Анна Данилова
ШОКОЛАДНЫЙ ПАЖ
Глава 1
Москва, 2000 г.
Кайтанов Лев Борисович вел машину по влажному поcле летнего дождя асфальту уверенно, а сам он был такой большой, ловкий и гибкий. Москва переливалась рекламными размытыми огнями, в салон врывался душный теплый ветер, который лохматил волосы на голове и придавал воздуху элемент мнимой природной свежести. Он давно привык к загазованности московских улиц, и ему даже нравилось вдыхать эту мешанину запахов и ветра, особенно после дождя или зимой, во время снежной бури… Единственно, к чему он так и не привык, – это к своему отражению в зеркале. Он не любил свое лицо, как не любили его все женщины, с которыми он пытался сблизиться за последние двадцать лет. Лицо – словно картонная маска обезьяны, намертво припаянная с самого рождения.
Лева покраснел, вспомнив, как утром зеркало в спальне отразило его собственную фигуру рядом с розовым нежным телом Валентины… Уже одеваясь после завтрака и завязывая галстук, он хотел задать ей мучивший его уже давно вопрос: как можно предаваться любви, а несколькими минутами позже спокойно пить кофе с молоком и вести будничный разговор о химчистке или о войне в Чечне? Разве это совместимо? Разве это не противоестественный прыжок с облаков на землю? Но он не спросил, потому что знал приблизительно ответ. «Как можно? Да через запятую», – ответила бы Валентина и улыбнулась, раздвинув свои розовые теплые губы.
Он был несказанно счастлив в этот вечер, когда, подкатывая к подъезду, взглянул на светящееся на третьем этаже окно, как был счастлив вот уже почти два года, что они жили вместе. Только наедине с женой он испытывал облегчение, как если бы за порогом, истекая кровью, оставалась содранная с лица обезьянья маска. Она, Валентина, видела его другим, не таким уродом, как остальные женщины. Она целовала его толстые губы, впалые длинные щеки, маленькие глаза…
Он знал, что сейчас, позвонив, услышит ее легкие шаги, воркующий голос и в следующее мгновение увидит ее, тоненькую, с выступающим вперед животом, в котором до положенного срока обитает маленький Кайтанов… И будет ужин, и будут разговоры о его работе, о доме, о будущем ребенке, обо всем том, что так дорого им обоим. Он чуть не застонал от избытка радостных чувств, которые подкатили к самому горлу в тот момент, когда он нажал на звонок… Вот они, легкие шаги… Дверь открылась, и он увидел Валентину. Она была в джинсовом комбинезоне с металлическими пряжками и белом свитере. В лице ни кровинки. Волосы аккуратно зачесаны. В руках конверт.
– Хорошо, что ты успел… – сказала она и на его глазах разорвала конверт. – Сама тебе скажу…
Кайтанов почувствовал, как щеки его стало покалывать – кровь прилила к лицу. Он испугался уже одного взгляда Валентины. Что могло случиться? Она уходит от него? Это была его первая мысль, самая страшная и неотвратимая, от которой спрятаться можно было только в небытии… Он знал, что не проживет без нее ни дня, что вся жизнь его сосредоточена теперь лишь в этой хрупкой и нежной женщине.
– Лева, я убила человека. Сейчас за мной приедут. В спальне пакет с теплыми вещами – перешлешь тогда, если получится… Больше ни о чем не спрашивай, я не могу тебе ничего сказать… Лучше будет, если ты забудешь меня. Но и я не могла иначе…
Он словно окаменел. В дверь звонили, стучали, ломились. Она сама подошла к двери и спокойно открыла. Впустила незнакомых людей, которые первым делом надели на нее наручники; кто-то сунул под нос Леве бумагу, сказал что-то об обыске…
Ночь он, полумертвый от навалившегося на него горя, провел в отделении милиции. Он так ничего и не понял. И жаждал одного – проснуться.
Луговское Марксовского района Саратовской области, 1998 г.
– Не знаю, как ты, а я устала, все… – Девушка в шортах и красной майке спрыгнула с велосипеда и, переводя дух, сделала несколько гимнастических упражнений, разминая мышцы.
Рядом с ней затормозил молодой загорелый мужчина, сошел с велосипеда, сбросил с плеч рюкзак и, достав клетчатый носовой платок, принялся тщательно вытирать с лица и шеи пот.
– А ты недурственно катаешься, я тебя еле догнал… – Видно было, что он хочет сделать ей комплимент. На самом деле он только делал вид, что отстает. – Ты моя мышка? Ты моя малышка? Послушай, как здесь тихо…
В лесу, куда свернули велосипедисты, было действительно очень тихо. Щебетали птицы, шелестела убаюкивающе листва, над которой раскинулось ярко-голубое небо. Солнечный свет дробился на сухом настиле из еловых иголок. Благостная тишина. Они, девушка и мужчина, отлично знали, зачем свернули сюда, в эту прохладную и манящую тень, а потому она не сопротивлялась, когда он стал стаскивать с нее тесные шорты; закинув руки, она изогнулась всем телом, помогая ему раздеть себя. Эти первые мгновения ей всегда нравились, в отличие от бурного и непредсказуемого продолжения. Этот мужчина был ее первым любовником и считался женихом.
Луч солнца падает на розовый сосок, золотит висок с прилипшими к нему завитками… Мужчина, освободившись от широких желтых брюк, впивается пальцами рук в горячие плечи девушки. Ступни его ног, в белых влажных носках, которые он не успел в нетерпении снять, теперь ритмично касаются, слегка упираясь, прогретых за целый день спиц брошенного на землю велосипеда. Крупная золотая цепь мужчины, свесившись с шеи, елозит по губам и подбородку девушки. Она, постанывая и делая вид, что ей приятно его грубое вторжение, подбирается назад, под ель, ближе к стволу, пятясь непроизвольно на мягкий бугор, словно боясь, что мужчина раздавит ее своим тяжелым телом. «Не так сильно… Ты меня убьешь…» – «А разве тебе не нравится? Женщинам нравятся такие удары…» – «А откуда ты знаешь, что нравится женщинам? У тебя было много женщин?» Она шепчет это, проглатывая слова и постанывая скорее от боли и от невозможности дышать полной грудью. «Не разговаривай, не отвлекайся… Ты хорошая мышка-малышка, и у меня, кроме тебя, никого нет… А теперь перевернись, попробуем так…» – «Подожди, здесь что-то острое… под иголками… я же сейчас щеку пораню…» –«Лежи смирно, а то дядя рассердится…»
Спустя некоторое время она уже лежит на спине, устремив взгляд в небо, и вспоминает слова матери о том, что все мужчины – животные. Налет гнусности присутствует на всем, что она сейчас видит и испытывает. Она уже начинает потихоньку ненавидеть своего жениха, ей не нравятся его грубые игры, которые больше напоминают изнасилования. Она не получает удовольствия, она еще незнакома с ним. К тому же у нее все тело ниже талии в еловых иголках и земле, бедра влажно стынут, а на щеке порез… Ей хочется плакать, но вместо этого она тупо смотрит на спокойно надевающего брюки мужчину. Глаза его еще затуманены вырванным у нее наслаждением. Наконец и он замечает кровь. Опускается на одно колено перед девушкой и начинает театрально слизывать кровь с ее щеки.
– Это чем ты так поранилась?
– Я же говорила тебе, – шепчет она, с трудом сдерживая слезы и стараясь не глядеть в его глаза, – а ты не слушал…
– Мужчины в такие минуты ничего не слышат… Это пора усвоить, девочка…
Ей не нравится, как он разговаривает с ней. Она в который уже раз вспоминает другого парня, одноклассника, – с ним они обнимались на черных мягких матах в спортзале, – и думает о том, что лучше было бы, если бы эту велосипедную прогулку она совершила с ним… Все было бы по-другому, нежнее, теплее…
Слегка разрыв землю ладонью, он вытаскивает нечто бесформенное, сначала непонятное, после чего, пожав плечами, констатирует:
– Да это же каблук! Самый настоящий каблук, от женской туфли… Надо же, какая-то росомаха потеряла его здесь… Наверно, тоже была не одна…
Мужчина берет в руки острый, вырванный «с мясом» каблук, облепленный засохшими комьями земли, и внимательно рассматривает его. Он мысленно представляет себе женщину, таинственную женщину, оказавшуюся здесь, в этой глуши, только лишь за тем, чтобы разделить это мягкое и податливое ложе из еловых веток с мужчиной. Он даже как будто слышит их голоса.
– Они играли, я думаю, она убегала от него, им было весело… Это было летом, – фантазирует он, поймав свою девушку за руку и усаживая подле себя на землю. Продолжая разглядывать каблук и даже не понимая, как она ждет от него ласки, поцелуя, он говорит вполголоса: – Он привез ее скорее всего на машине, потому что на велосипеде на таких шпильках не ездят… Да и пешком от Луговского не так уж и близко…
Он закрывает глаза и откидывается назад, подставляя лицо горячим солнечным лучам. В его возрасте, а ему двадцать пять, ему хочется ежеминутно чувствовать рядом с собой женское тело. И не одно, а много, и чтобы все они принадлежали только ему.
– На ней было цветастое летнее платье, розовое с белым… – Сквозь веки он видит в красном плывущем кадре скользящую фигурку женщины, медленно поднимающую тонкими руками подол светлого платья – все выше и выше; ему кажется даже, что он видит и ее дерзкую, призывную улыбку.
– Думаю, что синее или голубое… – робко вставляет прорезавшийся из солнечной мути голос девушки.
– О чем ты?
– О платье…
– Это почему еще голубое? Какая пошлятина…
– Да потому что здесь пуговица… синяя с голубым…
Он резко поднимается. На ладони девушки он видит маленькую пуговицу. Сине-голубую, с серебряным кантом. Мужчина подходит к небольшому пригорку, скрытому тенью, тому самому, который еще недавно служил подушкой его девушке, и присаживается на корточки.
– Где ты ее нашла?
– Там же, где и каблук. Послушай, Володя, что-то мне не нравится это место… Этот каблук, эта пуговица… Поедем отсюда, этот бугор осел, как оседают могилы… И слой еловых иголок тонкий, не так, как вокруг… Это могила… Мужчина изнасиловал и убил эту женщину. И никакая это была не игра…
Она и сама не знала, как получилось, что она произнесла то, что думала, вслух. Это было не в ее правилах. Обычно она говорила лишь то, что нравилось Володе. Ей казалось, что она и любит его, и боится одновременно.
– Романов начиталась? Дура… – неожиданно оборвал он ее и выхватил из ее ладони пуговицу. – Закрой свой рот и не говори глупостей… Так импотентом меня сделаешь…
Девушка смотрит на мужчину с ужасом. Лицо ее заливается краской – она впервые слышит от него грубость. Не помня себя от стыда и унижения, она бросается к велосипеду, неловко садится на него и, давя на педали непослушными дрожащими ногами, движется в сторону Луговского. Пот теплой противной змеей стекает по спине…
Мужчина же, не удостоив ее вниманием, достает из рюкзака большой охотничий нож, который незаменим даже вот в таких велосипедных прогулках, а тем более в длительных походах с кострищами и ночлегами. Нож всегда придавал ему уверенности в себе. С ножом не страшна встреча с одичавшей собакой, не говоря уже о людях…
Любопытство его смешивается с возбуждением. Рисуя себе сцену предполагаемого изнасилования той самой женщины, которая, убегая от насильника, сломала каблук, он уже жалеет о своей несдержанности. Ему уже снова необходима эта невзрачная и худенькая девушка с пресным именем Нина, мягкая и податливая, при помощи которой он вот уже пару месяцев как удовлетворяет свой половой инстинкт. Женщины никогда не поймут, почему их насилуют. Но им и не надо это знать…
Он режет, копает ножом землю довольно долго, то и дело вытирая пот. Он не верит, что найдет под землей что-нибудь интересное, способное удивить его. Он копает для того, чтобы пощекотать себе нервы, чтобы возбудиться до предела, представляя себе неизвестную ему женщину, потерявшую в лесу каблук и пуговицу… Но усталость берет верх, и он, обессиленный, ложится на землю… Однако спустя несколько минут встает и продолжает копать дальше. И наконец солнечный луч выхватывает из разрытой земли фрагмент полуистлевшей голубой ткани. Мужчина смотрит себе под ноги до тех пор, пока ему не приходит в голову, обернув руку носовым платком, попытаться потянуть за край ткани. Часть ее остается в руках, а под слоем земли он видит коричневые волосы, полураспустившуюся косу с пластмассовой – белой с рыжим от ржавчины – заколкой… Дальше за волосами что-то страшное, влажное, кажется, лобовая кость и черные впадины глаз…
Мужчина уже не хочет эту женщину в голубом платье. Липкий пот струится по лицу, перед глазами летают мушки…
Москва, 2000 г. Камера для задержанных
дежурной части отделения милиции
Центрального административного округа
Она сидела здесь уже около двух часов. После того как ее безуспешно пытался допросить следователь, какие-то люди с усталыми лицами, явно смущенные ее благообразным внешним обликом и выпирающим животом, отвели Валентину в камеру для задержанных и оставили одну. В полумраке. В духоте. Она хотела есть и пить. Ребенок требовал положенного ему ужина. Она не знала, сколько ей понадобится времени для того, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Об одном человеке мозг отказывался думать – о Леве. Он-то в чем виноват? Представив себе его большое и доброе лицо, она почувствовала, как ребенок внутри ее зашевелился, словно всем своим существом пытаясь внушить ей мысль о том, что она не имела права так поступить с его отцом. А ведь им непременно устроят встречу, Кайтанов сделает все, чтобы увидеть ее. Он разберет это здание по кирпичику, сотрет в порошок каждого, кто посмеет не пустить его к ней. Он сильный, очень сильный. Вот только с ее долгим отсутствием не справится, захиреет, как растение без воды. Она устала думать об этом, ей было больно видеть перед собой выплывающее из сознания лицо мужа, его распахнутые, добрые глаза. Большой ручной зверь, вот кто такой Кайтанов. Это для людей, с которыми ему приходится работать в одной упряжке, он – настоящий зверь, способный одним взглядом подмять под себя раздутых от важности индюков-банкиров, коллег, готовых при любом удобном случае свернуть тебе башку… Прямой, немногословный, основательный, Кайтанов сумел открыть в Москве свой банк и развил за последние полтора года такую активность, что его чуть было не «убрали» конкуренты. Но он и здесь все просчитал, продумал такую комбинацию и выступил с такими предложениями, что работать с ним показалось намного выгоднее, чем его убить. Сейчас, когда Валентина, обхватив колени руками и чувствуя, как в ней бьется другая жизнь, думала об этом, ей казалось, что все это было не с ней и Кайтановым, а с другими мужчиной и женщиной. Уж, во всяком случае, не с той Валентиной, которая находилась сейчас в этой душной и вонючей камере, отмалчиваясь, вместо того чтобы давать показания, на которые сама же и напросилась. Та, прежняя Валентина была частью Кайтанова, родным ему человеком, его половиной. И пусть она с ним остается. Хотя бы в памяти.
Слезы душили ее. Она снова и снова представляла себе его лицо в тот момент, когда ему скажут о том, что она обвиняется в убийстве. Вернее, скажут, что она сама позвонила в милицию и призналась в том, что убила человека. Но ведь она действительно его убила. И на пистолете – отпечатки ее пальцев. Рано или поздно ее все равно бы нашли. Так уж пусть все начнется сейчас…
Мысли ее медленно перетекли в другое русло, и она увидела перед собой лицо другого мужчины. Выстрел повредил височную часть и залил кровью правый глаз. Крови было так много вокруг, что даже странно, что она вышла из квартиры в белом свитере без единого пятнышка. Удивительно. Следователь задавал ей много вопросов, и почти на все она смогла бы ответить. Но тогда и Кайтанову стало бы известно многое из того, что ему не положено знать. Пусть себе живет в неведении. Разве что придумать легенду… Сочинить страшную историю о преследователе, которого она убила, находясь в шоковом состоянии. Шоковое состояние. А разве то состояние, в котором она сейчас находилась, не являлось шоковым? И разве не шок захлопнул ее челюсти, мешая отвечать на вопросы? Почему она медлит? Почему молчит? Разве это логично: позвонить в милицию, признаться в совершенном убийстве и сказать, где находится труп, после чего дать себя взять под стражу только лишь для того, чтобы несколько часов молчать? Не проще было бы тогда никуда не звонить? Ее бы не нашли. Никому бы и в голову не пришло.
Зачем я позвонила? Затем, чтобы в твоей жизни наступила полная ясность. Ты же всегда стремилась к ясности во всем. Двойная жизнь не для тебя. А еще ты позвонила, чтобы сполна испить всю боль и получить причитающееся тебе наказание. Жаль только, что об этом нельзя рассказать Леве. Он бы понял, конечно, но не смог бы с этим грузом жить. Кожу его пробила бы рвущаяся изнутри наружу жесткая шерсть, серая с подпалинами; зубы заострились бы, а в янтарных маленьких глазах загорелся бы огонь мщения или злобы. Раненым волком он бы умчался в леса и затерялся бы там, сгинул от тоски…
Валентина оглянулась, ей показалось, что в камере она не одна. И она увидела его – он стоял рядом с ней, не Лева, а тот, другой, чья душа теперь будет преследовать ее и мучить до последних ее дней. Он, прислонясь к грязной стене камеры, улыбался, показывая зубы, красивый, спокойный и уверенный в себе – совсем как тогда, когда она с ним только познакомилась. Вот только характер этой улыбки она не успела определить – видение исчезло. Скажу, что не знаю этого человека. Что он насильно затащил меня к себе и попытался изнасиловать. Мы боролись, у него был пистолет… Потом я сделала вид, что согласна, и, когда он расслабился, схватила со стола пистолет и выстрелила в него. Вот и все. Кайтанов наймет хорошего адвоката, и меня освободят. И что будет потом? Разве возможна жизнь потом? У меня будут тяжелые роды, после которых я умру, оставив Леве сына.
Послышался лязг, открылась дверь. «К тебе пришли!» – рявкнул грубый женский голос, который вызвал оторопь. Валентина поднялась и, придерживая рукой живот так, словно он мог выскользнуть, упасть на пол и разбиться, как хрустальный шар, медленно вышла из камеры.
Москва, 2000 г. Помещение морга
– Вы знали этого человека?
Кайтанов стоял совсем близко от стола, на котором лежало тело мужчины, которого, по словам следователя и прокурора, убила его жена. Даже мертвый он был стройнее и красивее Левы. Броская, яркая, породистая красота, привлекающая женщин, как аромат цветка привлекает к себе жаждущую сладкого нектара пчелу. Это был совершенный мужчина, и Кайтанов, не раздумывая, отдал бы половину своей жизни – той, что он прожил до встречи с Валентиной, – за то, чтобы иметь такое тело, такую красивую голову, аккуратный нос и губы, глаза… Сложись все по-другому, Лева подарил бы этого красавчика Вале на день рождения, пусть пользуется, как красивой вещью. От этой мысли ему стало жарко. Похоже, я совсем потерял голову…
– Нет, я его не знаю и никогда не видел…
Следователь снова привез его в отделение. Они оба закурили. Кайтанов уже знал, что на пистолете, который был найден рядом с трупом, обнаружены отпечатки пальцев его жены. Плюс е е признание. Получалось, что она действительно убила этого парня. Но за что? По словам следователя, этот мужчина, латыш по фамилии Гордис, проживал в соседнем с ними доме на Цветном бульваре, снимал квартиру около шести месяцев. Хозяйка ничего о нем не знает. По паспорту, найденному в квартире убитого, выходило, что Гордис Юрис Оттович проживает в Латвии, в городе Добуты, которого, как оказалось, и в природе-то не существует. Паспорт – фальшивка. Значит, скорее всего, и Гордис этот тоже фальшивка. Приехал в столицу, снял квартиру… Но зачем приехал и каким образом Валентина оказалась у него? Что у них было общего? Она не могла согласиться пойти с ним лишь потому, что он молод и красив. Она любит его, Кайтанова, кроме того, она ждет от него ребенка. Все, что угодно, но только не это… Она не могла быть любовницей этого парня.
Еще следователь сказал, что его жена молчит. Призналась в убийстве и молчит. Случай неслыханный.
– Видимо, она находится в таком состоянии, что просто не может ничего сказать… – Кайтанов старался разговаривать со следователем спокойно, хотя готов был разорвать его на части только лишь за то, что это его люди защелкнули на ее нежных запястьях наручники и что это по его указанию она сейчас находилась в грязной камере без еды и питья.
– Можно мне увидеться с ней? Я должен поговорить с ней… Моя жена… она беременна, она не могла совершить такое чудовищное преступление… А если и совершила, значит, на это были причины. Самооборона… Вы же понимаете… Думаю, что мне она все расскажет… И еще… – Ему было трудно говорить. – Я бы хотел знать, не тронул ли ее этот… Ее осматривал врач, эксперт? Вы что-нибудь сделали для того, чтобы понять, что же все-таки там произошло? Или вы будете теперь пытать мою жену для дальнейших признаний?
Он сорвался на крик. Он не хотел, но так получилось. Все внутри его клокотало от переполнявших его непонятных чувств. Даже дышать стало тяжело. Он хотел так ударить по столу, чтобы разломить его пополам и чтобы от этого удара, в который он вложил бы всю свою силу и одновременно бессилие, разрушилось и само здание, если не весь город… Во всяком случае, его собственный мир уже разрушился, и он сидел на его обломках, не понимая причины этой катастрофы. Он схватился за голову и до боли сжал ее своими большими ладонями.
– Нет, врач ее еще не осматривал…
– Почему? – Лева сжал зубы. – Почему ее никто не осматривал? Если бы такое случилось с вашей женой, вы тоже не пригласили бы врача? А что, если он бил ее или пытался надругаться над ней? Вы не должны бездействовать!
– Вам надо успокоиться… Я понимаю ваши чувства…
– Пустите меня к ней, нам надо поговорить… Уверен, что она мне все расскажет…
– Хорошо, вы увидите ее, но сначала вы должны ответить мне на некоторые вопросы.
– Я слушаю.
– Не замечали ли вы в последнее время, чтобы ваша жена каким-то образом изменилась? Может, ей кто-нибудь угрожал или ее преследовал? Она ничего такого не говорила? Какой она была: спокойной или нервничала?
– Она была нормальной, спокойной… – Он вдруг понял, что лжет. Лжет неосознанно. Да, она нервничала, он это заметил. У нее даже взгляд изменился и стал каким-то просящим. Боль читалась в глазах. Но поскольку видимых причин для беспокойства у Левы не было, ведь Валя всегда была дома, практически ни с кем не общалась… Словом, все эти изменения, ее бледность и нервозность, которые замечал в последнее время, он относил к ее беременности. Да, ну конечно, она нервничала, боялась родов, как и всякая нормальная женщина. Но в его объятиях все ее страхи исчезали, а глаза светились счастьем. – Что касается ее нервов, то она боялась родов. Но это же нормально. И ни о каких преследователях она мне ничего не рассказывала.
– Ваша жена часто выходила из дома?
– Каждый день она прогуливалась, обычно ее путь лежал через Неглинную до Большого театра. Иногда подолгу гуляла по Кузнецкому Мосту, ей нравился там книжный магазин, кажется, «Лавка писателя»… За покупками ездил я или же мы с ней вместе… Мы жили спокойно, ее ничто не тревожило…
– Как давно вы с ней в браке?
– Два года. Но официально – год.
– Вы что-нибудь знаете о ее прошлом? Она москвичка?
– Да, – снова солгал он, вспомнив, как не любила Валентина говорить о своем родном Саратове. Он понимал, что за этим что-то стоит. Или кто-то. Но и у него было какое-то прошлое, как и у каждого человека. И если бы она сочла нужным рассказать ему о своей жизни в Саратове, то давно рассказала бы. Она сбежала оттуда в отчаянии, и первым, кто подал ей руку, был Кайтанов. И, быть может, именно благодаря этому прошлому, какой-то неприглядной истории, в которую попала по неопытности Валентина, они и остались вместе?
Он понимал, что уже очень скоро ИМ станет многое о ней известно. И даже, может, больше, чем ему. Достаточно информации из загса, чтобы, выяснив ее девичью фамилию, понять, откуда она родом, и сделать запрос в Саратов. Но пусть этим занимаются ОНИ. И чем позже он что-либо узнает о ее прежней жизни, тем лучше.
– Нет, я ничего такого из ее прошлого не знаю… Она – спокойная, уравновешенная женщина. Очень добрая.
– У нее есть подруги?
– Знаете, она общается с нашей соседкой, но вряд ли это можно назвать дружбой, так, обычные женские разговоры, не более того… Подруг у нее практически нет. Я всегда полагал, что ей хватает моего общества… Хотя мы не так уж и редко приглашаем к себе моих знакомых, это супружеские пары… Бизнесмены, политики, банкиры… Но Валя не очень-то любит эти вечера, ей скучно, я понимаю.
– Но ведь вы, Лев Борисович, занятой человек. Разве вам не приходило в голову, что вашей молодой жене… Кстати, у вас большая разница в возрасте?
– Двадцать с небольшим… Вы хотите сказать, что у моей жены мог быть любовник? Задавайте вопросы прямо, не ходите вокруг да около, – он снова повысил голос.
Он понимал, что следователь, глядя на его большое некрасивое лицо, думает сейчас именно об этом. О потенциальном любовнике Валентины. О том, кто лежит сейчас на столе в морге с разнесенным виском и смотрит в вечность.
– Вы уверены, что у нее никого не было?
– Уверен, – выдохнул он. – Мы вот сейчас с вами говорим, а она где-то там, в камере… Ей надо поесть… А еще я привез ей пакет с вещами. Она должна находиться в тепле. У нее не было любовника. Что вас еще интересует? Она общалась с соседкой, я уже говорил…
– Неужели за ней, такой красивой молодой женщиной, никто не ухаживал?
– У нее есть я, понимаете, я! Да, на нее заглядываются мужчины, но это, поверьте, не раздражает, а наоборот. У нее есть даже официальный ухажер, этакий паж, правда, большой и толстый, который бывает в нашем доме чуть ли не каждый день, но он для нее все равно что мебель… У него даже имени нет человеческого, мы зовем его Иудой.
– Как? Иудой? Но почему? – Следователь заметно оживился. – Почему Иудой?
– Потому что он продался мне за тридцать сребреников, понятно?
– Нет, ничего не понятно…
– Он – превосходный компьютерщик, но я переманил его к себе, положив ему жалованье на тридцать процентов больше, нежели то, которое он получал в прежней конторе… Это была простая игра слов: тридцать процентов, тридцать сребреников… Но какое отношение это может иметь к тому, что произошло с Валентиной? Вот если бы она призналась, что убила Иуду, то я бы понял, о ком идет речь, и начал бы строить версии относительно того, за что и вообще… – Он был возмущен до предела. – Иуда – мебель, домашнее животное, славный парень, большой и кудрявый, любитель поесть и выпить за чужой счет… Он как собачонка увивается за моей женой, и я только рад этому обстоятельству.
– Он влюблен в нее?
– Наверное… Хотя, насколько мне известно, у него баб – прорва…
Вот я и скатился на свой уровень, на свой язык, сорвался и лечу в свое прошлое. Он подумал так потому, что все, что было связано с именем Валентины, не должно быть осквернено грубыми словами, тем более мыслями. Даже если речь идет о таком животном, как Иуда. Кайтанов даже не помнил, какое на самом деле у него имя. Он, этот задумчивый толстяк, появился в его доме почти сразу же, как только он привез в Москву Валентину. Так случилось, что его порекомендовал в качестве личного компьютерного мастера его приятель, Ваэнтруб, у которого Иуда, собственно, и работал. И Иуда приходил к Кайтанову домой несколько раз, чтобы настроить компьютер или запустить новый, заполнив его программами. Это он научил Валентину разным компьютерным играм, они даже стали играть на пару и порой просиживали по нескольку часов кряду, не замечая бега времени… Но надо видеть и знать Иуду, чтобы допустить мысль о возможной измене Валентины с этим неаппетитным и инфантильным парнем.
– Скажите, зачем вы расспрашиваете меня об Иуде? Я могу назвать вам его домашний телефон. Вы встретитесь с ним и сами убедитесь в том, что он никакого отношения к тому, что произошло с нами, не имеет… Пустите меня к ней, я должен с ней поговорить. Она мне все расскажет… Я уверен, что все вскоре разъяснится… Она не могла убить…
– Но вы же сами сказали, что вполне допускаете мысль о том, что она могла убить, но только для этого нужны причины…
– И какие же причины? – Получилось так, что теперь вопрос был задан самим Кайтановым.
– Думаю, что она действительно не могла просто так, без причины застрелить этого Гордиса. Причины… да мало ли их… Он мог домогаться ее, мог шантажировать…
– Шантаж?
– А еще это могло быть связано с вашей, Лев Борисыч, деятельностью…
– Она ничего не знала о моих делах. Все свои бумаги я храню в надежном месте, но только не дома. И если даже кому-то могло понадобиться что-то из моего сейфа, то проще было бы действовать через меня, но только не через Валентину. Я понял бы, если бы ее, предположим, выкрали и просили выкуп, так, как это было с одним моим другом… Ему прислали палец, который отрубили у его малолетнего сынишки… Я сам лично отдал ему половину назначенной суммы, чтобы только спасти мальчика. Слава богу, все закончилось благополучно, милиции даже удалось задержать похитителей, а мне, как это не удивительно, вернули деньги… Нет, то, что произошло, не может быть связано с моей деятельностью, это исключено…
Произнося эти слова, Кайтанов думал о другом. Слово «шантаж» крепко засело в голове. Память плавно перенесла его на залитую солнцем площадку летнего кафе неподалеку от саратовского аэропорта. Он увидел сидящую за столиком девушку, и голова его снова закружилась, как в тот день, в то мгновение, когда она взглянула на него… И если бы ему тогда сказали, что в этом нежном теле спустя два года зародится новая жизнь и что под этой тонкой кожей забьется сердце маленького Кайтанова, он бы рассмеялся… Девушка была настолько хороша, что самое большее, на что Кайтанов мог рассчитывать, – это равнодушный взгляд, не оскверненный брезгливостью или презрением, которым его окатывали обычно женщины. Она действительно скользнула по его лицу отсутствующим взглядом, после чего устремила его в пространство. Вероятно, мысли ее были слишком далеко, и озабоченность, которая читалась в ее облике, подтолкнула тогда Кайтанова к действию…
Саратов, 1998 г.
Летнее кафе «Панорама» неподалеку от аэропорта
– Вы не знаете, отсюда ходит автобус до железнодорожного вокзала? Или быстрее добраться на такси?
К Валентине, сидящей за столиком в кафе, подошел мужчина, который вот уже с полчаса не сводил с нее восхищенных глаз. Его было трудно не заметить: высокий, нескладный, худощавый, с уродливым лицом, в бежевом костюме с синим галстуком. Он напомнил ей чем-то знаменитого Фернанделя, французского комика. И ей стало почему-то невероятно смешно. Смешно до истерических судорог в горле. И как же тут не смеяться, если уязвимость, написанная на ее лице, стала объектом внимательного наблюдения этого монстра, медленным и неуверенным шагом направляющегося к ней. Словно этот человек на расстоянии внезапно почувствовал, что рядом с ним образовалась некая невидимая, но хорошо ощущаемая брешь, пустое пространство, прежде занимаемое жизнью, надеждами, любовью… Но это были, конечно, призрачные чувства. Он, этот человек, не мог знать, что мужчина, которого она любила, оказался оборотнем. Еще совсем недавно ее рука, затянутая в кружево свадебной перчатки, сжимала локоть того, с кем она собиралась идти по жизни. Все было как в чудесном сне – с маршем Мендельсона, невероятной брачной ночью и простирающимися до бесконечности планами на будущее. Парень, который стал смыслом ее жизни, ее первым мужчиной, на самом деле оказался хрестоматийным подлецом, бабником, преступником, убийцей. Разве после этого можно еще дышать, наслаждаться теплом летнего дня, солнечными лучами и видом распускающихся вокруг цветов? Что делать? Куда идти? История, в которую ее втянули, пахла допросами, грязными тюремными камерами, смертью, которую она бы восприняла как избавление.
Она не помнила, как приехала сюда, на самую высокую площадку города, которую превратили в кафе «Панорама» из-за открывающегося потрясающего вида на весь Саратов. Лишь толстые и низкие каменные стены отделяли посетителей этого кафе от разверзшейся перед ними пропасти – окутанного вечной молочной дымкой города с зелеными проплешинами бульваров и темными артериями улиц. В вечернее время так и хочется вскочить на стену и, взмахнув руками, будто крыльями, взлететь над сияющей громадой города с ровными, жемчужно-бледными бусами уличных фонарей и гигантскими светляками редких, ярко освещенных площадей.
Если бы ее спросили тогда, как она оказалась в этом аэропортовском кафе, где над головами то и дело пролетали птицы-самолеты, гул которых закладывал уши и одновременно вызывал приятные ассоциации с путешествиями и свободой, то она бы не смогла ответить. Возможно, ее толкал в спину инстинкт самосохранения, нашептывающий ей о возможности решить все проблемы разом, купив билет на самолет в один конец, в любую точку планеты. Пока не поздно. Пока…
– Что вы сказали? Какой автобус? До какого вокзала?
Он не понимал, этот незнакомец отталкивающего вида, не чувствовал, что коснулся оголенного нерва, электрического провода, что он должен был выбрать для своего простого вопроса другой столик, другую девушку, другого человека, менее погруженного в свои мысли, нежели она, Валентина. Вон сколько вокруг праздных, нарядно одетых людей.
– Извините… – Встретившись с ее растерянным взглядом, он поспешил отойти, но она внезапно передумала.
– Нет, это вы меня извините… Вам надо до вокзала? Здесь ходит восьмой автобус, на нем можно доехать до Московской, а там пересесть на любой троллейбус. Но еще, кажется, есть прямой автобус до вокзала… Вот только номера не знаю.
Говоря о вокзале, она вдруг подумала о том, что напрасно приехала сюда, в аэропорт, что ей проще было бы сесть на поезд, попросившись к проводнику, чтобы без билета, без документов лишний раз не светиться в компьютерной системе железнодорожной информационной службы…
– Знаете что, – вдруг предложила она, не слыша собственного голоса, потому что чувствовала, что теряет последние силы, озвучивая мысли, – мне тоже надо на вокзал, и мы могли бы взять такси на двоих и доехать до вокзала за какие-нибудь десять минут. Хотите?
И тут голос ее предательски дрогнул. Ей захотелось вскочить на стол и закричать так, чтобы он разнесся по всему городу, по всему свету, что она осталась совсем одна, что ее предали, подставили, превратив в мишень для издевательств и унижений. Что она не желает так жить и чтобы ее не осуждали за сделанный ею выбор… И вдруг где-то внутри ее раздался оглушительный хохот – это смеялась другая Валентина, та, которая еще владела рассудком и могла оценить сиюминутную ситуацию. И это была не истерика, а другое, совсем другое… Она вдруг позавидовала этому обезьяноподобному человеку, что у него такое ужасное лицо, такая отвратительная внешность. Ведь, если бы она была так некрасива, вряд ли она вышла бы замуж и за недолгий месяц супружества успела выпить столько яду…
Она проглотила слезы, смахнула несколько прозрачных капель с лица и теперь смотрела на незнакомца, все еще стоявшего перед нею, уже другими глазами.
– Мне нравится ваш костюм, – вдруг сказала она дерзко, с вызовом, не в силах объяснить рвущиеся наружу глупые фразы, – он удивительным образом подходит к вашей загорелой коже… Вы чудесно выглядите. Вам никто не говорил, что вы похожи на Фернанделя?
– Нет, – осторожно ответил мужчина. – Вы – первая. Ваше желтое платье тоже вам идет, хотя кожа у вас не загорелая, как у меня, а белая и… нежная… Вы очень красивы, поверьте… – Ему уже некуда было краснеть, он и без того был пунцовым.
Она вдруг поняла, что он страшно волнуется, произнося эти обычные для уверенного в себе мужчины слова. Вероятно, он не так уж и часто позволяет себе подобные вольности. Он скромен, вдруг сделала она для себя открытие. Его скромность чувствовалась в осанке, в посадке головы, во взгляде. Он не походил на всех тех мужчин, с которыми ей приходилось встречаться раньше. Робость, замешанная на глубинной, могучей силе, и бездна нежности – вот что она испытала по отношению к себе, взглянув ему в глаза.
– Если честно, – вдруг сказал он, неловко присаживаясь рядом с ней за столик, все так же неотрывно продолжая смотреть на ее залитое солнцем лицо, – то мне не нужно на вокзал… Я спросил вас об этом просто так, чтобы услышать ваш голос. Я уже давно наблюдаю за вами. У вас печальное лицо, случилось что? Я могу помочь. Я многое могу и ничего не потребую взамен. Послушайте, я не знаю, что мне нужно сделать, чтобы вы поверили мне и не боялись меня.
– А с чего вы взяли, что я боюсь вас? – прошептала она, тяжело дыша. – Мне уже нечего бояться… Все, что можно было совершить отвратительного, я уже успела совершить. Вот так…
– Я не имею права расспрашивать вас, но могу лишь повторить то, что уже сказал…
– Что именно? Что у меня нежная кожа?
– Я предлагаю вам помощь…
– А что взамен?
– Ничего, – поспешно ответил он. – Самое большее, что вы могли бы мне подарить, – это возможность хотя бы изредка видеть вас. Пусть даже издали… Я косноязычен, извините…
– Но все это пошло, пошло… – Она всхлипнула. – Я не знаю, что мне делать. Дело в том, что я совершила преступление. Не убийство, нет… Я взяла чужие деньги. И много.
Сказав это, она вместо ожидаемого облегчения испытала еще более тяжелое чувство, чем стыд, – почувствовала себя перед этим уродом полным ничтожеством.
– Сколько? – Тон его сразу изменился. Валентина, подняв глаза, увидела перед собой подтянутого, с жестким взглядом человека. Даже плечи его распрямились.
– Три тысячи долларов, – выпалила она. – Я просто украла их, понимаете? Потому что не могла поступить иначе…
– Когда это случилось?
– Позавчера. И мне точно известно, что их еще не хватились. Если бы вы смогли дать мне эту сумму, я бы вернула эти деньги, положила их обратно в сейф… и постепенно, в течение какого-то времени, расплатилась бы с вами. Для вас, для деловых мужчин, это, разумеется, – ноздри ее от непомерной гордыни раздулись, – не сумма… Боже, что я несу…
И она, очнувшись, вскочила и бросилась к выходу. Фернандель за ней. Проявив завидную проворность и быстроту, он догнал ее, схватил за руку. Губы его почти касались ее уха, когда он говорил ей, захлебываясь от переполнявших его чувств:
– Я дам вам эти деньги и даже не спрошу, зачем вы их… позаимствовали. Это ваша жизнь, вы имеете право на свои тайны. У женщины могут быть дети, близкие родственники, которым могла понадобиться помощь, – он словно помогал и ей и себе одновременно оправдать эту кражу, – да мало ли… Даже если то, что вы совершили, каким-то образом связано с криминальным делом, я закрою на это глаза… Только оставьте мне ваши координаты, прошу вас! Ваш номер телефона, адрес, и позвольте мне изредка беспокоить вас редкими телефонными звонками. Я буду счастлив оплатить ваше беспокойство этой суммой… Вы согласны?
– Вы хотели бы, чтобы я стала вашей любовницей? – Решив назвать вещи своими именами, она напряглась в ожидании ответа, но так и не смогла скрыть вложенного в этот вопрос презрения.
– Нет. – Он тряхнул руками и ссутулился, как очень виноватый человек.
– Но тогда что же будет стоять за вашими телефонными звонками? Я должна все знать…
На этот раз он ничего не ответил.
– Тогда и я буду с вами откровенна: у меня нет другого выбора. И я приму от вас деньги. Таким образом мне удастся хотя бы избежать тюрьмы. Хочу только объяснить, чтобы вы не подумали о том, что я конченая личность, что если бы у меня была возможность занять эту сумму раньше, то я не совершила бы этой постыдной кражи… Вы понимаете меня? Вы слышите меня?
– Безусловно, да, конечно. – Он пришел в движение, словно оживший механизм, и глаза его заблестели от смутного предвкушения: – Я понимаю, что три тысячи долларов для одних – не деньги, а для других – невероятная сумма… Больше того, я готов подарить их вам прямо сейчас, здесь, надо только куда-нибудь отойти от посторонних глаз… И вам не придется испытывать унижение, сопровождая меня в гостиницу или куда там еще… Извините, что я говорю так сумбурно… Вы удивитесь, но даже в том случае… – на лбу его выступили крупные капли пота, – даже если вы обманете и напишете мне неверный адрес или телефон, я все равно буду счастлив, что помог вам… Я не злодей, не насильник, я не хочу покупать вас. Но когда я смотрю на вас, у меня кружится голова… Я не владею собой. Я бы не хотел подбирать определение этому чувству, но я несказанно благодарен судьбе за то, что она свела нас вместе… Это звучит абсурдно, но, быть может, это бог послал мне вас? – Он все-таки нашел ее руку, сжал ее.
Они стояли на дорожке, соединявшей площадку кафе с небольшим аккуратным розарием, окруженным кустами акации.
Так не бывает, или этот мужчина сумасшедший. Три тысячи долларов – целый капитал. И если случится так, что он мне их даст, я буду благодарна ему за них до конца своих дней…
– Я оставлю вам все свои телефоны в Москве… и адрес, разумеется… Вы можете звонить мне в любое время дня и ночи. Если трубку возьму не я, назовитесь… Кстати, как вас зовут?
– Валентина.
– Чудесно… Валентина, вы позвоните мне?
Он увлек ее в тень, на скамью под кустами акации. Достал из кармана костюма деньги – доллары, перетянутые розовой резинкой, – и, не считая, вложил тугой бумажный цилиндр в ее горячую ладонь.
– Вот, возьмите, тут гораздо больше. Я все равно улетаю через час, мне они здесь уже не понадобятся.
– Они… настоящие? – Вопрос вылетел прежде, чем она осознала, какую глупость сморозила.
И тут он улыбнулся. Так замечательно улыбнулся, что у Валентины дрогнуло сердце. Так может улыбаться только счастливый человек. Счастливый оттого, что облагодетельствовал существо более несчастное, чем совсем недавно был сам. Он не мог лгать. Он на самом деле решил выручить ее. Бескорыстно. Пока бескорыстно. А что будет потом?
Она, опустив голову, вдруг порывистым, благодарным движением прижалась к нему, обняла и поцеловала куда-то между ухом и щекой. Вдохнула аромат акации вместе с жарким, горьковатым запахом мужского одеколона и почувствовала вдруг, как весь навалившийся на нее кошмар в одно мгновение превратился в мирно цветущую благоухающую розовую клумбу…
Москва, 2000 г.
Дежурная часть отделения милиции
Центрального административного округа
– Валя, что случилось?.. – Лева крепко обнял ее своими большими руками и усадил на жесткий стул. В комнате следователя они были вдвоем. Это свидание было щедро оплачено Кайтановым, как будут оплачены и следующие встречи и посылки, которых она не увидит. – Кто этот человек, которого застрелили? Ведь это же не ты? Не ты?
Валентина, закрыв лицо руками, разрыдалась. Она боялась, что из-за слез ей не удастся сказать ему ни слова. Но в груди пекло и саднило, а глаза уже ничего не видели. За какие-то несколько секунд она лишила заслуженного и тихого счастья троих существ: Леву, неродившегося ребенка и себя. Не будет теперь ни ласковых кайтановских рук, ни его нежной заботы, ни его бурного проявления страсти, ничего… Не будет, наверное, и ребенка.
– Это я его убила, – сказала она, высморкавшись и отдышавшись, собрав последние силы. – Он, видимо, следил за мной, знал, в какие часы я гуляю и когда прохожу мимо его дома… Он затащил меня туда, в подъезд, на улице как раз никого не было, затем в лифт, а оттуда в квартиру, дверь которой была уже открыта. Он знал, что затащит меня… Он ждал, готовился. Мы боролись. Он хотел меня, он – больной человек, он говорил что-то о моем животе, о том, что он его возбуждает… Но пистолет он направил на меня первый. И я поняла, что надо соглашаться. Лева, я понимаю, что тебе больно это слышать, но я сказала ему: да. Мне надо было выиграть время. Я даже расстегнула комбинезон, сняла вот этот свитер, и когда увидела, что пистолет лежит на столе, а руки его возятся с ремнем на брюках, схватила оружие и выстрелила в него… Почти не глядя. Два раза…
Он понял, что она говорит правду, – следователь сказал, что в стене имеется отверстие от пули, найденной на полу…
– Тогда почему же ты это не рассказала следователю?
– Не знаю, я вообще ничего не понимала…
– Ведь ты же действовала в целях самообороны. Ты – беременная женщина, тебя затащили в подъезд и под дулом пистолета заставили раздеваться… Да я найму тебе лучших адвокатов, я сделаю все, чтобы тебя только выпустили отсюда… Ты голодна? Как себя чувствуешь, Валя?
– Хорошо. Я нормально себя чувствую. И с ребенком все хорошо. Ты не переживай…
Она говорила не сама. Инстинкт самосохранения диктовал ей слова, фразы. Второй раз в жизни она забрела в тупик, и рядом снова был Лева Кайтанов. Но если в первый раз все было куда проще, ведь она успела вовремя вернуть и положить в сейф украденные из своей же конторы, где она работала бухгалтером, деньги, то сегодняшнее ее положение было, по ее мнению, безвыходным. Ее осудят, дадут срок, и рожать она будет в тюрьме.
– Ответь мне на один вопрос. – Лева придвинулся к ней почти вплотную. – Зачем ты призналась?
Она не знала, что ему ответить. Правду? Он никогда не простит ее и всю оставшуюся жизнь, уже без нее, с тоской будет прокручивать лишь самые мрачные кадры из их совместной жизни. И вряд ли поверит в то, что ребенок, которого она носила под сердцем, был его ребенком. И как может Кайтанов, с его жестким характером, смириться с тем, что он последние полгода делил свою жену с другим мужчиной! У его любимой Валентины два мужа? Две семьи? Два хозяйства? Два… супружеских ложа? Она и сама до сих пор не могла прийти в себя от того двойного образа жизни, который ей приходилось вести, обманывая Леву. Но и бросить своего первого мужа в том состоянии, в котором он находился, тоже не могла. Смерть Либина, Сергея Либина, скрывающегося под именем Юрис Гордис, все расставила бы наконец по своим местам и вернула бы Валентину в семью, где ее мужем был Кайтанов, но лишь в одном случае – если бы смерть Сергея была естественной. Но выстрел в висок – насилие в последней, необратимой его стадии. И виновный – в моем лице– должен непременно понести наказание. Сергей был молод, он мог бы еще долго прожить и рано или поздно устроить свою жизнь…
Теперь же, когда она, стараясь не смотреть Кайтанову в глаза, назвала Либина психически больным человеком, способным возбудиться от одного вида большого живота беременной женщины, она поняла, что убила Сергея дважды. Один раз – физически, другой – своим предательством. И все ради запоздало пришедшего к ней чувства раскаяния в содеянном… Только теперь, когда мысли ее обрели логику молодой и здоровой женщины, ожидавшей ребенка, она начала успокаивать себя тем, что предала Сергея ради новой жизни, ради ребенка, который должен родиться.
