Анна ДАНИЛОВА

МНЕ ДАВНО ХОТЕЛОСЬ УБИТЬ

Глава 1

Он не чувствовал себя убийцей. Более того, все, что происходило с ним в последнее время, казалось ему если не сном, то какими-то сладостными фантазиями, наполняющими его жизнь невероятными по силе ощущениями, от которых на душе становилось тревожно и вместе с тем спокойно. Он словно бы поднимался над собой и даже видел себя со стороны, такого сильного, могущественного, исполненного уверенности в себе и даже красоты.

Его романы с женщинами носили кроваво-красный оттенок. Красный цвет вообще всегда возбуждал его, что уж говорить о запахе крови… А движения женщин! Агония! Это ИМ казалось, что судороги свидетельствуют о близком конце, на самом же деле это были самые что ни на есть сексуальные движения, какие совершает женщина во время совокупления.

Он жалел, что они, женщины, эти несовершенные существа, не в силах осознать все то блаженство, которое он приносил им, открывая перед ними, грешными, невидимые врата смерти. Ведь что есть смерть, как не избавление от тягот жизни, от страданий?! Зачем, спрашивается, человек рождается вообще? Кто движет его мышцами, когда он прокладывает себе путь в материнском лоне, стремясь навстречу свету, неизвестности, холоду и опять же – СТРАДАНИЯМ? Кто придумал этот зверский инстинкт, выталкивающий младенца из теплой материнской утробы, чтобы потом, спустя долгие годы мучений, вновь превратившись в прах и смешавшись с землей, он мог возродиться растением или другим организмом…

И где здесь смысл вообще?

* * *

Он вернулся на Графское озеро, чтобы еще раз убедиться в том, что и эта, его последняя, любовь, вернее, любовный акт – не плод его воображения, что эта чудесная девушка действительно была здесь… Ну конечно, вот ее красное платье в мелкую белую крапинку и красная маленькая сумочка, напоминающая большой мягкий и бесформенный кошелек с застежкой – золочеными шариками, которые так звонко щелкали, когда он доставал оттуда губную помаду и носовой платок…

Она долго остывала, и поэтому, обнимая ее и страстно прижимаясь к ней всем телом, он еще какое-то время представлял, что она жива и дышит. Но все же она была мертва, а значит – неподвижна, она не могла сопротивляться, она была покорна, и эта покорность нравилась ему в женщинах больше всего.

Он собрал ее вещи и завязал в узел. Но потом, бросив последний взгляд на растерзанное женское тело, белеющее в посиневших от сумерек ивовых зарослях, взял нож…

«Маленькая, потерпи, это совсем не больно».

* * *

Игорь Шубин гнал машину по обледеневшему шоссе, моля бога только об одном – как бы не взлететь и не раствориться в этом сером и холодном сонмище облаков, этой зимней прозрачности воздуха и мертвенной пышности сурового январского морозного утра. Ведь зима – это смерть тепла. А Шубин любил жару, зелень, солнце.

И, конечно, одну-единственную женщину – Юлю Земцову, которая не любила его. О чем бы он ни думал, его мысли все равно плавно струились к ней, и, быть может, только благодаря тому, что она существовала, был жив ион.

Крепко держа руль, он представлял себе, что рядом с ним, по правую сторону, сидит она, молчаливая, грустная, и так же, как он, смотрит на дорогу, думая о чем-то своем. У нее своя жизнь, и Юля не собирается впускать в нее Шубина. От знания этого Игорь был готов признаться самому себе в полном бессилии… Как добиться того, чтобы тебя полюбили? Да и возможно ли такое вообще, если она любит другого?

Как ненавидел он эти пустые и ничего не значащие слова: ОНА, ОН, ЛЮБИТ, ДРУГОЙ, КРЫМОВ, НОЧЬ, УТРО…

Что-то с ними со всеми произошло в последнее время. Что-то накатило, холодное, неотвратимое, тугое, как ночной ветер, как полная сил январская метель. И имя этому состоянию, которое выстудило души всех – и Щукиной, и того же Крымова, и Шубина, и Юли Земцовой, – было ЧЕРНАЯ МЕЛАНХОЛИЯ. Не спасали ни шампанское, ни свежая земляника, привезенная в их город из солнечной Испании, ни роскошная гостиная с пышущим жаром огромным камином, ни близость заснеженного соснового бора, рядом с которым и построил Крымов свой загородный дом, куда пригласил друзей, чтобы отметить Новый год… Там же справляли и Рождество, и все было так же красиво и по-киношному: свечи, старинная музыка, красное вино в тонких и прозрачных фужерах, толстые и теплые ковры под ногами, блеск в глазах… Но нет, это длилось не неделю – как это могло следовать из календаря, – а всего лишь мгновение. Потому что все четверо были заражены вирусом этой самой черной меланхолии. А причин для нее было много, и все разные. Крымов сказал в шутку, что «хандра – явление профессиональное». И все поняли, что он имеет в виду.

Ведь то, чем они занимались, было делом нервным, страшным и не для слабаков. Частное детективное агентство, которым руководил Евгений Крымов, процветало, если вообще уместно применить это слово к их деятельности. От клиентов не было отбоя: в городе росла преступность. Убийства исчислялись десятками в неделю.

Говорили, что это год такой – високосный. Юля Земцова и Игорь Шубин – им приходилось работать больше других, поскольку Крымов в последнее время занимался исключительно организационными вопросами, а беременная Щукина, которая отвечала за бутерброды и связь с экспертами, едва справлялась со своими обязанностями, – настолько сблизились за последние месяцы, что начали понимать друг друга без слов. Но и это высокое (в психологическом смысле) общение происходило в атмосфере запредельной усталости, когда два человеческих существа перемещались в пространстве, как зомби, обреченные на вечный поиск убийц. Именно убийц, потому что все остальные преступления просто меркли перед этой кровавой вакханалией, разыгравшейся в городе.

В основном это были заказные убийства: рэкетиры, обиженные на не желающих подчиняться горожан, причем независимо от того, чем бы последние ни занимались – производством сливочного масла или крупными внешнеторговыми операциями, – нанимали в качестве киллеров спивающихся спортсменов и бывших зеков и за смешные суммы заказывали смерть неугодных. Многие убийства носили маску самоубийств. И это было цинично, поскольку и настоящих самоубийств было больше чем достаточно. Из окон выбрасывались одинокие, забытые всеми и вконец обнищавшие пенсионеры; вешались подростки, так и не успевшие почувствовать вкус настоящей жизни, полной смысла и радости; умирали, представляя себя птицами, юные наркоманы, вкатившие себе «по полной»; резали вены и ложились в ванну с горячей водой безработные мужчины, уставшие от непонимания их близкими; травились сорвавшие себе здоровье и психику на панели совсем еще девчонки; засыпали вечным сном целые семьи беженцев из Казахстана и Узбекистана, оставляя после себя чисто вымытые помещения и кастрюльки с ядовитым осадком на дне…

Понятно, что в агентство Крымова обращались в основном состоятельные люди, для которых найти виновного в смерти родного человека становилось смыслом жизни. Но случалось, что, расследуя какое-нибудь одно дело, Юля с Шубиным разматывали еще несколько змеиных клубков, с ним связанных. «Мир сошел с ума. Скоро в нашем городе останутся одни преступники. А кто же тогда будет работать?» Юля говорила эту фразу не со зла, но последние слова звучали довольно цинично.

Двадцать восьмого декабря они поймали человека, перестрелявшего целую семью. Им оказался не киллер, то есть не наемный убийца, а родственник пострадавших, который задолжал кому-то крупную сумму денег и намеревался, убив брата, его жену и детей, отдать долг имуществом и деньгами убитых.

Двадцать девятого и тридцатого все отсыпались: и Юля, и Шубин, и Щукина, которая за последние дни даже как будто похудела и спала с лица. Хорошо чувствовал себя только Крымов, который, как и подобает хозяину, лишь координировал действия подчиненных, лежа на диване с телефоном в кармане домашнего халата, а потому не успел устать, а тем более – похудеть. Быть может, поэтому именно он и предложил друзьям и коллегам встретить Новый год в его загородном доме и даже пожить там до окончания праздников, приходя в себя и отдыхая физически. Хотя все понимали, что он так расщедрился лишь из-за Земцовой, которая то ли из упрямства, либо еще по какой причине не собиралась в ближайшее время выходить за него замуж. Щукина назвала их роман «пунктирным»: они то сходились, то расходились, и, возможно, в этом и была прелесть их отношений. Но Шубин знал, что уж кому-кому, но только не Юле Земцовой требовались столь острые и свежие ощущения, какие могли дать эти контрастные фрагменты затянувшегося романа.

Ей, как и всякой другой женщине, нужна была любовь.

Но Крымов не умел любить. Он с блеском умел лишь сымитировать любовь и страсть, и Юля это понимала, и, как ни цеплялась за сладостность самообмана, в последнюю секунду приходила в себя и в очередной раз ускользала из рук темпераментного собственника – Крымова.

На радость Шубина. Что же касается Щукиной, то ее отношение к Юле постоянно менялось: от нежно-заботливой подруги до отвратительно-злобной соперницы. У нее тоже был в свое время роман с Крымовым, который закончился, в сущности не начавшись. Но Надя была практичной женщиной и предпочла постоянное место секретарши в агентстве бывшего возлюбленного месту непостоянной любовницы. Возможно, что последнее обстоятельство и подтолкнуло ее к этому странному браку с патологоанатомом Лешей Чайкиным, от которого она уже ждала ребенка.

Тридцать первого, когда все четверо собрались у Крымова, первый вопрос, который прозвучал почти хором, был: «А где же Чайкин?» Ведь только Надя Щукина из всей компании была семейным человеком, и вдруг она пришла встречать Новый год ОДНА! Почему?

Надя, ловко скинув с себя роскошную норковую шубку и оставшись в сверкающем золотистом платье, ладно обтягивающем ее стройную фигурку, тряхнула своими густыми ярко-рыжими волосами и, как-то криво усмехнувшись, словно ее губы свело судорогой, произнесла, парализуя неожиданной новостью всех присутствующих:

– Я ушла от Чайкина.

Юля, которая широко раскрытыми глазами разглядывала совершенно плоский живот Нади, так вообще потеряла дар речи.

– У меня была мнимая беременность. Я выяснила это совсем недавно.

Таков был ответ.

Даже Шубин – внешне совершенно флегматичный и спокойный – и то возмутился:

– Ну ты даешь… А как же физиология и.., все такое?

– Поверь мне, Игорек, все признаки беременности были налицо. Вернее, на животе… – рассмеялась Надя, как ни в чем не бывало кружась перед зеркалом, а точнее, перед зеркальной стеной. – Женька, какое чудное у тебя зеркало! Прямо как в балетном классе! Юля, Игорь, ну что вы так на меня уставились?

Игорь заметил, как Юля, осторожно повернув голову, бросила взгляд на Крымова, стоящего в дверях просторного холла и молчаливо наблюдающего за немой сценой.

Игорь сразу понял, что Крымов был в курсе, но почему-то забыл подыграть Щукиной. Или не счел нужным?

А Юля покраснела, словно беременность Щукиной плавно перешла в ее собственную беременность и выступила округлым и женственным животиком… Но это уже были фантазии Шубина. Юля не принадлежала никому, а потому не могла забеременеть. Но она заревновала Крымова к похорошевшей и внезапно освободившейся от бремени Щукиной. К ее пышущему здоровьем гибкому телу, то и дело дающему повод обратить на себя внимание всем присутствующим рядом мужчинам. Надя источала желание, и это бросалось в глаза.

Юля в тот предновогодний вечер тоже была хороша в своем зеленом бархатном платье с большим вырезом, позволяющим увидеть и ее высокую тонкую шею, и плечи, и сияющую белизной грудь. Волосы она подняла в высокую прическу, что сильно изменило ее. И Шубин, который две недели ПЛОТНО работал с ней рядом – они прочесывали на стареньких «Жигулях» всю окрестность Заводского района, тратя огромное количество бензина, которым не успевали заправляться, в поисках убежища убийцы семьи Храменковых – и который видел Юлю в основном в забрызганных грязью джинсах и куртке с капюшоном, теперь вместо испуганного создания с тонким лицом, одухотворенным страстью охотника, видел перед собой изящную молодую женщину в дорогом вечернем наряде и не верил, что это Юля. Она была и подростком и женщиной одновременно, и это невероятным образом возбуждало. Как часто в своих полуснах-полуфантазиях Игорь мечтал сжать ее в объятиях?! А как часто он не спал ночами, зная, что Юля сейчас находится в объятиях Крымова!

Шубин был невысоким крепким парнем с довольно грубыми чертами лица и ранней лысиной, обрамленной жесткими короткими светлыми волосами. Женщины рядом с ним терялись, не зная, как себя вести: то ли не замечать его внешней грубости, принимая его таким, каков он есть, то ли откровенно наслаждаться близостью этого редкого экземпляра. От него исходила мужская сила. Как говорила Щукина, «Игорек источает фермент похоти».

Шубин являл собой образчик разительного контраста с Женей Крымовым – голубоглазым брюнетом, высоким, хорошо сложенным мужчиной, сила которого заключалась, в отличие от животного начала Шубина, в невероятном обаянии и мягкости, вальяжности и интеллигентности, внешней порочности и артистизме, которые, прекрасно гармонируя друг с другом, просто-таки завораживали женщин. Мужчина с внешностью Крымова мог быть и художником, и артистом, и хирургом, и писателем, и преступником – причем скорее убийцей, чем вором… И, конечно же, авантюристом-умницей, способным, даже лежа на диване, рождать золотоносные идеи, дающие ему относительную свободу и деньги, без которых он не смог бы уже прожить ни дня. Тесная связь крымовского сыскного (или детективного) агентства с сильными мира сего (в частности, он «кормил» не самых последних людей в угро, прокуратуре и вышестоящих организациях) являлась лишь подтверждением того, что облюбованная им социальная ниша и способ зарабатывать деньги – результат правильного выбора. И все это в комплексе не могло не восхищать женщин. Значит, и Юлю?

* * *

Шубин гнал машину по трассе, думая о ней и Крымове. Он не мог и не хотел сейчас думать о том, что ждало его в М., куда он так спешил. Да и зачем было гадать, что произошло в этом маленьком волжском городке, когда телефонный разговор состоял всего из двух слов: «Приезжай немедленно». Это звонил его друг детства, Витька Ерохин. Если позвонил и позвал, значит, случилось что-то важное или страшное. И зачем что-нибудь предполагать, если (а Шубин знал это по опыту) даже самое ужасное предположение окажется по сравнению с действительностью ничтожным? Витька Ерохин – учитель физкультуры в одной из м-ских школ, да к тому же еще и холостой, если что-то и случилось, то, слава богу, не с ним и не с его близкими, которых у него попросту нет. А это уже хорошо. И то, что он звонил сам и разговаривал по телефону, свидетельствовало о том, что он хотя бы ЖИВ.

И это немало.

Так думал Шубин, приближаясь к кружевному, в инее, мосту через речку, названия которой он уже и не помнил.

А ведь где-то здесь, поблизости, они с Витькой рыбачили, когда Шубин приезжал к нему лет пять тому назад в отпуск.

Переехав мост, он снова забыл про Ерохина, и вновь мыслями его завладела Юля. Как быстро пролетели эти две недели, что они жили у Крымова дома, и как странно, что они были как будто все вместе, но в то же время поодиночке. Во всяком случае, спали все в разных комнатах. Это уж Шубин знал точно: Юля спала на втором этаже, Крымов – в комнате для гостей на первом, Щукина – рядом с Юлей, через стенку, а сам Шубин ночевал в гостиной на медвежьей шкуре, прямо на полу, рядом с телевизором, который практически не выключался. Мелькающие на экране фигурки и издаваемый телевизором шум, какие-то звуки, музыка – все это создавало некий фон и поддерживало его связь с внешним миром. Ему не спалось. Он ждал и надеялся, что глубокой ночью вдруг раздастся тихий шорох: это Юля, надев для конспирации толстые шерстяные носки, тихонько спустится по лестнице вниз, пересечет холл и войдет в гостиную, где увидит распластанного на огромной темной шкуре полуобнаженного Шубина, стук сердца которого заглушит ее собственное дыхание… На ней будет длинная ночная сорочка, белая, тонкая… Длинные светлые волосы заиграют разноцветными огнями – бликами от елочных гирлянд, и в глазах отразится вся гостиная и ошалевший от счастья Шубин…

Но ничего подобного не произошло. К нему не пришла даже озабоченная своим женским одиночеством Щукина. Похоже, красное вино, которое они пили бутылку за бутылкой, действовало на Надю как прекрасное и здоровое снотворное. Возможно, и Крымов крепко спал по той же причине. Что же касается Юли, то она всегда хорошо спала и никогда не жаловалась на отсутствие сна.

Дни шли за днями: Юля с Надей постоянно что-то готовили, потом все подолгу сидели за столом и трапезничали, после чего выходили на заснеженное крыльцо и принимались сначала вяло, а потом все азартнее и вольнее бороться на снегу. Как дети. Снежки? Это было слишком просто. Вот бороться, закапывая противника в снег, набивая ему за шиворот холодное липкое белое крошево, – это другое дело. Тем более что воображаемый противник (подчас не видно было из-за снега, залепившего глаза, с кем ты возишься в сугробе!) менялся каждую минуту… И природа, словно следя за их совершенно невинными играми, щедро подсыпала снегу. Особенно большие снегопады случались ночами. И тогда утром, выглянув в окно, добровольные затворники уже знали, чем будут заниматься после обеда.

Шубин заметил, что никто из них не осмеливался вольничать, хотя поводов, причин и условий для любовных игр и ласк было более чем достаточно. Что стоило, к примеру, Крымову завалить зазевавшуюся Юлечку Земцову на снег и поцеловать ее украдкой в губы? Да ничего!

А сам Шубин? Разве не мог и он воспользоваться удобным моментом и крепко прижать к себе Юлю? А Щукина, которая обычно после выпитого вина едва себя сдерживает, чтобы не прикоснуться к Женьке, почему она-то сдерживала себя и не пыталась сорвать поцелуй с его губ?

Все словно сговорились вести себя как паиньки, а точнее, как бесполые существа, или еще проще – как дети!

Как невинные дети! Но почему? Шубин был уверен, что, окажись Юля в этом роскошном доме наедине с Крымовым, не устояла бы, позволила бы своему возлюбленному многое… Да и Щукина получила бы массу удовольствий, окажись она нос к носу с Женькой. А вот как бы повела себя Юля, если бы бог помог уединиться им – ей и Игорю?

Но ведь он мог воспользоваться когда угодно во время их работы ее усталостью или стрессом, чтобы овладеть ею, но почему-то не сделал этого. И она обыкновенная женщина, не святая, не отягощенная придуманной людьми моралью, запрещающей близость с мужчиной вне брака. Тем более что Юля в своей прошлой жизни уже была замужем.

И он вдруг понял, что был сам во всем виноват. Почему он ждал, лежа на шкуре, когда придет ОНА, если он мог прийти к ней САМ?!

– Идиот!

Он почти выкрикнул это слово и остановил машину.

Он ненавидел себя.

Выкурив сигарету, Игорь снова тронулся с места. До М. оставалось каких-нибудь десять километров.

* * *

Она уже видела эту женщину сегодня утром. Такое лицо трудно забыть. И хотя в подъезде было темно, Жанна успела разглядеть многочисленные морщины этой еще молодой женщины, особенно две крупные, которые шли от уголков рта вниз, подчеркивая тем самым обиженное выражение лица и природную угрюмость и жесткость. Хотя, вполне вероятно, эту внешность незнакомка приобрела в процессе жизни.

Женщина была одета во все черное и курила, вжавшись в угол лестничной клетки, рядом с почтовыми ящиками, занимавшими почти половину стены. Она была окутана синим табачным облаком, и казалось, вся ее незамысловатая одежда – длинное узкое вытертое пальто, шерстяная вязаная шапочка-шлем, закрывавшая лоб и опущенная на брови, сбитые, заляпанные грязью ботинки со шнурками разного цвета (Жанна даже их успела рассмотреть, поскольку, достав из ящика письмо, уронила его) – была подобрана таким образом, чтобы, спрятавшись в темный угол, эта странная особа могла без труда превратиться в тень, в призрак…

И вот теперь этот призрак стоял совсем близко от нее и дышал на нее перегаром.

Она не должна была открывать ей дверь. Не должна.

Но открыла. Потому что с минуту на минуту мог прийти Борис.

– Что вам угодно? – спросила Жанна, испытывая неприятное, до дрожи внутри живота, чувство тревоги и страха. Наверняка этой особе понадобились деньги, чтобы опохмелиться.

– Тебя зовут Жанна?

Услышав, как странно звучит ее имя в устах совершенно чужой ей женщины, Жанна вздрогнула, как если бы та дотронулась до нее своими желтыми, пропахшими табаком пальцами…

– Да, а что? Уберите ногу.:. – Она с ужасом наблюдала, как незнакомка, выставив вперед ногу в грязном ботинке, словно нарочно раздражая ее, покачивала носком, не давая возможности закрыть дверь.

– Фамилия Огинцева?

Но Жанна не успела ответить: дверь от сильного удара распахнулась, откинув ошалевшую от ужаса Жанну к стене. Стукнувшись головой о шкаф, она вскрикнула и упала на пол, подмяв под себя руку…

– Не ори. Вставай и покажи мне, где здесь у тебя туалет… И не вздумай звонить в милицию – бесполезно, провода я уже перерезала. Еще утром. Меня зовут Марина. Вернее, это ты будешь меня так звать. Да и то недолго.

Если кто позвонит в дверь, не открывай – хуже будет.

Жанна поднялась и, потирая ушибленный локоть, до боли в глазах всматривалась в стоящую прямо перед ней Марину.

– Вы собираетесь меня ограбить? – спросила она, чувствуя, как предательски дрожат ее губы, а горло будто кто-то сильно сдавил, мешая дышать.

Но Марина, скинув на пол пальто, перешагнула через него и заперлась в туалете. Жанна слышала доносящуюся из-за двери возню, затем шум воды, льющейся в унитаз, затем вода полилась в ванну. Дверь открылась, Марина вышла. Только сейчас Жанна успела разглядеть, во что была одета ее ГОСТЬЯ: длинную черную юбку и черную вязаную кофту. Борис говорил как-то, что если на женщине вся одежда одного цвета, то она – шизофреничка.

Значит, и Марина – больной человек. А может, она теперь уйдет?

Между тем Марина прошла на кухню, села на табурет и посмотрела на Жанну огромными зелеными глазами:

– Я вышла из тюрьмы в одиннадцать часов. Теперь – пять вечера. Итак – шесть часов полной свободы. Как тебе мой прикид? Меня собирали всей камерой.

Жанна онемела – она не могла произнести ни слова.

Значит, Марина не больная, а просто зечка?! Какой ужас!

– Ты, наверно, гадаешь, зачем это я к тебе пришла?

Думаешь, по своей воле? Нет, дорогуша. Если бы не ты, я бы еще два года и четыре месяца просидела на зоне. Но я обещала ЭТО сделать, и я сделаю. Мало того что меня отпустили пораньше, так еще и заплатят хорошо.

Жанна не понимала ни одного услышанного слова.

Словно эта зечка говорила с ней на иностранном языке.

– Ты сядь, чего стоишь? В ногах правды нет, слыхала? Но, стало быть, водится за тобой что-то, раз о тебе так похлопотали…

– Кто? – спросила наконец совершенно сбитая с толку Жанна и опустилась на стул. – Кто обо мне похлопотал?

– Не знаю. Мне не докладывали. Но отпустили, чтобы я убила тебя. У меня и это есть… – с этими словами она достала из кармана своей необъятной юбки маленький блестящий пистолет.

– Убить? Что за бред… Что все это значит? Я отдам вам все свои деньги, золото, только уйдите… Оставьте меня в покое.

Она молила бога о том, чтобы поскорее пришел Борис. Но он опаздывал уже на целую вечность. Еще немного, и эта сумасшедшая убьет ее.

– Тебе страшно?

Жанна закрыла глаза ладонями, чтобы только не видеть приблизившееся к ней отвратительное лицо, точно географическая карта изрытое преждевременными морщинами времени и разложения. Именно разложения, потому что от лица, как и от всей Марины, исходил тошнотворный запах, замешанный на мерзких испарениях вчерашней выпивки, курева, грязного тела и одежды…

– Я дам тебе несколько дней, чтобы ты хорошенько вспомнила и подумала о том, что я тебе сказала. Поройся в своем прошлом и вспомни, что же такого ты натворила, что тебя за это надо убить. Подсказываю: возможно, ты знаешь что-то такое, чего тебе не положено знать. Это может быть одной из причин. Я буду навещать тебя, и ты должна знать, что от того, как ты будешь себя вести в свои последние дни, будет зависеть то, КАК ТЫ УМРЕШЬ. Ведь получить пулю в сердце – проще всего, к тому же почти безболезненно. А вот болтаться на веревке, скажем, в туалете над унитазом – недостойная смерть, не так ли? Ножом тоже больно. Поэтому не советую тебе обращаться в милицию. Ты все равно обречена, и никакая милиция не спасет тебя от смерти. Тебе уже вынесен приговор. Если не я, то кто-то другой все равно найдет тебя. И от тебя здесь уже ничего не зависит. Я зайду завтра.

И она ушла. Словно ее и не было. И почти сразу же – минут через пять-десять, в течение которых она приходила в себя, – раздался звонок в дверь. Вернее, два звонка.

Это пришел Борис.

* * *

Первый день работы в агентстве выдался тихим: ни одного звонка, ни одного визита.

Щукина, сидя за своим огромным столом, заваленным бумагами и коробками с остатками шоколадных конфет, задумчиво смотрела в окно на летящий снег и улыбалась собственным мыслям. Ее было не узнать. Внезапное исчезновение беременности заметно повлияло на нее, она стала совсем другим человеком. И хотя Юлю так и подмывало спросить Щукину о причине ее разрыва с Чайкиным, она все же сдерживала себя, гася разгоревшееся любопытство, а заодно и воспитывая волю. Захочет, все расскажет сама. Хотя кое-что Юля заметила без чьей-либо помощи. Во внешнем спокойствии и даже каком-то легкомыслии, которое Щукина выказывала всем своим видом, сквозила некоторая нервозность, которая если не бросалась в глаза, то уж во всяком случае ощущалась в несколько неестественной мимике и порывистых движениях Нади. И это воспринималось естественно – ведь что-то же произошло между нею и Чайкиным, раз она одна? Но что? Леша выпивал, как и все патологоанатомы. Но он был хорошим добрым парнем, к тому же влюбленным в свою Надечку. Кроме того, у них должен был родиться ребенок, а потому их скоропалительная свадьба была воспринята тоже вполне нормально. Разве мало браков заключается сначала в постели, а потом уж на небесах?!

– Знаешь, Земцова, так непривычно видеть тебя сидящей в кресле и листающей журнал… – словно очнувшись от своих мыслей, первой нарушила молчание Щукина и со стоном сладко потянулась, изгибаясь всем телом. – Ты хочешь меня спросить, почему я рассталась с Чайкиным?

Юля отложила в сторону журнал и тихонько вздохнула: с каких это пор Щукина научилась читать чужие мысли?

– Надя, я вот уже пятнадцать дней гашу в себе дикое желание обо всем тебя расспросить, но ты настолько изменилась в последнее время, что мне иногда кажется, будто это не ты… Правда… Думаю, что люди расстаются, когда не могут жить вместе, когда начинают раздражать друг друга…

– Чушь собачья! В жизни не поверю, чтобы Крымов раздражал тебя. Вы напоминаете двух идиотов, у которых не хватает мозгов, чтобы договориться. Он же любит тебя, а ты – его. Крымов – классный мужик. Умный, красивый, богатый до непристойности… Я, честно говоря, до сих пор нахожусь под впечатлением от его дома.

В жизни не жила в таком комфорте, каким он окружил нас… Уже то, что там тепло, многого стоит. У меня, например, в квартире ледник…

Щукина, как всегда, перевела разговор на Крымова.

Юля не могла скрыть улыбки.

– Тебе весело? – в свою очередь усмехнулась Щукина. – Тебе доставляет удовольствие мучить его?

– Мне трудно это объяснить, но.., у нас с Крымовым навряд ли что-то получилось бы. И уж кому-кому, а не тебе рассказывать про Крымова, про его привычки…

И вообще, давай закроем эту тему.

В эту минуту зазвонил телефон, и Юля вздрогнула.

Щукина, подняв трубку, некоторое время слушала, что ей говорили, после чего пожала плечами и передала трубку Юле:

– Тебя.

– Вы Земцова? – услышала она совсем близкий мужской голос и почему-то сразу поняла, что, начиная с этой минуты, ее спокойной жизни пришел конец.

– Да, я Земцова.

– Вам совершенно необязательно знать мое имя.

Скажу лишь одно. Некая хорошо известная вам особа желает с вами встретиться. Но выйти из дома она не может, равно как и позвонить, а потому она попросила через меня сообщить, что ждет вас по адресу: улица Ломоносова, дом тридцать пять, квартира пятнадцать.

И гудки.

– Что, новое дело?

– Еще не знаю. Набери, пожалуйста, номер 25-13-64 и спроси Жанну Огинцеву.

Надя набрала, послушала, затем повторила набор еще пару раз.

– Занято или телефон не работает. Что-нибудь случилось?

– Меня попросили приехать к Жанне. Якобы она сама не может ни позвонить, ни, стало быть, приехать ко мне. Непонятно, что бы это могло означать. В любом случае запиши вот этот адрес. Если меня долго не будет, закажешь мне гражданскую панихиду…

– А почему гражданскую и почему панихиду? Не лучше ли заранее заказать оркестр?

– Тогда симфонический. Ты не знаешь, куда и на сколько уехал Шубин?

– Ты можешь мне, конечно, не поверить, но ему тоже точно так же позвонили и попросили приехать в М., к другу детства. Игорь обещал позвонить. Эта самая.., как ее, Жанна Огинцева – тоже твоя подруга детства?

– Нет, просто знакомая. Точнее, она моя портниха, у которой я не была уже, наверное, с полгода.

– Может, просто заболела?

– Сейчас все и узнаю.

Юля заставила себя улыбнуться, чтобы Щукина не поняла, что она испугалась. Интересно, когда же ее нервная система настолько закалится, что она перестанет вздрагивать от каждого телефонного звонка, от каждого подобного сообщения? Ведь еще ничего не известно, а откуда же эта внутренняя дрожь? Хотя, может, она свойственна всем женщинам? Или даже мужчинам?

– Не дрейфь… – услышала она на пороге и разозлилась уже по-настоящему на Щукину. Остановилась, обернулась, собралась ей сказать что-то резкое, но передумала и махнула рукой. И перед тем как хлопнуть дверью, успела заметить какую-то растерянность в лице Нади, словно та, спохватившись, пожалела о своем ироничном «не дрейфь».

В машине Юля немного успокоилась и перенеслась мыслями к Жанне. Что такого могло произойти с этой тихой и незаметной женщиной? Почему она не в состоянии была позвонить ей в агентство, а попросила приехать через какого-то мужчину. Жанне было около двадцати пяти лет. Невысокая, стройная, с огромными карими глазами, которые смотрели на мир спокойно, отражая течение времени и словно не понимая, что все происходящее вокруг имеет какое-то отношение непосредственно к Жанне. Созерцательность ее истолковывалась многими женщинами, которые бывали в ее доме в качестве клиенток, не правильно – считалось, что Жанна слишком высокого мнения о себе. Но Юля чувствовала, что за внешней надменностью и невозмутимостью этой молодой и симпатичной портнихи скрывается тонкая, ранимая и чувствительная натура, которой свойственны доверчивость, неумение приспосабливаться и даже рассеянность.

Быть может, поэтому она сначала не могла воспринимать Жанну только как портниху, они подолгу беседовали за чашкой кофе вместо того, чтобы заниматься примеркой.

Выяснилось, что Жанна – филолог, учительница русского языка и литературы в школе – в свободное от основной работы время сначала шила только для своих знакомых, причем бесплатно, но позже, после смерти ее матери, когда возникла острая необходимость в деньгах (Жанна копила деньги на мраморный памятник), а в школе, где она работала, зарплату практически не платили, она и занялась шитьем всерьез.

Юля нашла ее по объявлению в газете и, оставшись довольной ее первой работой (Жанна сшила ей летнее платье из голубого шифона для отпуска), заказала еще несколько вещей. Возможно, если бы не работа, которая отнимала почти все время. Юля успела бы подружиться с Жанной настолько, что отпала бы необходимость в постоянном «женском» общении со Щукиной. Дело в том, что в присутствии Жанны, находясь у нее дома, Юля отдыхала и чувствовала себя попавшей на тихий и спокойный остров, где можно расслабиться и почувствовать себя женщиной. Сидя в глубоком низком кресле с журналом мод на коленях и представляя себя в платье от Жана Пату, она хотя бы на эти пару часов забывала о кошмарах, свидетельницей которых ей приходилось бывать по роду деятельности. Как приятно было заехать к Жанне после встречи в морге с Лешей Чайкиным, руки которого по локоть вымазаны кровью очередного вскрытого трупа… Да, что и говорить – у Жанны ей было хорошо, в этом теплом и ярко освещенном множеством ламп мирке, заваленном пергаментными, шуршащими под ногами лекалами и цветными лоскутами, бобинами с нитками и подушечками с иголками… Приятно было слышать ее воркующий нежный голос и вдыхать аромат домашнего печенья, которое Жанна пекла настолько часто, насколько ей позволяло время. А примерки! Это приятное касание мягкой шерстяной ткани к коже или прохладного шелка, ласкающего тело… Раньше, когда знакомые женщины рассказывали Юле о том, что они получают удовольствие от примерок, это казалось ей чуть ли не извращением: подумать только – наслаждаться прикосновениями какой-то портнихи! Но теперь, столкнувшись с этим чисто женским времяпрепровождением, она поняла и оценила казавшиеся ей раньше патологическими чудесные физические ощущения, доставляемые ей Жанной. Здесь не было ничего сексуального, это было нечто совершенно другое, но не менее приятное и, уж конечно, – невинное…

Перед тем как подняться, Юля взглянула на окна Жанниной квартиры – только они из всего дома и светились в голубом сумраке зимнего дня. Жанна работает, и ей требуется много света, гораздо больше, чем всем остальным жильцам, экономящим в полдень на электричестве.

