старалась не отпускать эту сильную руку. Следом рыцарем и женщиной шли люди в черных рясах, за ними - в самых обычных одеждах: мужчины и женщины, воины и трубадуры, дворяне и их слуги. Голова процессии уже спускалась со склона, а хвост ее все выползал из ворот замка.

Двое монахов в рясах, высокий и тощий, а также низкий и коренастый у подножия горы наблюдали за происходящим, поеживаясь от свежего ветра, крутившегося у подошвы горы Монсегюр. Наблюдали давно.

-- Господи Боже! - вдруг воскликнул худой. - Они все идут, Ферье! Неужели так много еретиков отказались от покаяния?

-- А пусть бы и все! - спокойно заметил его спутник, опираясь на тяжелый железный посох. - Меньше работы для святой инквизиции. Ересь надо выжигать каленым железом и так, чтобы не прорастала вновь! Но ты зря беспокоишься, брат Дюран, половина осажденных приняла наши условия.

-- Но все равно их слишком много! - поежился высокий монах. - И с ними женщины и дети...

-- С этими женщинами они жили в блуде, -- сурово откликнулся Ферье, -избегая таинства церковного брака. И если блудницы решили последовать за теми, кто их совратил... О детях тоже не стоит печалиться. Из детей еретиков вырастают еще более закоренелые еретики, лучше зло уничтожить, пока оно не успело расцвести. И не волнуйтесь, что их много. Я ждал этого, и наши кнехты не зря всю неделю таскали дрова. Хватит на всех.

Тем временем голова процессии, миновав двойной забор из кнехтов, по которому спускалась с вершины, ступила на равнину и, пройдя по ней, уперлась в плотный строй воинов, преградивших им путь лесом из копий. Возникла заминка. Но подоспевший монах с железным посохом подал знак, строй расступился. Взору сразу всех, и стоявших уже у подножия горы и еще спускавшихся по ее склону, открылся огромный помост, зигзагом прочерчивавший равнину. Помост, укрепленный на толстых столбах, вбитых в землю, словно дорожка по гребню дамбы, бежал по огромным кучам хвороста. Старик, шедший впереди колонны, выше поднял голову и, подойдя к началу этой рукотворной дамбы, по заботливо подготовленным ступенькам стал взбираться наверх. За ним последовали другие. Длинная змея, сползая с горы, постепенно заполняла помост, образуя вместо светлой дорожки толстый и широкий зигзаг. Когда последний человек из колонны поднялся по ступенькам, к монахам подошел рыцарь в богатых черненых доспехах. Остроконечный простой шлем рыцаря украшали пышные перья.

-- Прикажете их заковать? - спросил рыцарь, нервно кусая губы.

-- Незачем! - ответил коренастый монах. - Они будут стоять. А если кто и спрыгнет с костра, у вас есть луки и копья.

-- Мы воины, а не палачи! - потемнел лицом рыцарь.

-- Вы воины Господа! - спокойно возразил монах. - И обязаны выполнять волю слуг Господних. Командуйте, Юг дез Арси!

-- Мой сюзерен, добрый король Людовик, повелел мне взять Монсегюр, и я его взял, -- холодно ответил рыцарь. - Папский легат велел мне дать людей для охраны аутодафе, и я их дал. Но никто на свете: ни король, ни папский легат, не могут приказать мне, виконту, сжигать женщин и детей. Командуйте сами!

Рыцарь повернулся и решительно зашагал по долине. Слуга подвел к нему коня, рыцарь вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал прочь. Следом, швыряя во все стороны комки грязи от подкованных копыт, помчалась свита.

Ферье закусил губу и, отшвырнув в сторону посох, вырвал факел из рук стоявшего рядом кнехта. Дюран побежал вдоль строя, крича и ругаясь. Факелоносцы, подгоняемые им, выстроились в цепочку, и горящая пунктирная линия постепенно сомкнулась вокруг помоста. Ферье высоко поднял свой факел и сунул его в хворост. Следом, один за другим в темную массу сухих сучьев последовали красные языки факелов кнехтов.

Костер занялся не сразу. Сначала пламя, как бы пробуя хворост на вкус, топталось у его подножия, втягиваясь в толщину связок и отплевывая белесый дым; затем разом рвануло широкими языками к небу, оглушительно потрескивая и гудя. И в этот миг, сквозь его шум и треск, прорвалась и поплыла над долиной торжественная мелодия гимна. Люди на помосте, взявшись за руки и подняв лица к солнцу, самозабвенно пели; сотни голосов сливались в один мощный звук, эхом отражавшихся в горах. Строй вокруг помоста заколыхался, несколько копий упало на землю, а один обезумевший кнехт выскочил из ряда и очумело понесся к костру.

Дюран ловко оглушил его палицей и, размахивая ею, побежал вдоль строя, крича на воинов. Строй перестал колыхаться, тысячи глаз мрачно смотрели на монаха, и он, внутренне ежась от этих взглядов, продолжал угрожать и махать палицей. Тем временем пламя прорвалось сквозь широкие щели помоста, люди на нем вспыхивали факелами от загоравшейся одежды и один за другим падали в ревущее огненное марево. Мерзкий запах горелого мяса и волос пополз по долине, и Дюран невольно обернулся к бушующему огню. Прямо напротив него на помосте стоял высокий рыцарь с девочкой на руках. Девочка, видимо, задохнувшись в дыму, свесила голову с его плеча, одежда на обоих обгорела, как и волосы, но рыцарь, черный, как эфиоп, все стоял прямо, в упор глядя на Дюрана странным взором пронзительно голубых глаз, особенно заметных на его почерневшем лице. Пламя гудело вокруг него, но рыцарь стоял, и Дюран, уронив палицу и отчаянно крестясь, попятился к строю...

***

Две слезинки выкатились из-под закрытых век Кузьмы и солеными дорожками сбежали на губы.

-- Вика! Маша! - позвал он, но никто не откликнулся, и он отчаянно позвал снова:

-- Маша! Маша!..

Босые ноги мягко прошлепали по полу, ласковая рука нежно погладила его по всклокоченной голове. Затем теплые губы мягко коснулись его губ.

-- Я здесь, Кузьма, я здесь...

И он, всхлипнув от радости, что есть силы, обеими руками прижал к себе ее, любимую и желанную...

Часть вторая. Вознесение

8.

В президентском номере отеля "Столица", под высоким потолком, богато украшенным лепниной в стиле "ампир", завтракал человек. На мраморной доске овального стола перед ним стоял поднос, застланный белоснежной льняной салфеткой, на салфетке покоились: тарелка с овсяной кашей, высокий стакан с грепфрутовым соком и еще одна тарелка, поменьше, с тоненькими ломтиками хлеба, накрытыми салфеткой. Человек, который не спеша ел кашу, не притрагиваясь к хлебу, был, можно сказать, молод -- в том самом золотом возрасте, когда мужчине можно дать и сорок лет и тридцать пять - как кому нравится. Поджарое тело постояльца президентского номера без всякого намека на животик, гладкая, ухоженная кожа лица и аккуратно подстриженные, прямые темные волосы без следов седины склонили бы случайного наблюдателя, окажись он сейчас в номере, ко второй цифре. И только заметные морщины на лбу и холодный взгляд карих глаз, которым он без всякой цели время от времени окидывал обстановку номера, говорили о том, что по правде и сорок будет мало. Одет постоялец был в голубую сорочку и брюки цвета маренго, из-под воротника сорочки сбегал к пряжке кожаного пояса дорогой шелковый галстук в мелкий красный горошек на темно-синем поле. Пиджак, такого же, как и брюки, цвета, висел на спинке соседнего стула.

Покончив с кашей и допив сок, постоялец отодвинул в сторону поднос и придвинул к себе газету. Развернул. Почти всю первую полосу ее занимал снимок мужских рук, держащих развернутые веером толстые пачки денег. Заголовок вверху кричал: "Свыше 1 600 000 долларов, которые числились украденными, возвращены стране!" Подзаголовок ниже уточнял: "Ангажированной газете" удалось то, что не смогли сделать все наши правоохранительные органы в течение семи лет!".

Постоялец президентского номера покачал головой и развернул газету. Некоторое время внимательно читал. Затем достал из кармана висящего на стуле пиджака ручку и стал делать отметки на полях. Несколько абзацев в конце статьи он обвел целиком и, отложив ручку, перечитал их снова.

"Как стало известно нам из достоверных источников, -- сообщала неизвестная постояльцу Маргарита Голуб, -- с возвратом денег история с наследством Ломтева-Слайса не кончилась. На свободе оставались двое убийц Ломтева, которые жаждали заполучить найденные К. деньги, и угрожавшие ему накануне пистолетом. Их пребывание на свободе не только ставило под угрозу жизнь случайно втянутого во всю эту историю К. (вся вина его заключалось в том, что он впустил к себе офис больного Ломтева-Слайса и побеседовал с ним, не зная, что снаружи того ждут убийцы). Была и большая вероятность того, что убийство Ломтева останется нераскрытым, ибо, как мы уже сообщали, преступники являлись иностранцами и в любой момент могли беспрепятственно покинуть страну.

Поэтому по просьбе К. в его офисе тайно была устроена засада. Сотрудники спецгруппы "Штандарт" притаились в пустых комнатах (К. по телефону предупредил свой персонал, чтобы не выходили на работу).

Охотники за долларами не заставили себя долго ждать. Они перехватили К. у дверей офиса утром, когда он шел на службу. Как мы уже сообщали, это были двое мужчин: один высокий, рыжий, с внешностью громилы, другой темноволосый, невысокого роста. Приставив к груди К. пистолет, они на ломаном английском потребовали немедленно возвратить им "баул" с деньгами, который, по их словам, Ломтев-Слайс украл у них.

К. ответил, что "баул" находится в офисе и пригласил агрессивных гостей пройти в его кабинет. Там он достал из-под стола найденную вместе со мной сумку (только деньги в ней предварительно были заменены на резаную бумагу) и водрузил ее на столешницу. Как только один из бандитов открыл сумку, в кабинет с криками "Стоять! Руки вверх! Не двигаться!" ворвались бойцы "Штандарта".

Но преступники были настороже. Один из них, рыжий, открыл огонь. Первый выстрел предназначался К., и только чудо уберегло его от верной смерти: пуля вонзилась в стену рядом с виском. Второй пулей бандит ранил в плечо спецназовца, но сам в следующий миг был убит наповал метким выстрелом товарища раненого. Пуля попала громиле прямо в глаз. Другой бандит сопротивления не оказал, был закован в наручники и доставлен в следственный изолятор Службы, где сейчас, вероятно, дает показания. Так что, вполне возможно, нас ждут новые подробности этого сенсационного дела. Хотя, по большому счету, ничего нового для себя читатели "Ангажированной газеты" уже не узнают..."

-- Это ты зря! - вслух произнес постоялец непонятно в чей адрес, снял с пояса мобильный телефон и набрал номер. - Заходи! - бросил он одно слово неизвестному собеседнику и водрузил телефон на прежнее место.

Почти тут же в дверь номера постучали, и внутрь проскользнул высокий широкоплечий человек с обритой наголо головой. Человек был грузен, но двигался очень легко. Неслышно ступая толстыми ступнями в мягких кожаных туфлях по ковру, устилавшему номер, бритый подошел овальному столу и замер.

-- Читал? - спросил его постоялец, двигая газету по мрамору.

-- Читал, Михаил Михайлович, -- склонил голову вошедший.

-- Значит в курсе. Остается еще пару дней обождать, и здесь все сделают и без нас. Найдут то, что еще не нашли, вернут государству, потом в газетах об этом напишут. А мы с тобой прочтем... Почему упустили Слайса? - вдруг ледяным тоном спросил тот, кого назвали Михаилом Михайловичем, и спросил так, что голый затылок стоявшего покрылся росой.

-- Мы контролировали Европу, и никто не думал, что он решится вернуться сюда. Это же самоубийство.

-- А вы, конечно, такого даже представить не могли! - жестко сказал Михаил Михайлович. - Слушай, кто из нас в Службе двадцать лет отмолотил? Вам не читали лекций о нестандартном поведении объектов? Не учили их искать? -- В Европе у нас все границы на контроле, информация в течение суток, а здесь... -- бритый запнулся, -- он к тому же на поезде въехал, а на железнодорожных переходах служба всегда тормознутая...

-- А вы, значит, очень быстрые, -- в упор глядя в глаза ему, сказал Михаил Михайлович, -- тогда хвались! Вы здесь уже сутки.

-- Вот! -- Бритый достал из кармана, развернул и положил на стол несколько листков. - Копии записей Слайса.

Михаил Михайлович быстро пробежал их глазами, снова аккуратно сложил и сунул в карман. Спросил:

-- Искали Пчелу и Голубя?

-- На это надо месяц, -- вздохнул бритый.

-- Слайс управился за четыре дня. Пока вы в Европе клювом щелкали. Ангела хоть нашли?

-- Ищем!

-- Ну конечно! - саркастически развел руками Михаил Михайлович. - В этом городе полно людей с фамилией Ангел!

-- Нет ни одного, -- торопливо доложил бритый. - Но есть человек, недавно поменявший свое имя. Теперь он Ангел. Через полчаса я буду у него.

-- Только аккуратно! - поморщился Михаил Михайлович. - Чтоб без этого... Нам, может быть, еще несколько дней здесь. Лучше деньгами.

-- Как скажете! - склонился бритый.

-- И еще, -- Михаил Михайлович придвинул газету и постучал по ней пальцем. Я хочу встретиться с этим К.

-- Может, она его придумала? - предположил бритый, которому новое задание, как было видно, пришлось не по душе. - Так делают, когда не хотят раскрыть источник в органах.

-- Вряд ли, -- задумчиво произнес Михаил Михайлович, -- такие факты придумать трудно. Он последним видел Слайса. Почему тот пошел к нему? Слайс рассказал ему о деньгах, и этот К. по примитивной схеме, которую к тому же у него потом украли, нашел их. За полдня! Ты бы нашел? - взглянул он на бритого и махнул рукой. - Неделю бы по лесу рыскал вместе со всей своей гоп-компанией. Но это еще не все. Он одним ударом убрал этих двух из Анененвербе, от которых и мы прятались. Рискнул, конечно, но разом! Непростой парень. Я хочу его видеть.

-- Полдня, -- вытер голову платком бритый.

-- Полдня? - произнес Михаил Михайлович уже знакомым ледяным тоном (бритый испуганно спрятал платок в карман) и достал телефон. Перевернув газету и поглядывая на текст в рамочке, набрал номер. - Здравствуйте, редакция! - голос постояльца стал приподнято радостным. - Это начальник управления инкассации банка "Родина" Василий Иванович Петров. Хочу поблагодарить вашу корреспондентку Маргариту Голуб за замечательную статью и гражданский подвиг. Да, соедините, пожалуйста, -- пока в наушнике телефона играла музыка, Михаил Михайлович еще раз глянул на бритого - да так, что тот попятился. - Доброе утро, Маргарита! прежним тоном сказал он в микрофон, -- это Василий Иванович Петров, начальник управления инкассации банка "Родина". Спасибо вам за то, что вы сделали, за вашу статью и гражданский подвиг. Нет, нет, это подвиг, не скромничайте. А вы знаете, что вам причитается премия за находку? Да, по закону. Мы уже готовим документы. Нужны только данные вашего спутника, которого вы не назвали. Он ведь действительно существует? Я так и думал. Молодец парень, герой, можно и к правительственной награде представлять. Да. Хорошо, хорошо, пусть решит сам. Но я должен, просто обязан человеку спасибо сказать. Хотя бы телефон! Да, записываю, -- Михаил Михайлович нажал кнопку на телефоне. - А спросить его как? Кузьма Иванович? Большое вам спасибо!

Михаил Михайлович положил телефон на стол и глянул на часы.

-- Три минуты!

Бритый стоял, потупив взор.

-- Машину к подъезду! - скомандовал Михаил Михайлович и взял телефон. - И к обеду - с докладом!..

***

Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

Марья Васильевна провела гостя в кабинет и ушла, а тот, поздоровавшись, следуя жесту Кузьмы, сел на стул за приставным столиком. С любопытством осмотрелся. Затем перевел взгляд на Кузьму. Тот ответил тем же. Как сразу отметил Кузьма про себя, гость был не из простых. Дорогой костюм (гость пришел без плаща, и Кузьма понял, что он приехал на машине), подчеркнутый деловой стиль в одежде. Весь облик незнакомца говорил о том, что он, несомненно, богат и привык отдавать приказы. "У меня к вам очень интересное деловое предложение", -вспомнил Кузьма слова, сказанные ему полчаса по телефону, и внутренне согласился: предложение от такого должно быть интересным.

-- Радкевич, Михаил Михайлович, -- представился, наконец, гость и положил на стол перед Кузьмой визитку.

Кузьма назвался и подал свою. Радкевич вежливо взял белый прямоугольник карточки, прочитал текст на ней и положил перед собой. Перевел взгляд на большую дыру в стене за креслом Кузьмы.

-- Значит, здесь все и произошло, -- сказал, не то спрашивая, не то подтверждая собственную мысль. - А почему такая дыра? От пули должно быть крохотное отверстие...

-- Эксперты расковыряли, -- пояснил удивленный Кузьма. - Доставали улику.

Радкевич удовлетворенно кивнул и взял с его стола книгу.

-- Отто Ран, "Крестовый поход..." -- прочитал он вслух и положил книгу на место. - Смотрите, перевели на русский! Мне пришлось читать ее по-немецки. Вы знаете немецкий? - спросил.

-- Немного.

-- Английский?

-- Разговариваю, читаю, пишу.

-- И с этими, на которых засада была, говорили по-английски?

Кузьма удивленно кивнул, не понимая, к чему клонится разговор. Только сейчас он обратил внимание на легкий акцент в русской речи гостя: так говорят люди, несколько лет прожившие за границей.

-- И они сказали, что им нужен "баул"? - продолжил Радкевич.

-- Да.

-- С английским у них плохо.

-- Вы знаете их? - удивился Кузьма.

-- Заочно. И, слава богу, что заочно. Это самые страшные люди в Анененвербе. Курт и Венцель. Им, как и их дедам, человека, что муху прихлопнуть...

-- Немцы? - сощурился Кузьма.

-- Австрийцы. Но теперь, к счастью, мы с вами можем вздохнуть спокойно. Венцель в морге, а Курт, судя по всему, застрял здесь надолго. Но вернемся к английскому, -- Радкевич достал ручку, перевернул визитную карточку Кузьмы чистой оборотной стороной вверх и написал крупными буквами "bowl". - Прочтите! придвинул ее Кузьме.

-- Боул, чаша.

-- Именно. Вот этот "баул" они и искали. Им не нужны были деньги Ломтева-Слайса.

-- Как? - Кузьма удивленно смотрел на гостя.

-- А я думал, вы уже догадались, - в свою очередь удивился гость и коснулся пальцами книги Рана.

-- Так это?..

-- Именно, -- гость помолчал. - И раз уж сказал... Вам Слайс что-нибудь говорил о том, чем он занимался последний год?

-- В двух словах. Какие-то серьезные, по его словам, люди наняли его найти какую-то реликвию. Я думал: бред...

-- Это я его нанял.

Кузьма заморгал глазами.

-- Именно. Нанял, заплатил миллион вперед наличными, а он меня, как у вас говорят, кинул. Исчез вместе с деньгами и реликвией. Я поначалу думал, что он попытается ее продать повыгоднее, перекрыл в первую очередь эти каналы. А он, как топор под лед...

Радкевич помолчал.

-- Никто не ожидал, что он появится здесь и учинит какие-то свои поиски. Зато Аненербе сразу села ему на хвост.

-- Что за Аненербе? - Кузьма никак не мог въехать в нить разговора. - О чем вы?

Радкевич забарабанил пальцами по столу. Кузьма невольно обратил внимание: пальцы были тонкие, длинные, с ухоженными розовыми ногтями.

-- Я рассчитывал, что Слайс рассказал вам. Эта секретная организация, созданная еще в 1935 году самим Гитлером. По-немецки Ahnenerbe. Переводится: "наследие предков". Цель - поиск магических реликвий по всему миру. Гитлер и его компашка были сдвинуты на этом. Денег на лучших специалистов, сведения не жалели. Многое им удалось найти, в том числе и чашу... -- Радкевич помолчал. Когда за дело берется огромное государство, ему трудно противостоять. И до нацистов многие исследователи считали рисунок, выбитый на стене грота у замка Монреаль де Со, картой, открывающей путь к чаше, но на широкие поиски ни у кого не было достаточно сил и средств. Аненербе начала поиск в 1943 году, когда нацисты оккупировали южную Францию, и закончила в 1944 - м.

-- Вы это всерьез?

Гость некоторое время пристально смотрел на него. Затем взял со стола книгу и показал Кузьме лицевую сторону обложки.

-- Прочли?

Кузьма кивнул.

-- Что-нибудь поняли?

-- Почти ничего. Может перевод плохой?

-- В оригинале она такая же. Вам не кажется странной эта история? - Радкевич положил книгу обратно. - Молодой, талантливый немец, которого одни исследователи называют жертвой нацизма, а другие -- оберштурмбанфюрером СС (верно и то и другое), в самом начале тридцатых годов (заметим, идеология нацизма к этому времени уже устоялась) приезжает в южную Францию. Там он знакомится с самыми авторитетными исследователями истории катаров и вместе с ними тщательно и педантично исследует гроты и пещеры, где укрывались от инквизиции последние еретики. После чего пишет книгу, где ничего конкретного, но полно романтического тумана.

-- Немцы в душе романтики.

-- Когда речь идет о любви. Почему-то бюргер с пивным брюхом, из-за которого не видит собственных ног, мечтает о любви возвышенной и неземной. Но во всем остальном... Если бы машины, на которых мы ездим, делали романтики...