Кайтанов принес ей теплые вещи, продукты и деньги.
– Подожди совсем немного, и я освобожу вас отсюда… Я сделаю все возможное… – Последние слова прозвучали как клятва, вызывая у Валентины болезненный озноб и мурашки. – И еще… Я понимаю, конечно, что вопрос идиотский, но все-таки… он ничего не сделал с тобой?
– Нет, – порозовела она от стыда. – Не успел.
– Валя… – Кайтанов набрал побольше воздуха: – Валентина, ты сильная женщина… Скажи мне, пожалуйста, тебя не заставили сделать это признание? Может, это из-за меня? Молчи, дай сказать. Так вот, если тебе кто пригрозил, скажи сразу, чтобы адвокатам было легче тебя защищать.
– Нет, Лева, ничего такого не было… И ты здесь ни при чем.
– Я слишком хорошо тебя знаю. Тебя могли шантажировать жизнью и здоровьем ребенка. Причин может быть много. Но если ты говоришь правду, то, возможно, уже завтра выйдешь отсюда… Валя, – он погладил ее по голове, как маленькую, – и не молчи, когда тебя вызовет следователь. Следователи – они тоже люди. Не надо их злить. Ты понимаешь меня?
Валентина понимала, что Кайтанов, стараясь говорить с ней ласково, как муж, в то же самое время невольно сбивался на деловой, сухой тон. Вот и сейчас, думая о предстоящем допросе, он советовал ей выложить всю правду.
Правду? Да если я скажу правду, то длина цепочки, что потянется за этим делом, будет как раз равна петле вокруг моей шеи…
– Да. Лева… я все поняла. Ты иди, я больше не могу… Мне трудно… – Слезы снова подступили, и она закрыла лицо руками.
– Подожди! – вдруг почти выкрикнул он, вспомнив свой разговор со следователем. – А это убийство не могло быть связано с теми… тремя тысячами долларов, которые ты когда-то давно взяла у кого-то, не помню? Я понимаю, конечно, что сумма ничтожная, но мало ли… Что, если кто-то попытался затронуть твое самолюбие, честь, я же до сих пор не знаю, зачем тебе понадобились тогда эти деньги. Кажется, ты их взяла в кассе… Тебя не шантажировали?
– Нет, все это полная чушь… Деньги я вернула, мне элементарно надо было расплатиться с текущими долгами…
– Ну, хорошо, не буду тебя больше мучить. Там, в пакете, в коробке печенья безобидные успокоительные таблетки, кажется, валериана… Выпей, успокойся. Ты защищала нашего ребенка, а потому тебя оправдают. Жаль, что я не могу убить этого подонка еще раз… – И он, устремив взгляд мимо Валентины, заметно побледнел.
Глава 2
Саратов, 1998 г.
Вера Обухова проснулась поздно и, не открывая глаз, выпростала руку из-под одеяла, чтобы нажать на клавишу магнитофона. В квартире тотчас зазвучала популярная попсовая песенка, ломая сладкую, еще пропитанную последними обрывками сна тишину. Тяжелые, словно проникающие внутрь тела, удары сотрясали стены. Но только так можно было заставить себя разлепить веки, сорвать с тела последние покровы и встать под теплый душ. Читая дешевые романы и встречая там сцены пробуждения героинь, которые с утра пораньше лезли под холодный душ, Вера не понимала подобного проявления мазохизма. В ее представлении, идеальным средством поднять дух и укрепить здоровье являлось именно тепло – горячая вода, теплое помещение, пуховые одеяла и перины и вообще все, что было связано с теплом. «Я тропическое растение», – заявляла она всем своим знакомым мужского пола, с которыми рано или поздно оказывалась в постели. И как бы в подтверждение этому всякий раз демонстрировала, приоголив тело, свою изумительную бело-розовую тонкую кожу, напоминающую, как ей казалось, своей шелковистостью лепестки цветов. Мужчинам нравилось бывать у Веры дома, где она, заранее оговорив сумму, позволяла им практически все, начиная с традиционных любовных игр и кончая весьма изощренным сексом. Узкий круг мужчин, которых принимала Вера, постепенно расширялся. Но денег почему-то в ее копилке – ангеле из полого баварского фарфора с отбитым носом – не прибавлялось. Много уходило на одежду, косметику, духи и выпивку, не говоря уже о коммунальных платежах, о покупке лекарств (Вера часто простужалась, принимала пачками витамины и укрепляющие бальзамы) и продуктов. Мужчины, остающиеся у нее на ночь, привыкли к тому, чтобы перед тем, как лечь в постель, Вера кормила их сытным ужином. Учитывая же цены на рынке, где она покупала продукты, чтобы приготовить любовнику ужин, получалось, что чуть ли не половина «гонорара» уходит именно на еду (выпивку и конфеты приносил, как правило, мужчина). Повышать же свои расценки она боялась – клиенты и так жаловались, что визиты к ней обходятся им недешево и сильно отражаются на семейном бюджете. К слову сказать, у Веры были преимущественно женатые любовники.
Иногда, когда к одному ее знакомому бизнесмену из деревень в город приезжали фермеры, ей приходилось обслуживать сразу двоих, а то и троих клиентов. Это были крестьянского типа мужчины, но все же не совсем крестьяне, они отличались от простых работяг чистотой и мужской силой. Вероятно, свежий степной воздух, натуральные продукты и наличие денег позволяли им развиваться свободно, как диким животным в их естественной среде обитания. Это были неутомимые любовники, после ночи с которыми Вере приходилось целые сутки приходить в себя, отсыпаться… Зато после их отъезда оставалось много копченого мяса и сала, колбас, топленого масла и прочих деревенских разносолов. Кроме того, копилка пополнялась настолько, что можно было пачечку хрустящих банкнот отнести в ближайший сбербанк и положить на свой счет.
Редко, очень редко Вера позволяла себе не работать. В такие дни, которые она про себя называла затишьем, она просто валялась в постели, тупо уставясь в экран телевизора, вставая лишь для того, чтобы переставить видеокассету, принести или отнести поднос с едой, да в туалет.
Подружек всех своих она не любила, не привечала, завидовала их замужней жизни, их гарантированному достатку, выражавшемуся в зарплате крепко стоящих на ногах мужей. Быть может, в отместку или по воле случая со многими из этих мужей заводила романы, а после бурно проведенной ночи с одним из таких любовников встречалась с его женой, своей подругой, и жаловалась на одиночество. Ей было любопытно понаблюдать за тем, как подружка стремится показать ей, одинокой и никому не нужной женщине, свое сострадание, как зовет в гости или предлагает купить у нее по бросовой цене какое-нибудь вышедшее из моды платье. «А твой-то как, не изменяет тебе?» – спрашивала ее Вера, затаив дыхание и зная наперед ответ: «Нет, ты что?! У него на другую и не встанет… Скажешь тоже… Живем нормально, не жалуюсь. Заботливый, внимательный, детей любит. Все хорошо, вот только в баню с друзьями зачастил, иногда под утро приходит. Но я с понятием: он же дела там решает. У них сейчас так принято – где баня и водочка, там и разговор». Вера, слушая подобный бред, откровенно скучала. Она, переспавшая почти со всеми мужьями своих подруг и удовлетворяя таким образом свое женское самолюбие, одновременно проверяя на них свою неотразимость, так и не решила для себя, чего же ей больше всего на свете хочется – обладать всеми мужчинами на свете и жить за их счет или же угомониться, выйти замуж и зажить спокойной и размеренной семейной жизнью. Скорее всего, второе. Но разве можно после такой свободной жизни, какую она вела и к какой привыкла, жить с одним-единственным мужчиной – супругом и во всем доверять ему, если перед ее глазами прошло уже целое стадо неверных мужей, жены которых уверены в их честности и порядочности? Да она от ревности с ума сойдет, прежде чем ощутит сполна все преимущества семейного очага.
Иногда, смертельно уставшая и больная после изнурительной ночи, Вера наутро, глядя на себя в зеркало и вспоминая подробности последних десяти часов, рыдала до одури, до икоты, до тошноты, не в силах остановиться. У нее начинался истерический припадок, во время которого она хлестала себя по щекам, по оскверненным губам, щипала бедра и царапала грудь – до того она ненавидела себя, продававшуюся зажравшимся мужикам почти задаром, ублажая их своим унижением. В такие минуты она проникалась ко всем своим клиентам таким отвращением, что, будь у нее возможность выплеснуть ее на одного из них, мужчина захлебнулся бы ядом ее злобы и ненависти. Ни ароматические ванны, ни кремы и мази, ничто, казалось, не могло вытравить с ее кожи, словно намертво покрытой липкой смазкой, специфический запах мужских тел. И вот чтобы выбраться из этой смердящей жижи своих ощущений и воспоминаний, Вера звонила своей единственной близкой подруге – Любе Гороховой и напрашивалась к ней в гости. Люба, ровным счетом ничего не делая и не обладая никакими сверхъестественными способностями, очень быстро приводила ее в чувство, и от нее Вера уходила уже другим, обновленным человеком. И секрет подобных визитов был настолько прост, что, расскажи Вера кому об этом откровенно, ее мало кто понял бы. А дело было в том, что Вере важно было почувствовать рядом с собой существо более ущербное и униженное, нежели она сама. Даже несмотря на то, что сама Люба об этом и не подозревала.
Люба Горохова зарабатывала себе на жизнь тем, что убирала в чужих домах и, если представлялся случай, удовлетворяла половые инстинкты как хозяев, так и их гостей. Но делала это за дешевые подарки – за банку крема, бутылку вина, коробку конфет. Люба, приехавшая в Саратов из Перелюба, вот уже более пяти лет снимала комнатку у пенсионерки Елены Андреевны и никогда даже не мечтала о том, чтобы приобрести себе в городе собственный угол. Она относилась к той породе людей, которые четко знают свое место в этом мире. Люба была уверена, что бог создал ее и подарил ей жизнь лишь для того, чтобы она мыла полы, стояла у плиты и удовлетворяла мужчин. И радовалась каждому рублю как ребенок. Вера и познакомилась-то с Любой как с домработницей, которую ей порекомендовал один из ее клиентов. И если поначалу Вера испытывала к этой совсем чужой ей деревенской девушке с рыжими волосами и лицом, усыпанным коричневыми веснушками, лишь презрение, то постепенно в ее душе появилось чувство, похожее на родственное. Так тепло она могла бы относиться, скажем, к своей сестре, которой у нее никогда не было. Ей нравилось, что Люба выкладывается на работе и считает это нормой. Иногда, следя за тем, как она моет полы или вытирает пыль, она испытывала приятное и какое-то зудящее чувство, переходящее в блаженное оцепенение. Люба водила влажной тряпкой по паркету, а Вере казалось, что эта симпатичная рыжуля поглаживает ей спину между лопатками. Быть может, это происходило оттого, что Люба от природы была наделена плавными движениями и была ласковым, мягким и добрым человеком. И хотя Люба проработала у Веры недолго, всего-то месяц (она отказалась от домработницы в принципе, чтобы не сковывать себя в ее присутствии в телефонных разговорах и не отказывать клиентам в дневное время), это не помешало им в дальнейшем перезваниваться, видеться, дружить. Вере доставляло удовольствие подкармливать Любу, дарить ей свои вещи и даже одалживать деньги. На фоне Любы жизнь Веры представлялась совсем в другом свете; присутствие в ее жизни такой удивительно неприхотливой девушки возвышало ее в собственных глазах и поднимало на уровень эдакой удачливой городской богатенькой барыньки, ведшей вольную и сладкую жизнь. Такой ее воспринимала Люба, и такой бы хотела видеть себя и сама Вера. Поэтому-то, навещая Любу в ее темном углу в крохотной комнатке у Елены Андреевны, мрачнейшей тетки, недовольной всем на свете и заставляющей Любу убираться еще и у нее (и это не считая довольно высокой платы, которую она брала с Любы), Вера испытывала настоящее облегчение: ну вот, я-то, оказывается, живу еще более-менее – не то что эта, убогая… Любе же льстили ее визиты, она готовилась к ним, заваривала чай, ставила рюмки на маленький круглый стол, нарезала колбаску и ждала звонка в дверь, чтобы впустить в свою жизнь эту хорошо пахнущую и красивую Верочку Обухову, хозяйку по жизни…
Но однажды в жизни Любы произошли крупные перемены – она нашла себе богатого хозяина и, вместо того чтобы убираться в нескольких квартирах, теперь ходила только к нему. Миша Николаиди, красивый богатый холостяк тридцати лет, единственный из всех, кто смог оценить по-настоящему Любин каторжный труд, стал платить ей столько, сколько ей и не снилось. Вера, узнав об этом, вместо того чтобы расстроиться по этому поводу (она достаточно хорошо знала свою натуру и понимала, что повышение Любиного социального или даже всего лишь денежного статуса понизит ее собственный), почему-то порадовалась за нее. Хотя нехорошие, подлые мысли все равно полезли в голову, но связаны они были как раз с Мишей Николаиди: положив Любе столь высокое жалованье, он, скорее всего, рассчитывал и на другие услуги, которые она, не пикнув, будет ему оказывать. Вера даже произнесла это вслух, не боясь обидеть подружку или даже испортить ей настроение, потому как знала, что Люба воспримет эти слова как дружеское предостережение, проявление заботы. «Подумаешь, он такой красивый, высокий, мне и не таким приходилось делать…» Значит, она знала, на что соглашается. Но на деле вышло не совсем так, как думала Вера. Миша первое время ее даже пальцем не трогал, словно присматривался к ней, продолжая вести свой обычный образ жизни: работа и женщины, которых он выпроваживал на ночь, вызывая такси… Их сближение произошло более естественным образом, когда Миша заболел и Любе пришлось выхаживать его после тяжкого гриппа. В то время она почти жила у него, по-матерински нежно и настойчиво заставляя его проделывать неприятные лечебные процедуры, пить литрами теплые и противные на вкус травяные отвары, дышать над паром и прочее… Вот тогда-то, чтобы каким-то образом обозначить свое выздоровление и доказать себе и, быть может, Любе, что он почти здоров, Миша Николаиди затащил свою домработницу в постель и не выпускал целые сутки. Но потом куда-то уехал на месяц, а по возвращении вел себя как и прежде, лишь изредка позволяя себе подобное. Он не знал, что втайне от него Люба сделала аборт, потратив на обезболивание почти все, что к тому времени накопила. В больнице, куда она обратилась, дрожа от страха перед операцией, какие-то злые люди сориентировали ее на сумму на порядок выше существующей. А поскольку у Любы это был первый аборт, она отдала все свои деньги, чтобы только не чувствовать боли. Причем отдала вперед, еще не зная, проснется ли после калипсола.
…Под теплым душем Вера просыпалась медленно, обливаясь розовым жидким мылом и думая о том, что все-таки утро – это не так уж и плохо, особенно если ты выспалась и восстановила силы. Звонок по телефону прервал ее приятное занятие, и она, накинув на себя полотенце, побежала, оставляя на паркете мокрые следы, на кухню, где оставила телефон. Звонила Люба. Страшно смущаясь и даже немного заикаясь, она спрашивала, не подскажет ли ей Вера, как делать форшмак и сколько орехов кладут в сациви. Дело в том, что Миша ждет гостей и просит ее приготовить что-нибудь необычное, вкусное. Еще он говорил что-то про омлет, но уж его-то готовить проще простого, были бы яйца да мука… Вера была немного раздосадована тем, что звонил не клиент, которого она ждала к вечеру, обещавший уточнить время свидания, а всего лишь глупышка Люба, ни разу в жизни не готовившая форшмак. Тем не менее она снисходительно объяснила ей, что к чему, и спросила на всякий случай, кого это решил пригласить к себе Николаиди. Оказалось, что друзья детства решили устроить небольшой мальчишник. Любе же проще – не надо готовить сладкое. Всплыла, конечно, у Веры в голове мысль о том, что было бы неплохо появиться там как бы ненароком, сделав вид, что забежала к Любе на минутку, за ключами или какой другой безделицей, чтобы и самой увидеть друзей Миши и чтобы на нее, разодетую в пух и прах, обратили внимание и оценили, а может, и пригласили в свою мужскую компанию. А вдруг там она встретила бы свою судьбу, настоящего мужчину, за которого можно было бы выйти наконец замуж и угомониться? Но потом, подумав немного, решила не искушать себя и аккуратненько свернуть разговор с разболтавшейся Любой, чтобы окончательно не замерзнуть, стоя голышом и босиком на сквозняке. Последние слова, которые она тогда сказала, обращаясь к Любе, были: «Будь вечером дома, я тебе перезвоню. Если у меня планы изменятся, то сходим с тобой в кино». Разве Вера могла знать, что больше уже никогда не услышит ее голос?..
Москва, 2000 г.
Дежурная часть отделения милиции
Центрального административного округа
Валентина медленно приходила в себя и заставляла себя поверить в реальность происходящего. Она уже устала зажмуриваться в надежде, что, раскрыв глаза, увидит себя в привычных уютных домашних условиях. Но тем не менее эта игра приносила ей заметное облегчение. Она забывалась в коротких снах, спасавших ее от кошмаров и страхов, и тогда ей казалось, что она дома, сидит на широком диване, покрытом оранжевым пледом, но не одна, а почему-то с Иудой, улыбающимся мокрыми толстыми губами Иудой, следящим за перемещением карт… Они часто играли с ним в карты или вдвоем мчались на колоссальной скорости на ярких компьютерных иномарках, не боясь разбиться о скользящие стены фиолетовых ночных туннелей, о кирпичные красные бордюры улиц виртуальных городов… Даже после ухода Иуды, когда они с Кайтановым засыпали, прижавшись друг к другу, ее преследовал воюще-трубный, моторный звук автомобилей и даже липкие, пристающие к языку фразы-словечки типа «счас я тебя урою», «зашибу», «вот я тебя и прижал к стенке», «гляди-кось, вырвалась, в натуре», «вон та желтенькая «Мазда»-хрюзда – это ты»… Лева считал эти совместные игры вредными для ребенка, на что Валентина легкомысленно отвечала, что мальчик вырастет автомобилистом. Она и сама не могла объяснить, как это случилось, что Иуда, взрослый, в общем-то, мужчина, стал неотъемлемой частью ее дневной жизни. Она словно обрела потерянного на долгие годы друга детства и теперь наверстывала с ним все детские игры, считая это вполне нормальным заполнением досуга. Ведь Кайтанова подолгу не бывало дома, особенно первый год их совместной жизни. Но поначалу Валя радовалась этому, потому что ей требовалось время, чтобы привыкнуть к нему и даже научиться по нему скучать. Эти тянущиеся в пустой и тихой квартире дни оказались хорошей терапией ее нарождавшейся любви к Кайтанову. Слоняясь по квартире и представляя себе их вечернюю встречу, она настраивала себя на близость, на то, что рано или поздно должно стать неотъемлемой частью их супружеской жизни, и ей это стало удаваться. Ожидая Леву, она рисовала в своем воображении сцены, в которых некрасивый и даже страшный Кайтанов насилует ее в темной спальне, как изголодавшийся и молчаливый зверь, и эти фантазии приводили ее даже в какое-то исступление, вызывая желание. В реальности же все оказывалось острее и ярче представленного – Кайтанов в полумраке комнаты казался ей еще более уродливым и даже злым, как и подобает быть зверю. Но спустя несколько месяцев после ее приезда в Москву, после ее – на первых порах жертвенного – поступка, вызванного решимостью отблагодарить этого удивительного человека за все то, что он сделал для нее там, в Саратове, в кафе, дав ей пачку долларов, ее отношение к Леве изменилось. И на смену животному инстинкту, распаляемому ее фантазиями и необычностью ситуации, в которой она оказалась, сбежав от своей прежней жизни, пришло настоящее чувство, не нуждающееся уже ни в каких психологических допингах. Она незаметно для себя стала частью Кайтанова, и его лицо вызывало в ней лишь трепет любящей женщины. И он чувствовал это, когда она целовала его лицо, когда ее глаза туманились желанием или наполнялись слезами благодарности и счастья. Ледяная корка, в которой билось ее измученное сердце, оттаяла. Прошлое этой талой кровью просочилось сквозь сознание, не задерживаясь, и Валентина решила подарить Кайтанову ребенка.
Иуда, появившись в их доме в первый раз, когда его прислал к ним Ваэнтруб, чтобы настроить новый компьютер, смотрел на нее так, словно после жизни в лесу он оказался в портретном зале Третьяковки – он не спускал с Валентины глаз… Понятное дело, что он влюбился. И хотя любовь его была как бы игрой, где было много места для шуток, общего интереса к компьютерным играм, откровенных бесед со стороны Иуды о своих уже реальных псевдолюбовных похождениях, но все равно Валя чувствовала рядом мужчину, готового в любую минуту доказать ей свое вполне конкретное чувство, пусть даже оно ограничивается рамками естественного влечения. Так случилось, что уже очень скоро она привыкла к его приходам в качестве компьютерщика-учителя, терпеливо объяснявшего ей смысл каждой клавиши, а впоследствии даже окунувшего ее с головой в дебри сложной терминологии и основных принципов работы «железа». «Чайник» в лице Валентины делал большие успехи и уже мог бы сам справляться с несложными входами и выходами из игр. Но ей почему-то было жаль потерять Иуду – веселого и остроумного партнера по этим же играм и интересного собеседника. И Кайтанов, выслушав ее, согласился с тем, чтобы Иуда навещал ее уже просто так, независимо от компьютера. Он настолько доверял ей, что не мог и мысли допустить о каких-то других отношениях, которые могли бы связывать его жену с этим большим кудрявым толстяком, скрашивающим ее дневное одиночество. Он не видел в этом ничего предосудительного, ничего дурного, хотя, если бы ему кто-нибудь из посторонних рассказал о таком «друге дома», он, не задумываясь, предположил бы наличие сексуальных игр между компьютерщиком и молодой женщиной. Тем более что формула отношений между мужчиной и женщиной, при которой внешность мужчины не играет никакой роли (он уже успел испытать это на себе), как нельзя лучше могла бы подойти и к Вале с Иудой.
Иуда стал приходить к Вале почти каждый день. Кайтанов напрасно называл его «мебелью», Иуда обладал завидным интеллектом, и беседовать с ним можно было на самые разные темы. Но больше всего Валентину забавляли рассказы о его любовных похождениях, о девушках, с которыми он встречался и которые все как одна требовали от него денег. «Если спросить всех этих самочек, что им больше хочется – секса или денег, то девяносто девять процентов ответят в пользу «зеленых», – сокрушался, качая своей круглой кудрявой головой, Иуда. – А я ведь половой гигант, я многое умею, и деньги в жизни не самое главное…» Свои рассказы он сдабривал солеными словечками, щедро сыпал современным подростковым сленгом и от души хохотал над своими же незадачливыми похождениями, сравнивая себя с Ламме Гудзаком. Почти всегда его бросали. И редко когда он сам давал понять своей очередной девушке, что не собирается больше встречаться с ней. Короче, этакий современный Казанова с той лишь разницей, что Казанова имел привлекательную внешность, а Иуда был «жирная бочка родила сыночка», как он сам себя обычно называл…
Полнота Иуды была не случайной. Этот большой тридцатилетний мальчик был классическим обжорой. Но ел не все подряд. Делая культ из еды, стремясь получить наслаждение от принятия пищи, он сам готовил и даже научил кое-чему Валентину. К продуктам он относился с трепетом, наделяя кочан капусты или копченый окорок такими эпитетами, каким позавидовал бы и Шарль Де Костер. Отказавшись еще в самом начале жизни с Кайтановым от домработницы, Валентина все делала по дому сама, но постепенно в приготовлении еды стал активнейшее участие принимать Иуда. Ему поручалась самая грязная и утомительная работа – чистить овощи, отбивать мясо и мыть посуду. Совместными усилиями была собрана неплохая библиотека по кулинарии, и Валентина очень скоро наряду с компьютерными премудростями познакомилась и с основными принципами и правилами готовки.
Понятное дело, что Иуда обедал у них, но к приходу Кайтанова и духа его уже не было в их доме. Он во всем знал меру, кроме еды, с улыбкой думала о нем Валентина, вспоминая каждый прошедший день, заполненный до предела их совместными с Иудой делами и играми. С Кайтановым они о нем не говорили – у них были темы поважнее и поинтереснее этой.
Сейчас, сидя на жестком стуле в камере, Валентина, вспомнив внезапно лоснящееся розовое лицо Иуды, его кудри и хитрые глаза, вдруг ущипнула себя за руку и даже вскрикнула от боли. Нет, это не сон, она здесь, в камере, одна, ее посадят в тюрьму, и никогда уже больше она не сможет жить той райской жизнью, которой она жила с Кайтановым и с Иудой… Она опустилась на такую низкую ступень, что поднять теперь ее отсюда наверх сможет только чудо или смерть, когда она вознесется… И все из-за кого? Из-за человека, не способного в свое время доказать свою невиновность, человека слабого и слишком порядочного по отношению даже к самому себе… Да разве можно в этой стране защищаться законными методами? Здесь можно только умереть – этого права никто не посмеет у меня отнять…
Она закричала. Она хотела какого-то действия, поступка, реакции следователя на ее слова. Она будет паинькой и все расскажет ему про соседа-маньяка, напавшего на нее с целью изнасиловать, а может, и убить. Она будет защищаться до конца. И спасет своего ребенка, и Кайтанова, и свою жизнь. Либин не стоит таких жертв, которые она уже принесла к его холодным, мертвым ногам. Смерть никуда не уйдет, она всегда здесь, рядом, стоит только решиться. А вот жизнь впереди прекрасная, на удивление…
– Скажите следователю, что я готова ему все рассказать. Мне уже лучше. Ты слышишь, что я тебе сказала, старая корова?
Ее бросило в пот от последней грубости, она увидела, как женщина в форме, появившись на пороге камеры с ключами в руках, побледнела и глаза ее словно превратились в черные неподвижные блестящие камни.
– И попробуй только дотронуться до меня или моего ребенка пальцем – мой муж сделает так, что вместо костей у тебя будет дробленка, каша… Я не шучу… Веди к следователю и не смей касаться меня своими грязными лапами…
Как ни странно, но ее слова произвели впечатление на женщину в форме – пыхтя и отдуваясь от злости, та вывела ее из камеры, даже не надев наручников…
Москва, 2000 г.
Адвокатское бюро «Шапиро и партнеры»
Кайтанов сразу из милиции поехал к своему другу, адвокату Захару Шапиро. План, который родился в его голове, пока он разговаривал с Валентиной, был неблагоразумен, опасен, но сулил им обоим пусть сомнительное, но все же счастье находящихся в бегах преступников. Да, он был готов пожертвовать всей своей жизнью и карьерой, всем своим будущим (без Валентины оно все равно бы потеряло всякий смысл), лишь бы быть с ней вместе и присутствовать при рождении своего первого и, как ему теперь казалось, единственного сына. Они купят фальшивые паспорта, уедут за границу, и их никто и никогда в жизни не разыщет. Он не верил в справедливый суд, в возможность выбраться из этой странной и страшной истории посредством одних лишь усилий адвокатов и порядочности судьи. Он верил только в свою любовь, в свои деньги, которые как раз и помогут ему сохранить эту любовь в живых. Он с содроганием думал о том, что ждет Валентину в том случае, если она окажется в российской тюрьме со всеми ее законами и правилами. Не ощутив реальной помощи от мужа, то есть от него, от Кайтанова, она примет самое беспроигрышное (на ее взгляд) решение и уйдет из жизни, чтобы не обрекать своего ребенка на существование в пропитанных всеми людскими пороками стенах тюрьмы. Она найдет в себе силы, чтобы совершить этот тяжкий – уже перед лицом бога – грех, и предпочтет смерть гниению на нарах. И ни за что не допустит, чтобы ее ребенок родился на цинковом столе в тюремной больнице и чтобы по розовой попке его хлопнула красная от цыпок и дрожащая от дешевой водки рука тюремного акушера.
Шапиро ничего не знал и, услышав, что Валентина убила человека, так и сел. Толстые коричневые от заморского загара щеки его нависли над белым тугим воротничком сорочки, глаза из любопытных стали усталыми, в них читалась боль. И Кайтанов понял, что ни красноречия известного Шапиро, ни его интеллектуального потенциала все равно не хватит для того, чтобы Валя вышла на свободу.
– Пойдем… выйдем, подышим свежим воздухом, – пригласил он Захара на улицу из опасения, что их разговор может быть подслушан.
– У тебя есть какие-то конкретные мысли? – сразу же, оказавшись в тени лип на скамейке рядом с крыльцом адвокатского бюро, задал вопрос деловой и всегда собранный Захар. Бриллиант сверкнул на его мизинце, когда он в замешательстве потер свой аккуратный нос – единственный неосмысленный и вошедший в привычку жест, за который его ругала жена. («У тебя же после того, как ты потрешь свой нос, всегда идет кровь… Ты перепортил все сорочки, а они, между прочим, денег стоят…») – Ты не веришь, что нам удастся решить этот вопрос обычным путем.
– Нет, не верю… Я тут кое-что придумал… Короче, Зоря, тебе надо будет просто пару минут ничего не делать, и все.
– Побег?
– Да, из кабинета следователя, куда ее приведут для того, чтобы она поговорила с тобой как с адвокатом. Им и в голову не придет, что она сможет сбежать. Я был там, видел, что решеток на окнах нет, больше того – они вообще раскрыты… Первый этаж высокий – идеальный способ для побега. Мои люди примут ее, когда она заберется на подоконник, я все продумал и даже нашел людей, хотя ничего еще никому не рассказал. Мне важно было, чтобы согласился ты. Ты согласен?
– Но у меня будут неприятности… Не проще ли поговорить со следователем? Может, он сам поможет тебе?
– Нет, это исключено. Я наводил справки – наш следователь не продается. Редкая порода людей. С одной стороны, это приятно, что еще не весь мир скурвился, но с другой – он ни за что не поможет мне с побегом. Если ты боишься, что тебя в чем-нибудь заподозрят, то можешь не переживать… Валентина оглушит тебя чем-нибудь, небольно… А за это небольшое неудобство ты получишь пять тысяч баксов. Решай, Зоря…
– Я понимаю тебя, Лева, но уж больно просто, если тебя послушать, все это… Твою жену могут подстрелить при побеге, или же она может быть травмирована в момент спуска из окна, ты подумал об этом?
– У нее все получится. Зоря, мне больше не к кому обратиться с этой деликатнейшей просьбой. Но от того, как мы все сработаем, зависит слишком много…
Шапиро чувствовал, что Кайтанов находится в последней стадии нервного напряжения и что, если он ему сейчас откажет, тот сам, своими силами все равно попытается вызволить жену. Но у него, как у человека, у которого отняли самое дорогое, все гиперболизировалось в сознании. Простой выход, подсказанный ему рассудком, решал проблему, что называется, «малой кровью». Захар попытался это озвучить:
– Лева, существует еще один способ – залог. Ты не думал об этом?
– Так ведь она же совершила убийство…
– Ну и что? Ведь она – женщина, к тому же никогда не сидела, беременная… Я думаю, вот об этом как раз и можно договориться. Должны же они учесть тот фактор, что она сама призналась в убийстве. Это случается не так уж и часто. Если ты позволишь, я попытаюсь договориться об этом, тем более что шанс выиграть дело и ограничиться условным сроком – есть…
– Уж слишком неуверенным тоном ты мне это сейчас сказал. Хорошо, залог так залог. Ты готов прямо сейчас звонить следователю и говорить об этом?
– Готов…
– Тогда иди и звони, а я подожду тебя здесь…
Захар ушел, оставив после себя сладкий дух одеколона, Кайтанов же достал пачку сигарет и закурил. Чтобы убить время, он достал из кармана телефон и набрал номер Иуды.
– Привет, Иуда, это я. Теперь тебе не с кем будет играть на компьютере… – Он нервно засмеялся. Иуда сейчас для него был частью его семейной жизни, атрибутом домашних невинных развлечений, ожившим пуфиком или заговорившим толстым кудрявым псом. – Я бы хотел с тобой поговорить… Ведь ты часто сопровождал ее в магазин, на прогулках… Может, ты видел что или знаешь? Все бросай и приезжай на Таганку, я у Шапиро… Кажется, ты знаком с ним…
Иуда, ничего не понявший из разговора с Кайтановым, сказал, что через полчаса будет на месте. Но в конце не выдержал и все же спросил:
– А что случилось? И почему мы не будем играть…
– Хороший вопрос. – Не в силах сдержать нервную дрожь, Кайтанов разразился ужасным хохотом: – Твоя подружка, Валентина, убила какого-то подонка из соседнего дома. Р-р-раз – и убила! Пиф-паф! – И уже более серьезно: – Ты мне нужен, Иуда, лети скорее… Кто знает, может, твои показания окажутся полезными… А ты действительно ничего не знал?
– Убила?.. Как это?
Но вместо ответа он услышал лишь громкое дыхание Кайтанова.
– Все. Еду. Я быстро…
Закинув руки за голову, Лева подставил лицо щедрому на ласку и тепло солнцу и, зажмурившись, представил себе Валентину. Она тоже была такая же теплая и ослепительная, источающая жизненную силу. И вдруг в памяти всплыла другая картинка – залитый солнечным светом силуэт женщины, появившейся перед ним однажды на пролет ниже его квартиры. Кайтанов приехал на обед около двух часов, поднялся к себе и вдруг на лестничной площадке, рядом с распахнутым окном увидел женщину. Точнее, ее силуэт. Солнце заливало ее тоненькую фигурку, и Кайтанову поначалу показалось даже, что это Валентина. Но это была не она. Женщина отпрянула от окна и внимательно посмотрела на Кайтанова. Словно сфотографировала его своими большими светлыми глазами. Она курила, но он понял это чуть позже, когда запахло сигаретным дымом. Следовательно, она закурила, как только увидела его. Выразительное лицо Кайтанова спросило ее: вам кого? На что женщина отрицательно покачала головой: я не к вам. Ну и что? Мало ли кого он мог увидеть в подъезде? Солнца было так много, что маленькая голова женщины показалась ему сделанной из цельного куска золота. Блондинка, можно даже сказать, красивая, вот только черты лица несколько грубоватые. Она была в светлых брюках, белой блузке, на шее, как живой, шевелился желтый газовый шарфик.
Кайтанов тогда подумал, что женщина кого-то ждет. Пришла без приглашения к кому-нибудь в гости, а дома никого нет. Обычная история. Вот только непонятно, с какой стати она вспомнилась ему сейчас.
Он переключился на тему залога. Да, залог, это было бы идеально. Но получится ли? И хватит ли у него наличных денег, чтобы хотя бы на время выкупить Валентину у этих… Он с отвращением вспомнил зеленые стены кабинета следователя и специфический запах табака, въевшийся в стены. Можно представить себе, подумал он, какие запахи одолевают ее в камере… И вдруг теплая волна надежды захлестнула его, когда он представил себе возвращение Валентины домой и ее желание как можно скорее избавиться от этого казенного запаха нечистот и табака. Он сам вымоет свою жену, сам завернет в полотенце и как драгоценную ношу отнесет в спальню. И никуда не уйдет ни в этот день, ни на следующий, пока не убедится в том, что опасность миновала… Или же будет брать ее с собой на работу, и временно Валентина поселится у него за кабинетом, в комнате для отдыха, где он создаст ей все условия для спокойной жизни. Его секретарша будет приносить им еду из ресторана, а чтобы Валентина не скучала, ей принесут компьютер с ее любимыми играми, и Кайтанов сам лично пригласит к ней верного Иуду… Главное – дожить до суда.
Шапиро вышел улыбающийся, большой палец правой руки был поднят в знак того, что все получилось. Лева покачал головой – он еще не верил в свое счастье.
– Не знаю, как ты, конечно, воспримешь ту цифру, что они заломили, но в прокуратуре тоже не дураки, они прекрасно понимают, что залог в сумме пяти тысяч долларов, с которого и начался, собственно, наш торг, смехотворен. Ты же все-таки директор банка, а потому эти деньги вряд ли удержат вас от побега… Нет-нет, это не было произнесено ими вслух, но подразумевалось… Так вот. Собирай наличные – тридцать тысяч баксов – и Валентина твоя.
– Тридцать тысяч? Да… И как реально все это будет выглядеть? Кому я должен отдать эти деньги? Наличными или как?
– Проще всего и быстрее перечислить в сбербанке на счет суда, квитанцию принесешь в прокуратуру, и вот, собственно, и все!
– У тебя есть номер этого счета?
– А как же? – говорил он, все еще нервными и торопливыми движениями промокая лоб носовым платком. По всему видно было, что и он испытывает чувство огромного облегчения, поскольку и ему теперь не придется помогать в организации побега и рисковать своим здоровьем, а то и жизнью, пусть даже за пять тысяч долларов. Все устраивалось лучшим образом. И сама Валентина, согласившись наконец давать показания, поспособствовала такому благоприятному исходу дела, о чем он и сообщил Кайтанову.
– А сейчас? Сейчас можно к ней поехать?
– Ее допрашивают… Она отвечает на вопросы. Думаю, что и это сыграло свою положительную роль. Я бы на твоем месте сразу же после сбербанка поехал домой и немного поспал. На тебе лица нет.
– Наверное, я так и сделаю… Правда, у меня голова идет кругом… Спасибо тебе, Зорька, ты действительно здорово помог мне. Но прошу тебя, никуда не уезжай из Москвы в ближайшее время, ведь будет суд, и я хотел бы нанять тебя в качестве адвоката. Надеюсь, ты не против?
– Нет. – Шапиро пожал Кайтанову руку, и они расстались, договорившись о вечернем звонке Левы.
Захар вернулся в свое бюро, а Кайтанов – на скамейку, где вынужден был теперь дожидаться Иуды. Телефонный звонок вывел его из задумчивости. Звонила какая-то женщина. Она, заметно волнуясь, сказала, что ей есть что рассказать о Валентине. Просила его немедленно приехать к себе домой и ждать ее звонка. И никаких подробностей, объяснений. Когда Лева отключил телефон, по аллее уже шел быстрой походкой Иуда. Большое тело его тряслось складками жира. Он отвратительно лоснился и был потен. Но тем не менее это был Иуда, спешащий на помощь мужу своей Валентины. И будь Иуда строен и красив, как тот парень, что лежал теперь с пулей в башке в морге, вряд ли Кайтанов позволил бы Валентине играть с ним на пару в гонки или в сказочные компьютерные лабиринты…
– Лев Борисыч, что случилось? Где Валентина? Ваш телефон дома не отвечает… Вы даже автоответчик не включили…
– Да, не хотел, чтобы меня тревожили. И без того проблем куча… Валя убила одного парня, который жил в доме по соседству. Она не говорила тебе про него? Ты не видел, чтобы к ней кто-то подходил? Ты вообще понимаешь, о ком идет речь?
Иуда опустил глаза, и Кайтанов вдруг понял, что он что-то знает.
– Почему ты молчишь? У меня мало времени… Валя в милиции, сидит в камере, ее даже не кормят… Ты что-нибудь знал?
– Я видел этого парня, он красивый, – сказал Иуда, не поднимая глаз, и Кайтанов подумал о том, что эта фраза делает их с Иудой ближе, словно тот, другой, которого Валя убила, был не из их с Иудой племени. Тот, убитый, был красив по сравнению с ними. И Иуда не мог не заметить парня, который наверняка какое-то время присматривался к Валентине, прежде чем напасть на нее и затащить в подъезд.
– Ты видел его? Где? Как он себя вел? Он подходил к ней? Они разговаривали? Она говорит, что он напал на нее, что он маньяк, который неравнодушен к беременным женщинам. Он затащил ее к себе в подъезд, в дом, где снимал квартиру, и приказал… Словом, это уже неважно. Главное, что она застрелила его как бешеного зверя. И правильно сделала, – заметил он, как бы рассуждая сам с собой. – Вот, собственно, и все.
– Когда это случилось?
– Вчера. Так ты видел этого сукина сына?
– Да, кажется, видел. Он жил в соседнем доме. Высокий красивый молодой мужчина. Он часто стоял возле подъезда, когда мы с Валей гуляли. Я сразу обратил на него внимание.
– А может, они были знакомы?
– Нет, не думаю… – почему-то заволновался Иуда.
– Послушай, какие чувства ты испытываешь, черт возьми, к моей жене? Давно собирался тебя спросить. Ты любишь ее? Ты хочешь ее? Может, ты такой же, как и тот, кто затащил ее к себе в подъезд? Может, и ты тоже мечтаешь затащить ее в постель?
Он не заметил, как сорвался на крик. Прохожие оборачивались на них.
– Нет, я и не мечтаю… Она любит только вас, Лев Борисыч. Она постоянно говорит мне об этом. А я… Вы же не поверите мне, если я скажу вам, что не вижу в ней женщину. Вижу. Но я счастлив уже тем, что мне разрешено быть рядом с ней. Я давно стал ее рабом, а вы и не заметили.
Он говорил с улыбкой, какая, наверно, бывает у приговоренных к смертной казни. Улыбка висельника. До Кайтанова только что дошло, что и Иуда сейчас потерял Валентину, свою хозяйку, госпожу, свою мечту.
– Ладно, подробности ты не знаешь, как я понял…
– Нет, я ничего не знаю. Да и то это всего лишь предположения… И что же теперь будет, Лев Борисович?
– Попытаюсь забрать ее сегодня вечером оттуда.
– А почему вечером?
– Да потому что сейчас ее допрашивают. А у меня важная встреча.
– Ну и выдержка… – Иуда покачал головой. Жирные кудри вызвали у Левы приступ тошноты. «И как это она могла находиться с ним целыми днями?» – Я бы на вашем месте прямо сейчас начал действовать, отвез деньги…
И Кайтанов понял, что Иуда прав. Деньги! Надо срочно перевести деньги…
Но, с другой стороны, какая-то особа собиралась рассказать ему что-то о Валентине. Кто эта женщина и что она может знать? Мысль отдать деньги Иуде и поручить ему внести залог за Валентину он отогнал прочь – в таком важном деле он должен действовать сам.
– Это хорошо, что ты пришел… Мы поступим следующим образом. Ты вместе со мной сейчас поедешь ко мне на работу, я возьму деньги, оттуда заедем в сбербанк, внесем залог, а уж квитанцию ты отвезешь в милицию сам. Там уже все знают. Если получится, попытайся встретиться с ней и успокой ее, скажи, что вечером ее уже отпустят…
– А если ее отпустят раньше?
– Дело в том, что мне только что позвонили… Какая-то женщина пообещала мне рассказать что-то о Валентине, я так понял, речь пойдет об убийстве этого мерзавца. Возможно, это свидетельница, которая хочет получить свои деньги… И я не могу упустить этот шанс. Так ты отвезешь квитанцию?
– Спрашиваете…
– Тогда поехали. – И Кайтанов решительно направился к своей машине. Он не мог объяснить себе, почему у него именно сейчас проявилось такое неприязненное чувство к этому Иуде. Его физически тошнило от всего его внешнего облика. Он вдруг представил себе, что это не тот красивый парень, а именно Иуда набрасывается на Валентину и тащит ее в подъезд. От такой картинки у него внутри что-то перевернулось, руки так прямо зачесались… Если закончится все благополучно – положу конец этим играм, к такой-то матери… Иуда. Право слово, Иуда, такая мерзкая рожа. Он просто отвратителен. Надо будет поговорить с Валей…
Саратов, 1998 г.
Вера терпеть не могла, когда ее любовники в постели начинали откровенничать о своей интимной жизни со своими женами. Ясное дело, что все эти рассказы имели одну цель – дать понять Вере, насколько она хороша в постели, нежна, гибка и понятлива. Не то что наши жены. Но Вера была брезглива, а потому всегда страдала, если клиент настойчиво требовал от нее позволить ему то, в чем ему отказывают дома. При наличии страсти, по мнению Веры, секс хорош во всех его видах. Но когда приходится ее, эту страсть, играть, то ничего, кроме насилия, со стороны мужчины не ощущаешь. Да и тело отказывается расслабляться в полной мере, как того требует жесткий секс в чистом его виде. Поэтому, быть может, Вера перед тем, как встретить очередного любовника, выпивала пару рюмок коньяку. Вот и в тот день, когда она поговорила с Любой Гороховой, раздался все-таки звонок Александра Викторовича, который она ждала с самого утра. Он обещал прийти в течение часа. Это означало, что надо подготовиться к встрече и выпить не две рюмки, а все пять. Александр Викторович был одним из самых денежных клиентов, но и отрабатывать эти деньги Вере приходилось чуть ли не со слезами на глазах. Не сказать, чтобы этот маленький плотный мужчина с яйцеобразной головой на широких плечах и густой растительностью по всему телу был садистом, нет, но и удовлетворить его обычным способом было довольно трудно. Он постоянно придумывал и разыгрывал вместе с опьяневшей Верой какие-то «жанровые» сценки с применением медицинских инструментов, бытовой техники и обязательно фотоаппарата. Он снимал Веру на пленку, объясняя это своим сильным чувством к ней как к женщине, и, по его словам, выходило, что снимки с ее изображением он возил с собой в дальние и длительные командировки и что именно фотографии вдохновляли его в период воздержания на новые фантазии и любовные игры, которым они предавались по его возвращении. Иногда, немного протрезвев и понимая, что от нее требуют, Вера готова была убить этого липкого, вымазанного в каком-нибудь креме или масле извращенца. Сколько раз, закрыв глаза и чувствуя, как он обращается с ее телом будто с неживым, она рисовала в своем воображении ванну, забрызганную кровью, – следы, оставшиеся после процесса расчленения его еще живого, наполненного кровью тела…
После его ухода она не могла смотреть даже на деньги, которые, как правило, находила внутри себя. И вот в такие моменты жалела, что его смерть осталась у нее лишь в мечтах и что через какое-то время он появится вновь, возьмет свой фотоаппарат…
Вера надела любимые Александром Викторовичем пурпурный атласный халат и красные шелковые домашние туфельки без задников с пуховыми помпонами, выпила коньяк и положила на стол рядом с легкой закуской и бутылками фотоаппарат. (В целях конспирации ее женатый клиент приходил к ней с пустыми руками, в его карманах были лишь деньги, чистая фотопленка да презервативы с носовым платком.) Вера могла пользоваться фотоаппаратом в его отсутствие, но она не любила фотографировать, да и ассоциации, вызванные одним видом аппарата, были мерзостные…
Александр Викторович пришел, когда Вера уже была настолько пьяна, что с ней можно было даже и не разговаривать, а сразу же вести в спальню и проделывать с ней все то, о чем он так мечтал, пока ее не видел. Один вид ее апатичного розового лица, раскрытой груди, пурпурных складок халата, полы которого распахивались при малейшем движении ее бедер, и так возбуждавшего его черного кожаного футляра с фотоаппаратом подействовал на него настолько, что он забыл поздороваться и сразу же принялся раздеваться. Бормоча какие-то нежности вперемежку с грубыми словами, к которым Вера уже давно привыкла и перестала на них обращать внимание, Александр Викторович, оставшись в одних черных носках и толстой золотой цепочке, болтавшейся на его короткой сильной шее, легкими толчками вогнал Веру в спальню и опрокинул на кровать. Затем, вернувшись в гостиную, взял фотоаппарат и дрожащими от возбуждения руками принялся заправлять в него принесенную им новую фотопленку…
Когда Вера пришла в себя, она была в квартире одна. Сильная боль в паху дала о себе знать сразу же после того, как она попробовала пошевелиться. Кроме того, раскалывалась голова. Она знала, где деньги, но не могла сделать ни одного движения, чтобы достать их. Стиснув зубы, она заскулила, поджав под себя ноги и жалея свое бедное истерзанное тело. На постели она заметила легкие кровяные следы и поняла, что ее клиент снова пользовался какими-то предметами, вводя их внутрь ее тела и доставляя себе при этом скотское удовольствие. Она знала, что это не страшные раны, что через несколько дней она опять будет в форме и сможет «работать», но чувство жалости к себе и ненависти к мужчинам вообще настолько переполняло ее в ту минуту, что она поняла, что уже никогда, никогда не сможет быть ничьей женой, что в каждом мужчине она будет видеть лишь грязное и грубое животное, скотину…
Она все-таки достала деньги и надолго залегла в ванну, полную горячей воды. А еще говорят, что деньги не пахнут, думала она, размазывая по лицу слезы и остатки косметики. Случайно повернувшись к зеркалу, занимавшему всю стену вдоль ванны, она закричала, испугавшись своего отражения…
Через два часа она поняла, что не может находиться в квартире, где каждый предмет напоминает ей все мыслимые и немыслимые унижения, которым она подвергалась в этих стенах. А потому, вспомнив о Любе Гороховой, решила позвонить ей, а если не застанет дома, то навестить ее прямо на рабочем месте – в квартире Николаиди. Наверняка этот холеный барчук, привыкший к тому, чтобы его обхаживала безропотная и почти бессловесная Люба, приказал ей остаться прислуживать и за столом, подавая блюда и убирая вонючие окурки за его друзьями. Тем лучше, у Веры появится возможность не только взглянуть на подвыпивших друзей Николаиди, но и познакомиться с одним из них с тем, чтобы в этот же вечер, не откладывая надолго, претворить в жизнь свою жгучую мечту каким-нибудь каверзным способом отказать мужчине, унизить его, втоптать в грязь, уничтожить, отомстить за свое оскверненное тело… Именно сейчас, когда она набирала номер Любиного телефона, ее желание мстить, и мстить жестоко за всю свою пропащую жизнь (а именно мужчин она считала главными виновниками вселенской несправедливости, поставившей слабых женщин на панель и превратившей их в орудие для удовлетворения мужских половых инстинктов) было, как никогда, огромно и требовало выхода. Квартирная хозяйка сказала, что Любы нет, что она у Миши, работает. Вера понимала, что звонить Мише глупо; ну, пригласит он Любу к телефону, а та скажет, что никак не сможет пойти с Верой в кино. И что тогда останется делать Вере, как не шляться по улицам в поисках объекта для удовлетворения уже своих мстительных инстинктов? Разве что зацепить какого-нибудь субчика и, содрав с него ужин в ресторане, бросить его, предварительно отхлестав по щекам и словесно смешав с грязью… От этих мыслей Вере стало еще гаже на душе. Она не хотела уже ничего такого… Однако ноги сами привели ее к Мишиному дому. Она поднялась и позвонила. Было часов девять вечера, вечеринка должна была быть в самом разгаре, но музыки она почему-то из-за дверей не слышала. Должно быть, играют в карты, подумала она и позвонила.