Шубин приучил ее держать пистолет всегда наготове, и это стало, слава богу, уже привычкой. Пусть Жанна портниха, что ж с того? Мало ли…

Юля вошла в подъезд, поднялась на один лестничный пролет и заглянула в почтовый ящик с цифрой 15. В нем лежал конверт. Достать его было невозможно, и она подумала о том, что нужно сообщить о нем Жанне.

Поднявшись на третий этаж, она остановилась напротив двери и потопталась немного на пороге перед тем, как позвонить. Она попыталась прислушаться к звукам, доносящимся из квартиры Жанны, – было тихо.

Подозрительно тихо, потому что обычно оттуда доносился стрекот швейной машинки.

Она позвонила. Послышались шаги, затем какой-то шорох и даже бормотание, наконец дверь распахнулась, и Жанна, увидев на пороге Юлю, бросилась ей на шею:

– Господи, как хорошо, что ты пришла… Заходи скорее… – И уже шепотом, возле самого уха:

– Знаешь, меня хотят убить…

Глава 2

– Слушай, Витя, я уже целый час пью водку и закусываю этим роскошным салом, а ты все молчишь…

Шубин опьянел от жары, от водки и розового, в мясных прожилках, тающего во рту сала. Не мог он не попробовать и густого и душистого грибного супа, и маленьких соленых огурчиков, которые Витька вылавливал пальцами из трехлитровой банки. Когда же на столе появилась стопка толстых и жирных, пересыпанных сахаром, блинов, Шубин понял, что жизнь его прожита зря, раз у него нет ни дома, ни жены, ни просто кого-то, кто бы так заботился о нем.

– Так ты женился? – пытал он своего друга, уписывая за обе щеки приторные, пышные, с привкусом свежих дрожжей, блины и запивая их вишневым киселем. – А где же ты прячешь свою хозяйку?

Но Витька продолжал упорно молчать. Он тоже пил, закусывал, но всем своим видом показывал, что самое главное, ради чего он и вызвал Шубина, – впереди.

Лицо у Витьки было напряженным, озабоченным.

И видно было, как он старается угодить гостю, как суетится, ухаживая за ним и пытаясь словно бы задобрить.

– Или ты мне говоришь, куда спрятал ту, которая все это приготовила, или я.., не знаю, что с тобой сделаю…

– Пойдем покурим… – вдруг предложил Витька и встал из-за стола. Высокий, на голову выше Шубина, Витька Ерохин утер рот рукавом клетчатой фланелевой рубашки и тяжело вздохнул:

– Выйдем на крыльцо.

Рыжие спутанные вихры его заметались на ветру, в них стал быстро набиваться снег.

После ярко освещенной кухни и сеней воздух на дворе, куда они вышли, казался темно-синим. Пахло дымом.

Под ногами скрипел снег, где-то поблизости, в соседних дворах лаяли собаки.

– Так ты женился или нет? – Шубин вздохнул полной грудью и закашлялся сладким, обжигающим морозным воздухом.

– Да что ты заладил: женился да женился. Один я, понятно? И уж не женюсь, видно.

– Не понял… – растерялся Шубин. – А кто же блины-то пек? Огурцы солил? Соседка, что ли?

– Да нет… Я сам. Сам все: и блины, и огурцы. У меня еще и борщ есть. Я все умею, мне никто не нужен.

Шубин даже протрезвел. Витька всегда любил женщин, и они любили его.

– Ну-ка ущипни меня…

– Думаешь, чего я тебя вызвал-то?

– Ну не бабу же ты попросишь меня искать?

– Я нашел уже, – сказал Витька дрогнувшим голосом и вздохнул, достал сигарету из кармана и закурил. – Потому и вызвал.

– Ничего не понял.

– Пойдем покажу…

Он легко сбежал с крыльца и быстрым шагом направился, пересекая заснеженный большой двор, в сторону сарая. Шубин едва поспевал за ним.

Вспыхнул свет – это Витька включил фонарь в сарае.

– Входи, – позвал он.

Шубин вошел в сарай, и первое, что ему бросилось в глаза, – аккуратные, свежеструганые полки, на которых стояли какие-то коробки, банки, бутылки… Идеальный порядок, как и должно быть у хорошего хозяина. Под ногами старенький, но чистый линолеум в крупную черную клетку.

– А что, сарай не отапливается? – спросил Шубин и хотел было уже пройти дальше, как Витька схватил его за рукав.

– Стой! Гляди…

Он наклонился и поднял с пола серую рогожу.

Шубин присел на корточки и, когда Витька отошел в сторону, чтобы не закрывать собой свет, увидел большой узел с тряпьем.

– В тот вечер на ней было точно такое же платье… красное, в белую крапинку. Там внутри и сумочка ее – красная, с застежкой. А еще ухо с сережкой. Это я дарил ей эти сережки. Они недорогие, с маленькими рубинчиками.

Витька развязал узел, и Игорь увидел, что это действительно женское платье, но только потерявшее форму и все в расплывшихся пятнах, напоминающих кровь. Рядом с красной сумочкой, смятой, словно этот узел долго лежал под прессом, а потом замерз на морозе. И ухо. Серое, с крохотной золотой или позолоченной сережкой и красным камешком.

– Что это? Откуда это у тебя? И чье платье? Сумка?

Да не молчи ты!..

Шубин тотчас протрезвел. Его затошнило от выпитого и съеденного за столом. Зато теперь он знал, зачем его вызвал к себе Ерохин.

– Ее звали Наташа, фамилия Литвинец.

– Ты знал ее? Она что, пропала?

– А ты откуда знаешь?

– Да ниоткуда, – хмыкнул Игорь и поднялся, отряхивая колени. – Я что, похож на идиота?

– Я встречался с ней, а где-то в сентябре она пропала. Ее видели вот в этом платье…

– А откуда у тебя этот узел?

– Кто-то подкинул. Но ведь если найдут, то сразу же подумают обо мне! И меня во всем обвинят! А я ее не убивал… Веришь?

– Пойдем в дом, а то холодно… И возьми ЭТО с собой. Я посмотрю, подумаю, что делать дальше…

Вернулись в дом, выпили еще.

– В пятницу вышел из дома, а узел на крыльце лежит, снегом засыпанный. Ни следов, понятное дело, ничего такого… Кто-то принес, оставил, только, спрашивается, зачем? И где это платье лежало до сих пор? Я уж молчу про ухо…

– А может, это и не ее ухо?

– Может, на уши-то я особо не смотрел, сам понимаешь, меня другие части тела интересовали, но сережка та самая, из тех, которые я дарил…

Витька до полуночи рассказывал Шубину про Наташу. По его рассказу выходило, что было ей чуть больше двадцати, но опыта жизненного ей занимать не приходилось: развитая девица была, не по годам, мужчин любила, веселая была, как выпьет – петь начинает… Витька года два с ней кружился, она ночевала у него, брала деньги, продукты, но никогда ничего не готовила, не убирала, все больше в постели время проводила, на гитаре играла и пела, любила поспать и вечно из-за этого опаздывала утром на работу. А работала Наташа Литвинец на почте – посылками да заказными письмами занималась.

– Послушай, а что бы тебе не избавиться от этого узла? – Шубин долго не мог понять, что от него хочет Витька, и, решив, что тот просто перепуган до смерти из-за того, что его могут принять за убийцу, предложил ему ЗАБЫТЬ обо всем, что случилось. О страшной находке.

– Да ты что? А если по этим вещам можно убийцу найти?

– Но тебе-то что? Если твою Наташу убили, то она все равно уже не воскреснет, а если жива – тогда тем более зачем тебе все эти волнения? Или ты собрался заказать расследование?

Шубин сказал это просто так, чтобы охладить Витьку, чтобы он, пораскинув мозгами, решил для себя, какую роль он собирается играть в этой истории, как вдруг услышал:

– А зачем я тебя вызвал, как ты думаешь? Конечно, чтобы найти убийцу! Ведь у нас в М. исчезли еще две девушки: одна в октябре, другая – в ноябре. Только следов не нашли нигде. И эти две, последние, в отличие от Наташи, из хороших семей, студентки… Как в воду канули.

– Послушай, Витя, ты мне друг, я понимаю, конечно, но ведь я же работаю не один, у меня контора… – Шубин не знал, как ему сказать, что расследование стоит денег. И немалых. Ведь Витька и понятия не имеет, сколько они со Щукиной платят экспертам, оперативникам, с которыми иногда приходится работать бок о бок, сколько денег идет на бензин, на аренду помещения… Да и Крымов, заподозрив, что у Шубина появилось собственное дело в М., молчать не станет…

– У меня есть доллары. Кроме того, тебя здесь ждут.

Я же не один такой…

– Кто еще ждет?

– Родители этих студенток. Милиция уже сколько ищет – все безрезультатно. У нас в городе нет частного детективного агентства, вот я и подумал, что было бы неплохо объединиться…

– И что, ты пошел к родителям этих девушек и все рассказал про узел? – побледнел Шубин, боясь даже предположить, чем может окончиться эта история для Витьки. Ведь стоит в прокуратуре узнать, что в его сарае лежит это красное платье с отрезанным ухом, как его повяжут – и никому он уже ничего не сможет доказать!

И никакие деньги не помогут!

– Да ты что… – перешел на шепот и без того перепуганный Ерохин. Он даже вспотел от волнения и, словно извиняясь, пожал плечами и налил себе еще водки в рюмку. – Извиняй, Игорек…

Выпил.

– Нет, просто я с отцом одной из девчонок на короткой ноге. Разговорились как-то, ну я и рассказал про тебя…

– Это было уже после того, как ты нашел на крыльце узел?

– Конечно, а с чего бы мне заговаривать с Романом…

Роман – это и есть отец Тани Трубниковой, – пояснил он.

– Значит, вы решили меня нанять, чтобы я помог найти студенток, а заодно и предполагаемого убийцу твоей Наташи? Но с чего ты взял, что все эти случаи связаны между собой?

– Ни с чего. Это просто предположение. Но у тебя появились улики или.., как это называется, то, что я нашел…

– Если вы хотите официально обратиться в наше агентство, то кому-то из вас необходимо поехать со мной в город и встретиться с Крымовым.

– Это твой начальник? Я понимаю. Что ж, поедем.

Только ты ему ничего не рассказывай про узел. Достаточно того, что о нем знаешь ты. Мне ни к чему рисоваться, тем более что я здесь ни при чем. Просто тебе с этим материалом будет легче работать: ну там экспертизы разные, отпечатки, пятна крови…

– Хорошо, Витя, я все понял. Если действительно все так серьезно, как ты говоришь, и если родители исчезнувших студенток не против, то можно с ними встретиться прямо завтра, утром.

– Я им так и сказал. – Витя снова тяжело вздохнул и закрыл лицо руками, словно умываясь невидимой водой. – Ну что ж, Игорек, утро вечера мудренее – давай укладываться спать. Ты как любишь спать: чтоб мягко было и жарко или жестко и холодно?

* * *

– Судя по твоему описанию, эта женщина действительно с зоны. А вот то, что ее отпустили раньше времени оттуда только лишь для того, чтобы она убила тебя, – в это что-то не верится… Хотя уверена, что будь это даже правдой, мы никогда не сможем это проверить…

– Как так? Почему? – Жанна смотрела на нее сквозь слезы, которые не успевала подбирать платочком: они катились по щекам и капали на скатерть или блюдце.

Вот уже полчаса Юля расспрашивала Жанну о зечке, но особых результатов этих расспросов пока не наблюдалось – слишком уж нереальной выглядела рассказанная портнихой история.

– Очень просто. Ее могли НЕ ОТПУСТИТЬ, а, оформив документ о ее смерти, выпустить на свободу за определенную услугу. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Конечно, но такое случается редко и лишь в тех случаях, если действительно есть причина, настоящая причина… Скажем, когда речь идет о политике или крупных суммах денег. Понимаю так же и то, что подобные вещи – я имею в виду заказные убийства – могут инициироваться и мафией, как ни пошло это звучит… Но какой прок убивать меня?

Юля поймала себя на том, что Жанна неплохо подготовилась к разговору и, несмотря на слезы, успела хорошенько обдумать создавшуюся ситуацию. То есть никакой истерики уже не было.

– К сожалению, очень часто бывает так, что ни в чем не повинные люди обречены на смерть по одной-единственной причине…

– Знаю: свидетели?

– Правильно. Вот поэтому тебе надо собраться с мыслями и попытаться вспомнить, чего такого, что тебе нельзя было увидеть, ты все же увидела, свидетельницей какого события – возможно, криминального характера – ты явилась.

– Но ничего похожего не было… Поверь мне! Самое страшное событие, которое произошло в моей жизни, – это смерть мамы.

– Ты извини меня, конечно, тебе болезненны эти воспоминания, поскольку прошел всего год, не так ли?

Но все равно ответь мне: как умерла твоя мама? Она умерла естественной смертью?

Жанна промокнула веки платочком и высморкалась.

Отпила немного остывшего чая и прокашлялась.

– Нет, не думаю… То есть с ней произошел несчастный случай. Она сильно порезалась и скончалась от потери крови.

– Как это произошло? Поподробнее можно?

– Да, конечно… Она мыла окна в комнате и нечаянно разбила стекло. Скорее всего она встала на табурет, который под ней сломался, и мама упала прямо на окно, выдавила стекло, и оно обрушилось на нее… Я же не видела, как все это случилось… Я нашла ее лежащей на полу в луже крови среди битого стекла… У нее были страшные порезы, и на лице, и на теле… Еще она при падении стукнулась головой об угол стола, но это уже мнение судмедэксперта…

– Вскрытие делалось?

– Да, конечно. Ведь мама была довольно молода и ничем не болела. Следователь почему-то сразу предположил, что в квартире во время падения мамы был кто-то еще, он искал следы пальцев, обуви, целую неделю ходил сюда, все что-то вынюхивал…

– Ты так странно говоришь об этом, словно тебя все это раздражало. Но почему? Разве тебе не хотелось, чтобы он выяснил все досконально?! Что это за пренебрежительное отношение к работникам прокуратуры? – полушутя-полусерьезно заметила Юля, в душе понимая Жанну, которой в тот момент было не до следователей.

Смерть матери – что может быть трагичнее… – И что?

Ничего не нашел?

– Ничего. Вернее, следы-то были, и множество…

Ведь у мамы было свое дело, и в тот день у нее было несколько человек…

– А что у нее было за дело?

И здесь Жанна замолчала. Опустила голову. Юля, увидев такую странную реакцию на самый банальный вопрос, удивилась еще больше. Мало того что Жанну раздражал следователь, который пытался выяснить истинную причину смерти ее матери, так теперь еще она не хочет говорить, какое такое у нее было СВОЕ дело. В голову лезли самые невероятные предположения, вплоть до проституции. Хотя навряд ли это можно назвать делом, да еще так спокойно сообщить, что «в тот день у нее было несколько человек»…

– Мы жили тем, что давали деньги под проценты.

Юля вздохнула с облегчением. Ростовщичество – занятие не такое уж позорное, особенно если учесть, что Жанна росла без отца, то есть в доме не было мужчины, который содержал бы семью и заботился о жене и дочери.

– Поэтому-то следователь и предположил, что это не несчастный случай?

Жанна пожала плечами.

– Ты что-то скрываешь от меня…

– Да ничего я не скрываю, просто не такими уж крупными суммами мы располагали, чтобы маму за это могли убить. К тому же она брала совсем маленькие проценты…

– А у нее остались какие-нибудь записи, книги, куда она вносила имена должников?

– Были, наверно… Конечно, были, но они куда-то делись, вернее, старые-то все остались, а вот последняя исчезла. Думаю, что ее забрал тот самый следователь, который занимался этим делом. У меня-то в то время в голове стоял такой туман, что я мало что помню… Соседи приносили успокоительные лекарства, я очень много спала и плохо соображала. Вот только когда снова начала шить, постепенно пришла в себя, а так… – она махнула рукой и всхлипнула. – Но мы, по-моему, отклонились от темы. При чем здесь вообще мамина смерть?

– Мы же ничего не знаем, а потому можно только предполагать причину визита этой женщины. – Юля старалась говорить спокойно, терпеливо вынося все раздраженные выпады перепуганной насмерть Жанны: слыханное ли дело – является из тюрьмы какая-то зечка и сообщает, что ее отпустили на свободу лишь на условии, что она должна тебя убить?! – Тем более что сама ты так ничего и не вспомнила…

– Да что я могу такого вспомнить?! – вскрикнула, словно от боли, Жанна и заскулила, как раненое животное. – Я никого не убивала, не обижала, не оскорбляла, не унижала! Я же просто шью! Как ты думаешь, могут убить человека только за то, что он криво прострочил или вытачку поставил не на месте? Но ведь и этого не было! У меня отличные отношения с клиентками, и сумасшедших среди них нет…

– Я знаю, тебе неприятно, но давай вернемся к разговору о твоей маме. Кстати, как ее звали?

– Валентина.

– Если ты ничего не можешь вспомнить из того, что ТАКОГО могло бы произойти с тобой, то, быть может, есть смысл подумать над тем, не имеет ли визит этой самой Марины отношение к кругу знакомых Валентины?

Пойми, у меня уже есть кое-какой опыт, и потому постарайся отнестись к моим предположениям спокойно, если это вообще возможно…

Юля чувствовала, что начинает уставать от этой казавшейся нескончаемой беседы.

– Я боюсь. Это единственное, что я сейчас чувствую… Что же касается маминого круга общения, то это в основном постоянные люди, ее приятельницы или знакомые знакомых… Дело в том, что мама была очень осторожным человеком и никогда не связывалась с незнакомыми ей людьми. Перед тем как ссудить кому-нибудь малознакомому денег, она требовала рекомендаций от тех, от кого приходили эти люди…

– А личная жизнь?

– Чья? – вспыхнула и покраснела Жанна. – Моя?

– И твоя, и мамина…

– Нет-нет, это исключено. Что касается меня, то человек, с которым я встречаюсь, надежный… И уж если бы он и был в чем-то замешан, то угрожали бы, соответственно, ему. При чем здесь я? А у мамы… Даже не знаю, как сказать. Словом, если у нее кто-то и был, то я этого мужчину не видела. Мама никогда и никого не приводила сюда…

– Неужели она тебе ничего не рассказывала? Ты же взрослая женщина, Жанна, ты не могла не замечать каких-то особенностей ее поведения… Женщина, отправляясь на свидание, подолгу собирается, приводит себя в порядок… Да и по телефону она наверняка с кем-то переговаривалась… Просто я вижу, что ты не расположена сейчас к такому разговору, поэтому давай поступим следующим образом. Я сейчас оставлю тебя одну, а ты сиди дома и никому не открывай. Глазок в двери есть? Есть.

Вот как увидишь, что пришел твой парень, ему и откроешь. Не думаю, что эта Марина будет ломиться в дверь…

Да, кстати, попроси своего знакомого отремонтировать телефонный провод, а если он этого не умеет делать, то пусть пригласит мастера…

– Что толку, если ОНА все равно его перережет…

Она вернется, она просто дала мне немного времени, чтобы я поняла… Господи, что я такое говорю!

– Был бы Шубин в городе, он бы подсказал, как лучше поступить, он и сам бы схватил за шиворот эту тетку и вытряс бы из нее все…

– Она не тетка. Она молодая, но вся в морщинах, я же говорила. А вела она себя так, что я ей поверила, понимаешь? У нее такой тяжелый взгляд, такой неприятный голос… Юля, не уходи, побудь со мной.

– Вообще-то я могу оставить тебе сотовый телефон, и тогда она уж точно тебе не перережет провод… – Юля достала из кармана куртки телефон и отдала его Жанне. – Подожди-ка, я сначала перезвоню Щукиной… – Она набрала номер агентства, Надя взяла трубку. – Это я.

– Ты жива? – хохотнула Надя, находясь, судя по всему, в прекрасном расположении духа. – Рада тебя слышать. Как дела у твоей портнихи?

– Довольно странное дело. Шубин не звонил?

– Звонил и даже оставил телефон. Ты можешь ему позвонить, только не по сотовому, конечно. Он в М. и какое-то время там еще пробудет. У нас появились первые в этом году клиенты. Сразу три. Я уж не стану тебе рассказывать по телефону, приезжай, все узнаешь… Короче, работы невпроворот. Разбирайся поскорее со своей портнихой и возвращайся…

Щукина вела себя невыносимо, раздавала приказания, словно она была Крымовым. Юля почувствовала, что у нее запылали щеки. От злости. От непонимания того, что вообще происходит с Надей, и откуда у Щукиной это настойчивое желание вывести ее. Юлю Земцову, из равновесия? Неужели во всем виноват Крымов, точнее, те отношения Юли с Крымовым, свидетельницей которых почти две недели была Надя? Это ревность?

– Достань из сейфа новый телефон и сделай к моему возвращению так, чтобы он заработал. Ты знаешь, кому позвонить, что сказать и сколько это стоит .

– Не поняла… Зачем тебе это? Решила сделать рождественский подарок своей портнихе?

– Вот именно. Это очень важно, поэтому не ерничай, а делай так, как тебе говорят.

Свой телефон я действительно оставляю здесь, у Жанны. Я буду в агентстве примерно через час.

Она положила трубку и некоторое время сидела неподвижно, глядя на падающий за окном снег и думая о том, что, наверное, так никогда и не научится ставить зарвавшихся людей на место. А ведь Щукина зарвалась. Она потеряла всякий стыд и совесть, раз позволяет себе так разговаривать с Юлей.

Очнувшись от своих невеселых мыслей, она, ободряюще улыбнувшись притихшей Жанне, позвонила Крымову.

– Привет, это я.

Она тотчас представила себе спальню Крымова и его самого, валяющегося на кровати с блокнотом в руках – он занялся прозой. Смешно. Она не могла воспринимать это всерьез. Впрочем, как и Шубин с Надей.

– Здравствуй, солнышко… – услышала она масленый голос Крымова и почувствовала, как приятная волна прошлась по всему телу, словно Крымов на мгновение переместился сюда, в Жаннину квартиру, специально для того, чтобы обнять Юлю. – Как дела? Ты собралась в М.?

– А что, в этом есть необходимость?

– Так ведь появились первые клиенты! Тебе Щукина ничего не сказала?

– Она сказала, что это не телефонный разговор.

Я звоню тебе по другому делу…

– Как, еще клиенты? – Крымов явно оживился. Ему, бездельнику, дела и деньги падали прямо с неба.

– Думаю, что да, но не уверена. Хотела посоветоваться с тобой, но думаю, что мой визит ты можешь истолковать не так, как бы мне этого хотелось. Это тоже, кстати, не телефонный разговор. Ну так как, ты примешь меня или приедешь в агентство сам?

– Приеду сам, но для начала мне бы хотелось пообедать с тобой где-нибудь… Давай встретимся минут через сорок – раньше-то я не доеду, снега видишь сколько намело! – возле «Тройки». Идет?

– Идет.

Юля вернула телефон Жанне:

– Ты поняла, как им пользоваться?

– Конечно… Спасибо тебе большое.

– Так что звони – телефоны мои все знаешь?

– Нет, только тот, что в агентстве…

– Кстати, а почему ты сама не позвонила мне, а попросила своего знакомого?

– Бориса? Да я вообще теперь не выхожу из квартиры. Боюсь. Мне кажется, что она стоит где-то рядом, на лестнице или в лифте…

– А она тебе, случаем, не приснилась?

Жанна горько усмехнулась. И в эту минуту в дверь позвонили. Обе женщины вздрогнули, как по команде.

– А ты-то чего дрожишь? – Жанна натянуто улыбнулась, слегка ущипнув Юлю. – Тоже боишься? То-то и оно.

– А что, заметно?

– Конечно. Но это Борис. Я чувствую.

Подойдя к двери, она заглянула в глазок.

– Я же говорю… – Она открыла дверь, и на пороге показался высокий мужчина в заснеженной шапке и длинном пальто с меховым воротником. Из-за снега Юля не разобрала, какой мех, хотя как женщине ей было любопытно рассмотреть, во что именно одет приятель Жанны. – Да ты же весь в снегу… Ну-ка выйди в подъезд и отряхнись как следует…

Юля обратила внимание на то, каким взглядом Борис посмотрел на нее, – это был «крымовский» взгляд. Так смотрят мужчины, которые в каждой женщине видят потенциальную любовницу. Но это было неудивительно, ведь Борис был красив необыкновенно. Особенно это бросилось в глаза после того, как он, отряхнувшись в подъезде, вернулся уже без шапки и пальто (все это он держал в руках), и Юля получила возможность увидеть его густые русые вьющиеся волосы, аккуратно подстриженные и словно только что уложенные в парикмахерской, прямо-таки иконописное лицо – слегка вытянутое, с прямым носом, большими карими глазами и выпуклыми светло-розовыми губами, и ухоженную, посеребренную ранней сединой бородку, придающую его облику какую-то завершенность и солидность. Хотя Борис был довольно молод. Ему от силы было двадцать с небольшим.

– Знакомьтесь, это Юлия Земцова, а это – Борис.

Боря, это та самая Юля, которая работает вместе с Крымовым, я тебе говорила… Она оставила мне на время свой сотовый телефон, так что теперь мы сможем, если это понадобится, вызвать милицию или же позвонить ей в агентство…

– Очень приятно, – Борис почтительно склонился перед Юлей, как если бы он был на светском рауте, и, поймав ее руку, поцеловал ее. – Кто бы мог подумать, что такая хрупкая девушка занимается такими страшными делами… Я много слышал о крымовском агентстве от своих знакомых. Надеюсь, вы поможете нам избавиться от этой ненормальной, которая вывела из себя Жанночку… Взгляните, на ней же лица нет… Я ей говорю, что эта зечка скорее всего наркоманка, что она несла всю эту чушь про убийство просто так, чтобы запугать или попросту выманить у нее деньги…

– Но она не просила у меня деньги… Она сказала, что ей заплатят за то, что она убьет меня.

– Все это ерунда, и не надо так реагировать на эту сумасшедшую. Возможно, она действительно вышла с зоны, но скорее всего ты видела перед собой просто алкоголичку… Вспомни, может, ты узнала ее?

– В смысле? – не поняла Жанна и посмотрела на Юлю так, словно бы искала у нее поддержки. – Ты понимаешь, о чем он говорит?

– Жанночка, вполне возможно, что она твоя одноклассница или однокурсница, которую ты не узнала…

Иначе откуда бы ей знать, как тебя зовут? – продолжал Борис.

– Вот именно. Это и настораживает, – подала голос Юля. – Но я постараюсь помочь. Сегодня же я буду знать, кого из женщин в последние пару дней выпустили из городской тюрьмы, и, если окажется, что особы с приметами Марины нет, я постараюсь собрать информацию по тюрьмам области. В любом случае тебе, Жанна, надо успокоиться и взять себя в руки. Может, Борис и прав.

А теперь вы меня извините, мне пора. Будем перезваниваться. Мне почему-то кажется, что она больше не появится…

– Она обещала прийти сегодня…

– Если придет, то сразу же звони. Ну все, пока… – Юля поцеловала Жанну, улыбнулась Борису и ушла, унося в сердце смутную тревогу.

Кроме того, спускаясь по лестнице вниз, забыв напрочь о существовании лифта, она поймала себя на том, что и сама боится встретить где-нибудь на площадке женщину в черном. Зечку.

Поравнявшись с почтовыми ящиками, она вспомнила про письмо, которое видела в ящике, когда поднималась к Жанне, но, заглянув в него, обнаружила, что он пуст. «Странно, может, показалось?»

* * *

– Как вы можете есть такую дрянь? – Он подсел за столик к девушке в кроличьей шубке и улыбнулся ей, как старой знакомой. – Это же автостанция, вокзал, попросту говоря, разве можно вообще прикасаться к чему-то здесь, где так много бомжей, больных, проституток…

А вы едите курицу руками…

Девушка покраснела и уронила неожиданно для себя куриную ножку в пластиковую тарелочку.

– А вам-то что? И где еще я поем?

– У вас что, нет дома?

– Почему же нет, есть, конечно, но я туда сегодня уже не попаду. Вы разве не знаете, что все рейсовые автобусы отменили из-за снегопада? Придется теперь здесь ночь куковать. Или вы думаете, что мне действительно доставляет удовольствие эта еда? Да я и сама знаю, что это гадость… У нас в общежитии и то лучше готовят, я имею в виду в буфете…

– Так вы живете здесь в общежитии?

– Я здесь учусь в пединституте. Квартиру снимать больно уж дорого, так мы с подружкой доплачиваем коменданту общежития, чтобы к нам никого не подселяли, короче – живем вдвоем.

– А почему вы не едете в общежитие, а собираетесь провести ночь на вокзале?

– Странный вы какой-то… Снегопад, понимаете? Завтра первый рейс будет в шесть утра, я просто не доберусь сюда утром из-за снега… Уж лучше здесь как-нибудь прокантуюсь, лишь бы на автобус успеть, У меня и билет есть. Все? Вопросов больше нет?

Но он уже почувствовал, что зацепил ее, дурочку молоденькую, что теперь она никуда от него не денется. Вон как смотрит своими голубыми глазищами! Да ей до смерти хочется говорить с ним, просто находиться рядом…

Интересно, у нее уже есть парень, с которым она спит, или же она бережет себя для какого-нибудь деревенского мужика, за которого собирается отдать замуж ее отец?

Ведь она откуда-то из района, из деревни, пожалуй… Только там рождаются такие вот крепкие и здоровые дурехи с румяными щеками и большой грудью. Вот только шубка больно дешевая, стало быть, у родителей не так уж много денег, чтоб содержать дочку в городе, да еще и одевать хорошо.

– А вы тоже куда-то едете?

– Да, в Москву. Но только через неделю. У меня там дела.

– А на вокзале что делаете?

– Да здесь поблизости есть отличный книжный магазин, я книги заказываю, мне и привозят…

Он говорил, не задумываясь, понимая, что она все равно ничего, кроме фразы «книжный магазин», не воспримет. Он ей наверняка представится городским интеллигентом, забредшим на вокзал случайно и случайно же повстречавшим в кафе ее – несмышленыша в кроличьей шубке. Разве может она знать, что он целый день прождал здесь в поисках этого лица, этого СВЕЖЕГО И РУМЯНОГО лица, этой запрятанной под шубку и вязаные кофты девичьей плоти, которую он себе уже успел представить и от этой фантазии возбудиться? Нет, она еще ничего не знает. Она ждет, когда он пригласит ее куда-нибудь в более приличное заведение. В ресторан или хотя бы частное кафе, где подают курицу не на пластиковых тарелках, а в дорогой посуде и где вместо лимонного дешевого напитка она попробует настоящий армянский коньяк.

– Тебя как звать-то? – он перешел на «ты», чтобы сближение шло быстрее, чтобы дать ей возможность привыкнуть к этому обращению, а заодно и к той легкости в разговоре, при которой исчезает недоверие.

– Лена. Елена, – теперь уже и она улыбнулась. Ей нравится, что к ней обращается взрослый мужчина. Это ведь означает, что она внешне привлекательна, что ему интересно разговаривать с ней и, быть может, у него постепенно появится к ней чувство! И как будет приятно, если он влюбится в нее, если он увидит в ней не просто деревенскую девчонку, за взятку поступившую в пединститут, а взрослую женщину, с которой можно будет в дальнейшем связать свою жизнь! – А вас как?

– Сергей. – Он знал, что всем женщинам нравится это нейтральное и вместе с тем какое-то мужественное имя. Именно «Сергей», а не «Сережа».

– И сколько же вам лет, Сергей?

– Ты, наверно, хочешь узнать, женат я или нет? Признавайся?

– Да нет… – Она снова покраснела и расстегнула верхнюю пуговицу шубки – ей стало жарко от собственных мыслей и фантазий. – Нет, с чего вы взяли?

– Да я пошутил. А если серьезно, то я разведенный.

И в Москву мне как раз нужно по делам, связанным с разводом. Вот я тебе все и рассказал. Как на духу.

– Так уж и на духу… – Лена отодвинула от себя тарелочку с недоеденной курицей и сделала несколько глотков ядовито-желтого напитка. Поморщилась.

– Я же говорю – гадость. Я бы мог тебе показать одно место, где хорошо кормят, но ты же не согласишься поехать со мной… Вы же, девчонки, в каждом мужчине видите сексуального маньяка, я даже статью где-то про это читал. Вот поэтому-то у нас так мало браков…

Он знал, что слово «брак» действует на женскую психику как бокал шампанского. Вот и Лена подняла голову и посмотрела на него искоса, словно проверяя себя, не ослышалась ли она, и неужели действительно этот мужчина заговорил с ней о браке? А что, если он одинок, если его бросила жена и укатила с другим мужчиной в Москву и теперь треплет ему нервы телефонными звонками или письмами, настаивая на разводе? А ему сейчас так не хватает женской ласки и любви?

Еще он знал, что она разглядывает его одежду, прикидывая про себя, сколько может стоить его куртка и шапка, его английские башмаки на меху и кашемировые брюки. Все деревенские такие, практичные…

И тут вдруг он почувствовал легкое томление, приятное до боли внизу живота… Он испытывал страшное и неотвратимое стремление к этой распаренной деревенской девке, желание, которое затуманивало мысли и действовало уже только физически, неумолимо… Он уже видел, как она извивается на кровати, изгибаясь всем своим пышным телом с покачивающимися, как молочный студень, округлыми грудями и маленьким влажным животиком… От страха они почему-то потеют и начинают издавать терпкий, характерный запах…

– И далеко это место?

– Какое? – Он вернулся из плена мечты на вокзал, за столик кафе, и тряхнул головой, сбрасывая с себя приятное оцепенение.

– Ну.., где хорошо кормят.

– А… Да нет, надо сесть на троллейбус и проехать всего пять остановок. Но я могу подвезти тебя и на такси, не разорюсь.

– Вы такой щедрый?

Все. Пошли-поехали разговорчики о щедрости, о денежках. Ей необходимо знать, не блефует ли он, есть ли у него постоянный заработок и что он может себе позволить в плане подарков.

– У меня только доллары, поэтому лучше всего прокатиться на троллейбусе, да и тебе не так страшно… – Это был самый идеальный способ успокоить того маленького зверька, который еще живет в ней и зовется страхом. И доллары есть, и не надо рисковать, садясь в чужую машину или такси.

