Северная война Андрей Евгеньевич Бондаренко

Егор был профессиональным военным. Жил в России, пусть не слишком счастливо, зато — наслаждаясь благами XXI века.

Но однажды ему предложили высокооплачиваемый контракт. Долгосрочный, на пять лет. На охрану первого лица государства. Царя Всея Руси Петра Алексеевича Романова.

От такого не отказываются.

Только не бывает в истории лишних персонажей. Пришлось Егору стать… Александром Меньшиковым. Ближайшим другом и сподвижником Петра Первого, полноправным жителем XVIII века, со званиями, должностями, деньгами и крепкой семьей.

И когда срок контракта истек, Егор даже не стал задумываться. Остался.

Все бы ничего, но у порога уже стоит Карл XII, а за ним — непобедимая армия шведов.

Егору, а вернее, теперь уже Светлейшему князю Александру Меньшикову, предстоит заслужить звание генерал-фельдмаршала русской армии.

Грядет Северная война.

Андрей Бондаренко

Северная война

От автора

Времена царствования Петра Первого — эпоха очень интересная и весьма неоднозначная, наполненная до самых краев сложными загадками и многочисленными недоговоренностями…

Вот и подумалось как-то на русском весеннем рассвете, что уважаемому читателю, может быть, захочется немного попутешествовать по тем славным временам, взглянуть на них глазами своего современника, волей судеб занесенного туда…

Непредвзято так взглянуть…

Тем более что главный герой — человек очень активный и действенный. Обжившись в Прошлом, он начинает — вольно или невольно — вмешиваться в Историю, значимо изменяя ее ход…

Глава первая

Сны — всякие и разные, смерть генерала Лефорта

Гребные струги, послушно выстроившись в визуально ровный и почти идеальный ряд, успешно преодолевая плавное течение Дона, упорно продвигались на север — к месту впадения в Дон реки Воронеж.

Вторая декада октября месяца 1698 года выдалась на удивление тихой, безветренной и солнечной. По берегам Дона тут и там горели неаккуратные дымные костры, весело скакали небольшие конные отряды башкир и казаков, сопровождая русское посольство, возвращающееся из Константинополя со славной победой: две с половиной недели назад был подписан важнейший договор — о заключении семилетнего и нерушимого мира.[1]

На носу передового струга неподвижно сидел, сонно вглядываясь в заманчивые и загадочные речные дали, Егор Петрович Леонов. Вернее, в настоящий исторический момент царский любимчик — Александр Данилович Меньшиков: генерал-майор, командир Преображенского полка,[2] пожалованный полтора месяца назад весьма почетным званием пэра (российского пэра,[3] ясный пень!), Великий посол, один из богатейших людей России.

«Как спать-то хочется! — вяло подумал Егор. — Устал что-то я очень — с этими хитрыми турками. Да и со всем остальным прочим… Надо будет обязательно съездить в мою Александровку. Жену Саньку прихватить с собой, детей, отдохнуть — по полной программе, развеяться немного…»

Подумал — и заснул…

Первый сон был щедро наполнен обрывочными и цветными картинками из его далекого Будущего (или — уже Прошлого?), точнее, из так нелюбимого (уже — нелюбимого!) двадцать первого века, еще точнее, из поздней весны 2009 года…

Он сидит в массивном антикварном кресле, толстые, четырехугольные ножки которого намертво привинчены к деревянному полу, а его руки — накрепко пристегнуты к черным подлокотникам кресла широкими кожаными ремнями. Напротив кресла — в трех-четырех метрах, стоит, широко и загадочно улыбаясь, стройный пожилой мужчина — обладатель неправдоподобно густых, длинных седых волос и молодых, смешливых ярко-голубых глаз. Многознающих и мудрых таких — глаз…

— Меня зовут — Координатор, для вас этого вполне достаточно, — холодно и строго сообщает мужчина. — Как зовут вас, я, как вы понимаете, знаю. Вы не будете против, если на этом этапе нашего разговора я буду говорить, а вы, в основном, слушать? Вот и хорошо. Впрочем, не возбраняется и обмениваться вопросами. Итак, Леонов Егор Петрович, двадцать три года с небольшим. Родились еще в Ленинграде, маленькая комната в коммунальной квартире — на Средней Охте, мать-одиночка, отца своего не знаете. С детства имели склонность к точным наукам, окончили специализированную физико-математическую школу. Всегда отличались повышенной любознательностью, имели очень широкий круг интересов. В младших классах вы посещали химический кружок при Дворце пионеров — пока этот Дворец еще работал, потом активно занимались в театральной студии, в старших классах посвятили себя спорту: самбо, дзюдо, карате… Особых спортивных успехов не достигли, но получили определенные навыки, весьма полезные в жизни повседневной… И с театральной студией вы никогда не порывали до конца, и факультативные занятия по английскому языку не обделяли своим вниманием, умудряясь как-то совмещать вещи мало и плохо совместимые. Интересный такой вот сплав, право… После одиннадцатого класса вы оказались перед выбором: поступать на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета или — в один из театральных вузов. Победила — и совершенно напрасно, между нами говоря, — любовь к театру… Хотя, кто знает, в конечном итоге? Продолжаем. Вы подали документы сразу во все питерские театральные учебные заведения. Не поступили, ну так сложилось, со многими бывает… День рождения у вас в феврале, поэтому весной 2005 года вас забрали на воинскую службу. Честно отслужили два года по призыву, потом еще два — по контракту: в разных южных, немного странных и беспокойных странах. Причем в элитных войсках особого назначения. Не будем уточнять, в каких конкретно… Владеете приемами восточных единоборств, прошли специализированные курсы военных телохранителей, знакомы с азами диверсионной деятельности. Все эти четыре года ваша невеста Наталья регулярно писала вам письма, клялась в своей верности, обещала дождаться. Но четыре года? Не многовато ли, мон шер, для девушки современной? Когда вы демобилизовались, выяснилось, что недавно Наталья вышла замуж — за юного лейтенанта-связиста, и вместе со своим мужем уехала куда-то на Дальний Восток, на заброшенную пограничную заставу. А ваша любимая матушка, примите мои уверения в искреннем сочувствии, умерла от рака за две недели до вашей демобилизации. О ее болезни вы совершенно ничего не знали… Пока я излагаю все правильно? Тогда продолжаю… Вы решили на какое-то время (или даже — навсегда?) уехать из России. Для начала — на Кубу, где живут ваши кубинские сослуживцы, с которыми вы успели подружиться. Как вы выразились сегодня утром на кладбище: «У Диего есть возможность выправить визу в Сальвадор. Или — в Никарагуа? Впрочем, неважно! Повоюем немного — за местных повстанцев. Там, говорят, платят неплохо…» Что ж, военный наемник — вполне уважаемая профессия — по нашим мутным временам, можно и солидный капитал заработать — на безбедную старость, если, конечно, не убьют… Разрешите вопрос. А почему именно Куба, Никарагуа, Сальвадор? Разве на этой прекрасной планете мало других интересных мест, где наемникам тоже платят приличные деньги?

Егор (тот — что из сна) неопределенно и легкомысленно пожимает плечами:

— Да мне, собственно, все равно. Можно и в другое место… Район Карибского моря — просто потому, что там тепло и много стройных мулаток. Старика О. Генри я в юности много читал — «Короли и капуста» — например, вот и решил. Опять же друзья там мои живут хорошие, проверенные… А вы, уважаемый господин Координатор, представляете интересы ФСБ? Какой-нибудь другой знаменитой спецслужбы?

— Можно и так сказать: какой-нибудь другой международной спецслужбы. Но вам, как и всем прочим — рядовым жителям этой планеты, совершенно неизвестной! Что совсем и неважно — в данной конкретной ситуации. Здесь важно только то обстоятельство, что вам совершенно все равно, куда уезжать. Ведь так?

— Только не в Антарктиду! — отвечает Егор. — С детства не люблю холода!

— Нет, не в Антарктиду, — мимолетно улыбнувшись, успокаивает собеседник. — Климат для вас будет вполне привычным, без неожиданностей. Как вы отнесетесь к такому предложению: уехать… мм… в другое время?

— Не знаю пока! — честно отвечает Егор. — Неожиданное такое предложение…

— Не удивляетесь, не возмущаетесь, не требуете прекратить эти дурацкие шутки. Почему, собственно?

Егор смешно морщит нос:

— Все очень просто, господин Координатор! Когда-то все написанное Жюлем Верном многим казалось фантастикой и глупыми сказками. Потом эти сказки начали сбываться — одна за другой… Так что я не вижу ничего странного и необычного, если и перемещения во времени когда-нибудь станут обыденной реальностью.

— Браво! — Мужчина несколько раз негромко аплодирует. — Вы, Егор Петрович, весьма занятный молодой человек. Вот и в вашей характеристике из воинской части написано: «обладает ярко выраженным философским складом ума, склонен к сложным логическим построениям, на основании которых может принимать абсолютно авантюрные решения!» Вы, что называется, воистину «наш клиент»!

— Я очень рад за вас! — пессимистически улыбается Егор. — Но нельзя ли более подробно узнать о сути вашего предложения?

Координатор внимательно смотрит ему в глаза:

— Вы в школе изучали биологию? Наблюдали через микроскоп за капелькой воды, наполненной разными микробами?

— Было такое дело, наблюдал…

— И острой иголкой тыкали в капельку?

Егор задумчиво морщится:

— Да вроде. Еще песчинку помещали в эту каплю, что-то там еще. Экспериментировали по-разному, так сказать.

— Очень хорошо! Тогда вы должны правильно понять меня. Представьте себе, что наша с вами древняя и прекрасная планета Земля, вместе со всеми ее обитателями, это просто обычная «капля воды, наполненная микробами», — под чьим-то микроскопом. Для нас проходят века, для того, кто сидит за микроскопом, — часы, а может даже — и минуты. И этот неизвестный исследователь, а по факту — многочисленные исследователи, упрямо ставят над бедными «микробами» разные опыты!

— Какие… опыты?

— Самые разные. Например, определенному виду бесконечно глупых обезьян делаются инъекции, способствующие активизации работы головного мозга. Стимулируют и катализируют, выражаясь по-научному, процесс естественной эволюции. Время от времени доверчивому человечеству подбрасывают коварные «подарки»: колесо, технологию плавки бронзы и железа, письменность, счеты, современную демократию, двигатель внутреннего сгорания, динамит, ядерную бомбу, Интернет… Чтобы придать всему исследовательскому процессу требуемую динамику. Параллельно с этим осуществляются сложные и неоднозначные психологические эксперименты, моделируются различные поведенческие ситуации, провоцируются экстремальные процессы…

— Моделируются ситуации, провоцируются экстремальные процессы… — непонимающе и хмуро ворчит Егор. — А можно поподробнее, уважаемый мистер Координатор?

— Да без вопросов, уважаемый господин Леонов! Допустим, только на минутку, что такие одиозные фигуры, как Александр Македонский, Нерон, Наполеон, Петр Первый, Емельян Пугачев, Ленин, Гитлер, Сталин — и многие другие неординарные личности, достаточно серьезно поменявшие ход развития истории человечества, появились не сами по себе…

— А откуда?

— От верблюда. Их ввели в игру наши «экспериментаторы». Понимаете теперь?

— Нет! — честно признается Егор. — Кто они такие, эти «экспериментаторы»? И чьи интересы тогда представляет ваша спецслужба?

— «Экспериментаторы», как легко догадаться, не являются жителями нашей планеты, — строго и печально произносит обладатель многознающих глаз. — А служба, которую я имею честь представлять, как раз и отстаивает интересы «капельки воды, наполненной мирными микробами». Человеческой расой, то бишь. Пресекаем, по мере наших скудных сил, наиболее опасные и изощренные эксперименты. Вот и вам, господин Леонов, мы предлагаем: оказать одну важную услугу — всему человечеству, так сказать, в целом…

Координатор загадочно замолкает, молчит и Егор, пытаясь хоть как-то переварить полученную информацию. Потом он спрашивает:

— И есть конкретные успехи у вашей славной службы? Много гадких и изощренных «экспериментов» вам удалось пресечь?

— Много! — Глаза мужчины становятся жесткими и холодными. — Например, Третья мировая война, с широкомасштабным использованием ядерного оружия, так и не началась. Хотя наши «оппоненты» пытались спровоцировать начало этого события не один десяток раз. Первая попытка была предпринята еще весной 1944 года, когда вермахт был оснащен «грязной» атомной бомбой. Только усилия нашей специальной группы позволили предотвратить ее применение — ценой серьезных и невосполнимых потерь… А ведь это, в свою очередь, могло коренным образом изменить и весь ход Второй мировой войны. Не так ли?

— Запросто — могло! — подтверждает Егор. — Только вот — почему именно я вас заинтересовал? Только не говорите, что, мол, из-за моего философского склада ума и врожденной любви к различным авантюрам… Идиотов всегда в зеркале надо искать…

Его собеседник резко поднимается со своего стула, отходит куда-то в сторону.

«Сколько же ему лет? — спрашивает Егора его внутренний голос. — Прямая спина, осанка — двадцатилетнего юноши, а морщин на лице и шее — как будто ему уже далеко за восемьдесят…»

Координатор ловко подкатывает элегантную тележку на колесиках, на которой укреплен портрет мужчины средних лет: объемный рыже-оранжевый парик, старинный кафтан, щедро украшенный красно-зелеными самоцветами и пышными сиреневыми кружевами, на боку — длинная шпага в позолоченных ножнах.

— Вам никого не напоминает сей важный вельможа?

Егор внимательно всматривается, отвечает — совсем даже неуверенно:

— Пожалуй, этот господин очень похож на меня… Или — я на него? Только здесь ему лет тридцать пять, да и этот дурацкий кудрявый парик… А так — да, есть очень даже много общего. Кто это такой?

— Это — Светлейший князь Меньшиков Александр Данилович! — непонятно чему скупо улыбается собеседник. — Должен вам сообщить, что вы, Егор Петрович, его прямой потомок — по материнской линии: ваши генетические характеристики совпадают самым поразительным образом с аналогичными характеристиками Светлейшего…

— А что дальше? Чем я могу быть вам полезен?

— Проект «Петр Первый» был, естественно, спланирован и осуществлен нашими инопланетными «исследователями». Как и что? Детали сейчас совершенно неважны, не забивайте себе голову лишним хламом. Несколько слов по сути этого проекта. В конце семнадцатого века Россия отставала по целому комплексу самых различных показателей от стран Западной Европы. Лет на двести — двести пятьдесят. Планировалось выяснить: может ли один сильный человек, облеченный практически безграничной властью, кардинально, в очень короткий исторический период времени, изменить данную негативную ситуацию? Чем завершился этот «эксперимент» вы, безусловно, знаете…

— Очень успешно завершился! — уверенно кивает головой Егор. — Что же дальше?

— По сведениям, поступившим по нашим секретным каналам, стало известно, что наши «ученые» разрабатывают следующий проект — абсолютно логическое завершение первого… Они хотят понять, как крутое изменение в Прошлом — путем искусственного вмешательства, может изменить Настоящее. Это первый «эксперимент» такого рода. Понимаете — первый! И для нас, и для «экспериментаторов». Следовательно, существует очень много неясностей… По ряду критериев была выбрана именно Петровская эпоха. Задумано следующее: в самый разгар реформ, или даже — в самом их начале, Петр неожиданно погибает. Что происходит при этом с Россией как с государством? Какой путь развития выберет русская элита того времени? В каком состоянии Россия, в этом раскладе, подойдет к рубежу двадцатого века? Сохранится ли как единое и великое государство или распадется — на десяток-другой мелких? Бесспорно, вопросы очень интересные…

— Действительно, интересные, — подтверждает Егор. Координатор хмурится:

— Не перебивайте сейчас меня, пожалуйста, господин Леонов! Мы подходим к вашему заданию, к вашей миссии — высокопарно выражаясь. С точки зрения моего руководства, такой «эксперимент» с Прошлым — абсолютно недопустим: его последствия могут быть непоправимы — как для государства Российского, так и для всей планеты в целом. Вся «капелька с микробами» может погибнуть, испариться, исчезнуть навсегда… Принято однозначное решение — «закрепить» за Петром Романовым опытного телохранителя из Настоящего.

— Есть многие тысячи телохранителей гораздо более опытных, чем я, — скромно докладывает Егор. — Я в этом деле, если совсем честно, полный дилетант. Так, по верхам нахватал всякого…

Координатор согласно кивает головой:

— Да, это так. Ваша профессиональная подготовка очень далека от истинного совершенства. Но все же некоторые навыки у вас есть, что очень хорошо. Да и задатки неплохого артиста у вас налицо, что, безусловно, важно… А вот со временем у нас все очень плохо, надо торопиться. Существуют такие термины, как «окна в Прошлое», «временные петли»… Впрочем, не стоит вас загружать такой специфической информацией. Тем более что и мы сами о многом только догадываемся… Дело осложняется тем, что напрямую послать «агента» в Прошлое невозможно. Можно только осуществить «подмену», «замену»… Причем «заменяемые» объекты должны непременно быть родственниками, обладать похожими генетическими характеристиками. Теперь — понимаете?

— То есть я отправляюсь в семнадцатый век — старательно охранять и оберегать царя Петра, а мой генетический пращур — сюда?

— Совершенно верно. Кстати, Александр Данилович Меньшиков — личность, бесспорно, неординарная. Мы и в наше время найдем для него достойное и серьезное занятие. Кроме всего прочего, о том, что «замена» пройдет успешно, говорит и следующий факт: вы со Светлейшим даже родились в один и тот же календарный день![4] Перенестись вам придется в июль 1687 года, за один день до знакомства настоящего Алексашки Меньшикова — с царем Петром. Вы, конечно же, сейчас немного старше (если так можно выразиться) вашего заменяемого пращура, но это ничего, выпьете соответствующую микстуру, скинете внешне года три-четыре…

— Стоп, стоп! — повышает голос Егор. — Я еще не давал своего согласия! С чего это вы взяли, что я всю свою оставшуюся жизнь хочу провести «в шкуре» Светлейшего? Тем более что я прекрасно знаю, чем Меньшиков закончил, знаю, как он умирал в ссылке! Читал когда-то в книжке Пикуля — про времена Анны Иоанновны кровавой, что очень обожала жирную буженину…

— Не кипятитесь вы так, молодой человек! — устало морщится Координатор. — Мы предлагаем вам заключить контракт всего-то на пять лет, самых спокойных лет в настоящей биографии вашего славного прапрапрапрадеда.

— Только на пять лет? А что же дальше будет с Петром?

— Вы не единственный прямой потомок Светлейшего подходящего возраста. Только все остальные пока — порядочные шалопаи, безо всяких полезных навыков…

За пять лет мы подготовим вам достойную замену, многократно превосходящую вас по всем профессиональным и функциональным возможностям. А может, и настоящего Меньшикова вернем на прежнее место, если это будет признано целесообразным. После соответствующей и вдумчивой подготовки, конечно же. Пять лет — очень даже большой срок, за это время можно воспитать настоящего Джеймса Бонда… Но столько ждать мы не можем. Время — очень странная и хрупкая штука. Надо начать данную операцию раньше наших «экспериментаторов» — в современном, сиюминутном понимании… Нельзя обогнать твоего противника в Прошлом, задействовав Будущее, которого, между нами говоря, может и не быть… Теперь по вам лично. Сейчас вам будет сделано предложение — финансовое, главным образом, от которого вы не сможете отказаться…

Откуда-то наползают клубы сиреневого тумана, заслоняя собой странный интерьер…

Новая картинка, помещение уже напоминает собой обычную библиотеку: бесконечные книжные полки, стеллажи, тяжелые темные шторы на окнах…

Координатор, скрестив руки на груди, вещает:

— «Перенос» будет осуществлен только через две с половиной недели. За это время вам придется ознакомиться с некоторыми материалами, — он властно машет рукой в сторону письменного стола, над столешницей которого возвышается целая бумажная гора, состоящая из толстых и тонких книг — в основном антикварного вида, современных скоросшивателей и кожаных старинных папок.

— Ничего себе! — расстраивается Егор. — Да мне этого и за полгода не прочесть!

— И за отведенное время справитесь! — строго заверяет его собеседник и пропадает — в низком розово-фиолетовом облаке…

До нужного времени остается одна минута. Егор, одетый только в узкие льняные штаны-ноговицы — по моде конца семнадцатого века, сидит на старинном музейном табурете — посередине маленькой квадратной комнаты, скупо освещенной двумя желтыми электрическими лампами, которые регулярно мигают через каждые три секунды. За его спиной стоит кто-то невидимый — со шприцом наготове.

— Семь, шесть, пять, четыре… — неторопливо отсчитывает хриплый голос, свет окончательно гаснет, полная чернота заполняет собой все. — Четыре, три, два, один. Все — пора!

Нестерпимо острая боль в темечке, абсолютная тишина, только фиолетовый туман клубится вокруг…

Снова перед глазами возникает строгое лицо Координатора.

— А вы, любезный, неплохо прижились в Петровской эпохе за прошедшие одиннадцать лет![5] Женились — сугубо по любви, дети-близнецы — мальчик и девочка… Разбогатели, обросли друзьями, врагами, званиями и титулами. Да, даже завидую вам немного! Службу охранную наладили — первоклассную! Царя многократно спасали от лютой и верной смерти… Азовская кампания прошла — без единого сучка и задоринки! Фосфорные спички «изобрели»… А эта ваша шутка — с пэрским титулом? Да, слов нет, превосходно… А вот теперь — Северная война притаилась у самого порога! Справитесь? Ой ли? Осторожней будьте! Вот вам, любезный друг, мой скромный совет: не расслабляйтесь, мон шер, никогда! Будьте — бдительны… Ну а то, что вас через пять оговоренных лет не вернули назад, уж извините… Так получилось! Обычные технические трудности, так сказать, не более. Как принято говорить в современном мире: ничего личного…

Егор проснулся, жадно огляделся вокруг: все так же ярко светило солнце, только еще раздумывая двинуться к неровной линии горизонта, над стругами — высоко в безоблачном небе — пролетали громадные косяки гусей (или — лебедей?), гогоча прощально, загадочно и тоскливо…

— Да, все так и было, черт меня побери! И через пять лет, когда истек срок контракта, никто меня так и не вернул — в двадцать первый век. Действительно, наверное, произошла досадная техническая накладка…

Он сладко зевнул и вновь опустил голову на руки, сложенные на коленях, погружаясь в омут очередного сна…

Второй сон был уже явно из Настоящего.

Мрачное, плохо освещенное прямоугольное помещение, в меру заставленное грубой старинной мебелью темного дерева, бархатные лилово-фиолетовые шторы на невидимых окнах. Душно, явственно пахнет затхлостью и вечным забвением…

В комнате появляются неуклюжие серые фигуры, одетые в мешковатые балахоны, лица вошедших людей (существ?) скрыты высокими, остроконечными капюшонами.

«Они же — совсем не отбрасывают теней! — шустрой мышкой пробежала в голове испуганная мысль, за ней пришла вторая, немного странная: — Может, они и есть — только Тени? Злые Тени, добрые Тени, нейтрально-равнодушные?»

Неуклюжие серые фигуры, не толкаясь и не суетясь, рассаживаются на массивные черные табуреты, стоящие вокруг такого же приземистого и черного стола. В старинное кресло бордовой кожи, расположенное в торце стола — у самой стены, величественно опускается самая высокая серая Тень.

— Поговорим, братья! — величественно предлагает Главный. — Как вы думаете, может, нам все же стоит сменить тактику нашей священной борьбы? Если не получается убить Петра Романова, не правильней ли будет — плотно заняться его родственниками, друзьями, верными соратниками и сподвижниками? Ведь с мерзким Францем Лефортом получилось у нас совсем даже и неплохо…

— Высокородный мой господин, я полностью поддерживаю ваше мудрое предложение! — льстивым фальцетом заявляет слегка горбатая низенькая Тень, сидящая по правую руку от Главного. — Необходимо их всех — взять в оборот: сжечь, отравить, застрелить, запытать… В очередь первую — этого наглого и безродного Алексашку Меньшикова и его жену-раскрасавицу, деток их…

— А еще Бровкина Алешку — самозваного маркиза де Бровки, и Волкова Василия! — подсказывает кто-то слева, густым басом.

— Царевича Алексея! — следует очередная подсказка.

— Царевну Наталью!

— Федора Ромодановского, князя-кесаря!

— Брюса Яшку, алхимика богопротивного…

— С Яковом-то — мы разберемся по-другому! — гадостно усмехается Главный…

Окончательно его разбудил громкий и нетерпеливый голос:

— Алексашка, мать твою! Кончай дрыхнуть, исчадие ада! Сюда, мерзавец, иди: о будущем думать будем, планировать все — с немалым усердием…

Егор усиленно потряс головой, неуверенно встал на ноги, осторожно, боясь выпасть, перегнулся через низкий борт струга, щедро поплескал на лицо прохладной речной воды, наскоро обтерся рукавом камзола, оглянулся.

Петр аккуратно и тщательно разложил на наспех сколоченном дощатом столе-стеллаже различные карты и планы, властно поманил его к себе:

— Ну, Алексашка, то бишь — Александр Данилович, давай разрабатывать план будущей войны… Как же обозвать-то ее?

— Предлагаю Северной войной назвать это мероприятие! — не раздумывая ни минуты, предложил Егор. — А что такого? — недовольно обернулся на захихикавшего Автонома Головина. — Хорошее, на мой взгляд, название, благородное.

— На раз возьмем шведа! — нагло и бездумно заявил Головин. — Мы их…

Егор, неторопливо подойдя к самодельному столу, даже замахнулся на Автонома:

— Ты, бездельник, думай, о чем говоришь! Зачем нам всякие позорные конфузии? А? Тут дельный план нужен сразу лет на десять — двенадцать. Первый этап — на лет пять-шесть… Чтобы — стопой железной — встать на Балтийском побережье!

— Молодец, Алексашка! — горячо поддержал его царь. — Жги! Языками трепать — все большие мастера. А вот простой разумности — и за целый год не дождешься от них…

— Тихой сапой строим просторные склады, хорошие дороги… По весне штурмуем шведскую крепость Ниеншанц, забираем, тщательно укрепляем, часть пушек переносим на Заячий остров, — старательно объяснял Егор. — Потом ждем до осени: крепость Нотебург без поддержки продовольственной и сама сдастся. На очереди — Иван-город, Нарва, Мариенбург, Рига, Ревель… Да и Курляндию надо забирать — под русскую руку! Главное, без спешки, шаг за шагом…

— Действительно, а чего нам торопиться? — покладисто соглашался Петр. — Годом раньше, годом позже… Спешка, она хороша — только когда блох ловишь или там — клопов давишь настенных.

Когда до Воронежа (реки, а следовательно и города) оставалось всего ничего — полдня пути, навстречу стругам попалась новехонькая бокастая каторга под светло-бежевым косым парусом, на носу которой стоял взволнованно машущий рукой Василий Волков — бессменный Егоров заместитель по делам охранным.

— Табань! — уверенно и громко скомандовал Егор гребцам, понимая, что случилось что-то явно неординарное и плохое, раз Василий, которому велено было безотлучно надзирать за царевичем Алексеем, покинул Москву.

Суда поравнялись.

— Докладывай! — велел Егор.

— Генерал Лефорт — скончался! — объявил Волков.

— От простуды?

— Никак нет! Застрелили! Из груди достали три пули.[6] Все — шведские…

— Что?! — взревел Петр. — Мать его! Дьяка ко мне — с бумагой, перьями и чернилами! Чердынцев? Указ пиши! Война! С весны — начинаем решительный штурм Нарвы! Молчать всем! С весны, я сказал…

— Мин херц! — выждав несколько минут, вкрадчиво обратился к царю Егор. — А кто, собственно, сказал, что пули — именно шведские? На них что, написано про это? Как бы дел не наворотить горячих да поспешных…

— Волков, живо ко мне! — распорядился Петр. — Василий, ну-ка, поведай нам — что там с этими пулями? Какой умник определил их настоящее место рождения?

Может, дурь обычная? Или, того хуже, заумное предательство? Так кто же у нас так соскучился по дыбе и плахе?

— Саксонский посол Кенигсек, государь, поведал о происхождении пуль! — сильно побледнев, доложил Волков. — Он как раз приехал с визитом к генералу Лефорту, не зная еще, что преставился уже герр Франц. Осмотрел внимательно Кенигсек пули, что доктор Карл Жабо вынул из груди покойного, и говорит, мол: «В Швеции есть небольшой город, который прозывается Керуна. А рядом с ним имеется большая и высокая гора из разных рудных металлов. Вот шведы из тех руд и льют свои пули. Они получаются очень приметными — более светлыми, чем немецкие или бельгийские, к примеру». Мы пули, которые доктор извлек у генерала из мертвой груди, сравнили с нашими обычными, пистолетными. Все точно, государь: грудные — гораздо светлее обычных! Тогда князь-кесарь Ромодановский мне и велел строго, мол: «Доложи Петру Алексеевичу, что именно шведскими пулями застрелили славного генерала Лефорта!» Я и доложил…

— Мин херц, давай не будем торопиться! — неуверенно предложил Егор. — Вернемся на Москву, перепроверим все…

— Молчи, гнида трусливая! — ласково попросил царь и от души заехал Егору в ухо, после чего пристально всмотрелся в правый (по ходу течения) речной берег: — Что там за палаточный лагерь? Временная стоянка драгунского полка? Немедленно пристаем! Сейчас я шведскому Карлу письмо напишу — об объявлении войны…

«История — дама очень упрямая! Не хочет она изменяться, сопротивляется — изо всех своих сил! — известил, мерзко ухмыляясь, нетактичный внутренний голос. — Столько ты, братец, положил усилий, чтобы отсрочить на год-другой начало Северной войны? А ничего и не получилось! Ну, что скажешь в ответ?» — А что тут можно сказать? — растерянно пробормотал себе под нос Егор. — Похоже, что и в этот раз История победила. Теперь вот — воевать придется, однако… Хотя иногда и нам удается потеснить тетушку Историю с позиций ею занимаемых![7] Тот же царевич Алексей, к примеру. Вовремя отняли мальца от попов и родственников жадных, воспитанием занялись — совместными усилиями, теперь вот отличный мальчишка растет: умный, любознательный, добрый. И на своего отца неординарного влияет насквозь положительно. Помягчел за последние два года Петр Алексеевич сердцем своим, человечнее стал, даже человеколюбивее — не побоюсь этого красивого слова… А та же Служба сестер милосердных, которую организовала Санька моя — на века раньше отведенного на то срока? Это что, мало? Так что и мы свои щи хлебаем не лаптем рваным, заплесневелым…

Глава вторая

Тревожные будни

За каретными окошками чуть засерело, приближался рассвет, следовательно, Москва была уже совсем близко. Рядом громко и нервно похрапывал Петр, с кожаного сиденья, расположенного напротив, на Егора испуганно таращился подполковник Волков — его ближайший соратник и личный друг. Друг — насколько подчиненный может быть другом непосредственному и всемогущему начальнику.

— Приснилось что-то плохое, Александр Данилович? — тихим шепотом поинтересовался Василий. — Стонали вы сильно, вона, за пистолет даже схватились…

Егор с трудом разомкнул занемевшие пальцы, крепко охватившие рукоятку французского изящного пистолета (прощальный подарок любезного Медзоморт-паши, всемогущего советника турецкого Небеснородного султана), сильно потряс кистью руки, восстанавливая нарушенное кровообращение, успокаивающе подмигнул Волкову, проговорил — самым обычным голосом:

— Ерунда, подполковник, прорвемся! Можешь, кстати, и не шептать, сейчас Петра Алексеевича и из пушек шведских не разбудишь…

После полученного известия о смерти Лефорта царь повел себе абсолютно непредсказуемо и непривычно. А именно: не забился в страшных конвульсиях и судорогах, да и гневался-то, брызгая слюной, всего минуты три-четыре, после чего неожиданно сделался холодноспокоен и деловит, велел срочно пристать к речному берегу, где во временном лагере драгунского полка, пребывающего в этих местах на плановых полевых маневрах, горели яркие костры.

Первым делом Петр продиктовал думному дьяку Чердынцеву текст письма к шведскому королю Карлу Двенадцатому, в котором извещал о незамедлительном разрыве последнего, действующего на тот момент мирного договора и о начале полномасштабных военных действий.[8] Текст послания был выдержан в достаточно вежливой форме, только уже в самом конце диктовки Петр, очевидно сорвавшись на краткий миг, поименовал шведского государя — «злобным псом скандинавским, алчущим крови русской, мирной…».

После этого, убедившись, что гонец — в сопровождении двух десятков драгун — отбыл в нужном направлении, к границам с Ливонией, находившейся под шведским протекторатом, царь велел срочно подготовить себе «рабочее место» возле одного из дальних костров: — Доски какие-нибудь ровные положите на толстые березовые чурбаки, да гвоздями приколотите крепко! Бумаги, перьев и чернил — тащите побольше! Два раскладных стула всего? Барабан тогда добавьте полковой, вот и хватит — на троих! Со мной остаются Автоном Головин и дьяк Чердынцев. Все остальные — осторожные и миролюбивые чрезмерно, — гневно покосился на Егора, — пусть скромно, рта не раскрывая, постоят в сторонке…

За последующие шесть с половиной часов эта славная троица родила — совместными усилиями — на белый свет более десяти различных Указов: о выделении финансов на предстоящую весеннюю военную кампанию, о формировании новых тридцати полков — пеших и конных, о срочной закупке в странах европейских дополнительного оружия и боеприпасов, о формировании ополчения дворянского…

Дополнительно к этим Указам были написаны и пространные письма: в Варшаву, Кенигсберг, Копенгаген и Осло, где сообщалось о безоговорочном присоединении России к Северной антишведской коалиции, высказывались настойчивые пожелания — получить в кратчайшие сроки, в соответствии с ранее достигнутыми договоренностями, обещанную финансовую и военную помощь.

— Полковника драгунского незамедлительно позвать ко мне! — одобрительно похлопав по плечу уставшего Чердынцева, велел Петр. — Как тебя — Иван Зарубин? Вот что, друг Ванюша. Доставь, только очень срочно, все эти важные бумаги, — небрежно указал перстом на самодельный стол, — в Москву, князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому — лично в руки. Выполняй, братец мой, выполняй! Время нынче — зело дорого!

Царь резко потряс головой, устало провел ладонью по измятому и осунувшемуся лицу, негромко позвал — неверным и жалобным голосом:

— Алексашка, ты где, сучий потрох? Подойди ко мне, охранитель! — крепко приобнял за плечи, извинительно заглянул в глаза, попросил негромко: — Давай, организуй выпить чего-нибудь. Помянем — на скорую руку — нашего покойного друга Франца Лефорта, да и поплывем дальше…

Последующие шесть суток Петр пребывал в полностью бессознательном состоянии: быстро напивался, почти не закусывая, после чего успешно засыпал, просыпался, снова крепко выпивал, просыпался — выпивал — засыпал…

Василий жалостливо посмотрел на беспрерывно храпящего царя, вздохнул:

— Это у него так, наверное, нервенная реакция проявляется — на смерть герра Франца. Такой безжалостный удар…

— Да уж, удар сильнейший! — согласился Егор и строго велел: — Ладно, хватит на сегодня слюнявой лирики, переходим к серьезному делу! Пусть Алешка Бровкин сегодня ни на шаг не отходит от Петра Алексеевича, охрану царевича Алексея и царевны Натальи распорядится удвоить, а еще лучше — утроить. Князю-кесарю надо обязательно шепнуть на ухо — чтобы тоже берегся. А ты, друг Вася, будь со мной рядом. Еще раз расскажешь подробно: как и что было, посоветуемся, что делать дальше… Кто, кстати, занимается похоронами Лефорта?

— Лев Кириллович — дядя царский, старый князь Борис Голицын да Александра Ивановна, супруга ваша.

— Ну-ну… У герра Франца кто в последнее время ходил в лекарях?

— Карл Жабо, как вы и велели.

— Вот и он пусть подойдет ко мне.

— Да, Александр Данилович! — напоследок вспомнил Волков. — После герра Франца бумаг разных осталось очень много. А одна толстая папка — лично для вас…

К дому Лефорта царская карета подъехала, когда московские колокола уже давно отзвонили к молитве заутренней.

У приметных генеральских ворот покорно застыли, несмотря на раннее утреннее время, несколько шикарных карет, за воротами часто мелькали разноцветные перья, украшающие модные мужские и дамские шляпы.

— Разгони их всех, охранитель! — хмуро попросил Петр. — Хочу с генералом Францем попрощаться без глаз лишних! — Повернувшись к окошку кареты, уточнил: — Вижу лошадок знакомых! Александра-то твоя пусть останется, она же — из наших будет, да и фрау Лефорт также. А остальным всем — вон, не обращая внимания на высокие чины и прошлые заслуги…

Через незапертую калитку в правой створке кованых высоких ворот Егор вошел внутрь двора, приветливо кивнул двум усатым сержантам-преображенцам, тут же вытянувшимся в струнку и отсалютовавшим немецкими ружьями своему полковому командиру, торопясь, взбежал вверх по каменным широким ступеням.

Пройдя внутрь дома через длинные и просторные сени, он отвесил вежливый общий поклон — в сторону кучки знакомых знатных персон, коротко и нежно улыбнулся своей жене Саньке — безумно красивой даже в траурном темном платье, отдельно, очень низко поклонился супруге покойного генерала.

В парадном зале на высоком постаменте, покрытом черной шелковой материей, стоял черный же гроб, над которым, клубясь, поднимался вверх странный голубоватый парок. Рядом с гробом и помостом почтительно замерли восемь офицеров разных полков, со вскинутыми — на правые плечи — обнаженными шпагами.

— Мы тело генерала всю ночь держим в погребном леднике, — взволнованным голосом тихо пояснила Санька, указывая кивком головы на голубой пар. — Каждое утро выставляем на помост — только до обеда, потом опять убираем в ледник. Нельзя иначе. Не велел князь-кесарь Ромодановский хоронить герра Франца до приезда Петра Алексеевича…

Егор, крепко и бережно держа свою жену за руку, коротко и вежливо оповестил всех присутствующих о желании царя — попрощаться с покойным, что называется, в тесном «семейном кругу».

Знатные господа и дамы, включая восьмерых офицеров, понятливо закивали головами и тут же, предупредительно пропуская друг друга вперед, дружно устремились к выходу. Только прекрасная и надменная Анхен Монс, которую бережно поддерживал под локоток саксонский посол Кенигсек, одетый во все темно-коричневое и неброское, небрежно и слегка слащаво произнесла:

— Надеюсь, Александр Данилович, ко мне не относится этот приказ? Не так ли? Вы же в курсе наших особых отношений с государем?

Егор, с видимой неохотой отпустив Санькину горячую ладонь, вплотную подошел к Анхен и тихонько прошептал — так, чтобы Кенигсек ничего не смог разобрать:

— Уезжайте, милая Анна Ивановна! Не то сейчас время, совсем — не то… И тонконогий кавалер ваш — во многом виной этому! Понимаете меня, надеюсь?

Анхен вздрогнула, сильно побледнела и, резко развернувшись, неторопливо пошла к выходу, увлекая за собой любезного саксонского посланника.

Минут через пятнадцать — семнадцать в зал, чуть сгорбившись, вошел Петр, за ним, отстав метров на пять-шесть, следовал Алешка Бровкин, одетый, как и полагается новоявленному официальному маркизу,[9] во всем небесном великолепии. Егор краем глаза заметил, как у Саньки, видевшей своего родного брата в таком одеянии первый раз, удивленно взмыли вверх густые собольи брови.

«А нервы-то у супруги твоей — просто канаты железные! Чрезмерно даже крепкие!» — неодобрительно заметил внутренний голос.

Петр ласково приобнял за хрупкие плечи вдову умершего генерала, пошептал ей в ухо что-то ласковое и ободряющее, отстранился, нерешительно — очень мелкими шагами, обреченно втянув голову в плечи, он взошел на помост, подошел к гробу, испуганно и вопрошающе посмотрел в лицо покойному.

— Жалко-то как! — неожиданно выдохнула Санька, уткнувшись своим носом-кнопкой в грудь Егора. — И Лефорта, и государя…

Царь долго стоял у гроба, непрестанно водя — круговыми движениями — ладонью по левой половинке своей груди. Наконец, нагнулся, по очереди поцеловал лоб, губы и руки мертвого Лефорта. Еще через мгновение плечи Петра мелко-мелко задрожали, послышались приглушенные и тоненькие всхлипы…

Санька, словно бы стараясь хоть чем-нибудь поддержать царя в его горе, громко, совершенно по-бабьи зарыдала, некрасиво размазывая кулачками крупные слезы — по своему прекрасному и нежному лицу…

«Кто там долдонил об избыточной черствости супруги моей? Получил, братец, ответ достойный?» — ехидно поинтересовался у внутреннего голоса Егор.

Вскоре Петр перестал плакать, опустился перед гробом на колени, стал что-то неразборчиво бормотать себе под нос, словно бы разговаривая о чем-то с покойником, словно прося у него важного и мудрого совета…

Егор, знавший дом Лефорта как свои пять пальцев, нежно приобняв все еще рыдающую Саньку за тонкую талию, тихонько проскользнул в неприметную боковую арку, прошел метров двенадцать по низенькому коридору, свернул направо во второй, по короткой лестнице спустился вниз, негромко, особым образом постучался в самую обыкновенную темно-коричневую дверь. Послышались громкие щелчки ключа в тугом замке, тоненько и тревожно проскрипели дверные петли, голос Василия Волкова предупредительно и вежливо пригласил:

— Заходите, Александр Данилович! Мсье Жабо уже здесь… Ой, Александра Ивановна, матушка, вам же умыться надо!

Это большое помещение (площадью порядка семидесяти пяти квадратных метров) выполняло множество самых различных функций, являясь одновременно ванной комнатой, цирюльней, гардеробной, мини-библиотекой и рабочим кабинетом. Здесь Лефорт, когда проживал в Москве, имел обыкновение проводить каждое утро по три-четыре часа совершал водные процедуры, чистил зубы, стригся-брился, накладывал на лицо и руки целебные и лекарственные крема, примерял парики и различную верхнюю одежду, читал полученную корреспонденцию, писал ответные письма, перечитывал любимые книги — в основном труды греческих философов и истории славных древних битв и военных кампаний.

— Саня, пройди вон за ту цветастую китайскую ширму! — посоветовал Егор. — Там и воду найдешь, а также полотенца, разные крема, пудру… Здравствуйте, уважаемый месье Жабо! — слегка улыбнувшись, поздоровался он с доктором-французом. — Подполковник Волков мне уже доложил, с ваших же слов, о некоторых деталях этого скорбного происшествия. Но я хотел бы услышать обо всем и от вас лично, задать несколько вопросов. Давайте, любезный, начинайте! И постарайтесь быть максимально подробным.

Карл Жабо, низенький и толстощекий француз, улыбчивый, в рыжем лохматом парике, чем-то неуловимо похожий на мультяшного Карлсона (ну, того самого что живет на крыше славного шведского города Стокгольма), неожиданно замялся:

— Извините! Но я теперь даже и не знаю: как величать вас? В связи с недавним Указом царя Питера…

— Называйте меня по-прежнему — Александром Даниловичем!

— Хорошо, Александр Данилович. Вы тогда отъехали в Воронеж и далее. Я же стал усиленно наблюдать за драгоценным здоровьем господина Лефорта. Хорошо наблюдать, старательно! Вы же предупреждали, что у генерала слабые легкие… Я следил — в меру своих скудных сил. Советовал господину Лефорту беречься сквозняков. Одеваться только в теплую одежду. Не уследил, извините…

— Продолжайте, Жабо, продолжайте! — покровительственно подмигнул французу Егор. — Я вас пока ни в чем не обвиняю.

— Герр Лефорт все же заболел. У него началась грудная горячка — в очень нехорошей форме. Я его лечил. Давал таблетки, микстуры, ставил спиртовые банки. Сперва дела уверенно пошли на поправку. Потом началось новое осложнение…

— Генерал мог выздороветь?

После двухминутного раздумья француз честно — как показалось Егору — ответил:

— Три шанса из пяти возможных, что герр Лефорт скончался бы. От полной закупорки легких. Извините, господин генерал-майор, точнее сказать не могу…

— Расскажите подробно о той ночи, когда герр Лефорт… э-э, скончался.

— Мы нашли его тело ранним утром. На балконе, выходящем в сад. В одной ночной рубашке. С тремя пулями в груди. Пропала сиделка, которая оставалась с ним на ночь. Ее так и не нашли.

— Кто она такая, откуда взялась? — нахмурился Егор.

— Обычная женщина, пожилая уже. Очень спокойная, добрая и внимательная. Из старой стрелецкой слободы…

«Только стрелецкой слободы нам и не хватало — для полного и безграничного счастья! — искренне ужаснулся внутренний голос. — Если царь узнает об этом, ничего еще и не значащем факте, то все — кранты всем уцелевшим стрельцам, да и женам их — вместе с малыми детками! Не, это дело мы замнем пока…»

Егор сразу же увел разговор в сторону:

— Почему никто не слышал выстрелов?

— Гроза была очень сильная, — француз извинительно развел руки в стороны. — Осенняя русская гроза. Гром гремел совсем без остановок… Странно только, что было сделано целых три выстрела. И очень похоже, что все три — из одного и того же пистолета. Зачем? Герр Франц был уже полностью мертв — после первого же выстрела в сердце. Да и на балкон, похоже, его вынесли уже оглушенного. То есть это я так думаю…

Василий Волков несколько раз громко и многозначительно кашлянул.

Скупо поблагодарив, Егор вежливо выпроводил мсье Жабо за дверь, пообещав, что пообщается с ним более подробно через недельку-другую, когда немного разберется с текущими делами.

Из-за дальней ширмы появилась Санька — тщательно причесанная, припудренная, безумно красивая, чуть нервно и виновато улыбающаяся. Подошла к Егору, мимолетно поцеловала в губы, ласково провела ладонью по его небритой щеке, тихонько отошла в сторону, села в изящное кожаное кресло, взяла с низкой книжной полки толстый том в бархатном переплете, положила себе на колени, раскрыла и погрузилась в чтение, демонстративно заткнув уши своими тоненькими пальчиками, унизанными драгоценными перстнями, мол, секретничайте господа, спокойно, не обращайте на меня никакого внимания!

Егор с трудом оторвал взгляд от любимой жены, с которой он не виделся почти три с половиной месяца, подмигнул Волкову:

— Чего кашлял-то, Васенька? Докладывай!

— Дык это, Александр Данилович! Складывается все! Было три выстрела в упор: первая пуля попала в сердце, но наш стрелок не убежал, наоборот, он, никуда не торопясь, перезарядил пистолет, выстрелил второй раз, снова перезарядил… Времени-то на все сколько требуется! Минут пять-шесть, если не больше! Что следует из этого?

— Ну, и что следует? — вопросительно усмехнулся Егор.

— А то, что убийца был наемником! Ему заплатили — за три выстрела в сердце, он заказ и отработал полностью, чтобы не потерять в деньгах… Я прав, господин генерал-майор?

— Допустим, что и прав. Только что из того?

— Как это что? — не на шутку разволновался Волков. — Стрелец — наемник, его жена — сиделка! Сходится все!

— Дальше-то что?

— Дык розыск требуется учинить — во всех стрелецких слободах! Жесткий такой розыск! Подключить надежных и толковых наших сотрудников, у князя-кесаря еще взять его людишек, если своих будет не хватать…

— В кого ты уродился таким кровожадным, Вася? — широко и лениво зевнул Егор.

— О чем это вы толкуете, Александр Данилович? Не понимаю, честное слово!

— Да о том самом: исполнителей в таких делах — самих тут же и убивают! Даже если ты и прав, то лежат эти стрелец со стрельчихой где-нибудь в самом глубоком омуте нашей Москвы-реки, если их сомы еще не доели.

Сомы-то в Москве водятся знатные, говорят, что вырастают до десяти — двенадцати пудов… О чем это я? Да о том, что розыск твой абсолютно ничего не даст. А крови-то будет! Вода все в той же Москве-реке покраснеет — до самой Волги-матушки… Не, если ты хочешь чуток выслужиться перед Петром Алексеевичем, получить звание новое, ефимок мешок, деревеньку-другую, то, как говорится, милости просим, со всем нашим пониманием…

— Александр Данилович, извини! — взмолился Волков. — Это я не подумавши ляпнул. Черт попутал, прости уж дурака!

— Думай в следующий раз, прежде чем трепать языком! — по-доброму посоветовал Егор и спросил уже другим, гораздо более мягким и сердечным тоном: — А ты, часом, не приболел ли? На лицо похудел очень, глаза вот блестят — словно льдинки осенние, ранние да тревожные… Или во всем виноваты дела сердечные?

— Они самые! — засмущался Василий и чуть заметно покосился на Саньку, продолжавшую усердно почитывать свою толстенную книгу: — Александра Ивановна вам потом расскажет об этом неожиданном амуре, а то мне самому как-то и неудобно…

Покончив с этими философскими отступлениями, они снова перешли к основным делам.

— Возле всех городских домов, где живут посланники иноземные, с завтрашнего утра необходимо выставить усиленные тайные посты — из людей наших, самых надежных и проверенных! — распорядился Егор, подумав немного, поправился: — Турецкого посла, впрочем, это не касается. Задача у постов наипростейшая — перехватывать всю почту, которая предназначается для послов и советников…

— Как это — перехватывать?

— А вместе с гонцами и посыльными! Благо их по одежке распознавать очень легко. Взяли незаметно, без всякого шума, посадили в возок, отвезли ко мне — в расположение Преображенского полка. Ясна задача? Уточняю, сейчас меня интересует только почта входящая, где может содержаться реакция некоторых европейских дворов на смерть генерала Лефорта. Сколько времени прошло с того скорбного дня, две с половиной недели? Ну вот, пора уже ждать и ответной реакции. Не, Вася, выставляй посты уже с сегодняшнего вечера, чтобы случайно не пропустить всякого любопытного! И, главное, ничего не бойся, я лично отвечу за все! Да, где документы покойного генерала, про которые ты говорил в карете, когда уже подъезжали к Москве? Которые герр Франц оставил лично для меня?

— Вот, Александр Данилович! — Василий ловко достал с полки высокого стеллажа толстую папку-портфель темно-бордовой кожи, с позолоченными застежками. На обложке папки был приклеен небольшой бумажный прямоугольник, на котором рукой покойного Лефорта было начертано по-немецки: «Передать после моей смерти генерал-майору Меньшикову Александру!»

— Надеюсь, изучил содержимое? — спросил Егор у Волкова.

— Конечно, как инструкции велят — на такой серьезный и экстренный случай.

— Ну и что там?

— Докладные секретные записки от личных агентов генерала Лефорта. Оказывается, он уже давно и тайно отправил многих людей — в Ливонию, Курляндию, в разные шведские крепости. В этом портфеле — все о неприятельских войсках, что располагаются на прибалтийских землях.

— Надо же, какой замечательный подарок! — искренне восхитился Егор. — Ай да герр Лефорт! И после смерти своей продолжает помогать нам! Ай да молодец!

Через пять-шесть минут в дверь приметно и настойчиво постучали, извещая, что пора на выход: царь уже попрощался со своим верным мертвым сподвижником и теперь желает видеть сподвижников живых…

Петр ласково поцеловал Саньку в ее скромный льняной пробор, нежно потрепал по бледной щеке, поблагодарил душевно:

— Спасибо тебе, главная сестра милосердная, за все — спасибо! И за помощь делом, и за помощь плачем. Век не забуду! — стремительно обернулся к Егору: — Что, охранитель, начал вынюхивать потихоньку подробности этого злого дела? Вынюхивай, коль тебе хочется, не запрещаю. Только уж не старайся сверх меры. Ничего это уже не изменит: поперхнутся шведы своей холодной кровью, уж я обещаю! Месть — она только кровью врага, разорванного на части, сладка! Ладно, похороны моего старого и надежного друга Франца состоятся через двое суток, там и встретимся. Почему только через двое суток? Да вот хочу, чтобы эти похороны были пышными, с пушечной стрельбой да воинским парадом. Чтоб комар носа не подточил! Поэтому и без спешки все будем делать… Ладно, отдыхайте пока, нежьтесь до полной услады!

Когда уже в карете — с плотно зашторенными окошками — они ехали от дома Лефорта к себе домой, Санька — в кратком перерыве между жаркими затяжными поцелуями — тихонько и благодарно шепнула:

— Молодец ты у меня, Саша! Стольких людей сегодня избавил от лютой смерти! Это я про стрельцов и семьи их…

— Подслушивала, значит, радость моя? — притворно рассердился Егор.

— А как же без этого? Должна же я быть в курсе всех дел своего любимого муженька…

Дома тоже все было просто замечательно: близняшки уже вовсю ходили, держась за стенки и мебель, смешно лепетали что-то свое, ласково и доверчиво вешались на крепкую отцовскую шею, широко улыбались — радовались встрече.

У сына Петьки были огромные ярко-синие глаза, маленький курносый нос и густые, белесые — почти платиновые — волосы.

«В мать уродился!» — радостно отметил про себя Егор.

А вот дочка Катенька откровенно пошла в его породу: волосы обычные, темно-русые, глаза светло-голубые, нос прямой и слегка удлиненный.

Долгая безумная ночь, наполненная — без конца и края — сплетением любящих друг друга молодых тел, тихие стоны, страстный шепот, новые и новые взаимные клятвы в безграничной и вечной любви…

— Саша! — тихонько позвала его жена в одну из редких минут заслуженного отдыха. — А когда мы поедем в нашу Александровку? Ты же мне обещал! Там сейчас очень хорошо: уже антоновка созрела, крупные яблоки падают — всю ночь напролет. Тук… тук… тук… Как бы я тебя там любила — всю ночь напролет, под стук этот…

Егор тихонько коснулся губами горячего женского плеча, тут же податливо вздрогнувшего под этим поцелуем, усмехнулся невесело:

— Ты же знаешь, родная, что творится сейчас! Война стоит на пороге! И у меня куча дел: надо окончательно разобраться с убийством нашего герра Франца, охранную Службу требуется срочно укрепить и перестроить. Да и тебе никуда нельзя отлучаться из Москвы: не забыла, часом, кто у нас царским Указом назначен главной милосердной сестрой, да и действующим членом Высшего Государственного совета — на случай военных действий? Сама же придумала эту сестринскую Службу — перед Азовским походом, вот теперь, дорогая, и отдувайся.

— Помню я все, любимый, помню! — тяжело вздохнула Санька. — Это же я просто так, похныкать захотелось немного… А дел, и правда, очень много: у меня в Службе — уже двести двадцать сотрудниц, все обученные хорошо, раны умеют перевязывать, многое другое. Сейчас вот нам изготовляют особые повозки, из Европы прибыл очень важный груз с медицинским инструментом: специальные, очень острые ножи, зажимы для ран, сухожильные нитки, пилы — для ног и рук… Ладно, утром поговорим о делах, а сейчас — поцелуй меня покрепче еще раз… Раз двести — я имела в виду…

Не пришлось утром поговорить о делах, даже позавтракать Егор толком не успел: громко топая сапогами, в сени вбежал его личный денщик Митька — совсем еще молоденький парнишка из воронежских крестьян, взволнованно доложил, протягивая квадратный коричневый пакет:

— Александр Данилович! Это привез посыльный из Преображенского полка, на словах велел передать, что очень ждут вас там.

В кратком письме Василий Волков сообщал, что уже перехвачены и доставлены в расположение Преображенского полка два гонца — с экстренной почтой для саксонского и датского послов. Причем почты было очень много, а задержанные гонцы сильно бузили и требовали незамедлительной встречи со своими посланниками. Да и офицеры полка не выказывали никакого восторга по поводу появления на территории полка неизвестных штатских лиц.

— Эх, забывчивым я становлюсь, старею, наверное! — расстроенно и нервно пожал плечами Егор. — В полк я и забыл сообщить, что к ним доставят арестованных…

Вообще-то, не стоило вмешивать Преображенский полк в эти непростые и откровенно мутные игрища, а отвезти пленников в помещения Службы охранной, да больно уж неудобно базировалась эта Служба — всего в ста тридцати метрах от Преображенского дворца. Егор четко понимал, что если Петр узнает об этой его самодеятельности — с захватом почты иностранных посланников, то разгневается не на шутку, не исключая и самых печальных последствий… Солдатский полк — с точки зрения конспирации — тоже место далеко не идеальное. Пойдет солдат в кабак, остаканится, и ну болтать, вот и пошла гулять молва. Да ничего, за двое-трое суток должны были управиться, так что молвой можно было и пренебречь…

А еще он так же железобетонно знал и другое: необходимо было сделать все возможное и невозможное, чтобы намеченный на весну скоропалительный штурм Нарвской крепости не состоялся.[10] Не готова еще была молодая армия российская к таким серьезным воинским авантюрам. Зачем же все эти бесполезные усилия, которые наверняка завершатся бесславным поражением и неисчислимыми человеческими потерями?

Был еще нехилый шанс переломить ситуацию на корню, был! И этим шансом грех было не воспользоваться…

Егор привычно облачился в свой армейский мундир, прицепил на бок шпагу с золотой ручкой — царский подарок на свадьбу, велел заложить карету.

— Саша, а как же завтрак? — опечалилась жена. — Там кухарка напекла сырников, блинчиков наготовила с разными начинками: с грудками рябчиков, с грибами жареными, с налимьей печенью маринованной… Давай я тебе узелок маленький соберу с собой?

— Не стоит, мое сердечко! — легкомысленно улыбнулся Егор. — Я в полку поем. Солдатские щи и кулеш — тоже пища знатная. Да, кстати! — вспомнил неожиданно: — А что там Вася Волков вчера толковал — про амура неожиданного, что посетил его? Это не к тебе ли, молодуха, он воспылал страстью нежной?

— Что ж говоришь-то такое? И как не стыдно тебе, охальнику!

— А что? — лукаво и довольно улыбнулся Егор. — Ты же, Меньшикова Александра Ивановна, самая красивая женщина на Москве! Разве не так?

— Ну не знаю, право…

— Так, так! Самая — стройная, красивая, длинноногая, страстная… Что же странного, что и Васька влюбился в тебя по самые уши?

— Да ну тебя, шутника! — мягко улыбнувшись, польщено покраснела Санька. — Мало ли на Москве других красавиц? А Васино сердце царевна Наталья украла, сестренка царская, а Васька, в свою очередь, ее сердечко девичье своровал…

Егор сразу стал очень серьезным. На Руси царевны всегда являлись особой кастой: иногда их выдавали замуж — за заграничных принцев, королей и герцогов, но русскому человеку, сколь богат и знатен он ни был бы, даже подумать плотски о дочери или сестре царской было смертельно опасно для жизни. А если серьезное чего намечалось, так и буйной головы можно было запросто лишиться. Были, знаете ли, прецеденты… Вслух он только выдохнул расстроенно, от души:

— Да уж, обрадовала ты меня, женушка любимая, обрадовала! Только этого нам и не хватало сейчас — для полноты ощущений…

— Да я все понимаю, Саша! — нахмурилась и загрустила Санька. — Но неужели ничего нельзя сделать? Надо же как-то помочь ребятам! А, Саша? Тем более что и ты сам отчасти виноват — в этом амуре…

— Как это — я виноват?

— Да вот так! Кто велел подполковнику Волкову регулярно наезжать во дворец Преображенский и усердно заниматься с царевичем Алексеем этим вашим «карате»? Ты и велел! Василий и ездил — честно занимался, Наталья — воспитательница царевича, наблюдала за этими занятиями, как ей и положено по ее обязанностям. Вот и приключился — вдруг и незаметно так — амур этот, нечаянный… Ты, Саша, только не торопись, подумай! Вдруг да и придумаешь чего…

Он только печально покачал головой:

— Всего два варианта есть у Василия и Натальи, не считая третьего: дыбы и плахи для подполковника и черного клобука монастырского для царевны. Первый реальный вариант — тайно обвенчаться да и сбежать от царского гнева — в страны европейские…

— А второй?

— Победить Карла Двенадцатого, прогнать шведов из Прибалтийских стран. После чего и страны эти забрать под русскую руку, под протекторат — научно выражаясь. Раз шведам этот протекторат не возбраняется, знать, и нам — возможно. Если Василий лично, возглавляя воинскую часть, возьмет на свою шпагу город Митаву, то есть у него и все шансы, чтобы стать Великим герцогом Курляндским… Можно будет, при должном старании, четко оформить данное мероприятие, закрепить документально. Тогда уже и мезальянса не будет: Курляндский герцог — вполне достойный жених — для русской царевны…

— Отлично все ты придумал, любимый! — как маленькая девочка, звонко хлопая в ладоши, запрыгала на одном месте Санька. — Вот и сладится все…

Целуя жену в сладкие и податливые губы, Егор подумал — неожиданно для самого себя: «А ведь идея не так уже и смешна, как кажется на первый взгляд! Семейное счастье Василия и Натальи — это только внешняя оболочка, за которой спрятан глубинный и очень значимый смысл. Зачем будущей России нужна кровавая Анна Иоанновна, любительница жирной буженины? Да и вся эта гнусная „бироновщина“ в целом? Это же можно будет, поставив над Курляндией своих проверенных людей, такой гигантский исторический шаг вперед совершить! Столько сохранить жизней людских! Не говоря уже о финансах, могущих быть спасенными от бессовестного разграбления алчными и бессовестными людьми…»

Глава третья

Женская голова — на плахе

Карета медленно — как и предписывалось строгим внутренним распорядком — проезжала через стандартный военный городок, являвшийся местом стационарного расквартирования (на период отсутствия военных походов и полевых учений) Преображенского полка. Длинные бревенчатые казармы, выстроенные в три — почти ровных — ряда, просторные амбарные помещения, треугольные погреба, разнообразные полковые мастерские, прачечные, конюшни, артиллерийские арсеналы, склады, почерневшие кузницы, бани…

Несмотря на то что местами горели яркие костры и тут и там на веревках сушились какая-то верхняя и нижняя одежка, вокруг ощущался крепкий образцовый порядок.

«Действительно получился автономный, знатный и настоящий такой городок! — взволнованно вертел головой во все стороны Егор, жадно вдыхая полной грудью знакомый специфичный запах, и думал: — Здесь — мой второй дом, и это не просто высокопарные слова! Запах армейского стационарного лагеря — лучший аромат на этой прекрасной планете, для тех, кто понимает, конечно…» Высунувшись из открытого каретного окошка, он велел Митьке-денщику, который на этот раз выступал в роли умелого кучера:

— Правь, деревенщина, на восточный край, к тем вот дальним баракам! Правый — это солдатская тюрьма, гауптвахта по-иноземному, а левый — изба пыточная. Ты же первый раз в полку? Вот и запоминай, пригодится…

«Как же можно — без пыточной избы! — ехидно и насмешливо заблажил внутренний голос. — Времена же у нас нынче темные, страшные, жестокие… Как без пыточной — вершить дела праведные да справедливые? Отменил бы ты, братец, это подлое дело, а? Кто-то ведь должен это сделать первым!»

Егор понимал, что внутренний голос абсолютно прав, но, но…

— И без этого — дел полон рот! — недовольно пробормотал он, опускаясь обратно на каретное сиденье. — И почему это я один должен быть белым и пушистым, привлекая тем самым нездоровое внимание к своей персоне? Ладно, ладно, вот закончится эта война, которая, кстати, еще даже толком и не началась, вот тогда-то ужо явим всем образец человеколюбия и милосердия…

Возле темно-серого и громоздкого сруба пыточной избы неторопливо прогуливались, лениво и вяло переругиваясь между собой, Василий Волков и подполковник Андрюшка Соколов — командир четвертого батальона. Завидев подъезжающую карету начальника, спорщики прекратили свои незлобивые прения и быстрым шагом пошли навстречу.

— Ну и чего ругаемся, други мои? — поинтересовался Егор, ловко спрыгивая с приступка кареты на пожухлую осеннюю травку. — Не поделили что важное?

— Александр Данилыч! — четко отсалютовав, взволнованно зачастил Соколов. — Подполковник Волков — мой близкий друг, и все такое прочее… Но я не получал от вас приказа — принимать под арест неизвестных мне гражданских лиц! Не имею для действа этого на момент сей никаких веских оснований!

— Молодцом, Андрюха, благодарю за хорошую службу! — скупо похвалил подчиненного Егор и тут же повинился: — Вы уж, господа подполковники, оба извините меня! Совсем вылетело из головы, за всеми этими печальными событиями последних дней… Ничего, сейчас все это оформим соответствующим приказом. Так что, еще раз — извините!

— Да вы что, господин генерал-майор, Александр Данилович! — смущенным хором дружно забормотали подполковники. — Достаточно вашего слова…

— Оформим приказом! — повысил голос Егор. — Дело-то скользкое, непонятно чем еще и завершится… Ладно, а где эти? Которые — гонцы «перехваченные и доставленные»?

— Да вона — дремлют, родимые! Под охраной надежных сержантов! — махнул рукой в сторону Волков. — И сумки с бумагами там же, рядом со спящими гонцами. Без вас почту пока не вскрывали…

У темно-серой стены пыточной избы стояли два толстенных березовых чурбака, на которых вольготно расположились два гонца «перехваченных»: иноземные богатые камзолы, неаккуратно распахнутые на груди, кудрявые парики сбились на сторону, глаза плотно закрыты, головы, откинутые назад, опираются на шершавые бревна избы, рты широко раскрыты, храп — на всю округу… Рядом со спящими дисциплинированно замерли два усатых преображенца с ружьями наперевес.

— Что случилось с ними, может, приболели? — обеспокоенно спросил Егор.

— Да вот, Александр Данилович, так получилось! — задумчиво почесал свою левую, выбритую до синевы щеку Андрюшка Соколов. — Больно уж эти заграничные господа оказались шумными и беспокойными: все требовали чего-то, грозились карами страшными и кровавыми, небесными и земными… Вот и поднесли им по маленькому ковшику перцовочки крепкой — для поднятия настроения. Откушали они, понравилось… Еще, понятное дело, поднесли. Вот и…

— Слабы оказались иноземцы на дело хмельное! — совершенно серьезно поддержал приятеля Волков. — Выпили-то — всего и ничего, а уснули крепко, не добудишься.

Чуть в стороне от безмятежно похрапывающих гонцов были аккуратной горкой сложены несколько кожаных и холщовых сумок с почтой.

— Господин подполковник, у тебя в солдатской темнице нынче много постояльцев? — спросил Егор у Соколова.

— Да как обычно, господин генерал-майор! — непонимающе пожал подполковник своими широкими плечами. — С десяток наберется всякой швали. А что?

— Высели их всех срочно оттуда! Прямо сейчас! Пристрой куда-нибудь, пусть займутся полезным трудом, копают там что-нибудь, например… После этого пусть солдаты там внутри приберутся — тщательно, — но и очень быстро. Мы в этом помещении устроим временную рабочую точку. Вижу, спросить хочешь о чем-то?

— Господин генерал-майор, а с этими пьяными иноземными гавриками что делать? — кивнул головой Андрюшка в сторону крепко спящих посыльных.

— С этими? Придерживаться прежней мудрой тактики, а именно поить хмельным и далее. Денег на это полезное дело я выделю. Необходимо срочно обставить пыточную избу под маленькое кружало, дыбу тщательно замаскировать тряпками, организовать из солдат несколько полноценных смен — чтобы составляли нашим глупым иноземным воробышкам компанию крепкую собутыльную… Спаивать их старательно и без всякого роздыха! Что делать с гонцами дальше — я объясню потом…

В помещении бывшей солдатской темницы Василий Волков собрал шестерых наиболее толковых и сообразительных сотрудников охранной службы.

— Значится так, братцы! В этих толстых сумках, что лежат на столе, находятся самые разные документы, — начал стандартный служебный инструктаж Егор. — Что написано в этих хитрых бумагах — ни меня, ни вас не должно интересовать. Совсем не должно! Более того, нас всех должно интересовать только то, что в этих бумагах внешне не написано! Понятно, орлы?

— Никак нет, господин генерал-майор! — дисциплинированным хором ответили толковые и сообразительные сотрудники.

— Поясняю, в первый и последний раз! Существуют всякие возможности делать написанный текст полностью невидимым. А потом, соответственно, обратно видимым, если это понадобится кому-то знающему. Поэтому вас должны интересовать только чистые, не исписанные места на этих документах. Именно такие подозрительные места и должны быть тщательно и аккуратно обработаны специальными растворами. Вот — эти растворы, а вот — поручик Сергей Бухвостов, который вас и обучит этой нехитрой премудрости. Все бумаги с обнаруженной тайнописью откладывать в сторону! О каждой такой находке докладывать мне лично и незамедлительно! Только прошу четко запомнить: в какой сумке — какие документы лежали. Чтобы потом можно было бы все аккуратно сложить обратно, ничего не перепутав… Все, орлы, желаю успехов!

Он вышел на свежий осенний воздух, из приоткрытого окна пыточной избы доносились абсолютно пьяные голоса, душевно выводящие одновременно сразу несколько застольных песен — на нескольких разных языках.

— Идет процесс, идет, родимый! — довольно ухмыльнулся Егор и незамедлительно отправился в полковую столовую — завтракать.

Каша пшеничка-размазня, да с осенней переваренной жирной уклейкой, да с маслом ореховым — это тот еще продукт — для тех, кто понимает, конечно.

К вечеру этого же дня к двум гонцам-неудачникам добавился их третий нерасторопный коллега, на следующее утро — четвертый…

Хоронить Франца Лефорта вышла вся знать московская (еще бы — не вышла!), к ней плюсом — все послы и гости важные, иноземные. Громко и размеренно били армейские барабаны, светло и печально пели трубы. Шестнадцать черных вороных коней, выстроенные классическим немецким цугом, влекли вперед колесницу, на которой стоял скромный гроб, обитый черной материей.

Впереди похоронной процессии шли три полка — в полных списочных составах: Преображенский, Семеновский и Гордоновский, с развернутыми воинскими знаменами. Царь — в простом солдатском темно-зеленом мундире — шагал в авангарде преображенцев, бок о бок с Егором.

— Франц, Франц! Что же ты так — не ко времени? — горестно глядя в землю, пробормотал Петр. — Подлая смерть, она всегда уносит самых лучших, самых-самых надежных! Ты-то, Алексашка, береги себя! Хоть ты — не покинь меня…

Однако уже через пять-шесть минут царский голос неожиданно стал резким и откровенно недобрым, да и тема разговора кардинально поменялась:

— Тут разные — очень нежные… э-э, стали мне на ухо всякое нашептывать — про тебя, охранитель мой верный. Мол, берешь слишком много на себя, любимого, своеволен до полного неприличия, вороват, чрезмерно заумен — временами… Даже и не знаю, что делать теперь! — Петр нерешительно замолчал, нервно закашлялся, явно ожидая, что собеседник сам подхватит нить этого неприятного разговора.

Егор, мысленно брезгливо поморщившись, внятным и размеренным шепотом пересказал царю свой странный недавний сон — про таинственные серые Тени и их рабочее собрание-совещание, наполненное конкретными угрозами.

Петр резко и недовольно мотнул головой, сильно подергал правой щекой, криво и плотоядно улыбнувшись, ответил — совершенно неопределенно:

— Ладно, потом время покажет — кто тут прав, а кто — виноват. Время, оно непременно покажет… Я как-то и сам не очень верю, что ты у нас — подлый и коварный шведский шпион. Но люди говорят. Причем говорят — упорно и доходчиво, а дыму, как всем известно, без огня не бывает… Да и самоволие свое поумерь, охранитель, я прошу тебя! Душевно пока — прошу…

«Кто же это, братец ты мой, так пошло стучит на тебя? Кому это ты ненароком, небрежно так, оттоптал мозоль любимую? — возмущенно заволновался внутренний голос. — Своеволие? Шведский шпион? Нет, тут без коварной женщины не обошлось! Истосковался мин херц за три с половиной месяца без женской горячей ласки, податлив стал, словно пластилин детский. А тут губы страстные, настойчивые, нежные — без устали нашептывают бред разный…»

Перед кладбищем полки дружно свернули: Преображенский и Семеновский — направо, Гордоновский — налево.

Теперь впереди гроба Лефорта шел только почетный караул воинский, состоящий из полковников и заслуженных офицеров, несущих боевые знамена, и полковых усатых барабанщиков — с их верными барабанами.

Гроб поставили на холмик слегка синеватой, чуть подмерзшей глины, усердно вынутой из глубокой прямоугольной могилы.

Все застыли в тягостном ожидании: было совершенно непонятно — будут ли надгробные речи, и кому их, собственно, говорить. Так получилось, что всю организацию похорон своего любимца царь полностью забрал в собственные руки…

Петр, страшно усталый, почерневший лицом, непохожий сам на себя, медленно встал на колени перед гробом, прямо в скользкую осеннюю глину, последний раз — одним легким касанием — поцеловал покойного в его абсолютно белый лоб, нетвердо поднялся на ноги, ни на кого не глядя, махнул рукой:

— Не будет никаких слов. И не ждите… Давайте крышку, закрывайте. Опускайте…

Громко и чуть хрипловато затрещали озябшие барабаны, офицеры медленно склонили полковые знамена, где-то недалеко, видимо услыхав барабанную дробь, оглушительно ударили мортиры и тяжелые единороги…

Еще через десять — двенадцать минут вся скорбная процедура завершилась: Петр быстрым шагом, расталкивая встречных, удалился в неизвестном направлении, за ним потянулись и все другие…

Когда они в слегка промерзшей карете возвращались с похорон Лефорта к себе домой, Санька спросила, непонимающе хмурясь и возмущенно моргая своими длиннющими ресницами:

— Саша, а почему царь не дал никому сказать слов прощальных? Да и сам ничего толком не произнес? Не по-людски это как-то, без панихиды… Принято же говорить хорошее и доброе про усопшего…

— Любил просто очень сильно Петр Алексеевич герра Франца, — помолчав с минуту, ответил Егор. — Царь-то у нас вырос без отца, без руки мужской, жесткой. А генерал Лефорт научил его многому, направил на жизненную стезю… Вот царь и мертвого Франца Лефорта продолжает ревновать ко всем нам! — После совсем уже крошечной паузы добавил раздумчиво: — А не встреться летом 1687 года Петр с герром Францем, что тогда выросло бы из нашего царя? Даже подумать страшно! И так-то — не подарок совсем…

Еще через пару минут жена задала следующий вопрос — абсолютно неожиданный и непоследовательный:

— А вот ты, любимый, сейчас — пэр, по Указу царскому. А я — кто? Пэрка, что ли?

— Нет, Санечка, ты по-прежнему — только дворянка Меньшикова! — виновато улыбнулся Егор. — Звание пэра, оно не распространяется на членов семьи…

— Несправедливо это! — обиженно надулась Санька. — Несправедливо!

— Не расстраивайся, мое сердечко! Я еще обязательно совершу целую кучу подвигов и непременно заслужу княжеское звание! Тогда и ты станешь княгиней…

Изучение изъятых документов, предназначенных для послов и советников зарубежных, начало приносить первые реальные плоды. Было обнаружено десять самых разных документов, предназначенных для представителей практически всех посольств, где обнаружили тайнопись.

Только вот в семи бумагах тексты были совершенно нейтральными, вернее, посвященными делам достаточно скользким, но не имеющим ни малейшего отношения к подлому убийству генерала Лефорта, а вот в трех случаях — содержание некоторых фраз было куда как интересным…

Егор, не в силах сдержать своих эмоций, радостно постучал кулаком по дубовому столу и отдал подполковнику Волкову следующий приказ:

— Все, Вася, завершаем наши исследования! Все документы — кроме вот этих трех — аккуратно разложить по сумкам, как все и было уложено изначально. Ничего только не перепутайте, торопыги! На тех семи бумажках, где послания тайные выступили нам не интересные, снова тексты сделайте полностью невидимыми. Сумки сложите у меня в карете, прямо на полу… Далее, всех пьяненьких гонцов и посыльных, предварительно переодев в простецкую одежку, срочно и тайно переместите в кружало дальнее, замоскворецкое, в зал для подлого и низкого люда. Э-э, запамятовал это я: в данном кружале дальнем, занюханном, и зал-то — всего один. Там напоить их — до полного и окончательного бесчувствия, после чего оставить в покое, прилюдно напихав в их карманы солидных денег… Да, сотрудники твои, которые будут выполнять это ответственное поручение, должны быть одеты неприметно, с накладными лохматыми бородами, и все такое… Давай, подполковник, выполняй! — улыбнулся широко и многозначительно: — Вот, смотрю, повеселел ты, брат Василий! Глаза знатно так блестят, румянец играет на щеках. Небось одна особа высокородная — шепнула парочку веселых словечек? Ну-ну… Иди, брат, работай! Ромео ты наш, доморощенный…

Вечером этого же дня, когда семейство Меньшиковых сидело за столом с нехитрой, но сытной трапезой — без разносолов особых, в столовую ворвался взволнованный Алешка Бровкин, всегда имевший неограниченный доступ в дом Егора.

Поправив сбившийся набок рыжий кудрявый парик, он, поцеловав наспех в макушки сестру и племянников, жарко и сбивчиво зашептал на ухо Егору:

— Данилыч, беда! Царь тебя требует во дворец Преображенский — незамедлительно! Там к нему послов и советников понаехало иноземных — штук десять, может, и больше. Все очень злые, жалуются на тебя чередой: мол, людишки охранные похищают самым бессовестным образом их гонцов и посыльных — вместе с дипломатической почтой. Скандал разгорается, не дай бог! Петр Алексеевич нынче весьма гневен, грозится тебе, Данилыч, ноздри вырвать и отправить навечно в Сибирь — на медные рудники. Одевайся срочно, поехали, у меня карета…

— Ладно, Алеша, пойдем со мной, поможешь мне тащить груз один, — покладисто вздохнул Егор, поднялся со скамьи, спокойно попрощался с женой и детьми: — Дела зовут важные, государственные! Вернусь, наверное, уже под утро… Так что, снов вам, родные, беззаботных и спокойных!

Он надел поверх короткого черного парика шляпу-треуголку, на бок прицепил полковничью шпагу — с золотой рукоятью, на ноги натянул черные короткие ботфорты, велел Алешке:

— Прихвати вон те сумки кожаные, а я холщовые возьму!

— А что в сумках-то, Данилыч?

— Так пропажа же дорогая, почта дипломатическая! От нешуточного удивления Бровкин — он же первый русский маркиз де Бровки — даже на корточки присел:

— Как же так, Александр Данилович? Неужто заморские послы сказывают правду?

Егор ответил — с легкой грустинкой философской:

— Что есть правда, мой юный друг? Так, обычная сентенция словесная, переменчивая — с течением времени. Не более того… Ладно, рот-то прикрой свой, вороны здесь не летают. Поехали — к царю!

В переговорный зал Преображенского дворца Егор вошел неторопливой и размеренной походкой, громко и уверенно стуча по крашеным доскам деревянного пола каблуками своих ботфорт. За ним, чуть приотстав, следовал Алешка Бровкин, нагруженный сверх всякой меры сумками — кожаными да холщовыми.

В зале, где кроме русского царя находилось множество иноземных дипломатов, тут же стихли все разговоры и перешептывания, и установилась полная тишина, звенящая, как полноценная стая оголодавших весенних комаров.

Достигнув середины зала, Егор величественно остановился, отвесил общий глубокий поклон и, держа правую ладонь на золотом эфесе своей шпаги, обратился к царю — громким и спокойным голосом, на немецком языке:

— Государь, Петр Алексеевич, дозволь слово молвить — важности особой, государственной! Данных господ, — он, развернувшись на пол-оборота, плавно и широко провел по воздуху левой рукой, — это тоже касается — в безусловном порядке…

— Сказывай! — сквозь стиснутые зубы зло промолвил-прошипел Петр.

Егор низко поклонился царю, очень медленно выпрямился и начал излагать, стараясь, чтобы его голос был максимально спокойным и бесстрастным:

— Мне доложили, что в замоскворецком кружале царском творятся дела удивительные и странные. Мол, там уже несколько суток подряд пьянствуют с десяток иноземных господ. Пьянствуют они беспробудно и упорно, безо всякого перерыва… Я отправил туда своих доверенных сотрудников. Выяснилось, что эти необычные пьяницы имеют при себе некие важные почтовые документы. Самих загулявших забулдыг мы не стали трогать — потому как они не российские подданные, оставили их там, где и обнаружили… А вот дипломатическую почту — всю изъяли, без остатка. Маркиз, предоставьте! — властно махнул Алешке рукой.

Бровкин сделал два шага вперед по направлению к зарубежным дипломатам, без всякой спешки сгрузил на пол все сумки почтовые, коротко и вежливо кивнул, после чего молча отошел в сторону.

— Уважаемые господа советники и посланники! — незамедлительно продолжил свою пафосную речь Егор. — Почту вашу секретную мы, естественно, не читали. Как это и полагается — по законам дипломатии высокой… Ох уж эта высокая дипломатия! Поэтому прошу вас самих разобраться: где здесь — чье! — Он склонился в низком приглашающем поклоне, вежливо помахав своей треуголкой — туда-сюда…

Реакция на данное выступление превзошла все ожидания: большая часть дипломатов, нетерпеливо отталкивая друг друга в стороны, тут же переместилась к небрежно сброшенным на пол сумкам, опасаясь, как бы их тайная переписка не досталась друзьям-конкурентам. Меньшая же часть, отвесив торопливые поклоны, незамедлительно устремилась к выходу из переговорной палаты…

«Понятное дело! — ехидно и криво усмехнулся внутренний голос. — Отправились в замоскворецкое кружало! Напрасный труд: в России к пьяным личностям, у которых карманы деньгами щедро набиты, всегда относились без малейшего пиетета. Хотя если кто из гонцов и в живых до сих пор остался, то это вряд ли поможет делу: русская „белочка“ — штуковина серьезная, непредсказуемая, запутывающая всех и вся… Эти бедолаги о таком поведают, что у слушателей все их волосенки дыбом встанут…»

Егор, пользуясь всеобщей суматохой, ловко переместился к царскому походному трону, глядя Петру прямо в глаза, негромко прошептал:

— Мин херц, дела творятся очень серьезные и пакостные! Головой своей отвечаю! Попроси остаться сейчас польского военного советника — генерала Карловича, саксонского посланника Кенигсека и этого — Паткуля, прибалтийского патриота. Остальные сейчас нам не нужны, пусть занимаются своими делами. Поверь мне, мин херц, дела наиважнейшие, предательские… Что ты раздумываешь? Честью клянусь, что это необходимо! Ты же — крестный моих детей, не буду я тебе злостно и беспричинно морочить голову всякими глупостями… Для начала, разговори их о текущих делах, о высокой политике, о будущей войне. Пусть уж полностью выскажутся. А потом и я добавлю немного, в качестве завершающего картинного мазка, — подмигнул царю по-свойски, как много лет уже мигал — в пиковых и скользких ситуациях…

— Ох, смотри у меня, Алексашка, сукин кот! Доиграешься, плясун канатный! — недоверчиво и криво усмехнулся Петр, но нужную просьбу-команду, после минутного сомнения, все же отдал.

Через двадцать минут в переговорном зале стало бесконечно уютно: о чем-то вечном и неземном пел-рассказывал полукруглый угловой голландский камин, покрытый снаружи испанскими красно-коричневыми изразцами. Молчаливые слуги — отроки в льняных светлых одеждах (здесь Петр не успел еще внести кардинальных европейских изменений, поскольку отроки сии были тихи, ловки и незаметны), расставили на длинном столе, застеленном серой льняной скатертью, расшитой разноцветными петушками, нехитрые русские и хитрые — иноземные — вечерние кушанья, а также напитки — в самой разной и вычурной таре.