Кузьма согласно хмыкнул.

-- Вот именно, в этом отношении скорее романтики мы. Немцы написали великолепные исторические исследования, вспомните хотя бы Момзена. И вдруг поэтический бред... Зачем поэту так тщательно исследовать гроты и пещеры? Ему достаточно воображения. Тут дело в другом. Отто Ран нашел, что искал, то есть следы реликвии, но написать об этом в открытую не смог -- тайна партии. Но и скрыть своего восторга не сумел. Так появилась эта странная книга. Но нацисты даже ее не смогли ему простить. Поэтому в 1935 году Рана находят мертвым на горной вершине и в этом же году, заметьте, появляется Аненербе.

-- И вы уверены, что нацисты нашли чашу?

Радкевич усмехнулся:

-- Как вы думаете, почему они начали поиски, что подтверждено документально, только в 1943 году?

-- Раньше было не до того.

-- В какой-то мере. В 1939 году немцы повторили ошибку 1914 года, начав войну со всем человечеством. У них была самая лучшая в мире армия - это, нехотя, признают даже советские историки, не говоря уже о западных, и самое совершенное в мире оружие. Но, даже обладая ими, невозможно завоевать мир. Это стало ясно в 1943 - м, после Сталинграда и Курска, и они поняли, что спасет их только чудо. Под благовидным предлогом (а благовидный предлог найти не проблема) была оккупирована южная Франция, которой управлял маршал Петен...

-- Это и было их "чудо-оружие"?

-- Именно.

-- А как же ракеты "фау"?

-- В то время "фау" были чудом техники, но и самому тупому эсесовцу стало понятно, что неуправляемая ракета, которая падает где угодно, только не там, куда ее нацелили хозяева, не в состоянии изменить ход войны.

-- Реактивные истребители?

-- Тем более. Последние модификации обычных "мессершмитов" нисколько не уступали лучшим самолетам союзников и даже отчасти превосходили их. У немцев не хватало опытных пилотов, чтобы управлять теми машинами, что у них были. Никакое самое передовое оружие спасти нацизм не могло. Речь шла только о чуде.

-- Считается, что это пропагандистский трюк Геббельса.

-- Даже такой гений черного пиара, как Геббельс, не смог бы столь долго и уверенно твердить о "чудо-оружии". Мифы легко создавать победителям. Когда фронт разваливается, самая лучшая армия в мире бежит или целыми дивизиями сдается в плен, а перед глазами уже маячит призрак петли... Нужна уверенность в чуде, и у верхушки нацистов она была. Это отмечают в своих воспоминаниях все, кто был с ними рядом. Они нашли чашу.

-- Но им она не помогла.

-- Они никому не помогла выиграть войну, вспомните тех же катаров. Но нацистам хотелось верить. Ничего другого им не оставалось.

-- Что было потом?

-- Чаша хранилась в Берлине менее года. В 1945 году были уничтожены все документы и часть персонала Аненербе. Реликвии спрятали. Чашу, к примеру, поместили в свинцовый ящик и опустили в ледник Циллерталь в Тироле.

-- Но, как я понимаю, Аненербе не прекратила существования? Слайс говорил, что до него на леднике погибли четверо, а потом и его двое...

-- Все-таки рассказывал? - гость обдал Кузьму ледяным взглядом. Тот невольно поежился.

-- Только то, что я сказал. А чаше, к примеру, ни слова, о вас - тоже. Только "реликвия", "серьезные люди" и "хрен им теперь будет, а не реликвия!".

-- Похоже на Слайса, -- кивнул Радкевич. - Насчет "хрена" мы еще посмотрим, а что касается Аненербе, то она жива, и тайны свои охраняет. Деньги, что от нацистов остались, есть, теперь это практически семейное предприятие. Так денег больше, и тайна крепче. Их мало, но вы видели какие...

-- А почему они сами чашу в леднике не нашли?

-- Трудно сказать. Может, просто людей мало для поиска. Может, специалиста не было, который смог бы точно рассчитать, куда ледник со временем свинцовый ящик вынесет. Может, считали, что так надежнее. Суть в другом: я дал Слайсу деньги, карты ледника с расчетами, пообещал еще много денег, а он обманул всех.

-- Почему?

-- Раз вы прочли эту книгу, -- кивнул гость в сторону стола, -- то должны знать, что это не просто антикварный предмет. Из-за нее когда-то чуть ли не всю страну сожгли. Думаю, у Слайса произошел сдвиг в сознании. Такое нередко бывает с владельцами древних вещей и старателями, что ищут драгоценные камни. Заполучив желанное, они потом ни за что на свете с ним не расстанутся.

-- А вам, простите, она зачем? В коллекцию? Суперраритет, уникум, которого нет ни у кого? Даже у папы Римского в Ватикане всего только копия с копии...

Радкевич обдал собеседника ледяным взором, но в этот раз Кузьма спокойно встретил его взгляд. И гость опустил глаза. -- У меня есть еще визитка, -- Радкевич достал из кармана и положил перед Кузьмой плотный белый прямоугольник. - Магистр восточноевропейской ложи ордена розенкрейцеров. И если вы так начитаны, то знаете, что розенкрейцеры имеют полное право на эту реликвию, как духовные наследники катаров или альбигойцев, полностью уничтоженных шесть веков назад. -- Восточноевропейские розенкрейцеры? - Кузьма не скрыл своего удивления. - Я читал о немецких и голландских... -- Наша ложа организовалась недавно, -- сухо отозвался гость. -- Я никогда не слышал, чтобы розенкрейцеры заявляли свои претензии на чашу, -- задумчиво продолжил Кузьма. - Если говорить о правах, то заявить их может монастырь Сан-Хуан де ла Пенья в Испании, где чаша была с 713 года. -- Испанцы отдали ее катарам в 1134 году, спасая от нашествия арабов, -раздраженно заметил Радкевич, которому явно не понравился поворот разговора. - И никогда не требовали назад, таких фактов история не зафиксировала. Поэтому, когда папа Бенедикт XII потребовал от короля Арагона отправить чашу в Ватикан, они послали копию. Не потому, что хотели перехитрить папу, а потому, что настоящей у них давно не было. Копию, как вы знаете, случайно разбили в Ватикане в 1744 году. Чаша по праву принадлежала катарам, которые называли себя Добрыми Людьми, а всех Добрых Людей в течение века после падения Монсегюра извели вчистую. Это выморочное имущество, и по законам практически всех стран Европы принадлежит тому, кто его найдет.

-- И почему бы в таком случае не восточноевропейским розенкрейцерам? сощурился Кузьма. - Позвольте, я выскажу предположение. Есть группа людей, стремительно и непонятно для Старого Света разбогатевшая в последние годы. Эти люди не хотят жить в странах, где родились, выросли и заработали свои миллионы. Интегрироваться в светскую жизнь Европы они не могут: здесь с подозрением относятся к новоявленным богачам с сомнительного происхождения состояниями. И тут такая блестящая идея - розенкрейцерство, многовековое духовное движение, уважаемые в Европе люди. Но на новых розенкрейцеров в Старом Свете смотрят настороженно. И тут у них - чаша! Ради такой святыни забудут все, короли будут стоять в очереди, чтобы позволили хотя бы взглянуть и (великая милость!) прикоснуться! Гениальный ход! Вы придумали?

-- Я сегодня уже говорил, что вы непростой парень, -- задумчиво проговорил гость. - Жаль, что судьба не свела нас раньше. Торговаться вы умеете бесподобно. Что ж, откроем карты. Братья ордена собрали на благое дело шесть миллионов долларов. Один попал к Слайсу, его уже не вернуть. Осталось пять. Хотите, переведем в любой банк по вашему выбору, хотите - наличными в течение двух дней.

-- А почему Слайсу - шесть, а мне только пять? - в глазах Кузьмы прыгали искорки, но Радкевич в эту минуту не смотрел ему в глаза.

-- Слайс все-таки искал ее. Рисковал жизнью.

-- А я? - Кузьма выразительно показал на дырку в стене. - И вы ведь не думаете, что чаша лежит у меня в столе?

-- Не думаю, -- гость бросил на него быстрый взгляд. - Если бы так, разговор получился другой. Или вообще никакого. Но вы знаете, что она где-то здесь. И вы уже ищите ее. Иначе, зачем все эти чтения? -- Радкевич двумя пальцами приподнял книгу. - Вы найдете ее, как нашли деньги Слайса. Он что-то сказал вам, не мог не сказать. Он знал, что у него нет времени и искал, кому ее передать. Вы вспомните, не можете не вспомнить. А, вспомнив, найдете. Я неплохо разбираюсь в людях, Кузьма Иванович, иначе не был тем, кто я есть. И поэтому не буду спорить о цене. Я нанимал Слайса, мне и платить. Шесть миллионов. Договорились?

Кузьма некоторое время молчал, не зная, что ответить. Наконец, спросил хрипло:

-- Знать бы хоть, как она выглядит.

-- В книгах есть описание. Чаша, выточенная из цельного куска зеленого минерала, то ли изумруда, то ли вулканического стекла, размером с половинку большого апельсина. Я видел копию в Ватикане, -- гость рассеянным взглядом обвел комнату и вдруг оживился: -- Вон, у вас в шкафу очень похожие! Я знаю этот набор, -- тонкие губы его тронула легкая улыбка. - Когда-то, давным-давно, и у меня был такой. Знали бы ты тогда на советском стекольном заводе, копию чего они делают...

-- Могу уступить. Недорого. Шесть штук за десять процентов объявленной цены...

Однако гость шутки не принял. Встал, взял свою визитку и на обратной стороне вывел "6 000 000 $".

-- Это, чтобы вы не забыли, -- пояснил. - Меня можно найти в президентском номере отеля "Столица". Звоните в любое время. Но поторопитесь. Завтра утром я уезжаю. И тогда к вам придут другие...

Не попрощавшись, он вышел из кабинета...

***

Кузьма едва успел расстаться с одним гостем, как почти сразу появился второй. Григорович по-хозяйски вошел к нему в кабинет и, не снимая плаща, плюхнулся на стул. Об лицо его можно было прикурить сигарету.

-- Это что? - он бросил на стол газету.

-- Здравствуйте! - холодно сказал Кузьма.

С минуту они в упор смотрели в глаза друг другу, и Григорович первым отвел взгляд.

-- Привет!

Он расстегнул плащ и уже расслаблено откинулся на спинку стула.

-- Почему ты рассказал все этой шлюхе из "Ангажированной"? Зачем?

-- А я должен был это согласовать?

-- Да!

-- Я не помню, чтобы мы об этом договаривались. Подписки о неразглашении я тоже не давал.

Григорович шумно вздохнул и замотал головой:

-- Кузьма! Ты же не ребенок! Неужели непонятно: секретная операция, только-только провели. И на тебе! - он стукнул ладонью по газете. - Все теперь знают, что не Служба, а какая-то б... вернула деньги государству.

-- Между прочим, так и было, -- холодно заметил Кузьма. - Или ты успел доложить, что сам их обнаружил?

Григорович еще раз шумно вздохнул, и Кузьма понял, что его предположение близко к истине.

-- Ладно, -- Григорович взял газету и сунул ее в карман. - Пусть я такой. Но она же тебя по полной программе в своей газетенке обделала! Ты-то чего?

-- В качестве платы за кров.

Григорович недоуменно смотрел на него.

-- Ты же сам мне сказал: найди место, где никто не будет разыскивать. Вот я и нашел.

-- Так ты... Ночевал у нее? - у Григоровича даже рот открылся.

-- Разумеется. Ужин, ночлег, завтрак, машина - за все надо платить. Я и расплатился.

-- Ну ты... Ну... -- Григорович снова замотал головой. - И не побоялся?

-- Чего?

-- Говорят, она всех своих гостей тайком на диктофон записывает, а потом шантажирует.

-- Не думаю, что это выйдет со мной, - улыбнулся Кузьма.

-- А еще говорят, что она полгорода сифилисом заразила! - торжествующе сказал Григорович. - Понял?

-- Врут люди, -- усмехнулся Кузьма. - А представителю Службы не стоит разносить такие сплетни о гражданине нашей страны. Кстати, очень симпатичном гражданине, добром и ласковом. Тем более, что проверить слухи вам при желании труда не составит.

Григорович бросил на него странный взгляд и опустил глаза.

-- Хорошо. Не будем больше об этом, - гость примирительно поднял руки. - У меня к тебе серьезный вопрос. Сегодня утром заговорил наш задержанный...

-- Быстро вы! - удивился Кузьма.

-- Умеем, -- улыбнулся Григорович. - Он поначалу ежом стоял, требовал посла и адвоката, но мы разъяснили: смертная казнь за убийство у нас пока не отменена. Посол и адвокат подтвердили. Вот он и скис.

-- Я думал люди в Аненербе покрепче.

-- А ты откуда про Аненербе знаешь? - профессионально сощурился Григорович.

-- Просветили. Но ты доскажи, а я потом.

-- Досказывать нечего. Им не деньги Ломтева были нужны. Чашу они искали. Знаешь, какую?

-- Вот эту? - Кузьма показал обложку книги.

-- Твою мать! - Григорович аж подскочил. - Так ты все знал?!

-- Сразу нет. Сегодня знаю, -- спокойно сказал Кузьма. - Так ты за чашей?

-- Она у тебя? - Григорович вскочил.

-- У меня их шесть. Вон, в шкафу. Выбирай любую.

-- Кузьма! - Григорович сел обратно. - Допрыгаешься!

-- Ну вот, угрозы пошли. Зачем Службе святая чаша? Молиться будете?

-- Это же такая реликвия! Мировая ценность!

-- А вы тут причем?

-- Ты не понимаешь! - Григорович поднял руки, глаза его горели. - Если мы ее найдем...

-- Ты найдешь? - уточнил Кузьма.

-- Пусть я. Это же мировая сенсация. О нашей стране, о нас весь мир трубить будет! Тысячи журналистов приедут!

-- А тебе орден дадут. И генеральские погоны. Но мы договаривались только на полковника.

-- Ну что ты, Кузьма! - обиделся Григорович.

-- Извини, -- Кузьма понял, что переборщил. - Устал я от вас. Только одну банду спровадил, другая приплыла. Тоже чашу ищет. Велели завтра к утру принести. Не то - секир-башка.

-- Это кто? - взъярился Григорович.

-- Вот! - Кузьма выложил на стол визитку. - Некто магистр Радкевич. Только что, перед тобой, тут сидел.

Григорович взял визитку, некоторое время рассматривал, затем перевернул.

-- Что это за цифра?

-- Шесть миллионов долларов? Это он за чашу предлагает. Из фонда ордена.

-- Серьезные люди... -- задумчиво сказал Григорович.

-- Может серьезные, может и жулики. Пообещать можно и шесть миллиардов. Ты бы занялся им, Коля! Он остановился в президентском номере гостиницы "Столица". Будет до завтрашнего утра.

-- Займусь! - Григорович спрятал визитку в нагрудный карман. - Сегодня же. А как с чашей?

-- С чашей трудно. Только Бог знает, куда ее Ломтев сунул. Мне он сказал, что хрен ее кто получит!

-- Подумай, Кузьма! - Григорович по-дружески обнял его за плечи. - У тебя же не голова, а компьютер. Как ты эти деньги нашел: наши долго поверить не могли. Только когда сумма доллар в доллар совпала... Не думай, я не собираюсь все под себя. Ты найдешь - ты и героем будешь! И пусть, если хочешь, и эта твоя, заразная, пишет. Мировой знаменитостью станешь! Для страны большое дело сделаем! А?

-- Подумаю, -- пообещал Кузьма, видя, что иначе гость не отвяжется.

-- Молодцом! - хлопнул его по плечу Григорович и быстро вышел из кабинета.

... После того, как дверь за гостем закрылась, Кузьма встал и прошелся по кабинету. Остановился перед стулом, на котором сегодня сидели по очереди Радкевич и Григорович, и вдруг зло пнул его.

-- Достали! - зло выругался, неизвестно к кому обращаясь. - Ходят и ходят, ходят и ходят! За что это мне?!. То им деньги, то им чашу... Вон, берите, у меня шесть! Любую или все сразу! - он подошел к шкафу и резко открыл стеклянную дверцу. И вдруг замер.

-- Шесть... -- не веря своим глазам, сказал, не отводя взгляд от посуды. Господи!..

9.

Воды в цистерне было по щиколотку; она не переливалась через края сапог, но ноги в ней стыли. Абей слышал, как рядом, в темноте, переминаются спутники, пытаясь разогреть кровь в ледяных ступнях, и сам следовал их примеру, стараясь не шуметь. Уже здесь, внизу, он понял замысел Пьера-Роже и мысленно одобрил его. В цистерне не только было мало воды: в крепости экономили на всем, поэтому из малой цистерны прекратили брать воду только тогда, когда это стало неудобно: и ведра и даже черпаки скрежетали по каменному полу, собирая муть. Юго-восточный угол Монсегюра, вдобавок ко всему, был местом размещения простых Добрых Людей. Поэтому здесь всегда валялось много хлама: грубой мебели, тряпок и прочих отбросов, на которые не позарились бы даже самые алчные из победителей. И действительно: после ухода из замка последних защитников, крики и шаги победителей они слышали главным образом в отдалении. Несколько раз по плите, закрывавшей в ход в цистерну, прошлись тяжелые сапоги, но, спустя очень скоро, шаги удалились. У себя внизу они слышали неясные голоса и крики, но вскоре затихли и они. Победители, собрав и утащив добычу, видимо, ушли за стены.

...Они, все четверо, присутствовали на последней молитве и вместе со всеми встали на колени, когда епископ Бертран Марти поднял в вытянутых руках чашу. В этот момент солнечные лучи, как это было и прежде в день весеннего равноденствия, ударили снопом в проем между зубцами стены, и огромный изумруд в руках Бертрана сначала налился мягким светом, а потом выбросил широкий зеленый столб к небу. Они самозабвенно грянули гимн, и величавые слова, написанные лучшим трубадуром страны "ок", вознеслись вслед зеленому потоку - к тому, кто смотрел на них сейчас с небесной тверди, радуясь за них и торжествуя их твердости в вере.

На молитве не было посторонних: наемники ушли из замка первыми, вместе с трусливыми и болтунами, а тем, кто не принял последнее утешение, Бертран разрешил остаться, хотя Пьер-Роже и возражал. Они молились вместе: и те, кто выбрал костер во имя веры, и те, кто не решился на это по малодушию или по приказу Бертрана. Абей был среди последних и, стоя на коленях у самой стены, горевал, что в этот последний час он не может быть рядом с сеньором, который, преклонив колени, стоял рядом с епископом.

Когда молитва завершилась, в замке закрутилась суета: по договоренности с осаждавшими, первыми, после наемников и малодушных, должны были выйти, принявшие solament, для которых в долине приготовили аутодафе. Согласившихся покаяться ждали во вторую очередь: для них приготовили цепи, чтобы закованными довести их до ближайших церквей и уже там принять от раскаявшихся грешников покаяние.

В этой последней суете, Пьер-Роже нашел их, препроводил к цистерне; а когда они спустились вниз, сунул Амьелю Эскару небольшую кожаную сумку с сокровищем. Это видели многие, но никто не сомневался, что даже согласившиеся покаяться, которым раскрытие тайны цистерны угрожало смертью (пряча людей, защитники нарушали договор), будут молчать. Затем тяжелая каменная плита со скрипом и грохотом упала на люк, и они оказались в темноте.

Они слышали, как из Монсегюра сначала ушли Совершенные: проходя сквозь открытые ворота, они запели; добровольные узники слышали, как постепенно, удаляясь, затихал гимн. Затем зашевелились кающиеся: был слышен топот ног сотен людей, голоса и лязг цепей. И только потом по каменному двору замка застучали сапоги мародеров. Они быстро обследовали территорию небольшого замка и ушли грабить хижины и землянки, лепившиеся к стенам снаружи, где размещались не поместившиеся внутри защитники и беженцы.

Они не знали, сколько прошло времени, только потому, как вслед за ногами, начали стыть тела, Абей понял, что в цистерне они уже долго. Но все равно, он терпел, сколько мог: они не имели права на ошибку. И только когда узкий лучик света, проникавший в щель между плитой, закрывавшей люк, давно угас, он решился. Осторожно ступая по воде закоченевшими ногами, он подошел к каменным ступеням цистерны, поднялся по ним и спиной тихонько приподнял плиту.

Снаружи была темнота, но не кромешная: сквозь облака мягко светила луна, и в этом зыбком свете, который для привыкших к мраку глаз Абея показался даже ярким, он рассмотрел, что внутри замка пусто. Стражи не было; видимо ее поставили только снаружи. До слуха Абея доносились далекие неясные голоса, а в распахнутые ворота замка врывались дальние сполохи костра - стража грелась у огня за стенами. Абей приналег на плиту, она тихо заскрипела, и он тут же ощутил рядом чье-то плечо - это сообразительный Гуго пришел на помощь. Вдвоем они осторожно подняли плиту, придерживая ее, выпустили наружу остальных, а затем аккуратно положили на место. Абей взял в левую руку бывшее с ним в цистерне короткое копье, сделал знак, и все, тихо ступая по каменным плитам, двинулись следом.

Они пересекли двор замка наискосок, затем вошли в одну из пристроек у стены. Здесь Абей и Гуго, приналегли плечами и отодвинули в сторону большой сундук в углу. Все, что было в сундуке, мародеры вытащили, поэтому это им удалось легко. Под сундуком открылся квадратный люк, Абей первым нащупал ногой ступени и спустился в подземный ход. Они шли медленно, друг за другом, осторожно переступая и касаясь руками холодных каменных стен. Ход был сделан из естественной расщелины, которую слегка расширили и подровняли каменотесы. Так они прошли совсем не долго; за поворотом расщелины вдруг послышался говор, и мерцающий свет факелов бросил свои отблески на ночную процессию. Они замерли, а Абей, дав знак всем стоять, стащил с плеча арбалет, вложил в канавку короткую стрелу. Неслышно ступая он прошел вперед и скоро различил прямо у выхода из хода темные фигуры: в зыбком свете факелов, прислоненных к стене, было видно двух кнехтов, опиравшихся на алебарды и тихо переговаривавшихся. Пламя факелов играло на их медных шлемах и лезвиях алебард. Кто-то выдал секрет Монсегюра - у входа в тайный подземный ход стояла стража!