– Ладно, уговорили. Тем более что после ваших слов я уже не могу спокойно смотреть на эту курицу… Но только я предупреждаю сразу – у меня денег нет. Последние отдала за билет. Поэтому если вы думаете, что я, как американская женщина, буду платить сама за себя, то здорово ошибаетесь. Я русская девушка, а значит – безденежная. Это ничего, что я так откровенна с вами?

Она не покраснела, говоря эти слова, и он понял, что она ведет такие разговоры не первый раз, что она уже научилась разговаривать с мужчинами, и что она вообще – женщина, и что у нее было уже несколько партнеров, которые наверняка давали ей деньги… И у нее есть, конечно, деньги, но она их копит, вполне вероятно, на новую шубку или золотой перстенек… Но он уже очень скоро узнает об этом.

– Ну что, поедем?

– Поедем. Тем более что вы – не сексуальный маньяк.

– Надеюсь, тебя это не очень огорчило?

Она пожала плечами и состроила уморительную гримаску. Она КОКЕТНИЧАЛА! Блеск!

Глава 3

– Крымов, ты опоздал на целых пять часов, – встретила его Юля в агентстве, даже не взглянув на него, словно обращалась к стене.

Щукиной не было – она уехала улаживать дело, связанное с новым сотовым телефоном, и обещала прибыть с минуты на минуту, вот почему Юля могла так свободно разговаривать с Крымовым.

– Извини, зайчонок, но я едва откопался…

Крымов отряхивался прямо в приемной, как шесть часов назад то же самое проделывал на лестничной площадке Жанниного дома красавец Борис. Но если тот был русоволосым, славянского типа мужчиной, то Крымов был брюнетом, породистым, с голубыми глазами, которые в последнее время все чаще стали приобретать какой-то странный зеленоватый оттенок.

– То есть?

– Еле-еле откопал ворота гаража, затем пришлось прокладывать себе дорогу от гаража до ворот, ну и так далее и тому подобное… Короче, я запер свой дом – до конца снегопада поживу в городской квартире. Я туда уже и Зосю командировал.

– Кто такая Зося? – Юля наконец подняла голос и теперь уже посмотрела на Крымова в упор. Зося! Этого еще не хватало, чтобы он так вот спокойно при ней говорил о своей очередной пассии!

– Успокойся, мышонок!

– Да прекратишь ты называть меня зайцем или мышью?! Ты сам-то кто?

– Тес… – Крымов приложил палец к губам. – Тес…

Успокойся.

Подошел к Юле и, запрокинув ей голову, поцеловал долгим поцелуем в губы.

– Вот так-то лучше будет. – Он отпустил ее и шумно выдохнул, словно поцелуй забрал последний воздух из его легких. – Я опоздал, конечно, я свинья, но я ласковая свинья.., и к тому же – породистая. То бишь умная.

А Зося – это моя домработница. Ей за пятьдесят.

– Лет или месяцев?

– Веков. Это моя хорошая знакомая, она работает в одной семье уже лет пятнадцать. Это я к тому, что ей можно доверять. Ты же знаешь, что я не умею убираться, что я эти две недели, что принимал вас у себя, чуть не поседел от одного только вида грязной посуды и пылесоса…

– Ну ты, Крымов, точно свинья: разве не мы со Щукиной мыли посуду и пылесосили?

– Вы, ну и что с того? Я все равно чуть не поседел…

Все, успокойся… А то я еще раз тебя поцелую…

– У нас появились новые дела, мы с Надей уже вовсю работаем, а ты у себя за городом сочиняешь дурацкие записки… Мне нужна твоя помощь.

– Я весь внимание.

Юля рассказала ему про Жанну.

– Что ей нужно и сколько она собирается нам заплатить… Правда, я так и не понял, за что?

– Думаю, мы должны выяснить, кто эта Марина и что ее связывает с Жанной. Что касается денег, то они у нее есть, но ты не собираешься ограбить мою портниху?

– Передай ей, что она может расплатиться со мной натурой, тем более что я совсем одичал… И вообще, Юлечка, если бы ты только знала, как я одинок… – Крымов явно начинал дурачиться…

– Ты неисправим. Я подключила к делу Корнилова – он поручил своим людям узнать о женщинах-заключенных, которые после Нового года вышли из тюрьмы…

– Думаю, что их отпускали ПЕРЕД Новым годом, – заметил уже вполне серьезно Крымов. – Да и то навряд ли…

– Почему это?

– Да потоку, что месяц тому назад была амнистия.

Вот отсюда и надо бы плясать. Как Корнилов-то?

– Ничего, держится…

Виктор Львович весной схоронил жену. Все думали, что он уйдет из прокуратуры, поговаривали даже о том, что он переедет к сестре в Петербург, но Корнилов остался и после недели отпуска снова вернулся на работу.

– А я стараюсь лишний раз не видеться с ним… Не могу… – Крымов вздохнул, но потом, переключившись на Жанну, спросил:

– Она не звонила?

– Нет. Но я сама позвонила ей, чтобы убедиться, что телефон работает и что в случае необходимости она сможет дозвониться до меня…

– Слушай, а ты не могла бы сейчас раздеться?

– Ненавижу! – Папка с документами полетела Крымову в голову.

– Поехали в «Тройку», я же умираю с голоду! У меня все мысли только о еде, а ты мне про каких-то зечек ненормальных рассказываешь. Все это чепуха – поверь мне. Никто к твоей портнихе больше не придет. Можешь ей так и передать. И пусть она спокойно шьет себе дальше. Уверен, что она-то уже пообедала, в отличие от тебя, ретивой работницы. Бросай все к чертовой бабушке, и поехали поужинаем. А то сейчас еще Щукина приедет, напросится, чтобы я и ее пригласил.

Это был веский аргумент. Кроме того, Юля за весь день съела лишь бутерброд с сыром.

– А в твоей «Тройке» уху готовят?

– Там готовят все, что я скажу. Они любят меня там до смерти, ведь я помог им разыскать поставщика куропаток, который нагрел их на стоимость «Мерседеса».

– Это он, что ли, заливал их водой и замораживал, как в «Океане» кальмаров?

В машине она рассказала ему про свой телефонный разговор с Шубиным, который обещал на следующее утро привезти в агентство родителей пропавших без вести девушек.

– Пусть везет. Только сдается мне, что эти девушки всплывут весной.., в какой-нибудь речушке или лиса раскопает могилки… Я, честно говоря, уже устал от этих маньяков. Телевизор включишь – маньяки, книжку в руки возьмешь – тоже маньяки…

– ..книжку начнешь писать – и снова про маньяков?!

– А ты откуда знаешь?

– Я видела у тебя на письменном столе книжицу о некрофилах и серийных сексуальных убийцах.

– Правильно. Хвалю за наблюдательность. Только тебе повезло, что ты не успела хотя бы пять минут подержать в руках эти книжечки. Боюсь, что у тебя сразу же отпала бы охота заниматься чревоугодием… Нет, правда, оказывается, я не знал и сотой доли про некрофилов.

Ведь принято считать, что некрофилы – это извращенцы, вступающие в половой контакт с трупами, а на самом деле это далеко не так. Некрофилы – это люди, которые убивают ради того, чтобы убивать… Сначала меня раздражала манера автора объяснять поступки, мне постоянно казалось, что он пытается оправдать этих убийц, но потом я понял, что это более глубокое исследование…

Словом, для того, чтобы уметь искать этих некрофилов среди обычных людей, надо сперва научиться их ПОНИМАТЬ. Именно понимать, а не оправдывать…

– Послушай, Крымов, если ты таким образом хочешь на мне сэкономить, то, может, ты сразу же и отвезешь меня домой?

– В смысле? Что ты хочешь этим сказать?

– А как ты думаешь, мне захочется ужинать после научной лекции про некрофилов?

Крымов извинился:

– Ты прости меня, зайчонок, но все это чертовски интересно… Мы потолкуем с тобой об этом после ужина, хорошо? Тем более что мы уже приехали.

Он остановил машину, вышел из нее, обошел кругом и открыл дверцу со стороны Юли:

– Прошу вас, госпожа Земцова… – Он поймал ее взгляд, обращенный в сторону удаляющейся от дверей ресторана «Тройка» парочки: высокого мужчины в светлой куртке с капюшоном и темных брюках и девушки в черно-белой шубке и красной шапочке. – И кого это мы там увидели, что шейку чуть не свернули?

Юля замотала головой, словно отгоняя наваждение:

– Да нет, это я так, под впечатлением… Мне показалось… – И уже полностью обращаясь только к Жене:

– Значит, так, господин Крымов, ежели начнете при мне за столом про некрофилов рассказывать, я прямо тарелкой в…

– ..харю? – расхохотался Крымов, увлекая Юлю за собой. – Хватит болтать, и не делай таких страшных глаз.., ну груб я, груб, что ж с того? Некоторым женщинам это даже нравится…

И он легонько подтолкнул ее к запорошенному снегом крыльцу.

* * *

Когда она разделась и легла, он убедился в своей правоте: эта деревенская, кровь с молоком, девушка оказалась весьма сговорчивой, и уже после трех рюмок коньяку согласилась поехать к нему на квартиру. Он подошел к кровати и посмотрел на гостью, сравнивая то, что он представлял себе, когда она была еще в одежде, с тем, что он сейчас видел. Да, все было роскошно и по-животному гармонично, ладно, аппетитно. Но вот только не возбуждало, как там, на вокзале. Вот если бы она легла так бесстыдно прямо на посыпанном опилками, загаженном и заплеванном полу, среди чемоданов и баулов, тогда другое дело, может, он и возбудился бы. Но теперь, когда эта груда теплого мяса, от которого исходил аромат мыла и дешевых духов, лежала перед ним, как на подносе, он готов был зарычать от бессилия… Почему? Почему он не может взять ее, набросившись на ее тело, как дикий зверь? Где отыскать силы, чтобы забиться на ней в предчувствии сладкой агонии, где?

– Ну что же вы, Сережа? – Она прикрыла глаза. Эта кудрявая и раскормленная шлюха ожидала от жизни – в лице этого крепкого на вид и сильного самца – новых наслаждений.

И вдруг, увидев, что представляет собой ее партнер в сексуальном смысле, тихонько и дробно, как заведенная кукла, мелко засмеялась. Хохотнула. Затем еще громче, и через минуту уже хохотала, трясясь всем своим дородным и белым телом, от чего дрожали мелкой дрожью все нежные складочки на ее животе и колыхались ослепительные, с бледными большими и размытыми сосками, груди. А влажный рот, который он собирался осквернить прямо в ресторане, в курительной комнате, когда там никого еще не было, теперь не вызывал в нем ничего, кроме отвращения…

Перешагнув через упавшие с него расстегнутые брюки, он медленно стянул с себя свитер, белье и, оставшись совсем голым, вдруг кинулся на хохочущую перед ним молодую женщину и задушил ее. На это ушло не больше нескольких десятков секунд. Асфиксия. Быстро и чисто.

И вот теперь, когда она прекратила свой дикий хохот и превратилась из сильной и нахальной девки в безвольную тряпичную куклу с вытаращенными глазами, у него внизу живота возникла жизнь. Словно кто-то невидимый взял его за воспаленную, набухшую плоть и потянул за собой на постель, на эту женщину, вернее, на то, что от нее осталось…

Но она была еще теплая, почти горячая, а губы ее пахли коньяком. Подмышки источали кисловато-хлебный запах пота.

– Сейчас тебе будет хорошо… Отверни головку, вот так…

Он вошел в нее, и животный инстинкт задвигал его телом, неистово жаждущим власти над этой остывающей плотью.

Иногда он оборачивался к висящему на стене зеркалу, чтобы увидеть себя в движении, и появившаяся перед ним эротическая картинка восхищала его своей достоверностью. А ведь это был не он, это был другой мужчина, который так же, как он, жил в этой квартире и смотрел на него из зеркала. Они были очень похожи внешне, но сильно отличались характерами. Один довольствовался жизнью, которую вели подобные ему существа, живущие через стенку, в соседнем доме, на соседних улицах этого города, равно как и в сотнях других городов, а другому выпала высокая миссия решать чьи-то судьбы, отправляя женщин в черный тоннель, зовущийся у простых смертных СМЕРТЬЮ. Ведь на то они и были смертными, чтобы умирать. Но КОГДА им отправляться к своим умершим предкам – знал только один человек во всем городе. У него не было постоянного имени и постоянного места жительства. Он менял и первое, и второе, в зависимости от степени опасности, нависшей над ним и связанной с его миссией.

И когда другой, глядя на него, комфортно расположившегося в зеркале, говорил ему в глаза, что его действия – никакая не высокая миссия, а кровавая дань ненависти к женщинам, которые насмехаются над его мужской немощью, то первый, оскорбляясь, уходил в тень, не считая нужным отстаивать свое мнение. И тогда наступал перерыв для его жертвоприношений. Ведь нелегко, находясь в одной квартире с не понимающим тебя существом, поддерживать в себе силы и дух для дальнейшего исполнения миссии.

Хотя впоследствии они мирились и вместе, понимая всю ответственность и серьезность дела, закапывали трупы, уничтожали вещи жертв. Причем в особых случаях, когда была возможность, отвозили либо отрезанные части тела, либо что-то из одежды погибших женщин куда-нибудь подальше от города, чаще всего в те районные центры и поселки, откуда те были родом. Так было спокойнее и надежнее.

Вот только откуда родом была Лена?

Сергей (сегодня он был Сергеем) открыл сумку Лены и без труда нашел в ней паспорт, в котором черным по белому было выведено: «пос. Липовка М-ского района…»

В паспорте были и деньги, как он и предполагал. Полторы тысячи рублей. Что же касается остального содержимого сумки, то это было в основном грязное белье, которое дочка везла домой, чтобы его постирала мама.

Ночью, когда Сергей спал, ему вдруг показалось, что его позвали. Это был голос Лены. И доносился он с дивана, на котором она лежала.

– Ты спишь? – спросила она, откидывая одеяло, которым была укрыта, и вставая с дивана. – Сережа, ты спишь?

Она подошла к нему и присела рядом:

– Подвинься, я лягу. Мне холодно. Согрей меня, пожалуйста… А коньячку у тебя на найдется, а то ноги совсем замерзли?..

* * *

Дома ее не было, в агентстве – тоже. Значит, зря он спешил, зря гнал машину по ночному шоссе… Где она, с кем? С Крымовым?

Шубин поехал к нему. И не ошибся: в окнах крымовской городской квартиры горел свет. Было около часа ночи.

Поднялся, позвонил. И не удивился, когда понял, что ему не хотят открывать. Что ж, каждый волен поступать так, как ему этого хочется. И Крымов не обязан открывать дверь по первому звонку, так же как брать телефонную трубку, если нежданный разговор может помешать его счастью. Хотя для Крымова счастье – держать в объятиях женщину вообще, не важно, зовут ли ее Юлией или Полиной…

Шубин вышел из подъезда, пересек двор и вошел в подъезд дома, стоящего напротив крымовского. Поднялся на четвертый этаж, достал бинокль и направил прямо на светящееся окно спальни. В щель между темно-красными шторами ничего не просматривалось, кроме розовой стены. И вдруг вспыхнуло окно кухни. Оно было задернуто прозрачной занавеской, через которую если днем ничего невозможно рассмотреть, то вечером, когда внутри зажигается свет, можно увидеть все до мельчайших подробностей…

Шубин опустил бинокль. Он был потрясен. Он вдруг почувствовал чужую боль, ЕЕ боль. «Господи, – подумал он, – какое счастье, что ОНА этого не видела!»

Игорь достал из кармана сотовый телефон и позвонил Щукиной. Он видел, как она резко обернулась – должно быть, телефон находился в прихожей или спальне, откуда она пришла на кухню…

– Слушаю, кого это черт принес? – спросила она хрипловатым и крайне недовольным голосом.

Шубин ее уже не видел, должно быть, она стояла сейчас где-то в глубине квартиры и разговаривала с ним так, чтобы ее мог слушать Крымов.

– Это я, Игорь.

– Шубин? Ты уже в городе?

– Да вот приехал пораньше, чтобы проверить, чем это вы здесь без меня занимаетесь… Ты дома, надеюсь, или торчишь до сих пор в агентстве?

– Дома, конечно… – И тут она вплыла на кухню, уселась на стул, кутаясь в длинный черный крымовский халат, почти перед носом Шубина, и сладко потянулась. – Ты разбудил меня, Игорек. Какие вопросы?

Она еще и кокетничала! Разве могла она предполагать, что находится под прицелом полевого бинокля, делавшим ее присутствие на кухне почти что осязаемым…

Шубину так и казалось, что стоит ему сейчас протянуть руку, как он коснется ее плеча и ощутит густой и мягкий ворс халата.

– Где Юля?

– А… Нетрудно было догадаться, кого ты разыскиваешь в такой час… А что, разве ее нет дома?

– Во всяком случае, она мне не открыла, а окна не светятся… Я звонил ей… Но мне показалось, что трубку взяла не она, к тому же телефон сразу же отключился, словно со мной не захотели разговаривать…

– Бесполезно! Она отдала телефон своей портнихе, которая вляпалась в историю с какой-то зечкой… И если Юльки сейчас нет дома, то она может быть у Жанны. Записывай адрес… Так-с, дай-ка вспомнить: Ломоносова, тридцать пять – пятнадцать… А что касается ее нового телефона.., записывай… – она продиктовала ему новый номер и зевнула. – Ну что, все?

– Все. Привет Крымову… Извини, я хотел сказать Чайкину…

Он отключил телефон, но продолжал еще какое-то время смотреть в бинокль. Он хотел увидеть и увидел ту растерянность, которая появилась на ее лице после его «привета». Интересно, поняла ли она, что он знает о том, где она проводит эту ночь?

На улице Ломоносова он остановил машину, но перед тем, как выйти из нее, чтобы войти в дом, где жила портниха Юли, решил позвонить сначала по старому номеру сотового, чтобы услышать голос портнихи, а потом уже и по новому, чтобы сообщить, что он здесь, возле дома, и ждет ее.

– Жанна? – спросил он, предполагая, что раз Юля отдала ей свой телефон, то и трубку возьмет она.

– Да. Это ты, Борис?

– Нет, я Шубин. Юля у вас?

– Юля, это тебя…

Он нашел ее, это было счастьем, это было радостью, это было…

– Игорь, ты? – услышал он родной голос и почувствовал, как сердце его постепенно восстанавливает свой прежний, здоровый ритм. – Где ты и как меня нашел?

– Я на Ломоносова…

– Так приходи скорее… Мы здесь просто умираем от страха и боимся выйти… Это просто чудо какое-то, что ты позвонил и что ты вообще в городе… Приходи, мы ждем…

* * *

– С чего вы взяли, что это именно она? Мало ли кто мог звонить в дверь? Вы же сами, Жанна, только что говорили, что к вам мог прийти ваш приятель Борис. Откуда эта паника? Что это с вами, на вас лица нет!

Юля, которая сидела на диване, прижавшись к Жанне, покачала головой – она и сама не поняла, с чего они взяли, что стучавший и около четверти часа звонивший в дверь человек была именно зечка Марина.

– Наверно, это массовый психоз, – пробормотала она, испытывая жгучий стыд за свою трусость. – Ведь мы даже не подошли к глазку, чтобы посмотреть…

– А для тебя, дорогуша, – Шубин, обращаясь к и без того сконфуженной собственным поступком Юле, возмущенно всплеснул руками и хлопнул себя по бедрам, – это вообще непростительно. Ты же профессионал! Ты что, забыла, что у тебя в сумочке пистолет, а в кармане сотовый телефон, по которому ты в любую минуту можешь вызвать милицию?

– Вот в милицию-то как раз Жанна звонить и не разрешила, я же уже тебе объяснила, что ее запугали…

– Послушайте, Игорь, – подала жалобный голос Жанна, вставая на защиту Земцовой, – вы, конечно, мужчина и устроены несколько иначе, чем мы, поэтому вам трудно понять мои чувства. Вам кажется, что все это пустое, что это чуть ли не мои собственные фантазии, но вы бы видели эту страшную особу, от нее прямо-таки исходит смертельный холод… У нее и пистолет есть. К тому же она обещала убить меня… Во всяком случае, должна была прийти ко мне сегодня… Откуда ей известно мое имя? И зачем, спрашивается, она дала мне время на то, чтобы я сама догадалась, за какие такие грехи она собирается меня убить…

– Но если вы и на самом деле были так напуганы, то почему же не пригласили сюда вашего приятели, а ты, Юля, Крымова? А вдруг бы эта ненормальная действительно явилась сюда и начала палить из пистолета?

– Я так и собиралась сделать… – Юля вздохнула и покачала головой, словно ей было мучительно это вспоминать. – Но Крымов, еще в ресторане, где мы ужинали, под самый конец почувствовал себя плохо, он сказал, что у него начались боли в желудке, и это МНЕ пришлось сопровождать его домой, что уж говорить о том, чтобы он согласился провести ночь здесь, с нами…

– Ему стало плохо? – Шубин от злости даже побелел, представляя, насколько же было Плохо Крымову, если он, цинично предложив Юле проводить его, несчастного, до дома, тотчас улегся в постель со Щукиной! – И ты ему поверила?

– Ну конечно, а почему бы и нет? Он схватился за живот, и когда я предложила ему остаться с ним или вызвать «Скорую», наотрез отказался, сказав, что такие приступы для него – дело обычное и что ему надо просто побыть одному…

– Ну хорошо, про Крымова мне все как будто ясно.

А что же ваш…

– ..Борис? – спросила Жанна. – Да теперь уже я и сама понимаю, что скорее всего это был он… А мы ему, представляете, не открыли…

– Девочки, по-моему, у вас просто крыша от страха поехала. Значит, так. Вы, Жанна, немедленно звоните Борису – у него есть телефон?..

Она кивнула.

– Вот и отлично. Звоните ему и узнавайте, он это был или нет, то есть он ли ломился к вам? Странно, что вы сами до этого не додумались.

– Додумались, но только его, кажется, нет дома…

Раздался звонок в дверь. Короткий, как звуковой призрак.

– Звонят… – Жанна замерла. – Вот теперь это точно… ОНА…

Шубин достал пистолет и вышел из комнаты в прихожую. Подошел к двери и заглянул в глазок.

– Кто там? – спросил он, глядя через толщу мутного стекла на стоящего за дверью высокого бородатого мужчину.

– Игорь, кто это? – вцепилась в плечо Игоря Юля и повисла на нем. – Женщина?

– Мужик с бородой.

– Это Борис, – услышали они голос Жанны. – Откройте ему, пожалуйста…

Шубин открыл дверь и впустил Бориса.

– Шубин, – представился он, протягивая ему руку. – Я работаю с Земцовой. Вы приходили сюда поздно вечером?

Борис, явно не ожидавший встретить у Жанны так много гостей, заозирался по сторонам, словно не был уверен, что видит перед собой всех присутствующих в этом доме.

– Ну, приходил, а в чем, собственно, дело? – У него был довольно спокойный голос, да и вообще внешний облик его свидетельствовал о том, что ко всему происходящему Борис относится с достаточной долей иронии. – Мне почему-то не открывали, хотя я стучал и звонил в дверь минут пятнадцать. Причем я подавал голос, поскольку понимал, что Жанна может принять меня за ту страшную тетку…

– Так оно и вышло, – сказал Шубин, убирая пистолет и подавая Юле знак, чтобы она собиралась. – Пойдем, Земцова. Думаю, что теперь, когда у Жанны появился защитник, ей уже ничего не страшно.

– Спасибо вам, Игорь. Вы уж простите меня… И ты, Боря, прости нас, мы совсем потеряли голову от страха. – Жанна, оказавшись в объятиях Бориса, прижалась к нему и заплакала.

– Все будет хорошо, – уверил Шубина Борис, пытаясь взглядом показать ему, насколько несерьезно он сам относится к страхам подруги. – Думаю, что через пару дней Жанночка обо всем этом забудет… Ну, не плачь…

Ты же взрослая девочка.

Юля, стараясь не выдать своего волнения, связанного с приходом Бориса – ей все больше и больше нравился этот русый бородач с благородным лицом, – засуетилась в поисках своей шапки и сумки.

– Жанна, позвони мне в агентство завтра утром, хорошо? Ну, все, Игорек, поехали… Счастливо всем оставаться. Спокойной ночи…

– Спокойной ночи, – хором ответили Жанна с Борисом.

На улице Шубин заметил:

– Скажи, Земцова, а ведь тебе понравился этот Борис? Я заметил, как ты на него смотрела…

– Игорь, успокойся. Мужчины меня вообще не интересуют. Я куда больше озабочена тем, что поддалась влиянию Жанны и весь вечер продрожала рядом с ней… Не знаю, что со мной творится. Думала, что после ужина с Крымовым лягу спать и хорошенько высплюсь…

– Как ты сказала: «С Крымовым лягу спать и хорошенько вые…»

– Прекрати! Запятую в моей фразе надо было поставить после слова «Крымовым», понятно?

– Да уж куда понятнее… – Он вдруг остановился в нескольких шагах от машины и схватил ее за руку. Он знал, что сейчас расскажет ей о том, что видел в окне крымовской квартиры Щукину, но вот с чего начать, не имел понятия. Да и как ей сообщить это, когда речь идет о предательстве, причем ДВОЙНОМ ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ?! И какой смысл это делать сейчас, поздно ночью, когда она мечтает лишь об одном – как бы поскорее добраться до постели? Стоит ли ее, уставшую и издерганную этой неврастеничкой Жанной, обрекать тем самым на бессонную ночь?

– Поехали ко мне? – предложил он, приближая к ней свое лицо и нежно целуя ее в щеку. – Поужинаем или просто попьем чайку. Поверь, единственное, о чем я мечтал, когда летел сюда по обледенелой трассе, была наша встреча…

Он говорил с жаром, быстро произнося слова. Он боялся и ее реакции на эти слова, и своего чувства, которое прорвалось и теперь, захлестнув, делало его неуправляемым. Единственное, чего он не мог себе позволить, это крепко сжать ее в объятиях.

– Игорь, прошу тебя, не надо… – прошептала она, чувствуя, как и ей передается его волнение; она отлично понимала, что, несмотря ни на какие провокации с его стороны, ей ни в коем случае нельзя соглашаться поехать сейчас к нему, чтобы не давать повода для каких-либо дальнейших его действий. Ей вполне хватало сложностей с Крымовым, который своим поведением вот уже три года бросал ее то в жар, то в холод. Несомненно, Шубин куда более надежен и умен, чем Крымов, но разве могла она позволить себе любить его, зная, что он на протяжении этих последних лет являлся свидетелем ее романа с другим?! С этим невыносимым Крымовым?! Да если она и решится когда-нибудь на любовь к другому мужчине, это будет человек НЕ ИХ КРУГА и, возможно, даже НЕ ИХ ГОРОДА. Ведь все, ну абсолютно все, кто хоть мало-мальски был связан с правоохранительными органами, ФСБ и городской администрацией, были в курсе их отношений с Крымовым. О Земцовой, может, никто и не знал бы, если бы не Крымов, о котором вздыхали все женщины города. И вот в такого человека ее угораздило влюбиться! Поскольку то неосознанное чувство, которое она испытывала к нему, иначе и объяснить невозможно.

Быть может, еще и потому не могла она себе позволить влюбиться в куда более достойного Шубина, что ей было стыдно своего поведения, которое она постоянно волей-неволей демонстрировала перед ним, не в силах сдержать свои эмоции, направленные на Крымова. Да, ей было стыдно слабости, которую она питала к – чего уж там! – бабнику! И самое неприглядное в этой истории, что она постоянно оправдывала свою связь с Крымовым тем, что, не встречайся она с ним каждый день на работе, ей было бы куда проще забыть о нем. И не вспоминать никогда. Но ведь это же был самообман чистой воды, и она знала, что Шубин это отлично понимает.

Однако в ответ на слова Шубина (а ведь он только что прошептал ей на ухо, что любит ее, – это было неслыханно, если учитывать его робость и сдержанность, не позволявшую ему сказать ей об этом раньше!) ее природное чувство благодарности выразилось неожиданно для нее самой в нежнейшем поцелуе. И Игорь взволнованно и трепетно ответил на него, порабощая ее, уставшую от неопределенности своих чувств и мыслей и лишенную в этот поздний час способности к сопротивлению этому настойчивому желанию обладать ею. Он так сильно и дерзко прижал ее к себе, что вырвавшийся из его горла звук, напоминающий рычание, даже испугал ее…

– Поехали, – он почти силой усадил ее в машину.

– Поехали, – прошептала она, испытывая странное чувство страха, любопытства и возбуждения одновременно и отдаваясь движению машины, рвущейся вперед, навстречу ночи.

Он увозил ее к себе, молчаливую и покорную, понимая, что, быть может, завтра утром она оттолкнет его, бросив ему в лицо оскорбительные слова о том, что он воспользовался ее состоянием, тем, что она ночью была слишком утомлена и взволнованна, чтобы полностью отдавать себе отчет в своих действиях. Но все же, несмотря ни на что, он вез ее сейчас к себе и молил бога только об одном – чтобы она пребывала в этом своем безвольно-сомнамбулическом состоянии до того мгновения, когда он овладеет ею. Он, никогда прежде не позволявший разжигать в себе такую страсть к женщине, просто потерял рассудок, чувствуя, что та, о которой он мечтал так долго, теперь сидит рядом с ним в машине не просто как Юля Земцова – ТА Юля Земцова, которую он знал раньше лишь как своего друга и талантливого сыщика, для которого провести ночь на соломенном тюфяке на какой-нибудь даче, в засаде, прижавшись к своему напарнику всем телом и согреваясь его теплом, все равно что вместе поужинать или поговорить по телефону, – а как женщина, давшая молчаливое согласие на близость. Именно на близость, потому что о любви с ее стороны не могло быть и речи.

Разве мог он знать, что, всем своим видом демонстрируя готовность провести ночь в его объятиях, Юля тем самым собиралась открыть для себя новую страницу любви. Она не узнавала себя! Откуда вдруг граничащее с мазохизмом желание подчиниться? Ведь в этой ситуации ей уже не удастся, как это было в их отношениях с Крымовым, пококетничать или поводить провинившегося перед ней мужчину за нос, поиздеваться над ним.

Ветровое стекло залепило снегом, и прежде чем «дворники» успели расчистить его, Юля успела представить себе, что этим же снегом залепило и ее сознание. Она устала что-либо анализировать и усложнять. Ей было хорошо с Шубиным сейчас, сидя рядом с ним и чувствуя, как летят они навстречу неизвестности. «Что-то сейчас будет?» Да ради вот этих острых ощущений уже стоит попробовать на вкус ДРУГОГО МУЖЧИНУ… Тем более что это милый Шубин.

Глава 4

Когда Борис уснул, Жанна выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи теплую кофту и перебралась в большую комнату, на диван. Но, посидев на нем с пару минут, поняла, что так она никогда не согреется, и отправилась на кухню, где включила чайник и достала из буфета печенье и мед. И снова вернулась в комнату. Лампу она не зажигала, чтобы Борис, проснувшись, не увидел полоску света под дверью спальни.

Она знала, что никто – ни Борис, ни Юля, ни тем более ее коллега Шубин – не воспринимают ее всерьез. Ей не верят, а если и верят в существование Марины, то не верят в реальную угрозу ее жизни. Оно и понятно: кругом так много психически нездоровых людей!..

И все же… Что же могло заставить даже больной рассудок выйти именно на Жанну? Что послужило толчком для этого больного воображения? Юля правильно сказала – Жанна могла быть свидетельницей криминального события, которому не придала особого значения… Но ничего похожего в ее жизни не было! Ни драк, ни тем более убийства, ни кражи… Она никого не шантажировала, ее никто не шантажировал. И почему Юля придает такое большое значение смерти ее матери? Что ж, какой-то оттенок криминала в ее внезапной смерти, возможно, и существует, и почувствовать это может действительно только посторонний человек. Такой, к примеру, как Юля.

Ведь Валентина и ее смерть воспринимаются ею иначе, чем Жанной, это понятно. Для Юли, равно как и для того следователя, который долгое время не мог угомониться и постоянно рыскал в поисках доказательств, что это было убийство, а не несчастный случай, смерть Валентины была рядовым явлением в их криминальной практике, а потому они могли отнестись к ней более объективно, чем Жанна. Но и это тоже слова… Какое, к черту, убийство, если причина смерти заключалась в большой потери крови от порезов осколками, а не в удушении или какой-либо травме, которая бы указывала на преступление… Но ничего такого не было!

Жанна обманывала самое себя. Как же ничего такого не было, если эксперт сказал, что при падении мама стукнулась головой об угол стола. Но он же, кстати, и заметил, что этот ушиб не мог быть смертельным…

Проводилась и экспертиза сломанного табурета. Он не был подпилен. Да и зачем его было подпиливать, если он держался на честном слове?! Это был так называемый «аварийный» табурет, на который мама никому не разрешала садиться, особенно гостям. Его бы выбросить, но как-то руки не доходили. Она все надеялась, что его починят… Но кто его мог починить? Того мужчину, с которым она встречалась – а у нее был любовник, в этом не могло быть никаких сомнений! – Жанна так никогда и не увидела. Он не пришел даже на похороны. Хотя, возможно, он и был, но она его не узнала. Ведь она считала, что этот мужчина должен был себя как-то особенно проявить, хотя бы подойти к телу бывшей возлюбленной или разрыдаться в толпе провожающих… Значит, либо этот человек просто не хотел себя выдавать подобным поведением, либо он не испытывал таких сильных чувств, которые заставили бы его поцеловать покойную… Или же его просто не было! Хотя на похоронах было много народу, и мужчин даже больше, чем женщин. Многих Жанна знала в лицо – это были мамины постоянные клиенты, которые одалживали у нее деньги.

Но непонятно другое: как могла мама, прекрасно понимающая, что вставать на шаткий табурет – дело опасное, забраться на него, чтобы помыть окно?! Вот это было самым абсурдным во всей трагедии. И только этот факт заставлял сейчас Жанну вспоминать последние дни маминой жизни во всех подробностях. Кто был у нее за день-два до ее смерти? С кем она разговаривала по телефону? Было ли что-то особенное в ее поведении? И – что не менее важно, чем сломанный табурет, – с какой стати она решила вымыть окно в декабре? Пусть даже лишь внутреннее стекло? И как это ее угораздило УПАСТЬ НА ОКНО? Сколько раз Жанна пыталась представить себе, как же это могло произойти реально, но так и не смогла.