За столом сидели впятером: Россия и Европа — двое на трое. Глухо и безразлично трещали восковые свечи, тревожно и зловеще посвистывали дворцовые сквозняки.

Высокие бокалы были до краев наполнены венгерскими и французскими винами, на узких и вытянутых в длину тарелках были разложены холодные закуски, принятые тогда для времени вечернего: мясные и кровяные колбасы, щедро сдобренные дорогущими восточными пряностями, холодное жареное и вареное мясо разной птицы, сыры — жирные и мягкие, ломтики копченой рыбы, блюдечки с икрой…

С одной стороны стола расположились Петр и Егор (Меньшиков Александр Данилович), с другой — польский генерал Карлович, посол саксонский — кавалер Кенигсек и Иоганн Паткуль, представляющий интересы Ливонии и Курляндии. В незначительном отдалении, вдоль противоположных стен зала, маячили фигуры охранников: Алешка Бровкин и Василий Волков — от русской половины стола, три неуклюжие личности в серых неприметных камзолах — от другой половины…

Через некоторое время, после очередной перемены кушаний (вареные раки — обычные и голубые, из северных рек, впадающих в Белое озеро), Петр, отложив обратно на фарфоровую тарелку не до конца обглоданное жареное лебединое бедро, попросил всех присутствующих на этом позднем ужине высказаться — относительно реалий высокой политики европейской.

Со своего места поднялся Иоганн Паткуль — мужчина худой, костистый, визуально очень неприятный и злобный, заговорил важно и значимо:

— Я буду говорить, если мне это будет позволено, от лица всей Северной коалиции! — прокашлялся еще раз, обтер губы белоснежным носовым платком, непонятно усмехнулся и продолжил: — Шведское господство для всех нас, а для Лифляндии — в первую очередь, нестерпимо совсем! Мы готовы незамедлительно выступить против этого подлого владычества! И ждем от России Великой — помощи действенной!

— Почему именно — незамедлительно? — осторожно спросил Егор. — Почему — прямо завтра, а не через год или, допустим, через два?

Паткуль — словно бы ему раскаленный железный штырь вставили в одно известное место, передернулся всем своим худосочным и длинным телом:

— Сегодня королю шведскому Карлу Двенадцатому всего шестнадцать лет. Сейчас он просто смелый, отчаянный, но и очень глупый львенок. Это так. Но он взрослеет день ото дня… Чем быстрей начать серьезную войну против него, тем больше вероятность полной и окончательной победы!

«До чего же умны и сообразительны — эти европейские ребята! — притворно восхитился внутренний голос. — Надо им прямо и сейчас завершить все дела: пока оба царя-короля — и русский, и шведский — еще молоды и неопытны. Все карты козырные хотят дальновидные европейцы разыграть своевременно, не откладывая решения проблем насущных в долгий ящик…»

А Паткуль, тем временем и без устали, продолжал заливаться курским весенним соловьем:

— Я не хочу говорить за Курляндское герцогство, но моя дорогая Лифляндия… В свое время мы наивно поверили Речи Посполитой, обещаниям их сладким, что Рига — всегда будет вольным торговым городом. В первые годы все было хорошо и примерно. Потом пришли иезуиты, — при этих словах Петр невольно нахмурился, а его правая нога чуть заметно дернулась. — Они устроили подлые гонения на наш язык, запретили нашу веру. Тогда мы отринули поляков и вверили судьбу берега прибалтийского в шведские руки… Это была величайшая ошибка: из когтей польского орла — уйти в пасть льва шведского…

— Поторопились это вы немного! — хмыкнул Петр.

— Карл Одиннадцатый, отец короля нынешнего (Бог судья им обоим!), он совсем потерял совесть! — разошелся не на шутку Паткуль, изредка посматривая на Кенигсека и Карловича. — Этот сатрап дошел до того, что издал законы, согласно которым можно отбирать у дворянства земли, жалованные прежними королями! Это — просто неслыханно! Это… — Паткуль даже задохнулся на короткое время — от нахлынувшего на него чувства негодования. — Это — просто невозможно! Право на исконные земли рыцарей, гроссмейстеров ордена и епископов нужно было доказывать древними грамотами, а если грамот тех не было в требуемом виде, то тогда все земли и угодья незамедлительно отходили в шведскую казну… Ливонское дворянство не желает больше терпеть жадных шведских узурпаторов! Мы надеемся, что наши совместные усилия помогут восстановить историческую справедливость…

Прозвучало еще множество речей, сказанных на разных языках, с иным напором, но с содержанием — один в один: надо срочно и непреложно — мочить коварных шведских захватчиков, освобождая от них несчастные, жестоко угнетаемые прибалтийские народы…

Петру все это откровенно надоело, он широко зевнул и сильно ущипнул Егора за бедро, мол: «Делай, чего задумал! Чего мне слушать хрень эту, общеизвестную? Спать хочется, однако!»

Егор громко и значимо кашлянул, дождался, когда все остальные собеседники сосредоточат свое внимание только на нем, поднялся, демонстративно медленно выцедил оловянный стаканчик с перцовкой, со стуком поставил пустую тару на стол, ладонью обтер губы, недобрым взглядом оглядел гостей иноземных и — бухнул — голосом диктора Левитана, правда, опять же на немецком языке:

— Прошу внимания всеобщего! Должен сделать наиважнейшее заявление — от лица Высшего Государственного совета российского! Настаиваю на полной и безоговорочной тишине!

Безоговорочную тишину нарушал только короткий и регулярный «ик», это Петра Алексеевича вдруг пробило на икоту легкую…

«Водички бы попил, что ли!» — неприязненно подумал про себя Егор, а вслух уверенно и сердито заявил, резко вынимая из-за правого обшлага камзола три слегка помятых бумажных листа:

— Моей Службой обнаружено несколько документов, содержание которых представляет особый государственный интерес! Более того, речь в них идет о страшном преступлении и даже — о государственной измене! Генерал Карлович, встаньте, пожалуйста!

Карлович — грузный, слегка багровый от выпитого, выронив из своих толстых пальцев серебряную вилку, на зубцы которой был наколот толстый ломоть жирной буженины, медленно привстал со своего венского стула.

— Эта бумага — невинное письмо от управителя вашего лодзевского поместья, — спокойно сообщил Егор. — В ней говорится об урожае овса и пивного хмеля. Рассказывается о выловленных толстых карасях — из специальных искусственных прудов. Но, — он сделал короткую паузу, — в промежутке между этими важными сообщениями, есть текст, написанный симпатическими чернилами. Судя по почерку, это писано рукой высокородного Августа, короля польского, курфюрста саксонского. Цитирую: «Шутка ваша — полностью удалась! Придумка со шведскими сливами — просто великолепна!».

— Что, что такое? — мертвым голосом выдохнул Петр. — Какие это такие — шведские сливы, а? О чем идет речь?

— Мин херц! — почтительно прервал царя Егор. — Давай я уже все им выскажу, а уж потом и ты словечко свое жесткое замолвишь? Договорились? Так вот. Карлович, сядь на место, с тобой уже все ясно… Кавалер Паткуль! Встал уже, худосочный ты наш? Молодцом!

Вот послание от Великого герцога Курляндского, твоего личного и доброго друга. Письмо как письмо: о карточных долгах, о ваших общих бабах… А в конце имеется тайная приписка. Цитирую: «Придумка с вишнями шведскими, право, недурна! Продолжайте в том же духе!»

Петр утробно застонал, скрежеща зубами, Паткуль, не дожидаясь отдельного приглашения, испуганно дрожа всем телом, опустился в свое кресло…

— Теперь встаньте вы, уважаемый посол саксонский, кавалер Кенигсек! — повысил голос Егор, вскипел, теряя терпение: — Вставай, собака тонконогая, пока не пришибли в горячке! Вот и умница, хороший мальчик… Еще одно письмо — все от того же Августа Польского Великолепного… Содержание — и вовсе неважно, сразу перехожу к его тайной части, писанной симпатическими чернилами. Цитирую: «Это очень хорошо, что вы, Кенигсек, приручили эту блудницу кукуйскую. Информация, полученная от нее, воистину бесценна…»

— А-а! — страшно закричал Петр, вскакивая на ноги. — Убивайте их всех троих, ворогов! Убивайте… Пистолет мне! Алексашка, пистолет…

Царь неловко упал на деревянный (слава богу, что не каменный!) пол, забился в несимпатичных судорогах. Ему на помощь тут же кинулись Волков и Бровкин, из боковых ходов и коридоров, видимо, по условному сигналу, поданному Алешкой (или — Василием?), выскочило с десяток вооруженных сотрудников Службы охранной, взяли на мушку троих послов-дипломатов, оперативно — с короткими болезненными «охами» — разоружили и совершенно непочтительно положили на пол их зарубежных денщиков.

Егор — чисто ради личного удовлетворения — звякнул своей шпагой, погоняв пару раз ее лезвие в ножнах, после чего любезно посоветовал полномочным иноземным представителям — все еще пребывающим в полном обалдении:

— Господа мои высокородные, а вы жить-то хотите? Если хотите — так вон отсюда! Из России, в смысле… Расселись по каретам — и к границе незамедлительно, лошадей своих не жалея… Наш Петр Алексеевич, когда гневен бывает, то ему что смерд, что князь, что дипломат иностранный — все без особой разницы. Просто — мяса кусок… Вперед, господа мои, вперед! Форверст — по-вашему, форверст! Особенно это вас касается, прекрасный кавалер Кенигсек! Особенно — вас, красавчик напомаженный…

Иноземные господа и их денщики, которых никто и не держал, испарились в течение минуты. В палате появился доктор Жабо, занялся царем уже профессионально, предварительно отогнав в сторону всех добровольных и усердных, но бестолковых помощников.

— Подполковник Волков! — громко позвал Егор.

— Здесь я, Александр Данилович!

— Лично — с командой надежных сотрудников — выезжай на Кукуй! Арестуешь там известную тебе Анну Монс! Ну и всех остальных господ, которых застанешь у нее в гостях…

— Доставить в темницу дворцовую?

— Не стоит пока. Ограничимся домашним арестом. Вплоть до особого распоряжения Петра Алексеевича…

Через трое суток на Красной площади состоялась образцово-показательная казнь.

Строгим царским Указом предписывалось: «Быть на сем важном мероприятии всей знати московской, а также всем послам и советникам иноземным, которые на сей момент пребывают в Москве-городе…»

Народу собралось на площади — не протолкнуться. На высокий помост, поддерживаемая с двух сторон рядовыми катами, поднялась Анхен — с крепко связанными за спиной руками, в одной тонкой рубашке холщовой, покрытой кровавыми пятнами, с фиолетовыми синяками на лице и с обрубком кровавым — на месте правого уха.

— Это что же, он сам ее пытал? — с ужасом прошептала Егору на ухо Санька.

— Сам, лично. Никому не доверил, старая любовь все же…

Помощники ката грубо, отвесив пару увесистых затрещин, поставили женщину на колени, ловко пристроили ее голову на плахе — как полагалось по соответствующим инструкциям, скромно отошли в сторону.

В полной тишине на помост вышел главный кат-палач: в ярко-красном колпаке — с прорезями для глаз — на голове, низко поклонился зрителям, демонстративно попробовал остроту топора о собственный ноготь большого пальца, неторопливо подошел к коленопреклоненной женщине, коротко размахнулся…

Женская голова, удивленно моргая невинными голубыми глазами, с громким стуком скатилась на деревянный помост, орошая его алой кровью…[11]

— Почему даже обвинения не зачитывали? — потом уже, дома и без свидетелей, искренне и горячо негодовала Санька. — Так же нечестно, право…

— Велено ограничиться только распусканием слухов, — объяснил Егор. — Мол, казнена за государственную измену. И еще велено всех известить негласно: всем женщинам российским запрещено — под страхом лютой и скорой смерти — вступать в плотские отношения с иностранными посланниками и разными прочими дипломатами… Эх, Анхен, Анхен, и чего тебе, дурочке, не хватало?

— Очень уж сильно она хотела стать полноправной русской царицей, аж до колик желудочных! — пояснила мудрая Санька. — А потом поняла, что не бывать этому никогда. Поняла и обиделась смертельно на Петра Алексеевича. Вот от обиды той глупой и ударилась во все тяжкие…

Глава четвертая

Тяжкое похмелье, гигантский сом и бешеный волк

— Похмелье — штука тонкая и неоднозначная! — терпеливо объяснял царю Егор. — С одной стороны, жутко неприятная и противная, а с другой, именно во время похмелья сильного очень сподручно итоги подводить промежуточные, давать оценки непредвзятые — делам и помыслам своим. Тут главное, чтобы полный покой был кругом, и никто не стоял над душой — с нравоучениями заумными и нудными… Вот, мин херц, ты сейчас, после событий последних, ходишь весь смурной — как будто с похмелья гадостного, все у тебя валится из рук… Не, так дальше нельзя! Развеяться слегка тебе надо, отдохнуть душой… Поехали к нам в Александровку, а? Ноябрь нынче теплый стоит, даже путных утренних заморозков еще толком-то и не было. Сходим по последние грибы, посидим на тихом речном берегу — половим окуньков да плотвиц русских. Потом сладим невеликий костерок, ушицы наварим, похлебаем ее — под водочку анисовую да тминную, поговорим по душам, покумекаем — о делах наших будущих…

Часа через два Петр, наконец, сдался — улыбнулся, подмигнул бесшабашно:

— Уговорил, речистый! Вели — собираться… А с собой возьмем только своих, сердцу любезных…

В «кумпанство» — любезное царскому сердцу — вошли: Егор, его жена и дети, Гаврюшка — двенадцатилетний родной брат Саньки, князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, царевич Алексей и царевна Наталья, старенький генерал фон Зоммер да Василий Волков с Алешкой Бровкиным, которые одновременно являлись и охранниками всего «кумпанства» этого.

Якова Брюса тоже хотели прихватить с собой, да нигде не нашли.

— Как сквозь землю провалился, бродяга всемудрый! — оправдывался Волков. — Совсем другим вернулся наш Яшка из Европы два с половиной месяца назад. Нелюдимым стал каким-то, в глаза прямо не смотрит, прежних друзей-приятелей избегает, обходит стороной. Не, и на похоронах герра Лефорта он присутствовал, и на казни Анны Монс, преступницы государственной, его многие видали. А потом словно бы испарился — весь, без всякого остатка! Брюсовы домашние слуги бают, что он отъехал в одну из деревенек своих, а вот в какую конкретно, и не знают. А деревенек тех у Якова — целых шесть штук наберется: две ему папенька родный отписал, да еще четыре — Петр Алексеевич, за заслуги ученые да военные…

— Черт с этим Брюсом, не будем ждать, пока он найдется! — решил Петр. — А по всем деревням Брюсовым — срочно гонцов послать со строгим наказом: незамедлительно прибыть в Александровку! Если ослушается, то пощечин лично надаю мерзавцу, а деревушки те заберу взад!

Естественно, что пришлось подумать и про обеспечение безопасности этого «дачного» мероприятия. Для этого привлекли два полновесных драгунских эскадрона и полтора десятка отборных Егоровых сотрудников.

В первое же утро пребывания в Александровке «кумпанство» разделилось на две части: женско-детскую и мужскую.

Наталья и Санька с детьми, которые не отходили от нее ни на шаг, занялись делами сельскохозяйственными: ревизией амбаров, погребов и житниц, а также приготовлением поздних осенних варений и джемов — из садовой рябины, шиповника и антоновки.

Мужчины же занялись исконно мужским делом, а именно — рыбной ловлей.

Егор, Петр и князь-кесарь Ромодановский засели на берегу тихого речного омута с удочками в руках, Волков и братья Бровкины, несмотря на достаточно прохладную погоду — плюс восемь-девять градусов по Цельсию, решили потягать классический сорокаметровый бредень. Речка, кстати, все по тому же странному совпадению, также именовалась Александровкой. В некотором отдалении от рыбаков неторопливо прогуливалась, бдительно поглядывая по сторонам, многочисленная и хорошо вооруженная охрана.

Генерал Зоммер и царевич Алексей, взяв в руки по обыкновенной плетеной корзинке, отправились в ближайшую березовую рощу по грибы — в сопровождении местного пожилого крестьянина и трех обломов-телохранителей.

Удочки были оснащены совершенно обычно — для тех времен: удилища из гибкой и прочной лещины — дикого лесного орешника, вместо лески — достаточно толстая пеньковая веревка, поплавки из гусиных перьев, свинцовые грузики-дробинки, а вот крючки были просто отличные — стальные, сделанные в Германии, на знаменитом оружейном заводе городка Ильзенбурга.

— Мелочь только клюет сегодня! — недовольно посетовал Петр, вытаскивая из речных вод очередного колючего ерша.

— Не скажи, Петр Алексеевич! — в ответ густым басом пророкотал князь-кесарь. — Ерши-то очень даже и хороши! Какая настоящая уха — без ершика сопливого? А настоящая, крупная рыба, она в бредень к Ваське и Алешке попадется. Вона, они его уже усердно распутывают. Костер разожгли большой, чтобы было где отогреваться потом. Скоро уже и тягать начнут…

— А вот и окунек попался хороший! — радостно сообщил Егор, вытаскивая двухсотграммовую рыбешку.

Петр нетерпеливо перебросил свою удочку, громко откашлялся и высморкался, оглядевшись по сторонам, негромко проговорил:

— Да, хорошо здесь, красиво, очень тихо, пахнет душевно! Лепота — одним словом… А что же вы не ругаете меня, соратники? Почему не стыдите и не поносите словами последними, а? — неожиданно повысил голос: — Почему, я вас спрашиваю? Ведь повел я себя — как мальчишка последний, сопливый. Куда там до меня — ершам местным! Разгневался безо всякой меры, попался на эту пошлую наживку — с тремя «сливами» (или же «вишнями»?) шведскими. Войну вот объявил — Карлу Двенадцатому… Бред просто какой-то горячечный! Стыдно-то как…

— Бывает, государь! — начал терпеливо утешать царя Ромодановский. — С каждым такое может случиться. Гнев горячий, он все застилает перед собой. Разум человеческий опутывает подлым туманом…

Царь согласно покивал головой:

— Верно все ты говоришь, князь Федор! Словно в густом тумане я был, дела вершил совсем себя не помня… Вот и наворотил тех дел — выше Спасской башни! Что делать-то теперь будем, други верные? Ведь придется теперь — по поздней весне — штурмовать Нарвскую крепость! А мы и не готовы к этому действу… Совсем — не готовы! Конфузия выйдет изрядная, позорная, кровавая…

— А штурмовать Нарву — и необязательно совсем! — подчеркнуто небрежно и отстраненно известил князь-кесарь, ловко вываживая из речных вод бокастого, желто-янтарного полукилограммового язя.

— Ух ты! — завистливо выдохнул Егор и тут же поддержал Федора Юрьевича: — Действительно, далась тебе, мин херц, эта Нарва! Впрочем, сметана тамошняя, действительно, очень даже недурна…

Петр тут же занервничал, шумно отбросил свою удочку в сторону, распугав всю рыбу, зло уставился на Егора своими круглыми от гнева глазами, громко попросил — грозным, недобрым и многообещающим голосом:

— Объяснись, охранитель, зараза гнилая! Как это: «Далась мне — эта Нарва»? Я же во всех письмах своих — к государям Северной коалиции — клятвенно пообещал, что по весне мы непременно подойдем к Нарве! Как быть с этим? Ведь царское слово сказано… Да и шведский король Карлус уже, наверное, получил мое письмо — с объявлением войны. Объяснись, умник хренов, лапотный, незамедлительно! Ежели что, так можно вспомнить и про батоги злые, отринув все прошлые заслуги…

— Так если обещали: «Подойти к Нарве», так и подойдем! Кто же спорит с этим? Подойдем малым воинским корпусом, скажем — восемью пехотными полками и шестью драгунскими — прихватив с собой легкую полевую артиллерию. Разорим там округу — от всей широкой души русской, гранат зажигательных в город побросаем вволю… Будет возможно, то и по кораблям постреляем шведским, если таковые будут стоять в устье реки Наровы. Проведем, что называется, активные полевые маневры и учения! Все лето можно будет практиковаться, коль хватит пороха и продовольственных запасов… Если же хулиганить у Нарвской крепости надоест, можно будет сходить и к городку Юрьеву, где шведы нынче прочно засели, и там также навести знатного шороху! А поздней осенью войска отойдут на зимние квартиры. Только — на новые зимние квартиры. Вот что, мин херц, важно!

— Это что еще за странная притча — про новые зимние квартиры? — удивился царь голосом, в котором уже не было ни малейших следов недавнего гнева, только лишь — искреннее любопытство.

Егор вытащил еще одного стограммового красавца-ерша, ловко отцепил его с крючка, бросил в ведерко с водой и развил свою мысль:

— Объясни мне вот что, государь, мин херц, а для чего большинство наших частей воинских обретаются стационарно близ Москвы Первопрестольной? Не, а для чего?

— Ну не знаю. Наверное, для того, чтобы были всегда под рукой…

— Неправильно это! — безапелляционно заявил Егор. — Где у нас будущий театр активных военных действий? Правильно, на Балтийском побережье! Вот пусть те войска, которые постоянно будут принимать участие в этой серьезной кампании, которая, в свою очередь, наверняка затянется на долгие годы, и базируются — поближе к местам будущих боев… А именно в Пскове и Новгороде! Тем более что надо задуматься и о безопасности самих этих русских городов. Крепостные стены там давно уже требуется подновить и отремонтировать… Вот, пока воинские полки совершенствуются в своих разных умениях, в Новгороде и Пскове пусть плотники и каменщики поработают усердно. Твердыни отремонтируют, построят полноценные воинские городки…

— А что? Дельно это! — кивнул своей массивной и тяжелой головой князь-кесарь. — Зачем нашим доблестным солдатикам туда-сюда передвигаться — через полстраны? Да и за Псков с Новгородом — гораздо спокойней будет. Тогда там безбоязненно можно будет склады закладывать серьезные — для будущей войны…

Царь заинтересованно похмыкал, снова взял в руки свою удочку, брезгливо морщась, насадил на крючок свежего земляного червяка, забросил снасть в реку, после чего слегка сместил ракурс беседы:

— Маневры военные округу разорили, в город вволю набросали зажигательных гранат, корабли шведские попугали… Не, неплохо это, весело даже! И по поводу Новгорода и Пскова — все верно и дельно. Сегодня же отпишу генералу Репнину, чтобы он — вместе со своей дивизией — следовал в Новгород и крепко обустраивался там… Но где же, господа мои, собственно — война? Где, я вас спрашиваю? Когда мы начнем активные воинские действия? Через год, через два, через пять-шесть?

— Опа! — Егор неожиданно выхватил из реки трехсотграммового щурка-сеголетка. — Зачем же, государь, «через год»? Я предлагаю — месяца через три-четыре, не позже! Тут от покойного генерала Франца Лефорта много бумаг осталось разных, дельных и полезных. Он, оказывается, в прибалтийских землях давно уже имел с десяток тайных и надежных осведомителей, платил им щедро — из собственного кармана… Лет пять последних генерал готовился тщательно — к жестокой войне со шведами, собирал полезную информацию. Вот, мин херц, прочел я все те бумаги, писанные его людишками, мысли смелые — сразу же и зашевелились в голове…

Петр запустил в воздух длинную матерную тираду, явно готовясь задать следующий непростой вопрос, но этот содержательный и увлекательный разговор пришлось прервать на некоторое время: со стороны яркого костра, горящего на речной каменистой отмели, где рыболовецкая «бригада» бесстрашно тягала бредень — в холоднющей осенней воде, раздались восхищенные вопли и восторженный мальчишеский визг:

— А-а-а! Сюда все, скорее, скорее! Тут — такое! А-а-а!

Побросав свои уловистые удочки, рыбаки со всех ног бросились к косе, Петр, сломя голову, несся первым, князь Ромодановский неуклюже и грузно трусил замыкающим, точно старенький и очень усталый паровоз…

— Один раз и затянули всего-то! — широко и глупо улыбнулся им навстречу Алешка Бровкин. — Метров сто двадцать — сто тридцать протянули и встали — намертво! Сперва подумали, что просто напоролись на корявую и большую корягу. Стали мы осторожно выбирать мотню бредня, а она — полным-полна! Первый раз вижу — такое рыбное изобилие…

Улов действительно впечатлял: несколько больших темно-зеленых окуней, неплохая щука, два крупных леща и — бессчетное количество очень ровных килограммовых серебристых карасей.

— Славная рыба — этот карась серебристый, очень уж быстро набирает вес! — доверительно сообщил царю Егор. — По следующей весне обязательно заведу у себя в Преображенском полку рыбные пруды. Заставлю солдат проштрафившихся — землю копать с усердием, дождусь, когда дожди до краев наполнят водой эти ямы, потом отсюда карпов привезу — в больших деревянных бочках, выпущу в пруды. Своя свежая и жирная рыба для лагеря солдатского — важное и нужное дело!

Вскоре звонкий мальчишеский визг повторился с удвоенной силой: это царевич Алексей — с полупустой корзиной в руке — вернулся из осеннего леса и со всей своей природной непосредственностью выражал бурный восторг, который потом — совершенно непоследовательно — сменился ворчливыми и гневными претензиями.

— Что, подлые вороги, не могли чуть подождать меня? — жалобно ныл царевич. — Что, трудно было? Вот же — жадины противные! — Алексей тихонько заплакал и тоненько заныл: — Хочу рыбалить! Хочу бредень тягать! Хочу! Хочу! Хочу!

«О, узнаю до боли знакомые нотки! — не удержался от ехидного замечания внутренний голос. — Сильна все же кровь романовская, дает знать о себе…»

Царь тут же проникся, размягчился сердцем, откровенно разнюнился и жалобно попросил:

— Ну, чего вы, соратники, право? Уважьте уж ребенка моего, побалуйте, не убудет от вас! Отогреетесь потом — водочкой у костра!

Делать было нечего, пришлось опять лезть в холодную воду.

— Эх, где только наша не пропадала, мать его! — решился Егор и начал торопливо раздеваться. — Василий, начинай рыбу чистить для будущей ухи, я немного поплаваю вместо тебя…

Было нестерпимо холодно, когда Егор и Алешка Бровкин медленно поплыли вниз по течению, крепко держа в руках дальний вертикальный шест бредня. Со вторым шестом шли — по щиколотку в воде — Гаврюшка Бровкин и царевич Алексей.

— Ух ты! — чуть испуганно профыркал старший из братьев Бровкиных. — Удар-то какой был! Шест чуть не выпрыгнул из рук! Давай, Данилыч, гребем от греха к берегу…

Удар действительно получился (у кого только — спрашивается?) очень сильным и коварным, у Егора даже противно и звонко закололо в позвоночнике. По широкой дуге они поплыли к берегу.

— Гаврюшка, так тебя растак, выбирайте с моим тезкой бредневую мотню! — громко и уверенно скомандовал маркиз Алешка. — Только нижнюю и верхнюю веревки одновременно тащите, так вас растак, и не давайте слабины! Иначе — вся рыба разбежится…

Егор отвечал за нижнюю направляющую веревку бредня, Бровкин — за верхнюю. Складывалось впечатление, что в этот раз улов будет небогатым: мелькнули несколько мелких серебристых карасиков, одинокий плоский подлещик…

— Да, не получилось в этот раз… — договорить заранее заготовленную фразу Егор не успел, последовал новый сильный удар, и он, потеряв равновесие, неуклюже растянулся на желтом речном песке.

— Сом, сом, большой сом! — донеслись звонкие мальчишеские голоса.

Он мгновенно вскочил на ноги, непроизвольно приоткрыв рот от удивления и восторга: в широкой мотне бредня, ближе к его противоположному концу, неуклюже и важно ворочался гигантский буро-черный сомяра.

«Пудов на десять — двенадцать, гнида речная, потянет!» — радостно отметил про себя Егор, и тут же в его мозгу раздался тоненький звонок, сигнализируя о наличии серьезной и гадостной опасности…

Могучая и сытая рыбина, решив бороться за свою жизнь до самого конца, неожиданно взвилась вверх, одновременно распрямляясь — подобно стальной разжавшейся пружине. Раздался звонкий и недобрый шлепок…

Это широченный сомовий хвост встретился с головой юного царевича. Через доли секунды тело мальчика — с громким всплеском — упало в темную речную воду…

«Он же плавать совсем не умеет! — похолодел Егор, мгновенно бросаясь в воду. — А еще от такого удара Алексей и сознание мог запросто потерять…»

Егор нырял раз за разом, неустанно шаря руками по каменистому дну, надеясь, что Бог все же есть на этом свете, и этот всемогущий Бог — непременно добр и милостив к чадам своим…

— Данилыч! — сквозь всплески воды долетел до него чей-то громкий голос. — Данилыч, вылезай, здесь царевич! Спасли уже!

Егор, отфыркиваясь и отдуваясь, выбрался на берег. В трех метрах от него стоял мокрый — до последней нитки но улыбающийся царевич, плечи которого крепко обнимал стоящий перед ним на коленях Петр. Широкое лицо царя было мертвенно-бледным, щеки, покрытые густой трехдневной щетиной, мелко и беззащитно дрожали…

— Все уже хорошо, дядя Саша! — бодрым голосом сообщил Алексей, болезненно потирая свою сильно покрасневшую правую щеку. — Меня Гаврюшка спас! Ловко схватил за шиворот и вытащил! Молодец — Гаврюшка, хвалю! — вымолвил торжественно, явно подражая отцу.

— Да чего там! — скромно пробормотал стоящий рядом с царевичем Бровкин-младший, также весь мокрый и дрожащий. — Мы — завсегда готовы, со всем нашим прилежанием и удовольствием…

Тут же развели еще один серьезный костер, между кострами сложили рядком несколько камзолов, промокших и замерзших мальчишек раздели догола, уложили на камзолы и тщательно растерли — холщовой рубашкой Алешки Бровкина, слегка смоченной анисовой водкой.

— Я решил! — неожиданно объявил царь. — Назначаю Бровкина Гаврюшку — охранителем царевича Алексея! Пусть отрок шустрый сей — всегда будет при моем сыне. И помогает ему — денно и нощно, как мне помогает — мой верный охранитель, генерал-майор Меньшиков, пэр Александэр! Есть у тебя, Алексашка, перья, бумага и чернила? Тогда завра же утром напишу Указ про то…

— Пусть кто-нибудь из вас сходит в мой дом и принесет для ребятишек сухую и теплую одежду! — обратился Егор к своим сотрудникам. — Ну и на меня прихватите что-нибудь. Да, ребята, моей жене и царевне Наталье не надо всего рассказывать! Поведайте, что просто баловались, брызгали водой друг на друга, вот и промокли немного.

— Еще, орлы охранные! — вмешался низким басом князь-кесарь. — Захватите там пару шкур медвежьих или лосиных — на худой конец. Холодает что-то… Да и лишнюю рыбку заберите с собой, отдайте Александре Ивановне, она уже распорядится, что да как с ней делать дальше…

Вечерело. Малиновое, слегка продрогшее солнце медленно и задумчиво клонилось к линии горизонта, уверенно вступал в свои права русский осенний закат.

Наваристая уха давно уже была съедена, анисовая водка, как, впрочем, и тминная, выпита. Князь-кесарь Ромодановский и генерал фон Зоммер мирно посапывали рядком, завернувшись в большую медвежью шкуру, царевич Алексей и Гаврюшка пускали по речной глади «блинчики», любуясь закатным заревом, Алешка Бровкин и Василий Волков увлеченно дулись в картишки, охранные сотрудники тщательно бдили — чуть в стороне, как им и положено…

А Петр и Егор, полулежа на темно-серой лосиной шкуре, продолжили свой утренний разговор, прерванный важными делами рыбацкими. Только не сразу, а сделав небольшое отступление — чисто ботанического характера.

— Я не ошибся, случаем, в уху-то — картошка была добавлена? — чуть насмешливо спросил царь. — Откуда, любезный охранитель?

Егор смущенно передернул плечами:

— Так из славного города Амстердама, мин херц! Тот мешок, что шкипер английский презентовал тогда — герру Лефорту, — я себе прибрал. А что? Никому было не надо, я и определил его — по назначению… Посадили, правда, только в самом конце июня месяца, так и собрали уже в октябре. Нормальный урожай получился, «сам-шестнадцать» называется.

— Как это — «сам-шестнадцать»? — не понял Петр.

— Да обычно совсем. С мешка посадочных клубней получилось шестнадцать полных мешков урожая.

— Неплохо, неплохо… Только теперь уже картофеля не закупить через Митаву, как планировали ранее. Война ведь! Продашь мне в Преображенское, господин генерал-майор, пару-тройку мешков — на семена? — лениво и чуть насмешливо поинтересовался Петр. — Сто гульденов заплачу — за один мешок! Ну сто пятьдесят, так и быть…

— Какие деньги, государь, между нами? Так забирай, мин херц!

Помолчали, меланхолично наблюдая за розово-сиреневыми углями костра.

— Значит, Алексашка, предлагаешь военную кампанию начать уже в этом феврале? — вкрадчиво и заинтересованно спросил царь.

— Необязательно, мин херц, в феврале, можно и в начале марта… Главное, чтобы по снегу и холоду! — очень серьезно ответил Егор. — И не то чтобы полновесную военную кампанию, а несколько вылазок бесшабашных и дерзких, но очень и очень болезненных — для шведского противника.

— Подробней излагай, охранитель! Без тумана этого…

— Хорошо, без тумана — так без тумана! Предлагаю: в срочном порядке преобразовать полк Преображенский, коим мне поручено командовать, в дивизию небольшую, состоящую из четырех полноценных полков. Каждому из которых — на конец зимы и на весну — будут поставлены отдельные боевые задачи.

— Эк как ты, милок, словами сыпать научился! — хмельно восхитился Петр. — Дивизию, говоришь? Это — как в европейских армиях?[12] Можно и дивизию, дело-то нехитрое… Но сперва поведай мне подробно и доходчиво — об этих задачах боевых! Понравится, так и будешь командовать дивизией. Какие трудности? Давай, излагай, Алексашка, я весь — сплошное внимание…

Егор достал из кармана камзола загодя набитую табаком трубку, раскурил ее от горящей веточки, вынутой из ленивого костерка, затянулся несколько раз, с удовольствием выпуская в небеса клубы ароматного дыма, после чего принялся неторопливо излагать свой нехитрый, но многозвенный план:

— В Северных Европах не принято воевать зимой. Все войска отходят на зимние теплые квартиры, там и пережидают снега и холода, даже артиллерию полевую размещают в специальных амбарах, жерла пушек, мортир и гаубиц усердно смазывают толстым слоем гусиного жира. Вот и надо воспользоваться обстоятельством этим! Лазутчики покойного герра Франца докладывают в своих многочисленных записках, что на зиму предстоящую корпус шведского генерала Шлиппенбаха, что призван оберегать всю Ливонию, расположится стационарным лагерем на мызе Эрестфер, под городком Дерптом. Вот я и думаю: подойти незаметно к той мызе двумя полками — с тремя десятками легких пушек, закрепленных на санях. Первый полк пусть состоит из пеших солдат, одетых в теплые овчинные полушубки и валенки, половина бойцов будет также ехать на санях, а другая — передвигаться пешим строем. Ну, время от времени, они будут меняться местами, чтобы не замерзнуть в зимнем пути. А второй полк — пусть будет конным. Но не драгунским, а составленным из диких черкес, калмыков и татар. Под Долгопрудным стоят их части, я туда заезжал недавно. Отличные ребята, холодов и дальних походов зимних совсем не боятся. Да и лошадки у них славные: низенькие, лохматые, приученные шустро скакать через снега и метели… Вот, значит, подойдем мы к Эрестферу по ночной темноте, выставим пушки. А поутру, благословясь, и начнем воинскую потеху! У Шлиппенбаха-то вся артиллерия будет стоять по амбарам, совсем не пригодная к стрельбе. Наши же мортиры будут палить картечью и зажигательными гранатами — по конюшням и прочим строениям. Загодя попробуем выяснить, предварительно заслав опытных разведчиков, где у Шлиппенбаха этого расположены пороховые погреба… Паника начнется бестолковая, я черкес и калмыков туда пошлю, пусть повизжат немного, дополнительно страха нагоняя на неприятеля. Шведские солдаты будут сонными, отвыкшими за долгое зимнее сидение от жарких схваток. Опять же, все неожиданно произойдет, внезапно… Должно получиться, мин херц, обязательно — должно![13]

— Хорошо придумал, Алексашка! — одобрительно усмехнулся Петр. — Поздней зимой все служивые — от солдата до генерала — действительно, как мухи сонные, ленивые. А тут орудийная канонада гремит, пожары бушуют повсюду, башкиры и татары злобно визжат… Красота, одним словом! Паника такая будет — мама не горюй! Если, конечно, удастся к той мызе незаметно подойти… Все равно молодец, соображаешь! И я в этом деле веселом непременно поучаствую. Рассказывай про свою вторую задумку. Да покурить-то оставь, жаба бесстыжая!

Егор протянул царю лениво дымящуюся трубку и продолжил:

— Известно — все из тех же лефортовских записок, мин херц, что в Чудском озере уже два года совершенно бессовестно разбойничает большая шведская эскадра — под флагом подлого командора Лешерта. Без зазрения совести грабят русские деревни и мызы, расположенные по восточному берегу озера, не позволяют рыбу ловить, даже к Пскову подходят иногда, палят из пушек, уроды, скалятся. Почему только изредка шведы подходят к Пскову? Так Псков-то стоит на Псковском озере, которое соединяется с Чудским — узким и коротким проливом. А пролив завсегда и перекрыть можно, поставив на его берегу несколько дельных пушек… Поэтому командор Лешерт сильно и не наглеет. Пока, по крайней мере… Но так уж получилось, что озеро Чудское — исконно русское, ныне превратилось в шведскую вотчину. Надо кончать с этим!

— Слышал я про эти дела, причем неоднократно! — попыхивая трубкой, согласился Петр. — Одного понять не могу: откуда сия эскадра объявилась в озере? Речка Нарова-то — не судоходна, я это видел собственными глазами.

— Большинство судов шведы по весеннему разливу Наровы на крепких веревках перетащили, подкладывая в мелких местах под корабельные днища бревна круглые, сосновые, а шняги озерные уже построили на месте — на временных летних верфях. Так вот, мыслю я всю эту вражескую эскадру перевести под русскую руку!

— Ну и как мыслишь?

— На якоря посредине Чудского озера не встанешь, там глубины очень большие. Следовательно, эскадра шведская на ночь становится совсем недалеко от берега. Люди герра Франца докладывают, что у командора Лешерта на озере имеются две любимые стоянки: устье речки Эмбаха, что находится на западном берегу, и — на севере-востоке — исток Наровы, недалеко от того места, где эта река вытекает из Чудского озера. К Эмбаху, на западный берег, пока не стоит соваться: можно со стороны Юрьева, то есть Дерпта, получить подлый удар в спину. А вот северо-восточный берег — место куда как удобное… По поздней весне на Чудском озере много бывает тихих и безветренных ночей. Вот этим и необходимо воспользоваться…[14]

Через пятнадцать минут, когда все основные детали предстоящей «озерной» операции были обговорены, царь властно потребовал:

— Рассказывай, Алексашка, о третьем плане, не томи! Тоже составлен по донесениям лефортовских шпионов?

— Никак нет, мин херц! Это уже — собственные задумки… Помнишь Семена Ростова, которого ты поставил начальствовать над воинским гарнизоном Старой Ладоги?

— Как не помнить? — радостно усмехнулся Петр. — Единственный одноногий воевода — на всю Россию-матушку! Что, есть новости от него?

— Есть! А помнишь, государь, того офицера — русского по рождению, что служит в шведской крепости Ниеншанц?[15] По моей просьбе Семка Ростов к Ниеншанцу послал одного шустрого стрельца, переодев его под обычного коробейника — со всякой мелочью, полезной в крестьянском хозяйстве. Стрелец же разговорил — под дело хмельное — местных чухонцев из рыбацких деревенек Коргиссари и Конау, что расположены на островах невского устья, все вызнал про офицерика-предателя. Новгородским он оказался, по прозванию Прохор Погодин. Отец и мать его живы, братья и сестры имеются, жена с детишками. Все они живут отдельным хутором, верст восемь — десять севернее града Новгорода. На те деньги подлые, что зарабатывает Прохор в шведском услужении, семейство Погодиных себе завело целое коровье стадо, мельницу сладили небольшую, пасеку крепкую… Жируют, гады, короче говоря! Так что теперь — сам Бог велел: взять этого Погодина Прохора, да и все это семейство, жадное до денег, в серьезный оборот…

Через неделю царевич Алексей, Гаврюшка — его персональный охранитель, царевна Наталья и Василий Волков (куда же без него?) отбыли обратно на Москву.

— Я, дядя Саша, еще бы задержался в твоей славной Александровке, порыбалил бы разочек-другой… Да вот — навалились дела! — совершенно по-взрослому, доходчиво объяснил Егору царевич. — Договорились мы ранее с мастером Картеном Брандом начать занятия по математическим хитрым наукам с определенного дня. Нехорошо это: слово данное нарушать, опаздывать! Не по-царски…

И двух суток не прошло с того момента, как отбыл на Москву конный поезд царевича Алексея, как в Александровке объявился новый дорогой и желанный гость — Яков Брюс, дружок верный, приятель закадычный.

— Яшка! — заключил Егор друга в свои крепкие объятия. — Как я рад тебе! Сколько же мы не виделись с тобой? Почитай — полгода?

— Да, что-то около того, — холодным и невозмутимым голосом ответил Брюс, неловко отстранился, вежливо поклонился подошедшей Саньке: — Александра Ивановна, мое вам почтение! Как драгоценное здоровье детишек ваших? Не болеют ли? — Не дожидаясь ответов на свои вопросы, монотонно продолжил, глядя куда-то в сторону: — Где сейчас Петр Алексеевич? Баню жаркую решил протопить? Извините, дорогие друзья, но мне надо срочно к государю: незамедлительно доложиться о своем приезде…

Брюс, высоко вздернув голову, украшенную длинным угольно-черным париком, шагая широко и размеренно, удалился в сторону хозяйственных пристроек.

— Что это было? — опешил Егор, вопросительно глядя на жену. — Вернее, кто это был? Яша Брюс, мой лучший друг? Да нет же, не верю! Саня, ущипни меня — чтобы проснуться… Ой, зачем же так сильно?

— Ну извини, милый! — Санька нежно чмокнула его в щеку. — Сам же просил. Да, а с Яковом, определенно, творится что-то не то, словно бы подменили человека… Может, он просто устал с дороги? Ничего, сейчас попарится с вами в жаркой баньке, глядишь и оттает. Саш, я тебе уже и белье собрала чистое, корзинка вон — стоит в сенях. Прихвати ее и иди, пообщайся с другом своим…

Петр очень любил париться в русской бане и — когда было свободное время — сам же баню и протапливал, замачивал веники, заваривал всякие целебные настои из лечебных свежих и сушеных трав.

Вот и в этот раз царь — потный и раскрасневшийся, единолично властвовал на банном пространстве, отогнав в сторонку всех денщиков и охранных сотрудников.

Когда Егор, зажав в ладони ручку плетеной ивовой корзинки — с чистым бельем и толстой льняной простыней-полотенцем, зашел в просторный предбанник, то краем уха услышал обрывок разговора Петра с Брюсом — через приоткрытую дверь в парное отделение, над которой вился серый дым, исчезая в специальном люке, вмонтированном в потолок предбанника.

— Значит, сердечная рана у тебя, Яша? — мягко и понимающе спросил царь. — Потому и хмур так, непохож на самого себя? Прячешься от всех?

— Извини меня, государь! — послышался равнодушный, какой-то неестественный и притворно виноватый голос Брюса. — Получилось вот так! Забыли меня предупредить, что все польские женщины, без исключения, сколь прекрасны — столь же непостоянны и ветрены…

Егор костяшками пальцев постучал по дверному косяку, предупредительно кашлянул пару раз, спросил громко:

— Господа высокородные, я вам не помешаю? Может, у вас тут секретные разговоры?

— Заходи, охранитель, заходи! — добродушно разрешил Петр. — Какие могут быть секреты от тебя? Все равно — разнюхаешь и вызнаешь, коль захочешь…

На одном большом бронзовом гвозде, вбитом в бревенчатую стенку предбанника, висела царская одежда, на другом — дорожный камзол и черный парик Брюса. Егор поставил на широкую скамью свою корзинку, разделся догола, повесил свои вещи на третий гвоздь, через узкую дверную щель проскользнул в парилку.

Баня топилась по-черному, поэтому находиться в парном отделении во время протопки можно было только сидя на корточках. В топке еще жарко горели березовые сухие дрова, в широком бронзовом котле, вмурованном в тело печи, лениво кипела вода, голый Петр ковшиком на длинной ручке осторожно черпал из котла кипяток и разливал его по медным (с деревянными ручками) тазикам, в четырех из которых лежали березовые и дубовые веники, предназначенные для замачивания. Яков — в штанах и расстегнутой на груди холщовой рубахе, нещадно обливаясь потом, усердно крошил руками еще в четыре медные емкости пучки сухих трав.

— Чистотел, пустырник и зверобой! — важно пояснил царь. — Настой сей здорово помогает от подлого кожного зуда. Это меня Никита Зотов научил, еще в детстве… Яшка, иди разденься, тебя пока Данилыч подменит!

— Не, Петр Алексеевич, не настроен я сегодня посещать баню, — усталым и равнодушным голосом сообщил Брюс. — Устал что-то с дороги, спать, наверное, завалюсь…

— Не сметь мне возражать! — прикрикнул царь. — Тоже — завел моду: хочу не хочу… Я приказываю — париться тебе с нами сегодня! Хватит уже — нос воротить от старых друзей! Иди-ка, дружок, в предбанник, раздевайся и снова принимайся за сухую траву. А Алексашке, то есть — знатному сэру Александэру, я дам другое важное поручение…

Яков, непонятно вздохнув, ушел, Петр заговорщицки подмигнул Егору:

— Вот, прекрасная и коварная графиня польская — разбила Яшкино бедное сердце! Переживает теперь наш приятель рыжий… Спасать надо бродягу! Ты уже разделся? Напрасно, одевайся и чеши-ка, охранитель мой верный, на кухню, прихвати побольше хмельного. После парилки — выпьем слегка, разговорим Брюса, утешим…

Было слышно, как в предбаннике что-то громко стукнуло, потом зашуршало.

«Это Яшка приставил табурет к дальним антресолям, где под рогожей хранятся использованные веники (ими под самую зиму обкладывают корни молодых слив и вишен), и что-то прячет там, — уверенно определил внутренний голос. — Надо будет обязательно пошарить там! Может, и прояснится истинная причина Брюсовой печали…»

Когда Егор — с десятилитровым бочонком медовухи на плече — выходил из кухни, то нос к носу столкнулся с собственной женой, пришедшей отдать последние распоряжения касаемо позднего (по случаю мужского банного дня) обеда. Выслушав душещипательную историю о легкомысленной польской графине, по чьей вине Брюс пребывал в смертельной тоске, Санька только недоверчиво покачала головой и безапелляционно заявила:

— Врет все этот ваш рыженький! Как последний сивый мерин!

— Как это — врет?

— А вот так, мой миленький! Когда у человека терзания сердечные, то у него совсем другие глаза. А у Якова — холод какой-то внутри, пустота. Глаза — равнодушные такие, мертвые… Что-то здесь не так, Саша! Ты уж мне поверь, женский глаз, он приметливый в таких делах, верный…

Парились они вшестером: Петр, Егор, Алешка Бровкин, князь-кесарь Федор Ромодановский, генерал фон Зоммер и Яков Брюс. Поддавали, веселились, по очереди — от души — хлестали друг друга замоченными в крутом кипятке березовыми и дубовыми вениками.

Первым дружную компанию решил покинуть тучный и полнокровный князь-кесарь, выдохнув устало:

— Стар я уже, братцы любезные. А вы, черти, поддаете уж очень чрезмерно, — попросил Бровкина: — Алешенька, помоги уж старику хилому добрести до хозяйского особнячка. А то голова кружится чего-то…

Ромодановский с трудом оделся и, вежливо поддерживаемый под локоть Бровкиным, удалился неверной походкой к дому.

Вторым из коллектива выбыл Теодор фон Зоммер. Старенький генерал — не большой любитель банных утех, посетил жаркую парную только один раз, после чего полностью переключился на медовуху. Он как-то быстро и незаметно захмелел, загрустил и, в конце концов, благополучно уснул, пристроившись на широкой скамье предбанника — ближней к выходу на улицу.

Когда Петр и Брюс, распаренные докрасна, неуклюже побежали голышом к ближайшему пруду — немного охладиться и вволю поплескаться, Егор взобрался на высокий табурет, приставленный к дальним антресолям, наугад пошарил рукой под рогожей, нащупал какой-то непонятный продолговатый предмет, вытащил, тщательно осмотрел. Предмет оказался маленькой прямоугольной коробочкой, обшитой темно-синим бархатом. Он нажал на крохотный бронзовый рычажок, приделанный сбоку, крышка приоткрылась. Егор с удивлением положил на правую ладонь крохотный золотой (или же только позолоченный?) циркуль, повертел его перед глазами, непонимающе пожав плечами, положил циркуль обратно в коробочку, защелкнул крышку, аккуратно запихал коробку под рогожу, спрыгнул на пол, отставил табурет далеко в сторону.

Оставшаяся троица еще немного попарилась, после чего приступила к распитию крепкой медовухи — под рассказы Брюса об его впечатлениях европейских. Яшка немного оттаял (как Санька и предсказывала), с удовольствием рассказывал о приобретенных ученых книгах и брошюрах, о многочисленных встречах с разными образованными и ужасно умными людьми. Неожиданно выяснилось, что никто не догадался захватить с собой табак и курительные трубки.

— Алексашка! — строго велел Петр. — Давай не ленись, сбегай и принеси, курить очень уж хочется! Ты же здесь хозяин? Знать, тебе и бежать…

Егор, одевшись наспех, неторопливо пошел в сторону дома. Шел и думал: «Как-то совсем не верится, что Якову этот циркуль подарила его ветреная варшавская прелестница. Да он явно и нерабочий, в том плане, что им чертить совершенно невозможно. Так, безделушка, обычный сувенир — на память… Вот еще, многие исторические документы, которые мне довелось просматривать в Учебном центре международной организации „SV“ — в далеком двадцать первом веке, однозначно говорят о том, что на каком-то этапе своей долгой и многотрудной жизни Яков Брюс вступил в масонское братство. Может, с этим и связаны нынешние Яшкины странности? Что мне известно про масонов? А практически и ничего! Что-то там было про вольных каменщиков — у Бориса Акунина — в книге „Внеклассное чтение“… Тайный орден — с совершенно непонятными конечными целями и задачами. Внешние атрибуты, символика? Кажется, строительный мастерок, чертежный циркуль, что-то там еще… Циркуль!!! Ну ладно, допустим, что Брюс стал „вольным каменщиком“. Это что, плохо? Совсем и не факт! Одно только смущает: каждый брат ордена масонского — обязан беспрекословно выполнять приказы других своих братьев, чей ранг (градус — по-ихнему) выше. Что там Яшке его старшие братья по ордену могут приказать? Неизвестно! То-то и оно…»

Он прошел через сени, поднялся по широкой лестнице на второй этаж, где располагалась их с Санькой супружеская спальня, из специального ларца достал три голландские курительные трубки, мешочек с английским табаком, подошел к окну. До бани было метров триста, недалеко от ее двери, на улице, виднелись две светлые фигуры. Егор положил курительные причиндалы на стол, взял со стеллажа подзорную трубу.

«Чего это они выскочили на улицу? Взгляни-ка!» — забеспокоился внутренний голос.

Петр, небрежно завернутый в белую холстину, тяжело отдуваясь и морщась, сидел на низенькой скамейке и болезненно поглаживал грудь — с левой стороны. Брюс же — уже в штанах и светло-розовой рубахе, видимо, от нечего делать, пытался большим острым топором расколоть толстую березовую чурку.

— Городской, что с него возьмешь! — усмехнувшись, пробормотал Егор. — Вон же, рядом совсем, лежит бронзовый колун…

Неожиданно — в окуляре подзорной трубы — лицо царя перекосила гримаса животного страха. Петр резко вскочил на ноги и начал медленно, неуклюже пятясь задом, отступать к банной двери, неожиданно споткнулся о березовый чурбак и неуклюже упал на спину…

— Что еще такое? — Егор мгновенно перевел подзорную трубу в сторону.

Со стороны темно-зеленого леса к хозяйственным постройкам приближался — короткими прыжками — матерый волк: седая морда — в клочьях розовато-белой пены, страшный оскал желтых зубов. От царя зверя отделяло метров шестьдесят — семьдесят.

«Ерунда! — заверил внутренний голос. — У Брюса-то — топор в руках, отобьется!»

Егор еще раз перевел подзорную трубу: Яков застыл на месте, улыбаясь странно и как-то облегченно, а потом — неуловимым движением — отбросил топор в сторону…

Глава пятая

Похищение царевича Алексея[16]

Егор положил на стол — рядом с курительными принадлежностями — уже бесполезную подзорную трубу, двумя скупыми движениями распахнул створку окна, выхватил из походной седельной сумки, висевшей на спинке стула, двуствольный пистолет саксонской работы, выстрелил — одним стволом, через открытое окошко, громко прокричал:

— Тревога! Все — к бане! — после чего запихнул пистолет за широкий пояс штанов, ловко перебросил ноги через подоконник, крепко держась за него пальцами рук, спустил тело вдоль стены и, разжав пальцы, упал на землю, перекувырнулся через голову, вскочил на ноги и изо всех сил припустил к хозяйственным постройкам.

Впереди мелькала чья-то широкая спина.

«Это — Алешка Бровкин! — опознав спину, обрадовался внутренний голос. — Он тебя опережает метров на сто двадцать! Прибавь, братец!»

Вот и баня. Голый Петр, потерявший где-то прикрывающую его ранее холстину, неподвижно сидел на высоком банном пороге: белое лицо, круглые от страха глаза трясущиеся щеки… Но, однозначно, жив, здоров и даже не покусан! Брюс безвольно, глядя прямо перед собой невидящими глазами, сидел на колоде для рубки дров, устало свесив длинные руки между худых коленей, только вот топор бесследно исчез.

Егор обернулся на полкорпуса: в десяти — двенадцати метрах от бани обнаружилась серая обезглавленная тушка волка, окровавленный топор, собственно отрубленная волчья голова и Алешка Бровкин, поддерживающий за безвольные плечи худое старческое тело.

— Как же так, генерал? — сглатывая слезы, спросил Бровкин. — Как же это — Теодор?

Ответом Алешке был только тяжелый хрип, полный смертельной тоски, и странное противное бульканье…

Властно и однозначно махнув рукой подбежавшим сотрудникам своей Службы в сторону царя (знак означал: заниматься только данным объектом и в другие дела пока не вмешиваться!), Егор, обойдя стороной мертвого волка, отсеченную голову и окровавленный топор, присел на корточки рядом с фон Зоммером, спросил негромко:

— Что со стариком, маркиз? Жить-то будет? Алешка отрицательно помотал светло-русой (без парика) головой:

— Куда там — жить, командир! Искусан он весь, горло порвано, кровью истекает, кончится, наверняка, минут через семь — десять… А даже и уцелей горло, то и это не помогло бы: волк-то — бешеный… Это что же получается, Данилыч? Генерал проснулся — то ли от твоего выстрела, то ли от крика Петра Алексеевича, выбежал на улицу, увидел волка и сразу — с голыми руками — прыгнул на зверя, заслонил государя своей грудью?

— Наверно, так все и было… Топор-то ты подхватил от колоды?

— Я! А Яшка, сукин кот, все так и сидел — каменным истуканом, даже не дернулся на помощь, бесстыжая морда…

Егор в двух словах поведал Бровкину об увиденном им через окуляры подзорной трубы.

— Даже так? — возмущенно выдохнул Алешка. — Облегченно улыбнулся и отбросил топор в сторону? Вот же — гадина! Арестовываем?

Опять тоскливо захрипел умирающий фон Зоммер…

— Я один справлюсь! — решил Егор. — Ты, Алешка, здесь оставайся, утешь генерала перед смертью — чем сможешь, глаза ему потом прикрой… Да, ты же моток веревки всегда таскаешь с собой! В правом кармане? Ага, нащупал. Все, я пошел! Прощай, герр Теодор! Извини, если было что не так…

Царя охранники определили обратно в баню: обмыть от грязи, а может, и еще немного попарить вениками, ведь общеизвестно, что русская парилка — она знатно нервы успокаивает, восстанавливает силы… Но кто-то из охранных сотрудников незримо был где-то рядом, спрятавшись — в соответствии с инструкциями, разработанными на такой нестандартный случай.

«Поздно они взялись инструкции выполнять! — въедливо заметил внутренний голос. — Раньше надо было выставлять скрытые посты! Да, братец, прокололась в этот раз твоя хваленая Служба! Есть еще над чем работать…»

Брюс все еще пребывал на березовой колоде, изображая собой невинную куклу, бестрепетно изучая своими немигающими глазами местную неровную линию горизонта. Рядом с Яшкой стоял его денщик — белобрысый псковский парнишка и, размахивая худыми руками, уговаривал хозяина пойти к дому.

— Как звать? — хмуро поинтересовался подошедший Егор.

— Фролкой кличут! — чуть испуганно доложил денщик и пожаловался: — Вот, господин Брюс — не хотят уходить, словно бы уснули…

— Молчать! — распорядился Егор. — Нож есть?

— Есть, как же без ножа…

— Молчать! Давай сюда нож! Теперь — кругом! Руки — завести за спину! Молчать!

Оперативно разрезав Алешкину веревку на четыре равных куска и воткнув нож в землю, Егор за несколько секунд связал Яшкиному денщику руки, ловкой подсечкой сбил его на пожухлую осеннюю траву, крепко связал ноги, медленно подошел к Брюсу, проговорил — с расстановкой:

— Ну, чего сидим? Кого ждем? Руки, дружок, завел за спину, ну! Быстро — завел! Глухой, что ли?

— Саша, ты что? — перевел на Егора свои несчастные глаза Брюс. — Я просто испугался очень сильно! И от того испуга — даже пошевелиться не мог! Есть ли вина в том? Я же твой друг, Саша…

— Считаю ровно до трех — потом бью — очень больно! Ты же меня знаешь… — честно предупредил Егор. — Раз… два…

Яков покорно поднялся на ноги, покладисто завел руки за спину, грустно подмигнул и медленно развернулся на сто восемьдесят градусов.

Покончив с руками, Егор крепко взял Брюса за шиворот рубашки, аккуратно уложил на землю и, надежно связав ему ноги, начал тщательно охлопывать карманы.

— Что ты задумал? — забеспокоился друг Яков.

— Молчи и не дергайся! — посоветовал Егор.

Он достал из левого кармана Яшкиных штанов темно-синюю бархатную коробочку, вынул из нее маленький ярко-желтый циркуль, поднес к глазам пленника.

— Ты знаешь, что обозначает сей предмет? — глухо и недобро спросил Брюс.

— Знаю, брат, очень даже хорошо знаю! — откликнулся Егор. — Это такой опознавательный знак, а может, просто символ…

— Молчи, ни слова больше! Молчи! — неожиданно прервал его Яков. — Нагнись ко мне, я шепну — парочку словечек.

— Ну?

— Оттащи в сторону моего денщика, чтобы он ничего не слышал… Разговор есть!

— Оттащил, дальше что?

— Ты начал говорить — про тайные знаки и символы. Продолжай!

— Опознавательный знак, он же — символ — ордена масонов, — скучным голосом поведал Егор. — Иногда они себя называют и «вольными каменщиками»… Чем эти деятели тайные заманили тебя в свои уловистые сети? Наверное, пообещали неограниченный доступ к сокровенным и тайным знаниям? А, Яша?

— Не твое дело, лапотник безродный!

— Верно, совсем и не мое! — невозмутимо согласился Егор. — Но за все на этом свете, рано или поздно, приходится платить. Не так ли? Вот и с тебя попросили плату! Какой-то старший брат приказал тебе, псу паршивому, убить царя Петра. А у масонов приказы не обсуждаются, они — тупо выполняются! Вот ты и махал топором, якобы дрова рубил, все никак не решался государю заехать по башке. А тут волк бешеный выбежал из леса, ты и обрадовался: можно самому не марать ручек нежных… Не возражай! Я все это видел из окна спальни — в подзорную трубу…

— Имею конкретное предложение! — твердо и непреклонно заявил Брюс.

— Да ну? Излагай, слушаю внимательно!

— Ты забываешь все: и о «вольных каменщиках», и о топоре. Пусть на мне висит только обычная трусость…

— С чего бы это вдруг — мне укорачивать собственную память? — удивился Егор, предчувствуя недоброе.

— А с того самого! Не забыл, Александр Данилович, часом, о хитрых таблетках месье Жабо? О том, как ты свою жену, красавицу Александру, провел мимо постели Петра Алексеевича? А как же царское право на «первую брачную ночь»?[17] Наш государь не поймет такой шутки! Молчишь? Вот то-то же! Предлагаю еще раз: ты забываешь о масонском циркуле и о топоре, я — о хитрых таблетках. Лады?

— Лады! — после минутного молчания хмуро подтвердил Егор, обернулся к бане, позвал громко: — Эй, кто там есть? Ко мне, живо!

Из-за угла почерневшего сруба тут же выскочил шустрый парнишка в неприметной одежде, молнией метнулся к Егору, вытянулся в струнку:

— Поручик Солев Иван! Жду ваших приказаний, господин генерал-майор!

— Брат покойного Матвея Солева?

— Так точно, господин генерал-майор, младший!

— Что ж, Иван, это очень хорошо. Твой брат Матвей был весьма достойным и храбрым человеком, — одобрительно улыбнулся Егор. — Слушай, поручик, мой приказ! Собери сюда наших людей. Первое: необходимо помочь полковнику Бровкину (Алешке, по случаю получения им титула маркиза, царь недавно присвоил полковничье звание) во всем, что он скажет. Второе: этих двух — незамедлительно посадить под замок и приставить к ним надежную охрану. Дворянина Брюса — в пустующий амбар у паркового пруда, его денщика — в погреб за старым сенником. Обоих не развязывать ни в коем случае! Выполнять! — развернулся и быстро зашагал к дому: необходимо было хорошенько подумать обо всем случившемся, посоветоваться с женой…

Через два часа они сидели уже в светелке дома супругов Меньшиковых — все той же дружной банной компанией, — за исключением умершего фон Зоммера и арестованного Якова Брюса.

— Сдвинем наши чаши, други! Помянем покойного Теодора, славного генерала фон Зоммера! — предложил царь, уже полностью пришедший в себя.

Сдвинули, помянули, помолчали…

— Да, один за другим! — тяжело вздохнул князь-кесарь. — Сперва славный Лефорт навсегда ушел от нас, теперь вот — Теодор. Еще вот и полковник Яков Брюс знатно опростоволосился…

— Кстати, по поводу Брюса! — очнулся от своих тягостных раздумий царь и недовольно посмотрел на Егора: — Ты, охранитель, Яшку за что арестовал?

— За трусость, мин херц! Испугался он бешеного волка и выронил топор из рук! Еще и гримасу состроил при этом — странную какую-то… Я сам это видел — в подзорную трубу!

Петр зло стукнул кулаком по столу, недовольно покачал головой:

— Испугался — это плохо, конечно… Причем и не в первый раз! Помните, как Брюс грохнулся в обморок, когда ему приказано было отрубить голову стрельцу? А ты говоришь — гримасу… Да, трус Яшка законченный, хиляк и полный слюнтяй! Гнать его надо из армии, к чертям свинячим! Но он же — и друг наш! Сколько всего было: и потехи армейские, и плотские, и попойки — веселые, бесконечные… Как позабыть об этом? Ладно, делаем так: я лишаю Якова звания полковничьего! Отныне он к армии у меня и близко не подойдет! Пусть занимается своими научными трудами, голову ломает — в лаборатории оружейной… Алексашка, иди и незамедлительно освободи нашего рыжего и ученого кота из-под ареста!

— Как скажешь, государь, твоя воля, — тяжело и неодобрительно вздохнув, не спеша, поднялся из-за стола Егор.

В коридоре громко простучали по деревянному полу чьи-то торопливые шаги, дверь широко распахнулась, и в светелку ворвался Василий Волков — в замызганном до невозможности кафтане, без треуголки и парика, с осунувшимся лицом и горящими глазами, выдохнул — потерянно и хрипло:

— Где?.. Где Яшка Брюс? Где он?

— Здесь он, Вася, успокойся. Сейчас я его приведу, — ответил Егор, понимая, что случилось что-то страшное. — Да успокойся ты! Доложи четко — что произошло? Почему…

— Арестовать надо срочно Брюса! — невежливо перебил Егора Волков. — Срочно арестовать, пока этот злодей не сбежал! — испуганно зажмурился и бухнул: — Царевича Алексея — похитили!

В комнате установилась (повисла, посетила, поселилась — на краткий миг?) абсолютная тишина, было только слышно, как в дальнем углу зловеще тикают громоздкие напольные часы, купленные в Амстердаме.

Егор внимательно и обеспокоенно посмотрел на Петра: не приближается ли очередной нервный припадок? Но нет, царь, хоть и был смертельно бледен, но, похоже, пока не собирался пошло падать на пол и биться там в неаппетитных судорогах.

— Сказывай, подполковник! — грозно велел Петр, глядя на Волкова холодными и колючими глазами.

— А как же Брюс? Его же надо арестовать…

— Арестован уже сей ворог! Присаживайся к столу, вот тебе — чарка перцовки, выпей, успокойся. До дна пей! И сказывай — четко, без спешки! Остальным — не перебивать Волкова! Если надо будет, то я ему вопросы сам задам…

Василий осторожно, стараясь не испачкать своей грязной одеждой скатерти, присел на самый краюшек стула, выцедил, глотая с трудом, предложенную перцовку, икнул, тщательно обтер рот ладонью, начал докладывать — четко и доходчиво, как учили:

— На полдороге к Москве переночевать остановились в селе Воскресенском, там очень большой постоялый двор. Поужинали, рано легли спать. Царевич Алексей и Гаврюшка Бровкин — в отдельной комнате, к дверям приставили надежного драгуна — с двумя пистолетами и саблей. Рано утром меня Гаврюшка разбудил, мол, проснулся, а царевича в спальне-то и нет! Подождал он немного, пошел искать Алексея. Вышел в коридор, а у дверей — прямо на грязном полу — крепко спит драгун охранный… Попытался Гаврюшка его разбудить, а ничего и не получается! Тогда мальчишка бросился ко мне, разбудил, рассказал о пропаже. Я тут же всех своих людей поднял на ноги. Они заперли крепко ворота постоялого двора, всех постояльцев — включая денщиков — согнали в столовый зал, объявили арестованными. Начали тщательный розыск: допросили всех гостей, их слуг, хозяев двора постоялого, халдеев, поваров, всех прочих… Кузнец, у которого кузня прямо при постоялой конюшне расположена, вспомнил, что когда он поздней ночью сидел-выпивал со своим подмастерьем у невеликого костра, то мимо проходил — к воротам двора, какой-то важный кавалер, ведущий за руку мальчишку. В свете костра кузнец смог рассмотреть только карий парик и рыжие усики того кавалера. Я сразу тогда подумал о Брюсе, да засомневался сильно: откуда ему взяться в Воскресенском? Тут и Бровкин-младший вспомнил, что еще перед самым ужином царевич о чем-то коротко переговорил — с неизвестным ему, Гаврюшке, рыжеусым дворянином. На вопрос «Кто это такой?» Алексей ответил, мол: «Один очень хороший друг…» У хозяина постоялого двора была заведена, как и полагается, гостевая книга, где он отмечал всех своих постояльцев: имя-фамилия, куда следует и откуда. Полистал я ту книгу: точно, вот же он — полковник Яков Брюс! Следует из своей деревеньки подмосковной в село Александровское, куда и отбыл ранним утром — согласно сделанной записи. Это хозяин постоялого двора записал со слов кучера, сам-то Яшка с трактирщиком даже разговаривать не стал, сразу послал по матерному и пригрозил все зубы пересчитать. Только глазастый трактирщик клялся и божился, что он лично наблюдал за отъездом сего важного гостя, и уверял, что никакого мальчика не было при этом, один уселся Брюс в свою карету. Уселся и велел кучеру — следовать без остановок — на Александровку… Я тогда сразу смекнул — что к чему! Ночью Яшка подло выманил царевича из его комнаты. Наверно, пообещал показать что-то очень интересное, Алексей-то у нас — очень уж любопытен. Брюс вывел царевича за ворота и сдал на руки своим подлым сообщникам, которые и увезли Алексея — в неизвестном направлении… Я сразу в Александровку поскакал верхом — чтобы быстрее. Гаврюшка с драгуном — на одном коне — тоже следуют сюда, только отстали немного…

— А где Наталья, сестра моя? С ней-то, надеюсь, все в порядке? — спросил царь, устало прикрыв глаза ладонью.

Волков чуть смущенно улыбнулся:

— Я Наталье Алексеевне советовал, чтобы она возвращалась на Москву. Да где там, такую попробуй удержи! — восхищенно вздохнул. — Вместе с драгунами царевна на запад поехала — искать царевича и его неизвестных похитителей… Петр Алексеевич, государь! — словно что-то вспомнив, обратился к царю: — Так чего же мы ждем, коль Брюс здесь? Допросить его, вражину подлую, срочно надо!

Петр поднялся на ноги, внимательно посмотрел на Егора, спросил — холодным и одновременно страшным голосом:

— Кнуты хорошие найдутся у тебя, охранитель? Клещи путные? Прутья длинные, металлические?

— Кнуты найдутся, — ответил Егор. — А клещи и прутья возьмем из кузни…

— Вот и тащи все это — к месту, где Яшка сидит сейчас! Пусть меня проводят туда и костер разожгут — пожарче… А ката умелого ты, душа нежная, наверное, и не держишь в своей вотчине? Напрасно, братец! Ладно, я сам справлюсь…

У открытых дверей амбара горел невысокий веселый костерок, над пламенем которого царь старательно нагревал лезвие большого крестьянского серпа, обнаруженного, очевидно, в самом амбаре.

— Мин херц, все просимое тобой доставлено! — хмуро сообщил Егор, складывая у костра клещи — самых различных размеров, и железные прутья — разной длины и толщины.

— Молодец, Алексашка! Поможешь?

— Может, мин херц, я лучше пока допрошу Яшкиного денщика, чтобы времени не терять? Он у меня содержится отдельно…

— Дельно, охранитель, дельно! — одобрил Петр. — Может, и всплывет чего интересное! Действуй! О, Гаврюшка! — обрадовался царь, завидев мальчишку, слезавшего — с помощью усатого драгуна — со смертельно усталого коня. — Иди-ка, отрок, сюда! Да не бойся ты, не буду я тебя казнить сегодня за твой недогляд. И ругать даже не буду. Просто посмотришь на одного человека — с рыжими усами. Вдруг да и узнаешь его…

Егор, подбадривающе потрепав по щеке Бровкина-младшего, пошел, прихватив с собой самые большие клещи, к погребу, где содержался арестованный денщик.

У дверей погреба бдительно дежурили два его вооруженных — немецкими пистолетами и широкими саблями-палашами — сотрудника: Иван Солев и неизвестный Егору высокий костистый юнец с жидкими черными усиками.

— Здорово, Иван! — коротко кивнул Егор Солеву и вопросительно посмотрел на его напарника.

— Поручик Никита Апраксин! — понятливо представился черноусый юнец.

— Кто отец?

— Петр Матвеевич Апраксин, комендант северной крепости Ямбург!

Егор одобрительно хмыкнул и приказал:

— Значится так, Иван и Никита! В деревянные стены погреба надо надежно вбить бронзовые костыли, к коим и привязать пленного — за руки и за ноги. Распять его на стене, короче говоря. Полностью раздеть. При этом с денщиком особо не церемониться, можно и по наглому лицу настучать немного… Все, надеюсь, ясно? Тогда — выполняйте…

Дожидаясь, когда его приказ будет выполнен, он присел на низкую завалинку, раскурил свою трубку, попытался привести мысли в относительный порядок: «С какой целью неизвестные похитили царевича Алексея — сейчас и неважно… Главное — необходимо как можно быстрей найти и освободить мальчишку! Как было дело? Бесспорно, кто-то отдал Якову приказ: ночью вывести мальчишку за ворота постоялого двора. Там его связали, усадили в карету, увезли… Куда? Вот это — вопрос! А если Брюс и под жестокими пытками не расскажет: кто да что? Масонская клятва — это и не шутка совсем… Да нет, расскажет, конечно же! Под пытками — все расскажет. Только, скорей всего, не сразу, а только когда все силы оставят его. А времени-то лишнего у нас и нет! Тут, непременно, надо придумать что-нибудь такое — хитрое…»

Тоненько скрипнула низкая дверь погреба, наружу выбрались Солев и Апраксин.

— Александр Данилович, господин генерал-майор! Все готово! — браво доложил Никита, который оказался старшим в этой паре. — Арестованный тщательно обработан и с нетерпением ждет вас.

— Быстро отработали, хваты. Молодцы! — скупо похвалил своих сотрудников Егор.

Держа в руках огромные клещи, он неторопливо спустился вниз по короткой лестнице, открыл еще одну дверь, вошел в помещение погреба: маленькая комнатушка — три метра на четыре, низкий бревенчатый потолок, пустые стеллажи, на которых было расставлено несколько горящих свечей, в торце — распятый на стене, совершенно голый Брюсов денщик — с глазами полными животного ужаса и парочкой свежих фингалов.

— Александр Данилович, господин генерал-майор! Не губите! — тут же отчаянно зачастил арестованный. — Ни сном я и ни духом! Христом Богом молю! Все расскажу! Ничего не утаю… Святой крест, ей-ей…

— Все расскажешь, конечно, любезный Фрол! — согласился с денщиком Егор, грозно и многозначительно клацнув своими клещами. — Куда же ты денешься, родимый? Только сейчас меня все — и не интересует! Ответишь правдиво всего на три-четыре моих вопроса, и живи себе на здоровье, дальше копти небеса… Ну так как: ответишь — правдиво?

— Отвечу, милостивец, отвечу! Спрашивайте…

— По дороге в Александровку вы с дворянином Брюсом останавливались на постоялом дворе в селе Воскресенском?

— Да, останавливались.

— В какое время дня приехали туда? Зачем?

— К обеду мы и подъехали, господин генерал-майор! — не раздумывая, ответил Фролка. — Господин Брюс сказали, что только пообедаем, накормим лошадей и поедем дальше. Потом, уже ближе к вечеру, передумали велели, мол: «Распрягать лошадей, остаемся здесь ночевать!» Только утром уже…

— Остановись-ка, братец! — властно прервал допрашиваемого Егор и еще раз громко клацнул клещами. — А можешь вспомнить, с кем твой господин обедал? Это очень важно! С кем Яков Брюс обедал, разговаривал? Куда те господа направлялись?

Фролка закатил глаза к потолку, медленно зашевелил губами, явно напрягая свою память, после чего ясно и связно изложил свои воспоминания:

— Кроме моего господина за обеденным столом сидело еще четверо. Все персоны важные и известные. Справа от хозяина — голландец Ван Лейден, пожилой уже, в огненно-рыжем парике. Он в России закупает меха и самоцветы уральские, ехал куда-то на восток, по делам торговым. Не могу сказать точнее… За этим голландцем сидел англичанин по фамилии Сидней. Этот русским лесом торгует. Да в этот раз у него случилась отменная неприятность: бриг его торговый попал в сильный шторм, передняя мачта сломалась, открылась сильная бортовая течь. Так что пришлось англичанину свой корабль поставить на зимовку в Архангельске. А сам мистер Сидней, по его собственным словам, решил немного попутешествовать по России — без всякой цели и конкретного маршрута. Он и сам не знал — куда назавтра поедет. Все никак не мог решить: к Москве следовать или к Воронежу? С левой стороны от господина Брюса сидело двое русских. Савельев Савва Никитич, он по торговой части, состоит при Тихоне Савельевиче Стрешневе, который ведает всеми воинскими поставками. Так вот, этот самый Савельев следовал в Царицын, по делам своей службы. И последний — Цыклер Иван, бывший стрелецкий полковник. Он из Таганрога, где сейчас ремонтирует мол портовый, ехал в Москву Белокаменную…

«И эти четверо наверняка масоны! — решил внутренний голос. — Англичанин и голландец — еще ладно.

А вот эти Савельев и Цыклер… Кончать надо обоих, чисто на всякий случай! Шепнуть не забудь, братец, кому следует. Особенно — по поводу Савельева… А Стрешнев-то Тихон куда, спрашивается, смотрел, чудак старый? А еще — компаньон, блин горелый…»

— С кем-нибудь еще общался твой хозяин в Воскресенском? — строго спросил Егор.

— Никак нет! Так с обеда и до самого вечера держались они все вместе, постоянно шептались между собой. Только уже перед ужином господин Брюс отходил от стола, о чем-то беседовал с отроком — мне неизвестным…

«Вот же — эти дела амурные! — некстати подумал Егор. — Наверняка Васька Волков и царевна Наталья были плотно заняты своими ранами сердечными, вот и выпустили — пусть и ненадолго — царевича Алексея из вида! А с Гаврюши Бровкина, мальчишки сопливого, какой спрос?»

Отбросив в сторону уже ненужные клещи, он по-доброму подмигнул Яшкиному (уже бывшему) денщику:

— Ладно, бродяга, живи пока! Может, и свидимся еще, Бог даст…

Выйдя из погреба, Егор велел Солеву и Апраксину:

— Освободите от пут этого Фролку! Не обижайте больше, накормите, поднесите чарку. И вообще, присмотритесь к мальцу. Наблюдательный очень уж! Может, его в нашу Службу определить? Подумайте на досуге…

Возле амбара Алешка Бровкин старательно лил из ведра колодезную воду на голые руки и плечи Петра, изображавшего из себя неуклюжую букву «Г». Царь по-мальчишески взвизгивал, громко фыркал и довольно отдувался…

Когда вода в ведре закончилась, Петр выпрямился, взял из рук подбежавшего Гаврюшки льняное белое полотенце, начал усердно растираться, покосился на Егора и сообщил, недовольно скривившись:

— Молчит, гад упрямый! Все терпит, орет благим матом, зубами скрипит, плюется во все стороны, волком воет, но… Не отвечает на вопросы, гнида! Ничего, я сейчас малость отдохну, перекурю, и — по новой… У тебя, Алексашка, есть что-нибудь?

— Есть, мин херц, есть! Предложение одно дельное — есть. Чего время терять?

— Так предлагай, чего молчишь? — нахмурил брови Петр.

— Помнишь, мин херц, как ты Якова нахваливал в Амстердаме-городе? Мол: «Побольше бы нам — таких Брюсов! Не деньги и богатство — главное в этой жизни! А стремление к разным знаниям, стремление — первым быть во всем!» Помнишь?

— Ну помню! И что с того?

— Брюс, он действительно немного ненормальный. Для него главное — возможность постоянно получать новые знания, — начал терпеливо объяснять суть своей идеи Егор. — Ради этих мифических Высших Знаний он душу продаст свою! Причем нашему Яшке совершенно все равно — кому конкретно продавать эту душу… Вот я и предлагаю: воспользоваться этим и предложить Якову сделку, от которой он не сможет отказаться…

— Какую еще сделку? — взревел Петр. — Да я ему, уроду рыжему, сейчас вставлю в задницу раскаленный прут, а после этого…

Минуты через четыре, дождавшись, когда царь полностью выговорится, Егор продолжил:

— Суть сделки проста. Брюс рассказывает: кто и куда увез царевича Алексея. Он же за это получает — свою заветную мечту. А именно, в Москве мы его тайно (и пожизненно!) поселяем в большой специальный дом — с крепкими решетками на окнах, под строгой охраной. Оснащаем там всякие лаборатории, какие он пожелает, закупаем в Европах любые книги, какие он скажет. Захочет телескоп — как у Галилея — будет ему телескоп… Указом настоящим все это оформим, прямо при нем. Пусть там будет прописана и сумма, ежегодно выделяемая на всякие Яшкины чудачества. Скажем, тысяч сорок рублей в год, или там — семьдесят… Брюсу это непременно понравится: полный покой, охрана, ничто не отвлекает — от получения разных знаний. Подумай, мин херц! Попробуй… Нам сейчас дорога — каждая минута![18]

Надо отдать царю должное: для принятия важного решения ему хватило секунд сорок — пятьдесят.

— Василий! Срочно бумагу, перо и чернила! — велел Петр Волкову. — Немедленно, бегом!

Через двадцать минут царь вышел из амбара и сообщил:

— Алексей находится в карете англичанина Сиднея, его сейчас везут в Европу — через Брянск и Киев. Под задним сиденьем кареты есть тайник… Меньшиков и Волков, вперед! Вот вам моя грамота сопроводительная, дорожная. Освободите сына — утоплю в золоте! Маркиз, останешься при мне…

Быстро шагая в сторону дома, Егор расслышал, как Петр давал Бровкину последние строгие указания:

— Указ этот — соблюдать тщательно! Брюса доставить на Москву, поселить в дальнем крыле Преображенского дворца, оборудовать там все — под надежную темницу, навесить крепкие решетки на окнах…

Несмотря на то что уже смеркалось, они решили выезжать в погоню немедленно.

— Только так и можно нагнать этого Сиднея! — объяснил Саньке Егор. — Надо скакать и день и ночь, постоянно меняя уставших лошадей на свежих. У меня бляха охранная с собой, да и грамота царская — дорожная, по идее, сменных коней должны безотказно давать под это дело, но и денег мне собери в дорогу — рублей пятьсот— шестьсот, на всякий случай, одежку сменную…

— Саша, только одевайся потеплее! — заботливо советовала жена. — Морозы могут ударить внезапно. Вот этот кафтан — на лисьем меху — надень, рукавицы прихвати с собой. Да и валенки низкие, портянки байковые я тебе положила в дорожную сумку…

Егор, Волков, Иван Солев, Никита Апраксин и восемь драгун ехали всю ночь. Когда луна пряталась за низкие тучи, то зажигали яркие факелы, один раз сделали полуторачасовой привал, разожгли костер, накормили лошадей, сами перекусили — на скорую руку.

— Как думаешь, подполковник, перехватим англичанина в Брянске? — спросил Егор на привале Волкова, грея озябшие ладони над приветливым костром.

— Даже не знаю, Александр Данилович, — недоверчиво качая головой, вяло ответил Василий. — Ведь этот ворог выехал почти на два дня раньше нас. Надо поторапливаться! Еще я беспокоюсь, как бы обман не случился… Вдруг он от Брянска повернет не на Киев, а севернее? Как узнаем про то?

Утром, проехав — без малого — тридцать пять верст, они остановились в усадьбе местного помещика Рязанцева, которого Егор знал достаточно шапочно.

— Государево дело, Дмитрий Ильич! — объявил соседу Егор. — Помогай, не зевай — царю серьезно и дельно услужить!

Поспали часа четыре с половиной, поели на совесть, тронулись дальше. Голенастые кони соседа-помещика резво бежали по среднерусскому проселку в западном направлении.