Абей подождал, прислушиваясь. Двое кнехтов по-прежнему тихо разговаривали, никого больше не было рядом, и Абей понял, что это и есть вся стража. Видимо победители, обыскав замок, решили, что никого из защитников в нем не осталось, а этих двоих выставили на всякий случай. Абей, осторожно ступая, двинулся к кнехтам, левой рукой поудобнее перехватывая копье. И не рассчитал: наконечник задел каменную стену и предательски звякнул.

Стражники подхватили с земли факелы и подняли их над головами, настороженно вглядываясь в темный проем хода. И увидели, как из темноты возникла коренастая фигура с вытянутой правой рукой. Они не успели даже окликнуть чужака, как звонко щелкнула тетива арбалета, и кнехт, стоявший слева у входа, ничком рухнул на камень пола с торчащей в глазу стрелой. Второй стражник успел сделать выпад алебардой, но лезвие ее только рассекло воздух. В следующий момент из темноты вылетело короткое копье, и, с хрустом пробив кожаный панцирь кнехта, пронзило его насквозь.

Вместе с подоспевшим Гуго Абей затащил трупы в глубь подземного хода: чтобы пришедшая смена решила, что товарищам надоело здесь торчать попусту и они просто ушли. Туда же они отнесли затушенные факелы и алебарды. И только после всего этого четверо спустились ниже по горе, и, пройдя вбок по склону, обнаружили то, что искали: прикрепленную к огромному камню толстую веревку.

Амьель Эскар решительно взялся за нее, но Абей мягко отстранил его. Он коснулся рукой груди, затем показал ею вниз, а затем тронул висевший на боку короткий меч. Амьель понял, что внизу их тоже может ждать стража, и поэтому Абей должен идти первым. Амьель послушно отступил в сторону, и молча смотрел, как коренастое ловкое тело личного телохранителя Пьера-Роже быстро заскользило вниз по склону.

Склон скоро кончился отвесным обрывом, и Абей повис над пропастью, раскачиваясь на веревке. Он быстро перебирал сильными руками, но все равно казалось, что этот отвесный утес будет перед ним всегда, а дна у пропасти просто нет. Он почти содрал кожу с ладоней, когда его ноги неожиданно коснулись тверди. Выпустив веревку, он огляделся по сторонам: вокруг было тихо. Тогда, раскачав веревку, он пустил по ней вверх волну.

Наверху его поняли, и скоро Абей почувствовал, как веревка стала раскачиваться под тяжестью спускающегося человека. Придерживая ее, он принял Амьеля, затем Пуатвена. Последним, как и положено, спустился Гуго. Ступая вслед друг другу, они двинулись вниз по ущелью. Когда рассвело, они выбрались в долину и, уже плечо к плечу, пересекли ее, углубились в лес и быстро зашагали по пустынной дороге. Солнце, пробиваясь между стволами вековых деревьев, светлыми пятнами устилало им путь. Путники только один раз сделали привал. Наскоро перекусив, поднялись и снова двинулись в путь. Спустя несколько часов они миновали лес, выбрались на глухую, практически заброшенную дорогу, петлявшую по склонам низких гор, и устало зашали по ней. Они одолели так еще с милю, как вдруг с ближайшего холма до них долетел окрик. Путники замерли, а скользнувший к склону Абей достал из-за спины арбалет. Но рука, потянувшаяся к кожаной коробке со стрелами-болтами, замерла: вниз по склону с отрядом рыцарей и кнехтов к ним бежал Матеус...

-- Я вас уже второй день жду! - радостно говорил дьяк Бертрана, обнимая каждого по очереди. - С того времени, как узнал, что 16 марта Монсегюр сдан. Бертран должен был направить вас сюда. Это люди Д'Альона. Я нанял их по приказу Пьера-Роже. Но мы не смогли пробиться в Монсегюр. Зато вас сейчас убережем от папистов. Идем! Переночуем в замке де Со, там ждут нас...

***

Кузьма открыл глаза и некоторое время лежал так, глядя в белевший над головой потолок. В спальне было тихо, только неподалеку тихо гудел не выключенный компьютер. Экран его давно погасила автоматика, лишь крохотный зеленый глазок под черным стеклянным квадратом лениво мигал, подтверждая, что машина находится в режиме готовности.

Кузьма глянул на светящиеся цифры электронных часов. Два пятнадцать. Он лег за полночь, перед этим несколько часов просидев перед экраном монитора. Всемирная паутина, услугами которой он только недавно научился пользоваться, опутала его с первых минут, и он, упрямо разрывая ее нити, пробивался к сокровищу знаний, как рыцарь Парсифаль к заветной чаше. Очень скоро он отказался от мысли найти что-нибудь в русскоязычной сети: здесь попадался только мусор: выспренные размышления доморощенных историков и копии старых статей, опубликованных в популярных советских журналах. Англоязычный Интернет оказался богаче, но это богатство было мнимым: среди потоков информации невероятно сложно было отыскать ту крупицу знания, в которой он нуждался. У него уже заболели глаза, когда, щелкнув кнопкой мыши на ссылку одной из страничек, он вдруг увидел текст с незнакомыми словами. Некоторое время он недоуменно смотрел на экран, не в силах сообразить, что это за язык, и вдруг понял, что знает его. Он сбегал в гостиную к книжному шкафу, вернулся со словарем. Скоро он отложил его в сторону: слова один за другим всплывали из глубин памяти, причем, все быстрее и быстрее. Разобравшись с текстом, он нашел на страничке ярлык для письма. В этот раз все же пришлось воспользоваться словарем, поэтому запрос он составил максимально краткий.

Кузьма встал и подошел к компьютеру. От движения мышки монитор щелкнул, экран постепенно налился красками. И Кузьма сразу увидел изображение маленького желтого конвертика в правом нижнем углу - ему ответили! Он щелкнул по нему кнопкой мыши и увидел в узком белом окне короткий текст. Словарь не понадобился, он перевел сразу: "Пчелу и Голубя ждут до 22 марта". Далее следовал адрес. Кузьма глянул на циферблат наручных часов и присел на кровать. "Четыре дня, -определил он, -- осталось четыре дня." Он повалился на еще теплую простынь и закрыл глаза. Хотелось спать, и он решил, что с решением определится утром. Он даже поленился снова встать, чтобы выключить компьютер. С той самой минуты, когда он обнаружил в шкафу у себя в кабинете шестую чашу, душевное состояние его пришло в норму. Он больше не волновался и не переживал: все теперь стало понятно, в том числе и странные его сны; события последних дней разъяснились. До полуночи предстояло решить, что делать дальше, но ответ на этот вопрос он получил только что. Поэтому он сладко зевнул и провалился в темноту...

***

Человек в черной рясе с капюшоном, перепоясанной волосяной веревкой, и кожаных сандалиях на босу ногу сидел на камне в глубине грота и задумчиво смотрел на каменную стену перед собой. Не яркий свет уставшего осеннего солнца, пробиваясь сквозь темный коридор грота, мягко освещал стену, отчетливо вырисовывая высеченную на ней фреску. Вверху ее ясно проступал зеленый круг и закругленный цвета охры наконечник копья, внизу виднелись два квадрата: один большой с орнаментом из прямых и повернутых наискосок крестов, внутри орнамента - малый, с шестью красными каплями и четырьмя меленькими крестиками между ними. Слева вокруг всей фрески в камне тоже были вырублены крестики, как звездочки на небе.

Человек долго смотрел на рисунок, как бы проверяя, все ли здесь на месте, затем, вздохнув, отбросил в сторону грубо выкованный молоток и резец, которые до этого держал в руках.

"Вот и все, -- подумал он, ощущая стылость камня под собой, -- все здесь. Эти четыре между каплями: Амьель Эскар, Пуатвен, Гуго и я, последний из четырех, кому известна тайна Сокровища. Нас было шестеро, когда мы подошли к замку де Со, шесть сердец, готовых на смерть, чтобы спасти Сокровище. Матеус с Пьером Бонне остались здесь, чтобы сбить погоню со следа, а потом пошли в Арагон. Их поймали еще на границе, они сразу признались в том, что Добрые Люди, и их сожгли, не позаботясь даже узнать имена. А мы, уйдя на следующий день, нашли этот дикий грот... Тридцать лет прошло... Амьель Эскар погиб первым: он ходил по селениям, проповедуя, и его быстро поймали. Вот его крестик, сверху. Пуатвен и Гуго ушли в замок Керибюс, там наши держались еще четырнадцать лет, пока и их не настигла судьба Монсегюра. Их крестики посреди между каплями. Мне Эскар приказал вернуться в родную землю, принять покаяние. Это было не трудно: когда не говоришь, то язык не лжет, достаточно кивать. Я служил вассалу Ги де Леви, хорошо служил, поэтому у меня есть дом, жена и дети. Теперь я стар, голова моя седа, и пришла пора показать братьям, где Сокровище. Нельзя, чтобы о нем знал только один. Моя пора пришла. Я приму solament как братья в Монсегюре, и последую по их пути. Вот он, мой последний крестик под каплями, в левом нижнем углу квадрата. Я не могу рассказать, что это все означает, но расскажет сама карта. Я проведу их по тайному пути, объясняя, что значит прямой греческий крест, а что - повернутый. Почему они чередуются неравномерно, что означает пять крестиков вокруг чаши и один - последний, за копьем".

Человек в рясе еще раз вздохнул и встал с камня. Осторожно ступая по неровному полу грота, он выбрался наружу и скоро уже шел по узкой дорожке вниз от замка де Со. Никто не обратил на него внимания: гора, на которой стоял замок, была, как сотами, испещрена большими и малыми гротами, в них постоянно ютился всякий пришлый люд, который, никем не контролируемый, появлялся ниоткуда и исчезал никуда.

Спустившись с горы, человек в рясе пошел по дороге к долине, скоро миновал ее, и углубился в лес. Здесь было тихо, только кое-где пересвистывались птицы, разжиревшие за лето, и потому ленивые. Человек шел, вслушиваясь в этот легкий пересвист и грустно улыбаясь ему. Увлеченный этим занятием, он не заметил, как справа от дороги шевельнулись кусты, и в раздвинутые ветки выглянуло бородатое, смуглое лицо. Прохожий успел только услышать, как звонко щелкнула тетива арбалета; на этот звук он среагировал мгновенно, резко присев. Но постаревшее тело запоздало повиновалось приказу мозга: короткая стрела вонзилась в висок прохожего. Колени его подогнулись, и он мягко упал на бок в дорожную пыль.

Из кустов вышли двое и, не спеша, подошли к убитому. Оба были смуглыми и бородатыми, одежда их представляла собой лохмотья, зато короткие мечи на поясах и арбалеты за спинами были добротными.

-- Смотри! -- сказал на наречии басков один из убийц, который был плотнее телом, переворачивая ногой труп. -- Это что, монах? Мы застрелили монаха? Вечно ты спешишь!

-- Какой монах?! - горячо возразил другой, срывая с пальца убитого перстень из белого металла и показывая его сообщнику. - Видишь: пчела! Это поганый катар. Их еще много бродит по Сабартезу. Нам с тобой за него любой инквизитор все грехи простит, -- грабитель попробовал перстень на зуб и скривился: -- Олово! - он зашвырнул перстень в кусты и, нагнувшись, быстро обшарил тело. - Ничего! расстроено сказал он, разгибаясь.

-- А я тебе говорил: спешишь! - укоризненно сказал первый. - Надо было сначала остановить, обшарить, а потом можно было просто заколоть. Теперь вот стрелу из черепа не вытащишь - застряла. А стрела хорошая, каленая.

-- Вытащу! - не согласился сообщник. Однако, попробовав, отступился.

-- Смотри! - вдруг снова показал ему пальцем первый. Нижняя челюсть убитого уже начала оседать, и грабитель сапогом двинул ее вниз. - У него нет языка!

-- Значит, никому и не пожалуется! - хохотнул сообщник, поправляя арбалет за спиной. - Пошли! Надо искать другое место, раз здесь не повезло.

-- Может просто оттащить его в кусты? - сказал плотный, которому, как было видно, не хотелось идти. - И подождем следующего?

-- Лучше на новом месте, -- не согласился сообщник, -- не повезло с одним, не повезет и с другим. Брось его!

Он повернулся и, посвистывая, зашагал по дороге. Плотный, вздохнув, двинулся следом...

***

...Музыка, равнодушно генерируемая электронным синтезатором, негромко звучала в темноте, снова и снова воспроизводя одну и ту же фразу. Кузьма приподнялся на локтях. Мелодия из "Лебединого озера" повторилась. Очень странно было слышать в пустой квартире эти неестественные звуки, доносящиеся неизвестно откуда и неизвестно почему.

"Телефон! - наконец, сообразил Кузьма. - Мобильный!"

Он вскочил с постели и, путаясь в дверях, побежал на кухню. Там он, щелкнув включателем, схватил продолговатую серебристую коробочку и нажал зеленую кнопку.

-- Алло?

-- Кузьма? Это ты?

-- Я... -- сонно ответил он, еще не различая, кому принадлежит этот знакомый голос.

-- Это Григорович, -- разъяснил голос и тут же укорил: -- Полчаса дозвониться не могу. Квартирный телефон все занят и занят. Ты с кем это среди ночи разговариваешь?

-- Ни с кем. Я спал... -- удивленно отозвался Кузьма и тут же вспомнил, что поленился отключить на компьютере Интернет. Но Григоровичу говорить об этом не хотелось. - Трубку на аппарат, наверное, плохо положил, -- соврал сходу. Бывает.

-- Бывает,-- согласился Григорович. - Теперь о деле. У меня плохая новость.

"Что-нибудь с Викой?" -- холодея, подумал Кузьма. Но в трубку ничего не сказал. Сдержался. Словно так можно было отвести беду.

-- С Маргаритой беда, -- разъяснил Григорович, нарушив установившееся молчание.

-- С какой Маргаритой? - не понял Кузьма.

-- Голуб.

-- С Ритой? - удивился Кузьма. - А что случилось?

-- Неизвестные среди ночи ворвались к ней в квартиру. Избили ее. Сильно... -Григорович сделал паузу. - Перевернули все верх дном, искали что-то. Сейчас она в больнице. Надо, чтобы ты приехал.

-- Сейчас? Среди ночи? - Кузьма глянул на часы - без пяти четыре. - Кто меня к ней пустит?

-- Мы пустим! - в голосе Григоровича отчетливо слышалось раздражение. Кузьма, идет следствие. Ты сам знаешь, какое серьезное дело. Маргарита в состоянии давать показания, надо, чтобы и ты помог.

-- Ладно, -- нехотя согласился Кузьма. Эта история ему почему-то не нравилась. И даже не потому, что пострадала Рита: к сообщенному Григоровичем он почему-то отнесся вполне спокойно. Что-то во всем этом было не так.

-- Машина у подъезда будет через десять минут. Собирайся и выходи. Все! Григорович положил трубку.

Оделся Кузьма быстро. Мгновение подумав, взял с собой, кроме бумажника, и паспорт - мог пригодиться в официальном учреждении. Вспомнив о не выключенном компьютере, забежал в спальню. Когда экран монитора зажегся перед ним снова, он уже хотел щелкнуть кнопкой мыши по клавише в левом нижнем углу, но в последний миг передумал. Взял из коробочки на полке маленький квадратный листок и аккуратно списал на него адрес, приведенный в сообщении. Листок по привычке сунул в карман. Затем стер сообщение, и, заглянув в папку, где все файлы сохраняла машина, вычистил и ее. И только потом выключил компьютер.

-- Следствие, допросы, обыски, -- проворчал он, отключая сеть. - Еще и сюда явитесь, будете лазить по файлам. Не для вас прислано...

Когда он спустился вниз, машина уже стояла у подъезда. Большая, черная, с тонированными темными стеклами. "Ничего себе Служба раскатывает!" -- подумал Кузьма, подходя. Задняя дверь автомобиля гостеприимно распахнулась, и он нырнул внутрь. Не успел он еще закрыть за собой дверь, как машина плавно тронулась с места. Кузьма осмотрелся. За рулем сидел плечистый, коротко стриженый детина. Когда Кузьма забирался в салон, он обернулся: круглое тупое лицо, пустые глаза. Молодой. Рядом, на заднем сиденье, разместился грузный, обритый наголо мужик средних лет в костюме и белой рубашке без воротничка, застегнутой под горло на все пуговки. На переднем сиденье возле водителя не было никого. -- А где Григорович? - удивился Кузьма. Грузный мужик лениво повернулся к нему и вдруг, неожиданно ловко, без размаха, ударил его под ложечку. У Кузьмы перехватило дыхание, от резкой боли он согнулся пополам. А бритый спокойно взял его сначала за одну бессильную руку, затем за вторую, поднял их вверх и в одно мгновение защелкнул на запястьях наручники. При этом их цепочка оказалась между стоек подголовника незанятого переднего сиденья. Теперь пленник был прикован к нему. Проделав эту работу, бритый спокойно откинулся на спинку и достал из кармана тонкую сигару и щелкнул блестящей зажигалкой...

10.

Накануне Рита уснула поздно.

День выдался не просто суматошный - сумасшедший. Когда днем ранее она сдала свою статью в секретариат, ее вызвал Паша Громов и стал дотошно, уточняя мельчайшие подробности, расспрашивать о поездке за кладом. Даже фотографии, в том числе и те, на которых было запечатлено лицо Кузьмы и поэтому не пошедшие в печать, его не успокоили. Поначалу Рита даже обиделась, но потом поняла: Паша просто не может поверить, что другой журналист, к тому же сыгравший в этом деле ключевую роль, так легко подарил сенсацию коллеге. И она рассказала, что Кузьма ночевал у нее. Подробности того вечера и последовавшей ночи она опустила, но Пашу провести было трудно - он выразительно хмыкнул этой новости, и Рита, неожиданно для себя, почувствовала, что краснеет.

Рита рассказала Паше и о звонке главного инкассатора, пообещавшего вознаграждение за находку. К ее удивлению, редактор нахмурился.

-- Фуфел! - сказал он резко. - Да чтобы из банка сами позвонили! Они нас сейчас поносят последними словами: такую работу им бросили! Эти деньги давно списаны. И вдруг появились вновь. Им сейчас не только все пересчитать и оприходовать, но и пересмотреть каждую купюру, определить ее пригодность, потом искать иностранный банк, где с них за обмен возьмут меньший процент... А ты еще вознаграждение от них хочешь?! Годами судиться будешь! Развели тебя, девочка. Это кто-то из конкурентов, и очень умный. Выход на твоего Кузьму у них теперь есть, возьмут интервью - и материал получится классный, и публикация, считай, свежая. Звони ему! Если действительно не хочет светиться у нас, то пусть хотя бы пообещает молчать...

Рита бросилась звонить, но рабочий телефон Кузьмы не отвечал: видимо, он уже ушел. Она тоже засобиралась.

Дома она, наскоро перекусив, села у аппарата. Она была рада этому заданию: теперь у нее был официальный повод поговорить с Кузьмой. После того, как он на следующий день после их памятного прощания сам позвонил ей и пересказал подробности задержания убийц Ломтева, она хотела с ним встретиться, но одернула себя: Кузьма по телефону говорил сухо, был скуп даже на факты. Она сама вытянула у него подробности стрельбы в офисе; он, видимо, еще под влиянием происшедшего, сказал взволнованно: "Не поверишь, но я даже тепло пули почувствовал, когда она пролетела у лба..." Рита вздрогнула, услыхав это, и, похолодев, подумала, что пуля мимо могла и не пролететь...

Раз за разом она нажимала клавиши аппарата, но телефон у Кузьмы был постоянно занят. Рита даже разволновалась, подумав, что это может быть вовсе и не конкурент из другого издания... Включив автодозвон, она пошла на кухню смотреть телевизор. Получалось это плохо. Время от времени она выбегала в прихожую, опасаясь, что не услышит сигнал соединения, и напрасно: аппарат выдавал на громкую связь одни короткие гудки. Промучившись так пару часов, Рита отключила автодозвон, решив, что у Кузьмы просто плохо лежит трубка на аппарате. Ей стало легче от этой мысли, но чувство досады все равно не прошло. Она вернулась на кухню, налила себе рюмку водки, выпила залпом. Водка приглушила эмоции, но не помогла забыть. Рита разделась, легла, но долго не могла уснуть. Мысленно она все прокручивала в голове события этого дня. Потом, не удержавшись, встала и, стараясь не думать, как она объяснит столь поздний звонок, прошла в прихожую и набрала знакомый номер. В наушнике опять раздались короткие гудки, и она с досады чуть не шмякнула трубку об аппарат.

"Завтра с утра позвоню! - решила, наконец, она, забираясь обратно под одеяло, -- раненько, когда он будет еще дома. Может, тогда у него трубка будет нормально лежать..."

Поэтому, когда среди ночи телефон зазвонил сам, она, ошалело вскочив, понеслась в прихожую, запинаясь в дверях. Почему-то она была уверена, что это Кузьма. Но ошиблась. Голос в наушнике был знакомый, но чужой.

-- Это Григорович, -- сразу назвался собеседник, не поздоровавшись. И сухо продолжил: -- Случилась беда. С Кузьмой.

-- Что?.. - упавшим голосом спросила она. - Он жив?