Если, к примеру, она действительно встала на табурет, который под ней окончательно сломался, и она рухнула с него, то навряд ли она упала бы на окно – по логике вещей, она должна была бы упасть ВНИЗ, НА ПОЛ… Она могла упасть в сторону окна лишь в том случае, если в тот момент она уже наклонилась с тряпкой в руке к стеклу и, не удержавшись, прямиком угодила в него головой (это какую же надо было иметь силу и разбег или размах, чтобы пробить головой стекло, заставив его ПОЛНОСТЬЮ разбиться на страшные острые осколки!). Но тогда непонятно, как же она могла удариться головой о стоящий на достаточном расстоянии от окна стол?

Безусловно, загадок было много. И следователь, говоря с Жанной на эту тему, пытался вот точно так же, как сейчас она, рассуждать логически, прикидывая буквально с сантиметром в руках, как это смогла женщина ростом сто шестьдесят пять сантиметров, после удара головой об оконное стекло развернуться и упасть навзничь, чтобы повторно удариться головой об угол стола… Да и где же тогда синяк, который должен был остаться от удара о стекло? А эти глубокие порезы на лице? Стекло тоже как будто бы не могло расколоться на такое большое количество осколков. Оно могло бы треснуть. В крайнем случае после удара мама могла бы выдавить его, но и тогда не было бы столько осколков…

Это сейчас Жанна в состоянии рассуждать об этом более спокойно и хладнокровно, а тогда она во всех действиях следователя видела лишь желание выслужиться перед начальством… Он раздражал ее своими приходами, потому что после каждого звонка в дверь она покрывалась липким потом и бледнела – ей постоянно казалось, что это ВЕРНУЛАСЬ МАМА… Но это был все тот же противный и дотошный следователь, который почему-то не верил в несчастный случай.

Спустя пару месяцев после случившегося он исчез.

И даже перестал звонить.

Жанна сходила в прихожую, принесла оттуда свою сумочку, достала блокнот и пометила себе: «Для Юли. Попросить выяснить фамилию следователя и попытаться встретиться с ним, чтобы узнать, что он на самом деле думает обо всем этом…»

Она отложила блокнот и почувствовала, как приближаются предательские слезы, как закипают они, готовые прорваться рыданиями… Ну почему? За что им такие муки? Бедная мама!

Жанна замахала руками, словно прогоняя готовую разразиться истерику… Она научилась таким вот дурацким способом овладевать собой еще тогда, год назад…

И это иногда срабатывало.

Она стала глубоко и медленно дышать, думая при этом о небе и звездах, которые видела сквозь большое окно, не задернутое шторами… Она внушала себе, что она – ничто по сравнению с космосом. Как маленькая.

Как идиотка, цепляющаяся за свой слабый рассудок таким вот примитивным способом, она пыталась сдержать в себе поток горьких и обидных слез, свидетельствующих о ее все еще не зажившей ране… Она, как многие люди, плакала лишь тогда, когда ей становилось нестерпимо жалко себя ли, маму, кого-то из близких или просто знакомых… Слезы – высшая степень обиды на несправедливую судьбу.

Главное, чтобы не проснулся Борис. Он не должен расстраиваться из-за ее бессонницы. Он – творческая личность. Художник, для которого душевное спокойствие – залог вдохновения и хорошей работы. И вообще неизвестно, что было бы с Жанной, если бы не он. Легенда, которую она придумала для Юли, да и для других, была настолько убедительной, что впору было поверить в нее и самой Жанне. Больше того, порой ей казалось, что это вовсе и не легенда. И в такие минуты она боялась за собственный рассудок…

Борис бывал в их доме, еще когда была жива Валентина. Пару раз Жанна видела его в кабинете матери – они о чем-то разговаривали, из чего Жанна сделала вывод, что он приходил за деньгами. На следующий день после смерти мамы ничего не подозревающий Борис пришел к ним и, узнав о таком горе, долго не мог прийти в себя.

Они стояли с Жанной в прихожей и молчали, пока Борис не заговорил первым. И о чем? О своей любви к ней, Жанне. Но ей в ту пору было не до любви, не до чего вообще… В квартире находились какие-то малознакомые люди, в основном женщины, которые занимались похоронами, заботились о Жанне, кормили ее, поили лекарствами и успокаивали как могли. Она плохо помнила, о чем говорил с ней в тот день Борис, но одно ей стало как будто ясным: он принес долг. С процентами. Он несколько раз повторил это слово «проценты». И Жанна повела его в мамин кабинет, где, раскрыв книгу с записями, нашла имя «БОРИС» и проставленную напротив него сумму. Да, она чисто механически пересчитала возвращенные Борисом деньги и спрятала их в ящик письменного стола, после чего заперла его, а ключ на тонкой серебряной цепочке повесила себе на шею, как это делала раньше мама…

Следователь спрашивал ее и о ключе, и о том, где мама хранила деньги… И ключ был на месте в день смерти мамы, и ящик письменного стола просто-таки ломился от денег… Значит, не ограбление? Ведь вскрыть этот ящичек, который запирался на маленький, почти игрушечный замок, было бы минутным делом – вор и убийца обошелся бы шпилькой!

Быть может, поэтому он все же отступил, этот неугомонный следователь?

А Борис с тех самых пор так и приходил сюда, только уже не по денежным делам, а просто к Жанне. Он больше не говорил ей о своей любви, он просто был почти всегда рядом, заботился о ней, был с ней ласков… И ненавязчив.

Он понимал, что прежде, чем она будет готова к близости, должно пройти какое-то время, и ждал. Они всего пару месяцев назад стали спать в одной постели, но только СПАТЬ. Более темпераментная и здоровая женщина, возможно, истолковала бы столь долгое воздержание мужчины не в его пользу, сочла бы его попросту импотентом, но у Жанны была возможность наблюдать вполне нормальную реакцию Бориса на присутствие рядом с ним полуобнаженной женщины… Да он и сам с помощью ее руки не раз доказывал ей свою мужскую состоятельность, пытаясь разжечь в ней желание. Но оно если у нее и появлялось, то Жанна боялась признаться в этом даже себе!

Чего уж говорить тогда о Борисе? Возможно, подсознательно она ждала каких-то решительных действий с его стороны, но он продолжал сдерживать себя… Вот так они и мучились, словно демонстрируя друг другу сильную волю и исключительно платонического характера любовные переживания.

И все же она чувствовала себя любимой и была почти счастлива. И вдруг эта Марина… Откуда она явилась? Из какого измерения? Из чьей жизни, куда, возможно, по ошибке попала, как в паутину, Жанна или.., ее мать?

ДЕНЬГИ! Может, это связано как-то с деньгами, которые Валентина могла ссудить кому-то, кто находился сейчас в тюрьме?

Ведь пропала же книга записей последних месяцев?

А из других книг выходило, что она со всеми рассчиталась, вернее, все рассчитались с ней. А ведь были клиенты, которые занимали крупные суммы, в основном мужчины, которым не терпелось купить машину. Женщины занимали, как правило, понемногу. Кому-то хотелось купить золотую вещь, кому-то добавить на шубку, а кому-то необходимы были деньги на авиабилеты… Была у них одна знакомая молодая женщина, актриса, которая летала в перерывах между спектаклями в Москву на свидание к своему возлюбленному… Об этом Жанна знала от матери, которая хоть и хранила чужие тайны, но эту почему-то сочла смешной и даже забавной… А скорее – несерьезной! Может, поэтому и рассказала об этом Жанне.

…Она вздрогнула. Нет, ей показалось… Сердце застучало, забилось в груди, словно ища выход… Что это за звуки? Может, Борис пошел в туалет? Но нет, дверь спальни не скрипнула… Что это за звон? Так звенят ключи…

Кто это?

Жанна от страха сползла с дивана на пол и забилась в угол, между креслом и портьерой…

Она отчетливо слышала, как открывали ЕЕ входную дверь! Характерный скрежет замка, звон ключей и.., чьи-то тяжелые шаги…

Она хотела закричать, но горло ее словно затвердело, налилось чем-то ледяным… От ужаса ее затошнило, голова закружилась…

Она увидела черный силуэт на фоне дверного проема.

Большой человек остановился, словно всматриваясь в темноту. Жанна даже слышала его шумное и взволнованное дыхание. Но он не зашел в комнату, она услышала, как он отправился в сторону спальни… Вот, теперь она услышала скрип – он открыл дверь и увидел Бориса на постели… Снова шаги, все тише и тише.., затем громче; вот он свернул на кухню… Включил свет и через несколько минут снова выключил.

Откуда-то потянуло запахом табака и перегара! Шаги приблизились – должно быть, он стоял в коридоре и курил. Но кто? Грабитель? А что, если он уже убил Бориса, как раньше убил маму?

Звон ключей… И тишина. Жуткая, смертельная. Разве что тихие, но гулкие шаги, доносящиеся уже из подъезда?

Человек спускался… Все, вот теперь она отчетливо услышала, как он идет по скрипучему снегу…

Она выпрямилась и выглянула в окно: он шел, должно быть, под самыми окнами, поскольку хоть и были слышны шаги, но самого человека не было видно.

В эту минуту вспыхнул свет в прихожей, и она увидела Бориса…

– Жанна! – крикнул он неестественно высоким и громким голосом. – Это ты сейчас курила и открывала дверь?..

Голос его дрожал, то и дело срываясь на нервный визг…

– Нет, – бросилась она к нему на грудь и замерла, чувствуя бешеное биение ЕГО сердца. – Здесь кто-то был… Я видела его. Это крупный, высокий мужчина…

Борис, он спокойно открыл дверь… У него есть ключи, я слышала, как он ими звенел… Вызывай скорее милицию…

Где Юлин телефон? В спальне? Кажется, я оставила его под подушкой…

– Милицию? Но что мы скажем, что видели привидение?

– Какое еще привидение, если в квартире пахнет дымом и перегаром… Он что-то делал на кухне… Пойдем, проводи меня, я боюсь…

Они, прижавшись друг к другу, медленно шли по коридору в сторону кухни. Борис протянул руку и зажег свет.

Все выглядело вроде бы так же, как до визита незнакомца: чайник, вазочка с медом на столе…

– Деньги!

Жанна увидела лежащую на краешке стола пачку денег, перехваченную розовой резинкой.

– Борис, это твои деньги?

Он посмотрел на нее, словно не расслышал ее слов, после чего зачем-то обернулся, словно за его спиной мог стоять кто-то невидимый, и молча покачал головой. Лицо его было напряженным, а на щеках выступили красные пятна.

– Нет, это не мои…

Жанна почувствовала, как волосы на ее голове зашевелились. Ей стало не по себе.

* * *

Она боялась открыть глаза. За какие-то доли секунды она успела вспомнить все, что произошло с ней ночью, и теперь не знала, что ей делать, как себя вести, о чем говорить и кем быть вообще… Той ли прежней Юлей Земцовой, которой довелось провести ночь в одной постели с Шубиным – своим напарником, либо новой Юлей Земцовой – женщиной, принадлежащей теперь и душой и телом этому достойному во всех отношениях мужчине.

Теперь она должна просто выйти за него замуж. Она родит Игорю сына и станет хорошей женой и матерью.

А может быть, ей следует незаметно выскользнуть из постели, одеться и сбежать. Сбежать не только из этой постели и квартиры, а вообще из города, в Москву, к маме, к новой жизни… Ведь Игорь, каким бы хорошим он ни был, все равно не сможет простить ей Крымова. Пусть он даже никогда в жизни ее ни в чем не упрекнет, все равно – он из тех, настоящих мужчин, которые имеют право быть собственниками своих женщин.

Но ведь ОНА НЕ ТАКАЯ Она никогда не сможет стать ничьей собственностью, даже самого достойного мужчины на земле!

И это были не пустые слова, которые она сказала сама себе в это утро. Нет. Просто она достаточно хорошо себя знает и не собирается совершать очередную глупость.

Глупость, которая будет заключаться в том, что, выйдя замуж за Игоря, она обречет его на постоянную муку ревности к Крымову.

О любви она боялась и думать, и загадывать. Она любила Игоря: не так, как Крымова, но все же любила, иначе не позволила бы увезти себя сюда, не смогла бы испытать и подарить ему столько нежности…

– Игорь, – позвала она шепотом, не открывая глаз и вся обращаясь в слух. – Ты спишь?..

Прошла минута-другая, но он так ничего и не ответил. Тогда она открыла глаза и повернула голову. Подушка Игоря была пуста.

– Игорь! – крикнула она, вскакивая с постели и натягивая на голое тело свитер. – Где ты, черт бы тебя побрал?..

И вдруг она услышала голос. ЕГО голос. Она пошла за звук и обнаружила Игоря стоящим посреди кухни в чем мать родила. Он разговаривал с кем-то по сотовому. На столе стоял поднос, на котором благоухали две чашки, полные горячего кофе.

– ..Мы подъедем минут через сорок, не раньше. Постарайтесь никому не открывать и, уж конечно, не выходить из дома. Все, ждите.

Он повернулся и, увидев Юлю, застывшую в дверях в одном свитере, виновато пожал плечами и состроил смешную мину:

– Я разбудил тебя? – Он подошел, обнял ее и поцеловал. – Звонила твоя портниха Жанна. К ней ночью пришел какой-то «здоровый», как она выразилась, мужик и оставил на столе деньги.

– Как это ПРИШЕЛ? Что, сам?

– Да, представь себе. Открыл дверь своими ключами и вошел. Глубокой ночью. Стараясь не шуметь, проник на кухню и положил на стол пачку денег, после чего так же спокойно ушел. Кажется, он еще курил…

Она посмотрела на Шубина и по тому взгляду, которым он сопровождал свой рассказ, она поняла, что он принимает Жанну за сумасшедшую.

– Ты зря так о ней… – сказала она, чувствуя, что происходит что-то очень интересное и необычное. – У нее с головой все в порядке…

– А я ничего такого и не говорил… Только больно уж все странно. И почему тогда она не позвонила раньше?

– Да потому, глупая твоя голова, что не хотела нас будить. Ведь все равно до утра ничего бы не изменилось.

– Это почему же ты так думаешь? Если этот мужчина пришел ночью, причем воспользовавшись своими ключами, то что помешало бы ему повторить свой визит в любое удобное для него время?

– Она ничего не говорила о милиции?

– Говорила. Она не вызывала милицию. Она все еще находится под впечатлением визита той сумасшедшей…

– Тогда внеси в свой списочек еще одну идиотку – то есть меня. Считаю необходимым срочно выехать к Жанне, снять отпечатки пальцев с денег, с двери, замков… Вот черт…

– Что это ты расчертыхалась?

Шубин изо всех сил старался сочетать в себе нежность и иронию, но это у него не очень хорошо получалось: ему надо было спешить в агентство, где у него была назначена встреча с родителями пропавших девушек из М., а идти не хотелось – в кои-то веки он был так счастлив! Поэтому он нервничал, говорил все, что придет в голову, и больше всего боялся, что Юля воспримет эту ночь как что-то само собой разумеющееся. Что их близость в ее жизни, в череде дней, заполненных событиями и переживаниями совершенно другого рода, займет не подобающее ей место, отведенное для отдыха, поправки здоровья или вообще – развлечения! Он настолько боялся в это утро Юлиной реакции на все, что произошло между ними, что такая реакция его просто убила бы. Хотя и к этому он был внутренне готов: в конце концов, он любил ее именно такую, какой она была, и не собирался лепить специально под себя ДРУГУЮ Юлю Земцову.

Она легкомысленна? Да. Она слаба характером? Пожалуй. Она слишком молода, чтобы по-настоящему оценить его чувство? Вполне вероятно.

Но ведь все это было связано в первую очередь с Крымовым. И только. Она была легкомысленна, только когда соглашалась идти к нему на свидание, зная, что у него еще с десяток любовниц.

Она проявляла слабость характера исключительно по той же причине…

А что касается ее молодости и неопытности, то это уж Шубин придумал сам. И только для себя. Так ему было удобнее оправдывать все ее поступки, а заодно и свои…

Он смотрел на нее, присевшую на низкий табурет – маленькую, хрупкую, закутанную в непомерно длинный свитер, который она натянула на колени почти до полу, скрывая свою наготу, и наслаждался этим роскошным зрелищем… Длинные светлые волосы ее, струящиеся по левой стороне груди и доходящие почти до пояса, скрывали часть розового от сна, нежного лица… Она пила кофе маленькими глотками, словно боясь обжечься.

Юля, увидев, что с ним начинает происходить в физическом смысле (а он был все еще обнажен и пил кофе, стоя в шаге от нее), быстро поставила свою чашку на стол и почти бегом выбежала из кухни.

– Шубин, я все понимаю, я очень люблю тебя, но у нас куча дел… Вечером все наверстаем…

Он, с красным лицом – кровь так и пульсировала в щеках, казалось, ее можно ощутить, прикоснувшись к ним ладонями! – и сковывающей его тяжестью внизу живота, усмехнулся ее словам. Ему не верилось, что такая простая фраза, как «вечером все наверстаем», относится к нему, к Шубину. Ведь это говорит о чем? О том, что они и следующую ночь проведут вместе…

– Послушай, Земцова, – постарался и он ответить ей ЗАПРОСТО, – одной чашки кофе на завтрак после такой ночи явно маловато… Я разогрею курицу, одевайся и приходи… Слышишь?

– Да иду уже…

Он почувствовал, как его тело покрылось мурашками удовольствия. Ему до сих пор не верилось, что все это происходит с ним!

* * *

– Собирайся! – Юля почти ворвалась в квартиру Жанны. – Собери все необходимое, кинь в дорожную сумку и поехали ко мне. Это обсуждению не подлежит.

Слишком уж много всего происходит в этой квартире…

Скажу сразу – Игорь считает, что все это несерьезно, просто он тебя не знает, поэтому не вздумай на него обижаться… А я тебе верю, больше того – опасаюсь, что не сегодня-завтра я могу тебя вообще потерять… А потому – повторяю – собирайся и поехали ко мне… Где твой приятель?

Жанна, словно заразившись энергией от раскрасневшейся – от мороза ли, от волнения – Юли, забегала по квартире в поисках сумки. Она говорила на бегу, волнуясь, но в душе радуясь такому повороту дела:

– Я ведь и сама хотела напроситься к тебе… Знаешь, как все это неприятно и страшно… Главное, что и Борис видел этого мужчину, точнее… – Здесь она притормозила как раз напротив Юли и, тяжело дыша, прошептала:

– Не мужчину, а именно МУЖИКА! Думаю, что он много старше меня и очень высокий, здоровый, как такие большие обезьяны… И двигался он по квартире уверенно, словно знал расположение комнат… По-видимому, он искал меня, но так и не нашел…

– С чего ты взяла?

– Да ведь я спряталась от него за диван! Я точно знаю, что он вошел в спальню, но, увидев лежащего на кровати Бориса, ничего ему не сделал, не сказал, а пошел дальше… На кухне покурил…

– Пепел оставил?

– Думаю, что он стряхивал его на пол, если за то время, что он был здесь, вообще успел образоваться пепел…

Скорее всего он закурил, но сигарета или папироса погасла… Думаю, что это дешевый табак, так пахнет обычно от стариков, которые привыкли курить «Беломор» или что-нибудь в этом роде…

– Поторопись. Внизу машина, я тебя сейчас отвезу, а сама поеду в агентство, там приехали люди из другого города, боюсь, что не успею услышать самое главное…

– Что-нибудь случилось?

– Конечно. У нас работа такая – у кого-то что-то случается, а мы ищем виноватого…

– Господи, как хорошо, что ты приехала… Борис только что ушел – у него дела.

– А он.., кто?

– Художник. Разве я тебе не говорила?

– Не помню… Кажется, нет.

Если бы Жанна могла сейчас прочитать ее мысли, то она бы узнала, что, кроме внешности красавца славянина, Юля ничего не заметила. Больше того – она бы удивилась той силе самовнушения, которая сделала Юлю почти равнодушной к Борису, хотя при первой встрече он, безусловно, произвел на нее совершенно неизгладимое впечатление.

– А чего это ты улыбаешься? – Улыбка осветила и Жаннино лицо. – Признайся, ведь он понравился тебе?

– Да ты и сама все знаешь… Ну ладно, хватит разговоров. Пора. Разные мелочи – шампунь там, мыло – не бери, у меня этого навалом… Не забудь записную книжку – мало ли что… Деньги прихвати на всякий случай, документы – возможно, придется уехать из города.

– Я и сама понимаю…

– Да, чуть не забыла, прихвати все мамины гроссбухи.

– Не поняла…

– Что же тут непонятного? КНИГИ ее возьми, куда она все записывала. Те, которые остались.

– Зачем?

– Слушайся старших…

В дверь позвонили. И Юля, позабыв о всякой осторожности, открыла, даже не заглянув в глазок.

Зрелище, которое предстало перед ней, заставило ее содрогнуться.

На кафельном полу лестничной площадки, привалившись друг к другу, торчали, засунутые в обрезанные короткие мужские резиновые сапоги, окровавленные обрубки человеческих ног. Как в фильме ужасов. Как отлично сработанные муляжи – настолько неестественно для реальной жизни они смотрелись на фоне уютной и мирной тишины утреннего подъезда.

– Кто там? – попыталась заглянуть через плечо Юли Жанна.

Юля, пятясь, вернулась в прихожую, прикрыв за собой дверь.

– Жанна, – произнесла она как можно тверже, хотя одним своим дрожащим голосом вызвала подозрение, не говоря уже о страхе, который прямо-таки витал в воздухе вместе с запахом крови. Так, во всяком случае, показалось тогда Юле. – Жанна, обещай мне, что ты в ближайшие полчаса не подойдешь к глазку и не выглянешь в подъезд. То, что там находится, не имеет никакого отношения к тебе… Это имеет прямое отношение КО МНЕ, – врала она напропалую. – Дело в том, что мы с Игорем ведем одно параллельное расследование, поэтому тебе не стоит так волноваться… Сядь вот сюда, – привела она ее на кухню и усадила на табурет, – и сиди тихо, как мышка… Скорее всего и эта Марина, и все то, что с тобой в последнее время происходит, связано именно со мной…

– С тобой? В смысле?

– Ведь ты моя портниха, верно? А это означает, что я бываю в твоей квартире… Так что охота началась на меня, и ты просто обязана выбросить все свои страхи напрочь… Сейчас я позвоню Корнилову…

– А это еще кто такой?

– Это старший следователь прокуратуры, он в курсе моих дел… А я сейчас выйду из квартиры и постараюсь сделать так, чтобы в подъезде, на твоей лестничной площадке никто не появился… Где твои ключи? Я тебя запру.

Она плела всю эту чушь в надежде успокоить Жанну, поскольку понимала: стоит той увидеть весь этот кошмар перед своей дверью, как придется вызывать не только милицию, но и «неотложку». Кроме того, для молодой девушки, которая едва оправилась после потери матери, такое зрелище грозило шоком, а то и серьезным психическим расстройством.

Конечно, никакого отношения эти отрубленные ноги к Юле не имели. Но главное сейчас состояло в том, чтобы запереть Жанну и попытаться как можно скорее связаться не только с Крымовым, но и с Сазоновым – инспектором уголовного розыска, с которым они тоже иногда работали параллельно и который имел свои проценты от гонораров клиентов, чьи дела они расследовали вместе.

Юля действовала решительно. Заперев Жанну в ее квартире, она достала из кармана куртки пачку «Дирола», достала одну пластинку жевательной резинки, за какие-то секунды разжевала ее, стараясь не смотреть на то, что находилось всего в нескольких сантиметрах от нее, и залепила этим мягким белым и душистым шариком дверной глазок, чтобы Жанна ничего не увидела. Затем бросилась вниз, чтобы попытаться заблокировать входную дверь.

Хотя бы на время… Она надеялась на чудо – на то, чтобы до приезда опергруппы никто из посторонних не смог наследить вокруг РЕЗИНОВЫХ МУЖСКИХ САПОГ…

На крыльце, страшно волнуясь, она набрала номер сначала Крымова, затем Сазонова и Корнилова. Она назвала лишь адрес и сказала, что «ЭТО СРОЧНО». Все.

Она знала, что этого достаточно, чтобы эти люди прибыли сюда в течение десяти-пятнадцати минут.

Судя по тому, что из подъезда никто не выходил, с каждой минутой прибавлялся шанс, что прибывший эксперт сумеет снять с кафельного пола лестничной площадки следы обуви именно того человека, который и принес туда эти САПОГИ.

И вдруг она увидела приближающуюся быстрым шагом по направлению именно к тому крыльцу, на котором она стояла, худую высокую женщину во всем черном.

Чем ближе она подходила, тем отчетливее проступали все детали ее внешнего облика, свидетельствующие о том, что это МАРИНА, та самая зечка, которая собиралась убить Жанну.

Час от часу не легче!

Юля собралась было уже сказать женщине, которая одним своим видом вызывала если не страх, то отвращение – это точно, – что в подъезд заходить нельзя, как та, словно предчувствуя что-то, неожиданно кинулась прочь, пробежала до конца дома и скрылась за его углом. Юля растерянно металась между подъездами в ожидании знакомых машин, надеясь, что в случае, если одна из них появится, ей удастся побежать вслед за Мариной, но, когда, увидев «Мерседес» Крымова, добежала до угла дома, поняла, что опоздала: Марины нигде не было видно. Очевидно, она скрылась в одном из трех переулков, которые вели к трамвайным путям.

Крымов не скрывал своей нежности и озабоченности, а потому, подбежав к Земцовой, набросился на нее и довольно-таки театрально обнял, чуть ли не закатив глаза к небу:

– Господи, Юлечка, как же ты нас всех напугала…

Что случилось? Судя по тому, что ты жива, – все обошлось?

Юля молча высвободилась из его хотя и крепких, но почему-то показавшихся ей неискренними объятий и, качнув головой в сторону подъезда, произнесла, чувствуя себя одновременно и предательницей по отношению к нему (ведь она же сегодня ночью изменила ему с Шубиным!), и обманутой (кто знает, может, и он уже успел ей изменить с какой-нибудь актрисочкой!):

– На третьем этаже, на лестничной площадке стоят резиновые мужские сапоги, а в них – человеческие ноги.., обрубки…

Они поднялись на лифте. Едва они достигли нужного этажа и двери лифта разъехались, Крымов, увидев САПОГИ и пробормотав «Боже, какой ужас!», с удивлением посмотрел на Юлю:

– Как это случилось?

– Юля, это ты? Открой мне, пожалуйста… – донесся до них голос Жанны, запертой в квартире. – Я только что видела ее… Она приходила, но потом убежала… Ты видела ее? Видела Марину?

– Жанна, успокойся, пожалуйста, я видела ее, но не смогла ее догнать. – И уже обращаясь к Крымову:

– Женя, я пойду к Жанне… Она не должна знать, ЧТО здесь…

Я сказала ей, что все что сейчас происходит с ней, имеет отношение к НАШЕЙ работе… Ты все понял?

– Пока еще нет.

– Ей нельзя волноваться. У нее недавно умерла мать.

Теперь понятно?

Крымов кивнул головой и вздохнул, разглядывая белые голые ноги и страшные срезы, почерневшие от запекшейся крови.

– Ладно, иди, я сам встречу Сазонова… Иди-иди, они уже приехали – я слышу их голоса…

– Тогда прикрой меня, чтобы в случае, если Жанна стоит рядом с дверью, она не успела ничего увидеть.

Крымов сделал так, как она его попросила, и Юля, отперев дверь, проскользнула в квартиру.

* * *

Они вернулись в агентство около трех часов, смертельно уставшие, голодные и раздраженные, причем все без исключения. Крымов злился на то, что из-за этого странного происшествия с «сапогами» (так они теперь называли Юдину страшную находку) была отложена встреча с м-скими клиентами – отцами Тани Трубниковой и Дины Кирилловой – девушек, пропавших без вести этой осенью.

Надя, которая ждала их возвращения с целым подносом бутербродов и горячей кофеваркой, распространяющей совершенно одуряющий аромат свежего кофе, как могла успокаивала Крымова, словно, кроме него, в приемной никого не было – ни Земцовой, ни Шубина:

– Да ты не переживай так, Женечка, я им все объяснила, показала, где здесь поблизости есть кафе, они сейчас пообедают и вернутся. Так что никуда твои клиенты не денутся. А что случилось-то?

Пока Крымов с набитым ртом рассказывал Щукиной о том, что произошло в подъезде Жанниного дома, Юля слушала их, испытывая при этом какое-то странное чувство, как будто в приемной разыгрывается сложный фарс – спектакль явно не для средних умов… Каждая интонация, каждое произнесенное как Крымовым, так и Щукиной слово были фальшивыми. Создавалось впечатление, что эта парочка изо всех сил старается убедить окружающих в своих нежных чувствах друг к другу. Щукина, воркуя и при этом издавая наигранные «ахи» и «охи», явно дразнила Юлю и Игоря, не предполагая, конечно, что за последнюю ночь в их отношениях произошли такие серьезные перемены. Она, как ей казалось, разжигала ревность Юли и одновременно ревность Игоря…

– Щукина, перестань кормить Крымова с ложечки, на вас противно смотреть!.. – наконец, не выдержав, рявкнул Игорь и тут же нервно хохотнул:

– Ты хоть понимаешь, что произошло? У тебя сердце есть?

– Да оставь, Игорь, пусть порезвится… Это у нее нервное… – спокойно произнесла Юля и взяла с подноса последний бутерброд. – Главное, чтобы эти ноги не имели никакого отношения к нашей клиентке. Мне почему-то кажется, что девочки найдутся. Или, во всяком случае, МЫ ИХ НАЙДЕМ. Ведь верно, Надя?

– Я что-то не понимаю, что здесь вообще происходит? И почему это я не могу покормить Крымова с ложечки? Крымов – ничей, правда ведь. Женя?

– Правда, – вздохнул Крымов и покачал головой. – И никому-то во всем белом свете я не нужен.., кроме кредиторов, черт бы их побрал на самом деле!.. Ну, где твои клиенты, Шубин? Сколько можно есть? А что, если они обиделись и уехали в свой М.?

– Никуда они не уедут. У них дочери пропали, а ты говоришь… – возразил Шубин.

Юля, молчавшая все это время, тоже решила высказать свое мнение:

– Я чувствую, что в нашем агентстве что-то происходит.., какие-то подводные течения, что-то неясное, словно кто-то что-то недоговаривает… Но это… Бог с ним.

У меня есть предложение. Сейчас придут шубинские клиенты. Их двое, значит, и дела будет два. Наверняка придется выезжать в М. и даже пожить там какое-то время.

Кроме этого, существует дело моей портнихи – Жанны Огинцевой. Надеюсь, после того, что произошло сегодня утром, уже никому не кажется, что визит зечки – плод ее фантазий? Уверена, что причину столь странных происшествий, которые произошли с ней в последнее время, надо искать в прошлом ее матери… Короче – отдайте это дело мне. Пожалуйста.

– Что же творится! – всплеснул руками Крымов. – Ты хочешь сказать, что это я, собственной персоной должен тащиться в М.? Жить там в затрапезной гостинице и позволить клопам терзать мое тело? Даже если я поеду туда с Шубиным, меня это не спасет… Кроме того, мне надо возвращаться домой, я не закончил главу… Нет уж, ребятки, я тащу на себе все агентство, все счета и долги вот где… – Он похлопал себя по шее. – Я не двужильный, мне необходимо оставаться здесь, а потому поезжайте сами… Ты, Игорек, бери Земцову и отправляйтесь с ней в М. Уверен, что разговор с Трубниковым и Кирилловым у вас не займет и четверти часа. Все и так ясно.

Они наверняка привезли фотографии своих дочерей и данные о том, где девушки учились. Это все. Главное теперь – провести расследование на месте, то есть непосредственно в М. Опросить местное население на предмет выяснения, с кем общались, встречались, близко сходились или ссорились девочки… С кем их видели в день исчезновения.., да что я вас учу – вы и сами это все знаете не хуже меня… Щукина будет пахать свою ниву – обеспечит оперативной информацией, результатами экспертиз, связью с Сазоновым и Корниловым. Транспорт у нас, слава богу, на ходу. Наличности для ведения дел хватает… Договаривайтесь с мужиками и поезжайте в М. Что же касается этой портнихи, то раз уж Земцова так хочет заниматься этим делом самостоятельно, то пусть и занимается. Насколько я понимаю, сейчас эта девушка находится у нее дома, то есть в надежном месте. Думаю, что сегодняшнего вечера вполне хватит для того, чтобы вытрясти из нее все, что касается связей ее матери, проанализировать ее действия накануне смерти и выйти на клиентов… Я просто уверен, что ее мать убил кто-то из должников. Больше того, я сегодня утром вспомнил, что знал эту женщину. Ее звали Валентина. Она ссужала деньгами некоторых моих знакомых. Мы даже бывали с ней в одной компании… Это была молодая и красивая женщина, умная, я подчеркиваю – УМНАЯ. Те книги Валентины, о которых говорила Юля, можно выбросить – это все макулатура. Основная информация о НАСТОЯЩИХ клиентах – исчезла. И тебе, Юля, придется с этим смириться. Человек, который задолжал ей крупную сумму денег, и отправил ее на тот свет. Туда же отправилась и книга с расписками. Ты себе представить не можешь, какими суммами ворочала мамочка твоей портнихи… Ты не смотри, что она так скромно живет, – у нее есть деньги…

– Не правда! – воскликнула Юля. – Она работает, вот откуда у нее деньги. От матери же ей осталось совсем немного… Я верю Жанне.

– Это ваше личное дело, госпожа Земцова, кому верить, а кому – нет. Но я знаю, что говорю. Больше того – Я САМ БРАЛ У НЕЕ ССУДУ…

– Значит, Крымов, ты ее и убил, – логично заметил Шубин и налил себе еще чашку кофе. – А теперь отправляешь Юлю в М., чтобы она тебя не разоблачила… А может, ты был еще и любовником этой несчастной?

– Нет, вот любовником ее я не был, но то, что он у нее был, это я знаю точно…

– Ты знал мужчину, с которым Валентина встречалась?

– Конечно… – улыбнулся Крымов усталой и ироничной улыбкой. – Я даже видел их вместе… Очень красивый мужчина.

– Странно… – подала голос Щукина, которая в это время пыталась раскурить набитую табаком трубку. – А я-то думала, что самый красивый мужчина в городе – это ты.

– САМЫЙ – это верно. Но я же сказал «очень красивый мужчина». Нет, кроме шуток, я видел их в ресторане. Мы с Валентиной сделали вид, что незнакомы. Она всегда поступала так, словно не хотела афишировать, особенно в таком людном месте, свои знакомства и связи.