Дверь открыли не сразу. Она позвонила еще раз. Наконец раздался характерный звук открываемой первой двери – петли противно и как-то заунывно заскрипели. Вероятно, теперь кто-то рассматривал Веру в «глазок». И тут же словно нехотя отворилась и вторая дверь. Она увидела Мишу.
– Я к Любе, мне надо ключи забрать, – сказала Вера первое, что пришло на ум.
– А ее нет, – пожал он плечами. – Она помогла мне, и я отпустил ее…
– Как нет? Но ее и дома тоже нет…
Вежливость или воспитанность не позволила Мише долго держать Веру на пороге, и он жестом пригласил ее войти.
Судя по голосам, которые раздавались где-то в глубине квартиры, шла игра. Преферанс. Расписывали «пульку», что-то считали, смеялись. Она явно помешала, но и уходить вот так просто не собиралась. Вера уже открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь нейтральное, что могло бы вызвать у Миши или у кого другого интерес к своей особе, но тут взгляд ее упал на полочку возле зеркала в прихожей, находящейся всего в полуметре от нее. Там лежала связка Любиных ключей. Она запомнила этот брелок – рыжую пластиковую кошечку с большими зелеными глазами. Стараясь не смотреть в сторону зеркала, чтобы Миша ничего не заметил, Вера, не сводя с него глаз, как можно лучезарнее улыбнулась ему, показывая свои хорошенькие зубки, и повела плечами. Это было все, на что она в данный момент, как потенциальная соблазнительница, была готова. (Она почему-то сразу не поверила ему и подумала, что Люба, скорее всего, у него в спальне и если не ублажает кого-нибудь из его друзей, то, возможно, спит, отдыхает и ждет момента, когда все разойдутся, чтобы помыть посуду.)
– Так, значит, ее нет? – Она продолжала улыбаться, явно напрашиваясь в мужскую компанию.
– А она вам очень нужна? – Миша не понимал, чего от него хотят. – Может, она уже все-таки дома?
– А вы позвоните ей, вдруг она уже пришла? – не сдавалась Вера, все еще на что-то надеясь.
– Что-нибудь случилось? – Мише не понравилось, что его заставляют куда-то звонить в то время, как его ждут друзья и его очередь ходить.
– Да нет, просто мы с ней договорились…
– Ну так и позвоните ей сами домой, вот телефон… – И Миша довольно раздраженно кивнул ей на стоявший прямо под рукой аппарат.
Вера набрала номер Елены Андреевны – Люба еще не пришла.
– Ее нет. Извините. – Она грохнула трубку на место и, вильнув бедром, направилась к двери. – До свидания.
Николаиди даже не удостоил ее ответом – с силой захлопнул дверь, чем очень задел Веру. Ей даже подумалось, что, если бы он задел ее в буквальном смысле, ей было бы не так обидно, а тут ей дали понять, чтобы она убиралась подальше. Свиньи!
Вера вышла на улицу. Слезы текли по щекам, скатываясь на грудь и лишая ее последних сил. Все тело ломило, в затылке словно кто-то орудовал отбойным молотком, жизнь казалась сущим адом. Но самое ужасное было в том, что ей не хотелось возвращаться к себе домой. И не было во всем городе ни одной души, кроме Любы, кто распахнул бы ей двери своего дома, предложил поужинать, переночевать – словом, предоставил ей хотя бы на время свой кров.
Свернув на узкую темную улочку и увидев светящуюся вывеску кафе «Райские кущи», она истерично расхохоталась. И какому только идиоту пришла в голову мысль назвать ночную забегаловку райскими кущами?
Вера, представив, что за разноцветными стеклами окон кафе порхают райские птицы, а между столиками прохаживается сам Адам, прикрывшись фиговым листиком, или длинноволосая нежная Ева, заставила себя достать носовой платок и вытереть слезы. Прислонившись к стене, она щелкнула пудреницей, взглянула на себя в зеркальце и даже припудрила нос. Урчание пустого желудка лишь подтолкнуло ее к действию – она открыла тяжелую стеклянную дверь и оказалась в «Райских кущах».
Глава 3
Москва, 2000 г.
Дежурная часть отделения милиции
Центрального административного округа
Допрос прошел довольно спокойно. Валентина и сама не ожидала от себя такой собранности. Ответы на поставленные вопросы выходили короткими, но емкими. И следователь, слушая ее и стуча на машинке, лишь удовлетворенно кивал головой, словно чисто по-человечески одобряя каждый ее поступок, каждое движение, каждое слово. Из ее сухих ответов выходило, что человек по фамилии Гордис напал на нее внезапно, воспользовавшись тем, что она была одна во дворе, без часто сопровождающего ее Иуды (она так и объяснила следователю, что до сих пор не знает настоящего имени парня, который в течение вот уже нескольких месяцев каждый день навещает ее и играет с ней в компьютерные игры), затащил в подъезд, затем к себе в квартиру и сказал, что хочет ее. Говоря это, она старалась не думать о своих подлинных чувствах к этому человеку, который ушел из ее жизни навсегда, и что даже там, в аду или на небесах, но он наверняка простит ей эту невинную и вынужденную ложь. Гордис угрожал пистолетом, а потому ей ничего другого не оставалось, как сделать вид, что она подчиняется. В квартире по его приказу она стала раздеваться. «У меня было одно желание – убить его, – говорила она с горечью. – Пистолет, лежащий на столе, словно подсказывал мне способ, как выйти из этого невыносимого положения. Я не могла позволить, чтобы меня, беременную, изнасиловали и осквернили моего будущего ребенка… Вы должны понять мои чувства. И если у вас есть сердце…» Она словно играла в не написанной еще трагедии, где есть место сильным чувствам, любви, ненависти, состраданию… У следователя, как ни странно, было сердце. И он, после довольно длительного и утомительного допроса, который то и дело прерывался телефонными звонками, вдруг сказал ей, что, возможно, к вечеру ее выпустят. Под залог. Она сначала не поверила своим ушам. Ей, человеку не искушенному в юридических делах, показалось это неслыханным подарком, каким-то чудом. Оказаться дома, в объятиях Левы – она и не мечтала о таком счастье.
Вернувшись в камеру, она съела немного печенья, запила водой и улеглась на жесткий деревянный настил в надежде хоть немного поспать. Но не успела она осмыслить все то, что услышала и произнесла в кабинете следователя, как за ней пришли. Она вдруг вспомнила то радостно-щемящее чувство, вынутое из солнечного тайника памяти, именуемого детством, где фраза «за тобой пришли» вызывала щенящий восторг – это означало, что за ней, единственной из всех оставшейся в детсадовской группе, пришла наконец мама.
«Кайтанов!» – подпрыгнуло ее сердце, и она рывком села. Тряхнула головой, пытаясь сбросить с себя сонную одурь. Затем легко поднялась и, дождавшись, когда ее выпустят из камеры, направилась следом за надзирательницей.
Она была удивлена, когда в кабинете следователя, куда ее привели, она вместо Кайтанова увидела Иуду. Следователь, глядя на нее с какой-то странной, не свойственной для него, следователя прокуратуры, нежной задумчивостью, объяснил ей, что ее выпускают под залог, внесенный ее мужем. Что ей нельзя покидать Москву до суда…
Он говорил тихим монотонным голосом, не сводя глаз с Валентины, и по его виду нетрудно было догадаться, что он, отпуская ее, уверен в том, что она никуда не уедет, не скроется, не совершит ничего такого, чего ей не положено в ее ситуации. Сама же Валентина воспринимала его слова с трудом. Она спрашивала взглядом у Иуды: где Кайтанов? Почему он сам не приехал за ней? Какие такие срочные дела помешали ему забрать ее отсюда, обнять ее в такую минуту?
– Вы и есть тот самый… извините, Иуда? – прищурив глаза, спросил следователь. – Специалист, так сказать, по компьютерам?
– Да… – широко улыбнулся Иуда. – У вас проблемы с компьютером?
– У меня, к счастью, нет проблем, – кисло улыбнулся ему в ответ следователь. – Но когда появятся, я непременно обращусь лично к вам. Кайтанов к вам на удивление хорошо относится…
Валентина поняла, что последняя фраза была произнесена им с плохо скрываемой издевкой, но сделала вид, что ничего не заметила.
– Вы не могли бы назвать ваши настоящие имя, фамилию? – не унимался следователь. От Валентины не укрылось, что он уже начал испытывать к Иуде неприязненное чувство. Он просто не знает, какой Иуда хороший и добрый… Он в каждом видит преступника.
– Пожалуйста: Морозов Александр Петрович. – Иуда в приступе какой-то непонятной радости кинулся вдруг пожимать руку следователю. – А как вас звать?
– Гришин Андрей Васильевич. – Следователь закатил глаза к потолку: мол, идиот. – Вы, я надеюсь, проводите гражданку Кайтанову домой? Мне не нужно звонить ее мужу?
– О нет, что вы?! Лев Борисыч сам прислал меня сюда за Валентиной…
– Так мне можно идти? – не выдержала Валентина.
– Да, разумеется, да… – развел руками Гришин.
Валентина даже не сказала «до свидания», словно боясь накликать это самое «свидание». В гробу я видела эти свидания.
Они вышли с Иудой на улицу, и Валентина зажмурилась от яркого солнечного света.
– Ну, теперь-то ты мне можешь ответить, где Кайтанов? Куда он делся? Он что, разве не знал, что меня отпускают?
– Валя… – Лицо Иуды вдруг изменилось. Заметно побледнев, он схватил ее за руку, отвел подальше от крыльца, с которого они только что сошли, и зашептал ей в самое ухо: – Я должен тебе сообщить что-то неприятное. Будь мужественной и не падай духом… Все еще можно поправить…
Он явно не выбирал выражения. Валентина почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.
– Что ты такое несешь, Иуда? Что с Кайтановым? Он жив? – Она вцепилась ему в руку. – Говори!
– Жив… Но у него, как мне кажется, очень большие неприятности… Поэтому-то он и прислал меня за тобой… – Сейчас, когда они были вдвоем, он обращался к ней на «ты», как и было заведено раньше. Это при Кайтанове Иуда «выкал», чтобы не раздражать его этой, как ему могло показаться, фамильярностью.
– Это как-то связано с залогом? Что, неужели такая большая сумма?
– Нет… Это связано с открытием его нового филиала банка. Кое-кому, насколько я мог понять, говоря с Львом Борисычем, это не понравилось. Ему и раньше угрожали, а теперь…
– Как угрожали? – Голос ее сорвался на крик. – Иуда! Окстись! Кайтанов давно уладил все свои дела. Он поделился со всеми, с кем только мог, он никому ничего не должен…
– А тебе не приходило в голову, что он говорил это, чтобы не расстраивать тебя, беременную? Понимаешь, Валя, та история, в которую ты влипла, повлияла на ход событий, я в этом больше чем уверен. Так же думает и Лев Борисыч. Его враги, говоря по-простому, ждали подходящего момента, когда Кайтанов будет наиболее уязвим… Он должен одному человеку колоссальную сумму, и этих денег, как ты можешь понимать, у него нет. Ты же знаешь своего мужа – в деле он очень злой и жесткий человек. И он даже в силу своего характера не мог поделиться с теми, кого не уважает. Он всегда работал чисто и не хотел мараться. Но в нашей стране…
– Я не хочу ликбеза. Я хочу видеть Кайтанова. Где он?
– Думаю, что уже далеко отсюда…
– Что он тебе сказал? Куда мне сейчас ехать? Где мы должны с ним встретиться?
– Он сказал, что тебе надо заехать домой, собрать все необходимое и ждать там, дома, его звонка.
– Но ведь он мог передать тебе мой мобильник, и мы бы уже давно связались с ним…
– Я понимаю, что ты сейчас испытываешь… Сначала одно, потом другое… Но все произошло слишком неожиданно.
– Рассказывай, только быстро. Что он тебе сказал перед тем, как отдать тебе эту чертову квитанцию?! Где вы с ним встретились?
– У Шапиро, у адвоката…
– Я знаю, кто такой Шапиро. Дальше. Встретились.
– Поехали к нему в банк, взяли деньги, наличные, затем – в сбербанк, заплатили там залог, взяли квитанцию, вышли на улицу, и тут ему еще раз позвонили…
– Почему еще раз? Ему звонили и раньше?
– Да, он сказал, что у него важная встреча. Что она, кажется, связана с твоим делом…
– С моим?
– Да, вроде ему позвонила женщина, которая что-то видела или знает об этом убийстве… Свидетельница, короче, явилась – не запылилась…
– Свидетельница?
– Именно! Он так и сказал, мол, кое-кто хочет нагреть руки на этом деле, но и упускать шанс не хотелось бы… Поэтому-то я, собственно, и отправился с ним в сбербанк и прочее… А потом, когда уже все было сделано, раздался еще один звонок. Кайтанов ничего не говорил. Он молча слушал. Но я понял, что что-то случилось.
– И что было потом?
– Он сказал, чтобы я забрал тебя, привез домой, помог тебе собрать вещи. Он должен позвонить тебе…
– Значит, мы сейчас же едем домой… Ты на машине?
– Вообще-то моя машина в гараже, но, если понадобится, я могу…
– Да, понадобится. Мало ли что… Машина должна быть под рукой. Значит, так, сейчас берем машину и едем ко мне домой. Там я собираюсь, а ты едешь за своей машиной. Вполне возможно, что Кайтанов назначит мне встречу где-нибудь в городе или даже… за городом… Господи, правду люди говорят – беда не ходит одна… Ну что ты так смотришь на меня? Пойдем… – Она отвернулась, чтобы он не видел ее слез.
Москва, 2000 г.
Всю дорогу домой Кайтанов недоумевал: откуда взялась свидетельница? Как она может помочь Валентине? А что, если наоборот – ее показания окажутся направленными против нее? И кто она? Судя по голосу, совсем молодая. Может, какая-нибудь молодая мамаша из тех, что гуляют с колясками по двору и все про всех знают? Ведь мог же кто-нибудь увидеть, как на Валентину напали и, угрожая пистолетом, заставили войти в подъезд. Почему бы и нет?
Он резко затормозил возле дома, вышел из машины и оглянулся. Женщина появилась словно ниоткуда. Выросла, что называется, из-под земли. И он обомлел – светлые брюки, белая блузка и желтый газовый шарфик… Та самая, о которой он сегодня вспомнил, пока дожидался Шапиро.
– Вы – Кайтанов? – спросила женщина, внимательно рассматривая его лицо. «Пожалуй, она впервые видит так близко такую рожу «, – подумал он, слегка смутившись.
– Да, это я. У вас что-то есть для меня? Это вы мне звонили и просили приехать сюда?
– Да…
– Мы можем поговорить здесь или вы хотите, чтобы я пригласил вас к себе? – Вообще-то он не хотел, чтобы другая женщина, кроме Валентины, переступала порог его дома. Но сейчас условия диктовал не он.
– Лучше у вас дома. Разговор серьезный…
– Вы что-нибудь видели? О чем вы собираетесь со мной говорить?
– Я же говорю – разговор серьезный… – У женщины были железные нервы, раз она смела так вести себя с человеком, с которым не была знакома, но о котором наверняка была наслышана. Она его не боялась, не трепетала перед ним в надежде вырвать причитающийся ей гонорар за информацию.
– Хорошо, пойдемте…
Они поднялись, Кайтанов открыл квартиру и впустил ее.
– Меня зовут Кристина, – сказала она, едва переступив порог и сразу же закуривая дамскую тонкую сигаретку. – Лев Борисович, вы должны приготовиться к самому худшему…
У Кайтанова брови поползли вверх – он не ожидал такого начала разговора.
– К самому худшему? Что вы имеете в виду?
Кристина, бросив на кресло в гостиной сумочку, обеими руками пригладила копну блестящих льняных волос и покачала головой:
– Вы слепец, Кайтанов. Ваша жена – настоящая б…дь, а вы как собачонка готовы целовать ей пятки…
Лева почувствовал, как лицо его заполнилось, как резиновый сосуд, горячей кровью. В ушах застучало, заломило… Он хотел размазать по стене эту маленькую белобрысую дрянь. Но вместо этого застыл, продолжая слушать ее холодный, металлический голос.
– Не верите? Вот, смотрите… Ваша жена и Гордис – прекрасная пара. Замечательная пара. Взгляните, как они смотрятся…
На столе были веером разложены большие цветные фотографии, и на всех – его Валентина… Нет, она не была обнажена, чего он так боялся. Но снимки свидетельствовали о том, что она и Гордис были знакомы и проводили время вместе. Кто-то, кто следил за ними, весьма умело ловил кадры, где они сидели, чуть ли не прижавшись друг к другу, на скамейке в каком-то сквере среди цветов. То шли, взявшись за руки, по аллее, напоминавшей узкие тенистые дорожки Ботанического сада… Крупные же планы схватывали всегда счастливое лицо Валентины, ее улыбку, радость…
– Где вы взяли эти снимки?
– Это не все, – услышал он вместо ответа, и на столе появилась еще одна фотография, но уже расплывчатая: Валентина и Иуда… Последний – раздет. Отвратительно голый, он обнимает Валентину за талию. Он волосат, она – в свободном платье, уже беременная… И та же умиротворяющая улыбка. – И Гордис, и этот жирный боров – это все любовники вашей жены.
– А что нужно вам? – осипшим слабым голосом спросил Кайтанов, чувствуя, как глохнет, слепнет, теряет одно за другим все чувства, присущие живому существу, человеку, мужчине… – Вам-то какой интерес, я повторяю? Говорите!
И снова он не получил ответ. Вместо этого женщина стала раздеваться. Она делала это так быстро, что Кайтанову показалось, что он смотрит на экран, где прокручиваются неприличные, снятые любительской кинокамерой кадры…
– Что вы делаете? – Он, очнувшись, схватил ее за руку в тот момент, когда она, перешагнув через снятые и брошенные на ковер брюки, бросилась ему на шею.
– Я люблю вас, Кайтанов, я люблю вас по-настоящему, а не из-за денег, как ваша жена… Это я снимала их, чтобы показать это вам. Я хотела, чтобы вы поняли, что вас обманывают, пользуются вашей добротой…
Ее розовые, густо накрашенные помадой губы полоснули по его губам, рубашке; он чуть не ударил ее, обезумевшую, потерявшую всякий контроль над своими чувствами и действиями.
– Немедленно одевайтесь и вон… вон из моей квартиры… Вы – сумасшедшая, вас надо запереть в клетку…
– Это вашу жену надо было запирать в клетку… Разве нормальная женщина, да еще на сносях, будет вести такую активную сексуальную жизнь, вы сами-то подумайте!
Каждое ее слово жгло огнем. В прихожей они боролись, она повалила его на себя; затем, успев схватить с пола упавшие ключи, больно резанула ими по его шее… Кайтанов, собрав последние силы, все-таки вытолкал женщину на лестницу и бросил ей вслед вещи… Наваждение закончилось. Он никого не видел, ничего не слышал, а фотографии сейчас сожжет. Ему некогда – надо срочно ехать за Валентиной. Она уже, наверное, заждалась… Иуда обещал позвонить, но почему-то не позвонил, отвез он следователю квитанцию о внесении залога или нет?
Иуда. Гордис. Лицо Кайтанова скривила судорога – он плакал. Как ребенок. Красивый Гордис. Прекрасная пара. Она могла убить его из ревности. Да мало ли… Но Иуда? Валентина и этот потный и толстый компьютерщик?
Лева сгреб все фотографии, сунул их в карман и вышел из квартиры. Дверь захлопнулась – он даже не вспомнил о ключах…
Саратов, 1998 г.
«Райские кущи» были щедро выкрашены в ядовито-розовый цвет. По углам небольшого зальца стояли кадки с искусственными растениями, вокруг на стенах висело довольно много клеток с попугаями, задыхавшимися в табачном дыму. Но в общем-то место оказалось не таким уж и плохим, каким успела представить себе Вера. Во всяком случае, порция свинины в апельсиновом соусе была огромна, а глубокая прозрачная вазочка была доверху заполнена сливками с черносливом и грецкими орехами. Решив себя побаловать таким вот пошлым образом, Вера в какой-то степени успокоилась и даже сумела получить определенное удовольствие. На ее счастье, к ней никто из посетителей мужского пола на подходил, не приставал, не трепал нервы (свою месть, обращенную на всех мужчин, она временно отложила – настроение не то), а потому она вышла из кафе с единственным желанием – добраться как можно скорее до дому и лечь в постель. Как ни странно, но «Райские кущи» подействовали на нее почти умиротворяюще, и ее собственная квартира не казалась ей уже камерой пыток. Она остановила такси и вернулась домой. Легла в постель, включила телевизор и, только просмотрев половину какой-то мелодрамы, где героиня напомнила ей Любу Горохову, вдруг вспомнила о своей подружке и решила позвонить Елене Андреевне. Она была очень удивлена, когда услышала, что Люба еще не возвращалась. Тогда она решилась и набрала номер Миши. Трубку долго не брали, а когда взяли, голос у мужчины был недовольный. «Разбудила», – подумала она.
– Это Миша?
– Да… кто это? Свет, это ты?
– Нет, это подружка Любы. Знаете, ее до сих пор дома нет. Она у вас?
Но вместо ответа бросили трубку. «Гад. Паршивец. Свинья. Ненавижу».
Вера встала и налила себе коньяку. Как ни странно, но уже очень скоро глаза ее начали слипаться, и она, намаявшаяся за целый день и уставшая смертельно, погрузилась в теплое и тихое облако целительного сна.
Все следующее утро она провела за уборкой. Так случилось, что ей никто из клиентов не звонил, и она сочла это знаком свыше – пришла пора отдыха и покоя. Единственно, что беспокоило ее, – это отсутствие Любы. Когда все домашние дела были переделаны, Вере в голову пришла мысль еще раз заявиться к Мише Николаиди и с невинным видом спросить, не знает ли он, где Люба. Квартирная хозяйка Любы, Елена Андреевна, в телефонном разговоре с Верой намекнула, не сдержавшись, что «Любка, поди, обслуживает этого борова и рада даже малому». Она имела в виду, что Любе платят лишь за уборку, стирку и готовку, а за пользование ее молодым и здоровым телом – ни гроша. Но Вера промолчала в ответ. Она считала, что это не ее, хозяйки, дело, которая и сама дерет с Любы три шкуры.
К дому Николаиди она подошла около двух часов дня. Поднялась, позвонила. Она была готова к грубости и даже припасла на случай, если в свой адрес услышит какую-нибудь гадость, тоже пару соленых фраз. Но на этот раз Миша вел себя иначе.
Открылась дверь, и Миша с позеленевшим (с перепою, не иначе ) лицом тупо уставился на Веру.
– А-а… Это опять вы? Любы нет, говорю же, она еще вчера ушла.
Но Вера и сейчас видела на полочке, на расстоянии вытянутой руки, рыжую кошечку с огромными зелеными глазами – связку Любиных ключей, а потому вдруг почувствовала к Николаиди чувство физического отвращения. Неужели он такой же, как и Александр Викторович? Бедная Люба… Она стерпит от хозяина все, что угодно, только бы не потерять место. А что… А что, если он ввел ей наркотик и теперь Люба спит?
– Тогда еще раз извините, пожалуйста… Просто это на Любу не похоже…
И она молча повернулась и пошла к лифту. Что касается Николаиди, то он (в полосатом красном халате, шлепанцах на босу ногу и с сигаретой во рту), в отличие от первого раза, когда в сердцах чуть не прихлопнул Веру дверью, даже постоял какое-то время на пороге, глядя посетительнице вслед. Может, хотел сказать что или просто задумался? Во всяком случае, звук запираемых замков Вера услышала, когда была уже у лифта.
День выдался солнечный, теплый, и Вера, достав из сумочки фотоаппарат Александра Викторовича, зашла в первый попавшийся ей на глаза пункт проявки и печати «Кодак». После того как девушка за прилавком заправила в фотоаппарат новую пленку, Вера вышла на залитый солнцем бульвар и попросила проходившего мимо мужчину сфотографировать ее на фоне цветочной клумбы. Ей так понравилась эта ее неожиданная затея заиметь свои нормальные фотографии (в отличие от тех, которые коллекционировал мерзкий Александр Викторович; фотоаппарат она прихватила из дому в надежде, что все-таки встретится с Любой и они пощелкают друг друга), что она почти целый час приставала к незнакомым людям с просьбой сфотографировать ее то возле памятника Чернышевскому, то на фоне фонтана у цирка, то сидящей в сквере на скамейке в окружении цветущих роз. И вот тогда-то ей и пришла в голову мысль проследить за квартирой Николаиди и обессмертить совершенно другие сюжеты. А что, если он сейчас был дома не один и кто-то из его подвыпивших дружков прятался где-нибудь в глубине квартиры… с Любой? С бесчувственной Любой? Ведь не могла же Люба уйти оттуда без ключей! Не могла! Не могла-а! И почему у него было такое зеленое лицо, такие больные, воспаленные глаза, словно он провел мучительную бессонную ночь? Нет, что-то здесь не так.
Вера, наскоро перекусив в кафе, где подавали плоские и холодные гамбургеры с сухими сплюснутыми котлетами и листком зеленого (прямо как лицо у Николаиди!) салата, поехала домой, переоделась в удобную одежду, обула кроссовки, нацепила солнцезащитные очки и вернулась к дому Николаиди. Во дворе среди зелени сгорбатившихся ив, на маленькой скамейке, она устроила вполне удобный наблюдательный пункт. У нее оставалось еще десять кадров – как раз для того, чтобы запечатлеть на пленке выходящую из подъезда Любу с каким-нибудь мрачным и бледным типом (если не самого Николаиди, под ручку выводящего Любу из дома и помогающего ей сесть в такси)… И если вдруг окажется, что ее предположения верны и что Любу держали в квартире для определенных целей, она хотя бы будет знать в лицо этих мерзавцев… Ну и что с того? Ну, узнаешь ты, кто был с ней все это время. Дальше-то что? Мужчины как правили миром, так и будут продолжать править им. Что позволено Юпитеру … Это была любимая поговорка Александра Викторовича.
И Вера вдруг поняла, что ее затея с фотоаппаратом – не что иное, как дающее о себе знать неудовлетворенное желание мести, и что ничего, кроме потраченного впустую времени, это, конечно же, не принесет.
Она вышла из своего зеленого укрытия, зашла в телефонную будку и набрала номер Елены Андреевны. Люба не возвращалась. Тогда Вера, перед тем как уйти, решила еще раз подняться к Мише. И вот тут ей повезло. Остановившись перед его запертой дверью, она вдруг услышала голоса. Много мужских голосов. И хотя ни одного слова было не разобрать, она поняла, что у Миши скандал. Мужики ругались, выкрикивали что-то, но где-то очень далеко, за дверями, стенами, комнатами… Когда же шум приблизился и она поняла, что в любую минуту может распахнуться дверь и ударить ее, Вера взлетела на один лестничный пролет наверх и замерла там, прижавшись к левой стене, чтобы никому, кто бы ни вышел из Мишиной квартиры, она не попалась на глаза. Так и случилось. Распахнулась дверь, причем так сильно, что ударилась о косяк. Из квартиры вышло сразу несколько человек. Она поняла это по шагам, характерному мужскому покашливанию и тяжелому возбужденному дыханию. Они молча вызвали лифт, и, когда спустя некоторое время вошли в него, брань и крик продолжились… Затем все наконец стихло.
Дождавшись, когда лифт опустится до первого этажа, Вера с фотоаппаратом подбежала к окну и приготовилась снимать, но была разочарована – ветви деревьев скрыли от нее вышедших из подъезда людей, и она успела лишь увидеть отъезжавшую черную иномарку. Машина так быстро выехала со двора, что снимать ее было бессмысленно – номера все равно не было видно. Зато Вера вдруг поняла, что в квартире Николаиди этой ночью случилось что-то нехорошее, страшное и что эти мужики, которые сейчас орали за дверями, наверняка те самые, что приходили к Мише на мальчишник. Это они ели приготовленный Любой форшмак, сациви, хлестали водку и пиво, а потом… А вот что было потом – можно было только догадываться. И Вера бы никогда не обратила внимания на исчезновение Любы Гороховой, если бы не знала ее достаточно хорошо. Вот если бы, к примеру, на ее месте оказалась Вера, то есть исчезла бы на какое-то время и не давала о себе знать, то Люба так бы не переполошилась. Она знала, что Вера ведет такой образ жизни, при котором возможно все, а уж тем более длительные отлучки из дома. Вера, как и любая другая незамужняя женщина, могла запросто поселиться на недельку-другую на даче у своего любовника или, никому ни о чем не докладывая, улететь в Сочи, к примеру… Но это Вера. Что же касается Любы, то она жила на виду, и практически о каждом ее шаге знали либо Вера, либо Елена Андреевна. У Любы было мало маршрутов, и все они могли быть просчитаны наперед: Николаиди, рынок, магазины, аптека, поликлиника… И еще – ключи. На связке – Вера уже дважды видела ее на полочке в квартире Николаиди – были все жизненно важные для Любиной жизни ключи: общий – от квартиры Елены Андреевны; свой, личный – от комнаты, которую она там снимала; от почтового ящика – только она им и пользовалась (Елена Андреевна покупала газеты в киоске и ни от кого не ждала писем в отличие от романтичной Любы, мечтавшей о любовных и адресованных ей письмах); от квартиры Миши Николаиди – несколько штук (Люба рассказывала, что Миша очень боится квартирных воров); от его почтового ящика, который ломился от газет и деловых писем… Она не могла уйти, оставив эти ключи у Миши. И если бы ушла, то уже сто раз успела бы вернуться…
Вера вышла на улицу и вновь позвонила. На этот раз Мише. Но трубку никто не взял. Это означало, что либо Миша дома и не желает брать трубку, либо он уехал со своими друзьями на черной иномарке. И еще – там нет Любы. А если она и есть, то по каким-то неизвестным причинам не может подойти к телефону. По каким причинам? И вообще где она?
Вера вернулась в утопающую в теплой и душной тени зеленую арку из ивовых веток, села на скамейку и приняла решение ждать появления Любы или Николаиди до победного конца.
Она и сама не ожидала от себя такого упорства. Кроме того, ее одолевало здоровое любопытство. Чтобы не возникало чувство того, что она попусту тратит время, Вера иногда заходила в телефонную будку и звонила – то Елене Андреевне, то Николаиди. Любы не было.
Вечером Вера поняла, что устала и проголодалась. Когда какой-то мальчишка вышел во двор с ломтем ржаного хлеба (в детстве мама и Вере давала с собой точно такой же вызывающе-дразнящий бутерброд, политый подсолнечным маслом и посыпанный солью), Вера поняла, что близка к голодному обмороку… Оглядев пустынный, если не считать трех ребят лет по двенадцать-тринадцать, облепивших сломанную, выкрашенную желтой краской карусель, двор, Вера мелкими перебежками бросилась за угол дома, в ларек, где купила коробку с бисквитным рулетом и банку колы. Вернувшись в свое укрытие, она, не сводя с темных окон Николаиди глаз, съела весь рулет и выпила колу. Но проходили часы, наступила ночь – и никаких изменений. Вера уснула. Проснулась от холода. И вдруг, к своему ужасу, увидела, что окна в Мишиной квартире освещены. Он дома. Или она? Кто? Вера бросилась к телефонной будке, позвонила Мише, Елене Андреевне – результат тот же. С той лишь разницей, что на этот раз она точно знала – Миша не хочет брать трубку. Вера взглянула на часы – два ночи. Вот это да! Ее внезапно охватило новое для нее чувство – злость на исчезнувшую Любу. Люба… Она, возможно, ушла от Николаиди вчера с одним из Мишиных дружков, влюбившись, скажем, в него. Или наоборот – он в нее. Любовное чувство могло ослепить Любу настолько, что она забыла про ключи, оставленные у Миши… И из-за этой рыжей потаскухи Вера сейчас мерзнет, рискуя схватить воспаление легких… Вера вышла из телефонной будки и собралась было уже покинуть двор, как услышала шум работающего лифта. В такой час?
Она отбежала от дома и задрала голову вверх – в Мишиной квартире оставалось освещенным только одно из трех окон. И тут в подъезде послышались небольшой шум, приглушенные голоса… Вера с бьющимся сердцем спряталась за дерево, то самое дерево, чья пышная крона помешала ей днем увидеть пассажиров большой черной машины, и замерла. Колени ее подкосились, когда она увидела двух мужчин в черных, с прорезями для глаз, шапках, надвинутых по самое горло (одним из них был сам Миша, она узнала его по фигуре), выносивших из подъезда нечто продолговатое и тяжелое, завернутое в белую простыню. Это был человек. Это могла быть Люба. Это и была Люба. Неживая Люба. Вера это прочувствовала до болезненного спазма в затылке, до тошноты…
Вера непослушными руками достала фотоаппарат и принялась щелкать один кадр за другим. Откуда-то из кустов выехала, мягко урча мотором, та самая черная иномарка, из которой вышло еще трое в таких же черных трикотажных шапках с прорезями. Они принялись открывать багажник и помогать укладывать туда белый кокон. Затем все сели в машину (номер был нарочно заляпан грязью) и уехали.
А Вера все щелкала и щелкала, не в силах остановиться. Зубы ее клацали от страха, а все тело словно превратилось в гигантскую сосульку. Так холодно бывает лишь зимой, когда на улице градусов десять мороза…
Теперь только бы фотоаппарат не подвел…
Москва, 2000 г.
Остановившись перед дверью, ведущей в свою квартиру, Валентина вдруг вспомнила о ключах. У нее не было ключей. В большом пакете, который ей передал Кайтанов с теплой одеждой и продуктами, их не было.
– Иуда, где ключи?
– А разве у тебя их нет?
Она разозлилась на него так, словно это он был виноват в том, что случилось с ней и с Кайтановым. И едва сдерживала себя, чтобы не нагрубить ему, не оскорбить.
– Что будем делать? – Она в порыве отчаяния навалилась, почти легла на дверь, нажав на ее гладкую и холодную, желтого металла ручку, и вдруг почувствовала, что падает, скользит… Иуда едва успел подхватить ее. Дверь распахнулась, и они оба ввалились туда. – Иуда! Двери не заперты! – Слезы душили ее. Это означает лишь одно: он не успел их запереть… Он может лежать сейчас где-нибудь с простреленной головой… Убийцы не заперли за собой двери… Господи, помоги мне…
Она бросилась в глубь квартиры и, быстро обойдя ее на подкашивающихся ногах, поняла, что ни живого, ни мертвого Кайтанова здесь нет.
– Валя, да успокойся ты… Он мог оставить двери открытыми, чтобы мы могли войти сюда. Понимаешь, все разом навалилось на него, и он просто не сообразил сначала отдать мне ключи, а потом, уже когда вспомнил про них, вернулся или послал кого-нибудь из своих людей, чтобы они открыли двери. Другое ничего в голову не лезет…
– Так. Надо успокоиться. Иуда, я сейчас начну собираться, а ты иди за своей машиной, как договаривались. Я уложусь минут в сорок, максимум в час. Как ты думаешь, мне грозит что-нибудь за это время? Сюда может кто-нибудь нагрянуть? Мне есть чего опасаться?
– Дело в том, что те, кто сейчас ищут твоего мужа, уверены, что ты в милиции… Еще никто, кроме следователя и прокурора, естественно, не знает о том, что ты на свободе.
– Но у тех людей, что охотятся за Левой, могут быть связи в прокуратуре… И они, узнав, что я сейчас, скорее всего, нахожусь дома, могут приехать сюда…
Тут взгляд ее упал на телефон, она схватила трубку.
– Слава богу, работает. Вот что, Иуда, беги за машиной, а я хорошенько запрусь и никого не впущу. Когда вернешься, позвонишь пять раз, и я буду знать, что это ты.
Иуда ушел, а Валентина без сил рухнула в кресло. Мысли ее разбегались, как мыши от вспыхнувшего света в темной кладовке. Они ускользали, растворялись в надвигавшемся на нее страхе перед неизвестностью. А еще она боялась потерять Кайтанова. Смертельно боялась. Вот уж тогда ей точно незачем будет жить.
Настойчивый приторный запах преследовал ее вот уже несколько минут, что она находилась в квартире. Немного придя в себя после ухода Иуды, Валентина поняла, что так могут пахнуть лишь духи. Хорошие женские духи, с ароматом которых она еще не была знакома. Первая мысль – это новые духи, которые ей купил Кайтанов. Вторая мысль – он разбил эти духи случайно… Третья – здесь могла быть женщина, крепко надушенная этими духами.
С безвольной улыбкой на губах Валентина двинулась по квартире, словно собака-ищейка по следу. Она искала источник этого запаха. Но не нашла. Им была пропитана вся квартира. Духами пахло даже в спальне. Кайтанов – аккуратнейший человек, и если даже он провел эту ночь один, без жены, то утром непременно бы застелил постель. Сейчас же Валентина видела разобранную постель, смятые подушки (две подушки!)… Она подошла поближе, и ей показалось, что на подушке… Она подошла еще ближе и села на кровать. На наволочке подушки, ее подушки, была размазана губная помада.
Валентина подскочила и заметалась по спальне. Затем ноги сами привели ее в гостиную, где она стала изучать каждый предмет в поисках следов пребывания здесь женщины. Но не нашла. Удар поджидал ее в ванной комнате, где на полочке она увидела свою расческу с застрявшими в ней белыми волосами, а в унитазе обнаружила плавающий, непотопляемый презерватив… Кроме того, в корзине с грязным бельем она нашла тщательно запрятанную белую сорочку Кайтанова, испачканную все той же розовой помадой. Какой неприятный, ядовитый цвет…
Оставалась еще кухня. Ожидая увидеть здесь два хрустальных фужера с остатками вина и следами губной помады на крае одного из них (традиционный набор любовников) и не обнаружив ничего подобного, она остановилась на пороге, не в силах понять, что же еще ее настораживает в чисто прибранной кухне. Вот. Одинокая пачка дамских сигарет, как будто спрятанная впопыхах на подоконнике за цветочным горшком… Он спит с курящей женщиной, которая красит губы ядовито-розовой помадой и любит приторные дорогие духи. Они – любовники. А как же я? Кто я? Беременная жена со всеми вытекающими из этого последствиями, обрекающими несчастного мужчину на воздержание… Как пошло. Как смешно. Как подло. Как невыносимо.
Она как завороженная смотрела на пачку сигарет, и из горла ее вырывались не то стоны, не то всхлипы…
Так вот какие у него неприятности. И вот почему он отправил за мной Иуду. Не мог прийти сам – ему требовалось время, чтобы привести в порядок квартиру после бурно проведенной ночи в объятиях с блондинкой. И это мой муж, Кайтанов? Но тогда почему же он не убрал сигареты? Презерватив? Не успел, бедняжка.
Валентина быстро собрала чемодан, сумку, куда положила все консервы, какие только нашлись в холодильнике, затем вскипятила воду и заварила чай, приготовила бутерброды и села у окна на кухне поджидать возвращения Иуды. Ей требовалось время на то, чтобы решить, как ей поступить дальше. Понятное дело, ей нельзя больше ни минуты оставаться в этой проклятой квартире. Кайтанов – такой же, как и Либин. Все они – одинаковые в своем стремлении постоянно пополнять свой арсенал мужественности новыми жертвами, женщинами… Но если Либину женщины сами вешались на шею, то Кайтанову наверняка приходилось бороться за каждое новое женское тело. Он завоевывал их, околдовывал, как околдовал в свое время и ее, дурочку Валю из провинциального города Саратова.
Слез не было. Они сменились апатией и желанием поскорее покинуть этот дом, в котором можно было задохнуться от предательства…
Надо было подумать, что сказать Иуде. Без него ей будет, конечно, трудно. Может, это даже хорошо, что он поверил в этот бред, связанный с неприятностями в банке. Тем проще ей будет уговорить его сопровождать ее в Саратов, куда она решила вернуться. Там у нее была квартира и даже дача на берегу Волги. И она бы смогла сама прямо сейчас уехать отсюда на Павелецкий вокзал и купить там билет на ближайший саратовский поезд, если бы не опасения, связанные с ее состоянием. То, что ее перестала бить нервная дрожь и больше не клацали зубы, еще не означало, что она успокоилась. Кризис может наступить в поезде, по дороге домой, и тогда она может скинуть ребенка. А это все, что у нее осталось, – ее будущий ребенок. Хотя почему будущий? Он уже давно живет в ней и слышит все, что происходит вокруг них.
Пять звонков прозвучали резче и громче выстрелов. Пришел Иуда.
– Ну как? Есть новости? – спросил он с порога.
– Да, есть… Звонил Кайтанов, он успел сказать всего несколько слов… – лгала она, не желая ни с кем делиться своей бедой, своей отравой. – Словом, нам надо срочно выезжать из Москвы.
– Но куда? На дачу?
– Какая дача… У тебя много бензина?
– Не очень. Но у меня в багажнике есть две канистры… правда, пустые…
– Ничего, заправимся по дороге… Да, вот черт… – Она только что вспомнила про деньги. – Подожди меня минутку…
Она вернулась в спальню, открыла шкаф, где за стопками постельного белья был спрятан сейф, открыла его с помощью только ей и Кайтанову известного шифра и взяла почти все деньги. В это время ее боковое зрение терзал вид разобранной постели и перепачканной подушки: где он ее только подцепил? На одном из многочисленных приемов? На улице? В ресторане, куда зашел поужинать, пока беременная жена томится на нарах?
– Валя, ты можешь мне сказать, куда мы едем?
– Иуда, – она не слышала его вопросов, – ты взял какой-нибудь свитер, куртку, я не знаю…
– У меня в машине кое-что есть.
– Тогда давай возьмем с собой одеяла, пледы, подушки, нам предстоит долгий путь… – Она позвала его с собой в гардеробную – комнату три на четыре метра, где на полках лежали аккуратно сложенные постельные принадлежности, одеяла, пледы, обувные коробки, ящики с детскими вещами и даже упакованные коляска и кроватка. Валентина старалась не смотреть на все это приданое для своего ребенка. Она купит для него все там, в Саратове. Пусть Кайтанов водит в эту квартиру девиц и делает с ними что хочет в спальне, в будущей детской, кухне, даже в этом шкафу…
Иуда молча исполнял все ее приказания, нагружая свой старенький «Мерседес» продуктами, одеялами и прочим, вплоть до коробки с лекарствами и сумки-холодильника.
– Думаешь, все так серьезно?
– Я не думаю – я знаю, – отвечала она рассеянно на его редкие вопросы, оглядывая квартиру и думая, что бы еще прихватить с собой в новую жизнь. – Ну, кажется, все. Ключей у меня нет, поэтому квартира останется незапертой… Нам надо спешить.
– Но ты же мне так и не сказала: куда?
– В Саратов. У тебя есть карта?
– Есть… в машине…
– Вот и прекрасно. До Саратова не больше тысячи километров, даже меньше. Завтра к вечеру, если все будет хорошо, будем уже там. Ты согласен, Иуда? Или ты способен только играть в дурацкие игры и жарить котлеты?
– Не злись, я готов… – Его глаза сделались печальными.
– Извини…
Последний раз бросив взгляд на квартиру, где она провела так много счастливых дней и ночей, Валентина с тяжелым сердцем захлопнула дверь и закрыла глаза: как же я могла в нем так ошибиться?
Саратов, 1998 г.
Вера приехала к Николаиди рано утром, не было еще и восьми. Он долго не открывал, но она знала, что он дома. Она всю ночь проторчала под ивами, пока не убедилась в том, что он вернулся домой. Один. На такси. Оставшиеся до рассвета часы, приехав домой, она грелась в ванне, запивая аспирин горячим молоком, чтобы не заболеть, и даже успела час поспать. А в шесть утра уже была на ногах. Она постаралась выглядеть как можно привлекательнее, роскошнее. Это придавало ей сил и делало увереннее в себе.
– А-а… Это опять вы? – Он казался больным; большой зеленый халат, в который он был укутан, как в одеяло, делал его похожим на чахлую сгорбившуюся елку.
На этот раз Вера решила с ним не церемониться. Сейчас, когда она приняла решение, благодаря которому может перемениться вся ее жизнь, ее уже ничто не могло остановить. Через несколько часов она сможет сполна вкусить плоды всех своих усилий, надо только правильно вести игру и не сбиться.