-- Да, -- подтвердил Григорович. -- Но нужно, чтобы вы приехали.

-- Куда? - спросила она, чувствуя, как холод, перехвативший дыхание, отпускает горло.

-- Записывайте!..

-- Это не его адрес! - машинально удивилась она, закончив царапать на листочке.

-- Не его, -- подтвердил собеседник, -- но он здесь. Приезжайте на своей машине и ни кому не рассказывайте об этом звонке. Если хотите ему помочь...

-- Хочу! - торопливо выкрикнула она в микрофон...

***

Она сделала все, как ей продиктовали. Петляя по пустынным улицам сонного города, нашла этот неприметный дом и, остановившись у нужного подъезда, позвонила по мобильному телефону. Скоро стальная дверь подъезда распахнулась; в проеме показался Григорович. Увидев ее, он молча посторонился, пропуская. Они также молча поднялись на лифте, на площадке Григорович открыл ключом неприметную дверь. Пропустив Риту внутрь, он закрыл ее за собой тем же ключом. Перед приоткрытой дверью в комнату (квартира была, как Рита поняла сразу, однокомнатной: из прихожей внутрь вели только две двери и одна из них - в кухню) она замешкалась, страшась того, что может увидеть внутри. Тогда Григорович весьма невежливо толкнул ее в спину. Влетев в ярко освещенную комнату, Рита на мгновение замерла, ослепленная ярким светом. И, освоившись, сразу увидела Кузьму.

Он одиноко сидел на стуле слева у стены, положив руки на колени. Что-то неестественное было в этой позе, и, присмотревшись, Рита увидела, что запястья Кузьмы скованы наручниками. Лицо у него было бледное, но спокойное, на ее появление отреагировали только его глаза. Рита так и не поняла, что мелькнуло в них: удивление или какие-то странные искорки.

Недоумевая, она перевела взгляд дальше и увидела еще двоих. Они сидели напротив Кузьмы за столом, уставленным бутылками и стаканами. Один из незнакомцев был средних лет, грузный, с обритой наголо головой. Второй молодой, коротко стриженный, с круглым тупым лицом. Оба в упор смотрели на нее: обритый спокойно, молодой - с интересом.

-- Вот все и в сборе! - радостно сказали позади, и Рита уловила в этом голосе нотки торжества. Она обернулась: Григорович ухмылялся. И тогда, все поняв, она наотмашь врезала ему по физиономии. Он отшатнулся, но опоздал: ногти Риты пробороздили на его щеке три широкие багровые полосы.

-- Тварь!

Григорович махнул рукой. Голова Риты дернулась, и она ощутила, как рот заполнился чем-то солено-железистым. Она сплюнула: на потертом линолеуме расплылось широкое багровое пятно.

-- Стоять!

Бритый верзила неожиданно легко для своей комплекции выскочил из-за стола и оттолкнул их друг от друга. Рита с размаху шлепнулась на диван, стоявший у стены. Григорович отлетел к двери.

-- Я же говорил: без крови! - прошипел бритый Григоровичу. - Забыл?

-- Так ведь она первая! - стал оправдываться Григорович, осторожно трогая ободранную щеку. - Ты же сам видел!

-- Маме пожалуешься! - оборвал его бритый и в упор глянул на Кузьму. Тот наблюдал за всем этим бедламом с легкой улыбкой на губах.

-- Серый! - скомандовал бритый коротко стриженому верзиле за столом. Приступай!

Серый лениво поднялся и подошел к дивану. Рита не успела еще ничего понять, как он ухватил ее за плечо и легко поднял на ноги. Она попыталась вырваться, но Серый ловко двинул ей кулаком ей под ложечку. В глазах у Риты потемнело, от боли перехватило дыхание. Серый, воспользовавшись этим, ловко сорвал с нее одежду. Когда на ней остались только колготки с трусиками, толкнул ее обратно на диван, после чего стащил и их. Подняв ее вновь, он больно схватил сзади за волосы так, что она даже пошевелиться не могла, и показал всем, как овечку на рынке. Трое мужчин пристально смотрели на нее. От боли и унижения Рита не выдержала и заплакала.

-- Ловко! - сквозь боль услышала Рита голос Кузьмы. Голос был спокойный и насмешливый. - В морге на трупах тренировался?

-- Счас тебя самого... В морг! -- Серый отшвырнул ее в сторону и шагнул к Кузьме. Но бритый преградил ему дорогу.

-- Что дальше? - также насмешливо спросил Кузьма, и Рита поразилась холодности тона его голоса. - Трахнете ее коллективом?

-- А что? - гоготнул Серый, и Рита вся сжалась. - Телка классная. Я первый!

Бритый глянул на него так, что Серый поперхнулся.

-- Это он посоветовал вам ее притащить? - продолжил Кузьма, кивая в сторону Григоровича. - Ну, так это ж Коля, самый сексуально озабоченный парень в Службе. Кроме того, у него проблема: не дали...

Бритый бросил взгляд на Григоровича. Тот отшатнулся. Бритый достал из кармана цветную коробочку, извлек из нее тонкую коричневую сигару и, нервно щелкнув зажигалкой, закурил.

-- А он вам объяснил, что она мне не жена, не сестра и даже не племянница? Вы что, американских боевиков насмотрелись? Ждете, что я сейчас встану на колени и буду умолять ее не трогать? Сколько вы ему денежек дали? - Кузьма кивнул в сторону Григоровича: -- Наверное, много попросил, я его знаю: жадный, -- Кузьма забросил ногу на ногу. - Лучше вы их в окно выбросили - пользы было бы больше. Колю в родной Службе и то мечтают быстрее на пенсию выгнать...

Бритый достал из кармана маленький тупорылый пистолет и, шагнув, приставил его ко лбу Кузьмы.

-- Заткнись! - прошипел яростно.

-- А то ты, конечно, выстрелишь, -- как ни в чем не бывало продолжил Кузьма.

-- Выстрелю! - рявкнул бритый.

-- Так в чем дело? Стреляй!

Бритый зашипел так, что Рита невольно в страхе закрыла глаза.

-- А что ты скажешь потом Михайловичу? - все также спокойно спросил Кузьма, и Рита удивленно открыла глаза. Лицо Кузьмы было по-прежнему спокойным. - Он ведь спросит, почему вы не привезли ему чашу?

Бритый выругался и спрятал пистолет в карман. Затем сходил в угол за стулом и сел напротив Кузьмы.

-- Слушай, умник! - сказал, доставая из кармана блестящий металлический предмет. - Знаешь, что это?

-- Кусачки.

-- Вот именно. Сейчас я буду ими откусывать у тебя палец за пальцем. По фаланге. Начну с мизинца. Когда закончу с одним пальчиком, ты еще, может, и будешь молчать. Но когда второй...

-- Хочешь покажу фокус? - не дожидаясь окончания фразы бритого, спросил Кузьма и тут же ловко выдернул сигарку у него изо рта. - Смотри мне в глаза! повелительным тоном приказал он и воткнул сигарку зажженным концом в тыльную сторону своей ладони. Сигарка зашипела, в комнате противно запахло паленой плотью. Рита снова прикрыла веки.

-- Ну? - услышала она требовательный голос Кузьмы и открыла их.

-- Болевого рефлекса нет, -- нехотя подтвердил бритый. - Ты что, психический? Не чувствуешь боли?

-- Умею ее отключать, -- спокойно отозвался Кузьма. - Вам Коля, что, не рассказал?

-- Все равно тебе не понравится, когда мы откусим пальцы, -- вяло пообещал бритый.

-- Не понравится, -- согласился Кузьма. - Но в таком случае вы никогда не получите чашу.

-- Это почему?

-- Потому, что если хоть один палец у меня пропадет, мне не выйти отсюда живым. Я этого не хочу. Поэтому буду молчать. А вами потом займется Михайлович.

-- Умный, собака, -- прошипел бритый и вдруг спросил спокойно: -- Чего хочешь?

-- Михайлович говорил о деньгах.

-- Но ты ему не позвонил.

-- Мы договаривались до утра. Еще ночь.

-- Но ты все рассказал этому, -- бритый кивнул в сторону Григоровича. Поэтому...

-- Условия молчать в договоре не было. Я рассказал. А вы почему связались с ним, а не со мной? Если он вас больше устраивает, пусть он и даст вам чашу!

Бритый помолчал. Потом нехотя кивнул:

-- Давай договариваться.

-- Сначала снимите это! - Кузьма поднял скованные руки. Бритый некоторое время раздумывал, потом, кивнув, достал из кармана маленький ключик. Секунду спустя Кузьма уже растирал запястья.

-- Теперь пусть она уйдет! - кивнул он сторону Риты.

-- Зачем?

-- Не хочу, чтобы слышала. И вообще... Она меня раздражает. Голая и вся в соплях. Это мужской разговор.

-- Уйди! - бросил бритый Рите.

-- Зачем вы его слушаете?! - вдруг закричал молчавший все это время Григорович. - Вы что, не видите: он вас дурит! Сейчас она уйдет, и он нас всех...

-- Заткнись! - зло прошипел бритый, и Григорович подавленно умолк. - Ты нам что рассказывал, что обещал? Облажался, так стой тихо. Иди на кухню! - приказал он Рите.

Она не стала ждать нового приглашения и, торопливо собрав с пола одежду, выбежала в кухню. Там, все еще всхлипывая, быстро оделась. При этом выяснилось, что трусики остались в комнате, но ни за что на свете Рита сейчас не вернулась бы туда. Натянув колготы прямо на голое тело, она бросилась к входной двери. Заперто. Рита подбежала к окну: далеко внизу тусклый свет фонарей освещал узкий проезд к асфальту. Высоко. Она обречено присела на табуретку. Сумочка с мобильным телефоном осталась в комнате: она даже позвонить не могла. Оставалась надеяться и ждать. Она сидела, уставившись в пол, сглатывая слюну с металлическим привкусом. Разбитая губа сильно болела.

Звукоизоляция в этой старой квартире была никудышной, и в кухню из соседней комнаты доносились голоса. Рита прислушалась. Слов разобрать было нельзя только монотонное бурчание. Говорил один, потом зазвучало несколько голосов, затем снова один. Внезапно раздался звонкий хлопок, как будто за стеной ударили в ладоши, и чей-то голос зазвучал громко и монотонно. "А ну в глаза мне! В глаза!" -- вдруг услышала Рита крик, и ей стало страшно. Но крик больше не повторился, сменившись прежним монотонным речитативом. Вскоре стих он, и Рита услышала шаги. Он вскочила. Дверь в кухню распахнулась, и в кухню стремительно вошел... Кузьма!

Не говоря ни слова, он подлетел к ней и обеими руками схватил за голову. Она не успела отшатнуться, как Кузьма что-то быстро зашептал у ее рта, затем клюнул губами в больное место, словно занозу зубами вытаскивал, и тут же сплюнул. И удивительно! - боль сразу ушла. А Кузьма аккуратно вывернул пальцами разбитую губу и удовлетворенно кивнул:

-- Кровь остановилась. Опухоль спадет, завтра и не вспомнишь. Идем! - он схватил ее за руку.

Она испугано отпрянула, и Кузьма тихо засмеялся.

-- Не бойся! Тебе понравится.

Переступив порог комнаты, Рита сразу увидела всех. Они сидели за столом, откинувшись на спинки стульев и безжизненно свесив руки. Глаза мужчин были открыты, но смотрели они словно сквозь нее. Рита попятилась.

-- Да не бойся! - услышала она за спиной голос Кузьмы. - Они теперь безопасные. Вот! - Кузьма подошел к сидевшему с краю Григоровичу и резко схватил его за волосы. Григорович даже не пошевелился, отрешенно глядя куда-то вдаль. Помнишь, я показывал тебе этот фокус? С ними, правда, пришлось труднее: Григорович все-таки из Службы, их там учат противостоять психологическому давлению. Хотел взгляд отвести, собака! Опоздал... Без приказа они не шевельнутся и ничего не чувствуют.

-- Совсем ничего? - со странным металлом в голосе поинтересовалась Рита.

Кузьма понимающе взглянул на нее.

-- Пни его! - разрешил, переводя взгляд на молодого бугая. - Можешь и рожу расцарапать...

Дважды повторять ему не пришлось. Завизжав, Рита подлетела к обидчику и с размаху, неловко занеся ногу, ударила его носком ботинка в бок. Тело бугая вздрогнула от удара, но сам он остался сидеть, глядя мимо нее. Рита с размаху отвесила ему одну пощечину, затем другую - голова бугая только дернулась.

-- Хватит! - Кузьма оттащил ее в сторону. - Отвела душу - и ладно! Он все равно не чувствует боли, бьешь как манекена. Смысл?

Рита всхлипнула под напором чувств, а Кузьма, подойдя к Григоровичу, стал шарить по его карманам.

-- Вот! - показал он Рите мобильный телефон. - Приватизировал, шкура продажная, -- Кузьма сунул телефон в карман брюк и достал из внутреннего кармана пиджака Григоровича пачку долларов, -- а это плата за наши головы. Паскуда! Кузьма замахнулся, но в последний миг удержал руку. Какая-то мысль, как было видно, осенила его, он улыбнулся и сунул деньги обратно. Затем залез пальцами в нагрудный кармашек пиджака оперативника и извлек оттуда визитную карточку. Моя. И цифры, что Михайлович писал, на месте. Ну, Коля... -- Он оглянулся и заметил лежащие у дивана, забытые Ритой черные кружевные трусики. Шагнул и поднял.

-- Отдай! Это мои. Они дорогие! - выпалила Рита, не зная, что такого ему еще сказать, что удержать от задуманного. Но все равно не удержала.

-- Я куплю тебе лучшие, -- пробормотал Кузьма, деловито засовывая трусики в карман Григоровича. Затем обернулся и увидел ее лицо: -- Ей богу, Рита! Не злись! Так надо, -- он достал из бокового кармана уже обследованного пиджака оперативника ключ с биркой. - Я так и думал! Конспиративная квартира. По обстановке было видно...

-- А сейчас - концерт! - с веселой злостью в голосе объявил он и приказал: -А ну, ребята, налили и выпили!

Бритый, сидевший в центре, не отводя взгляда, устремленного вдаль, взял со стола бутылку, открыл ее и разлил по стаканам водку. Тут же все трое, так же не глядя на стол, синхронно взяли стаканы и, механически перелив их содержимое в глотки, синхронно поставили их обратно. Риту затрясло.

-- Повторили!

Жуткая сцена повторилась с механической четкостью.

-- Теперь отдыхать!

Троица за столом одновременно закрыла глаза.

-- Пойдем! - Кузьма тронул ее за плечо. - Хорошо, что они только сейчас выпили. Не то ни хрена бы у меня не вышло! На пьяных внушение не действует...

Кузьма отпер входную дверь и, пропустив Риту вперед, прикрыл ее за собой, оставив ключ в замке. Они спустились вниз и сели в "альфу". Кузьма по-хозяйски сразу устроился за рулем, и Рита, которая от всего увиденного и услышанного словно в ступор впала, даже не подумала возражать.

Он отвез ее домой. Оказавшись в своей квартире, Рита, не раздеваясь, как деревянная опустилась на табуретку в прихожей. Все пережитое нахлынуло на нее, она сидела, уставившись стеклянным взором в стену, не в силах что-нибудь сказать или делать. Кузьма, глянув на нее, молча прошел на кухню и скоро вернулся с стаканом в руках.

-- Выпей!

Она послушно взяла у него стакан и залпом выпила. И поперхнулась: это была водка!

-- Спокойно! Дыши глубже! - он обнял ее за плечи.

Прокашлявшись, она отстранилась. Лошадиная доза алкоголя подействовала: она ощутила, как горячая волна растекается по телу, а вместе с ней уходит скованность и напряжение. Кузьма отнес стакан обратно и вернулся со стулом в руках. Сел напротив и испытующе посмотрел ей в глаза.

-- Как ты?

-- Нормально, -- она тронула пальцем разбитую губу и вновь убедилась, что боли нет. - Уже лучше.

-- Голова работает?

Она молча кивнула.

-- Тогда конкретный вопрос. Паспорт с разрешительной записью у тебя есть?

Она снова кивнула. Водка уже полностью растеклась по телу, поэтому кивок вышел размашистым.

-- Может там и шенгенская виза?

-- Есть! - подтвердила она. - Мы собирались ехать по гранту в Страсбург на сессию ПАСЕ. Заранее визу открыли.

-- Ой, как хорошо! - Кузьма радостно всплеснул руками. - Ты просто чудо! И у меня виза есть: открывали по приглашению, поэтому на месяц. Все просто замечательно. Быстро собраться в дорогу сможешь?

-- Зачем? - спросила она, нечетко выговаривая слова: алкоголь уже добрался до языка.

-- Нам нужно ехать. В Европу. Далеко. На твоей машине. Сейчас, -- четко выговаривая слова, произнес Кузьма. - Надо собраться. Быстро.

-- Не хочу! - Рита разрезала воздух руками. - Никуда не хочу... Я останусь. Меня били, унижали, на мне сейчас даже трусов нет! Как бомжиха... - она всхлипнула. - Я никуда не хочу...

-- Да, -- задумчиво сказал Кузьма, -- перебор.

Он встал, сходил в кухню и снова вернулся со стаканом в руках. Молча плеснул из него в ладонь и бережно, но твердо омыл ей лицо. В этот раз это была вода. Холодная. Рита замычала, пытаясь отстраниться, но из этого ничего не вышло. Кузьма, придерживая ее за плечи одной рукой, раз за разом обтирал ей лицо холодным и мокрым, что-то при этом монотонно приговаривая. Рита вдруг ощутила, как проясняется сознание, уходят из него вялость и обида, возвращается способность воспринимать и думать.

Кузьма поставил стакан на полку прихожей и пытливо охватил ее лицо ладонями.

-- Как сейчас?

-- В норме! - ответила Рита, и сама удивилась четкости своих слов.

-- Очень хорошо! - Кузьма убрал руки и присел. - Теперь слушай меня внимательно и постарайся все осмыслить. Нас с тобой похитила банда, в составе которой оказался подполковник Службы. Так?

-- Так! - согласилась она.

-- Нас отвезли на конспиративную квартиру Службы, где били и унижали, угрожая при этом застрелить.

Рита кивнула, подтверждая.

-- Мы оба журналисты, и они знали об этом. То есть, предполагали, что после всего случившегося молчать не будем и, без сомнения, предадим эту историю гласности.

Рита, уже начиная понимать, смотрела на него широко открытыми глазами.

-- Если бы все это произошло только с журналисткой "Ангажированной газеты", то еще полбеды. Извини! - Кузьма развел руками. - Тут еще можно было бы сказать: они такие-сякие, врут постоянно, верить им нельзя. Но в потерпевших оказался главный редактор правительственного журнала, который в симпатии к оппозиции не замечен. Его свидетельство - конец карьеры подполковника Службы и, возможно, уголовное дело для него. Вывод?

-- Ты думаешь?..

-- Я уверен! Нас с тобой приговорили. Они сразу смотрели на нас, как на трупы. Это было видно. А вот и факты. Коля звонил тебе по моему мобильному телефону - чтобы на станции зафиксировали звонок от определенного абонента. Хотя у каждого из них был свой мобильник. Он просил тебя приехать на машине и ни кому не говорить о звонке?

-- Просил...

-- Я так и думал. Несколько странная просьба, не правда ли? Ты ведь еще ничего не видела, ничего не слышала... А помнишь, как бритый разволновался, когда тебе разбили губу? Кричал, что договорились без крови... Скорее всего у них уже был гараж. Нам вкололи бы какую-нибудь гадость, отвезли туда, включили мотор и прикрыли двери... Тихая смерть от отравления угарными газами. Несчастный случай. Следов насилия нет, оба погибших полураздеты... Главный редактор, оставшийся без жены, и незамужняя журналистка - сенсация для бульварных изданий. Все продумано...

-- Но за что? - Рита ошеломленно смотрела на него. - Что мы им сделали?

-- Ничего. Просто Ломтев привез сюда одну старую реликвию, которую тайком оставил у меня. Я сам узнал об этом только вчера... -- Кузьма помолчал. - Ей уже более двух тысяч лет, но на нее до сих пор много охотников. За нее готовы заплатить столько, что за такие деньги могут убить обе наши редакции в полном составе.

-- Это та самая чаша? Из-за нее?!.

-- Из-за нее семьсот лет назад вырезали полстраны. Я расскажу тебе по дороге. Собирайся! У нас мало времени. Этих троих мы обезвредили, но кто знает, сколько их здесь еще!

-- Я не тронусь с места, пока ты не ответишь на один вопрос, -- вдруг твердо сказала Рита. - Почему ты сказал им, что я для тебя никто?

-- Я не говорил им, что ты для меня никто, -- ответил Кузьма, и Рита заметила в его глазах знакомые искорки. - Я сказал, что ты мне не жена, не сестра и даже не племянница. Это правда.

-- Но ты дал им это понять! - не согласилась Рита. - Я стояла перед ними голая, избитая, а ты спокойно сидел, как ни в чем не бывало... -- она всхлипнула. - Даже не пошевелился...

-- И ты обиделась? - Кузьма накрыл ее ладони своими. Она попыталась вырвать их, но он не позволил. - Не ужели ты не поняла: они только и ждали, чтобы я пошевелился? Тогда бы они стали измываться над тобой по полной программе - чтобы я заговорил. Если бы я сказал им, где чаша, нас обоих ждал гараж... Мне нужно было показать, что ты для меня никто, и они поверили. Мне надо было, чтобы ты ушла из комнаты, иначе пришлось бы вырубать вместе с ними. А я им такое сказал!

-- Они умрут?