– О ней кто-то ЗАБОТИЛСЯ? – спросила Юля.

– Думаю, что те, кто пытался сунуть нос к ней за ПРОЦЕНТАМИ, потом долго отмывали его от крови…

– Ничего не понимаю, – вздохнула совершенно сбитая с толку Юля. – Ты что, хочешь сказать, что она никому ничего не платила за «крышу»? Да в жизни не поверю…

Она знала, что говорит. Ведь если дело обстояло так, как предполагает Крымов, то Валентина, выходит, САМА ИМЕЛА ПРЯМОЕ ОТНОШЕНИЕ К ПРЕСТУПНОМУ МИРУ. Но каким образом?

– Ты еще скажи, Крымов, что Валентина – крестная мать, и сразу все встанет на свои места.

– Нет, она не была крестной матерью… Но вот крестный, который заботился о ее покое, несомненно, был.

Посуди сама: откуда ей было взять начальный капитал для подобного бизнеса? Ведь она никогда и ничем не занималась, в отличие от своей дочери, которая шьет… Вот и думай.

– Но откуда ты все знаешь?

– А я бабник! Чем я занимаюсь в постели моих многочисленных любовниц? Во всяком случае, не тем, о чем ты только что подумала… Я, дорогие мои, собираю информацию. А кто, как не хорошенькие женщины, имеют доступ к этой самой информации? Так-то вот… Был бы Шубин посмазливее и ростом повыше, глядишь, и он бы рассказал тебе про Валентину…

– Ну и пошляк ты, Крымов, – не выдержала даже циничная Щукина, – ты хочешь сказать, что был в постели и с ней?

– Да ничего вы не поняли… Я бы умер, если бы удовлетворял всех своих дам, я даю им нечто большее, чем секс… Я дарю им свою любовь…

Шубин подошел к окну. Он вдруг вспомнил, как наблюдал поздно ночью с помощью бинокля за Щукиной…

Сказать Юле об их свидании или повременить? А что, если она воспримет это лишь как способ настроить ее против Крымова?

– Кажется, это они… – Игорь увидел подъезжающую к крыльцу агентства черную «Волгу». – Точно, это они приехали… Судя по тому, – обратился он уже к Юле, – что нам сказал Крымов, завтра утром мы с тобой выезжаем в М. Поэтому советую тебе не тратить драгоценного времени и поехать домой, к Жанне… Поговори с ней, заодно приготовься к завтрашней поездке. Я заеду часов в пять. Хорошо?

– Мы поедем на твоей машине или на моей? А может, на двух?

– На моей. Свою поставь в гараж. Поторопись…

Едва он произнес последние слова, как в приемную, шумно отряхиваясь от снега, вошли двое довольно молодых мужчин, одетых почти одинаково: короткие дубленки и норковые шапки. Красные пухлые лица, осторожный взгляд, замедленные движения. Это были люди из провинции, которые в этой с шиком обставленной приемной немного оробели. И, лишь увидев знакомое лицо Шубина, попытались даже улыбнуться.

– Вы что – братья? – спросил Крымов. – Присаживайтесь…

Юля, поздоровавшись с мужчинами, извинилась и вышла из приемной. Она знала, что все, что сейчас расскажут они Крымову, ей потом перескажет Игорь, а потому даже обрадовалась, что у нее появилась возможность хотя бы немного отдохнуть и собраться в дорогу: на особые результаты разговора с Жанной она не рассчитывала.

Из машины она позвонила Жанне:

– Привет, Жанночка. Как ты там, освоилась?

– Освоилась… – услышала она радостный голос подруги. – Ты домой?

– Домой. Сейчас приеду. Можешь разогреть суп. Он в холодильнике. А я заеду в магазин, куплю что-нибудь к чаю… У тебя все хорошо?

– Да у меня-то нормально, а у тебя? Что-нибудь узнала про Марину или этого мужика с деньгами?

– Ну, положим, он уже без денег… Ведь они у тебя?

Ты завернула их в пакет, как я тебе говорила?

– Конечно.., зачем они мне?

Юля машинально отключила телефон, когда увидела бегущего к ней человека. Она даже на всякий случай заблокировала двери: мало ли?.. Сквозь крупные снежные хлопья, залеплявшие ветровое стекло, она все же разглядела лицо мужчины, который пытался открыть правую переднюю дверцу машины. Это был Борис. Как Дед Мороз, с белой, в снегу, бородой и красными щеками.

Она открыла дверь.

– Как хорошо, что я успел… – услышала она его приятный мягкий голос и взглядом пригласила его сесть рядом.

– Только отряхнитесь от снега, а то у меня такое ощущение, словно я повстречалась с настоящим Дедом Морозом… Что-нибудь случилось?

– А вы считаете, что нет? – ответил он вопросом на вопрос, усаживаясь. От него приятно пахло одеколоном.

Или мужскими духами.

– От вас так хорошо пахнет.

– Неужели до сих пор чувствуется?

Она слушала его голос, смотрела на негр и пыталась представить, в какой семье он рос, кто научил его так хорошо проговаривать каждое слово, так обаятельно улыбаться? И увидела его стоящим за мольбертом с кистью в руке; в комнате тепло, уютно, из кухни доносится аромат горячего теста; вот в комнату, где работает маленький Борис, заходит бабушка, тетушка или домработница с тарелкой, полной пирожков; Борис в толстом вязаном свитере на лыжах… Вот только его родителей она не успела себе представить.

…Она очнулась. Ей показалось, что она знает Бориса ухе очень давно.

– Случилось что-нибудь ЕЩЕ? – повторила она свой вопрос. – Закройтесь хорошенько… Я тороплюсь, мне еще надо заехать в магазин, поэтому поговорим на ходу, хорошо?

– Как вам будет угодно. Собственно, я хотел поговорить с вами о Жанне. С ней что-то происходит в последнее время, и я очень боюсь за нее… Если бы вы только знали, в каком состоянии я нашел ее год назад, когда она потеряла мать… Это было запуганное насмерть существо с признаками.., шизофрении… Я должен был сказать вам это. Да, я водил ее к врачу, и если бы не мое вмешательство, мои связи, неизвестно, где бы она сейчас была… Ее хотели отправить в психушку…

– Вы любите ее? – Юля и сама не знала, задала ли она этот вопрос Борису как представитель сыскного агентства либо просто как женщина, которая видит перед собой красивого мужчину.

– Конечно, иначе вы бы не увидели меня у нее дома, да и здесь…

– Вы хотите сказать, что она все выдумала про Марину?

– Даже не знаю, с чего начать… Все может быть…

– Сегодня я сама видела эту особу…

– Когда? – Он был искренне удивлен. – Сегодня?

В котором часу?

– Утром, после того, как вы ушли. Она, представьте, дала стрекача…

– И вы ее не догнали? Господи, да неужели действительно все так опасно?

– Пока ничего определенного сказать не могу. Вы не знаете, что еще произошло…

– Еще кто-то пришел?

Она рассказала ему про «сапоги».

– Так что, Борис, я вам благодарна за то, что вы пришли предупредить меня о ее расстроенных нервах, но, поверьте, они у нас у всех немного расстроенные. Жанна – живой человек, и ей свойственно переживать. Ведь она любила свою мать… Вы, кстати, были с ней знакомы?

– Да, она ссужала меня деньгами, и я вернул их все, до копейки, правда, уже только Жанне… Но я ведь пришел рассказать вам еще кое о чем. Возможно, Жанна просто забыла об этом, но слишком уж много совпадений…

– О чем вы?

– Дело в том, что у Жанны была подруга, которую тоже звали Марина. Я пока вам больше ничего не скажу.

Давайте сделаем так. Жанна ведь сейчас находится у вас?

– Ну да…

– Так вот. Вот приедете сейчас к ней и спросите, знает ли она Марину Козич.

– А кто такая Марина Козич?

– Я не об этом… Вы просто посмотрите на ее реакцию… Она будет плакать, у нее, возможно, начнется истерика…

– Что это вы такое странное мне рассказываете? Что вы-то сами знаете про эту Марину Козич?

– Я вам потом расскажу…

Машина остановилась. Юля, извинившись, пошла в магазин, оставив Бориса в машине. Вернувшись оттуда, нагруженная пакетами, она ждала, что он откроет ей дверцу, но так и не дождалась. Поставила пакеты на землю, открыла дверцу сама и, к своему удивлению, обнаружила, что в машине никого нет,

Глава 5

Незачем ждать весны. И все это чушь собачья про весну, про силу, которую она дает живым существам. Силу может дать себе сам человек. И кто знает, по каким законам природы эта самая сила появляется в его организме после демонстрации своей же, но ДРУГОЙ силы.

Можно с силой отжимать тряпку, тереть эмаль ванны, кафельные плитки пола… Выходит, и это тоже будет сила, да только какой от нее прок?

Он встал, промокнул рукавом рубашки пот со лба, потянулся, расправляя затекшие мышцы. И как это женщинам не надоедает постоянно мыть полы? Как это унизительно в конечном счете! Это ли не доказывает, что женщины, в сущности, низшие существа, а раз так, то не стоит и задумываться о смысле их жизни. Рождение детей, казалось бы, могло хоть как-то облагородить этих самок, так нет же, даже из этого они ухитряются строить свои ловушки, куда заманивают зазевавшихся и потерявших на миг контроль над своими желаниями мужчин.

Вода в белом пластиковом ведре стала неприятно бурой от крови. Как же мало ее оказалось в этом большом и тяжелом теле.

Она потом снилась ему. Кровь. Темная, медленная и густая. Она текла, как река, змеясь между берегов, и закипала у горизонта, пенилась, окрашивая розовыми бликами клубящийся в воздухе туман. Этот сон был самым прекрасным из всех его прежних снов, в которых он видел своих РОЗОВЫХ ЖЕНЩИН.

Эти сны, так же как переживания, связанные с уничтожением трупов и их если не погребением, так припрятыванием в какое-нибудь надежное место, отвлекали его от ДРУГИХ женщин, которые толпами ходили рядом с ним, словно стада молчаливых и глупых животных, для которых мужчины служили лишь покорными исполнителями их воли. Бог, обрекая женщину на муки во время родов, осчастливил их таким даром, какой и не снился мужчинам! Этот дар заключался в том, что любой женщине, возжелавшей мужчину, достаточно одного движения, чтобы отдаться ему, в то время как мужчине для того, чтобы овладеть женщиной, необходима та самая сила, без которой он не может почувствовать себя по-настоящему мужчиной. И самое несправедливое заключается в том, что эта самая сила не зависит ни от его разума, ни его физического состояния, ни от чего… И тем обиднее, что мужчина не может совершенствоваться в этом направлении, как бы он этого ни хотел. Это женщина может придумывать все новые и новые способы соблазнения мужчин, пуская в ход все, что может пробудить в них желание, начиная от кружевных чулок и кончая кроваво-красной помадой. А вот мужчина может позволить себе какое-то разнообразие лишь при условии, что в его заветную плоть вторгается, распирая ее и делая упругой, до блаженного затвердевания, кровь другого свойства; кровь животворная, волшебная, обладающая свойством густой и горячей смолы, делающей мужчину мужчиной…

Однажды он кинул в женщину нож. Прямо в спину.

Не попал и убежал. Тогда ему было чуть больше двадцати пяти.

Он не был знаком с ней, просто она шла мимо и имела глупость призывно улыбнуться ему… Она неосознанно, как это присуще всем женщинам, хотела пробудить в нем желание. И пробудила. Но только не то, на которое она рассчитывала. Желание УБИТЬ ради того, чтобы просто убить, охватило его со страшной силой, заставило достать из кармана перочинный нож, раскрыть его и швырнуть изо всей силы ей в спину…

Он даже вскочил со скамейки и бросился вслед за женщиной, чтобы увидеть, как острое лезвие вонзится в ее розоватую, прикрытую белой полупрозрачной тканью платья плоть…

Но нож, слегка коснувшись спины, упал на землю, а женщина, обернувшись, удивленно посмотрела на него и пожала плечами. Она просто не увидела ножа. Трудно себе представить, что было бы, если бы она его увидела!

Так длилось невыносимо долго, пока он не встретил ЕЕ – женщину, буквально вытащившую его из теплого болота отчаяния, в которое он погружался все глубже и глубже. Почему болото? Да потому, что процессы, происходившие в нем, соки, бродившие в его теле, не находя выхода, представлялись ему зловонной жижей, которая образуется в белковом организме в процессе гниения. Он не мог иначе воспринимать свое тело, которое он ненавидел и которое неизвестно чего хотело. Ненавидел и свое лицо, изрытое садистом-косметологом, которому он доверил однажды свою забродившую кожу. Ненавидел свои руки, особенно ладони, предательски потеющие в момент прикосновения к женщине…

Она называла себя Евой. В первый же день их знакомства она увезла его подальше от людей, на остров, где было тепло и солнечно, где никто не мог подсматривать за ними, и окружила его такой заботой и пониманием, что он подумал, что умер. Потому что никогда еще солнце не приносило ему то блаженное тепло, в котором он купался эти три счастливых дня. Он не знал, зачем ей понадобился он, НЕмужчина, он так и не понял этого никогда. Должно быть, природа женщины оказалась не столь примитивна, как он себе это представлял. И этой Еве понадобился для ее любовных ласк именно он, изгой, больной, в сущности, человек…

На второй день их жизни на острове – а жили они в одном из пустующих заброшенных домиков, где хозяйничали одни ужи и мыши, – он почувствовал то, о чем уже и не мечтал. Он взял Еву рано утром, затем в полдень, когда они лежали, разморенные после сытного обе-. да, состоящего из свежего хлеба и теплого закисшего молока (ровно в двенадцать к берегу приставала лодка со стариком, который привозил им еду), и перед сном, за час до полуночи…

Он ждал, когда наступит пробуждение, и просто неистовствовал, потому что оно не наступало. Он понимал, что в реальной жизни Евы быть не может, что он сам родил ее своим мозгом, своим телом, своей кожей специально для себя, для своих услад… Как же он был потрясен, когда однажды вечером старик приехал за ними и увез их на станцию, откуда они уплыли на маленьком пароходике в город…

Город и Ева – это не вязалось с рассудком. Что ей делать, этой солнечной женщине, в сверкающем бриллиантами ночных огней городе?

– У тебя есть телефон? – спросила она будничным голосом перед тем, как сесть в такси.

– Есть, – ответил он, понимая, что теряет ее навсегда.

– Скажи мне, я запомню…

Она стояла во всем светлом, тоненькая, загорелая, и ветер трепал ее золотистые волосы… Красные блики от рекламных огней играли на ее открытой груди. Желание сжигало его.

– Ты не исчезнешь?

– Да нет же… Позвоню, и мы с тобой встретимся.

– А у тебя есть телефон?

– Есть, но только он сейчас не работает. Глупый… – она ласково провела рукой по его щеке и поцеловала. – Завтра же позвоню.

Пожалуй, с этого дня он и начал раздваиваться. С одной стороны, он это осознавал, потому что, стоило ему вернуться в свою квартиру, полную предметов, которые могли напомнить ему о его прошлой жизни, как он понял, что вот оно – ПРОБУЖДЕНИЕ. Наконец-то он проснулся и вновь оказался в своей коже. Но, с другой стороны, в его квартире что-то изменилось, даже лампы над головой светили ярче прежнего. Новый Адам, возлюбленный своей Евы, обладал завидным аппетитом, который проснулся в нем еще там, на острове. Кроме этого, он очень полюбил воду и теперь подолгу лежал в ванне, полной пены. Ему нравилась чистота, потому что она напоминала ему чистую и солнечную Еву, чья белоснежная кожа была шелковистой и нежной, стоило к ней только прикоснуться… И даже потом, когда она подрумянилась на солнышке и уже к вечеру третьего дня приобрела золотистый загар, все равно она была такой чистой, что напоминала бледное, матовое золото…

Адам много работал, в отличие от того, кем он был раньше. Он был переполнен новыми идеями, силами и вдохновением. Его вечно заспанный и дурно пахнувший, обуреваемый неясными желаниями Двойник относился с подозрением к тому, что творил Адам.

Наконец, к Адаму приходила Ева, и они вместе наслаждались друг другом, подсмеиваясь над подсматривающим за ними Двойником, спрятавшимся под столом и находившимся в прямом смысле в УНИЖЕННОМ СОСТОЯНИИ.

…Он уложил то, что осталось от Лены, в плотную холщовую прорезиненную сумку с деревянными ручками, остальное – в большой полиэтиленовый пакет и все это вынес на балкон. На мороз. Но потом, передумав, внес сумку обратно в комнату, достал с антресоли отцовские резиновые сапоги.

Сел, подперев рукой щеку, и уставился на них. Образ, который он придумал, рассмешил его.

* * *

– Я уж думала, что ты не придешь… – встретила ее Жанна в дверях, принимая пакеты с провизией. – Ну и работенка у тебя – мрак! Ты что, каждый день так поздно домой возвращаешься?

Юля отметила про себя, что Жанна выглядит уже не такой перепуганной, как утром. Хотя, судя по ее осторожному взгляду и плохо скрываемой скованности, чувствовала она себя в непривычной обстановке неуверенно.

– А у тебя здесь хорошо.., уютно.

– Значит, так, Жанна. Завтра рано утром я уезжаю из города. В М. За мной заедет Игорь. Так что поживешь пока одна, без меня. У меня мало времени, мне необходимо собраться, поэтому помоги мне, пожалуйста, приготовить ужин и что-нибудь съестное на дорогу. Вот здесь есть замороженные отбивные, их, я думаю, можно поджарить, завернуть в фольгу и сунуть в какой-нибудь пакет… Игорь любит поесть в машине, к тому же ему утром негде будет позавтракать, я его знаю…

Она вдруг поймала себя на том, что эту ночь будет спать одна, без него, и улыбнулась своим мыслям: интересно, думает ли он сейчас о ней? Вспоминает ли, чем они занимались прошлой ночью?

Она и не заметила, как замолчала, уставившись в одну точку, в то время как Жанна деловито разбирала пакеты, рассовывала продукты по полочкам в холодильнике.

– Да здесь еды на целую роту… – пробормотала гостья еле слышно, боясь потревожить задумавшуюся Юлю.

– Ты что-то сказала? – очнулась Земцова и, как заведенная, принялась бегать по квартире в поисках необходимых в дороге вещей. В кресло полетели свитеры, джинсы, белье, мыло…

– А как же я? – вдруг произнесла расстроенным голосом Жанна. – Может, и меня с собой возьмете? Как же мне быть?

Она возникла на пороге комнаты, и тотчас из кухни потянуло запахом жареного мяса.

– Скажешь своему Борису, чтобы тоже на время перебирался сюда. Ты не переживай, Жанночка, я обязательно разберусь с твоим делом, – говорила Юля, не поднимая головы и делая вид, что старательно складывает свитер в сумку. – Но только в том случае, если ты мне поможешь и скажешь, зачем к тебе приходила эта женщина?

– Но как? – всплеснула руками Жанна в отчаянии. – Каким образом я могу узнать, что нужно от меня этой Марине?

– Марине? Какой Марине? МАРИНЕ КОЗИЧ?

У Жанны из рук выпало полотенце. Она какое-то время не могла произнести ни слова. Широко раскрытыми глазами она смотрела на Юлю, словно не понимая, услышала ли она это имя на самом деле или ей это показалось… Образ Юли никак не ассоциировался с тем кошмаром, который ей пришлось пережить буквально месяц тому назад. Но как? Откуда она могла узнать про Козич?

Она молчала. Смотрела Юле в глаза и молчала, словно пыталась выяснить для себя, не показалось ли ей все это? Ведь никто, никто, кроме одного человека, которому она доверяла больше всего на свете, не мог знать про Козич.

– Ты побледнела, что с тобой? – с трудом услышала она слова Юли. Жанна несколько минут пребывала в том странном состоянии, которое случается с человеком, словно бы увидевшим себя со стороны. Время останавливается, некоторые органы отказываются воспринимать действительность и предательски подсовывают другое измерение, делая окружающие предметы плоскими, а звуки – глухими и упругими, едва различимыми… «Вероятно, – подумала Жанна, – это связано с давлением. Или с нервами».

Она очнулась и тряхнула головой.. Запах! Ее привел в чувство запах подгоревшего мяса.

На кухне все было синим от дыма. Жанна выключила огонь под сковородкой, быстро перевернула отбивные и бросилась к окну, чтобы распахнуть форточку.

– Ну что, есть можно? – В кухню вошла Юля и спокойно села за стол, словно не замечая едкого дыма и почерневших кусков мяса на сковороде. – Бедный Игорь, придется ему обойтись бутербродами с колбасой. Да ты не расстраивайся так. Подумаешь, отбивные! Успокойся… Да ты никак плачешь?

Жанна и правда плакала, закрыв лицо ладонями. Она сидела за столом, напротив Юли, и раскачивалась всем телом.

– Брось… Ты мне лучше расскажи про эту Козич. Кто она такая?

Жанна отняла руки от лица и теперь смотрела на Юлю полными слез глазами. Лицо ее выражало крайнюю степень растерянности.

– Сначала скажи, откуда тебе известно про Козич.

– Не могу. Да это и не важно. Так кто такая Козич?

– Моя приятельница.

– Давай перейдем в комнату, ты успокоишься и все мне расскажешь. Хочешь, я дам тебе успокоительных капель?

* * *

Марина Козич пришла к ней в начале декабря. И если существует на свете сила, которая вмешивается в человеческую жизнь, когда хочет словно бы предупредить или помешать свершиться чему-то на первый взгляд очень важному и долгожданному, то именно она и подтолкнула в спину несчастную Козич, которая пришла к Жанне именно в тот момент, когда они с Борисом впервые решили сблизиться физически. Эгоизм, заложенный в каждом человеке, выплеснулся сразу, едва зазвенел звонок в прихожей, – он, этот самый эгоизм, засветился в глазах Жанны, которая, открыв дверь и увидев перед собой подругу, не смогла проконтролировать свой взгляд, выражавший одновременно и досаду, и смущение, и растерянность, и желание избавиться от гостьи как можно скорее…

На ней был тяжелый синий бархатный халат, под которым ничего, кроме разгоряченного ласками Бориса тела, жаждущего продолжения любовных игр, не было. Она была даже босиком, а потому не могла разговаривать с Мариной долго. Разве что, извинившись, вернуться в спальню, чтобы обуть домашние тапочки, и только после этого выслушать подругу, которая наверняка пришла в половине одиннадцатого вечера НЕСПРОСТА.

– Привет, можно к тебе? – спросила своим нежным и тоненьким, совсем как у девочки, голоском Марина, входя в прихожую и по привычке снимая шубу. Не дожидаясь ответа, она разулась и прошла на кухню, словно и не замечая застывшей с неприязненным выражением на лице Жанны. – Мне нужно срочно поговорить с тобой.

Марина преподавала в школе, расположенной всего в двух кварталах от Жанниного дома, физику. Высокая, хрупкая, светловолосая, с большими удивленными глазами (выражение хронического удивления придавало ей природное строение лица: приподнятые брови, вздернутый нос, маленький безвольный подбородок и тоненькие ниточки-губы), она была инфантильна не только внешне, но и внутренне. Светло воспринимая жизнь и обожая детей, она источала вокруг себя тепло и всем дарила улыбку, без которой просто невозможно было представить Марину Козич. Все конфликты между учителями решались с ее помощью. Она умела так поговорить с каждой женщиной (а педагогический коллектив состоял исключительно из молодых преподавательниц), найти такие слова убеждения, что лишался смысла как сам конфликт, так и желание найти виноватого. В школе поговаривали, что Козич собирается пойти в монастырь, и это воспринималось всеми вполне естественно, хотя все желали бы обратного – никто и представить себе не мог их коллектив без Марины. Однако ни в какой монастырь она не собиралась, так, во всяком случае, она говорила Жанне, с которой дружила и которой чувствовала себя обязанной.

Дело в том, что в школе платили мало, и Жанна, зная об этом, обшивая Марину, брала с нее полцены. Их дружба носила несколько поверхностный характер, потому что слишком уж они были разные; Марина – человек; просто созданный для того, чтобы утешать ближнего, довольствовалась уже тем, что Жанна относится к ней по-доброму, а потому считала своим долгом, забежав на часок-полтора, сказать Жанне несколько приятных слов, выслушать ее, дать совет, успокоить, если у той случались неприятности. Жанна же, в отличие от нее, утешать не умела. Если у нее самой было все в порядке, она испрашивала совета у Марины для ДРУГИХ своих приятельниц или просто клиенток, при этом делая вид, что просто рассуждает на общие темы. Ее поражала точность, с которой Козич могла безошибочно спрогнозировать ход событий, касающихся той или иной жизненной ситуации. Словно все они представляли собой хорошо проанализированные СЮЖЕТЫ-КЛИШЕ, варианты выхода из которых всегда были у нее наготове.

И все же было нечто объединявшее их чисто в психологическом плане: обе были скрытны, как морские раковины. Жанна мало что знала о Козич, Марина же никогда не пыталась влезть в душу Жанне. Словно они друг перед дружкой делали вид, что вполне счастливы и довольны своей жизнью. И пусть даже эти отношения складывались в форме игры, целью которой для обеих служило стремление продемонстрировать свою самодостаточность, все же это была действительно дружба. Ведь каждая из них старалась внести в жизнь другой только светлое, доброе, пусть даже и с оттенком сентиментальности.

Марина Козич хорошо вышивала и к каждому празднику дарила Жанне то конверт для носовых платков, вышитый крестиком, то банное полотенце с вензелем "Ж", то кухонную салфетку с вышитыми цветами. Из-за постоянного отсутствия денег она была лишена возможности покупать в подарок Жанне дорогие конфеты, которые сама очень любила, а потому нередко готовила самодельные конфеты из сухого печенья, сгущенного молока и какао.

Жанна, напротив, ограничивалась покупными подарками: духами, конфетами, наборами мыла или бесплатно шила для Марины юбку или платье.

И все же главное, что сближало Марину и Жанну до последнего времени, было отсутствие в их жизни постоянного, мужчины. Жанна знала, что Марина одна. Если ее и приглашал кто-нибудь из мужчин в кино или в театр, это становилось для нее настоящим событием в жизни.

Личная жизнь Марины не складывалась, и причин этому могло быть много. И первая – непохожесть Марины на своих сверстниц, сложность восприятия реальности, нежелание быть другой, более раскованной, доступной для мужчин и, как ни странно, глупой. Она не хотела играть в дурочку, как это любили мужчины, она желала оставаться самой собой: внешне самодостаточной и засекреченной изнутри. Разумеется, она не могла не презирать мужчин вообще, и особенно тех, кто пренебрег ею, но говорить на эту тему было для нее настоящей пыткой. Другое дело, когда речь шла о конфликтах между другими мужчинами и женщинами, о которых ей рассказывала Жанна. Вот здесь Марина не скупилась на точные и конкретные определения, какими бы жесткими по отношению к мужчинам они ни были. И Жанна соглашалась с ней.

Ведь она тоже была одна. Без мужчины. Быть может, поэтому, когда в ее жизни появился красавец Борис, она почувствовала себя чуть ли не предательницей по отношению к Марине. Она не представляла, как будет себя вести и что говорить, когда Марина узнает об их романе. Ведь отношения Жанны с Борисом были настолько сложны, что говорить о том, как они сложатся дальше, было явно преждевременно. И как же тогда она смогла бы объяснить причину, по которой позволяет МУЖЧИНЕ ЖИТЬ У НЕЕ ДОМА?! Пусть даже на первых порах они ночевали на разных постелях, шаги, к сближению, разумеется, были.

Порой Жанна брала себя в руки, и в такие минуты даже сама мысль о том, что ей придется что-то объяснять Марине, раздражала ее и приводила в недоумение. С какой стати? Зачем? И какое кому вообще дело до ее личной жизни? Спит она с Борисом или нет – это касается только ее, и никто не вправе вмешиваться в сокровенные тайники ее интимной жизни. Да, она, пожалуй, в какой-то мере похожа на Марину своим презрительным отношением к мужчинам, но это не значит, что она должна оставаться одна. Пусть все идет как идет, и это даже хорошо, что их отношения с Борисом развиваются постепенно, во всяком случае, у нее будет возможность получше узнать его, привыкнуть к тому, что он рядом.

И все-таки разговор с Мариной произошел. Короткий, но не очень приятный. Вернее даже, совсем неприятный.

Они столкнулись в дверях – Борис и Марина. Когда она пришла, он уже собирался уйти. Жанна их познакомила – это длилось несколько минут, не больше, – после чего подруги остались в квартире одни. Несколько вопросов, на первый взгляд обычных в таком случае, подразумевали соответствующие ответы. Да, Жанна, как могла, ответила на них. Да, Борис – это ее пассия. Да, он иногда ночует здесь. Да, она влюблена в Бориса. Да, впереди, – неизвестность. Ну и что? А все равно на душе после этого разговора остался неприятный осадок.

«Я где-то его видела», – сказала Марина и довольно-таки неуклюже сменила тему разговора.

Видела и видела, их город не такой уж и большой, поэтому все когда-то и с кем-то виделись.

После этого разговора, этой встречи, они долго не , встречались. Все трое. То есть Жанна не видела Марину, да и Борис куда-то исчез, как потом выяснилось, он уезжал на этюды. Ему удалось выгодно продать их в художественном салоне, и он принес Жанне деньги.

Все складывалось на редкость хорошо, жизнь ее постепенно стала приобретать некую семейно-сексуальную привлекательность; все шло к тому, чтобы их обоюдное с Борисом желание сблизиться наконец сбылось.

Они спали вместе, но дальше нежных объятий и ласковых поползновений не пошли. Словно оба боялись чего-то. Жанна, вспоминая свои редкие разговоры с матерью о мужчинах, о том, как сложно они устроены, и как хрупка их нервная система', особенно когда речь идет о сексуальных отношениях, и как похожи они на детей, старалась сделать все, чтобы не ущемить мужское достоинство Бориса. Она делала вид, что и сама как будто бы рада, что снова все прошло КАК ВСЕГДА. И в другой раз она поступала так же.

И вот наконец настал вечер, когда они, отбросив всякую стыдливость, позволили себе забыться, отдаться друг другу, расслабиться, дать волю инстинкту. И за мгновение до сладостного момента соединения вдруг раздался этот неожиданный и резкий, до одури, настойчивый звонок в дверь.

Это была она. Марина Козич.

Жанна стояла босиком и не знала, как себя вести.

Ведь в спальне ее ждал распаленный и готовый к любви Борис, а в дверях, страшно смущаясь и всем своим видом извиняясь за столь поздний визит, стояла несчастная и напуганная Марина, глядевшая на нее как на последнее спасение. Или ей это только показалось?

– Мне нужно срочно с тобой поговорить.

Все тот же тоненький голос, мольба в глазах, и только непонятно откуда вдруг взявшееся упорство, с которым она прямо-таки рвалась на кухню. Ведь она, даже не дождавшись ответа, готова ли Жанна принять ее или нет, вошла туда и села за стол. Скрестила свои покрасневшие, должно быть от мороза, руки, переплела длинные, костлявые, худые пальцы и уставилась в одну точку.

– Что-нибудь случилось? – спросила из вежливости Жанна, запахивая плотнее халат и присев на стоящий рядом табурет. – Уже поздно…

– Извини, – Марина продолжала упорно рассматривать противоположную стенку. Она не смотрела на Жанну, словно все еще находилась во власти того, из-за чего, собственно, и пришла. – У меня нехорошие предчувствия…

– Что-нибудь на работе?

– Нет.

– С родителями?

– Нет. Все не то, не то… Даже не знаю, как это тебе сказать…

Тут она повернулась и схватила Жанну за руку. Крепко сжала ее.

– Можно я у тебя переночую?

Жанна не знала, что ответить. Она просто сидела и молчала.

Вдруг Марина принюхалась и, не отпуская руки Жанны, притянула ее к лицу.

– Духи? Ты что, вымыла руки духами? Что это за духи? Такие крепкие…

– Это.., духи.., моей мамы. Пролились… – соврала Жанна. Не могла же она признаться в том, что это Борис в течение долгих минут протирал ее тело тампоном, смоченным в духах. Он говорил, что его это возбуждает. А запах действительно был восхитительный, хотя и резкий…

Чересчур. Да и что было не ЧЕРЕСЧУР? Все! Все, включая ласки и смелые слова…

Она очнулась, когда Марина была уже в прихожей и надевала шубу.

– Ты не одна, я все понимаю… Извини…

И она ушла.

А утром следующего дня Жанне позвонила их общая знакомая и сказала, что Марину убили. Выстрелом в голову. Что тело ее нашли неподалеку от ее дома, на мусорной свалке.

* * *

– И это все? – Юля ласково потрепала ее по плечу. – И ты теперь казнишь себя, думаешь, что во всем виновата ты? Да выкинь ты все это из головы… Я уж думала, что правда… Пойми, то, что с ней произошло, – простое стечение обстоятельств, и ты здесь совершенно ни при чем. А за что ее убили и кто, неизвестно?

– Нет, никто ничего не знает. Милиция просто сбилась с ног. Ведь она была человеком, которого просто НЕ ЗА ЧТО УБИВАТЬ. Понимаешь, у нас у всех есть какие-то грешки, мы все на протяжении жизни совершаем ошибки, проступки… Но только не она. Марина Козич была необыкновенной девушкой, от нее исходил свет. Она была как святая. И в тот вечер, когда она пришла ко мне, мне показалось, что я грешница, великая грешница, потому что мы с Борисом позволили себе тогда многое…

Правда, ДО ее прихода. Потому что после того, как Марина ушла от нас, конечно же, все расстроилось. И в физическом плане.., тоже.

Жанна покраснела. Опустив взгляд в тарелку, она рассматривала кусочек мяса до тех пор, пока туда не капнула первая слеза.

Юля стояла у окна и пыталась представить себе эту «святую» учительницу по фамилии Козич.

– А знаешь, что я тебе скажу? Просто из личного опыта.

Жанна подняла лицо, взяла со стола салфетку и промокнула заплывшие черной размокшей тушью глаза.

– Ты, судя по всему, идеалистка, но в жизни почему-то чаще всего происходит все наоборот… Я имею в виду Козич. Как правило, такие святоши оказываются своей полной противоположностью. Это чисто психологические дела: то, чего недостает человеку внутри, он пытается продемонстрировать снаружи. К примеру, он в душе – подлец, плетет за спиной других интриги, сталкивает людей лбами и наслаждается результатами содеянного, а внешне всем улыбается, и, как ни странно, все принимают его за порядочного человека; или, скажем, его место за решеткой – а он, чистенький и аккуратненький, руководит большим количеством людей… И так было всегда.