На ночь, проехав порядка шестидесяти пяти верст и чуть не загнав лошадок, они остановились на постоялом дворе при царском придорожном кружале. Здесь, после демонстрации бляхи и царской грамоты, также не возникло никаких проблем. Покончив с сытным ужином, Егор строго велел целовальнику — крепкому и широкоплечему мужику с шикарной русой бородой (носимой последним за отдельную плату в царскую казну):

— Любезный, к рассвету подготовь нам сменных коней! Чтоб сытыми были да резвыми! Оседлай к самому рассвету. А за час до этого всех нас разбуди, завтрак подай. Да смотри у меня, если что — на каторгу пойдешь…

Ранним утром в дверь комнаты, где ночевали Егор и Волков, тихонько поскреблись.

Василий шустро соскочил с кровати, бодро простучал голыми пятками по некрашеным доскам пола, звонко отомкнул щеколду, приоткрыл дверь, шепотом перебросился парой слов с кем-то невидимым, уже вполголоса приказал:

— Заходи внутрь, человече, сам все доложи Александру Даниловичу!

Егор сел на кровати, протер кулаками сонные глаза, уже понимая, что сейчас услышит что-то явно неприятное. В комнату вошел вчерашний целовальник, склонился в низком и почтительном поклоне.

— Давай, борода, рассказывай! — широко зевнул Егор, прикрывая рот ладонью. — Запряг уже лошадок?

— Никак нет, вашество! Снег на дворе, пурга метет всю ночь. Такая сильная пурга — не приведи бог…

— Запрягай! — велел Егор, вылезая из-под одеяла. — Завтрак подавай. Сильная пурга — это нам только на руку…

— Точно, Александр Данилович! — поддержал его Волков. — Эта морда иноземная отдыхать будет, ни за что в такую метель-вьюгу не поедет дальше! Сократим расстояние знатно, если его пурга тоже застигла…

Бородатый целовальник, чуть помявшись, скромно поинтересовался:

— Извините, господа высокородные, не мое это дело, конечно… Но, ежели не секрет, за кем погоня-то? Вдруг да и подскажу полезного чего…

— За английским кавалером Сиднеем, врагом государевым, гонимся, — кратко сообщил Волков. — Не заезжал он, часом, к тебе?

— Заезжал такой иноземец, как же! Переночевал, вчера утром и выехал. На Брянск отправился…

— А был при нем малец лет девяти-десяти?

— Не, не было! — уверил целовальник. — Сундук вот большой был, это да…

— Какой еще сундук?

— Большой сундук — я же говорю… Странный такой: в его крышке дырки были проделаны круглые. Зачем — те дырки? Вечером этот сундук слуги кавалера втащили в его комнату, утром — вытащили обратно.

— Слуги? — решил уточнить Егор. — Сколько их было? Каковы — из себя?

— Двое и было. Кучер да денщик. Здоровые такие из себя, молчаливые. У каждого за пояс по пистолету двуствольному запихано.

Пока остальные его спутники готовились к утреннему приему пищи, Егор вышел на крыльцо: за ночь навалило сантиметров пять снега, сильный северный ветер гнал снежные полосы — одну за другой, кружил повсеместно крутые снежные спирали… Но гораздо хуже было то, что очень сильно похолодало — вплоть до минус семи-восьми градусов.

«А все товарищи-то твои одеты совсем даже и не по сезону! — грустно усмехнулся внутренний голос. — Особенно драгуны в своих мундирах — на рыбьем меху…» Перед дверью в столовую Егор тщательно отряхнул с плеч и груди снег, вошел, уселся на свое место, из вместительного штофа налил в оловянный стаканчик перцовки, выдохнул воздух из легких, со вкусом выцедил хмельное, занюхал рукавом, крякнул, весело захрустел ядреной маринованной редькой.

— Как там на улице, Александр Данилович? — озабоченно спросил Волков.

— Вьюжит! — кратко ответил Егор и обратился к целовальнику, предупредительно замершему у окна: — Вот что, любезный мой! Подбери-ка нам всем зимнюю одежку! Самую обычную: тулупы, сапоги зимние для конной езды, штаны теплые, шапки, рукавицы. Вот тебе десять рублей. Хватит, надеюсь?

— Хватит, господин генерал-майор! — радостно заверил бородатый целовальник и шустрым молоденьким козликом выскочил за дверь…

Выехали они только через три с половиной часа: пока позавтракали, пока — вырядились в новую экипировку…

— Чисто — шайка татей с большой дороги! — резюмировал Егор, насмешливо оглядев своих соратников.

Действительно, картина получилась изысканной и неоднозначной: серые лохматые волчьи шапки и рыжие потрепанные собачьи треухи, потертые овчинные и лисьи тулупы, на плечах — ружья, за простецкие пояса запиханы пистолеты.

«Партизанский отряд времен славного Дениса Давыдова!» — весело подытожил легкомысленный внутренний голос.

Поскакали через пургу, вьюгу и мороз. Упорно и настойчиво. Когда по пути встречалась деревенька (пусть всего лишь и через три версты — после последнего пристанища), тут же заезжали погреться, пугая при этом до смерти своим внешним видом богобоязненных крестьян и мирных мелкопоместных помещиков. Отогревались перекусывали, снова скакали. Пурга то полностью стихала часов на семь-восемь, то вновь начинала кружить — в странном и загадочном танце, отдаленно напоминавшем классический вальс-бостон… День, ночь, день…

Иван Солев неудачно упал с лошади и сломал ключицу, пришлось оставить беднягу на попечение какой-то древней деревенской бабушки. Один драгун обморозил щеки, другой, потеряв рукавицу, пальцы рук. Обоих определили под опеку смешливого и полностью лысого брянского (уже — брянского!) помещика.

Когда погоня подъехала к брянскому пригороду, установилась просто чудная погода: приятный легкий морозец — минус два-три градуса, полное безветрие, приветливое и ласковое солнышко, ясное голубое небо над головой.

У городских рогаток, перегораживающих дорогу, их странный отряд встретили откровенно неприветливо, а именно — угрожающим бряцанием оружия.

— Стоять, бродяги! — строго приказал молоденький поручик, многозначительно поигрывая своим пистолетом. — Кто такие? Куда следуете? Отвечать без промедления!

Егор неторопливо слез с коня, широко улыбаясь, подошел к юному поручику, вежливо представился, предварительно стащив с головы рыжий собачий треух:

— Генерал-майор Меньшиков Александр Данилович, царев охранитель! — протянул офицеру свою бляху и царскую дорожную грамоту.

Полторы минуты поручик старательно переводил свой взгляд: с бляхи — на грамоту, с грамоты — на Егора, с Егора — на его спутников, со спутников — на бляху… Наконец, видимо окончательно поверив в реальность происходящего, он сильно побледнел и вытянулся в струнку:

— Рад приветствовать вас, господин генерал-майор! Чем могу служить?

— Скажите, поручик, не проезжала ли мимо вашего поста карета английского кавалера Сиднея?

— Так точно, проезжала!

— Когда?

— Минут семь-восемь назад, господин генерал-майор! Вон — мелькает на дороге! — поручик махнул рукой по направлению к Брянску.

— Открыть рогатки! — рявкнул Егор. — Немедленно — открыть!

Испуганные солдатики — по сигналу своего юного командира — растащили рогатки в разные стороны, и погоня, поднимая за собой облако снежной пыли, понеслась дальше — стелясь в последнем рывке…

Никита Апраксин и один из драгун, чьи лошади оказались самыми свежими, первыми догнали искомую карету и, обскакав ее с левой стороны, перегородили путь, приказывая остановиться.

Лошади встали. Неожиданно кучер отбросил в сторону свой кнут, выхватил из-за пояса пистолет и дуплетом выстрелил в Никиту Апраксина.

Одновременно с этим широко распахнулась дверца кареты, и на снег выпрыгнул еще один дюжий детина в черном, целясь из двуствольного пистолета Егору прямо в лицо…

Глава шестая

Подготовка к войне

Загремели взаимные выстрелы, Егор почувствовал, как его щеки — только на краткий миг, слегка оцарапав ее при этом, коснулось что-то очень горячее и очень быстрое. Чуть в стороне раздалось странное жужжание, будто небольшой рой диких пчел устремился в погоню за каким-то наглым вором — любителем сладкого меда…

Впрочем, схватка завершилась в считанные секунды: Никита Апраксин срезал метким выстрелом в грудь наглого кучера, а из горла второго, уже неподвижного слуги мистера Сиднея торчали светлые лучи японской метательной звездочки.

«Молодец Васька! Освоил-таки хитрую штуковину! А ведь техника метания этих звездочек — куда как непроста… — уважительно отметил внутренний голос. — Да и Петр Алексеевич у нас — талантливый слесарь! Это же он по твоим, братец, чертежам изготовил данную вещь непростую, японскую…»

Без потерь, конечно же, не обошлось и со стороны погони. Кроме сильно оцарапанной пулей и обильно кровоточащей щеки Егора, был убит наповал молоденький драгун, который вместе с Апраксиным перегородил путь карете англичанина.

Василий Волков торопливо соскочил с коня на подмерзшую дорогу, перешагнув через мертвое тело слуги похитителя, осторожно заглянул в карету и удивленно присвистнул:

— Александр Данилович, а этот Сидней — уже покойник! Сиреневая пена пузырится на губах, а в правой руке зажат какой-то флакончик. И миндалем пахнет очень сильно…

— Голыми руками — ничего там не трогай! — строго велел Егор и пояснил: — Отравился, наверное, наш английский приятель. Понял, что уже не уйти от нас, вот и покончил все счеты с жизнью. Видимо, имел соответствующие инструкции — на такой пиковый расклад…

Предварительно надев рукавицы, они вынесли тело англичанина из кареты, стараясь не прикасаться к фарфоровому пузырьку, крепко зажатому в ладони мертвеца.

— Скалится-то как! — непроизвольно поморщился Волков. — А глаза-то — чисто из стекла сделаны, право…

— Никита, иди быстро сюда! — громко позвал Егор Апраксина. — Обыщи тщательно ворога сего! Только сначала пузырек вытащи из его кулака и выбрось — куда подальше! Да и тряпкой любой оботри англичанину лицо и одежду, тряпку эту тоже выброси, закопай поглубже в снегу…

— Командир! — долетел из кареты взволнованный голос Волкова. — Вот он, сундук! Спрятан был под задним сиденьем, тяжелый…

Два дюжих драгуна — не без труда — вытащили наружу громоздкий прямоугольный сундук, в крышке которого было насверлено с десяток аккуратных дырок.

— Не открывается! Заперт, так его растак! — огорченно ругнулся Волков.

— Господин генерал-майор! — взволнованно доложил Апраксин. — Возьмите ключ! Висел на шее у этого толстого борова, на серебряной цепочке. Вдруг да подойдет…

Егор взял из рук поручика маленький бронзовый ключик, вставил его в замочную скважину, расположенную в верхней доске лицевой стороны сундука, повернул несколько раз, ухватился рукой за чугунную скобу на крышке, потянул вверх. Крышка медленно заняла вертикальное положение.

— Ох ты, царевич! — испуганно выдохнул Волков. — Живой ли?

На дне сундука, скорчившись и неловко зажав ладони рук между коленями, лежал царевич Алексей.

— Вынимайте! — скомандовал драгунам Егор. — Да осторожнее, вы, костоломы! Не повредите мальцу что-нибудь… Вот сюда кладите, прямо на снег! — склонился над мальчишкой, торопливо расстегнул его камзол, припал ухом к худенькой груди, через полминуты широко улыбнулся и радостно объявил: — Живой! Бьется — сердечко…

Василий слегка похлопал царевича по щекам, зачем-то сильно подул в его приоткрытый рот, обеспокоенно и жалостно зашептал:

— Не просыпается он, командир! Что будем делать?

— В Брянск повезем! — решил Егор. — Найдем там хорошего доктора, пусть внимательно осмотрит Алексея. А в том, что царевич спит, и нет ничего странного. Наверное, этот жирный англичанин постоянно его поил сонным зельем, чтобы не было лишних хлопот…

Сзади послышался громкий стук конских копыт: это давешний офицерик — начальник сторожевого полка у городских рогаток — торопился, в сопровождении троих своих подчиненных, узнать причину пистолетной пальбы.

— Что случилось, господин генерал-майор? Стрельба такая, как будто…

— Прекратить пустые слова! — прервал поручика Егор и поинтересовался: — Есть ли в вашем Брянске доктор толковый, желательно, чтобы из иноземцев?

— Так точно, есть! Йохан Шмидт — по прозванию. Его дом стоит рядом с домом нашего воеводы, Тита Кузьмича…

— Отставить словоблудие! Слушай, поручик, мой приказ! Сейчас скачешь — со всех ног лошадиных — к своему Титу Кузьмичу и докладываешь: что я прибываю в ваш убогий и занюханный городок. А со мной, — указал перстом на спящего мальчишку, — сам царевич Алексей, сын нашего государя, Петра Алексеевича! Выкрасть его хотели вороги богопротивные, да мы вот — отстояли… Пусть воевода нам определит лучшие палаты для постоя. А этот доктор Шмидт должен незамедлительно явиться в эти палаты, чтобы царевича осмотреть и лечить его — со всем прилежанием. Все ясно? Э, постой, молодчик! Пусть твои солдатики похоронят где-нибудь тела убитых злодеев… Да, по поводу похищенного царевича: кроме воеводы, никому не говори про то! И сам после забудь, как будто ничего и не слышал…

Доктор Йохан Шмидт — классический пожилой немец, задумчиво сдвинул свои седые и кустистые брови, после чего совершенно нелогично улыбнулся и радостно объявил:

— Совершенно ничего страшного! Часа через два — два с половиной проснется ваш мальчик. Лекарства? Полноте, господин! Лучшее лекарство в данном случае: парное коровье молоко. Да и парное козье — тоже очень хорошо! Но мой долгий опыт говорит следующее: такие маленькие мальчики часто бывают очень капризными. Для них парное молоко — даже хуже чеснока! Вот здесь намечается трудность…

— Ничего, герр Шмидт! — успокоил врача Егор. — Этот мальчик — очень разумный. Он будет, честью в том клянусь, пить парное молоко без всяких споров и глупого недовольства.

Здесь Егор не ошибся: придя в себя, царевич молча выслушал все рекомендации и непреклонно велел — слабым, но одновременно и властным, голосом:

— Один кувшин коровьего молока, второй — козьего! Немедленно подать!

Мальчишка по-честному, давясь и тяжело вздыхая, с редкими перерывами, минут пятнадцать дисциплинированно поглощал — по очереди — оба вида молока. Потом, умоляюще глядя на Егора, робко предположил:

— Дядя Саша, может, хватит пока? Я отдохну немного, и — по новой… А?

— Конечно же, отдохни, родной! — умилился Егор. — Отдохни — сколько пожелаешь! — Попросил негромко: — А пока расскажи — как оно все было.

— Как было? Ты же, наверное, дядя Саша, и сам все знаешь… Иначе — как бы вы меня нашли? Дядя Яков Брюс пообещал, что покажет мне ночное звездное небо — через трубу хитрую, иноземную… Ну, как через подзорную, только через другую, особенную. Он не велел никому говорить об этом, мол, тайна… Я пришел. Мы с ним вышли за ворота постоялого двора. Потом — тряпка на лице, запах незнакомый, противный… Ничего не помню больше. Все остальное — как в тумане сиреневом: просыпался, что-то ел, пил, снова — засыпал…

— Все уже хорошо, ничего не бойся! — заверил царевича Волков.

Егор отозвал в сторону Апраксина, приказал, радостно улыбаясь:

— Давай, брат Никита, немедленно скачи в Преображенское! Вот тебе царская грамота подорожная, скачи, не жалея лошадей. Доложи все — как есть — Петру Алексеевичу. Гони, родной, гони… Да, нашел ты что-нибудь полезное или, там, просто интересное в карманах мертвого англичанина?

— Вот, Александр Данилович, возьмите! — протянул Апраксин короткую золотую цепочку, на которой была подвешена золотая же квадратная пластина. — Эту штуку покойник носил вместо креста.

Егор внимательно осмотрел пластину: в ее центре был искусно выгравирован широко распахнутый человеческий глаз.

«Масон, понятное дело! — криво усмехнулся внутренний голос. — Хотя, может быть, дело совсем и не в этом, а в том, что похититель царевича — англичанин?»

Алексей, помогая себе локтями, с трудом приподнялся над подушкой, улыбнулся приветливо:

— Здравствуй, Василий! — обеспокоенно завертел головой: — А где же моя любимая тетя Наташа? Почему я не вижу ее?

Егор успокаивающе погладил мальчугана по голове:

— Мы ее не встречали, Алексей Петрович! Видимо, ехали разными дорогами…

— Нет же! — неожиданно заволновался царевич. — Я же помню: как-то утром, когда вороги мой сундук затащили в карету, нас догнали драгуны. Остановили, тети-Наташин голос помню. Она этого пухлого англичанина все выспрашивала: не видел ли он меня. Хотел я тогда закричать, да сил никаких не было, язык совсем не слушался… Где же она? Куда подевалась?

— Воеводу ко мне, быстро! — велел в приоткрытую дверь Егор. — Немедленно!

В помещение, пыхтя и тяжело вздыхая, протиснулся Тит Кузьмич — мужчина низенький и дородный безо всякой меры, залебезил испуганно, демонстрируя всем свой очень сильно щербатый рот:

— Звали, господин генерал-майор? Так вот он я, прибыл…

— Царевна Наталья Алексеевна, сестра нашего государя, не проезжала ли — в дни ближайшие — через Брянск?

— Проезжала, конечно, проезжала! — промокая рукавом кафтана пот со своего лба, печально сообщил боярин, после чего вдруг замялся…

— Продолжай, воевода! — повысил голос Егор. — Докладывай!

— Так мы-то что? Мы — завсегда, со всей нашей радостью… Да вот царевна — вдруг решили разгневаться, тяжелым подсвечником — мне в зубы изволили, — пальцем показал на дырки в своем рту.

— Где царевна? Где она, пес жирный? Отвечай! — огнедышащим шотландским драконом (Брюс как-то рассказывал — по сильной пьянке — об этих загадочных существах) взревел Волков: — Говори, пока тебе не выбили последние зубы…

— Зубы мои зубы! — жалобно захныкал воевода. — Царевна грозилась, когда поедет назад, выбить все — совсем без остатка. Вот вы — теперь… Вы-то ладно еще. А вот Наталья Алексеевна-то точно — лишит меня жизни! С ней не забалуешь…

Василий Волков, покраснев от удовольствия, широко и дурашливо улыбаясь, с гордостью покосился на Егора, браво подмигнул, мол: «Вот она какая — королева моего сердца!»

— На Киев отъехала царевна! — оповестил воевода. — Вчера еще, вместе со своими драгунами. Грозна, ох, грозна…

— Командир! Александр Данилович! — взвился с места Василий, подергивая от нетерпения кончиками своих ухоженных усов. — Позволь мне…

— Позволяю! — весело махнул Егор рукой. — Езжай уже, догоняй!

Еще через двое суток доктор Шмидт, грозно сдвинув в очередной раз свои седые и кустистые брови, удивленно констатировал:

— Ваш мальчик, господин генерал-майор, совершенно здоров и полностью готов для дальней поездки! Это воистину удивительно: такой послушный и серьезный мальчик…

Тут и царевна подъехала — вместе со своим подполковником Волковым. Оба сияющие, взволнованные, счастливые безмерно. Наталья, и без того женщина очень красивая: высокая, стройная, с роскошной гривой черных — с легким каштановым отливом — волос, — просто расцвела, нестерпимо блестя глазами…

«Не иначе, эти двое и согрешить успели — на радостях!» — предположил нетактичный внутренний голос.

Егор только усмехнулся по-доброму, да и велел — незамедлительно и срочно выезжать на Москву…

Петр щедро наградил всех участников этой ноябрьской эпопеи. Егор, Василий Волков, Никита Апраксин — гонец с вестью радостной, и собственно — похищенный царевич Алексей получили по кресту Андрея Первозванного со звездой и голубой лентой, остальные — по специальной медали с ушком — «За заслуги перед Отечеством».

Это не считая денег и всех прочих материальных благ…

Егору царь отписал еще две зажиточные и немаленькие деревеньки, расположенные рядом с его Александровкой.

«Да ты, братец, становишься матерым помещиком! Латифундистом махровым!» — не преминул съязвить по этому поводу вредный внутренний голос.

Петр, повесив на грудь Егора крест ордена Андрея Первозванного, звонко расцеловал его в обе щеки, внимательно посмотрел в глаза и проговорил негромко:

— Спасибо, охранитель! Я твой вечный и неоплатный должник! — после чего уточнил: — Три дня даю тебе на роздых! Не забыл, часом, что у нас война? Северная война, с твоей подачи… Не хмурься, Алексашка, это я только — про название…

В тот же вечер Егор, прежде чем пройти в супружескую спальню, где его уже ждала истосковавшаяся и страстная молодая супруга, написал короткие письма: в адрес своего тестя — Ивана Артемича Бровкина и Тихона Стрешнева — с просьбой срочно прибыть для серьезной беседы.

Санька долго и внимательно рассматривала орден: и крест и звезду, потом нежно провела своим пальчиком по щеке Егора — по той, что была оцарапана пулей, выпущенной из пистолета слуги мистера Сиднея, тихо и многообещающе промурлыкала:

— Новый орден, новый шрам… Шрам мне, определенно, нравится гораздо больше! Ты, Саша, такой красивый и загадочный сейчас, это — что-то…

Важный разговор состоялся сразу после завтрака, когда Санька и дети отправились на прогулку.

— Знаете уже, господа — коммерсанты ушлые, что кроме договора о семилетнем мире, в Константинополе был подписан и другой договор, торговый?[19]

— Дык, Данилыч, благодетель ты наш, только все об этом и говорят вокруг! — вскользь переглянувшись со Стрешневым, степенно проговорил Иван Артемич. — Сперва помещики-то радовались — все поголовно. А теперь вот некоторые начали сомневаться, шушукаться между собой по углам…

— О чем шушукаться-то?

— Да все о том же: мол, две пятых части гульдена — за пуд пшеницы — маловато будет! Аппетиты у бояр да дворян стали расти — прямо как на дрожжах. Все же знают, что турки в Константинополе будут платить казне государевой, да и кумпанству нашему — по четыре шестых гульдена…

Егор понятливо усмехнулся:

— Эх, скопидомство наше русское! Еще год назад любой российский помещик был рад-радешенек, когда ему за пуд пшеницы давали шестую, или только седьмую, часть гульдена. А теперь вот жадность заела: как же, кто-то еще — кроме них самих — заработает немалый профит. Сам сдохну от голода, но соседу заработать не дам! А ведь груз-то еще надо довести до этого Константинополя. И корабли серьезные — стоят денег серьезных. Да и море Черное штормит часто… Есть ведь риск, что часть кораблей пойдет на дно? Есть! А кто этот риск берет на себя? Мы и берем! Эх, сиволапость наша, российская… Ладно, переговорю я завтра об этом с Петром Алексеевичем. Пусть дает добро на то, чтобы у таких жадин несогласных силой все отнимать — под прикрытием солдатских штыков…

— Еще вот эти — моряки которые… Корнелий Крейс и португалец Памбург. С ними-то как быть? Долю-то — предлагать малую? — осторожно спросил Стрешнев.

— Моряки, они что — не люди? Они деньги не любят? — притворно удивился Егор. — Обязательно надо Крейса и Памбурга деньгами заинтересовывать! Обязательно! Чтобы им плавать по волнам — речным да морским — веселей было… Все, господа мои хорошие, с завтрашнего дня начинайте скупать пшеницу и свозить ее к Дону, в те места, где пристани имеются да амбары складские…

— А как же быть с царской казной?

— С Петром Алексеевичем я уже обо всем договорился! — весело и непринужденно подмигнул Егор. — Половина закупок делает казна, другую половину — мы.

Кстати, господа милосердные и богобоязненные, не забудьте уж и вдову генерала Лефорта любезно пригласить в дело…

Покончив с делами коммерческими, Егор поехал в свой полк, вернее — по свежему царскому Указу — в Преображенскую дивизию.[20] Он собрал всех офицеров в столовом помещении и торжественно объявил о последних преобразованиях:

— Поздравляю вас, братцы, отныне мы — дивизия! Прямо как в европейских армиях!

— Ура! Ура! Ура! — дружно и радостно проорали молодые и луженые глотки, кто-то тут же азартно предложил: — Выпить стоит крепко по такому знатному поводу!

— Отставить! — повысил голос Егор. — Выпить мы всегда успеем! Сперва о деле поговорим. Пополнение к нам следует, господа офицеры: пятьсот стрельцов из-под Торопца — из тех, что не примкнули к бунту, да еще новобранцы — из деревенек воронежских. Всех требуется принять радушно, разместить, поставить на продовольственное довольствие, обучить. Так что надо срочно строить новые казармы, амбары, погреба, бани, прочее… Кроме того, надо получить в Пушкарском приказе дополнительные полевые мортиры, гаубицы, порох, чугунные ядра, картечные и зажигательные гранаты. Федор Голицын, Андрей Соколов, Никита Смирнов, встаньте! Отныне вы — полковники! Командуете, соответственно, полками — Петровским, Александровским и Екатерининским. Четвертый полк будет называться — Дикий.

— Как это — дикий? — засомневался Голицын.

— А вот так, Дикий! Это будет кавалерийский полк, состоящий из башкир, татар и черкесов. Командир его — Исмаил-оглы. Через неделю этот полк пребудет в расположение дивизии. Встретить, разместить, не обижать! Далее, прошу не расслабляться — по поводу наступающей зимы. В феврале нас ждут серьезные маневры. Куда и как — пока не скажу — государственная тайна… Ладно, давайте и выпьем уже, соблюдем старинные традиции…

В первых числах декабря Петр, Егор и Никита Апраксин — в сопровождении эскадрона драгун — выехали в Новгород, планируя после этого посетить и Псков. Снега выпало уже достаточно много, поэтому пустились в дальний путь на санях, на которых был установлен надежный кожаный короб с серьезной печью, при этом печная труба, обмотанная игольчатым асбестом, проходила прямо через крышу возка.

Апраксина к этой поездке привлек Егор: чем-то ему Никита напоминал молодого Якова Брюса (того — прошлого Брюса!): непосредственный, любопытный, смешливый, сообразительный. Очень уж Егор переживал — из-за Яшкиного подлого предательства… Нет, конечно же, он прекрасно понимал, что Апраксин ему никогда не заменит друга Яшу: молод уж больно, опять же — подчиненный, что никогда не способствовало установлению настоящей дружбы. Но теплело как-то на сердце, когда смотрел на Никиту, даже просто разговаривал с ним…

Царь постоянно мерз и, кутаясь в лохматую медвежью шубу, каждые полчаса просил Никиту подбросить в печку новое полено. Но при этом Петр был бодр, весел и очень говорлив.

— Представляешь, Алексашка, а эти зарубежные господа и не обманули! — возбужденно вещал царь. — И курфюрст бранденбургский прислал денег, и герцог курляндский! От датчан единороги прибыли осадные, от Августа — ружья и пистолеты. Глядишь и выстроим скоро армию крепкую…

Егор только пожимал плечами и был настроен куда как менее оптимистично:

— Что же тут странного, мин херц? Они все только о том и мечтают, чтобы мы крепко схватились со шведами! Выгодно это им. А вот помощи военной, действенной, и не дождемся никогда… Кстати, государь, а с Брюсом-то что? Как он поживает?

Петр скорчил неопределенную гримасу:

— А пес его знает! Я под него, гаденыша, целое крыльцо дворца своего отвел. Постоянно читает что-то, пишет. Бумаги в день переводит — ужас просто. Список составил — на десяти листах — что ему требуется купить в Европах… А что это ты о Якове вдруг спросил? Потребность образовалась какая?

— Да, мин херц, образовалась! Брюс же изобрел состав специальный — зажигательный, для пушечных гранат. Мы в дивизии даже испытания проводили уже. Знатная вещь получилась, весьма даже полезная… А секрет этого состава — у Яшки. Может, ты поговоришь с ним?

— Нет уж, огради меня от таких разговоров, избавь! — сердито нахмурился царь. — Вот вернемся из Пскова, сам и переговоришь — с этой вражиной…

В Новгород они въехали уже после заутрени, когда все должны были давно завершить завтрак и приступить к трудам праведным. Но ничего похожего не наблюдалось: кругом было сонно, тихо, благостно и безлюдно. Около высоких, надежно запертых ворот двора воеводы Ладыженского мирно дремали, смешно уткнувшись пятачками в животы друг друга, две упитанные, черно-белые пятнистые свинки.

Апраксин пинками разогнал свиней в разные стороны, минут пять-шесть поколотил кулаком в крепкие воеводины ворота, после чего нерешительно заглянул в возок и, смущенно потупившись, неуверенно доложил:

— Там, это… Не открывает никто! Может, все уехали — стены возводить крепостные?

— Вот она, молодость! — развеселился Петр. — Чтобы в России — все вышли на работы? Не бывало такого, да и не будет, наверно, никогда! Вот в то, что все дрыхнут — без задних ног, — поверю охотно… Ха-ха-ха! Алексашка! — резко перестав смеяться, строго посмотрел на Егора. — Покажи-ка нашему молодому другу — как надобно обращаться с ленивыми и вороватыми воеводами да боярами!

— Слушаюсь, мин херц! — браво козырнул Егор и поспешил выбраться из душного возка на свежий воздух…

Разминая затекшие мышцы, он сделал несколько обычных приседаний и наклонов, небрежным жестом подозвал к себе драгунского офицера и поинтересовался:

— Подполковник, а имеются ли у вас в походном арсенале ручные бомбы, гранаты по-новому, то есть?

— А как же, Александр Данилович! У каждого солдата и офицера имеется по гранате — вашей же, господин генерал-майор, конструкции… Как и полагается по воинскому Уложению!

— Молодцом! — совершенно серьезно похвалил подполковника Егор. — Выдать мне одну гранату! И еще одну — поручику Апраксину! Всем же остальным, включая возок с государем, переместиться незамедлительно — подальше от боярских ворот…

Дождавшись, когда царский возок и драгуны отъедут в сторонку, он, придерживая Апраксина под локоть, отошел от ворот метров на тридцать пять, заговорщицки подмигнул:

— Вот, брат Никитон, учись! Как только я досчитаю до трех, так сразу же поджигаем фитиля и бросаем гранаты. После этого тут же падаем на землю: чтобы случайно не зацепило — рублеными бронзовыми гвоздями… Готов? Тогда: раз, два, три!

Егор резко провел по рукаву своего камзола кончиком короткого шнура-фитиля (тщательно пропитанного хитрым составом, в основе которого использовался белый фосфор), торчащего из металлического тела гранаты, и, убедившись, что на кончике шнура загорелся яркий огонек, широко размахнулся, с силой послал ручную бомбу вперед, после чего шустро бросился на землю, прикрывая голову руками.

Так громыхнуло — единым взрывом, что напрочь заложило уши, а в соседних домах из рам звонко посыпались стекла, расколотые на мелкие кусочки…

От крепких же боярских ворот и вовсе ничего не осталось. Даже столбы, на которых они висели всего пару секунд назад, снесло — под самый корень.

Новгородский воевода Ладыженский — упитанный и низкорослый мужчинка, в камзоле, наброшенном на голое тело, из-под которого смешно торчали несвежие нижние порты, с кудрявым париком на голове, сбившимся набок, низко кланялся и безостановочно бубнил — словно заезженная пластинка (из будущих времен):

— Уж как мы рады, государь! Такая честь… Что же не предупредили о приезде вашем? Уж как мы рады, государь! Такая честь…

— Помолчи! — сердито прервал Ладыженского царь, неодобрительно оглядывая просторный боярский двор, где бестолково суетились полуодетые сонные холопы, явно собираясь в спешном порядке накрывать богатый стол. — О деле будем говорить.

— Государь, так, может, в дом пройдем? Чарку выпить с дороги — самое милое дело…

— Помолчи, воевода! Здесь поговорим. Чего я не видел — в хоромах твоих душных и вонючих? Докладывай дельно: сколько выкопали глубоких рвов? Сколько поставлено палисадов крепких — с бойницами?

— Дык, государь, дык…

— Сколько же? — душевно поинтересовался царь — мягким и добрым голосом, — от которого даже у Егора по спине побежали испуганные мелкие мурашки…

Ладыженский повалился на колени, покорно склонил голову к земле: рыжий кудрявый парик тут же соскочил с головы, демонстрируя всем окружающим обширную розовую лысину, скупо поросшую тоненькими седыми волосинками.

— Не вели казнить, государь, пощади… — затянул писклявым голосом воевода. — Исправлю все! Пощади…

— Сколько? — взревел Петр, демонстративно кладя ладонь на рукоятку пистолета, торчащую из-за широкого, темно-красного пояса. — Говори, не вводи в грех! Немедленно встать на ноги и доложить толком! Последний раз прошу, боярин! — Одним движением выхватил пистолет, негромко щелкнул взводимым курком…

Воевода вскочил на ноги за полсекунды, зачастил, мелко и просительно дрожа жирным подбородком:

— Нисколько, Петр Алексеевич, батюшка! Не успели мы еще! Готовимся только…

— Готовитесь? — искренне удивился царь. — Это как же? Спите до полудня? Причем так крепко, что будить вас приходится гранатами? Не сметь — перебивать царя! Ты, Ладыженский, получал мой Указ — о военном строительстве новгородском?

— Получил, милостивец, получил!

— Когда?

— Так с месяц назад всего! Вот и не успели пока ничего сделать! Но думу боярскую уже два раза собирали, долго сидели, обсуждали подробно…

— Чего обсуждали-то? — пуще прежнего удивился Петр.

— Так это самое и обсуждали… — воевода недоуменно развел руки в стороны. — С какой стороны надобно подойти к этому важному делу. Да с чего начать, да чем закончить…

— С чего начинать? Так нагнали хватких мужиков, дали каждому в руки по крепкой лопате, пусть себе копают! — посоветовал Егор. — В другое место нагнали других мужиков, дали в руке по надежному топору, пусть амбары строят да армейские казармы…

— Так-то оно так! — закивал головой воевода. — Да где взять этих мужиков, коим надобно лопаты да топоры давать в руки? Своих-то крестьян никто — из бояр и помещиков — давать не хочет! Жмутся все… Генерал Аникита Репнин солдат своих тоже не выделяет, мол, тем солдатикам надо службу нести воинскую, маневрами постоянно заниматься… Что тогда делать? Вот и рассуждаем о том — во время думского сидения…

Петр внимательно посмотрел в глаза Егору, усмехнулся — бесконечно печально:

— Слыхал, охранитель? Понял, о чем толкует этот лысый Ладыженский?

— Мрак полный! — сдержанно прокомментировал Егор. — Война объявлена, а они — все заседают, думают, рассуждают… А решится Карл Шведский незаметно свою армию перебросить на восток. Что тогда?

— Совсем ничего хорошего! — уверенно ответил на этот вопрос царь. — Придет и Новгород заберет — голыми руками — без всякого сопротивления… А ты, Алексашка, все коришь меня, мол, жесток я чрезмерно по отношению к людишкам. Как же с ними, людишками, можно по-другому, когда они по-хорошему совершенно ничего не хотят понимать? Как, скажи, если они, гниды бесстыжие, только вот так понимают? — Он несильно ткнул в грудь воеводы дулом своего пистолета, после чего — так же несильно — надавил на спусковой курок…

Прогремел выстрел, Ладыженский, утробно охнув, медленно опустился на землю своего двора, слегка припорошенную декабрьским снежком, Никита Апраксин громко и одобрительно хмыкнул.

— Считаешь, что я правильно застрелил воеводу? — резко обернулся Петр к Апраксину. — Отвечать коротко и дельно! Без рассуждений пространных…

— Есть — без рассуждений! Полностью согласен, государь! Одобряю!

— Во как оно! — насмешливо подмигнул царь Егору. — Не все такие мягкотелые, как ты, охранитель… Молодежь-то у нас растет — о-го-го! Так, а где у нас генерал Аникита Репнин — командир новгородской дивизии? За воротами жмется? Звать его сюда, незамедлительно! Пусть не боится, может, и не застрелю его, пожалею…

Репнин — дяденька солидный и дородный, вошел во двор неторопливо и внешне совершенно спокойно, высоко задрав голову.

«Это он специально — смотрит вверх, чтобы не видеть тело застреленного воеводы!» — уверенно заявил циничный внутренний голос.

— Здравствуй, государь! — прикрыв глаза, склонился Репнин в низком поклоне.

— И тебе, генерал, долгих лет! — охотно откликнулся Петр. — Вот, Аникита, представляю тебе нового новгородского воеводу! Поручик Никита Апраксин, прошу любить и жаловать! — ладонью крепко похлопал опешившего Никиту по груди и по плечам, улыбнулся: — Что, не принято так сразу — поручика назначать в воеводы? Плевать мне на то хотелось: принято, не принято… А ежели этот юный Апраксин до весны все выполнит, что я от него потребую, то и в полковники произведу. Но это — ежели справится… Так, по Ладыженскому. Все вотчины и деревеньки его пока отписываю в мою казну. По весне посмотрим — что к чему. Может, все это и на молодого Апраксина перепишу…

Весь день они осматривали новгородские военные укрепления, кремль, стационарные военные городки. Уже к вечеру добрались до гостеприимного дома Репнина, где и решили заночевать. Покончив с ужином, Петр неторопливо закурил трубку и принялся давать пространные указания Репнину и Апраксину:

— Рвы копать надо — в полтора роста человеческих, не менее. Палисады ставить — с узкими бойницами, тщательно обкладывать все палисады дерном — с обеих сторон. Для работ тех отбирать у помещиков и бояр людишек — без всякой жалости. Ты, Аникита, половину своих солдат выделишь поручику. Не спорь со мной, голову отрублю! Одна половина — на маневрах, другая половина копает старательно да усердно машет топорами… Далее. За рвами насыпать валы земляные — с надежными позициями для артиллерии, башни возводить приземистые. Да, про монахов-то забывать не следует! Пусть тоже поучаствуют, толстопузые, в деле обороны землицы русской. Разрешаю тебе, воевода новгородский, брать с каждого большого монастыря на крепостные работы до десяти подвод людей с железными лопатами да кирками…

Еще через час пришел (по отдельной записке-приглашению) дьячок Михаил Белоцерковский, доверенное лицо Егора в Новгороде.

— Ну, Мишаня, есть в Новгороде тати, которых казнить требуется? — в шутку спросил у своего сотрудника Егор.

— Есть, Александр Данилович, как не быть! — очень серьезно ответил Белоцерковский, преданно поглядывая на царя, прихлебывающего с блюдечка крепкий чай, подслащенный липовым медом. — Целых двое: подполковник Шеншин и подрядчик Алешка Поскочин. Обоим мало головы их снести с плеч…

Петр хохотнул — негромко и довольно:

— Первый раз вижу такого кровожадного дьяка! Любезный, что же такого страшного совершили эти злодеи, чтобы им сразу — головы сносить с плеч? Поведай ужо…

— Шеншину, государь, по твоему Указу предписано было тщательно укрепить оборону Печерского монастыря, твердыни нашей древней. Так тот Шеншин до сих пор и не выехал ни единого раза к монастырю, все водку вкушает хлебную…

— Так! А второй чего натворил?

— Поскочин поставлен воеводой Ладыженским — ныне покойным — подводы нанимать у крестьян и помещиков, чтобы грузы перевозить на крепостное строительство. Подводы — за счет казны — регулярно нанимаются, только перевозят они совсем другое. Товары всякие на ярмарки местные, за отдельные деньги…

Царь широко и лениво зевнул, поднялся со скамьи и громко объявил:

— Устал я что-то, спать пойду! — обернулся к Апраксину: — Вот, Никита, с этого и начинай! Прямо завтра арестуй Шеншина да Поскочина и повесь — на лобном месте! А хочешь, головы им отруби, как просит сей дьяк шустрый…

Когда через трое суток возок выехал в направлении Пскова, Петр насмешливо спросил у заметно опечаленного Егора:

— Что, охранитель, думал себе дружка завести — вместо Яшки Брюса? Не получилось?

— Думал, не получилось, — не стал спорить с царем Егор.

— Ерунда это, не грусти! — подбодрил его Петр. — У настоящего, серьезного государственного мужа и не должно быть друзей. Только одна подруга и есть — его собственная страна! Россия — в нашем с тобой, Алексашка, случае…

В Пскове было чуть повеселее, чем в Новгороде: и стена крепостная усердно перестраивалась, и новые бревенчатые казармы возводились вовсю.

«Это как раз и понятно! — шепнул Егору его внутренний голос. — И до серьезных шведских гарнизонов здесь уже ближе гораздо, да и эскадра командора Лешерта дремать не позволяет…»

Царь, впрочем, и в Пскове нашел провинившихся и ленящихся. Казнить, правда, он никого не стал, но отдельным индивидуумам пришлось очень близко познакомиться с батогами, предварительно замоченными в насыщенном рассоле…

— Корабли стройте, бездельники! — строго приказал царь воеводе и боярам. — Что за дела такие? Какой-то Лешерт плавает по озеру, страха не ведая, рыбу русским людям не дает ловить… Самим-то не стыдно?

На второй день после возвращения из этой дальней поездки в Москву Петр, который ничего и никогда не забывал, вызвал коротким письмом Егора к себе в Преображенское и произнес, неприятно усмехаясь:

— Ты же, Алексашка, хотел повстречаться с Яковом Брюсом, о чем-то попросить его? Вот и встречайся…

— Что, прямо сейчас?

— Сейчас, конечно. Чего откладывать в долгий ящик? Эй, маркиз! Проводи своего начальника и близкого родственника!

Алешка Бровкин довел Егора до массивной двери, щедро обитой железными листами, поочередно отомкнул четыре замка, кивнул головой:

— Давай, командир, нажимай на дверную ручку и заходи…

Комната, в которую вошел Егор, была просторной и богато обставленной: иноземная изящная мебель, толстые персидские ковры — под ногами и на стенах, высоченные книжные шкафы, стеллажи и открытые книжные полки вдоль стен. Только вот чуть темновато было в помещении — из-за частых чугунных решеток на узких окнах.

Возле одного из стеллажей стояла переносная лестница на четырех ногах, на верхней площадке которой сидел странный человек, увлеченно читающий — в ярком свете трех обычных свечей, размещенных в гнездах медного подсвечника, — толстый фолиант в переплете бордовой кожи. У мужчины были длинные седые волосы и аккуратно подстриженные — тоже седые — усы и бородка. Человек неуверенно обернулся на звук шагов, внимательно посмотрел — совершенно разными глазами, приветливо поздоровался:

— Здравствуй, Саша! Как твои дела?

— Яков?

— Кто же еще! Хочешь спросить — почему у меня разные глаза: один маленький карий, а другой — голубой и большой? Так спрашивай! — Брюс аккуратно закрыл свой фолиант, бережно положил его на верхнюю площадку лестницы, медленно спустился вниз, приставляя одну ногу к другой, очень сильно хромая, подошел к Егору, протянул узкую, чуть подрагивающую ладонь…

— Здравствуй, Яша, здравствуй! — Егор осторожно пожал руку бывшему другу-приятелю, спросил — как его и попросили: — Так почему глаза разные?

— Один настоящий, а другой — стеклянный! — охотно пояснил Брюс. — Не было у доктора Жабо стекляшки нужного цвета… Ничего, через месяц обещали привезти из славного Амстердама — нужное изделие. Ладно, ерунда! Я на Петра Алексеевича не в обиде, бывает! Да и по делу, собственно… Зато сейчас все просто отлично и замечательно: занимаюсь только получением новых знаний, не отвлекаясь на всякую ерунду… Ты же, Саша, пришел за рецептом зажигательного состава для ваших гранат? — Не дожидаясь ответа, Яков достал из-за обшлага камзола лист бумаги, плотно исписанный косым убористым почерком, протянул Егору: — Возьми, Саша! Возьми и иди…

— Спасибо! — поблагодарил Егор, забирая бумагу. — Яша, может быть…

— Иди, Саша, иди! Уже скоро вечер, я буду через специальную большую трубу наблюдать за вечными звездами и за чудными кометами… А ты иди, готовься к своей кровавой войне, занимайся другими делами мирскими. Разошлись наши дороги… навсегда…

Глава седьмая

Было дело — под Дерптом

Незадолго до Рождества в Москву прибыл герцог Священной Римской империи Карл Евгений фон Круи[21] — с письмом от польского короля Августа. Само то письмо и выеденного яйца не стоило: обычные льстивые и пошлые уверения в вечной дружбе и в братской любви, пожелания воинских успехов в предстоящих жарких баталиях с подлыми шведами (об обстоятельствах смерти Франца Лефорта, понятное дело, ни единого слова), а вот сам цезарский герцог царю очень даже приглянулся.

— Боевой такой дядечка, отважный! — без устали восхищался Петр. — Участвовал в пятнадцати, или даже в шестнадцати, знатных схватках и сражениях, громил и топил, предварительно загнав в глубокие реки, целые неприятельские дивизии, города брал знатные — на свою шпагу! Хочу вот на службу его пригласить. А что, боевой и опытный генерал! Нам такие зело нужны… Как ты мыслишь, Алексашка?

Егор, прекрасно понимая, что, чем больше царю возражаешь, тем он только упрямее становится, ответил весьма обтекаемо и неопределенно:

— Почему бы и нет, мин херц? Вояка-то, судя по всему, весьма дельный. Воля твоя! Только вот языком он треплет чрезмерно, и все — только о разных победах. Странно это… Неужели так и не проиграл этот речистый герцог ни единого сражения? Не, я-то когда сильно подопью, то и не такое еще поведать могу… Думаю, что обязательно надо фон Круи нашего предварительно проверить в невеликом деле. А то знаю я тебя, мин херц! Запросто можешь этому павлину разряженному доверить и всю российскую армию…

Герцог действительно был очень импозантным и даже весьма брутальным с виду мужчиной, да еще и большим модником при этом. Длинный нос, чуть скривившийся от сильного удара — тяжелым прикладом турецкого ружья (как сам фон Круи рассказывал про то), светлые длинные усы, водянистые прозрачные глаза, пышный парик — в мельчайших кудряшках, на лиловом кафтане красовались разноцветные орденские ленты, на шее — золотая цепь с алмазными звездами… Не кавалер — а картинка идеальная! А как рассказывал, сукин сын, как рассказывал! Не хочешь, а заслушаешься! И все о себе, любимом, о героизме собственном, небывалом…

«Натуральный барон Мюнхгаузен! — подозрительно высказался внутренний голос. — Я бы такому вруну — даже эскадрона драгунского не доверил бы…»

Царь, выслушав аргументы Егора, чуть нахмурился, после чего беззаботно улыбнулся и уверенно подвел под этим разговором жирную черту:

— Может, охранитель, ты и прав! Ладно, возьмем этого цезарца с собой — в зимнюю вылазку на генерала Шлиппенбаха, посмотрим его в настоящем деле…

А вот такого поворота Егор совсем не ожидал: мало того что и присутствие самого Петра — при осуществлении этой рискованной и бесшабашной операции — было крайне нежелательным, так тут еще и герцога (неизвестного — по большому счету, и совершенно непроверенного!) приходилось брать с собой… Но дальше спорить с царем он не стал: себе дороже, можно было запросто нарваться уже на серьезные и крупные неприятности. Например, Петр Алексеевич, сильно разгневавшись, мог этого сладкоголосого и хвастливого герцога назначить командовать всей предстоящей вылазкой, а мог — и на себя лично стянуть руководящее одеяло…

Фон Круи, которого, естественно, пришлось ознакомить с оперативными планами диверсии под Дерптом (вернее, на мызе Эрестфер), пришел в неописуемый восторг и зашелся (на немецком языке) в нескончаемых и нудных комплиментах:

— О, какая замечательная придумка! Дерзость и коварство — залог успехов воинских! Сами великие маршалы — Вобан и Люксамбург — были бы в восторге… Кто придумал сие? О, Александр Данилович, господин генерал-майор, сэр Александэр! Примите мои искренние уверения в бесконечном и полном уважении! У вас прекрасные задатки стать со временем — великим и славным полководцем! Я бесконечно рад нашему знакомству…

— Как считаешь, любезный герцог, не маловато ли будет для славной победы всего двух полков? — строго спросил Петр, вскользь одобрительно подмигивая Егору. — Солдатского да конного? Хватит ли для полного успеха тридцати пушек?

Неторопливо, с безгранично задумчивым видом, фон Круи раскурил свою венскую фарфоровую трубку и минуты через три с половиной веско ответил, надуваясь немаленьким пузырем — от осознания собственной значимости:

— Два полка, на мой взгляд, будет вполне достаточно. Чем меньше воинский контингент, тем легче им управлять как нас учит мой великий тезка — Евгений Савойский… Зачем нужна лишняя и глупая скученность? Главное — внезапность и дерзость… Тридцать пушек? Можно и меньше! Но вдруг какая лошадь сломает ногу, сани перевернутся, дуло орудийное треснет от мороза? Пусть, для страховки, будет тридцать! Лишь бы морозов не было сильных… Кстати, а когда мы планируем выступать из Москвы?

— Полки и артиллерия выступают уже через неделю, — сообщил безо всякого на то желания Егор. — Встанут временным лагерем в Псковской крепости. Мы же тронемся позже, в середине февраля, как только немного ослабнут русские морозы…

После этого разговора, полного — со стороны герцога — цветастых комплиментов и грубой лести, пришлось пригласить фон Круи в гости.

Герцог прибыл в московский дом Меньшиковых во всеоружии: разодетый — в пух и прах, напомаженный и напудренный, пахнущий изысканными европейскими духами, с подарками-безделушками для детей и разлапистой геранью в горшке — для Саньки. Егору же фон Круи — еще при их первой встрече — презентовал большую жестяную коробку с английским корабельным табаком.

— Смешной-то какой! — весело прошептала Егору на ухо жена. — Разряженный и напудренный — словно молоденькая и озабоченная дама, разговорчивый… Он что, молчать не умеет совсем? Саш, надо же ему тоже подарить что-нибудь в ответ, а?

— Шкуру медвежью! — легкомысленно предложил Егор. — Не пойдет? Тогда лосиные рога, разлапистые…

— Ну тебя, шутника! — крепко надулась Санька. — Надо же солидное что-нибудь, чтобы было не стыдно перед людьми… Давай подарим ему связку собольих шкурок? Хороший подарок! А, Саша?

— Дари, милая, если тебе не жалко! — легкомысленно улыбнулся Егор. — Связка отборных соболей — в обмен на герань и банку дешевого табака? Нормальный, в общем, обмен! Чисто по-русски так…

Отведав вдоволь крепких русских настоек и наливок, герцог превзошел самого себя: такого понарассказывал о своих героических подвигах и свершениях — только держись!

«Отработал герцог свои собольи шкурки, отработал! — перестав ржать, торжественно объявил внутренний голос. — Молодец! Куда там — этому Мюнхгаузену, отдыхает — мальчишка сопливый…»

Особенно фон Круи понравился Алешке Бровкину, присутствующему на этом торжественном обеде в качестве Санькиного старшего брата.

— Представляешь, герцог, а голубями увлекается! — с восторгом делился своим удивлением Алешка. — У него одна голубятня в Вене, а другая — в Варшаве. Этот фон Круи так любит голубей, что даже в Россию захватил с собой две пары. Говорит, что они особой породы, лохматые, которые и в морозы могут летать далеко… Завтра герцог собрался заехать в Преображенское, взглянуть на наших птичек. Мы же с Васей Волковым, Данилыч, тоже завели — по твоему совету — почтовых голубей…

— Ты, маркиз, раз такое дело, крепко подружись с герцогом! — неожиданно для самого себя, попросил Егор Алешку. — Подружись, присмотрись к нему: с кем общается, к кому ходит в гости, вообще…

— Чего-то опасаешься, Данилыч? — забеспокоился Бровкин.

— Да нет, ничего конкретного! — честно признался Егор. — Просто на воду дую — после того фортеля, что Яшка Брюс выкинул.

В конце второй декады февраля начали готовиться к отъезду: злые метели уже отшумели, морозы ослабли — до минус десяти — двенадцати градусов ночами, а днем и вовсе температура воздуха поднималась вплоть до нулевой отметки…

За трое суток до предстоящего отбытия в Псков царь вызвал к себе Егора и генерала Шереметьева, задумчиво поковыряв пальцем в ухе, велел:

— Борис Петрович, давай, пока еще стоят зимники, перебрасывать всю тяжелую осадную артиллерию на север, поближе к местам будущих баталий… А то придет весна, начнется знаменитая на весь честной мир русская распутица, дороги раскиснут. Намучаемся…

— Слушаюсь, государь! — незамедлительно и тщетно попытался втянуть свое объемистое брюшко Шереметьев. — Только поясни, будь так добр, что и куда конкретно — перемещать да перебрасывать?

Петр небрежно указал перстом на Егора:

— Вот он, высокоумный наш, все тебе и пояснит…

Егор достал из внутреннего кармана камзола сложенный вчетверо лист тонкой бумаги, развернул его, аккуратно разгладил на коленке, протянул генералу:

— Там, Борис Петрович, все подробно прописано! Зачти, все ли тебе понятно?

Шереметьев минут семь-восемь молча шевелил своими тонкими губами, внимательно изучая предложенный список-перечень, после чего задумчиво разгладил свои седые усы и невозмутимо доложил:

— Ясно мне все, Петр Алексеевич и Александр Данилович! Это — доставить в Псков, то — в Новгород… Часть пушек, что переместим в Новгород, требуется в самом конце весны, по реке Волхову — как пройдет ледоход — перебросить в крепость Старой Ладоги. Понятно, выполним… А разрешите старику вопрос задать один? Спасибо! Так вот, в Старую Ладогу направляются и французские картечные мортиры, и датские ломовые единороги… Для чего же осадные пушки нужны в крепости Ладожской? Не, про обычные пушки, оборонительные, оно все и понятно, но для чего датские единороги? Царь, обменявшись с Егором понимающими взглядами, охотно пояснил:

— Мы эти ломовые орудия кораблями потом доставим поближе к шведской крепости Нотебург, которую по-нашему кличут Орешком. Смекаешь, Борис Петрович? Спрашиваешь, откуда крепкие корабли возьмем, на которых можно безбоязненно плавать по бурной Ладоге? Построим, старинушка! Вон, воевода Сенька Ростов прислал радостное донесение: отписывает, что втайне от шведа они заложили на верфях городка Олонца ял двухмачтовый, а по весне другой строить начнут…

Выйдя из кабинета Петра по окончании этого совещания, Егор столкнулся с Алешкой Бровкиным. Тепло поздоровались, обменялись свежими новостями, после чего Егор спросил:

— Ну, мой любезный маркиз, как там наблюдения за нашим славным герцогом? Заметил что-нибудь подозрительное?

— Абсолютно ничего, Александр Данилович! Он, морда речистая, с иноземцами вообще не знается, только русские доверчивые уши (на немецком языке, других-то герцог и не знает!) старательно грузит — байками героическими своими… Не знаю, какой из него вояка, но товарищ он хороший и добрый! Напрасно ты на него, командир, косишься, напрасно, ей-ей…

— Может, и напрасно, — хмыкнул Егор. — Хотя то, что он совсем не общается с другими иноземцами, — само по себе — слегка подозрительно… Голубей-то своих почтовых герцог оставляет на попечение преображенских голубятников?

— Нет, не оставляет, — Алешка задумчиво взлохматил на затылке парик. — С собой берет, в воинский поход. Да, странно это немного… А, Данилыч?

— Странно! — согласился Егор и тут же торопливо попрощался: — Бывай, благородный маркиз! Завтра встретимся уже возле саней. Мне, раз такое дело, надо срочно к доктору Жабо заскочить, поболтать немного, посоветоваться… Да, ты, Алешка, с герцогом поедешь — в одном возке.

— Избавь, Данилыч, избавь — ради бога! — взмолился Бровкин. — Фон Круи — мужик сам по себе неплохой, но духами парижскими обливается — без всякой меры. Я же задохнусь…

— Поедешь! — посуровел голосом Егор. — Так надо! Будешь внимательно присматривать за герцогом, чтобы он ненароком голубя не запустил почтового…

Для охраны царского передвижения Егор на этот раз решил привлечь — вместо двух обычных драгунских эскадронов — три сотни конных башкир и татар — из дивизии, что стояла под Долгопрудным (дополнительно — к всадникам Дикого полка, уже ушедшего к Пскову). Петр на это изменение отреагировал вяло:

— Это, охранитель, твои дела! Тем более что лошадки башкирские привычны — скакать по высоким сугробам и по снежной целине…

В сам же царский поезд-обоз вошло десять кожаных просторных возков. В первом ехали Петр и Егор, во втором — герцог фон Круи и Алешка Бровкин, в третьем — повар Антоха, две китайские собаки-нюхачи и доктор Карл Жабо, еще три — с вещами, теплой одеждой, продовольствием и разной мелочью, замыкали караван четыре возка с милосердными сестрами, всякими медицинскими штуками и причиндалами.

— А что же, Алексашка, твоя жена, прекрасная Александра Ивановна, не поехала в сей рейд военный? — чуть насмешливо поинтересовался Петр. — Уж как она тогда, почти три года назад, рвалась вместе с тобой в Азовский поход! Так рвалась, что и не остановить было… Помнишь, охранитель? А сейчас что случилось? Кончился порох в пороховницах?

Егор, широко и радостно улыбнувшись, ответил — с нотками законной гордости в голосе:

— Моя супруга, мин херц, будет не из робкого десятка, ты же сам ведаешь про это! Просто на сносях она у меня: рожать будет через два-три месяца. Так что — сам понимаешь…

— Ну-ну! Это, конечно, очень уважительная причина… Поздравляю, охранитель! — Неожиданно царь загрустил и закручинился: — Везет тебе, сукину сыну! Жена — красавица и умница, дети рождаются — один за другим… А я, как же я? Что молчишь, морда довольная, наглая? Где моя наяда ладожская? Как там ее зовут? Напомни!

— Марта Скавронская, проживает в ливонском Мариенбурге…

— Во-во, Марта… Мы же как ранее планировали с тобой? Направить в Мариенбург Яшку Брюса, чтобы он выкрал для меня эту красавицу… Планировали, охранитель?

— Планировали, государь!

— А теперь что же получается? Война началась со шведами, Брюс скурвился нежданно… Ну и что прикажешь делать? Не, ты ответь, вражина…

— Есть у меня один дельный план, мин херц! — обнадежил царя Егор. — Все сделаем в самом лучшем виде!

— Говори: как, что, когда?

— Может, повременим? Есть же такая русская верная примета: сперва доделай одно важное дело, а потом уже думай и говори о следующем. Иначе можно оба дела окончательно загубить — на корню… Вот разберемся со Шлиппенбахом, тогда уже и за твою Марту примемся! А, мин херц, подождешь немного?

— Подожду, конечно! — расстроенно махнул рукой царь. — Куда же я денусь?

До Пскова они доехали без всяких значимых приключений. Слегка перекусили с дороги, выпили немного с устатку, выслушали толковые доклады командиров полков, прибывших в Псков ранее…

Как только грязная посуда была убрана, и все задымили своими курительными трубками, герцог фон Круи тут же расстелил на столе подробную карту Ливонии и прилегающих к ней территорий, потребовал всеобщего внимания:

— Господа! Давайте не будем терять времени! Пора уже обсудить и все мелкие детали предстоящей дерзкой вылазки… Вот, смотрите внимательно! — стал небрежно тыкать в карту мундштуком своей трубки: — Вот он — город Дерпт, это — мыза Эрестфер, где расположены зимние квартиры корпуса генерала Шлиппенбаха. Мы дружными колоннами — уже под самый вечер — подходим к крохотному хутору Эйво, что расположен на противоположном берегу реки Ая, воды которой сейчас скованы прочным льдом. Ночью стоим очень тихо, не разводя костров, — фон Круи на минуту замолчал и, дрожа худым кадыком, жадно приник губами к краю высокого хрустального бокала, наполненного до самых краев венгерским темно-янтарным вином…

— Ну как? Пока все правильно излагает наш цезарец? — спросил по-русски Петр.

— Обычно излагает, мин херц. И мы так запросто могем! Если прикажешь, конечно, — кисло и недовольно поморщился Егор.

Герцог аккуратно и твердо поставил на край карты пустой бокал, тщательно обтер белоснежным носовым платком свои светлые вислые усы, откашлявшись, уверенно и непринужденно продолжил:

— Итак, господа мои, на чем я остановился? Ага, переночевали, не разжигая костров, на берегу реки… В это время солдаты — в полной ночной темноте — тихо и старательно вытаптывают в снегу: на льду реки и далее — вплоть до самой мызы Эрестфер — тридцать широких троп. Понятно для чего? Чтобы уже перед самым рассветом полевые мортиры и гаубицы — оперативно и безо всяких помех — выдвинулись на заранее запланированные позиции. Я потом на карте наставлю точек — черными чернилами…

«А герцог-то — совсем и не дурак, каким старательно прикидывается! — искренне удивился внутренний голос. — Эти заранее вытоптанные тропы — отличная мысль, заслуживающая громких аплодисментов…»

Та же самая мысль, похоже, посетила и царя: он восторженно и громко стукнул кулаком по столу и высказался от души — в адрес герцога:

— Ай да фон Круи! Ай да сукин сын!

Герцог, похоже, и без перевода отлично понял, что его хвалят, довольно покраснел и воодушевленно замахал руками, тыча сразу в несколько точек на карте:

— Идет фронтальный пушечный огонь: половина пушек стреляет картечными гранатами, другая половина — зажигательными. В лагере противника начинаются сильные пожары, шведских солдат и офицеров охватывает пошлая и сильнейшая паника… Все просто великолепно, здорово и замечательно! Теперь необходимо нанести по противнику смертельные фланговые удары — силами вашей, сэр Александэр, дикой кавалерии. Просто отлично: злые черкесы, башкиры и татары налетают на мызу, отчаянно визжат, бросают ручные гранаты! Блеск полный! Естественно, что при этом артиллерия должна резко сузить сектор обстрела, сосредоточившись сугубо на центре, чтобы случайно не зацепить свою же кавалерию…

«Дельно, ничего не скажешь!» — завистливо вздохнув, признал внутренний голос.

Петр, нервно побарабанив костяшками пальцев по дубовой столешнице, нетерпеливо спросил:

— А где же будет располагаться наш командный пункт?

— Вот на этом высоком холме! — не раздумывая ни секунды, объявил фон Круи. — Видите, государь, маленький крестик на карте, на том берегу речки Ая? Это одинокая лютеранская кирха — с многочисленными хозяйственными пристройками. Место — просто идеальное: безлюдно, покатый и высокий холм, вся мыза Эрестфер и ее окрестности — как на ладони! За полчаса до того, как пушки начнут выдвигаться — по натоптанным тропам на назначенные им позиции, — мы тронемся на холм, к этой кирхе. С собой для охраны возьмем пятьдесят конных башкир, еще два десятка — в качестве посыльных и вестовых… Да, чтобы не забыть! Все дело надо завершить часа за полтора: в самом Дерпте (Юрьеве, как этот город называете вы, русские), за крепостными стенами находятся еще порядка двух тысяч пеших солдат да полторы тысячи конных драгун. Вполне возможна вражеская погоня…

У Егора в голове неожиданно проснулось чувство опасности, тоненько и настороженно заканючило — хлипким весенним комариком: «Герцог так говорит, как будто уже сам — неоднократно — побывал на этом холме, мол: все оттуда видно — как на ладони, около кирхи есть многочисленные хозяйственные постройки… Опять же, всего семьдесят бойцов — не маловато ли для надежной царской охраны? А еще эти почтовые голуби, мать их голубиную! Не нравится мне все это, не нравится…»

Данное рабочее совещание завершилось тем, что план герцога фон Круи был безоговорочно принят и высочайше утвержден.

— Вот, Алексашка, сучий потрох, учись! — назидательно усмехнулся Петр. — А то, понимаешь, возомнил о себе — не пойми что…

— Учусь, мин херц, старательно и безропотно так — учусь! — извинительно и покаянно пробормотал Егор…

Ночью в дверь комнаты, где они ночевали с Петром, несильно поскреблись, потом раздался чуть слышный условный стук — подушечками пальцев.

«Алешка Бровкин стучится! — понял Егор. — Кому еще два надежных преображенца разрешили бы в такое время барабанить в царскую дверь?»

Егор, стараясь не разбудить Петра, прокрался к двери, осторожно отомкнул чугунный засов, через узкую щель ловко просочился в коридор, крепко подхватив Бровкина под локоть, мимо замерших по стойке «смирно» солдат проследовал в дальний угол коридора, где на узком подоконнике неярко горел короткий свечной огрызок, вставленный в неуклюжий самодельный подсвечник, спросил недовольным и свистящим шепотом:

— Ну, чего случилось, маркиз?

— У герцога голуби улетели! — емко и дисциплинированно сообщил Алешка. — Все четыре штуки… Я на улицу выходил ненадолго — выкурить трубочку-другую. Посидел на лавочке, покурил, горячего сбитня купил у уличного торговца, выхлебал. Возвращаюсь, а этот фон Круи — чуть не плачет от расстройства. Мол, когда кормил птичек, то случайно забыл дверцу закрыть, потом стало жарко — очень уж натоплено у нас в комнате (это правда, очень жарко!) — он окошко и приоткрыл… А сам вышел ненадолго в коридор. Потом, мол, возвращается, а сизарей-то и нет, улетели уже. Все улетели — в окошко… Что это значит, командир, а?

Егор сонно и неопределенно передернул плечами:

— Может, и совсем ничего не значит, а может — и очень многое. Так сразу и не понять… Но рисковать нельзя — при любом раскладе! Ладно, к мызе Эрестфер мы будем выдвигаться только послезавтра утром, так что времени у нас с тобой — с немалым избытком… Так, завтра после обеда, когда Петр Алексеевич наверняка захочет немного отдохнуть — уж я постараюсь, — встречаемся за дальней крепостной башней, за той, которая такая толстая, смешная… Доктора Жабо обязательно захвати с собой, поговорим предметно и серьезно, — после короткой паузы добавил: — Не имеем мы права рисковать…

На следующий день, во время обеда, Егор вел себя очень весело и непринужденно: много и беспрестанно шутил, рассказывал свежие соленые анекдоты, охотно пел матерные частушки и даже — плясал трепака, ловко отбивая такт — деревянными ложками об собственную коленку. А главное, в промежутках между этими важными мероприятиями, он провозглашал заковыристые и заздравные тосты — один за другим…

Часа через полтора Петр очень сильно захмелел, тяжело поднялся из-за стола и, предварительно погрозив Егору пальцем, заявил:

— Сволочь ты порядочная, Алексашка, гад законченный! Вот — напоил меня… Зачем, спрашивается? Ладно, пойду я посплю часок-другой. А вы веселитесь, веселитесь, други мои…

Еще через сорок минут Егор встретился с Бровкиным и Карлом Жабо, изложил им свой нехитрый план.

— Даже не знаю, что и сказать, командир! — задумчиво покачал головой Алешка. — Не, я все исполню, что ты велишь, не сомневайся… Но вдруг ошибаешься?

— Не имеем мы право рисковать жизнью и здоровьем Петра Алексеевича! — в очередной раз повторил Егор. — Причем не только жизнью, а возможно, что и свободой… В любом случае, хуже не будет!

Пожилой же француз ничего говорить не стал, только понятливо кивнул головой, что означало одно: предложенный план он полностью одобряет и свою персональную задачу понял досконально…

Ранним тихим утром военная колонна, наконец, тронулась в путь. Впереди следовал Дикий полк — во главе с бородатым и злым полковником Исмаилом-оглы, потом — половина Петровского полка, та, что на санях, за ней — пешая половина, далее — возки с царем, его соратниками и милосердными сестрами, следом — сани с легкими мортирами, боеприпасами и продовольствием. Замыкали колонну три сотни башкир и татар, которыми командовал пожилой и внешне очень медлительный башкир (неизвестного звания), по прозванию — Федонин.

Погода стояла облачная, но безветренная, шел легкий, мелкий и редкий снег, температура воздуха держалась на уровне минус двух-трех градусов. Просто идеальные условия для дальнего похода… За световой день они прошли, старательно огибая Чудское озеро с юга, порядка сорока верст, встали на ночлег, окружив со всех сторон небольшую березовую рощу. Бодро застучали солдатские топоры, тут и там загорелись яркие и жаркие костры.

— Приказываю всем офицерам и полковникам: в походе вкушать пищу только из общих котлов! — пафосно и важно велел царь, которому все происходящее безумно нравилось, после чего попросил Егора: — Алексашка, принеси-ка кулеша солдатского — мне и герцогу! Быстро давай, лентяй, шустрей передвигай своими копытами…

Егор, взяв у повара Антошки, временно оставшегося без работы, две глубокие серебряные миски, отправился к ближайшему костру.

«А этот каприз Петра Алексеевича — совсем даже и кстати! — обрадовался легкомысленный внутренний голос. — Царская вода — на нашу скромную мельницу, образно выражаясь…»

Кулеш со свежайшей солониной был по-настоящему хорош: горяч, духовит, наварист…

На четвертую ночную стоянку — после выхода из Пскова — воинская диверсионная бригада остановилась в чистом поле, скупо изрезанном сточными (в нормальном понимании этого слова) широкими канавами, вдоль которых рос густой кустарник, который уже через двадцать минут весь был вырублен — на топливо для костров. Герцог фон Круи, мельком заглянув в карту (Егор любезно подсветил ему пламенем спички — «конструкции» Брюса — Меньшикова) и знобливо передернув своими сутулыми плечами, довольно известил:

— Вот, знатные господа мои! До хутора Эйво, а значит, и до реки Ая, осталось всего пятнадцать-семнадцать русских верст, что просто отлично. Завтра последнюю часть пути пройдем уже без всякой спешки, чтобы люди и лошади не устали чрезмерно — перед грядущим боем…

— Алексашка, кулеша расстарайся! — уже привычно скомандовал Петр.

У ближайшего солдатского костра Егору от души начерпали пшеничного кулеша, щедро сдобренного мелко нарезанными кубиками солонины. Надев рукавицы — чтобы ненароком не обжечься, он, осторожно подхватив миски за края, отошел от костра метров на двадцать пять, остановился, аккуратно поставил миски на плоский камень, достал из кармана камзола (на густом волчьем меху) маленький фаянсовый флакончик. Бдительно оглядевшись по сторонам (пусть и в полной темноте), Егор зубами вытащи из флакона хорошо притертую деревянную пробку, влил в миски немного вязкой жидкости: в правую — побольше, в левую — поменьше, вставил пробку обратно в горлышко флакона, убрал фарфоровую емкость в карман камзола, из другого кармана достал серебряную ложку, тщательно перемешал ею кулеш в обеих мисках, отбросил ложку далеко в сторону…

«Левая миска — для царя, правая — для высокородного герцога! — еще раз въедливо напомнил внутренний голос. — Смотри, дурилка картонная, не перепутай!»

— Хорошее сегодня получилось варево, сытное! — довольно похвалил царь, с отменным аппетитом поглощая нехитрую солдатскую пищу.

— Очень вкусно! — кисло и неуверенно подтвердил герцог, с плохо скрытым отвращением глотая кулеш…

Следующим утром в лагере неожиданно обнаружилось два десятка заболевших: частый и кровавый понос, болезненная рвота, сильнейшая слабость, постоянная головная боль. Естественно, среди хворых оказались и царь, и герцог фон Круи…

«Остальные-то ребята, которым Алешка Бровкин вчера в кашу незаметно добавил хитрой микстуры доктора Жабо, совершенно и ни при чем! Жалко их… — ударился в философские рассуждения сентиментальный внутренний голос. — Но достоверность в нашем деле очень уж важна! Без элементарной достоверности любая — пусть даже и самая гениальная задумка — не стоит и понюшки нюхательного табака…»

Карл Жабо, внимательно осмотрев больных, важно объявил:

— Очень сильное пищевое отравление, государь! Виновата во всем, скорее всего, несвежая псковская солонина. Я, конечно же, выдам заболевшим укрепляющие настои и пилюли. Но, чтобы не было осложнений, необходимо всех скорбных животами срочно отправить обратно в Псков. Им сейчас нужна свежая молочная пища — на протяжении месяца… Где же взять парное молоко и нежирный творог в чистом поле? Прошу, государь, не спорить со мной! Извольте следовать в Псков! Хмельное? Полностью исключено! До полного и окончательного выздоровления…

Вообще-то, так разговаривать с Петром — в обычной и повседневной обстановке — было очень даже чревато и небезопасно: мог разгневаться, пойти наперекор всем и всему, в том числе — и элементарному здравому смыслу — при принятии своих решений… Но сейчас царь был очень слаб и аморфен: только безвольно и обреченно махнул рукой, после чего равнодушно согласился с французом:

— Ладно, увозите в свой Псков, морды! — скупым жестом подозвал к себе Егора: — Ты, Алексашка, ужо не ударь лицом в грязь! Хотя и трудно тебе придется — без фон Круи…

— Это точно, герцог-то наш — голова! — почти искренне согласился Егор и уверенно пообещал Петру: — Не ударим, мин херц, не сомневайся!

Герцог же, которому досталось больше других коварной и злой французской микстуры, только зло мычал и недовольно мотал головой…

Возки с заболевшими воинами, в каждом из которых находилось и по одной милосердной сестре (в царском расположился сам Карл Жабо, в герцогском — вместо милосердной сестрички — Алешка Бровкин), в сопровождении сотни Дикого полка, тронулись на юго-восток…

Перед тем как залезть в замыкающий возок, где располагались хворые солдаты, милосердная сестра Антонина — княжна Буйносова — недовольно и по-свойски поведала Егору:

— Вот, думали, что будем ухаживать за ранеными благородными офицерами, тем самым — женихов искать себе… А приходится — горшки подставлять под задницы солдатские! Амбре вдыхать — незабываемое…

Как только госпитально-больничный караван скрылся из виду, Егор тут же созвал всех полковых, батальонных и сотенных командиров, разложил на плоском камне (том самом, на который ночью ставил серебряные миски с кулешом, добавляя в них вязкую жидкость) карту и сообщил — неожиданно для всех:

— Господа офицеры, старая диспозиция, разработанная славным герцогом фон Круи, полностью отменяется! Прошу внимательно выслушать новую! Готовы? Тогда — излагаю… Первое, к хутору Эйво подходят только два батальона Петровского полка — с десятью полевыми мортирами, там же располагается и командный пункт — с полковником Федором Голицыным во главе.

— Слушаюсь, господин генерал-майор! — польщено вытянулся в струнку Федор.

По-приятельски улыбнувшись Голицыну, Егор продолжил:

— Эти батальоны и артиллерия через Аю не переходят, занимают позиции сугубо вдоль речного берега! При этом — немного шумят, пусть даже разожгут и несколько костров. Но солдатам тропы — к мызе Эрестфер — натаптывать старательно, всю ночь напролет, и даже все утро — вплоть до начала боя… При первых же взрывах и выстрелах — вернуться на наш берег, залечь в кустах — с ружьями на изготовку. Далее, два других батальона — с десятком пушек при каждом — ночью скрытно переходят через Аю: один — в двух верстах ниже по течению реки — относительно хутора Эйво, другой — в двух верстах выше по ее течению… Пока все ясно? Временные ночные стоянки батальонов — вот и вот! — ткнул острием своей шпаги, протыкая бумагу насквозь, в точки на карте. — Ночью — также старательно протаптывать тропы к Эрестеру! То есть получается, что пушки будут располагаться и с востока от мызы, и с запада… Теперь по Дикому полку. Полковник Исмаил-оглы!

— Здесь я, батька!

— Твой полк ночью, по снежной целине, обходит мызу с севера и занимает позиции вот здесь…

— Понятно, батька-генерал, исполним!

— Перехожу к главному! — Егор со звоном забросил шпагу в ножны. — За час до рассвета, Исмаил-оглы, посылаешь от своих позиций четыре десятка бойцов-ползунов, у каждого из которых должно быть при себе по три ручные гранаты. Ползуны обязаны совершенно незаметно и бесшумно подобраться вплотную к Эрестферу. Сейчас погода стоит ясная, безоблачная, поэтому, как только краюшек солнца показался из-за горизонта, так пусть ползуны и гранаты начинают метать…

«Даже если там и подготовлена коварная ловушка, то все равно шведы не будут ждать крепкого удара с севера!» — одобрил внутренний голос.

— Мои ребята, батька, совсем незаметно подберутся! — истово заверил Исмаил-оглы. — Совсем тихо, как волки степные…

Егор достал из внутреннего кармана камзола плоскую кожаную флягу, отщелкнул крышку, промочил горло двумя добрыми глотками крепкой медовухи и приступил к изложению завершающей части диспозиции, скупо размахивая флягой — словно короткой дирижерской палочкой:

— Как только отгремели взрывы гранат, западный и восточный батальоны, дав ползунам две минуты на отход, начинают прицельно палить из пушек по строениям и домам мызы. Первый залп — зажигательными гранатами, второй — картечными. Далее — так и чередовать… После десятого залпа стрельбу временно прекратить! После этого в атаку бросается Дикий полк, бешено и старательно визжа…

— Уж так будем визжать, батька, что шведы сдохнут от страха! — пообещал непосредственный и искренний Исмаил Оглы.

— Верю! — скупо и одобрительно усмехнулся Егор и поднял вверх руку, призывая всех к полной тишине. — Шведы в панике отступают к югу, на лед Аи. Здесь их встречает пушечный и ружейный огонь батальонов Федора Голицына. Дикий полк разворачивается и отходит на север. Снова начинают работать пушки восточного и западного батальонов… Дали по десять полновесных залпов и замолчали. Снова в атаку идет Дикий полк… Федор!

— Слушаю, господин генерал-майор! — дисциплинированно откликнулся Голицын.

— Как только поймешь, что достигнута полная и безоговорочная виктория, тут же даешь пушкарям команду: дать залп гранатами с китайской начинкой… Всем остальным: увидали в небе «потешные огни», все — бой окончен, общий и окончательный отход! Встречаемся на этом же месте, делаем краткий привал, перевязываем раненых, единой колонной дружно отходим на Псков… Да, здесь сегодня надо будет оставить с десяток пожилых и хилых солдат: пусть готовят горячую пищу — к возвращению боевых частей. И сестры милосердные пусть тоже здесь прохлаждаются, незачем их тащить с собой — в кровавую мясорубку…

Когда совещание было закончено, а все офицеры и сотники отправились поднимать свои подразделения на дневной марш, Федор Голицын озабоченно спросил:

— А ты-то, Александр Данилович, где будешь?

— Сперва пойду с восточным батальоном, а потом — уже перед самым рассветом — отъеду с башкирами Федонина на тот высокий холм, где стоит кирха. Осмотрюсь там немного, вдруг и интересное чего там сыщется…

Егор подозвал к себе Федонина — командира трех башкиро-татарских конных сотен, поинтересовался:

— А ты, любезный, в каком звании воинском состоишь-то у нас?

— Сотник я, батька генерал! — невозмутимо ответил башкир.

— Вот какой приказ тебе будет, сотник! Со мной оставишь пятьдесят своих всадников. С остальными ночью пойдешь вот сюда, — Егор пальцем указал на карту, где был изображен перекресток двух дорог, спросил строго: — Найдешь это место?

— Где на этой бумаге солнце восходит? — раздумчиво спросил Федонин.

Егор показал.

Подумав с минуту, башкир уверенно кивнул головой:

— Найду, батька генерал! Ведь эта дорога — идет от нашей мызы? А по той другой — можно доехать до самого города Юрьева?

— Верно!

— Что мы там должны свершить?

Егор объяснил — максимально доходчиво:

— Первым делом, спрячьтесь тщательно — со всех сторон от перекрестка. В лесу, например, в придорожных кустах… Если там нет деревьев и кустов, то заройтесь в снег. Ну, не мне тебя учить! Спрятались и ждете, пока на дороге — на той, что идет от мызы, — не появится нужная карета… Понимаешь, нужна не любая карета, а та, которую будут сопровождать шведские драгуны. Причем тех драгун должно быть не менее двух десятков… Так вот, всех этих драгун необходимо перебить безжалостно, а тех, кого найдете в самой карете, надо взять в плен, не ранив и не покалечив при этом. Понимаешь меня, сотник?

— Понимаю, батька генерал! Все выполню! — меланхолично и беззаботно пообещал башкир…

Глава восьмая

Карл Двенадцатый, балтийское чудо-юдо и неравноценный обмен

Чуть засерело, на восточном крае ночного неба появилась беззащитная и наивная розовая нитка, предсказывая скорый зимний рассвет.

— Все, мы поехали! — Егор подбадривающе кивнул головой батальонному командиру Елисееву. — Не подведи, Ильюшка! Мортиры-то и гаубицы уже на заданных позициях? Молодец! Так и сам туда беги: солнце уже минут через двадцать взойдет… Да, одну роту, дружок, расположи вон в том кустарнике — с ружьями наготове. Не исключено, что мы можем очень скоро вернуться назад и привести на хвосте вражескую погоню…

Холм, на котором располагалась кирха, сложенная из дикого камня, представлял собой идеальное место для серьезной и взрослой засады: со стороны мызы Эрестфер было голое поле, покрытое глубокой снежной целиной, с другой же стороны холма обнаружился густой смешанный лес, да и в многочисленных сараях и амбарах, окружавших кирху, при желании можно было спрятать сотню-другую хорошо вооруженных солдат.

Рядом с конем Егора невозмутимо трусил на своей низенькой и лохматой лошадке молодой татарин по имени Муртаза, назначенный Федониным, отъехавшим на отдельное задание, за старшего в этой конной полусотне.

— Значится так, братец! — остановив коня, обратился Егор к Муртазе. — Вели своим всадникам, чтобы держали наготове ручные гранаты. Но только — незаметно так, в карманах, например… Далее, объезжаем этот церковный хуторок кругом. Если я махну рукой, то тут же метаем гранаты и скачем обратно. Все понял?

— Все понял, батька! — уверенно подтвердил молодой башкир. — Только вот одно: куда гранаты-то метать?

— Куда? Половину — в сараи и амбары, другую половину — в лес… Ясно?

— Ясно! — робко и непонимающе улыбнулся Муртаза, ловко развернул свою лошадку и отправился проводить соответствующий инструктаж среди своих всадников.

Егор, несильно шлепнув ладонью по крупу своего гнедого коня, медленно поехал вперед, исподволь посматривая в сторону леса, до которого было метров пятьдесят — шестьдесят.

«Ага, есть там кто-то! Определенно есть, гадом буду! — взволнованно известил внутренний голос. — Вон, из-за молоденькой елки торчит светлая палка, наверняка приклад ружья. А это еще что такое высовывается из-за ствола березы? Не иначе как лохматая медвежья шапка, в каких так любят щеголять шведские гвардейцы… Гвардия? Почему бы и нет? Чтобы захватить в плен самого русского царя — незазорно и гвардию задействовать… Может, махнуть вниз по холму, прямо к мызе? Нет, не стоит: можно ненароком угодить под огонь своих же гаубиц. Да и снег еще очень глубокий лежит на склоне, увязнем в нем запросто…» Когда конный отряд объезжал этот «церковный хуторок», в одном из сараев кто-то приглушенно чихнул, в другом — настороженно всхрапнула лошадь, после чего Егор многозначительно подмигнул Муртазе.

Этот чих — совершенно нечаянно — оказался сигналом к началу активных боевых действий: из-за горизонта показался край зимнего, розово-малинового солнца, со стороны Эрестфера раздались приглушенные разрывы гранат…

Егор резко взмахнул рукой и, пришпорив своего коня, устремился прочь от кирхи — по старым следам, громко прокричав — чисто на всякий случай:

— Уходим! Засада! Уходим!