-- Нет. Хотя, может, и стоило бы... Ключ у Коли был с биркой, значит, он брал его у себя в Службе. Когда утром он не появится на работе, его станут искать, и первым делом наведаются в конспиративную квартиру. А там - он и в компании сомнительных личностей. В кармане пачка долларов, визитка странного человека с написанной его рукой астрономической суммой на обороте. Плюс женские трусики в кармане. Полный фраерский набор. Чтобы вы ни писали про Службу, но предателей они очень не любят. Коля - конченый человек...

-- Он что-нибудь им наврет. -- Не сможет. Когда их найдут, то подумают, что пьяные. Потом будут искать яд, которым их опоили. Пригласят психиатра, но это не обычный гипноз... В городе есть только один человек, кроме меня, который сможет понять, что их сурочили и помочь, но вряд ли они догадаются к нему обратиться. -- Ты - умный. Все рассчитал. А я стояла перед ними, как рабыня на базаре, и ты сидел совсем чужой... -- Рита захлюпала носом.

-- Посмотри на меня! - попросил он.

-- Не буду!

-- Почему? - удивился он.

-- Ты меня заколдуешь. Как их.

-- Что за глупости! Заколдованная ты мне не нужна. Иди сюда, воробышек!

Он ласково потянул ее за руки, и Рита, сама зная как, оказалась у него на коленях. Она тихо всхлипывала, уткнувшись мокрым лицом ему в плечо, а он бережно гладил ее по спине. И ей было тепло и радостно, как в детстве, когда она, кроха, ударившись, сидела также на коленях отца, хныкая и жалуясь, а он гладил ее по спинке, ласково целуя и утешая...

11.

-- Ты обещал мне все рассказать...

-- Доброе утро!

-- По-моему, уже не утро.

-- Для тех, кто только проснулся, утро.

-- Не надо подкалывать. Я долго спала?

-- Триста километров по спидометру.

-- Противный!.. Ты обещал. Рассказывай!

-- Наверное, надо издалека...

-- Опять про прадеда Кузьму?

-- До Кузьмы еще восемьсот лет. Это Франция, второе тысячелетие от Рождества Христова. Точнее, XII век. Еще не единая страна. Та часть, что к северу от реки Луары называется страна "ойль". Ей правит король. К югу от Луары лежит страна "ок", или Окситания, которой владеют графы Тулузские. Страна "ойль" -- бедная, раздираемая междуусобицами, неграмотная. Страна "ок" процветает. Здесь нет крепостного права, жесткого сословного деления: дворянин может жениться на мещанке и наоборот; городами правят не столько феодалы, сколько избранные магистраты, здесь спокойно живут и богатеют евреи, которых уже преследуют по всей Европе, здесь расцветает искусство трубадуров. Слышала про них?

-- Учили в университете. Этот... Бертран...

-- Де Борн... Пейре Видаль, Жиро де Борнейль, Пейре Кардиналь... За четыреста лет их было около пятисот. Представляешь, пятьсот трубадуров!

-- А ты откуда все это знаешь?

-- Я же филолог. Изучал. И вообще, собирался стать переводчиком поэзии трубадуров.

-- С французского?

-- С окситанского. В стране "ок" говорили на окситанском, или прованском языке. Уже тогда, в XI - XII веках он, если не считать латынь, был языком большой литературы в Еропе. Настолько, что Данте даже собирался писать свою "Божественную комедию" на окситанском.

-- Ты знаешь окситанский?

-- Я собирался переводить с языка оригинала.

-- Разве у нас его преподавали?

-- Его и сейчас не преподают. Сначала я выучил французский.

-- Ты знаешь французский?

-- Подзабыл немного, но когда-то знал в совершенстве.

-- Ну, Телюк!.. Никогда бы не подумала. Так что с окситанским?

-- Преподаватели наши ездили во Францию, я дал денег и попросил привезти мне учебник и словарь окситанского. Поэтому я не говорю на нем. Не слышал никогда. Только читаю и пишу. Для перевода достаточно.

-- И много перевел? -- Не очень. Сложно было достать оригинальные тексты. А потом появилась семья, и стало не до переводов...

-- А что со страной "ок"?

-- Страна процветала. Граф де Фуа и король Арагона вели переписку в стихах, в то время как король Франции Филипп-Август едва мог нацарапать свое имя. Все было хорошо, пока католическая церковь не обратила внимание на катаров.

-- А это еще кто?

-- Катары, с греческого, "чистые". Еще их называли альбигойцы. Это от латинского albus, белый. Многие считают, что так их звали по имени города Альби, где, якобы, был центр их движения. Но в Альби катаров было мало... Себя они называли Добрыми Людьми и считали христианами, хотя, по сути, ими никогда не были. Они последователи манихейской ереси.

-- Какой?

-- По имени пророка Мани, жившего спустя два века после Христа. Мани пытался объединить воедино христианство, зороастризм, буддизм и некоторые другие верования. Говорил: "После чего явилось мне Откровение и в последнем поколении даровано было пророчествовать мне, Мани, посланцу Божьему." Его казнили после страшных пыток в Индии... Катары были очень набожны и вели аскетический образ жизни. Они не лгали, помогали другим. У них был лозунг: "Вера без добрых дел мертва!" Поэтому их уважали и любили. Даже правители.

-- Чем же они не угодили католической церкви?

-- Тем, что вытесняли ее из Окситании. Церковь в те времена жила за счет десятины - налога в десятую долю доходов верующих. Катары призывали не платить. Они не признавали крещения и церковного брака, отвергали Ветхий Завет. Но, самое главное, на фоне тогдашних католических священников и монахов, пьяниц и обжор, неграмотных, лживых, похотливых катары выглядели истинными слугами Божьими. Этого им простить не смогли...

-- И что сделала церковь?

-- Сначала послала в страну "ок" проповедников. Но даже святой Доминик, который там проповедовал, ничего сделать не смог. Совершенные, это высшая степень посвящения у катаров, не только великолепно знали Святое Писание, но и астрономию, философию, медицину... На открытых диспутах они легко побеждали католических проповедников.

-- А чему учили Совершенные?

-- Что царство Бога - только на небе. А землю создал дьявол, поэтому жизнь человека на ней так трудна. "Господь очень добр, -- говорили они. - А в нашем мире добро отсутствует. Значит все, существующее в этом мире, сотворил не Он."

-- Правильно говорили.

-- Поэтому это очень не нравилось папе и его легатам. Когда не помогли католические проповедники, они послали армию.

-- Чью?

-- Сброд со всей Европы. Пообещали полное прощение грехов. В то время люди платили дурные деньги за индульгенции - письменные прощения грехов. А тут задаром... Крестовый поход. Единственный за всю историю крестовый поход внутри Европы. Христиане против христиан.

-- И?

-- Окситанцы отчаянно сопротивлялись. Причем, рядом сражались и катары, и местные католики. Для них пришельцы были не единоверцы, а враги, отбирающие их земли и убивающие всех без разбора. Война продолжалась почти сорок лет. Крестоносцы и в Азии не были ангелами, но здесь... Им же наперед простили все грехи. Они вырезали подчистую целые города. Не соблюдали договоров, лгали, нарушали клятву. Отменная была сволочь! Последние катары заперлись в замке на горе Монсегюр. Его осаждали десять месяцев, хотя там была всего сотня воинов. Остальные в замке были мирные жители и Совершенные во главе с епископом катаров Бертраном Марти.

-- Бертраном?

-- Да. Тем, о котором писал Ломтев в своем дневнике. Он, видимо, является во снах всем владельцам чаши.

-- А ты откуда знаешь?

-- Я его тоже видел. Есть теория, подтвержденная научно, что камни могут сохранять информацию, накапливавшуюся в них веками. Современная наука только не может ее извлечь. Но особые камни и в особых случаях, видимо, могут передавать ее людям.

-- Как это было?

-- Почти как в кино. Только в кино всегда можно встать и выйти из зала. Или выключить видео. А здесь ты должен смотреть.

-- А что за чаша?

-- Грааль.

-- Тот самый? Который воспевали трубадуры? Чаша, из которой пил сам Христос?

-- Именно.

-- И ты мне не показал!

-- Когда мы подъехали к офису, ты уже спала.

-- Надо было разбудить! -- Успеешь еще. Она с нами.

-- Какая она?

-- Как в предании. Целиком выточенная из цельного камня чаша размером и формой с большой апельсин. Кстати, по-окситански Грааль означает "каменная ваза". Второе значение - "королевская кровь".

-- Почему кровь?

-- В апокрифическом, не признанном церковью, Евангелии от Никодима сообщается, что Иосиф Аримафейский, тот праведник, что похоронил тело Христа в своем гробе; отправился в дом, где Христос провел последнюю вечерю с учениками. Там он взял чашу, из которой Христос пил, и собрал в нее несколько капель священной крови, вытекшей из раны от копья римского солдата. Видимо, так тогда было принято: известны еще две чаши, в которых была кровь Христа.

-- А из какого она камня?

-- По преданию Грааль сделан из огромного изумруда, упавшего со лба Люцифера в момент извержения его из рая.

-- Изумруд Люцифера! Боже! Сколько она может стоить?!

-- Ломтеву и мне предлагали шесть миллионов долларов. Но это как минимум в тысячу раз меньше, чем следовало за такую вещь. Она не имеет цены, хотя, думаю, нашлись бы желающие заплатить и десять миллиардов. Многие историки считают, что именно Грааль был целью похода крестоносцев в Окситанию.

-- Из-за нее вырезали целые города?

-- А сколько вырезали за Гроб Господень? Обыкновенную скалу в Палестине?! Средние века, поголовный мистицизм, за какой-нибудь гвоздь из Святого Креста отдавали княжество. А тут Грааль...

-- Как он оказался у катаров?

-- По легенде его принес в Окситанию сам Иосиф Аримафейский. Документально зафиксировано пребывание чаши в королевстве Арагон на севере Испании. В связи с нашествием сарацин чашу, спасая, арагонцы передали катарам, у которых она стала главным Сокровищем. Для нее на вершине горы Монсегюр даже выстроили замок-храм, где двенадцать раз в году лучи солнца падают между зубцами стен особенным образом, превращая чашу в источник неземного света.

-- Откуда ты это все знаешь?

-- Читал. В отличие от некоторых журналисток я умею не только писать.

-- Счас как дам больно!

-- Молчу, воробышек!

-- Испугался? Кстати, почему воробышек? Я голубь!

-- Голуби толстые и важные. А ты тоненькая и изящная.

-- Подлиза!

-- И нахальная. Как воробьи. -- Ты у нас робкий... Рассказывай дальше! Крестоносцы взяли Монсегюр?

-- Да. Катаров, которые не захотели покаяться, они сожгли на костре. Их было свыше двухсот.

-- Двести человек!

-- На костер они взошли с пением гимна. И пели, пока не погибли.

-- Боже! А Грааль?

-- Защитники замка спрятали его, а ночью вынесли и укрыли в одном из гротов, которых в той местности тысячи. С тех пор след чаши теряется.

-- Как же она оказалась у Ломтева?

-- Ее в ходе масштабных поисков обнаружили нацисты в 1944 году. Они были помешаны на всех этих мистических штучках и думали, что, владея Граалем, выиграют войну. Не помогло. Перед концом фашистской Германии они спрятали чашу в альпийском леднике. Там Ломтев и нашел ее. После чего за ним началась настоящая охота. -- И Святой Грааль ему не помог? -- Он и праведным катарам не помог. А Ломтеву, убийце... Это самая странная святыня за всю историю человечества, воробышек. Трубадуры и менестрели слагали о ней песни и гимны. Ее воспевали поэты и последующих веков. Композиторы сочиняли оперы. Тот же Вагнер... Миллионы людей жаждали обладать ею, готовы были ради этого на все. Но в реальной жизни Грааль никому не принес счастья. Только смерть и горе. Катаров уничтожили полностью. Гитлера и его подручных - тоже. На леднике Циллерталь, где нацисты спрятали чашу, за последние годы погибло шестеро искателей. Убит Ломтев. Убит один из его преследователей. Хотели убить нас тобой... -- Лучше не вспоминай... И что теперь? Что ты собираешься с ней делать? -- Мы собираемся. Нас двое. И мы вернем чашу туда, где она должна быть. Где для нее построили храм. -- Монсегюр? -- Именно! -- Сколько же туда ехать?! -- Долго, воробышек. Но ты потерпи. Дело стоит того. Это будет самый уникальный репортаж журналиста всех времен и народов. Тебе дадут Нобелевскую премию. -- Журналистам ее не дают. -- Для тебя сделают исключение. -- Врезала бы я тебе! Сколько тебя знаю, не могу понять, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь. -- Я всегда серьезен. -- Лучше пустил бы меня руль. Носом клюешь! -- После границы. После границы пущу куда угодно. Хоть в душу. А пока мы остановимся у придорожного кафе, позавтракаем, выпьем кофе... Взбодримся. -- Насчет души ты тоже серьезно? -- Ну вот! Вам только скажи...

***

Они менялись за рулем еще дважды. Но все равно к вечеру оба устали до смерти. Уже на территории Германии Кузьма свернул с автобана в какой-то городишко и припарковался у маленькой гостинички. Юный портье, видимо, из студентов, едва глянув на них, выдал ключи от номера молодоженов. Так, по крайней мере, можно было понять при виде огромной двуспальной кровати под розовым покрывалом, занимавшей добрую половину номера, и двух похотливых купидончиков, вырезанных на ее спинке. Но путешественникам было не до занятий, на которые намекали купидончики. Едва раздевшись, они повалились под общее одеяло и мгновенно уснули.

Первой проснулась Рита. Сначала даже она не поняла, где она и почему, но потом успокоилась. За портьерами, закрывавшими окно, уже серел рассвет, рядом, раскинув в стороны руки, будто собираясь обнять целый мир, могуче посапывал Кузьма, а сама она, свернувшись калачиком, пристроилась на самом краешке огромной кровати. Даже одеяло и то Кузьма почти целиком перетащил на себя.

Она встала и побежала в ванную. Когда, завернувшись в полотенце, она вышла в комнату, Кузьма сидел на кровати уже одетый. Вид у него при этом был странно-торжественный, будто он собирался сказать речь. Рита не обратила на это внимания. Занятая своими мыслями, она достала из дорожной сумки белье и, сбросив полотенце, стала медленно, на виду у него одеваться. К ее удивлению, Кузьма на это никак не отреагировал. Тогда она, набросив лифчик, попросила застегнуть его на спине, хотя прекрасно могла это сделать сама. Он послушно застегнул, не вставая с кровати, и Рита, разочарованная, быстро оделась. Когда она, наконец, закончила и повернулась к нему, Кузьма торжественно указал глазами на столик. И только сейчас она заметила на нем шесть зеленых бокалов. Сразу поняв, она шагнула ближе и замерла в недоумении:

-- Почему их шесть?

-- У меня был старый стеклянный набор из шести похожих чаш и графина. Стоял в шкафу офиса. Одна чаша разбилась. Когда Ломтев пришел ко мне, он узнал об этом. Поэтому тайно подложил Грааль к остальным - старый трюк. Легче всего разыскиваемую вещь спрятать среди подобных.

-- Зачем же ты их взял все?

-- Чтобы спокойно перевезти через границу. Одна чаша - вопрос, а шесть комплект, подарок.

-- И какая из них настоящая?

-- Выбери.

Рита присмотрелась. И увидела: одна из чаш слегка отличалась от остальных. Она была чуть ниже и шире, и цвет ее был другим: глубже, насыщеннее. Она осторожно взяла ее, и в тот же миг чаша будто вспыхнула у нее в руках - густой зеленый свет залил комнату мягкими волнами.

-- Боже мой!

Она едва не уронила чашу. Кузьма отреагировал мгновенно. Нырнув ласточкой, он с размаху упал на ковер к ее ногам, выбросив вперед руки. Но помощь его не понадобилась - она удержала.

-- Что это? Кузьма!

Он встал и осторожно забрал у нее чашу. Зеленый свет к тому времени погас, только чаша, как показалось Рите, заблестела ярче, а в ее толще стали вспыхивать и переливаться разноцветные искорки.

-- В "Парцифале" Вольфрама фон Эшенбаха, современника трубадуров, -- голос у Кузьмы был хриплым: видно было, что он потрясен не меньше ее, -- раз в год к Граалю прилетает голубь и садится на его край. В этот момент Грааль обновляет свои магические свойства. Вольфраму о Граале рассказывал катар и трубадур Киот Окситанец. До сих пор все считали, что это просто легенда.

-- Ты хочешь сказать?.. Я...

-- Теперь мы знаем, что это правда. На край этой чаши, судя по всему, голубь не садился давно.

-- Я и есть он? Я?..

Он понял ее недосказанный вопрос.

-- В "Парцифале" не говорится, что этот голубь должен быть чистым и беспорочным созданием.

Рита обессилено рухнула на кровать. Но тут же, спохватившись, бросилась к сумке. Достав фотоаппарат, она закружилась вокруг Кузьмы, сидевшего с чашей в руках, и защелкала затвором. Потом забрала у него чашу и потребовала снять ее. Кузьма снисходительно выполнял ее требования и, закончив снимать, внимательно осмотрел фотокамеру.

-- Это любительская?

-- "Олимпус", с зумом. Я давно работаю с ней, ты видел снимки в газете, -обиделась Рита.

-- Пусть будет "олимпус", -- миролюбиво согласился Кузьма и вернул ей камеру. - Главное, что мы теперь точно знаем, что везем настоящий Грааль, -- он забрал у нее чашу поставил на столик, -- она настоящая, и ты тоже. Все сходится.

Рита села рядом и некоторое время они молча смотрели. Искорки по-прежнему вспыхивали на стенках изумруда Люцифера, но, как показалось Рите, стали реже и мягче.

-- Не жалко? Отдавать?

Он вздохнул:

-- Жалко. Но надо. Что ж нам, как Ломтеву - скрываться от всех? В любой момент ожидая, что объявятся серьезные парни и проломят дырку в башке? У меня дочь, и хорошо, что она в отъезде. А тебе было в радость? У Ломтева хоть деньги были. Нам даже на авиабилеты не хватило, пришлось на машине пилить.

-- Ты уверен, что от нас отстанут, если мы отвезем чашу?

-- Уверен.

-- Почему?

-- Долго рассказывать. Мы ж ее не под камни прятать будем. Нас ждут.

-- Кто?

-- Катары. Современные. Те, кому Грааль принадлежит по праву. И которые знают, что с ним делать. Пора, Рита! Заверни ее и спрячь в сумочку. Зеленое стекло оставим здесь, бошам - больше не понадобится. На границе Германии и Франции таможни нет... Они отъехали от места ночлега уже далеко, когда Кузьма, бросив взгляд на большой дорожный указатель, тяжко вздохнул: -- Представляешь, мои сейчас где-то в паре сотен километров! Риту больно кольнуло это "мои", но она не подала виду. -- Заедем! - предложила бесшабашно. -- Нельзя! - покачал головой Кузьма. - Лучше им не знать, чем мы тут занимаемся. Для них я дома. "И чем же мы тут занимаемся?" -- хотела было ядовито спросить Рита, но вовремя удержалась. Ее задели его слова. В то же время она понимала, что ей не в чем его упрекнуть. С того памятного момента, как она, движимая порывом, подбежала к нему, кричавшему и плакавшему во сне, она сама не понимала, что за отношения их связывают. Это не было обычной интрижкой, тем более с деловым интересом: для получения информации или установления полезных контактов. Но и на завязку чего-то серьезного не походило. Ее тянуло к нему с силой, которой она, пугаясь, сопротивлялась как могла и все же не могла противостоять. "Он женат! - мысленно говорила она себе, когда оставалась одна, а он был далеко. - У него семья, он любит жену и не собирается ее оставлять". Но стоило ей оказаться рядом, как она тут же забывала обо всех своих правильных мыслях. Она чувствовала, что и он испытывает нечто подобное. Он явно старался держать между ними дистанцию, но стоило ей пробиться, прогрызть эту оболочку, его словно прорывало. Она вновь вспомнила их первую ночь: он был не только страстен до неутомимости, но и необыкновенно нежен: ранее она даже представить себе не могла, что так бывает. И она плавилась в ту ночь в волнах его нежности, отвечая ему душой и телом, и желая отвечать еще и еще. -- Скажи, пожалуйста, -- спросила она, прерывая установившееся в салоне долгое молчание, -- как у катаров было с семьями? Раз они не признавали церковного брака? -- Они признавали свободную любовь между мужчиной и женщиной. Причем, любовь не только платоническую, но и плотскую. Одни только Совершенные, жившие как монахи, отрекались от нее. Остальные считали нормальным предаваться любовным утехам где угодно, хоть в церкви. -- В церкви? -- Сохранился протокол допроса инквизиторами одной знатной дамы из катаров, которая созналась, что занималась любовью со своим amic в церкви. И вообще, где угодно, лишь бы с ними была трава для предотвращения беременности. -- Они использовали для этого траву? -- Таблеток тогда еще не было. Рита прикусила язычок. За этой всей суматохой она совсем забыла о предохранении. До той ночи с Кузьмой у нее несколько месяцев никого не было, и она перестала постоянно пить таблетки. А про те, что на крайний случай, не вспомнила. "Не хватало еще залететь для полного счастья! - подумала она, сердито поджимая губы. - Вот тогда будет тебе amic! И как это я..."

Но ей не хотелось думать об этом сейчас, и она спросила о другом: -- Так, значит, у них царил разврат? А ты говорил про праведность... -- Они не освящали брак, но это не означало разврата, как это им приписывали инквизиторы. Пары были постоянные. В Монсегюре, кстати, было много amic e amassia, любовников и любовниц, которые не захотели расставаться и, держась за руки, вместе взошли на костер. -- Пошли на смерть из-за любви? - взволнованно спросила Рита, чувствуя, что глаза ее наливаются влагой. - В самом деле? -- Они хотели быть рядом и на небе. В невольном порыве Рита протянула ему руку. И он мягко пожал ее...