И не смотри на меня так… Я говорю правду.

– Какая же ты бессердечная… Как ты можешь говорить такое про Марину?!

– Извини, но я ее не знаю. Я лишь предполагаю, что она могла оказаться вовсе не тем человеком, которым вы все привыкли ее считать. Вполне вероятно, что у нее была ВТОРАЯ жизнь. Ты понимаешь меня? Вот скажи мне, пожалуйста, что ты знаешь о ее личной жизни? Уверена, что НИЧЕГО. Просто-таки абсолютно ничего.

– Ну и что? Она не обязана была мне рассказывать о своих… – Она запнулась и шумно выдохнула, словно разговор приносил ей физические страдания. Видно было, что она настроена до конца защищать свою погибшую подругу. – У каждого человека есть свои сокровенные тайны, были они и у нее, конечно же… Но ей не везло. Ей встречались чаще всего подлецы, которым она верила. Хотя, может, и не подлецы, а просто мужчины, которым не нужна была такая сложная и открытая женщина…

– Что значит «открытая»?

– Понимаешь, она говорила что думала. Все свои чувства и отношения к мужчине выражала непосредственно, с легкостью, за что, наверное, и поплатилась…

Мужчины не любят таких.

– Я постараюсь узнать об этой Козич по своим каналам. Может, что-нибудь и прояснится…

Она хотела было сказать Жанне, что появление в ее жизни зечки может быть связано именно с Козич, но промолчала: как могла она заподозрить ее в психическом расстройстве, замешанном на комплексе вины перед Козич, если сама Юля ВИДЕЛА эту зечку своими глазами?!

– Ладно, утро вечера мудренее. Пойдем спать. Посуду мыть уже нет сил, утром, как встану, помою. А ведь у меня завтра тяжелый день… Представь, в такую погоду, в холод-метель, мчаться по трассе куда-то в тьму-таракань, чтобы искать убийцу… Я никогда, никогда, понимаешь, не пойму этих больных людей, обреченных приносить людям смерть и страдание. Словно это миссия на них возложена такая. Но кто ее мог возложить, если не сам дьявол?..

* * *

– У них с Шубиным было всего несколько минут, чтобы побыть вдвоем. Он заехал за ней на машине, в которой уже сидели Трубников и Кириллов. В салоне пахло перегаром, и Шубин попросил мужчин на то время, пока он будет отсутствовать, открыть окна и проветрить салон.

Он вошел в подъезд и почувствовал, что ему приятно даже видеть эти стены, эти ступеньки, по которым ходит Юля. Поднимаясь, он произнес ее имя вслух и, замерев на мгновение, прислушался, словно из самого звука могло родиться видение: она, спускающаяся ему навстречу…

Игорь всю ночь промечтал о том, как они будут жить вместе. В том, что эта женщина создана для него, он уже не сомневался. Более того, он вообще не понимал, как он мог жить, не видя ее?

Он остановился перед дверью и прислушался. В подъезде было очень тихо. Пять утра. Он решил не звонить, чтобы не разбудить Жанну. Но не столько из чувства заботы о ней, сколько из-за своего эгоистичного желания побыть с Юлей наедине хотя бы пару минут. Несколько раз постучав указательным пальцем по дверному косяку, он снова прислушался.

Дверь почти сразу же открылась, и он увидел не заспанную, а свежую и бодрую, уже в свитере и джинсах Юлю. Увидев Шубина, она улыбнулась и приложила палец к губам.

– Тес… Она спит. Заходи, выпьешь чашку кофе, съешь отбивную, а то никуда не поедешь… Ты ведь не завтракал?

Он обнял ее и прижал к себе, зарываясь лицом в теплую волну волос и вдыхая в себя нежный аромат духов.

– Игорь, я и так-то не хочу никуда ехать, а ты еще больше разлагаешь дисциплину… Ну нельзя же так. Думаешь, мне не хочется сейчас вернуться в постель и выспаться с тобой рядышком? – шептала она ему на ухо, ловя себя на том, что почему-то не воспринимает уже Игоря прежним Шубиным. Что-то с ней произошло непонятное, словно заменили-освежили сердце… Оно и биться-то в его присутствии стало чаще, взволнованнее. – Я сегодня долго не могла уснуть, вернее, мы… Все говорили с Жанной. Но так ничего и не придумали. Особенно меня насторожил тот мужик, который принес ей деньги.

Кстати, сейчас надо будет заехать к Щукиной и отдать ей пакет с деньгами, чтобы она сняла отпечатки пальцев.

– Завезем лучше в агентство, – предложил Шубин, подозревающий, что Щукина и эту ночь провела у Крымова. – А вдруг она снова с Чайкиным? Еще так рано, пусть поспит… Оставь ей записку, а ближе к вечеру позвонишь, может, она что-нибудь уже успеет узнать.

Все это они говорили, прижавшись друг к другу в прихожей, пока Юля не отпрянула от него, взяла за руку и повела на кухню.

– Нас, конечно, мало, – сказала она, включая кофеварку. – Жаль, что Крымов такой бездельник и аферист… Мог бы, между прочим, заняться делом Жанны, а заодно навести справки о Борисе. Понимаешь, он слишком красив для Жанны. А красивые мужчины меня всегда настораживают. Я просто уверена, что у него был роман с Козич…

И Юля в двух словах рассказала ему про Марину.

– Как ты думаешь, могла твоя Жанна ПРИДУМАТЬ эту зечку?

– Могла-то могла, но я ведь и сама ее видела.

* * *

Заехали в агентство, оставили пакет с деньгами и записку Щукиной.

– Главное, чтобы Крымов не принял их за гонорар, – заметил Игорь.

– Не примет, я же ей все подробно написала. Хотя вид денег всегда вызывал в Крымове трепет.

В машине Шубин расспрашивал своих неразговорчивых пассажиров о Наташе Литвинец, узел с вещами и отрезанным ухом которой подкинули на крыльцо Вите Ерохину.

– Гулящая она была, но все равно хорошая баба, – отозвался Роман Трубников низким хрипловатым голосом. Это был крупный краснолицый мужчина с грубыми и резкими чертами лица. Горе проложило несколько глубоких морщин на его широком крепком лбу, образовало черные мешки под глазами и опустило уголки полных светлых губ.

Юля, слушая его, подумала о том, Что Игорь нарочно именно сейчас начал говорить с мужчинами об этом, чтобы постепенно ввести ее в курс дела.

– Что значит «гулящая»? – спросил Шубин, делая вид, что Виктор Ерохин ничего ему о ней не рассказывал. Игорь провел ночь в компании этих малознакомых людей, мучаясь бессонницей и чувством страшной несправедливости к его нарождавшемуся счастью с Юлей.

С какой стати он оставил у себя на ночь этих несчастных мужиков, выложивших Крымову свои, быть может, последние деньги за то, чтобы нашли их дочерей, вместо того чтобы отправить клиентов ночевать в гостиницу или позволить им переночевать в агентстве, в специально отведенной для этих целей комнате? Разве не имеют работники крымовского агентства права на личную жизнь?

И зачем это понадобилось Юле ночевать с Жанной, если она могла выспаться в кровати Шубина? Неужели и здесь приложил свою руку Крымов? И это при том, что сам-то он спит с кем хочет…

– Гулящая? Это значит, что она была баба веселая, любила выпить, хорошо пела, мужчин любила, ну и они ее соответственно…

– А не могла она уехать с каким-нибудь заезжим мужчиной?

– Нет, не могла. Она любила Ерохина, и об этом все знали. Вы же сами его друг, так чего же спрашиваете? – Роман пожал плечами. – Другое дело, что на кой ему нужна была такая баба? Хотя и он к ней, конечно, питал нежные чувства. Да что говорить… – Он махнул рукой. – Она же такая красивая была, молодая, никто из мужиков не мог спокойно на нее смотреть… Я и сам, грешным делом…

Его приятель, Кириллов, внешне более холеный мужчина, дернул его за рукав: мол, болтаешь лишнее. И Трубников замолчал, вспомнив, очевидно, что Литвинец все же пропала и если вдруг выяснится, что ее убили, то его слова тем же Шубиным могут быть восприняты уже иначе, чем признание в легкомыслии…

– Может, ее видели с кем? Я имею в виду не Ерохина, конечно, а кого-нибудь чужого, не местного, – продолжал расспрашивать Игорь, устремив глаза вперед, на дорогу, едва заметную в густом молочном тумане, от чего создавалось впечатление, словно они, все четверо, мчатся по небу, разгоняя облака.

– Видели, – наконец подал голос Кириллов. – Многие видели ее с чужим мужиком, да только никто его не знает, мы уж расспрашивали.

– А как он выглядит: молодой или старый?

– Старыми она не интересовалась. Молодой мужчина, прилично одетый, похож на артиста…

– Вот даже как? – удивилась Юля, внимательно прислушивавшаяся к разговору. – А почему именно на артиста?

– Не знаю, – вздохнул Кириллов. – На нем плащ был почти белый, длинный…

– А я его видел в куртке светлой или ветровке… – сказал Трубников.

– А ваши дочери в те дни, когда вы видели этого человека, где были: в М. или в городе, в институте?

– Моя-то в училище швейном учится, не в институте.

Так вот, ее дома точно не было, это я хорошо помню, иначе она бы увидела этого парня на дискотеке.

– И моей тоже не было, – дрогнувшим голосом проговорил Кириллов, – Дина в город поехала, как раз после выходных…

– А у Дины был парень, приятель в М.?

– Был, он и сейчас есть. Да только он ни при чем, он хороший парень, Дима, он любил Динку… Подозревать его – все равно что меня или нашу мать…

– Предлагаю начать с Димы, – сказала Юля, мысленно прикидывая план действий и постепенно втягиваясь в новое дело. Это было довольно сложно, поскольку голова еще была забита Жанной, ее проблемами и теми странностями, которые происходили с ней в последнее время. – Мы, кажется, подъезжаем…

* * *

Машина ворвалась в новую плотную полосу тумана; по обеим сторонам дороги белели роскошные, просто-таки сказочные пейзажи – заиндевевшие деревья, округлые редкие кусты с голубыми тенями на ровном туманно-белом снегу и небо, словно отражение земного великолепия. Показались заваленные снегом особняки, затем целые улицы частных домишек, потянулись деревянные заборы…

Игорь развез своих клиентов по домам, договорившись встретиться с ними вечером, записал номера их телефонов, и они с Юлей поехали к Диме Ангелову.

Было семь утра, он наверняка должен был находиться дома.

Двухэтажный старый дом, загаженный кошками подъезд, обшарпанная деревянная дверь грязно-желтого цвета.

Шубин позвонил.

– Слушай, как можно жить в таком свинарнике? Кажется, что все м-ские кошки собираются здесь, чтобы справить нужду… А стены, ты только посмотри на эти стены! Словно они побывали под артобстрелом. Что-то тихо, может, его нет дома? Я даже не спросил, с кем он живет. Скорее всего с родителями. Тес… Кажется, кто-то идет…

Послышался звон ключей, затем голос:

– Кто там?

– Мы к Дмитрию Ангелову, откройте, пожалуйста.

Это из милиции…

Стало совсем тихо.

– Кажется, нас не хотят пускать.

И тут дверь распахнулась, и они увидели высокого черноволосого парня в спортивных штанах, пузырящихся на коленях, и черном тонком свитере. Он смотрел на незнакомцев, которые потревожили его, с вызовом и одновременно болью. С первого взгляда Юля поняла, что видит перед собой психически травмированного человека: слишком бледным было его лицо, слишком бегающим взгляд, слишком обреченной даже сама поза…

– Это вы – Дима Ангелов?

– Я. Проходите. – И он, не глядя на посетителей, впустил их в свою квартирку.

Крохотная, захламленная, она выдавала Диму с головой. Здесь были книги, огромное количество книг, явно списанных из местной библиотеки, поскольку даже беглого взгляда Юле хватило на то, чтобы определить, насколько подборка бессистемна, случайна. Ветхие книжонки научно-популярной литературы здесь соседствовали со старинными французскими романами Шарля Нодье и Вилье де Лиль Адана, а физико-математические сборники задач лежали поверх стопки филологических учебников Розенталя. Романы Жозефины Тэй и Дэвида Вейса с его знаменитым романом «Убийство Моцарта» были разложены на письменном столе подле юридических книг типа «Адвокатуры», «Сто лет криминалистики» и «Справочника следователя». Судя по всему, именно эти последние книги и являлись на данном этапе его жизни НАСТОЛЬНЫМИ в прямом смысле.

ОН БОЯЛСЯ. Страх сквозил во всем, начиная с его походки, опущенных плеч и видимой дрожи в руках. Хотя внешне Дима был симпатичным парнем.

Шубин представился, затем представил Юлю.

– Понимаешь, мы должны найти того, кто виноват в том, что девушки исчезли… Ты ведь знаешь, о ком идет речь?

– Знаю. – Он предложил им сесть на низкий продавленный диван, застеленный старым вытертым красным ковром, а сам сел напротив, на жесткий венский стул. – Вы ведь ко мне пришли из-за Динки? Но я не знаю, где она. Я и в милиции это же сказал. Она уехала в город и не вернулась, а я все это время жил здесь. Я учусь в техникуме, у меня есть алиби…

Он по-прежнему не смотрел на них. Не хотел или НЕ МОГ.

– Вы из частного детективного агентства… Вас нанял ее отец?

– Когда ты последний раз видел Дину?

– Восьмого ноября. Девятого она уже уехала. Она же учится в городе, в пединституте. На втором курсе. Вернее, училась…

– Дима, а вы не знаете, с кем она там жила в общежитии или на квартире? Она вам ничего не рассказывала?

– Рассказывала про какую-то Люду, они вместе снимали флигель в частном доме, я сам в город ездил, искал эту Люду, но не нашел… Да только она ни при чем. Что она могла ей сделать? Разве что познакомить с кем… Но только ничего вы не найдете. В городе вон сколько людей живет, не верю я, что вы сумеете найти убийцу….

Юля с Шубиным переглянулись.

– Ты сказал про убийцу, а откуда тебе известно, что ее убили?

– Если б была жива – давно объявилась бы.

И снова не посмотрел им в глаза, а в пол, словно на нем что-то написано.

– Ну что ж, Юля, пойдем. Видно, не по адресу мы пришли… – Шубин неожиданно для всех встал и быстрым шагом направился к двери. – Пойдем, у нас с тобой и так много дел, Трубникова надо навестить…

«Он что-то придумал», – поняла Юля и тоже направилась в прихожую. Но перед тем как уйти, повернулась к просто ошалевшему от такой поспешности гостей Диме, который наверняка настроился на долгую и нудную, тяжелую для него беседу про Дину, и задала вопрос, который давно вертелся у нее на языке:

– Скажи, у нее был в городе парень?

Но он ничего не ответил. Более того – сделал вид, что вообще не слышал вопроса.

На улице Юля, последовав знаку Игоря, села в машину и первые пару минут сидела молча, ни о чем его не спрашивая.

– Давай-ка отъедем, оставим машину на соседней улице и вернемся к этому Ангелову. Я чую, что он что-то знает, но боится рассказать. Возможно, что у него остался страх перед милицией, надо будет зайти в отделение и спросить, кто здесь занимается всеми этими делами, связанными с исчезновением девушек.

– Предположим, что мы так и сделаем, вернемся к нему, и что же дальше?

– Не знаю, но мне кажется, что есть смысл вернуться туда хотя бы для того, чтобы застать его врасплох…

– Ничего не понимаю, о каком таком «расплохе» идет речь? Ты думаешь, что…

– Да я просто уверен, что в его квартире хранится нечто, связывающее его с Диной.., или с тем, что с ней произошло. Ты разве не заметила, что парень вроде бы умом тронулся, и хотя разговаривает нормально, но взгляд! Ты видела эти бегающие глаза, это выражение ужаса на лице?

– Думаешь, его запугали?

– Ну посуди сама. Маленький провинциальный городок, где практически все знают друг друга. Многие пары создаются годами, поскольку есть возможность понаблюдать друг за другом в течение долгого времени.

Это-то и отличает М. от большого города, где встретил в трамвае девушку, поговорили-переспали и через неделю – свадьба… А что это за человек, из какой семьи – неизвестно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Ты хочешь сказать, что Дима пас свою избранницу лет двадцать, ухаживал за ней, знал о каждом ее шаге, каждом поступке, надеясь, что после окончания учебы она выйдет за него замуж…

– Правильно, и что дальше?

– ..а она в городе встретила парня, возможно, полюбила его и рассказала об этом Диме…

– Тоже может быть.

– А Дима не смог вынести этого и.., убил Дину в тот самый день, когда она призналась ему во всем и заявила, что намерена возвратиться в город, где ее ждет другой…

– ..и это случилось девятого ноября.

– Ну что ж, в таком случае можно возвращаться домой. Преступление, можно сказать, мы раскрыли, убийцу – вычислили. А что касается исчезновения Литвинец и Тани Трубниковой, то они просто оказались свидетельницами, которых тоже пришлось убрать. Бедный Дима, он и не знает, что судьба его решена…

Они оба невесело расхохотались.

– Шубин, – проговорила Юля, выходя из машины, они уже свернули в глухой проулок, где решено было оставить машину, – мы с тобой похожи на двух идиотов, двух лентяев, которые случайно оказались в этом богом забытом городишке и теперь не знают, чем бы им таким заняться, чтобы создать видимость работы…

– Ты права, мне действительно не до работы… Кроме того, я веду себя не как профессионал… Дело в том, что я кое-что скрыл от тебя… И Наташа Литвинец скорее всего убита.

Он рассказал ей о Викторе Ерохине и о подброшенных на его крыльцо вещах Литвинец.

– Господи, и все это, весь этот ужас произошел здесь?

В этом городе? Игорь, что касается меня, то мне простительно вести себя легкомысленно и хохотать невпопад, я чрезвычайно возбуждена и веду себя как ненормальная…

Но ты-то! Возьми себя в руки, забудь, что мы с тобой не просто коллеги, и давай работать! Я понимаю, что наша работа – особенная, что она требует каких-то жертв, но мы живые люди, и все, что происходит вокруг, не может не задевать меня.

– Что-то я не пойму суть твоего монолога. Ты хочешь уехать и оставить меня здесь одного? Ты струсила?

– Нет, просто мне смешинка в рот попала… Ты действительно считаешь, что нам надо вернуться к Ангелову?

– Честно говоря, я собирался дождаться, когда он куда-нибудь уйдет – он наверняка где-нибудь учится или работает, – чтобы проникнуть в его квартиру и поискать там что-нибудь интересное. Вот и весь мой план.

– Это грубо. Здесь же все на виду, любой посторонний звук, незнакомое лицо – и все! Нас повяжут и отведут в участок. Кроме того, ты не знаешь, уйдет он из дома или нет.

– Если он там, то я постараюсь взять его на пушку.

Скажу ему, к примеру, что мы нашли тело Дины, а узел с ее вещами находится у нас в машине… Он нервный, и если он замешан в убийстве этой девочки, то не выдержит и во всем сознается…

– Ты уверен? Он не сознался в милиции, а тебе все расскажет? Ты должен признать, что в этом деле мы увязли по уши. У нас нет никакой информации. Разве что этот страшный узел с окровавленным платьем Литвинец… Кстати, куда ты его дел?

– Вообще-то я сказал Щукиной, чтобы она отправила все это по своим каналам на экспертизу. Она обещала все сделать втайне, поскольку в этом деле замешан мой друг…

– То есть ты ничего не рассказал об этом Крымову? – Юля как будто даже обрадовалась этому. – Ну и правильно. Нечего ему обо всем докладывать, он и так хорошо устроился…

Она запнулась внезапно от мысли, что ведет себя недостойно, что ее слова, относящиеся к Крымову, звучат более чем пошло. Как могла она забыть, что он – все-таки ее бывший любовник и находящийся рядом с ней Шубин прекрасно знает это. Навряд ли ее последняя фраза понравилась ему…

Однако Шубин поддержал ее, поскольку у него были свои причины не доверять Крымову, о которых она и не догадывалась.

– Понимаешь, Крымов не тот человек, который оценит ход работы или способ, с помощью которого добывалась информация. Ему важен…

– ..результат?

– Правильно. Вот только я не уверен, что Щукина ему не проболтается. Ты видела, как наша Надечка крутится вокруг него?

Он изо всех сил старался быть осторожным и не проговориться о том, что знает о связи Щукиной с Крымовым.

– Да она это делает нарочно, чтобы позлить меня, неужели ты не понимаешь?

«Если бы».

– Ладно, посмотрим, что будет дальше, возможно, я позвоню вечером Щукиной и узнаю, как обстоит дело с экспертизой, а заодно и выясню, проболталась она Крымову или нет. А пока давай вернемся к Диме… Сделаем так. Если он дома, то поподробнее расспросим его о Дине, остановимся, в частности, на 9 ноября… Если же его нет – постараемся проникнуть в его квартиру. Я понимаю, что это не лучший способ, но если мы будем действовать только законным образом, то никогда и ничего не узнаем. Это в милиции делают все просто и грубо, отсюда и полная «раскрываемость», а в тюрьмах сидят ни в чем не повинные люди… Ну что, пойдем?

Они вышли из машины и направились к дому, где жил Ангелов, но только с другой стороны.

– Как ты думаешь, сколько прошло времени? – Изо рта Игоря вырвалось облачко пара. Несмотря на раннее утро, все вокруг было серым, словно в этот город вообще не заглядывало солнце. Даже снег казался грязноватым, не говоря уже о мрачных покосившихся домишках. Шубин подумал, что до того, как они въехали в город, снег сверкал белизной, да и небо, несмотря на туман, источало свет. Неужели во всем виноват САМ ГОРОД? Или его жители, вокруг дел которых сгущается воздух и превращается в серый, липкий, чуть ли не ядовитый туман?

– Минут пятнадцать. Вполне достаточно, чтобы человек умылся, если он только проснулся, оделся и даже выпил чашку чаю. Семь пятнадцать. Если ему на работу или учебу к восьми, то он должен уже выйти из дома.

Так, беседуя, они дошли до угла дома и остановились в нерешительности. Двор был пуст, не видно было ни одного живого существа.

– У нас в городе обычно в это время все куда-то спешат, кто на работу, кто куда…

– Думаю, что завод стоит.

– Какой завод?

– В М. всего один завод, бывший военный. Он стоит, вот людям и некуда идти. Уверен, что в воскресенье рано утром город оживляется – все торопятся на рынок, занять свои рабочие места. Торговля – это единственное, на чем можно сегодня заработать деньги, чтобы прокормиться.

Из подъезда Ангелова вышла серая облезлая кошка и медленно, переваливаясь с боку на бок, пошла в сторону мусорного бака.

– У нее что-то с мозжечком, смотри, как идет… Того и гляди свалится. Знаешь, Игорь, что-то мне в этом городе как-то не по себе, здесь пахнет смертью…

– Это не смертью пахнет, а канализацией из подвала.

Слышишь, вода шумит? Дом стоит почти на болоте и гниет… Уверен, что в квартирах много мокриц.

– Бр-р-р. – Юля, держась за руку Шубина, вошла с ним в подъезд и стала подниматься по ступенькам.

Увидев знакомую дверь, они остановились. Игорь позвонил. Затем еще несколько раз.

– Он ушел. Он не мог нас видеть, так что предполагать, что он НЕ ХОЧЕТ нам открыть, – глупо. Ты встань так, чтобы соседи в глазок не увидели, что я собираюсь делать… Вот так, хорошо…

Он достал из кармана куртки тяжелую связку отмычек и принялся подбирать их к замку. На это ушло минут десять. За это время ничего особенного не произошло.

В подъезде было по-прежнему тихо и спокойно. Где-то наверху звучало радио.

Наконец раздались характерные звуки открываемого замка.

– Все, порядок. Заходи. – Шубин явно нервничал, хотя и старался держаться уверенно. – Будем надеяться, что нас никто не увидел…

Они вошли в квартиру и заперли за собой дверь.

– Дима, – позвал Игорь на всякий случай, прислушиваясь к жуткой тишине, которая буквально закладывала уши.

– Да нет его, нет… – Юля первой вошла на кухню и, увидев, что на столе нет ни сахарницы, ни чашки, а чайник на плите – она прикоснулась к нему рукой – оказался холодным, удивилась:

– Похоже, что он не завтракал.

Шубин зашел в комнату, в которой они совсем недавно разговаривали с Ангеловым, и осмотрелся.

– Смотри! – услышал он и, обернувшись, увидел на стене, между двумя книжными полками, черно-белый фотопортрет девушки, очень похожей на Дину Кириллову.

– Достань-ка ее фотографию. – Юля сняла портрет и ладонью стерла с него пыль.

Шубин извлек из кармана цветную фотокарточку Дины, которую дал ему ее отец, и сравнил с портретом.

– Иначе причесана, – заметила Юля, – да и цвет волос светлее, но все равно – это она. Слушай, ты не чувствуешь какой-то странный сладковатый запах? У нас так пахло на даче осенью, не то яблоками, не то плесенью…

Да что ты так внимательно рассматриваешь? Ты сомневаешься, что это она?

Дина – худенькая симпатичная девушка со светлыми глазами, копной пышных волос и белозубой улыбкой – смотрела, как показалось Юле, из НЕБЫТИЯ. Она это чувствовала. И эта улыбка смотрелась ироничной и одновременно словно прощальной.

Снимки были сделаны хоть и в разное время, но на ней был один и тот же плотный, облегающий ее шею и плечи свитер. Синий, с редкими оранжевыми полосками.

– Конечно, она, кого бы еще он повесил на свою стену…

– Игорь, следи за своей речью… Он не ЕЕ повесил, а ее ПОРТРЕТ.

– Не придирайся, Земцова… Давай-ка лучше заглянем в другую комнату.

Шубин подошел к двери, взялся за ручку, потянул на себя и, едва она приоткрылась, тотчас захлопнул ее…

Юля, подошедшая к нему сзади, в недоумении остановилась и коснулась его плеча:

– Ты чего? Что-то увидел там? Труп? – Она сказала это просто так, но, заметив, что Игорь, не поворачивая головы, качнул ею в знак согласия, почувствовала слабость в коленях. – Открывай, все равно мы уже здесь…

Это ОН?

Игорь стал медленно открывать дверь, словно давая возможность Юле подготовиться к неприятному зрелищу.

В маленькой комнате, заставленной старой мебелью, на стуле, спиной к ним, сидела девушка в синем свитере с редкими оранжевыми полосками. Она никак не отреагировала на звук и даже не повернула головы. Слегка растрепанные волосы ее были цвета выцветшей соломы. Одна рука ее лежала на столике, заваленном полусгнившими яблоками и покрытыми голубовато-желтоватой пушистой плесенью апельсинами. Рядом с размякшими испорченными фруктами лежали открытые коробки с шоколадными конфетами и большая жестяная банка с «моцартовским» печеньем.

– Что у нее в руке? – Волосы у Юли на голове зашевелились от ужаса. – Ты видишь, что-то серое?

– Это ухо… – ответил дрогнувшим голосом Шубин и тут же услышал сзади грохот.

Глава 6

– Ты сегодня куда-то ездила?

– Возила твоему лучшему другу коньяк и попросила его держать меня в курсе этих обрубков…

– Но у тебя в руках была большая спортивная сумка…

– Крымов, не приставай ко мне, тем более что сумка была пустая, я на обратном пути заехала в магазин и набила ее булками, колбасой и кофе… Какие еще будут вопросы? – Она повернула голову, покоившуюся на плече Крымова, и посмотрела на него долгим взглядом, думая о чем-то своем.

– Надечка, очнись… – он помахал перед ее глазами рукой, словно разгоняя наваждение. – Ау, я здесь, а ты со мной… Снова вспомнила про своего Чайкина? Брось и не осуждай его, честное слово. Ну подумай сама, разве мог нормальный человек выбрать себе такую профессию? Пойми, глупая, каждый человек – индивидуален.

И у каждого из нас свои склонности. Кроме того, не все такие сильные, как ты…

– Нашел тоже сильную, – она закрыла лицо руками, и Крымов услышал, как Щукина всхлипнула.

– Прекрати, ты мне сейчас испортишь все утро. Я настроен самым решительным образом. Сто грамм слез – и мне придется вставать, на мужчин женские слезы не могут действовать возбуждающе, в противном случае и это тоже считалось бы извращением. Ты – большая девочка и должна это понимать.

– Крымов, у тебя только одно на уме, – Надя махнула рукой и сделала попытку встать с постели. – Неужели мы не можем поговорить нормально?

– Но о чем? И какой смысл вести с самого утра серьезные разговоры, когда я нахожусь в такой прекрасной форме, что мог бы потратить это драгоценное время с большей пользой для здоровья.., да и для души тоже.

Разве тебе не нравится быть со мной? Разве ты не этого хотела, когда садилась ко мне в машину? Ты мне брось устраивать истерики, ложись вот так и не шевелись…

– Крымов, отпусти меня! Это ты ненормальный, а не Чайкин! Сколько раз можно это проделывать за сутки?

И из чего ты вообще сделан?

– Оставь, дорогуша, подобные рассуждения. Ты – женщина и должна мне подчиняться.

– Ты страшный человек, Крымов. Я ненавижу тебя.

Ты – эгоист, мошенник, аферист, порочный человек, лентяй, развратник, обманщик, преступник, негодяй, мерзавец…

– Не так быстро, Надечка, но постарайся держать один темп…

Щукина закрыла глаза и замолчала, понимая, что в ее ситуации это будет самым лучшим и безопасным. Никакого удовольствия от того, что делал с ней Крымов, она не получала, разве что эстетическое, когда видела себя со стороны, отраженной в большом зеркале в объятиях обнаженного мужчины, имени которого она в этот момент и не хотела бы знать…

Она и сама не могла объяснить, как это ему удалось поработить ее, заставить ее делать то, что вообще не должно было повториться? Он любил и любит до сих пор Земцову, но, не получая от нее физической покорности, решил использовать для удовлетворения своих сексуальных потребностей ее, Щукину. Причем делал это так, как. если бы он попросил ее приготовить для себя бутерброды… То есть он брал ее, как вещь, и считал, что это в порядке вещей.

Она молчала, постепенно внушая себе, что находится в руках одного из самых красивых мужчин города, с которым любая женщина сочла бы за счастье оказаться в постели, и, возможно, именно это удерживало ее от каких-то решительных действий, за которыми последовал бы разрыв, если не громкий скандал… Хотя кто ее услышит в этом доме, за десятки километров от города. Ведь вокруг один снег…

Она смотрела в окно, чувствуя, как мужчина, в объятиях которого она сама пожелала еще совсем недавно спрятаться от навалившегося на нее ужаса, успокаивается. Да, мужчины – это звери, животные, которым женщина должна подчиняться. И никакая эмансипация и прочая чушь не в силах преодолеть этот закон природы.

И та, что возьмет на себя смелость (или глупость) ослушаться мужчину, будет обречена на одиночество. Вот как Земцова, например. Только непонятно, зачем она обрекает себя на это самое одиночество, во имя чего? Ради самоутверждения? Разве, любя Крымова, она не желает близости с ним? Почему она отталкивает его от себя? Неужели она не понимает, что тем самым она бросает его в постели других женщин?

Крымов курил, глядя в потолок. Надя, стоя под душем и думая о предательстве по отношению к Юле, которое она совершила уже не в первый раз, вновь почувствовала приближающиеся слезы. Крымов думает, что спасает ее, а на самом деле делает ей еще больнее… Он считает, что Леша Чайкин – извращенец-некрофил. Да он сам просто помешался на этих некрофилах, у него весь стол завален специальной литературой, в которой он вычитывает только то, что ему нужно и что могло бы ущемить достоинство Леши. Да, Чайкин патологоанатом, но с чего это Крымов решил, что он НЕКРОФИЛ?

Но с другой стороны, разве не она сама прибежала к Крымову той ночью, когда ВСЕ ЭТО И СЛУЧИЛОСЬ?

Ведь именно после того кладбищенского ужаса ее беременности настал конец. Живот опал, грудь уменьшилась в размерах, с лица исчезли пигментные пятна и прекратилась тошнота… А ночью открылось естественное кровотечение. Разве что болезненнее прежнего. Крымов еще тогда сказал, что неизвестно, кто из них двоих сдвинулся:

Леша или Надя.

Она с остервенением терла живот намыленной мочалкой, словно хотела сделать ему больно за то, что он так ОБМАНУЛ ее. Кожа покраснела, внизу живота появилась боль… Слезы вместе с водой попадали в рот. Она плакала. От бессилия перед тем, что случилось.

* * *

Леша перестал пить и превратился совершенно в другого человека. Это заметили все, кто его знал. Теперь те, кому от него что-то требовалось, не спаивали его, а приносили икру или красную рыбу вместо коньяка и водки.

Они с Надей ждали ребенка. Все было замечательно, за исключением, пожалуй, единственного обстоятельства, которое все же раздражало Надю, остро реагирующую на запахи.

Дело в том, что его руки по-прежнему пахли этой гадостью, которой он отмывал их после работы в морге.

И никакие духи не спасали. Больше того, их аромат, примешиваясь к горьковатому запаху дезинфицирующего раствора, превращался в такое тошнотворное месиво, что ей иногда казалось, что ее тошнит не из-за беременности, а именно от этого запаха.

Но ведь Леша не был виноват в этом. Он любил ее, был ласков с нею. У него, как и у каждого мужчины, были свои сексуальные фантазии. Но Надя старалась их уважать, поскольку и он считался с ЕЕ желаниями. Но если ей нравилось приводить Чайкина ночью в АГЕНТСТВО, где они чаще всего располагались на диване или кресле, и эти причуды доставляли ей особое, острое удовольствие, поскольку днем у нее была возможность повспоминать все то, что происходило в этих стенах, и даже возбудиться и тем самым подготовиться к очередной встрече с мужем дома, то у Леши желания были куда более экстравагантными…

Нет, он не водил ее к себе в морг, несмотря на то, что уж где-где, а там условия для безумных ласк были куда более экзотичными. Леша ограничивался домашними стенами, но зато укладывал Надю в коробку из-под английского свадебного платья, как куклу, и сам, собственноручно накладывал на ее лицо грим. Непременно белая крем-пудра, голубоватая помада, сиреневые тени…

Он делал из нее покойницу. Не так часто, но один раз в неделю обязательно. В остальном моменты близости происходили довольно традиционно, в постели и без фантазий.