За его спиной загремело: это татары и башкиры дисциплинированно и целенаправленно забрасывали гранатами «церковный хуторок».

Из леса — наперерез русскому отряду — стали поспешно выдвигаться шведские усатые гренадеры с длинными ружьями наперевес. Пока шведы не стреляли, видимо имели четкий и однозначный приказ: брать живьем российского царя и всех его приближенных.

«Это нам очень даже на руку, братец! — подбодрил оптимистичный внутренний голос. — Тогда-то точно — прорвемся!»

Егор на скаку выхватил из кармана гранату, с силой провел по рукаву своего камзола кончиком короткого фитиля, услышав характерный треск — от загоревшегося огонька, — метнул гранату в ряды приближающегося противника, поскакал, постоянно пришпоривая своего коня, вниз с холма — по натоптанной ранее тропе — к расположению батальона Елисеева…

Сзади раздался громкий и отчаянный визг, Егор удивленно обернулся, выяснилось, что с холма он скачет в гордом одиночестве: Муртаза отважно, не раздумывая ни единой секунды, направил всех своих всадников на грозных шведских гвардейцев, вышедших из леса.

«Поганая штука — ощущать себя последним трусом! — ехидно и насмешливо заявил внутренний голос. — Может, стоит вытащить шпагу из ножен и, развернув коня на сто восемьдесят градусов, честно броситься — в кровавую и отчаянную рубку? Нет, братец, не стоит так рисковать! Ты же нынче у нас — великий и гениальный полководец, генерал-майор, скоро — Бог даст — станешь фельдмаршалом, негоже тебе, такому важному и заслуженному, шпагой махать…»

Грязно выругавшись, Егор снова пришпорил коня…

В следующий раз он обернулся уже минут через двенадцать — пятнадцать, когда до батальона Елисеева, судя по громким залпам полевых мортир и гаубиц (шведские пушки тоже отвечали!), было уже рукой подать. С холма, значительно отстав от Егора, спускались две группы: впереди — маленькая, состоящая только из трех верховых на низеньких лошадках, за ней компактно скакали еще около двадцати всадников — на конях высоких и голенастых.

«Вот так оно: почти все башкиры и татары честно полегли в кровавом бою! — понял Егор. — А шведские драгуны и кирасиры, наверно, прятались в сараях и амбарах. Ну, герцог фон Круи, змей подколодный! Доберусь я до тебя, засранца венского! С живого спущу шкуру…»

Возле густого ракитника Егор торопливо слез с коня, сильно стегнул его ногайкой, заставляя скакать дальше, сам же влез в кусты, вытащив из-за пояса пистолет, лег за высоким бело-сиреневым сугробом — рядом с молоденьким поручиком, громко отдал приказ:

— Пропускаем трех наших, только после этого открываем огонь! Необходимо взять языка! Поэтому по шведским офицерам не стрелять, только по их лошадям!

Взятый в плен шведский лейтенант однозначно подтвердил: да, возле кирхи ждали самого русского царя Петра, да, сигнал об этом поступил от цезарского герцога фон Круи. Лейтенант сам читал письмо герцога, доставленное голубиной почтой. Причем швед утверждал, что это послание было написано на английском языке.

— Интересное дело! — пробормотал себе под нос Егор. — А Бровкин Алешка уверял, что фон Круи знает только немецкий! Запутка на запутке…

А жаркий бой тем временем продолжался: Дикий полк, пройдя горящую мызу Эрестфер насквозь, словно острый нож сквозь свежее сливочное масло, развернулся и ушел на север, восточный и западный батальоны снова возобновили беглый артиллерийский огонь, а через некоторое время вся мыза превратилась в единый гигантский костер. Егор даже успел лично поучаствовать — в качестве бомбардира-наводчика — в пушечной стрельбе…

Еще через двадцать минут со стороны реки Ая высоко в небо взвились цветные китайские фейерверки.

— Все, прекратить огонь! — скомандовал Егор. — Отходим! Пушки впереди, пехота прикрывает! Ружья на марше держать заряженными!

Выйдя на пологий берег, они, неожиданно для себя, увидели хвост шведской колонны, спешно уходившей по толстому льду вверх по течению реки.

— Эх, ускользнули, черти скользкие! — непритворно огорчился батальонный командир Елисеев. — Стали шведы уходить от черкесов, татар и башкир Исмаила-оглы, налетели на пушки Голицына, но, молодцы, очень быстро сориентировались: решили отходить к Юрьеву по речному льду…

— Не расстраивайся, Ильюшка! — посоветовал Егор. — И так знатно мы побили шведов! Я думаю, что только убитых — тысячи полторы будет, если не больше…

От берегов Аи отходили быстро, изо всех оставшихся сил, поэтому до места, отведенного для общего сбора, где всех уже ждала горячая пища, а раненых — милосердные сестры, подошли уже к обеденному часу.

Загадочно улыбающийся сотник Федонин помог Егору слезть с коня, невозмутимо доложил:

— Взяли мы, батька, того генерала шведского, который прозывается Шлиппенбахом! Спеленали голубчика! Важный такой, сердитый, все ругается — по-своему… Только один убитый в моем отряде да четверо раненых.

— В Пскове получишь за этот подвиг от меня две тысячи рублей! — пообещал Егор. — Сам разделишь на всех своих, если, конечно, сочтешь нужным…

Федонин сперва обрадовался, даже веселую песенку затянул — на башкирском языке, но потом, узнав, что в бою около кирхи погибли более сорока его соплеменников, тут же сильно расстроился и загрустил, запев что-то печальное и тоскливое — до полной невозможности…

Всего диверсионный отряд потерял двести одиннадцать человек убитыми, да ранеными — почти в два с половиной раза больше.

Узнав о таких больших потерях, Елисеев, наконец, прозрел:

— Шведские пушки находились в полной боевой готовности, а не зимовали в амбарах! Хорошо еще, что они были развернуты к реке… Получается, что шведы знали обо всех воинских планах герцога фон Круи? Предательство! Просто здорово, что мы дружно ударили с флангов, а Дикий полк наскочил на них с тыла. Иначе нам пришлось бы совсем несладко…

— Все равно, полная и окончательная виктория! — торжественно объявил полковник Голицын и спросил у Егора: — Александр Данилович, а почему ты не допрашиваешь плененного Шлиппенбаха? И вообще, что мы с ним делать-то будем?

— Да обменяем, наверное…

— На кого обменяем? — изумился Федор.

— А вот это, братец, государственная тайна! — назидательно и таинственно поднял вверх указательный палец Егор…

В Пскове его ждала неприятная новость: сбежал герцог фон Круи, исчез, испарился, растворился в воздухе — без малейшего следа…

— Извини, командир! — неуклюже оправдывался Алешка Бровкин, голова которого была плотно обмотана льняной тканью. — Сам не знаю, как это получилось! Он все притворялся совершенно беспомощным, и стакана с вином сам якобы не мог поднять… Ночью застонал, мол, стало очень плохо. Попил квасу, попросил покурить. Я его усадил на кровати, сам же полез в тумбочку — за трубками и табаком. Тут он мне и вмазал крепко — медным подсвечником прямо по затылку… Очнулся я уже только под утро, а герцог пропал бесследно. Искали тщательно, да где там, так и не нашли…

— Ладно, маркиз, не кручинься! — утешал друга Егор. — И на старуху бывает проруха! В следующий раз будешь осторожнее и внимательнее…

Петр же полностью оправился от своей «болезни», был бодр и весел, без устали нахваливал Егора. Потом вызвал в свою комнату думного дьяка Чердынцева и принялся диктовать ему многочисленные письма — государям и правителям стран Северной антишведской коалиции, — в которых подробно описывал результаты (слегка их преувеличивая) осуществленной диверсии, просил новых ружей, пушек и денег…

— Польша, Саксония, Дания, Норвегия, Курляндия, — старательно перечислял царь адресатов. — Алексашка, никого я не забыл?

— А где же — король шведский?

— Карлус? — искренне удивился Петр. — Он-то здесь при чем, с какого такого бока? Ему-то уже наверняка все доложили…

Егор довольно улыбнулся и заговорщицки подмигнул царю:

— Мин херц, Карл Двенадцатый очень любит — с самых своих младых лет — генерала Шлиппенбаха. Более того, относится к нему очень тепло: ну, как ты, например, к Никите Зотову или — к генералу фон Зоммеру… Понимаешь ход моих мыслей?

— Нет, как-то — не очень! — честно признался царь и попросил: — Поясни, пожалуйста, охранитель!

— Все очень даже просто, государь! Раз Карлусу этот Шлиппенбах так дорог, то он, естественно, захочет вызволить любимого генерала из русского плена. Надо этим воспользоваться! Предложим шведам обменять Шлиппенбаха — на одну известную тебе юную ливонскую красавицу.[22] Конечно же, надо как-то достоверно объяснить такое наше неожиданное предложение… Например, скажем, что эта смазливая девчонка очень приглянулась Алешке Бровкину, маркизу де Бровки — то бишь. Тем более что маркиз-то у нас — насквозь неженатый! Вот на тебя, мин херц, якобы и нашел невинный каприз: осчастливить своего верного и надежного сподвижника… Не, понятное дело, что для полной достоверности надо будет еще и денег попросить — тысяч двадцать — тридцать гульденов…

Царь эту идею полностью одобрил, покраснел, как последний мальчишка, обрадовался возможной перспективе устроить свою личную жизнь — похоже, даже больше, чем состоявшейся воинской виктории…

На следующее утро карета с Алешкой Бровкиным, сопровождаемая десятком бравых драгун, выехала по направлению к Дерпту. Драгуны были снабжены короткими пиками, на которых трепетали на ветру длинные белые ленты, во внутреннем кармане камзола маркиза лежало письмо Петра, адресованное его шведскому коллеге по нелегкой руководящей «профессии»…

— Здесь, в Пскове, и подождем шведский ответ! — решил Петр. — Никуда эта Москва от нас не денется! Тем более что там князь-кесарь Ромодановский оставлен на хозяйстве, а с ним — не забалуешь…

Ожидая возвращения своего полномочного посла, Петр времени зазря терять не стал: организовал на берегу Псковского озера серьезную корабельную верфь, велел заложить крутобокий двухмачтовый ял, оснащенный десятью пушками. Царь, самолично взяв в руки топор, дневал и ночевал на верфи, раздавая крепкие зуботычины и не менее крепкие подзатыльники своим старательным, но неумелым помощникам.

Алешка вернулся в Псков уже через две недели: гораздо раньше, чем его ожидали увидеть. Покачиваясь от усталости, доложил:

— Шведский Карлус получил твое письмо, государь! Готов встретиться с русскими доверенными лицами, обсудить все детали предстоящего обмена…

Петр недовольно скривился:

— Это что же получается? Надо новое посольство отправлять в шведский Стокгольм? Это же сколько времени пройдет…

— Не надо, Петр Алексеевич, в Стокгольм! — неожиданно огорошил всех маркиз Алешка. — Карлус сейчас сидит на Митаве…

— Как — на Митаве, откуда он там взялся? — опешил Егор.

Бровкин расстроенно нахмурился и объявил:

— Запаздывают важные новости, зело запаздывают! Шведский львенок, он тоже не дремлет. Мы решили провести диверсию под Дерптом, а он — под датской столицей… С огромным флотом (взявши в денежную аренду английские и голландские суда) появился Карлус — три недели назад — перед древними фортами Копенгагена и нагло потребовал сдачи города. Христиан — государь датский, честно вступил со шведами в соответствующие переговоры. Карлус же — коварно и вероломно — высадил двадцать тысяч пехоты в тылу у датской армии… Еще через два дня Дания признала свое полное поражение и вышла из войны. А Карл Двенадцатый сел на трехмачтовый фрегат и отбыл на Митаву. Зачем? Извини, государь, о том мне неведомо… Вот его послание, доставленное гонцами в Дерпт, зачти…

Письмо Карла даже не было помещено в конверт: обычный пергаментный свиток, небрежно запечатанный овальной сургучной печатью нежно-пурпурного цвета.

Петр столовым ножом аккуратно вырезал печать, развернул свиток, наскоро пробежал текст глазами, широко и довольно улыбнулся, прочел более внимательно, восхищенно похмыкав, протянул пергамент Егору:

— Посмотри на это, охранитель! Прочти, а потом поделись своими впечатлениями.

Судя по всему, письмо писал (на жуткой смеси немецкого и голландского языков) сам Карл Двенадцатый — лично: многочисленные грамматические и стилистические ошибки, причудливые кляксы, разбросанные здесь и там — по всему пергаментному листу…

«Как будто рукой Петра Алексеевича начертано! — тут же высказался наблюдательный внутренний голос. — Почерк пляшет — во все стороны, ошибки — характерные… Разве что у этого шведского Карлуса клякс будет гораздо поболе. Но он и помоложе будет нашего царя, если уж на то пошло…»

А вот сам текст письма откровенно поражал: в нем Карл называл Петра своим «братом — по утехам воинским…», «одним из немногих, помнящих, что есть такое — дух рыцарства…», сожалел, что «время военное препятствует их личной встрече — вне поля бранного…» цветасто восторгался дерзостью и наглостью вылазки при мызе Эрестфер… Если отбросить всю эту романтическую шелуху, суть предложений шведского короля сводилась к следующему: он полностью был готов на обмен заслуженного и славного генерала Шлиппенбаха на смазливую ливонскую девчонку и толстый мешок с гульденами. Более того, Карл давал свое честное королевское слово, что в случае доставки вышеозначенного генерала на Митаву он тут же выдаст доверенным лицам царя Петра грамоту, разрешающую вывоз в Россию юной девицы Марты Скавронской, но — только в случае ее (Марты) добровольного согласия на то.

Егор протянул пергамент Бровкину, после чего раздумчиво высказал свое мнение:

— Предлагаю, мин херц, поверить этому Карлусу! Мы с Алешкой, прихватив с собой генерала Шлиппенбаха, съездим на Митаву, поговорим с королем шведским, получим обещанную грамоту, проедемся до Мариенбурга, девицу заберем… Да без всяких вопросов! Как раз уже май месяц будет заканчиваться. Я говорю в том смысле, что к этому времени как раз начнется и веселая охота за командором Лешертом. Только уж ты, государь, не проводи все это время в ожидании трепетном да в делах корабельных, милых твоему сердцу…

Петр — от нешуточной обиды — даже громко пукнул и выдал гневливую тираду:

— Ты что же, охранитель долбаный, за ребенка малого и неразумного держишь меня? За мальчишку нежного, который из-за женской юбки забудет о государственных делах? На плаху захотел — вместе с красавицей женой и детишками малыми? Я же тебя, мерзавца, в мелкий порошок сотру…

— Мин херц, прости! Я, честное слово, не хотел тебя обидеть!

— Пархатый серый волк — «мин херц» тебе! — желчно заявил царь, после чего неожиданно успокоился и перешел на сугубо деловой тон: — Все я помню! И за доставкой осадной артиллерии присмотрю, и за переброской дивизий в Новгород и Псков — на постоянные квартиры… Что там еще? Андрюшка Соколов с Александровским полком в июле месяце должен подойти к ладожской деревне Назия? Подойдет, не сомневайся! Жена у тебя, Данилыч, должна рожать? Присмотрю… Все, завтра же, оглоеды, выезжайте на Митаву! Я сказал…

В честь последних и значимых успехов, охранная служба Егора была официально (царским Указом) переименована в — Службу Внутренней Стражи…

Митава — в первой декаде нежного апреля месяца, господа мои, это что-то совершенно незабываемое и прекрасное! Особенно если вся зима выдалась, в целом, теплой… Егор и в прошлой своей жизни — в двадцать первом веке — не уставал бесконечно удивляться: почему весна в Прибалтике и южной Финляндии приходит на три-четыре недели раньше, чем в питерских шестисоточных садоводствах?

Температура окружающего воздуха днем находилась на уровне плюс пятнадцати, ночью — не ниже плюс семи-восьми градусов. Вовсю уже цвели крыжовник и смородина, на яблонях набухали крупные плодовые почки…

— Странно все это! — ударился в заумные рассуждения Алешка Бровкин. — Все эти народы прибалтийские вечно ходили под кем-то: под поляками, под рыцарями германскими и тевтонскими, под нами, теперь вот — под шведами. Никогда даже и не пытались толком защищаться… А посмотри, командир, как чисто и приятно вокруг! Красиво, даже навозом совсем не пахнет, хотя и коров, и лошадей вокруг много… Чудеса, да и только!

В самой Митаве их встретили достаточно приветливо: разместив в восточном крыле дворца Курляндского герцога, предоставив достойную обслугу и охрану. Генерал Шлиппенбах, которого никто больше и не удерживал, также остался в восточном крыле, так объяснив этот свой странный поступок:

— Я же давал честное слово офицерское! Пока вы, сэр Александэр, с моим славным королем Карлом окончательно не договорились обо всем, я только лишь покорный и безропотный пленник.

— Все мужчины еще позавчера уехали на медвежью охоту! — сообщила при приватной беседе Курляндская герцогиня — очень стройная и бесконечно грустная молодая женщина, с плохо скрытым интересом посматривая на широкоплечего Бровкина. — А у нас, господа высокородные, очень уж страшно стало в последнее время! По ночам на приморских болотах и дюнах воют и смеются — мерзкими и гадкими голосами — страшные вурдалаки… И некому защитить хрупкую и слабую женщину…

— Мадам, я почту за немалую честь: сразить всех этих наглых монстров — своей острой шпагой! — неожиданно заявил маркиз Алешка, пораженный в самое сердце изысканно-печальным образом молоденькой и пикантно-рыженькой герцогини.

И мало того, что заявил, так еще и выполнил! Ночью, взяв с собой двух опытных охранных сотрудников, Бровкин на балтийской косе выследил и лично застрелил странное существо: моржовая морда — с длинными белоснежными клыками, человеческое тело, ноги — сросшиеся в ступнях в единую длинную и широкую ласту.[23]

— Ужасно, до чего попалось упорное чудо-юдо! — взволнованно рассказывал Алешка. — Пять пистолетных пуль в него влепили, три шпаги глубоко воткнули, а оно все злобствовало, хрипело, пытаясь уйти в море… Пришлось ему голову проломить тяжелыми камнями! Кстати, ночами-то не монстр сей орал противно и жалобно, а несчастные балтийские тюлени, которых сатрап этот убивал и пожирал десятками без всякой жалости…

Утром Алешка оттащил труп странного существа к дворцу герцога, бросил у ворот, положив сверху тела записку — с неумелыми стишками о своей искренней и неземной любви… Как передали доверенные люди, юная герцогиня была в полном и бесконечном восторге…

Вечером маркиз, вырядившись со всем усердием, отбыл на тайное свидание со своей рыженькой герцогиней. Вернулся он уже поздней ночью — довольный и счастливый до невозможности полной, совершенно невежливо разбудил Егора, стал настойчиво приставать с всякими глупостями:

— Александр Данилович, сэр Александэр! Ты, что ли, спишь? Ну послушай меня! Я своей Луизе поведал, что эту Марту мы совсем и не для меня залучить хотим. Как для кого? Я сказал, что для князя-кесаря Федора Ромодановского. Он же у нас — вдовец! А? Не страшно сие? Не, у меня с Луизой все очень и очень серьезно… Данилыч, я ее тайно выкрадывать буду! И она, Луиза моя, согласна на все!

Вот тут-то Егор полностью проснулся, сильно потряс головой, неприветливо и гневно (невольно подражая царю) круглыми глазами уставился на Алешку:

— Чего говоришь-то, а, чучело? Как это — выкрасть герцогиню? Что несешь-то, урод лапотный? Герцогиню?

— Так она же сама согласна! — слезно заканючил Бровкин. — Муж ее, этот Фридрих-Вильгельм, совсем никакой — в мужском плане… Да я его! — неожиданно сильно озлобился: — Я его, курву митавскую, на части разберу и сожру — по отдельным органам! Пальцем одним — сердце его теплое выдеру — из груди хилой…

Что, я мало свершил — для государя нашего? Трудно пойти мне навстречу? Маркиз я или дерьмо свинячье, в конце-то концов? Да я сам все сделаю, мать вашу! Прикройте только… Отслужу потом — по самое не могу!

«Вообще-то, Луиза эта — весьма пикантное создание! Миленькая, умненькая, смешливая… Что ей делать — на этой сонной Митаве? Да здесь любой нормальный человек — через месяц-другой — свихнется от серой скуки! — заступился за маркиза Алешку добрый и понимающий внутренний голос. — И прав Бровкин: многое он сделал для России, надо ему помочь! А то что же такое получается? Как Петру Алексеевичу захотелось получить Марту Скавронскую — так, пожалуйста, святое дело? А как Алешке, бывшему крепостному крестьянину, помочь герцогиней разжиться, так — и нельзя? Леха — твой друг надежный и верный, ни разу тебя не подставил, не предал! Обязан ты, гнида такая, помочь ему… В смысле: ему и герцогине этой рыженькой, истосковавшейся по нормальной мужской ласке…»

— Ладно! — решил Егор. — Вот с Карлом повстречаемся, перебазарим плотно, там и видно будет…

Ранним утром он проснулся из-за сильного шума: кто-то беззаботно и нагло разгуливал по его спальне, беспардонно стуча каблуками по деревянному полу, громко шелестел какими-то бумагами.

«Алешка, наверное, весенний сукин кот! — еще прибывая в сладкой полудреме, решил Егор. — Не иначе, сочиняет вирши любовные, трепетные, посвященные своей драгоценной Луизе. Встать, что ли, да и выставить влюбленного мерзавца за дверь?»

Неизвестный посетитель принялся что-то тихонько и мелодично напевать — на совершенно неизвестном языке. «Это он что, по-шведски упражняется?» — изумился Егор, открыл глаза и приподнялся на кровати, старательно протирая кулаком глаза.

На письменном столе сидел, беззаботно болтая ногами, обутыми в ярко-желтые ботфорты, худой и костистый короткостриженый юнец — со смешными кошачьими усиками под носом-пуговицей. На молодом человеке была надета только короткая ночная рубашка — далеко не первой свежести.

Егор непроизвольно подергал крыльями носа: в комнате остро и неприятно попахивало псарней.

— Ну да! Я еще не успел помыться! — непринужденно, ничуть не смущаясь, заявил на вполне сносном английском языке странный юнец, определенно напоминавший Егору кого-то из его знакомых. — С охоты вернулись уже поздней ночью, взяв всего лишь трех медведей. Да и мелкие все какие-то, сонные… То ли дело — у нас под Стокгольмом! Матерые, злые, рьяные! Прошлой осенью мы с приятелями за одни сутки убили и загнали в сети четырнадцать трофейных экземпляров… Меня, кстати, Карлом зовут. Я — король шведский…

— Ваше величество! — смущенно забормотал Егор. — Извините, я неодет…

— Так одевайтесь же, сэр Александэр, если хотите! Я вам не препятствую в этом… Стесняетесь? Хорошо, я, так и быть, отвернусь! Кстати, мой друг, а не найдется ли у вас выпить что-нибудь хмельного? А то, знаете, мои запасы внезапно исчерпались, а будить своего верного денщика я не решился, больно уж он притомился — на этой треклятой курляндской охоте… Фляжка лежит в седельной сумке? Все, нашел, большое спасибо! — Шведский король отошел к окну, ловко отщелкнул крышку с фляги, наполненной русской медовухой, громко и радостно забулькал…

Егор мигом соскочил с постели и принялся торопливо одеваться.

«Денщика он, видите ли, постеснялся будить! — скептически ухмыльнулся внутренний голос. — А тебя, братец, запросто поднял с постели… Кого же шведский Карл мне напоминает? Да, конечно же, Петра Алексеевича! И внешне, и по всем наглым манерам, и по запаху этому — острому и звериному… Остается только предположить, что обе эти высокородные персоны — одного поля ягоды. Как это, в каком смысле? Да все в том же: если царь Петр „внедрен“ в эти непростые времена нашими неизвестными „экспериментаторами“, то почему бы и шведскому королю Карлу тоже не оказаться их тайным „агентом влияния“? Впрочем, какое это имеет значение? Да никакого — ровным счетом!»

Тихонько заскрипела входная дверь, из-за толстого косяка робко высунулся длинный и унылый нос генерала Шлиппенбаха, и хриплый бас неуверенно поинтересовался:

— Можно мне войти, высокородные господа?

— Генерал, жопа старая! Иди, я тебя обниму! — радостно завопил юный швед и, непринужденно запихав за голенище своего ботфорта Егорову флягу, бросился навстречу Шлиппенбаху…

Минут десять — двенадцать они обменивались крепкими рукопожатиями и жаркими объятиями, безжалостно хлопая друг друга по плечам, и безостановочно, перебивая друг друга, болтали по-шведски. Судя по взаимным крошечным слезинкам — в уголках глаз — речь шла о каких-то давних и явно сентиментальных воспоминаниях…

Наконец, Карл оставил пожилого генерала в покое и серьезно спросил у Егора:

— Сэр Александэр, а у вас найдется кусок чистого пергамента, чернила и скромное гусиное перышко?

— Конечно, государь! В нижнем ящике письменного стола. Кроме пергамента вы там найдете и листы неплохой немецкой бумаги…

— Не люблю бумагу! — безапелляционно заявил шведский король, резко выдвигая ящик стола. — Я, по своим взглядам, упертый консерватор. Пергамент — вот достойнейший материал для важных документов! — Прежде чем начать писать, он внимательно оглядел со всех сторон гусиное перо и недовольным голосом обратился к Шлиппенбаху: — А ты, подметка от старого ботфорта, чего здесь застыл соляным столбом? Иди, подбирай себе одежку и ружье: после обеда мы опять отправляемся на веселую медвежью охоту…

Через некоторое время Карл поставил на листе свою размашистую подпись, вежливо протянул пергамент Егору:

— Вот, сэр Александэр, ваша грамота — на вывоз в Россию означенной девицы Марты Скавронской. Но только при одном условии! — гордо вскинул вверх голову. — Если сама означенная девица не будет противиться этому! Не в моих правилах принуждать слабых женщин к чему бы то ни было… Что еще требуется от меня? А, презренное и пошлое злато! Через час мой казначей вручит вам лично в руки оговоренную сумму. Да, кстати, мой храбрейший сэр Александэр! — Король неожиданно сменил тему разговора: — А не желаете ли поучаствовать в предстоящей медвежьей охоте? Говорят, что русские просто обожают ходить на лютых медведей с голыми руками. Может, продемонстрируете нам это высокое искусство, а?

— Извините меня, государь! — склонился Егор в низком и почтительном полупоклоне. — Но дела…

Шведский король странно и чуть ехидно улыбнулся:

— Ах да, у нас же с вами, русскими, война! Я и запамятовал! — Замолчал, сильно подергав себя за мочку правого уха, внимательно посмотрел Егору в глаза: — Вот что еще… Как вы думаете, дорогой сэр Александэр, может, все же стоит объединить наши воинские усилия?

Я имею в виду — Швецию и Россию… Отменим эту дурацкую войну, а? Вы же прекрасно знаете, что Швеция не имеет ни малейшего отношения к подлому убийству блестящего и отважного генерала Лефорта… Так в чем же дело? Навалимся — дружно и согласованно — на всех этих худосочных поляков и немцев: только пух и перья полетят в разные стороны! Нет, я, конечно же, прекрасно понимаю, что вы, уважаемый сэр, не полномочны самолично решать такие непростые вопросы… Поэтому прошу вас только о небольшой и ерундовой услуге: передайте это мое предложение русскому царю Петру. Передадите?

— Передам! — пообещал Егор и, чуть помявшись, уточнил: — Но на какой основе будет выстраиваться такой воинский союз? Каковы конечные цели и задачи — у нашего возможного объединения?

— Совершенно никаких конкретных целей и задач! — легкомысленно и насмешливо заявил Карл. — Разве победоносная война — сама по себе — не прекрасна? Битвы, запах пороха, пота и крови, взятые на шпагу города, прекрасные женщины — у твоих ног… Нет, сэр Александэр, я не люблю торгашей и всех прочих, ищущих во всем прибыль и профит. Займем Варшаву, потом двинемся на Берлин, на Париж, обрастая по дороге новыми союзниками и сподвижниками… Если станет тесно в Европе, то двинемся в Африку, в Америку. Новые земли — новые битвы! Спрашиваете, когда же мы остановимся? А никогда! Лучшая доля для настоящего полководца — умереть в новом славном походе: как некогда — Чингиз, Тамерлан, Александр Македонский… Разве такая участь — плоха?

— Такая участь, безусловно, почетна и завидна! — почтительно ответил Егор, уже прекрасно понимая, что с этим взбалмошным и наивным романтиком никогда не сварить серьезной каши…

Карл Двенадцатый, совершенно не стесняясь, взял со стола Егорову трубку, бесцеремонно выбил ее о каблук своего ботфорта, набил свежим табаком — из кисета, лежащего на столе, пощелкал кресалом, раскурил, с удовольствием вдохнул полной грудью ароматный табачный дым и заявил:

— А воевать с вами, русскими, я, честно говоря, не вижу никакого резона! По рассказам моих старых генералов, в России нет совершенно ничего интересного: плохие дороги, грязь, деревянные дома, скука… Нет, я сейчас нацеливаюсь на Польшу и Саксонию! Дворянские каменные замки, веселые большие города, пышные балы, податливые красавицы! Война ведь тоже должна быть красивой и приятной…

Минут через пятнадцать, сам немного устав от собственных цветастых и бестолковых речей, шведский король, наконец, собрался уходить:

— Извините, достопочтимый сэр, но вынужден откланяться, пора готовиться к очередной охоте. Образно выражаясь: спешу на зов охотничьего рога, заглушающего громкий лай верных и бесстрашных собак! — На пороге обернулся и любезно предложил: — Может, вам выделить знающего провожатого до Мариенбурга?

— Вы не будете возражать, государь, если нас сопроводит до сей крепости герцогиня курляндская, прекрасная Луиза?

— Да на здоровье! — весело откликнулся Карл. — Тем более что сам герцог — Фридрих-Вильгельм, похоже, тяготится обществом своей взбалмошной супруги. Пусть уж наша рыжая бестия развеется немного… Кстати, если вам, мой благородный сэр Александэр, когда-нибудь в голову придет странная блажь — пообщаться со мной, то я всегда буду рад поспособствовать этой прихоти. Вот вам отдельная, бессрочная дорожная грамота. Если соберетесь посетить мой славный Стокгольм, то она поможет вам в этом: мои верные подданные — при предъявлении этого пергамента — обязаны незамедлительно сопроводить вас в столицу шведского государства.

Почти трое суток, пока они добирались до Мариенбурга, Егор был вынужден провести в одиночестве: предатель Алешка сразу же, улыбаясь счастливо и томно, проследовал в герцогскую карету, за полупрозрачной занавеской которой призывно и настойчиво мелькали рыжие кудряшки…

Крепость Мариенбург стояла на маленьком острове — посередине ливонского озера Пойп: каменные стены поднимались прямо из речных вод, от берега к крепости вел деревянный — на дубовых сваях — крепкий четырехсотметровый мост.

— Раз есть такой шикарный мост, значит, это и не совсем остров! — на немецком языке резюмировал Егор, когда они въехали, предъявив королевскую грамоту, внутрь крепости и выбрались из карет на булыжную мостовую. — Это значимо упростит дело — при возможном решительном штурме…

— И ничего подобного! — возразила ему рыжеволосая Луиза. — У этого моста — совершенно особая конструкция: его, при желании, можно полностью разобрать на составные части всего-то за полтора часа. А в закромах данной крепости находятся очень большие запасы ржи и пшеницы…

Вокруг было людно и шумно: нарядные и возбужденные жители Мариенбурга — компактными группами — целенаправленно и уверенно перемещались к старинной кирхе, увенчанной островерхим шпилем.

— Праздник какой-то? — поинтересовался Егор у уличного торговца, предлагающего прохожим горячие пироги с озерной рыбой.

— Свадьба, мой добрый господин! — радостно поведал ему пирожник. — Служанка почтенного пастора Глюка — юная Марта Элена Екатерина — выходит замуж за Иоганна Рабе, храброго королевского кирасира…

Глава девятая

Женские штучки и судьбоносный выбор

Комендант Мариенбурга — худой и болезненный тип с длинной и совершенно непроизносимой немецкой фамилией, прочитав документ, начертанный рукой Карла Двенадцатого, только беспомощно развел руки в стороны и равнодушно заявил:

— Извините, но ничем не могу помочь вам, мои высокородные господа! В грамоте моего обожаемого и неподражаемого государя Карла сказано однозначно: «Данное разрешение действует, если только сама девица Марта Скавронская возжелает того…» Все же предельно ясно: девушка, выходящая через полтора часа замуж, не может желать отъезда из своей родной страны на далекую чужбину… Вы не согласны со мной?

Беспомощно переглянувшись с Алешкой, Егор, упрямо скрипнув зубами, настойчиво проговорил:

— Герр комендант, я бы хотел поинтересоваться желаниями этой девушки лично у нее! Я думаю, что текст грамоты короля Карла разрешает мне сделать это.

— Конечно-конечно! — как ветряная мельница замахал немец на шведской службе своими худыми и костлявыми руками. — Имеете, сэр Александэр, полное право!

Я сейчас же отправлю стражу за невестой, и вы сможете самолично пообщаться с этой молоденькой и приятной особой…

Курляндская герцогиня, неожиданно нахмурив свои тоненькие, специально выщипанные каштановые брови, предложила:

— Господа, давайте отойдем в сторону — всего на пару слов! — Крепко взяв Егора и Алешку под локти, она властно переместила их к открытому окну, выходящему в крохотный внутренний дворик, откуда в комнату врывались чарующие весенние ароматы.

«А эта Луиза — та еще штучка! — насмешливо доложил внутренний голос. — Пока охмуряла глупого и доверчивого Алешку, так все строила из себя грустное и эфемерно-утонченное создание, а сейчас-то маска чуть приоткрылась… И что же там, под этой маской? А там — о-го-го! Не, быть нашему маркизу — подкаблучником задумчивым и безропотным, ей-ей…»

— Давайте поговорим как взрослые люди! — сразу же взяла быка за рога рыженькая Луиза. — Хотите, я помогу в этом деле? Я же вижу, что вам очень надо вывезти эту ливонскую простушку в Россию… Очень-очень надо! Я ведь права? Но для чего она вам так необходима? Прошу вас, господа, будьте искренни и откройте мне правду! Только если я буду знать все, только тогда и смогу действенно помочь. Ну, будем и дальше играть в глупую и вредную молчанку?

Решив, что хуже все равно не будет, Егор кратко рассказал герцогине: о неустроенной личной жизни царя Петра, о страшной судьбе ветреной и неверной Анны Монс и о странных миражах, которые им довелось однажды наблюдать над гладью Ладожского озера — в жарком летнем мареве…

— Да, знаки свыше — это очень и очень серьезно! А миражи, бесспорно, относятся к таким знакам, — Луиза пристально посмотрела на Алешку и спросила — с легкими ревнивыми нотками в голосе: — А ты, дорогой, наблюдал тогда — эту озерную Марту? Она и вправду так красива, как рассказывает сэр Александэр?

— Видел, очень даже красивая! — подтвердил Бровкин, после чего незамедлительно и торопливо поправился: — Просто милая и симпатичная девушка. А ты, звезда моя яркая, настоящая красавица…

— Что ж, милая и симпатичная — уже совсем немало! — великодушно признала Луиза и тихонько спросила, выразительно стреляя глазами в сторону входной двери: — Это, кстати, не она ли будет — наяда вашего мечтательного царя?

Егор незамедлительно обернулся и внимательно оглядел мужчину и девушку, вошедших в парадный зал комендантского дома. Пара смотрелась очень даже гармонично и была одета в нарядные и праздничные одежды. Высокий и широкоплечий мужчина средних лет красовался в новеньком кирасирском мундире, украшенном двумя скромными медальками, и с длинной шпагой в кожаных, слегка потертых ножнах. На девушке было скромное светло-розовое платье, обшитое — со всех сторон — многочисленными оборками и кружевами. Платье очень даже выгодно подчеркивало все достоинства ладной и крепкой девичьей фигуры, выставляя на всеобщее обозрение точеные белоснежные плечи и четвертинки полушарий полной и аппетитной груди.

— Славная улыбка, милые ямочки на щечках, очень живые и чувственные глаза, темные такие, опасные — для отважных и сентиментальных мужских сердец! — тихо и одобрительно прокомментировала герцогиня. — Что ж, я берусь за это романтичное дело! А данный солдафон, он же — жених, личность, бесспорно, жалкая. Глаза — пустые и жадные! Дайте ему, господа мои, немного гульденов, и он (даю слово герцогини!) откажется от всех своих притязаний… Господин комендант! — Она громко обратилась к кавалеру с длинной и совершенно непроизносимой немецкой фамилией: — Я желаю незамедлительно поговорить с этой девушкой — с глазу на глаз! Да, а кирасир пусть подождет за дверью… Не сметь мне возражать! Солдат, вы любите золотые тяжелые кругляшки? Вот и идите себе за дверь, там с вами благородный маркиз потолкует — о делах финансовых… Маркиз, мой друг, вы что там — уснули? Идите, идите, поговорите с кирасиром…

Бровкин, в просторных карманах которого было предусмотрительно размещено несколько бархатных кошельков, под завязку наполненных гульденами славного короля Карла, и Иоганн Рабе, совершенно ничего не понимающий и полностью сбитый с толку, послушно удалились в коридор. Курляндская же герцогиня с Мартой Эленой Екатериной Скавронской уединились в одной из боковых комнатушек. Егор — волей-неволей — остался в обществе унылого и скучного коменданта Мариенбурга. От нечего делать они успели даже сыграть партию в шахматы: Егор предсказуемо выиграл, но с большим трудом, только в затяжном эндшпиле, успешно проведя пешку в ферзи, после чего начал посматривать на меланхоличного коменданта крепости с толикой уважения…

Первыми в парадный зал вернулись женщины: герцогиня Луиза была откровенно весела и деловита, а Марта — бесконечно задумчива, посматривая на окружающих невидящими глазами, мысленно находясь где-то очень далеко от тех мест…

Потом, насвистывая нечто легкомысленное и беззаботное, появился маркиз Алешка: браво подмигнул Егору, почтительно поклонился Марте, нежно, никого не стесняясь, чмокнул в напудренную щеку герцогиню.

— Господин маркиз, а куда же девался добрый кирасир Иоганн Рабе? — забеспокоился комендант Мариенбурга. — Надеюсь, что он жив и здоров?

— Более чем! — весело заверил Бровкин. — Получив некоторое количество полновесных золотых гульденов и убедившись, что мои карманы девственно пусты, означенный Рабе сразу же объявил, что покидает королевскую службу и срочно отбывает в веселый и вольный город Амстердам…

— Жадный негодяй! — равнодушно прокомментировала Марта.

— А я вам что говорила, милая моя? — гордо и важно качнула своими рыжими кудряшками Луиза. — Все мужчины — одинаковы! Кроме отдельных, крайне редко встречающихся, персон… — послала маркизу многообещающий воздушный поцелуй.

Егор хотел выехать из Мариенбурга незамедлительно, но неожиданно пришлось задержаться.

— Тут такое дело, командир! — смущенно объяснил Алешка. — Перед выездом из Митавы я герцогу Фридриху-Вильгельму оставил краткое письмо, в котором вызывал его на честную дуэль. Место проведения сей дуэли — Мариенбургская крепость. По тексту обозначено, что я жду его только трое суток, после чего публично объявляю — на весь честной мир — последним негодяем и трусом…

— И я письмо оставила — этому жалкому ничтожеству! — добавила молоденькая и прекрасная герцогиня. — В нем сказано, что если сей субъект уклонится от данного дуэльного вызова, то он мне больше не муж! Тогда я немедленно принимаю православную веру и становлюсь верной и добродетельной супругой доблестного и отважного русского маркиза де Бровки…

— Детский сад какой-то! — непонятно для собеседников высказался Егор и, обреченно махнув рукой, отдал команду на поиск приличного постоялого двора.

Как и следовало ожидать, никакого ответа от Великого герцога Курляндского так и не поступило…

К Пскову они направились, уже максимально соблюдая элементарное целомудрие: мужчины ехали в своей карете, женщины — в своей. Ну и драгуны с охранниками бдительно скакали рядом…

— Как бы Петр Алексеевич не приревновал! — объяснил это свое решение Егор.

— Понятно! — чуть испуганно вздохнула Марта.

Во время коротких остановок — для отдыха и приема пищи — Луиза и Марта настойчиво и целенаправленно расспрашивали своих спутников о России: об обычаях и традициях, о праздниках и повседневном укладе, о царе Петре и его ближайших родственниках и друзьях…

— Ничего, милые мои барышни, все будет нормально! — мягко обещал Егор, видя, что глаза слушательниц временами наполняются неуверенностью, робостью и даже — откровенным страхом. — Я вас познакомлю со своей супругой — Александрой Ивановной. Она вам, непременно, и поможет во всем: и советом, и делом…

— Про неземную красоту жены вашей, сэр Александэр, известно даже на Митаве! — с легкой завистью в голосе сообщила герцогиня. — Мы почтем за честь познакомиться в Москве с прекрасной госпожой Александрой, родной сестрой моего маркиза. Может, она мне подскажет и с выбором имени… Ведь при принятии православной веры придется и имя принимать новое, русское? Марте Элене Екатерине — гораздо проще: станет Екатериной! А мне как быть? Не Лукерьей же называться?

— Отныне зовите, пожалуйста, меня Екатериной! — решительно попросила Марта Скавронская…

Прибыв в Псков, они сразу же въехали во двор к местному воеводе.

— Боярин с самого утра отбыл на крепостные стены! — сообщил управитель, испуганно и непонятно посматривая то на Егора, то на приоткрытое окошко на втором этаже господского дома, откуда доносился недовольный и басовитый плач младенца. — Принимает у каменщиков достроенный Восточный бастион. Но палаты для вас, господа и дамы, уже отведены. Сейчас поселим, сытную трапезу соберем на столы…

Алешка Бровкин занялся текущими делами: срочной отправкой гонцов на Москву — с радостными известиями для царя, выслушиванием последних новостей и докладов, раздачей срочных приказов и подробных инструкций. А Егор, заботливо и бережно подхватив дам под ручки, проследовал в сад, расположенный в глубине двора — чуть в стороне от боярского дома, где уже вовсю цвели вишни и яблони: надо было где-то немного подождать, пока слуги занесут в отведенные помещения вещи и накроют на стол.

Шли себе, болтали по-немецки (Екатерина и Луиза за дорогу от Мариенбурга выучили только по несколько русских слов): о погоде, о русских неказистых дорогах, о предстоящем неблизком пути на Москву…

Когда они присели на широкой садовой скамье: Егор — посередине, а его милые спутницы — по бокам, — сзади громко и угрожающе щелкнул взводимый пистолетный курок, и женский голос, звенящий от праведного гнева, властно (на немецком языке) произнес:

— Встали все! Быстро встали, иначе — стреляю! Наглые и подлые вертихвостки отошли в одну сторону от скамейки! Ты, подлый изменщик, в другую!

«Это же Санька! — восторженно известил внутренний голос. — Вот почему управляющий так странно посматривал на тебя, братец, и косился на приоткрытое окошко, за которым плакал младенец…»

Егор, придерживая Луизу и Екатерину за дрожащие локотки, поднялся на ноги и негромко шепнул:

— Не надо бояться, дамы! Это просто маленькое недоразумение, сейчас все прояснится…

— Еще одно слово, и точно — пальну! — пообещал гневный голос. — Разошлись по разным сторонам и обернулись! Ну, быстро у меня!

Сделав три шага в сторону, он обернулся, чувствуя, как губы непроизвольно расходятся в стороны, расплываясь в широченной улыбке.

— Он, мерзавец, еще и улыбается! — перешла на русский язык Санька: невообразимо стройная и прекрасная, облаченная в какое-то шикарное и модное платье — цвета нежной морской волны. — Что это за разряженные девицы? Шлюхи, курвы и лярвы митавские? Отвечай, вражина, немедленно и прекрати лыбиться!

Егор послушно перестал улыбаться, церемонно выпятил грудь вперед и, напустив на себя важности, торжественно представил (на немецком) своих спутниц:

— Эта рыжеволосая красавица — Луиза, герцогиня курляндская! — Луиза надменно и гордо кивнула своей головой. — Вернее, в своем недавнем прошлом — герцогиня… Сейчас она полностью и официально разорвала все отношения с герцогом Фридрихом-Вильгельмом и нынче является невестой Бровкина, Алексея Ивановича, славного маркиза де Бровки.

— Боженька ты мой! — удивленно охнула Санька и крепко прижала двуствольный пистолет к своей высокой груди.

— Немедленно отщелкни оба курка обратно! — строго велел жене Егор и невозмутимо продолжил: — А эта темноволосая и симпатичная девушка — та самая загадочная ладожская наяда, тайная и сладкая мечта государя нашего, Петра Алексеевича! — Екатерина присела в низком и почтительном реверансе.

— Прошу простить меня, принцесса! — смущенно забормотала Санька, поспешно отбросив свой пистолет в густые кусты красной смороды. — Произошла глупая и досадная ошибка…

Громко и властно кашлянув, Егор дождался тишины и невозмутимо сообщил:

— Данная же светловолосая воительница является моей любимой женой. Как вы уже знаете, прекрасные дамы, зовут ее Александрой. Женщина она мирная и добрая — в обычной и повседневной жизни. Но иногда подвержена приступам пустой и незаслуженной ревности, — он изобразил руками свое искреннее извинение — за странное и неадекватное поведение собственной супруги…

Посматривая на Саньку понимающе и приветливо, герцогиня (или уже — не герцогиня?) торжественно объявила:

— Ревность — лучшее свидетельство крепких чувств амурных! Причем совсем и неважно, есть ли на то веские причины… Надеюсь, что мы подружимся с вами, моя будущая родственница? — заговорщицки подмигнула.

— Подружимся, обязательно подружимся! И с вами — Луиза! И с вами — Екатерина! — горячо заверила Санька и, чуть засмущавшись, негромко попросила: — А сейчас, принцесса, позвольте вас покинуть на несколько минут, да и вашего спутника — похитить. Мне необходимо шепнуть этому симпатичному шалопаю — несколько слов наедине…

Жена уверенно взяла Егора за руку, завела за старую раскидистую вишню, крона которой была густо покрыта белыми и розовыми цветами, надолго и жадно приникла к его губам, минут пять не давая вымолвить ни единого слова…

Когда же, наконец, представилась возможность говорить, Егор, чуть задыхаясь, спросил:

— Саня, откуда ты здесь взялась? Где дети? Как роды прошли? Кто у нас родился?

— Сколько вопросов! — притворно рассердилась жена. — Уехал не пойми куда и на сколько! Причем когда уезжал, то вопросов совсем и не задавал, а сейчас вот любопытство, видите ли, проснулось… Ладно, расскажу! — неожиданно смилостивилась. — Из Пскова вернулся на Москву Петр Алексеевич, кратко поведал о вашей славной виктории под Дерптом. А потом сообщил мне — под большим секретом, — что тебя, Саша, не будет в Москве аж до самой осени… Мол, первым делом ты поедешь на Митаву, потом будешь охотиться за каким-то адмиралом-командором, после отправишься к устью реки Невы — диверсии воинские чинить над шведами… А я же соскучилась сильно и безмерно! Вот, не выдержала и решила — перехватить тебя во Пскове-городе да заодно и родить здесь… Детей, Петю и Катю, отвезла в Преображенское — на попечение царевны Натальи и Василия Волкова. Наталья присмотрит за чадами нашими, обиходит их, Василий наладит охрану крепкую… Сама же я приехала в Псков, через три дня и родила. Мальчика бойкого и здорового. Сашей уже нарекла — в твою честь…

— Значит, Александр Александрович! — довольно и счастливо вздохнул Егор. — Спасибо тебе, Саня: и за подарок такой бесценный, и за сюрприз — знатный…

— Не за что! — беззаботно улыбнулась жена и тут же заволновалась: — Саша, давай уже выйдем из-за этой вишни! А то — слышишь? Барышни-то новенькие уже начали прыскать и посмеиваться…

Егор вдоволь насмотрелся на сына, вокруг которого вовсю суетились надежные кормилица и нянька, привезенные предусмотрительной Санькой из самой Москвы, и со спокойным сердцем отправился в столовую палату.

После завершения обеденной трапезы девицы быстро собрались и отправились в город — за покупками:

— Необходимо нашу Екатерину приодеть немного! — решительно объявила Санька. — Чтобы на Москву приехала уже во всей своей красе. Не бедной деревенской девушкой, а дамой знатной, знающей себе цену.

— Не это совсем требуется нашему Петру Алексеевичу! — начал возражать Егор, но тут же замолчал и согласно махнул рукой, заметив краем глаза, что рыженькая Луиза также намеревается решительно вмешаться в этот разговор…

«Да, как бы эти две знатные дамы не испортили нашу Катерину-простушку! Сперва наряды и безделушки, потом брильянты и взбалмошные капризы… — заныл внутренний голос. — Хотя, с другой стороны, им, красавицам, безусловно, виднее…»

Приставив за отъехавшими по важным делам женщинами надежную охрану, в столовую палату вернулся Алешка Бровкин, лихо махнул чарку крепкой медовухи, выкурил послеобеденную трубочку, после чего приступил к развернутому докладу:

— Крепостные стены знатно обновлены, установлено пятнадцать новых оборонительных мортир и гаубиц. Рвы серьезно углублены, расчищены и наполнены водой. Молодец воевода, не даром ест хлеб государственный… Двухмачтовый ял — с десятком пушек, нареченный «Франц Лефорт», уже полностью достроили и спустили на воду. Даже ходили на нем к узкому и короткому проливу, что разделяет Псковское и Чудское озера, обменивались артиллерийскими залпами с кораблями командора Лешерта. Правда, особого ущерба не нанесли противнику шведскому. Но приструнили, все же, мол, мы тоже ныне — мясные щи хлебаем совсем и не лыковым лаптем. Живо идет подготовка и к осеннему приему на постоянные квартиры новых пеших и конных полков: строятся дополнительные казармы, конюшни, амбары, кузни, погреба, склады, бани…

— А что с припасами продовольственными да огневыми? Доставлены ли ломовые орудия и единороги? — строго спросил Егор.

— Делается все, Александр Данилович! — заверил маркиз Алешка. — За припасы-то мой батюшка отвечает, Иван Артемич. Зерно, которое не годится к отправке в Турцию, он свозит в Псков да Новгород. Ломовые орудия частью пришли, а те единороги, что идут из Саксонии — через киевские земли, — еще в пути… Да, по поводу Турции! — вспомнив, звонко хлопнул себя по лбу ладонью. — Тут же человек к тебе прибыл — с посланием от самого Медзоморт-паши. Только того письма он мне не отдал, мол, имеет жесткие инструкции: передать его тебе лично в руки. Если я его, конечно же, правильно понял: говорит сей престарелый янычар по-английски как-то очень уж непривычно и коряво, а еще на турецком да арабском языках.

— Где же этот гонец?

— Скоро и будет! Я ему объяснил на пальцах, чтобы приходил после обеда, через часик-другой…

Вошедший в палату посланник Медзоморт-паши — личного друга Егора — внешний вид имел весьма непривычный (для русского патриархального Пскова) и насквозь экзотический: теплый и толстый стеганый халат — в разноцветную полоску, белоснежная чалма на голове, аккуратно подстриженная седая борода, на ногах странного пожилого мужчины красовались остроносые розовые туфли.

«Он не турок, и даже не перс! — шепнул внутренний голос. — Скорее всего, чистокровный араб. Хотя это и не странно: Медзоморт-паша достаточно долго жил в Алжире…»

Обладатель розовых туфель и белоснежной чалмы, соединив морщинистые ладони своих рук возле своей груди, коротко и уважительно кивнул головой, после чего разразился цветистым и бесконечно долгим потоком приветственных фраз — на одном из диалектов (на фарси?) арабского языка, щедро вставляя в свою речь отдельные английские слова и словосочетания.

Егор — в свое время — провел более двадцати месяцев в секретном военном городке, расположенном на границе Ливии и Алжира, поэтому некоторыми навыками арабской речи владел вполне даже прилично. Дождавшись, когда странный посланник турецкого паши полностью выговорится и смолкнет, совершив еще несколько коротких и почтительных поклонов, он коротко перевел Бровкину:

— Ну, он пожелал нам с тобой (высокородным сэру Александэру и маркизу де Бровки — то бишь) долгих лет жизни, несметных богатств, бессчетное количество умных и здоровых сыновей, мудрых жен и прекрасных наложниц. Слава богу, что последнего не слышали наши бойкие девицы, они дедушке выдрали бы всю его седенькую бороденку — до последнего волоска… Далее, он передал многочисленные приветы: от Великого визиря, от Гассан-паши и Медзоморт-паши. В меру повосторгался нашими недавними воинскими успехами под Дерптом. Сообщил, что первые корабли, груженные отборным русским зерном, по Дону уже подходят к Азовской крепости… Да, еще вот одно, Алешка, — на секунду-другую замялся Егор. — Этот гонец, который, кстати, так и не назвал своего имени, просит, чтобы высокородный маркиз де Бровки покинул помещение. Мол, у него строжайшие инструкции. Вообще-то, Леха, я это только в общих чертах так понял. Многое и вовсе — домыслил…

— Дурь какая-то! — тут же возмутился Алешка. — Я же не знаю ни единого слова по-арабски… Впрочем, начальственные инструкции — дело святое! — поднялся со своего стула, отвесил арабу легкий поклон и покладисто выскользнул за дверь.

Странный турецкий гонец бдительно подошел к двери, за которой скрылся слегка обиженный маркиз зачем-то выглянул наружу, плотно прикрыл дверь, легкими кошачьими шагами вернулся обратно, замерев в двух-трех шагах от Егора.

— Где же письмо от славного Медзоморт-паши? — строго спросил Егор, стараясь правильно выговаривать тягучие арабские слова, требовательно вытянул правую руку вперед: — Незамедлительно давай его сюда!

— Нет письма. И не было никогда, — странно улыбнувшись, нагло объявил пожилой араб, но, заметив, что Егор непроизвольно напрягся, а его правая рука сжалась в кулак, добавил, чуть запинаясь: — Е-его-ор Пе-етро-ови-ич!

«Вот оно, блин горелый, мать его! — мгновенно запаниковал внутренний голос. — Этот же чудак в чалме — связной от Координатора, прямо из двадцать первого века! А ты, наивный, думал, что про тебя забыли? Фигушки тебе, мальчик…»

— Да, я сюда прибыл от господина Координатора! — словно бы прочитав мысли Егора, невозмутимо подтвердил нежданный гость.

— Я рад! — кисло ухмыльнулся Егор.

— Позвольте вам не поверить! — еще шире прежнего улыбнулся араб. — Невооруженным глазом видно, что вы сильно обижены. И я вас очень хорошо понимаю: должны были провести в семнадцатом веке всего-то пять лет, а по факту провели — все двенадцать. Но, уважаемый сэр Александэр, не вы ли сами виноваты в этом? Тот наш прежний сотрудник, с таким странным именем — «Вью-юга-а»… Если я, конечно, не ошибаюсь, он же погиб по вашей вине?

— Это был обычный несчастный случай…[24]

— Ладно, я не буду с вами спорить, Е-его-ор Пе-етро-ови-ич. Но факт остается фактом: наш опытнейший сотрудник погиб — совершенно неожиданно и внезапно… Да, нам потребовалось много лет, чтобы восстановить это утерянное важное звено…

— Стойте! — Егор почувствовал, как в его душе неожиданно зарождается очаг смертельного холода. — Вы сюда прибыли для того, чтобы… чтобы…

— Чтобы помочь вам вернуться обратно — в двадцать первый век! Да не волнуйтесь вы так, молодой человек…

— Две тысячи девятый плюс двенадцать лет… — ошарашенно забормотал Егор. — Следовательно, вы предлагаете мне — перебраться в 2021 год?

— Я этого не говорил! — поспешил въедливо уточнить араб. — Время — очень странная штука. Прошлое течет со своей скоростью. Настоящее — со своей… Это я еще не упоминаю про Будущее, которое, как выясняется, еще капризнее. Одно могу достоверно обещать: попадете в период между 2009 и 2021 годами. Извините, но точнее не могу предсказать. Да, и еще. Вы даже сможете попасть — в один из двух миров — по своему выбору…

— Хотите сказать, что… что…

— Наверное, только то, о чем вы уже и сами догадались. Нами достоверно установлено, что любое значимое вмешательство в Прошлое каждого конкретного мира не оказывает никакого воздействия на Настоящее и Будущее этого же мира! Просто в этом случае рождается мир новый, параллельный, развивающийся самостоятельно… Вот и вам, Е-его-ор Пе-етро-ови-ич, предстоит выбор непростой: вернуться в свой прежний мир или же — перенестись в двадцать первый век нового мира, который и создан вашими же стараниями, любезный Странник. Извините, я вижу, что вы можете перевести мои слова не совсем точно, возможно недопонимание. Лучше о таких материях высоких толковать на родимом языке… Советую вам дождаться разговора с Координатором, который у вас непременно состоится — в любом из этих двух миров. Он вам все объяснит гораздо точнее и понятнее… Параллельные миры — вещь очень непростая и даже опасная. Видите ли, у каждого «первоначального мира» может быть только строго определенное количество его параллельных «детей». Если «емкость» переполняется, то на месте всех этих миров образуется «черная дыра»… Вижу, что вы меня не очень понимаете. Дождитесь, пожалуйста, разговора с Координатором! Так будет лучше для всех нас…

— Когда, где, как? — тяжело и учащенно дыша, спросил Егор. — Кого пришлют мне на замену? А моя жена, дети? С ними что будет?

— Успокойтесь, Е-его-ор Пе-етро-ови-ич! Успокойтесь, молодой человек! — еще раз настойчиво посоветовал посланец Координатора. — Все произойдет совершенно обычно: укол в темечко, — показал пальцем, — замена объектов… Перенос в конкретный — из двух миров — зависит только от количества введенного препарата. Кто сюда прибудет вместо вас? Извините, не знаю! Когда и где? В самую короткую летнюю ночь, по завершении дня летнего солнцестояния. Место значения не имеет. Про жену и детей — совершенно глупый вопрос, даже не требующий ответа… Ваш преемник изобразит падение с лошади, повредит лицо, сильно разобьет голову, как следствие — частичная потеря памяти, всякие странности в повседневном поведении. Ничего сложного, уже отработанный механизм… Да, вижу, что вы сильно поражены услышанным, не радуетесь совсем. Ладно, оставлю вас — наедине с вашими мыслями…

— Спасибо, уважаемый! — Егор с трудом растянул губы в неубедительной пародии на счастливую улыбку. — Извините, но не знаю, как вас зовут…

— Пусть будет — Аль-Кашар!

— Так вот, уважаемый Аль-Кашар, мне сейчас, действительно, надо побыть одному… Спасибо вам, и все такое… Где и когда мы с вами встретимся в следующий раз?

— Вы не будете против, дорогой Е-его-ор Пе-етро-ови-ич, если на Москву я проследую вместе с вашим, э-э, караваном и поселюсь — по прибытии — в вашем московском доме? Благодарю, благодарю! Понимаю, что вы не планировали — до самой осени — посещения Москвы, но теперь, видит Бог, придется… Надеюсь, что вы заранее известите меня о времени отбытия, э-э, вашего каравана? Я остановился на постоялом дворе Ни-ики-ити— ина. Этот человек неплохо знает турецкий язык, когда-то в молодости он принимал участие в самых первых русских походах на татарский Крым.

Отвесив очередной вежливый поклон, посланец Координатора отбыл — в неизвестном направлении. Егор медленно подошел к столу, надолго приник к стеклянному саксонскому кувшину, наполненному крепкой медовухой, пытаясь привести свои мысли в некое подобие порядка…

«Держи себя в руках, братишка! — заботливо посоветовал мудрый и хладнокровный внутренний голос. — Думай, рассуждай, спорь со мной — до полной потери пульса! Только, ради бога, не психуй и не впадай в пошлую истерику… Да и окружающим не давай повода подумать, что ты чем-то сильно расстроен и огорошен. А то ведь вопросами замучают… И с женой, пожалуйста, будь поаккуратней: первым делом сполна отдай долг супружеский, иначе заподозрит всякое, начнет внимательно присматриваться, одно к одному, закатит жаркий скандал. А тщательные размышления и семейный скандал — вещи абсолютно несовместимые… Еще есть один очень хороший вариант: забудь об услышанном — до самого утра, сейчас напейся от души, потом — с женой покувыркайся вволю, еще выпей. А с утра, как начнется классическое похмелье, сразу же езжай на крепостные стены, якобы на ревизию. Там, на ветерке да холодке, и подумай обо всем — спокойно и непредвзято. С похмелья голова будет пустой и звонкой, может, и придумаешь что-нибудь гениальное…»

В столовой появился Алешка Бровкин, удивленно покосившись на опустевший кувшин, поинтересовался:

— Чего надо было — басурману этому?

— Ерунда полная! — сладко и беззаботно зевнул Егор и, окончательно решив принять на вооружение последний совет всезнающего внутреннего голоса, начал нагло и вдохновенно врать: — Загорелись турки открывшимися торговыми перспективами. Русская пшеница, конечно, это хорошо и очень сладко. А что еще есть в России интересного и полезного? Вот и просит Медзоморт-паша прояснить вопрос с самоцветами уральскими: отправить его доверенного человека, которого зовут Аль-Кашар, на те самые рудники. Чтобы тот на месте присмотрелся ко всему, в первую очередь — к ценам на самоцветы. Понимаешь? Не к московским ценам, а — к уральским. Обычное, в общем, дело… Да, маркиз, а притащи-ка еще медовухи, наливок всяких! Ложечников позови, плясунов! Пусть барышни приезжие ознакомятся с песнями и плясками местными. Да и я нынче отчего-то гулять настроен…

Вечер прошел строго по сценарию, разработанному опытным и мудрейшим внутренним голосом: Егор был весел и беззаботен, много пил веселящих и хмельных напитков, пел песни и стучал на ложках — вместе с дворовыми песенниками псковского воеводы, чем вызывал искренние восторженные охи и ахи — с той стороны вечернего разгульного стола, где располагались Луиза и Екатерина…

Наконец, уже очень сильно захмелев, он манерно извинился перед своими сотрапезниками и откланялся, прихватив с собой смущенно улыбающуюся жену. В супружеской спальне Егор тоже не ударил лицом в грязь: был страстен, нежен и в меру неутомим…

Только вот Санька все же что-то почувствовала и боязливо прошептала ему в ухо:

— Ты, Саша, сегодня так меня целовал… Так, как будто бы прощался — на целый год. Как тогда, когда вы с Петром Алексеевичем надолго уезжали в свою Голландию…

Вот после этих неуверенных Санькиных слов в его нетрезвую голову и пришла — в первый раз — одинокая и крамольная мысль: «А почему, собственно, я должен возвращаться в этот долбаный двадцать первый век? Не, а почему, собственно?»

С утра на высоких крепостных стенах было промозгло и ветрено. Многочисленные офицеры и всякие штатские морды назойливо показывали ему различную ерундовую всячину: обновленные бастионы, широкие и глубокие рвы, наполненные мутной водой, пушки, новые казармы и бани, что-то там еще…

Егор, ничего толком не видя и не слыша, довольно хмыкал и время от времени согласно кивал головой. А сам все думал, рассуждал, анализировал… И вот постепенно, далеко не сразу, в его похмельной голове начала складываться следующая железобетонная концепция: «Там, в двадцать первом веке, меня особо никто и не ждет. Близких родственников нет. Дальние? Есть какие-то двоюродные и троюродные дяди и тети, с которыми виделся только в далеком детстве, даже адресов их не помню… Друзья? В основном — приятели. Да и у каждого из них имеется своя, далеко не простая жизнь… Принципы, идеалы, конкретные цели, которые — кровь из носу — необходимо претворить в жизнь? Да ну, не смешите, право! Сорок миллионов евро и личный остров в Карибском море? Это еще бабушка сказала надвое: вдруг за все эти „подвиги“ в семнадцатом веке, не согласованные в Контракте, меня, наоборот, накажут примерно и посадят в тюрьму — на долгие годы? Запросто такое может быть! Начальству — только повод дай… Теперь о том, что я имею (и могу безвозвратно потерять!) здесь, в веке семнадцатом. Во-первых, горячо любимая жена и трое детей. Во-вторых, куча добрых приятелей и просто приятных людей знакомых. Настоящих друзей — на текущий момент — не наблюдается, это правда. Был один верный друг — Яшка Брюс, был, да весь вышел… В-третьих, очень много денег и разной недвижимости. Причем имеются и хорошо налаженные каналы — для неуклонного приумножения этих благ материальных… Что там еще? Э-э-э… Вот же оно! В-пятых, это Власть! Да, надо честно признать: настоящая Власть — очень даже приятная и затягивающая штука! А еще эти „параллельные миры“, мать их. Как сделать правильный выбор между ними?»

Уже ближе к вечеру он принял окончательное и бесповоротное решение, резко свернул свою ревизионную поездку и — со спокойным сердцем — отправился домой.

Санька встретила горячими поцелуями и удивленными глазами, прошептала чуть слышно, крепко прижавшись к его груди:

— Сегодня, Саша, ты совсем другой! Теплый, оттаявший, родной… Словно у тебя тяжелый камень упал с души. И сынок наш, Шурочка: вчера все капризничал и плакал — жалобно так — целый вечер напролет, потом — всю ночь, и даже все сегодняшнее утро, а вот где-то уже с обеда — полностью успокоился, улыбается, радуется жизни…

Надо было еще как-то разобраться с посланником Координатора: обостренная интуиция подсказывала, что этот человек очень опасен и может, со временем, доставить целую кучу серьезных неприятностей.

С самого утра Егор провел целый час в скучном обществе массивной чернильницы, листов разноцветной бумаги и — на совесть заточенных — гусиных перьев, после чего отправил денщика за Бровкиным. Сонный маркиз Алешка — со свежим багровым засосом на шее — явился минут через десять, недовольным голосом предположил:

— Что, Данилыч, похмелиться не с кем?

— Отставить глупые насмешки! Дело важнейшее, государственной важности! — прикрикнул Егор.

Алешка тут же дисциплинированно и старательно подобрался, резко встряхнул головой, внимательно посмотрел своими холодными и умными голубыми глазами, попросил:

— Излагай, Александр Данилович! Все исполню!

— Вот, маркиз, мой письменный и тайный приказ: незамедлительно арестовать прибывшего из Турции господина, который называет себя «Аль-Кашар»! Заключить означенного Аль-Кашара в самый дальний и гнилой уральский острог, содержать его там — вплоть до моего особого распоряжения — в отдельном помещении, никогда не вступая с ним в разговоры! Все ясно?

— А как же, Данилыч, Медзоморт-паша? — неуверенно спросил Алешка.

— Это, маркиз, уже мои дела! Слушай дальше. Вот тебе — письмо к дьяку Андрею Виниусу. В нем я прошу Андрея — лично подобрать для Аль-Кашара надежную и тайную темницу, присмотреть, чтобы острожная стража была достойной. Давай, Алешка, одевайся — и исполняй, выезжай в Тулу и далее… Лично передашь арестованного Аль-Кашара Виниусу — из рук на руки! Только после этого возвращайся на Москву. Потом, уже в июле месяце, если захочешь, можешь проехаться на ладожский берег, к деревеньке Назия, там дела намечаются — насквозь веселые… Не волнуйся, Луизе твоей я все объясню: мол, дело важное, государево! А возвернешься — и свадебку сыграем веселую! Тем более что все равно раньше поздней осени не получится — сыграть свадьбу, потому как — война…

Глава десятая

Схватка с командором Лешертом

Луиза, узнав о скором, вернее, о незамедлительном отъезде своего ненаглядного маркиза, очень сильно расстроилась и даже откровенно запаниковала:

— А как же я? Что я буду делать на Москве Белокаменной, где жить?

Егор, мгновенно оценив сложившуюся ситуацию, очень акцентированно взглянул на Саньку, и та, сразу же поняв, что от нее требуется, принялась горячо утешать нежную герцогиню:

— Для начала — поселитесь с Катей (женская дружба крепла — прямо на глазах!) в нашем московском доме: он очень большой и просторный, места всем хватит. А потом Петр Алексеевич распорядится — куда, как, кто и что, — Санька скорчила многознающую милую гримаску и поведала — нарочито громким и таинственным шепотом: — Вот, к примеру, совсем недавно очень тщательно отремонтировали старый Измайловский дворец, привели в порядок тамошний знаменитый парк, пруды старательно очистили и запустили в них золотых китайских рыбок, подновили мосты перекидные…

— Дворец — с большим парком и прудами? — Луиза удивленно и радостно вскинула вверх свои выщипанные карие брови. — Это очень даже хорошо! Тогда я полностью спокойна! — ласково и умиротворенно улыбнулась Алешке: — Езжайте, мой дорогой друг, по своим важным государственным делам! Только возвращайтесь быстрей, я буду по вам, душа моя, очень сильно скучать…

Алешка — вместе с арестованным (крепко связанным и с надежным кляпом во рту) Аль-Кашаром, отбыл на восток вечером того же дня. Еще через двое суток выехали на Москву (под надежнейшей охраной) и прекрасные дамы — в компании с Александром Меньшиковым-младшим.

— Надо поторапливаться! — непреклонно объявила Санька. — Чтобы Петра Алексеевича застать на Москве, а то он в июне месяце (сам шепнул мне на ушко — по большому секрету!) собирается отъехать к морю Балтийскому…

Егор же остался в Пскове еще на полторы недели: стояли последние майские деньки, и выдвигаться к истокам реки Наровы, куда должен был прибыть во второй декаде июня месяца Екатерининский полк — под командой полковника Никиты Смирнова, было еще откровенно рановато.

Он усердно полазил-попрыгал по крепостным бастионам и рвам, вволю пострелял из оборонительных мортир, целые сутки провел на борту новенького яла «Франц Лефорт», бороздящего спокойные серые воды Псковского озера, после чего прочно засел в библиотеке старенького и ветхого монастыря — изучать разные интересные карты и документы прошедших лет.

В библиотеке (книгохранилище — как называли это помещение сами монахи) и застал Егора его давний московский знакомец Андрей Матвеев, сын того самого Артамона Матвеева, безжалостно убитого стрельцами во времена кровавого бунта 1676 года.

— Андрюха, бродяга! Каким ветром тебя занесло сюда? — Егор радостно хлопал приятеля по плечам. — Тебя же Петр Алексеевич, года два назад, отправил в Европы! В Бельгию, кажется, если не ошибаюсь, учиться пушечным и пороховым делам…

— Все точно! — широко улыбнулся Матвеев — плотный и кряжистый мужчина средних лет, с усами подковой а-ля князь-кесарь Ромодановский. — Ну и память у тебя, Александр Данилович! Все, отучился я за границей иноземной, скучной, от тоски звериной — по нашей России-матушке — чуть умом не двинулся… Слава богу, вот возвращаюсь! Причем и не с пустыми руками. В бельгийском городке Льеже — по поручению высокородного князя-кесаря Федора Юрьевича, но на деньги польские — закупил я двадцать пять тысяч новейших тамошних ружей, тридцать пять скорострельных пушек, восемь ломовых единорогов, двести пятьдесят сильных подзорных труб, семьсот страусовых перьев — для офицерских шляп…

— Да, страусовые перья — это страшная сила! — весело похмыкал Егор, после чего заинтересованно спросил: — Андрей, а что сейчас говорят в Европе о нашей войне со Швецией? Довольны, чай, мерзавцы тонконогие?

— Это — как посмотреть, господин генерал-майор! — криво улыбнулся Матвеев. — С одной стороны, все довольны, что Петр Алексеевич объявил шведскому королю войну. Поют нескончаемые дифирамбы — за славную викторию под Дерптом… А с другой стороны, дипломаты европейские очень сильно разочарованы Карлусом Двенадцатым. Вернее, тем, что он совсем и не рвется — серьезно сразиться с Россией…

— Ну и ничего нового! — скучающе и лениво зевнул Егор. — Все эти хитрые поляки да немцы спят и видят, как Россия сойдется со Швецией в кровавой и беспощадной схватке. И все только для того, чтобы потом решительно добить выигравшего, но ослабевшего бойца — подлым ударом в спину…

— Может, тогда, Александр Данилович, и нам не стоит торопиться? Война объявлена, а активных действий-то и нет… Так, только видимость одна. Почему бы и нет? Они все там хитрые из себя, да и мы — не лыком шиты…

Егор непонимающе поморщился:

— Трудный вопрос, Андрюшка! Стоит ли торопить Историю? Или, наоборот, ее, особу хитроумную, тормозить надобно? Если бы я знал ответ, если бы знал…

Ясным июньским утром ял «Франц Лефорт», на борту которого — кроме штатной водоплавающей команды — находился Егор с десятком своих подчиненных, медленно отчалил от новехонького псковского мола. Задуманная операция была достаточно бесшабашной и рискованной: планировалось за световой день подойти к узкому проливу между Псковским и Чудским озером, ночью незаметно — для шведских наблюдательных постов и судов эскадры командора Лешерта — преодолеть пролив и уйти строго на восток, спрятавшись в узком заливе. Там Егор — со своим невеликим отрядом — должен был высадиться на прочный озерный берег и двинуться строго на север, к городу Гдову, а ял, дождавшись следующей темной ночи, вернуться по проливу обратно — в Псковское озеро. Необходимость в таком хитром действе была обусловлена тем, что между Псковским и Чудским озером (восточнее пролива) располагались совершенно непроходимые и топкие (особенно — после недавнего весеннего паводка), знаменитые псковские болота. Обходить эти трясины с востока — означало одно: делать неслабый крюк в лишние сто — сто двадцать верст…

Ночь выдалась тихой и безветренной.

— Все пушки снять с креплений и осторожно переместить в сторону! — тихо скомандовал Емеля Тихий — капитан парусно-гребного яла. — Весла закрепить! Весла — на воду! Пошли, ребята…

«Франц Лефорт» медленно, ориентируясь сугубо на звезды, двинулся на север…

Пролив прошли на самом рассвете.

— Здравствуй, Чудь-озеро великое! — уважительно поздоровался с водоемом капитан Тихий и радостно известил Егора: — Западный ветер принимается, господин генерал-майор! Сейчас поднимем паруса и уйдем на восток, спрячемся за дальний мыс! Делов-то — на рыбью ногу, а вы сомневались…

Убрали почти все весла, щедро подняли светло-бежевые, неказистые паруса, но спрятаться за мысом уже не получилось, сглазил Емеля: на севере неожиданно и угрожающе замаячили силуэты вражеских кораблей.

— Один, два, три… пять… девять… двенадцать! — вслух считал Тихий, не отрываясь от окуляра подзорной трубы. — Вся эскадра Лешерта пожаловала, в полном составе! Как же так, Александр Данилович? Ведь известно, что сей командор всегда на ночевку останавливается у берега. Что он тут делал — на раннем рассвете? Нас ждал? Тогда — откуда узнал? А, Александр Данилович? Ничего не понимаю…

— Видимо — судьба! — невозмутимо ответил Егор и спокойно уточнил: — А если попробовать — уйти проливом обратно, в Псковское озеро?

— Ничего не получится! — горестно и безнадежно махнул рукой Емельян. — Западный ветер больно уж окреп, несет нас прямо на берег. Надо отдавать якоря, чтобы не налететь на прибрежные скалы, а нельзя: швед тут же заберет в злой полон…

После тридцатисекундного раздумья Егор скомандовал:

— Капитан, прикажи поднять все паруса, курс — прямо по ветру, строго на восток! Когда нас выбросит на берег, то поджигаем ял и уходим! Пушки ядра и все тяжелое — немедленно за борт! Выполнять!

«Франц Лефорт» сел на прибрежную мель очень даже удачно: всего в двенадцати — пятнадцати метрах от желто-коричневого крутого обрыва, почти не накренясь относительно горизонтальной плоскости. Команда и пассажиры, захватив с собой огнестрельное и холодное оружие, а также теплую одежду и небольшие запасы продовольствия, послушно покинули борт судна и, погрузившись по пояс в прохладную озерную воду, хмуро побрели к берегу.

Егор и Тихий оперативно, щедро пользуясь жирной солониной, вынимаемой из толстого бочонка, развели на палубе яла — рядом с мачтами и бортами — несколько невеликих костров.

— Эх, плохо разгорается, сырое же все! — огорченно вздыхал капитан обреченного яла, поглядывая на вялые, белесо-серые струйки дыма. — Не дай бог, шведу достанется мой бедный кораблик…

— Не достанется, брат! — уверенно заверил его Егор и, пристально взглянув на морскую гладь, предложил: — Давай, Емеля, оперативно сматываться на берег, пока еще не поздно!

Метрах в трехстах от севшего на мель «Франца Лефорта» надежно и однозначно встали на якоря пять шведских кораблей: три серьезных фрегата и две длинные озерные шняги, от которых уже отплывали гребные лодки, ощетинившиеся многочисленными ружейными стволами.

— Вот же повезло мордам скандинавским, усатым, так их всех растак! — от души выругался Емельян и по широкому веревочному трапу начал торопливо спускаться в холодную воду…

Егор и Тихий скрытно залегли на крутом береговом обрыве — за разлапистым сосновым корневищем-выворотнем. Первая вражеская лодка уже пристала к невидимому с обрыва борту яла, послышался редкий стук — это шведские моряки старательно метали абордажные крючья, пытаясь зацепиться ими за широкие перила бортов яла. На палубе «Франца Лефорта» горели — в среднюю силу — четыре дымных костра.

Еще две лодки противника медленно оплыли севший на мель корабль — по разным сторонам, матросы, находящиеся в них, без устали поводили своими ружьями туда-сюда, высматривая на берегу подходящую и достойную мишень для меткого выстрела.

— Давай! — коротко приказал Егор и с силой метнул зажигательную гранату, целясь в переднюю мачту яла, где горел самый яркий костерок, после чего опустил голову и прикрыл ее сверху руками.

Один за другим громыхнули два сильных взрыва, волосы на затылке резко погладила торопливая и жаркая волна, послышались звуки беспорядочных выстрелов, вокруг визгливо и бестолково запели шведские пули…

— Все, огонь разгорелся знатно, и шведы трусливо уходят! — через три минуты объявил Тихий. — Боятся, что на «Франце Лефорте» может взорваться пороховой погреб. Это они, усачи, правильно опасаются…

Когда они стали отходить вглубь берега, Емельян несколько раз болезненно охнул и хмуро выругался себе под нос.

— Ранило никак? — озабоченно спросил Егор.

— Да не в этом дело! — печально и расстроенно ответил Тихий. — Шведская пуля только плечо оцарапала совсем чуть-чуть, даже кровь уже не идет… А вот когда мы гранаты метали, то я глаза-то закрыл, а лицо так и не успел спрятать, вот все усы и опалило (брови-то ерунда, это ничего не значит!), а без усов жена меня совсем не воспринимает: смеется без остановки и все отталкивает в сторону…

Сильный западный ветер принес громкое эхо нового сильного взрыва.

— Вот и все! — печально объявил Егор. — Погиб еще один «Франц Лефорт»…

На привале решили окончательно разобраться с ближайшими планами.

— Ну, Емеля, пойдешь с нами к истокам Наровы — охотиться на командора Лешерта? — спросил Егор. — Со всей командой, естественно… Если захватим эскадру шведскую, то ты какой кораблик заберешь — под свое начало?

— Я бы взял флагманскую яхту «Каролус»! — сглотнув слюну и мечтательно щурясь, ответил Тихий. — Такое красивое и ходкое «корыто», это что-то… Только, видимо, не судьба. Мы же с командой приписаны к Псковской крепости, нам туда и возвращаться надо. Иначе — дезертирство получится, кнут ката, клейма на щеках, вырванные ноздри, ссылка сибирская, лютая… Вот дойдем вместе с вами до Гдова, разживемся скромными съестными припасами, простеньким походным снаряжением, да и тронемся в обратный путь. А как вернемся в Псков, так сразу же второй ял заложим на верфи…

Уже в Гдове, прощаясь с командой погибшего яла, Егор протянул капитану Тихому небольшой коричневый конверт и кратко пояснил:

— Это мое письмо к псковскому воеводе. В нем я подробно рассказываю об обстоятельствах гибели «Франца Лефорта», велю никого строго не наказывать, прошу действенно помочь — в постройке нового яла. А может, капитан, сразу замахнешься на фрегат трехмачтовый?

Сам город Гдов оказался весьма занятным и приметным местом: крепкие, почерневшие от сильных озерных ветров деревянные избы-пятистенки, разбросанные по всему низкому берегу, и повсюду — надежно вкопанные в землю деревянные столбы с натянутыми между ними толстыми веревками, на которых была вывешена — для провяливания на свежем воздухе — самая разнообразная рыба. Гигантские щуки и налимы, лещи — многократно превосходящие по своим размерам самые большие подносы, полутораметровые судаки… Над северо-восточной окраиной городка плавно и лениво поднимались вверх многочисленные бело-серые дымки больших и маленьких коптилен, по широким деревянным тротуарам улиц дюжие парни — в холщовых рубахах и портах, обутые в липовые лапти, катали здоровенные бочки с соленой рыбой, вокруг пахло рыбой, и только — рыбой…

«Рыбная столица России! Вернее, одна из ее четырех рыбных столиц, — подумал Егор. — Ведь еще есть и Астрахань, и Азов, и Нижний Новгород…»

В Гдове они задержались совсем ненадолго: переночевали, с утра реквизировали у местного воеводы три подводы с запряженными в них сытыми и шустрыми лошадьми, невеликий запас продовольствия, разной походной мелочи и двинулись на север — по неширокому проселку, сильно заросшему травой и молоденькими рябинками…

Через двое суток с небольшим, преодолев порядка шестидесяти пяти верст, обоз выехал к северо-восточной оконечности Чудского озера, совсем недалеко от искомого истока Наровы.

— Стой, кто следует? — раздался строгий вопрос, и из-за толстого и приземистого двухсотлетнего дуба вышли трое вооруженных солдат — в форме Екатерининского полка Преображенской дивизии.

Егор, одетый в обычный (для тех времен) дворянский охотничий костюм, слез с передовой телеги, снял с головы темно-зеленую шляпу-пирожок, вежливо представился.

— Здравия желаем, господин генерал-майор! — дисциплинированно вытянулись в струнку служивые, безусловно узнав своего самого старшего, не считая царя Петра, командира.

— Вольно, ребята! А где тут у нас — расположение полка? Где полковник Смирнов?

— Через полверсты будет молоденькая березовая роща, — принялся расторопно докладывать самый пожилой из троицы, морщинистый и седоусый солдат. — Как только минуете эту рощу, сразу увидите перекресток. Поезжайте по узкой дороге, что ведет прочь от озера. Выедете на первый холм — все увидите сами…

С холма, где располагался наблюдательный полковой пост, открывался просто замечательный вид: веселое светло-зеленое клеверное поле, на котором в ровные ряды выстроились светло-бежевые прямоугольники армейских палаток, между ними горели аккуратные, почти бездымные костры, на которых готовился нехитрый солдатский обед. Чуть в стороне — ближе к сосновому бору — расположилась полковая артиллерия и несколько специальных повозок — с красными крестами на светлой боковой парусине, еще дальше угадывался темно-гнедой косяк пасущихся лошадей.

— С одной стороны — просто идеальнейший порядок, а если посмотреть с другой, то с полковника надо срочно обрывать погоны! — невесело усмехнулся Егор.