12.

Германию они пролетели, считай, на одном дыхании. То ли Кузьма так стремился покинуть землю, где жили люди, которым он желал хором пропасть; то ли они хорошо отдохнули прошлой ночью в городке, названия которого оба даже не запомнили; то ли автобан без скоростных ограничений провоцировал на стремительную езду, но Кузьма вел "альфу" почти на пределе возможностей мотора, не сбрасывая газ даже на поворотах, отчего Рита поначалу даже испуганно повизгивала. Они остановились только раз - заправить машину и размять ноги, а дальше бешеная гонка по гладкому асфальту продолжилась. Рита, никогда прежде не бывавшая в Германии, пыталась что-то рассмотреть и запомнить, но все проносилось мимо окна слишком быстро. Единственное, что осталось, -- впечатление, что они проезжают не страну, а один большой город без полей и лесов. Во Францию они въехали пополудни, здесь ограничения скорости действовали, и Кузьма уступил ей место за рулем.

После перемены местами они проехали немало, как в салоне, противно воспроизводимая электронным синтезатором, зазвучала мелодия "Лебединого озера". Кузьма удивленно крутнулся на месте, похлопал себя по карманам и достал мобильный телефон.

-- Смотри, у меня, оказывается, есть международный руоминг!

-- А ты не знал? - съязвила Рита.

-- Казенный аппарат, ребята оформляли.

-- Хорошо быть государственным журналистом! Я за свой сама плачу. Да говори ты! Вдруг это... -- она хотела сказать: "жена", но быстро спохватилась: -Кто-то из твоих.

Кузьма поднес трубку к уху, и Рита, время от времени поглядывая на него, решила бессовестно подслушивать. Но потому, как удивленно вытянулось его лицо, она поняла, что это не тот звонок.

-- Да нормально у меня все!.. - говорил Кузьма. - Подумаешь, телефон дома и на работе два дня не отвечает! На работе в курсе, я им записку оставил. Мои, сам знаешь, в Кельне... Да, да, разволновались мы! Неделями не звонишь, а тут обеспокоился. Где, где? Во Франции! Да, представь себе! Путешествую с одной красивой девушкой, если бы ты ее увидел, - в обморок упал! - Кузьма поймал взгляд Риты и подмигнул. - Точно говорю, во Франции. Подъезжаем к Безансону, а дальше путь на юг, к морю. Да, все нормально. Пока!

Брат, -- пояснил он, пряча телефон. - Забеспокоился вдруг. Но он действительно упал бы, если увидел нас вместе, -- Кузьма засмеялся. - Он же до сих пор...

-- Он что-то говорил тебе про меня? - закусила губу Рита. - Плохое?

-- А что из того? Что он мог сказать, чего я сам о тебе не знаю? Я большой мальчик, воробышек, и сам выбираю, с кем дружить. С тобой, например, -- он погладил ее по руке. - С тобой я буду дружить, даже если ты сейчас выбросишь меня из своей машины, -- на слове "своей" он сделал ударение.

-- Не выброшу, -- пообещала она.

-- Вот видишь, я не ошибся в выборе, -- он засмеялся и снова погладил ее по руке.

-- Не пожалеешь? - полушутя-полусерьезно подхватила она.

-- Не пожалею, -- неожиданно серьезно ответил он. - Знаешь, чего я боялся с той минуты, как мы выехали из дома? Что рано или поздно ты не выдержишь этой гонки, сорвешься, затопаешь ножками и попросишься назад. Мы проехали уже более трех тысяч километров. Это и для сильного мужика тяжело. А ты молчишь. Стиснула зубы и крутишь баранку. У тебя не только красивые ноги и глаза, Маргарита, -- он почему-то назвал ее полным именем, но Рита не обиделась. Это было к месту. -Красивых девушек много. А вот таких, со стержнем внутри...

Он замолчал, и Рита тоже молчала, не отрывая взгляда от дороги. Она не могла на него сейчас посмотреть. Не хотела, чтобы он видел ее глаза.

-- Самое смешное, -- вдруг улыбнулся Кузьма, -- что поначалу ты мне ужасно не понравилась. Пришла, думал, репортерка, вынюхивать, Карнеги начиталась. А когда статью твою прочитал... Не обижайся, но я даже тебя "заразой" назвал.

-- А уж как я тебя с братцем называла! - засмеялась Рита. - Даже повторять не буду. Не поверишь, но я одно время думала, что вы на меня порчу наслали. Поэтому со зла ту статью и написала.

-- Порчу? - Кузьма захохотал. - Зачем?

-- Но я же Ангелу твоему... не уступила.

-- Если бы он на всех, кто ему не уступил, порчу насылал... Полгорода вымерло! Не может он этого. Даже если бы и очень захотел.

-- А ты?

-- А я не хочу.

-- Но ты же можешь?.. - Рита помедлила. - Ну... Присушить девушку. Так чтобы она без тебя жить не могла, страдала по тебе, вздыхала.

-- Зачем? - искренне удивился Кузьма.

-- Мужикам такое нравится.

-- Может, кому и нравится. Чтобы она за тобой даже в туалет... Но не мне. Хотя однажды я пожалел, что не присушил, -- лицо его вдруг изменилось так, что Рите стало не по себе.

-- А тебе не кажется странным, -- торопливо спросила она, чтобы отвлечь его, -- что это все случилось с нами? Жили себе спокойно, каждый в своей... -- она поискала слово. - Нише. И вдруг за каким-то чертом меня погнало к тебе, а на тебя свалился Ломтев со своими деньгами и чашей. И закрутилось!..

-- Ты считаешь, что все это случай? - сощурился Кузьма. - Просто так карта легла?

-- А ты веришь в судьбу?

-- И в судьбу, и в Божий промысел, и наказание за грехи. Когда все это закончится, я кое-что расскажу тебе. Обязательно. Потом, -- спокойно ответил он, -- давай все потом. Я сейчас, если не возражаешь, я немного сосну. Нам еще долго, и лучше, если в сумерках за рулем буду я...

Он и вправду почти мгновенно уснул, прислонившись головой к стойке окна. Рита несколько раз бросала взгляд на его спокойное и какое-то отрешенное лицо, а затем снова впилась глазами в дорогу.

-- Не выброшу, -- тихо сказала она вслух, - ни за что не выброшу!..

***

Вика бежала по длинному коридору, громко топоча своими толстыми ножками в сандаликах, оглядываясь на него и заливаясь радостным смехом. "Поймаю, поймаю!" - приговаривал он, делая вид, что хочет ее схватить, но на самом деле больше стучал подошвами, изображая бег. На очередном повороте он все же схватил ее и, подбросив в воздух, поймал и прижал к груди. Поцеловал в раскрасневшиеся пухлые щечки.

-- Пусти! - уперлась она ручками ему в грудь. - Я хочу, чтоб ты ловил!

Он послушно спустил ее на пол, и она побежала, звонко хохоча. Они свернули за угол, затем еще, длинный узкий коридор с белыми стенами и таким же потолком все тянулся и тянулся, не кончаясь, и он вдруг понял, что уже не притворяется, а на самом деле бежит за дочкой.

-- Вика! - окликнул он. - Подожди!

Но она, заливаясь колокольчиком, убегала от него все дальше, он напрягал все силы, но никак не мог сократить разделяющее их пространство. Вот она скрылась за углом, и он, холодея, вдруг понял, что больше не увидит ее. Он побежал, как только мог, но угол, за которым скрылась Вика, только удалялся, а он все бежал и бежал... Воздух в коридоре вокруг него вдруг стал сгущаться, и из него медленно проявился лик. Это было лицо старика, худое, изможденное, с опаленной огнем черной кожей.

-- Бертран! - воскликнул он, останавливаясь.

Губы старика зашевелились и он услышал тихий, как шелест, шепот:

-- Не спи, Абей. Не спи...

Он вздрогнул и открыл глаза. Ровно гудел мотор, рядом, сосредоточенно глядя вперед, сидела Рита, за окном справа круто убегал вниз склон. И где-то очень далеко, у подножия горы, ленточкой расплавленного металла изгибался неслышимый поток. Он глянул влево: отвесная стена, срезанная строительной техникой. Узкая горная дорога в две полосы.

-- Где это мы?

-- Не знаю, -- Рита растерянно смотрела на него.

-- А как мы здесь оказались?

-- Полицейский велел свернуть.

-- Полицейский?

-- Ну да. Я ехала по автостраде, он показал жезлом.

-- Он всем показывал?

-- Нет. Указал на нашу машину и сделал знак. Как наши гаишники делают.

-- Твою мать! - Кузьма лихорадочно открыл бардачок и вытащил карту. Они купили ее на заправке еще в Германии. - Где ты свернула? - он зашелестел толстым листом. - Какой последний указатель перед этим был, помнишь?

Рита ничего не успела ответить. Темная стремительная тень возникла за боковым стеклом.

-- Тормози!

Она не успела среагировать на крик Кузьмы, как он рыбкой нырнул к ее ногам и рукой сильно вдавил в пол педаль вместе с ее ногой. Тормоза завизжали, и она вцепилась в руль, удерживая машину. Тень просвистела мимо и умчалась вперед.

-- Отодвинь сиденье как можно дальше назад! Быстро!

Рита торопливо нащупала рычаг под подушкой, нажала и уехала от руля. Он перехватил его и ловко перебросил тело в образовавшуюся нишу.

-- Теперь перебирайся на заднее сиденье!

Она повернулась и протиснулась в просвет между спинками. Кузьма тут же опустился на освободившуюся подушку, скользнул рукой вниз, надавил и уехал вперед. Машина зачихала, дергаясь, но он подхватил подошвой педаль газа, и мотор снова мощно зарокотал.

-- Возьми свою сумку и перебрось через плечо, -- командовал он, не отрывая взгляд от дороги. - Не пристегивайся. Просто упрись обеими руками в спинку моего сиденья.

Едва Рита успела сделать все это, как рядом, за стеклом, вновь возникла темная тень. Это был автомобиль, темно-синий. На этот раз он появился впереди, притормозил и поравнялся с ними. Она увидела за стеклом наголо обритую белую голову и знакомое ухмыляющееся лицо. Это был тот самый бритый из конспиративной квартиры! Стекло на его дверце плавно поползло вниз и в образовавшемся проеме появилось тупо обрубленное черное тело пистолета.

-- Пригнись!

Мотор "альфы" истошно заревел, и они пулей умчались вперед.

-- Сволочь! Шкура продажная! Гад лысый! Тварь! Чтоб ты подавился этими деньгами! - Кузьма ругался страшными словами, каких она никогда от него не слышала, и даже не предполагала, что он так может.

-- Кого это ты? - испуганно спросила она, когда он на секунду умолк.

-- Братец, мать его! - снова выругался он и вцепился в руль: впереди дорога круто поворачивала за скалу. - Ты что, не поняла? Только он один мог привести в чувство этих гадов. Только он. И пусть бы только снял сурок. Ты помнишь звонок? Соскучился, видишь ли! Поскудь! Маршрут уточнял. Они, видно, давно где-то здесь ерзали, о направлении нашем догадывались - это уже Михайлович подсказал, но точной дороги не знали. Вот он и помог. Гадина! Ну, вернусь!..

Рита, воробышек! - обернулся он к ней. - Прошу: слушай каждое мое слово! Смотри и слушай! Они специально нас на эту дорогу загнали и живыми не выпустят. Смотри и слушай! Поняла!

Она молча кивнула и вцепилась в дверную ручку. И тут же стремительная тень снова возникла сбоку. Бритый в окошке поднял пистолет.

-- Пригнись!

Она упала на заднее сиденье и тут же почувствовала, как и спереди и сзади на нее сыплются осколки. В следующее мгновение ее бросило вперед - Кузьма резко затормозил. Она подняла голову: в стеклах обоих задних дверей матовым кружком зияли пробоины - пуля прошла салон навылет.

-- Не уйдем! - заскрипел впереди зубами Кузьма. - У них "бээмвэ", мотор литра три. Сейчас они впереди и будут прижимать. Держись, Рита!

Она поднялась и посмотрела вперед. Багажник "бээмвэ" маячил перед капотом "альфы" в метрах трех. Кузьма крутнул руль влево, и почти сразу же туда ушла и темно-синяя тень. "Альфа" еще раз попыталась обойти препятствие то слева, то справа, но машина преследователей каждый раз преграждала им путь.

-- Они начинают сбрасывать скорость. Тормозят. Рита, прости! Мы купим тебе новую. Упрись руками!

Она не успела понять, о какой "новой" он говорит, как ее вжало в спинку сиденья. В следующий момент "альфа" со звоном въехала в багажник "бээмвэ". Та словно отпрыгнула и завиляла по шоссе. И Кузьма, улучив момент, обошел ее, и они умчались вперед.

-- Сейчас бы сюда полицейских! - зло воскликнул Кузьма, с визгом проходя поворот. - Как наши: когда нужно, никогда нет! Скорей бы магистраль!

Но магистрали впереди не было видно. Все также узкая полоса асфальта изгибалась, опоясывая гору, поворот следовал за поворотом, слева бежала коричневая полоса стесанного склона, а справа, за стальным ограждением, он почти отвесно уходил далеко вниз. И как кошмар из страшного сна возникла позади знакомая тень. Но в этот раз она не стала их обгонять. В зеркало заднего вида Рита увидела, как тень вдруг резко накатилась, и вместе со звуком удара ее вдавило в спинку. "Альфа", словно норовистый жеребец, прыгнула вперед.

-- Сволочи! У них спереди кенгурятник. Раздолбают нас за два-три раза. И деться некуда. На этой дороге быстро не развернешься. Знали, куда загнать!

Рита, сжавшись в комочек, примостилась в углу между спинкой заднего сиденья и дверью. Ей не было страшно. Не было. Ей просто не нравилось все, что происходило сейчас с ними. И она хотела, чтобы это поскорее кончилось. Как угодно. Кем угодно. Но чтобы страшная тень, наплывавшая на них в зеркале заднего вида, исчезла. Насовсем. Навсегда. Начисто.

Ее снова ударом вдавило в спинку. Позади послышался звон и скрежет. "Альфа" прыгнула вперед.

-- Твою мать! - выругался Кузьма.

Рита отвела взгляд влево. Темно-коричневый горный склон стремительно бежал вдоль пробитого пулей стекла, открывая вверху лишь узкую полоску неба. Полоска была неровной и темной. "Уже сумерки, -- подумала Рита, -- а скоро будет совсем темно". Она задумчиво рассматривала темную полоску вверху и вдруг заметила, что та становится шире и шире, а вот и вовсе вытеснила темно-коричневый цвет.

Рита приподнялась. Отвесный склон слева исчез, сменившись пологим. На нем уже почти не встречались камни, а кое-где поверхность была ровной, будто ее причесали большой теркой. Она посмотрела вправо. И ничего не увидела - ни склона, ни реки: здесь все осталось прежним.

-- Рита, милая, упрись, как только можешь, руками в мое сиденье и будь готова выпрыгнуть! У нас нет другого выхода. Держись!

Кузьма вдруг затянул страшно "А - а - а - а..." и резко свернул влево. "Альфа" вылетела с асфальта на пологий склон и, описав по нему плавную дугу, вновь устремилась на шоссе. И там с силой ударила набежавшую темную тень прямо в бок.

Риту бросило вперед, она не смогла удержаться на руках и больно ударилась лбом о подголовник. Эта боль привела ее в себя. Она с ужасом увидела, как две сцепившиеся машины тащит по краю дороги, и исковерканная "бээмвэ" сносит при этом стальное ограждение. Она еще успела заметить белое лицо водителя "бээмвэ" -- это был тот самый стриженный верзила, что бил и раздевал ее на конспиративной квартире, как темная тень стала уплывать вниз, и Рита почувствовала, как их "альфа" медленно разворачивается поперек дороги.

-- Прыгай, Рита, прыгай! Машины сцепились!

Она лихорадочно нашарила на двери ручку, потянула ее и кулем вывалилась в открывший проем. Боль обожгла левое колено, но она, не обращая это внимания, вскочила на ноги.

Машин на шоссе не было. Она подбежала к краю дороги. Два бесформенных, сцепившихся комка стремительно ползли по крутому склону вниз, потом медленно, как в страшном сне, перевернулись, и вот, расцепившись, кувыркаясь и подскакивая, полетели вниз. Издалека донеслось два глухих удара и все стихло.

-- Ты в порядке?!

Она стремительно обернулась. Кузьма, прихрамывая, шел к ней. Она зарыдала и бросилась ему на шею.

-- Ты!.. Я подумала... Кузьма!

-- Не надо. Все хорошо, воробышек! Все закончилось. Все хорошо... -- Он отстранил ее и быстро ощупал ее всю, присев, когда дело дошло до ног. - Все цело. Только ссадина на коленке, но это к свадьбе заживет. Все хорошо... Чаша цела? - он открыл ее сумку, сунул в нее руку и спустя минуту удовлетворенно кивнул. - Ну вот. Да не плачь! Если ты о машине, то плюнь! Купим тебе другую, еще лучшую.

-- Я не о машине, -- всхлипывала она, бережно целуя его мокрое от пота лицо, -- я думала... Что это конец. Мы не выберемся.

-- Не дождутся! - яростно сказал Кузьма. - Кончилось их время. Все! Теперь уже все! - он обнял ее и вдруг с силой поцеловал в губы. От неожиданности она едва не задохнулась. - Все хорошо, воробышек! Только нам теперь надо отсюда выбираться. Пошли!

Взрыв чувств у Риты скоро сменился каким-то оцепенением, она смутно помнила, что было дальше. Сначала они долго шагали по пустынному шоссе, пока рядом не остановился обшарпанный грузовичок. Кузьма, размахивая руками, что-то рассказывал водителю, а тот только качал головой, время от времени восклицая: "О, ля - ля!" Потом они долго ехали в тесной кабине, пока грузовичок не остановился у придорожного ресторанчика. Кузьма, сердечно попрощавшись с водителем, оставил ее на улице и забежал в ресторан. Обратно он вернулся с огромным, пузатым мужиком в толстом свитере. Пузатый, увидев ее, покачал головой. Они втроем забрались в высокую кабину огромного грузовика, и снова ехали. Кузьма сидел рядом с водителем, они оживленно разговаривали, а она, примостившись у двери, отрешенно смотрела на бегущую под колеса грузовика темную ленту шоссе. Колено больше не болело. Еще в грузовичке ей смазали его йодом. Для этого ей не пришлось раздеваться: колготки на колене порвались, в большущую дыру теперь светило белое тело с темным пятном от йода. Но Риту это почему-то мало волновало. Ее вообще теперь ничего не волновало.

Кузьма по-прежнему оживленно беседовал с водителем, и тот вдруг всплеснул руками и быстро затараторил. Это на короткое время привело Риту в чувство, она прислушалась и вдруг поняла, что они говорят не по-французски. Это был какой-то другой язык, похожий, но ощутимо другой.

-- Послушай! - радостно обернулся к ней Кузьма. - Оказывается, Роже из тех мест, куда мы едем. И он хорошо знает Бертрана!

-- Какого Бертрана?

-- А это тот, к кому мы едем. Он обещал, что нас встретят!..

Водитель действительно достал из кармана маленький телефон и быстро набрал номер на панели. Рита еще слышала, как он горячо что-то кричал в трубку. Ей почему-то запомнились два слова, которые он повторял чаще других, "абэй" и "пигион". После чего она как провалилась ...

Проснулась она от тишины. Уже почти рассвело. Грузовик стоял на обочине шоссе, а вокруг, сколько можно было рассмотреть бежали рядами по склонам небольшие, коротко обрезанные кусты, привязанные к колышкам. "Виноградники!" -догадалась она. И выглянула в окно.

Впереди грузовика стоял зеленый микроавтобус. У него сгрудились пятеро, и Рита присмотрелась: это были пузатый водитель, Кузьма, остальные трое были незнакомы ей. Двое из этих незнакомцев держали в руках охотничьи ружья, и Риту тоненько кольнул в сердце испуг. Но тут Кузьма обернулся, и она увидела, что он улыбается.

Она открыла дверь и спрыгнула на землю. Кузьма стремительно подошел к ней. У него улыбались не только губы, но и глаза.

-- Покажи им, Рита! - торжественно сказал он.

Она поначалу не поняла. Потом, сообразив, зашарила в сумке. Еще в немецкой гостинице она завернула чашу в свою чистую маечку и сейчас не хотела, чтобы все видели это. Ей удалось развернуть ее незаметно, она достала Грааль и протянула его им на вытянутых руках.

Мгновение все молча смотрели на чашу. Она не светилась, как в гостинице, только разноцветные искры в толще изумруда особенно ярко в этих предрассветных сумерках вспыхивали и исчезали. Первым отреагировал пузатый водитель. Размашисто перекрестившись ладонью, он бухнулся перед ней на колени и поцеловал чашу. Затем приложился к ее рукам. Его примеру последовали остальные. Подбегая, они падали перед ней на колени, целовали чашу, потом ее руки, кланялись и целовали. Рита заплакала. Слезы бежали по ее лицу, солеными каплями сбегая на губы. Не зная как смахнуть их, она стояла перед всеми, растрепанная, неумытая, в разодранных колготках, а они теснились на коленях у ее ног и все целовали и целовали. Первым поднялся водитель. Он подбежал к Кузьме и, схватив его руки, приложил их к губам. Рита видела: Кузьма вздрогнул и попытался было вырвать руки, но ему это не удалось и он подчинился. Трое незнакомцев, оставив, наконец, ее, тоже сгрудились вокруг Кузьмы, и Рита видела, как он сначала закусил губу, а потом отвернулся...