Но если Надя ОСОЗНАВАЛА свое желание оказаться ночью в агентстве, где ей все напоминало о ее романе с Крымовым (больше того: она вместо Леши нередко представляла себе Крымова!), и именно ради этих НЕЗАБЫТЫХ ощущений она и стремилась туда с Лешей, от которого ей только и надо было, что тело, то что мог на подсознательном уровне желать Леша, как не совокупления с покойницей?

А в ту памятную ночь он вообще привез ее на кладбище. Зимой (!), ночью (!), в жуткий холод везти свою беременную жену на кладбище! И зачем? Затем, чтобы в машине, рядом с могилами, предаться с нею любви? А его взгляд? В нем было много оттенков, начиная от нежности и кончая желанием действительно увидеть ее мертвой…

– Зачем ты привез меня сюда?

Она задала ему этот вопрос уже после того, как они оба поняли, что у них ничего не получится. Надя судорожными движениями приводила в порядок свою одежду и от досады, что связалась с извращенцем, глотала слезы.

– Ну ты же возишь меня к себе в агентство?

Ей показалось или нет, что в его голосе прозвучал упрек…

Ночь была отвратительна.

Они вернулись и разошлись по разным комнатам, словно испытывая непреодолимое отвращение друг к другу. Словно только что признавшись в своих низменных пристрастиях и желаниях и в одночасье разочаровавшись друг в друге, они теперь боялись посмотреть друг другу в глаза.

А утром она обнаружила, что избавилась от беременности. От ошибочной, но ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ беременности. Ей уже не был нужен ребенок от ТАКОГО мужчины, как не нужна была и сама семья с таким мужем. Ей нужно было срочно сменить обстановку, уехать, спрятаться от Чайкина и никогда в жизни больше не видеть его.

И она не нашла ничего лучше, как позвонить Крымову и попросить приютить ее. Он совершенно спокойно воспринял ее звонок и даже предложил подъехать за ней.

– Скандал? – спросил он Надю в машине, увозя ее за город, туда, где через несколько дней намеревался устроить новогодний праздник для Юли, Игоря и Нади с Чайкиным и растянуть эти каникулы чуть ли не до середины января.

Она промолчала, потому что знала: стоит ей сейчас открыть рот, как она выдаст ему все, а этого нельзя было допустить. И она крепилась до самого дома. И только там, выпив вина и разрыдавшись, она, как могла, сбивчиво, попыталась ему все объяснить, но при этом взяла клятву, что он будет молчать.

– А где же твой живот? Ты что, носила под платьем подушку?

С ним было легко, с этим Крымовым. Легко, приятно и весело. Он знал, как надо себя вести с разочарованной в другом мужчине женщиной, а потому Надя быстро успокоилась и уснула на его плече так, словно нашла наконец свой настоящий любовный приют. А утром действительно были и любовь, и нежность, и ощущение полного блаженства, граничащего с тем, что простые смертные называют женским счастьем.

Она провела в загородном доме в общей сложности пять дней и была очень удивлена, когда тридцатого декабря вечером Крымов приехал из города и привез ей в подарок норковую шубу. Она поняла, что он сделал это не из-за любви, а из жалости к ней, потому что не поверил в ее мнимую беременность. Хотя, если учитывать, что он все-таки взрослый мужчина, который должен понимать, что после искусственных родов, в которых он мог ее упрекнуть, женщина не может столько времени проводить в постели с мужчиной, то он мог действительно подумать, что она ходила с подушкой под платьем…

Она могла бы выведать у него все, что он думает по этому поводу, но не стала. Шуба была очень хороша – легкая и теплая, как, впрочем, и их отношения, к тому же она очень шла Наде. Надя ничего не хотела усложнять.

Зачем, когда и так все хорошо? Ведь мужчине положено благодарить женщину за любовь. И пусть отношения между ними были довольно необязательными, не стоило забывать, что все в этом мире условно и временно, а потому надо радоваться каждой подаренной жизнью минуте. Ведь все-таки близился Новый год, праздник, а что еще своевременнее и радостнее можно было бы придумать для ситуации, в которой она оказалась? Разве что ощущение тайны, которая существовала между Надей и Крымовым и делала предстоящее пребывание Земцовой в загородном доме Жени бессмысленным. Разве эта тайна не возвысит Надю над Юлей? Безусловно, возвысит.

И все получилось. Все приехали, жили долго рядом, бок о бок полмесяца, и никто – она могла бы поручиться! – не знал о том, что все эти ночи она проводила в объятиях Крымова. Не будь в доме Земцовой, Надя бы, возможно, ограничилась одной ночью близости, а так присутствие рядом соперницы подстегивало и, чего уж там греха таить, возбуждало. Больше всего она боялась в момент страсти услышать от Крымова имя «Юля». Тогда бы и к Чайкину можно было вернуться: не все ли равно, с кем жить, с некрофилом или с не принадлежащим тебе любовником? А ведь так хотелось тепла и настоящего чувства…

* * *

– Ты что, уснула в ванне?

Она, распаренная, закуталась в махровый халат и вышла из ванной комнаты. В доме пахло кофе. Крымов смотрел на нее с виноватым видом.

– Я сделал что-то не так? – спросил он, обнимая ее и подхватывая на руки. – Давай я отнесу тебя на кухню и покормлю. Ты, видно, ревнуешь меня к Юле? Брось, ты мне ближе. Хотя, если честно, я и сам не могу в себе разобраться. Не знаю, что мне нужно и с кем бы я хотел жить… Иногда мне хочется побыть одному, свобода необходима мужчине, понимаешь? Но чаще всего мне все-таки не хватает женского тепла, вот я и ищу теплый женский живот, чтобы уткнуться в него и заснуть…

– У тебя было хорошее детство?

Он усадил ее на стул и сел напротив. Налил кофе, придвинул масленку и корзинку с булочками.

– Хорошее. Даже очень. Думаю, что чрезмерная материнская любовь – тоже патология. Я ищу ее в женщинах и не нахожу…

– А Юля? За что ты ее любишь?

– Я не уверен, что чувство, которое я к ней испытываю, называется именно так. Просто она дразнит меня, а мне это интересно, меня это ЗАБИРАЕТ, понимаешь?

Но, с другой стороны, все хорошо в меру. Она чересчур щепетильно относится к своему телу, у нее проблемы… психологические. Ей нужен я весь, целиком, она рассуждает как нормальная женщина, которая хочет выйти замуж и все такое прочее…

– А разве ты не хочешь семью?

– Хочу, но только мне нужна для брака более простая женщина, – тут он поднял на нее глаза и совершенно неожиданно больно ткнул ее пальцем в грудь, – вот такая, как ты, Надя… Заметь, я трезв и понимаю, о чем говорю.

– А чем же я отличаюсь от Юли? Тем, что более доступна? Что по первому твоему зову прыгаю к тебе в постель?

– Нет, дело не в этом. Просто ты в большей мере женщина, чем она. А твоя доступность помогает мне ощутить тебя своей, я становлюсь частью твоего тела, и мне не хочется отпускать тебя из своих рук. Можешь понимать это как тебе угодно, но я бы хотел, чтобы ты была доступна мне всегда, каждую минуту, чтобы, где бы я ни был, я знал, что ты всегда примешь меня, откуда бы я ни пришел…

– Даже от другой женщины?

– Да, даже так, потому что, если я еду К ТЕБЕ от другой женщины, значит, мне не хватает тебя, твоего тела, твоего голоса, твоих рыжих волос, твоих слез… Не плачь, никто же не виноват, что ты любишь меня, а я – тебя.

Она смотрела на него и не могла понять, что это – игра, в которой он превосходит самого себя и которая составляет его жизнь, или он говорит правду, в которую не верит сам.

– Я бы хотел снова… – Он взял ее за руку и поцеловал. – Если ты устала, то так и скажи, я отстану… Но знай, что я не могу спокойно смотреть на твою белую кожу, на эти плечи и глаза… Если бы я мог, то съел бы тебя и запил вот этим кофе, ты поняла?

Она пересела к нему на колени, взяла его голову в свои руки, внимательно посмотрела ему в глаза. Голова ее кружилась от счастья, пространство вокруг Крымова расплывалось радужными пятнами, запахло кровью, ее замутило, и она потеряла сознание.

* * *

– Что-то часто вы заглядываете к нам на автостанцию. Никуда не едете, а все больше пристаете к молоденьким девушкам… Я вас приметила еще в прошлый раз…

Девушка из кафе – что может быть пошлее и грязнее.

Она наверняка переспала не с одной тысячей мужчин.

Думая о ней так, он тем не менее постарался взять себя в руки и улыбнулся:

– Правильно. Мне скучно, я писатель, вот и ищу себе персонажей. Хотите, напишу и о вас.

– Я так и подумала, что вы писатель… – Она подошла к нему с тряпкой в руке и принялась вытирать со стола.

Маленькая, худенькая, с розовым жирненьким (словно она одной и той же тряпкой вытирает и лицо, и залитые куриным соусом столы) личиком и маленькими черными глазками, она носила на голове белый кружевной кокошник, который постоянно сползал на правое ухо, и она его беспрестанно поправляла, а тельце ее было завернуто в белый замызганный халат и перехвачено в талии таким же грязным фартуком. На ногах ее красовались обрезанные валенки, потому что было очень холодно, особенно если стоять на кафельном ледяном полу. Между этими странными войлочными башмаками и подолом халата виднелись красные, толстой вязки, шерстяные чулки.

– А что обо мне писать-то? Я девушка обыкновенная, работаю вот…

– Платят-то хорошо?

– Да разве сейчас кому-нибудь хорошо платят? Хотя мне грех жаловаться, потому что я сейчас одна и получаю за двоих. Машку уволили за пьянство. Да она и не работала ни фига, все с мужиками в гостинице пила, вот и допилась, они с ней такое сотворили, что ее увезли на «Скорой»… А мой хозяин как узнал, так сразу и уволил.

– А тебя оставил? – Он перешел на «ты», потому что разговаривать с этим грязным существом на «вы» считал ниже своего достоинства, даже учитывая то, что она через несколько минут превратится в труп. Маленький труп, лежащий в подсобке с перерезанным горлом.

– Оставил, – хмыкнула она и отвернулась, задрав нос, всем своим видом показывая, как же нелегко ей досталось это кафе и что она ПРЕЗИРАЕТ своего хозяина, который, видимо, за определенные услуги позволил ей работать здесь за двоих.

– И много у тебя посетителей?

– А это тоже для книжки? – Она присела к нему за столик и уложила свое лоснящееся личико на сцепленные ладошки. Улыбнулась, показывая мелкие мышиные зубки. – И о чем будет книжка?

– О любви, конечно. Так много посетителей или нет?

– В такое время рейсов почти нет, потому и посетителей мало. Зато я отдыхаю, прибираюсь вот. У меня же там и сосиски жарятся, и курица крутится на вертеле, и пирожки в микроволновке… Делов много, чего говорить…

Ему показалось, что она все поняла. Посмотрела оценивающе и слегка покраснела.

– Ты согласна за деньги? – Он склонился к ней и зашептал на ухо:

– Я быстро, давай прямо в подсобке запремся, и все. Я хорошо заплачу.

– И это тоже потом все в книжку запишете?

Но он уже не слушал ее, он думал о том, что не получится у него так, как с остальными, чистыми на вид, девушками, что с этой придется предохраняться от заразы.

И в то же время мысль, что эта Мышка наверняка отдавалась всем подряд именно в подсобке, возбуждала его.

Нет, он не станет пренебрегать ею, он использует ее, глупо было бы упустить такую возможность, но только подстрахуется.

– Ты чистая? – спросил он ее прямо, чтобы услышать ответ из ее грязного рта, густо намазанного розовой помадой. Дешевая фруктовая помада на собачьем сале.

– Утром была в душе… Ты подожди здесь, – она тоже перешла и на «ты», и на заговорщический, даже порочный шепот, который распалял его больше, чем те картины, которые он уже успел себе представить. – Я сейчас все приготовлю, а потом тебя позову.

Она встала и почти бегом направилась к подсобке – небольшому бело-зеленому полупрозрачному вагончику, изнутри запотевшему и завешанному оранжевыми шторами. Там Мышка готовила курицу и сосиски и подавала их в окошечко посетителям, которые относили еду на столики, расположенные чуть поодаль и отгороженные металлическими низкими решетками, увитыми искусственными цветочными гирляндами.

Кафе в этот час пустовало, а это было хорошим знаком. Минут через пять Мышка позвала его.

Он встал, сунул руку в карман и, не отыскав пакетик с презервативом, махнул рукой и пошел к подсобке.

Тесное помещение, заставленное картонными коробками из-под сигарет. Металлические ящики из-под мороженых кур скрывали низкий топчан, застеленный желтым, с восточным орнаментом покрывалом. В самом углу приютились две маленькие красные подушки.

Мышка сняла с себя фартук с халатом, стянула кокошник, под которым оказалась крохотная, с примятыми темными кудряшками головка, и осталась в розовой сорочке, едва прикрывавшей бедра. Еще одно движение – и она осталась без красных шерстяных чулок.

Он схватил ее за волосы и с силой наклонил голову к топчану. Она что-то пропищала, эта Мышка, но он не слышал ее. Руки его, затянутые в перчатки, дрожали.

…Спустя четверть часа он спокойно выходил из подсобки. Ему потребовалась всего пара минут на то, чтобы сквозь щель между шторами оглядеть все видимое пространство вокруг кафе и убедиться, что его никто не увидит.

Его слегка колотило. Испытывая сильнейшее сексуальное желание в непривычной для него обстановке, он, вцепившись руками в хрупкие и какие-то твердые плечи содрогавшейся под ним девушки, двигался настолько резко и грубо, что, казалось, готов был разорвать ее, ворвавшись в нее, словно в душное и тугое облако, где его приняли бы и освободили от нестерпимого и жгучего зуда… Он и не заметил, как задушил ее. Как Мышку, как маленькую теплую мышку, освободившую его от муки.

А он, между прочим, тоже освободил ее. От тяжелой работы в кафе, например, от мерзкого хозяина, в зависимости от которого она находилась. Теперь она отдохнет и, возможно, в своей следующей жизни возродится каким-нибудь растением или животным. Да той же мышкой!

Но главное, что она теперь никогда и никому не расскажет о том, что видела ПИСАТЕЛЯ, который приставал на автостанции к молоденьким девушкам, особенно к той, что была в кроличьей шубке и ноги которой теперь мерзли где-то в морге.

Интересно, их извлекли из отцовских сапог или нет?

* * *

– Она заменила ему Дину, – Юля сидела на диване, напротив сделанной из тряпок и папье-маше куклы, наряженной в одежду Дины, и качала головой. – Какой кошмар, Игорь! Возможно, он и спал с ней в обнимку, целовал вот эти бумажные, соленые от клея и сладковатые от этой жуткой помады губы, представляя себя ее любовником…

– Никогда не видел ничего подобного, – отозвался Шубин, с нескрываемым удивлением разглядывая сшитые вручную руки С ПАЛЬЦАМИ из розовой бумажной материи, набитой ватой или поролоном, розовые же щиколотки внизу под серой гофрированной юбкой, просвечивающие сквозь тонкий капрон чулок, неровные (левая чуть ниже правой) выпуклости грудей и поражаясь силе страсти, заставившей этого молодого парня так страдать по своей любимой. – А ведь это ЕЕ ухо. Как в фильме Дэвида Линча, честное слово… Ты смотрела «Синий бархат»?

– Думаю, что и тот, кто ЭТО сделал – я имею в виду, отрезал ухо, – насмотрелся подобных фильмов… Моя мама всегда говорила, что в этом плане лучше всего смотреть старые французские фильмы про любовь…

– Как ты себя чувствуешь? Вот уж не ожидал, что ты грохнешься в обморок.

– Шишка растет, – усмехнулась Юля, потирая ушибленный лоб. – И коленка болит, расшибла… Какие же мы все-таки разные! Игорь, а если я умру, ты будешь мне на могилку приносить шоколадки и печенье?

– Дурочка, замолчи сейчас же! Будь моя воля, я бы прямо сейчас увез тебя домой и сделал все, чтобы ты никогда не возвращалась в агентство. Ты не думала об этом?

– Думала. Особенно когда мне становилось страшно.

Но это все минуты слабости, а со слабостью Крымов учил меня бороться…

Он бросил на нее взгляд и тотчас отвернулся: ему было неприятно слышать о Крымове, да еще в таком контексте.

– Извини, я снова ляпнула что-то не то. Я не думаю о Крымове, поверь… Просто стараюсь вести себя естественно, не заставляй меня постоянно контролировать себя. Мне и так приходится все время напрягаться, подавлять в себе трусость, неуверенность, чувство вины, а здесь еще и… Крымов… Постарайся не ловить меня на слове, договорились?

– Конечно, договорились, Юлечка… – Шубин подошел к ней, сел рядом и обнял ее. – Ну что, надо бы собрать все эти вещи и забрать с собой, на экспертизу. Ну и ухо, конечно… Оно, кстати, уже высохло.

– Ты думаешь, это он убил ее?

– Нет, не думаю. Я просто уверен, что и ему подкинули приблизительно такой же узел, как моему Ерохину.

Ты сиди отдыхай, так сказать, а я тем временем сниму с этой «девушки по имени Дина» одежду…

Юля замотала головой.

– Ну уж нет, я тоже приехала сюда работать. Надо хорошенько осмотреть всю квартиру и поискать в других местах. Может, найдем что-нибудь еще из Дининых вещей. Бедная девочка…

И Юля направилась в ванную комнату, но перед тем, как открыть дверь, передумала и заглянула на кухню.

Кухня как кухня, ничего особенного. Старая желтоватая мебель, белые занавески на окне, закопченный коричневый чайник, порыжевший от времени граненый стакан с потемневшей чайной ложкой, жестяная синяя с позолотой банка, в каких обычно хранится чай, стеклянная старая солонка… На подоконнике Юля заметила моток бельевой веревки, ножницы, рядом с которыми лежала голубая мыльница с влажным куском хозяйственного мыла..

– Игорь! – позвала она, почти крикнула и замерла, продолжая разглядывать мыло.

Он словно вырос из воздуха.

– Ты чего орешь? Напугала до смерти! Что случилось?

– Смотри… Мыло. Влажное, я его даже потрогала пальцем…

– Ну и что? Руки человек помыл перед тем, как позавтракать или пойти на работу…

Они, не сговариваясь, бросились в ванную, распахнули дверь и увидели в полумраке нечто большое и вытянутое… Вспыхнул свет: это был Дима, висящий на бельевой веревке, привязанной к расположенной под самым потолком трубе.

– Руки человек помыл перед тем, как…

Юля вернулась на кухню. Шубин зашел вслед за ней.

– Он мертв.

– Это мы его убили, – прошептала она, подавленная увиденным. – Убили своим приходом…

Как ни старалась она, зажмурившись, не представлять себе мертвого Диму, он стоял у нее перед глазами. вывалившийся распухший язык, розовая пена на губах, опущенные плечи, пузырящиеся на коленях спортивные штаны…

– Да нет, это не мы его, а тот, кто подкинул ему узел с Диниными вещами. Успокойся. Сейчас мы закроем квартиру, поедем в милицию и все расскажем, за исключением того, что вломились в квартиру… Скажем, что она была открыта, а заодно и познакомимся с местными сыщиками… Ну что, поехали?

– Сними сначала одежду девочки, а потом уж и поедем…

– А ты ничего – соображаешь.

* * *

В горотдел милиции они пришли не с пустыми руками.

Заместитель начальника уголовного розыска Кречетов, поправив на носу очки, склонил голову набок и посмотрел на вошедших без стука с удивлением:

– Кто такие? Что случилось?

– Моя фамилия Шубин, – Игорь протянул лысоватому, хотя и молодому еще мужчине с очками на крупном пористом носу свое удостоверение.

– Так-с… Крымовское агентство, значится? Слышал-слышал, присаживайтесь. А вас как зовут? – обратился он уже к Юле, вставая со своего места и протягивая ей руку. – Позвольте ручку поцеловать… От вас так пахнет, мадемуазель, словно от цветочной клумбы!

– Меня зовут Юлия Земцова, можно просто Юля.

– Очень приятно, капитан Кречетов. Юрий Александрович.

– Мы к вам по делу.

– Понятно. И что же это за дело?

– Литвинец, Трубникова, Кириллова.

– Все. – Кречетов хлопнул ладонью по столу. – Мне все ясно. Только напрасно вы сюда тащились. «Бабки» вы, как мне рассказывали, за свою работу берете немалые, но здесь вы свои денежки не отработаете… Были у меня и Трубников, и Кириллов, просили найти дочек, но мы с ног сбились – все безрезультатно. Ни одного следа, ни одной зацепочки. Девоньки как сквозь землю провалились. Водители рейсовых автобусов ИХ НЕ ЗАПОМНИЛИ, хотя лица девчат уже успели примелькаться.

ОНИ НЕ ВЫЕЗЖАЛИ ОТСЮДА. Вот это-то вам и надо уяснить себе. И в городе их не видели. Нашли даже Людмилу, соседку Дины Кирилловой по квартире, которую они на двоих снимали, разговаривали с ней – у нее полное алиби, и она ничегошеньки не знает. Говорит, что Дина не приезжала после выходных. А с Таней Трубниковой примерно такая же история – в общежитии, в котором девушка жила в городе, она тоже не появилась, и никто из подружек ее там не видел.

– Но ведь они БЫЛИ…

– Понимаю. Но и трупов в округе тоже не найдено.

Ни вещичек, ничего…

– А что за незнакомый парень появлялся в М. в то же самое время, когда пропали девочки? – спросила Юля, доставая свой блокнот и делая там для себя пометки.

– Мы и его нашли. Чистый парень, художник, приезжал к нам из Каменки. У меня есть его адрес, можете к нему съездить. Но вся его вина в том и состоит, что он приезжий, потому как и у него тоже есть алиби. Я, если хотите знать, совсем не против того, чтобы вы у нас поработали, мы вам поможем, да только представить себе не могу, как искать и где, вроде бы все уже перерыли…

Шубин между тем достал из черной дорожной сумки бутылку водки, пакет с закуской, которую они купили в местном ресторане, сигареты.

– Вот вы как работаете? Нормально. – По лицу Кречетова было довольно сложно понять, рад ли он такому повороту дела или нет – он очень осторожничал. Хотя выпить наверняка любил, нос его, во всяком случае, красный и напоминающий тлеющий уголек, выдавал его с головой. – Ну ладно, давайте за знакомство…

– Сначала за упокой души Ангелова…

* * *

Через полчаса Шубин с Юлей уже ехали к художнику из Каменки, Василию Рождественскому, который, оказывается, жил здесь, в М., у своей любовницы, старше его на десять лет, местной поэтессы Лизы Удачиной.

Она жила на берегу реки в большом каменном доме, окруженном со всех сторон садом.

Подъезжая к черным литым воротам, Юля поразилась такому размаху и богатству представительницы местной интеллигенции:

– Игорь, ты только посмотри, какой она себе дом отгрохала! А заборище! Она его даже оштукатурила, покрасила, а калитка, нет, ты только посмотри, это же произведение искусства!

– Юля, успокойся, если захочешь, я тебе тоже такую калитку куплю, только не кричи, соседи прибегут…

– Какие соседи, ты шутишь? Да у нее такой участок, что ори, не ори – никто не услышит. А улица совсем пустынная, словно все население города вымерло. Куда они все делись, а?

– На работе или дома сидят. Говорю же – в таких городках на улицах много народу только в выходные: кто на базар, кто в баню, кто в гости… Обычное дело. Это в городе живут одни бездельники.

– Так уж и бездельники… Ты позвонил?

Шубин еще раз нажал на кнопку звонка.

– Кто-то идет… Нет, бежит…

Они услышали тяжелые, но быстрые шаги: по другую сторону ворот замерло явно большое животное, должно быть, собака, которая шумно дышала, но не лаяла, вероятно, ожидая своего хозяина или хозяйку.

– Миша, в чем дело? К нам кто-то пришел? – раздался далекий женский голос, а следом послышались негромкие и тоже быстрые шаги. Это бежала женщина. Калитка открылась с музыкальным мелодичным звоном, и на улицу вырвался огромный пушистый, рыжий с белым, сенбернар, который принялся энергично обнюхивать незваных гостей, низко и глухо порыкивая, словно предупреждая, что стоит им только пошевелиться, как от них останутся лишь два кровавых пятна на снегу.

Стройная изящная женщина, закутанная в черную вязаную шаль, поправила на виске длинный непослушный локон и улыбнулась Шубину.

– Привет, вы кто? – спросила она, беспричинно улыбаясь и щурясь от внезапно появившегося солнца. Создавалось впечатление, что это она сама осветила все вокруг Тонкое розовощекое лицо ее притягивало к себе взгляд и поражало ультрамариновым, насыщенным цветом глаз. – Ну что же вы молчите?

– Мы испугались вашей собачки, – ответила Юля и тоже улыбнулась.

– Миша, иди домой, ну, быстро… – произнесла нарочито сердитым тоном Лиза. – Ну вот, теперь вы можете сказать, кто вы и зачем ко мне пожаловали?

– Меня зовут Шубин, вот она – Земцова, мы из частного детективного агентства, нам надо поговорить с вашим приятелем Рождественским.

– А… Понятно. Вы хотите снова потрепать Васе нервы и обвинить его во всех смертных грехах. Ну что ж, проходите…

Она даже не спросила у них документы.

Огромный двор был совершенно пустым, если не считать больших мраморных чаш, очевидно, весной в них появятся первые цветы. Дом, серый, с белоснежными наличниками, был явно не из реальной, российской жизни.

Он был слишком чист, слишком просторен, слишком роскошен, до неприличия.

– Вход в дом с другой стороны, там река, поэтому мы так и построили… Нормальные люди строят веранды с видом на улицу, а меня эта улица, – Лиза пренебрежительно махнула в сторону ворот, – нисколько не интересует, равно как и те, кто там живет. Это я их интересую почему-то. Прошу, – она, зайдя за угол, пригласила гостей взойти на высокое, вычищенное от снега крыльцо, на котором сидел, щурясь на солнышке, сенбернар с мужским именем Миша.

Просторный холл был тоже почти пуст, под ногами стелился огромный темно-розовый ковер. А рядом с дверью, словно небольшая зеленая лужайка, лежала жесткая циновка, на которой, судя по всему, полагалось разуваться.

– Миша, иди к Васе и скажи ему, что к нему пришли гости, – Лиза ласково потрепала собаку по загривку, затем, склонившись, поцеловала Мишу прямо в морду. – Ты мой хороший…

– Какое странное имя у вашего пса, – заметила Юля, стараясь не казаться такой уж оробевшей, какой чувствовала себя в этот момент на самом деле.

– Так звали моего бывшего мужа, – просто ответила Удачина, жестом приглашая их следовать за ней. – У меня все запросто, так что чувствуйте себя как дома.

Я вижу, что вы не местные, да, собственно, что я такое говорю, ведь в нашем городе и частных сыскных агентств-то нет… Как интересно.

Она привела их в большую комнату, где, кроме длинного желтого дивана, кресел и видеоаппаратуры, ничего не было, предложила сесть и немного подождать.

– Он сейчас оденется и спустится к вам. У меня есть хороший кофе, вы как, не против?

– Да, пожалуйста…

Юлю подавляла эта роскошь и простота. Она хотела сказать об этом Игорю, но промолчала. Разве что крымовский дом мог сравниться по размерам и дизайну с этим, но то Крымов, а ведь они пришли к «местной поэтессе».

Они прождали минут пять, не больше, прежде чем увидели высокого худого парня в джинсах и белом джемпере. Светлые волосы его спускались почти до плеч. Спокойное молодое лицо, большие темные глаза, брови, сросшиеся над переносицей, и чудесная родинка над верхней губой.

* * *

– Вы ко мне? Опять по поводу исчезновения этих девушек? Давайте сначала познакомимся… Василий.

– Игорь.

– Юля.

– Так вот, Игорь и Юля, я ничего не знаю. Абсолютно. Возможно, что девочек этих я и видел на дискотеке, куда несколько раз приходил, но лично с ними не был знаком. Я приехал к Лизе, так что, сами понимаете… Я не любитель провинциальных девиц, обожающих танцы.

– Но Литвинец навряд ли ходила на танцы… – сказал Игорь. – Вы и с ней не были знакомы?

– Это вам Лиза что-нибудь рассказала?

Шубин молчал.

– Это она вам рассказала про портрет? Или в милиции? Ну, не хотите – не говорите. Да, я был знаком с ней. Она была очень красива, и я решил написать ее портрет. Она позировала мне за деньги. В этом городе никто и ничего не делает без денег.

– Расскажите, где вы с ней познакомились и при каких обстоятельствах.

– Сейчас может прийти Лиза, а мне не хотелось бы…

Кроме того, поверьте, я ее не убивал, а это значит, что мой рассказ вам не поможет, разве что я расскажу вам о Наташе… Ведь люди напридумывали о ней один бог знает чего, а она была удивительной девушкой.

В дверях возникла Лиза, уже без черной шали, а в белом спортивном легком костюме. Она толкала перед собой сервировочный столик с хромированными деталями, на котором стояли кофейник и чашки с блюдом, прикрытым салфеткой.

– Юля, сейчас Васю снова начнут пытать про Литвинец, пойдемте-ка лучше со мной на второй этаж, я покажу вам ее портрет, а заодно и поболтаем… Вы как, не против? Мишу я заперла в его комнате, он обедает.

Юля с готовностью поднялась с кресла, сожалея только о том, что кофе, оказывается, предназначался только мужчинам.

* * *

Жанна проснулась и села на постели. Она слышала какие-то ужасные крики, выстрелы…

Сон отступил, она окончательно пришла в себя и поняла, что уснула с включенным телевизором. Часы показывали половину двенадцатого. На экране уже шли титры. Очередной боевик, очередное психотропное шоу для российского молодняка.

Ей снилась Валентина. Но не живая, а мертвая, лежащая на полу в луже крови.

Деньги? Ее могли убить из-за денег? Но какая же это должна была быть сумма, чтобы из-за нее лишить жизни человека? И почему тогда не тронули деньги, лежавшие в ящике стола?

Жанна не хотела верить в убийство, тем более что в ее представлении убийство могло выглядеть как угодно, но только не таким, как это. Нигде не наблюдалось следов борьбы, а это говорило о том, что мама САМА забралась на этот сломанный табурет. Но ведь она НЕ МОГЛА в силу своего характера, своей осторожности, наконец, совершить этот безрассудный поступок. И к тому же зачем ей было мыть окно в декабре? Тем более что окно было ЧИСТОЕ.

От этой страшной сцены мысли Жанны плавно перетекли к появлению в их доме незнакомого мужчины. Кто это? Зачем он приходил? Зачем вообще к ней приходят эти непонятные люди и отравляют ей жизнь? Зечка Марина… И почему именно Марина? Ведь такое же имя было у Козич…

Она обхватила руками голову и заплакала. Ее успокаивало только то, что она находилась в квартире у Юли и что ее сейчас не видит Борис. Это он наверняка рассказал Юле про Козич. Больше некому. И рассказал скорее всего из желания помочь Жанне освободиться от невыносимого чувства вины. Ведь стоило ей тогда оставить Марину у себя, и Козич бы не убили.

Страх медленно подбирался к самому сердцу, мерзкое оцепенение охватило все тело, сковав движения. Все вокруг приобрело серовато-туманные очертания и начало расплываться… Дурнота подкатила и прохладным липким студнем задрожала где-то в горле…

Телефонный звонок заставил ее просто-таки взвиться над кроватью – нервы были напряжены до предела, и любой звук, любое движение где-то поблизости, будь то шорох сползающего со спинки кресла свитера или шелест обдуваемой из форточки обложки журнала, могли послужить причиной сильного содрогания тела. Жанна взяла трубку и поднесла ее дрожащей рукой к уху. Она хотела первой услышать голос звонившего или звонившей. Кто это: зечка Марина или тот незнакомец, который скорее всего по ошибке принес в ее квартиру деньги и оставил их на столе?

– Жанна, это ты? – услышала она знакомый и такой своевременный голос Бориса, что на глаза ее навернулись слезы облегчения.

– Да, это я. И если бы ты только знал, как мне страшно… Приезжай сюда поскорее, я так больше не могу. Мне постоянно мерещится мама, эти страшные люди, которые неизвестно что хотят от меня. Ты приедешь? Скажи, ты ко мне приедешь?

– Конечно. Я купил тебе твой любимый сыр и копченой говядины.

– Спасибо, конечно, но здесь и без того много еды…

Правда, есть совсем не хочется. Для меня сейчас важно только одно – чтобы ты был рядом. Ты себе представить не можешь, как мне страшно…

– Я еду, Жанночка… Позвоню в дверь условным звонком, чтобы ты точно знала, что это я, и не пугалась.

– А ты знаешь, как сюда добраться?

Но из трубки уже доносились короткие гудки.

Глава 7

В спальне на втором этаже на стене висел портрет девушки в красном платье в мелкую белую крапинку.

– Обратите внимание на ее улыбку… Эту девушку трудно упрекнуть в мизантропии, ведь так могут улыбаться только люди, которые любят жизнь и окружающих, я не говорю уже о мужчинах. Она прекрасно осознавала свою власть над ними и пользовалась этим как могла.

– Что вы хотите этим сказать?

– А я уже все сказала… – насмешливо ответила Лиза, усаживаясь на краешек большой кровати и жестом предлагая Юле сесть в кресло возле окна, откуда лучше всего просматривался портрет Наташи Литвинец – русоволосой красавицы с дерзкой улыбкой и смеющимися глазами. – Деньги она любила больше всего и копила их, чтобы выбраться, как она говорила, из этой ДЫРЫ. Ее могли убить из-за денег, которые она наверняка хранила дома.

– Но с чего вы взяли, что она убита? А что, если она просто уехала?

– Нет, оттуда, где она сейчас, не возвращаются…

Я чувствую, что ее уже нет в живых. Не такой она человек, чтобы исчезнуть в неизвестном направлении, оставив квартиру без присмотра и не предупредив знакомых или соседей. При всей своей неразборчивости в связях она в своих делах любила порядок. Да и в квартире у нее всегда было опрятно. Не знаю, как вы, а для меня состояние жилища человека говорит о многом. Когда человек знает, чего хочет от жизни, у него, как правило, порядок и дома – и в голове. Что касается чувств, то это уже из другой сферы, более тонкой… И это вообще не должно никого касаться.