Она вошла в квартиру так, как если бы заявилась отвоевывать причитающуюся ей по праву территорию. Словно Николаиди самовольно занял квартиру и теперь пришло время вернуть ее истинному хозяину. Точнее, хозяйке.
– Вы дома один? – спросила она на всякий случай.
– Один, а что? Вы думаете, что я прячу здесь вашу подружку? – Он говорил это усталым голосом, без заносчивости. Он всю ночь не спал, переживал, и теперь у него просто нет сил. Значит, я все правильно рассчитала. Его надо брать тепленьким.
– Нет, Любы здесь нет. Но я знаю, где она.
– И где же? – как-то нехорошо ухмыльнулся он.
– Я скажу вам это, но прежде… прежде должна вам заявить, что о том, что я нахожусь здесь, знают два человека (она блефовала, ни одна душа не знала, где она сейчас и что задумала). И если я в условленное время не вернусь домой, мое письмо с прилагающимися к нему фотографиями (фотографии она тоже не успела сделать, но это, по ее мнению, ничего не значило; существовала пленка, а сами снимки – это дело времени; они будут у нее уже сегодня вечером) будет лежать на столе у прокурора. Вы понимаете, о чем я и насколько серьезен наш разговор? Я знаю все.
Однако, сказав последнюю фразу, она вдруг представила себе, что ночью из квартиры Николаиди выносили тело вовсе не Любы Гороховой, а одного из внезапно умерших (предположим, от передозировки наркотиков или с перепою) друзей… И как тогда поведет себя Миша? Под ребрами что-то кольнуло, а во рту пересохло. Она испугалась.
– Я не понимаю, о чем вы… – Миша побледнел. Он явно не готов был к этому утреннему нападению. Силы его таяли, и это бросалось в глаза.
Вера решила нанести следующий удар:
– Я сняла на пленку, как вы со своими друзьями выносили тело из вашей квартиры. Черные шапки с прорезями вас все равно не спасут. Вы убили человека (она решила не произносить имя подружки, чтобы не попасть впросак) и должны нести наказание. Вас посадят лет на двадцать.
– Проходи… – Он вдруг пропустил ее в квартиру, и Вера напряглась, ожидая удара сзади.
– Я никуда не пойду.
– Все вышло случайно… – Николаиди развел руками, расписываясь в своем бессилии перед ее доводами. – Любу никто не убивал…
Значит, это все-таки она. Волосы на голове Веры зашевелились. В носу защипало.
– Меня устроила бы тысяча долларов в месяц. – Это была главная, ключевая фраза разговора, ради которого, собственно, она все и затеяла. Ей хотелось как можно скорее все закончить и обо всем договориться. – Я человек не жадный. У вас денег много, к тому же, насколько я поняла, вы все, абсолютно все замазаны в этом грязном деле… Я даже могу предположить, что убийство совершил кто-то один и этот один так и не сознался, а потому вы решили разделить ответственность поровну. Я правильно говорю?
Николаиди молчал. Он смотрел куда-то мимо нее, в пространство.
– Я помогу вам в подсчетах. Если вас было пятеро, значит – по двести долларов с каждого в месяц. Сумма необременительная.
– А где доказательства того, что ты и после того, как вытянешь с нас кучу денег, не оставишь нас в покое? Мы что, теперь всю жизнь будем работать на тебя?
Он говорил это скучным, усталым тоном. Но все равно – он ведь только что признался в том, что в его доме было совершено убийство.
– Вы хотите сказать, что меня проще убить, чем платить мне? – Вера подняла на него глаза и вдруг прочла в них затаившиеся страх и отчаяние. Получалось, что его слова шли вразрез с его мыслями и чувствами. Он трус, господи, какой же он трус! Как же это хорошо… А его друзья? Вот что значит быть порядочным человеком. Все пятеро как овцы на заклание… Идиоты. Свалили бы все на одного, и баста. Дураки. Интеллигенты паршивые.
– Я ничего такого не говорил.
– Первую тысячу я готова принять прямо сейчас.
– Мне надо подумать.
– Ладно, черт с вами, я подожду, так и быть, несколько часов. Вечером в своем почтовом ящике вы найдете первую фотографию. После того, как вы все увидите своими глазами, думаю, что решение будет в мою пользу, а потому предлагаю деньги – десять купюр по сто долларов – заклеить в конверт и положить сегодня вечером в десять часов под резиновый коврик Любиной квартиры.
– Куда?
– Надеюсь, у вас есть ее адрес…
И тут произошло неожиданное для Миши – маленькая рука, затянутая в серую шелковую перчатку, проскользнула где-то справа от него и схватила связку ключей с брелоком – рыжей кошечкой.
– А это я возьму себе на память, – сказала Вера, бросая ключи в карман своего жакета. – И не советую обманывать меня или пытаться убить – к своему письму с фотографиями я присовокуплю еще и вот эти ключики… Ведь это благодаря им я поняла, что вы убили Любу. Какими же идиотами надо быть, чтобы не заметить их здесь, на полке, у всех на виду!
И она убежала. Как могла быстро, скача по ступенькам, словно за ней кто гнался.
«Тысяча долларов… Тысяча долларов…»
Твердя про себя эту фразу, она возвращалась домой в необычайно приподнятом настроении. Она теперь точно знала, что у нее все получится. Они слишком дорожат своей устроенной и отлаженной жизнью, своими семьями и всеми прочими жизненными благами, которыми успели обзавестись за свою недолгую жизнь, чтобы вот так взять и отказаться от нее. Никто из них – холеных физиков-математиков, инженеров или бизнесменов (а именно так, судя по тому, что рассказывала про них Люба, определила она друзей Николаиди) – не захочет сесть в тюрьму, а тем более если настоящий убийца неизвестен…
Они перессорятся, потому что никто из них так и не признается в содеянном (зачем, если преступление можно свалить на другого?), но в условленный день все как миленькие соберутся, чтобы положить в конверт по двести баксов.
Образ Любы Гороховой возник большим смазанным карандашным рисунком: копна сияющих рыжих волос с пушистой челкой, курносый нос, веселые глаза и растянутые в улыбке губы…
Ты уж прости меня, подружка, что я так подло воспользовалась твоей смертью, но теперь хотя бы одна из нас будет счастлива в этой поганой жизни. Я перестану ложиться под каждого встречного, выйду замуж, рожу детей и начну новую жизнь… А эти твари, убившие тебя, получат по заслугам. Вот если бы еще узнать, куда они отвезли тебя? В какой лес? Или утопили, привязав к шее камень? Я отомщу за тебя и проживу за тебя неплохую жизнь… Чем влачить две никчемные жизни, лучше уж одну – настоящую…
Вера вернулась домой и легла спать. Ее разбудил телефонный звонок. Звонил один из фермеров. Ей показалось, что из трубки потянуло ароматом копченого окорока… Этого звонка она ждала целую неделю. Ей нравился этот парень, он был ласковым и сильным и никогда не позволял себе в отношении Веры грубости или цинизма. И она решила напоследок, перед тем как «завязать» со своим прошлым, все же встретиться с ним и убить оставшиеся несколько часов до вечера в его объятиях.
Но фермер, его звали Валера, приехал не один. Привез без предупреждения еще одного парня, лет двадцати пяти. Друзья были навеселе, а потому особенно не церемонились. Судя по их злым лицам, у них были неприятности, которые они, перед тем как прийти к Вере, успели залить изрядным количеством водки в одном из саратовских ресторанов. И Вера, так нелепо и глупо вырядившись ради встречи со своим щедрым и ласковым фермером, поняла, что судьба послала ей еще одно испытание перед тем, как позволить ей покончить со своим прошлым. Она уже знала, что такое злые и пьяные мужики, да еще и крестьяне, для которых каждая копейка на счету.
То, чего она так боялась, все же произошло – ее использовали, не заплатив ни копейки. Грубо и со злостью, так, словно это она была виновата в том, что их «кинула» какая-то исчезнувшая фирма, занимающаяся куплей-продажей зерна и подсолнечного масла. Каких только слов в свой адрес она не услышала, задыхаясь под телами озверевших мужчин и моля бога только о том, чтобы ее оставили в живых. Когда же перед их уходом она попыталась потребовать денег, тот, другой, не Валера, обозвав ее на прощание последними словами, влепил ей пощечину. Затем – еще… И если бы не Валера, избил бы ее, вымещая на ней всю свою злость и боль обманутого крестьянина. Наконец хлопнула дверь, стало тихо, и Вера, чувствуя, как по пальцам ее течет кровь из носа, бросилась в ванную. Глаза ее были сухи от ненависти. Одно Вера знала твердо – она только что закрыла двери за последними в ее жизни «клиентами», а потому надо успокоиться и не дать себе впасть в депрессию. Она приняла теплый душ, выпила немного коньяку и заставила себя заснуть.
Такое случалось с ней и раньше, и она научилась восстанавливаться физически. Что касалось ее психического здоровья, о котором она заботилась не меньше, то здесь теперь многое зависело от Николаиди.
Она спала до половины восьмого вечера. Проснувшись по звонку будильника, подошла к зеркалу и ахнула: лицо было распухшим от тяжелых оплеух… В ход тут же пошли крем-пудра, театральный грим, белый карандаш.
Надев джинсы и свитер, Вера нацепила очки, взяла пленку и вышла из дома. В ближайшем супермаркете попросила срочно отпечатать ей фотографии за двойную цену. Она сказала, что очень спешит. Пленку проявляли и печатали фотографии прямо на ее глазах.
Из супермаркета она поехала к Николаиди и, ничего не боясь и уверенная в том, что все идет по заранее намеченному плану, сунула одну из фотографий, где были все пятеро, белый кокон и часть черной машины, в почтовый ящик Миши. Позвонила ему из автомата и сказала, чтобы он заглянул в ящик. И, затаив дыхание, прислушалась к звукам, доносящимся из трубки. Она поняла, что Миша не один. Она слышала какие-то голоса. После паузы услышала:
– Деньги будут под ковриком через полчаса. – И Николаиди положил трубку.
Вера поехала к дому Любы Гороховой и спряталась там в кустах, неподалеку от подъезда. Она увидела подъезжающую черную машину, из которой вышел неизвестный ей мужчина. По времени получалось, что это тот самый человек, который должен оставить под резиновым ковриком конверт. Человек вошел в подъезд и очень скоро вышел оттуда. Машина отъехала, Вера вышла из своего укрытия и уже через пару минут держала в руках конверт. Распечатав его в полумраке лестничной площадки, рядом с вонючим лифтом, она, увидев честно заработанные ею тысячу долларов, прослезилась. Это были большие для нее деньги, с помощью которых можно было решить много проблем…
Не выдержав, она все же позвонила в дверь, где еще не так давно жила ее подружка Люба.
Дверь открыла Елена Андреевна.
– Любы нет, – сказала она с трагическим выражением лица. – Ты проходи, поговорим… Я вот что думаю, Верочка, надо в милицию заявлять… Люба не такая девушка, чтобы исчезнуть и не дать о себе знать. Она дисциплинированная, аккуратная, я ей всегда доверяла… И если она не может мне позвонить, значит, действительно не может. Ты понимаешь, о чем я?
– А вы звонили…
– Да куда я только не звонила, – сердито отмахнулась она. – И не только звонила. Я же была у этого жирного борова, Николаиди… Так он ничего не знает. Говорит, что после того, как Любушка накрыла им стол, отпросилась куда-то, вроде бы ей кто позвонил. Она спешила, он говорит.
– А что, если у нее молодой человек появился? – Вера почувствовала, как все ее разбитое лицо начинает болеть от прилившей к нему крови. Не в ее интересах сейчас было обращаться в милицию. Прости, подружка…
– Ну и что? Позвонила бы и сказала, так, мол, и так, Елена Андреевна, я на даче или в каком-нибудь Оренбурге, я не знаю… Я же сама была молодая и тоже покуролесила в свое время. Влюбилась в парня и укатила аж в Грузию, во как! Меня тоже, правда, искали, и я не сразу позвонила, но все равно – позвонила! – Она шумно вздохнула: – Я ведь и в морги звонила, и в больницы… Неприятное это дело… Ее нигде нет.
– Значит, жива!
– Подождем еще немного… Чайку хочешь?
И Вера, чтобы уж до конца не чувствовать себя свиньей по отношению к погибшей Любе, да и к ее хозяйке, приняла приглашение.
Глядя на треснутый заварочный чайник Елены Андреевны, ее заштопанную шаль, застиранную куцую сиреневую кофточку, засахаренное вишневое столетнее варенье в пожелтевшей чашке, которое она отправляла в рот кривой алюминиевой ложкой, Вера, окидывая брезгливым взглядом всю убогую обстановку ее маленькой квартиры, лишь усмехнулась про себя: «Ну уж нет, так я жить не собираюсь и сделаю все, чтобы обеспечить себя к старости так, чтобы мне до самой смерти хватило и на содержание приличной уютной квартиры, и на хороший кусок мяса, и на лекарства, и на то, чтобы вообще ни в чем себе не отказывать. Жизнь-то, она одна…»
Глава 4
Пригород Саратова, 2000 г.
В машине она много спала, устроившись на подушках и прикрывшись пледом. Иуда по дороге заехал в супермаркет, где закупил провизии и по ее просьбе кассеты с классической музыкой («Знаешь, хочу успокоиться и попытаться уснуть»). Ехали молча – она не могла говорить, хотя чувствовала, что Иуда ждет ее откровений взамен на его сочувствие. Сначала слезы душили ее, а потом усталость взяла свое, и Валентина крепко уснула. Проснувшись глубокой ночью, она поняла, что машина стоит. Было тихо и темно.
– Иуда! – позвала она. – Ты где?
Он пробормотал что-то впереди нее. Вытянув ноги, она поняла, что пролежала в одном положении несколько часов. В животе мягко и упруго колыхнулось, словно тоже повернулось на другой бочок. Малыш, потерпи немного, все будет хорошо. Она улыбнулась своему внутреннему и только им двоим услышанному разговору с ребенком и подумала о том, что уже не так одинока, как была днем, в Москве… Но тут же другое чувство, острое и тяжелое, пронзило ее, едва она вспомнила свой последний разговор с Кайтановым в милиции. Рыдания разрывали глотку, ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не дать волю рвущемуся наружу крику.
Она уже поняла, что Иуда, устав вести машину, заехал куда-то в лес, чтобы выспаться. Он был ответствен за нее, а потому не мог рисковать, глядя на трассу слипающимися гла-зами.
Валентина нащупала ручку двери, резко надавила на нее и в результате чуть не выпала из машины. Едва успела вскочить на ноги. Беременные женщины часто ходят по малой нужде. Валентина же забыла, когда с ней это было последний раз.
Она подняла голову и увидела ярко-синее небо, усыпанное звездами. Было прохладно, влажный воздух щекотал ноздри до тех пор, пока она не чихнула.
И тут же на звук словно из-под земли вырос большой и темный Иуда. Присмотревшись, она поняла, что на нем черный свитер.
– Привет, – сказала она. – Мне надо было…
– Я понял. Как себя чувствуешь?
– Нормально. Теперь нормально… Хотя не мешало бы перекусить и выпить горячего чая с молоком.
– Горячего нет, к сожалению. Но есть консервы, сгущенка, какие-то булочки, джем…
– Что это у тебя за кровь на руке?
– Да так… Ничего особенного, содрал заусенец, а теперь постоянно задеваю… Никак не заживет. Не бери в голову… Шпроты будешь?
– Буду. Я все буду.
Иуда включил в салоне свет, разложил сиденья и принялся готовить ужин. Валентина, наблюдая за тем, с каким рвением он кинулся выполнять ее желание, хотела схватить его за руку, усадить возле себя и рассказать ему все, все-все, начиная с того дня, когда она познакомилась с Либиным. Но этот разговор разбередил бы старые и, как ей казалось еще недавно, зарубцевавшиеся раны. Истерики было не избежать. А потому она продолжала молчать, лишь изредка, для поддержания разговора произнося ничего не значащие, обычные фразы, связанные с ночной прохладой, звездами, булочками и предстоящей дорогой. Иуда же, словно почувствовав ее нежелание затевать тяжелый для нее разговор о Кайтанове, тоже ограничивался темой Саратова, задавал ей дежурные вопросы, связанные с ее детством, родителями, учебой. Кроме того, она заметила, что он много пьет. «Ты что, селедки где-то наелся?» – проговорила она рассеянно, зная заведомо, что говорит полную чушь. Какая селедка, если человек из-за тебя почти ничего не ел весь день… Думая так, она испытывала к нему самые теплые чувства. Однако после ужина, когда они начали укладываться спать и Иуде было разрешено прилечь почти рядом с ней в машине, укрывшись отдельным пледом, Валентина вдруг ясно поняла, что, как только они приедут в Саратов, ей надо будет как можно быстрее избавиться от него. То, что она задумала предпринять в родном городе, шло вразрез с теми заботами и хлопотами, которые наверняка уже успел внушить себе этот добрый и чудаковатый Иуда. Он вовсе не обязан заботиться о ней до конца ее дней. Вот привезет домой, и все. Пусть возвращается в Москву и живет своей жизнью. Она возьмет с него слово, что он даже под страхом смерти не признается Кайтанову, куда делась Валентина. А то, что Лева станет искать ее, и первым, к кому он бросится за помощью, будет Иуда (их одновременное исчезновение из Москвы Кайтанов не сможет не заметить), не вызывало никаких сомнений. И он уже ищет ее наверняка, обзванивает общих знакомых, больницы… И рано или поздно он, конечно, вычислит, где она. Но это будет позже. А пока у нее есть время, и она сделает все, чтобы использовать его максимально. Она встретится со всеми друзьями Либина и проведет собственное расследование, чтобы выяснить хотя бы для себя, кто же виноват в смерти той девушки… И если выяснится, что ее убил все-таки Сергей (пусть даже по недоразумению, по глупости, случайно и нелепо), она постарается вычеркнуть его из своей памяти (он должен был в любом случае признаться хотя бы мне, своей жене– таков был ее вердикт), а его смерть воспримет как… Как что?
И разве можно вообще привыкнуть к мысли, что твой первый муж – мертв, а второй – предал тебя, изменил, да еще в то время, как ты, беременная, сидела в грязной камере?!
Она закрыла глаза и увидела Сергея. Он лежал рядом с ней и нежно поглаживал рукой ее голову, играл ее ускользающими сухими блестящими волосами… Пляж. Жара. Солнце. И ей не верится, что этот красивый парень теперь полностью принадлежит ей. Так не бывает. И что он нашел в ней, в худенькой и обыкновенной девчонке? Они были сумасшедшими от любви и ничего вокруг не замечали. Несколько свиданий в раскаленной от солнца деревянной дачке – единственном месте, где их никто не мог потревожить и которое они покидали лишь для того, чтобы поплавать в ледяной волжской воде да перекусить в маленьком кафе на пристани, решили многое в их жизни. Убежденный холостяк Сергей Либин сделал Валентине предложение, и они очень скоро поженились. О его прошлой жизни – о родителях, друзьях, подружках – Валентина так никогда и не узнала. Не успела. О Сергее ей было известно лишь то, что у него однокомнатная квартирка в Саратове, оставшаяся ему от тетки, которая воспитывала его чуть ли не с самого рождения (родителей он почти не вспоминал, сказал только однажды, что они были геологами и жили где-то в Гомеле), что он физик по образованию, никогда не был женат и больше всего на свете – кроме Валентины, конечно, – любит жареные баклажаны с помидорами, футбол и преферанс. А еще своих друзей, с которыми он ее, Валентину, обязательно познакомит. (Что касается родителей Валентины, то она потеряла их одного за другим с разницей в месяц восемь лет тому назад и до встречи с Сергеем некоторое время жила у своей дальней родственницы в пригороде, а последние два года – одна.)
Тот страшный день, когда все это произошло, она не забудет никогда. Она была дома, когда в прихожей раздались раздраженные, настойчивые звонки. Люди в милицейской форме, ввалившись в квартиру, кинулись искать Сергея. Но его не было. В квартире была устроена засада, и стоило Сергею вставить ключ в замок, как дверь тут же распахнулась, и его скрутили, как закоренелого преступника. Как убийцу какой-то девушки, домработницы одного из его друзей, Миши Николаиди, – Любы Гороховой. День, когда, по словам следователя, допрашивающего позже уже ее, Валентину, было непосредственно совершено убийство, она тоже запомнила хорошо. Быть может, потому, что провела его дома, ожидая Сергея и готовя его любимые баклажаны. Была суббота, и Сергей еще утром предупредил ее, что у них небольшой мальчишник, что они по субботам обычно собираются поиграть в преферанс у Николаиди и что он уже и так целый месяц там не был, друзья обидятся… Валентина, конечно же, надулась. Но Сергей убедительно объяснил ей, что в жизни мужчины, пусть даже и женатого, должно быть место чему-то сугубо мужскому, имеющему отношение к той свободе, часть которой они теряют при женитьбе, что она не должна обижаться на него за то, что он уйдет на три-четыре часа, чтобы встретиться с друзьями. Он был ласков, но и тверд, говоря эти простые, как он выразился, истины. И хотя Валентина отпустила его, чувство того, что ее бросили и променяли на друзей, не покидало ее почти до самого вечера, то есть вплоть до возвращения Сергея.
Сейчас, два года спустя, она уже знала примерно, что же произошло летом 1998 года на квартире Миши Николаиди. Пятеро друзей – Игорь Гуртовой, Осип Краснов, Жора Игудин, Сергей Либин и Миша Николаиди – встретились в субботу у Николаиди дома, как это вошло у них в привычку за много лет знакомства, чтобы поиграть в преферанс. Кроме Миши Николаиди и Жоры Игудина, все были женаты, имели детей. Люба Горохова приготовила ужин. Понятное дело, что на столе была хорошая закуска, имелись еще и водка, пиво… Если верить Сергею, то получалось, что он ушел раньше всех, около шести часов вечера, а остальные четверо, не считая находящейся на кухне Любы, оставались в квартире до самой ночи. Никто не заметил, когда ушла Люба. Где-то около одиннадцати вечера Миша, вдруг вспомнив о ней и решив отпустить, пошел искать ее по квартире, но не нашел. Решил, что она ушла. Он вспомнил, что за ней приходила подружка, спрашивала, где Люба, на что он ответил ей, что у него ее нет и что она ушла, а вот куда, он не знает. По словам Миши выходило, что Люба не могла вот так просто уйти, не помыв посуду, не прибрав немного на кухне (в комнату ее и не впускали, там шла игра). Она – человек ответственный и работящий, очень требовательный к себе, и если ушла, не предупредив Мишу, значит, на то были причины. Труп Любы Миша обнаружил в стенном шкафу прихожей только на следующий день, когда искал свои кроссовки. Первая его реакция – ярость, злость, направленная на того, кто так подставил его. Становилось ясным, что убийство произошло вечером или ночью, когда почти все (за исключением Либина) были в квартире. Убийца находился весь вечер рядом с Мишей и молчал о совершенном преступлении. Возможно, испугался или же решил нарочно свалить всю вину на преуспевающего и богатенького Мишу. Но кто? Николаиди стал подозревать сразу всех. А потому позвонил всем четверым, сказал, что у него случилось несчастье, и попросил каждого срочно приехать к нему домой. И все приехали. Все. Даже Либин, которого Николаиди подозревал меньше других. Миша открыл шкаф и показал труп Любы. Все сразу притихли, испугались, поняли, что влипли по уши. Миша чуть не плакал, говорил, что он не убивал, что он нашел труп совсем недавно, но что его обязательно посадят: ведь он вчера утром переспал с Любой, а потому, если у трупа возьмут сперму на анализ, то ему не отвертеться… Он призывал того, кто совершил убийство, признаться, а потом всем вместе решить, как поступить с трупом. Но все молчали, вернее, все отказывались, возмущались, клялись… Был скандал. Тогда Миша, находящийся в состоянии шока и ярости, пригрозил, что, если убийца не сознается, он скажет в милиции, что была групповуха, и даст соответствующие показания. Это произвело сильный эффект. Все как один сразу же приняли решение избавиться от трупа, закопав его в лесу. Они не могли не понимать, что Николаиди не шутит и что, если его арестуют, он сдаст их всех независимо от того, кто истинный убийца. Ночью они вывезли труп и закопали. И про Любу никогда и никто бы и не вспомнил, потому что она приезжая и у нее в городе почти никого нет. Но вот это «почти» и решило судьбу Либина. Подружка Любы, Вера, сняла на пленку момент, когда все пятеро, в масках, укладывали тело, завернутое в простыню, в багажник машины. Она начала шантажировать Николаиди, тот снова собрал друзей и показал первый присланный Верой снимок. Собрали по двести долларов и заплатили. Даже Сергей внес свою долю, поскольку не смог доказать, что непричастен к убийству Любы. Возможно, так бы и платили Вере по тысяче долларов каждый месяц, если бы в Луговском, под Марксом, в лесу пара велосипедистов не обнаружила труп девушки, приметы которой полностью совпадали с приметами Любы Гороховой. На опознание ездила Елена Андреевна Власова – квартирная хозяйка Любы, которая и подтвердила, что именно в этом сине-голубом платье Люба вышла в тот злополучный день из дома и не вернулась. Хотели пригласить по ее просьбе и Веру, единственную подружку погибшей, но не нашли ее, она, вероятно, уехала из города.
Понятное дело, что ниточка расследования сразу же привела к дому Николаиди. Но арестовали почему-то Сергея Либина. В его квартире по чьей-то подлой наводке обнаружили интимные вещи, принадлежащие не только Любе Гороховой, но и, как ни странно, Вере Обуховой, ее подружке. У Любы же в комнате, которую та снимала у Елены Андреевны, нашлась записная книжка, в которой была визитка Либина. Позже Сергей поклянется, что эту визитку он действительно давал Любе, потому что она как-то раз попросила его подыскать ей работу в каком-нибудь офисе. Она сказала, что не может больше работать у Николаиди, но объяснять ничего не стала. И Сергей пообещал, что попытается ей помочь. Еще она просила, если вдруг получится, найти место для ее подруги, Веры Обуховой, тоже безработной… Хотя, по словам Елены Андреевны, «Вера была тихой проституткой, работала на дому, водила мужиков, а к Любе приходила, чтобы занять денег…».
Сергея арестовали. Валентина, чувствуя, что мужа кто-то сильно и подло подставил, решила действовать и сделать все возможное, чтобы спасти мужа. Она пошла на крайнюю меру – взяла из сейфа фирмы, где работала бухгалтером, деньги. Три тысячи долларов. У нее был знакомый адвокат, который был готов за эти деньги устроить Либину побег прямо из кабинета следователя. (Позже, смотря вместе с Кайтановым какой-то фильм, где главному герою надо срочно сбежать из милиции, Валентина расскажет ему как бы сюжет из другого фильма, где герой очень легко, не утруждая себя, сбежал ясным летним днем из кабинета следователя. То есть подробно изложит ему всю схему побега, основанного на халатности следователя, отсутствии решеток на окнах и продажности адвоката, позволившего даже разбить себе нос, чтобы инсценировать нападение. Ей и в голову тогда не могло прийти, что с этой же схемой обезумевший от горя Кайтанов придет к Шапиро и предложит ему помочь сбежать самой Валентине и что только профессионализм адвоката спасет Кайтанова от тяжелых последствий.)
И все получилось. Адвокат настоял, чтобы ему организовали встречу с его подзащитным в кабинете следователя, и, когда следователь удалился, уверенный в том, что Либин никуда не денется (интеллигент, физик, ни разу не судимый и т. д. и т.п.), адвокат передал Сергею записку от Валентины, где сообщалось, в какой ячейке камеры хранения на железнодорожном вокзале он сможет взять деньги. «Беги, как-нибудь потом свяжемся…» – писала она корявым почерком на клочке бумаги. Вряд ли она могла тогда предположить, что они расстанутся тогда на два года. Либин бежал, перед этим ударом кулака «разукрасив» для правдоподобности физиономию адвоката. Просто выпрыгнул в окно и побежал по улице куда глаза глядят. Переночевал на пляже под мостом в компании алкоголиков-бомжей, а утром поехал на вокзал, открыл ячейку, достал деньги и подался на попутках в западном направлении. Добрался до Минска, а оттуда – в Ригу, к своему армейскому товарищу… Но откуда бы он потом ни пытался дозвониться до Валентины, ему это так и не удалось. Она словно исчезла.
Либин не мог знать, что произошло после того, как он сбежал. Валентину допрашивали, дома постоянно находился кто-нибудь из оперативников, ее жизнь превратилась в сущий ад.
И вот в такое тяжелое для нее время, на следующий день после побега, ей звонит какая-то женщина и требует к телефону Сергея. Валентина отвечает, что Сергей здесь больше не живет, но женщина оказывается весьма настойчивой особой и сама заявляется к Валентине.
Ее звали Ирина. Высокая яркая брюнетка с голубыми глазами. Когда она позвонила в дверь, Валентина вздрогнула. Она была уверена, что это вернулся Алексей, один из оперативников, приставленных к ней в надежде, что им удастся поймать Либина.
– Так это ты жена нашего красавчика? – улыбаясь с видом женщины-победительницы, женщины-хищницы с раздувающимися ноздрями, спросила Ирина и вошла в прихожую. – Не бойся, я добрая…
Ирина пришла с водкой и колбасой. И Валентина, к тому времени уставшая ждать известий от Сергея, вдруг поняла, что эта женщина пришла не только с водкой, но и с новостями. Но ее информация, к сожалению, касалась лишь прошлой жизни Сергея. Женщины выпили всю водку, долго говорили, плакали, а когда Ирина ушла, Валентина вдруг поняла, почему Сергей не взял ее, Валентину, на вечеринку к Николаиди. Там должен был быть Жора Игудин – «трепло», по словам Ирины, «который обязательно бы ляпнул при тебе что-нибудь насчет меня, он такой. А все дело в том, что я крутила с ними одновременно, но Сергей твой мне нравился больше… Вы же недавно поженились, месяца еще не прошло, кажется, но Либин – сволочь еще та… Мне неприятно тебе об этом говорить, подружка, но ведь он трахал и Любку, и Верку, только если первую за так, то второй приплачивал, вот так-то вот. Уж больно он охоч до баб…». Она убивала Валентину каждым словом. Ее красивый молодой муж Сергей Либин, оказывается, подлец и бабник? И ради него она запустила руку в кассу и взяла оттуда три тысячи долларов? Ее посадят, а он будет спокойненько тратить себе эти денежки на баб… «Ты думаешь, это он убил Любу?» – «Не знаю, но то, что он ее трахал, – это точно, я сама видела их вместе несколько раз на пляже. У него же ненормированный рабочий день, уж кому-кому, а мне это хорошо известно. Так что ты забудь Либина, этот человек не создан для семьи… Просто он пожалел тебя и женился. Ты, я вижу, девушка порядочная…»
Даже сейчас, лежа рядом с Иудой в машине и ежась от холода, Валентина почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она вспомнила Ирину, ее красивое и ухмыляющееся, но в то же время не злое лицо, красные губы, синие глаза… На следующий день Валентина оказалась в кафе «Панорама», где судьба и свела ее с Кайтановым. И кто знает, как сложилась бы ее жизнь, не встреть она его… И это удивительно, что он дал ей тогда столько денег, он спас ее, а теперь она убегает от него в неизвестность, и все ради чего? Ради того, чтобы попытаться выяснить для себя, на самом ли деле ее первый муж Либин – такой подлец, каким его обрисовала Ирина? Она хотела встретиться с ней и поговорить. Но только теперь она скажет любовнице своего бывшего мужа о том, что его нет в живых. Сергея нет? А где же он? Слезы хлынули из ее глаз.
– Ты плачешь? – услышала она над самым ухом.
– Иуда, ответь мне, пожалуйста… – прошептала она, давясь слезами. – Вот если у мужчины сразу две жены, он кто?
– Султан, что ли? – не понял ее спросонья Иуда.
– Да нет, он…
– Двоеженец.
– Правильно. А если у женщины два мужа, то кто она?
– Двоемужница, – не задумываясь, ответил Иуда. – А в чем, собственно, дело?
– В том, что я до Кайтанова была замужем…
– Ну и что?
– А то, что так случилось, что перед тем, как мне выйти замуж в первый раз, мне показалось, что у меня пропал паспорт. Мне сделали новый. И в новом-то паспорте в загсе и проставили все штампы и печати. А потом я нашла свой старый паспорт…
– Я все равно тебя не понимаю.
– Кайтанов не знал, что я до него была замужем. Я обманула его…
– Каждый человек имеет право на прошлое, а тем более женщина… Подумаешь, была замужем…
– Ты действительно ничего не понимаешь или притворяешься? Ведь я же, выходя замуж за Кайтанова, была еще в браке с Либиным!
– С кем?
– Это фамилия моего первого мужа.
– И где он? В Саратове? Мы едем к нему? А потом ты меня бросишь?
У кого что болит, тот о том и говорит. Пора ставить его на место.
– Что значит – бросишь… Ты же не вещь, чтобы тебя бросать. Вот проводишь меня и вернешься в Москву… И молчи. У меня нет сил объяснять тебе что-либо. Я и так перед тобой буду в неоплатном долгу, если ты доставишь меня в целости и сохранности домой.
– Тебя там кто-то ждет?
– Нет. Разве что пустая и пыльная квартира.
– Не отсылай меня обратно, прошу тебя…
– Иуда, мне и так худо, не доставай…
– Я люблю тебя, разве ты это еще не поняла? – Он осторожно коснулся ее плеча рукой. – Я очень люблю тебя…
– Ты найдешь себе женщину, женишься, и у тебя все будет хорошо. Ты просто увлекся мной. И это я виновата в том, что подпустила тебя так близко… Вот бы Кайтанов видел… насколько близко…
– А как же вы встретитесь с ним? Он знает, где ты будешь его ждать?
– Нет, вот как раз об этом я и собиралась с тобой поговорить. Иуда, дело в том, что я никогда не вернусь к Кайтанову.
– Но почему?
– Потому что у него есть другая женщина. И молчи. Не надо меня прерывать. Я еще вчера хотела тебе сказать, но у меня просто не было сил.
– Лев Борисыч любит только тебя. Тебе кто-то позвонил и сказал про него гадость? Это тоже происки его врагов…
– Ты смешной, Иуда… Ты ничего не замечаешь, не видишь, не чувствуешь… В нашей квартире, где ты меня оставил, чтобы я собирала вещи, пахло духами… В унитазе плавал использованный презерватив, а в корзине с грязным бельем я нашла его сорочку с пятнами губной помады. Не моей помады, ты понимаешь или нет? Он предал меня, он переспал с какой-то потаскухой… А тебе велел рассказать мне сказку о неприятностях в банке… У него проблемы с женщиной, понимаешь? С женщиной!
И она, вдруг приподнявшись на коленях, схватила Иуду за ворот свитера и принялась его трясти. Мокрые губы Иуды нашли ее лицо в темноте… И это быстро привело ее в чувство.
– Стой! – крикнула она. – Стой, Иуда! Остановись.
Они оба тяжело дышали.
– Я тебе не твои подружки, которых ты охаживаешь по три раза за ночь. Я – Кайтанова. Ты – Иуда. И ты должен знать свое место. Успокойся. Возьми себя в руки. Если ты еще хотя бы раз прикоснешься ко мне или попытаешься поцеловать или изнасиловать, я на себя руки наложу. Все. Спать.
И она, содрогаясь всем телом, легла на бок, стиснула зубы и закрыла глаза.
Москва, 2000 г.
Вернувшись домой, Кайтанов понял, что случилось что-то страшное. Валентина, по словам следователя, больше двух часов тому назад покинувшая отделение милиции в сопровождении Иуды, исчезла. Испарилась. Или этот идиот, думал Лева, повел ее куда-нибудь поесть, потому что он постоянно думает о еде, либо по дороге с ними что-то произошло. Но что?
Настораживало и то, что в квартире странно пахло духами, так, словно кто-то вылил целый флакон на ковер или разбрызгал по всем комнатам и даже кухне.
Машинально открыв холодильник, Лева понял, что в его отсутствие в квартире кто-то побывал. Холодильник был практически пуст. А ведь он позавчера запасся провизией на целую неделю… Кроме того, он чувствовал чужой дух, который тревожил его и не давал покоя. Он силился понять, в чем же дело, что такого особенного во всем, что окружало его, пока не догадался открыть шкаф. Увидев голые «плечики», на которых еще сегодня утром он видел одежду Валентины, Лева вдруг понял, что его бросили, что Валентина ушла от него. Собралась, как это делают в кинематографических романах, и ушла, даже не заперев за собой двери.
В ушах зазвенело. Это была пугающая тишина. Такой тихой и необратимо близкой к небытию станет и его жизнь без Валентины. И эту тишину пронзит ворвавшееся, как холодный кладбищенский ветер, одиночество.
В спальне ему тоже, как и Валентине несколькими часами раньше, бросилась в глаза подушка, перепачканная розовой помадой. Решив, что Валентина, вероятнее всего, отдыхала здесь перед тем, как принять роковое (он в этом не сомневался) решение уйти из его жизни, лежала на этой самой постели, на этой подушке и даже оставила на наволочке свой след (он понятия не имел, каким тоном помады пользуется его жена), Кайтанов сел на кровать и обхватил голову руками. Он силился понять, что именно послужило причиной ее ухода. Его бездействие? Но ведь ее отпустили, потому что он внес залог! Он редко навещал ее? Чушь! Она не просидела там и суток, как он сделал все возможное, чтобы только ее отпустили. Тогда что?
Лицо у него горело, он вошел в ванную комнату, умылся холодной водой. И тут случайно бросил взгляд на унитаз и увидел там плавающий презерватив. И тотчас комната наполнилась истерическим женским голосом: «Вы слепец, Кайтанов. Ваша жена – настоящая б…дь, а вы как собачонка готовы целовать ей пятки… Ваша жена и Гордис – прекрасная пара. Замечательная пара. Взгляните, как они смотрятся… И Гордис, и этот жирный боров – это все любовники вашей жены….Вашу жену надо было запирать в клетку… Разве нормальная женщина, да еще и на сносях, будет вести такую активную сексуальную жизнь, вы сами-то подумайте!»
Он зажал ладонями уши, чтобы только не слышать все это. Он зажмурился в надежде, что, когда откроет глаза, презерватива не будет. Но, открыв их, снова увидел эту плавающую резиновую мерзость, подсказывающую его воображению гадкие картинки: Валентина с Иудой в супружеской постели, и грязные лапы потного компьютерщика лапают гладкий и белый живот… Или: Валентина лежит на спине, раскинув…
Кайтанов взвыл, словно дикий зверь. Он не помнил, как набирал номер домашнего телефона Иуды, как мчался к нему через весь город в надежде убедиться в том, что он в Москве и что исчезновение Валентины никоим образом не связано с этой жирной свиньей. Но Иуды дома не было. Кайтанов звонил и бился в дверь до тех пор, пока не пришел в себя и не вернулся домой. Он до глубокой ночи ждал Валентину, не дыша прислушивался к звукам работающего лифта, и сердце его прыгало всякий раз, когда он слышал какие-то шаги на лестнице… В голову полезли самые разные мысли, связанные почему-то именно с Иудой. Кайтанов переманил его к себе в банк, посулив жалованье, на тридцать процентов выше, нежели то, что платили ему на прежнем месте, у Ваэнтруба. Настоящее его имя – Кайтанов вдруг вспомнил его – Морозов Александр Петрович. Он на самом деле был блестящим компьютерщиком, это оценили в банке все, кому пришлось обращаться к Иуде за помощью. Это Иуда оснастил компьютерный зал новыми машинами, снабдил всех первоклассными программами и решительно все делал с какой-то необыкновенной легкостью, даже вкусом. Да, безусловно, он – обаятельнейший и умнейший мужик, но Валентина не могла променять Кайтанова на Иуду, не могла!
В утренние часы, вспоминал Лева, Иуда всегда был на месте, в банке. К его работе нельзя было придраться, нельзя. Быть может, поэтому все постепенно привыкли к тому, что после обеда его можно было застать только у Кайтанова дома… Он даже консультировал, находясь в кайтановской квартире, где чувствовал себя в последнее время, вероятно, как у себя дома…
Когда перевалило за полночь, Лева вдруг понял, что он смешон в своих подозрениях. И что Валентина сбежала одна. По неизвестной причине, но сбежала. Если бы вдруг ее похитили (в это тоже верилось с трудом), то вряд ли похитители позволили бы ей собрать свои вещи, тем более продукты.
Когда в час ночи позвонили в дверь, он подумал, что сошел с ума. Никогда в жизни еще он так не реагировал на звук простого дверного звонка. Казалось, сердце его остановилось, а голова перестала что-либо соображать. В дверь все звонили и звонили, а у него не было сил даже подняться. Он испугался, что его стукнул паралич. Но постепенно он стал ощущать свое тело, поднялся, открыл дверь и был поражен, когда вместо Валентины или Иуды увидел перед собой женщину из его дневного кошмара – Кристину.
– Мне можно пройти? – спросила она чуть слышным голосом и подняла на него полные слез глаза.
– Где моя жена? – жестко, едва двигая челюстями, спросил Кайтанов.
– Мне надо поговорить с вами… – Она его словно и не слышала.
– Где моя жена? – повторил он свой вопрос.
– Я не буду бросаться вам на шею, обещаю. Тем более что я никогда не любила вас. Я не знаю, где ваша жена. У меня и своих проблем хватает.
– Зачем вы пришли ко мне? Вы имеете какое-нибудь отношение к исчезновению Валентины?
– Она исчезла… – Кристина усмехнулась и покачала головой. – Понятно…
– Входите.
Кайтанов вдруг остро ощутил, что эта женщина, явившаяся ему на глаза уже в третий раз, сейчас принесла известия еще более скандальные, чем те, которые ранили его в самое сердце днем. А потому надо было подготовиться к следующему тяжкому удару.
– У вас не найдется капельки коньяку или водки? – попросила она, зябко кутаясь в несуществующую кофту – обнимая себя руками.
– Найдется. – Он налил ей коньяку. – Так что вы хотели мне сказать?
– Меня обманули. Тот парень, что ошивался здесь у вас… Он должен был заплатить мне за то, что я устроила у вас эту дурацкую истерику. Я ничего не знаю о вашей жене, вернее… почти ничего… Там, где ваша жена с этим толстяком…
– Иудой?
– Его звать Иуда? – Кристина чуть не поперхнулась. – Ну и имечко. Мне-то он представился Александром.
Кайтанов только сейчас понял, что Кристина явилась к нему уже в подпитии. И ей не хватало еще нескольких рюмок, чтобы открыться ему полностью. Он уже не сомневался, что Валентина сбежала с Иудой…
– Так вот. Та фотография, где ваша жена с Иудой, – монтаж. Он сам мне об этом сказал.
– А Гордис? – Голос Кайтанова дрогнул. Он словно видел сейчас перед собой улыбающуюся Валентину, прижимавшуюся к красивому Гордису. – И вообще, зачем ему все это было нужно?
– Так случилось, что наши интересы совпали.
– Какие общие интересы были у вас с Иудой? Я ничего не понимаю… Вы врываетесь ко мне, оскорбляете мою жену, бросаетесь ко мне на шею и признаетесь в любви… Объясните мне, что все это значит?
– Я познакомилась с Гордисом в Риге. Он работал там механиком в гараже. Мы любили друг друга. Во всяком случае, мне так казалось. Наш роман длился два года. И вдруг мне стало известно, что он собирается бросить меня, что он уезжает в Москву… Если бы вы только знали, каких трудов мне стоило узнать адрес, куда он направился…
Кайтанов слушал ее и все равно ничего не понимал. Ему был неинтересен этот разговор. История любви молодой латышки Кристины и красивого латышского парня Юриса Гордиса. Какая-то мелодрама.
– Ну и что? – вяло произнес он. – Ну, бросил он вас, дальше-то что?
– Я приехала в Москву и пришла к вам, сюда…
– Зачем? – застонал он.
– В его записной книжке был именно ваш адрес, господин Кайтанов… Лев Борисович. И Юрис направлялся именно сюда. Он два года, оказывается, копил деньги, работая у своего друга, Улдиса, в гараже, чтобы иметь возможность вернуться к своей жене, Валентине…
Кайтанов смотрел на Кристину широко раскрытыми глазами. Он не хотел понимать того, что ему с таким упорством втолковывали.
– Вы хотите сказать, что Гордис – муж моей жены, Валентины? – он состроил горестно-уморительную мину.
– Да. Но только его настоящая фамилия Либин. Сергей Либин. Ваша жена обманула вас и вышла за вас замуж, будучи женой Либина. У нее случайно оказалось два паспорта. До своего первого замужества она потеряла свой паспорт на девичью фамилию Огнева, написала заявление в паспортный стол, после чего ей выдали новый. С ним-то она и выходила замуж за Либина, и его же поменяли на новый, в связи с тем что она взяла фамилию мужа, Либина. А потом она вдруг обнаружила свой старый паспорт, на Огневу. И вот с ним-то как раз и вышла замуж уже за вас… Она не говорила вам, что уже была замужем?
– Нет…
– Я приехала в Москву за Юрисом. Во всяком случае, я знала этого парня как Юриса. У него и документы были на Гордиса. Но на самом деле он был Сергеем Либиным. Я узнала об этом уже здесь, в Москве…
– Но я не знал его, я никогда не видел его прежде. И он, я просто уверен, не посмел бы прийти сюда, чтобы встретиться с Валентиной.
– Все правильно. Он и не приходил. Он два дня караулил ее возле вашего дома, пока все-таки они не встретились…
– Когда это случилось?
– В январе. Полгода назад.
– А когда приехали вы?
– Почти две недели тому назад.
– И что было после того, как они встретились? – У Кайтанова самым пошлым образом разболелся живот. Ему сделалось нехорошо.
– Насколько я поняла из его слов…
– Так, значит, все, о чем вы мне сейчас рассказываете, вы знаете с его слов?
– Да, у нас с ним тоже был разговор, и не один… Так вот, насколько я поняла из его слов, Валентина страшно испугалась, увидев его… Она уже была вашей женой, ждала от вас ребенка, а потому появление в Москве мужа, да еще законного, с которым у нее не был оформлен развод, могло бы разрушить всю ее жизнь с вами. Но Либин приехал в Москву не за разводом, он любил Валентину и все эти месяцы он, попросту говоря, трепал ей нервы, предлагал вернуться к нему.
– Он шантажировал ее? Требовал денег?
– Нет, Сергей не такой человек. Он мог требовать от нее только одного – чтобы она бросила вас и вернулась к нему.
– А как они расстались… тогда, давно?
– Я точно не знаю, но, по-моему, Сергей совершил в том городе, где они жили, в Саратове, какое-то преступление… Точнее, он его не совершал, но его подставили, и он сбежал… Побег организовала Валентина, она достала и деньги. Либин бежал на попутках в Ригу, к Улдису, и все эти два года пытался дозвониться до Валентины, разыскать ее, пока какие-то общие знакомые из Саратова не сообщили ему, что Валентина в Москве, они узнали это без труда у паспортистки в Саратове по листку убытия…
– А как же ваш роман?