В микроавтобусе она, потрясенная только что пережитым, снова уснула и так и не узнала, как долго они еще ехали. Только когда автомобиль снизил скорость, она приоткрыла глаза и смутно рассмотрела квадратную средневековую башню у въезда в небольшую деревню, маленькие аккуратные домики с двух сторон дороги. У одного из них микроавтобус остановился. Широкая дверь съехала в сторону, и в проеме показалась чья-то седая голова. Кузьма, который всю дорогу сидел рядом и на чьем плече она и спала, встал и, прежде чем она успела что-то произнести, подхватил на ее руки. Она хотела сказать, что может идти сама, но ей было хорошо, и она промолчала. Только крепче обхватила руками его за шею.

Ее внесли в дом, положили на кровать и последнее, что она ощутила, как с нее осторожно снимают туфли, ласково подсовывают под голову подушку и укрывают одеялом...

13.

Желтые пятнышки от солнечных лучей плясали на белой оштукатуренной стене, как бы подмигивая ей. Рита повернула голову. За окном противоположной стены росло уже начавшее зеленеть дерево. Ветер покачивал его ветки, ласково играя с маленькими листочками, от чего солнечные лучи, пробиваясь в окно, дробились и двигались.

Она отбросила одеяло и села. Ее уложили прямо на покрывало, не разбирая постели. Она увидела на коврике у кровати свои туфли, рядом, на стуле, лежало что-то блестящее. Она потянулась и взяла пакет. В нем были трусики, черные, все в кружевах; черные, в тон ее юбке, колготки и беленькая маечка на тонких бретельках с кружевной отделкой вверху. Все новенькое, даже с этикетками. "Кузьма! -- сообразила она. -- Сдержал-таки слово, купил мне трусики".

Она соскочила на пол и прошлась по комнатам. В доме никого не было. Она нашла душ и после некоторых усилий разобралась, что здесь надо включать, чтобы вода из крана шла горячая. Толстые махровые полотенца висели на крючках, и она с удовольствием встала под тугие теплые струи. На угловой полочке она нашла шампунь и мыло, и с наслаждением вымылась. Затем, завернувшись в полотенце, прошла в комнату и уже здесь переоделась в чистое. Удивительно, но все оказалось впору: и трусики, и колготки, и маечка. "Ему бы в отделе женского белья работать, -- с иронией подумала Рита, завершая наряд, -- на глаз размер ловит. Очередь бы стояла. Пропадает талант". Несмотря на иронию, ей было приятно: и то, что он не забыл и купил ей все нужное, и то, что все не только ей понравилось, но и подошло по размеру. Она снова сходила в ванную и там, перед единственным в этом доме зеркалом, навела красоту: слава Богу, косметичка в сумочке сохранилась, а в косметичке имелось все, что нужно. Покончив с этим, она вдруг почувствовала зверский голод. Она вышла в гостиную, и увидела, что стол в центре комнаты сервирован. У больших белых тарелок лежали столовые приборы, рядом, свернутые кульком, стояли такие же белые салфетки. В довершение это приятной картины она уловила аппетитный запах и скворчание -что-то поблизости жарилось. Звуки и запах шли из полуоткрытой двери, и она заглянула туда. У плиты, повязав поверх одежды фартук, хозяйничал Кузьма. -- Проснулась?! -- радостно сказал он, увидев ее. -- Очень хорошо! А то я уже собирался идти будить. -- Я долго спала? Он бросил взгляд на запястье: -- Часов восемь. -- Надо было разбудить, -- сказала Рита, смутившись. -- Зачем? -- пожал он плечами. -- Спешить больше уже некуда. Иди в столовую, будем, -- он снова взглянул на запястье, -- ужинать, наверное. По-местному уже почти шесть вечера. В столовой он водрузил на подставку большую сковороду с яичницей, в которой многочисленными коричневыми островами выделялись ломтики ветчины, тарелки с нарезанными сыром и белым, воздушным хлебом. Затем, ловко орудуя штопором, открыл бутылку вина и до краев наполнил бокалы темно-красным. -- За вас, Маргарита Михайловна! -- За нас! -- поддержала она и выпила до дна. Вино оказалось ароматным, чуть сладким и слегка терпким. Он, ловко орудуя лопаткой, вывалил ей в тарелку половину содержимого сковороды, и Рита торопливо набросилась на еду. -- Вкусно! -- сказала она, чувствуя неловкость от разыгравшегося аппетита. -- Голод -- лучшая приправа! -- философски заметил он, также быстро действуя вилкой и ножом. -- Можно было и что-нибудь позатейнее сделать, да времени нет. Рита внимательно посмотрела на него и только сейчас увидела, что щека его возле уха испачкана чем-то черным, а на плохо отмытых руках под ногтями заметны тонкие черные полоски. -- Ты... отдохнул? - спросила, понимая, что это пустой вопрос. -- Некогда было, -- подтвердил он. -- Чем же занимался? -- Машину чинил. -- Какую машину? -- Бертран нам подарил, после того, как узнал, что случилось, -- пояснил он, снова наполняя бокалы. -- Надо же на чем-то ездить. -- Какой Бертран? - удивилась она. -- Не тот, конечно, -- улыбнулся он, чокаясь. - Другой. Он нас встречал, не помнишь? Рита напрягла память и единственное, что припомнила: седая голова в проеме двери микроавтобуса. -- Он... старый? -- За восемьдесят. Это его дом. Боевой дед. Был командиром роты в бронетанковой дивизии Леклерка, той самой, что брала Париж в 1944 году. Горел в танке. Все лицо в шрамах. Умница, эрудит, о катарах и Граале знает, наверное, все. Мы с ним полдня проговорили, пока ты спала. -- А где он сам? -- На службе. В церкви. Это деревня - община современных катаров, а Бертран у них что-то вроде и священника и духовного отца. Они сейчас молятся у нашей чаши. Поэтому вокруг никого, даже еду приготовить некому. -- А как же ты мне все купил? - спросила Рита и почувствовала, что краснеет. Кстати, спасибо. -- Пожалуйста! - улыбнулся Кузьма. - Тут поблизости город, я попросил -- и съездили. Машину надо было переоформить, кое-чего для нее тоже купить. Подошло? Она молча кивнула. -- Вот и замечательно. А я, если не возражаешь, пойду в гараж. Эта машина лет двадцать стояла на колодках: надо все проверить, промазать, масло заменить. Ты, если хочешь, можешь погулять. -- А это не опасно? Он засмеялся: -- У въезда в деревню, у средневекового донжона, дежурят парни с ружьями, у церкви - тоже. Не волнуйся: это французы. То, что попало им руки, не отдадут. Да и нападать, думаю, уже некому. Рита вздрогнула, вспомнив вчерашнее, и тут же торопливо отогнала от себя эти воспоминания. Ей просто не хотелось больше об этом думать. Она допила вино, затем собрала посуду со стола и перемыла ее на кухне. Здесь, как и в ванной, стояла газовая колонка, она, уже имея опыт, быстро разобралась, что к чему. Расставив чистые тарелки и бокалы в шкафчике, она вышла на улицу. Солнце уже садилось, но было еще тепло, и она решила не возвращаться в дом за курточкой. Медленно пошла вверх по улице. Судя по всему, она была единственной в этой маленькой деревне и даже не асфальтированная - прикатанная катком гравейка. В конце улицы стояла старая каменная церковь в романском стиле, потемневшая от времени, но ухоженная. У дверей на низких ступеньках сидели два крепких парня в беретах и с ружьями в руках. Когда она подошла, они вскочили, сняли береты и заулыбались. Рита тоже улыбнулась им и остановилась, не зная, что сказать. Из церкви доносилось стройное пение, с минуту она прислушивалась. Ей захотелось зайти, но парни у входа, хотя и улыбались ей, но смущали, и она не решилась. Помахав часовым ручкой, повернулась и пошла назад. Подойдя к дому Бертрана, она заглянула в раскрытые двери гаража. Кузьма в синем комбинезоне возился у огромной, черной, с блестящим хромированным радиатором машины, прикручивая ключом большие с выкрашенными белой краской ободками колеса. Лицо его, еще больше перепачканное черным, было сосредоточенным. Но при виде ее заулыбалось. -- Смотри, Рита! - восторженно закричал он, показывая ей на автомобиль. - Это "хорьх", 1939 года выпуска. Военный трофей Бертрана. Он рассказывал, что какого-то немецкого генерала из нее вытряхнул. Состояние - идеальное: ни пятнышка ржавчины, все узлы и агрегаты исправны и смазаны. Француз! Законсервировал в лучшем виде. Двадцать лет стояла, а я плеснул бензина в карбюратор - и сразу завелась! Во, техника! На века делали. -- Ты сможешь ее починить? - с сомнением в голосе спросила Рита. -- Я сын колхозного механизатора! - обиделся Кузьма. - Я трактора с пятнадцати лет ремонтировал! -- И она поедет? - не отстала Рита. -- Еще как! - засмеялся он. - Понравится - за уши не вытащишь! Рита кивнула и пошла в дом. Там она достала из кухонного шкафа недопитую за ужином бутылку вина, налила себе полный бокал и, смакуя, осушила его маленькими глотками. Затем сходила в спальню, принесла оттуда сигареты и закурила, пуская дым в беленый потолок. Никому не было до нее дела, но ей было хорошо. Вчера их чуть не убили, ее "альфа", разбитая в хлам, лежала где-то на дне ущелья, возможно, их уже искала вся полиция Франции, но ей все равно было хорошо. А чтобы было еще лучше, она, неумело орудуя штопором, открыла еще бутылку. Когда Кузьма поздним вечером заглянул в кухню, она сидела перед двумя пустыми бутылками, откинувшись на спинку стула и загадочно улыбаясь своим мыслям...

***

Проснулись они рано. Вернее, это Кузьма встал рано, а когда Рита после утреннего душа вышла в столовую, он уже сервировал стол. Увидев ее, подмигнул:

-- Садись, Маргарита Михайловна! Перекусим перед дальней дорогой.

-- А куда едем? - поинтересовалась она, разворачивая салфетку.

-- Увидишь! - загадочно улыбнулся Кузьма. - Приготовь свой "олимпус". Такое не снимал никто и никогда.

Рита пожала плечами. Не хочет говорить - не надо. Ей вообще не хотелось сегодня ни с кем и ни о чем спорить. Слишком хорошее выдалось утро.

Кузьма снова принес яичницу и сыр, они принялись за еду, и в этот момент в столовую вошел высокий седой человек. Лицо его все будто состояло из морщин и шрамов, но глаза, светлые, как небо за окном, улыбались. Кузьма вскочил со стула:

-- Знакомься, Рита, это Бертран.

Бертран легко поклонился ей, взял ее ладони и приложил к сердцу. Затем присел на свободный стул. Кузьма налил ему полную чашку черного кофе.

-- Дай ему поесть! - озаботилась Рита.

-- Он не будет, -- возразил Кузьма, -- французы по утрам плотно не едят. Это нам в дальнюю дорогу, -- он что-то сказал Бертрану, видимо, перевел свои слова, и старик согласно наклонил голову. Только сейчас Рита заметила, что Бертран одет в какую-то черную мантию, перепоясанную веревкой, на ногах его были странные сандалии.

-- Это одежда катаров, Совершенных, -- пояснил Кузьма, заметив ее взгляд.

Бертран тем временем допил кофе, встал и надел на свою белую голову черную коническую шапочку. Затем что-то сказал Кузьме на незнакомом языке. Рита разобрала только уже знакомое ей "пигион".

-- Он сказал, что никогда прежде не видел такого красивого голубя, -- перевел Кузьма и улыбнулся: -- Француз! Даже старый, даже катар... Он желает нам счастья.

Старик подошел к ней, Рита встала. Он взял ее лицо в свои теплые шершавые ладони и ласково поцеловал в лоб. Затем повернулся и вышел.

-- Пей кофе! Пора. Забирай все: сюда мы уже не вернемся...

Они долго ехали по какому-то шоссе: длинная процессия из разнокалиберных машин. Как показалось Рите, вся деревня снялась вместе с ними. Их "хорьх" важно плыл в центре колонны. В нем оказалось очень просторно и удобно, и Рита с удовольствием поглядывала на пробегающие мимо окна виноградники и возделанные поля. Кузьме, было видно, тоже доставляло удовольствие управлять такой машиной: время от времени он ловил на себе ее взгляд и подмигивал в ответ. Бертран сидел сзади, сжимая в руках какую-то шкатулку; Рита не сразу, но догадалась, что там Грааль.

Возле какого-то дорожного знака (Рита не успела прочитать названия) колонна свернула вправо и покатила по узкой извилистой дороге. По обеим ее сторонам тянулся зеленый лес не то из елей, не то из сосен.

-- Пихта, -- пояснил Кузьма, заметив ее интерес.

-- А разве во Франции растут пихты?

-- Как видишь! - улыбнулся он.

В следующий миг Рита едва не взвизгнула от восторга: лес расступился, открыв красивейший водопад. Кузьма снисходительно глянул на нее, пряча улыбку в усах. Рита не успела придти в себя от пережитого восторга, как показался еще один водопад, потом еще...

Вскоре они въехали в мрачное извилистое ущелье. Высокие темные стены его нависали над дорогой, и, казалось, смыкались где-то далеко вверху. Рите на минуту даже стало не по себе, но ущелье скоро кончилось, и колонна выбралась к подножию высокой, с округлой вершиной горы. На макушке ее, хорошо различимые в утреннем, ясном воздухе, виднелись развалины древнего замка.

-- Монсегюр! - догадалась она.

-- Монсегюр, -- подтвердил Кузьма, заруливая на стоянку.

Они вышли из машины. Кузьма открыл дверь Бертрану, тот степенно выбрался наружу. Из подъезжающих автомобилей и микроавтобусов выходили жители деревни, собираясь вместе. Рита осмотрелась. На широкой асфальтированной площадке стояли только машины катаров. У видневшихся неподалеку зданий магазинчиков, и еще какого-то сооружения не было ни души.

-- Послушай! - тронула она за руку Кузьму. - Это же наверняка туристский объект. Почему никого?

-- Очень интересный вопрос! - засмеялся он. - Я думаю: сегодня его задают не только мы. Сегодня у многих людей в близлежащих окрестностях произошли мелкие неприятности: у кого-то сломалась машина, у кого-то заболели родственники, кто-то - сам. Такая вот цепь непредвиденных случайностей, которая в целом и создала эту картину, -- он повел рукой. - Ты не забыла, что мы сюда привезли?..

Катары на стоянке выстроились в процессию, которую возглавил Бертран, и стали подниматься в гору. Цепочка людей, извиваясь змеей, взбиралась наверх. Рита с Кузьмой шли в хвосте. С непривычки ей было тяжело подниматься по крутому склону, да еще и узкой тропинке, и Кузьма постоянно поддерживал ее под локоть. Рита вся вспотела и запыхалась, но на вершину взошла вместе со всеми. Они прошли сквозь высокие ворота внутрь замка. Там двое молодых катаров, шедших вслед за Бертраном, быстро сложили какие-то доски, которые они несли с собой, и Рита увидела нечто вроде походного алтаря. Бертран водрузил на алтарь шкатулку, которую дорогой держал в руках, открыл ее и достал Грааль.

Катары в едином вздохе опустились на колени и запели гимн. Рита растерянно оглянулась, не зная, что делать. Кузьма мягко взял ее за локоть и отвел к стене. Стал рядом.

-- Это их праздник, их молитва, -- тихонечко шепнул на ухо. - Нам разрешили присутствовать и смотреть, но и только. Но ты достань фотоаппарат, им сейчас не до нас.

Рита послушалась. Первым делом она глянула на счетчик кадров --пленки оставалось еще снимков на десять. Запасные кассеты лежали в чемодане, что покоился сейчас на дне пропасти вместе с искореженной "альфой", а Кузьма, купившей ей белье, о пленках не подумал. В довершение всего она сделала несколько снимков в деревне катаров - в том числе и себя возле "хорьха" на фоне дома Бертрана.

-- Хватит! - шепнул ей Кузьма, словно прочитав ее мысли. - Ты сделай сейчас пару планов, а главное начнется, - он глянул на часы, - минут через десять. И недолго продлится. Дай Бог успеть отснять.

Она так и сделала. Щелкнула затвором. Затем Кузьма осторожно тронул ее за плечо и глазами указал на узкую каменную лестницу без перил, ведущую наверх стены. Она поняла и осторожно, чтобы не шуметь, поднялась по ступенькам. Наверху перед ней вдруг открылась захватывающая дух панорама: она словно парила в воздухе над горой, маленькими коробочками машин у ее подножия, соседними вершинами... Легкий порыв ветра ударил ее в спину, и Рита чуть не вскрикнула: ей показалось, что она сейчас взлетит. Но взлететь не пришлось: Кузьма мягко, но твердо взял ее за локоть. Рита прошла по стене и, выбрав ракурс, щелкнула еще пару раз.

-- Смотри! - указал ей Кузьма на небо. Он говорил тихо, но уже не шепотом: внизу самозабвенно пели и все равно не могли их слышать. - Видишь: пасмурно, облака?

-- Вижу, -- сказала она, вспомнив, что дорогой светило солнце, а по приезду к горе, небо затянуло тучей.

-- Сейчас будет солнце.

Она недоверчиво посмотрела на него, и он понял этот взгляд.

-- Это не я сделаю. И никто из людей так не сможет. Смотри.

Она подняла голову и вдруг увидела, как и в самом деле облака стремительно исчезают с небосвода. Как будто кто-то там наверху круговыми движениями протирал тряпкой запотевшее окно. Ей стало не себе. В голубом небе проглянуло солнце, его лучи ярким снопом ударили в замок на вершине горы.

Внутри двора запели громче, и Рита посмотрела туда. Катары уже встали с колен и все как один смотрели на Бертрана, поднявшего чашу на воздетых к небу руках. Рита спохватилась и поднесла камеру к глазам. И уже через объектив увидела, как сноп солнечных лучей, пробившись поверх стены, ударил в чашу, и та выбросила к небу широкий зеленый столб. Она лихорадочно нажала на спуск, затем, досадуя на автоматику, которая слишком медленно перематывает пленку и взводит затвор, повторила это еще и еще. Вспомнив про зумм, она привела его в действие, сделав Грааль в руках Бертрана как можно крупнее. И, когда автоматика навела резкость, увидела, как чаша словно растворяется, горит, превращаясь прямо в ладонях старика в этот невыносимо яркий, уносящий к небу столб зеленого света.

Ахнув, она машинально нажала на спуск и, опустив камеру, наблюдала как зеленый поток словно исчерпался в руках Бертрана, и его конец унесся в небо, словно увлекая за собой чашу. И в ладонях старого катара уже не было ничего.

-- Что это? - она оглянулась на Кузьму. - Что произошло?

-- Что и должно было произойти в полдень в день весеннего равноденствия, когда планета Земля вошла в созвездие Водолея. Наступила новая эпоха, и мы были только что свидетелями ее прихода, -- торжественно ответил он.

-- А чаша?

-- Она была дана людям только до этого дня, -- пояснил он и погрустнел. - Она должна была служить символом единения народов и их братства, так как была сделана из камня принадлежавшего падшему ангелу, очищенного от темной силы кровью Христа. Тогда бы ее пребывание на земле продлилось. Но люди распорядились иначе. Из символа мира, попытались создать средство для победы в войне, то есть вернуть камню те свойства, от которых его избавили. Мы оказались не готовы воспринять Грааль, как когда-то не смогли воспринять проповедь Христа и послали его на крест, -- с горечью заключил он.

-- Это Бертран тебе так сказал?

Он покачал головой:

-- Бертран рассказал мне историю чаши. Видишь ли, практически нет никаких серьезных письменных источников, объясняющих ее происхождение, только легенды. Или устные предания. Например, непонятно, как у Христа, родившегося в небогатой семье, могла появиться чаша, выточенная из огромного цельного изумруда? Если бы ему поднесли ее в период после начала проповеди, это зафиксировали Евангелия. Но ничего подобного нет ни в канонических текстах, ни апокрифических. Да и не мог Иисус, проповедовавший отказ от богатства, принять от кого-либо такой дар. Тем не менее, достоверные источники утверждают, что именно из этой чаши пил Спаситель на тайной вечере с учениками. Значит, она принадлежала общине апостолов. Они ведь носили с собой какую-то посуду, чтобы хотя бы воду пить в дороге.

-- Как же она появилась?

-- Видишь ли, Люцифера низвергли в ад задолго до рождения Христа. Огромный изумруд, выпавший в тот момент из обруча на его голове, стал достоянием людей. Понятно, что такая дорогая реликвия хранилась у кого-то из восточных царей иначе тогда и быть не могло. В ходе постоянных войн переходила из рук в руки. Кто-то из властителей приказал сделать из нее чашу - обычное дело, тогда так было принято. Наверное, работу выполнили в Индии, где работали лучшие мастера по камню. Со временем была замечена темная сила изумруда. И лучшие умы того времени решили эту силу укротить.

-- Какие умы?

-- Волхвы. Те самые загадочные цари Востока, что заранее знали о рождении Спасителя и пришли, чтобы поклониться Младенцу. В Евангелии сказано, что они поднесли ему дары. До сих пор специалисты по Библии спорят, что это были за дары. Бертран сказал, что по древнему преданию катаров, чаша была среди этих даров. Когда Христос стал проповедовать, он носил ее с собой. И ученики знали, что это его как бы младенческое приданое, поэтому и относились к ее ценности спокойно. Такое в ту пору было не редкость.

-- Почему же они отдали ее Иосифу Аримафейскому?