Никита Смирнов — командир Екатерининского полка — встретил своего непосредственного воинского начальника широкой радостной улыбкой и, приняв положение «смирно», принялся бодро докладывать: обо всех происшествиях, случившихся за время перехода полка из московского стационарного лагеря, о количестве заболевших людей и павших в дороге лошадей…

— Вольно! — выслушав доклад до конца, подал команду Егор и предложил нейтральным, ничего хорошего не обещавшим голосом: — Давай-ка, господин полковник, отойдем в сторонку на пару ласковых слов… — и застыл в немом изумлении, заметив за спиной Смирнова знакомое лицо.

— Я это, Александр Данилович, точно — я! — заверил его, весело и жизнерадостно скалясь, Никита Апраксин — молоденький новгородский воевода, на плечах которого тоже красовались полковничьи погоны. — Меня Петр Алексеевич лично сюда направил — за справную службу, первый батальон доверил! Правда, только временно, к началу зимы велел незамедлительно следовать обратно, в Новгород…

— Ладно, братцы Никитоны! — задумчиво почесав переносицу, решил Егор: — Полковник Смирнов! Распорядись, чтобы возле вон того белого камня поставили раскладной столик — сам знаешь с чем, и три стула (если есть, конечно), поговорим — более обстоятельно, с чувством и толком.

Выпили крепкой и ароматной зубровки — за встречу, закусили сочной и духовитой оленятиной, зажаренной на углях обычного солдатского костра.

— Это я вчера на берегу озера, на самом рассвете, завалил красавца рогача! — совершенно по-мальчишески похвастался Апраксин.

— А как же — эскадра Лешерта? — удивленно поинтересовался Егор, отправляя в рот аппетитный, светло-розовый кусочек мяса, наколотый на острие стилета. — Громкими выстрелами можно же привлечь внимание шведских кораблей…

Тезки смешливо переглянулись между собой, и Смирнов охотно пояснил:

— Мы уже погоняли немного посудины этого славного командора. В тот вечер, когда полк только прибыл на это место, мне разведчики доложили, что под восточным берегом стоят шведские корабли. Целых двенадцать штук. Мы тогда — уже на позднем малиновом закате — выкатили на высокий обрыв три полевые мортиры и открыли по судам противника беглый огонь. Правда, сильного урона нанести не удалось: эскадра Лешерта тут же снялась с якорей и растворилась — в наступившей ночи, ушла куда-то к югу…

«Теперь понятно, почему „Франц Лефорт“ тем памятным ранним утром неожиданно напоролся на шведские корабли!» — сделал свои выводы сообразительный внутренний голос.

После того как вкусили по второй чарке зубровки, Егор вкрадчиво и внешне очень даже ласково спросил:

— Не скажете ли мне, любезные Никитоны, а с какой такой важной целью Екатерининский полк прибыл к истокам Наровы?

Полковники, предчувствуя некий скрытый подвох, озабоченно переглянулись, и Смирнов четко доложил:

— Цели сии нам, господин генерал-майор, неизвестны! Федор Голицын — в присутствии самого Петра Алексеевича — поставил перед нашим полком такую задачу: «Тайно проследовать к истокам реки Наровы и встать там крепким лагерем! Каждому солдату иметь при себе: по одному плотницкому топору и долоту да восьмую часть пуда длинных бронзовых гвоздей, еще — по одной хорошей пиле — на десять человек…» Для чего? Было сказано, мол: «Появится Меньшиков Александр Данилович, он вам все и объяснит подробно!» Что-то не так, господин генерал-майор?

«Да, русское головотяпство — воистину бессмертно!» — тоскливо подумал Егор.

После минутного молчания он, так и не дав воли своему праведному гневу, терпеливо и вдумчиво объяснил:

— Правильно приказ должен был звучать следующим образом: «Тайно проследовать к истокам реки Наровы!

И тайно же — встать там крепким лагерем!» Улавливаете разницу? Нет? Хорошо, так и быть, поясню — специально для глупых малолеток. Мною планировалось следующее: изготовить — скрытно от шведов — необходимое количество лодок, маленьких шняг и надежных плотов, после чего — в тихую и безветренную погоду — неожиданно атаковать корабли командора Лешерта, стоящие под восточным берегом на ночной стоянке, и полностью пленить их… Поняли теперь? А вы что натворили? Нашумели, глупыми пушечными выстрелами отогнали эскадру от берега… Ну, что делать теперь прикажете? Да хватит вам играть в гляделки! Все переглядываются, перемигиваются…

«Как же эти Никиты — похожи друг на друга! — восхищенно сообщил наблюдательный внутренний голос. — Оба молодые, русоголовые, широкоплечие, кровь с молоком, если говорить коротко и образно…»

На этот раз ему ответил Апраксин — взволнованным и чуть дрожащим голосом:

— Александр Данилович! Мы же ничего не знали про этот ваш план! Просто выполняли полученный приказ… Что же теперь — ничего не получится? Ничего придумать нельзя?

— Что-нибудь придумать — всегда можно! — назидательно и чуть насмешливо усмехнулся Егор. — Если, конечно, голова имеется на плечах, а не чурбан деревянный — для ношения модных шляп, украшенных страусовыми перьями, закупленными в Бельгии… Ладно, будем исправлять ваши ошибки!

На следующее утро полк — с громким барабанным боем, который разносился чутким северным эхом по всей глади Чудского озера, покинул свой временный лагерь и неторопливо двинулся на север.

— Пусть шведы подумают, что мы направляемся к Нарвской крепости! — разъяснил свою нехитрую задумку Егор. — Другие-то наши войска уже подошли к Нарве? Кого Петр Алексеевич назначил командовать ими?

— Бориса Петровича Шереметьева! — браво отрапортовал Смирнов. — Шумство нарвское должно начаться уже через неделю-полторы. Значит, на подходе к крепости должны находиться две пехотные дивизии да одна — драгунская.

— Хорошо, может, командор Лешерт и поверит, что мы тоже направляемся к Нарве… Мортиры-то сбросили в озеро?

— Так точно, Александр Данилович! — торопливо ответил Апраксин. — Три штуки лежат на мели, под самым обрывом! С озера так смотрится, будто обрывистый берег нежданно обвалился, и пушки — сами по себе — попадали в мелкую воду. Обрыв в том месте крутой и высоченный, попробуй их подними назад, а полку уже выступать надо, нельзя опаздывать к месту общего сбора. Вот русские и бросили свои пушки, ушли, мол, подберем на обратном пути, без всякой спешки… Мортиры-то новенькие, саксонской работы! Должен Лешерт клюнуть, должна взыграть его природная европейская жадность…

Екатерининский полк, пройдя вдоль русла Наровы верст десять — двенадцать, резко повернул на восток, постепенно заворачивая на юго-восток. Через двое суток они встали уже новым лагерем — на широкой прогалине между вековым сосновым бором и мрачной стеной густого лиственного леса.

— Место как место! — неопределенно пожал плечами Егор. — Дальше все равно нам не пройти, болото начинается, вся артиллерия завязнет…

— Главное, что до берега Чудского озера будет верст двенадцать — пятнадцать, и стук топоров будет не слышен шведу, — высказал свое мнение Апраксин. — Что, Александр Данилович, начинаем мастерить лодки и легкие плоты?

— Начинайте! — махнул рукой Егор. — Надо столько понаделать этих самых плавсредств, чтобы на них одновременно разместилось сотен пять-шесть бойцов. Все готовые лодки и плотики — сразу транспортировать поближе к озерному берегу. Полковник Смирнов! Немедленно направить к Чудскому озеру команду толковых разведчиков! А еще лучше — две серьезные команды. Пусть внимательно наблюдают и незамедлительно доносят обо всем мало-мальски интересном…

Работа спорилась, из-под плотницких инструментов безостановочно появлялись на свет плавсредства самых разнообразных конструкций и размеров: дощатые лодки, борта которых были наспех проконопачены лесным мхом, лодки-долбленки, крохотные катамараны, легкие плотики-поплавки, служащие только для перемещения оружия — толкающими их вперед пловцами…

Через неделю в лагере появился посыльный от разведчиков, доложил:

— Вчера, уже под вечер, объявились два вражеских фрегата. Долго ходили вдоль берега туда-сюда, все стекла подзорных труб сверкали на закатном солнце… Потом неприятель спустил на воду четыре гребные лодки, которые подошли к самому обрыву, под которым лежат мортиры. Осмотрели шведы все, ощупали. Потом команда из шести вооруженных матросов высадилась на берег, толково прочесала там все. Даже дошли те матросы до брошенного полкового лагеря. Потом лодки вернулись на фрегаты. А те сразу же отчалили к западному берегу.

— Все, господа мои, пора срочно половину полка перебрасывать к озерному берегу! — решил Егор. — Не сегодня, так завтра сам Лешерт пожалует к нам в гости! Вторая половина полка пусть дальше усердно стучит своими топорами, таскает к озеру готовые лодки и плотики. Только все надо делать очень тихо, чтобы не спугнуть противника…

Прошли сутки, другие… Время тянулось нестерпимо медленно, напряженное ожидание бесконечно утомляло.

— Где же они? — недоумевал Никита Апраксин. — Может, ждут устойчивого западного ветра? Или же почувствовали ловушку и берегутся?

Тем временем наступило полноценное русское лето: солнце жарило уже вовсю, кругом витали чудесные ароматы зацветающего разнотравья, приглашая погрузиться в сладкий послеобеденный сон…

— Александр Данилович! — позвал чей-то знакомый и взволнованный голос. — Господин генерал-майор, просыпайтесь же скорее!

— А, что? — Егор неохотно вынырнул из завлекательной пучины цветного эротического сна, сел на войлочной кошме, расстеленной под раскидистым дубом — в тенечке, торопливо провел ладонью по лицу.

— Пришел командор Лешерт! — радостно сообщил Апраксин, широко улыбаясь и демонстрируя свои белоснежные зубы (большая редкость — для тех времен!). — Всей своей эскадрой — пришел!

Егор внимательно, буквально «прилипнув» глазом к окуляру своей подзорной трубы (было пасмурно, следовательно, предательских солнечных бликов можно было не опасаться), осматривал корабли противника, а внутренний голос дотошно комментировал увиденное: «Двенадцать штук — полный состав, что просто отлично! Суда стоят очень компактно: до самого дальнего фрегата будет метров триста пятьдесят, до ближней двухмачтовой шняги — метров двести… Тоже совсем неплохо! Вон — флагманская яхта „Каролус“, где Лешерт держит свой командорский вымпел. Прав был капитан Тихий: очень красивая и элегантная штучка — эта яхта! Прямо-таки — сплошное совершенство… Так, что у нас с ветром? Легкий юго-западный бриз, похоже, что к ночи он стихнет полностью… Смотри-ка ты, эти ухари и плоты притащили с собой!»

Действительно, за кормой двухмачтовой шняги, которая называлась (по странному совпадению?) «Катериной», наблюдалось три длинных и широких плота, связанных между собой крепкими канатами.

— Это они на западном берегу разжились надежными плотами и только после этого заявились сюда — брошенные пушечки прибрать к загребущим рукам. К плотовым бревнам-то даже настилы прибиты дощатые! — насмешливо высказался Апраксин. — Ну надо же — до чего обстоятельные и хозяйственные ребятки…

На плоты тем временем с борта «Катерины» спустились матросы, вооруженные только короткими веслами, а вот от фрегата «Вахтмейстер» отчалили две гребные шлюпки, плотно заполненные людьми с длинными ружьями в руках.

До самого вечера шведы усердно возились с мортирами, перетаскивая их на плоты. Две пушки были успешно установлены и закреплены на настилах, а вот с третьей возникли существенные проблемы: правое колесо очень прочно увязло в коварном илистом дне озера. Видимо поняв, что до темноты им уже не управиться, матросы — во главе с офицером в темно-синей треуголке с ярко-желтой окантовкой — выбрались на обрыв и первым делом развели очень высокий костер, очевидно извещая эскадру о том, что завершение операции откладывается до утра.

Приближался рассвет, на небе по-прежнему было хмуро и пасмурно, но черная ночная мгла уже сменилась серым предрассветным сумраком, ветер полностью отсутствовал. Сзади негромко хрустнула сухая ветка, рядом с Егором, неотрывно наблюдавшим за озерной призрачной гладью, на кошму осторожно опустился Никита Смирнов, доложил вполголоса:

— Господин генерал-майор! У нас все готово: плоты и лодки размещены вдоль берега, люди расставлены. Ждем только условного сигнала…

— Будет вам сигнал! — заверил Егор, не торопясь, докурил трубку, тщательно выбил ее о каблук своего сапога, спрятал в карман охотничьего сюртука, из другого кармана достал ручную гранату, резко провел кончиком короткого фитиля по рукаву сюртука, убедившись, что фитиль горит ровно и уверенно, метнул гранату в сторону дотлевающего шведского костра.

Громыхнуло очень качественно, разрывая на мельчайшие части чуткую и беззащитную утреннюю тишину…

«А какой еще надежный сигнал можно было придумать? — чуть смущенно пояснил внутренний голос. — Уж что пришло в голову, извините…»

— Я пойду с первым батальоном! — скороговоркой сообщил Смирнов и, не дожидаясь согласия начальства, вскочил на ноги и припустил к берегу.

— Полковник, а ведет себя — как последний мальчишка! — недовольно проворчал себе под нос Егор. — Ничего, вот дело закончится, я тебе, воинственный ты наш, такую знатную головомойку устрою, век не забудешь…

Все вокруг сразу пришло в движение, загремели первые выстрелы: это солдаты третьего батальона, не участвующие в «водных процедурах», уничтожали сонных шведских моряков, неосторожно заночевавших на берегу. Егор снова приник к окуляру подзорной трубы: вдоль всей береговой кромки были видны силуэты многочисленных лодок и плотов, медленно, но целенаправленно продвигающихся к вражеским кораблям, совершенно беззащитным и беспомощным при полном штиле.

Очень похоже, что на шведских судах началась классическая паника. Одни капитаны велели поднять якоря, что привело только к тому, что фрегаты и шняги начали неуклюже вращаться вокруг своей оси. Другие же шкиперы велели спустить на воду гребные шлюпки — чтобы попытаться уйти на веслах к западному берегу, бросив сами корабли на произвол судьбы. Загрохотали беспорядочные пушечные залпы, дружные ружейные и пистолетные выстрелы…

Лодки и плоты — с русскими солдатами — густо облепили шведские корабли. Вот уже с передней мачты «Катерины» был спущен шведский сине-желтый флаг, а по штормовым трапам, переброшенным через борта «Каролуса», начали шустро карабкаться наверх крошечные фигурки…

Неожиданно над флагманской яхтой-красавицей вверх поднялся яркий огненный шар, через мгновение по ушам больно ударила сильная звуковая волна, подзорная труба предательски выскользнула из рук. «Наверное, кто-то из шведских офицеров, не желая сдаваться в плен, подорвал пороховой погреб! Скорее всего, что и сам Лешерт, больно уж он, по рассказам пленных и перебежчиков, горд и заносчив», — понял Егор, сильно тряся головой, чтобы избавится от противного звона в ушах.

Когда он в следующий раз навел подзорную трубу на место завершающейся схватки, то увидел только гигантское облако грязно-серого дыма, из которого время от времени выныривали одинокие лодки и плоты, стремящиеся вернуться на берег…

Через полтора часа из трофейной шведской шлюпки на песчаную косу, слегка пошатываясь, выбрался Михаил Сомов — командир второго батальона. Мишкина голова была туго обмотана какой-то окровавленной тряпкой, раненая правая рука располагалась в широкой холщовой перевязи, переброшенной через голову.

— Господин генерал-майор! Эскадра шведского командора Лешерта полностью переведена под руку русскую! — смертельно усталым голосом доложил Сомов. — Три судна затонуло во время взрыва порохового погреба на флагманской яхте «Каролус», остальные находятся на плаву и готовы к плаванию!

— Наши потери? — глядя в сторону, спросил Егор.

— Около шестидесяти убитых, сто пятьдесят человек — ранены и контужены!

— Что с полковниками Апраксиным и Смирновым?

— П-погибли оба, Александр Д-данилович! — заикаясь, сообщил Мишка и заплакал, тоненько всхлипывая…

Егор сидел на речном обрыве, свесив ноги вниз, и, изредка прикладываясь к горлышку прямоугольной бутылки с зубровкой, разговаривал сам с собой:

— Два молодых полковника, оба — Никиты. Молодые, русоголовые, широкоплечие, кровь с молоком — если говорить коротко… Погибли вот. Жалко — до слез… А ведь по всем документам, которые я читал раньше, в двадцать первом веке, эскадра командора Лешерта была захвачена с минимальными потерями. Причем на дно пошла только флагманская яхта, так как пороховой запас на «Каролусе» был совсем незначителен. Правда, произошло все это на три года позже… Что же получается: данные страшные смерти — плата за спешку? История так подло мстит — за свое ускорение? «Параллельный мир» собирает свою дополнительную дань?

Глава одиннадцатая

Беспокойное побережье Балтийское

Как говорится: час-другой отдали скорби и печали, помянули павших братьев по оружию, пора приниматься и за дела важные, неотложные. Война на дворе, а эта строгая дама не терпит излишней сентиментальности и расслабленности…

Егор поднялся на ноги и, сильно размахнувшись, забросил в озерные темные воды недопитую бутылку с зубровкой, после чего подозвал к себе Тихона Тыртова — командира третьего батальона, вышедшего из этой баталии без ран и контузий, поинтересовался:

— Как там подполковник Сомов?

— Сестрички милосердные его уже перевязали, дали вволю хлебнуть кагора монастырского лечебного, настоянного на разных травах. Так что уснул наш Мишаня. Барышни уверяют, что он поправится непременно — недели через три-четыре.

— Ладно, тогда слушай мой приказ! — облегченно вздохнул Егор. — До полного выздоровления подполковника Сомова ты назначаешься командиром Екатерининского полка Преображенской дивизии!

— Слушаюсь, господин генерал-майор! Оправдаю оказанное доверие…

— Не перебивай и слушай внимательно, охламон! Пусть пушкари выделят самую шуструю лошадку с умелым седоком, я сейчас письмо напишу гдовскому воеводе. Необходимо это послание ему доставить как можно быстрей. Девять шведских судов мы успешно захватили, а о корабельных командах и не подумали… Вот пусть воевода и пришлет сюда опытных моряков и рыбаков местных, способных ходить по водам на таких посудинах. Да и ты на каждый кораблик направь по пятку надежных солдат. На всякий случай. Далее, всем судам следовать в Псков — под команду шкипера Емельяна Тихого. Про то я пропишу отдельную бумагу… Теперь по Екатерининскому полку. Идете в Гдов-город, там отдыхаете дня два-три, потом двигаетесь на Псков, далее — на Москву. Все, на этот год для вас воинская кампания закончена: отдыхать, принимать пополнение, проводить маневры… Легких раненых и контуженых взять с собой, тяжелых оставить в Гдове, велеть тамошнему воеводе выделить потом подводы, чтобы доставить всех поправившихся и выздоровевших к полковому подмосковному лагерю. Плененных шведских матросов и офицеров сдать псковскому воеводе, пусть использует их на строительстве крепостных стен, рытье рвов. Ну, вроде бы у меня и все… Понял? Есть вопросы?

— Александр Данилович, а сами-то вы — куда? — чуть помявшись, спросил Тихон.

— Я к Нарве пойду — для начала, а там уже определюсь… Мои-то сотрудники живы? Все уцелели в этой схватке озерной?

— Один убит да другой — контужен сильно…

Еще через час Егор — в сопровождении восьми своих людей — пешим ходом направился в сторону Нарвской крепости. Лошадей в этот раз решили не задействовать:

больно уж низкие берега реки Наровы, вдоль которой пролегал их маршрут, густо заросли различным кустарником и мелколесьем.

На темно-багровом закате, пройдя вниз по течению Наровы порядка семнадцати-восемнадцати верст, отряд остановился на ночевку. Разожгли невысокий походный костер, сноровисто установили парусиновую армейскую палатку — одну на всех. Этот вечер, один из первых июльских, выдался тихим, теплым и очень светлым. В реке громко и часто плескалась крупная рыба, в густых прибрежных камышах сонно крякали утки, чуть слышно гоготали дикие гуси, готовясь ко сну.

После завершения нехитрого, но сытного ужина, Егор вольготно расположился на толстой войлочной кошме, не торопясь, раскурил последнюю — на этот долгий и трудный день — трубочку. Лежал себе и умиротворенно пускал в небо сизые кольца табачного дыма, раздумывая над превратностями своей непростой судьбы…

Неожиданно на противоположном речном берегу послышался громкий и утробный рык, в ответ ему раздался другой — не менее дикий и яростный.

— Что это такое? — вскочил Егор на ноги, выхватывая из-за пояса пистолет.

— Ерунда, господин генерал-майор! — заверил его Фролка Иванов — бывший денщик Якова Брюса, так и прижившийся в охранной Службе после тех памятных ноябрьских событий. — Просто тутошние медведи делят свои угодья.

Рык тем временем превратился в настоящий разноголосый рев. Создавалось устойчивое впечатление, что в этом дружном хоре принимало участие не менее шести-семи крупных медвежьих особей.

— Чего они не поделили-то? — поинтересовался Егор в редкий период тишины, недоверчиво и опасливо посматривая в сторону неожиданной «концертной площадки».

Фролка, усердно кроша в котелок с кипятком куски чаги — чайного гриба, срубленного с ближайшей толстой березы, охотно пояснил:

— Я же, господин генерал-майор, сам псковский, мне это и не внове… Медведей в этих краях — просто ужас сколько! Особенно — чуть севернее Гдова. Это место, где речка Нарова вытекает из Чудского озера, так и прозывается в народе — «медвежий угол»… Поэтому мишки всегда очень тщательно делят между собой все угодья, а всех нарушителей — прогоняют беспощадно. А сейчас-то — что получилось? Был большущий шум — от нашей недавней жаркой схватки с эскадрой командора Лешерта. Потом и вовсе — сильный взрыв… Вот тамошние медведи сильно испугались и от того испуга снялись со своих насиженных мест, решили уйти на другой берег Наровы. А здесь их никто и не ждал. Тут же набежали местные мишки, чтобы решительно прогнать всех пришлых и незваных. Оно и началось…

Рев-рык возобновился с новой силой, послышался громкий всплеск — от падения грузного и тяжелого тела в речную воду, за ним — второй.

— Эге, ишь ты! — забеспокоился Фролка, доставая из костра ярко горящую сухую сосновую жердь. — Придется, на всякий случай, сходить на берег. Иначе к нам могут пожаловать очень недобрые и опасные гости…

Кроме Егора и Фролки на речную каменистую косу выбрались и все остальные члены отряда: все равно спать под эту медвежью какофонию было совершенно невозможно. У кого-то в руках было ружье, у кого-то — пистолет.

— Вона, плывут, бедолаги! — указал Фролка своим импровизированным факелом на темно-серую поверхность реки. — Правее того белого камня…

Егор навел подзорную трубу на указанное место: две крупные черные медвежьи головы мелькали в неспокойных волнах Наровы, то появляясь, то опять исчезая из виду.

Он перевел свой оптический прибор на противоположный речной берег: там обнаружилось сразу пять матерых светло-бурых медведей (или — медведиц?), которые, угрожающе порыкивая, напряженно наблюдали за уплывающими сородичами.

— Братцы, давайте пальнем дружно — в сторону тех пловцов! — предложил Фролка. — Чтобы они, случаем, не выбрались на берег рядом с нашим лагерем.

Над рекой вразнобой зазвучали ружейные и пистолетные выстрелы, Егор увидел, как черноголовые мишки испуганно отвернули от берега, где располагался лагерь отряда, и сноровисто поплыли вниз по течению реки, а их светло-бурые собратья покинули противоположный обрывистый берег, торопливо разбредясь в разные стороны…

Через сорок часов, переночевав еще раз у глубокого речного омута, из которого удалось выловить парочку вполне приличных налимов, Егор и его подчиненные вышли к первым русским постам, охраняющим брод через Нарову. На севере все было затянуто густым черным дымом, а войска, вытянувшись узкой цепочкой, торопливо перебирались обратно на русский берег, перетаскивали полевые мортиры и гаубицы, установленные на деревянных, качественно сколоченных плотах.

— Что происходит? Почему отступаем? — строго спросил Егор у черноусого драгунского поручика, командовавшего сторожевым постом. — Ведь этот дым — стоит над Нарвской крепостью?

— Нарва-то второй день уже горит, да свейский воинский корпус на подходе, господин генерал-майор! — браво доложил поручик. — Сам генерал Шлиппенбах ведет шведов! Зело он злобен — за свою мартовскую конфузию под Дерптом… Государь приказал армейским частям незамедлительно отойти на правый берег Наровы. Наладить надежную охрану всех ближних бродов и переправ, полевую артиллерию установить — в специальных земельных укрытиях, которые надлежит дельно укрепить дубовыми бревнами…

— Петр Алексеевич уже здесь? — удивился Егор. — Когда прибыл? Где он сейчас?

— Пять дней назад, Александр Данилович! Государь — вместе с Борисом Петровичем Шереметьевым и всеми штабными офицерами — еще вчера перебрались на наш берег. Командный пункт нынче разбит на том высоком холме, что расположен в трех верстах восточнее Иван-города.

— Сам-то как? Грозен?

— Никак нет! Бодры, веселы и негневливы!

— И то хлеб…

Петр, за спиной которого маячил улыбающийся Василий Волков, встретил Егора распростертыми объятиями:

— Алексашка, сучий потрох, исчадие ада! Как же я соскучился без тебя, засранца! Эй, кто-нибудь… Быстро собрать на стол — всего самого лучшего!

Пока накрывали походный стол, Егор шепотом спросил у царя:

— Ну, как оно, мин херц, с Мартой-Екатериной-то? Срослось что-нибудь?

— Срослось, — чуть покраснев, так же тихо ответил Петр. — Все — срослось, до самого конца… Спасибо тебе, охранитель, за эту милую особу. Век не забуду! Правда, побыть довелось вместе — всего-то четыре дня… И моему сыну Алешке она, Катенька — то есть, очень приглянулась: смотрит на нее мальчонка — и улыбается…

Сели за раскладной стол: Петр, Егор, Шереметьев и Василий Волков.

Егор коротко рассказал обо всех обстоятельствах пленения шведской эскадры.

— А Лешерт-то каков! — уважительно покачал головой Волков. — Не захотел сдаваться в плен, предпочел тому смерть лютую…

— Жалко-то как — Никиту Апраксина! — искренне огорчился Петр. — Неплохой воевода получался из мальца, дельный… Все корабли плененные, охранитель, ты направил в Псков? Оно и правильно, если надо будет, то они помогут отогнать шведов от города.

По предложению генерала Шереметьева выпили по первой чарке, помянув славных воинов, погибших в озерной баталии, помолчали, закусили.

— Слышь, Данилыч, а куда ты услал Бровкина Алешку? — с аппетитом обгладывая жирное гусиное бедро, спросил царь. — А потом и про герцогиню эту поведай — как да что… Не, мне твоя Александра Ивановна вкратце обрисовала — общую картинку, только я так до конца и не понял: в чем высший смысл этой истории? Я же тебя очень даже хорошо знаю! Не иначе что-то задумал хитрое да высокоумное?

— Начну по порядку! — весело похрустев маринованной редькой, приступил к ответам Егор, прекрасно понимая, что местами придется нагло врать. — Маркиз поехал на восток, поближе к Сибири-матушке, повез прятать в дальний острог подлого шпиона турецкого. Понимаешь, мин херц, приехал ко мне в Псков один басурман — с письмом от Медзоморт-паши. Мол, надо данного турка отправить на Урал, чтобы он там все внимательно осмотрел — на предмет будущих торговых дел. Я так подумал: с одной стороны, нам в горах Уральских чужие глаза совсем и не нужны, а с другой, надо и Медзоморт-пашу уважить. Человек он хороший, почему не помочь? Вот пусть этот коварный шпион и сидит — в уральской темнице, а в Константинополь так отпишем мол: «Уехал ваш посланец на восход солнца, да и пропал совершенно бесследно. Россия — она же бескрайняя, в ней затеряться случайно — раз плюнуть…» А что такого? Как наш дьяк Прокофий Возницын в Константинополе исчез без следа — так и ничего? Вот и турецкий посланец — сгинул…

— Дурью все маешься! — недовольно скривился Петр. — Не, про Урал да «чужие глаза» я полностью согласен с тобой. Пошли все эти любопытные иноземные морды — куда подальше! Но зачем же вокруг этого — городить такой непростой огород? Свернули бы тонкую шею этому шпиону прямо в Пскове, закопали бы в ближайшем глубоком овраге, а Медзоморту отписали бы, что, мол, успешно отбыл ваш человечек — в сторону далекой Сибири… Делов-то! Впрочем, Данилыч, это твои погремушки, не буду встревать…

«Эге, будь настороже, братец! — тоненьким и бодрым комариком заныло чувство опасности. — Глаза-то у нашего Петра Алексеевича блеснули как-то очень уж недоверчиво. Запомнит он явно об Аль-Кашаре, а это очень плохо. Эх, надо было, действительно, пристукнуть этого араба по-тихому, как сам царь советует! Что теперь делать? Надо при первой же возможности, как подвернется подходящий серьезный повод, тебе лично выезжать в уральские края. Как это — зачем? Чтобы надежно исправить собственную же оплошность…»

— Ладно, давай сказывай про курляндскую герцогиню! — велел Петр. — Но сперва еще пропустим по одной чарке. Предлагаю выпить: за прекрасных и нежных девиц, что скучают по нам, непутевым, где-то…

Пропустили.

— У герцогини Луизы и маркиза Алешки амур приключился! — аккуратно промокнув губы рукавом своего камзола, поведал Егор. — Вот я и подумал, что это можно здорово использовать в наших делах прибалтийских…

— Ага-ага! — недоверчиво и смешливо покачал головой царь. — Заливаешь, наверное! Просто захотел помочь другу-приятелю увести у курляндского герцога законную супругу, а теперь вот выискиваешь серьезные причины. Ну сказывай, где в этом амуре государственная выгода?

— А вот сам подумай, мин херц, только не спеши. Алешка же этого Фридриха-Вильгельма честно вызвал на дуэль, а тот не явился, то бишь — струсил. Из-за этого наша рыженькая Луиза официально и объявила: что больше не считает герцога своим супругом и разрывает с ним всякие отношения…

— Что из того? Подумаешь! — лениво зевнул царь.

— Ничего и не подумаешь! — не сдавался Егор. — Трус — значит, не рыцарь! Следовательно, не заслуживает права носить герцогскую корону! Вот ты, государь, и пишешь письмо тамошнему рыцарству, а в этом своем послании подробно излагаешь все обстоятельства дела и строго требуешь — данного герцога незамедлительно сместить (убить, отправить в ссылку, выгнать за пределы Митавы), а на его место назначить (выбрать, определить на рыцарском турнире, метнуть жребий) нового и достойного.

— Какой в этом прок? Ну изберут митавские худосочные дворяне вместо одного худосочного придурка и слюнтяя — другого… Что из того?

— В том-то все и дело, что тамошние лентяи вообще ничего не будут делать! Так этот позорный Фридрих-Вильгельм и останется Великим герцогом Курляндским до самой своей смерти. Понимаешь теперь, мин херц?

— Не-а! — честно признался Петр, уже начиная гневно посверкивать глазами.

— Потом, когда уже возьмем Нарву, — мечтательно прищурился Егор, — можно будет и все земли прибалтийские перевести под руку русскую. Под твою, то есть Петр Алексеевич, руку. А вот и веский повод — Курляндию захватить! Мол, вас же, козлов драных, жирных да ленивых, просили добром — сменить вашего занюханного герцога? Просили! Вы не послушались, оставили старого? Теперь уж не обижайтесь, родимые: мы его сами сменим! А чтобы дальше не возникало всяких ненужных казусов, на герцогский трон мы посадим своего человека… К примеру, кто из русских дворян возьмет на свою шпагу Митаву-город, тому и быть — Великим герцогом Курляндским! А, мин херц, чем это плохо? Будет сидеть на Митаве верный тебе человек, проверенный и надежный. Не просто испуганный и дрожащий вассал, которого привели под присягу силой русского оружия, а по-настоящему — свой в доску. Русский — по своей природе! — лукаво подмигнул Волкову: — Вот ты, Василий, готов стать курляндским герцогом? Что смущаешься — как кисейная барышня? Отвечай, когда начальство спрашивает!

— Дык я то что? — смущенно и несвязно забормотал Василий, сразу поняв, куда и к чему клонит Егор. — Как Петр Алексеевич прикажет, так и исполню! Хоть завтра…

На царя, как и ожидалось, напал нешуточный приступ необузданного хохота, по окончании которого Петр пообещал:

— Ладно, как будет подходящее настроение, в смысле — ехидное да глумливое, так сразу и начертаю писульку курляндским толстопузам… Может, и выгорит дело! А пока, — обернулся к Шереметьеву, — расскажи-ка, Борис Петрович, друг любезный, господину генерал-майору о наших делах воинских.

Шереметьев, сыто рыгнув, с видимым неудовольствием отложил на тарелку свиную лопатку, обглоданную только наполовину. После чего тщательно обтер руки о бархатные голенища собственных сапог, из обычного посеребренного ведерка, стоящего на краю стола, зачерпнул емким ковшиком — на длинной ручке — пенного хорошо настоявшегося кваса, вволю напился — прямо из ковшика, рыгнув еще раз, принялся излагать, изредка внимательно посматривая на Егора своими выпуклыми и умными глазами:

— Правый берег, русский еще совсем недавно, мы, Александр Данилович, разорять не стали, пожалели. Да и по Иван-городу из пушек постреляли без всякого прилежания: древняя российская вотчина как-никак. И многие жители в этом городе — люди русские… По временным мостам и бродам — в двух-трех верстах выше по течению Наровы от крепости — наши войска перешли на левый берег. Здесь уже оторвались от всей российской души: пожгли мызы и деревеньки ливонские, вот, — кивнул головой на свою тарелку, — разжились отличной, в меру жирной свининой… Но крестьян и прочих работных людишек убивать и брать в полон не стали. А зачем, собственно? Не сегодня, так завтра эти края станут нашими, надо же будет кому-то пахать да сеять. Так только, разогнали всех по разным сторонам. Я солдатикам своим даже девок тамошних не велел трогать… Ага, значит, подступили к Нарве. Тут-то и выяснилось, что не все гладко придумано тобой, господин генерал-майор! Как бы это объяснить тебе — попроще? Состав горючий, коим метательные гранаты начинены, он и неплох совсем: жарок — при взрыве, пламя поднимается высоко. Только вот…

— Оказалось, что вести дельный пушечный огонь по Нарвской крепости можно только по ночам! — нетерпеливо прервал царь медлительного Шереметьева. — И то если ночь пасмурная да темная…

— Почему — только темными ночами? — не понял Егор.

Петр, довольно улыбаясь, заявил:

— Вот мы, охранитель, наконец-то и поменялись с тобой местами! Обычно это ты мне что-нибудь излагаешь — с важным видом, а я ничего не могу понять до конца… Теперь вот твоя очередь пришла — дурачком с паперти церковной почувствовать себя! Что, так и не догадался, высокоумный ты наш?

— Нет, мин херц, ничего не получается! Растолкуй уж мне, глупому…

— Ладно, сэр Александэр, господин генерал-майор, слушай! — смилостивился царь. — Все дело в том, что мы прихватили с собой только полевую артиллерию, как ты и советовал. Дальность стрельбы у легких гаубиц и мортир — совсем не та, не годится для осады крепостей серьезных… Теперь-то понял?

— Понял, государь! — покаянно опустил вниз голову Егор. — Для того чтобы зажигательные гранаты перелетали через крепостные стены, надо полевые мортиры очень близко подтаскивать к этим самым стенам. А там их тут же накрывает меткий ответный огонь из крепостных пушек. Что, были большие потери?

— Да ну, Данилыч, не бери лишнего в голову! Самые обычные потери. Как на серьезной войне без них? — утешил его незлобивый Шереметьев. — С пяток мортир разбило шведскими ядрами, коней и людишек побило немного… Мы сразу все поняли и тут же поменяли тактику — на ночную. Хорошо, знаешь ли, получалось. Тишком — в полной темноте — подъехали, пальнули раз пять-шесть, отступили…

— Да, без осадных, дальнобойных орудий здесь не обойтись! — честно признал свою неправоту Егор. — Только для единорогов придется делать уже другие зажигательные гранаты, гораздо более тяжелые.

После очередной чарки Петр поведал и про причины отступления войск с противоположного берега Наровы:

— Побоялись мы с Борисом Петровичем попасть в «клещи»! С запада подходит корпус Шлиппенбаха, которому король Карл выделил дополнительные силы: теперь у генерала восемь тысяч гренадеров, две тысячи кавалерии, да полевая артиллерия — весьма неплоха. А с тыла могут ударить войска, расположенные в самой крепости. У нарвского коменданта — полковника Горна — еще под ружьем полторы тысячи солдат… Вот мы подумали-подумали, да и решили убраться — подобру-поздорову. В следующем году (а может, и через год-другой) подойдем уже в эти земли прибалтийские сразу тремя корпусами — по двенадцать — пятнадцать тысяч бойцов в каждом. Первый корпус будет вдумчиво разбираться с частями Шлиппенбаха, второй будет штурмовать Юрьевскую твердыню, а третий — Нарвскую…

«Ну надо же — какой потрясающий прогресс! — умилился (практически до слез!) сентиментальный внутренний голос. — Еще два-три года назад сама мысль об отходе — так и не вступив с противником в реальную схватку — даже на версту не приблизилась бы к царской голове… Растет (как государственный и политический деятель!) Петр Алексеевич, ох, растет!»

Петр принялся старательно набивать табаком свою курительную голландскую трубку, кивнув головой Шереметьеву — словно бы приглашая того присоединиться к беседе.

— На военном совете решили перейти Нарову и крепко оседлать восточный берег, — с видимым удовольствием продолжил Борис Петрович царский рассказ. — Мост, что соединял Нарву и Иван-город, мы уже разрушили. На специальных плотах спустили вниз по течению пару пушек, вытащили их на каменистую косу, что раскинулась перед самым мостом на берегу восточном, да и разнесли тот мост — на мелкие камушки… Сейчас у всех бродов через реку расставим артиллерию и солдатские стрелковые батальоны. Нельзя допустить, чтобы гренадеры Шлиппенбаха с ходу форсировали Нарову. А дня через три-четыре дожди начнутся сильные, вода, непременно, поднимется в реке…

— Юродивый предсказал или гадалка цыганская? — криво улыбнулся Егор.

— Не тот и не другая! — Шереметьев на шутку не откликнулся, оставаясь совершенно серьезным. — А поясница моя простуженная да колени подагрические… Так вот, после подъема речной воды Шлиппенбах наверняка встанет лагерем на своем берегу, а мы — на своем. Возьмем в полную блокаду Иван-город. Если, конечно, удастся полностью перекрыть шведам, засевшим в Ивангородской твердыне, возможность получать порох и продовольствие через Нарову… До конца лета простоим здесь, перестреливаясь через реку со Шлиппенбахом. Будем бросать зажигательные гранаты через крепостные стены. Сдастся Иван-город к середине сентября — хорошо. Тогда заселим сию крепость надежным гарнизоном, начнем строительные работы. Уже по зимникам завезем припасы — съестные да огневые. Ломовые единороги — для будущей осады Нарвской крепости… Не удастся захватить Иван-город? Тоже ничего страшного. Отойдем на зимние квартиры — в Псков да Новгород. Будем старательно готовиться к будущей весенней кампании…

— А у тебя, Александр Данилович, какие планы? — поинтересовался Василий Волков.

— Я хочу уже завтра, если Петр Алексеевич, конечно, разрешит, отъехать на восток — вдоль берега балтийского, — озабоченно нахмурившись, сообщил Егор. — Опаздываю я нынче. Очень уж долго провозились с этим зловредным Лешертом. Александровский полк, ведомый Андрюшкой Соколовым, скорее всего, уже вышел к деревне Назия, что расположена в дальних ижорских землях. Ждут они меня, братцы, надо торопиться! А от Иван-города до этой Назии — верст триста будет, если не больше. Дай бог, дней за восемь-девять управиться… Как, мин херц, отпустишь меня?

— Не только что отпущу, но и сам с удовольствием проедусь с тобой! — ответил Петр, окутанный густыми клубами табачного дыма.

— Как же так, государь? Мы же с тобой договаривались! — демонстративно расстроился Шереметьев. — Стар я уже — в одиночку командовать серьезным войском! Я же рассчитывал на тебя! Уж так рассчитывал… Да и дорог-то там путных нет, на карете не проехать. А ты же, государь, не создан для верховой езды…

«Хитрый сукин сын! — саркастически усмехнулся недоверчивый внутренний голос. — Это он просто Ваньку валяет. А на самом-то деле рад-радешенек. С царем-то не забалуешь, не подремлешь в тенечке — в день жаркий… А теперь — намечается лафа полная, бесконтрольная. Да вряд ли Иван-город сдастся к середине сентября…»

Петр, которому в голову, очевидно, пришла та же мысль, только отмахнулся от генерала небрежно, мол: «Пой, ласточка, пой!» — и обратился к Волкову:

— Давай, Вася, начинай собираться! Тоже поедешь с нами, да драгун отбери — человек сорок — пятьдесят, из тех, что понадежнее. Антошку Девиера и Ваньку Солева тоже прихватим с собой. Да, и лошадку подбери мне — высокую в холке да спокойную…

«Намучаетесь вы с ним! — насмешливо предрек недоверчивый внутренний голос. — Тут уважаемый Борис Петрович полностью прав: всадник из царя — аховый! Какие там — восемь-девять дней? Хорошо еще, если за две недели доберетесь до Назии… Иван Солев здесь? Это хорошо, значит, срослась у мальчишки сломанная ключица. А что еще за Девиер такой? Знакомое имя, где-то уже слышанное…»

На следующее утро выехали сразу после торопливого завтрака, под бодрые пушечные и ружейные залпы:

это полки Шереметьева старательно отгоняли от речных бродов настырных гренадеров Шлиппенбаха.

— Ты уж, Борис Петрович, сразу же не впадай в спячку! — прощаясь, погрозил царь генералу пальцем. — Знаю я тебя, борова ленивого. Хоть изредка беспокой шведа…

— Не сомневайся, государь! — истово перекрестился Шереметьев. — Устроим мы этому Шлиппенбаху — баню русскую, жаркую…

Тронулись, выстроившись в длинную цепочку, вдоль речного русла — по вполне наезженному проселку, который образовался при регулярной транспортировке до Иван-города самых разных грузов, доставляемых морем к устью Наровы. Через три часа неторопливой рыси, преодолев немногим более двадцати верст, отряд выехал на Балтийское побережье.

Над морской гладью безраздельно царил полный и благостный штиль, шведских кораблей на горизонте не наблюдалось, летнее жаркое марево безжалостно и планово наступало со всех сторон. Только черные головы и тела балтийских тюленей мелькали в спокойной воде тут и там…

— Все, делаем привал! — зло скомандовал Петр, небрежно смахивая со лба крупные капли пота. — Всю задницу себе отбил! Антошка, помоги слезть с лошади!

К царю бросился высокий и тоненький юноша (визуально — лет семнадцати — девятнадцати), одетый в обычный темно-зеленый дворянский охотничий костюм, лицо у молодого человека было смуглым и породистым: прямой нос, высокий лоб, острый подбородок, широко расставленные, темные миндалевидные глаза.

— Кажется, я этого мальца — с испанскими или португальскими корнями — видел в голландском Амстердаме, на одной из тамошних верфей. Вертелся этот юноша активно вокруг царя, глазки ему строил, — пробормотал себе под нос Егор, спрыгнул с коня и завертел во все стороны головой: — Солев! Быстро ко мне!

— Здесь я, Александр Данилович, здесь! — Иван торопливо вышел из-за толстой сосны, чей ствол был изогнут и закручен самым невероятным образом. — По малой нужде отходил… Чего изволите?

Подойдя к Солеву вплотную, Егор негромко спросил:

— Этот Антон Девиер, он откуда взялся? Как ведет себя? Не замечено ли чего подозрительного?

— Никак нет! Ничего подозрительного не замечено, господин генерал-майор…

— Да тише ты, — зашипел Егор. — Чего орешь-то? Я же тебя спрашиваю пока, что называется, в частном и приватном порядке.

— Ничего подозрительного не замечено, Александр Данилович. Славный малый и верный товарищ. Уже прошел почти месяц, как его Петр Алексеевич назначил своим пажом, по-нашему — денщиком. В Москву сей юноша прибыл из Амстердама. Говорит, что в этом городе и познакомился с нашим государем. Два года назад, когда там гостило Великое Посольство. По-русски Антоха говорит неплохо… Полковник Волков его принял в нашу Службу охранную, занимается с ним лично — всяким разным, очень даже нахваливает.

— А этот юный голландец, случаем, не из этих будет… Которые сожительствуют с мужчинами?

— Никак нет, господин генерал-майор! Только женщинами Антон интересуется — со всем усердием. Что, Александр Данилович, надо присмотреть за ним?

— Ладно, отдыхай пока! — облегченно вздохнув, велел Егор. — Если что, я отдельно распоряжусь…

«Вспомнил! — торжественно и пафосно объявил памятливый внутренний голос. — 2003 год, отмечался трехсотлетний юбилей Санкт-Петербурга, по телевизору показывали разные исторические передачи, приуроченные к этой славной и знаменательной дате. И вот в одной из них подробно рассказывали об основных этапах становления полицейской службы города. Так вот, первого санкт-петербургского генерал-полицмейстера, начальника полицейского управления, как раз и звали — Антон Девиер! Ему потом еще и графское звание присвоили — за службу образцовую и безупречную… Угадай теперь, дружок, а кто его назначил в 1718 году на сию высокую и ответственную должность? Правильно, Александр Данилович Меньшиков, генерал-губернатор тех мест! Так что, братец, знать, этот Девиер — малый действительно толковый. Абы кого не стал бы твой разумный и ушлый пращур продвигать по служебной лестнице. Присмотрись к этому юнцу, вдруг да пригодится…»

По приказу царя на просторной поляне, поросшей уже зацветающим вереском и окруженной с трех сторон высоким сосновым лесом, драгуны развели невысокий костер, прямо в пламени установили бронзовую треногу-подставку, в верхний обруч которой вставили объемистый медный казан, наполненный водой из ближайшего звонкого ручья, впадающего в Балтийское море.

— Мин херц! — от души возмутился Егор. — Рано еще для обеда! Мы с полковником Волковым планировали отдохнуть здесь минут сорок — пятьдесят, напоить лошадей, промочить горло медовухой, закусить хлебом да ранней малиной (вон — целые заросли!), свинину холодную еще захватили с собой. А потом сделать еще один трехчасовой переход вдоль берега и там уже встать плотным лагерем…

— Пошел к чертям свинячьим, Алексашка! — невежливо ответил царь. — Жарко очень, купаться буду! Да и задница сильно болит. Хорошо, что только отбил ее, а ведь можно и стереть до крови… Что тогда будем делать?

Петр разделся догола и, в сопровождении трех голых драгун и трех таких же голых охранителей, среди которых был и Иван Солев, с удовольствием бросился в морские ласковые волны…

— Да, с такими темпами мы будем добираться до Назии до самого морковкина заговенья! — мрачно прокомментировал Егор.

— Как это — «до заговенья»? — не понял голландский парнишка Девиер.

— Так это! — передразнил Антона Егор. — Будто я Петра Алексеевича не знаю! Поплескаться в теплой водичке — его любимое времяпровождение, особенно когда это является поводом, чтобы избежать нелюбимого занятия… Если будут стоять такие шикарные и теплые погоды, то все: после каждой пройденной версты государь будет останавливать весь отряд и влезать в море — чтобы его избитый тощий зад мог принять целительные, чуть солоноватые ванны…

Волков, оторвавшись от своей подзорной трубы, подтвердил эти опасения:

— Плескается государь, смеется, ныряет и, судя по всему, не настроен выбираться на берег… Я вот что думаю, господа. Надо к Назии срочно отправить небольшой «летучий» отряд: человек пять-шесть, хорошо вооруженных, на шустрых лошадях. Пусть предупредят полковника Соколова, что намечается небольшая задержка. А то Андрюха — знаю я его — начнет нервничать, еще и дел всяких наворотит…

— Придется так и сделать! — решил Егор. — Эх, мне бы с этими ребятами рвануть! Да не отпустит царь, наверняка…

Антон Девиер неожиданно засомневался:

— Всего пять-шесть человек? Думаю, что это очень даже неосторожно! Мне один добрый крестьянин — на мызе под Нарвской крепостью — рассказывал, что около устья этой реки действует шайка ночных разбойников. Татей — как вы, русские, говорите… Вам, высокородные господа, конечно, решать. Но я бы не рекомендовал…

— Брось, Антоха, не дрейфь! — Волков покровительственно похлопал Девиера по плечу. — В России даже самые законченные злодеи никогда не нападают на воинских людей! Понимаешь? Драгуны-то у нас — в полной форме! Доберутся они до Назии этой без всяких сложностей.

Петр окончательно выбрался на берег только часа через полтора, усердно растерся куском старой войлочной кошмы, не торопясь, оделся, махнул — единым духом — неслабую чарку перцовой настойки и без тени смущения объявил:

— Сегодня уже никуда не поедем, здесь заночуем! Имею я право отдохнуть немного от дел праведных или не имею? Антоха, Ванька! Ставьте мою палатку, свинину разогревайте, бездельники! Проголодался я что-то…

— Мин херц! — подступился к царю Егор. — Мы тут с полковником Волковым решили, что надо небольшой отряд вперед послать, чтобы Андрюшку Соколова предупредить о нашем скором приезде…

— Так и посылайте — раз решили! Кто же вам мешает?

— Я вот хочу лично возглавить этот передовой отряд…

— И не думай даже! — прогнозируемо нахмурился царь. — Лучше плесни-ка мне еще перцовки! И себе набулькай. Ну, вздрогнули… Ох, крепка, зараза! И без тебя справятся драгуны, Ваньку Солева отправим с ними… Не, Алексашка, не отпускаю я тебя! Как это — почему? По кочану! Соскучился я по тебе, бродяга. Разговоров накопилось всяких, пока доберемся до этой Назии — поболтаем вволю…

Было только три часа пополудни, поэтому «быстрый» отряд — в составе поручика Солева и пяти драгун — решили отправить незамедлительно.

— Иван, ты назначаешься старшим! — давал свои последние наставления Егор. — Вот тебе лист бумаги, там я наспех нарисовал что-то навроде карты, не заблудитесь, чай… Неву стороной обойдете — там болота сплошные. Как выйдете к озеру Ладожскому, так сразу же верст на пять-шесть вернитесь обратно, после этого поворачивайте строго на восток, мимо расположения Александровского полка никак не пройдете. Полковнику Соколову доложите все как есть: так, мол, и так… Пусть на рожон со шведами пока не лезет, меня дожидается…

Ночью всех разбудили страшные и громкие вопли, полные смертельной тоски и непередаваемого ужаса.

Драгуны и охранители, щелкая курками своих ружей и пистолетов, испуганно сгрудились вокруг яркого караульного костра.

— Что это такое? — хриплым и дрожащим голосом спросил Петр, мгновенно выскочивший из своей палатки. На царе были надеты только льняные (дырявые местами) порты до колен, в правой руке — двуствольный саксонский пистолет.

Жуткие вопли и тоскливые стоны возобновились, затихнув только минуты через четыре.

— Я думаю, что это балтийское чудо-юдо кушает местных жирных тюленей, — неуверенно предположил Егор. — Помнишь, мин херц, я тебе рассказывал про монстра, которого Алешка Бровкин убил и оттащил к воротам своей герцогини? С этого урода и начался их амур теперешний, жаркий…

— К-какой еще, к м-матери нехорошей, м-монстр? — начал заикаться царь. — Откуда?

— Эй, Фролка! — громко позвал Егор. — Ты же у нас — почти местный житель. Что-нибудь знаешь про это чудо-юдо?

— Конечно, знаю, господин генерал-майор! — браво откликнулся Иванов. — Их у нас часто водяными кличут. И в море Балтийском они живут, и в Чудском озере… Водяные очень похожи на людей, только вместо ног у них — хвосты длинные. Бабы водные-то — ничего, красивые из себя, их еще русалками именуют… А вот их мужики, получается — русалы, ужас до чего свирепые! За один раз такой русал может до полусотни тюленей загрызть, если ночью застанет тюленье стадо на берегу или на льдине — ежели зимой. Тут они очень похожи на волков: те тоже — как проберутся в овчарню — так и режут овец, режут, режут, режут…

— А-а-а! — страшно закричал царь. — Прочь отсюда! Прочь! Быстрее поехали…

Скакать в темноте по балтийским дюнам? Нет уж, спасибо! Лошадь запросто может споткнуться об одинокий валун или о кривое сосновое корневище. Мгновение — и неудачливый всадник вылетает из седла — со всеми вытекающими последствиями… Успокоили — совместными усилиями — Петра, применив в качестве решающих аргументов проверенные и многократно испытанные средства: перцовку, тминную настойку и крепчайшую русскую медовуху…

С утра государь был хмур и мрачен, велел, недовольно глядя в сторону:

— Поехали дальше, охранитель! Только давай, это… Подальше будем держаться от морского берега. Какой еще завтрак, к такой-то матери? Не, кусок не лезет в горло… Поехали!

За четыре с половиной часа проскакали, держась гребней удаленных от моря дюн и каменистых холмов, покрытых хвойным мелколесьем, и сделав всего одну короткую остановку, порядка (если считать — по прямой линии) тридцати пяти верст. Петр и Егор держались ближе к концу походной колонны, растянувшейся в длинную и извилистую цепочку. Ехали рядом, изредка цыкая на лошадей и обмениваясь короткими фразами — на общие темы. Антон Девиер, тихонько насвистывая нечто меланхоличное, дисциплинированно держался за их спинами, отстав метров на пять-шесть.

— Беда, беда! — неожиданно послышался испуганный юношеский голос. — Убили, всех наших — убили!

К ним, отчаянно нахлестывая нагайкой своего коня, подскакал Фролка Иванов, находившийся в самом авангарде отряда. Глаза у парнишки были широко распахнуты, лицо — совершенно белое, губы мелко дрожали.

— Отставить панику! — жестко велел Егор. — Успокоился и доложил внятно! Ну, кому сказано, мать твою…

— Там наши драгуны, те — из «летучего» отряда… Все порубанные… А Ивашка Солев распят между соснами. Похоже, сильно пытали его. Но еще дышит…

Глава двенадцатая

Камыши кронштадтские и экскурсия по островам невским

Егор остановил своего коня на краю широкой лесной прогалины, упиравшейся в глубокий овраг, заросший густым кустарником, соскочил на каменистую землю, негромко обратился к ближайшему драгуну:

— Братец, присмотри за моим гнедым, а то он нервничает сильно, видимо, кровь чует. Как бы не ускакал куда, ищи потом… Да, вот еще, пусть кто-нибудь из вас выедет навстречу государю, он приотстал немного. Пусть этот «кто-нибудь» намекнет Петру Алексеевичу, мол, не стоит ему сюда близко подъезжать, мол, аппетит себе можно испортить навсегда, на всю оставшуюся жизнь…

Крови, действительно, хватало: на лагерь, очевидно, напали поздней ночью, внезапно, но драгуны смогли все же оказать достойное сопротивление, что здорово разозлило нападавших…

— Первый раз вижу такое! — брезгливо помотал головой Волков. — Звери какие-то, право! На тела драгун — глядеть страшно — до того изуродованы…

— А где Солев? — тихо спросил Егор.

Василий, спрятав бледное лицо в ладонях, ответил — глухим и неверным голосом:

— Умер Иван. Запытали его… Перед самой смертью шепнул мне: «Я им сказал, что сзади следуют три драгунских эскадрона… Похоже, что они поверили и ушли. Те семеро, что остались в живых…» Вскоре умер Солев, а перед самой смертью попросил, чтобы на его место мы взяли Илью, брата его, что на полтора года Ивана старше… Я Ванькино тело отнес в сторонку и плащом накрыл своим. Лучше на него и вовсе не смотреть. На теле нет ни единого живого места… А там, возле потухшего кострища, лежат два мертвых тела вражин — с отметинами интересными. Ты, Александр Данилович, взглянул бы…

Егор, внимательно осмотрев трупы разбойников, болезненно поморщился и подозвал к себе драгунского поручика.

— Значится так. Наших требуется похоронить. Вон место неплохое, солнечное, — указал рукой. — А тела этих двух богопротивных гадов — сбросьте в овраг, им не впервой.

После скоротечных похорон отряд двинулся дальше. Только когда они отъехали от страшного места верст на девять-десять и уперлись в неширокую речку с чистой и прохладной водой, Егор подал команду на серьезную остановку. Необходимо было и лошадей напоить-накормить (раз в сутки — в обеденное время — им на морды вешали холщовые мешки, наполненные отборным овсом, ночью же лошади — стреноженные — самостоятельно паслись по свежей траве), да и для людей приготовить полноценный обед.

Обеденная трапеза прошла в полной тишине, только деревянные да серебряные ложки стучали-скребли о бока либо стенки котелков и мисок. Настроение было припоганейшее, даже о хмельном не думалось, тем более что и его запасы — после прошедшей беспокойной ночи — заметно истощились.

— Ну и кто это моих верных драгун покрошил в лапшу мелкую, домашнюю? — наконец, спросил Петр, нервно отмахиваясь от настырных и шустрых речных комариков. — И вообще, что произошло? А, охранитель?

Первым делом Егор счел нужным слегка повиниться:

— То произошло, мин херц, что мы с полковником Волковым здорово ошиблись, не послушавшись Антона Девиера, твоего верного пажа. А он нас предупреждал, что злобная шайка татей ночных бродит вблизи устья Наровы. Так что, прости уж нас, глупых…

— Бог простит! — криво и недовольно усмехнулся царь. — Что касаемо Антона. В следующий раз серьезнее будете относиться к этому мальцу. Но все же… Кто моих верных воинов безжалостно лишил жизни? Кто, я спрашиваю?

— Стрельцы бывшие, мин херц! — тяжело вздохнул Егор. — Из тех, что ты тогда отправил в Таганрог, возводить новый каменный мол. Я мертвые тела ворогов осмотрел: рваные ноздри, на лбу и щеках — клейма старые, приметные. Помнишь: ранняя снежная зима, Красная площадь, триста пятьдесят плах, выстроенные в десять рядов, у плах стоят коленопреклоненные стрельцы — со связанными руками, их головы пристроены на дубовых колодах, на солнце сверкают острые лезвия топоров… Помнишь?

— Помню, как не помнить! Продолжай, охранитель…

— А потом ты стрельцов этих простить неожиданно изволил и отправил их в далекий Таганрог — возводить новый каменный мол, чтобы нашим кораблям, построенным в Воронеже, было где прятаться от азовских осенних да зимних штормов. Всем стрельцам, как и полагается, предварительно вырвали ноздри, а на лбу и щеках поставили особые клейма — в честь этой милости твоей, Петр Алексеевич.

— Ерунду говоришь полную, Алексашка, правды не ведая вовсе! — рассердился царь, хмуря брови, по его правой щеке пробежала сильная нервная судорога. — Те прощенные мной стрельцы никак не могли оказаться на Балтийском побережье. Никак и никогда! Они тогда и до Таганрога-то не дошли…

— Я знаю про это! — согласился с Петром Егор. — Мне князь-кесарь Федор Ромодановский все поведал…

— Про что — поведал?

— Про то, что всех этих стрельцов тишком довели до заброшенного подмосковного оврага и там всех умертвили, жалости не ведая.

Царь сердито и раздраженно постучал своей серебряной ложкой по пустой миске и после минутного молчания уточнил:

— Что ты, кот облезлый и наглый, тогда имеешь в виду?

— Только то, что я очень внимательно осмотрел тела двух убитых ворогов. У них на лбу и щеках выжжены те самые приметные да особые клейма…

— Ну и как такое может быть, а? Кто мне объяснит? Егор неожиданно обернулся к Девиеру, слушавшему этот разговор с широко раскрытым ртом, подмигнул насмешливо:

— Ну, высокоумный наш Антон, догадливый и сообразительный, как можно объяснить эту непростую загадку? Откуда здесь взялись эти жестокие злодеи, которых должны были непременно убить — еще три с половиной года назад?

После недолгого раздумья молодой голландец (с испанскими или португальскими корнями) невозмутимо высказал следующую версию:

— Думаю, что всему виной — обычная русская леность. Тех стрельцов должны были сперва умертвить, например расстрелять. И только после этого тела их сбросить на дно глубокого оврага. Но исполнители, видимо, решили сделать — как им удобнее. Первым делом всех стрельцов столкнули в овраг, и только после этого открыли по ним беглый ружейный огонь. Кто из казнимых был поумней, тот сразу же упал на землю, притворившись убитым. На них стали сверху валиться мертвые тела застреленных товарищей… Говорите, что тех стрельцов было — триста пятьдесят человек? Ничего странного и нет, что в такой ситуации несколько казнимых персон остались в живых. Потом, выждав какое-то время, они выбрались из оврага. Но куда они могли податься — со своими приметными клеймами и рваными ноздрями? Решили уйти в дальние и пустынные места, где их будет трудно отыскать, и там заняться обычным разбоем. Другого выхода у них и не было…

— Очень похоже на правду! — подтвердил Василий Волков. — Теперь-то понятно, почему эти вороги так жестоко изрубили и изрезали всех драгун и Ивана Солева. Для них, после этого кровавого оврага, любой служивый человек — враг лютый…

«Не, правильно все-таки настоящий Меньшиков назначил тогда (когда — тогда?) этого самого Антона Девиера первым санкт-петербургским генерал-полицмейстером. Действительно, очень наблюдательный и сообразительный молодой человек! — довольно подытожил внутренний голос. — Так что, братец, держи этого молоденького голландца в уме. Вдруг и ты станешь — когда-нибудь — генерал-губернатором ижорских земель…»

После этого трагического и скорбного события Петр уже больше не помышлял об отдыхе и купаниях в теплых морских водах, поэтому скорость передвижения отряда резко увеличилась. Правда, и погода одновременно ухудшилась: время от времени с хмурых небес начинал моросить противный дождик, сопровождаемый холодным ветром…

Через восемь дней после выезда из военного ивангородского лагеря отряд на ночь остановился на высоком холме — в полуверсте от морского побережья, с которого открывался великолепный обзор на все четыре стороны света.

С севера холм обрывался вниз невысоким обрывом. Часа два назад закончился мелкий и противный дождь, воздух был свеж и прозрачен, тучи и облака трусливо разбежались куда-то, полностью обнажив ярко-голубое небо, на западе нежно-розовое солнце медленно приближалось к линии горизонта.

Егор, быстро покончив со своим скудным ужином (съестные припасы, взятые в дорогу, уже подходили к концу, а времени на охоту и рыбную ловлю не было), поднялся на ноги, подошел к краю обрыва, направил свою подзорную трубу на север.

«Опаньки! — минуты через три-четыре обрадованно воскликнул внутренний голос. — Да это же там, впереди — остров Котлин! Так, по крайней мере, его именовали в твоем двадцать первом веке. Сейчас-то он, наверное, носит какое-нибудь финское тягучее название. А наш лагерь разбит как раз в том месте, где будет располагаться город Ломоносов. Если, конечно же, будет…»

Рядом послышались чьи-то тяжелые шаги, негромкое сопение, Егор, приоткрыв второй глаз (зажмуренный до этого), чуть повернул голову в сторону: это Петр, встав рядом с ним, также с интересом осматривал ближайшие окрестности через окуляры своей подзорной трубы.

— Я это, охранитель, я! — успокаивающе и чуть насмешливо прогудел царь хриплым баском. — Наблюдай, наблюдай! — Через некоторое время поинтересовался: — Ну, Алексашка, что скажешь об этих славных краях?

— От места, где мы сейчас находимся, до устья Невы будет верст тридцать. А этот безымянный остров, на который мы сейчас смотрим с тобой, мин херц, очень даже важен. Стратегически там, тактически… Южная гавань его — особенно хороша! Полноценный порт для флота военного там создать — самое милое дело! А если, со временем, и молы дельные да длинные там выстроить — с запада да востока, то и вообще получится — сладкая конфетка…

— Верно все говоришь, Александр Данилович! — довольно откликнулся Петр. — Две, а то и три эскадры разместятся здесь преспокойно. Еще и места останется вдоволь — для серьезных корабельных верфей и всяких там ремонтных доков. Остров-то — длинненький… Верст десять — двенадцать будет, а? Знатно сие! А с северной и западной сторон можно будет бастионы возвести многопушечные… Смотри, Алексашка, а сколь еще мелких островков — между берегом и этим длинным! Нужно из них выбрать два-три, чтобы форты там заложить…

— Ты, мин херц, сказал — «нужно»? — уточнил Егор. — Что, уже окончательно решил, что именно здесь мы новый город закладывать будем?

— Ну, необязательно что и прямо здесь… Хотя и это место, где мы с тобой, сэр Александэр, стоим сейчас, весьма даже удобно. Берег высок и крепок, остров этот — с пушечными бастионами и фортами на маленьких островах — надежно город прикроет с моря. Между берегом и островом дамбу можно будет, со временем, длинную протянуть — с мостом-воротами посередине… Но не будем торопиться! Еще невское устье осмотрим внимательно. Я ведь все еще мечтаю — заложить Северную Венецию.

— Одно другому не помеха, государь! Здесь разместить крепкий город, порт — торговый да военный, а на островах устья — парки, дворцы, охотничьи угодья, мосты выстроить — через узкие и несудоходные речные рукава и протоки…

— Ладно, Алексашка, разберемся! — довольным и счастливым голосом пообещал Петр, после чего заинтересованно воскликнул: — Смотри, охранитель, на самом берегу — вон, прямо под нами стоит невеликая лачуга, а на морской косе лежат два перевернутых чухонских челна. Все, завтра с самого утра сплаваем на этот длинный остров, разведаем, осмотрим все на месте! Сколько, по твоим расчетам, нам осталось пути до этой деревушки Назии?

— Верст сто двадцать будет, не меньше! Мы же еще извилистое русло Невы будем обходить стороной, — сообщил Егор, которому совсем даже и не нравилась эта свежая идея — плавать с царем по Балтийскому морю на утлой лодке. Но, судя по заблестевшим глазам Петра, спорить было уже бесполезно…

Когда они возвращались к лагерю, Петр неожиданно посоветовал:

— Ты, Алексашка, будь поосторожней. У князя-кесаря Ромодановского зуб вырос на тебя. А это серьезно. Посматривай — сам за собой…

— За что — зуб? — опешил Егор. — Я ведь ни сном ни духом… Не оттаптывал я Федору Юрьевичу его любимых мозолей. Ей-ей, государь, не оттаптывал!

— Ревнует он просто тебя ко мне! — довольно хохотнув, разъяснил царь. — Видит, что ты силу набираешь, оттесняешь его от меня. Вот и сердится… Так что, сторожись, охранитель, и не забывай — иногда оглядываться по сторонам. Я предупредил…

Наступившее холодное и хмурое утро Егору оптимизма не добавило. Во-первых, чухонские челны, выдолбленные из цельных древесных стволов, с бортами, надстроенными грубыми досками, оказались действительно «утлыми»: длинными, узкими и очень уж неустойчивыми. Во-вторых, дул свежий западный ветерок. Достаточно слабый, но кто мог достоверно пообещать, что ветер не усилится уже через какой-то час? А в-третьих, пожилой финский рыбак — на ужасном русском языке — сообщил, что несколько дней назад к острову (который назывался по-фински — Ретусаари) приставал большой двухмачтовый корабль под парусами, с острова слышались пушечные и ружейные выстрелы.

— Петр Алексеевич! — буквально взмолился Егор. — Ну его, этот Ретусаари — так его растак, дался он тебе!

Пойми, я же твой охранитель! Как можно тут плавать на лодках, когда шведские корабли шастают туда-сюда? Не, я не могу разрешить тебе…

— Что такое? — тихо и вкрадчиво спросил царь. — Ты, холоп драный, «не можешь — мне — разрешить»? Я не ослышался?

— Мин херц…

— На плаху захотел, прохиндей скользкий? Ох, прав князь-кесарь, берешь ты лишнего на себя, уродец худородный… Быстро лодки переворачивать и спускать на воду! Быстро — я сказал…

В первый челн уселись: Петр, Егор, Антошка Девиер и старенький хозяин хлипкого плавсредства. Егор и финн взяли в руки по короткому веслу и начали размеренно грести, стараясь делать это максимально синхронно, остальные же два участника лодочной команды усердно начали поворачивать во все стороны свои подзорные трубы. Второй же челн был немного короче, поэтому в нем разместились только трое: Василий Волков, Фролка Иванов и дюжий драгунский поручик.

Финские лодки оказались на удивление ходкими: за неполный час прошли восемь с половиной верст — из девяти отделявших остров Ретусаари от берега.

— Какие у косы островной густые камыши! — восхитился царь. — Красивые, разноцветные: розовые, сиреневые, фиолетовые… Много тут предстоит работы: углубить надо будет фарватер прибрежный, молы длинные выстроить — для швартовки судов серьезных, с низкой посадкой…

— Корабль! — неожиданно закричал Девиер, указывая своей подзорной трубой налево.

Егор, не переставая грести, посмотрел в указанном направлении: со стороны западного мыса острова в их сторону следовал двухмачтовый фрегат.

— Полторы версты до него будет. Гребем быстрее! — громко, чтобы было слышно и на втором челне, скомандовал Егор. — Успеем догрести до берега и спрятаться в густых камышах… Ходу! Наддай!

Минут через пять Антон удивленно объявил:

— На передней мачте фрегата поднят Андреевский флаг![25] Это — наши…

— Не останавливаться! — не прекращая работать веслом, велел Егор. — Ловушка! Нет здесь русских кораблей и быть не может… Ходу! В камыши…

Лодки — одна за другой — с громким треском вломились в прибрежные высоченные камышовые заросли, ширина которых в этом месте превышала пятьдесят метров. Самые различные водоплавающие птицы и их многочисленные птенцы заполошно, подняв невообразимый шум, шарахнулись в разные стороны.

«Эх, охранитель хренов! — осуждающе забубнил внутренний голос. — Это же надо — так вляпаться! Не мог царя уговорить? Заболтать его? Теперь остается одно: прятаться, маскироваться, запутывать… Дай бог, если противник пошлет по ваши души только одну шлюпку. А если две? Опять же, шведы могут картечью — чисто на всякий случай — пальнуть по камышам…»

— Извини, мин херц! — Егор требовательно и непреклонно посмотрел Петру прямо в глаза. — Но теперь я командую, посему и требую — полного и безоговорочного повиновения!

— Командуй, охранитель! — чуть виновато вздохнув, покладисто согласился царь. — По моей вине, не спорю, все это приключилось…

— Значится так, господа! Петр Алексеевич и Антон Девиер быстро уходят камышовыми зарослями — вдоль берега, строго на восток. Тут глубина, судя по всему, маленькая, максимум — по пояс. Из камышей не выходить — ни в коем случае! Ты, дедуля, — обратился к старому финну, — иди куда хочешь, на все четыре стороны… Все прочие остаются здесь, со мной: если шведы решатся подойти к берегу на шлюпке, то дадим бой — как уж получится…

— Я с собой захватил ручную гранату! — похвастался Фролка Иванов. — Пусть только сунутся, гады мордатые! Кровью умоются…

— Мне гранату отдашь! — строго приказал Егор. — И не спорь! У меня лучше получится. Для начала тоже отойдем от этого места — только на запад. Пушечная картечь — вещь очень даже неприятная… Потом, когда шведы спустят лодку, вернемся. Четыре пистолета и одна граната, что ж…

— Пять пистолетов! — уточнил запасливый Фролка. — Я с собой парочку прихватил, на всякий случай, как вы, Александр Данилович, любите говорить.

Фрегат заякорился прямо напротив острова, в одной четверти версты. Из пушек неприятель палить не стал, сразу спустил две гребные шлюпки, которые бодро и целенаправленно устремились к островному берегу.

Егор, стоя по пояс в воде, с пистолетом в правой руке и с ручной гранатой за пазухой, осторожно выглянул из густых и высоких зарослей светло-фиолетовых камышей, начал раздавать последние указания:

— Делаем так. Ты Фролка…

— Постой, Александр Данилович! — неожиданно прервал его Волков, неотрывно наблюдавший за противником через подзорную трубу. — Погоди! Там, на носу шлюпки стоит… Треуголка, белый шарф на шее… Действительно, он, Андрюшка Соколов! Точно — наши! Опять этот голландский Антошка прав оказался…

Петра и Девиера, предварительно кратко переговорив с Соколовым, они нашли в густых зарослях островных камышей только часа через полтора: старательно выполняя наставления Егора, эта парочка успела отойти на запад почти на три версты.

— Наши? Полковник Андрей Соколов? — не поверил Петр, отчаянно стуча зубами от холода. — Алексашка, вели, чтобы на островном берегу развели большой костер! Помоги выбраться на сушу, охранитель, ноги, понимаешь, отказывают… Фляжку-то захватил с собой? Быстро давай сюда! Моя-то уже давно опустела…

Нашли сухую полянку со следами старого кострища, по центру которого лежал мятый медный котел, из сосновых веток и корневищ разожгли высокий и жаркий костер. Посадив Петра на толстую подстилку из наломанных пышных еловых лап — спиной к пламени, Егор стянул с его ног низкие кожаные сапоги, стащил английские шелковые, но далеко не первой свежести носки, полой своего камзола старательно растер замерзшие царские ступни — размера, дай бог, сорокового, может, сорок первого…

— Хорошо-то как! — зажмурился от удовольствия Петр, прикладываясь в очередной раз к Егоровой пузатой фляге, наполненной живительной медовухой. По другую сторону костра отогревался Антон Девиер, негромко ругаясь по-голландски — на подлых и коварных птиц, которые, летая над камышами многочисленными стаями, знатно изгадили его охотничий костюм и модную шляпу-пирожок.

Из-за высоких кустов ракитника показались радостные Андрюшка Соколов и Василий Волков, о чем-то весело переговаривающиеся между собой.

— Государь! — увидав царя, тут же посерьезнел Соколов, вытягиваясь в струнку. — Разреши доложить о славной виктории!

— Здравствуй, Андрюшка, здравствуй! — искренне обрадовался царь. — Садись напротив меня — вон на тот березовый пенек. Рассказывай подробно — откуда разжился этим фрегатом? Где твой полк? Вообще — как дела?

— Можно я по порядку поведаю? — солидно откашлявшись, спросил Соколов. — Значит, дело было так. Подошел мой Александровский полк к Назии, встал там лагерем. Шведы? Нет, не встречались. Крестьяне местные сказывали, что два неприятельских батальона — под командованием генерала Кронгиорта — останавливались лагерем недалеко от Назии еще в самом начале июня месяца. Потом ушли куда-то — в сторону реки Волхов… А уже к следующему вечеру к нам в лагерь и пожаловал этот самый Прохор Погодин, который поручиком служил в шведском Ниеншанце. Он еще за две недели до нашего прихода получил тайное письмо от Сеньки Ростова — воеводы староладожского. В письме было сказано, что вся семья Погодиных — включая детишек малых — находится в дальнем остроге, а сам хуторок погодинский, что под Новгородом находится, отписан под царскую руку — вместе со всем имуществом и скотиной. Предлагалось Прохору в том послании — помощь оказать русскому воинству. За что и было обещано полное и безоговорочное помилование. Вот этот Погодин и подступился ко мне, мол, располагайте, готов помочь и искупить, смыть кровью… Сперва-то я думал, — смущенно покосился на Егора, — обязательно дождаться господина генерал-майора, как и было договорено. А тут Прохор, понукаемый усердием и желанием заслужить полное прощение, мне и сообщил, что, мол, к Ниеншанцу — со дня на день — прибывают два шведских корабля. Встанут на якоря у самого обрывистого берега, даже сходни длинные будут переброшены с бортов на сушу. Мол, можно и корабли эти легко пленить… Я, конечно же, задумался, засомневался: что мне делать с теми кораблями? Морока одна. Да и Александр Данилович ничего не говорили про это… А тут к нам в Назию прибыл Бровкин Алексей Иванович, маркиз де Бровки…

— Алешка здесь? — удивился царь.

— А как же? Кто бы тогда шкипером был на нашем фрегате? Александровский-то полк — воинская часть сугубо сухопутная… И не один прибыл полковник Бровкин. Да ладно, сами потом все увидите… Так вот, Алексей Иванович, как узнал про эти корабли, так сам стал не свой: у него же патент капитанский, полученный в самом Амстердаме. Короче говоря, уговорили они меня… Кто — они? Сами скоро увидите! Ну, как пришли к крепости шведские корабли, так нам Прохор Погодин сразу и просигнализировал, прислав местного чухонского пацана… Пошли, благословясь, на Ниеншанц. Ночью на крепких рыбацких лодках переправились через реку Неву. Это Погодин заранее договорился, заплатив собственными деньгами, с жителями русских деревенек Палениха, Фроловщина и Усадьба Одинцово, — Соколов замолчал, переводя дух.

— Ну, что было дальше, любезный? — не выдержал Егор. — Не тяни уж кота за его пушистый хвост, продолжай!

Андрей улыбнулся — широко и беззаботно:

— Взяли, конечно, и крепость, и корабли![26]

— Молодцы, виват! — радостно воскликнул Петр.

— Что с потерями? Подробности доложи! — потребовал Егор.

— Прохор уже под утро снял с дежурства все сторожевые посты, крепостные ворота нам открыл. Два батальона ворвались в саму крепость, третий, обойдя крепостные стены, навалился — по спущенным длинным сходням — на корабли, что стояли рядом с местом, где в Неву впадает речка Охта… За полчаса и завершилось все дело. Потери? Как без них. Шведы, хоть и сонными были, но сопротивлялись — как медведи весенние, раненые да злые… Убитыми мы потеряли шестьдесят пять человек да ранеными — сотни полторы. Всех пленных шведов — кроме моряков — я отправил в Старую Ладогу, канал глубокий рыть вдоль озерного берега, как ты и велел, государь. А матросам шведским я слово дал офицерское: что если они честно будут сейчас плавать, то я уже перед самым ледоставом отпущу всех по домам… Ребята дельные, по-английски понимают немного, по-голландски. Еще Погодин нам и основные шведские слова и команды написал на листке бумаги… Капитаны и офицеры морские, правда, те, что остались в живых, отказались, предпочли отправиться на рытье канала. Их право, в конце-то концов… Фрегаты оказались весьма знатными и солидными: один оснащен десятью добрыми пушками, другой — восьмью… Вот и все, государь! Может, господа, на корабль вернемся? Там от шведов остались очень даже неплохие винные погреба…

— Винные погреба — это хорошо! — решил Петр. — Вот камзол и штаны просохнут, тогда и тронемся. Но скажи мне, полковник, а что вы делали у этого безымянного острова? Неужто нас встречали?

— Да нет, государь! Откуда мы могли узнать о вашем отряде? — улыбнувшись, покачал головой Соколов. — Шведов отлавливали! На этом длинном островке склады свейские располагались торговые, фактория называется. Ну и с десяток гренадер при ней, пара пушек… Мы позавчера здесь уже высаживались, постреляли немного, что нашли дельного в складах — себе забрали. Да ушлая троица вражин ушла на шлюпке парусной. Поэтому, когда сегодня мы увидели ваши челны, так сразу и подумали про тех шведов… Опа! И у вас тут котел валяется в кострище, и мы тогда около фактории обнаружили парочку! Прямо какой-то остров котлов и котелков, Котлин-остров…[27]

Когда они уже на гребной шлюпке подплывали к трофейному кораблю, Егор, опустив вниз подзорную трубу и слегка усмехнувшись, весело спросил у Соколова:

— А фрегат этот, случаем, не «Луизой» нарекли — в честь одной рыженькой и симпатичной особы, которую я только что наблюдал на капитанском мостике, вернее — на капитанском помосте, рядом с нашим доблестным маркизом?

— Угадали, Александр Данилович! — засмущался Соколов. — В ее честь! Если по-честному, то и по делу. Она настырней всех меня и уговаривала — решиться на тот ночной штурм…

— Ну-ка, Алексашка, дай-ка мне твою трубу! — заинтересованно попросил Петр, потерявший свою оптику где-то в островных разноцветных камышах.

Через минуту-другую он восхищенно выдохнул:

— Вот же чертовка! Она что же, всегда разгуливает в мужском костюме?

— Так точно, государь! — с непонятными интонациями в голосе доложил Соколов. — В штанах, в морской треуголке, что сняли с мертвого шведского шкипера, в высоких сапогах и с длинной шпагой на боку. Действительно — чертовка… Не полагается женщин держать на корабле, примета плохая! Да Алексей Иванович Бровкин — нынче капитан полноправный, с ним не поспоришь…

На борту фрегата и на самом деле красовалась надпись — «Луиза», выведенная неровными белыми буквами поверх старого названия, закрашенного темно-синей краской. Когда они по штормтрапу поднялись на борт судна, то тут же прозвучали уверенные шаги, громко отбиваемые каблуками офицерских ботфорт, и подошедший кавалер — невысокий, стройный, рыжеволосый — звенящим голосом четко и торжественно доложил на немецком языке:

— Государь! На вверенном мне корабле — все спокойно! Никаких конфузий и нарушений установленного порядка не произошло! Доложила — вахтенный офицер, помощник капитана, Луиза де Бровки!

— Мадам! Я поражен — в самое сердце! — начал рассыпаться в неуклюжих любезностях всегда немного грубоватый Петр. — Никогда не думал, что нежным женщинам так может идти обычная мужская одежда…

Егор, пользуясь тем, что Петр был плотно занят с герцогиней увлекательным разговором, полным взаимных цветастых комплиментов, тихонько прошел на капитанский мостик, где одиноко скучал Алешка Бровкин, тепло поздоровался с другом, после чего спросил:

— Что там наш басурман арестованный? Ты передал его Андрею Виниусу? Как этот Аль-Кашар вел себя в дороге?

— Так точно, Александр Данилович, передал — в городе Туле. Виниус как раз собирался ехать в Пермь, а оттуда — в Березняки, где имеется крепкий острог с очень строгими порядками. Виниус обещался взять с собой и нашего турецкого гостя. Аль-Кашар же в дороге себя вел очень тихо и спокойно: не дергался, все молчал да перебирал свои нефритовые четки, а по утрам и вечерам усердно молился на своем квадратном коврике — попой вверх…

Еще через три с половиной часа, когда на борт поднялись все члены отряда, сопровождавшего царя в этом уже завершившемся сухопутном путешествии, Алешка Бровкин, дав команду на отплытие, спросил у Петра:

— Государь, пойдем к Ниеншанцу на всех парусах? Или чуть поплаваем, не торопясь, присмотримся к берегам, послушаем рассказы знающего человека?

— Давай поплаваем, конечно! — загорелся царь. — А что это еще — за «знающий человек»?

— Прохор Погодин, кто же еще! Он тут все-все знает, плавал много раз — на шведских кораблях и парусных лодках. Так звать его?

— Зови!