– Он же мужчина, – она развела руками, – ему все позволено: любить одну, а спать с другой… Ему не было дела до моих чувств. И, конечно же, бросая меня в Риге, он не ожидал, что я разыщу его в Москве…
– Я видел вас здесь, на лестничной площадке…
– Да, я тоже видела вас. Но я бывала здесь гораздо чаще в дневные часы, когда хотела взглянуть на вашу жену. Ведь Валентина была моей соперницей… и я ненавидела ее. Вы себе представить не можете, как долго я вынашивала в себе это чувство, боясь расплескать его до времени… Я знала, что она почти каждый день, прячась и обманывая этого толстяка Иуду, бегала к Либину. Но не потому, что любила его или спала с ним… В том-то все и дело! Если бы они любили друг друга, то я не стала бы им мешать. Но ваша жена любила только вас, а Сергея лишь мучила. Она просила его уехать и не мешать ей. Но в то же самое время варила ему суп, как настоящая жена, лечила его, когда он болел. Она была по-своему привязана к нему…
– Выходит, что она убила его, чтобы освободиться? – Кайтанову казалось, что он смотрит сложный сюрреалистический спектакль с участием Кристины и невидимого молчаливого собеседника. – Но как же она могла выдумать эту историю с маньяком? Это каким же чудовищем надо быть, чтобы в таком порочащем свете представить своего мужа, человека, который любил ее… Это не похоже на Валентину.
– А что ей еще оставалось делать? Инстинкт самосохранения – великая вещь. Тем более когда речь идет о беременной женщине.
– Но вы сказали, что вас нанял Иуда. Для чего? Объясните, какие интересы у вас с ним совпали?
– Я ненавидела Валентину и готова была сделать ей любую мерзость, лишь бы она страдала… Ведь она сделала несчастными сразу трех человек!
– Трех? Этого кого же?
– Либина. Меня. И Иуду, который в нее влюблен. Иуда уже давно мечтал расстроить ваш брак с Валентиной. А тут вдруг он встречает меня…
– Как вы познакомились?
– Он часто бывал здесь днем и не мог не заметить меня на лестничной площадке. Мы разговорились с ним, я рассказала ему, что приехала в Москву к одному парню, который влюблен в Валентину… И он, тут же сообразив, что может найти в моем лице союзницу, предложил мне переехать из дорогой гостиницы к нему домой. Конечно же, я согласилась. И это он уговорил меня прийти к вам и устроить этот дешевый спектакль. Он допускал, что Валентину должны освободить под залог, а потому все организовал таким образом, чтобы она, войдя сюда, где ее не было почти сутки и вы жили один, поняла, что у вас другая женщина… У него были копии всех ваших ключей, это было нетрудно сделать, когда тебе доверяет хозяйка дома, а потому, если бы вы даже сегодня и не забыли запереть квартиру, я все равно пробралась бы сюда, облила все ковры духами, испачкала подушку помадой и бросила бы в унитаз презерватив…
– Но зачем было вам соглашаться на все это, если Либин мертв? Ведь его же все равно не вернешь!
– Ваш Иуда обещал мне две тысячи долларов, если я сделаю все, о чем он меня попросит… Часть денег пошла бы на похороны Сергея. К тому же вы должны понимать, что я нахожусь сейчас в таком состоянии… короче, плохо соображаю… Я не преувеличиваю… Смерть Гордиса… вернее, Либина, потрясла меня, сделала мой приезд сюда как бы косвенной причиной его смерти…
– Но почему?
– Да потому, что с моим приездом теперь мы обе – я и Валентина – делали жизнь Либина невыносимой. Он хотел жить с ней, но жалел и меня. Он умолял меня вернуться в Ригу и оставить его в покое. Я внушала ему, что Валентина не любит его, что она все равно останется с вами, что у вас будет ребенок, что он опоздал. Я не хотела уезжать отсюда без него…
– А как вела себя Валентина по отношению к вам? Вы с ней виделись?
– Да, я почти каждый день поджидала ее в его подъезде, но если в самом начале я испытывала к ней ненависть и презрение, то постепенно она стала вызывать у меня теплые чувства. Я жалела ее, понимала, что только чувство ответственности перед Либиным не позволяет ей резко разорвать с ним. Он грозился покончить с собой, если она к августу не примет окончательного решения и не вернется с ним в Саратов. Мы трое – я, она и Горди… вернее, Либин – словно кружились волчком на одном месте. Мы были связаны между собой разными отношениями, а тут еще и ваш Иуда… Он просто сыграл на моих чувствах, на моем стрессе после смерти Либина, на моем безденежье… И мне ничего другого не оставалось, как выполнить его просьбу и сделать это черное дело – стравить вас с Валентиной. Мы так и думали, что, увидев презерватив, она подумает, что это вы изменили ей, пока она находилась в милиции, а вы подумаете, что это она с… Иудой… Кроме того, Иуде хотелось окончательно сломить Валентину, чтобы она, оказавшись совсем одна и почувствовав себя преданной, бросилась за поддержкой именно к нему… Он рассчитал все правильно. Только вот ему надо было все-таки мне заплатить, чтобы я молчала… А он предал меня, как и положено Иуде… – Она сделала большой глоток и даже не поморщилась.
– Он не заплатил вам, и вы решили прийти ко мне и повиниться? – Кайтанов никак не мог понять, чего хочет от него эта женщина.
– Он исчез. Думаю, что Валентина, увидев, в каком состоянии находится квартира, и сделав вывод, что вы изменили ей, попросила Иуду, как самого близкого на данный момент человека, помочь ей уйти от вас. Думаю, что они уехали из Москвы… вместе. А это и было его самой заветной мечтой. Его целью. Он же просто помешан на вашей жене…
– А что вам надо от меня? Вы хотите, чтобы я пожалел вас и простил? И это после того, что вы сделали с моей жизнью? С Валентиной?
Говоря это, Кайтанов поразился тому спокойствию и странному умиротворению, которое накрыло его с головой. Он каким-то параллельным сознанием, не отравленным присутствием Кристины, вдруг понял причину этой успокоенности: Валентина не изменяла ему, и все, что сказала ему сегодня Кристина о ней, и фотографии – грязная провокация, подстава. Он взглянул на часы – третий час ночи. Где сейчас может быть Валентина? Иуда влюблен в нее. Это было ясно и без Кристины. Но самое большее, на что он может рассчитывать в данной ситуации, – это ее доверительное отношение, не больше. Валентина не способна сделать Иуду счастливым любовником или своим мужем. Она любит его, Кайтанова. Он в этом уже не сомневался. Смерть Либина, его убийство – это ли не доказательство ее желания быть с ним, с Кайтановым, любить его? И слова Кристины лишь подтверждали это.
Ему не хотелось думать о том, как проводили время на снятой квартире Сергей Либин и Валентина. Муж и жена. Она убила его, а это могло означать только одно – она сделала это из-за него, из-за Кайтанова, ради их будущей жизни, ради их ребенка… Или же она на самом деле оборонялась от обезумевшего от ревности и уставшего от неопределенности Либина.
Что же касается самой Кристины, подумал вдруг он, то она сейчас нуждается в помощи еще больше, чем они все, вместе взятые.
Он и сам не ожидал от себя такого человеколюбия по отношению к женщине, пытавшейся так грубо и цинично разбить его брак, его счастье с любимой женщиной. Но мысли его были искренни. Он жалел ее.
– Как вы расстались с Иудой? Когда и где он обещал вам заплатить деньги?
– Он сказал мне, что я найду их, как только задание будет выполнено.
– И вы поверили ему?
– Да. Я прожила с ним под одной крышей почти две недели, и мне показалось, что он хороший, добрый человек. Просто влюбленный в чужую жену. А все влюбленные, я это по себе знаю, эгоисты, больные, психически неуравновешенные люди… А как иначе можно объяснить то, что Александр, Иуда, с виду приличный и воспитанный человек, вынашивал долгое время в своей голове идею рассорить вас, подставить кого-то из вас единственно с целью заполучить Валентину… Я говорила ему, что у него ничего не получится, что она ему не пара, и тогда он начинал расписывать вас как монстра… Он говорил: посмотри, разве стала бы она жить с таким крокодилом по своей воле? Это ничего, что я говорю вам все это?
– Мне кажется, что это происходит не со мной, Кристина… Но я считаю, что любовь – испытание, посланное нам богом. Я ведь тоже, когда познакомился с Валентиной, повел себя очень странным образом: дал ей денег, даже не зная, зачем они ей нужны и увижу ли я ее когда-нибудь… Теперь-то я понимаю, для чего ей нужны были деньги. Кажется, она говорила что-то про кассу, про сейф там, где она работала. Значит, она взяла из сейфа деньги, чтобы организовать побег своему мужу… Побег из кабинета следователя – она как-то рассказывала мне об этом, как будто она посмотрела фильм с подобным сюжетом. Я только не понимаю, что помешало им потом встретиться и почему Либин скрывался эти два года и не давал ей о себе знать?
– Я так поняла, что это она от него скрывалась. Это она, по словам Сергея, не хотела его видеть. Кто-то из общих саратовских знакомых передал ему, что Валентина в Саратове, сразу после того, как Сергей сбежал, якобы встречалась с какой-то женщиной, бывшей возлюбленной Либина, и та что-то рассказала ей о Сергее… Думаю, что ничего хорошего Валентине этот разговор не принес. Эта женщина, скорее всего, настроила ее против мужа и подлила масла в огонь. Вероятно, она испытывала примерно такие же чувства к вашей жене, Кайтанов, что и я… Валентина – красивая женщина, а ревность – очень жгучее чувство.
С этими словами Кристина открыла сумочку и достала носовой платок. Глаза ее, мокрые от слез, почернели от расплывшейся туши. Промокая веки платочком, она вдруг вся выпрямилась на стуле. Затем медленно опустила голову и взглянула на свою сумочку. Маленькая голубая, из соломки, с розовой шелковой вышивкой. Сунув туда руку, она вытащила оттуда зеленоватую трубочку. Кайтанов увидел перетянутые резинкой доллары.
– Что, нашли свой гонорар? – усмехнулся он. – А ведь это и было как раз недостающим логическим звеном в цепи, о котором я все это время думал. Человек, так ловко все придумавший, не мог не предугадать, как поведет себя обманутая сообщница, а потому не мог не заплатить вам.
– Я же говорила, что он – порядочный человек. Он все это время заботился обо мне, он очень хотел, чтобы я уговорила Гордиса вернуться в Ригу, чтобы он оставил в покое Валентину… Ведь он мешал и ему, Иуде, путал все его планы… Что же мне теперь делать? Я же все вам рассказала!
– Мне очень жаль, Кристина, что вы пришли сюда и все рассказали лишь из-за одного желания навредить Иуде. Я бы заплатил вам в два раза больше, если бы ваш приход был вызван настоящим раскаянием. Но вы – злая, испорченная, гадкая… И я не хочу больше видеть вас… И я понимаю Либина, который бросил вас…
Кристина, сунув воровато деньги обратно в сумку, бросилась к выходу. Хлопнула дверь. Кайтанов взглянул на часы – подходило к четырем…
Она могла уговорить Иуду отвезти ее только в Саратов. Больше некуда. Там у нее квартира. Они и еду взяли для долгого путешествия. Только бы он не перегнул палку…
Он открыл телефонный справочник и набрал номер аэропорта. Его интересовал ближайший рейс в Саратов.
В самолете он вспоминал свой разговор с Кристиной, и ему с каждой минутой становилось все невыносимее от сознания того, как он мог допустить, чтобы в его жизнь вторглась эта полусумасшедшая женщина, чуть ли не до основания разрушившая его идеальные, как ему казалось, отношения с женой. Неужели он все эти два года подсознательно ждал подобного? Неужели именно страх потерять Валентину и пусть даже слабая вероятность того, что она ему рано или поздно изменит с другим мужчиной, делали его чувство к ней таким острым, граничащим тоже со своего рода сумасшествием? И зачем любить, если параллельно с ощущением радости постоянно глотаешь яд ревности, горечь будущих измен?
Да, и он это не мог не осознать: он позволил Кристине разбередить его вечную, незаживающую рану своей уязвимости лишь для того, чтобы испить сполна всю боль разлуки с женой. Он хотел наконец услышать от нее слова, порочащие Валентину, чтобы проверить себя, свои чувства к ней. И он сначала поверил – когда увидел эти фотографии, где она с Гордисом и даже с Иудой, – причем поверил настолько, что испытал подобие физической боли и, с другой стороны, чувство облегчения, как это ни странно… Ну вот, мол, все и закончилось – наваждение, сон, надежды, я свободен, я одинок, как и прежде… Но ведь, поверив, он тем не менее вытолкал Кристину взашей из квартиры.
Он вспоминал свои чувства, которые охватили его в момент, когда он услышал, что Валентину забрал из милиции Иуда. Но он и должен был прибыть туда с квитанцией и встретиться с Валентиной. Другое дело, что сам Кайтанов не мог предположить, что Валентину так быстро выпустят, а потому он попросил Иуду встретиться с ней для того, чтобы успокоить ее радостной вестью о ее скором освобождении. И что особенного, что Иуда забрал ее оттуда? Ведь не мог же он ее оставить там, в камере, зная о том, что она уже, в сущности, свободна, лишь потому, что не обговорил эту ситуацию с Кайтановым! Это же форменная глупость. И он сделал все совершенно правильно. Во всяком случае, внешне это выходило именно так.
С другой стороны, получалось, что Иуда, даже раньше Кайтанова уверенный, что Валентину выпустят под залог, предупредил Кристину о том, что ему могут понадобиться ее услуги третьеразрядной, находящейся на грани нервного срыва актрисы. С тем чтобы привести в исполнение задуманное: жестоко разыграть Валентину и самого Кайтанова, осквернив семейный очаг и внеся в сознание каждого из супругов подозрение или даже уверенность в измене.
Возникают вопросы, много вопросов. И первый, безусловно: зачем было Иуде так поступать с Кайтановым? С Валентиной? Для чего? Любовь, как говорит Кристина? Да разве таким вот изуверским способом надо было действовать, чтобы вызвать к себе расположение любимой женщины? Или он не понимал, этот проклятый Иуда, что рано или поздно Валентина все равно все узнает. Ведь он не идиот законченный и не может не знать, что Кайтанов все равно доберется до него… Он не может не бояться меня, моей мести, ее презрения. Он либо безумец, либо за его действиями стоит нечто другое, но только не любовь…
Закрыв глаза, он стал ворошить в памяти все, что ему было известно об Иуде. Морозов Александр Петрович, коренной москвич, талантливейший человек (если верить Ваэнтрубу, который с такой неохотой с ним расставался). Не женат, ничего о его личной жизни никому не известно, за исключением того, что он охоч до баб. Но мало ли мужчин, любящих женщин? Нет, он не мог предпринять ничего против Валентины. Он слишком привязан к ней, слишком уж она ему дорога, это видно невооруженным глазом. Значит, он все-таки любит ее, но не как все нормальные люди, а иначе, болезненнее, что ли… Все, хватит о нем. Теперь о Либине. И мысленному взору его тотчас предстал лежащий в своей мертвой, спокойной и обезоруживающей красоте молодой мужчина. Муж моей жены? Что натворил он в Саратове? Кто подставил его и правда ли это? Что, если, ослепленная любовью к своему молодому мужу, Валентина стала жертвой заблуждений?
Кайтанов достал блокнот и пометил у себя, что ему нужно сделать в первую очередь, едва он ступит на саратовскую землю: 1) попытаться найти Валентину, обратившись в адресный стол; 2) встретиться со следователем, который вел дело Либина, и выяснить все, что только возможно, о том деле, в котором он был замешан; 3) постараться разыскать друзей Валентины и Сергея Либина, чтобы услышать эту историю из их уст; 4) найти адвоката, защищавшего Либина и позволившего ему сбежать; 5) набить морду Иуде…
Лева захлопнул блокнот. После того как он наметил для себя план действий, ему стало как-то спокойнее. И он уснул.
Глава 5
Саратов, 1998 г.
Вера Обухова вот уже несколько дней жила как во сне. И дело было даже не в тех деньгах, которые одним своим видом ласкали взгляд и придавали ей уверенности в завтрашнем дне, а в тех переменах, что произошли в ней самой. Конверт с десятью стодолларовыми купюрами словно очистил ее душу. Мысль о том, что теперь ей не придется ложиться в постель с мужчиной ради денег, наполняла ее счастьем освобождения. Ей даже начало казаться, что она изменилась внешне – ее взгляд потерял тот охотничий блеск, который выдавал ее с головой. Ей больше не нужны были мужчины-клиенты. И словно в подтверждение того, что жизнь ее начинает меняться, на горизонте уже через пару дней появился мужчина ее мечты. Не потенциальный клиент, а мужчина, на несколько порядков выше ее прежних любовников. Они познакомились в радищевском музее, куда Вера собиралась последние пять лет, да так и не выбралась раньше. Музей, со старинными картинами, мраморными статуями и фарфоровыми безделушками, казался ей своеобразным чистилищем, куда проститутке вход заказан. Ей, с ее оскверненным телом, там нечего было прежде делать. То ли дело теперь, когда ее тело, с которого успели исчезнуть последние синяки, вымытое и надушенное, облаченное в красивую и дорогую одежду, могло найти почти точную свою копию на картинах великих мастеров…
Что же касается души, то Вере казалось, что она очистилась еще прежде тела, когда было принято решение начать новую жизнь. Быть может, потому, войдя в темную прохладу музея и вдохнув его специфический запах, Вера не удивилась, увидев на ступенях ажурной металлической лестницы, ведущей наверх, высокого и стройного молодого мужчину – воплощение своей мечты. И хотя мужчина вошел в музей позже ее, на лестнице он оказался раньше, словно взлетел по ней, устремляясь на второй этаж. Судя по его уверенным движениям, он знал, куда именно он направляется и что он хочет посмотреть в первую очередь. В то время как Вере было сложно ориентироваться в месте, где она еще не была. И тогда она решила последовать примеру мужчины, которого она про себя уже успела окрестить Аполлоном. То есть поднялась за ним следом. И вот там, на втором этаже, в одном из полупустых залов, стены которого были увешаны боголюбовскими портретами и пейзажами, они и познакомились. Случайно и романтично, как это происходило почти со всеми героинями любовных романов, карманные издания которых занимали целую книжную полку в спальне у Веры. «Аполлон», вдруг указав на какой-то мужской портрет, начал говорить что-то о технике, о том, что невозможно отличить живописный портрет от фотографического, что сейчас так работают лишь такие мастера, как Шилов или Сафронов…
Вера слушала его, и ей не верилось, что это она, Вера Обухова, стоит, чуть покачиваясь на тонких шпильках, на желтом блестящем паркете музейного зала и впитывает всеми органами чувств саму красоту, само совершенство… Она теперь имеет право на духовную жизнь, на полное очищение, на возвышение, на воспарение над своим прошлым…
Она смутно помнила тот солнечный день, длительную и утомительную для ног (только дома она обнаружила кровавые мозоли на мизинцах ног) прогулку с «Аполлоном», которого в реальной жизни звали Андреем. «Знаешь, я про себя назвала тебя Аполлоном…» – «Надо же…» – «Ты удивлен?» – «Да нет, просто меня так в школе звали…» Казалось, в разговорах они обошли полгорода, заходили в кафе, где пили кофе с пирожными, спускались в бар, где Андрей угощал ее коктейлем «Малышка Джейн» – мартини с виноградным соком и капелькой джина. Вечером, когда ее новый знакомый проводил ее почти до самых дверей, она вошла в свою квартиру уже как леди – переполненная чувством собственного достоинства и превосходства над той Верой, что жила и завтракала здесь еще утром. Она заново переродилась рядом с этим интеллигентным и чистым парнем с хорошими манерами и желанием доставить ей удовольствие. Она, тепло попрощавшись с ним и договорившись встретиться завтра на набережной в три часа дня, закрылась и, еще стоя в прихожей, вдруг разрыдалась от внезапно обрушившегося на нее счастья. Она все никак не могла понять, что же изменилось в ее внешности, что позволило ей привлечь к себе внимание такого парня, как Андрей. Одежда? Но она всегда хорошо одевалась. Неужели лицо, глаза, взгляд? Значит, состояние ее души все-таки отразилось в них? Ведь еще вчера, стоило ей выйти на улицу, как за ней непременно увязался бы один из «котов», словно почуявший запах такой же блудливой «кошки»… И день закончился бы постелью, тяжелым похмельем и неприятным разговором о цене… А сегодня – музей, картины и молодой человек с полным набором светских манер и душевными разговорами…
Они начали встречаться. И уже через пару дней разговоры плавно перешли в нежные и осторожные поцелуи на скамейках в тенистых аллеях набережной. В тот день, когда она все же отдалась ему в квартире его друга, где они провели полдня в постели, вставая только для того, чтобы шмыгнуть в душ или достать из холодильника холодный сок или пиво, Андрей признался, что любит ее и хочет жениться на ней. Вся плебейская сущность Веры в тот вечер грозила выплеснуться слезами радости и грязно-приторными потоками откровений. И только один бог знает, что удержало ее от этого признания. Словно инстинкт самосохранения заткнул ей рот, чтобы она не посмела рассказать своему будущему мужу, кем была и чем занималась еще несколько дней назад.
Через неделю после предложения Андрей переехал к Вере вместе с маленьким чемоданчиком, в котором аккуратно лежали сорочки, трусы и носки ее потенциального супруга. Строя планы – свадьба, свадебное путешествие, покупка машины и норковой шубы «Верочке» (Андрей был при деньгах, он держал три продуктовых магазина и три табачные точки на рынке), – он намекнул своей невесте, что ей надо срочно оформить загранпаспорт. Планировалась поездка в Италию, в Венецию. Вера ходила как пьяная. Она не верила, что все это происходит в реальности. И хотя ее несколько удивил тот факт, что при интеллигентной внешности и холеных руках ее жених не директор какой-нибудь брокерской или дилерской конторы или, на худой конец, владелец сети магазинов, торгующих бытовой техникой, а всего лишь бизнесмен средней руки, она все равно была счастлива и даже ни разу не спросила его, почему он не спешит знакомить ее со своими родителями. Всему свое время, все образуется … Все ее сомнения были развеяны в тот день, когда Андрей неожиданно привез ей большую розовую коробку, украшенную белым бантом, в которой оказалось свадебное платье.
– Надень, – попросил он, бледнея от своей затеи. – Я хочу посмотреть на тебя…
И Вера, которая не ожидала его возвращения так рано и встретила жениха с руками, жирными от фарша, вдруг почувствовала исходящую от Андрея сильную сексуальную энергию. Она уже поняла, чего он от нее ждет. Она вымыла от мяса руки, вытерла полотенцем, сняла с себя халатик и открыла коробку. Медленными движениями, приседая на корточки и поворачиваясь к Андрею то спиной, то боком и зная, как действует ее молодое и начавшее округляться тело на мужчин, она достала из коробки ворох кружев и сложенную в несколько раз фату из белой английской сетки. Стараясь раньше времени не смотреть на своего жениха, она тем не менее на его глазах надела платье, фату и повернулась к нему. Вера видела румянец на его щеках, расширенные зрачки… И вдруг поймала себя на том, что испытывает к этому парню то же самое грубое и животное чувство, какое она испытывала раньше к другим мужчинам перед совокуплением. И ей захотелось испытать всю остроту прежних прикосновений, ударов, насладиться ядом, которым было все еще пропитано все ее естество. Она, расставив ноги, нагнулась, взяла в руки подол белого пышного платья и стала медленно поднимать его вверх, до самой груди… Она знала, что мужчину сейчас меньше всего интересует ее лицо, а потому стояла так несколько секунд, отгородившись от своего ошалевшего, как ей казалось, возбужденного до предела жениха, кружевными оборками, пока не почувствовала сильный и острый удар в живот… Затем еще один. Что-то горячее потекло по ногам, и Вера, издав булькающий, утробный звук, рухнула на пол…
Она уже не могла видеть, как Андрей, вытерев большой кухонный нож о белое, сугробом лежащее под ногами платье, оставляя на нем широкие алые и влажные следы крови, грязно выругался и даже пнул носком ботинка в мягкий бок распростертой перед ним «невесты». Вера Обухова вот уже несколько секунд была мертва.
Саратов, 2000 г.
Валентина не собиралась впускать Иуду к себе в квартиру. Она воспринимала Саратов таким, каким оставила его два года тому назад, а потому ей всюду, пока они проезжали по улицам, мерещились знакомые лица, не говоря уже о том, что Либина она видела в каждом встречном мужчине. Перемещение в пространстве, такое неожиданное на фоне ее тихой и спокойной семейной жизни, да еще в ее положении, воспринималось как нечто нереальное. И с этим чувством ничего невозможно было поделать. А раз так, то здесь тем более не было места затесавшемуся среди декораций ее прошлого Иуде. Поначалу она всячески намекала ему на это, требуя, чтобы он выгрузил ее вещи в любом месте города (она собиралась нанять такси, лишь бы не показывать Иуде свой дом), но когда поняла, что с таким упрямым человеком следует говорить открытым текстом, прямо-таки сорвалась и накричала на него, позволив себе даже грубость. Она даже не помнила, что говорила ему в запальчивости, и пришла в себя только после того, как увидела его дрожащие руки, слабо держащие руль, его странный взгляд… Машина резко остановилась, и Иуда словно умер. Глаза закрыты, дыхания почти не слышно, по лбу струится пот, а в лице ни кровинки.
– Иуда, ты что? Ну, извини, я не знала, что ты такой чувствительный… Ладно, ты останешься со мной, только не пугай меня так, пожалуйста…
Когда он спустя некоторое время пришел в себя, то долго не мог понять, где находится. «Яма… попал… ты не слушай, не смотри… курица бежала…»
Он словно бредил, хотя находился в сознании и смотрел по сторонам.
– Иуда! – Валентина схватила его за руки (они оказались мокрыми) и со всей силы сжала их. – Что с тобой? Давай я вызову «Скорую»!
Но при слове «Скорая» он замотал головой и схватился за голову.
– Тебе плохо? Что с тобой? Да не молчи же ты!
– Мне уже лучше…
– Вспоминай: мы в Саратове. Я сбежала от Кайтанова. Ну, ты понимаешь меня? Хочешь, я остановлю первую попавшуюся машину и нас отвезут в больницу? У тебя давление, ты перенервничал… Не молчи!
– Что-то мне как-то не по себе, если честно…
Она не хотела думать, что он симулирует, но уж слишком «вовремя» его скрутило. Конечно, разве в таком состоянии она позволит ему одному возвращаться в Москву? Остаются два варианта: первый – отправить его в больницу и там навещать, второе – поселить его в гостинице до тех пор, пока ему не станет лучше. Иуда выбрал второе, и Валентина, понимая, что сейчас ему нельзя доверить машину, остановила такси, куда они пересели налегке, и приказала отвезти их в «Москву». Произнося название гостиницы, она усмехнулась про себя: Москва еще долго будет напоминать ей о себе…
Иуду поселили на втором этаже в двухкомнатном номере с видом на оживленную улицу. Кондиционер и большое количество минеральной воды, обед в гостиничном ресторане довольно быстро привели Иуду в чувство.
– Ты оставайся здесь и поправляйся, я тебе вечером позвоню, а мне надо домой. Ты не обижайся, но мне просто необходимо сейчас побыть одной. За меня не беспокойся, у меня здесь есть подруги… (про подруг она сочинила на ходу; меньше всего она хотела бы сейчас встретиться с кем бы то ни было, кроме тех, с кем она запланировала деловые встречи).
– Но почему ты не хочешь, чтобы я был с тобой?
– Ты не мальчик, Иуда, и не задавай мне глупых вопросов. Время наших игр кончилось, началась другая жизнь… Мне пора позаботиться о себе самой, и ты не обязан быть рядом… Я не знаю, как тебе еще объяснить, но оставь меня, пожалуйста, в покое… Кстати, вот деньги… И не смотри на меня так. Это не мои – кайтановские деньги. У меня их много. А ты возьми на бензин, на еду, на дорогу… Я позвоню тебе… Утром верну ключи от машины. Или, если получится, кто-нибудь подгонит ее к гостинице, посмотрим…
Она встала и, стараясь не смотреть на него, решительным шагом направилась к выходу. Ее тошнило от этих теплых ресторанных запахов.
Уже на улице она старалась убедить себя в том, что поступила правильно, оставив Иуду в гостинице. Она будет звонить ему в течение вечера, чтобы совесть не мучила от того, что она бросила больного человека. И как только ему полегчает, он поедет обратно в Москву. Вот и весь расклад. А ей надо срочно возвращаться к машине, пока ее не угнали.
Ей помог дорожный инспектор. С его помощью она на иудовской машине добралась до своего дома, они выгрузили все вещи и вернулись в гостиницу, чтобы поставить «Мерседес» на гостиничную стоянку. И как ни пыталась Валентина всучить симпатичному и молчаливому парню деньги, он так и не взял. Вероятно, его смущал ее большой живот.
Иуду она нашла в номере. Он спал, когда она постучала.
– Вот, получай свои ключи. Машина под твоими окнами. Все в полном порядке. Спасибо тебе большое…
– И это все? – Он смотрел на нее глазами обиженного ребенка.
– Пока все. Я позвоню тебе… – И она, склонившись и поцеловав его в холодный лоб, вышла из номера.
И впервые за долгое время испытала поистине удивительное чувство свободы. Теперь, когда рядом не было ни Иуды, никого вообще, она поняла, что предоставлена сама себе и вольна делать все, что ни пожелает.
Она решила остановиться в своей собственной квартире, доставшейся ей по наследству от матери, а не в либинской, где она жила с Сергеем перед его задержанием и всеми теми драматическими событиями, которые за ним последовали. Живя в Москве, Валентина регулярно высылала деньги на содержание этой квартиры пожилой родственнице, надежной старушке, которая вовремя оплачивала коммунальные услуги и телефон. Для Валентины же этот факт играл особую, психологическую роль – она всегда знала, что ей есть куда вернуться, что у нее есть тылы. Она понимала, что Кайтанов, бросившись разыскивать ее, догадается искать ее под девичьей фамилией. А на это уйдет какое-то время. Рано или поздно он все равно узнал бы о том, что она была замужем за другим человеком, что фамилия его Либин, что он обвинялся в убийстве Любы Гороховой. И объяснений им все равно не избежать. Но пока она одна и избавилась от груза, именуемого Иудой, ей необходимо встретиться со всеми участниками разыгравшейся в квартире Николаиди трагедии, то есть убийства Любы Гороховой, его домработницы, с тем, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил девушку. Она знала их имена и фамилии наизусть. Обо всем ей успел перед смертью рассказать Сергей. Итак. Игорь Гуртовой. Осип Краснов. Жора Игудин. Миша Николаиди. Четверо. Пятого уже нет в живых.
Но это – завтра. Сегодня же ей надо хорошенько отдохнуть, набраться сил и обдумать, как лучше организовать эти встречи. Встретиться ли с каждым отдельно или же собрать всех вместе? И они укокошат тебя, голубушку, ты и пикнуть не успеешь… Завернут твой труп в простыню, как Любу, и закопают в лесу. Да, она боялась настоящего убийцу. Очень боялась. Ведь это по его вине Сергей скрывался два года в Риге, мечтая о встрече с Валентиной. Это по его вине была разрушена их семейная жизнь (она была уверена, что та женщина, которая назвалась Ириной, наговорила на Либина, выставив его перед ней бабником и подлецом, нарочно, чтобы спровоцировать их разрыв). И ей, видимо, заплатил не кто иной, как убийца Любы. Кому еще было выгодно, чтобы Либин лишился последней поддержки, попал в лапы милиции и в конечном счете сел в тюрьму?
И если бы не убийца, Валентина не оказалась бы в Москве и Либин был бы жив.
Тут, вспомнив о том, что она подписывала какие-то бумаги в милиции, где говорилось о том, что она не должна покидать пределы Москвы, ее бросило в жар. Семь бед – один ответ … Она не будет сейчас думать о том, что ждет ее в Москве. Ей нужны силы для другого. И если Сергея нет в живых, то есть она. Пока живая.
Саратов, 2000 г.
Кайтанов остановился в той же самой гостинице, в какой жил два года тому назад перед тем, как встретиться с Валентиной. Он часто ездил по российским городам, пытаясь создать по всей стране филиалы своего банка. Это оказалось делом хлопотным и не приносящим прибыли.
Поселившись в номере, похожем на тот, в котором он проводил довольно много времени, встречаясь с потенциальными партнерами и помня себя в роли жесткого бизнесмена, ставящего свои условия и редко идущего на уступки, Кайтанов словно вернул себе некоторые из этих качеств и направил их в нужное русло. Он позвонил администратору и попросил принести самый последний телефонный справочник. Спустя пару часов ему удалось поймать по телефону следователя Руденко Вячеслава Павловича, того самого, что вел дело Либина. Представившись человеком, который мог бы рассказать ему о Сергее Либине, Кайтанов договорился встретиться с Руденко через час в центре города, у входа в консерваторию.
– Нам надо поговорить, – сказал Лева, поздоровавшись за руку с высоким худым парнем, который еще раз коротко представился:
– Слава.
– Лев. Слава, разговор предстоит нелегкий, а потому предлагаю зайти куда-нибудь, где бы нам не мог никто помешать… – предложил Кайтанов.
Руденко в джинсах и голубой сорочке, внешне напоминающий вечного студента, смотрел на Кайтанова с нескрываемым интересом. Мало того, что Кайтанов внешне был безобразен, хотя и одет с иголочки, так еще появилась призрачная надежда хотя бы немного пролить свет на это темное и трудное дело Либина. Поэтому он готов был принять любые условия, а уж тем более посидеть с незнакомцем в кафе, лишь бы послушать его и понять, зачем ему самому-то это понадобилось и какое отношение к Либину он может иметь.
– Здесь есть одно кафе, днем оно почти пустое. Можем пойти туда… – пробормотал следователь довольно растерянно, потому как не мог не почувствовать исходившую от Кайтанова сильную энергетику. Он с самого начала уже был обречен смотреть ему в рот и слушать каждое его слово. И, понимая это, даже не попытался сопротивляться – Руденко родился с выражением вопроса на маленьком, сморщенном, напоминающем весеннюю почку лице: а правильно ли я сделал, что вообще появился на свет? Стеснительный и вечно во всем сомневающийся, Слава тем не менее был неплохим следователем, и его как человека уважали не только коллеги по работе, но и те, на кого он «шил» дела.
Спустя четверть часа после того, как Кайтанов заказал две котлеты по-киевски и пиво, Руденко первый раз услышал фамилию незнакомца. Кайтанов. Лев Борисович. Это имя ему ни о чем не говорило. И тем более никак не ассоциировалось с Либиным.
– Я приехал сюда из Москвы специально для того, чтобы встретиться с вами, – начал Лева, заметно нервничая. – Я расскажу вам о Либине, но с условием…
– С каким? – напрягся Руденко и вытер пивную пену с губ.
– Вы, Слава, расскажете мне все, что знаете об этом деле…
– Но я не могу! Не могу в интересах следствия!
– Можете. И через пару минут вы поймете почему.
– Интересно…
– Дело в том, что Либина уже нет в живых… Его убили…
– Нет в живых? Убили?
– Да. Вы будете немало удивлены, когда услышите, кто убийца… Дело в том, – Кайтанову трудно давался этот разговор, – что официально считается, что его убила… моя жена. Она же являлась одновременно женой Либина, представьте себе, а теперь уже она его вдова… Речь идет о Валентине Либиной-Кайтановой. Вот так-то вот… Я прошу вас, Слава, рассказать мне, что за история произошла у вас здесь два года тому назад и какую роль в этом деле вы отвели Либину… Хотелось бы также узнать, почему Валентина бросила мужа… Я же, в свою очередь, расскажу о Сергее все, что знаю.
И Кайтанов вкратце рассказал ему о признании его жены, о ее задержании и слегка коснулся темы Кристины, ее интересов, связанных с Либиным. Он ни словом не обмолвился о том спектакле, который та для него устроила по просьбе Иуды, сочтя это преждевременным, и, конечно же, не высказал своих подозрений по поводу того, что Валентина сейчас может находиться в Саратове.
– Либин подозревался в убийстве домработницы своего друга, Михаила Николаиди… – начал Руденко, до которого постепенно начало доходить, кто же сидит перед ним и каково приходится этому человеку, Кайтанову, мужу Валентины Либиной, говорить вообще на эту тему.
Кайтанов между тем слушал, не прерывая и ловя каждое слово. Но воспринимал все услышанное, помня все же, что Либин – мертв. Рассказ Руденко был довольно коротким. С его слов выходило, что летом 1998 года в лесу под селом Луговским нашли труп девушки, которую потом опознали как Любу Горохову. И первым, к кому заявились работники прокуратуры, был именно Николаиди, у которого работала Люба. Николаиди подтвердил тот факт, что Люба действительно работала у него, помогая по хозяйству, но потом вдруг неожиданно исчезла. И могло бы случиться, что расследование дела по убийству Любы Гороховой так бы никогда и не сдвинулось с места, если бы не один телефонный звонок прокурору: мужской голос сообщал, что Любу Горохову убил Сергей Либин, ее любовник. Люба якобы шантажировала его, что расскажет об их отношениях его жене. И что у Либина, помимо Любы, была и еще одна любовница – Вера Обухова, которая, кстати, тоже исчезла. Так, по наводке неизвестного в квартире Либина устроили обыск, во время которого и нашли записки, написанные Вериной рукой, предметы женского туалета, в частности скомканные трусики в кармане одного из пиджаков Сергея. Его взяли под стражу, а при первой возможности он сбежал. Прямо из кабинета Руденко.
– Значит, следствия как такового проведено не было?
– В том-то и дело, что нет… Но побег Либина уже сам по себе являлся как бы подтверждением или признанием его вины. Ведь если бы он был невиновен, то не стал бы бежать, а попытался бы защититься…
«Рассказывай мне сказки», – подумал Кайтанов и покачал головой. Он отлично понимал чувства Либина, по сути, своего соперника, который, оказавшись на нарах, сбежал при первой же возможности, поскольку надеяться на справедливость людей, расследующих это непростое дело об убийстве, ему не приходилось. Он, Либин, понимал, что его будут бить до тех пор, пока не заставят признаться в убийстве, как это практикуется в милиции. Но Либин – не боец, и он выбрал свой способ защиты, то есть побег, подписав себе тем самым приговор, то есть признавшись в убийстве…
История, рассказанная Руденко, не произвела особого впечатления на Кайтанова. Единственно, на что он обратил внимание, – это на исчезновение подружки Любы – Веры Обуховой. Первая мысль его была – убрали свидетеля. А раз так, то существует настоящий убийца, не Либин, а тот, кто позвонил прокурору и подставил Либина и кто теперь начнет охоту на Валентину. Он был уверен, что убийство Либина, внезапно объявившегося в Москве, напрямую связано с убийством Любы и что Валентина, убив Либина или взяв чужую вину за это убийство на себя, является, по сути, следующей мишенью. Настоящий убийца, подставивший Либина, все эти два года жил под страхом мести. Возможно, он пас Валентину и ждал, когда же рядом с ней появится ее муж, Либин. И вот стоило ему только появиться, как тут же его и не стало.
Кайтанов произнес все это вслух и испугался всей серьезности положения, в каком оказалась Валентина.
– Меня мучает вопрос: почему человек, убивший Либина, оставил в живых Валентину? Что помешало ему избавиться и от нее?
Руденко посмотрел на него с искренней жалостью, но промолчал. Хотел выслушать его до конца.
– Я понимаю, вы не верите в то, что моя жена здесь ни при чем… Валентина – очень слабая и хрупкая женщина. Кроме того, она на сносях и может родить со дня на день. Да, она поначалу созналась в убийстве Либина, оболгав его и представив его маньяком, но ведь ее же могли заставить это сделать… Я не понимаю, почему мне это раньше не приходило в голову. Да, я верю, что она под страхом того, что ее либо изнасилуют, либо убьют, либо попытаются что-нибудь сделать с ее ребенком, может не то что взять в руки пистолет, из которого был произведен выстрел, с тем чтобы на нем оставить отпечатки своих пальцев, но и произвести второй выстрел, уже в стену, для пущей убедительности… Я хорошо знаю свою жену. Но все-таки мне кажется, что, какие бы отношения ни связывали ее с Либиным, не могла она его убить. Кроме того, надо учесть и тот фактор, в каком состоянии она находилась последние полгода. Ведь ей приходилось практически жить с двумя законными мужьями. Да, я, как и всякий мужчина, – собственник. Но все равно сделаю все, чтобы помочь ей выпутаться из этой истории… Сейчас, когда я узнал, в чем обвинялся Либин, мне пришло в голову, что его убила не Валентина, а тот самый человек, настоящий убийца…
И вот здесь Руденко насторожился. Лицо его нахмурилось, как если бы он вдруг понял, насколько важна информация, которую он только что услышал.
– Вы не могли бы назвать мне номер телефона следователя, который ведет дело вашей жены в Москве?
– Гришин Андрей Васильевич, – с готовностью ответил Кайтанов, – записывайте номер…
Саратов, 2000 г.
Ночь прошла для Валентины беспокойно. Она долго не могла уснуть и бродила по своей маленькой квартирке, обхватив руками живот и мысленно разговаривая со своим маленьким сыном.
Дом, в который она вернулась, напомнил ей о ее девичестве, о тех вечерах и бессонных ночах, которые она провела здесь, находясь под впечатлением свиданий с Либиным. Она была счастлива в этих стенах сначала неискушенной девчонкой, мечтающей о взрослой женской жизни, а потом уже познавшей радость любви, но еще неопытной женщиной, верившей в любовь Сергея – ее первого мужчины. Быть может, поэтому встреча с Ириной, которая представила ей Либина как беспринципного повесу, произвела на нее такое сильное впечатление, что даже подтолкнула к тому, чтобы покинуть город… Да, она бросилась в новую жизнь с добрым и необыкновенным, любящим ее Кайтановым и наделила его даже несуществующей внешней красотой, которую смогла рассмотреть, начав с ним жить супружеской жизнью, лишь для того, чтобы поскорее забыть своего Сергея. Но случилось невероятное – она полюбила Кайтанова и без особых усилий выставила вон из своего сердца Либина. Сейчас ей трудно было понять, как бы она повела себя, знай, к примеру, что Либин не виноват в истории с убийством Любы Гороховой или, что тоже вполне вероятно, его бурное прошлое, связанное с его многочисленными романами с женщинами, придумано самой Ириной в отместку за то, что ее бросили. Как тогда бы повела себя Валентина, окажись на ее пути Кайтанов? Да никак. Она, скорее всего, не заметила бы его. А если бы и обратила внимание, то в тот же день, лежа в постели с Либиным, поделилась бы с ним впечатлением от встречи с настоящим Квазимодо… Значит, говорила она себе, кому-то понадобилось разлучить меня с Либиным. Но кому? Ответ был один: тому, кто убил Любу Горохову. Тому, кто подкинул в их квартиру какие-то предметы туалета, записочки, свидетельствующие об интимных отношениях Сергея с Любой и даже с ее подругой, Верой Обуховой. Но если роман Либина с Любой для настоящего убийцы был на руку и он приложил все усилия, чтобы в прокуратуре этому поверили (не говоря уже о том, что в это должна была поверить и Валентина, чтобы лишить Либина последней поддержки), то зачем было ему приплетать к Либину еще и Веру? Вера… Вот тоже непонятный персонаж. Кажется, она исчезла спустя некоторое время после смерти подружки. Куда она могла деться? А что, если это именно она приложила руку к тому, чтобы обеспечить убийцу всеми необходимыми уликами, подставляющими под удар Либина? Или все же Ирина? И как выяснить, был ли Либин бабником или нет? И если выяснится, что все это ложь, то ложью предстанет и все остальное, порочащее его имя… Жалко только, что встреча с друзьями мало что даст в этом отношении: они будут молчать из мужской солидарности. Или же наделят образ покойного друга несуществующим нимбом святости.
И тогда ей в голову пришла мысль встретиться с каждым из них инкогнито, то есть не представляясь, тем более что никто из них не знает ее в лицо. Но как распухшая беременная женщина может соблазнить мужчину хотя бы на откровенный разговор? Какую причину она должна придумать, чтобы заполучить себе в собеседники каждого в отдельности? Да стоит ей только произнести фамилию «Либин», как эти четверо (сейчас они представлялись ей почему-то все на одно лицо и напоминали, как ни странно, Роберта Де Ниро), замешанных в убийстве, тотчас замкнутся…
Тогда как же ей поступить? Возвратиться в Москву? Все рассказать Кайтанову и повиниться? Простить ему блуд и, больше того, найти ему даже объяснение: беременная жена, мол, не дает выплеснуться сексуальной энергии мужа. Но они всего лишь неделю воздерживались и даже спали в разных комнатах, чтобы не провоцировать близость, – не хотелось, чтобы ребенок родился раньше времени. Неужели этой недели хватило на то, чтобы подвигнуть бедолагу Кайтанова на секс с розовогубой любительницей сигарет?
Вспомнив свою реакцию на обнаруженные ею в квартире приметы кайтановской измены, Валентина вдруг поймала себя на том, что не испытывает более тех острых чувств ненависти и обиды, которые погнали ее вон из Москвы, как в свое время из-за Либина она ринулась, наоборот, в Москву. Совсем уж не укладывающаяся в рамки здравомыслия мысль о том, что на этот раз кто-то постарался опорочить в ее глазах уже второго мужа, появилась и исчезла, как свободная в своих таинственных прогулках своенравная кошка. Этого не может быть.
Было три часа ночи. В квартире везде горел свет. Немного отдохнувшая физически после дневных передряг, Валентина вдруг вспомнила об Иуде и с опозданием, но все-таки решилась позвонить ему в гостиницу, чтобы узнать, жив ли он, здоров ли. Трубку взяли не сразу. Но, услышав после нескольких длинных гудков его голос, улыбнулась про себя и успокоилась.
– Иуда, ты прости меня, что я не позвонила… Уснула. Только что проснулась. Я понимаю, что три часа ночи и все такое… Ты мне лучше скажи, как ты себя чувствуешь.
– Спать хочу, – проворчали на другом конце провода, и Валентина поняла, что Иуда в порядке. – Ты кинула меня, бросила, предала, – скулил он жалобно, как смешное мультяшное животное.
– Когда обратно в Москву? – Она спросила это на всякий случай, если вдруг ее озарит дикая идея вернуться вместе с ним в Москву. «А почему бы и нет?»
– А что? – Вопрос был задан приторно-ехидным тоном.
– Может, задержишься… Мало ли что, вдруг мне действительно понадобится твоя помощь?
– Ну слава богу, разродилась, – вздохнул с явным облегчением и уже совсем нормальным и бодрым тоном Иуда. – А я-то думал, что меня совсем изгнали из рая.
– Я пока еще не разродилась, – напомнила ему Валентина. – Мне разные мысли в голову лезут, и одна из них о том, чтобы рядом со мной всегда был кто-то, кто бы смог в нужное время вызвать «Скорую». Ведь мне уже скоро рожать, Иуда.
– Я знаю, – сказал он и затаил дыхание. Она чувствовала, что он ждет от нее дальнейших указаний, инструкций. Он готов служить ей и днем, и ночью.
– Я перезвоню тебе утром и скажу свое решение. Я бы могла, конечно, привлечь к своему… животу кого-нибудь из подруг, я уже говорила тебе, наверное. Но мне не хочется никого посвящать…
– Кайтанов не объявлялся? – Иуда словно прочел ее мысли.
– Нет… – Она ограничилась этим коротким ответом, боясь признаться ему в том, что сама собирается звонить в Москву Леве.
– Он же будет тебя искать… И еще… Обещай, что оставишь в живых…
– Кого?