-- Потому что в тот страшный день в Иерусалиме он оказался единственным по-настоящему мужественным человеком. Преданным Спасителю и верящим в него. Даже апостол Петр публично отрекся от Иисуса, а Иосиф - нет. Он не только выпросил тело казненного Христа у властей, но и положил в своем гробе. Решиться на такое, когда синедрион и толпа требовали: "Распни его!"... Из уважения к нему и преклонения перед его мужеством ученики могли отдать ему эту чашу. Тем более, что он наверняка сказал им, зачем просит. Возможно, тогда кое-кто из учеников последовал его примеру: так появились еще чаши, содержавшие кровь Спасителя. Возможно, так был укрыт след главной реликвии, которая неизбежно могла вызвать интерес у сильных мира сего. Иосиф впоследствии увез чашу из Иудеи, тем самым сохраняя ее от ненужного любопытства властей. В Западной Европе тогда царило язычество, о Христе даже не слышали, поэтому о чаше вспомнили, когда вестготы принесли сюда христианство. Для катаров, основой учения которых была борьба Добра и Зла, она не могла не стать главной святыней. Граалем.

-- И вновь привезли его сюда мы! - спросила Рита, ощущая, как ее распирает гордость. - А что, если бы у нас это не вышло? Если бы ее отобрали? Те?

Кузьма внимательно посмотрел на нее.

-- Ты слышала такое слово "Армагеддон"?

Она кивнула.

-- Вот тогда бы и увидела.

Рита вздрогнула: Кузьма сказал это так, что нельзя было не поверить. Но сейчас ей не хотелось думать о страшном.

-- Все-таки здорово, что Грааль привезли именно мы! - с гордостью заключила она. - Подумай, это ж надо было так случиться, что какая-то девушка Рита и мужчина по имени Кузьма вдруг встретились, подружились, потом обрели Грааль и, преодолевая препятствия, доставили его, куда следовало. Средневековый роман! Рыцарь Парцифаль и его возлюбленная...

-- Ты по-прежнему считаешь, что все произошло случайно? - улыбнулся он. Ошибаешься. Согласно преданию, утраченный Грааль должны были вернуть Пчела и Голубь.

-- Ладно я Голубь! - задорно тряхнула головой Рита. -- Но ты-то Телюк! Где Пчела?

-- Мой прадед Кузьма, -- начал было он, но Рита замахала руками, он не выдержал и рассмеялся. - Ладно, в последний раз. Короче, фамилия прадеда была Абей. Эту фамилию он унаследовал от своего прадеда, наполеоновского солдата, попавшего в плен в 1812 году и оставшегося в России. Их много тогда осталось, солдат, не захотевших возвращаться на Родину, где вновь воцарились Бурбоны. В России их принимали в подданство, наделяли землей и даже освобождали на десять лет от налогов - я сам видел бумаги Пьера-Роже Абея, своего предка. Так что на одну шестнадцатую я француз. Возможно, даже окситанец.

-- И? - напряглась Рита, уже понимая, что он хочет сказать.

-- Абей -- по-французски Пчела. Я говорил с Бертраном, и он считает, что Пьер-Роже Абей, несмотря на французскую фамилию, был местным уроженцем, потомком немого катара Абея, который вместе с товарищами после падения Монсегюра ночью вынес Грааль из замка, а затем схоронил его в одном из гротов Сарбатеза.

-- А почему именно Пчела и Голубь?

-- Это были любимые символы катаров. Голубь...

-- Про Голубя я знаю, -- прервала его Рита. - Сама видела.

-- Пчела считалась у катаров символом непорочного зачатия.

-- Ну, у нас с тобой так не получится! - неожиданно для себя воскликнула Рита, и вдруг увидела, как он по-детски смутился. Даже покраснел. И она поспешно добавила: -- Значит, все было предопределено?

-- Ну не совсем все, наверное, -- с иронией сказал он, подмигивая, и теперь пришел ее черед смущаться.

-- Да ну тебя!

-- Идем! - он ласково обнял ее за плечи. - А то проститься с Бертраном не успеем.

Они спустились с горы и на стоянке попрощались с жителями деревушки. Ее снова всю зацеловали и заобнимали, заставив прослезиться, причем, как заметила Рита, молодые катары обнимали ее как-то особенно горячо. Кузьма несколько раз бросал в ее сторону недовольный взгляд, и Рита втайне порадовалась этому. Последним к ней подошел Бертран, ласково взял ее лицо своими широкими ладонями и снова поцеловал в лоб. Затем крепко обнял Кузьму и пошел к микроавтобусу. В "хорьх" они сели вдвоем. В этот раз они ехали в конце колонны, и Рита, взволнованная всем происшедшим, не обращала внимания на природные красоты. Перед выездом на шоссе колонна катаров остановилась, пропуская их вперед, и они проехали вдоль нее, провожаемые гудками и гортанными возгласами. Рита, опустив стекло на двери, махала рукой.

-- И что теперь? - спросила она, когда они выкатились на автомагистраль.

-- Домой! - весело отозвался Кузьма.

-- Через всю Европу, на этом монстре?

-- Это было бы интересно! - заулыбался Кузьма. - Такая машина! Нам бы каждый второй водитель завидовал! Но едет она не быстро, а бензина ест прорву. У нас мало времени и денег, -- он вздохнул. -- Придется продать "хорьх" и лететь самолетом.

-- А на билеты хватит? - иронично сощурилась она.

-- Ничего ты не понимаешь в автомобилях! - обиделся Кузьма. - Это же раритет, коллекционный экземпляр! Когда мы с Бертраном переоформляли машину, директор магазина, не видя ее, сходу предложил мне десять тысяч евро. Думал, что я лопух и ничего не понимаю. Нашел дурака! В Марселе за "хорьх" дадут минимум в два больше. Но мы не поедем в Марсель. Из Ниццы к нам улететь проще, и в Ницце тоже любят старинные машины. Так что, -- обернулся он к ней, -- я обещал тебе машину, лучше, чем твоя "альфа", и слово сдержу. И мне на колеса останется. Я ведь свою машину полгода как продал - деньги были нужны. "Бээмвэ-тройка", старенькая, но бегала...

-- Может, махнем сначала в Германию? - заторопилась она, как только сказанное Кузьмой осело в сознании. - Снимем хороший номер в отеле, раз мы теперь богатые, проедем по автохаусам, выберем, не спеша. Я - себе, ты - себе. Можем, и одну на двоих, -- с потаенной мыслью предложила Рита. - А?

-- Сказка! - мечтательно выдохнул он. - Ну, ты и искусительница! - он протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но она сама потерлась о нее щекой. - Знаешь, чем взять бедного Кузьму.

-- Тоже мне бедный! - фыркнула Рита, отбрасывая его руку.

-- Может и не бедный, -- задумчиво сказал он, не отрывая взгляда от дороги. Боюсь только, что вкусы у нас разные. Ты наверняка снова выберешь себе машину красивую и маленькую. Мечту...

-- А ты? - перебила она.

-- Я уже старый, -- вздохнул он. - У меня и образ жизни устоялся и вкус. Сейчас бы я купил себе солидную машину, вроде "бээмвэ", пятерки. Тройка для меня сейчас - автомобиль юности. Я из этого возраста вышел.

-- Кокетничаешь? - не согласилась она. - Напрашиваешься на комплимент?

-- Где там! - возразил он. - Но дело не только в возрасте. У нас нет времени на машины. Послезавтра из Кельна прилетают мои, и я должен обязательно их встретить. Я ведь сменил дверь в квартире, без меня они даже не войдут. Зрелость тем и отличается от юности, что у человека становится мало свободы и много обязательств. Вот так...

Рита не ответила. Это его "мои" так сильно укололо ее, что она насупилась и отвернулась к окну. Глаза ее повлажнели.

"Что-то я сильно часто стала плакать в последнее время, -- сердито подумала она, -- слишком часто. Из-за чего? Я ведь по-прежнему Маргарита Голуб, первое перо популярной газеты, и сейчас я везу домой репортаж о событии, о котором до меня не писал никто и никогда. Его перепечатают многие издания, в том числе и заграничные. Я буду давать интервью телеканалам и своим лопухастым коллегам, которым такое даже не снилось. Паша обязательно назначит меня своим заместителем, и пусть только попробует не назначить! Тогда это сделает другая газета. У меня будет новая машина, гораздо лучше прежней, и я, наконец, верну папе долг. Такой удачи я ждала много лет, почему же я должна плакать? Я и не буду..."

Она посмотрела влево. Кузьма сосредоточенно смотрел на дорогу, и по его лицу было видно, что он не настроен разговаривать. В его позе, слишком напряженной, было нечто такое, что заставило ее отвернуться.

"Все было замечательно, -- сказала она себе, глядя в окно. - Это была сказка, а сказки рано или поздно кончаются. Он замечательный парень, но мы встретились слишком поздно. Когда он получал паспорт, я ходила в детский садик, а когда у него родилась дочь, я бегала в школьной форме с бантами в косичках. Он ни в чем не виноват. И я ни в чем не виновата. Просто так вышло..."

Она потихоньку достала из сумочки платочек и промокнула им глаза. Не хватало еще, чтобы тушь потекла и испортила ей лицо...

Эпилог

Проснулась она рано.

Удивительно, но вчера она была уверена, что раньше полудня точно не поднимется, но сейчас электронный будильник показывал 8.56, и ей совершенно не хотелось спать. Сквозь не задернутые до конца шторы в комнату вливался яркий солнечный свет, и Рита, потянувшись, решила, что пора.

Она, не спеша, позавтракала, затем, одевшись, сходила в фотографию, где вчера, несмотря на всю усталость, сдала в проявку пленки и велела напечатать все качественные кадры. Не удержавшись, она просмотрела фотографии прямо на месте и, разочарованная, вернулась домой. Там еще раз все просмотрела, и, бросив их на стол, вызвала по телефону такси.

Была суббота, и автомобильный рынок кишел народом, рыскавшим между шеренгами блестящих свежевымытых машин. Рита сразу направилась в ближайшие к входу ряды, где традиционно выставлялись автомобили подороже. Там она, пройдя всего несколько шагов, сразу остановила взгляд на ярко-красной, нарядной машине. В салоне ее сидело двое, оба молодые, по лицам было видно, тертые парни; как поняла Рита: владелец и его приятель, продававший стоявший рядом "мерседес". На Риту парочка не обратила внимания, хотя она подошла вплотную и явно демонстративно стала рассматривать автомобиль. Не утерпев, она кашлянула. Продавец, наконец заметив ее, лениво выглянул в открытое окно.

-- Это серьезная мужская машина, девушка. "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка. Мягкие и пушистые машинки с коробкой-автоматом дальше.

-- А ты продаешь или лекции читаешь? - сердито спросила Рита, чувствуя, что заводится.

Продавец, поняв, торопливо выскочил наружу.

Рита, не в силах подавить мстительного чувства, вытащила из-под стекла машины бумажную табличку с ценой, достала из сумки ручку и прямо на капоте жирно зачеркнула последние три цифры "500". Взамен сверху нарисовала три нуля.

-- Ты... это... -- завозмущался было продавец, но Рита сказала решительно:

-- Плачу в евро!

Продавец задумчиво пожевал губами и кивнул:

-- Будете смотреть или сразу на оформление?

-- На оформление! - скомандовала Рита и решительно открыла заднюю дверцу...

Через час она выехала на кольцевую дорогу и промчалась по ней дважды, перестраиваясь из ряда в ряд и тормозя на свободной от транспорта позади полосе. Машина вела себя безупречно: мгновенно ускорялась с места: да так, что Риту вдавливало в спинку сиденья, легко слушалась руля и надежно тормозила. В движении мотора почти не было слышно, только когда она притапливала подошвой туфельки акселератор, под капотом раздавался могучий красивый рык.

Вернувшись домой, Рита некоторое время послонялась по квартире, борясь с собой, но все же капитулировала. Села у телефона и торопливо набрала номер. Кузьма откликнулся после первого же гудка, как будто дежурил у аппарата.

-- Привет! - радостно сказала она, и он, ничуть не удивившись, откликнулся: -- Привет. -- Я проявила пленки и напечатала снимки, -- заторопилась Рита, боясь, что он задаст нежеланный сейчас вопрос. - Ни на одном нет Грааля. Только светлое пятно, будто я и ты держим электрическую лампочку в руках. И в замке - тоже. Столб света, исходящий из рук Бертрана. -- Да ну? - удивился Кузьма, но по тону его голоса Рита поняла, что он как раз и не удивлен. -- Ты... Знал, что так будет? -- Догадывался, -- честно признался Кузьма. - Грааль имел свойство не показываться недостойным. Таких среди ваших читателей много. -- Почему не предупредил? - обиделась Рита. - Как я теперь писать буду? Кто мне поверит?

-- А если бы фотографии получились, поверили? - спокойно заметил Кузьма. Какая-то невзрачная чаша. Люди сейчас не верят никому и ничему. Может даже хорошо, что вместо чаши светлое пятно? Все-таки таинственное что-то... Кроме того, если бы я и сказал тебе, что снимков не будет, ты не послушалась. Ведь так?

Рита поняла, что он прав, но не нашлась, что ответить. Пауза затягивалась, и она поспешила:

-- А я машину купила.

-- Да ну? - заинтересовался Кузьма, и она зачастила:

-- "Бээмвэ"-пятерка, мотор-плита в два с половиной литра, механическая коробка... На дороге - просто зверь.

-- Это ты поспешила, -- не одобрил Кузьма. - Бог знает, что они тебе всучили! Надо было чуть подождать: я бы посмотрел.

-- Так давай я приеду - посмотришь! - радостно предложила Рита.

-- Не могу, -- вздохнул Кузьма. - Вика с Машей прилетают через полтора часа. Надо обязательно встретить: ты же знаешь: у них даже ключей от квартиры нет. Сейчас придет такси. Встретимся потом как-нибудь. Хорошо?

-- Хорошо, -- машинально ответила она и услышала в наушнике короткие гудки.

Положив трубку на аппарат, Рита прошла в кухню, вскипятила чайник и заварила кофе. Хотя было обеденное время, но есть ей совсем не хотелось, и она пожевала немного печенья, запивая его обжигающе горячим напитком. Затем, вымыв чашку, несколько минут послонялась по квартире, не зная, чем себя занять. Взяла было в руки фотографии, но, даже не став их рассматривать, бросила обратно на стол. Достала из сумочки портмоне, пересчитала деньги (их осталось не так много, но вернуть долг отцу хватало), положила портмоне назад. И вдруг, подхватив сумочку, бросилась в прихожую.

Она не отдавала себе отчет, зачем все это делает, и не хотела ничего осознавать. Сбежав вниз по ступенькам, она подлетела к машине. Мотор густо рыкнул, когда он тронула педаль газа, и машина стремительно вынесла ее от подъезда на широкий асфальт. Она летела по полупустым в этот выходной день улицам, нервно кусая губы перед каждым светофором, и облегченно вздохнула, вырвавшись, наконец, из городских теснин.

Она не помнила, как промчала до аэропорта; в памяти обрывками отложились: черная асфальтовая лента с заметно стершейся за зиму разметкой, облезший разделительный барьер слева и транспортная развязка, которую она прошла на полной скорости, визжа шинами. Загнав машину на гостевую стоянку, она торопливо выскочила наружу, и, закрыв с брелока замки на дверях, побежала к входу.

... Она увидела его сразу. Кузьма одиноко сидел в пластмассовом кресле у огромного окна и смотрел в пол. Громко цокая каблучками по каменным плитам пола, она побежала к нему. Он, услышал, поднял голову и удивленно встал. Не давая ему ничего сказать, она бросилась ему на шею, и, уткнувшись лицом в плечо, захлюпала носом.

-- Ну... Что ты?.. Зачем так?.. - растерянно бормотал он, гладя ее по спине, и она, боясь его слов, только сильнее вжималась в родное сильное тело.

-- Ну что ж ты в самом деле?! - наконец, оторвав ее от себя, с мягкой укоризной сказал он. - Не надо, ей Богу... Зачем?

Ей не хотелось, чтобы он видел ее сейчас такую, зареванную, и она, мотая головой, попыталась вновь спрятать лицо у него на груди. Но он не позволил. Удерживая одной рукой, достал из кармана белоснежно чистый платочек и аккуратно промокнул ей глаза.

-- Подожди меня здесь! - попросил, усаживая ее в кресло. - Сейчас Вика с Машей выйдут - надо встретить. Потом поговорим.

Она послушно кивнула и, промокая глаза оставленным платочком, смотрела, как он пошел к открывшемуся проходу таможенного терминала. В проход повалили люди с чемоданами и сумками; вдруг от толпы отделилась худенькая девочка-подросток и с разгону бросилась Кузьме на шею, обхватив его сразу руками и ногами. Рита с завистью наблюдала, как пара закружилась по полированному каменному полу, затем отец с дочерью расцеловались, и девочка соскользнула на пол. Затуманенным взором Рита увидела, как следом к ним подошла высокая красивая девушка с тяжелыми сумками в обеих руках, Кузьма расцеловался и с ней, забрал сумки, и все трое направились к Рите.

-- Вот! - сказал Кузьма, когда они подошли совсем близко, и Рита встала, встречая. - Это моя знакомая, Маргарита. Она любезно согласилась подвезти нас сегодня домой, -- Кузьма заговорщицки подмигнул ей, и Рита послушно кивнула. - А это Виктория и Маша.

Девочка, улыбаясь, протянула ей руку, и Рита, похолодев, машинально пожала ее. Перед ней стоял второй Кузьма: те же выразительные зеленые глаза, волнистые черные волосы... Только овал лица был мягким, девичьим, и черты лица мельче. Маша просто кивнула ей, и Рита, почувствовав укол в сердце, поразилась ее красоте. Девушка была высокой - на голову выше ее, и ослепительно прекрасной: мягкие каштановые волосы, голубые глаза, гладкая белая кожа лица...

-- Идемте! -- Кузьма подхватил сумки с пола.

Рита послушно пошла рядом, Вика подпрыгивая, побежала впереди. Маша шла за ней, плавно и величаво ступая длинными стройными ногами. Рита шагала, чувствуя какую-то неправильность того, что произошло, и не в силах понять причину. Перед выходом, у ряда магазинчиков Вика развернулась и подбежала к отцу.

-- Папа! Пить хочу!

-- А до дома потерпеть не можешь? - укоризненно сказал Кузьма, бросая сумки на пол.

-- Сейчас! - закапризничала девочка.

-- Обед в самолете был пересолен, -- добродушно улыбнувшись, сказала Маша. Я бы тоже водички...

Кузьма достал из кармана деньги.

-- Только недолго.

Вика, подскакивая, побежала к магазинчикам, Маша зашагала следом, и только сейчас Рита поняла, что ее смущало.

-- Скажи! - спросила она, трогая Кузьму за плечо. - Маша... Она ведь не мама Виктории?

-- Нет, конечно! - улыбнулся он. - Моя племянница. Дочь сестры, помнишь, я рассказывал. Студентка, приехала учиться, а жить негде. Остановилась у меня. Красавица, правда? Наша порода! - похвастался Кузьма, будто красота племянницы была его личной заслугой.

-- А где мама Вики? - недоуменно спросила Рита.

-- В Кельне.

-- Она что, там осталась?

-- Почему осталась? Она там живет. Вместе со своим штурмбанфюрером.

-- Каким еще штурмбанфюрером? - ничего не поняла Рита. - И почему штурмбанфюрером?

-- Потому что гад-эсэсовец. Два метра роста, блондин, голубые глаза. Характер нордический. Свою семью бросил, приехал сюда директором филиала фирмы, и увел мою жену. Хорошо, что хоть Вику мне оставили - не бросать же ей школу, подруг, заново учить их поганый язык?! Вот на каникулы съездила. А я вместо себя Машу отправил, чтобы Вике не было одиноко: там уже свой маленький есть, матери некогда с ней все время...

-- Погоди, погоди! - остановила его Рита. - Ты хочешь сказать...

-- Я ничего не хочу! - торопливо заметил Кузьма. -- Ты спросила, я ответил...

-- Выходит, -- медленно сказала Рита, задыхаясь, -- что если бы я не приехала сюда...

-- Но ты же приехала, -- примиряюще улыбнулся он.

-- Погоди! - чуть не крикнула она. - Значит, если бы я не приехала сюда, ты и дальше заталкивал, что любишь жену?

-- И люблю... -- начал было Кузьма. Рита подняла кулаки, и он торопливо добавил: -- Ну... Уже может не так...

-- Ты!.. Ты!..

Рита шмыгнула носом, и он, ловко поднырнув под поднятые руки, мягко обнял ее.

-- Ты!..

-- Ну что ты, воробышек? Весь нахохлился... -- он ласково гладил ее по голове. - Давай обойдемся без семейных сцен. Дети сейчас вернутся... Дома поговорим.

-- Где дома? - подавляя готовое вырваться рыдание, спросила она.

-- У меня, конечно. У тебя я гостил, а ты у меня нет. Кроме того, я столько всего вкусного приготовил. Хотел и тебя позвать, но подумал, что компания может не понравится. А раз ты здесь и всех видела... Посидим, выпьем, поговорим...

-- Мне нельзя пить, я за рулем, -- капризно сказала Рита.

-- А зачем тебе сегодня возвращаться? Завтра выходной. Переночуешь. У меня в квартире три комнаты, для гостьи место найдем, -- он улыбнулся. --Машину отгоним на стоянку - там у меня выкупленное место, будет под охраной. Договорились?

Она молча кивнула.

-- Вот и прекрасно! - довольно сказал он, отступая. - Кстати о машине. У тебя ключи с собой?

Она еще раз кивнула и достала из сумочки ключи.

-- Проверим сейчас, что ты без меня купила! - весело сказал Кузьма, забирая ключи. - Да и нельзя тебе сейчас за руль. Еще стукнешь нас в дерево...

-- Тебя бы я с удовольствием стукнула! - мстительно сказала Рита.

-- Успеешь еще! - вздохнул Кузьма и подхватил с пола сумки. От магазинчиков к ним, улыбаясь, шли Вика и Маша...

2003