На капитанский мостик (обычный невысокий помост на корме фрегата) по короткой лесенке поднялся высокий и очень худой человек средних лет — с невероятно виноватым лицом и бегающими, очень испуганными глазами. Человек неподвижно замер перед царем, низко склонил голову и обреченно промолвил:

— Вели голову мне рубить, государь! Черт попутал…

— Ладно, Прохор, забыли о былом! — веско промолвил царь. — Отслужил ты знатно, полностью прощаю тебе предательство прошлое! Сегодня же письмо отпишу в Новгород, чтобы освободили всех твоих домочадцев, да и имущество чтобы полностью вернули — со скотиной вместе… Ну, расскажешь подробно — нам с генерал-майором — о невских краях?

— Расскажу, государь!

— Алексашка! — позвал Петр. — У тебя карта датского шкипера Лаудрупа с собой? Тогда доставай ее, перо и чернильницу приготовь. Будешь сверяться, исправления вносить всякие, дорисовывать! Ты для удобства-то чернильницу на шею себе повесь — на цепочке…

Фрегат «Луиза», снявшись с якорей, бодро пошел на восток, пользуясь свежим попутным ветерком. Когда корабль вошел в один из невских рукавов, Погодин начал старательно комментировать картинки, открывшиеся царскому взору:

— В устье Невы, государь, всегда было очень многолюдно. По крайней мере последние лет двести — точно.

И русские часто посещали сии места, и шведы, да и чухонцы финские. Как же иначе? Места эти — страшно рыбные! Осетры здесь ловятся — волжских да азовских ничуть не хуже, лосось знатный, сиг озерный, жирный, минога, корюшка… Сейчас, если посчитать хорошенько, то наберется деревенек тридцать пять жилых, если не больше. А если бы не наводнения страшные, которые частенько случаются в этих местах, то еще и больше было бы. Гораздо больше…

— Что, действительно бывают сильные наводнения? — спросил Егор, макая кончик гусиного пера в чернильницу.

— Очень сильные, господин генерал-майор! — уважительно ответил Прохор. — Скоро будем проплывать мимо развалин одного графского поместья, сами все поймете… Итак, мы идем по Малой Неве, по правую руку остров. В последнее время русские называют его Васильевским. Вон, видите серые домики невеликие? Это русская деревня, прозывается Рыбные тони. Там, по берегу, действительно выстроены рыбные тони — деревянные запруды: Александровские и Олферовские. Первые рыбацкие тони, говорят, возвели в этом месте еще раньше 1500 года… Верстах в трех от Рыбных тоней, прямо на стрелке острова, находится финская деревня Хирвисари. Теперь про остров, что виден слева по курсу. Называют его — Фомин остров. («Петроградская сторона!» — отметил про себя Егор.) Там есть две большие деревни: русская прозывается — Мишкино, финская — Коргиссари. В Мишкино даже возведена настоящая часовня. А в Коргиссари выстроены большие и дельные коптильни, где коптят не только рыбу, но и птицу — в основном гусей и лебедей, утками же брезгуют. Тут весной и осенью такие птичьи стаи останавливаются на отдых — бесчисленные. Все вокруг кишмя кишит… Эту вкусную копченость потом увозят торговыми кораблями в западные страны, вместе с рыбой конечно же, да нерпичьими шкурами и жиром, из которого потом мыло делают. На Фомином острове также имеется самый настоящий постоялый двор — для путников, проплывающих по реке. Принадлежит он какому-то дворянину ливонскому…

— Надо же — какое бойкое место! — удивленно покрутил головой Петр. — Я-то думал, что тут глухомань нетронутая, дикая…

Когда фрегат миновал стрелку Васильевского острова, Погодин уверенно махнул рукой налево:

— Вон — островок невеликий! Чухонцы его Заячьим кличут… Посмотрите-ка, господа, на него в свои подзорные трубы.

— Ох ты, какой мощный фундамент! — поразился Егор. — Как будто на этом месте целый дворец стоял раньше! — А про себя подумал: «Петропавловская крепость именно в этом месте и стояла — в моем двадцать первом веке».

— Ну, дворец не дворец, но усадьба — очень даже и великая! — пожав плечами, поведал Прохор. — Это бывшее «Веселое поместье» шведского графа Стенбока. Очень уж любил сей граф это местечко: денег не жалел, обустраивался на века… А в 1691 году было здесь наводнение великое, все строения и смыло высокой водой, жители потопли, один только Стенбок и спасся. Но после этого полностью разлюбил граф свое «Веселое поместье» и уехал из этих краев навсегда. А само место тут же и переименовали — в «Чертово поместье»… Ага, посмотрите-ка направо! Эта деревенька называется Конау. Потому что принадлежит шведскому ротмистру Конау. Хозяйственный мужичок, ничего не скажешь! Коров и коз породистых завез из Швеции, теплицы завел остекленные…

«Летний сад на этом месте потом разобьют!» — любезно подсказал внутренний голос.

Еще через две с половиной версты «Луиза», следуя за изгибами русла Невы, плавно повернула на юг.

«Примерно где-то здесь располагался (в двадцать первом веке) знаменитый Смольный, — подумал Егор. — А сейчас — какая-то очередная деревушка…»

— Это самое большое село в округе! — радостно доложил Погодин. — Называется — Спасское, здесь имеется большая приходская церковь — только старообрядческая, конечно же, а самому селу уже больше двухсот пятидесяти лет…

Все остальное время, что плыли к Ниеншанцу, Прохор безостановочно сыпал названиями местных поселений и деревень: Старухина деревня, Таракановка, Коломердово, Первушкино, Обозовщина пустошь, Новинка, Кукушкино, Гришкино, Максимовка, Вигора, Каменка, Старая деревня…[28]

А еще Погодин сообщил:

— Сама же река Нева — очень коварна. Водовороты встречаются, очень много камней и песчаных отмелей. Ночью по ней ходить на корабле — никому не советую…

Неожиданно молоденький солдатик Александровского полка, сидящий в марсовой бочке, громко и взволнованно оповестил:

— Господин капитан, на крепостном шесте поднят сигнал тревоги! А на правом берегу Невы я наблюдаю шведских солдат!

Словно подтверждая эту информацию, со стороны села Спасского долетели звуки частой ружейной пальбы…

Глава тринадцатая

В смертельной осаде

Шкипер Алешка Бровкин громко объявил:

— Господа и дамы, прошу незамедлительно и крепко ухватиться за что-нибудь! Сейчас будем резко уходить к левому берегу! — тут же перешел на голландско-английский корабельный язык, понятный шведским матросам, отдал соответствующие указания, добавив несколько коротких команд по-шведски.

— Немедленно навести на матросов ружья! Чуть что не так — стрелять над их головами! — в свою очередь приказал своим солдатам полковник Соколов, после чего пояснил: — Если морячки поймут, что на противоположный берег вышли их соотечественники, то и учудить могут — чего нехорошего… Это батальоны генерала Кронгиорта наверняка пожаловали по наши души, больше-то и некому…

Через пятнадцать — двадцать минут фрегат встал на якоря рядом с земляными стенами Ниеншанца, на обрывистый берег были переброшены длинные прочные сходни, и пассажиры «Луизы», включая солдат Александровского полка и пленных матросов, которым тут же (после их прохождения по сходням) крепко связали руки за спиной, сошли на твердую землю. Второй трофейный фрегат на борту которого красовалась надпись «Астрил» (латинскими буквами), замер в семидесяти — восьмидесяти метрах ниже по течению. Еще дальше, там, где начиналась пологая песчаная коса, виднелись две темные рыбацкие лодки, наполовину вытащенные на берег. По высоким (почти трехметровым) каменно-земляным стенам Ниеншанца бдительно и неторопливо прохаживались часовые — солдаты Александровского полка.

В лучах предзакатного солнца приоткрылись крепостные ворота (вторые, не основные, «речные»), и из-за них навстречу сошедшим с корабля торопливо выскочил подполковник Феодосий Бухвостов — командир первого батальона Александровского полка, двоюродный брат Сергея и Василия Бухвостовых — старых сотрудников Егоровой охранной Службы. Увидев самого Петра, Феодосий от неожиданности резко остановился и замер — секунд на десять — двенадцать, но быстро взял себя в руки: старательно одернул короткий камзол, поправил длинную шпагу, висящую на левом боку, размеренным шагом подошел к царю, стоявшему чуть впереди всех остальных, приложив ладонь к своей треуголке, доложил — голосом напряженным и слегка механическим:

— Государь, Петр Алексеевич! Александровский полк Преображенской дивизии, занимающий бывшую шведскую крепость Ниеншанц, готовится к отражению атаки коварного неприятеля! По берегам рек Невы и Охты, а также у северо-восточных хуторов выставлены усиленные сторожевые посты…

— Феодосий! — устало велел Петр. — Встань-ка нормально и расскажи толком — что тут у вас происходит.

— Слушаюсь! — Бухвостов расслабился и стал дельно рассказывать: — В обеденное время через реку на рыбацкой шняге спешно переправился Юхно Онфимов — крестьянин села Лигово. Он рассказал, что около новой шведской деревни Купсино (по-русски — Зайцево), что расположена на берегах невеликой реки Волковки, появились передовые конные разъезды генерала Кронгиорта. Я тут же объявил общую строгую тревогу, выставил охранные посты. Судя по выстрелам на западном берегу Невы, Юхно не соврал…

— А кто по кому там стреляет? — перебил Феодосия царь.

— Скорее всего, это шведские гренадеры расстреливают в селе Спасском русских рыбаков и крестьян, — хмуро предположил Андрюшка Соколов. — Кронгиорт уже знает, что Ниеншанц пал, наверняка знает или просто понял, что русские части переправились через Неву на рыбацких лодках. Вот и наказывает тех, кто, по его мнению, повинен в этом… Да, теперь будет совсем непросто переправиться на западный берег: шведы будут открывать огонь по любой лодке, которая отчалит от берега восточного. Правда, ночи-то уже темные, можно и прорваться…

— Это еще не все, господин полковник! — чуть повысил голос Бухвостов. — Есть и другие плохие новости.

— Что там еще? Докладывай!

— Два часа с половиной назад приплыла еще одна лодка — из старинной деревни Каменки, что находится на месте впадения самого северного рукава Невы в Финский залив. Гаврило Логвинов, что был в той лодке, поведал о тревожных известиях. Первое — с севера спешно следует шведский пехотный полк. Неприятель уже начал переходить через реку Сестру, солдаты ремонтируют старый мост, завтра непременно будут здесь…

— Откуда идет этот полк? — озабоченно нахмурился Петр.

— Из крепости Кексгольм,[29] что выстроена врагом в северо-западном углу Ладожского озера. Крепость та мощная, в ней да на мызах окрестных шведы завсегда держат до двух полноценных полков… А второе еще хуже будет, государь! Около устья все той же реки Сестры рыбаки поутру видели четыре шведских фрегата и бригантину. Эти суда идут от города Выборга. Да и в Ладожском озере имеются шведские пушечные корабли, которые запросто могут подойти к Ниеншанцу от крепости Нотебург… Как бы блокады не получилось! Я уже распорядился — у каждой крепостной пушки на ночь оставить по надежному расчету, часовым на стенах — постоянно факелы жечь, непрестанно осматривая окрестности…

— Пройдемте уже, господа, в крепость! — предложил Егор. — Над картами поговорим подробно, обсудим все перед сном.

Внутри крепости было достаточно тесно: все же Ниеншанц не был приспособлен для расквартирования целого полка. Около стационарных крепостных строений везде были расставлены летние светло-бежевые армейские парусиновые палатки, между ними были натянуты крепкие веревки, на которых сушились многочисленные солдатские подштанники и портянки.

— О, мой великий Бог! — сморщив свой милый носик, непритворно возмутилась по-немецки Луиза. — Какие незабываемые ароматы! Откуда взялись здесь эти палатки? Ведь еще вчера они стояли перед крепостными воротами…

— Один батальон у нас раньше размещался в самой крепости — в бревенчатых казармах, а два другие — в армейских палатках, что были выстроены ровными рядами за крепостными стенами, — немного смущенно объяснил подполковник Бухвостов. — Но после получения известия, что с севера подходит шведский полк, я приказал всем переместиться в крепостные пределы. Дело в том, что вокруг Ниеншанца лес вырублен в радиусе одной четвертой части версты, а дальше начинается взрослый сосновый бор, из-за деревьев которого очень даже удобно вести ружейный огонь по парусиновым палаткам…

Они расположились в отдельной просторной избе, занимаемой раньше шведским комендантом Ниеншанца. Разложили на столе многочисленные карты, зажгли полтора десятка свечей, долго и жарко спорили, ругались до хрипоты. Луиза, еще плохо понимавшая по-русски, очень быстро заскучала и вскоре уснула, свернувшись калачиком в старинном массивном кресле. За крохотным окошком вскоре полностью стемнело.

Наконец Егор, которому уже достаточно надоела это бестолковая словесная перепалка, попросил всеобщей тишины и выступил со следующей речью:

— Господа! Я прежде всего являюсь главным охранителем нашего государя! Прошу вас всех помнить об этом… Поэтому моя основная обязанность и забота: как можно быстрее вытащить Петра Алексеевича из этого смертельно опасного капкана. Предлагаю: на самом рассвете отплыть на «Луизе» в Финский залив и далее — к устью реки Наровы, а второй фрегат — «Астрил» — оставить здесь, для нужд крепостной обороны. По-хорошему, надо бы прямо сейчас отплывать, да Прохор Погодин не советует, мол, ночью по Неве ходить на корабле — очень уж небезопасно… На борт фрегата, который отправится к устью Наровы, должны (кроме матросов) взойти: Петр Алексеевич, Антон Девиер, полковники Волков и Бровкин, настоящая мадам Луиза, семь моих сотрудников, несколько драгун. Я, как командир Преображенской дивизии, должен остаться здесь… Далее. В крепости есть солидные огневые и продовольственные припасы. Но если шведы будут дружно наседать со всех сторон, то без сторонней помощи будет очень трудно. Поэтому прямо сейчас — пока темно — надо отправить в Новгород две вестовые команды, по четыре человека в каждой. Почему две? Чтобы разными путями идти к Новгороду. Первую команду пусть поведет Прохор Погодин, хорошо знающий все местные окрестности. Эти вестовые в темноте проплывут по течению Невы до южной оконечности Васильевского острова. Там высадятся на берег и пойдут к Новгороду сушей — по лесным дорогам и гатям. Вторую группу возглавит Фролка Иванов. Он малый надежный и проверенный. Эта команда доплывет на шлюпке до самых истоков Невы. Там они отдохнут, тщательно спрятавшись на берегу, снова дождутся ночи, под покровом темноты проскользнут мимо фортов Нотебурга, вдоль озерного берега дойдут на веслах до Старой Ладоги. У воеводы Семена Ростова пусть возьмут быстроходные струги — с дюжими гребцами, по реке Волхову доплывут до самого Новгорода… У каждой группы будет по письму к генералу Аниките Репнину, подписанному государем, со строгим приказом — незамедлительно и срочно выдвигать свою дивизию к невским берегам… Вот такие дела я предлагаю! Как от шведов будем обороняться в крепости? Завтра все и решим — в рабочем порядке. Как известно: утро вечера — мудренее…

Петр зло поиграл бровями, подергал щеками, поморщился, но спорить не стал, проговорил хмуро:

— Будь по-твоему, охранитель! Будем собираться в обратный путь. Рано мне еще помирать, не все важные дела завершены… Как только мы доплывем до Наровы, я тут же дам команду Шереметьеву — срочно выслать к Нотебургу два драгунских полка.

Через час две гребные шлюпки срочно отбыли по Неве — в разные стороны, увозя с собой царские письма к генералу Репнину.

— Алешка, буди свою прекрасную Луизу! — велел Бровкину Егор. — Хотя август месяц уже не за горами, но местные ночи все равно еще очень коротки, и вам уже совсем скоро надобно выплывать…

Из-за кромки восточного леса показался край ласкового желтого солнца, в прибрежных невских кустах весело щебетали мелкие пичуги, радостно приветствуя новый наступающий день. На речной глади активно приплясывала легкая рябь, гонимая свежим южным ветерком. На борт «Луизы» уже прошли шведские матросы — под конвоем серьезных и бдительных александровцев, все остальные пассажиры. Только Петр нерешительно остановился около самых сходней, немного помялся и, смущенно поглядывая на Егора, произнес негромко:

— Ты, охранитель, это… Береги, пожалуйста, себя! Если что случится с тобой, как же я тогда буду? — неожиданно тоненько всхлипнул и полез обниматься, больно царапая Егорову щеку своей жесткой недельной щетиной…

«Хорошо все будет! — заверил сентиментальный внутренний голос. — Не отдаст царь нас с тобой, братец, на растерзание князю-кесарю Ромодановскому. Любит он тебя, дурилку картонную…»

Фрегат, подняв якоря и несколько прямоугольных парусов, бодро двинулся на север, влекомый утренним ветром и течением Невы, и минут через пятнадцать — двадцать скрылся за речным поворотом, поворачивая на запад…

— Александр Данилович! — осторожно и уважительно тронул его за плечо Андрюшка Соколов. — Там вернулись ночные дежурные, что бдили в разных сторонах — на подступах к крепости. Не хочешь ли выслушать их доклады? Узнать о здравии одного своего давнего и старинного знакомца?

Из докладов следовало, что шведский полк, подходящий к Ниеншанцу четырьмя батальонами с разных направлений, будет у крепостных стен в течение ближайших двух-трех часов. Причем вел тот полк не кто иной как доблестный и великолепный цезарский герцог Евгений де Круи.[30]

— Клянусь святыми угодниками, что это тот самый герцог! — истово божился сержант Ванька Ухов, своим внешним обликом и повадками напомнивший Егору незабвенного Василия Теркина — из одноименной поэмы Александра Твардовского. — Я же на Москве этого самого де Круи видел не единожды: высокий, сутулый, нос свисает длинной грушей, сам весь из себя разряжен — как дочка дворянская на выданье. Как-то один раз, когда я днем стоял на часах в Преображенском дворце, у меня с этим герцогом казус приключился небольшой… В общем, я не выдержал и чуть улыбнулся, когда этот павлин проходил рядом с постом. Он, гад такой, запомнил, а потом нашептал что-то на ухо господину полковнику, — Соколов тихонько кашлянул в кулак и смущенно отвернулся в сторону. — После этого я провел целые две недели в холодном карцере… Так вот, когда я глянул в подзорную трубу на подходящую свейскую колонну, так сразу же и понял: тот тип, что на лошади шествовал (он один верхом, все остальные — на своих двоих), и есть натуральный герцог де Круи. А еще рядом с ним шагал Том Гаррис, который на Москве служил лакеем у английского посла. Мы с ним, с Гаррисом то есть, а не с послом, конечно же, выпивали пару раз в царском кружале. Неплохой Том парнишка, тоже англичанин, но неплохо болтает по-нашему. Любопытный только чрезмерно…

«Интересные дела творятся вокруг! Все в этом мире взаимосвязано — невидимыми, но очень прочными нитями… — ударился в занудные философские рассуждения внутренний голос. — Впрочем, братец мой, нет худа — без добра! Теперь можно будет задуматься и об эффективной диверсии… А что? Подкрасться незаметно — глухой ночной порой — к шведскому лагерю, да и выкрасть этого сволочного герцога — к такой-то матери! А после допросить с пристрастием: кто послал, да зачем, да почему…»

Когда солдаты и сержанты, несшие ночную караульно-разведывательную службу, отправились спать, Егор поделился своими опасениями с Соколовым и Бухвостовым:

— Полк пеших гренадеров — маловато будет для решительного и успешного штурма Ниеншанца. Но противоположный берег тоже плотно занят противником, если еще с реки подойдут шведские корабли, то ловушка полностью захлопнется и установится полная блокада. С одной стороны, ничего страшного: продовольствия и огненных припасов в крепости достаточно, сами шведы — в свое время — постарались знатно. А через месяц-полтора и подмога к нам уже подойдет: не от Новгорода, так от Иван-города… Но, с другой стороны, за это время неприятель может и артиллерию подтянуть дальнюю. Наверняка полевые пушки уже двигаются от Кексгольма по лесным дорогам… Вот тогда-то нам придется очень туго! Установят эти мерзавцы свои полевые мортиры где-нибудь на лесной полянке в северо-восточном бору и начнут бросать навесом — по пологой дуге — в крепость зажигательные и картечные гранаты. А у нас здесь — страшная людская скученность. Потери будут великие и существенные! Да и укрытий надежных не возвести, толстых бревен-то совсем и нет — для надежных накатов подземных блиндажей. Разве что хозяйственные пристройки разобрать для этих целей?

— Эх, хорошо еще, что Петр Алексеевич уже уплыл! — облегченно вздохнул подполковник Бухвостов. — Уже легче гораздо! А мы-то что? Нам умирать в жарком бою — не впервой…

Простучали торопливые шаги, и перед ними замер, вытянувшись в струнку и с трудом переводя дыхание, усатый пожилой сержант.

— Ну, что там еще случилось? — недовольно нахмурился Егор. — Докладывай, служивый, не молчи!

— Так это, вашество… Там фрегат царский возвращается! Уже близко совсем…

— Мать твою — козла драного! — гневно обернулся Егор к Бухвостову. — Это ты, Феодосий, сглазил, мордатый сукин кот! Язык — что помело… Еще раз вякнешь что под руку, в простые солдаты разжалую! Не посмотрю, что ты близкий родственник моих давних и проверенных сотрудников…

Через приоткрытые «речные» крепостные ворота он выбежал на обрывистый берег Невы, на ходу вытаскивая из глубокого внутреннего кармана камзола короткую бельгийскую подзорную трубу. Но хитрая иноземная оптика уже не понадобилась: «Луиза», торопливо меняя галс, находилась уже совсем близко, а на крутой северной излучине Невы маячили зловещие силуэты шведских кораблей.

Вскоре фрегат — с русским царем на борту — заякорился на прежнем месте, на берег были сброшены крепкие четырехметровые (четырехметровые — в длину, ширина же их была ненамного больше метра) сходни. Луиза, одетая все в тот же походный мужской костюм, радостно махнув Егору рукой, первой ступила на толстые сосновые доски.

Неожиданно раздался громкий пушечный залп: это крепостная артиллерия открыла беглый прицельный огонь по шведской эскадре, которая приблизилась непозволительно близко к Ниеншанцу. Молодая женщина непроизвольно вскинула руки вверх, видимо намереваясь прикрыть свои нежные уши от неприятного удара звуковой волны, неожиданно пошатнулась, потеряв равновесие, и — через мгновение — плашмя упала в темные невские воды…

— А-а-а! Она же плавать не умеет! — с отчаянием воскликнул Бровкин и, даже не сняв шляпы, отчаянно сиганул «солдатиком» за корабельный борт.

Егор, сбросив камзол, шпагу, шляпу и парик, стянул с ног сапоги, разбежался и «ласточкой» прыгнул следом. Алешка, отчаянно борясь с течением, раз за разом, громко отдуваясь, упрямо нырял под сходнями.

«Неправильно это! Надо искать Луизу гораздо ниже по течению! — посоветовал опытный, видавший виды внутренний голос. — С чего бы это ей сразу — камнем идти на дно? Наверное, просто при падении герцогиня ударилась об воду и потеряла сознание. Вот ее и отнесло течением. Давай-ка, братец, отдайся на волю стихии…»

Уверенно, короткими саженками, Егор подплыл к месту, где, как он помнил, женское тело плюхнулось в воду, и, размерено подгребая руками и ногами, устремился вниз по течению реки, время от времени ныряя с широко открытыми глазами и вертя при этом головой во все стороны. Невская вода, пронизываемая лучами яркого утреннего солнца, была неправдоподобно прозрачной (для жителя двадцать первого века), были видны даже мелкие камушки на дне, до которого было метра три с половиной…

«Вон она — нога в офицерском новеньком ботфорте! Выглядывает из-за большого гранитного камня! — азартно завопил внутренний голос, когда Егор уже миновал второй трофейный фрегат — „Астрил“. — Вперед, братец! Форвертс!»

Егор, извернувшись самым невообразимым образом, поднырнул под уродливый валун, вспугнув при этом здорового пятнистого налима («Килограмм на пятнадцать потянет!» — непроизвольно отметил внутренний голос), осторожно обхватил хрупкие плечи и, заработав — что было сил — босыми ногами, устремился к поверхности…

Вынырнув, он жадно наполнил свои легкие живительным речным воздухом, без промедления перевернул обмякшее женское тело на спину, подхватил одной рукой Луизу под мышки (как учили — в свое время) и, сильно загребая другой рукой, устремился к песчаной пологой косе, до которой оставалось всего-то метров двадцать.

Сзади раздались возбужденные громкие крики.

«Наверное, увидели, что я плыву уже не один, — мысленно предположил Егор. — Сейчас все они сюда бросятся, жалобно причитая и взахлеб предлагая бесполезные и бредовые советы…»

Он вынес безвольное тело Луизы на берег, «переломил» его через свое колено, несколько раз сильно хлопнул по узкой спине: должного эффекта не последовало. Тогда Егор положил молодую девушку спиной на желтый речной песок, уже слегка нагретый утренним солнцем, распахнул камзол, сильно рванул за ворот белоснежной рубахи — тут же во все стороны полетели светло-бежевые костяные пуговицы…

Алешка Бровкин, выбравшийся следом за ним на невскую косу, чуть не задохнулся от праведного возмущения:

— Что же ты творишь, Данилыч! Бога побойся…

— Молчать! — прикрикнул Егор, усаживаясь на бывшую герцогиню «верхом» и начиная активно перебрасывать ее руки из стороны в сторону — в соответствии с канонами классического «искусственного дыхания». — Леха!

— Что, Данилыч?

— Там сейчас по берегу — набегут всякие… Останови их, баранов… Пистолет, что ли, вырви у кого-нибудь из-за пояса… Пальни в воздух…

Судя по звукам, Бровкин дисциплинированно отправился выполнять полученную команду. Егор, пользуясь этим обстоятельством, тут же приступил к таким экзотическим процедурам — для последнего года семнадцатого века, — как дыхание «рот в рот» и «закрытый массаж сердца»…

Ничего не происходило, он ощущал, что женское тело, лежащее под ним, безысходно и окончательно — мертво. Минута, две, две с половиной: «махи руками», «рот в рот», «закрытый массаж сердца», «махи руками», «рот в рот»…

У него самого безудержно и противно закружилась голова, действительность перестала ощущаться чем-то цельным и непреложным: были слышны чьи-то «охи» и «ахи», удивленный и подозрительный шепоток…

Неожиданно, уже мысленно прощаясь навсегда с последними надеждами на благоприятный исход, он почувствовал, как женская тоненькая кисть, крепко зажатая в ладони его правой руки, чуть заметно задрожала, а его щеки коснулся след (именно что коснулся, именно что след!) легкого дыхания…

После еще одного полноценного «круга процедур» Егор вскочил на ноги, подхватил Луизу под мышки, опустился на одно колено, через другое еще раз «переломил» хрупкое и безвольное тело, еще раз сильно и размеренно похлопал по узкой спине. Водопады воды, безудержно рванувшиеся из женского рта, прозвучали победным гимном — человеческому упорству и упрямой настойчивости…

«Человек не побежден — пока его не победили! — с легкой отдышкой, но счастливо „улыбаясь“ при этом, сообщил внутренний голос. — Так нас учил великий и незабвенный Джек Лондон. А он был докой — в этих делах…»

— Подложите ей под голову что-нибудь мягкое, но не очень высокое! — отходя в сторону, посоветовал Егор. — Пусть минут пятнадцать — двадцать герцогиня полежит в полном покое, после этого дайте ей хлебнуть чего-нибудь горячительного. Пару-тройку глотков, не более…

Чуть пошатываясь, он отошел к ближайшему крупному прибрежному валуну, присел, замер, зажав ладони рук между коленей, неожиданно почувствовал, как на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

— Я это, Алексашка, я, не пугайся! — уважительно сообщил невидимый Петр. — Устал? Небось покурить хочешь, бродяга? Так возьми, покури! — Из-за Егорова плеча появилась дымящаяся голландская трубка.

Егор успел сделать всего-то две-три полновесные затяжки, когда за его спиной прозвучал вкрадчивый и неприятный вопрос:

— Данилыч, мил-дружок, а где ты выучился таким необычным штуковинам? В смысле — так ловко и умело оживлять утопленников? А? Только, охранитель, не надо мне петь прежние глупые песни: мол, цыгане — во время твоих скитаний детских — выучили тому. Может, все же правду поведаешь? Да, прав князь-кесарь: непростая ты штучка…

Не успел Егор даже сообразить, что надобно отвечать на этот непростой вопрос, как Алешкин голос — от речного берега — громко попросил:

— Господин генерал-майор, Луиза хочет поговорить с тобой! Подойди, уважь…

— Мин херц! — обернулся к царю Егор, возвращая курительную трубку. — Давай уже потом переговорим, лады? Девушка зовет… Хорошая такая девушка, правильная. Дозволь уж?

Глаза Луизы — огромные и молящие — смотрели пристально и просительно.

— Александр Данилович, нагнитесь, пожалуйста, ко мне! — велели запекшиеся, маленькие карминные губы.

Он послушно нагнулся, и тут же в его ухо ворвался взволнованный, умоляющий, дрожащий шепот:

— Сэр Александэр! Вы же все знаете, все умеете… Животом я сильно ударилась, когда упала в речную воду… Больно очень! Что делать теперь? Я так хотела Алексу ребеночка родить! Так хотела… Получится ли теперь? Ваша жена, прекрасная Александра Ивановна, рассказывала мне, что у вас есть трубка волшебная, через которую вы все слышите, что происходит в женском животе… Молю, послушайте! Как там у меня? Жив ли ребеночек? Ему уже полтора месяца быть должно… Вам же это нетрудно будет? Я знаю, что эта трубка с вами! Видела ее, когда вы из своей седельной сумки доставали кисет с табаком…

«Никакая она не амазонка! Даже — и не записная авантюристка! — всерьез опечалился внутренний голос. — Обычная молоденькая девчонка: влюбленная, мечтательная, беспомощная, испуганная…»

Егор успокоил Луизу — как мог, пообещав в самое ближайшее время (когда будет возможность, то бишь — полное отсутствие посторонних глаз) воспользоваться волшебной силой своего необычного прибора.

«Санька моя — трепло кукурузное!» — твердо решил про себя Егор.

Он отозвал Алешку в сторону и подробно объяснил ему, демонстрируя свой самодельный стетоскоп, изготовленный года три с половиной назад из самого разного подручного материала: полого рога сайгака, чашечки от разбившейся фарфоровой курительной трубки и голландской деревянной пуговицы — с круглым отверстием посередине:

— Приставляешь чашечку от курительной трубки к самому низу голого живота твоей трепетной Луизы, к пуговице подносишь свое ухо, делаешь вид, что внимательно слушаешь. Потом уверенно и бодро докладываешь, что, мол, слышал биение двух сердец, мол, все нормально, и будущий ребенок чувствует себя просто замечательно… Понял?

— Понял! — неуверенно и виновато улыбнулся маркиз Алешка, а через малое время тихонько спросил: — Александр Данилович, сэр Александэр, а если я и вправду услышу несколько сердец?

— Может, и услышишь. Только месяцев через шесть-семь, уже перед самыми родами. Ты, братец, слушай почаще да успокаивай регулярно Луизу. Тут главное, чтобы она крепко поверила, что все хорошо. Тогда оно и сладится — в конечном итоге…

С северо-восточной стороны раздалась бойкая ружейная пальба, к которой тут же присоединились отголоски дружных пушечных залпов, одновременно ожила и западная артиллерия, отвечающая за безопасность Ниеншанца с невской стороны.

— Все! Быстро уходим в крепость! — громко скомандовал Егор. — Так, рыбацкие лодки тоже надо занести внутрь, пригодятся! Закончились шутки всяческие…

Бедную Луизу — в сопровождении верного и преданного Алешки — разместили в просторной, ныне пустующей землянке, предназначенной (еще шведами) для зимнего хранения засоленных грибов — будущего осеннего урожая. Странно, но наследники славы варяжской потребляли грибы только в соленом виде… Пустые бочки и бочонки были задействованы в качестве кроватных ножек. На них сверху уложили толстые дубовые кряжи, на кряжи прибили — на скорую руку — сосновые доски, на доски положили пучки высушенных лекарственных трав, на травы — свежие еловые лапы, на еловые лапы — лосиные шкуры — в два слоя, на лосиные шкуры — кусок льняной ткани, на белый лен — приболевшую беременную девицу… Уф!

— С севера подходят четыре фрегата и одна бригантина! — чему-то радостно скалясь, сообщил сержант Ванька Ухов, возникший невесть откуда. — Готовятся встать на якоря. А может, только вид делают, что готовятся…

Постепенно все окружающее пространство заполнилось нескончаемым гулом, воем и треском: с востока (а также с северо-востока и юго-востока) продолжалась бойкая ружейная перестрелка с гренадерами фон Круи, засевшими в красивейшем сосновом бору, а со стороны Невы крепостные пушки старательно удерживали шведские корабли на безопасном расстоянии.

— Господа, прошу всех пройти в «комендантскую» избу — на очередной совет! — очень серьезно предложил Андрюшка Соколов. — Необходимо обсудить и все мелочи! Пока еще не поздно…

Петр неожиданно сильно разгневался и начал орать на всех подряд, размахивая своими длинными руками во все стороны, в одной из которых была крепко зажата офицерская шпага:

— Какая еще изба — в жирную конскую задницу? Предательство везде! Охранитель, ко мне, всех арестовать! Вороги кругом…

Слегка проколов острием шпаги мягкие места двух солдат и одного поручика, подвернувшихся под горячую руку, царь — по наторенной дорожке — отдался причудам стандартного нервного припадка: упал на хорошо вытоптанную крепостную землю, выгнулся всем своим длинным телом, изображая идеальный гимнастический мостик, громко и противно заскрежетал зубами, разбрасывая во все стороны клочья светло-розовой пены…

Подхватили, поддержали, откачали, дали хлебнуть — целебно-хмельного…

— Нельзя Петру Алексеевичу ничего неожиданного сообщать! — резюмировал мудрый и невозмутимый Антошка Девиер. — Очень уж у нашего государя нервная природная натура. Тут потихоньку надо, исподволь, заранее подготавливая…

Петр, в которого влили — сугубо в лечебных целях — литра полтора разных целебных и очень лекарственных слегка спиртовых настоек и наливок, мирно и очень громко захрапел. Спящего царя уложили все в той же «комендантской» избе — за невысоким холщовым пологом, на котором были очень грубо вышиты специальными цветными нитями: злой черно-коричневый волк, наивный белый козленок, голубой ручей и симпатичная девушка — в длинном платье немецкого покроя, с очень милой, ярко-красной шапочкой на белокурой голове.

За окнами продолжалось воинское буйное шумство: гремело, трещало, звонко щелкало, глухо ухало…

— Беру командование — во всей его полноте — на себя! — непреклонно и уверенно заявил Егор. — Первым делом начинаем прямо сейчас строить надежное подземное укрытие — для Петра Алексеевича. Ближайшие казармы — срочно разобрать по бревнышку! Три наката чтоб было над царским блиндажом! Лично буду у ленивых и нерадивых носы отрезать и глаза выкалывать… Далее. Эта ночь уже негожая для серьезных дел… Но, начиная со следующей, прошу на носах ваших зарубить накрепко: ночь, она и создана для веселых и кровавых диверсий! Нечего сопли жевать зеленые, отсиживаясь за надежными крепостными стенами…

Шведы первые доказали верность этого постулата: ночью несколько их охотников незаметно, в темно-сером сумраке, подползли к Ниеншанцу и перебросили через крепостные стены с десяток картечных гранат. Погибло шесть солдат полка, более десяти было ранено. После этого, по приказу Егора, часовые стали регулярно перебрасывать через стены — наружу — горящие факелы, а пушкари, пользуясь этим слабым освещением, вести ночной огонь по сосновому лесу, окружающему Ниеншанц. Применение зажигательных гранат тут же принесло определенный положительный эффект: в лесу начался сильный пожар, после чего шведы поутихли и пока больше не лезли на рожон.

На следующее утро Егор по-честному попытался нейтрализовать царя: в том смысле, что заставить его мирно и безвылазно сидеть в глубоком погребе, находящемся с правой стороны от голландской печи, что занимала собой часть столовой комнаты в комендантской избе.

Ничего, конечно же, из этого не получилось. Петр весь день провел у крепостных пушек: целился, наводил, учил полковых пушкарей, гневался, ругался, распускал руки, переходил от восточных орудий, которые изредка постреливали картечью по сосновому бору, где засели гренадеры де Круи, к северо-западной артиллерии, которая не подпускала близко к Ниеншанцу вражеские корабли. Все это царю безумно нравилось, он много смеялся, шутил, а в обеденное время покушал с отменным аппетитом.

— Подумаешь, блокада! — легкомысленно объявил Петр, уминая за обе щеки солдатский кулеш, щедро сдобренный жирной шведской ветчиной. — Такая веселая жизнь — полностью по мне! Мне и месяц не надоест заниматься огненным боем…

— Ага, если у неприятеля нет пушек, то оно да, самое милое дело! — хмуро проворчал Егор и обратился к Бровкину: — Маркиз, а могут шведы снять пушки со своих кораблей и переместить их к Ниеншанцу?

— Запросто могут, Александр Данилович! — ответил Алешка. — Пушки эти, конечно же, не мортиры, навесом гранаты не побросать. Да ведь и стены у Ниеншанца наполовину земляные, так что мало не покажется… Я и другого еще опасаюсь: как бы шведы сюда из Кексгольма артиллерию не перебросили по Ладоге. Опять же, часть пушек можно с бастионов Нотебурга снять… Что-то надо срочно придумать, господин генерал-майор! Иначе — кровью умоемся…

Уже ближе к вечеру Егор объявил:

— Есть у меня, господа хорошие, дельный план. Вернее, даже три плана… Во-первых, нечего «Луизе» здесь отстаиваться — в полном и беззаботном покое. Пусть, как ветер установится подходящий, сей фрегат без промедления следует к невским истокам и, не подходя близко к бастионам Нотебурга, сторожит там шведские суда, могущие приплыть из Кексгольма. Если что — пусть вступает в бой… Так, для маркиза де Бровки у меня будет отдельное задание. Поэтому капитаном на «Луизу» я назначаю Антона Девиера. Ты же, Антошка, знаком с морским делом?

— Так точно, господин генерал-майор! Один год я юнгой проплавал, еще год проходил матросом, потом — совсем немного — штурманом. А вот капитаном не довелось…

— Ерунда, справишься! — небрежно махнул рукой Егор. — Не боги горшки обжигают…

— Ты, Александр Данилович, считаешь, что фрегат «Астрил» не годится для морской баталии? — непонимающе и чуть обиженно завертел головой Алешка. — Крепкое корыто и пушки знатные! А, Данилыч?

— «Астрил» я планирую взорвать! — попыхивая своей курительной трубкой, невозмутимо сообщил Егор.

— Взорвать? Зачем?

— Видите ли, соратники, неплохо бы шведа огорошить этой ночью! Поразить и удивить… Надо, чтобы паника поднялась знатная, чтобы на рассвете все офицеры неприятеля собрались на экстренный воинский совет. Сержант Ухов доложил, что сам фон Круи остановился в деревне Усадьба Одинцово, она расположена на нашем берегу Невы, на северо-западе — относительно устья Охты, верстах в пяти-шести от Ниеншанца. Следовательно, совет там и состоится. Наша конечная задача — уничтожить весь высший командный состав противника…

— Скромный ты у меня, Алексашка! — восхитился проснувшийся Петр, неожиданно появляясь из-за цветастого полога. — Скромный такой — хват! Всех он удумал уничтожить…

— Ну, может, и не всех! Тут уж — как получится… Но фон Круи обязательно надо пристукнуть! Лучше бы взять его в плен, но это навряд ли получится. Не, а для чего мы, соратники, столько лет тренировались рукопашному бою, ножи метали, звездочки разные? Должна же от этого быть реальная польза!

Наступила ранняя, еще светло-серая ночь, приближалась пора активных боевых действий. В состав диверсионной группы вошли: Егор, Василий Волков, Ванька Ухов и семь рядовых охранителей. Семь — рядовых охранителей? Да ладно, не смешите, право! Семь опытнейших и надежнейших бойцов, прошедших серьезных школу Преображенского, мало в чем уступающих спецназовцам двадцать первого века…

Егор, Волков и Иван Ухов были одеты в форму шведских офицеров, оставшуюся после бывших хозяев Ниеншанца, все остальные красовались в специально испачканной и слегка изорванной форме рядовых солдат Александровского полка. Шутка старая и известная очень давно (по крайней мере — с точки зрения все того же двадцать первого века, наполненного бесконечными телевизионными боевиками и вестернами): после неожиданной вражеской выходки храбрые офицеры срочно доставляют под светлые очи высокого начальства подлых диверсантов, героически захваченных означенными офицерами в плен…

— От тебя, Алеша, зависит очень многое! — наставлял Бровкина Егор. — Мы сейчас осторожно на рыбацких лодках поднимемся по течению Невы на две — две с половиной версты, высадимся на берег, обойдем с востока — по длинной дуге — шведские батальоны, выйдем к Усадьбе Одинцово севернее. Займем позиции — для будущей разящей атаки. Будем ждать взрыва, паники, всего прочего… Как там дальше — уже определимся на месте. Определимся обязательно… Перед самым рассветом, но — еще в темноте, снимаешь с помощниками «Астрил» с якорей, пусть он идет прямо по течению, вдоль восточного берега: там обрывистый берег, глубина, а прямо на излучине шведы всегда и ставят ночью на якоря свои фрегаты. Понимаешь? Подрулишь, если что! Как до шведов останется с полверсты, так тут же откроешь все люки в трюмы — чтобы туда свободно поступал свежий воздух, а около порохового погреба быстро разведешь костер. Костер разгорелся — все: со своими людьми бросаешься за борт, плывешь к берегу, прячешься под обрывом, сидишь там — пока не рванет. Пусть уж, напоследок «Астрил» побудет брандером… Рвануло, началась паника, после этого двигаешься против течения к крепости. Тут уж сам смотри, не маленький… Необязательно, чтобы «Астрил» взорвался, врезавшись в шведский фрегат. Главное — чтобы рвануло — до самых небес! Понимаешь? Давайте еще пороха загрузите в корабельные трюмы из крепостных арсеналов! Леха! Прошу, не рискуй только — сверх меры! У тебя же Луиза, она ребенка ждет… Все, прощаемся, до встречи, брат!

Глава четырнадцатая

Диверсанты семнадцатого века

Узкие рыбацкие лодки проворно и почти бесшумно двинулись вверх по течению Невы. Ночь выдалась ветреной и очень темной, низкие серые облака надежно спрятали за своими пухлыми телами звезды и луну.

— Как бы не заблудиться! — засомневался Василий Волков. — Звезд-то нет. Как узнаем — где север, где восток?

— Ничего, господин полковник, прорвемся, Бог даст! — успокаивающе заявил сержант Ванька Ухов. — Ветер-то дует прямо в лицо. Знать — с юга! Вот и в лесу будем ориентироваться по ветру. Хотя бы — по верхушкам деревьев…

— Хватит болтать о пустом! — прервал подчиненных Егор. — Лучше повторите еще раз слова и фразы шведские, которым Прохор Погодин учил: «Стой, кто идет?», «Прочь с дороги!», «Молчать, скотина!», «Батогов захотел?», прочее… — обернулся к другим своим сотрудникам, одетым в форму Александровского полка: — Гранаты ручные тщательней спрячьте под одежду! Вы же, если что, пленных русских солдат будете изображать. Откуда у пленных могут быть гранаты? Внимательней надо быть, олухи! Не бывает мелочей в нашем многотрудном деле!

Сквозь густые ветви деревьев замелькали далекие шведские костры, от которых долетал веселый гогот, звуки протяжных и торжественных песен, изредка в воздух постреливали из ружей и пистолетов.

— Не иначе, праздник какой-то у наших варяжских приятелей, — предположил Егор. — То ли день рождения Карла Двенадцатого, то ли — очередная годовщина его восхождения на трон. Впрочем, нам все это очень даже на руку…

Шведские костры, наконец, остались далеко позади.

«Метров через триста — четыреста можно будет и на берег сойти, пора уж!» — решил про себя Егор и принялся тихонько шептать себе под нос один стишок, который всегда — в своей прошлой, в смысле в будущей, жизни, бормотал — в преддверии жаркой схватки:

Ночь, звезды — кучей бесформенной высыпали.
Вдалеке — тоскливо воет собака.
За нами — по черной корявой улице
Смерть крадется — на мягких лапах.
Как паскудно — воет эта собака!

Окраина городка этого, кладбище:
Свежих могил — ряд бескрайний.
Прямо-таки — моржовое лежбище,
Какой-то Большой Генерал — крайний.
Обычное — в общем — кладбище.

Дальше — серое пепелище.
Вроде — здесь была товарная станция?
А вот те развалины обгоревшие — где ветер свищет?
Не помню уже: после контузии — прострация.
И только — серое пепелище.

Я дырку в гимнастерке — для орденка
Проковырял еще вчера, однако.
Это мы — недавно, не спеша,
Проходили здесь — на мягких лапах.
Все готово, блин, для орденка…

— Здорово это получается у вас, господин генерал-майор! — шепотом восхитился Иван Ухов и неожиданно сообщил: — А про этих моржей мне дядя рассказывал, мол, на северо-востоке Сибири их очень много, прямо — видимо-невидимо… Моржи, они очень похожи на обычных тюленей балтийских, только крупнее гораздо. А еще у них клыки длинные торчат из усатых пастей. Весит один такой морж — как пяток самых больших деревенских свиней. Они плавают по северным морям на больших цветных льдинах и только так спасаются от лютых и злых белых медведей…

— Как дядю-то твоего зовут? — вежливо поинтересовался Егор. — И где это он моржей столько видел — «видимо-невидимо»?

— Зовут его Ухов Николай Николаевич, он много лет назад уезжал искать тайные земли восточные. Вместе с Семеном Дежневым и Федотом Поповым, по Указу Алексея Михайловича, отца царя нашего. Дядя Николай мне много рассказывал о том своем путешествии: про моржей, белых медведей, других диковинных и лохматых зверей — размером с каменный дом. А дядя жив и здоров, у него маленькая деревушка под Можайском. Старенький он уже совсем, а все мечтает, что когда-нибудь снова отправится в те края…

Лодки пристали к низкому и болотистому берегу, члены отряда выбрались на пышный и мягкий мох и, выстроившись в цепочку, в полной темноте зашагали на северо-восток, обходя стороной позиции шведских батальонов. Егор шел первым, выбирая направление так, чтобы ветер скользил по его правой щеке, стараясь двигаться совершенно бесшумно, что было совсем даже и непросто: иногда под ногами начинала предательски чавкать и хлюпать густая болотная грязь.

«Где-то совсем недалеко от этого места в двадцать первом веке будет находиться наземный вестибюль станции метро „Ладожская“! — не преминул отметить внутренний голос. — А если резко свернуть на север, то можно выйти на место, где некогда стоял дом, в котором ты провел (проведешь?) все свое детство и юность…»

Впереди звонко и приветливо зажурчала вода.

«Скорее всего, это речка Оккервиль! — по памяти предположил Егор. — Ладно, через эту водную преграду мы переберемся без всяких проблем. Но впереди-то у нас — Большая Охта — река достаточно серьезная, широкая и глубокая. Пересекать ее вплавь нельзя: намокнет оружие, патроны, гранаты… Надо будет поискать какую-нибудь надежную переправу. Да и обычная лодка сойдет».

Брод через Оккервиль нашелся почти сразу же: неожиданно в широкой прорехе облаков показался круглый желтый глаз луны, осветив широкий речной разлив, усеянный многочисленными крупными валунами, оставленными здесь Великим ледником — многие миллионы лет назад. Прыгая с камня на камень, все бойцы за пять — семь минут успешно перебрался на пологий северный берег.

— Туда! — скупо махнул Егор в сторону сферического холма, поросшего редким хвойным мелколесьем.

С холма открывался отменный вид: большинство шведских костров наблюдалось севернее Охты, образовав неправильную полуокружность, прижимающую Ниеншанц к Неве. Но одинокий костер виднелся и на востоке, на берегу крутой излучины Большой Охты, в двух верстах от приметного холма.

— Там что-то есть! — уверенно высказался Василий Волков, проследив за взглядом Егора. — Может быть, мост, а может, какие-то важные склады. Хотя какой смысл устраивать склады в этих гадких болотах?

— За мной! — скомандовал Егор и торопливо зашагал на восток.

«До зари остается всего-то часа два с половиной! — напомнил осторожный и раздумчивый внутренний голос. — Надо бы, братец мой, поторопиться…»

Когда они вышли к самому краю молодой осиновой рощи, под правой ногой что-то громко и смачно хрустнуло, Егор торопливо нагнулся и подобрал с земли крепкую грибную шляпку.

— Осиновик, наверное, — шепотом предположил Ухов. — Июль выдался очень теплым и влажным, вот колосовики и поперли…

До яркого прибрежного костра, мерцавшего впереди загадочным светлячком, оставалось метров восемьдесят — девяносто.

— Дожидайтесь меня здесь и не шуметь! — строго велел Егор и по-пластунски осторожно пополз на светло-оранжевый огонек пламени.

Через пять-шесть минут все стало окончательно ясно: это был ночной лагерь шведских артиллеристов, сплавляющих по Большой Охте крепкие плоты с закрепленными на них полевыми мортирами и деревянными ящиками, в которых, очевидно, находились картечные и зажигательные гранаты.

«Смотри-ка ты, вам опять везет! — искренне обрадовался внутренний голос. — Весенние воды Большой Охты подмыли корни у нескольких старых деревьев, те и упали в реку, надежно перегородив ее русло. Наверно, артиллеристы доплыли до этого затора уже под вечер и решили, что в темноте не стоит заниматься расчисткой русла, отложив эти непростые работы до утра… Да, семь мортир, это не шутки! Молодцы все же шведы, здорово придумали с плотами. Чем мучиться, перетаскивая это железо по топким болотам, строя надежные и крепкие гати, куда как проще — спустить орудия по спокойному и неторопливому течению реки. Только вот что же охрана такая несерьезная? Скорее всего, они просто были уверены, что к ночи обязательно доберутся до основного лагеря…»

Плоты с мортирами и громоздкими ящиками дружно — один за другим — выстроились вдоль речного берега, напротив центрального плота горел высокий костер, вокруг которого сидели три явно подвыпивших шведа, ведущих между собой степенную беседу, поминая через каждое пятое слово своего молодого и храброго короля «Карлоса». По сторонам от костра были разбиты три большие парусиновые палатки, из которых доносился громкий и раскатистый храп.

Вернувшись к своим подчиненным, Егор кратко и доходчиво обрисовал диспозицию предстоящего боя:

— Времени у нас мало, уже скоро рассвет. Поэтому действуем быстро и слаженно: подползли, умертвили всех ворогов, пушки и боеприпасы утопили в реке… Семь плотов, на каждом из которых, я думаю, было по два человека, которые орудовали шестами да веслами. Для большего количества людей там уже тесновато. Три пьяненьких солдата сидят у костра, следовательно, в каждой из палаток спят по три-четыре человека. Если прозвучат несколько выстрелов, то и ничего страшного: сегодня весь шведский лагерь практикует ночную праздничную пальбу. А вот гранат взрывать не будем, нечего раньше времени пугать противника… Сегодня, господа, все складывается в нашу пользу: ведь и шведские моряки сейчас наверняка на своих фрегатах расслабляются горячительным, глядишь и не заметят, как брандер приблизится к ним в темноте… Так, сейчас разбиваемся на четыре боевые группы: я и полковник Волков берем на себя троицу у костра, все остальные четко делят между собой палатки. Шеи сворачивать на стороны, умело и дельно работать ножами! Пистолеты разрешаю только на крайний случай… Раз взрывы полностью исключаются, то приказываю все гранаты оставить здесь. Сложите вон под тем кустиком орешника. Ухов, слушай сюда! Ты у нас парнишка смелый, бесстрашный и все такое, но, не обижайся, полностью не подготовленный к ночным рукопашным схваткам. Поэтому строго приказываю: вперед всех не лезть, сторожиться, подстраховывать товарищей! Ну, готовы? Все — с Богом…

В такие моменты, когда до решительного соприкосновения с противником остаются считанные мгновения, нереально обостряются зрение и слух, а нос наполняется целым букетом ранее не замечаемых запахов и ароматов. Вот и сейчас Егор, осторожно подползая к берегу Большой Охты, видел — в неярком лунном свете — каждую травинку и веточку на своем пути. Слышал легкий шорох ветра в сосновых ветках, задумчивый треск сверчка в молодых кустах черничника. Вдыхал полной грудью разные речные и лесные ароматы, самым сильным из которых был чуть горьковатый запах близкого дымного костра…

Когда до троицы шведов, продолжавших солидно и чуть расслабленно болтать между собой, оставалось метров десять — двенадцать, они с Волковым разделились, оползая костер с разных сторон. «Раз, два, три… семь, восемь…» — медленно считал про себя Егор: по договоренности с Василием — на счет пятьдесят они должны были синхронно броситься на беззаботного и расслабленного противника.

Веселое и беззаботное потрескивание угольков в спокойном костре, монотонная и размеренная речь на незнакомом языке… «Сорок девять, пятьдесят — пора!» Рывок, удар, второй, мерзкий хруст, предсмертные хрипы и стоны иноземных пришельцев…

Внезапное ночное нападение на сонного и беспомощного врага — вещь непостижимо скоротечная. Раз, два, три — и все закончилось… Сколько времени прошло на самом деле? Только сторонний наблюдатель может сообщить — с некоторой степенью точности и достоверности, и то если у этого наблюдателя достаточно крепкие нервы. А непосредственные участники схватки вам ничего путного не скажут, будут дружно и упорно твердить только о нескольких кратких мгновениях…

Все шведские пушкари были успешно перебиты. В отряде Егора оказался только один легкораненый: как легко можно догадаться — сержант Ухов, не искушенный в высоком искусстве рукопашного боя. Сонный широкоплечий швед успел вмазать Ваньке по лбу рукояткой пистолета, мгновенно выхваченного из-за пояса. Удар получился совсем даже несильным и откровенно скользящим, но кожа на голове сержанта была рассечена и щедро содрана, поэтому кровь из образовавшейся ранки сочилась и капала достаточно бойко.

— Ну ты, друг Ванюша, и изгваздался! — без устали удивлялся Волков, лично бинтуя подчиненному поврежденную голову. — Царапина-то совершенно ерундовая и пустяковая, а вся грудь у тебя так щедро заляпана алой кровушкой, будто бы туда ядро попало пушечное, все разворотив при этом…

Когда мортиры и ящики с боеприпасами были — не без труда — утоплены в ночных водах Большой Охты, Егор скомандовал:

— Быстро забрать из орешника и разобрать ручные гранаты! Жемов и Федькин! Вы остаетесь на этом берегу. Ставлю перед вами следующую боевую задачу: следовать вверх по течению Большой Охты, в двух-трех верстах найти подходящее место и устроить там засаду. Что-то мне подсказывает, что за первыми плотами с мортирами могут следовать и другие… Какое место подходящее для засады? Думаю, что высокий обрывистый берег над глубоким речным омутом, чтобы гранаты было сподручно и удобно метать на плоты с пушками, прямо на головы артиллеристов… Ждать появления шведов ровно сутки, после чего возвращаться — прежним путем — в крепость Ниеншанц. Выполнять! Всех остальных прошу немедленно приступить к переправе! Время не ждет…

Оставшиеся пять с половиной верст намеченного маршрута они преодолели за пятьдесят минут и вышли к северным окраинам Усадьбы Одинцово, когда вокруг уже начало заметно сереть. Остановились на низеньком лесистом холме в трети версты от деревни.

— Всем отдыхать, восстанавливать дыхание, разрешаю перекусить, чуть глотнуть из походных фляг! — отдал стандартные команды Егор, подходя к высоченной сосне. — Я пока наверх сползаю, осмотрюсь немного. Полковник Волков! Прошу составить мне компанию: одна голова хорошо, а две, как известно, лучше. Тем более что данное дерево толстое и ветвистое, так что тесно нам не будет…

Даже в утреннем неверном сумраке открывшаяся сверху картинка была достаточно прозрачной и понятной.

— Видишь, Александр Данилыч, четыре костра выстроились дугой? — резюмировал Волков. — Они явно горят на границе деревенских земель с лесом, следовательно, там выставлены сторожевые посты, охраняющие подходы к какому-то очень важному и секретному объекту.

— Ты прав! — подтвердил Егор, отрываясь от окуляров подзорной трубы. — Тот край деревни, очевидно, «богатый». По крайней мере церквушка именно там и расположена, а рядом с ней наверняка размещены и самые большие да просторные дома. Все, слезаем, Василий! Минут десять у нас всего, может, пятнадцать…

Егор бежал легкой трусцой первым — по достаточно широкой, почти прямой тропе, натоптанной кем-то в нужном направлении.

«За грибами и клюквой, скорее всего, ходят по ней деревенские мужики и бабы — на ближайшие мшистые болота, — разумно предположил наблюдательный внутренний голос и вдруг взвыл — совершенно неслышно для окружающих — от нестерпимой боли в голени правой ноги: — Мать его так! А-а-а! Больно-то как…»

Судя по громкому щелчку, прозвучавшему за сотые доли секунды до приступа острой боли, его нога попала в очень серьезный капкан, поставленный на крупного зверя, в голень — с двух сторон — вонзились острые и безжалостные стальные зубья.

— Спокойно лежи, Данилыч! — сквозь ватную пелену в ушах прорвался успокаивающий голос Волкова. — Сейчас мы его снимем, ты уж потерпи, командир, потерпи… Ухов, морда кандальная, быстрее шевели руками…

Раздался еще один громкий щелчок, но обещанного облегчения не наступило, наоборот, боль с новой силой стала расползаться уже по всему организму, дробясь на отдельные потоки и невидимые огненные ручейки…

— Выпей, Данилыч! — снова прозвучал успокаивающий голос, и губ Егора коснулось что-то твердое, очевидно горлышко походной фляги.

Несколько глотков крепкой и ароматной медовухи, безусловно, помогли: по крайней мере в его голове снова появились относительно разумные мысли.

— Как там, Василий? — Егор попытался изобразить на своих губах подобие беззаботной улыбки: — Жить-то буду?

— Ерунда, господин генерал-майор! — браво заверил его Волков. — Даже крови почти нет. Сейчас рану тщательно промоем медовухой, перевяжем…

Неожиданно по ушам ударила сильнейшая звуковая волна, на западе непредсказуемо зарозовело, словно бы там на самом деле находился восток, где солнце взошло над горизонтом непривычно ускоренными темпами…

— Это же Алешка Бровкин — свой брандер рванул! — догадался Егор. — Быстро все вперед! Что, сукины дети, забыли для чего мы пришли сюда? Меня здесь оставьте. Срочно выполнять задуманное, застрелю…

— Молчать! — неожиданно повысил голос Волков. — В соответствии с полученными на такой случай инструкциями, я беру командование на себя! Сержант Ухов, останешься здесь, перевяжешь господина генерал-майора, присмотришь за ним. Смотри у меня, морда! Остальные — за мной!

Несколько секунд — и шаги товарищей, ушедших выполнять смертельно опасное задание, стихли, Егор устало прикрыл глаза.

— Сейчас, Александр Данилович, сейчас полегчает! — заверил Ухов. — Будет немного больно, ты уж, родной, потерпи. Хорошо еще, что капкан не медвежьим оказался: тем ногу сломало бы сразу — в нескольких местах. А эта железка ерундовая, на косулю ставленая. Любят косули шастать по тропам человеческим… Местные-то крестьяне, конечно, все знают, где расставлены эти капканы. Да и приметные знаки наверняка предусмотрены. Днем-то и мы бы сообразили, скорее всего, что к чему.

Рана на ноге начала сперва противно пощипывать, потом — значимо «припекать».

«Медовуха, родимая! — известил внутренний голос. — Какая-никакая, но — дезинфекция… Эх, лишь бы перелома не было! В нашем семнадцатом веке перелом — это либо гангрена, либо — калекой жалким хромать всю оставшуюся жизнь…»

А потом снова вернулась нестерпимая боль: это Ванька Ухов, чьи толстые мужицкие пальцы не отличались избыточной нежностью и деликатностью, приступил к перевязке поврежденной ноги.

— Господин генерал-майор, давай я тебе толстую ветку дам? — заботливо предложил Ванька. — Ну, чтобы зубами сжать крепко? Отлично помогает — терпеть боль! Проверено много раз. Когда полковой кат выдает батогами — самое милое дело!

Егор только головой помотал отрицательно и — успешно отправился в обморок…

Когда сознание снова вернулось, он первым делом поинтересовался:

— Ну как, не слышно еще было наших? В смысле, близких гранатных взрывов?

— Тут, Александр Данилович, последние минут двадцать буквально со всех сторон громыхает, — обеспокоенно доложил Ухов. — Крепостные пушки палят безостановочно, на реке — сплошной грохот, да и по берегу Невы слышна сильнейшая ружейная пальба да взрывы гранатные. Ничего не понимаю, наверное, полковник Иванов решился на вылазку из крепости… Ух ты! Да у вас жар сильный! Нет, не закрывайте глаза, не закрывайте! Нельзя вам спать сейчас, нельзя, можно и не проснуться. Так старики учат… Перетерпеть надо час-другой. Давайте я вам рассказывать буду всякое, а вы — слушать. Вот, еще медовухи хлебните…

— Ты, Ваня, мне поведай о Николае, о дядьке своем, перескажи всякие истории, что он тебе рассказывал — о путешествиях в земли дальние, суровые, — оторвавшись от фляги, попросил Егор, который еще в своем отрочестве зачитывался книгами, посвященными освоению Русского Севера.

Вблизи и вдали продолжало греметь и грохотать, а Ванькин голос, то отдаляясь, то снова приближаясь, увлеченно рассказывал о необычных и дерзких походах простых русских мужиков по суровым северо-восточным морям. Время тянулось непривычно медленно, иногда наполняя сознание цветными и призрачными картинками из чужой героической жизни. Неуклюжие корабли под рваными парусами пробивались — сквозь льды и шторма — к неизвестным и заманчивым землям, ленивые моржи беззаботно дремали на голубоватых льдинах, тысячи и тысячи голосистых птиц кружились над остроконечными скалами только что открытых островов…

В следующий раз он вернулся к действительности из-за сильной и размеренной качки.

«Что это? Мы куда-то плывем? — удивился внутренний голос и тут же откровенно запаниковал: — Это тебя, братец, не иначе как взяли в плен, а теперь, понятное дело, транспортируют на шведском корабле в Стокгольм — в качестве военного трофея, на потеху королю Карлу…»

Егор, мысленно попросив внутренний голос прекратить глупые и беспочвенные бредни, незамедлительно открыл глаза. Над ним медленно и величественно покачивались ветки различных деревьев, освещенные дневным равнодушным солнцем, пахло прелой хвоей и лесным разнотравьем, было непривычно тихо — без ружейной и пушечной канонады, только шустрые рыжие белки весело цокали, ловко перепрыгивая с одного древесного ствола на другой…

— Что, Данилыч, может, остановимся? — спросил голос Василия Волкова и после короткой паузы скомандовал: — Все, братцы, доходим до берега реки и делаем привал! Ухов, расстарайся с перекусом, хлеба нарежь, ветчины, чистой воды зачерпни в роднике. Эх, кипятку бы горячего! Да не будем уж рисковать — с костром…

Самодельные носилки (как уже сообразил Егор) плавно и осторожно опустились на мягкую и податливую землю. Он, переборов предательскую слабость, с трудом приподнялся на локтях, покрутив головой, огляделся по сторонам. Полковник Волков — с плотно забинтованным левым плечом, александровский сержант Ванька Ухов, охранители Злобин и Емелин. Лица у всех бледные, потные, страшно усталые…

— Что с остальными ребятами, полковник? Сколько я был без сознания? — хрипло спросил Егор, строго глядя на Волкова. — И вообще, доложи всю обстановку, полностью! Почему пальбы больше не слышно? Где мы сейчас?

Василий бесконечно медленно провел ладонью руки по своему лицу, неуклюже опустился на невысокий березовый пенек, заговорил тусклым голосом, через каждые десять слов сглатывая слюну, что являлось вернейшим признаком смертельной усталости:

— Выполнили мы задание, Александр Данилович! Все было как ты и предполагал… Страшная паника, бестолковая суета, даже почти все сторожевые шведские посты снялись со своих мест, чем мы потом и воспользовались… Забросали гранатами — через окна и двери — избу, где герцог фон Круи созвал экстренный воинский совет. Он сам был там, двое англичан, шесть шведских пехотных офицеров да еще один морской… Никто из них не мог остаться в живых. Уж мы постарались… Стали отходить. До путного леса — от горящих остатков избы — метров сто пятьдесят было… Вот троих бойцов мы и потеряли. Убитыми, ранеными? Не знаю я, честное слово! Десятка два шведских гренадер — свирепыми псами — за нами рвануло. Еле затерялись в густом еловом лесу… Пришлось еще петлю немаленькую сделать на север, чтобы погоня случайно не нарвалась на вас с Ванькой. Потом еще носилки эти мастерили… Так что времени нынче — уже далеко за полдень. А мы сейчас вышли к тому месту, где ночью переправлялись на плотах через реку… О чем ты еще спрашивал? А, про общую обстановку и тишину… Нет, я и сам совершенно ничего не знаю. Откуда? После взрыва брандера, где-нибудь минут через двенадцать — пятнадцать, началась сильнейшая пушечная пальба на Неве, немного позже и у Ниеншанца ружья бешено заработали, ручные гранаты стали часто взрываться… Только где-то часа полтора назад все стихло. Так что узнаем обо всем, только когда вернемся обратно в крепость…

На севере опять — один за другим — прогремело восемь гранатных разрывов, послышались редкие хлопки ружейных выстрелов.

— У Жемова с Федькиным как раз и было с собой — ровно восемь гранат, — невозмутимо сообщил Ванька Ухов. — Да и расстояние подходящее: версты две с половиной будет до тех взрывов…

— Никого ждать не будем! — решил Волков. — Ребята они взрослые, сами найдут дорогу к дому, если, конечно, останутся в живых. Поэтому быстренько заносим носилки на плот. Переправляемся на тот берег и следуем к Неве…

На невском берегу было достаточно ветрено и свежо, солнышко невежливо спряталось в пухлые сиреневые облака, которые в любой момент могли превратиться в коварные грозовые тучи.

— Становимся здесь временным лагерем, ждем до самой темноты. Ухов, произвести осмотр акватории Невы, после осмотра — немедленно доложить! — распорядился Волков, после чего положил Егору на лоб свою ладонь и облегченно сообщил: — А жар-то у тебя, Данилыч, пропал! Лоб совершенно холодный, словно лед зимний, значит, наверное, поправишься… Ночью будем уже в крепости, там полковой доктор осмотрит твою ногу. Или мазями разными намажет, или специальной пилой отпилит. Тут уж как повезет. Главное, что живым останешься…

— Господин полковник! — прервал неуклюжие успокоительные речи Василия запыхавшийся Ухов. — Там, чуть выше по течению Невы, на якорях стоит фрегат «Луиза», а вдоль самого берега плавает гребная шлюпка. На носу той шлюпки стоит царский денщик Антон Девиер, наблюдает за нашим берегом в подзорную трубу.

Волков, ободряюще подмигнув Егору, быстро зашагал по направлению к невскому руслу. Неожиданно из березовой рощи раздался громкий крик удода, условный сигнал охранной Службы, обозначавший: «Ищу своих! Если кто есть рядом — отзовитесь!»

Злобин, по утвердительному кивку Егора, громко ответил — также по-птичьи. Вскоре перед Егором, которому сержант Ухов помог занять сидячее положение, прислонив спиной к шершавому и теплому стволу сосны, вытянулся поручик Илья Жемов, внятно и спокойно доложил:

— Господин генерал-майор! Еще пять шведских плотов с полевыми мортирами уничтожены, все пушки успешно затонули в Большой Охте!

— А где Федькин?

— Умер Федькин, Александр Данилович! Неосторожно словил шведскую пулю в грудь, скончался на месте, я его отволок в сторону от реки и похоронил.

Егор только тяжело вздохнул и опять устало прикрыл глаза…

Примерно через двадцать пять минут от Невы вернулся Василий Волков — уже в сопровождении Антона Девиера, двух бравых александровцев и молоденькой сестры милосердия — юной княжны Антонины Буйносовой.

— Здравствуйте, господа! — вежливо кивнул Егор головой мужчинам, княжну же Буйносову поприветствовал отдельно: — Мое почтение, милая Антонина! Последний раз мы видались с вами, если я не ошибаюсь, ранней весной, под городом Дерптом? Все странствуете по полям бранным? Так и не нашли себе жениха?

— Увы, увы! — смешливо развела руки в сторону девушка, ставя около поврежденной ноги пациента свой небольшой кожаный саквояж. — Не везет мне, Александр Данилович, просто фатально: то кандидаты в мужья неприлично молоды, как вот, например, господин Девиер, то уже заняты — другими высокородными особами, — печально вздохнув, мстительно стрельнула глазами в сторону Волкова. — Господин генерал-майор, вы уж не обращайте на меня внимания, я очень осторожно обработаю мазями и перевяжу ваши раны. Общайтесь с господами, общайтесь! Извините, что вынуждена заменить доктора Фуке, но у нас нынче — очень много раненых…

— Вот как! — стараясь, чтобы его голос был тих и спокоен, проговорил Егор и в упор уставился на Девиера: — Давай, царский паж Антон, излагай! Во-первых, как ты здесь оказался и почему шведы тут же не выслали к этому месту сторожевой отряд — надзирать за «Луизой»? Во-вторых, откуда — много раненых? Что за стрельба утром была: и на реке, и вокруг Ниеншанца? Сестра Антонина с моей больной ногой минут десять провозится, поэтому отвечай спокойно, подробно и доходчиво.

Девиер еще раз показательно продемонстрировал свою полную невозмутимость: ни один мускул не дрогнул на его лице, водянистые глаза — во время доклада — оставались полностью безразличными, фразы были — как и всегда — короткими и рублеными:

— Здесь я — по поручению Петра Алексеевича. Государь очень беспокоится за вас, господин генерал-майор. Мне велено встретить и помочь. Если будет такая потребность. Далее. Шведы выбиты со своих позиций и отошли на север. Теперь — про утренние баталии. Как только вы с отрядом отбыли, Петр Алексеевич сразу же разработал новую диспозицию боя. Во-первых, «Луизе» предписывалось: через пятнадцать минут после отплытия брандера также сняться с якоря. Благо ветер был как вы помните, южный. Как только мы в темноте тронулись на север, прогремел сильный взрыв. Брандер взорвался, находясь между двумя шведскими фрегатами. Оба тут же загорелись и вскоре пошли ко дну. «Луиза», пользуясь паникой шведов и тем, что речной фарватер был хорошо освещен, быстро спустилась по течению и развернулась правым бортом. Мы открыли прицельный огонь. Удалось очень сильно повредить и все другие корабли неприятеля. Еще один фрегат врага затонул на мелководье. Последний фрегат, сильно накренясь на левый борт, вслед за горящей бригантиной трусливо бежал к невскому устью. Через некоторое время после взрыва брандера, когда уже взошло солнце, открылись крепостные ворота. Александровский полк — силами двух батальонов — совершил вылазку. Шведские части к этому моменту уже были деморализованы. Очевидно, прошел слух, что уничтожены все их высшие офицеры. Но дрались они отчаянно. Только после жаркого полуторачасового боя удалось их рассеять. Противник, понеся огромные потери, спешно отошел на север. Полная виктория! Но… — Девиер неожиданно нахмурился и замолчал.

— Что — но? — рявкнул Егор и тут же зажмурился от сильной боли в ноге: видимо его громкий крик заставил дрогнуть нежные пальчики юной княжны. — Ничего, Антонина, — морщась, пробормотал он, — я сам виноват. Продолжайте, Антон.

— Первый батальон под командой подполковника Феодосия Бухвостова бросился преследовать отступающего неприятеля. Батальон попал в засаду. Оказывается, вблизи финской деревни — со сложным названием — располагался шведский резерв. Подполковник был убит, в жестокой схватке пала треть батальона. Тем не менее блокада Ниеншанца полностью ликвидирована. Теперь можно будет заняться батальонами Кронгиорта. Переправимся на тот берег и…

— Наши общие потери? — чуть слышно спросил Егор.

— Пока точно не посчитали. Но только убитыми будет — более трехсот человек…

Уже когда носилки были размещены в гребной шлюпке, Егор осторожно спросил у Девиера:

— А где подполковник Бровкин, наверное, отдыхает в крепости?

— Точно — к вечеру быть дождю! — сделал свой прогноз юный голландец, пристально оглядывая сиреневые облака, потом потупился и сообщил: — Алексей Иванович последним покинул брандер. Когда до шведских фрегатов оставалось всего ничего…

— Что, погиб?!

— Когда полковника подобрали на невской косе, то он еще дышал. Только большая щепа, вырванная из корабельного борта, торчала из его правой глазницы. На момент моего отбытия из крепости полковник был еще жив, хотя и очень плох.

— Вот и прогулялись — «на мягких лапах»… — пробормотал себе под нос Егор.

— Вы что-то сказали, Александр Данилович?

— Нет, ничего, Антошка. Вели — править к крепости…

Глава пятнадцатая

Новый 1700 год, Александровка — Москва

Уже в первых числах сентября царь и его приближенные — в сопровождении бравых драгун генерала Аникиты Репнина — прибыли в древний Новгород. Шведские войска окончательно покинули негостеприимные для них острова невского устья, отойдя далеко на север. В крепости Ниеншанц на зимовку были определены два батальона Александровского полка (собственно, все офицеры и солдаты полка, вышедшие здоровыми и невредимыми из вражеской блокады) под началом полковника Андрея Соколова. Обозы с ранеными и контужеными бойцами — под усиленным надзором сестер милосердия — находились на полпути к Новгороду.

— Срочно собирай строительные обозы в помощь полковнику Соколову! — строго велел Петр новому новгородскому воеводе — столбовому боярину Таничеву. — Чтобы назавтра уже были в дороге!

Лешка Таничев, мужик тертый и мордатый, виды видавший, опустив свои хитрые глазенки долу, только уважительно поддакивал:

— Все сделаем, государь, Петр Алексеевич, не сомневайся! Прямо сейчас и побегу! Все, прощевайте, господа я помчался обозы собирать… — грузно переваливаясь с боку на бок, скрылся за дверью.

— Молодец! Добрый слуга, запомню! — одобрил царь, после чего резко обернулся на ехидный и саркастический «хмык». — Что-то не так, Алексашка?

Егор, сидящий в неудобном старинном деревянном кресле, пристроив вытянутую больную ногу на низеньком табурете, криво улыбнувшись, объяснил причину своего пессимизма:

— Мин херц, этот Таничев даже не поинтересовался, что должно быть в тех обозах, для чего они направляются к Ниеншанцу, какие люди незамедлительно должны проследовать туда. Теперь он, прохиндей ушлый и сообразительный, под эту сурдинку — чего только не учудит, чтобы плотно набить пошлым златом свои широкие и глубокие карманы.

— Верно, верно! — согласился Петр и велел громовым голосом: — Вернуть этого вора! Дьяка ко мне чернильного — Указ писать срочно! Так вас всех растак…

Нервно покусывая вересковый черенок трофейной шведской курительной трубки, царь монотонно диктовал:

— …Великая и Малыя и Белыя Руси, повелеваю: направить к крепости Ниеншанц, в распоряжение полковника… да что там, генерал-майора Андрюшки Соколова! Алексашка, не обижайся, я тебя скоро фельдмаршалом сделаю… Эй, дьяк, не пиши пока про фельдмаршала! Так, продолжаю… В обозах должно следовать: двадцать искусных людей фундаментных, могущих свободно обращаться с камнем диким, двадцать справных плотников — с дельными пилами и топорами, гвоздей бронзовых — двадцать пудов да медных — четыре пуда…

Список был очень длинным.

«Надо же, сколько царь всего важного держит в своей голове! — одобрительно прошелестел внутренний голос. — Ведь шпарит — как по писаному — безо всяких памятных бумажек! Есть в нем что-то эдакое, надежное, уважение вызывающее… Хотя что тут странного и непонятного? Координатор же тогда объяснял подробно, что Петр Алексеевич — не совсем — от этого мира…»

— Последнее! — чуть передохнув, объявил царь: — Доставить триста пятьдесят пудов пшеницы дробленой и проса — для нужд Александровского полка, сорок пять пудов — для потребления команды новгородских строителей… Строителям возводить усердно фундамент новой крепости: на Заячьем острове, на месте прежней, разрушенной страшным наводнением усадьбы «Веселое поместье» шведского графа Стенбока. Чертеж фундамента — мною прилагается… С весны будет необходимо начать усердное производство работ каменных. Начальником над всеми работами мною назначается воевода новгородский, Таничев Алексей. Коему и надлежит безжалостно рубить голову — в случае злостного неисполнения и малейшего воровства…

Следующим утром Петр спешно отбывал на Москву, за час до отъезда зашел в комнату Егора — попрощаться, поболтать, спросить совета, выслушать просьбы.

— Что, Алексашка, в Новгороде задержишься на недельку? — то ли спросил, то ли подытожил царь. — Ну да, я еще вчера разговаривал с доктором Мацарелло… Представляешь, самый лучший и знающий врач в Новгороде — природный итальянец? Чудеса, да и только! Он говорит, что тебе отдохнуть надо немного. Мол, в дороге от Ниеншанца тебе раненую ногу сильно растрясло — по каменистым проселкам и гатям бревенчатым. Нагноение началось нехорошее, поганое… А здесь, рядом совсем, есть какие-то целебные водяные источники. Мол, чудеса творят настоящие, мертвых поднимают из гробов… Что ж, оставайся, конечно! Тем более что лекарь сей и Алешке Бровкину — с его прекрасной и нежной Луизой — тоже посоветовал тут задержаться… Как наш маркиз Алешка-то? Давно его видел? А то я тут три дня безвылазно пробегал по новгородским крепостным стенам, совсем без сна и роздыха… В Москву же со мной Вася Волков поедет, присмотрит, чтобы вороги меня не прибили ненароком…

В дверь негромко и почтительно постучали.

— Что там еще? — гневно удивился царь. — Я же велел — чтобы мне не мешали…

— Позвольте войти, государь? — на немецком языке проворковал хрустальный женский голосок.

— Входи, конечно же, чертовка! — Петр как-то неуловимо изменился, став визуально мягче: и лицом, на котором проявились длинные и, безусловно, добрые морщины, и фигурой, которая вдруг стала мешковатой и неуклюжей, как-то очень уж несимпатично осев на старинном стуле и значимо увеличившись в ширину…

«Прямо-таки — вылитый Страшила — из книги „Волшебник Изумрудного города“! — невесело усмехнулся подозрительный внутренний голос. — Как бы, елы-палы, наш любвеобильный Петр Алексеевич не возжелал невесты Алешкиной…»

Двухстворчатая дверь плавно и бесшумно распахнулась, и в комнату вошел полковник Бровкин, бережно и осторожно поддерживаемый под локоть верной Луизой. Алешка двигался немного боком, мелко-мелко переставляя свои ноги, обутые в кожаные уставные сапоги, правая сторона его лица была совершенно неподвижной — словно бы замороженной, правую глазницу закрывала широкая черная повязка, а впалые щеки покрывала совершенно седая двухнедельная щетина.

— Смотри-ка ты, встал на ноги, бродяга! — искренне обрадовался царь, подошел к Алешке, бережно приобнял, внимательно посмотрел в глаза, вернее — в глаз, и торжественно объявил: — Вот, и взор уже стал почти разумным взор опять сделался обычным, голубым… А помнишь, Алексашка, что было сразу после того взрыва? Единственный глаз черный, пустой — словно колодец бездонный, страшный, бессмысленный… Быть тебе, Бровкин Алексей Иванович, адмиралом российским! Жалую тебя, маркиз де Бровки, званием — контр-адмирала! Ну и Андреевским крестом — также, заслужил, носи…

Егор, приветливо улыбнувшись бывшей герцогине, согласно кивнул головой царю. По словам полкового врача Фурье, Алешка — при взрыве брандера — получил сильнейшую контузию. Доктор (обрусевший — во втором поколении — француз) уверенно предрекал, что маркиз до самой смерти останется безвольной и неразумной куклой, не способной ни ходить, ни даже самостоятельно ложку подносить ко рту.

— Ошибся наш опытный и знающий лекарь! — довольно подытожил Петр. — Русский организм, это вам не фунт изюма… Это — о-го-го! — ласково потрепал Алешку по левой щеке и попросил: — Ну, любезный маркиз и контр-адмирал, скажи мне что-нибудь! Давай, постарайся!

— Г-г-государь! — с огромным трудом выдавил из себя Алешка, кривя рот на сторону.

— Молодец-то какой! — умилился царь, смахивая с ресниц нежданную слезинку, ласково и приязненно посмотрел на Луизу, перешел на немецкий язык: — Небось твоя заслуга, раскрасавица? Умелые руки, жаркие губы, прочее-всякое? Ох, Луиза! Не будь у меня Катеньки, отбил бы я тебя у маркиза — безо всякого зазрения совести… Когда свадьбу планируете играть? Выбрала себе уже имя православное? Вы уж, дорогие мои, не тяните с этими делами…

Луиза — снова прекрасная и свежая, одетая в шикарное парижское платье, выставляющее на всеобщее обозрение ее природные женские прелести, слегка покраснела, но ответила очень спокойно и сдержанно:

— Спасибо тебе, государь, Петр Алексеевич, за слова добрые, славные! Но моя заслуга в этом свершившемся чуде мала и ничтожна. Господа Бога всемогущего надобно благодарить — за благие дела его… С именем моим тоже все уже решено. Я хочу называться — Елизаветой, Лизой. И со свадьбой, государь, мы не будем медлить. Мне же рожать скоро предстоит, где-то через полгода. Мы с Алексом сочтем за честь великую, если ты, Петр Алексеевич, станешь крестным отцом — ребеночку нашему…

— Ну-ну, молодцы! — притворно обрадовался Петр. — И имя ты, чертовка, себе милое выбрала, и в крестинах отпрыска вашего я обязательно поучаствую… Рад за вас!

«А царь-то — знатно расстроился! — злорадно высказался внутренний голос. — Ну не любит он — иметь плотские отношения с беременными женщинами, брезгует, видите ли! Знать, действительно имел определенные виды на прекрасную Луизу! Теперь, понятное дело, расстроился. Облом вышел! Гы-гы-гы!»

Царь, улыбаясь широко и радостно (якобы!), объявил:

— Ну, други верные, мне уже пора! А вы, Алексей и Елизавета, присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах — больных особенно — правды-то точно нет… Поеду я. Если еще задержусь немного, то и обед приблизится. А что за дорога — после сытной и обильной трапезы? Какие будут просьбы, наказы? Что передать прекрасной и несравненной Александре Ивановне Меньшиковой?

— Просьбу одну, мин херц, передай моей супруге, — попросил Егор, чуть поморщившись: в больной ноге начало болезненно «постреливать». — Пусть, меня не дожидаясь, с детьми выезжает в Александровку. Там воздух чистый и целебный, продукты свежие. Детям очень полезно будет провести в деревне два-три месяца. И я туда скоро приеду, прямо из Новгорода, Москву минуя.

Ты же, мин херц, дашь мне месяца два отпуска — на окончательную поправку здоровья? Вот и спасибо! И Алексей с Луизой подъедут к нам…

— Зачем это? — непонимающе и подозрительно набычился Петр. — Я самому Алешке намедни отписал парочку деревенек крепких да зажиточных. С чего ему проживать в чужих вотчинах?