– Меня. Мне надо тебе кое в чем признаться…
– Ну что еще? – спросила она усталым голосом. – Какие еще фантазии посетили твою лохматую и кудрявую голову?
– Я все знаю про Либина… – И он на некоторое время замолчал, давая ей возможность осмыслить услышанное.
– Что… что ты знаешь о нем?
– О том, что он появился в Москве полгода назад, что ты варила ему суп и лечила его, что вы жили вместе, что ты разрывалась между двумя мужьями…
– Ты? Знал? – Ей стало трудно дышать. – И что же?
– Я воспользовался этим… Я вдруг понял, что раз ты способна изменять Кайтанову, то, значит, ты не любишь его… Я не знаю, что произошло между тобой и Либиным, твоим мужем, и за что и при каких обстоятельствах ты его убила, но знай, я всегда на твоей стороне… Но это не все. – Теперь его уже было невозможно остановить, он должен был выговориться: – Валентина, я – скотина. Я воспользовался тем, что именно мне удалось, если так можно выразиться, вызволить тебя из тюрьмы, точнее, из милиции, а потому сделал все, чтобы вы с Кайтановым расстались. Теперь, думал я, когда у нее нет Либина и я знаю, что она не любит Кайтанова, почему бы не воспользоваться ситуацией и не украсть ее у них, у всех…
– Так это ты подкинул презерватив? – неестественно тонким голосом спросила Валентина и вся сжалась, ожидая услышать самое худшее. – Ты?
– Почти… Я попросил одну женщину, чтобы она все устроила таким образом, чтобы ты поверила в то, что Кайтанов провел ночь с женщиной. Я заплатил ей…
– И кто она? Может, она и переспала с ним?
– Нет… Но если даже ты и узнаешь, кто она, тебе, поверь, не станет легче…
Теперь уже она совсем ничего не понимала. В Москве у нее практически не было знакомых женщин, с которыми бы она общалась тесно. Ира? Та самая Ира, которая была якобы любовницей Либина? Но она не может жить в Москве… Хотя…
– Какая еще женщина и почему мне не станет легче, если я узнаю, что мой муж не изменял мне?..
– А это смотря какой муж, – ответил он снова загадкой.
Валентина подумала о том, что это даже хорошо, что она сейчас не видит Иуду. Она бы выцарапала ему глаза. А так она могла хотя бы внимательно слушать его, ловя каждое его слово. И еще одно чувство, новое, охватило ее: Кайтанов верен ей, а это означало, что они скоро увидятся… Решено. Он простит ей Либина, поймет, даже если она признается ему в том, что несколько раз за те полгода, что Сергей жил в Москве, она переспала с ним. А если не простит, то бог ему судья…
– Иуда, не томи…
– Твой муж… который Либин… жил, как ты знаешь, в Риге у своего друга, работал в гараже…
– Ну и что? Ты даже об этом знаешь? – спохватилась она. – Дальше!
– В течение двух лет у него были отношения с девушкой по имени Кристина. Она появилась в Москве с полмесяца тому назад и стала следить за тобой… Я же не слепой. Это тебе казалось, что никто вокруг тебя ничего не замечает: ни что ты встречаешься с другим мужчиной, ни то, что рядом с тобой всегда находится твой телохранитель…
– Это ты, что ли? – горько усмехнулась она.
– Она постоянно торчала в твоем подъезде, курила на лестничной площадке, а ты ни разу даже не взглянула в ее сторону… И ведь один бог знает, что тогда роилось у нее в голове, какие мысли, какие планы… Она приехала в Москву, чтобы увезти обратно в Ригу Либина. И твой московский адрес, который Либин узнал с таким трудом, уже очень скоро после его отъезда из Риги стал известен и этой Кристине. Она поняла, что он бросил ее и поехал в Москву к женщине. Думаю, она могла натворить глупостей в отношении тебя…
– Но что Либин? Как он вел себя по отношению к ней?
– Либин любил только тебя…
– А ты откуда знаешь?
– Так я же приютил ее у себя, пригрел, и она мне все-все рассказала. Она ненавидела тебя, а потому стала идеальным орудием для осуществления моего плана… И это именно она, находящаяся на грани нервного срыва после смерти Либина и люто ненавидящая тебя уже как убийцу Сергея, помогла мне оболгать твоего Кайтанова…
Валентина швырнула трубку. Даже в страшном сне не могло привидеться то, что являлось реальностью. Женщина… Снова женщина, претендующая на ее мужчину. Сколько можно?
Она вспомнила высокую блондинку, курящую на лестничной площадке пролетом выше. Да, действительно, она видела ее несколько раз. И даже обратила внимание на ее ярко-желтый газовый шарфик… Но разве могла она предположить, что эта девушка приехала в Москву ради Сергея, ради того, чтобы вернуть его себе! Теперь же она вдруг представила себе, какие слова говорила эта несчастная, брошенная блондинка, встречаясь с Либиным, чтобы настроить его против Валентины и увезти обратно в Ригу: она не любит тебя, у нее есть муж, Кайтанов, он банкир и не чета тебе, к тому же она ждет от него ребенка, поедем … Валентина словно слышала ее голос.
А Иуда? На что он надеялся? Хотел урвать кусок счастья? Что же это, выходит, он все рассчитал и был уверен, что, после того как Валентина поверит в измену Кайтанова, она сразу упадет в его объятия? Или хотя бы попросит его сопровождать ее в Саратов? Собственно, здесь большого ума и не надо… Куда бы еще я делась в такой ситуации? Уж, во всяком случае, в Москве бы не осталась. Какая еще географическая точка на земном шаре могла бы успокоить меня и позволить набраться сил для предстоящих родов? Только родной тихий город, где всегда можно было бы найти хотя бы одно знакомое лицо…
– Иуда, – она позвонила ему спустя четверть часа, – ответь мне, на что ты рассчитывал? Неужели ты действительно считаешь, что я могла бы променять двух своих мужей на тебя одного? Ты так уверен в себе или в отсутствии у меня каких-либо чувств к моим прежним мужчинам? Зачем ты так жестоко подставил Кайтанова? Ведь он не простит тебе… Ты находишься в смертельной опасности. Я уверена, что рано или поздно он узнает, чьих это рук дело…
– Никто из них не любил тебя так, как я… – отозвался Иуда. – Я смог бы сделать тебя счастливой…
– У тебя в роду не было психически больных людей? Ты хотя бы понимаешь, что теперь, когда ты мне все рассказал, я сейчас же позвоню в Москву и уже утром Кайтанов будет здесь, он размажет тебя по стенке, он сделает из тебя фарш! А как ты поступил со мной? Беременной женщиной, которую только что выпустили под залог? Где логика, черт тебя подери? Если ты любишь меня, то почему заставляешь так страдать? У тебя море баб, ты трахаешь их всю ночь до утра, а потом приходишь ко мне, чтобы поиграть со мной в детскую компьютерную игру и рассказать о том, какой ты неотразимый в постели… Могу себе представить, каким фантазиям ты предавался, находясь все эти месяцы рядом со мной… Ты трахал меня мысленно, беременную, с огромным животом, и если есть в Москве маньяк такого рода, так это ты, а не Либин, которого я опорочила в глазах всех… Но у меня просто не было другого выхода… И вообще… – у нее начиналась истерика, – если ты хочешь знать, я его не убивала… а если убила, то только своим бездействием и своей любовью к Кайтанову… Он застрелился сам, бедный Либин… Я не успела помешать…
И она зашлась в рыданиях.
Саратов, 2000 г.
Кабинет следователя прокуратуры
– Вы говорили что-то о вечеринке, – говорил Кайтанов вечером уже в кабинете Руденко, куда тот пригласил его для продолжения беседы (за те несколько часов, что они не виделись, Лева, узнав адрес Либина, успел съездить туда: Валентину он не нашел). – Кто там был и какое отношение это может иметь к смерти Гороховой?
– Это квартирная хозяйка Любы утверждает, что Горохова исчезла как раз в тот день, когда на квартире Николаиди собрались его друзья поиграть в преферанс. У меня есть их фамилии: Гуртовой, Краснов, Игудин… Там же был и Либин.
– Но подставили почему-то именно его? Почему? Что на этот счет говорит хозяин квартиры…
– Николаиди? Да ничего он не говорит. Он был напуган до смерти, этот Николаиди. Ведь он спал с Любой… Хотя это я знаю только со слов ее хозяйки. Как показало вскрытие, смерть наступила от простого аппендицита. Думаю, девушка умерла у кого-то на квартире, может, у мужчины, с которым у Любы были близкие отношения. Как сказал эксперт, разрыв воспаленного аппендикса мог быть спровоцирован даже небольшим надавливанием… Если бы Гороховой вовремя вырезали этот самый аппендицит, то ничего не случилось бы. Стечение обстоятельств… Этот мужчина, который находился с ней перед смертью, мог просто-напросто испугаться. Горохова, к примеру, в результате страстных объятий или, как я уже говорил, борьбы или игры… – Руденко даже покраснел, – могла потерять сознание от боли, от этого гнойного перитонита, упасть, удариться обо что-то головой и отключиться. А спустя некоторое время и умереть. А зачем ему труп в квартире? Милиция? Расспросы? А вдруг он к тому же еще и женатый? Вот он и отвез труп ночью в лес и там закопал.
– Но почему подставили именно Либина?
– Дело в том, что Либин ушел с этой вечеринки раньше всех, и даже Николаиди предположил, что они могли уйти вместе с Любой. Тем более он сам видел, как они разговаривали на кухне…
– Какие улики были против него? Почему в убийстве обвинили именно Либина? Потому что у Любы нашли его визитку, а в его квартире обнаружили какие-то Любины интимные предметы туалета?
– Да…
– И неужели никому не пришло в голову, что настоящий убийца не мог оставить это в квартире, а попытался бы сразу же после совершения убийства избавиться от них… Теперь еще Вера. Кто доказал между ними связь?
– Была свидетельница… некая Ирина… – сдался наконец Руденко и взглянул в окно, в то самое, через которое совершил свой побег Либин. Слава и сам не мог понять, почему он ведет себя так терпеливо по отношению к Кайтанову, раскрывает ему все карты. Он боялся признаться себе в том, что сопереживает ему, человеку, жена которого призналась в убийстве, и теперь неизвестно, где и в каких условиях она будет рожать и что ожидает их всех. У него у самого жена недавно родила, быть может, поэтому он так близко принял к сердцу историю Кайтанова. Кроме того, он уже понял, что приезд Кайтанова в Саратов связан именно с убийством Любы Гороховой – он боится, что настоящий убийца на свободе и что смерть Либина не случайна, а потому опасность может угрожать непосредственно Валентине.
– Ирина? Какая еще Ирина? – нахмурился Кайтанов.
– …Ирина, которая вот здесь, в этом кабинете, давала свои показания против Либина. Она видела Сергея в обществе этих двух девушек – Любы и Веры. Кроме того, она утверждала, что ей известно, будто Люба шантажировала Либина тем, что расскажет об их связи его молодой жене, Валентине… Кроме того, тот факт, что Либин раньше всех ушел от Николаиди…
– А откуда взялась эта свидетельница? Кто ее вызвал?
– Никто. Она сама пришла.
– До или после побега Сергея?
– Кажется, до… Хотела, так сказать, помочь следствию, хотя я думаю, что она просто испугалась… Она постоянно твердила о том, что Либин – психически неуравновешенный человек и все в таком духе, что у него паранойя, что будто каждая бывшая его подруга собирается разлучить его с молодой женой. Да ерунда все это…
– Тоже подстава, – решительно заявил Кайтанов и даже хлопнул ладонью по столу. – И вы поверили ей? Кто она вообще такая?
– Мы допросили друзей Либина и выяснили, что Ирина Иноземцева была одно время возлюбленной Либина.
– Так, может, она сводила с ним счеты? Он бросил ее, ушел к Валентине и даже женился на ней. Как вы думаете, какие чувства должна была питать к Либину эта Иноземцева? Да она просто отомстила ему…
– Вопрос остался открытым, а дело после побега Либина повисло в воздухе…
– Значит, убийца так и не найден и спокойно разгуливает на свободе? А может, это именно он убил Либина и запугал мою жену?!
– Кстати, о вашей жене… Я звонил в Москву, разговаривал с Гришиным, – вдруг опомнился Руденко. – Он сказал мне, что ваш домашний телефон не отвечает…
– Наверно, Валентина отключила его. Ей сейчас нужен покой и сон… – неуверенно проговорил Кайтанов.
– Так вот, этот самый Гришин подтвердил мне все, что вы рассказали о своей жене, да только в ее деле появились новые детали. Интересно?
– Конечно…
– На месте преступления, помимо крови жертвы, то есть Либина, на косяке двери обнаружили кровь совсем другого человека. Поскольку ваша жена находится в положении, ее решили не беспокоить и получить копии результатов ее анализов крови, обратясь в поликлинику по месту жительства. Ведь всем известно, что беременные женщины периодически сдают кровь на анализ… Так вот, это не ее кровь. И не ее отпечатки пальцев… Кроме того, в крови много…
– Но я же рассказывал вам о Кристине… – перебил его Кайтанов. – Может, это ее кровь? Она же бывала в квартире Либина…
– Кристину тоже нашли. Она и не скрывалась, жила на квартире вашего лучшего друга Иуды и готовилась к похоронам Либина. Но это не ее кровь и не ее отпечатки пальцев, а совсем другого человека…
Кайтанов, выслушав слова о крови и отпечатках пальцев, представив себе похороны Либина, подумал о том, что Валентина, убившая Либина по только ей одной известной причине, вряд ли хотела бы присутствовать на похоронах своего бывшего мужа. А вот в случае, если Либина убила все же не Валентина, а кто-то другой, чью вину она взяла на себя, то она никогда не простит себе того, что не принимала участия в похоронах человека, так долго ждавшего встречи с ней, любившего ее и мучившегося все последние шесть месяцев своей жизни, деля Валентину с другим мужчиной. И тоже мужем. То есть со мной …
Он произнес эти мысли вслух.
– Если вы сейчас позвоните ей и сообщите о дате похорон, боюсь, ни к чему хорошему это не приведет, – заметил Руденко. – Да и стоит ли так травмировать вашу жену? Похороны – это зрелище не для беременных…
– Я бы мог позвонить в Москву Кристине, тем более что она живет на квартире Иуды, и спросить ее о дате похорон… – завелся Кайтанов, – а потом… перезвонить Вале…
И тут лицо его приняло выражение полного отчаяния и боли – он уже понял, что дальше скрывать не имеет смысла:
– Вот только боюсь, что ее… нет в Москве.
– Как это – нет? – не понял Руденко. – Ее же отпустили под залог… Она просто обязана находиться там.
– А вот так. Я уверен, что она здесь, в Саратове, потому и приехал сюда, нашел вас.
И он теперь уже вынужден был рассказать о том, какой фарс был разыгран в день «освобождения» его жены у него в квартире Кристиной и какую роль сыграл в нем сбежавший (наверняка вместе с Валентиной) Иуда. Раньше, рассказывая о Кристине, он и словом не обмолвился о ее гнусной роли, в результате которой Валентина и сбежала. Кайтанов упомянул ее исключительно ради того, чтобы в поле зрения следователя были все участники драмы, главным действующим лицом которой была все-таки его жена. Не более.
– Лев Борисович, – разозлился наконец терпеливый Руденко, – вам не кажется, что мы с вами поменялись местами? Вы задаете мне вопросы и требуете ответов, в то время как сами выдаете информацию, заметьте, – он поднял вверх указательный палец с узким бледным ногтем, – очень важную информацию, по капле! Значит, так. Предлагаю абстрагироваться и представить себе, что историй, завязанных вокруг убийства Любы Гороховой, несколько. И все они на первый взгляд не имеют ничего общего между собой. Начнем с самого начала. Первая – это брак Валентины и Либина. Вторая – существование женщины, которая захотела этот брак разрушить. То есть некая Ирина Иноземцева. (У меня, кстати, есть все ее данные.) Третья – теперь уже ваш брак с Валентиной. Четвертая – существование, опять-таки, женщины, которая хотела бы этот брак разрушить, но не по своей воле, а по воле Иуды, – я говорю о Кристине.
– Нет, она как раз хотела бы сохранить наш брак, потому что ей был нужен Либин, – возразил Кайтанов.
– Либин и Кристина – это уже пятая история. Валентина и Иуда, как вам ни противно это слышать, – шестая история. Убийство Любы Гороховой – седьмая история. Исчезновение Веры Обуховой – восьмая. Можно продолжать и дальше, но неизвестно, к чему мы придем… Ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: как вы думаете, существует ли закономерность в развитии всех этих историй и вокруг кого они преимущественно разворачиваются?
– Да, существует, – ответил Лева, не задумываясь. – Кто-то упорно стремится разбить личную жизнь Валентины. И именно вокруг нее разворачиваются все события… Даже Либина подставили таким образом, что он якобы убил Любу из-за того, чтобы та своим языком не помешала его счастью с Валентиной. Разве нет?
– Вот и я тоже пришел к такому же выводу. Поэтому вам надо как можно скорее встретиться с вашей женой и поговорить с ней начистоту. Уверен, она расскажет вам всю правду об убийстве Либина. Ту правду, которую ей перед смертью рассказал сам Сергей. И если вдруг окажется, что его убила не она, а кто-то другой, то нам будет уже проще вычислить убийцу Гороховой… Если только, конечно, нити тянутся в 1998 год…
– Вы не могли бы мне дать адрес Иноземцевой?
– Хотите встретиться с ней и поговорить о Либине?
– Да. Я почему-то уверен, что, если ее хорошенько припугнуть, она скажет, кто надоумил ее идти в прокуратуру и давать показания. И тот человек, который попросил ее об этом или вынудил, либо сам является убийцей Гороховой, либо действовал от его имени… Я только не пойму, почему же вы сами до сих пор не попытались ничего предпринять, чтобы как-то продвинуться в этом деле?
Руденко посмотрел на него так, что Кайтанову вдруг все стало ясно.
Лева быстро достал блокнот и стал писать что-то. Затем протянул его Руденко. Прочитав, тот заметно побледнел и медленно, как если бы ему было трудно двигаться, кивнул головой и закрыл глаза: мол, не исключено и такое.
«Из-за побега дело было приостановлено, всем захотелось спокойной жизни. Деньги? Они откупились – Николаиди и все остальные?»
Так он и знал. Дело пылится, никто им не занимается, а убийца разгуливает на свободе. И пусть он даже не убийца, тот человек, в присутствии которого погибла (в результате несчастного случая) эта бедная девушка и который отвез ее в лес и похоронил как собаку, то все равно – это из-за него была сломана и погублена жизнь Сергея Либина и, частично, Валентины и Кристины. А ведь не позвони он прокурору и не скажи, что убийца – Либин, ничего бы и не было. Нашелся бы труп, велось бы следствие, которое в конечном счете все равно привело бы в тупик. Вот как сейчас. Зачем ему было вешать все это на Либина? Кайтанов не понимал. Разве что у того был враг? Но кто?
– А Либин не успел… не успел это сделать, – произнес он вслух, имея в виду, что Либин не успел откупиться. – Выходит, они все, все его друзья, его подставили…
Лева вырвал из блокнота лист и сжег его в пепельнице. Он уже понял, что вся беда Либина заключалась в тот момент в том, что у него просто не было денег, иначе Валентина ни за что бы не взяла три тысячи долларов из сейфа…
– А где сейчас Николаиди, Краснов и остальные? – спросил он у Славы.
– Миша Николаиди в Греции уже полтора года. Жора Игудин – в Израиле. Игорь Гуртовой и Осип Краснов – здесь, в Саратове. Но с ними встречаться бесполезно…
Это надо понимать так, что они оплатили свое спокойствие, и по правилам игры их никто не имеет права тревожить, пришел к выводу Кайтанов. Остается одна Иноземцева. Но как войти к ней в доверие? С чего начать разговор? Но это потом. Сейчас ему надо было срочно заняться поисками Валентины.
– Вы не могли бы мне помочь найти адрес, где Валентина жила до замужества… Девичья фамилия ее была Огнева…
Глава 6
Саратов, 2000 г.
Валентина до утра не выпускала из рук трубку, пытаясь дозвониться до Кайтанова, но в ответ раздавались лишь равнодушные длинные гудки. Его не было дома. Тогда около шести утра она снова решилась позвонить Иуде и, назвав адрес, приказала немедленно приехать к ней. Ей казалось, что до родов осталось совсем немного, и ее охватила паника. Рожать в пустой квартире, зная о том, что помощи ждать неоткуда, означало подвергать смертельному риску не только свою жизнь, но и жизнь и здоровье будущего ребенка. Она по-прежнему не хотела звонить никому из своих знакомых, чтобы не давать повода для сплетен и ненужных расспросов. На войне как на войне. Пусть будет Иуда…
– Иуда, я жду тебя, приезжай немедленно… Сейчас не время для выяснения отношений.
Его не было очень долго, и она задремала, свернувшись в кресле. А проснулась от звуков, свидетельствующих о том, что кто-то явно ломится в дверь, лязгает ключами или чем-то металлическим, пытаясь отпереть замки. У Валентины волосы зашевелились на голове от страха. Все еще не веря в реальность этих звуков, она на цыпочках приблизилась к двери и замерла. Да. Это были не галлюцинации. Кто-то действительно пытался открыть дверь. Характерный лязг металла о металл. Какая-то возня. Обхватив живот обеими руками – жест, продиктованный ей разбухающим в ней с каждым часом материнским инстинктом, Валентина стояла посреди прихожей и не могла от страха пошевелиться. Чем она будет защищать себя и маленького? Кухонным ножом? Но ноги не слушаются ее… Она не может даже шага сделать. И тут она услышала другой звук, от которого ее прошиб пот, ледяной змеей заструившийся по спине…Выстрел. Сухой, жесткий и не очень громкий щелчок. Затем что-то тяжелое и большое бухнулось о дверь, а потом раздались звуки удаляющихся шагов. И еще – стон. Кто-то звал ее по имени.
– Иуда! – И она, услышав знакомый голос и забыв об опасности, дрожащими руками принялась отпирать замки. Когда же дверь распахнулась, к ее ногам рухнуло его тело. Светлая сорочка его быстро напитывалась кровью в области плеча. Сам же Иуда, бледный и похожий на мертвеца, шевеля губами, пытался ей что-то сказать. Понимая, что она не может его тащить, что при такой физической нагрузке ей не избежать преждевременных родов, она кинулась было уже к соседней двери, чтобы попросить о помощи, как почувствовала, что он держит ее за подол домашнего халата.
– Никого не надо… – услышала она и увидела, как Иуда, держась одной рукой за раненое плечо, другой, отпустив халат, пытается помочь себе перевалиться через порог и доползти до комнаты. – Он может вернуться… Никуда не уходи. Запри дверь и, пожалуйста, промой рану…
– Ты видел его? Кто это? Как он выглядел? – Она не хотела думать о том, что теперь она потеряет еще и Иуду.
Но Иуда, словно не слыша ее вопросов, продолжал ползти.
– Кто в тебя стрелял? Пожалуйста, не молчи…
Он кивнул головой. Невероятно упорный, он все же дополз до дивана в комнате и взобрался на него. Лег и закрыл глаза. Валентина бросилась к шкафу, нашла вату, йод, принесла водки и, стянув осторожно с плеча Иуды окровавленную липкую сорочку, принялась промывать рану. К счастью, она оказалась неглубокой, пуля лишь задела кожный покров да частично повредила мышечную ткань. Перепуганный насмерть Иуда лишь полчаса спустя рассказал ей о том, что, поднявшись на лестничную площадку, застал возле ее двери какого-то мужчину, пытавшегося взломать дверь. Все произошло очень быстро, и незнакомец – высокий брюнет, одетый в спортивный сине-белый костюм, – увидев приближающегося к нему Иуду, достал из кармана пистолет и направил ему прямо в голову. Затем толкнул его к двери, выстрелил, и больше Иуда ничего, кроме боли, не помнил и не чувствовал…
Кровь не останавливалась, и Валентина по-настоящему испугалась.
– Ты можешь потерять много крови и умереть. Я вызову «Скорую», – твердила она, промокая ватой, смоченной в йоде, кровь, текущую из раны. – Не упрямься… Тебе нужен врач, как ты не понимаешь?!
– Как я не понимаю? – Он открыл глаза и уставился в потолок. – Это ты ничего не понимаешь. Тебе не приходило в голову, что стоит только вызвать «Скорую», как сразу же вслед за ней примчится и милиция… Ты разве забыла, что не должна была покидать Москву, что за тебя внесли залог? Захотелось обратно в камеру? Как ты станешь объяснять этим ослам, зачем ты приехала сюда? Тебе скоро рожать, ты думаешь или нет?
– А как же ты?
– Вот отлежусь немного, потом сам найду какого-нибудь врача…
– Но ведь ты же здесь никого не знаешь!
– Ты мне поможешь…
Иуда снова становился для нее грузом. Он опять мешал ей действовать. Но если в прошлый раз она заподозрила его в симуляции, то сейчас рана была, что называется, налицо. В него стреляли и могли убить лишь потому, что он видел человека, пытающегося взломать дверь ее квартиры. Значит, кто-то узнал, что Валентина в городе, и этот кто-то собрался навестить ее с утра пораньше. Только вот зачем? Чтобы убить меня. Но за что? И если бы не Иуда, то ее, возможно, уже не было бы в живых. Значит, осиное гнездо, которое она собралась ворошить, где-то здесь, совсем рядом… Тогда не стоит дальше прятаться. Она обзвонит всех друзей Либина и соберет их на поминки… А что дальше? Посмотрит им в глаза? Но она же не ясновидящая, чтобы понять, кто из них убийца… Что же делать?
И вдруг, глядя на распростертого на диване Иуду, она поняла, насколько нелепа с самого начала была ее затея вернуться сюда, в Саратов. Разве по плечу ей, слабой беременной женщине, проводить собственное расследование и искать убийцу той несчастной девушки? Даже если случится невероятное и она узнает, кто убийца, разве это может оживить Сергея? Разве что-нибудь изменится в ее жизни? Она лишь снова встретится с подлостью и предательством…
Когда Валентина закончила бинтовать рану и без сил опустилась в кресло, в дверь позвонили. У нее от страха все поплыло перед глазами.
– Валя, открой! Это я, Кайтанов! Открой, даже если ты не одна… Я прошу тебя! – кричал Лева за дверью и стучал в нее кулаками.
– Ты слышал? – спросила она Иуду. – Что будешь делать?
– Я дурак, что же теперь… Открывай. Пусть добивает…
Валентина кинулась к двери, открыла ее и почти сразу же была подхвачена сильными руками Левы. Он так крепко обнял ее и так прижался к ней, дрожа всем телом, что она, даже не видя его лица, поняла, что совершила страшную ошибку, бросив его одного в Москве и даже не дав ему возможности ничего сказать в свое оправдание.
– Лева, ты прости меня. – Она разрыдалась у него на груди. – Умоляю тебя, не трогай Иуду… Он здесь, лежит на диване…
– Девочка моя, ты что же это, любишь его? Ты любишь этого жирного борова? Да я же ему сейчас башку размозжу…
Вцепившись мертвой хваткой в его рукав, она едва сдерживала Леву, чтобы тот не набросился на и без того ослабленного и измученного Иуду. Подняв заплаканное лицо и увидев посеревшее лицо Кайтанова с горящими ненавистью глазами, она подумала о том, что сейчас он напоминает ей дикого раненого зверя.
– Он пришел ко мне несколько минут назад… – заикаясь и плача, говорила она. – В Иуду стреляли… Он спас мне жизнь… Не трогай его, я прошу тебя. Он совершил ошибку, но он раскаивается. Я знаю, что это он все подстроил там, дома, но он просто потерял голову… Если ты сейчас же не успокоишься, больше не увидишь меня!
Она уже кричала, мотая головой и обрушивая на грудь Кайтанова удары своих маленьких кулаков.
Лева сразу как-то обмяк, расслабился и, взяв ее голову в свои большие ладони, поцеловал в лоб.
– Все, Валечка, все, я успокоился. Не переживай… просто у меня тоже, оказывается, нервы… Я не трону твоего Иуду.
Они вместе вошли в комнату, и Лева, увидев белое лицо Иуды, кучу окровавленных ватных тампонов на столе и уже успевшую напитаться кровью марлевую повязку на его плече, подошел и развел руками.
– Я ничего не понимаю… Кто это тебя так?
Иуда, покрываясь потом, почти шепотом рассказал все, что с ним произошло возле двери Валентины.
– Почему же вы не вызвали врача? Милицию? Его же могли убить!
– Он говорит, – кивнула она на Иуду, – что мне нельзя сталкиваться с милицией, я же уехала из Москвы, хотя не имела права это делать… Мы испугались.
– Ты хотя бы знаешь, свинья, что тебя убить мало… – Кайтанов даже замахнулся на Иуду, словно демонстрируя еще не угасшее в нем чувство отвращения и злобы. – Как ты мог такое позволить по отношению к человеку, который впустил тебя в свой дом, доверил беременную жену…
– Лев Борисыч, меня бес попутал… Я же не виноват, что люблю вашу жену. Но я уеду и оставлю вас в покое, обещаю… Вот только бы мне немного отлежаться…
– Я сам лично отправлю тебя сейчас же в Москву. На самолете. А мы уж здесь сами как-нибудь разберемся. Час в воздухе – и ты дома. А там выкручивайся как хочешь – вызывай «Скорую» или участкового доктора. Уж в Москве тебе умереть не дадут. Но и ходить за тобой, недоноском, здесь никто из нас не собирается. И еще совет: постарайся там, в Москве, не попадаться мне на глаза… Ты понял?
– Понял…
– И про жену мою забудь… Увижу рядом с ней – разорву! Паспорт у тебя при себе?
– Да, в кармане…
– Вот и отлично. А теперь поднимайся…
– Лева, но он же ранен!
– Ничего. Я помогу ему добраться до машины… Так, значит, это твоя машина стоит возле крыльца… Я еще подумал тогда… Понятно. Машину твою я устрою здесь на стоянке, возле аэропорта; потом, когда поправишься, вернешься сам и заберешь. А сейчас подымайся, нечего здесь разлеживаться.
И Кайтанов, обхватив его обеими руками под мышками, поднял и поставил на ноги.
– Подожди, ему же надо рубашку снять, другую надеть.
– А у тебя в доме имеются мужские рубашки?
Валентина покраснела.
– Имеются. Отцовские… Одна как раз впору будет. И вообще я с вами поеду, одна здесь не останусь… – сказала Валентина.
– С нами так с нами… – Кайтанов принялся стягивать с Иуды липкую от крови рубашку.
На «Мерседесе» Иуды прибыли в аэропорт. Кайтанов взял у него паспорт из кармана и пошел за билетом. Вернулся.
– Тебе повезло – через час полетишь. Есть хочешь? Пить?
– Пить? Да…
Иуда сидел, привалившись боком к спинке кресла, то и дело вытирая платком пот со лба.
Кайтанов принес ему из буфета вишневого соку и бутерброд с икрой: «Это тебе, мерзавец, для крови», затем, подумав, вероятно, о том, что и рубашка скоро впитает в себя кровь и привлечет внимание окружающих, снял с себя пиджак и надел его на раненого.
Валентина видела, как в Кайтанове борются два чувства к Иуде: неприязни и жалости одновременно. А еще она радовалась, что все складывается таким образом, что рядом с ней остается Лева, а не Иуда, который последнее время стал ее тяготить своим присутствием. Она не боялась объяснения с мужем и была готова к любому, пусть даже самому нелицеприятному разговору. В ней жила уверенность, что он поймет ее и простит.
Кайтанов сам проводил его до автобуса, который должен был доставить пассажиров до трапа самолета. Затем вернулся к Валентине и с видом человека, выполнившего свой долг, вздохнул с облегчением:
– Ну что, поедем в гостиницу? По-моему, нам с тобой есть о чем поговорить…
– Ты как себя чувствуешь? – Это было первое, что он спросил ее, когда они остались наконец вдвоем. До этого всю дорогу в такси он молчал, словно боясь раньше времени расплескать накопившиеся в нем обиды и вопросы.
Валентина вместо ответа легла на кровать, поджав под себя ноги, и взглядом пригласила Кайтанова последовать ее примеру. Он лег рядом, обняв ее – его рука в естественном порыве прижала ее тело к себе, – и вдруг почувствовал, что она дрожит.
– Тебе холодно?
– Да, холодно… Меня знобит. Я так устала, Лева… Но я готова выслушать тебя и ответить на все твои вопросы. Ты хочешь узнать про Либина… Да, он появился в Москве…
– Нет, я хотел узнать сначала о другом. Почему ты тогда бросила его? Я понял, для чего тебе понадобились деньги, – ты наверняка подкупила адвоката… Ради Либина ты пошла на преступление, украла деньги из кассы, и вдруг уехала из города… Ты хотя бы можешь себе представить, какие чувства он испытывал, когда звонил тебе, искал тебя через общих знакомых…
– Да, он позже рассказывал мне, как ему было трудно без моей поддержки. Но я тогда была неопытная, я поверила той женщине, которая приходила ко мне… Она была его любовницей и такое мне рассказала про него, что… я… мне трудно даже найти слова, чтобы описать тебе те чувства, которые охватили меня в тот момент, когда я поняла, что украла деньги для подлеца, для обыкновенного пошлого бабника… Она рассказала мне, что он встречался не только с Любой Гороховой, но и с Верой, ее подружкой…
– Она показывала тебе фотографии? – Кайтанов вспомнил визит Кристины и ту бурю уже его собственных чувств, когда та начала ему рассказывать про несуществующих любовников Валентины, иллюстрируя ее похождения фотографиями.
– Нет… Но она была так убедительна… Она так хорошо знала Сергея, что ей не составляло труда описывать интимные подробности его отношений с женщинами. Теперь-то я понимаю, что она сделала все это не из-за ревности, как я думала тогда, а совсем по другой причине… Ее, видимо, кто-то очень хорошо попросил об этом. Кому-то было на руку, что Сергей потеряет в моем лице своего союзника и останется совсем один. А раз так, то он может скорее попасться… И если бы у него не было друга в Риге, скорее всего, он не выдержал бы и сдался… Понимаешь, Лева, Либин – не тот человек, который долгое время способен скрываться и прятаться. Он – честный и порядочный, такая жизнь не для него… Он долго искал меня, пока его саратовские друзья не выпросили у паспортистки мой новый адрес. Ведь когда я выписывалась из его квартиры, мне надо было сообщить место моей регистрации… Все очень просто. К тому времени Либин скопил немного денег, чтобы вернуться в Россию, в Москву, ко мне.
– Он рассказывал тебе о Кристине?
– Сначала, конечно, нет. Он вел себя так, словно в его жизни была только одна женщина – я. Разве мог он предположить, что Кристина заявится в Москву и начнет свои преследования? Они встречались в Москве, она уговаривала его вернуться и, само собой, грозилась рассказать об их романе мне, и тогда он, чтобы не подвергать меня еще одному испытанию (а я рассказала ему про визит Ирины Иноземцевой, ведь именно она подтолкнула меня к тому, чтобы я уехала и бросила его), сам во всем признался. Сказал, что Кристина влюблена в него, что она в Москве и чтобы я была осторожнее…
– Либин жил в соседнем доме полгода, и ты встречалась с ним? – Уши Кайтанова горели, как если бы он сам оказался на месте Валентины. Ему было стыдно за все те слова, что он ожидал услышать от нее.
– А что мне еще оставалось делать? За те два года, что мы не виделись, нервы его были натянуты до предела. Он не хотел верить мне, что у нас с тобой не брак по расчету, как это пыталась представить в его глазах Кристина, а любовь, семья… Он звал меня обратно в Саратов, сказал, что будет воспитывать нашего с тобой сына как своего… Мне было жаль его.
– Какие отношения у вас были все эти полгода?
– Лева, а тебе это надо? Зачем ты мучаешь и себя, и меня? Разве трудно догадаться какие… Сначала я держалась и приходила к нему лишь для того, чтобы что-нибудь приготовить ему поесть, а иногда готовила дома и приносила ему. Я не могла его бросить, я чувствовала свою вину, как ты не понимаешь?
– Ты спала с ним?
– Я уже тогда была беременная, и я сказала ему об этом. Но разве можно было остановить мужчину, тем более законного мужа, который наконец-то добрался до своей жены… Да, иногда я уступала ему.
– А как же я?
– Я любила тебя… И… его. Я раздваивалась, мне было очень трудно…
– И поэтому ты его убила? Чтобы больше не раздваиваться?
– Я его убила, но не в прямом смысле… Лева, Сергей застрелился. Сам. Таким образом он дал мне свободу. Он устал. И я устала. И тогда он принял решение уйти.
– Расскажи мне, что произошло в тот день, и ответь мне на главный вопрос: зачем ты позвонила в милицию и призналась в убийстве?
Но Валентина не успела ответить. Раздался телефонный звонок. Она с удивлением взглянула на Леву: кто мог ему позвонить сюда, в гостиницу?
– Это Руденко, больше некому, – ответил он на ее немой вопрос. И шепотом добавил: – Следователь… Это он вел дело твоего мужа.
И уже в полный голос:
– Да, Слава, это я, слушаю… Минутку, записываю… – Кайтанов достал ручку, блокнот и принялся что-то быстро писать. – Вот спасибо. Нет, я к ней не ездил. Но я нашел Валентину, она сейчас у меня. Мы еще не успели с ней обо всем поговорить, но у меня есть кое-какие новости. И самая главная: сегодня утром кто-то, какой-то мужчина пытался проникнуть в ее квартиру, да, в ту, адрес которой вы мне дали… Но она была с тем парнем, Иудой, вернее, он как раз поднимался к ней по лестнице и тут увидел мужчину, который хотел открыть ее дверь… Тот человек выстрелил в Иуду, ранил в плечо… Нет, я не знаю, где пуля, а Иуду мы только что отправили в Москву… Если хотите найти пулю, то вам следует поехать по тому адресу и поискать ее на лестничной площадке… Слава, он объявился, не так ли?.. Мы сейчас обсудим с ней этот вопрос. И если она сможет, то мы соберем всех сегодня же вечером. Еще раз спасибо за адреса и телефоны. Я позвоню…
Он положил трубку и посмотрел на Валентину. Приподнявшись на локте, она молча выдержала его долгий пронзительный взгляд и так и не опустила глаз.
– Я не боюсь тебя, Кайтанов… Как не боюсь остаться одна. Я понимаю, что ты не видишь теперь во мне прежней Валентины, верной и порядочной женщины, на которую ты всегда мог положиться… Но я такая, какая есть. Я не могла отказать Либину в любви и ласке после тех страданий, которые выпали на его долю. Ведь он был моим мужем…
– Об этом потом, – словно очнулся от своих тяжелых мыслей Лева и тряхнул головой. – Ты уже поняла, наверно, что я приехал сюда не только потому, что вычислил, где ты можешь находиться, но и для того, чтобы выяснить, кто убил ту девицу-домработницу.
– Зачем это тебе?
– У меня такое чувство, что, пока настоящий убийца на свободе, тебе грозит опасность.
– А тебе не все равно, что со мной будет после того, как ты улетишь в свою Москву? И какое дело этому убийце до меня? Что я такого знаю о нем?
– А разве Либин тебе ничего не рассказал? Разве ты даже не догадываешься, кто бы это мог быть?
– Я знаю только одно – Сергей не убивал. Хотя… Эта история с Верой… Дело в том, что Вера, подружка Любы, шантажировала Николаиди… Имеется даже одна фотография… Послушай, Лева, а что тебе вообще известно о том, как и где была убита эта Люба Горохова?
Кайтанов рассказал ей все, что узнал от Руденко.
– Так ты ничего не знаешь… Ведь ее труп утром на следующий день нашел в стенном шкафу Николаиди… Он же вызвал всех, кто у него был вечером, в том числе и Сергея, и устроил им форменный допрос… Люба была убита именно у него в квартире и в тот вечер, когда они все играли в преферанс. Поэтому-то, чтобы не ломать себе жизни (а ведь никто из них так и не признался в том, что Люба погибла от его руки или в присутствии одного из них), они и решили отвезти труп в лес и закопать. Николаиди поставил им условие: все должны были появиться у него поздно ночью и принять участие в этом ужасном деле… Он сам купил на рынке какие-то черные шапки, сделал в них прорези для глаз, и ночью все пятеро погрузили труп Любы в багажник машины и увезли в лес, где и закопали… Работали в перчатках, так что следов на лопатах не было… Но Николаиди совершил колоссальную ошибку: он забыл убрать с полки в прихожей связку Любиных ключей, которую и увидела Вера… Она пришла к Николаиди, чтобы спросить, не знает ли он, где ее подружка. Тот сказал, что не знает, но она увидела за его спиной эти ключи… И она поняла, что Люба, если бы была жива, ни за что не оставила бы их у Николаиди. Короче, Вера заподозрила его, пришла ночью к его дому уже с фотоаппаратом и сняла их всех на пленку… Прислала один снимок и…
– Она шантажировала их?
– Да. Каждый месяц все пятеро должны были скидываться по двести долларов. – Валентина ловила себя на мысли, что словно слышит сейчас голос Либина, рассказывающего ей это.
– И что? Скидывались? Платили?
– Да, она получала бы до сих пор свою тысячу, если бы труп Любы не нашли какие-то велосипедисты в лесу, под Марксом… А раз нашелся труп, значит, завели уголовное дело…
– Но ведь и сама Вера пропала.
– Значит, тот, у кого не было возможности платить каждый месяц двести баксов… убил ее? Ты думаешь, это Либин? Да, он, возможно, больше всех противился тому, чтобы платить этой дряни такие большие деньги, потому что у нас их действительно не было, но он ее не убивал…
– Выходит, что его подставили дважды: и с Любой, и с Верой…
– Значит, Ирина действовала по просьбе настоящего убийцы, который и Любу убил, и потом – Веру…
– А ты хотя бы знаешь, как была убита Люба?
– Кажется, задушена…
– В том-то все и дело, что ее, вполне возможно, никто и не убивал… – И Кайтанов рассказал ей, отчего погибла Горохова.
– Аппендицит? Ударилась головой? Ну что ж, теперь мне понятно, почему тот, в присутствии которого она умерла, до последнего не хотел признаваться в этом даже своим близким друзьям… Он не считал себя убийцей. Он не хотел ее убивать. Даже напротив, он, скорее всего, испытывал к Любе влечение… Скорее всего, этот мужчина, немного выпив и возбудившись, попытался обнять ее где-нибудь в спальне или даже на кухне… Одно неловкое движение – и Люба, предположим, оказывается на полу… Мужчина наваливается на нее, внутри ее живота лопается этот… Да, вот уж влипли так влипли… со своим преферансом… Какая нелепая смерть. Николаиди… Где они сейчас? Мне показалось, что Руденко дал тебе какие-то телефоны…
– Да. Краснова, Гуртового, Николаиди, Игудина… Я хотел предложить тебе обзвонить их всех, а вдруг кто-то приехал из Греции или из Израиля? Словом, попробуй своим нежным голоском попросить их собраться вместе, чтобы…
– …чтобы помянуть Сергея? Я понимаю… А ведь его там, в Москве, похоронят, наверное, как собаку…
Она сказала то, что давно уже ей не давало покоя и в сознании укладывалось в несколько кадров из формановского «Амадеуса»: дождь на пустынном кладбище, узкий гроб с выдвижным дном и летящее в глубокую яму закутанное в саван тело, которое, рухнув на полуистлевшие грязные и мокрые коконы покоящихся под ним остальных мертвецов, по-немецки чинно будут присыпаны белым порошком – хлоркой или дустом …
– Нет, похоронами сейчас занимается Кристина… Ты сможешь съездить на кладбище, когда вернешься в Москву… Постарайся не думать об этом, тем более что твоего Сергея уже не вернуть… – Говоря это, Кайтанов подумал о Либине не как о муже, а чуть ли не как о сыне Валентины: необычайно тепло и почему-то искренне переживая за них обоих. – Кстати, ты мне так и не рассказала, что произошло в тот день?
– Лева, давай я сначала обзвоню всех, назначу встречу, а потом, если у меня останутся силы, расскажу тебе все…
Игорь Гуртовой был первым, до кого Валентина дозвонилась. Он сам взял трубку и, услышав, что говорит с вдовой Либина, сначала некоторое время молчал, не в силах поверить в смерть друга, после чего сам выразил желание встретиться с ней и помянуть Сергея.
– Игорь, дело в том, что я специально приехала сюда, в Саратов, чтобы собрать вас всех и помянуть Сережу… А потому у меня к вам просьба: пожалуйста, помогите мне разыскать остальных: Осипа Краснова, Мишу Николаиди, Жору Игудина… Я называю тех, кого перед смертью хотел видеть сам Сергей. И при встрече я расскажу вам, как и при каких обстоятельствах он погиб… Что? Нет, не уверена, что это можно назвать несчастным случаем. Так я могу рассчитывать на вас?
Игорь сказал, что Миша Николаиди должен быть сейчас в Саратове, что он каждое лето приезжает сюда навестить своих родственников и что если удастся уговорить его, то было бы неплохо встретиться именно у него, как и раньше…
Гуртовой так спокойно произнес последнюю фразу, что Валентина почти сразу же вычеркнула его из списка подозреваемых. Хотя, уже положив трубку, предварительно договорившись с Игорем, что он перезвонит ей в течение часа, решила, что еще рано делать какие-либо выводы.
Она посмотрела на Леву растерянным взглядом: так смотрит человек, который долго шел к одной цели, а уже приблизившись, не уверен в том, что хотел именно этого. Кайтанов понял, что Валентина боится встречи с друзьями Либина.
– Гуртовой обещал помочь мне собрать всех… Кажется, нам повезло, и Николаиди в Саратове. Что касается Игудина, то о нем уже давно ничего не слышно…
– Может, ты приляжешь, поспишь?