«Если ты, братец, попадешь когда-нибудь в царскую опалу, то и всем к тебе приближенным опалы не избежать!» — заявил, непонятно к чему, внутренний голос.

— Так вместе — оно и веселее будет! — осторожно ответил Егор. — Опять же, мин херц, в Александровке-то моей уже все налажено, обустроено, перестроено… Комфорт — одним словом! Бабки-знахарки там есть знающие. Травами лекарственными помогут, настоями целебными, мазями хитрыми…

— Ладно, делайте как знаете! — нервно махнул рукой царь. — Если что случится важного, то гонца пришлю… Ну, чего ждете? Подходите, обниму по очереди — на прощание… Э-э, да сидите уж, я сам подойду! Забыл совсем, что вы, соратники, нынче слабы и немощны… А ты, высокородный маркиз де Бровки, бриться-то не забывай! То что приболел немного, это еще не повод — нарушать мой царский Указ. Ишь, всю щеку мне исколол, мерзавец! Ну, давайте, сподвижники, до скорой встречи…

Петр уехал. Дней десять Егор холил свою больную ногу в целебных новгородских пузырчатых водах, помогал Луизе обихаживать Алешку, присматривал за хитрым и ушлым воеводой Таничевым.

Наконец, они тронулись на юг, обходя Москву стороной, через Великие Луки, Смоленск и Брянск. Ранним осенним утром, не доезжая верст десять — двенадцать до Ельца, обоз неожиданно остановился.

— Эй, Ванька! — несильно ткнул Егор локтем под ребра спящего Ухова, которого взял себе в денщики. — Давай, быстро выпрыгивай из кареты. Сбегай молнией, узнай: чего там за ерунда такая. Если что — сразу бей в зубы…

— Да уж известное дело, Александр Данилович! Не извольте беспокоиться! — хрипло заверил Ухов, открывая каретную дверь. — Мы — ужо… Сейчас всем иродам непочтительным наваляем — по самое первое число! — неожиданно захрипел и тоненько завыл: — За что — так-то вот? По ним — по самым? Больно-то как…

— Молчать, смерд! — строго и непреклонно велел нежнейший голосок, который мог принадлежать только невинному небесному ангелу. — Пшел вон, скотина! Ползи вперед, недоносок, вон к тому костру. Обогреешься, перекусишь… Ну, долго я буду ждать? Форверст! Считаю до трех и сразу стреляю! — раздался характерный звук взводимого тугого пистолетного курка…

Еще через минуту в каретную дверь постучали: одновременно настойчиво и нерешительно, а нежнейший голосок, который мог принадлежать только невинному и непорочному небесному ангелу, ласково спросил:

— Любезный мой Александр Данилович, господин генерал-майор, высокородный сэр Александэр! Не соскучились ли вы, часом — в своих долгих воинских странствиях — по жаркой женской ласке? Не соблаговолите ли принять в свои жаркие объятия одну симпатичную особу? В меру — молоденькую, в меру — страстную, в меру — развратную, в меру — целомудренную? Но любящую вас — без всякой меры…

— Залезайте ко мне в карету незамедлительно, в меру развратная особа! — повелительным и грозным голосом, улыбнувшись так широко, что даже уголкам губ стало чувствительно больно, велел Егор. — Залезайте и сразу же, не теряя времени понапрасну, раздевайтесь…

— Ну и откуда ты здесь появилась? — минут через двадцать спросил Егор, нежно целуя жену в голое плечо.

— Соскучилась сильно, вот и появилась! — довольно прищурившись, скупо пояснила Санька. — Мне Петр Алексеевич передал твой строгий наказ — следовать с детьми в Александровку и там дожидаться. Я женщина богобоязненная и послушная, проследовала, ждать стала. Целые сутки прождала-проскучала, надоело. Вот и выехала навстречу… Ты рад, надеюсь? Давай сюда свою больную ногу, я осмотрю… Ну и ничего страшного нет, уже все рубцуется! Через две-три недели скакать у меня будешь — как козлик молоденький…

— Буду, конечно! — покладисто согласился Егор и предложил: — Сань, а давай уже вылезем из кареты, а? А то неудобно как-то…

— Чего тут неудобного? — искренне удивилась жена, торопливо застегивая и оправляя свое платье. — Мы с тобой венчаны, чай. Опять же, почти все лето не видались. Люди, они что, без понятия? Не удивлюсь, если карета Луизы и Алешки тоже до сих пор слегка покачивается на рессорах…

Осенняя Александровка встретила их во всей своей неброской красе: было тепло и солнечно, леса и рощи, окружающие деревню, уже переоделись в сезонные, желто-красно-бордовые одежки.

Санька тут же мобилизовала всех окрестных бабок-знахарок, устроив своеобразный конкурс-тендер (по выражению Егора). Победила — за явным преимуществом — совершенно древняя и седая бабка по имени Кузьминична, доброе лицо которой было покрыто многими тысячами морщинок, светло-бежевыми пигментными пятнами и мелкими темно-коричневыми веснушками. На горбатом, грушеобразном носу знахарки красовалась огромная бордовая бородавка, из которой торчали грубые, слегка рыжеватые волосинки.

«Классическая Баба-яга! — чуть испуганно предостерег внутренний голос. — Залечит она тебя, братец, берегись! И Алешке достанется от нее на орехи…»

Кузьминична взялась за дело истово и азартно, словно пытаясь разгадать какую-то сложную загадку, которую сама же себе и загадала.

— Подниму я вас, голубчики мои, на ноги! — уверенно и нагло заявила старушенция, осмотрев Егора и Алешку. — Ишь, удумали — хворями маяться! У них жены молоденькие да горячие, а они — по креслам своим сиживают — целые дни напролет. Ничего, ничего, задам я вам, молодчики мои, жару…

Ну и задала. Колола Егорову ногу странными костяными иголками, безжалостно, не обращая никакого внимания на болезненные стоны пациента, мяла-массировала своими длинными коричневыми пальцами поврежденную голень, натирала ее разными мазями, от которых явственно попахивало болотной тиной и еще чем-то — неприятно-приторным.

— Чего, милок, нос-то свой воротишь на сторону? — усмехалась вредная бабка. — Прям как дите малое, а не мужик взрослый, матерый. Ничего плохого нет в мазях моих. Глина синяя, болотная, земелька кладбищенская — с древней могилы, да кал зайчихи беременной. Что здесь гадкого и мерзкого? Да, Александр Данилович, ты на месте-то не сиди долго — сиднем бестолковым. Ходи побольше. По росе утренней — только босиком, а днем шествуй в сапожках мягких — с голенищами широкими: по лесу, по полям да лугам. Медленно ходи, не торопясь и опираясь на палку. А вот и палочка тебе, пользуйся, любезный. Только когда будешь уезжать на Москву — отдать ее мне не забудь…

Егор с нескрываемым удивлением рассматривал предложенную ему трость: тонкий стержень, материал которого очень напоминал классический эбонит, на конце стержня красовалась нашлепка черного металла, удобная же ручка была вырезана из твердого сероватого дерева — визуально — из самшита. Но самой приметной деталью трости была, несомненно, прямоугольная золоченая пластина (врезанная в тело ручки), на которой было искусно выгравировано латинскими буквами: «Рудольф Дизель».

— Бабушка, милая, откуда у тебя эта палка? — вкрадчиво и ласково спросил Егор.

Кузьминична, криво и насмешливо улыбнувшись, ответила — с легкими нотками торжества в голосе:

— Вот, уже — «милая бабушка»! А то, понимаешь, Баба-яга… Нет, красавчик писаный, ничем тебе помочь не могу, извини! Эта вещица мне досталась от прабабки моей, а ей — от ее прабабки… Так что, сам понимаешь! — Старуха демонстративно и чуть насмешливо развела ладони рук в разные стороны…

«Наверняка врет карга старая! Или просто не говорит всего, — предположил внутренний голос. — Да, а все думали-гадали: куда это пропал знаменитый Рудольф Дизель?[31] А его, похоже, в прошлое зашвырнуло…»

— А на «каргу старую» я могу и разгневаться сильно! — неожиданно обидевшись, объявила бабуля. — Ладно, прощаю на первый раз, но дальше — смотри у меня, дружок…

Бровкин же отделался только легким испугом. Правда, без иглоукалывания и в этом случае не обошлось: три дня проходил Алешка с длинными костяными иголками, украшавшими всю правую сторону его лица. А кроме этого ему были прописаны только ежедневные банные процедуры.

— Каждый вечер — в баньку пожалуйте, маркизушка! — озорно улыбаясь и ехидно подмигивая, вещала старая знахарка. — Вместе с зазнобой своей, как и полагается. Беременная? Ничего страшного, только сильно топить не следует. Ерунда, что вы еще не венчаны, по глазам видно — самим Богом вы соединены навечно… Венечки я дам вам особые, научу, как их правильно распаривать, как заваривать настои из травок разных, лечебных да целебных. Еще научу кое-чему, важному… Ну-ка, нагнись ко мне, красавица-лапушка! — строго велела бабка Луизе — на неожиданно хорошем и чистом немецком языке. — Шепну я тебе пару словечек тайных…

Эти «пару словечек» растянулись на добрые восемь— десять минут: бабка что-то шептала безостановочно, Луиза же удивленно охала и ахала, округляя глаза, и отчаянно краснела — словно девица непорочная, получившая строгое монастырское воспитание.

Иголки ли помогли или процедуры банно-эротические, но уже через полторы недели Алешка полностью оклемался: восстановилась речь, координация движений, былая упругость мышц.

— Правое ухо опять все слышит! — восторгался Алешка. — Ай да бабушка, ай да волшебница! А то, что глаза нет, так и не страшно! Для моряка это даже почетно. Многие знаменитые адмиралы да капитаны пиратские — тоже были одноглазы…

Луиза, выкроив свободное утро и заручившись рекомендательным письмом от Егора, в котором упоминался и царь российский, поехала в крохотную александровскую церквушку и — без всякой помпы и показухи — приняла православную веру.

— Прошу отныне меня именовать Елизаветой Петровной! — вернувшись, торжественно объявила бывшая герцогиня курляндская. — А ты, дорогой мой Алекс называй меня отныне — Лизой. Нет больше — для всего этого мира — Луизы…

Егор много гулял по окрестностям Александровки: по лугам и косогорам, березовым рощам и по холмам, местами поросшим хвойным и осиновым мелколесьем. Вообще-то, еще лет шесть-семь назад на этих холмах шумели толстенные трехсотлетние дубы и высоченные корабельные сосны, но срочно потребовалась качественная деловая древесина — для нужд воронежского флота. Вековые леса и вырубили — безжалостно… Если зрить в самый корень, то именно из-за этих порубочных дел Егору и отошла деревушка Александровка. Прежний ее хозяин — старый чудак — грудью встал на защиту деревьев, мол: «Нельзя вырубать такие древние леса! Это же настоящее варварство!» Царь не стал долго слушать всю эту слезливую чушь и быстренько отправил защитника дикой природы — вместе со всеми его домочадцами — в сибирскую лютую каторгу, а деревеньку отписал Егору.

«Ты, братец, не переживай по-пустому! — советовал мудрый внутренний голос. — Времена нынче темные, злые, никак не способствующие проявлению милосердия…»

По полям, лесам да мшистым болотам Егор путешествовал в сопровождении верного маркиза Алешки и денщика Ваньки Ухова: грибы собирали, клюкву, в местных прудах и речках ловили разную рыбку. А с Санькой и детьми Егор прогуливался по своему фруктовому саду, к которому всегда относился трепетно и нежно. Знатный был сад: яблони, груши, сливы, вишни, черешни, орешник, даже алыча вызревала…

— Смотри, Саша! — искренне радовалась жена. — Твои голландские абрикосы прижились! В этом году сняли уже целое ведро ягод. Да и клубника европейская нынче просто отлично уродилась. Жаль, что тебе попробовать не довелось… А розы-то каковы! Нет, ты только взгляни: и белые, и розовые, и бордовые! Розы, и правда, были отменными…

По первым октябрьским заморозкам в Александровку прибыл царский гонец — с письмами от Петра и Василия Волкова. После обеда, который плавно перетек в долгое чаепитие с воронежскими бубликами и баранками, Егор — под любопытными взглядами остальных — приступил к прочтению почты.

В своем послании царь рассказывал: «А еще в устье Северной Двины неожиданно ворвался шведский военный флот. Очень вороги удивились, увидав бастионы Новодвинской крепости. Не знали они, что мы затеяли ту стройку. Решили тогда верные подданные короля Карлуса испытать нашу крепостицу на прочность. Подошли поближе, развернулись, открыли беглый пушечный огонь — со всех бортов. Но и пушкари наши не зевали: учудили такую пальбу ответную, что неприятель впал в изумление нешуточное и решил спасаться бегством… При отходе шведский фрегат и яхта сели на мель — недалеко от крепостных стен. Солдаты тут же спустили на воду гребные шлюпки и взяли на абордаж те корабли! Теперь у нас и в Белом море есть хорошие суда военные… А еще пришло письмо от капитана Лаудрупа. Того самого, который катал нас с тобой, охранитель, по пути „из варяг в греки“.[32] Датчанин со своим бригом „Король“ нынче находится в Архангельске. Пришел за рыбным клеем, шкурами зверя морского, дегтем и пчелиным воском. Пишет капитан, что готов поступить на службу русскую. Спрашивает, когда и куда ему приплывать. Я ему отписал, что по лету следующего года мы уже твердо встанем на островах невского устья, пригласил прибыть к августу к крепости Нотебург. Ведь к тому времени мы уже возьмем сию твердыню? Как думаешь, Алексашка? Вот еще: соскучился я по всем вам, бродяги! Давай-ка, охранитель, берите с Алешкой под мышки всех ваших женщин и детей и следуйте на Москву. Нынче веселья большие я намечаю. Так будем наступающий Новый год отмечать да праздновать, что все Европы вздрогнут и уписаются — от сильнейшей зависти…»

Широко улыбаясь, Егор передал веселое царское послание Саньке, после чего вскрыл конверт с весточкой от Волкова. Мельком пробежав глазами по листку светло-зеленой бумаги, он тут же перестал улыбаться, нахмурился и строго известил:

— Господа и дамы! Об очень серьезных делах пишет Василий. Завтра с самого утра мы с Алексеем Ивановичем срочно отбываем на Москву. Извините, милые барышни, но возникла необходимость в срочном отъезде. Вы же можете выехать попозже, без всякой спешки: через неделю-другую. Я сейчас напишу письмо воронежскому воеводе, чтобы он выделил — для вашей надежной охраны в дороге — три десятка драгун…

Санька перевела эту новость Елизавете, та ужасно расстроилась и обратилась к Егору с неожиданной просьбой:

— Милый Александэр Данилович, сэр Александэр! Молю об отсрочке вашего отъезда! Всего-то на одни сутки…

— Хорошо, будь по-вашему, Луиза… извините, Елизавета Петровна, — согласно кивнул Егор головой. — Но что могут изменить одни сутки?

— Очень даже многое! Я хочу, чтобы нас с Алексом — прямо завтра — обвенчали! Нет, я все понимаю, — девушка извинительно и покорно сложила ладони на груди. — Мне батюшка священник объяснял, что раз я совсем недавно приняла православие, то с замужеством надо немного повременить, хотя бы три-четыре месяца. Чтобы соблюсти элементарные приличия… Но, думаю, бывают же и исключения из правил? Иначе зачем же тогда писаны все эти правила? Если вы, Александр Данилович, попросите, то священник, может быть, пойдет нам навстречу?

— Может, и пойдет, — усмехнулся Егор, весело подмигивая Бровкину. — Попробуем!

Батюшка Кирилл отнесся к данной просьбе с полным и всеобъемлющим пониманием: без излишней суеты и брезгливости принял предложенные Егором сто пятьдесят рублей, прогудел важно:

— Что ж, обвенчаю молодых людей, раз такое дело… Пусть завтра являются — часа через два после обеда. Любящие сердца все же, голубки белокрылые как никак… А денежки все пойдут на нужды церковные: часовенку сладим новую, подправим ограду кладбищенскую. Мне-то самому эти рублики — и ни к чему…

Венчание прошло пышно и торжественно: батюшка Кирилл честно отрабатывал полученные деньги, съехались помещики и помещицы из близлежащих сел и деревенек. Жених и невеста очень сильно волновались, не отрывая влюбленных глаз друг от друга. Вечерние же свадебные посиделки прошли весело и непринужденно: длинные столы ломились от разной снеди и напитков, даже танцы состоялись — под аккомпанемент деревенских музыкантов, которых Санька уже давно обучила всяким тягучим немецким менуэтам и задорным польским мазуркам.

Гости и новобрачные искренне веселились, а вот Санька явно была не в своей тарелке: улыбалась как-то очень уж натянуто и искусственно, временами чуть заметно хмурилась и тихонько вздыхала.

— Что с тобой, мое сердечко? — обеспокоенно спросил Егор у жены, когда они на минутку остались наедине. — Я же вижу, что ты чем-то очень сильно огорчена. Давай, рассказывай, поделись с мужем своими сомнениями!

— Вчера вечером я разговаривала с Кузьминичной, — пряча глаза, сообщила Санька. — Так вот, бабка предупреждает, что роды у Луизы будут очень трудными. Такими сложными и тяжелыми, что подружка моя рыженькая даже и помереть может…

— Ладно тебе — переживать раньше времени! — неодобрительно помотал головой Егор. — Бог даст, пронесет! Надеяться надо, надеяться на лучшее и молиться… — но и сам он расстроился нешуточно: авторитет Кузьминичны для него был непререкаем. — Тем более, барышни, надо вам поторопиться с отъездом на Москву. Там доктора опытные, заграничные… Всех их, голубчиков, сгоним в одну кучу, заставим проявить все свое высокое искусство. Ты, Саня, только ничего пока не говори — ни Луизе, ни Алешке…

— Что я — дура последняя? — обиделась Санька и непоследовательно предложила: — Саша, пригласи меня сейчас на танец, а? Сто лет мы с тобой не танцевали! Ничего что хромаешь. Ты для меня и хроменький — самый желанный…

Следующим утром, попрощавшись с домочадцами, они тронулись в путь. Карета плавно покачивалась на неровностях проселочной дороги, Алешка — новоиспеченный супруг — счастливо и зачарованно пялился своим единственным глазом в каретное окошко, улыбаясь при этом счастливой и слегка идиотической улыбкой.

Только часа через полтора он снова опустился с райских небес на грешную землю и поинтересовался:

— Александр Данилович! А что было в Васькином письме? Отчего мы так заторопились?

— Полковник Волков известил, что на Петра Алексеевича было совершено покушение.

— Как? Что? — Голубой Алешкин глаз расширился от удивления, буквально выпрыгивая из своей орбиты.

— Антошка Девиер опять отличился. Царский повар Фельтен (ну, тот — из коренных кукуйцев, пожилой уже совсем) достал где-то рецепт нового кондитерского блюда, которое называется — «меренги». Приготовил. Как и полагается — прежде чем царю предлагать — новое лакомство дали понюхать китайским собачкам, натренированным на самые разные яды. Ничего подозрительного те хвостатые охранители не учуяли, даже похрустели с удовольствием сладкими штуковинами. Но ушлый Девиер псам не поверил, настоял, чтобы холоп попробовал какой-нибудь. Отловили первого попавшегося поваренка, велели съесть целую миску этих меренг. Тот съел, через десять минут ему плохо стало: жар, рвота, понос. К утру помер поваренок. Вот такие дела-делишки…

— Знаю я этого Фельтена! Уже много лет знаю! — встал своей широкой грудью Алешка на защиту старого повара. — Проверенный и перепроверенный такой дедушка… Не, Данилыч, в другом месте надо искать подлых ворогов. Вот тот же рецепт надо проверить. Кто его давал?

— Про то полковник Волков не пишет. Фельтена тут же князь-кесарь Ромодановский прибрал к своим рукам, пользуясь тем, что меня нет в городе. Неправильно это… Что-то в последнее время я отошел в сторону от дел охранных, ударился в баталии воинские, в думы и размышления стратегические. Поэтому, Алеша, мы с тобой и поспешаем в Москву Первопрестольную. И с князем-кесарем отношения надо утрясти, и всей Службе охранной требуется устроить тщательную ревизию — чтобы на лаврах не почивали… А то что же получается: мальчишка Девиер опять нам всем утер нос? Кстати, надо этого юнца срочно переводить к нам. Если сам не захочет, то надобно заставить: подловить на чем-нибудь скользком и — обязать. Ну, тут не мне тебя учить… А что касаемо случая с этим Фельтеном, то, возможно, тут все случайно получилось, непреднамеренно. Я знаю, что при приготовлении меренг используется белок сырых куриных яиц. Оказались те яйца, например, несвежими или — от больной птицы — вот тебе и вся разгадка. Ладно, разберемся уже на месте.

Петр встретил Егора и Бровкина радостно, увидав на Алешкином пальце тоненькое обручальное кольцо, долго поздравлял, от души хлопал по плечам и спине, надарил всякого и разного: деревенек с крепостными крестьянами, четверку гнедых лошадей для парадного выезда, новую австрийскую карету, дорогущих ювелирных украшений для новоявленной Елизаветы де Бровки…

К происшествию с меренгами царь отнесся более чем равнодушно, заявив:

— Мало, что ль, вокруг народа мрет от пищевых отравлений? Да в каждом армейском полку ежемесячно до десяти человек отправляются на небеса! А тут — сырые яйца, понимаешь. Все знают, что их есть небезопасно. Ты уж, Алексашка, не поленись, съезди к князю-кесарю, освободи Фельтена, пока не замучили старика до смерти. Я про него и забыл совсем — за всеми делами и заботами… Вот что я надумал, други мои, слушайте! Пора нам уже приближаться к Европам, перенимать у них всякое полезное, чтобы потом разговаривать было сподручней с ними, с затейниками… Издал я давеча, третьего дня, парочку Указов. В первом я велю производить счисление лет не от Сотворения мира, а от Рождества Христова, а новолетие начинать не с первого сентября, а с первого января. То есть вести счет годам так, как принято в европейских странах…

— Значит, с первого января у нас будет не семь тысяч двести восьмой год, а одна тысяча семисотый? — уточнил Егор.

— Точно, одна тысяча семисотый, круглая цифра! — радостно подтвердил царь. — Вот в эту цифирь круглую мы, соратники, и заложим на берегу балтийском новый город-порт! Ладно, об этом позже переговорим, подробно и вдумчиво… Теперь о втором Указе. В нем я повелел: всенародно праздновать наступление нового года! Не только этого — круглого 1700-го, но и любого другого — приходящего на смену старому. Уяснили? Приказал также я: ели обряжать в игрушки блестящие, ворота украшать сосновыми и еловыми ветками, усердно палить из пушек, пускать китайские «потешные огни»… Одно только не прописал я в том Указе: сколько дней праздновать. Действительно, сколько? Ничего, первый раз отпразднуем, тогда я и определюсь окончательно. Если надо будет, то и приписку соответствующую сделаю в Указе.

Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский встретил Егора приветливо: долго выспрашивал о подробностях воинских дел под Дерптом, у истоков Наровы, при обороне Ниеншанца. Хвалил, одобрял, просил передать свои горячие и искренние поздравления чете Бровкиных — маркизу и маркизе де Бровки. Уже ближе к концу разговора он спросил — чуть смущенно:

— Ведь, Александр Данилыч, ко мне ты пожаловал для того, чтобы потолковать об этом старом Фельтене?

— Ты, Федор Юрьевич, всегда был очень прозорлив и догадлив! — утвердительно кивнув кудрявыми локонами своего ярко-оранжевого парика, дипломатично ответил Егор. — Надо поговорить, обязательно…

— Если бы повара взяли твои люди, охранитель, то я про этого старого дурня и не вспоминал бы, — строго и непреклонно улыбнулся князь-кесарь. — Добыча завсегда должна принадлежать тому охотнику, который ее застрелил. А в этом деле за главного-то был — Антон Девиер. Мой человек! — произнес очень веско, снова усмехнулся. — Извини, сэр Александэр, но опоздал ты. Прибрал я Антошку к своим жадным ручонкам. Так что и добыча конечная — моя! Без обид?

— Какие еще обиды? — кисло поморщился Егор. — Все правильно ты говоришь, Федор Юрьевич. Ты первый подсуетился, тебе и карты в руки. Только вот имеется закавыка: Петр Алексеевич приказывает освободить того Фельтена — без промедления!

Теперь — не менее кисло — поморщился Ромодановский:

— Я бы и рад выполнить это царское приказание, да не могу… Преставился раб Божий Фельтен, помер то есть.

— А можно чуть поподробнее? — хмуро попросил Егор. — В том смысле, вдруг повар чего полезного рассказал перед своей смертью?

— Можно и подробнее. Дуболомы приличные — сотрудники мои. Уроды и морды. Они же не могут просто поговорить с человеком. Первым делом клиента вздергивают на дыбу, потом кнутом шкуру старательно обдирают и только после этого начинают вопросы задавать… С одной стороны, дикость страшная. А с другой, отцами так заведено нашими, дедами… Короче говоря, умер старый Фельтен, так и не услышав ни одного вопроса. Ладно, Петру Алексеевичу я потом объясню все лично, при встрече. Повинюсь, он меня и простит, не в первый раз. Жалко только, что мы так и не узнаем теперь правды — про эти меренги, рецепты и яйца несвежие… Ладно, охранитель, будем считать, что между нами, верными слугами царскими, больше нет никаких разногласий. Ведь так?

Егор на словах согласился с князем-кесарем, а вот на душе по-прежнему скребли кошки: больно уж холодными и колючими оставались глаза Ромодановского на протяжении всего этого разговора…

Полторы недели потратил Егор на строгую ревизию своей охранной Службы: подробно и вдумчиво беседовал с сотрудниками, проводил разные тесты и экзамены, раздавал выговора и поощрения. В конце концов, остался доволен: крепкая такая получилась Служба, справная.

А потом и Санька подъехала с детьми, навалились новые заботы — предпраздничные: елки наряжать, запасаться продуктовыми и хмельными деликатесами, доставать китайские «потешные огни», которые сразу после строгого царского Указа стали серьезным дефицитом…

Иван Артемович Бровкин — тесть любимый — подмял под себя всю елочную торговлю на Москве, пригнав из своих деревенек — ярославских да новгородских — многие сотни крестьянских подвод с лесными красавицами да шикарными еловыми и сосновыми лапами, щедро усыпанными шишками.

— Все вам, папенька, неймется! — непонимающе качала головой Санька. — У вас же и так денег — куры не клюют. Разве на этих елках и шишках можно нажить серьезные барыши?

— Ничего ты, доченька любимая, не понимаешь в настоящей коммерции! — лукаво хмыкал Иван Артемович. — Не в деньгах вопрос, а в уважении. Царь только единое слово замолвил, а уже все и исполнено. Вот в чем дело! Понимаешь? Спросит царь, мол: «Кто это всю Москву елками завалил?» А ему и ответят: «Бровкин Иван Артемович, купчина первостатейный!» Подумает про себя царь: «Дельный человек — этот Бровкин! Такому все что угодно можно поручить, никогда не подведет. Правильно, что он сидит на воинских припасах да на хлебной торговле с турками…» Вот примерно так я рассуждаю. Об имени добром, купеческом — заботиться надо всегда и везде. Имя безупречное — залог успешной и прибыльной торговли!

Первого января Петр провел по Красной площади — под громкий бой барабанов — с добрый десяток пеших и конных полков, одетых в парадные мундиры. После этого наступила очередь артиллерии: более двухсот пятидесяти орудий, загодя стянутые к Кремлю, учинили дружную и оглушительную пальбу (холостыми и «потешными» зарядами), которая потом регулярно возобновлялась на протяжении шести дней. Пушкам вторили многочисленные фейерверки, запускаемые из всех зажиточных дворов, а также беспорядочная стрельба из мушкетов и ружей — из дворов попроще. Шесть суток гуляла Белокаменная Москва — как сумасшедшая. Народ радовался и громко приветствовал новый славный обычай…

Царь, счастливо и довольно улыбаясь, везде и всюду появлялся под ручку с Екатериной, которая уже приняла православие и тоже лучилась от умиротворения и счастья. Девушка была вся — с ног до головы — увешана немыслимым количеством ювелирных украшений, сияющих и сверкающих всевозможными каменьями и самоцветами. Приятно и радостно было смотреть на эту влюбленную и гармоничную парочку, ничего не скажешь.

А вот Егору вся эта новогодняя канитель совершенно не нравилась: приходилось делать массу бестолковых визитов, принимать у себя в доме бесконечную вереницу гостей. Положение обязывало: необходимо было «выглядеть» достойно, «соответствовать» своим многочисленным высоким должностям. Постоянная — пять раз на дню — смена одежды, противная тяжесть в желудке — от жирной и сытной пищи, не проходящая головная боль — от регулярного потребления хмельных напитков. Самое обидное, что было и «не сачкануть»: его всегда усаживали на самые почетные места — у всех на виду, чаши и чарки наливали — до самых краев…

На седьмое утро многочисленные глашатаи громко и торжественно объявили — на московских улицах и площадях — о незамедлительном прекращении веселых празднеств и начале серых рабочих буден. Всем ослушавшимся были щедро обещаны: батоги, вырванные ноздри, бессрочная сибирская каторга, прочие — милости…

После завтрака в ворота Егорова дома решительно и настойчиво постучался царский гонец, передал светло-коричневый конверт. В письме Петр приказывал Егору незамедлительно и спешно явиться на расширенный Высший Государственный совет. Саньке — как главной милосердной сестре — также предписывалось почтить своим присутствием сие важное мероприятие.

Глава шестнадцатая

Старинная сокровищница и странное пророчество

В этот раз Высший Государственный совет собрался в полном, то есть в расширенном составе: присутствовали все сорок шесть высоких персон, упомянутых в царских Указах поздней осенью 1698 года.

Большую часть Совета составляли люди воинские: генералы Александр Меньшиков, Борис Шереметьев, Автоном Головин, Аникита Репнин, двое Апраксиных, адмиралы Корнелий Крейс, Памбург и Алешка Бровкин, полковники Волков и Голицын… Но присутствовали здесь и крепостные строители, и персоны, занимающиеся воинскими поставками (Иван Артемович Бровкин, например, куда же без него?), и даже одна женщина — Александра Ивановна Меньшикова, главная сестра милосердная.

Члены Высшего совета по однозначному знаку царя дисциплинированно расселись на широких скамьях, по разные стороны длинных столов, составленных в один ряд. В торце дальнего стола, на возвышении, расположились трое: сам Петр, князь-кесарь Федор Ромодановский и Алексей Петрович — сын царский.

«Вот оно даже как, блин горелый! — огорченно и слегка удивленно высказался завистливый внутренний голос. — Ты-то, братец, думал, что в обязательном порядке войдешь в эту руководящую троицу. Мол, заслужил — всей своей службой безупречной, подвигами последними, беспримерными… Князь-кесарь-то — фигура незыблемая, брутальная, он при Петре Алексеевиче занимал, да и всегда будет занимать особое и почетное место. Но ведь именно ты, бесспорно, на сей момент являешься третьим человеком в государстве! Нет же, сопливого мальчишку одиннадцатилетнего посадили на твое законное и заслуженное место… Вот же, судьба-злодейка! А Петр Алексеевич — тот еще гусь лапчатый! Тоже мне, мин херц, называется! Свинья длинноногая, худая, неблагодарная… Хотя, если посмотреть с другой стороны, то и прав царь полностью. С каких таких недопеченных пирожков — продвигать на самый верх государственный всяких безродных авантюристов? Верного пса завсегда надо держать на коротком поводке, чтобы этот пес лишнего не возомнил о себе, любимом. Истина прописная, не требующая дополнительных доказательств… Да и царевича уже пришла пора активно привлекать к делам важным, государственным. Ему хоть и одиннадцать лет только, а выглядит парнишка внешне на все тринадцать-четырнадцать. Это у них, Романовых, фамильная черта такая. А по разумности и образованности Алексей Петрович многим здесь присутствующим господам еще и фору приличную даст… Кстати, чья в том заслуга? Да твоя, братец мой! Кто надоумил Петра в свое время отобрать царевича у Лопухиных-сквалыг, да у святош толстопузых? Кто лично занимался его образованием и воспитанием, других сподвижников и прочих дельных людей привлекал к этому? Вот и пожинай теперь плоды трудов своих…»

Петр величественно поднялся со своего походного трона (князь-кесарь и царевич Алексей располагались на обычных креслах темно-бордовой кожи голландской работы), подошел к большой и красочной карте, что висела у него за спиной, заслоняя собой его же собственный поясной портрет.

«А откуда взялась такая шикарная карта — всех земель невских? — искренне удивился внутренний голос. — Надо же, красота какая! Ничего про нее не говорил Петр Алексеевич, скрывал…»

Царь громко и хрипло откашлялся и, словно бы отвечая на так и не озвученный Егоров вопрос, с гордостью пояснил:

— Вот, господа Высокий совет, подробнейший план земель невских да ижорских. Составлял его мой высокородный сын, Алексей Петрович! — торжественно указал своей дланью на покрасневшего царевича, смущенно изучавшего изысканные узоры на палисандровой столешнице. — Использовал он при этом другие карты, рисованные славным датским шкипером Лаудрупом и генерал-майором Меньшиковым, Александром Даниловичем… Ты хочешь что-то добавить, сынок? Говори, мы все внимательно слушаем тебя!

Алексей попытался слезть с высокого кресла, но, встретившись с грозным взглядом князя-кесаря, тут же уселся обратно, гордо выпрямил спину и произнес — ломким юношеским голосом, глядя поверх голов присутствующих:

— Еще очень помогли мне письменные рассказы Прохора Погодина, который служил в крепости Ниеншанц, когда она была еще шведской. Весьма даже дельные показания… Думаю, что следует щедро наградить Прохора сего. А также использовать эти его знания и в дальнейшем, на службе государевой…

— Наградим, конечно! Как не наградить? И используем, обязательно! — покладисто пообещал Петр и продолжил: — Итак, господа Высокий совет, сей год наступивший, одна тысяча семисотый, должен стать для всех нас особым. Будем окончательно закрепляться на берегах невских да балтийских. Встанем на них стопой твердой! — вытащил из ножен, висевших на его левом боку, короткую шпагу, начал осторожно тыкать ее острием — на манер учебной указки — в разные точки на карте. — Четыре важных дела нам надо непременно свершить за этот «круглый» год. Первое: взять крепость Нотебург, самый восточный оплот шведский. Второе: обустроить крепости и форты новые: на Заячьем острове устья невского, на острове Котлин и на прилегающих к нему малых островках. Третье: на берегу Финского залива, южнее Котлина, надобно заложить большой и дельный город-порт, чтобы все товары, которые идут к Риге, Митаве и Нарве, там пристанище имели надежное. Чтобы потом в этот порт приходили даже большие корабли — с персидскими и китайскими товарами. Вот только сомневаюсь пока — как назвать сей город? Можно — «Питербурх», еще неплохо — «Санкт-Питербурх». Ладно, подумаем потом вместе, уже когда заложим… Вижу, некоторые из вас знатно удивлены? Да, сперва планировалось, что город-порт будет заложен на многочисленных островах дельты невской. Но после тщательного личного осмотра тех мест я твердо решил, что место это — малопригодно для удобного строительства городского: наводнения там бывают очень сильные, почва болотиста и неверна, большая нужда в мостах — рано или поздно — возникнет… Пусть уж на этих островах будут парки разбиты, обустроены охотничьи угодья. И вообще, раздарю я все эти острова своим подданным, особо отличившимся в северных баталиях! Господин генерал-майор Меньшиков, сэр Александэр, жалую тебе остров Васильевский! А тебе, контр-адмирал Бровкин, маркиз де Бровки, Фомин остров! — острием своей шпаги несильно ткнул в названные острова. — Владейте, соратники, заслужили! Обязываю вас, господа заслуженные, за пять лет — с сего дня — усердно обустроить набережные этих островов в камень и в дубовое дерево, выстроить там дворцы — приятные взору, парки разбить — с фонтанами, мраморными статуями, павлинами да цветниками… А если не исполните этого моего наказа, то и обратно все заберу! Ну, кто еще хочет дармовых островов? Не вижу желающих что-то, ха-ха-ха! — Через пять-шесть минут, вволю насмеявшись, царь продолжил — уже совершенно серьезно: — Четвертое же дело: велю наполнить Ладожское озеро и воды Невы-реки дельными кораблями многопушечными, для чего надобно сперва заложить эти корабли на верфях Олонца и Старой Ладоги… Есть еще и малые дела. Например, надобно окончательно разобраться со шведскими батальонами генерала Кронгиорта, которые до сих пор рыщут южнее крепости Ниеншанц… Вот обо всем этом и будем говорить подробно, времени на то не жалея. Сколько людей надобно — воинских да работных? Что и куда предстоит завозить, в том числе припасов продовольственных, огненных, товаров строительных, плотницких? Кто из вас, уважаемый Совет, куда поедет? Кому, конкретно, мы доверим решать эти важнейшие и труднейшие задачи?

Высший Государственный совет длился — безо всяких перерывов и перекуров — полновесные десять часов. Было много длинных и пламенных монологов, жарких споров, доходящих до серьезных ссор и перепалок, грозящих перерасти в пошлые драки и в вызовы на благородные дуэли. Но царь — при помощи басистого и грозного рыка князя-кесаря — очень умело и искусно «дирижировал» всем процессом, не допуская никаких крайностей и вовремя переводя все споры в насквозь деловое русло.

Санька тоже активно участвовала в обсуждении многих вопросов, особенно настойчиво и заинтересованно она рассуждала о первых шагах — при закладке нового города, жарко споря даже с собственным отцом:

— Что же вы, папенька, Иван Артемыч, все мне толкуете о своих складах? Восемь огромных амбаров подайте вам — под пшеницу, ячмень и рожь, шесть — под бочки с солониной и водкой… Подождут ваши амбары, как миленькие! Первым делом надо строить просторные госпиталя, лазареты да нужники справные! Больных будет при этом строительстве — и не сосчитать… Знаю я вас, господа высокородные: о простых работных да воинских людях вы всегда думаете в самую последнюю очередь! Кормить будете абы как, с первых же дней начнутся немалые пищевые отравления. А еще всех солдат да людишек работных небось распихаете по парусиновым палаткам. Мол, время летнее, теплое… Ночи же в тех местах даже летом случаются прохладные. Жар у многих начнется, кашель сухой. А тут еще осень наступит — как всегда — неожиданно. Глядь, холода начались, зарядили бесконечные дожди, а теплых бараков даже еще возводить не начали. Делать нечего, заставите всех поголовно землянки рыть — на скорую руку…

Наконец Петр заметил, что царевич Алексей, притомившись от обилия информации, свалившейся на его юную голову, тихонечко задремал в своем кресле, уткнувшись носом в собственные колени.

— Тихо всем, морды! — рассерженной ядовитой змеей зашипел царь. — Мальчик мой заснул, тихо, прошу…

Егор сложил пальцы правой руки в определенный условный знак, два охранителя (один — дюжий широкоплечий мужичина, другой — худенький подросток, Гаврюшка Бровкин, Санькин младший брат) незамедлительно подскочили к спящему царевичу, аккуратно и бережно извлекли его из кресла и — в полной тишине — унесли по направлению к жилой половине Преображенского дворца.

Царь, нежно и сентиментально улыбаясь, проводил увлажненным взглядом своего любимого отпрыска и объявил:

— Все господа Высокий совет, будем завершаться! Эй, дьяка Чердынцева позовите, записывать все будет за мной… Не, а славно мы сегодня потрудились, я даже притомился немного… Алексашка, распорядись! — подмигнул заговорщицки.

Егор левой рукой изобразил в воздухе очередной нехитрый знак, и из боковых коридоров появилось с десяток неприметно одетых личностей — с широкими подносами в руках, на которых были расставлены разнокалиберные чаши и фужеры, наполненные до самых краев различными напитками.

— Очень кстати, а то жажда замучила! Сюда, сюда! — раздалось со всех сторон. — Мне один бокал токайского, а другой — венгерского! А перцовка есть? Что это — вишневая настойка? Давай сюда! Квас? Не требуется, проноси мимо…

Дождавшись, когда вся жидкость будет выпита без остатка, а неприметные личности удалятся — вместе с подносами, заставленными пустыми чашами и фужерами, — Петр принялся подводить итоги Совета. Вернее, излагать свои окончательные решения, которые дьяк Чердынцев тут же тщательно фиксировал на бумаге.

— Начнем с малого, а именно с четвертой задачи! — задумчиво и бережно погладил царь свой нос-картошку. — Верфи олонецкие и староладожские я вверяю заботам и надзору контр-адмирала Бровкина. Сиди, сиди, Алексей Иванович! Как морозы чуть спадут, так сразу же и выезжай на место. Да заранее составь список требуемого тебе: пушек там корабельных, мушкетов, пороха, парусины, прочего… Перед отъездом оставишь этот список князю-кесарю Ромодановскому, он распорядится о скорой доставке. С собой возьмешь из казны пятьдесят тысяч рублей — на общие нужды и обустройство верфей. К осени ты должен заложить: один фрегат трехмачтовый, три двухмачтовых да с десяток бригантин, яхт да парусных каторг. Еще десять тысяч рублей передашь староладожскому воеводе Сеньке Ростову — на строительство судоходного канала вдоль озерного берега. Вопросы есть ко мне, контр-адмирал?

— Никак нет, государь! Все исполню! — Алешка все же вскочил на ноги и браво щелкнул каблуками ботфорт.

— Ну, чего мнешься? — внимательно посмотрев на Бровкина, нетерпеливо спросил Петр. — Излагай, маркиз. Не строй из себя девку на выданье.

— Государь, у меня жена должна рожать в конце февраля — начале марта. Ты обещал стать крестным отцом ребеночку нашему с Елизаветой…

— Помню все, не волнуйся, садись, — приветливо подмигнув, велел царь и продолжил свое заключительное слово: — Итак, двигаемся дальше! На штурм Нотебурга, Орешка по-нашему, направляется корпус Бориса Петровича Шереметьева, которому придается дивизия генерала Апраксина, — неожиданно замолчал, словно бы дожидаясь какого-то вопроса.

Долго ждать не пришлось, уже через три секунды со своего места поднялся грузный Шереметьев и, льстиво улыбаясь, робко спросил:

— Государь, а кто из нас двух войсками и штурмом будет командовать? Звания-то у нас с Апраксиным одинаковые…

Петр загадочно и ехидно усмехнулся:

— Об этом я извещу чуть позже. Пока поговорим о строительных делах. Две крепости серьезных, форты островные, портовые надежные молы, новый серьезный город… Назначить на каждый важный объект по отдельному начальнику? Чтобы каждый из них тянул на себя теплое одеяло? Чтобы перехватывал из-под носа у других обозы с продовольствием, с лесом, с работными мужиками? Не бывать тому! — После двухминутной паузы полностью заполненной звенящей и вязкой тишиной, громко и торжественно объявил: — Назначаю Меньшикова Александра Даниловича генерал-губернатором Ингрии, Карелии и Эстляндии![33] Да, генерал-губернатором всех названных мною земель, которые все равно — раньше или позже — перейдут под русскую руку. Поэтому все, что с этого момента происходит в вышеназванных Ингрии, Карелии и Эстляндии, является головной болью означенного Меньшикова Александра Даниловича… Понимаете, сподвижники? Кто будет командовать штурмом крепости Нотебург? Кто станет главным крепостным строителем? Кому Питербурх закладывать, планировать улицы и проспекты? Все это теперь решать Меньшикову Александру Даниловичу, сэру Александэру, лично! Как он прикажет, так и будет! На землях, вверенных его попечению, он может наказывать и миловать, казнить и награждать… А вот землицей распоряжаться по своему усмотрению он не может! Только выделять для городского строительства, все остальное — со мной надлежит советоваться. И за каждую казенную копейку, потраченную на государственные дела, он объяснится передо мной… Так что, други, можете ему сильно не завидовать: по осени Александру Даниловичу предстоит серьезно отчитаться передо мной за все выполненные или невыполненные задачи. Вот, Александра свет Ивановна, главная сестра милосердная, теперь ты со всякими госпиталями да нужниками дельными обращайся к собственному супругу. Контр-адмирал Бровкин! Ты тоже находишься в прямом подчинении у генерал-губернатора. По всем текущим вопросам теперь приставай к нему, не дергая меня по пустякам… Ладно сейчас Указы подпишу, кои Чердынцев настрочил, и будем прощаться…

— Мин херц! — буквально взвыл Егор. — За генерал-губернаторское звание — спасибо огромное! Но ведь и люди еще нужны, и деньги…

— Вот же — до чего я стал забывчив! — Царь, откровенно лицедействуя, звонко шлепнул себя ладонью по лбу. — Чердынцев, чернильная душа, мать твою, строчи далее! С сегодняшнего дня в полное распоряжение генерал-губернатора Меньшикова дополнительно, помимо Преображенской дивизии, поступают дивизии генералов Аникиты Репнина и Автонома Головина, — последовала еще одна выжидательная (театральная!) пауза…

Репнин только недовольно хмыкнул, а вот нервный и дерганый Автоном Головин предсказуемо завопил:

— Государь, дозволь слово молвить!

— Молчать, не дозволяю! — с видимым удовольствием рявкнул царь. — Слово царское уже сказано! — обернулся к Егору: — Господин генерал-губернатор, если тебе захочется — на вверенной тебе территории — повесить данного Автономку Головина, то смело вешай, разрешаю… Перехожу к следующему вопросу. По работным людям. Можешь, Александр Данилович, набрать до пятнадцати тысяч мастеров разных из подмосковных казенных деревенек. Если маловато будет, то можешь брать пойманных беглых холопов — у князя-кесаря. Как, Федор Юрьевич, много за неделю твои оглоеды ловят беглых?

— Хватает! — важно кивнул своей массивной головой Ромодановский и неопределенно подмигнул Егору: — Если возникнет такая срочная необходимость, то завсегда обращайся, генерал-губернатор, выручу! — криво улыбнулся.

«А князь-кесарь-то совершенно и не рад — твоему генерал-губернаторству! — невесело известил внутренний голос. — Завидует и явно что-то замышляет…» — Да, уточняю! — повысил голос Петр. — Казенных и беглых крестьян надо использовать только на государственных работах: на строительстве дорог, крепостей, фортов, казарм, прочих воинских строений. Для возведения же частных домов и усадеб пусть застройщики гонят своих крестьян или нанимают мастеровых из вольных посадов… Так, Чердынцев, пиши далее. Генерал-губернатору Меньшикову дозволяется леса рубить для нужд строительных государственных без ограничений, камень пользовать дикий, русла рек и ручьев менять по его усмотрению. Для текущих и строительных нужд выделить генерал-губернатору Меньшикову… — царь сделал еще одну гениальную паузу и с чувством бухнул: — Сто тысяч рублей!

— Мин херц! — возмущенно выдохнул Егор. — Ты маркизу Алешке на обустройство верфей корабельных выделил пятьдесят тысяч! А мне на две крепости, островные форты и новый город — всего сто? Бога побойся!

Петр чуть усмехнулся:

— Нет, Алексашка, лишних денег в казне, извини! — Указательным пальцем поманил к себе, прошептал на ухо: — Завтра с утра за тобой заедет Федор Ромодановский, отвезет в одно место. Там деньгами и разживешься — на закладку нового города-порта. А ты, бродяга, небось думал, что я решил задвинуть тебя в самый дальний обоз? Не, Алексашка, ты у меня всегда будешь в первых рядах! И плевать мне, что князю-кесарю это не по нраву… — отстранившись, громко попрощался со всеми: — Все, господа Высший совет, разрешите откланяться! Извините, но уже глаза слипаются… Да, Алексашка, карту сию, царевичем рисованную, можешь забрать, тебе она нужнее…

Когда супруги Меньшиковы уже уселись в свою карету и тронулись к дому, Санька, устало пристроив голову на его плече, проворковала:

— Мой муж — генерал-губернатор северных земель! Это очень даже хорошо… А еще мне Петр Алексеевич шепнул тайно, что по осени — если все сложится удачно — он тебе, Саша, княжеский титул присвоит. Это значит, что и я стану княгиней… Давно уже пора, а то даже как-то неудобно: при таком-то знаменитом муже — ходить в простых дворянках! Еще вот, Саша, ты эту карту не прячь, пожалуйста! Я ее себе перерисую на отдельный лист…

— Зачем она тебе, княгинюшка моя? — беззаботно и сладко зевая, спросил Егор.

— Как это — зачем? Буду думать, как спланировать новый город… И нечего так хмыкать недоверчиво! Знал бы ты, сколько за последнее время я книжек прочла умных! В том числе и про архитектуру европейскую…

Утром следующего дня, когда Егор успел только справить естественные нужды, умыться и еще только подумывал о завтраке, в коридоре, ведущем из просторных сеней (из прихожей, если говорить на европейский манер), послышались размеренные, очень грузные и солидные шаги.

«Князь-кесарь пожаловал! — уверенно определил внутренний голос. — Шествует, словно по собственной вотчине, а все стражники, охранители да холопы простые разбегаются перед ним в разные стороны — словно тараканы кухонные. Как же иначе? Начальник Тайной канцелярии все же…»

— Приветствую тебя, Александр Данилович, господин генерал-губернатор! — переступив порог столовой, загудел — с легкой одышкой — Ромодановский, одетый в тяжелую медвежью шубу старинного покроя. — Ничего, что я там немного распугал твою челядь? Одному усатому преображенцу даже плохо стало: осел, бедняга, по стеночке, ружьишко выронил из рук…

— Заходи, Федор Юрьевич, заходи! Я всегда рад тебе! — приязненно улыбаясь, искренне ответил Егор. — А людишки — что ж: им иногда очень даже полезно встряхнуться, чтобы не дремали по углам… Потрапезничаешь со мной?

— Извини, Данилыч, но торопиться нам надо. Других важных дел у меня — невпроворот. Да и натоплено у тебя сверх меры, не для моего полнокровия… Поедем, передам я на тебя всякого для нужд новых да важных. А то что ты голоден, так оно и ничего: чрезмерная сытость — во всех ее проявлениях — только вредит здоровью… Чего встаешь-то так поздно? Ах да, у тебя же — жена молоденькая. Поди долго повечеру заснуть не дает? А я, старый вдовец, рано отхожу ко сну. Ну, одевайся, братец, наряжайся… Письмо малое отпиши в свою Преображенскую дивизию и срочно отошли с конным нарочным. Пусть к обеду пришлют к Кремлю с десяток просторных возков да сотню тверезых всадников из Дикого полка — для охраны надежной…

Скромная кожаная карета князя-кесаря, запряженная четверкой черных злых коней, — подарок какого-то степного хана, через распахнутые ворота въехала в Кремль, покружив между многочисленными строениями различных приказов, остановилась около очень старого и непрезентабельного домика, сложенного из темно-красного кирпича.

У крыльца здания бдительно застыли два стрельца в клюквенных кафтанах, с пищалями на плечах, навстречу князю-кесарю шустро кинулся старый человечек, одетый в ношеный овечий тулуп.

— С самого рассвета жду! — подобострастно заверил человечек. — Два фонаря, как и велено, приготовил! Зажигать?

— Зажигай! — вальяжно велел Ромодановский, поочередно зло посмотрел на стрельцов, от чего те сразу на пол-оборота отвернулись в разные стороны, достал из кармана медвежьей шубы массивный бронзовый ключ, отпер низенькую, тщательно обитую ржавым железом дверь, обернулся:

— Данилыч, забирай фонари, проходи вперед меня… Егор за чугунные ручки подхватил тускло светящие фонари (толстые восковые свечи, закрытые сверху стеклянными колпаками — с маленькими дырочками по бокам), не без опаски проследовал в темный проем, из которого явственно пахнуло могильной сыростью и кладбищенской плесенью.

Князь-кесарь вошел следом, сопя и громко щелкая ключом в замке, запер дверь, взял у Егора один из фонарей, переваливаясь с боку на бок, уверенно пошел вперед.[34]

— Это бывшая палата приказа Тайных дел, — пояснил на ходу Ромодановский. — Прежний царь, Алексей Михайлович, учредил сей приказ.

Палата была сводчатой, очень низкой, стены ее были местами покрыты паутиной и плесенью, под ногами громко хрустел засохший мышиный помет.

Неприятно завизжав ржавыми петлями, в торцевой стене приоткрылась еще одна неприметная дверь.

— Кто там бродит? — строго спросил чуть дребезжащий старческий голосок. — Отвечай, а то пальну из пистоля!

— Я это, Лука, князь Федор! — торопливо известил Ромодановский и, обернувшись, уважительно пояснил Егору: — Этому псу верному будет более девяноста пяти лет. Из них последние — без малого — тридцать пять, он провел здесь, охраняя тайную сокровищницу Алексея Михайловича Тишайшего. Один раз в полгода ему доставляют запасы продовольственные, свечи, новую одежку. Колодец с чистой водой тут имеется… Дрова? Здесь они совсем даже без надобности: круглый год в этих помещениях одинаково — не тепло, но и не холодно… Вот так-то оно, сэр Александэр, господин генерал-губернатор!

Древний Лука, одетый, впрочем, очень даже чисто, только вот — по седым длинным волосам и бороде старика бодро ползали, временами подпрыгивая, многочисленные вши и блохи, провел их в другое помещение: квадратное, с ровными бревенчатыми потолками, общей площадью метров в пятьдесят — шестьдесят.

У противоположной стены комнаты — в неярком свете свечных фонарей — виднелись пять громоздких дубовых шкафов, чьи широкие полки были плотно забиты толстыми кожаными папками и многочисленными пергаментными свитками.

— Вот здесь они и хранятся — секретные дела давно минувших дней! — грустным басом поведал князь-кесарь и показал старому сторожу рукой на средний шкаф: — Давай, старинушка, отодвинь. Отодвигай, кому я говорю! — повысил голос, после чего, тяжело вздохнув, тихо добавил: — Сам Петр Алексеевич велели. Видно, заканчивается, Лука, твоя тайная служба. Скоро выйдешь в мир, на солнышко посмотришь, послушаешь птичек…

Старик, испуганно сгорбившись, шаркающей походкой подошел к правому краю центрального шкафа, с трудом опустился на колени, загородив от зрителей своей неожиданно широкой спиной все дальнейшие манипуляции. Раздался чуть слышный хрустальный звон, тяжелое дубовое изделие плавно и совершенно бесшумно развернулось на девяносто градусов вокруг своей оси, открывая доступ к металлической двери неизвестного фиолетового металла.

Князь-кесарь, еще раз вздохнув тяжело и бесконечно печально, подошел к странной темно-фиолетовой двери, достал из внутреннего кармана своей шубы очередной ключ, на этот раз узкий и длинный, неправдоподобно ярко-золотистый, вставил его в крохотную и узкую замочную скважину, надавил, дверь послушно раскрылась.

«Вот-вот, сейчас вы с князем-кесарем войдете в эту супертайную сокровищницу, а сей древний страж дверь и захлопнет! — засомневался внутренний голос. — Все, приехали! Пишите письма мелким почерком…»

— Проходи, Данилыч! — скупо кивнул своей тяжелой головой, обремененной коротким, но очень пышным черным париком, князь-кесарь. — Смело проходи!

Уже переступая за порог сокровищницы, Егор краем глаза заметил, как Ромодановский несильно ткнул чем-то блестящим, чуть высунувшимся из длинного рукава шубы, верного сторожа точно в солнечное сплетение. Старик, не издав ни единого звука, медленно опустился на колени…

— Дело закончено — пора хвосты рубить! — доходчиво (словно генерал ФСБ из двадцать первого века) пояснил князь-кесарь. — Жалко, конечно, старинушку! Но так полагается. Отцы наши так поступали, деды… Нам ли переиначивать? Ну, господин генерал-губернатор, готов принять сокровища царя Тишайшего? — недобро и внимательно посмотрел на Егора своими серо-желтыми, волчьими глазами…

«Не любит он тебя, братец! — печально резюмировал внутренний голос. — Да что там „не любит“ — ненавидит люто…»

Они вошли в узкий зал, дальняя стена которого терялась где-то — во мраке веков… Вдоль одной из боковых стен выстроились в бесконечный ряд древние чеканные серебряные ендовы, иноземные золотые кубки на длинных витых ножках, массивные серебряные и позолоченные лохани, стопки золотых и серебряных блюд. Особняком располагались два льва — из чистого серебра — с золотыми гривами и большой павлин литого золота — с глазами-изумрудами. По другой стене тянулись широкие дубовые полки, заполненные разномастными — кожаными и сафьяновыми — мешками и мешочками. Некоторые мешки уже давно истлели по швам, и на каменном полу перед ними лежали горки серебряных и золотых монет.

— Золото, в основном, голландские ефимки, — невозмутимо пояснил князь-кесарь. — Их здесь должно быть ровно пятьдесят два мешка…

Неожиданно по залу пробежал легкий ледяной ветерок, мерзкий и протяжный голос чуть слышно прошелестел:

— У-у, суки! Ходят тут всякие… Вороги! Чтоб вам пусто было…

Егор замер, напряженно вслушиваясь, высоко поднял фонарь над головой. Молчал, недовольно сопя, и Ромодановский.

Спустя секунд десять — пятнадцать из боковой стены комнаты выскользнул высокий светлый силуэт — мужчина в старинных белесых доспехах, с прозрачным боевым топором в руках. Призрак, недовольно стеная и охая, пересек помещение наискосок и мгновенно скрылся в противоположной стене.

— Крепкие у тебя нервы, Александр Данилович! — с легкими нотками удивления в голосе одобрил князь-кесарь. — У иных деятелей ноги давно бы подкосились, да штаны бы промокли насквозь. Ты же вроде не падаешь, да и портки остались сухими…

— Это был Дух Алексея Михайловича? — хриплым и чуть дрожащим голосом неуверенно спросил Егор.

— Он самый! Да ты не трясись так. Он безобидный совсем. Ну ходит, ну ругается и ворчит. Ничего страшного, в общем, дело-то — насквозь житейское… Ладно, господин генерал-губернатор, пошли дальше. Дел у меня сегодня невпроворот. Кровавых — в том числе…

На дальних полках лежали груды собольих и пыжиковых шкурок, отрезы бархатов и шелков, над которыми недовольно перепархивали стайки потревоженной моли.

— Меха-то и ткани — сгнили уже! — низко склонившись над широкой полкой, недовольно проворчал Егор. — Лет бы на десять — пятнадцать пораньше…

— Раньше — незачем было! — жестко пояснил Ромодановский. — Слово я давал покойному Алексею Михайловичу, что все эти богатства пойдут только на дело великое и нужное — для всей России… Новый знатный город на Балтийском побережье — великое дело! И батюшка нашего царя — в свое время — мечтал об этом…

— На сколько здесь будет добра, Федор Юрьевич? — шепотом спросил Егор.

— Миллиона на полтора, наверное. Года на два, может, и на три хватит тебе… Загружай все в возки, прячь, охраняй, пользуй. Только, прошу, записывай тщательно — как и что. Не сегодня, так через три года Петр Алексеевич потребует от тебя, охранитель, подробного отчета. Да и я подключусь…

— Федор Юрьевич, а не шепнешь мне вскользь словечко: что там наш государь себе на весну запланировал? — тихонько спросил Егор. — Всех расставил по важным местам. А сам-то — куда собрался?

— С молодухой своей хочет слегка развеяться, попутешествовать, — улыбнулся в свои татарские, подковообразные усы князь-кесарь. — По весне они поедут на Воронеж, потом поплывут на кораблях да стругах по Дону-батюшке. Хочет царь показать своей Катеньке степи русские, весенние, вольные…

Выезжать к Ниеншанцу (русской «опорной точке» тех краев) Егор запланировал в конце февраля — по зимникам, не дожидаясь весенней подлой распутицы.

В дорогу собирался не один: с обозами многочисленными, в сопровождении полков Дикого и Петровского. Всю охранную Службу он оставлял на Василия Волкова, который со дня на день должен был получить звание генерал-майора.

«Братец, а не хочешь ли ты посетить Яшку Брюса? — неожиданно спросил внутренний голос. — Другом же он был тебе — долгие и долгие годы. Негоже забывать друзей, хотя бы и бывших…»

После завершения очередного совещания, посвященного утверждению предварительного плана застройки Питербурха (Санька рисовала — совместно с голландским инженером Исааком Абрахамом!), Егор вежливо попросил у Петра разрешения — повидаться с Брюсом.

— Повстречайся, коль тебе так хочется! — недовольно поморщился царь. — Только толку в том… Похоже, наш Яшка окончательно распрощался со своим разумом. Порой такую несет ахинею — уши вянут! Беседовал я как-то с ним пару раз. Впрочем, встреться, поболтай. Может, тебе он что-нибудь и поведает — полезного да разумного…

Западное крыло Преображенского дворца встретило неприветливо: гулкие коридоры, бдительные часовые, колкая и недобрая тишина. Незнакомый Егору, широкоплечий и усатый поручик, минут пять — семь повозившись с тугими замками, приоткрыл до половины высокую дверь, приглашающе и плавно провел по воздуху рукой:

— Проходите, Александр Данилович!

В помещении, несмотря на бодрые и шустрые сквозняки, пахло пыльной затхлостью и вековой заброшенностью. Книжные шкафы, забитые под самую завязку книгами и кожаными папками, широченные дубовые полки, беспорядочно заваленные толстыми фолиантами и разнокалиберными пергаментными свитками. На столиках и стеллажах — колбы и колбочки, мензурки и разномастные мешочки, шкатулки и бочонки, склянки и фарфоровые ступки, весы всевозможных конструкций, странный прибор, отдаленно напоминающий микроскоп, длинная труба телескопа, направленная — сквозь толстые прутья решетки — в высокое стрельчатое окно.

Послышались медленные, неприлично громко шаркающие шаги, из-за высокой китайской ширмы, отгораживающей дальний угол комнаты, вышел сгорбленный и неприветливый старикан. У пожилого, неопрятно одетого человека были длинные, совершенно седые волосы, ниспадающие ему на плечи, очень бледное лицо, густо изрезанное глубокими морщинами, мелко трясущиеся кисти рук, покрытые коричневой пергаментной кожей.

— Саша! — расплылся в широкой улыбке старик, демонстрируя Егору свой щербатый рот, радостно протянул для рукопожатия темно-коричневую руку. — Как хорошо, что ты пришел! А я теперь часто вспоминаю о тебе, о днях наших вешних…

— Яшка? — до самой глубины души удивился Егор, осторожно отвечая на рукопожатие старца. — Как же так? Тебе же еще и тридцати трех лет нет, а выглядишь — на все семьдесят пять…

Брюс криво усмехнулся:

— Это, Саша, наверное, цена такая — за полученные знания. Чем больше узнаешь о нашем мире, тем больше поражаешься и ужасаешься… Представь, я уже целый год совсем не сплю. Научился вот. Жалко времени, очень уж быстро оно утекает: словно песок сквозь пальцы. Звезды спать не дают. Всю ночь смотрю на них, а днем вспоминаю, размышляю. Звезды, звезды, звезды… Астрология, Саша, величайшая наука! Даже алхимия перед ней — детский лепет! Вот послушай, что я тебе сейчас расскажу… Да ты присаживайся! Вот кресло — почти чистое…

Через полчаса Егор понял, что Брюс может говорить только о звездах, все остальное представлялось ему мелким и никчемным. Война со Швецией? Ерунда! Алешка Бровкин увел у курляндского герцога жену? Смешно, конечно, но что это — перед бесконечными тайнами Галактики? Тщета и тлен! А вот период полного обращения кометы Галлея вокруг Солнца составляет…

— Саша, представляешь, а Бога-то и нет! — радостно блестя своим единственным живым глазом, увлеченно рассказывал Яков. — И Земля — планета наша. Она, чтобы ты знал, вращается вокруг Солнца, и, скорее всего, тоже круглая — как и все остальные планеты, — неожиданно став абсолютно серьезным, предложил: — Хочешь, Александр Данилович, я тебе предскажу судьбу?

— По звездам?

— Конечно же!

— Не получится, — заверил Брюса Егор.

— Почему?

— Не знаю я точно даты своего рождения: ни месяца, ни даже года…

— Это плохо! — огорчился Яков, но тут же встрепенулся: — У меня же есть Шар Судьбы! Правда, он просыпается очень редко… Из всех, кто приходил сюда и трогал его руками, Шар рассказал мне только о судьбе князя-кесаря и той девушки, Екатерины, с которой нынче дружит наш царь.

«Ага, следовательно, наш Яков, на сегодняшний день, является модным дворцовым прорицателем, игрушкой такой экзотической!» — догадался Егор и спросил:

— А что Петр Алексеевич? Шар отказался рассказывать про него?

— Не стал царь прикасаться к Шару, — недовольно пояснил Брюс. — Сперва-то он хотел. Даже руки к нему поднес, а потом неожиданно передумал. Нахмурился, даже рассердился, ушел, на прощание очень сильно хлопнув дверью… Ну что, Саша, пойдем к моему заветному Шару — судьбу пытать?

— Пойдем! Почему бы и нет?

За старинной китайской ширмой царил таинственный полумрак: крохотное круглое окошко было оснащено матовым темно-зеленым стеклом. На аккуратном квадратном столике — черного дерева — располагалось круглое золотое блюдо, посередине которого лежал — Шар. Странный, мерцающий всеми оттенками фиолетового и сиреневого, чуть пульсирующий, такое впечатление — живой…

— Присаживайся, Саша, присаживайся, не томи! — нервно засуетился Брюс, пододвигая Егору единственный стул, высокая деревянная спинка которого была покрыта искусной резьбой. — Садись! Видишь, как он рад тебе? Вот же — пошли розовые и алые полосы. Видишь? Все, он тебя полностью признал! Теперь будет предсказывать… Сосредоточься, закрой глаза и осторожно обхвати его руками! Да не бойся ты, трусишка, Шар не кусается, он — добрый…

Рукам Егора было тепло и очень приятно, по всему телу перекатывались ласковые волны, качающие и хмельные. Перед глазами мелькали — один за другим — образы из его прошлой жизни: старый, обшарпанный пятиэтажный дом на Средней Охте, школьный класс, заставленный низенькими партами, доброе лицо матери, Наташка, корчащая ему смешные рожицы, армейские друзья, свежая могилка на Северном кладбище, бестолковая толчея аэропорта, многознающие глаза Координатора…

На его плечи легли чьи-то костлявые и ледяные ладони, хрипловатый старческий голос мягко попросил:

— Все, Саша, хватит. Выпускай Шар, убери ладони… Пойми ты, чудак, нельзя так долго общаться с Шаром, можно и рассудком повредиться. Выпускай его, выпускай. Это совсем даже не игрушка…

Егор с трудом развел руки в стороны, спрятал ладони за спину, открыл глаза: дальняя палата западного крыла Преображенского дворца, круглое оконце, забранное в матовое темно-зеленое стекло…

— Вставай, Саша! — снова настойчиво заныл голос Брюса. — Уступи мне место. Надо торопиться, пока Шар не заснул. Вставай же…

Медленно поднявшись, Егор отошел в сторону, резко потряс головой, в которой тоненько звенело, слегка помассировал виски. Мучительно хотелось пить, ужасно ныла поясница: словно он все утро рубил толстые березовые чурки.

— Эй, Яков, испить бы чего? — попросил Егор.

Но Брюс его уже не слышал: усевшись на стул, он обеими ладонями крепко обхватил Шар, задрал свою седую голову — с закрытыми глазами — вверх и замер, дрожа всем своим худеньким телом…

— Черт-те что! — через пять-шесть минут недовольно пробормотал себе под нос Егор. — Так можно и от жажды сдохнуть запросто. Связался вот — на свою голову — не пойми с кем…

Наконец Брюс заговорил — глубоким и чистым голосом, медленно и плавно:

— Странное Прошлое, очень странное… Впрочем, это неважно. Ведь оно уже прошло и никогда не повторится… Но и Будущее невероятное! Сперва — долгий путь на запад, но — в земли восточные. Бои, сражения, слава, золото… Потом — путь сквозь века, потеря жены, детей, друзей. И вдруг — новая встреча с ними… С ними ли? Неадекватный вопрос. Философия — неимоверно сложная штуковина — для моего понимания…

Глава семнадцатая

Шлиссельбург — город-ключ

Отъехать в феврале месяце не получилось: всерьез лютовали морозы, за окнами — дни и ночи напролет — бесновалась, закручиваясь в крутые и злобные спирали, пурга, иногда превращаясь в косую и хлесткую метель, на смену которой заступала ветреная и порывистая вьюга…

В один из первых весенних дней Егор с самого раннего утра засел в рабочем кабинете — за планы строительства нового города-порта, выбрав себе в качестве внимательного слушателя и толкового советчика собственного денщика Ваньку Ухова, малого весьма шустрого и сообразительного.

— Дельно придумала Александра Ивановна — разбить город на части! — рассуждал Ухов, заинтересованно и внимательно разглядывая различные бумаги и бумажки. — Вот на этих невысоких холмах, выстроившихся в единую линию, и будут располагаться, как я понимаю, царский дворец, дома других знатных и родовитых особ, разные государственные учреждения: Адмиралтейство, Монетный Двор, Дума, Канцелярия Тайных дел, прочее… Очень длинный и прямой проспект получится — от самого побережья залива, вдоль цепочки холмов. А от проспекта к холмам проложат короткие боковые въезды. Одно только мне непонятно: на плане нарисовано, что этот «высочайший» район с запада будет ограничен длинной чередой озер и прудов, за которыми разместится стационарный лагерь Преображенской дивизии. Это весьма разумно. Только вот на карте царевича Алексея — нет никаких прудов! Только речка невеликая… Как же это так, Александр Данилович?

Егор, пребывая с самого рассвета в благодушном и добром настроении, терпеливо и подробно объяснил:

— Сперва здесь от души поработают усердные землекопы: выроют глубокие и широкие котлованы — под будущие пруды и озера. Потом эту речку перекроют крепкой и надежной запрудой, направят в искусственное, загодя выкопанное русло, которое и приведет речную воду в эти котлованы. Исаак Абрахам, голландец, он большой дока — во всяких делах плотинных да портовых…

Тихонько скрипнула входная дверь, в кабинет торопливо заглянула Санька, уже одетая в свою соболью шубку, явно собирающаяся отъезжать куда-то по важным делам, строго и озабоченно улыбнулась Егору:

— Саша, я к папеньке срочно отъеду: там, кажется, Луиза — то есть Елизавета, рожать собралась. Если что, то и задержусь немного, обедайте без меня, я кухарке и дворецкому уже отдала все необходимые распоряжения.

— Конечно, поезжай, дорогая! — кивнул головой Егор. — Присмотри там, помоги. Лизе горячий привет передавай от меня!

День прошел незаметно и быстро — в трудах и заботах, наступил зимний сиреневый вечер. В течение дня Егор несколько раз посылал Ухова в дом Ивана Артемовича Бровкина (Алешка так до сих пор и не удосужился обрасти собственным гнездом, поэтому и поселился с молодой женой в отцовских хоромах, заняв отдельный двухэтажный флигель), но денщик постоянно возвращался с одним и тем же ответом: «Еще не родила, бедняжка, подождите…»

Егор на ночь расцеловал детей в щеки, рассказал им какую-то нехитрую сказку, дождался, когда они заснут, после чего отправился в их с Санькой супружескую спальню. В ожидании жены он зажег новую длинную восковую свечу и принялся за книгу Плутарха, посвященную знаменитым войнам и битвам Древнего мира. Где-то часа через два с половиной — как-то незаметно для самого себя — он крепко уснул, пристроив голову на руки, сложенные поверх толстенной книги, раскрытой на портрете великого полководца Ганнибала.

Проснулся Егор от негромкого шороха. Открыл глаза, резко приподнял голову над книгой: свеча уже почти догорела, истекая последними каплями прозрачного горячего воска, а в углу, за супружеской широкой кроватью, Санька неуклюже и старательно возилась с задней шнуровкой своего платья.

— Сань, давай я помогу! — предложил Егор, торопливо поднимаясь со своего стула.

— Помоги, если хочешь, — покорно согласилась жена и посмотрела на него помертвевшими глазами. Ее пухлые и чувственные губы вдруг странно и болезненно скривились, красиво очерченный подбородок мелко-мелко задрожал…

— Что-то случилось?

— Девочка родилась. Здоровенькая, пухленькая, рыженькая такая, — странным механическим голосом ответила Санька, а на ее голубые глаза неожиданно навернулись крупные слезинки.

— У Елизаветы с Алешкой дочка родилась? Рыженькая? Вот же здорово! — искренне обрадовался Егор. — Чего же ты тогда плачешь, дуреха?

— Луиза умерла! — горько выдохнула Санька и, упав навзничь на постель, затряслась в безутешных рыданиях…

Елизавету — маркизу де Бровки, в недалеком прошлом — Великую герцогиню курляндскую, похоронили с великой торжественностью и пышностью, даже царь — под ручку с Екатериной, одетой в глубокий траур, почтил это мероприятие своим присутствием. Луиза лежала в гробу — безумно прекрасная, умиротворенная, счастливая. Глядя на ее бледное и одухотворенное лицо, у всех — без исключения, включая жестокосердного князя-кесаря Ромодановского, по щекам неустанно стекали редкие, горько-солоноватые капли…

Первым бросая ком мерзлой земли на крышку гроба, Петр мягко и ненавязчиво спросил у опухшего от слез Ивана Артемовича:

— Алешка-то где?

— На олонецких верфях, государь, где же ему быть еще, — торопливо проведя по лицу белым льняным платком, глухо ответил Бровкин-старший. — Вот, хочу спросить совета у тебя, Петр Алексеевич. Может, не стоит Алешке — прямо сейчас — сообщать об несчастье этом? Может, повременить немного? У мальчика моего наверняка и от дел ежедневных, праведных голова идет кругом, а тут — такое…

— Может, и не стоит, — после недолгого раздумья ответил царь. — Пусть уж трудится — со спокойным сердцем… Недельки через две известите контр-адмирала, что у него дочь родилась, а жена, мол, хворает немного. А еще месяца через полтора и правду ему можно будет сказать… Не, это я лично так думаю и ни к чему не принуждаю. Вам — решать… Алексашка, если надо будет, то потом отпусти контр-адмирала в бессрочный отпуск. Но только сперва подбери ему замену достойную, равноценную… Кстати, а как младенца-то решили наречь?

— Елизаветой, государь! В честь ее матушки покойной…

— Это верно! — от души поддержала Екатерина, которая уже достаточно бойко говорила по-русски, и внимательно заглянула — снизу вверх — царю в глаза: — Петруша, а давай и нашу будущую дочку тоже наречем Елизаветой?

— Будь по-твоему, голубка! — печально вздохнул царь и медленно зашагал к кладбищенским воротам, увлекая Екатерину за собой…

Еще через неделю, когда установилась относительно приличная погода, Егор без промедления отъехал к крепости Ниеншанц — исполнять многотрудные обязанности генерал-губернатора Ингрии, Карелии и Эстляндии. Впереди походной колонны выступал Дикий полк, вытаптывая в свежем снегу надежную дорогу.

Сразу за Диким полком следовали две зимние, тщательно и надежно утепленные генерал-губернаторские кареты, установленные на санные полозья (впрочем, и колеса — для предстоящей сезонной смены — были предусмотрительно захвачены с собой). В одной из них располагался сам Егор и опытный строительный инженер Исаак Абрахам, во второй — «молодая гвардия» — по выражению Егора: Ванька Ухов, Илья Солев — брат (средний) покойных Матвея и Ивана Солевых, Фролка Иванов и Прохор Погодин, присоединившийся к остальным уже в Новгороде.

Так уж получилось, что верные и надежные сотрудники и сподвижники — Василий Волков и Алешка Бровкин — уже окончательно оперились и теперь занимались самостоятельными важными делами, а Матвей Солев и Никита Апраксин — погибли безвременно. Один он остался, как ни крути, не с кем было даже посоветоваться поговорить по душам. Вот и решил Егор «сбивать» новую действенную команду — из волчат молодых, да смышленых.

За генерал-губернаторскими каретами двигались многочисленные обозные подводы, груженные всем необходимым и дельным: продовольствием, огненными припасами, овсом для лошадей, гвоздями, пилами, сверлами, лопатами, кирками… За подводами шествовали — под надзором вооруженных солдат — пятьсот толковых плотников и землекопов, набранных из казенных государевых деревенек. Далее на специальных санях приземистые и спокойные лошадки тащили легкую полевую артиллерию. Замыкали походную колонну пешие батальоны Петровского полка.

В начале апреля, когда вокруг уже вовсю звенели весенние ручьи, а снежный путь начал постепенно превращаться в коварное месиво, военно-строительный корпус вышел к болотистым берегам Невы, чьи воды все еще были скованы льдом, правда уже местами почерневшим и неверным.

— Теперь, господа, делаем следующее, — объявил Егор полковникам Федору Голицыну и Исмаил-оглы, срочно вызванным на совещание, — твой полк, Исмаил, поэскадронно встает на постой в деревеньках Конау, Первушкино и Обозовщина пустошь. Возьмешь из обозов свою часть продовольствия, пороха, пуль, водки — из расчета двухмесячных потребностей, ну и овес для лошадей, конечно же. Твоя единственная задача — усердно охранять невские берега с юга, чтобы подлый генерал Кронгиорт нас больше не беспокоил… Местных жителей не обижать, сена и продовольствия без денег не отнимать! Все понял?

— Все понял, батька генерал-губернатор! Без денег — ничего не отнимать, от подлого Кронгиорта — оборонять…

— Теперь ты, Федя! — обратился Егор к Голицыну. — Один батальон с полевой артиллерией и сто мужиков-строителей перебросишь по льду на Фомин остров. Пушки перетаскивайте по льду на специальных дощатых щитах. Если не получится, то потом уже переправите, после окончания ледохода, на плотах да лодках… Пусть батальон встанет лагерем южнее деревушки Коргиссари и стережет северную оконечность Фомина острова. Вдруг швед опять подойдет со стороны реки Сестры и решит переправиться через Неву? Мужички же строительные пусть обустраивают Заячий остров. Там уже с самой осени людишки новгородского воеводы трудятся — возводят фундамент будущей крепости. А наши мужики пусть берега Заячьего острова поднимают усердно — на случай наводнения: бьют в речное дно сваи дубовые, высокие, между берегом и сваями старательно засыпают камень бутовый… Два другие батальона да четыреста плотников и землекопов — под твоей, Федор, командой — следуют на южный берег Финского залива, к месту закладки нового города — Питербурха. Делать там будете все, что вам велит голландский инженер Исаак Абрахам. У него имеются все планы предстоящих работ, карты разные. Да и сам он мужик опытный, знающий да разумный. Ну и все припасы между этими своими двумя командами подели по-честному… А к концу мая и дивизии Репнина да Головина подойдут, тысяч десять — двенадцать новых мужиков-строителей прибудет. Ваша главная задача — подготовить все необходимое к их появлению. Создать действенную первичную инфраструктуру, научно выражаясь…

— Батька, а ты сам-то где будешь? — поинтересовался живой и непосредственный Исмаил-оглы. — Это я к тому, чтобы знать, где искать тебя — ежели что…

— Прямо сейчас я — вместе со своей молодежью — перейду по льду через Неву, к крепости Ниеншанц, подробно пообщаюсь с генерал-майором Андреем Соколовым… Э-э, полковники, не надо носы воротить на сторону, завидуя своему боевому товарищу! Бог даст, и вы у меня к осени выйдете в полновесные генералы, обещаю… Так вот, я с Андреем поговорю, осмотрюсь на месте, потом и к вам загляну, проверю — как дела идут. Да, Исмаил-оглы, свои кареты — вместе с лошадьми — я оставлю на твое попечение, по такому раскисшему льду их на тот берег уже не переправить, да и незачем, честно говоря… А в июне уже начнется и штурм Нотебурга. Вы тоже, обещаю, поучаствуете в этом славном деле, когда на замену прибудут части Репнина да Головина.

Переход через заледеневшую Неву занял часа два с половиной: приходилось постоянно обходить стороной островерхие торосы и участки льда, выкрашенные в подозрительные серо-черные тона. Шли с обычными мужицкими вещмешками за плечами, ощупывая лед впереди себя длинными осиновыми палками.

— Набрали черт-те чего! — тихонько ворчал себе под нос Ванька Ухов, которому досталась самая тяжелая поклажа. — Зачем, спрашивается? Ведь в крепости наверняка еды разной и без того хватает…

С генерал-майором Соколовым они встретились очень тепло: обнялись по-дружески, заглянули друг другу в глаза, обменялись понимающими улыбками.

— Что это, Андрюха, у тебя со взглядом? — обеспокоенно спросил Егор. — Расстроенный какой-то, озабоченный. Да и лица солдат, что мы встретили у крепостных ворот, хмурые да бледные. Костры горят везде… Случилось что?

— Да, Александр Данилович, случилось! Болезнь странная и коварная объявилась в нашем полку. Уже больше сорока пяти человек лежат пластом… Доктор Фурье тогда, в начале осени, вместе с вами уехал, сестрички милосердные все отбыли вместе с ранеными. Оставили они нам всяких хитрых микстур и мазей, которые пользуют при ранениях и ушибах. Но не помогают все эти мази и микстуры: вчера умерло два солдата, сегодня сержант Нефедов скончался…

— Стоп! — прервал Егор. — Расскажи-ка подробнее о болезни. Ну в чем она выражается, какие признаки, симптомы?

— Симптомы? Не знаю такого слова, — непонимающе помотал головой Соколов. — А болезнь, она так дает о себе знать: слабость наваливается страшная, ноги отказываются ходить, десны очень сильно опухают и чернеют, зубы расшатываются и начинают выпадать — один за другим. Местные чухонцы посоветовали: усердно пить отвар из свежей сосновой хвои. Сегодня с утра все солдаты и офицеры полка — в обязательном порядке — ее заваривают и пьют.

«Цинга, понятное дело! — высказался образованный внутренний голос. — Но мы-то с тобой, братец, ребята тертые, виды видавшие, а главное, начитанные и очень предусмотрительные! И еще. Надо незабвенному Джеку Лондону сказать отдельное спасибо: ведь именно благодаря его бессмертным произведениям, широким массам — в девятнадцатом и последующим веках — станет известно, что сырой картофель — самое лучшее и надежное средство от цинги…»

— Ухов, бездельник, ко мне! — громко прокричал Егор в приоткрытую дверь комендантской избы. — Тащи сюда свой вещмешок, быстро!

Ванька, улыбчиво и почтительно козырнув Соколову (бывший полковой командир!), сбросил вещевой мешок у ног Егора, развязал тесемки, дисциплинированно отошел в сторону и тихонько замер у бревенчатой стены, просительно посматривая на генералов.

— Оставайся уж, морда любопытная! — усмехнувшись, махнул рукой Егор, нагнулся и достал из вещмешка два светло-розовых клубня, каждый размером со сжатый среднестатистический мужской кулак. — Ну, оглоеды, знаете, что это за овощ такой?

— Первый раз вижу эту диковинку! — честно признался Соколов.

Ухов же расплылся в широкой улыбке и браво доложил:

— Картофель это, господин генерал-майор! По осени я видел, как в вашей Александровке крестьяне его выкапывали из земли. Выкапывали да нахваливали. Один раз даже довелось попробовать — в вареном виде… Вкусно весьма!