– Лева, зачем обманывать себя? Я для тебя уже совсем не та Валентина, которую ты любил. А потому я освобождаю тебя от забот и волнений по поводу моей особы. Уверена, если бы во мне не билось сердце твоего сына, ты вел бы себя иначе…
– Не знаю… – пожал плечами Кайтанов. – Я уже ничего не знаю. Если бы мне когда-нибудь сказали, что моя жена будет жить одновременно еще с одним мужчиной, причем не с любовником, а именно с законным мужем, я бы не поверил, что такое вообще возможно. Почему ты не рассказала мне, что была замужем, что твой муж находится в бегах и подозревается в убийстве? Ты же знаешь, я все понял бы, тем более что сам принимал непосредственное участие в том, что касалось тех денег, с помощью которых был организован побег. Неужели я не заслужил твоего доверия? Или ты думаешь, что я стал бы относиться к тебе хуже, если бы знал, что твой муж влип в эту историю? Да на его месте, если он и в самом деле невиновен, мог бы оказаться кто угодно… Другое дело – ему не повезло. Согласись, если бы он был при деньгах, он не возмущался бы тем решением платить шантажистке, которое приняли все как один его дружки… Ему было неудобно перед тобой, и я его прекрасно понимаю. Как бы он объяснил тебе, молодой жене, куда уходят каждый месяц двести долларов? Он не мог, понимаешь, просто не мог рассказать тебе всю правду, потому что тогда непременно вылез бы его роман с этой Ириной Иноземцевой… Он знал, что представляет собой эта женщина, и боялся вашей встречи, скандала… Между прочим, она встречалась одновременно с Игудиным, мне об этом рассказал Руденко. Возможно, что именно Игудин и был заинтересован в том, чтобы насолить Сергею. Но, с другой стороны, ревность – это одно, а убийство – совсем другое… Насколько я мог понять из всего, что мне сейчас известно, так это то, что виновным в смерти домработницы мог быть любой из пятерых. В том числе – не удивляйся – твой Либин. И не смотри на меня так. С мужчинами такое случается… И если женщина может сдержать свое желание, и оно у нее сопряжено с целым комплексом чувств и, как правило, с рассудком, то у мужчин все куда проще. Мужчина – зверь. И в сексе его, как ни странно, привлекает элемент насилия… Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но ведь эту девушку кто-то из пятерых мужчин, собравшихся вместе, чтобы расслабиться и поиграть в карты, все-таки захотел или попытался изнасиловать. И даже если я ошибаюсь и Люба Горохова по своей воле отдалась этому мужчине, то все равно, сама ситуация – пятеро мужчин, водка, возбуждение от присутствия единственной девушки – говорит о том, что это было не любовное свидание, а желание утолить свой сексуальный голод здесь и немедленно. На кухонном столе, в коридоре, в ванной комнате или в спальне на ковре. Постарайся меня понять…
– Да, я пытаюсь… Но тогда Николаиди исключается: Люба всегда была под рукой. Мне говорил об этом Сергей. Ведь он на самом деле беседовал с Любой на кухне, и их могли видеть… Люба просила его, чтобы он помог ей устроиться на другую работу. Еще она хотела устроить на какое-нибудь приличное место, секретарши ли, гардеробщицы, и свою подружку, Веру Обухову… Сергей так понял, что Николаиди пользуется ее зависимостью, а потому обещал помочь и даже дал ей свою визитку. Ну а что касается записок и того, что нашли в его пиджаке, так это все могла подстроить та же самая Ирина. Или тот из так называемых друзей, кто подставил его.
– Я вот и говорю – домогаться домработницу мог любой из них. Но вот Николаиди – вряд ли. Если бы она умерла при нем, то пусть бы он даже и спрятал ее от друзей в стенной шкаф, но зачем же ему было тогда собирать их на следующий день и устраивать допрос: кто убил его домработницу? Зачем было тогда приплетать остальных для того, чтобы избавиться от трупа?
– Значит, Николаиди исключается…
– И тот факт, что он каждое лето приезжает сюда из Греции, разве не указывает на то, что ему нечего бояться? Хотя я уверен, что прокурора подмазали, чтобы он «забыл» об этом деле.
– Получается, что я, помогая Сергею бежать, сама же все испортила? И сделала так, чтобы все поверили, будто убийца – он? Но я думала тогда иначе, я была уверена, что из тюрьмы только один выход – побег. Я действовала сгоряча, я хотела ему помочь, я даже украла ради него деньги!
– Да все понятно… Успокойся.
Раздался телефонный звонок. Кайтанов взял трубку.
– Мы нашли не только пулю, но и сам пистолет… – услышал он голос Руденко. – Редкий, китайский, с глушителем…
– Пистолет? И где же?
– Рядом с домом, стрелявший выбросил его из окна подъезда. Еще перчатка, резиновая, а на ней пятна крови… Я отправил на анализ… И послал факс Гришину в Москву, хочу сравнить…
– Что сравнить?
– Потом объясню… Вы мне лучше скажите, дозвонились хотя бы до одного из этих мужиков? Что вы решили?
– Вечером, если получится, встретимся с Гуртовым и Красновым у Николаиди… представляете, он, этот Николаиди, в Саратове. Я перезвоню обязательно…
Кайтанов пошел на кухню приготовить что-нибудь поесть, а Валентине наказал дожидаться звонка Гуртового. Он видел, в каком она находилась состоянии, но не мог заставить себя проявить внешне хотя бы тысячную долю тех чувств, которые еще недавно составляли основу их идеального, как он считал, брака. Он как мужчина, как муж был уничтожен. Унижен. Но понимание этого приходило постепенно, очень медленно, как бы оттягивая страшную минуту ощущения полной раздавленности и бессмысленности всей его жизни. Стоя у плиты и глядя, как булькает в сковороде розоватая масса тушеного консервного мяса, он мучительно искал в себе те силы и те принципы, с помощью которых ему удалось бы вернуть веру в человека, так жестоко предавшего его, но не находил! Валентина оказалась оборотнем, чудовищной лгуньей, женщиной, легко переступившей те нравственные барьеры, которые ни при каких обстоятельствах не переступил бы сам Кайтанов. Он всегда грешил тем, что постоянно сравнивал чужие поступки с собственными и все примерял на себя. Предположить сходную ситуацию он не мог. Он расставался с женщинами таким образом, что ни одна из них не была способна вот так навязчиво преподнести себя и тем более посметь занять место его законной жены. И уж если бы какая-нибудь особа вдруг вздумала претендовать на него, то он бы сумел ей дать от ворот поворот.
Он даже дошел в своих рассуждениях до того, что представил себе существование двух Валентин : одну – из его прошлой жизни (с тем же накалом страсти и любви, что всегда отличал их отношения), другую – ту Валентину, о которой узнал всю правду. И получилось нечто странное и болезненное – он был одинаково привязан к ним, а потому не знал, кого предпочесть. Он успокоился лишь после того, как понял, что двух Валентин не существует, а потому все его мысли и чувства – сплошные фантазии, которые ничего, кроме вреда, принести не могут. И если допустить, что Валентина одинаково страстно и нежно относилась к своим двоим мужьям и поэтому не могла одного предпочесть другому, то это лишний раз указывает на то, что Кайтанов в ее жизни занимал не исключительное место, а лишь временное, быть может, заполняя собой брешь, образовавшуюся после ее разрыва с Либиным. А раз так, значит, он не должен позволять себе относиться к Валентине как прежде. И если следовать логике, то и страдать из-за той женщины, для которой он сейчас готовил обед, не следует. Ведь это совсем другой человек. Но тогда где же та Валентина? Умерла? Боль потери ведь еще сильнее…
Он очнулся, когда услышал телефонный звонок. Замер и прислушался. Валентина разговаривала с Гуртовым. И, судя по обрывкам слов, они договаривались на семь часов вечера, она записывала адрес Николаиди… Делала вид, что не знает, хотя список адресов, продиктованный Руденко, лежал у нее перед глазами. Вот и хорошо. Возможно, сегодня вечером что-нибудь прояснится.
Когда он, вытирая руки, вошел в комнату, Валентина сидела в кресле с лицом ярко-розового цвета. Возможно, у нее поднялась температура или она испугалась предстоящей встречи, и кровь бросилась ей в лицо от нехороших предчувствий…
– Ну что? Договорились?
– Да, сегодня в семь. Ты будешь звонить Руденко?
Она разговаривала с ним как с совершенно чужим человеком. Словно и не было двух лет невероятного, головокружительного счастья, пронизанного звуками ночного любовного шепота, откровенных признаний, взаимных ласк…
– Да, я буду звонить Руденко, но сначала я хотел бы спросить у тебя: ты сможешь сейчас поехать со мной к Иноземцевой?
Что я делаю здесь, в этом городе, какое мне дело до той девушки, которая умерла от перитонита? Даже если я узнаю, кто помог ей умереть, то что изменится? Неужели этот человек как-то опасен для Валентины? Зачем ему было ломиться к ней сегодня утром? Что руководило им, когда он стрелял в Иуду? Безумие? Он безумен?
Он даже не слышал, что ответила ему Валентина. Ей пришлось повторить:
– Да, я и сама хотела бы увидеться с ней и задать ей пару вопросов… Думаю, что теперь, когда Либин мертв, она не посмеет мне солгать…
– Тогда давай перекусим и поедем. Воспользуемся машиной Иуды, будем надеяться, что нас не остановят… Как ты думаешь, нам хватит на обед и сборы часа?
– Да, конечно… – Она поднялась с кресла, выпрямилась, провела руками по животу и тяжело вздохнула.
«Да, не такой представляла она себе последнюю неделю перед родами», – подумал Кайтанов и почувствовал неприятную дрожь где-то под ребрами.
Саратов, 2000 г.
Ирина Иноземцева была очень удивлена звонком Оси Краснова. Сообщение о смерти Либина она восприняла как удар. И несколько секунд стояла ошарашенная, не в силах ответить Краснову. Она видела себя в зеркале: высокая стройная суховатая женщина с бледным лицом и вишневыми губами. Черные длинные волосы, черные изломанные брови и ярко-голубые глаза. И все это когда-то принадлежало красивому парню – Сергею Либину. Он наматывал эти волосы на кулак и, шепча ей на ухо горячие бесстыжие слова, которые распаляли их обоих, обнимал ее до хруста в костях. И ей нравились эти объятия, его голос, его жаркое дыхание и запах его влажной, солоноватой на вкус кожи. Она и сама не могла понять, как случилось, что его место в постели все чаще и чаще стал занимать Жора Игудин, не менее красивый и даже более сильный в физическом плане молодой мужчина, который к тому же еще был при деньгах. Вспоминая события пятилетней давности, когда она, замужняя женщина, обманывая порядочного и ничего не подозревающего мужа, встречалась сразу с двумя любовниками, Ирина испытывала чувство, скорее напоминающее все же стыд, чем нечто другое, что в те годы подогревало ее уверенность в себе и свидетельствовало о ее сексуальности и внешней красоте. Но тогда, казалось, сама судьба вела ее к сладкой и живущей в крови, как наркотик, радости измены: умерла родственница, оставившая ей маленькую квартирку в центре города, где можно было спокойно встречаться с мужчинами, а мужа повысили в должности, и он зачастил в командировки. Случайно познакомившись у своего старинного приятеля Миши Николаиди с Либиным и Игудиным, она позвонила Сергею и обратилась к нему с каким-то пустяком, после чего они и начали встречаться, а уж потом, когда Либин куда-то уехал на месяц, черт дернул ее позвонить Игудину, который только, казалось, и ждал ее звонка… И вот здесь-то она и почувствовала всю разницу в общении с Сергеем и с Жорой. У Жоры, в отличие от Либина, всегда были деньги, которые он щедро тратил на Ирину, покупая ей дорогие духи, предметы роскоши, и только потом, когда их отношения стали более близкими, стал давать ей просто деньги. А у Либина спустя три года с их первой встречи начался роман с некой Валентиной. Казалось бы, что особенного в том, что Либин вздумал жениться? Тем более что у Ирины, кроме Либина, всегда под рукой, что называется, был Игудин. Но Ирина, уже успевшая привыкнуть к Либину и считавшая его почти своей собственностью, не могла вот так, без крови, отдать какой-то девчонке своего молодого любовника. Ревность расцвела в ней пышным цветом и дала всходы: ей захотелось поделиться своей болью с Игудиным, и очень скоро она сделала его, соперника Либина, своим союзником, натравив против Либина и используя его как оружие в борьбе за Сергея. Она не знала, что, обратясь за помощью к Жоре, она тем самым оказала ему великую услугу, развязав руки и позволив ему действовать любыми способами, лишь бы разлучить Сергея с Валентиной. Откуда было ей знать, какие отношения до этого связывали Либина с Игудиным, если в течение трех лет, что она встречалась с обоими, ей ни разу не пришла в голову мысль, что они, прекрасно зная о существовании в ее жизни друг друга, превращали каждое свое свидание с ней в возможность продемонстрировать свои качества соперников и доказать свое превосходство друг перед другом. Что касается соперничества вообще, то Либин и Игудин росли вместе, в одном дворе, ходили в одну школу и учились в одном классе. Но если природа наделила Либина талантом и множеством способностей, не считая красивой внешности, то Игудину, скованному, казалось, от рождения разного рода комплексами, всего приходилось добиваться огромным трудом, терпением и потом. Если Либин блистал своей памятью и ему ничего не стоило выучить любое стихотворение буквально за четверть часа и прочесть его на уроке с легкостью гения-самородка, то Игудин учил стих несколько часов, декламируя его дома перед зеркалом до отвращения к самому поэту, сочинившему эту словесную абракадабру. То же самое относилось и к точным наукам, где Либин все схватывал на лету и дома лишь небрежно просматривал текст в учебнике, в отличие от Жоры, стены комнаты которого были сплошь увешаны сделанными им самим наглядными таблицами для лучшего запоминания формул, как математических и физических, так и химических, системы координат и даже таблицы Менделеева. Либин был прекрасно развит физически, быстро вырос и делал успехи в легкой атлетике. Игудин же, внутренне восхищаясь Либиным, был невысок, неловок, неповоротлив и с тринадцати лет страдал от прыщей (у Сергея, кстати, всегда была гладкая нежная кожа). Но какие бы витамины Жора ни принимал, сколько бы пивных дрожжей ни пил, его лицо напоминало минное поле с розовато-малиновыми блестящими бугорками с желтыми головками готового прорваться наружу гноя… И лишь к десятому классу Игудин внешне изменился – его перестали узнавать даже знакомые. Во-первых, он догнал своих одноклассников в росте, его тело быстрыми темпами приобретало черты и формы мужественности и физической силы, а лицо чудесным образом очистилось от подростковых высыпаний и стало гладким, как у женщины. Он стал красив настолько, что у него случился маленький, но очень бурно переживаемый им роман с учительницей по химии – Ларисой Владимировной, худенькой рыженькой девушкой, затащившей своего породистого ученика прямо с апрельского субботника, с солнечного школьного двора, наполненного детским визгом и суетой, в прохладную лаборантскую с жесткой кушеткой, обтянутой дерматином… Они позже встречались несколько раз у Ларисы Владимировны дома, пили чай, вино, она угощала красного от волнения Жору яблочной шарлоткой, после чего раздевалась сама и раздевала его, ставила рядом с собой перед зеркалом и объясняла, что настоящий мужчина не должен стесняться своей наготы, а тем более проявления желания, что ему надо гордиться тем, чем одарила его природа. Слышать такое из нежных уст своей первой возлюбленной Жоре было все равно что купаться в меду. Он даже хотел жениться на Ларисе Владимировне и подумывал о том, где бы ему для начала взять денег на то, чтобы иметь хотя бы возможность покупать ей цветы, ухаживать за ней по-настоящему. И вдруг на выпускном, после выпитого шампанского и танцев с разодетыми в пух и прах, потными и надушенными одноклассницами, он, распаленный желанием, пошел поискать свою любимую учительницу и вдруг застал ее в той же прохладной лаборантской. Дверь оказалась запертой, но за толстой, с морозным узором стеклянной преградой золотисто мерцал свет и качались тени. Жора вышел из школы, обошел ее и влез на крышу старого гаража, откуда он мог видеть все, что происходило на втором этаже за окном лаборантской. Его огненно-рыжая подруга была на этот раз с Либиным…
Жора после этого случая чуть не покончил с собой. Все ходил на кладбище, где весной нашли труп одного подростка, повесившегося на могильном кресте из-за неразделенной любви, и пытался представить себя с веревкой на шее и опухшим посиневшим лицом. На нервной почве у него началась страшная стрептодермия, руки его покрылись мокнущими зудящими бляшками, которые он по ночам, не контролируя себя, раздирал в кровь… Его спасла «болтушка», приготовленная в аптеке по рецепту известного в городе дерматолога: ядовито-желтая густая кашица, основанная на персиковом масле, которой на ночь обкладывали горящие руки Жоры, бинтуя их широкими жесткими, словно накрахмаленными, бин-тами…
Однако судьбе было угодно, чтобы они вместе с Либиным поступили на физфак университета и даже почти подружились. Все детские обиды были забыты, у них появились общие друзья – Ося Краснов, Игорь Гуртовой, классные ребята, с которыми можно было и позаниматься, готовясь к сессии, и отдохнуть дружной компанией на университетской турбазе на берегу Волги. Уже работая в геофизическом тресте, стали бывать в доме Миши Николаиди – сына известного в университете профессора Александра Николаиди, грека по происхождению, в начале девяностых эмигрировавшего вместе со своей женой и младшим сыном в Грецию. Миша тоже собирался в Грецию каждый год, но по каким-то причинам его отъезд постоянно откладывался. Скорее всего, он просто не торопился расстаться со своей свободой, которой лишился бы сразу же, стоило ему только ступить на землю солнца и олив, – отец уже давно нашел ему невесту и собирался купить молодым большой дом…
Познакомившись у Николаиди с роскошной брюнеткой Ириной Иноземцевой, Жора понял, что влюбился. Он долгое время не мог себя заставить спросить у Миши телефон этой необыкновенно красивой женщины, и вдруг произошло чудо – она позвонила ему сама и пригласила сопроводить ее на какой-то концерт. После концерта был ресторан, а очнулся Жора уже утром в постели с Ириной, которой тут же и сделал предложение. Но оказалось, что она замужем, что мужа своего хоть и не любит, но уважает и никогда не бросит. Они договорились встретиться через день, и для Жоры началась новая жизнь. Он считал, что ни одна душа в городе не знает о его романе с Иноземцевой, и прикладывал все усилия к тому, чтобы не скомпрометировать свою замужнюю любовницу. Когда же подвыпивший Николаиди проболтался и Жора узнал, что Ирина раскрыла ему свои объятия только на время, пока отсутствует ее постоянный любовник (конечно же, Либин!), он понял, что в его организме произошли какие-то необратимые изменения. Ему больше не хотелось быть порядочным и покладистым человеком. Ему захотелось увидеть Либина в гробу. Что-то мощное, душное и черное клубилось где-то внутри его и требовало выхода. Он мог, да и хотел встретиться с Либиным и выяснить отношения и даже пустить в ход кулаки, если не нож, но тогда бы он потерял Ирину. А потому он решил действовать иначе – попросту купить эту красивую женщину как вещь. Он знал, что она любит деньги, а потому понял, что она только ради подарков и денег будет встречаться с ним, с Жорой Игудиным, чаще, чем с Либиным. У Либина было одно слабое место – он не умел делать деньги. При всем таланте, образовании и способностях он всегда жил в долг, в отличие от остальных своих друзей, которым после развала геофизического треста повезло устроиться таким образом, что, даже занимаясь исключительно научной работой, они получали какие-то государственные заказы и могли позволить себе постепенно купить и квартиры, и машины. Либин же, меняя место работы одно за другим, постоянно вступал в конфликт с руководством, никогда не шел на компромисс, так необходимый в это смутное и непонятное время черного нала, а потому, застряв в каком-то сомнительном проектном институте с окладом в три тысячи рублей, он на время успокоился, хотя и замкнулся. Он оказался не гибким, брезговал здоровым приспособленчеством, а потому платил за роскошь жить высокими принципами высокую цену. Собираясь у Николаиди за преферансом, друзья часто спорили на эту тему, предлагая Либину хорошую и высокооплачиваемую работу, и всякий раз дело доходило чуть ли не до скандала, когда Сергей, объясняя свой отказ нежеланием поступаться своей совестью и бросая в воздух громкие фразы, готов был набить морду всякому, кто осмелится усомниться в искренности его слов. «Да, пусть у меня нет денег. Я проживу в маленькой квартире, и без машины, и без дачи, и моя жена, если я, конечно, когда-нибудь соберусь жениться, поймет меня… Но я никогда не перешагну через свои принципы и не стану принимать участия в тех воровских посреднических схемах, которыми живете вы. Вы же все повязаны, вы все по уши в дерьме, и если ваше руководство станет тонуть, то потопит и всех вас…»
С Либиным было трудно спорить, казалось, в каждом человеке, умеющем зарабатывать деньги, он видит вора. А потому эти разговоры постепенно сошли на нет, и общими темами, когда они собирались у Николаиди, оставались политика, футбол и женщины.
Поэтому расчет Игудина в отношении Ирины оказался верным: она восприняла этот поток подарков и денег как доказательство растущего чувства Жоры, как проявление его настоящей любви к ней, а потому поспешила внести в их отношения элемент душевности, нежных откровений и заботы. И на фоне Игудина ее роман с Либиным уже выглядел как жалкая и пошлая интрижка, о чем она ему не преминула намекнуть… И тогда Сергей со свойственной ему прямотой сказал ей о том, что знает о ее параллельном романе с Жорой и что он давно ждал подходящего момента, чтобы высказать ей все. Больше того, Сергей, понимая, что его упрекают в безденежье, оскорбил Ирину, резко бросив ей, что только продажные женщины ценят в отношениях лишь материальную сторону. «Ты, Ира, – замужняя проститутка. Привет Жоре…» И Либин ушел, хлопнув дверью. Это был разрыв. Это был конец. Это было начало мести. Ее мести.
Сейчас, вспоминая эту сцену, Ирина почувствовала, как у нее начинают пылать щеки. Либин… Она любила его. И появление рядом с Либиным Валентины не могло пройти для нее незамеченным. И однажды случилось так, что она, лежа рядом с Жорой и думая о Либине, обратилась к Жоре с просьбой помочь ей отомстить Либину и разлучить их с его невестой. Словно знала, что Жора не откажет ей никогда и ни в чем…
Как же глупо они действовали, особенно после того, как произошла эта история с Гороховой… Да, поистине, Жора был ради нее готов на все, даже на подлость, иначе как назвать то, что они проделали над бедным Сергеем? И хотя Либин уже успел к тому времени жениться, все равно Ирина сочла момент наиболее благоприятным для совершения своей мести. Жоре было поручено раздобыть компрометирующие мелочи типа любовных записочек или даже более интимных предметов, принадлежащих Любе Гороховой и ее подружке Вере Обуховой, с тем чтобы подкинуть на квартиру Либину. Игудин сказал, что сам видел однажды, как Либин с Гороховой мило беседуют в кухне у Николаиди, где друзья собрались в очередной раз, чтобы расписать свою любимую пульку, и что Сергей вроде бы дал Любе свою визитку…
Но когда они готовили эту «гадость» (это было ее слово, она и не скрывала всей сути того, что замышляла против бывшего любовника, а потому называла вещи своими именами), никто из них, конечно же, не знал, чем может это закончиться для Либина. Да и разве можно было тогда предположить, что труп Любы Гороховой спустя некоторое время после этой злополучной вечеринки у Николаиди найдут закопанным в лесу?
Когда Либина арестовали, Жора примчался к Ирине и, чуть не плача, начал уговаривать ее разрешить ему пойти в прокуратуру и во всем сознаться. Но Ирина смалодушничала и испугалась. Ей казалось, что стоит Жоре только явиться в прокуратуру и признаться в том, что все эти вещи и записки он подкинул с целью опорочить Либина в глазах его жены, как вся личная жизнь Ирины будет выставлена напоказ. Она уже видела себя дающей показания. Не разбираясь в юриспруденции, она была уверена, что ее вызовут в суд, где она будет во всеуслышание рассказывать о том чудовищном, с моральной точки зрения, плане, который ей помог претворить в жизнь ее любовник Игудин. А какое потрясение это будет для Иноземцева, ее мужа? Кроме того (но об этом она уже не посмела сказать Жоре), ей вдруг подумалось, что Либин вполне способен на убийство. Вспоминая, каким неистовым он бывал в постели, как бредил в состоянии экстаза, чем нередко пугал ее, не говоря уже о его тяжелом, взрывном и неуравновешенном характере вообще (она не могла простить ему того, что он назвал ее проституткой), она запросто могла представить себе разъяренного Либина, бросающегося на бедняжку Любу Горохову с кулаками. И хотя Жора, который каждый день приходил к ней, чтобы поделиться новостями, касающимися дела Либина, сказал ей, что Люба, вполне возможно, умерла своей смертью, что у нее произошел разрыв воспаленного аппендикса и гной хлынул в брюшную полость (еще у нее гематома на виске), Ирина все равно считала, что ее убили. Ведь если происходит несчастный случай, говорила она, то свидетель этого в первую очередь звонит в «Скорую», а не отвозит труп в лес и не закапывает там, как собаку… Здесь Жора с ней соглашался. А потом стало известно, что исчезла Вера Обухова. Ирина поняла это по-своему: испугалась, мол, девушка и уехала из города от греха подальше, чтобы не трепать себе нервы очными ставками с находящимся под стражей Либиным, не давать показания в суде (тем более что только двоим в городе было известно, какие нити связывали Либина и двух подружек и что эти нити были всего лишь результатом мести оскорбленной женщины, а потому не имели ничего общего с истинным положением вещей, и Вере пришлось бы постоянно все отрицать, начиная с того, что она вообще незнакома с этим человеком). И вот тогда, понимая, что для всех спокойнее будет, если Либина все же посадят, Ирина приняла решение самой заявиться к следователю и рассказать о том, что ей якобы известно, что Либин действительно встречался с обеими девушками. И что одна из них – Люба Горохова – даже пыталась шантажировать его, угрожая рассказать об их связи его молодой жене. Свой же визит она собиралась объяснить искренним желанием помочь следствию и пролить свет на личность подозреваемого.
Она тщательно подготовилась к визиту, попросив Игудина (ничего не объясняя, зачем ей это надо) достать ей фотографии Любы и Веры на тот случай, если ей придется доказывать, что она действительно знает их в лицо (хотя на самом деле она знала о существовании обеих лишь со слов Жоры; и если о Любе она могла сказать, что девушка была невысокого роста и рыжая, то, как выглядит Вера, она вообще понятия не имела). На крыльце прокуратуры она выкурила чуть ли не полпачки сигарет – нервничала. Но все же страх перед разоблачением и, возможно, обвинением ее в том, что она чужими руками подбросила невиновному человеку улики (а что, если за это сажают?), взял верх…
…После того как она закончила говорить, в кабинете возникла напряженная тишина. На последовавший за ее рассказом-доносом вопрос следователя, знакома ли она была с этими девушками и откуда ей известны такие подробности личной жизни Либина, Ирина, чувствуя, что мотив ее прихода выглядит крайне неубедительно, вынуждена была признаться, что три года тому назад она сама встречалась с Либиным. И что теперь, когда погибла Люба, она всерьез опасается за свою жизнь. А что, если он вздумает избавиться и от меня? Когда же следователь, кисло улыбнувшись, выразил сомнение в том, что Либин опасен и что его вина еще не доказана, Ирина, понимая, что ей отступать уже некуда, предположила, что у Либина нервы не в порядке и что он вообще – параноик. Словом, уже в кабинете прокурора, понимая, что она совершила очередную ошибку, заявившись сюда, чтобы своими лживыми показаниями помочь «утопить» своего бывшего любовника, она успешно разыграла сцену обморока, избавив себя от необходимости и дальше развивать существующие лишь в ее воображении версии причастности Либина к смерти Гороховой. Из кабинета она вышла зеленая – взглянув на себя в зеркало, ей померещилось, что вместо своего привычного отражения она видит большую змеиную голову: кажется, я отравилась собственным ядом…
И вдруг Либин сбежал. Неожиданно. «Так ведут себя только виноватые люди», – сказала Ирина Игудину, который и принес ей эту весть. Но Жора на этот раз ничего ей не ответил. Больше того, он взглянул на нее примерно так же, как смотрел на нее в их последнюю встречу Либин – с отвращением, презрением и даже с ненавистью… Внутреннее чутье подсказало Ирине, что теперь между ней и Игудиным прочно ледяной ухмыляющейся гротескной статуей встал Либин. Это могло означать лишь одно: им пришла пора расстаться. Поэтому она не удивилась, когда Жора ушел от нее, не проронив ни слова и с силой хлопнув за собой дверью. Как Либин. Понятное дело, теперь во всем, что касается судьбы Либина, он всегда будет винить только меня…
От Николаиди ей вскоре стало известно, что Жора после их разрыва запил и стал поговаривать о том, чтобы «укатить ко всем чертям», другими словами, он всерьез собрался махнуть к брату в Израиль. Сам Николаиди заспешил в Грецию, а Игорь Гуртовой и Осип Краснов до глубокой осени «переживали» случившееся с Либиным где-то на Адриатике, нежась на солнышке…
Память подсказала ей еще одну мерзкую сцену – ее визит к Валентине. Как преступника, ее словно тянуло на место преступления, а именно взглянуть на ту, ради которой Либин распрощался со своей веселой холостяцкой жизнью. И она заявилась к ней. Они вместе с Валентиной пили водку, Ирина, опьянев, плела ей что-то о своей любви к Сергею и как могла настраивала ее против мужа. И хотя утром она уже мало что помнила, в душе осталось чувство, что она все же сделала свое черное дело: выяснила, что об их романе молодой жене Либина не было ничего известно, и заронила в сердце «соломенной» вдовы зерно сомнения и недоверия к своему сбежавшему мужу…
И вот теперь, спустя два года после того, как Либин (о котором все это время не было ни слуху ни духу) сбежал, позвонил Ося Краснов и сообщил ей о его смерти. Пауза, которую она держала, вспоминая все, что было связано с Сергеем, длилась, кажется, вечно. Наконец, взяв себя в руки, она произнесла:
– Как это случилось? Где?
Краснов сказал, что подробностей не знает, но в Саратов приехала вдова Либина, Валентина, и что сегодня в семь она устраивает небольшой поминальный вечер.
– Игорь предложил нам всем собраться у Николаиди, который сейчас здесь, в Саратове. То есть будут все, кроме Жорки… и Сережки…
– Да, Игудина нет, и я не знаю, куда ему позвонить… Ты не знаешь его телефон в Хайфе? – спросила, едва ворочая языком, потрясенная Ирина. Она вдруг только что поняла, что ведь это они с Жорой убили, по сути, Либина. И даже, если он погиб под колесами автомобиля, то косвенно все равно виноваты они: без их вмешательства Либин жил бы прежней спокойной жизнью и судьба его сложилась бы иначе…
Ося не знал, где искать Игудина. Еще он сказал ей на всякий случай, что ей не стоит появляться сегодня у Николаиди. Но она и без него догадалась, что в присутствии вдовы ей там делать нечего.
– Расскажешь тогда, что с ним произошло? Ведь мы не видели его два года, если не больше… Спасибо, что не забыл меня и позвонил…
Только положив трубку, она поняла, что вся компания Николаиди знала об их романе, и от этой мысли ей стало еще хуже.
Она подошла к окну и посмотрела на играющих в песочнице беззаботных детей. У нее не было и не могло быть своих детей, чувство материнства обошло ее стороной. «Маленькие животные… И ничего-то вам не надо, и ни о чем-то вы не переживаете… делаете себе куличики, строите глупые розовые рожицы и писаете без зазрения совести в дорогущие памперсы…» И тут ее взгляд упал на довольно странную пару, двигающуюся в сторону ее подъезда. Они вышли из старого грязного «Мерседеса», втиснутого между двух ржавых гаражей. Высокий, элегантно одетый мужчина поддерживал под локоть хрупкую беременную женщину в джинсовом сарафане и белой блузке. Лицо женщины показалось ей знакомым.
А через несколько минут в прихожей раздался звонок.
Глава 7
Она не могла не открыть, хотя, увидев в «глазок» женщину, сразу же поняла, кто пришел по ее душу. Валентина. Только теперь она выглядела намного хуже, казалась больной и изможденной. Распухшие губы, круги под глазами.
– Ты узнаешь меня? – спросила жестким тоном Валентина, едва за ними закрылась входная дверь. – Я – вдова Сергея Либина, Валентина.
– Да, я узнала тебя… – Она не сразу догадалась пропустить их.
– Принесите ей, пожалуйста, стул, – попросил Кайтанов, чувствуя, что предстоит серьезный разговор. – Она устала…
– А вы кто будете? – спросила, в свою очередь, Иноземцева, приглашая их войти в комнату и небрежным жестом указывая на кресла.
– Это мой адвокат, – и глазом не моргнув, ответила за него Валентина. – Сейчас он занимается делом об убийстве моего мужа, Либина. Я приехала к тебе…
Она намеренно обращалась к ней на «ты», отлично помня, какой спектакль устроила ей эта наглая и грубая Иноземцева тогда, два года тому назад, упиваясь своим положением, дающим ей право глумиться над находящейся в стрессовой ситуации Валентиной.
– …Приехала к тебе, чтобы ты рассказала мне все, о чем ты наговорила следователю прокуратуры после того, как Либина задержали… Что ты ему наплела, змея? И еще: кто подкинул ему все улики? Предупреждаю…
Голос Валентины, побледневшей настолько, что Кайтанов начал опасаться за ее здоровье, звенел на всю квартиру и вызвал шоковое состояние у хозяйки, на которую словно напал столбняк; она, казалось, онемела.
– Предупреждаю, что, если ты мне не скажешь правду, тебя уже к вечеру арестуют за хранение наркотиков, и ты сгниешь в тюрьме…
Ирина, не ожидавшая от беременной Валентины такого напора и такого металла в голосе, затряслась. Ей было стыдно за такую реакцию организма – руки дрожали так, что их пришлось спрятать за спину. И вот тогда ей пришла в голову идея, от которой захватывало дух: свалить всю вину – полностью, от начала до конца, – на спокойно поживающего в Хайфе Игудина. До него Валентине все равно не добраться, она скоро родит, и ей будет не до этого. Просто сейчас она, оказавшись в родном городе, где все напоминает ей о покойном муже, пытается найти виновных, делает вид, что готова привлечь всех к ответу, суетится, устраивает поминки… Наркотики. Ха! Все это блеф. У нее здесь никого нет. Вздумала меня напугать…
– Хорошо… – Ей было не трудно сделать вид, что она испугалась, – я скажу, кто за всем этим скрывается, но этот человек не имеет никакого отношения к убийству Любы Гороховой. Все, что было обнаружено у вас в квартире, было направлено лишь против тебя и предназначалось только для твоих глаз…
Ей вдруг захотелось причинить боль этой некрасивой квашне, осмелившейся угрожать ей прямо с порога.
– Другими словами, вы хотите сказать, что все эти записки и прочее было подложено Либину исключительно с целью поссорить супругов? – спросил удивленный таким поворотом Кайтанов, который не ожидал, что Иноземцева так быстро сломается и начнет говорить. Угроза, связанная с возможностью сфабриковать дело о хранении наркотиков, которую Валентина, скорее всего, придумала прямо на ходу или по дороге сюда, как это ни странно, сработала! Хотя почему бы и нет? Схема-то простая, такими методами сейчас не пользуются разве что ленивые…
– Да, именно.
– Но какой смысл было нас ссорить? – спросила теперь уже Валентина. Казалось, она тоже не ожидала услышать такое. – Кому это было на руку? Тебе? Ты хотела вернуть себе Либина и действовала чужими руками, а теперь собираешься взвалить все на плечи исполнителя? Или исполнительницы? Кто этот человек?
– Тот, кто хотел Сергею добра… – Она немного растерялась и стала лихорадочно придумывать, зачем это Игудину могло понадобиться их поссорить. – Сергей женился на тебе, ничего не зная о твоем прошлом… – вдруг бухнула она с нехорошей улыбкой и, пожав плечами, добавила: – Поэтому Жора и захотел расстроить ваш брак…
– Жора…Так, значит, это все-таки… Игудин? – Глаза Валентины расширились. Да, именно это имя она и надеялась услышать. Потому что только один человек, по словам Либина, из всей компании не умел играть в карты, а потому долгое время находился вне поля их зрения. И именно этот человек был в списке подозреваемых у Либина на первом месте. После того как Валентина рассказала ему о визите Ирины и о той грязи, которую та вылила на голову Либина, представив его бабником и подлецом, он сразу понял, откуда ветер дует… Жора Игудин. Кроме того, она сразу же поняла, что причина, по которой Игудин якобы подбросил улики, кроется именно в его причастности к убийству Любы. Вероятно, Жора и Ирина тесно общались, раз Жора выдал ей такую версию подброшенных улик. Он же должен был каким-то образом оправдаться хотя бы в ее глазах. Кроме того, рассуждала Валентина, это наверняка с подачи Игудина Ирина ходила к следователю и давала показания, порочащие Либина. Или же, наоборот, Игудин действовал чужими руками… В любом случае их интересы в этом полностью совпали…
Выдержав паузу, Валентина вдруг улыбнулась, как если бы все, что она говорила раньше, было всего лишь игрой или репетицией монолога. Лицо приняло умиротворенное выражение, глаза засветились изнутри теплым светом. И Кайтанов понял, что сейчас должно произойти что-то очень важное, что поможет Валентине нанести Иноземцевой последний, решающий удар.
– Ну, слушай… Два года тому назад твой друг Игудин, – сказала она ласковым тоном, – убил девушку по имени Люба Горохова и, заморочив тебе голову, вынудил тебя пойти давать показания в прокуратуре против Либина, которого он собирался подставить вместо себя. Это тебе казалось, что ты действуешь самостоятельно, а на самом деле тобой манипулировали… То, что убийца Любы – Игудин, мне рассказал перед смертью Либин, как сказал и то, что твой дружок Жора не в Израиле, а уже давно здесь и собирается избавиться от тебя как от свидетельницы… Сегодня он стрелял в меня, к примеру… Но промахнулся и попал в случайного прохожего. Это было рано утром, когда ты еще сладко спала. Теперь, я думаю, твоя очередь… Кстати, а ты не знаешь, куда подевалась Вера? Та самая Вера Обухова, вторая или двадцатая, если верить тебе, любовница моего мужа? Так вот. Ее тоже убили. И знаешь за что? За то, что она шантажировала всю компанию зажравшихся и ловких физиков-ядерщиков, потому что черт дернул ее сфотографировать всех пятерых твоих дружков в тот момент, когда они выносили тело Любы, завернутое в простыню, из подъезда дома, где жил Николаиди… Думаю, что ее кровь тоже на Игудине. Да, верно, он прятался от Либина в Израиле, но когда узнал, что его нет в живых, объявился, чтобы убрать последние следы, последние нити, которые связывают его с этими двумя убийствами… И одна нить, заметь, ведет именно к тебе…
– Но ведь тела Веры не нашли… – прошептала побелевшими губами Ирина. – Она уехала…
Вместо ответа Валентина достала из кармана смятую фотографию, ту самую, компрометирующую всех пятерых мужчин фотографию, что нашел в своем почтовом ящике Николаиди в тот вечер, когда они решили отдать первую тысячу долларов Обуховой. Она взяла ее из квартиры, которую снимал Либин в Москве и где она нашла его теплый труп с пистолетом в руках… Он застрелился, как и обещал ей, не выдержав той ситуации, при которой его жена беременна от другого мужчины, любит отца ее ребенка, являющегося, как ни странно, тоже ее мужем. Чувство вины заставило ее в ту минуту, когда она нашла тело Либина, взять пистолет в свою руку и, крепко сжав его, чтобы на нем остались отпечатки ее пальцев, произвести так испугавший ее еще один выстрел, уже в стену… Тогда ей казалось, что в смерти Сергея виновата только она, поэтому готова была понести наказание и даже позвонила в милицию…
– Узнаешь этих людей в масках? А белый кокон? Это Люба Горохова… Сейчас они грузят ее тело в багажник машины, чтобы отвезти в лес и там закопать. Либин больше всех противился тому, чтобы платить шантажистке Вере каждый месяц тысячу долларов, потому выбор убийцы и пал на него… Кроме того, в тот вечер Либин ушел рано, и со стороны это могло выглядеть так, словно он испугался содеянного… Но когда он уходил, Люба была еще жива и мыла посуду, напевая себе что-то под нос. Она была веселой и доброй девушкой. И еще… Уже после Сергей предположил, что смерть Любы связана именно с Игудиным. Ведь он хоть и приходил к Николаиди «на преферанс», но в карты никогда не играл, а просто сидел рядом со всеми, пил-ел, смотрел телевизор, разговаривал, а иногда даже спал где придется… Вот и в тот вечер все думали, что он спит в спальне или кабинете… А на самом деле он вздумал приударить за Любой, быть может, грубо повел себя с ней, пытаясь уложить в постель или куда-нибудь еще, и в результате с Любой случилось несчастье, и она умерла, можно сказать, у него на руках… Он испугался и спрятал ее в шкаф, а сам как ни в чем не бывало вернулся в комнату и присоединился к играющим. Он понимал, что они все поглощены игрой, а потому сделал вид, что никуда и не уходил. А вот уход игрока – Либина – не мог не остаться незамеченным.
Ирина сидела с каменным лицом. После услышанного поведение Игудина, засыпавшего ее подарками и деньгами, воспринималось ею уже не как проявление большой любви, а как плата за удовольствие. Он попросту покупал ее как проститутку, о чем и сказал ей со свойственной ему прямотой разозлившийся на нее Либин, назвав вещи своими именами. А ведь Ирина в руках Игудина стала почти ручной и, ослепленная деньгами и подарками, не заметила, как совершила массу наиглупейших поступков, связанных именно с Либиным… Ей было трудно поверить в то, что ею управляли…
– Они что, были врагами? – догадалась она наконец и, осмелившись, подняла глаза на сидящую напротив нее Валентину. – Ведь мы начали действовать задолго до того, как эта девушка погибла…
– Да, Игудин просто ненавидел Либина, еще со школы…
И тогда Ирина, оценив жест Валентины, которой тоже нелегко, видимо, дался этот визит, по сути, предупреждающий ее об опасности, и понимая, что пришло время во всем признаться, схватила сигарету и, закурив, принялась рассказывать все с самого начала…
В шесть они уже были в машине. Уставшая за целый день Валентина смотрела в окно на проплывающие мимо дома и деревья и с трудом сдерживала слезы. Кайтанов, ведя машину, задавал ей вопросы, смысл которых до нее не доходил. Когда же она очнулась, то постаралась взять себя в руки и даже выпрямилась на сиденье.
– Ты хочешь знать, откуда я знала про Игудина? Да ниоткуда. Блефовала частично, но Либин действительно говорил мне, что Жора не умеет играть в карты… И если бы Ирина не проговорилась и не произнесла первая его имени, то в эту схему – это клише, как хочешь назови, которое уже сформировалось у меня в голове, – мог бы уместиться любой из этой чертовой пятерки… Ведь это ясно, что Люба погибла в квартире Николаиди, что мужики, испугавшись, закопали ее в лесу, а Вера пыталась их шантажировать и погибла от руки того же человека… И я подготовила сюжет отдельно для каждого. Либин же мне рассказывал немного обо всех. И если про Жору я знала, что он не умеет играть в карты, но любит компанию, то, если бы Ирина назвала, к примеру, Гуртового, здесь я бы вспомнила его проблемы с женой…
– Какие еще проблемы?
– Тогда, когда все это случилось, она была беременная, и Гуртовой был сексуально озабочен… Да и вообще, придумать причину, по которой мужчина приударяет за женщиной, нетрудно, уж поверь мне…
– Значит, Либин не называл тебе убийцу?
– Он подозревал всех, но Жора больше всех подходил. Кроме того, у них были старые счеты. Но я до сих пор не верила, что это он. Просто надо было услышать правду от этой змеи… И знаешь, она с Игудиным на самом деле могла подкинуть нам все это только ради того, чтобы поссорить нас. И то, что Люба погибла, – это всего лишь трагическое стечение обстоятельств. Вот так-то вот… Лева, насколько я понимаю, мы сейчас едем по магазинам, чтобы купить водки и закуски и устроить небольшой поминальный вечер в квартире Николаиди. Так вот, я не хочу видеть все эти гнусные рожи.
– Но ведь они же соберутся…
– И что дальше? Я бессильна вычислить настоящего убийцу и не уверена, что это Игудин. Его нет в городе, он далеко отсюда.
– Но ведь в тебя кто-то стрелял…
– Это мог быть обычный квартирный вор.
– Я тебя не понимаю…
– Ты думаешь, я себя понимаю? – Слезы текли по ее лицу. – Пора прекращать всю эту историю. Мне надо думать о моем ребенке. Пожалуйста, отвези меня в больницу. Я не хочу рожать ни в машине, ни в поезде, ни в самолете… Наш брак закончился, Лева. Я оказалась не той женщиной, которая тебе нужна… Ты думаешь о том человеке, который якобы опасен для меня? Его нет. Все это – мираж. Стечение обстоятельств…
Кайтанов слушал ее и думал о том, что Валентина заболела. Мысли его заработали совершенно в другом направлении, нежели еще час тому назад, когда они в квартире Иноземцевой вычисляли убийцу Гороховой и выслушивали захлебывающуюся в рыданиях Ирину, раскаивавшуюся в своих грехах. Валентину нужно было немедленно вернуть в Москву. Во-первых, она должна была находиться там, поскольку дала подписку о невыезде и за нее внесен залог, во-вторых, он договорился в одной частной клинике о родах. Кроме того, ее травмированная психика нуждалась в лечении. Надо было спасать ее от нее же самой: от самобичевания, самоуничижения, нравственного самоубийства…
Теперь, когда он знал, что она не убивала Либина, что он застрелился сам, Кайтанов был полон решимости защищать ее всеми средствами, тем более что на месте преступления, если верить Руденко, говорившего по телефону с Гришиным, обнаружены следы крови неизвестного лица, а также отпечатки пальцев… А что, если Либин вовсе и не застрелился? Мало ли что он мог говорить Валентине, угрожая покончить с собой, если она не вернется к нему?! Сказать – это одно, а направить пистолет себе в висок и найти силы нажать на курок – на это способен не каждый. Не стоит также отказываться и от звучавшей ранее версии того, что Валентину заставили сознаться в убийстве.
Надо было срочно возвращаться в Москву, только там Валентине помогут и родить, и освободиться от другого бремени – признания в убийстве мужа.
Но гнать машину прямо сейчас в Москву было опасным – роды могут начаться в любую минуту. Кроме того, Кайтанов обещал позвонить Руденко, а вдруг появились какие-нибудь новости?
Он, воспользовавшись тем, что Валентина уснула, остановил машину возле телефона-автомата и, обнаружив, что у него нет специальной пластиковой карточки, с помощью которой он мог бы позвонить, кинулся в ближайший магазин. Заплатил, чтобы ему позволили воспользоваться служебным телефоном.
– Слава, это я, Кайтанов… Какие новости? Из Москвы не звонили?
– Звонили, но я объяснил ситуацию, сослался на поминки и все такое, сказал, что вы оба на виду и не собираетесь никуда скрываться… Они там работают над отпечатками пальцев, опрашивают соседей той квартиры, в которой жил Либин… Гришин говорит, что дело тут нечистое, что, скорее всего, Валентину кто-то заставил взять в руки пистолет… А она сама вам ничего не рассказывает? Кого она подозревает?
– А что с пистолетом, который нашли рядом с ее домом? Она говорит, что человек, стрелявший в Иуду, мог быть обыкновенным квартирным вором.
– Там, на лестничной площадке, кровь…
– Это кровь Иуды, мы отправили его в Москву, я, кажется, говорил…
Кайтанов подумал о том, что утаивает от Руденко важнейшую информацию о шантаже, за что, судя по всему, поплатилась исчезнувшая Вера, тела которой так и не нашли. Фотографию, которую Валентина показывала Иноземцевой, он спрятал, и теперь она прямо-таки жгла карман.
– Слава, есть разговор… Вы не могли бы приехать через полчаса в гостиницу? Мне надо уложить Валю спать и сказать вам что-то очень важное. Я не смогу вам перезвонить, поэтому давайте договоримся наверняка…
– Хорошо, без проблем. Но как же поминки?
– Я сейчас все куплю, водку там, колбасу… и привезу к Николаиди. Объясню ему, им всем, что Валентина себя неважно чувствует… Да и вообще, что она могла бы им сказать? Что она его застрелила? Или что он застрелился сам? Она ничего не хочет, не хочет видеть их всех…
– А я думал, что ей есть что сказать им…
– Я только что разговаривал с ней. Она не хочет, нет.