— Молодец, наблюдательный! — скупо похвалил денщика Егор и пояснил Соколову: — Вылечим мы сейчас всех твоих болящих. Делать надо так: картофель тщательно моется и мелко-мелко перетирается — в сыром виде, вместе с кожурой. Полученную кашицу необходимо тщательно и усердно втирать в десны захворавшим воякам — три раза в день… Еще, генерал-майор, надо срочно отправить в северные леса группу умелых охотников, пусть их возглавит Прохор Погодин. Свежее мясо — тоже знатно препятствует наступлению этой болезни. Ты же небось всю зиму солдат кормил кашей с солониной да с копченой шведской ветчиной? Ладно, не виноват! Но в следующий раз — учитывай… Кстати, а где славный фрегат «Луиза»? Почему не вижу?

— Зимует «Луиза» во льдах реки Охты, Александр Данилович, в трех верстах выше по течению. Чухонцы говорят, что в Охте вода гораздо теплее. Поэтому и лед там тоньше бывает зимой… Набрали новую команду — из русских опытных рыбаков, шведских же моряков я, как и обещал, по поздней осени отпустил по домам. А шкипером на «Луизе» теперь ходит Евсей Фролов из деревни Фроловщина. Эта деревушка названа так в честь его прадеда. Толковый малый Евсей, ничего не скажешь, на Неве знает каждую мель, по Ладоге хаживал часто.

Апрель и май прошли в трудовых повседневных заботах. Егор постоянно переезжал с места на место: Ниеншанц — Заячий остров — Питербурх — остров Котлин — Заячий остров — Ниеншанц… Работа спорилась, но приходилось постоянно подстегивать, направлять, орать, указывать на ошибки, материться, жестоко наказывать… Удивительно, но наиболее успешно дела продвигались на Заячьем острове, где очень толковым и дельным руководителем проявил себя боярин Алексей Таничев — воевода новгородский. Толстый и внешне очень медлительный, он оказался мужиком шустрым и хватким, выпить, правда, мерзавец, любил, да сей грех простителен — если, конечно, не мешает трудам успешным…

— Мы, Александр Данилович, даже выстроили баньку путную, важнецкую! — хвастался воевода. — Отличная получилась баня: жаркая, отменная… Эх, жаль только, что веников нет! Ничего, как лист березовый народится, так и веников заготовим — крепких да пышных…

Во второй декаде мая на невские берега начали прибывать передовые подразделения дивизий Аникиты Репнина и Автонома Головина.

— Все, господа, пора следовать к крепости Нотебург! — объявил своим полковым командирам Егор. — Гонец извещает, что корпус Шереметьева и дивизия Апраксина уже вышли к деревне Назия и встали там временным лагерем. С ними прибыли осадные единороги, купленные в Дании боярином Матвеевым. Еще два десятка ломовых пушек перемещаются от Старой Ладоги на крепких и больших плотах — вдоль озерного берега. Со стороны Ладожского озера их надежно охраняют пушечные ялы и каторги, выстроенные на верфях олонецких и староладожских, даже присутствует один двухмачтовый фрегат, который контр-адмирал Алексей Бровкин уже выстроить успел. Так что шведские корабли, которые квартируют в Кексгольме, нам больше не страшны. По озерному же берегу плоты сопровождает Екатерининский полк нашей дивизии Преображенской… Приказываю! Дикому полку срочно проследовать на юг и заняться целенаправленным поиском батальонов этого упорного генерала Кронгиорта. Найти и уничтожить! Петровскому и Александровскому полкам, оставив в Ниеншанце по одной роте для охраны, следовать к крепости Нотебург, но только по северному берегу Невы, то есть по правому, если смотреть по течению реки… Мой замысел вам понятен? Скорее всего, будем штурмовать эту твердыню сразу с двух сторон. Разведчики сказывают, что северный берег невского истока шведами сильно укреплен, там даже возведены оборонительные шанцы. Необходимо быстро выбить оттуда неприятеля и занять его позиции. Ерунда, силами двух полков справитесь с легкостью… По дороге скупайте у местных рыбаков все лодки — без исключения, как выйдете к ладожским берегам, так сразу же начинайте мастерить надежные плоты. Регулярную связь постараемся поддерживать посредством гребных лодок и каторг, которые будут курсировать от одного берега Невы к другому и обратно…

В первых числах июня все войска соединились и организованно вышли на длинный и широкий береговой мыс — прямо напротив Нотебурга.

— Ух ты, красотища-то какая, мать ее! — высказался, восторженно хлопая себя по ляжкам, Ванька Ухов. — Не крепостица — а картинка чудная!

Древняя крепость, сложенная из светлых северных валунов, была заложена — в незапамятные времена — на невеликом острове, расположенном посредине Невы, у самого ее озерного истока.

— Да, кораблям мимо этого Нотебурга не пройти безнаказанно! — уважительно прокомментировал увиденное Борис Петрович Шереметьев. — Вмиг крепостная артиллерия разнесет их в мелкие щепки… Стены-то — как высоки и неприступны! Да, здесь придется повозиться знатно. Людей положим — без счета. Недаром эту твердыню раньше именовали Орешком. Как бы нам зубов не обломать своих — об орех сей…

— Прекратить нытье! — слегка повысил голос Егор. — Рыть на мысу апроши и редуты для пушечных батарей — со всем прилежанием! Велено Петром Алексеевичем взять этот Нотебург штурмом, знать, и будем штурмовать, живота своего не жалея…

«Ну и напрасно! — не удержался от ехидной реплики внутренний голос. — Устроить плотную блокаду — с суши и озера, так крепость месяца через четыре и сама сдалась бы… С другой стороны, если к октябрю не взять этого Нотебурга, то можно и генерал-губернаторского звания запросто лишиться. Да и о княжеском титуле придется забыть надолго. Санька сильно расстроится, обидится, неделю-другую будет дуться и на поцелуи отвечать с прохладцей, без привычного жара… Не, братец мой, без решительного штурма здесь никак не обойтись!»

Тем не менее он приказал:

— Ухов! Перо, бумагу и чернила, быстро! Да, Ванюша, готовься: через десять минут повезешь на гребной шлюпке коменданту Нотебурга письмо от меня. Предложим шведам сдаться. Вдруг да и удастся — избежать кровопролития. Ты, дружок, белой простынкой разживись у сестер милосердных, привяжи ее на длинную палку, чтобы крепостные гренадеры не пристрелили случайно…

Часа через два Ухов вернулся и известил:

— Они думать будут! Сказали, что ответят на рассвете, мол, мы сами все поймем.

Весь день и вечер батальоны Шереметьева — без всяких помех — активно занимались земляными работами, шведские же пушки молчали, и даже на крепостных стенах не видно было бдительных часовых.

На рассвете над тремя башнями Нотебурга были подняты королевские шведские знамена, крепостная артиллерия тут же начала методично и размеренно обстреливать мыс, где продолжали старательно копошиться в земле русские солдаты.

— Понятное дело: сдаваться не собираются! — грустно вздохнул Борис Шереметьев.

— А пушки шведские скоро перестанут палить! — уверенно предрек Апраксин. — Картечь-то до мыса не долетает, а чугунными ядрами лупить по разрозненной пехоте — дело зряшное и бесполезное…

С севера раздалась далекая и раскатистая канонада.

— Это господа Голицын с Соколовым шведам выдают по первое число! — радостно объявил Ванька Ухов, после чего тут же замолчал и стушевался — под сердитыми и гневными взглядами генералов.

— Балуешь ты, Александр Данилович, своих подчиненных! — неодобрительно покачал головой Шереметьев. — Воли себе взяли — рот открывать без приказа… У меня в корпусе за это с утра батогами потчуют, а по вечерам — добавляют…

Северная канонада продолжалась часа четыре с половиной, после чего над Ладогой установилась относительная тишина, изредка прерываемая редкими выстрелами шведских крепостных пушек. Еще минут через сорок над противоположным берегом невского устья взвились цветные ракеты китайских «потешных огней».

— Это генерал-майор Соколов подает условный сигнал, что они полностью выбили неприятеля с северных территорий, — обрадовался Егор и обратился к Шереметьеву: — Распорядись-ка, Борис Петрович, чтобы пяток ломовых единорогов переместили вдоль берега Невы версты на полторы. Там их пусть погрузят на «Луизу» и перебросят на правый берег. Про ядра и порох тоже надобно не забыть… Илью Солева ко мне, срочно!

Подбежал Солев — в новенькой форме поручика Екатерининского полка: с белоснежным шейным платком, тщательно выбритый, в высоких черных ботфортах, придерживая длинную шпагу, болтавшуюся в ножнах на левом боку.

— Здесь я, господин генерал-губернатор! — вытянулся в струнку, преданно поедая начальство глазами.

— Красавчик-то какой, уписаться можно, — тихонько шепнул Ухов за спиной Егора.

— Поручик Солев! Назначаю тебя командовать батареей единорогов на правом речном берегу! — приказал Егор, проигнорировав Ванькино замечание. — Проконтролировать переправу орудий через Неву. Установить их на удобных позициях. Открыть огонь по крепости — только после того, как заговорит артиллерия левого берега. Все ясно?

— Так точно, господин генерал-майор!

— Выполнять!

Когда Солев отбежал от них шагов на десять — двенадцать, Егор обернулся и неодобрительно посмотрел на Ухова:

— Дурак ты, Ванюша! Все люди ведут себя перед серьезным боем совершенно по-разному. Одни перестают не то чтобы бриться, но даже — умываться и принимать пищу. Другие, наоборот, выряжаются — словно собрались на новогодний бал к английской королеве… То что поручик Солев приоделся и даже парик свой слегка напудрил, вовсе не говорит о том, что он, поручик Солев, трус последний. Понял, деревенщина?

— Да я что, Александр Данилович? Я ж просто так, к слову пришлось, — смущенно забормотал Ухов. — Вы же знаете, что у меня язык — как помело…

Началась активная и методичная бомбардировка Нотебурга с обоих берегов невского истока. И чугунными ядрами палили, надеясь, что удастся пробить в крепостных стенах дельный проем, и зажигательные бомбы забрасывали внутрь крепостной территории, помышляя учинить там сильные пожары.

Очень долго ничего не получалось: тяжеленные чугунные ядра отскакивали от камней Нотебурга — как сухой горох от стенок бревенчатой избы, а возникающие пожары успешно тушились дисциплинированными и старательными шведами.

Лишь через десять дней, когда подошел последний обоз с боеприпасами, следовавший из самой Москвы и слегка завязший в злых новгородских болотах, дело пошло на лад.

— В псковских и новгородских арсеналах хранятся зажигательные бомбы и гранаты только старой конструкции, — пояснил Шереметьев. — А осадные бомбы, начиненные горючим составом Якова Брюса, до сих пор изготовляют только на Москве-городе. Ничего, сейчас мы с ворогом поговорим на другом языке…

Действительно, после применения новых боеприпасов ситуация резко изменилась: уже через три часа после возобновления бомбардировки в крепости начался сильнейший пожар, сопровождаемый громкими взрывами.

— Огонь, наверное, добрался до пороховых погребов! Александр Данилович, поспорим на серебряный рубль, что еще до сегодняшнего заката шведы вывесят белый флаг? — заинтересованно предложил Ванька Ухов, с которым у Егора установились доверительные и дружеские отношения — по типу «царь Петр — Алексашка». — Вон, восточная стена уже начала разрушаться… Так спорим или как?

Егор, минут пять внимательно понаблюдав за горящей крепостью в подзорную трубу, только неопределенно пожал плечами:

— Белый флаг они, может быть, и вывесят. Только, как усердно подсказывает мой внутренний голос, совсем не для того, чтобы сдаться. Наверняка затеют какие-нибудь дурацкие и долгие переговоры… Не, Ванюша, шведы ребята очень мужественные и упорные. Много еще они выпьют русской кровушки…

Через два часа над круглой центральной башней Нотебурга на ветру заполоскалось белое полотнище.

— Всем пушкам — немедленно прекратить огонь! — отдал команду Егор.

Вслед за замолчавшими пушками на мысу дисциплинированно перестала палить по крепости и северная батарея Солева.

Вскоре от острова отчалила гребная шлюпка — с белыми флагами на носу и на корме.

— Александр Данилович! — опустив подзорную трубу, взволнованной скороговоркой доложил Погодин: — Там, в лодке — сам комендант Нотебурга, генерал Ерик Шлиппенбах, старший брат того Шлиппенбаха, который со своим корпусом охраняет Ливонию. Вы его однажды (мне полковник Соколов рассказывал) взяли в плен, а потом обменяли на одну девицу чухонскую, безродную…

— Молчать, дурак! — недовольно зашипел Егор, быстро оглядываясь по сторонам: не услышал ли кто ненароком из «чужих», стоящие рядом Ванька Ухов и Фролка Иванов были не в счет. — Эта «девица безродная» — рано или поздно — станет законной русской царицей, так что настоятельно советую, орлята, языки не распускать по-пустому… А ты, Проша, не ошибаешься часом — насчет коменданта? Не по правилам это: лично жаловать на первые переговоры, доверенные офицеры для того существуют.

— Он это, Ерик Шлиппенбах! — заверил Прохор. — Он к нам, в смысле в шведский еще Ниеншанц, приезжал несколько раз — с визитами вежливости. Та еще штучка: заносчив и горд — как сто тысяч чертей! Говорит — только по-шведски…

Егор, повертев туда-сюда тоненькое колечко, дополнительно поднастроил свою подзорную трубу и навел ее на приближающуюся лодку. Комендант Нотебурга, гордо стоящий на корме, выглядел очень даже солидно и представительно: длинная седая борода, железные ребристые доспехи, явно очень старинные, на голове старика красовался черный металлический шлем, чем-то напоминавший обычную кухонную кастрюлю, на левом боку висела — в непрезентабельных потертых ножнах — чрезмерно длинная шпага.

«Очень уж похож на Дон Кихота! — подсказал начитанный внутренний голос. — Я бы такому не доверял! От аналогичных чудаков только и надо ждать что неприятностей мерзких да паскудных, произрастающих из махровой сентиментальности».

— Эй, Прохор! — велел Егор. — Иди-ка встреть дедушку, узнай, что ему надо от нас. Ведь из присутствующих только ты разумеешь шведскую мову…

Лодка ловко пристала к берегу, даже вползла на полкорпуса вперед — на низкую речную косу. Гребцы, уважительно и бережно поддерживая за стальные локти, помогли старику-коменданту выбраться на черные прибрежные камни. К Шлиппенбаху-старшему торопливым шагом приблизился Прохор Погодин, склонился в низком полупоклоне.

После двухминутного диалога Прохор указал рукой на берег. Старый шведский генерал, согласно кивнув головой, уверенно и размеренно, очень широкими шагами, двинулся в указанном направлении, Погодин почтительно семенил рядом.

«Комендант-то явно к тебе направляется. Выйди навстречу, не заставляй пожилого человека карабкаться по крутому косогору, запыхается ведь… — насмешливо заканючил внутренний голос. — Что, не пойдешь? Боишься, что подчиненные не так поймут? Гордыня обуяла? Ну-ну, смотри, братец…»

По знаку Егора к нему приблизились Шереметьев и Апраксин, а Ухов и Иванов, в соответствии со своими скромными чинами, покладисто отошли в сторону. Что поделаешь, серьезные переговоры требовалось проводить с соблюдением всех писаных и неписаных норм и правил, обязательно в присутствии достойных и уважаемых свидетелей.

Комендант Нотебурга и Прохор Погодин остановились в нескольких шагах от троицы русских военачальников. После обмена взаимными короткими приветственными жестами Ерик Шлиппенбах, скрестив руки на груди, заговорил — громко и величественно, глядя только на Егора, как будто Шереметьева и Апраксина не существовало вовсе. Погодин незамедлительно приступил к обязанностям толмача.

— Отважный сэр Александэр! Я бесконечно рад, что мне посчастливилось лично познакомиться с вами! — неожиданно заявил Шлиппенбах. — Мой младший брат, командир ливонского королевского корпуса, в своем письме очень тепло и восторженно отзывается о вас. Судя из событий и поступков, описанных в его подробном послании, вы, сэр, являетесь настоящим благородным кавалером, для которого кодекс рыцарской чести — не пустой звук!

Генерал бережно снял с головы свою каску-кастрюлю и торжественно помахал ею туда-сюда, выставив далеко вперед носок правой ноги — в низком кожаном сапоге, щедро обитом металлическими пластинами, и почтительно склонив свою седую голову.

Польщенно улыбнувшись, Егор ответил несколькими цветастыми дежурными комплиментами, посвященными неисчислимым достоинствам всего благородного семейства Шлиппенбахов. После чего поинтересовался здоровьем храбрейшего шведского короля Карла Двенадцатого, а также причинами, приведшими на невский берег доблестного коменданта крепости Нотебург, не обращая при этом ни малейшего внимания на насмешливые смешки и ехидное перешептывание Шереметьева и Апраксина за своей спиной.

Восторженно поведав о крепком и нерушимом здоровье любимого и почитаемого короля Карла, Ерик Шлиппенбах неожиданно понурился, меланхолично потряс длинной седой бородой и принялся, заходя откровенно издалека, излагать суть своей просьбы:

— Умирает рыцарство европейское! Благородство и милосердие нынче не в чести… Современные люди — даже благородного происхождения — озабочены только пополнением своих карманов пошлым златом. Усадьбы, обставленные дорогущей мебелью, бесконечная вереница жадных молоденьких любовниц, конюшни, забитые породистыми лошадьми, кольца и перстни, раззолоченные камзолы — сотнями… Эх, куда катится весь этот мир? Печально все это, печально… Вы согласны со мной, доблестный сэр Александэр?

— О, да, мой храбрый генерал! — заверил Егор, стараясь оставаться при этом максимально серьезным. — Ваши слова для моего бедного сердца — словно живительный бальзам. Продолжайте…

— Любовь и рыцарство. Прекрасные дамы, верные и преданные, трепетные и неземные. Погони и схватки. Печаль — под руку с радостью… Неужели все это — осталось только в старинных балладах и сагах? Неужели, сэр Александэр, сама Любовь — покинула эти грешные берега? Тристаны и Изольды откровенно измельчали, а амуры и купидоны превратились в подлых и жадных лавочников?

— Я бы не торопился с такими поспешными выводами! — грустно улыбнулся Егор и поведал седому романтику очень красивую и бесконечно печальную историю — о любви простого русского паренька Алешки Бровкина и благородной герцогини Курляндской Луизы.

— О, великие и всесильные боги! Зачем же вы так жестокосердны? — картинно воздел вверх свои руки, облаченные в стальные перчатки, комендант Нотебурга и почтительно попросил: — Передавайте контр-адмиралу де Бровки мои искренние соболезнования! Более того, сейчас моя почтенная женушка находится на сносях, хотя у нас с ней уже имеются четыре дочери и пятеро сыновей… Если в этот раз родится девочка, то я велю супруге непременно назвать ее Луизой! Вот, сэр Александэр, я плавно подошел к делу, ради которого и решился вас побеспокоить… — Шлиппенбах неторопливо и солидно откашлялся, после чего продолжил: — В Нотебурге сейчас находятся четырнадцать женщин и двадцать шесть детей… Не будет ли безусловно благородным и правильным: перевезти всех этих несчастных и беззащитных в безопасное место — до начала русского решительного штурма?

— Иначе говоря, генерал, вы не намерены сдаваться? — уточнил Егор.

— Как можно? — искренне возмутился Ерик Шлиппенбах. — Рыцарские законы запрещают капитулировать перед неприятелем без жаркой схватки! Умереть в жестоком бою — вот высшая честь для настоящего солдата!

— Александр Данилович, — громко зашептал за его спиной Шереметьев. — Пусть сначала они сдадут крепость, а потом уже и следуют куда хотят — вместе со своими знаменами, бабами и ребятишками.

— Да, господин генерал-губернатор, не стоит потакать шведу! — поддержал Шереметьева Апраксин. — Либо пусть сдаются, либо пусть все вместе и умирают…

— Цыц! — почти не разжимая губ, выдохнул Егор и громко спросил у Шлиппенбаха: — Куда вы намереваетесь высадить ваших женщин и детей?

— Доставим на гребных шлюпках к северному берегу невского истока, снабдив продовольственными припасами. Дальше они двинутся пешком на север, к Кексгольму. Погода нынче стоит теплая, без дождей, думаю, за неделю дойдут.

— Так не пойдет, господин Шлиппенбах! — жестко заявил Егор, после короткой и напряженной паузы добавил: — Фрегат «Луиза», ранее он назывался «Гедан», подойдет прямо к крепостному причалу, заберет всех женщин и детей, доставит их в Кексгольм.[35] Такое решение, генерал, вас устроит? Раненых, извините, принять на борт не сможем. В этом случае меня точно поймут насквозь неправильно…

Ерик Шлиппенбах торжественно опустился на одно колено и пафосно произнес:

— О вашем благородном поступке, сэр Александэр, скоро узнает вся Швеция! Теперь вы лично и члены вашей семьи можете рассчитывать на любую разумную помощь со стороны шведского дворянства…

Когда комендант Нотебурга неуклюже перелезал через борт своей шлюпки, Егор медленно обернулся, откровенно насмешливо посмотрел на хмурые и недовольные лица Шереметьева и Апраксина, криво усмехнувшись, объяснил причины своей невиданной доброты: — Помните, лапотники, что сказал Петр Алексеевич, когда отменил казнь стрельцов на Красной площади — несколько лет назад? А сказал он, любезные мои, следующее: «Негоже, что нас, русских, Европа до сих пор считает за варваров кровожадных!» Так-то оно, господа генералы!

«А во-вторых, свершив доброе дело в отношении противника, можно и от этого противника, в случае необходимости, ожидать в ответ аналогичное действие, — скрупулезно отметил внутренний голос. — Тем более что мудрый Яков Брюс предсказал тебе, братец, скорый путь на запад… Правда, почему-то к землям восточным…»

Тем же вечером фрегат «Луиза», забрав на свой борт оговоренных пассажиров, незамедлительно отплыл на Кексгольм.

— Завтра на рассвете идем на решительный штурм! — объявил Егор. — Нечего время терять попусту! Да и зажигательные бомбы уже заканчиваются… Фрол Иванов! Незамедлительно переправиться на правый берег и известить генерал-майора Соколова о времени начала решительных действий! Вот, вручишь ему мой письменный приказ! — протянул запечатанный темно-коричневый конверт.

Всю ночь накануне штурма безостановочно палили орудия, пожары в Нотебурге разгорелись с новой силой, Нева и Ладожское озеро были ярко освещены в разные стороны на много верст… Примерно за полчаса до рассвета пушечная канонада послушно стихла, на южном и северном берегах громко и угрожающе забили барабаны.

— Дать залп «потешными огнями»! — приказал Егор. — С Богом, ребятушки, вперед!

В подзорную трубу было прекрасно видно, как в отблесках сильного пожара и розовой зари от берега отчаливают многочисленные лодки, шлюпки, каторги, струги и разномастные плоты, заполненные русскими солдатами. Все его «молодые гвардейцы», включая даже денщика Ваньку Ухова, также принимали участие в этом жарком деле. Навалились дружно, уговорили — совместными усилиями. Впрочем, Егор сопротивлялся совсем и несильно: реальный боевой опыт, он воистину бесценен — для возмужания юнцов неопытных, зеленых…

Разномастные плавсредства синхронно устремились — с севера и с юга — к восточной стене крепости, где в двух местах наблюдались серьезные проломы. Шведы встретили нападавших густым пушечным и ружейным огнем, восточная часть острова через десять — двенадцать минут скрылась в густом пороховом дыму. Рыбацкие лодки и быстроходные струги первыми достигли островного берега и тут же скрылись в клубах дыма, неуклюжие каторги и плоты заметно отставали.

Подул сильный утренний бриз, за несколько минут полностью разогнав дым по сторонам. Стало видно, что в восточных проломах началась отчаянная кровавая свалка. С уцелевших крепостных стен на русских солдат летели здоровенные валуны, лился расплавленный свинец. На ладожских волнах беспомощно покачивались несколько горящих лодок и плотов, в которые угодили меткие шведские зажигательные бомбы и гранаты…

«Вот же Шлиппенбах — козел старый и упрямый, рыцарь хренов, мать его! — разразился потоком отборных грязных ругательств несдержанный и нервный внутренний голос. — Умереть смертью геройской он, видите ли, мечтает! Чтобы про него, засранца престарелого, слагали легенды и баллады… А то, что при этом погибнет несколько сот других людей, ему и дела нет! Эгоизм, блин горелый! Плыл бы сейчас наш генерал к Кексгольму — вместе со своими детьми и беременной женушкой, спасая тем самым многие человеческие жизни… Не, что это за манера такая гадкая: приобретать себе бессмертную славу за чужой счет, не щадя окружающих тебя людей?»

На мелководье, под каменными стенами Нотебурга беспорядочно лежали многочисленные тела раненых и убитых.

— Борис Петрович! — обратился Егор к Шереметьеву. — Давай команду на отправку к крепости стругов с милосердными сестрами. Только распорядись, чтобы гребцы полностью подчинялись сестричкам и помогали им перетаскивать раненых в струги.

Прошло еще два часа. Шведы продолжали отчаянно и упорно сопротивляться. Продолжали греметь пушки, в проломах и внутри крепости разрывались ручные гранаты, громко трещали пистолетные, ружейные и мушкетные выстрелы…

Бой проходил с переменным успехом, крепостные проломы переходили из рук в руки.

— Резервы — вперед! — резко махнул рукой Егор.

Его команда была несколько раз громко сдублирована, и через пять минут новые лодки и плоты устремились к неуступчивому Нотебургу…

И только когда солнце снова приблизилось к горизонту, готовясь спрятаться на ночь под розово-алое (к ветреной погоде!), пухлое одеяло заката, шведский флаг был спущен с флагштока крепостной мачты, установленной на центральной круглой башне.

Первым у жаркого костра, разведенного прямо на каменистой косе, в трех метрах от уреза озерной воды, появился, выскочив из ходкой рыбацкой лодки, Фролка Иванов, голова которого была наспех обмотана грязной окровавленной тряпкой, расторопно и сдержанно доложил:

— Александр Данилович, полная виктория! У нас убитыми — порядка пятисот человек, ранеными и контужеными — вдвое больше. В плен взято порядка сорока шведов.

Еще через час к берегу пристала длинная и широкая каторга.

— Здесь у меня генерал Ерик Шлиппенбах! — ткнув пальцем в сторону лодочной кормы, бесконечно усталым голосом сообщил Прохор Погодин. — Так получилось, что мне пришлось с ним схватиться лично — на шпагах. Он мне, гадюка старая, левое плечо проколол насквозь, а я ему — грудь… Но пока еще дышит, сволочь. Что делать с раненым генералом, Александр Данилович?

— Пусть доктор им займется, — равнодушно пожал плечами Егор. — Если умрет, то похороните в общей могиле, вместе с другими убитыми шведами. Выживет — переправить на северный берег, пусть катится, герой вшивый, на все четыре стороны…

Глава восемнадцатая

Светлейший князь Ижорский

«Отшумела жестокая и кровавая битва, завершившись нашей полной и безоговорочной победой…»

Именно на этом месте, как правило, и завершаются долгие и красочные рассказы непосредственных участников и очевидцев всех значимых боев, схваток и сражений. О чем же еще, действительно, рассказывать? Воевали, стреляли, нападали, защищались, превозмогали, проливали кровь, рванули, опрокинули, победили… Все, на этом окончен рассказ! Победители беззаботно отдыхают на полную катушку и бурно празднуют заслуженную и долгожданную викторию…

Ага, как бы не так, размечтались! Первые пятнадцать — двадцать часов после одержанной победы — они очень трудные, непростые и, местами, даже несимпатичные. О полном расслаблении остается только мечтать: текущих и важных дел, печальных и неприятных в том числе, — и не сосчитать.

Понятное дело, что речь сейчас идет только о настоящих военачальниках, крепко дружащих с совестью и честью воинской.

Надо тщательно проследить, чтобы те, кому это следует делать, подобрали с поля боя всех раненых и контуженых солдат и офицеров, перевязали их, рассортировать по степени серьезности ранений и повреждений. Необходимо также сформировать похоронные команды, определить места для погребения своих и, отдельно, чужих покойников. Причем вражеских мертвых офицеров предварительно должны обыскать твои доверенные люди — на предмет нахождения важных документов, опередив при этом обычных мародеров, которых хватает всегда и везде…

Еще надо умудриться — всесторонне и ненавязчиво соблюсти один очень хитрый баланс. С одной стороны, надо дать смертельно усталым солдатам и офицерам полноценно отдохнуть, расслабиться, накормить их от пуза — в конце концов. С другой стороны, хмельное расслабление после кровавого и многочасового боя очень легко может превратиться в разгул откровенной анархии. И совершенно бесполезно (особенно в преддверии наступающей ночи, хотя бы и белой) делить войска на две части. Вы, мол, принимали непосредственное участие в жарком боестолкновении, устали, проливая свою и чужую кровь, поэтому смело подлетайте к бочонкам с водкой, пейте без всяких ограничений, расслабляйтесь, забывайтесь, герои, чудо-богатыри… А вы, молодцы, простояли в боевых охранениях, просидели в невостребованных резервах, даже из ружей не пальнули ни разу. Поэтому извольте вести себя смирно и тихо, о хмельном даже и не помышляйте, наоборот, внимательно присматривайте за своими подвыпившими товарищами по оружию, пресекайте всякие непотребства, но вежливо так пресекайте, ласково, с пониманием… Бред это все! Уже через несколько часов после победоносного завершения баталии встретить около ярко горящих костров хотя бы одного совершенно трезвого вояку — дело чрезвычайно редкое и маловероятное. А ведь еще ближайшим, наиболее толковым сотрудникам надо дать выспаться хорошенько: им-то с самого утра предстоит заниматься новыми важными и непростыми делами…

Всю ночь Егор — в сопровождении верного Ваньки Ухова и пяти десятков наиболее надежных и почти трезвых солдат Екатерининского полка — странствовал по ночному лагерю, решая самые различные вопросы и проблемы. Допрашивал пленных шведов, выслушивал пожелания и жалобы милосердных сестер, гасил на корню пьяные ссоры и скандалы, проверял наличие сторожевых караулов…

Постепенно пятьдесят сопровождающих его превратились в двадцать: первый десяток бойцов пришлось оставить у полевого госпиталя — обеспечивать покой и спокойствие пугливых сестричек милосердных, второй — возле парусиновых палаток, где располагался водочный походный запас, третий — на берегу Ладожского озера, присматривать за лодками и стругами, вытащенными на каменистую косу.

Только когда ласковое утреннее солнышко уже достаточно высоко поднялось над восточной линией горизонта, на глазах превращаясь в жаркое и беспощадное дневное светило, Егор присел немного перекусить у догорающего солдатского костра и устало велел Ухову:

— Давай, Ванюша, буди Погодина и Иванова, их черед заступать на воинскую вахту… Да, а где у нас поручик Ильюшка Солев, не вернулся еще?

— Никак нет, Александр Данилович! Ему же теперь надо ломовые орудия обратно переправить — на наш берег, сдать их пушкарям шереметьевским — честь по чести. Только после этого Солев опять вольется в нашу веселую и дружную команду…

Через десять минут явились слегка сонные и чуть помятые Иванов и Погодин. Голова Фролки была аккуратно замотана белыми полосами льняной ткани, у Прохора же туго перевязанное и перетянутое левое плечо не позволяло застегнуть камзол на пуговицы, и только его правая рука находилась в рукаве.

— Я и забыл, что вы, добры молодцы, ранены у меня! — огорчился Егор. — Но ничего не поделаешь, ранами придется пренебречь… Вы же хотите — когда-нибудь — стать генералами, князьями, графами да маркизами? Тогда, родные, нужно постараться! Короче, друзья мои. Ты, Прохор Погодин, назначаешься новым полномочным комендантом крепости Нотебург. Не, какой еще — в задницу жирную — «Нотебург»? Комендантом крепости Шлиссельбург! Понятна моя мысль? Шлиссельбург — ключ-город! Ключ к полному и безоговорочному успеху, без которого никогда не бывать масштабной и успешной торговле… Так, по поводу этого ответственного назначения жалую тебя, Прохор Погодин, званием… — задумался на минуту. — Званием подполковника! Хватит пока, для начала… Сейчас дьяк напишет генерал-губернаторский указ, я его подпишу, после этого ты, подполковник, незамедлительно приступай к делу. На год отдаю под твою руку Екатерининский полк Преображенской дивизии. Тут же направляй солдат в крепость: окончательно тушить пожары, мародеров отлавливать и безжалостно вешать на воротах… Да, еще за два дня с деньгами разберись предварительно: сочти, сколько тебе надобно на полное восстановление крепостных стен, да и всех прочих важнецких строений, сколько — на осенне-зимний период. Не стесняйся, но и не наглей. Чтобы по делу было все! Отдельной бумагой оформи эти расчеты.

— Александр Данилович, можно задать один вопрос? — очень неуверенно и скромно спросил Прохор, тут же опомнился: — Большое спасибо вам, господин генерал-губернатор, за оказанное доверие, за высокое звание! Все исполню, не сомневайтесь! Костьми лягу… Я про житейское хотел спросить…

— Спрашивай, Проша, спрашивай.

— У меня же, господин генерал-губернатор, семья осталась под Новгородом, на отдельном хуторе. Мать, отец, братья, сестры, дядья… Эх, да не о том я! Жена-лапушка имеется у меня, детишек — пять голов…

— К чему это ты? — по-доброму усмехнулся Егор.

— Дык, Александр Данилович, если вы меня назначаете на должность коменданта крепости на короткий срок, к примеру, до зимы, то это — одно. А ежели надолго, то это уже совсем даже другое… Надолго? Тогда я жену и детей перевезу сюда, в крепости дом заложу новый — с крепким садом и огородом, банькой да пасекой.

— Смело, подполковник Погодин, перевози в Шлиссельбург свою семью! — утвердительно кивнул головой Егор. — Надумал закладывать новый дом? С ума, что ли, сошел? Бери себе любой несгоревший, что остался после шведов, перестраивай, надстраивай… Вот по этому поводу и подсуетись — незамедлительно туша крепостные пожары. Да, еще. Если все будет нормально, без всякой вороватой ерунды, то так и быть, разрешу тебе, Погодин, взять все крепостное снабжение под кошт фамильный. У тебя же, если мне память не изменяет, под Новгородом расположена серьезная мыза продовольственная: со скотным двором, свинарником, коптильней, мельницей, дельной пасекой, грибоварней… Если проявишь себя достойным, то велю Бровкину Ивану Артемовичу, чтобы он выделил тебе делянку сладкую, надежную… Чтоб по продовольственным припасам вся крепость и была бы под тобой. Но без воровства наглого! Десять копеек с рубля полновесного, не более. Проверю и перепроверю потом многократно, так тебя растак… Ухов, исчадие ада, трубку мне быстро раскури! А тебе, Фролка, — Егор пристально посмотрел на Иванова, — другое задание будет, не столь приятное. Ты назначаешься старшим по команде похоронной. Что морду кривишь? И этим наиважнейшим делом надобно кому-то заниматься… Возьмешь у генерала Апраксина батальон, который вчера так и не успел поучаствовать в деле, и — вперед. Я же сейчас трубочку выкурю и посплю немного. А часа через три-четыре займусь отправкой на Новгород обозов с ранеными да контужеными…

К вечеру от Старой Ладоги пришел новенький парусный ял, гонец передал Егору письмо от контр-адмирала Бровкина. В своем послании Алешка, уже знающий о смерти жены, просил отпустить его в полугодовой отпуск.

«Ну и на кого прикажете заменить маркиза? — запаниковал внутренний голос. — Не было печали, блин… Думай, братец мой, думай…»

Через неделю, взяв с собой только Ухова, Солева и Иванова, Егор взошел на борт «Луизы», уже вернувшейся от Кексгольма.

— К Заячьему острову правь! — велел Егор шкиперу Фролову. — Там у боярина Таничева, говорят, банька выстроена приличная. Попариться от души, помыться полноценно — первое удовольствие по воинским походам.

Баня, и на самом деле, оказалась жаркой, чудной и душевной, а вот Алексея Таничева на объекте уже не наблюдалось.

— Ногу сломал боярин, в Новгород его повезли, болезного, — сообщил Егору батальонный командир — подполковник Захар Семенов. — За вениками пошел воевода: никому не мог передоверить этого важного дела, лично решил наготовить. Для ускорения процесса (ломать-то по одной ветке было лень!) он взял с собой острую шведскую пилу, выбрал березу — повыше и потолще, спилил ее… Дерево упало, подпрыгнуло на камнях, да и вмазало своим комлем Таничеву по ноге. Перелом получился… Жалко Леху, дельный был мужик! Без него и все дела строительные встали.

Это было правдой, на Заячьем острове, действительно, не наблюдалось ни единого признака ударной стройки: горело несколько дымных костров, вокруг которых, весело и беззаботно пересмеиваясь, сидели на бревнах бородатые и лохматые мужики, а от возводимого фундамента долетал ленивый перестук одинокого топора.

— Да, непорядок! — недовольно покрутил головой Егор и заулыбался, краем глаза заметив настойчивый и умоляющий взгляд Солева: — Что, Илья Федорович, хочешь забрать эту будущую крепостицу под свою руку?

— Хочу, господин генерал-губернатор! — честно признался поручик, вытянувшись в струнку и преданно тараща на Егора свои ярко-васильковые глаза. — Чем я хуже Прошки Погодина? Все выполню, не подгажу! Не сомневайтесь, Александр Данилович, господин генерал-губернатор…

Пришлось срочно искать перо, бумагу и чернила и, прямо в тесном предбаннике, под заздравные оловянные чарки, наполненные крепкой перцовкой, строчить новый генерал-губернаторский указ. Да и Илюшу Солева в срочном порядке Егор произвел — сугубо для солидности — в подполковники.

— Вот, Фролка, еще один наш товарищ в люди вышел! — печально вздохнул Ухов, недовольно косясь на Егора. — Только мы с тобой остались неприкаянными простолюдинами. Ты — поручик, я и вовсе простой и бесправный сержант…

Когда «Луиза», подгоняемая легким северо-восточным ветерком, находилась в полутора верстах от восточного мыса острова Котлин, шкипер Евсей Фролов чуть испуганно обратился к Егору:

— Господин генерал-губернатор! Прямо по нашему курсу, ближе к берегу, на якорях стоит незнакомый трехмачтовый бриг. Что делать будем? Поворачиваем назад? Готовимся к бою? Это же наверняка швед, больше некому… Может, для начала, пристанем к берегу, встанем на якоря, проясним — что да как?

— Не стоит волноваться, любезный шкипер! Идем прежним курсом и якоримся рядом с этим славным корабликом! — легкомысленно велел Егор, неотрывно наблюдая в подзорную трубу за балтийскими серыми водами. — Очень уж мне знаком силуэт данного судна. Не иначе это славный датский шкипер Лаудруп пожаловал к нам в гости! А сей бриг, скорее всего, носит гордое имя — «Король».

Егор не ошибся, а когда фрегат «Луиза» встал на якоря в пятидесяти — шестидесяти метрах от «Короля», на капитанском мостике брига появилась приметная широкоплечая фигура, рядом с которой замаячили две легкомысленные женские шляпки, и громкий голос известил — на отличном английском языке:

— Приветствую вас, доблестный сэр Александэр! Не пригласите ли в гости бедного датского шкипера вместе с его домочадцами?

— И вам доброго здоровья, капитан! — тут же откликнулся Егор. — Но стоит ли утруждать нежных женщин лазаньем по неудобным корабельным трапам? Я сейчас же сам пожалую к вам. Буду только рад лишний раз пройтись по знакомой палубе «Короля»! — обернулся к Фролову: — Евсей, вели шлюпку спускать на воду!

Егор достал из-за пазухи короткую золотую цепочку, на которой висел скромный серебряный православный крест и массивная золотая серьга — с большим ярко-алым рубином. Он аккуратно отстегнул серьгу от звена цепочки и ловко вставил в мочку своего левого уха.

— Пиратская! — уважительно прокомментировал Фрол Иванов, после чего спросил: — Это тот самый шкипер Лаудруп, с которым вы, Александр Данилович — вместе с Петром Алексеевичем — плавали по Северному морю и соленым норвежским водам?

— Он самый! Что, тоже хочешь — подняться на палубу этого славного брига? Поехали, без вопросов… Ухов! Подумай насчет скромных подарков, расстарайся уж…

Лаудруп совершенно не изменился и, как в старые добрые времена, напоминал своим внешним обликом классического пирата: до синевы выбритый подбородок-кувалда, черные длинные усы, кончики которых были лихо и воинственно закручены вверх, обветренное лицо, украшенное парочкой живописных шрамов. Рядом с капитаном замерли — в почтительных книксенах — две незнакомые Егору дамы, облаченные в нарядные европейские платья. Одна, та, что немного постарше, была черноволосой, низенькой, полной и смешливой: ее полные губы расплывались в приветливой улыбке, карие глаза весело блестели, на щеках наличествовали задорные и симпатичные ямочки. Вторая же барышня, еще совсем юная — лет пятнадцати-шестнадцати, не более, была просто красавицей: высокая, невероятно стройная, с правильными чертами лица, обрамленного длинными платиновыми локонами. Но красота этой девушки была какой-то чрезмерно правильной, какой-то избыточно строгой и холодной.

«Веселая толстушка-пышка и натуральная Снежная Королева! — улыбчиво прокомментировал внутренний голос. — Ты, братец, как хочешь, но мне эта полненькая больше по душе! Не нравятся мне холоднокровные и равнодушные особы…»

— Сэр Александэр, сколько лет сколько зим! — громко завопил Лаудруп, широко разводя в стороны свои длиннющие руки. — А ведь ты не забыл скромного шкипера «Короля»! Мой подарок — серьгу заветную — до сих пор носишь в ухе…

Выпустив Егора из своих крепких объятий, датчанин торжественно представил своих спутниц по морскому путешествию:

— Вот эта неземная красавица — моя жена Гертруда, образец разумности и невероятной серьезности! — При этих словах толстушка громко прыснула и смущенно спрятала свое покрасневшее личико в пышные кружева широкого рукава платья, а Лаудруп, даже не моргнув глазом, продолжил: — Ты, сэр Александэр, можешь называть ее Гердой. А эта, на мой взгляд, чрезмерно худющая девица является младшей сестренкой моей добродетельной супруги. Зовут эту высокомерную особу Матильдой, для своих — Матти… Не понимаю почему, но все мужчины, поголовно, считают сию девицу небесной красавицей и ужасно теряются в ее присутствии. Например, вчера после обеда, через три с половиной часа после того, как «Король» надежно забрал якорями местный грунт, к нам с визитом вежливости пожаловали два русских генерала с очень смешными именами. Один назвался Аникитой, а другой — Автономом. Солидные такие генералы, матерые, а в присутствии нашей худосочной Матильды начинали густо краснеть и заикаться сильно. Чудеса, да и только! Вот, смотрю, уважаемый сэр Александэр, и один из твоих юных друзей уже сражен в самое сердце меткой стрелой купидоновой…

Егор обернулся: Ванька Ухов («Может, стоит его наградить давно заслуженным прозвищем — „Теркин“?» — въедливо поинтересовался внутренний голос) был откровенно спокоен и благодушен, а вот Фролка Иванов… Краснел, бледнел и усиленно пялился в сторону, где, среди низеньких свинцовых волн, черные балтийские тюлени увлеченно играли с пустым бочонком из-под дешевого португальского портвейна.

— Судя по всему, ты, поручик Фрол Иванов, владеешь речью английской? — удивленно спросил Егор.

— Владею, Александр Данилович! — честно признался Фрол. — Мы с Яковом Брюсом, моим прошлым господином, вместе занимались этим языком. У меня даже лучше получалось. Так учитель говорил иноземный, а господин Брюс — сильно гневаться изволили, даже заехали мне в ухо нешутейно…

— А где же, уважаемый капитан, твой сынок? Сколько ему сейчас лет? — вопросительно огляделся по сторонам Егор.

— Уже девять лет исполнилось нашему Томасу! — опередив мужа, с гордостью сообщила полненькая Гертруда. — Очень живой и непосредственный мальчик! Даже иногда чересчур… На берег он уплыл, вместе с генералом Репниным. На лошадях покататься, пострелять из пушек…

По приказу Лаудрупа на палубе — под центральной мачтой — был установлен походный раздвижной столик, сервированный на пять персон: Фролка Иванов, как человек образованный и англоговорящий, также удостоился любезного приглашения от мадам Гертруды — принять участие в скромной общей трапезе. Сержант же Ухов, вздохнув печально и обреченно, отправился на обзорную прогулку по кораблю.

Осушив высокий бокал («За долгожданную встречу!») с неплохим токайским вином, Егор сразу же перешел к делу:

— Насколько я понимаю, шкипер, ты прибыл сюда не ради праздного и познавательного путешествия? Надумал-таки поступить на службу к русскому царю?

Лаудруп только улыбнулся и коротко кивнул головой, а его полненькая половинка зачастила бойко и уверенно:

— Да, сэр Александэр, мы — надумали! О щедрости русского государя ходят настоящие легенды. В Европе всем известно, что вице-адмирал Корнелий Крейс получает в год до восьми тысяч рублей русских. Людвиг! («Ого, оказывается, Лаудрупа зовут Людвигом!» — удивленно отметил внутренний голос.) Сколько это будет — в голландских гульденах? Ладно, не напрягайся. Я и так знаю, что очень даже много. Нет, мы, конечно же, понимаем, что пока еще рано думать об адмиральском звании… Но о пяти-шести тысячах рублей в год — почему бы и нет? Достойная плата… Да, еще было бы совсем даже неплохо — для Матти найти достойного жениха: богатого, желательно княжеских благородных корней. Наши претензии, случайно, не очень чрезмерны? — Она наивно и чуть обеспокоенно посмотрела на Егора.

— Что вы, мадам Герда, вы — сама скромность! — Егор склонил голову в вежливом полупоклоне. — Разрешите озвучить суть моих предложений? Благодарю вас! Итак, предлагаю храброму капитану Лаудрупу — звание контр-адмирала…

— Ура! Ура! Ура! — тут же радостно захлопала в ладоши впечатлительная и непосредственная Гертруда, через полминуты неожиданно засмущалась и тихонько попросила Егора: — Продолжайте, сэр Александэр, продолжайте…

— Так вот, звание контр-адмирала и годовое жалованье — шесть тысяч рублей в год. Естественно, просторный жилой дом — со всей мебелью и необходимой посудой — также предоставляется бесплатно. За «Короля» будет назначена отдельная плата. Надо подумать и о достойной оплате матросам.

— А где же будет стоять этот наш дом? Который — бесплатный и со всей мебелью?

— Первые два года, я думаю, в старинном русском городе, который называется Старая Ладога. А потом уже здесь, в Питербурхе.

— Каковы мои обязанности? — не выдержав, вмешался в разговор Лаудруп, послав своей супруге откровенно молящий и жалобный взгляд.

«Подкаблучник ты наш!» — жалостливо вздохнул внутренний голос.

Егор снова наполнил свой бокал токайским, приветственно кивнув дамам, сидящим за столом напротив него, выпил вино, поставил пустой бокал на стол и объяснил:

— Задача проста: усердно строить военный и торговый флота. Прямо сейчас — на олонецких и староладожских верфях. Но и здесь, под Питербурхом, надобно закладывать верфи серьезные… Где конкретно? Я бы внимательно присмотрелся к левому берегу Невы, только место надо выбирать повыше.

— Когда я могу приступить к выполнению своих обязанностей?

— Есть у тебя на «Короле» перо, бумага и чернила? Вот и хорошо! Сейчас я начертаю свой указ генерал-губернаторский, контракт подпишем, и можешь незамедлительно, как только установится крепкий западный ветер, выплывать на Старую Ладогу. Сменишь там контр-адмирала Алексея Бровкина.

— Алекс дослужился до контр-адмиральского звания? Молодец! — обрадовался за своего старинного друга датчанин. — А почему его надо заменить? Наверное, царь Питер решил отправить Алекса на Азовское море?

Егор коротко рассказал о личном горе, постигшем Алешку.

— Ах, как мне жаль вашего общего друга! — промокая белоснежным платком слезы на своем милом личике, сообщила — сквозь громкие всхлипы — чувствительная и сентиментальная Гертруда.

А вот на ее младшую сестру Матти эта история не произвела особого впечатления: равнодушно пожав своими точеными оголенными плечами, она завела с Фролкой Ивановым вежливую светскую беседу — о погоде и об ужасных русских медведях…

Еще через полтора часа к борту «Короля» пришвартовалась стандартная гребная шлюпка, и по штормтрапу ловко вскарабкался высокий черноволосый мальчишка. Наспех поздоровавшись с незнакомыми ему господами, мальчуган громко заявил:

— Мама, там, на берегу, очень красиво! Вот бы нам там дом построить! Дядя Аникита говорит, что свободная земля еще есть. Только надо на местного генерал-губернатора написать прошение…

Еще через двое суток, дождавшись устойчивого попутного ветра, «Король» отбыл на восток, в направлении невского устья. Пришлось и Фролку Иванова отправить вместе с Лаудрупом — в качестве переводчика и помощника.

— Ну вот, остался я, сиротинушка, в полном одиночестве! — горестно и расстроенно вздыхал Ванька Ухов. — Разбросала судьба-злодейка всех моих верных друзей-приятелей в разные стороны…

Егор сразу же занялся строгой и въедливой ревизией всех дел строительных: переходил с одного объекта на другой, сверялся с подробными планами и картами, посещал склады и лазареты. Дела шли совсем и неплохо, благо и погода тому способствовала: больше месяца над Балтийским побережьем висел обширный антициклон, с безоблачных небес на землю не выпало ни единой дождевой капли.

Поздним июльским вечером в строящемся Питербурхе неожиданно объявились два десятка всадников Дикого полка. Впереди всех шествовал полковник Исмаил-оглы, через круп гнедой лошади, следовавшей рядом с его черным конем, был небрежно переброшен связанный человек в помятой и грязной шведской форме.

— Долгие годы здравствовать тебе, батька генерал-губернатор! — браво соскочив на землю, поприветствовал Егора Исмаил и рукой указал на своего пленника: — Вот, батька, генерал Кронгиорт! Ты же велел — найти и уничтожить его батальоны? Нашли и посекли — в полную труху! Правда, сопротивлялись шведы отчаянно. Четвертая часть моего полка полегла в том бою, на Дудергофских холмах… Еще одна хорошая новость, батька! В деревеньку Назия прибыл сам государь наш, Петр Алексеевич. Со свитой и многочисленными людьми иноземными… Государь велел передать тебе, батька Александр Данилович, что он сейчас отправляется в крепость Шлиссельбург. Будет там все осматривать. Велел, чтобы ты немедленно отправил к этому Шлиссельбургу фрегат «Луиза». Хочет он морем прибыть в славный град Питербурх… А что делать с пленным генералом Кронгиортом?

— Пусть пока в темнице посидит — до приезда Петра Алексеевича! — решил Егор и обратился к сидящему рядом Репнину: — Что, Аникита, а темницу-то вы выстроили?

— Первым же делом, господин генерал-губернатор! — важно заверил Репнин. — И темницу, и две пыточных. Все — как полагается… Еще что прикажешь?

— «Луизу» завтра на рассвете срочно отправить к Шлиссельбургу! Плотникам, каменщикам и землекопам продолжать трудиться усердно, войскам — приводить себя в порядок, готовиться к приезду царскому…

Утром его разбудил Ванька Ухов.

— Александр Данилович, просыпайся! — канючил верный денщик, невежливо тряся Егора за плечо. — Да просыпайся, ты, черт побери! Царь ведь прибывает…

— А, что такое? — резко сел на своей походной койке Егор, отчаянно протирая заспанные глаза. — Где царь?

— Да на «Луизе», где же ему еще быть! Фрегат уже подходит к восточному мысу Котлина. Через минут сорок — пятьдесят встанет на якоря. К берегу-то близко пока не подойти, дно требуется углублять…

— Беги, Ванька, к Репнину и Головину! — велел Егор. — Пусть войска поднимают и выстраивают на берегу, шлюпки пусть готовят. А если есть на воде ветерок нужный, то тогда лучше — ял парусный… Да, и всех музыкантов пусть сгоняют на берег…

Над водами Финского залива царил мертвый штиль, поэтому навстречу дорогим гостям Егор направил пять гребных шлюпок.

— Сколько же народу пожаловало вместе с Петром Алексеевичем? — удивленно спросил Аникита Репнин, неотрывно наблюдая за идеальной водной гладью в мощную подзорную трубу. — Все лодки забиты полностью, как по осени — бочонки с солеными груздями… Кто это такие? А, Александр Данилович?

— Откуда же мне знать? — нервно пожал плечами Егор и резко махнул правой рукой: — Музыкантам — марш играть!

Гремела бравурная музыка, войска, выстроенные побатальонно, держали ружья с примкнутыми багинетами перед собой, сверкала на ярком солнце сталь обнаженных офицерских шпаг. Шлюпки пристали к берегу, их пассажиры — с помощью дюжих гребцов — выбрались на дубовые доски пирса.

Егор, звонко печатая шаг, подошел к царю, из-за плеча которого выглядывала радостная физиономия Василия Волкова, вытянулся в струнку:

— Государь! Вверенные мне войска…

— Помолчи, ничего не говори, охранитель! — улыбаясь, велел Петр и тут же заключил Егора в свои медвежьи объятия. — Все вижу, молодец! — отстранился, внимательно посмотрел в глаза и добавил еще раз: — Молодец!

После краткой, но плодотворной экскурсии по строящемуся городу, все высокие гости были по дощатым тротуарам препровождены на Царские холмы, где под высокими шатрами были накрыты праздничные столы.

— А что это за здание такое симпатичное? — удивленно спросил по дороге Петр, указывая своей дланью на низенький голландский домик под красной черепичной крышей (в деревне Конау умельцы изготовляли собственную черепицу), на входной двери которого был изображен моряк самого залихватского вида, держащий в каждой своей руке по высокой пивной кружке, увенчанной пышными шапками пены.

— Это, мин херц, пивная! Называется «Аустерия четырех фрегатов»,[36] — охотно пояснил Егор. — Как солидному городу, особенно — портовому, да без знатной пивной? Да никак нельзя! Пиво, кстати, и недурное совсем, сами варим, в местных полях да перелесках дикого хмеля — навалом…

— Зайдем вечерком, обязательно попробую! — пообещал царь.

Когда гости подошли к накрытым столам, Егор извинительно развел руки в стороны и чуть смущенно пояснил:

— Вы уж, господа, извините покорно, но разносолов предложить не можем, так как ведем жизнь простую, походную… Нет ни жареных фазанов, ни икры черной, ни винограда с персиками. Зато имеется — без счета — дичи разной: зайцы, рябчики, тетерева, оленина, медвежатина, гуси-лебеди. Особенно много в местных прибрежных лесах бегает косуль и лосей. Попробуйте нашу морошку, черника нынче уродилась очень даже сладкой… Так что, присаживайтесь, угощайтесь, наполняйте ваши чары. Правда, мозельских вин не держим вовсе. Есть только водка хлебная, зубровка да медовуха русская…

— Подожди, Алексашка, подожди! — прервал его царь, неотрывно любуясь видами, открывшимися с холма. — Ага, значит, вон там будут вырыты длинные пруды, за которыми встанет Преображенская дивизия… Понятно! Вот там проложат широкий и длиннющий проспект, правильно? На том холме — заложим трехглавый собор? Кстати, господин генерал-губернатор, эти люди, что прибыли со мной, — важные и знатные архитекторы да инженеры строительные. Знакомься…

Петр стал сыпать иноземными фамилиями — совершенно незнакомыми Егору.

«Странно это! — удивленно высказался внутренний голос. — Ни одного знакомого — по моему двадцать первому веку — имени… Значит, Питербурх будут строить совсем другие зодчие? Хотя что тут странного? Ход Истории, благодаря твоим, братец мой, недюжинным усилиям, уже изменился. Город строится совсем в другом месте, вот и архитекторы — все другие. Как объяснял Аль-Кашар: из-за значимого вмешательства в Прошлое — мир разделился на два параллельных, отличных друг от друга…»

Когда все гости расселись за просторными столами на длинных, грубо сколоченных дубовых скамьях, а чарки и кубки были наполнены до краев, Петр поднялся со своего места и провозгласил здравицу:

— Предлагаю выпить — за здоровье Александра Даниловича Меньшикова, сэра Александэра, генерал-губернатора Ингрии, Карелии и Эстляндии, строителя нового града, славного Питербурха! — достал из-за обшлага пергаментный свиток, торжественно помахал им перед глазами слушателей: — Вот титульная грамота. Согласно этому документу, Александру Даниловичу Меньшикову, моему верному охранителю и сподвижнику, присваивается достоинство — Светлейшего князя Римской империи.[37] Пью за твое здоровье — Светлейший князь Ижорский!

В какой-то момент этой пирушки Егору пришлось отойти к ближайшим кустам — по малой нужде, где он — нос к носу — столкнулся с Волковым, который, очевидно, покинул праздничный стол по той же прозаической причине.

— Ну, Вася, что новенького творится на Москве? — спросил Егор. — Что происходит с нашими общими знакомцами?

— Да ничего нового, Александр Данилович, — подумав с минуту, ответил Волков. — Разве вот Яков Брюс пропал куда-то…

— Как это — пропал?

— Он же занимал целое крыло в Преображенском дворце. Недавно прохожу мимо этого крыла, а там вовсю кипят ремонтные работы: строительные мужики стены рушат, меняют полы. Спросил я Петра Алексеевича: «Куда это переехал наш Яшка?» А государь только скривился и ответил, мол: «Нет больше Брюса. Навсегда забудь о нем!»

— Да, дела! — вздохнул Егор. — А почему я не вижу Антона Девиера, царского верного денщика?

— А его куда-то князь Ромодановский отправил по делам, то ли в Пермь, то ли севернее…

Тревожно пискнуло чувство опасности. Пискнуло и тут же затихло…

Глава девятнадцатая

Падение с вершины, сбывшееся пророчество

Наступил июнь 1703 года. Погода стояла достаточно теплая, но было пасмурно, время от времени из хмурых серых облаков и туч начинал капать ленивый и задумчивый дождик. Поэтому праздничные столы были накрыты не в парке — возле звонкого фонтана, как задумывалось ранее, а на крытой террасе, примыкающей к дому, с которой открывался великолепный вид на Неву, где у новенького каменного причала на речных волнах тихонько покачивались старенький бриг «Король» и годовалый трехмачтовый фрегат «Александр» — личный генерал-губернаторский корабль Егора, построенный, к тому же, на его собственные деньги.

Поводов для скромных дружеских посиделок обнаружилось сразу два. Во-первых, необходимо было отметить новоселье: наконец-то была окончательно достроена василеостровская загородная вилла семейства Меньшиковых. А во-вторых, Егоровой жене Саньке, то есть княгине Меньшиковой Александре Ивановне, исполнялось двадцать шесть лет.

На Васильевский остров были приглашены и дисциплинированно прибыли только самые близкие: главный морской инспектор Алешка Бровкин и его трехлетняя дочка Лиза, вице-адмирал Людвиг Лаудруп с женой Гердой и сыном Томасом, младшая сестра Герды Матильда вместе со своим женихом — подполковником охранной Службы Фролом Ивановым, командир первого батальона Екатерининского полка подполковник Ванька Ухов, комендант Петропавловской крепости полковник Илья Солев и комендант крепости Шлиссельбург полковник Прохор Погодин с супругой и пятью детьми.

А вот генерал-майор Василий Волков приехать не смог, так как во главе с пятнадцатитысячным воинским корпусом находился в Ливонии — готовился брать на шпагу город Митаву. Ждали, что из Москвы приедут и другие дорогие гости: царь Петр Алексеевич, Екатерина и их малолетняя дочь Елизавета, царевич Алексей, царевна Наталья и князь-кесарь Федор Ромодановский. Но совершенно неожиданно третьего дня от царя пришло короткое письмо, в котором он извещал, что все московские высокородные особы прибыть не смогут — «по важнецким причинам, про которые будет рассказано отдельно».

— Какое странное письмо! — обеспокоенно удивлялась Санька. — Рука-то точно — Петра Алексеевича, а вот слова — совсем и не его: чужие какие-то, холодные да казенные… Ты, Саша, часом, ничем не обидел государя?

— Да что ты такое говоришь? — недовольно передернул плечами Егор. — Какое там неудовольствие может быть? Город успешно строится, флот свободно плавает по всему Балтийскому морю, шведы отогнаны далеко и надежно, взяты с боем Выборг и Кексгольм…

— Ну не знаю, не знаю! — тяжело и неуверенно вздохнула жена. — Предчувствия у меня просто какие-то странные, очень нехорошие…

До начала праздничной трапезы оставалось еще больше часа, поэтому все присутствующие разбились на три равноценные группы, каждая из которых занялась своими важными делами.

Женщины первым делом удалились на кухню: контролировать и подгонять поваров, мучить их бесконечными и противоречащими друг другу советами, по очереди снимать пробы с наиболее важных и ответственных блюд. Выполнив сию важную миссию, благородные дамы дружной стайкой направились внутрь дома: наряжаться и прихорашиваться перед высокими венецианскими зеркалами.

Дети — во главе с неутомимым и хулиганистым двенадцатилетним Томасом Лаудрупом — с громким визгом носились по аллеям молодого парка, разбрызгивая во все стороны теплые дождевые лужи. За ними присматривали няньки и денщики — под руководством Николая Ухова, родного дядьки Ваньки Ухова. Старый Николай занимал нынче должность главного управителя всего этого загородного поместья Меньшиковых.

А мужчины, дымя своими трубками, собрались вокруг небольшого костерка, лениво горящего в центре идеально круглой, только с утра аккуратно выкошенной травянистой площадки. Некурящий Прохор Погодин, внимательно наблюдавший за детскими играми и забавами, спросил у Егора:

— Александр Данилович, смотрю, близняшки-то твои здесь, бегают, веселятся. А где же младшенький, Александр Александрович?

— На Москве остался наш Сашутка, — грустно вздохнув, ответил Егор. — Катеньке и Петруше уже по семь с половиной лет исполнилось, большие уже совсем, самостоятельные. А Шурику только четыре годика, да и болел он сильно по этой весне, простуды замучили мальца. Опять же, тесть мой, Иван Артемович Бровкин как-то постарел резко, загрустил совсем. А тут еще Алешка свою дочку Лизу забрал в эту поездку. Вот Сашутка и остался с дедом, чтобы старику было не так тоскливо…

— Александр Данилович! — обратился к нему маркиз Алешка, ставший после смерти своей жены Луизы чрезмерно серьезным и неулыбчивым. — Когда же будем штурмовать Нарвскую крепость? Принято уже решение?

— Да, братец, к пятнадцатому июля велено собираться к Нарве. Наши две дивизии подойдут с осадной артиллерией от Питербурха, Петр Алексеевич с отдельным корпусом подтянется со стороны Пскова. А Волкову Василию велено — после взятия Митавы — заняться Дерптом, то есть Юрьевым, если по-нашему…

— Господа! — неожиданно вмешался Лаудруп, хорошо освоивший за последние годы русский язык, указывая рукой на Неву. — К причалу швартуется «Апостол Петр». Я не велел ему этого делать. Сей фрегат должен был сейчас стоять в котлинском порту. В соответствии с моим приказом. Наверное, случилось что-то очень серьезное…

Егор вытащил из-за голенища ботфорта подзорную трубу, навел в нужном направлении. Действительно, со стороны Финского залива неторопливо подходил «Апостол Петр» — шестидесятичетырехпушечный фрегат, недавно спущенный на воду флагман русского военно-морского флота.

— Что ж, придется встретить неожиданных гостей! — решил Егор, тщательно выбивая свою курительную трубку о каблук ботфорта.

С борта замершего у причала «Апостола Петра» на пирс были переброшены длинные и крепкие сходни, по которым на берег стали торопливо спускаться солдаты в форме недавно созданной по Указу царя Московской дивизии — в полной боевой амуниции, с новенькими бельгийскими ружьями за плечами. У самого трапа замер — весь из себя гордый и независимый — подполковник Антон Девиер, демонстративно глядя в сторону и презрительно выпячивая вперед нижнюю губу.

«Опаньки! Сколько же их, человек сорок пять будет! Однако… — неприятно удивился внутренний голос. — Не иначе, совсем плохи дела наши, братец…»

— Как это прикажете понимать, господин подполковник? — гневно посверкивая своим единственным голубым глазом, глухо и недобро спросил Алешка Бровкин, обращаясь к Девиеру. — Что молчишь, сукин кот голландский? В морду захотел, гнида худосочная? Я к тебе обращаюсь…

По сходням забухало грузно и размеренно — под тяжестью уверенных шагов, знакомый раскатистый бас властно заявил:

— Молчать, вице-адмирал Бровкин! У меня дело наиважнейшее, государево!

На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошел сам князь-кесарь Федор Ромодановский — начальник царской Тайной канцелярии.

— Здравствуй, Федор Юрьевич! — вежливо обратился к князю-кесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!

— Извини, Александр Данилович! — невозмутимо прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе… Извини еще раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давай-ка, отойдем на пару слов…

Князь-кесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:

— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной — люди много чего рассказывают о том, что видали да слыхали. Карате это твое, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», умение откачивать утопленников, картошка и блюда из нее… Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки — иногда избыточно милосердные. Все ломал я себе голову: где же та веревочка, за которую надо дернуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок? А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну интересную и занимательную историю. Мол, перед самым своим отъездом на штурм крепости Нотебург генерал-губернатор Меньшиков долго беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Меньшиков из Брюсовых палат очень-очень задумчивым… «Ага! — смекаю. — Вот же оно…» Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался, отдал… Только при одном условии: Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. Мол, слабое здоровье у Якова, может не выдержать допросов с пристрастием и помереть. А еще при этом нашем разговоре вспомнил Петр Алексеевич об одном странном басурмане по имени Аль-Кашар, который томился в заключении по приказу все того же генерал-губернатора Меньшикова в дальнем уральском остроге… Что побледнел-то так, Александр Данилович?

— Знаешь, Федор Юрьевич, мне одно только непонятно, — проговорил Егор помертвевшим голосом. — Ведь все то, о чем ты сейчас рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь приехал по мою душу?

— Не все так просто! — нахмурился Ромодановский. — Во-первых, с Аль-Кашаром. Антошка Девиер, которого послали за этим арабом, по дороге заболел, всю первую зиму провалялся в горячке, руку еще себе вывихнул — при падении с лошади. Наступила распутица то-се… Потом, когда этого длиннобородого все же доставили в Москву и вздернули на дыбу, выяснилось, что наш Аль-Кашар по-русски не знает ни единого слова. Да и английский язык его… Даже Петр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, достаточно быстро толмачей с турецкого языка. Они такого перевели — хоть сразу вешайся! Ладно, месяца через три (иноземца все это время, почитай, с дыбы и не снимали, то есть регулярно и планомерно на нее подвешивали) нашли человека, понимающего арабскую речь. Опять началась всякая дурь. Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч совсем, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далекого Будущего… Иноземные доктора осмотрели тщательно этого басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все как один твердо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый… Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и вздернуть на дыбу? Так что предъявлять? Что, мол, ты из Будущего проник к нам обманным путем, никого не спрашивая? Да…

— Так у вас же еще и Брюс был, — напомнил Егор.

— Брюс, Брюс! — пророкотал низкий бас князя-кесаря. — Толку-то… Не велено его было пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице — без его книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился, молчал, сукин кот… И вот тогда-то я и догадался обо всем! — Ромодановский сделал многозначительную паузу. — Он многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него что-то тайное и гадкое! За жизнь свою цеплялся Яшка. Понимал, что если он все расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна плата — плаха. Это — в лучшем случае… Что, я не прав?

— Прав! — согласился Егор. — Но давай, Юрьевич, все же перейдем к моей скромной персоне. Чего о покойниках рассуждать?

— Это верно, про покойников-то! — поддержал его Ромодановский. — Им-то, точно, уже ничем не помочь. Сколь ни старайся… Короче, я так рассудил. Если Брюс узнает, что ты безвозвратно погиб, то, наверняка, станет гораздо сговорчивей. Что усмехаешься? Прав я? Одно только плохо, что поздно я додумался про это. Старость, мать ее… Ладно, разыграли ситуацию — по этим, как иноземцы говорят — по нотам. Объявили Якову — так, между делом, что ты, Данилыч, погиб. Ну, при штурме все того же Нотебурга. Мысли-то мои были просты: нет тебя больше, следовательно, и Брюсу нечего опасаться — вскрытия ответной тайны… Как бы так — я рассуждал. Чего заулыбался-то, одобряешь? Правильно, что одобряешь… Тут-то вот все и сложилось — в единую картинку — как ты сам и любишь говорить… Брюс, надо ему отдать должное, сперва не поверил. Но мы на восточном подмосковном кладбище выстроили твою могилку, Данилыч. Ты уж извини! Настоящую такую, славную, с памятной табличкой и мраморным памятником: кавалер знатный в шляпе, с бронзовой шпагой в ножнах на левом боку… А еще молоденькую дворянку нашли одну, которая здорово похожа на твою жену, прекрасную Александру Ивановну. Ростом, стройностью, фигурой, волосами серебристыми… Яков-то к этому времени и слухом сделался слаб, да и зрение его единственного глаза ухудшилось. Ну, все и прокатило. Встретился Брюс — около твоей, Данилыч, могилы — с твоей же «вдовой», ну и поверил… А после этого и рассказал про все, что знал, более ничего не опасаясь. Главным образом, про фосфорные спички и про французского доктора. Сразу же взяли и господина Карла Жабо, вздернули на дыбу… Сознался он во всем, конечно же. Причем почти сразу. Как ты подговорил его, еще в 1995 году, государя обмануть… Когда об этом доложили Петру Алексеевичу… Тебе про это лучше и не знать, охранитель! Даже я по этому поводу лишился переднего зуба. Да и поделом: недосмотрел в свое время… Очень уж государь убивался и сожалел. Не, это я не про тебя, Данилыч, а про русских баб и девок, которые — по твоей милости — прошли мимо государевой постели… На этом следствие и закончилось. В горячке Петр Алексеевич повелел: отрубить всем подлым ворогам головы. Это я про Брюса, Карла Жабо и Аль-Кашара. Отрубили, понятное дело… Теперь по твоей мерзкой персоне. Сперва и тебя государь хотел казнить: четвертовать, предварительно оскопив, ободрав кожу и выколов глаза. А жену твою, прекрасную Александру, отдать на солдатскую жаркую потеху… А потом вдруг передумал. Может, просто пожалел, а может, и не просто… Короче. Вот тебе, господин бывший генерал-губернатор Ингрии, Карелии и Эстляндии, письмо от государя, — протянул обычный темно-коричневый конверт. — Прочти. Только торопись, охранитель. Время пошло. Тебе уже отплывать скоро. Ничего сейчас не спрашивай, в Указе, который я вскоре оглашу, все будет сказано. Да и в письме царском, чаю, также…

Когда Петр бывал трезвым, то буквы в документах, начертанных его рукой, беспорядочно «плясали» в разные стороны. В крепком же подпитии царский почерк становился косым и убористым. А вот будучи смертельно пьяным, государь неожиданно для всех превращался в искуснейшего каллиграфа.

«Судя по всему, Петр начинал писать это послание абсолютно трезвым, а заканчивал, уже пребывая в полноценном пьяном бреду», — отметил внутренний голос.

«Не ждал я от тебя, Алексашка, такого гадкого обмана! — писал царь. — От всех ждал, но чтоб от тебя… Мерзавец ты законченный! Пожалел для государя — жены своей… Что, убыло бы от нее? А скольких утех сладостных я был лишен — по твоей подлой милости? Никогда не прощу! Злыдень ты первейший… Да, еще, по поводу золотишка. Ха-ха-ха! Если этот Аль-Кашар не соврал, и ты послан к нам из Будущего, то для тебя это — дела пустячные…»

«Вот они — Властители! Нельзя им верить никогда! — от души возмутился внутренний голос. — Сколько раз тебе, братец, Петр клялся — в своей братской дружбе? Мол: „Я твой, Алексашка, вечный должник, век не забуду…“ И перед Санькой нашей неоднократно рассыпался — в благодарности бесконечной. А теперь вот — получите и распишитесь… Да, коротка ты, память царская! Хорошо еще, что казнить не надумал. С него сталось бы…»

— Ну, охранитель, все прочел? — вкрадчиво спросил Ромодановский. — Тогда пойдем к остальным, я зачитаю Указ государев…

К причалу тем временем уже подошли женщины, облаченные в совершенно невероятные праздничные платья, сверкая драгоценными каменьями своих многочисленных золотых украшений, а дети удивленно и восторженно разглядывали неподвижно замерших у кромки воды солдат Московского полка.

— Дядя Николай! — обратился Егор к Ухову-старшему. — Отведи-ка всех ребятишек в дом, пусть там поиграют. Займи их чем-нибудь интересным. Расскажи, что ли, сказку — про добрых и умных белых медведей…

Дождавшись, когда старик — в сопровождении нянек и денщиков — уведет детей, Егор попросил Ромодановского:

— Дозволь, Федор Юрьевич, сперва мне сказать несколько слов народу? Объясниться, так сказать…

— А что ж, и объяснись! — благодушно кивнул головой князь-кесарь. — Дозволяю!

Егор снял с головы треуголку, сорвал свой пышный ярко-оранжевый парик и выбросил его в ближайший кустарник, после чего заговорил — громко и четко:

— Повиниться я хочу, господа. Вина лежит на мне великая. Немногим более восьми лет назад я обманул государя нашего, Петра Алексеевича. Не захотел я, чтобы царь воспользовался своим правом «первой брачной ночи» в отношении невесты моей, Александры Ивановны, — внимательно взглянул на испуганную и слегка ошарашенную Саньку. — Вместе с известным вам доктором — Карлом Жабо — мы тогда обманным путем внушили государю, что ему смертельно опасно вступать в плотские отношения с русскими женщинами. Вот и вся моя вина, господа…

— Разве это вина? Да только так и надо было! — звонким голосом заявил юный Томас Лаудруп, невесть как умудрившийся избежать опеки старика Ухова, и тут же прикусил язык, получив от матери крепкий подзатыльник.

— Теперь понятно, почему Петр Алексеевич зимой 1995 года так безжалостно разогнал свой гарем, составленный из дворовых девок, — негромко пробормотал себе под нос Алешка Бровкин.

Ромодановский сделал два шага вперед, вытащил из-за широкого обшлага камзола сложенный вдвое лист толстой бумаги и непреклонно объявил:

— Все, поговорили и хватит! Теперь я говорить буду. Слушайте, голодранцы, Указ царский! Про «Великая Малыя и Белыя…» пропущу, пожалуй. Сразу перехожу к делу, итак: «За подлый обман учиненный — лишить Меньшикова Александра, сына Данилова, всех воинских званий и наград, отписать в казну государеву все его деревеньки, дома и вотчины. Обязать означенного вора Александра Меньшикова — вместе со всем семейством его — отбыть навсегда из России. На его личном фрегате „Александр“, не позднее двадцати часов после оглашения ему этого Указа. При дальнейшем появлении на берегах российских казнить всех Меньшиковых и их прямых потомков, не ведая жалости. С собой семейство злодеев Меньшиковых может взять золото, драгоценности, вещи и людишек — только из загородного василеостровского поместья…»

— Как же так, Федор Юрьевич? — Санька громко и требовательно перебила князя-кесаря. — На Москве же остался наш сынок, Шурочка. Как же с ним?

— Зачем, Александра Ивановна, прерываешь меня? — рассерженно нахмурился Ромодановский. — В Указе сказано и про это! Слушайте дальше: «За нанесенную обиду наложить на семейство Меньшиковых достойный штраф — сто пудов чистого золота. Только после выплаты этого штрафа им будет передан младший сын семейства — Александр, сын Александров…»

— Сыночек мой! — тоненько завыла Санька. — Где же мы возьмем такую гору злата?

— Успокойся, Саня, немедленно! — Егор впервые за всю их совместную жизнь повысил голос на жену. — Я знаю, где можно то золото достать. Есть на востоке земли дальние, тайные, богатые…

— Ты правду говоришь? — Небесно-голубые глаза супруги, наполненные хрустальными слезами, были огромны и бездонны, таким глазам соврать было невозможно.

— Клянусь! — твердо ответил Егор. — Года за три должны управиться…

«Понятное дело, призовем на помощь незабвенного Джека Лондона! — незамедлительно отреагировал внутренний голос. — Чилкутский перевал, Юкон, многочисленные ручьи, впадающие в эту реку… Напряжемся, вспомним лондонский текст, вычислим нужные ручьи, намоем золотишка. Ерунда, прорвемся!»

— Уважаемые господа! — вежливо и церемонно обратилась Санька к гостям. — Хочу извиниться, но трапезничать вам придется без нас, столы уже накрыты…

Хотя, наверное, и вовсе не придется, ведь и все наши вотчины отошли в царскую казну, видимо, вместе с теми столами. Про это вы у князя-кесаря спросите… В любом случае — извините покорно! Вынуждена вас покинуть, ибо необходимо срочно заняться сбором вещей. Надо торопиться. Быстрей выплывем, значит, быстрей золото добудем — для выкупа нашего сыночка…

Ромодановский, криво улыбаясь, злорадно шепнул Егору:

— Ну что, Александр Данилович, то есть Егор Петрович, вдоволь побыл «баловнем судьбы»? Сладко небось? А теперь ты — изгнанник, бродяга бесправный. Вот заодно и проверишь, из какого теста — на самом деле — ты слеплен…

Конец книги

Благодаря усилиям главного героя, мирный договор с Турцией был заключен почти на два года раньше, чем в действительности.

Настоящий Александр Данилович Меньшиков никогда не командовал Преображенским полком.

Звание «российского пэра» — авторский вымысел.

Дата рождения А. Д. Меньшикова точно не известна, существует несколько версий, ни одна из которых не признана однозначно достоверной.

События, произошедшие за эти годы, описаны в романе «Страж Государя».

Авторский вымысел, по-настоящему Франц Лефорт скончался от пневмонии.

Егор вспоминает о событиях, описанных в романе «Страж Государя».

Военные действия против Швеции по-настоящему начались только в августе — сентябре 1700 года.

События, приведшие к присвоению Алешке Бровкину титула маркиза, описаны в романе «Страж Государя».

Егор знает из сведений, почерпнутых им в 21 веке, что первый штурм русскими войсками Нарвской крепости «должен» закончиться их полным поражением. Поэтому он планирует сделать все возможное, чтобы штурм Нарвы был отложен на несколько лет, до более благоприятного момента.

Авторский вымысел, по-настоящему Анна Монс в 1703 году была отправлена в ссылку.

Дивизии — как полноценные воинские части — в русской армии возникли одновременно с началом Северной войны.

Успешная зимняя диверсия русских войск (под командованием генерала Бориса Шереметьева) на мызе Эрестфер была по-настоящему осуществлена в феврале 1702 года, по другим версиям — в декабре 1701-го.

Эскадра командора Лешерта была по-настоящему захвачена русским десантом в 1704 году. Во время описываемых событий шведы только еще готовились к широкомасштабным действиям в Чудском озере.

Документально подтверждено, что в шведской крепости Ниеншанц на службе состояли и русские. Существует версия, что в 1703 году крепость сдалась практически без боя, благодаря, в том числе, и этому факту.

Похищение царевича Алексея — авторский вымысел.

Эти события подробно описаны в романе «Страж Государя».

По-настоящему Яков Брюс долгие годы являлся верным сподвижником царя Петра, регулярно «рос» в званиях и должностях. Но в мемуарах современников встречаются многочисленные предположения и утверждения, что Яков Брюс действительно состоял в ордене масонов.

Торговый договор — авторский вымысел, об этом договоре подробно рассказано в романе «Страж Государя».

Преображенская дивизия, а также Петровский, Екатерининский, Александровский и Дикий полки — авторский вымысел.

Герцог Евгений фон Круи — реальная историческая фигура, один из виновников поражения русской армии под Нарвой в 1700 году.

Обмен пленного шведского генерала Шлиппенбаха на Марту Скавронскую, будущую императрицу Екатерину, — авторский вымысел. С Мартой Петр познакомился по-настоящему только в 1703 году, после взятия Мариенбурга русскими войсками.

В самых различных документах тех лет есть многочисленные упоминания о существовании в водах Балтийского моря и Чудского озера странных существ, напоминающих сказочных русалок.

Подробности гибели Вьюги описаны в романе «Страж Государя».

Начиная с 1692 года Петр Первый на протяжении двадцати лет работал над эскизами Андреевского флага. Существует более пятнадцати вариантов. Окончательный, общеизвестный вариант был принят царем только в 1712 году. Здесь опять Егор «поторопил» историю, уговорив Петра принять окончательное решение еще во время Азовского похода.

Действительно, в 1703 году, через неделю после сдачи шведами крепости Ниеншанц, русским солдатам удалось захватить два шведских фрегата, которые подошли к Ниеншанцу, не зная, что крепость уже занята русскими.

Существует легенда, согласно которой остров Ретусаари был переименован в Котлин по причине нахождения русскими солдатами на острове нескольких походных котлов, в спешке брошенных отходящими шведскими частями.

Все упомянутые по тексту деревни действительно существовали на островах невского устья в петровские времена.

В наше время в этом месте располагается город Приозерск, районный центр Ленинградской области.

Авторский вымысел. Реальный герцог фон Круи не воевал на стороне Карла Двенадцатого.

Рудольф Дизель, всемирно известный изобретатель. 29 сентября 1913 года, в порту Зебрюгге он взошел на палубу парохода «Дрезден», чтобы отправится в Лондон. На следующее утро обнаружилось, что он таинственно исчез. Исчез навсегда.

Об этом путешествии подробно рассказано в романе «Страж Государя».

В действительности Александр Данилович Меньшиков был назначен генерал-губернатором Ингрии, Карелии и Эстляндии на два с половиной года позже, летом 1702 года.

О сокровищнице Алексея Тишайшего, переданной князем-кесарем Ромодановским царю Петру, подробно рассказывает в своих мемуарных записках Андрей Нартов — «личный токарь» Петра Первого.

Во время настоящего штурма Нотебурга в 1702 году русские отказали шведам в просьбе выпустить из крепости женщин и детей до начала штурма.

И в настоящей истории «Аустерия четырех фрегатов» — одно из первых питейных заведений Санкт-Петербурга.

Настоящему Александру Даниловичу Меньшикову титул Светлейшего князя Римской империи был присвоен только в 1706 году.

Андрей Бондаренко Северная война

От автора

Глава первая Сны — всякие и разные, смерть генерала Лефорта

Глава вторая Тревожные будни

Глава третья Женская голова — на плахе

Глава четвертая Тяжкое похмелье, гигантский сом и бешеный волк

Глава пятая Похищение царевича Алексея[16]

Глава шестая Подготовка к войне

Глава седьмая Было дело — под Дерптом

Глава восьмая Карл Двенадцатый, балтийское чудо-юдо и неравноценный обмен

Глава девятая Женские штучки и судьбоносный выбор

Глава десятая Схватка с командором Лешертом

Глава одиннадцатая Беспокойное побережье Балтийское

Глава двенадцатая Камыши кронштадтские и экскурсия по островам невским

Глава тринадцатая В смертельной осаде

Глава четырнадцатая Диверсанты семнадцатого века

Глава пятнадцатая Новый 1700 год, Александровка — Москва

Глава шестнадцатая Старинная сокровищница и странное пророчество

Глава семнадцатая Шлиссельбург — город-ключ

Глава восемнадцатая Светлейший князь Ижорский

Глава девятнадцатая Падение с вершины, сбывшееся пророчество