– Значит, встречаемся в гостинице. Только за полчаса вы не успеете все купить и отвезти к Николаиди, давайте через час, максимум через полтора…
– Договорились.
Кайтанов вышел из магазина и направился к машине. Валентины там не было. Он оглянулся – улица была пустынна…
…Дверь ей открыла сама хозяйка. Елена Андреевна Власова, невзрачная, закутанная в голубую шаль женщина, увидев перед собой Валентину, склонила голову набок, пристально вглядываясь в ее лицо, словно силясь припомнить посетительницу.
– Вы меня не знаете, – опередила ее вопрос Валентина, – я узнала ваш адрес в паспортном столе… Ведь вы Власова Елена Андреевна, бывшая хозяйка Любы Гороховой?
При упоминании имени своей погибшей квартирантки Власова распахнула дверь перед беременной незнакомкой, приглашая войти.
– Вы кто ей будете? Родственница? – сухим тоном спросила она.
– Если вы позволите, я сначала куда-нибудь сяду…
– Да, садитесь, конечно… Вот, проходите. – Она провела ее в комнату. – Хотите – в кресло, хотите – на диван… Можете даже прилечь, я ведь знаю, каково это – ходить с таким животом… Наверное, уже скоро?
– Да, спасибо. Знаете, я могла бы вас обмануть и сказать, что Люба мне сестра или подруга, но я скажу правду, чтобы уж самой не запутаться… Я – жена того самого Сергея Либина, которого задержали по обвинению в убийстве Любы…
– Ах вон оно что. – Елена Андреевна поджала губы и стянула шаль на плечах, словно кутаясь от повеявшего на нее могильного холода. – И что вы хотите от меня?
– Дело в том, что мой муж погиб… Буквально несколько дней тому назад при странных обстоятельствах. Он не убивал Любу, его подставили, и вы должны мне поверить…
– Любы нет, и теперь какая разница, кто убил…
– Нет, вы не правы, и знаете почему? Ведь пропала и Вера Обухова, ее подружка…
– Подружка, – покачала головой и как-то нехорошо ухмыльнулась Власова. – Да какая она ей была подружка?! Так, прости господи…
– Вы хорошо знали Веру?
– Она приходила сюда. Ей нравилось бывать у Любушки. Ведь та, упокой господь ее душу, была доброй девушкой, веселой, отзывчивой, поэтому, как только у Верки что-то не заладится, так она сразу же к Любе бежит поплакаться… Не мое это дело, но уж больно до мужиков была эта Вера охоча. И корысть свою имела, не то что эта простодыра! У нее и лицо-то всегда намазанное было, словно она прямо сейчас на свидание торопится. И глаза хоть и красивые, но, между нами говоря, блядские… прости господи…
– А что общего могло быть у Веры и Любы?
– Обе были незамужние, думаю, одиночество их связывало. Хотя я вот тоже, к примеру, одинокая, но по мужикам никогда не шастала.
– Может, у них были общие знакомые?
– Как же! Стала бы Любушка с ее мужиками якшаться! А вот Верка-то, она хотела познакомиться поближе с богатеньким Николаиди, Любиным хозяином. Люба догадывалась об этом, но не торопилась их знакомить. Я так думаю, что этот грек и сам Любу пользовал, уж такие они все кобели…
– А Люба не жаловалась на здоровье?
– Она вообще-то не из жалостливых. Она – из крестьян. Крепкая. Работу любила, мне вот по дому помогала, полы мыла. Везде успевала.
– Значит, не жаловалась?
– Да знаю я, чего вы меня спросить хотели. Меня же следователь тоже вызывал. Да, болел у нее бок, что было, то было. Как раз в то утро и разболелся. Но ведь ей надо было готовить этому греку, тот гостей ждал… Ежели бы знать, что после этих самых гостей она и не вернется…
– А вы никого не подозреваете?
– А тебе, голубушка, какой резон спрашивать меня об этом? Тебе-то чего надо?
– Дело в том, что Вера Обухова знала, кто убил и отвез в лес тело вашей квартирантки.
– Знала? – Елена Андреевна широко раскрыла глаза. – Как это?
– А вот так. Она сфотографировала на пленку, как какие-то люди выносят из подъезда Любу, уже мертвую… – Валентина намеренно сгущала краски и не конкретизировала личности. – А потом кое-кому показывала эти снимки, чтобы тот заплатил ей за молчание деньги.
– Вот гадина! На Любушкиной смерти хотела заработать!
– И ей действительно заплатили, но всего один раз, после чего она и исчезла. Я, собственно, поэтому и пришла к вам, чтобы спросить: не знаете ли вы что-нибудь о ее последних днях? Когда вы видели ее последний раз? С кем она была? О чем вы говорили? Может, она приходила сюда, к вам, с мужчиной…
– Ба! Да я все тебе расскажу. Верка зарабатывала себе на жизнь тем, что принимала мужиков. У нее всегда были деньги, вещи… Она любила широко пожить, что правда, то правда. Любила Любе делать подарки – в основном дарила ей старые вещи. А после того, как Люба пропала – мы же не знали, что ее уже нет в живых! – она как-то раз зашла ко мне, и мы с ней сели пить чай. Я ее вареньем угощаю, а сама говорю, что, мол, надо Любу искать, в милицию обращаться… А она мне в ответ, мол, живая она, раз труп не нашли. Короче, успокаивала. А потом слово за слово, и стала она мне про свои мечты рассказывать. О том, что в старости будет жить в своем доме с большим садом, что у нее будут дети и внуки и что она уже совсем скоро начнет новую жизнь… Я не узнавала ее. Так разоткровенничаться со мной, со старухой! Другая на моем месте даже обиделась бы, потому что я-то сама к старости, выходит, не успела подготовиться. Все сбережения пропали, да и дети разъехались, даже не звонят… Но не обо мне сейчас речь. Я смотрю на нее и думаю: с чего бы это тебе начать новую жизнь? Работу, что ли, нашла? И еще… Когда мы с ней за столом чай пили, я внимательно ее рассмотрела и заметила, что на лице ее какие-то припухлости и как будто синяки, густо замазанные пудрой. Видать, кто-то припечатал ей… И этот кто-то, наверное, думаю, и есть тот, голубушка, с кем ты собираешься начать новую жизнь. Вот мы посидели, покалякали, и она ушла. А через некоторое время встречаю ее в городе с таким парнем, что я даже посреди улицы остановилась, чтобы понять, не ошиблась ли я… Красивый, высокий, из интеллигентов. Одет с иголочки и вообще… Принц, короче. И где же ты его откопала, думаю я со злостью. Так и захотелось броситься к нему, схватить за руку и сказать – оставь ее, парень, не пара она тебе…
– Что, такой красивый был?
– Не то слово! Я вечером звоню ей, вроде поздравить хочу с таким парнем, а она мне и говорит: замуж я выхожу за него. Мы любим друг друга, – передразнила, зажав нос, Власова и фыркнула в сторону, отпустив в адрес Обуховой пару-тройку соленых словечек.
– Елена Андреевна, как он выглядел?
– Высокий брюнет, красивый, ну как его описать… Они приходили сюда ко мне, Вера попросила меня, чтобы я разрешила им побыть немного в комнате Любы. Думаю, она рассказала ему про нее, все хотела душевной перед ним показаться.
– Они вдвоем были в Любиной комнате или же Вера выходила к вам?
– Конечно, выходила. Мне неудобно говорить, но она того парня в комнате оставила для того, чтобы у нас с ней было время на одно… дело…
– Дело?
– Она мне денег дала. – Елена Андреевна покраснела до корней волос. – Вот просто так взяла и дала. Целых пятьсот рублей. С барского плеча…
– Ну вот. А вы говорили, что она такая плохая, – устало улыбнулась Валентина. – Ну а как звали-то ее парня?
– Это мне надо вспомнить… Вспомнила! Она звала его Аполлоном!
– Как?
– Ну это она так просто его называла, а на самом деле, кажется, Андрей или Сергей… нет, все-таки Андрей…
– А где он жил, не знаете?
– Нет, откуда… Они у меня один раз только и были… Я все ждала их на похороны Любы, но никто из них не пришел…
– Она не могла прийти, думаю, что ее тоже убили… Только вот тела не нашли.
– Ну а тебе-то зачем все это?
– Из-за того человека, который убил и Любу, и Веру, пострадал мой муж. Пострадал безвинно. Я должна найти этого человека, как вы не понимаете…
– Но я хоть чем-нибудь помогла?
– Постарайтесь вспомнить еще какие-нибудь детали… О чем говорила с вами Вера? Ведь она собиралась выходить замуж, у нее были какие-то планы. Может, за границу собиралась?
– Да, она что-то говорила про заграничные паспорта, что вроде ждать надо… Но в основном она говорила о том, что хочет семью, детей… Чтоб все как у людей. Да, дача, машина. У меня все про заготовки спрашивала, говорила, что осенью будет у меня по телефону спрашивать, как огурцы крутить, компоты… Она вроде бы исправляться решила, Верка эта…
– А где она собиралась жить: у себя или у жениха?
– А она ничего про это не говорила, только упомянула однажды какую-то большую бочку из нержавейки, что присмотрела в хозяйственном, что, мол, погреба нет, но у Андрея вроде бы есть подвал под домом холодный… Капусту собралась квасить. У нее планов было – тьма! По-моему, она эту бочку даже купила… Она с ума сходила от счастья!
– А что про свадьбу говорила?
– Ну, что платье ей жених обещал откуда-то привезти… А туфли у нее были, совсем новые, на шпильке.
– Елена Андреевна, а вы не знаете случайно, в каком хозяйственном Вера собиралась купить бочку?
– Да говорю же, она ее купила… И даже знаю где: в нашем хозяйственном, вот на соседней улице. А что вам далась эта бочка-то?
– Да вот… думаю и себе купить…
Валентина с трудом встала.
– Вы не обидитесь, если я вам тоже подарю немного денег… Совсем немного… – И она вложила в сухую ладошку Власовой стодолларовую купюру. – Вы мне очень помогли. Спасибо вам… Да, еще… Вы больше не видели того парня? Аполлона-Андрея?
– Нет.
– А если увидите, узнаете?
– Да конечно! – Щеки у старушки пылали. Раскрыв ладонь и увидев незнакомый денежный знак, она покачала головой: – Прямо не знаю, что и сказать…
Когда она вернулась в гостиницу на такси, Кайтанов с Руденко бросились к ней, словно не веря, что видят ее живой и здоровой.
– А мы обзваниваем роддома… – Лева до боли стиснул ей руку. – Разве так можно? Где ты была?
– Мне нужно взглянуть еще раз на список…
– Господи, какой еще список?
– Ну, где Николаиди и все остальные… Краснов, Игудин… Может, я, конечно, и ошибаюсь, но из пяти адресов, даже из четырех, исключая Николаиди, можно найти дом, в котором есть холодные подвалы? Или подвалы рядом с домом.
Лева посмотрел на нее, как на больного человека.
– Малышка, при чем здесь подвалы? – Он чуть не плакал. – Ты, наверное, хотела спросить, как меня встретил Николаиди со своими друзьями?
– Да, кстати, как? – Она рассеянно поправила волосы и, не обращая внимания на присутствие наблюдавшего за ней молча Руденко, забралась с ногами на диван, свернулась клубком и замерла. – Не молчи… Он что, испугался и в свою Грецию умотал?
– Нет! Они были все в сборе. Дали телефон Игудина в Хайфе… Я разговаривал уже с его родным братом, тот сказал, что Жора сейчас на работе и что он сам перезвонит сюда, в гостиницу, около десяти часов вечера…
– Значит, он действительно там… Вот и хорошо. Он позвонит, я скажу ему, что Сережи больше нет…
– Я купил им водки, салатов готовых, мяса… Вроде хорошие мужики, про твоего мужа вспоминали, хотели на тебя посмотреть…
– Я им не картина, нечего на меня смотреть. Лева, я очень хочу есть… Как ты думаешь, если мы закажем еду в номер, нам принесут?
– Думаю, что да…
Только спустя два часа, когда Валентина, пообедав и немного подремав в спальне под теплым одеялом, открыла глаза, она поняла, что накопила силы еще к одному испытанию. Благо, что и Руденко был здесь…
– Слава… – позвала она, и к ней в спальню, как по команде, ввалились сразу и Кайтанов, и Руденко.
Валентина решила не тянуть и обратилась к Руденко с главным:
– Вам, надеюсь, Лева уже все рассказал про Веру, шантаж и прочее…
– Да, рассказал, – заметно оживился тот, – только поздновато выдал такую важную информацию… Ведь это многое меняет… Значит, Люба погибла в квартире Николаиди… Валентина, я понимаю, что вы сейчас находитесь в таком состоянии, что любые вопросы, связанные с вашей личной историей, могут доставить вам боль… И все же хочу воспользоваться случаем, ситуацией, назовите как хотите, чтобы спросить вас: что же все-таки произошло между вами и Либиным в день его смерти?.. Как он погиб? Не заставлял ли вас кто-нибудь признаться в убийстве? Кто вам угрожал? Кто стрелял, наконец?
Он говорил быстро, словно боялся, что у нее прямо сейчас начнутся схватки и она уже не будет принадлежать себе…
– Об этом я не рассказывала даже Кайтанову, – холодно отозвалась она и покачала головой в знак недовольства такой грубой прямотой. – Не торопите события… Я же не тороплюсь рожать, хотя мне уже пора… – Она сделала слабую попытку пошутить.
– Но если пора, то… – развел руками Руденко. – Разве можно…
– Можно. Сначала доберусь до Москвы, а уж потом… – Она видела боковым зрением, как при упоминании о Москве Кайтанов дернулся, словно хотел что-то сказать, но потом раздумал. – Так вот. Я позвала вас не для того, чтобы выслушивать ваши вопросы, а чтобы взглянуть еще раз на список адресов этих мерзавцев, которые… закопали Любу…
Кайтанов смотрел на нее с выражением ужаса на лице. Он ничего не понимал. Руденко же, нутром чувствуя, что дело, из-за которого он в свое время чуть не вылетел с работы (побег задержанного, да еще из кабинета следователя – случай из ряда вон выходящий!), может сдвинуться с мертвой точки, с готовностью бросился за списком и протянул его Валентине.
– Лева… – внимательно просмотрев его, сказала она и сунула список под нос Кайтанову, – и вы, Слава… Дело в том, что я, кажется, знаю, где находится тело убитой Веры Обуховой.
– Тело Обуховой? – переспросил, еще не веря своим ушам, Руденко. – И где же?
– Вот… Видите адрес? Старые дома на улице Некрасова…
– Вы хотите сказать, что…
– Да, это он… Но это лишь мои предположения, а поэтому надо проверить.
– Но почему на Некрасова? Откуда тебе это может быть известно? Либин? Ты узнала это от Либина? – Кайтанов боялся, что с Валентиной что-то случилось и она не отвечает за свои слова, а потому не хотел провоцировать ее еще на одно нервное потрясение, которое может вызвать инициированная ею поездка. – Да не молчи же ты! Почему именно на Некрасова?
– А действительно, почему? – Руденко тоже начал понимать опасения Кайтанова.
– Ты, Лева, хотел знать, куда я делась сегодня из машины, когда ты уходил звонить? Так вот, я взяла такси и поехала к хозяйке Любы Гороховой, Власовой, поговорила с ней и кое-что узнала… Мне надо было сказать это с порога, но я так устала, что у меня не было сил на объяснения. Давайте не отвлекаться. Итак, улица Некрасова… Там рядом с домом или в доме, расположенном по адресу, указанному в вашем списке, должен быть подвал… да, подвал или погреб индивидуальной постройки. Частный, понимаете, закрытый для посторонних глаз и, скорее всего, заброшенный… Человек, который морочил голову Вере скорой женитьбой, не мог придумать все. Кое-что он брал из жизни. И когда она начинала фантазировать и мечтать на тему будущей семейной жизни, он, вторя ей и делая вид, что полностью разделяет ее хозяйственные планы, мог проговориться о существовании у него погреба или подвала. Тем более что все зашло слишком далеко, и в хозяйственном магазине мне сказали, что два года тому назад действительно в магазине были отличные большие бочки из нержавейки. Но почти все были скуплены детским садом, а вот последнюю купила одна молодая пара… Вероятно, Вера в своем близком счастье была так общительна и весела, что запомнилась сразу двум продавщицам из этого отдела, запомнили они и ее молодого человека. Они сказали, что он был очень красив…
– Но… насколько я знаю этих людей, – проговорил Руденко, – они все симпатичные, рослые, яркие… Один Либин, ваш, извините, покойный муж, словно сошел с обложки киножурнала…
– Нет, это не он… – просто заметила она и как ни в чем не бывало продолжила: – И не смотрите на меня как на умалишенную. Я знаю, что говорю…
– Но почему Игудин? – хором спросили ее мужчины, потому что на улице Некрасова до того, как уехать в Израиль, жил именно он.
– Да потому что его в школе звали Аполлоном… – еще более туманно ответила она.
Саратов, 1998 г.
Самым тяжелым испытанием оказался процесс раздевания. Пропитанное кровью и мерзкое на ощупь жесткое кружевное платье не поддавалось, казалось даже, что оно срослось с прохладной, неживой кожей «невесты».
Жору Игудина просто рвали на части самые противоречивые чувства. С одной стороны, он понимал, что совершает одно преступление за другим, и даже словно вошел во вкус и перестал бояться мертвецов. Но, с другой стороны, он чувствовал, что последний, в нравственном смысле, поступок вполне оправдан сущностью самой жертвы. Ведь кто такая была Вера Обухова? Продажная женщина, потаскуха, возомнившая себя честной и порядочной девушкой и размечтавшаяся о нормальной человеческой жизни. Как будто она не понимала, что каждым своим словом, исторгнутым из ее грязного рта, она лжет ему, мужчине, за которого собирается выходить замуж. Поначалу, когда он принял решение освободить себя и всех своих друзей от шантажистки, в его планы не входило убивать Веру. Сначала он хотел приблизить ее к себе, а потом испугать, да так, чтобы ей пришлось уехать из города… Он даже разработал целую схему действий, направленную на то, чтобы заманить Веру в Луговское и там, привязав ее к дереву и прямо на ее глазах разрыв слегка могилу Любы, ее подружки, и показав часть ее сгнившего лица, объяснить, чем может закончиться для нее желание обогатиться за чужой счет. Ее-то мотивы понятны: девушке захотелось порвать со своим порочным прошлым и начать новую жизнь. Но только почему она должна была решать свои финансовые проблемы за счет ни в чем не повинных людей, таких, как Игорек Гуртовой, который никакого отношения к Любе не имел, да и вообще видел ее всего лишь пару-тройку раз? То же самое можно сказать и про Оську Краснова… Что же касается Либина, то здесь Жора был почему-то уверен, что отношения между Либиным и Любой Гороховой – исключительно вопрос времени. И зная характер своего приятеля, он был уверен, что, не будь у Сергея его ненаглядной Валентины, он, встретясь на нейтральной территории с Любой и делая вид, что хочет помочь ей с работой, нашел бы повод затащить ее в постель. А потому, словно опережая эти события, которые могли бы иметь место позже, после того как Либин насытится своей жизнью женатого человека, Жора и решил, что Сергей – прекрасная мишень для работников милиции, которые буквально с ног сбились в поисках убийцы Любы…
Кроме того, он был уверен, что Сергей выкрутится, зато история с Любой послужит для него прекрасным нравственным уроком и отвадит его от многих вредных привычек, связанных с женщинами… В частности, он забудет дорогу к Ирине Иноземцевой.
То, что он так умело сделал не без помощи Ирины, подставив Либина, всю жизнь переходившего ему дорогу, не должно было привести к столь печальному исходу. Ведь Любу никто не убивал. И он, Жора, сделав свое черное дело и подкинув Либину на квартиру все эти любовные записочки (на самом деле адресованные именно ему, Жоре Игудину, «жениху» Веры Обуховой, а потому и написанные ее рукой) и трусики Любы Гороховой (которые ему ничего не стоило украсть из комнаты покойной, когда они с Верой навещали квартирную хозяйку Елену Андреевну), ждал с нетерпением момента, когда же будут готовы результаты судмедэкспертизы трупа Любы. Он был уверен, что, как только выяснится, что следов насилия на ее теле не обнаружится, Либина сразу же отпустят. Мало ли кто спал с домработницей Николаиди, рассуждал он, это не считается преступлением… Ну, нашли у Либина дома столь деликатный предмет, так что ж с того? Это укажет работникам милиции лишь на то, что у Либина был роман с Любой. Но как они докажут, что он убил ее? Разве она застрелена? Или удушена? Или отравлена?..
То, что произошло в тот злосчастный день на квартире Николаиди, он не забудет никогда. Худшего стечения обстоятельств и представить себе невозможно. Да, ему было скучновато тогда. В карточной игре он никогда не принимал участия, но всегда находил удовольствие в самом общении с друзьями. Ведь что такое преферанс? Это узнавание друг друга. В игре раскрывается характер человека и видно, кто псих, кто отчаянный дурак, постоянно сующий шею в петлю и блефующий напропалую… Либин был азартен, но очень плохо играл, часто проигрывал и злился. И в последний раз было то же самое. Он проиграл почти все свои деньги и собрался домой. И хотя сумма была невелика, чувствовалось, что он все равно расстроен и неудовлетворен. Жора, наблюдая за ним, получал почему-то от всего этого необъяснимое удовольствие. И, как ни странно, сам же и презирал себя за такую сволочную радость, за пошлость ситуации в целом. Быть может, Игудину не давала покоя Валентина? Та девушка, на которой женился Либин. Он увидел ее всего несколько дней тому назад, когда встретил Либина на улице… «Знакомься, это моя жена, Валентина», – сказал с ноткой гордости Либин, представляя их друг другу. И словно боясь, что Игудин испачкает ее, чистую и красивую, своим похотливым взглядом, поспешил тут же и распрощаться. Жора был уверен, что Валентина даже не успела его рассмотреть как следует: Либин, собственник, увел ее подальше от своего бывшего соперника Игудина, не в силах забыть, наверное, то, что произошло у него по вине Жоры с Ириной…
Образ Валентины же, пусть и расплывчатый, но все равно преисполненный женственности и изящества, еще долго стоял перед Жорой, разбухая в его воображении, как готовый вот-вот раскрыться душистый розовый бутон. Игудин не знал, где Либин нашел такую девушку, но посчитал, что он ее недостоин. Отчасти еще и поэтому решил он проучить счастливчика и везунчика Либина.
Что касается отношений Жоры и Ирины и их общей тайны предательства уже по отношению к Сергею (получалось так, что каждый, воспользовавшись случаем, мстил бедолаге Либину за свое), то здесь он был уверен в ее молчании, а потому не переживал, что когда-нибудь она начнет говорить… Ирина Иноземцева не такой человек, чтобы подставляться ради высоких нравственных принципов. И если даже она когда-нибудь и раскается в своем поступке и начнет себя презирать (не хуже Игудина), то все равно не найдет в себе силы признаться в совершенной ею подлости. Куда проще ей будет забыть Либина и все, что с ним связано.
Теперь Люба. Ее никогда нельзя было назвать хорошенькой. Или аппетитной. Но в ней было нечто совершенно другое, что составляло контраст со всеми прежними женщинами Игудина. Она была сбита на деревенских сливках и поражала своим прямо-таки бьющим через край деревенским здоровьем. Грива огненных блестящих волос, усыпанное веснушками лицо с розовым вздернутым носиком, вечно улыбающиеся полные губы, в которые так и хотелось впиться… Она вызывала грубое чувство, но и оно тоже требовало удовлетворения. Кроме того, о ней так смачно рассказывал Николаиди, что одними только эпитетами, которыми он награждал свою покладистую домработницу, можно было ввести в искушение. Всем тоже хотелось попробовать переспать с совершенно ничего не смыслящей в сексе Любе. Но если Гуртовой и Краснов гасили в себе эти скотские желания, потому что были семейными людьми, да к тому же еще и обремененными принципами, то к Николаиди и Игудину это не относилось. А уж после того, как Жора увидел, что Сергей с Любой разговаривают на кухне, – что бы там Либин потом ни объяснял («работа», «визитка», «чисто деловые отношения»), – Жора был уверен, что между Либиным и Любой что-то намечается.
После ухода Либина, который спешил к своей ненаглядной Валентине, снова пошла игра, и Жора, уверенный в том, что Люба уже ушла, вышел из гостиной и пошел на кухню. Там, прямо со сковороды, он подъел остатки запеченной в сыре рыбы, запил все это найденным в холодильнике пивом и отправился в спальню немного подремать, как он это обычно и делал. В качестве сонного средства ему служил телевизор. Но на этот раз он был выключен, а на кровати, прямо в платье, спала, видимо, смертельно уставшая за день Люба. Жора даже сам не понял, откуда в нем проснулась такая необыкновенная нежность к этой спящей девушке. Она была похожа на крупную девочку с румяными ото сна щеками и разметавшейся по подушке растрепанной, отливавшей красным золотом косой. Жора прилег сзади нее и, обняв, поцеловал в плечо. От платья Любы пахло жареной рыбой и дымком. Запахи, слишком далекие от тех ароматов, которые источало чисто вымытое и надушенное тело, скажем, той же бездельницы Ирины Иноземцевой. И он так возжелал эту рыжеволосую девушку, что ему пришлось даже зубы стиснуть, чтобы не наброситься на нее… И она, словно глубоко во сне прочувствовав это, вдруг повернулась к нему лицом, обдав его горячим и каким-то молочным дыханием, и вдруг, изогнувшись всем телом, выставила вперед пышную грудь и откинула назад голову… Он увидел голубую жилку, бившуюся под тонкой белой кожей на ее шее. Он приподнялся на локте и поцеловал ее, жилку. Люба вдруг открыла глаза, увидела Жору и… совсем не испугалась и даже не удивилась. Она улыбнулась, показав ему довольно ровные белые зубки. Прелесть, что за девчонка, подумал тогда Жора и осторожно приблизил свое лицо к ее губам. И она, смешно собрав и выставив губы для поцелуя, закрыла глаза. И вот тут Жора, не помня себя от охватившего его желания, сгреб всю эту горячую, пышущую сонным жаром и молочным духом плоть и поцеловал девушку в губы. Люба обняла его. Руки его запутались в платье, он никак не мог забраться под него, а когда все же проскользнул, касаясь гладких и прохладных бедер, Люба вдруг издала странный звук, похожий на стон. Он понял это по-своему и принялся расстегивать брюки. Ему оставалось произвести последнее движение, чтобы овладеть ею, как вдруг почувствовал сопротивление. Он знал эти женские уловки – довести мужчину до пика возбуждения, а затем жеманничать и пытаться вить из него веревки, – а потому взбунтовался и руками придавил плечи барахтающейся под ним Любы, пытаясь проникнуть в нее. Он не видел ее лица, потому что его закрывало ее широкое сине-голубое платье. Он видел перед собой ослепительно белые раздвинутые ноги и больше ничего… Когда она закричала, он, понимая, в какое глупое положение она может его поставить, если на ее крик сбегутся сорванные с игры мужики, хотел зажать ей рот, но наткнулся на горло и, не помня себя, сдавил, но не сильно… Это длилось несколько секунд. Он оторвал руки, стянул с лица подол платья и увидел бледное лицо Любы. По лицу ее катились слезы, а губы силились ему что-то сказать. Он расслышал только слово «больно», после чего она отключилась. И лежала какое-то время словно мертвая. Но она была живая, живая… А вот когда она перестала дышать, он сказать не мог. Он помнил, как поправлял на ней платье, как укладывал ей ноги вместе, возвращая на место бельишко…
В то, что Люба умерла, он не хотел верить. Она не могла умереть от его объятий. Не могла. Она желала его не меньше, чем он ее. И между ними ничего не произошло, он ничего не успел…
Страх двигал им, когда он, взяв ее на руки, вынес в переднюю. Он слышал голоса друзей, доносящиеся из комнаты, но не нашел в себе силы вместе с Любой на руках войти в комнату и рассказать, что же произошло… Вместо этого он уставился на широкие дверцы стенного шкафа. Положив Любу на пол, он открыл их, завалил в шкаф тяжелое тело и, забросав какими-то вещами, тихо запер дверцы на ключик. Вернулся в спальню и осмотрел постель – ни следов крови, ничего такого, что имело бы отношение к смерти. Произошел несчастный случай, пронеслось в голове. Может, сердце? Или печень?
Увидев валявшиеся под кроватью туфли, он отнес и осторожно положил их в тот же шкаф, устроив где-то на коленях согнутой вдвое Любы. И только после этого, сделав вид, что он немного поспал, с пустой банкой из-под пива вернулся к играющим, сел рядом и постепенно создал видимость и слышимость того, что он никуда и не уходил.
…На следующий день Николаиди собрал всех. Был скандал, шум… Больше всего досталось Мише, хозяину. Друзья почему-то подумали, что он решил разделить свою вину за внезапную смерть Любы поровну на всех. В квартире стоял такой гвалт, что Либину пришлось даже ударить Николаиди, чтобы привести его в чувство и заставить замолчать. Он боялся, что их услышат соседи. Стали соображать, что делать. Идей было много, и все они крутились вокруг одного – положить Любу на какое-нибудь видное место, чтобы прохожие, увидев ее, вызвали «Скорую»… Ведь на теле Любы не было следов насилия, если не считать небольших синяков на шее… Но их все дружно приняли за засосы, оставленные на шее бедной домработницы ее темпераментным хозяином.
В конце концов тело Любы решили отвезти в лес и закопать. Причем отвезти подальше от города. Тщательно подготовились, купили резиновые перчатки, шапки, даже новую лопату. Ночью все пятеро, дрожа от страха, вынесли завернутый в простыню труп и отвезли в Луговское, что под Марксом. Копали землю при свете керосиновой лампы. Все, кроме Николаиди, который вел машину, прямо там пили водку. Бутылки выбросили на обратном пути в кусты.
Каждый чувствовал себя жертвой. И никого не заботила отлетевшая куда-то к летним звездам душа девушки Любы… И ведь даже Жора не чувствовал за собой вины. Теперь все они были равны…
Когда же Николаиди созвал их в следующий раз, все поняли, что случилась самая настоящая беда. И если мертвая Люба будет молчать – кто вез ее и закапывал в лесу, – то Веру так просто, без тысячи долларов, не заткнешь… Как противился Либин принятому решению платить шантажистке! Как же он кричал и матерился! И тогда Николаиди первый бросил ему, что, мол, ты раньше всех ушел, может, это ты… Любу? Так Миша потерял друга Либина, потому что, сказав это, сразу понял, что Сергей никогда не простит ему этих слов. И снова был скандал, взаимные обвинения, крик… И все же тысяча долларов была отвезена и положена на указанное место. И Игудин, через своих знакомых узнав, кто такая Вера Обухова, чем занимается и где живет, придумал свой план в отношении шантажистки. Он некоторое время следил за ней, затем обыграл «случайное» знакомство в музее, куда он вошел вслед за Верой, но по лестнице поднялся быстрее ее… И началась игра. Жестокая, циничная, но одновременно и захватывающая. От последнего шага его некоторое время удерживала лишь появившаяся у него к Вере плотская привязанность. Она была женщиной опытной, знала, как ублажить мужчину, хотя во время первых интимных встреч пыталась разыгрывать чуть ли не девственницу и все просила Жору (Андрея) объяснить, что ей надо делать и как себя вести…
Вера все сильнее привязывалась к нему, уже начинала строить смешные планы, говорила о том, что скоро осень и что не следует забывать о том, что, помимо свадьбы, им надо подумать еще и о своем быте, хозяйстве. Пристала с покупкой какой-то бочки для квашенья капусты. Она так горячо убеждала его в том, что эти бочки редкость и им надо срочно обзавестись такой, пятидесятилитровой, что Жора сдался. Хотя понимал, что таких бочек полно, – сейчас в любом хозяйственном магазине можно найти все, что угодно! Просто Вера хотела проверить, насколько серьезно его отношение к ней, чтобы успокоиться окончательно… Кроме того, проговорившись как-то о большом погребе, который у него имеется, он понял, что теперь просто обязан отвезти туда эту дурацкую бочку. И вот однажды ночью, после того как по телевизору они, обнявшись, посмотрели фильм, где мужу мерещилось, будто он варит в огромном кипящем котле вместе с мылом свою ставшую ему ненавистной жену, Игудину приснился не менее странный сон, где в большой бочке из нержавейки вместе с солеными помидорами плавает, выпучив свои мертвые прозрачные глаза, Вера…
Проснувшись утром в холодном поту, он вдруг понял, что эту женщину не так-то просто ему будет испугать. Больше того, она, способная на шантаж и не побоявшаяся связываться с Николаиди (что уже само по себе говорило о ее железном характере), могла сама в порыве злости или мести застрелить Игудина и засолить в этой самой бочке, не выдержав такого надругательства над своими надеждами… С Верой надо было срочно что-то решать…
В тот день, когда она надела на себя свадебное платье, которое он принес, и стала вертеться перед ним, забыв, что крутит задом не перед очередным клиентом, а все-таки перед «женихом», пусть даже и бутафорным, Жора понял, что теперь ему будет легко… Ведь в ее лице (или в бесстыже выставленных голых ляжках) он видел не только Веру Обухову – проститутку и просто наглую девицу, осмелившуюся наложить свою грязную лапу на деньги его друзей, но и всех тех своих женщин, которые, поначалу ослепив его своим телом, позже представлялись ему такими же грязными шлюхами. Это и химичка Лариса Владимировна, и Ирина Иноземцева… Он вдруг возненавидел женщин и сам поразился этому новому для него чувству.
Нож, который он взял с кухонного стола, вошел в плотный и маленький животик Веры, как в масло… Он спасал своих друзей.
…Наконец платье было снято и запаковано в целлофановый мешок. Тело Веры (голову ее он обмотал шарфом – первым, что попалось под руку, – чтобы не встречаться с ней взглядом) завернуто в темно-коричневое шерстяное одеяло. Ночью Жора привез труп в пустынный и темный, ничем не освещаемый тихий двор, отделявшийся от одной из центральных улиц города высоким деревянным забором и представлявший собой небольшую земляную площадку перед красного кирпича «сталинкой», в которой он и жил, и достал из кармана ключи. Небольшая пристройка к торцу магазина, выходившего уже на другую улицу, была верхней частью погреба, вырытого еще при отце Жоры, большого любителя делать запасы и коптить мясо. Сейчас там, за дверью, были какие-то старые коробки, ящики с пустыми банками и прочий хлам. А возле левой стены лоснилась своими новыми металлическими боками злополучная бочка… Жора привез ее сюда один и проявил столько терпения и такта, чтобы не позволить увязаться за собой Вере, что при воспоминании только об этом его бросало в дрожь от злости к этой хваткой и не в меру проворной, шустрой женщине.
Лопату он нашел быстро, спустился в погреб, уже под землю, и при свете слабой электрической лампочки вырыл своей «невесте» довольно скромную могилу. Землю он выносил ведрами и ссыпал в новую бочку. Вместо капусты. Туда же, правда, сунул и пакет с платьем.
Часть земли, что не поместилась в бочке, он вынес за большое дерево возле мусорных бачков и заставил старой мебелью, которую кто-то вынес к этим бакам.
Начинался дождь, и Жора был рад этому – земля превратится в грязь, а вода смоет все следы…
Казалось, теперь все было позади, и мертвые не воскреснут. Либина записали в убийцы, и он, дурак, сбежал…
Жора стоял посреди двора, уставший, с кровавыми мозолями на руках, и дождь сливался с льющимися по его грязным щекам слезами. Он знал, что Либин когда-нибудь вернется… И что будет тогда?
Глава 8
Саратов, 2000 г.
Валентина покидала Саратов, зная, что она больше сюда не вернется. Зачем ей ходить по улицам, где есть риск столкнуться с Гуртовыми и Красновыми, Николаиди и прочими подлыми людьми… Где в подвалах или погребах гниют трупы, а в бочках вместо квашеной капусты под слоем спрессованной земли томятся свадебные, орошенные кровью платья…
Руденко, провожая Валю с Кайтановым в аэропорт и не переставая благодарить их за то, что они помогли ему найти убийцу Любы Гороховой и Веры Обуховой, и сам, наверное, не понимал, что ему за такой «подарочек» наверху не скажут спасибо. Он вел себя так, словно на время забыл, что прокурор куплен и что не в его интересах вновь ворошить это дело, тем более что теперь уже доподлинно известно, что Люба погибла именно в доме Николаиди…
– Слава, вы такой наивный, – не выдержав, сказала Валентина и улыбнулась. – Игудин – в Израиле, и, даже если вы его и найдете, вряд ли ваш прокурор…
– Валя, это уже не наше дело, – мягко оборвал ее Кайтанов, вот уже сутки находящийся под впечатлением того, что они увидели в подвале на улице Некрасова, и с трудом понимающий, как это его жене удалось догадаться, кто убил Веру Обухову и где именно спрятан ее труп.
– Да. Ты прав… Как всегда…
– Да я все понимаю, – махнул рукой Руденко, и лицо его приняло при этом кислое выражение. – Такая уж у нас страна: куда ни кинь – везде продажность. Не дают людям работать… Но ничего, пробьемся… И вытащим хоть из-под земли этого Игудина, черт бы его подрал! Валентина, вы вот уезжаете, а так ничего и не рассказали мне про вашего мужа Либина. Это не праздное любопытство…
И тут Валентина почувствовала, что Руденко находится здесь, в аэропорту, не случайно. Что он торчит тут вот уже битый час и словно собирается ей что-то сказать. Он нервничал, и как она не заметила этого раньше? По взглядам, которые бросал на него и на нее Кайтанов, она поняла, что и Лева знает что-то такое, что пока не решается ей сказать…
– Вы что-то скрываете от меня? Что, Игудина нашли?
– Ой, нет, – замахал руками Руденко и громко и нервно засмеялся. – Игудин слишком далеко отсюда… Но, может, это и хорошо, потому что вам теперь нечего опасаться… Но ведь вам было чего опасаться, признайтесь? Либин вам сказал что-то перед смертью? Кто его убил? Вы же застали его в живых…
Валентина вспыхнула, словно ее только что уличили во лжи.
– С чего вы взяли?
– Либин не мог застрелиться.
– Почему не мог? – сощурив глаза, спросила она.
– Потому что он любил вас и не собирался отступать. Я много знаю о Либине, он был упрямым и принципиальным человеком, хоть и скандалистом… Но не слабаком. И вы тоже не могли его убить… Тогда кто же?
– Считайте, что я… – Ей был тягостен этот разговор.
Она закрыла глаза, и тотчас летнее кафе «Панорама» со всеми своими белыми стульчиками, столами и кружевными скатертями, залитыми солнцем, то самое кафе, где они впервые встретились с Кайтановым, исчезло, и возникла комната. Ей была знакома там каждая вещь, тем более что многое в ней было куплено ею самой: и постельное белье, и подушки, и чашки, и даже ваза, в которой в тот день торчала одна засохшая гвоздика… Она помогла Либину устроиться на новом месте и время от времени забывала, где же ее настоящие дом и семья.
В тот день она пришла как обычно, принесла банку кофе и кекс. Она знала, что им снова предстоит тяжелый разговор, конца которому ни один из них не видел…
Дверь была не заперта, что было подозрительно. Человек, два года скрывающийся от милиции, всегда держит дверь на замке. Она сразу же поняла, что произошло что-то страшное. Либин не встречал ее. Не крикнул ей из ванной, что сейчас выйдет (она могла войти, открыв квартиру своим ключом). Не было в передней на полке и записки, которую он мог оставить…
Валентина нашла его уже мертвым. И долго не могла поверить, что его больше нет. Все выглядело как самоубийство. Но она и сама не верила в это. Либин не способен на такое, он слишком любил жизнь… Однако в его руке был пистолет, в виске зияла рана. Вокруг – кровь…
Факты – упрямая вещь, сказала она себе. И вдруг поняла, что совсем не знала Либина. Ей одного часа хватило на то, чтобы все-таки поверить в реальность происходящего и в то, что Либин сам ушел из этой жизни. Но не потому, что не захотел жить, а чтобы дать жить ей, ее ребенку и Кайтанову. Он просто ушел с дороги. И даже дверь оставил открытой, словно бы говоря: ты вольна входить сюда или не входить …
Момента, когда она подходила к телефону и набирала «02», она не помнила. В памяти осталась только фраза: я убила человека. Вероятно, за этой фразой последовали и другие, составленные автоматически как ответы на посыпавшиеся с другого конца провода вопросы: фамилия, адрес… И за ней пришли. Ведь она сочла тогда, что своим поведением, своим предательством подтолкнула Либина к самоубийству.
Прозрение пришло уже позже, когда все было сказано и признание прозвучало. Оставалось ждать приговора. И только ребенок, который взбунтовался в ее чреве, когда за ней захлопнулась дверь камеры, пробудил в ней желание жить дальше. Хотя бы ради него…
…Она открыла глаза. Кайтанов держал ее за руку, и она поняла, что он никогда не бросит ее. Он уже сделал свой выбор. Вот только дождется ли он, пока она выйдет из тюрьмы? И где будет воспитываться его сын? В тюрьме? Или же дома, и с ним будут заниматься сначала няня, потом домашние учителя, гувернантка?.. И вообще сейчас все ее будущее рисовалось ей в каком-то голубовато-сиреневом тумане.
– Валя… ты только не волнуйся… – вдруг сказал Кайтанов. – У меня для тебя хорошая новость… Очень хорошая…
– Хорошая? – Она усмехнулась, не представляя себе, что же сейчас ее может осчастливить. – Что, мне все это… – она обвела рукой пространство вокруг себя, – приснилось?
– Нет, к несчастью, не приснилось…
– Тогда не томи…
– Дело в том, что с тебя сняли обвинение… Ты теперь абсолютно свободна…
– Я? Что, Либин воскрес?
– Нет… Его уже похоронили… И я сам свожу тебя на кладбище…
– Да что произошло, черт возьми? – не выдержала она.
– Нашли настоящего убийцу…
Москва, 2001 г.
Она выбралась на это кладбище после Пасхи. Оставив в машине няню с малышом и взяв большую и тяжелую сумку с куличами и яйцами, Валентина уверенным шагом двинулась к большому мраморному памятнику. Здесь, совсем рядом, был похоронен Иуда. Это был ее второй визит сюда – первый раз ее привозил сюда Лева поздней осенью, когда она оправилась после родов.
Увидев проваленную могилу с черным крестом и почерневшими унылыми остатками ее же осеннего букета, она присела на чужую, соседнюю скамейку и замерла, не в силах пошевелиться.
То, что Либина убил Иуда, сумел доказать следователь прокуратуры Гришин Андрей Васильевич, но не без помощи Руденко. Постоянно сочившаяся из заусенец не желающая сворачиваться кровь, нездоровый вид в последнее время, потливость… Именно его кровь, с колоссальным количеством сахара, обнаружили в квартире погибшего Либина и даже на пистолете, кровь человека, страдающего сахарным диабетом, о котором Иуда и не догадывался… И эту же кровь нашли на лестничной площадке квартиры Валентины в Саратове. Он сам выстрелил себе в плечо, чтобы создать видимость присутствия в городе настоящего убийцы… Он хотел одного – чтобы Валентина принадлежала только ему. Чтобы она бросила Кайтанова, бросила Саратов, кишащий убийцами, и пришла к нему. Выбрала только его одного, преданного и любящего лишь ее одну. Но прежде он разрешил другую, более важную проблему – убрал с дороги главного противника, свалившегося внезапно, как снег на голову, красивого парня Либина, первую ее любовь…
Иуда умер в тот же день, когда прилетел из Саратова в Москву. Ему стало плохо уже в аэропорту, и оттуда его, находящегося в тяжелейшей диабетической коме, отправили в больницу, где он, не приходя в себя, и скончался.
…Глотая слезы, Валентина достала из сумки большой, политый белой сахарной глазурью и посыпанный розовой и зеленой карамельной крошкой пасхальный кулич.
– Иуда, это тебе… Я сделала его с заменителем сахара, для тебя… Тебе это можно… Еще хочу сказать, что помню тебя, наши с тобой дурацкие детские игры, разговоры… все… Извини, что я никогда не видела в тебе мужчину… Но ты был моим другом. И я не знаю, как могло случиться, что ты, который любил меня, убил Сережу… Конечно, тебе и в голову не могло прийти, что я, сходя с ума от страха и отчаяния, возьму вину за это убийство на себя… Представляю себе, как ты переживал за меня… Однако ничего не сделал, чтобы помочь мне… Но не хочу об этом… Бог тебе судья…
И она сквозь слезы вдруг лукаво улыбнулась, достала из сумки еще один кулич, несколько крашеных яиц и выложила все это на чистую салфетку:
– А хочешь, я тебе скажу, почему ты заболел? Ведь ты же был красивым, очень красивым и стройным парнем… Ты не был толстым никогда. Я помню, как нас с тобой познакомили… Я вспомнила тебя… Думаю, что на нервной почве, после того как все произошло, ты и начал толстеть. Некоторые люди во время стресса много едят… От ожирения до диабета – один шаг… И ты заболел. А я кормила тебя конфетами и тортами, я не знала… – Тут она словно очнулась и даже встала, оглянулась. Ей важно было знать, что здесь, среди деревьев и могил, она одна, совсем одна. – Тебе было страшно? Ты боялся Либина? Боялся, что он когда-нибудь вернется и призовет тебя к ответу? И ты нашел меня в Москве, купил документы, обжился, стал москвичом, вошел в мою семью и все это время пас, пас меня, зная, что он рано или поздно появится рядом со мной… Ты и хотел, и боялся встретиться с ним… Какой же ты все-таки мерзавец, Иуда… А он тебя узнал сразу… Он говорил мне об этом, но я думала, что ты мерещишься ему всюду… Наша беда в том, что мы невнимательны друг к другу.
Валентина помолчала немного, затем, задумавшись, добавила:
– У него я уже сегодня была, цветы отвозила, куличи… Он простил меня, он это сказал мне в одном из снов, после чего перестал приходить… Успокоился, наверное…
Она присела, достала из сумки инструменты и принялась отвинчивать табличку «Морозов Александр Петрович. 10.3.1967–10.3.2000». Затем из сумки была изъята другая табличка: «Игудин Георгий Иосифович. 10.3.1970–10.3.2000».
– Ты сам придумал себе кличку Иуда, потому что она созвучна «Игудину», чтобы откликаться… Это я поняла, но, так и быть, никому не скажу, – говорила она, пытаясь привернуть новую табличку к кресту. – И с братом ты здорово придумал… Знаешь, он до сих пор, наверное, создает видимость или слышимость того, что ты в Хайфе, мол, отошел, сейчас перезвонит… Но я не думаю, что его кто-нибудь когда-нибудь еще побеспокоит, твой друг Николаиди об этом позаботился… Что же касается меня… – Она встала, отряхнулась и посмотрела на свою работу: табличка выглядела вполне прилично. – Что касается меня… то и я к тебе больше не приду. Не хочу возвращаться в прошлое… Да и никогда не смогу понять, за что ты убил ту, вторую девушку… Словом, я пришла попрощаться, Иуда… угостить тебя куличами и сказать, что у меня растет сын, Сережа Кайтанов, а в сентябре мы ждем уже дочку… Просто хотелось внести ясность…
И она, резко повернувшись и швырнув сумку со всем, что в ней было, в кусты, быстро пошла прочь.