– Вы бывали у Литвинец?

– Конечно.

– Вы дружили с ней? Что общего могло быть у вас с нею?

Разговаривая, Юля рассматривала стоящие на полке безделушки, поделки из корней деревьев, стопки книг, баночки с кремом, флаконы с духами… Рядом с кроватью на столике она увидела электроэпилятор, ей всегда хотелось иметь такую машинку, но все как-то руки не доходили…

Она обратилась в слух.

– Не знаю. Я же пишу, а она была интересным человеком, на нее было приятно посмотреть… И о чем бы мы с ней ни разговаривали, мы прекрасно понимали друг Друга.

– Когда она познакомилась с вашим другом?

– Вы имеете в виду Васю? Недавно. В августе. Я сама пригласила Наташу, хотела, чтобы Василий увидел ее.

Я была почему-то уверена, что он захочет ее написать.

Так оно и вышло…

– А вы не боялись, что Василий влюбится в нее, как влюблялись все городские мужчины?

– Он слишком разборчив для этого и брезглив…

– Брезглив? Но разве она ему не понравилась и разве мужчине не все равно, какой образ жизни ведет женщина, если его желания по отношению к ней сводятся к одному?..

– К Васе это не относится. Он в первую Голову эстет, и если Наташа ему и нравилась, так только в этом плане.

Кроме того, мне хотелось пощекотать нервы…

– Кому?

– Как кому? Себе, конечно! Стояли такие дивные дни, так хотелось новых красок, ощущений, какого-то разнообразия… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вы, кроме стихов, пишете еще и прозу?

– Да я пишу все подряд…

– Вас печатают?

– Нет, а я никому ничего и не даю… Сейчас не то время, чтобы люди оценили выходящее из-под моего, так сказать, пера, хотя пишу я на машинке. Я пишу не так, как все остальные… Мое творчество – это философские мысли, оформленные художественным образом.

– Это сложно.

– Да бросьте вы! Просто записываю свои мысли, да и все. Иногда они выливаются в стихотворную форму, но чаще всего это белые стихи.

– У вас большой дом…

– Да, мне помог его купить мой бывший муж. Его в М. никто не знает, потому что он живет сейчас в Москве, у него аптечные склады…

– Вы тоже из Москвы?

– Нет, что вы! Я вообще из Новосибирска, а с ним познакомилась на Кавказе, когда была еще совсем девчонкой. Мы поженились, жили с ним сначала у его родителей в Подольске, затем переехали сюда, на Волгу, хотели построить здесь молочный завод, но нас опередили немцы…А потом что-то не получилось и в личном плане, и мы разошлись. Но я нисколько не жалею. Миша был хорошим мужем, он любил меня. Но ему нужна была другая женщина. Более простая. А вам не кажется. Юля, что мы отвлеклись?

– Нет, нисколько. Я спросила, что общего у вас было с Литвинец.

– Ничего. Ровным счетом ничего.

Она легко поднялась с кровати и приблизилась к портрету.

– Наташа… Она пропала в сентябре. Мы пригласили ее на ужин. Вася замариновал свинину, и мы собирались сделать в саду шашлык, но Наташа не пришла. Мы позвонили Ерохину, у которого она в последнее время ночевала, но он сказал, что не видел ее больше двух дней.

– Значит, она исчезла в тот самый день, когда вы пригласили ее на шашлык? День не помните?

– Нет. Помню только, что стояла жара, так пекло, а мы все боялись дождя, тем более что утром по радио передавали… Вы разве не помните, какой жаркий был сентябрь и как всем хотелось дождя? Но тогда бы не получился шашлык…

– А так он получился?

– Представьте себе, дождь все-таки БЫЛ!

– Значит, вам так и не удалось сделать шашлык?

– Мы ждали Наташу до последнего, а когда поняли, что она не придет, просто пожарили мясо на сковороде, дома…

– Это было в начале, середине или конце месяца?

– Где-то в середине… – неуверенно произнесла Лиза и нарочито громко вздохнула, словно ей этот допрос ухе порядком надоел и теперь она испытывала досаду на самое себя за то, что вообще решила разговаривать с Юлей наедине, вместо того чтобы отвечать на общие вопросы в присутствии остальных.

– Значит, можно предположить, что она могла отправиться к вам, но не дойти, так?

– Выходит, что так… – Лиза явно сглупила, сказав это, и теперь казалась раздраженной. – Но ведь это еще ни о чем не говорит. Да и с чего вы взяли, что с ней могло что-то случиться именно по пути к нам? Мало ли куда она могла собраться? Да к тому же Ерохину!

– Вы сказали, что Наташа ночевала у него в послед нее время… Откуда вам это было известно? Это она сама вам рассказывала?

– Нет. Она вообще была не из разговорчивых. Но весь город знал, что Литвинец спит с Ерохиным, что он влюблен в нее, что собирается на ней жениться…

– А как она относилась к нему?

– К Виктору? Да никак. Говорю же, у нее были определенные цели, но связаны они были исключительно с материальной выгодой. Кажется, Виктор обещал подарить ей дом…

– Дом? Свой дом?

– А у него их два. Один прямо на берегу Волги, но старый, его надо приводить в порядок, ремонтировать.

Зато там такой вид!.. – Лиза мечтательно закатила глаза и вдруг рассмеялась:

– Юля, послушайтесь моего доброго совета: не тратьте понапрасну время здесь, а отправляйтесь-ка сразу к Ерохину. Мой Вася никакого отношения к исчезновению Наташи не имеет. Он предан мне как собака. И если у них с Наташей что и было, так это походило скорее на солнечный удар, на обморок, но только не на любовь. Он любит меня и не бросит до конца своих дней… Вася – творческая личность. Больше всего на свете он ценит тепло, уют и покой. У него здесь идеальные условия для работы, да еще и я под боком. Подумайте сами, какой смысл ему было убивать, скажем, Наташу или какую-либо другую девушку… Ради чего? Мой бывший муж, Миша, присылает мне деньги, и это позволяет мне вести тот образ жизни, который мне нравится. Я шокирую своих соседей, да и всех жителей этого города, тем, что, нигде не работая, имею все. Но мне до этого нет ровно никакого дела. Я просто живу, и все. Здесь такая природа! Она напоминает мне своей чистотой и свежестью Швейцарию, вот разве что гор нет; здесь на островах растут такие песочники, а на Графском озере ловят таких жирных карпов, что все остальное кажется просто несерьезным… Подумаешь, СОЦИУМ! Да плевать я на него хотела…

– Вы бывали в Швейцарии?

Она не ответила на этот вопрос, а посмотрела на Юлю чуть ли не с ненавистью.

– Вас не пытались, скажем, ограбить или припугнуть?.. – не меняя интонации, обычным тоном продолжала свой спонтанный допрос Юля.

– В смысле, чтобы поделиться с ними, с местными рэкетирами? Нет. В этом плане все в порядке. У меня хорошие отношения с прокурором, я бываю в его доме, дарю его жене на праздники дорогие подарки, знаете ли, посвящаю стихи (как это ни противно и мерзко бывает!) и только таким вот образом расплачиваюсь за свой покой. А что поделать? Им льстит дружба со мной.

Юля подумала, что Лиза, пожалуй, спит с прокурором, но, разумеется, воздержалась от более интимных вопросов, хотя вопросов В ПРИНЦИПЕ возникло предостаточно. И первый, конечно, был связан с бывшим мужем Лизы, который после развода продолжает обеспечивать бывшую жену, зная наверняка о том, какой образ жизни она ведет и на кого тратит его денежки. Все это наводило на довольно-таки конкретные мысли о ее вранье или же о наличии в их отношениях обычного в таких ситуациях шантажа. А почему бы и нет? Мало ли что может знать Лиза о делах своего бывшего мужа? Другое дело, зачем так афишировать свое благополучие и вызывать зависть у местных жителей, которые вынуждены кормиться «с земли» по причине остановки местных заводов и фабрик? Что это, как не желание эпатажа пусть и на таком довольно-таки пошлом уровне?

Можно предположить, конечно, наличие некого ВИРУСА, которым заражены практически все творческие натуры и сила которого заключается именно в этом наплевательском отношении к окружающим. Своеобразная защита от посредственности и вторжения в их жизнь всего чужого, неприемлемого. Быть может, поэтесса, это утонченное и хрупкое создание, наслаждаясь природой и воспевая ее в своих стихах, одновременно ненавидит лютой ненавистью ЛЮДЕЙ, представляющихся в ее необузданных фантазиях этакими уродами-вырожденцами, которым вообще не место на земле. Подобные творческие натуры живут в своем, замкнутом и выдуманном ими же самими мире, и любой контакт с внешним миром настолько их раздражает, что не приносит ничего, кроме разочарования и досады. Они выстилают свое место в СОЦИУМЕ изнутри плотными и теплыми пластами своих собственных амбиций и философских позиций, создавая некое подобие материнского лона. И редко кому удается проникнуть туда извне.

…Юля очнулась и взглянула на Лизу более здравомыслящим взглядом, как на обыкновенную женщину, которой удалось благодаря своему уму или природной склонности к мошенничеству так хорошо устроиться в жизни, и почувствовала к ней неприязнь. «Или зависть?»

– У вас есть домработница?

– Нет, – слишком живо, что сразу бросилось в глаза, ответила Лиза и направилась к двери, приглашая Юлю следовать за ней, – меня бы здесь не поняли. Идемте пить кофе, а то я мужчинам накрыла, а вас увела… Просто мне хотелось, чтобы вы поняли, что здесь вам делать нечего. Да и глупо было вообще предполагать, что раз Василий был знаком с Наташей, то имел отношения и с другими исчезнувшими девушками. Это простое совпадение, не больше.

«Имел отношения И С ДРУГИМИ исчезнувшими девушками» вместо привычного фразеологического оборота, скажем: «…имел отношение к другим исчезнувшим девушкам». Что, неужели Лиза знала о сексуальных связях своего любовника?

– О каком совпадении вы говорите?

Лиза замерла на лестнице и посмотрела на Юлю как на несмышленого ребенка.

– Я имею в виду, – отвечала она по слогам, – что пропала Наташа и еще две девушки… Это ли не совпадение?

– А обрубленные ноги ТРЕТЬЕЙ девушки нашли пару дней тому назад в городе С…Не мое это, конечно, дело, но вы хорошо знаете Василия? Он не способен на такие вещи?

Юля говорила тихо и проникновенно, чтобы, расположив Лизу к себе, увидеть ее реакцию на эти ее неожиданные слова. Возможно, что Василий здесь действительно ни при чем, равно как и сама Лиза, но ведь Наташа исчезла именно в Тот день, когда должна была прийти в гости к ним! Так почему бы и не предположить, что Василий имеет к этому какое-то отношение.

– Что вы такое говорите? – Лиза моментально сменила тон почти на официальный, жесткий, холодный. – Как вы можете? Ведь вы же его совсем не знаете!

– Вы не продадите мне этот портрет? – вдруг спросила Юля, совершенно сбив с толку казавшуюся и без того растерянной Лизу. – Поговорите, пожалуйста, об этом с Васей.

* * *

Шубин рассчитывал совсем на другой рассказ о Наташе Литвинец. Но Василий ограничился всего несколькими прилагательными в ее адрес, которые характеризовали ее лишь как красивую молодую женщину, не более.

В принципе он повторил то, о чем говорил Ерохин, но только если Виктор, комкая свою и без того скупую речь, выдавал свои чувства к Наташе одними глазами, то Василий был куда более сдержан. Да, безусловно, она была легкомысленна, и даже очень. Любила повеселиться, попеть, поиграть на гитаре, но это звучало как-то уж совсем неубедительно и выглядело как заученный текст.

– У вас был с ней роман? – спросил Игорь прямо, глотая обжигающий кофе и делая вид, что прозвучавший сейчас вопрос так же естествен, как и то, что, говоря о Наташе, невозможно не спросить о грехе. А то, что живя с одной женщиной, блудить с другой является грехом, в этом он тоже нисколько не сомневался. Хотя грешат же люди и ВТРОЕМ…

Василий не покраснел и ответил на вопрос очень спокойно.

– Нет, она хороша, это верно, но не до такой степени, чтобы я променял на нее Лизу.

– А где вы покупаете краски?

– В С., где же еще? – удивился Рождественский. – В М. такие вещи не продают.

– Понятно.

– С. – областной город, там жизнь, а здесь что? Деревня. Зато работается хорошо.

– И где же ваша мастерская?

– Я могу показать.

– Да нет, не стоит. Просто интересно, что изображают художники зимой? Зимние пейзажи?

– Почему же только пейзажи? Вы думаете, что художники отражают на холсте только то, что видят?

– А разве нет?

– Тогда вам действительно стоит взглянуть на мои работы. Пойдемте, я покажу их вам.

Мастерская располагалась в левом крыле дома и окнами выходила в сад. Выглядела она обычно, как и все подобные мастерские: работы на стенах (сюрреалистические натюрморты в духе Пикассо в сочетании с гастрономическими мотивами Снейдерса), какие-то кувшинчики-вазочки на полках, мольберт, этюдник… И запах скипидара. Мастерская была ярко освещена и хорошо протоплена.

– Как у вас уютно. Я бы, конечно, с удовольствием задержался здесь, все рассмотрел, но, признаться, у нас очень мало времени… Я вот посмотрел на вас, послушал, и мне как-то сразу стало ясно, что вы к исчезновению этих девушек не имеете никакого отношения. Однако вы должны понять и нас… Доверяй, но проверяй.

– Вы что, уходите? – не поверил своим ушам Василий и пожал плечами в недоумении. Судя по его виду, он не рассчитывал, что его так скоро оставят в покое.

– Ответьте мне только на один вопрос… – Шубин говорил уже в дверях, направляясь к комнате, где они пили кофе и куда, судя по всему, должны были вернуться и Юля с Лизой. – Когда вы видели Наташу Литвинец последний раз?

– 14 сентября, – с готовностью ответил художник.

– Я вижу, у вас хорошая память.

– Не такая уж и хорошая, просто после того, что произошло, я долго думал о ней, пока не додумался до того, что рано или поздно, но нас все равно кто-нибудь спросит об этом, вот и попытался вспомнить.

– И где же вы ее видели?

– Она приходила к нам, чтобы договориться, когда мы соберемся сделать шашлык. И наш разговор слышала соседка, которая приносила нам молоко. Так-то я, может, и не вспомнил бы сам точную дату, а она знала – у нее как раз тогда был день рождения.

– А вы что, всегда приглашали Наташу на шашлык?

Это у вас традиция такая?

– Нет, просто Лиза купила свинину и решила приготовить ее на свежем воздухе…

– А вот вы, художники… Вы пишете каждый день все, что придет в голову, или сначала обдумываете сюжет? Как вообще рождается картина?

– Когда как…

– Ну вот сейчас, к примеру, над чем вы работаете?

Они уже вернулись в комнату, и Игорь допил свой кофе. К пирожкам, которые были предложены к кофе и выглядывали из-под салфетки, он так и не притронулся: почему-то не доверял свой желудок ПОЭТЕССЕ.

– Натюрморт… Вы даже не заметили, когда вошли, а ведь он просто бросается в глаза… Рябина, темно-синяя ваза…

– А можно, я вернусь и взгляну еще раз?

Василий снова пожал плечами: поведение гостя было более чем странным. То он рвался посмотреть мастерскую, а когда оказался в ней, сразу же заспешил назад.

А вот теперь снова хочет вернуться.

– Вы, наверное, смотрите на меня и думаете, что я веду себя как-то не так… Правильно. Я вообще странный, как, впрочем, и все остальные. Но здесь все объяснимо…

Дело в том, что мне кажется, будто я где-то вас уже видел…

– Меня?

– – Да, возможно. Но только тот человек, которого я имею в виду, слегка прихрамывал. Вот я и хочу посмотреть, как вы двигаетесь, но вы почему-то всегда пропускаете меня вперед… Ну вот, теперь я открыл вам все карты. Скажите, вам фамилия Ханов ни о чем не говорит?

– Ханов? Нет, не говорит.

– Ну и правильно. Давайте-ка сделаем так. Я пойду посмотрю на ваш незаконченный натюрморт с виноградом…

– С рябиной.

– Хорошо, с рябиной, а вы тем временем приготовите для меня еще чашечку кофе, хорошо?

Из мастерской Шубин вернулся минут через пять-восемь, Василия в комнате еще не было. Он вернулся с чашкой кофе почти одновременно с Лизой и Юлей.

– Я вижу, вам понравился наш кофе? – спросила Лиза тоном заботливой хозяйки – то есть неестественно-вежливым, занудным, на одной ноте. – Мы покупаем его в зернах, чтобы знать, ЧТО пьешь… Терпеть не могу растворимый.

– Может, и вам чашечку? – спросил Юлю Василий, как-то нервно оглядываясь, словно его могли подслушать.

– Я с удовольствием…

– Сиди спокойно, Вася, я сама приготовлю нам кофе, – вмешалась Лиза и тут же добавила, обращаясь к Игорю:

– Вы, наверно, уже успели побывать в Васиной мастерской?

Шубин кивнул, принимая чашку из рук Василия и демонстративно, изящным движением срывая с блюда с пирожками салфетку.

– Ну и как вам его работы? Боже, что вы делаете?

Лиза широко раскрытыми глазами смотрела, как Шубин нервно крошит один пирожок за другим прямо в чашку с кофе. На глазах налиток превратился в розоватую тюрю.

– Игорь, что с тобой? – спросила и Юля, не понимая, что вообще происходит.

– Если честно, то я вспомнил про Диму Ангелова…

Извините, это нервное… Я испортил продукты…

– А что с ним? – Лиза почему-то взглянула на Василия, хотя говорил-то Шубин, и естественнее было бы смотреть на говорящего и тем более задавать вопрос.

– Он повесился, – сказала за Игоря Юля. – Сегодня утром. Разве вы ничего не знали?

* * *

Солнце осветило город и сделало и без того белые улицы какими-то светящимися, слепящими глаза. Туман исчез, небо заиграло нежно-голубыми красками, снег заискрился, засверкал, и даже дома стали как будто чище и ярче.

Когда за ними закрылась калитка, Юля с облегчением вздохнула:

– Слушай, что за странная парочка? Поэтесса и художник… Ты запомнил тот гадкий стишок, который она прочла нам напоследок?

– Да разве такое забудешь… – усмехнулся Шубин, задирая голову и подставляя свое розовое свежее лицо солнцу. – Повторить?

– Повтори. Я лично запомнила в нем только одно слово…

Шубин продекламировал:

Есть такую пищу не годится –

Засуньте ее себе в ягодицы!

– Вот мерзость-то! Это она нарочно, чтобы выразить свое презрение к нам… Ты думаешь, они что-то знают про Литвинец? Я, честно говоря, НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛА.

– Я уверен, что, не зайди к ним соседка 14 сентября с молоком, они ни за что бы не сказали, что видели Наташу за день до ее исчезновения, а возможно, и смерти…

Просто им деваться некуда. И про шашлык соседка, наверное, тоже все слышала, знала, что Литвинец должна была прийти к ним на следующий день…

– Так какого числа пропала Литвинец: 14 сентября?

– Официальной версии у Кречетова почему-то нет.

Ты же помнишь, как он нам сказал про Литвинец? Мол, она могла уехать в любой из дней, начиная с середины сентября и кончая октябрем.

– У нее что, отпуск был?

– А вот про отпуск-то нам никто и ничего не сказал.

Думаю, что надо бы нам сейчас наведаться к соседке, которая приносила Удачиной молоко, а потом на почту, где работала Литвинец. А вот после этого навестим Ерохина, и он угостит нас своим салом… Если бы ты только знала, какое вкусное у него сало.

Игорь открыл дверцу машины и склонился перед Юлей в галантном поклоне.

– Игорь, только идиот не заметит, что ты сегодня в ударе… Что с тобой? На тебя так подействовала смерть Ангелова, и ты почувствовал вкус к жизни, или же во всем виновата Лиза Удачина? Она понравилась тебе? Ведь ты смотрел на нее во все глаза…

– Как может нравиться поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки? Садись-ка в машину…

– А что ты сделал с пирожками? Они что, тебе не понравились?

– Как могут мне нравиться пирожки, которые испекла поэтесса, которая пишет такие скабрезные стишки?

– Игорь, ты что, выпил?

Машина тронулась и мягко покатилась по снежной, переливающейся на солнце дороге. Юля смотрела на Шубина и никак не могла взять в толк, что же так подействовало на него, что он просто излучает радость.

– Я спрашиваю тебя: ты выпил? Тебя Василий напоил какой-нибудь местной наливкой или самогоном?

– В том-то и дело, что я НИЧЕГО НЕ ВЫПИЛ…

* * *

Ему снова снилась кровь, один вид ее вызывал жажду, а голос откуда-то сверху произносил что-то на непонятном языке… Клубы розового пара, поднимающиеся к закопченному потолку, огненные языки пламени, дикий хохот и меняющиеся на глазах, искаженные лица уже знакомых ему женщин…

Он проснулся в холодном поту, сел на постели, нашарил босыми ногами холодные и неуютные сандалии, обул их и поплелся в туалет. Затем в ванную, где умылся и почистил зубы. Паста показалась горькой, словно он наполнил рот камфарным маслом.

Его Двойник в зеркале показал ему язык. Двойнику повезло: у него не было такой ненормальной, до смерти влюбленной в него женщины, способной на все, лишь бы быть с ним рядом. Ему никто не надоедал, он был один и счастлив, что одиночество еще берегло его от каких бы то ни было поползновений со стороны низших существ, зовущихся женщинами.

Ольга Христиансенс.

Когда он впервые увидел это имя на афише, ему представилась высокая, похожая на Еву женщина с белой нежной кожей и светлыми волосами. Она должна была жить, и жизнь для нее была радостна. Он знал это. Такие, как Ольга или Ева, были несравнимо выше остальных женщин, но в чем была их сила, понять он так и не смог.

Быть может, спрашивал его Двойник, они просто любили тебя? Их любовь делала тебя слабее, и ты не мог лишить их жизни?

Он взял билет и пошел в театр. Пьеса, в которой Ольга Христиансенс играла главную роль, была скучна и претенциозна. Она играла женщину по имени Тайбеле, и режиссер сделал все, чтобы она совсем не двигалась на сцене, чтобы замирала и стояла, словно красивая обиженная кукла, глядя в зал пустыми глазами… А потом сверху сыпался снег. Но это был не снег, а крупные неровные бумажные хлопья. Их разбрасывал молчаливый мужчина в черных, мягкого шелка шароварах и с голым мускулистым торсом.

В тот вечер, когда она первый раз пришла к нему в дом, они с Двойником поменялись местами. Двойник так решил. Ему Ольга подходила куда больше. Она была не так распутна и страстна, как Ева. Ева в любви любила прежде всего себя и саму любовь. Ольга же любила мужчину, и этим было все сказано. Хотя это мешало ему, закрыв глаза, представлять себя в объятиях Евы.

Двойник ходил на ее спектакли, водил ее в рестораны, покупал ей чулки и духи, кормил ее зефиром в шоколаде и позволял ей по ночам любить его.

Иногда она проводила ночи сразу с двумя, но засыпала все равно в объятиях Двойника.

И так было до тех пор, пока в его жизни не появилась маленькая Ева. Она была как две капли воды похожа на прежнюю Еву. И тогда Ольга стала не нужна. Он сказал ей об этом, но она не поняла. Она звонила ему по телефону, приходила домой и подолгу держала палец на кнопке звонка, не зная, что вызывает этой нервозной трелью его ярость. И даже слезы. Разве могла она знать, что он готов прервать ее жизнь на самом пике страданий, чтобы только не слышать ее голоса, не видеть ее лица, не испытывать угрызений совести…

Сколько раз он едва сдерживал себя, чтобы не открыть дверь и, затащив Ольгу к себе, исполнить свой долг. Но в доме жил Двойник, который, быть может, любил Ольгу, хотя и не собирался никому в этом признаваться. Ведь мужчине всегда льстит женская любовь, да еще такая сильная. Но и мешает одновременно.

Однажды он промочил ноги. Это было поздней осенью. Он стоял возле тумбы, обклеенной афишами, и искал глазами вывеску кафе или ресторана, чтобы зайти туда и согреться. Он и сам не понял, как очутился в этом малознакомом районе города. Должно быть, у него тогда была высокая температура, потому что все плыло перед глазами, горло горело, а тело казалось налитым тяжестью.

И глаза.., в них словно насыпали стеклянную пыль.

«Тайбеле и ее Демон», в главной роли… Нет, не Ольга Христиансенс. А совершенно другая актриса.

Он оглянулся, и вдруг в глаза ему бросилась табличка с названием улицы. Это была ЕЕ улица, и он понял, что ему был подан знак. Он теперь просто должен был увидеть ее и совершить то, что ему предназначено свыше.

Любовь – это мука, он знал это по себе. Вероятно, эта самая любовь уже наполовину избавила Ольгу от жизни, лишила каких-то важных сил, раз ее имени больше нет на афише. Разве что она полюбила другого?

Ветер метался по улицам, загоняя людей в жилища, рвал с деревьев последнюю листву, терзал провода, заставлял морщиться лужи… А потом пошел дождь, редкие., но тяжелые ледяные капли хлестали горячее лицо, падали за воротник…

Он помнил номер ее дома наизусть, хотя никогда не был там, как она ни зазывала. Он боялся, что убьет ее.

И если в своем доме ему мешал Двойник, то у нее в квартире ему бы уже никто не помешал.

Он вошел в подъезд и удивился, как же сразу стало тихо: ни тебе ветра, ни дождя… Старый дом с просторными площадками, широкими лестничными маршами и деревянными желтыми полированными перилами. Квартира номер шесть. Он позвонил.

Она открыла, а увидев его, чуть вскрикнула, как будто увидела привидение, и кинулась ему на шею. Она обнимала его сильными худыми руками, прижимала к себе и плакала. И слезы ее были соленые и горячие.

На ней был длинный теплый халат, от которого пахло жасмином.

Ольга привела его в большую, захламленную вещами комнату, достала почему-то из платяного шкафа бутылку виски (явно чей-то подарок) и принесла два хрустальных стакана и чашку с кубиками льда. Она без конца плакала, слезы лились из ее глаз сплошным потоком, она едва успевала промокать их рукавом халата.

Он спросил ее, не найдется ли в доме сухих носков и домашних туфель, так как его ноги совсем промокли и у него, кажется, температура. Нашлись женские розовые пушистые носки, которые налезли лишь на половину ступни, и примерно такого же размера, но благополучно расползшиеся по швам тапочки.

Ольга усадила дорогого гостя на диван, укрыла его пледом, принесла флакон с американским аспирином и выдала ему две таблетки. Он запил их виски и вскоре уснул, положив голову ей на колени. А она рассказала ему о своей внезапной болезни, которая положила конец ее карьере актрисы.

«Я убью тебя», – хотел он успокоить ее, но не смог даже разлепить рта, чтобы произнести эти три слова. Он тоже был болен. Причем необратимо. Но об этом знал только Двойник. И, быть может, те женщины, которым он раскрыл ворота в рай… «Рай ли?»

* * *

Весь день Надя находилась под впечатлением того, что ей сказал Крымов. Любовь? Что это такое? Любовь?

Это слишком сильно сказано. Крымов не тот человек, которому можно верить, но, с другой стороны, он мужчина, до сих пор находящийся в поиске женщины, с которой ему было бы хорошо не одну ночь, а одну жизнь…

Всю жизнь. Иначе зачем было ему вообще произносить это слово вслух, если бы у него на уме было только желание затащить ее в постель? Да ему достаточно было бы просто поманить ее пальцем, чтобы добиться этого. Так нет, он сказал ей это. Но как узнать, не произносились ли эти же самые слова и Земцовой?

Она не верила своему счастью. Быть женой Крымова – означало начать новую жизнь, поменять кожу, стать другой… Но КАКОЙ? И как следует себя вести, чтобы не разочаровать его в первый же день совместной жизни?

Какой он хочет ее видеть? Простой женщиной, угождающей своему любимому мужу-эгоисту? Ведь Крымов – сильнейшая концентрация общечеловеческих недостатков. Об этом знают все!

«…мне нужна для брака более простая женщина, вот такая, как ты…»

Что для него означает слово «простая»? Дура, что ли?

Она очнулась от резкого телефонного звонка, который враз прервал ее мысли о Крымове и о возможном замужестве.

Звонили из НИЛСЭ – были готовы результаты химических экспертиз… Как теперь объяснить Крымову, что агентство задолжало им целую кучу денег? Ведь он ничего не должен знать о том узле с женскими вещами, который привез из М. Игорь Шубин.

Кроме того, Надя ждала звонка от Чайкина. Это он, и никто другой, занимался останками ног, обнаруженных на лестничной клетке возле квартиры Жанны Огинцевой.

Надо было ехать, а это означало выйти из теплой и уютной приемной, которая полнилась приятными воспоминаниями о проведенной с Крымовым ночи, и окунуться с головой в зловонный мир смерти, наполненный сухой информацией о пятнах крови на тканях, о каких-то непонятных осколках стекла, о деньгах, оставленных в квартире Жанны, и о резине сапог, в которых нашли эти страшные обрубки ног…

По дороге в НИЛСЭ Щукина заехала к Сазонову. Он встретил ее удивленным взглядом.

– Привет работникам уголовного розыска… Здравствуйте, Петр Васильевич. Вы так смотрите на меня, словно видите перед собой пришельца с того света.

Худое, со впалыми щеками лицо Сазонова, казалось, еще больше вытянулось и побледнело. Грубые черты его лица как-то смягчились, а глаза между тем продолжали внимательно изучать посетительницу.

– Ты, девонька, изменилась… – проговорил он несвойственным для такой суровой внешности высоким голосом и прокашлялся:

– А где живот, извините?

– У меня там воздух был, Петр Васильевич. Психическая болезнь: мнимая беременность называется. Слышали небось?

– Это нервы, – тут же нашелся Сазонов и с облегчением вздохнул. Он-то подумал, что у нее случился выкидыш или что-нибудь в этом духе. – Это Крымов вас затерроризировал, я знаю. Разве с ним доносишь ребенка?

– Да говорю же, – продолжала упорно втолковывать ему Надя, – никакого ребенка НЕ БЫЛО. Я его сама придумала. Так получилось… Послушайте, давайте по порядку. Бог с ним, с моим воздухом и фантазиями. У нас тут такое дело…

– Да знаю я все ваши дела, – вяло махнул рукой Сазонов и потянулся за сигаретами. Затем повернул голову к окну и несколько мгновений сидел так, задумавшись, словно приход Нади заставил его вспомнить о чем-то важном.

– Что-нибудь вспомнили?

– Да. Вспомнил. У меня тоже были такие сапоги.

– Какие еще сапоги? – изумилась Надя, которая настроилась говорить с ним о следователе, в прошлом году активно занимавшемся делом Валентины Огинцевой.

– А такие же, какие нашли с ногами, понятно? Это старые, так называемые болотные, сапоги. Обрезанные только почему-то. Причем совсем недавно. А вот хозяйку ног мы, кажется, уже нашли.

– Ах вон вы о чем… Нашли? Труп?

– Да нет, кроме ног, ничего не нашли. Просто из Липовки поступило сообщение о пропаже одной молодой девушки, студентки пединститута, Елены Сажиной. Она должна была приехать три дня тому назад и не приехала.

Ее родители звонили в общежитие, разговаривали с соседкой по комнате, и та сказала, что как Лена уехала на автостанцию, так больше и не возвращалась. А один человек с этой же станции видел, как девушка в кроличьей шубе разговаривала в кафе с мужчиной в светлой куртке, – А что показала экспертиза? – спросила Надя, чтобы выяснить, на кого в этом направлении работала экспертиза – на Сазонова или на Крымова. Ведь в случае, когда задачи перед экспертами ставились одинаковые, Крымов платил в НИЛСЭ символическую сумму, просто за копии результатов, за уже отработанную информацию.

– Да разве ж их дождешься?! Я звонил твоему благоверному… Да, кстати, ты же сама должна знать лучше меня все, что касается этих ног… Я вот лично сразу понял, что они женские, но этого, как ты сама понимаешь, явно недостаточно. Так что не лукавь и выкладывай все, что нарыла.

– Я не живу с Лешей, поэтому и пришла к вам, – схитрила Щукина, для которой ссора с Чайкиным ни при каких обстоятельствах не стала бы помехой в работе. – Что там, с этими женскими ножками?

– Говорю же – не дождешься… Я звонил Леше, спрашивал о предварительных результатах, ну и узнал, что смерть девушки наступила дня три тому назад, что ноги были отчленены от тела позже, приблизительно через шесть часов после смерти. Чайкин отправил набившиеся между пальцами ног шерстяные волокна от колготок девочки на экспертизу, но и там тоже пока ничего не готово…

«Меня ждут…» – подумала Щукина и усмехнулась про себя.

– А в общежитии кто-нибудь был?

– Нет, пока нет. Понимаешь, это может быть и не она. Дело в том, что в тот день было много снега, рейсы автобусные почти все были отменены, а эта самая Сажина Елена.., как бы это тебе сказать помягче… Словом, она могла быть с мужчиной, у нее были любовники, это мне сказал местный участковый, который почти всех знает в этой общаге… Ты не смотри, что там учатся на педагогов, – среди студентов полно наркоманов… Так-то вот.

Щукина достала блокнот и записала: "Сажина Елена.

Узнать про любовников". Пожала плечами и спрятала блокнот в сумку. Поймала себя на мысли, что начинает выполнять чужую работу. Что ей положено делать по инструкции? Варить кофе, готовить бутерброды и собирать информацию, связанную с экспертизами. Все. Тогда с какой стати она собралась навестить лучшую подругу Сажиной в общежитии педагогического института?

– Ладно, Петр Васильевич, я пойду. Раз Чайкин вам ничего не сказал, то мне уж он и подавно ничего не расскажет…

– А чего это вы с ним разбежались? – вдруг спросил Сазонов, вставая из-за стола и разминая свое тело. – Ты уж извини, что я тебя спрашиваю, но он вроде неплохой парень. Симпатичный, вы же поженились! Как это у вас все быстро…

– Он помешался на своей работе. В прямом смысле, – сказала Надя и, помахав Сазонову рукой, скрылась за дверью.

В НИЛСЭ она ехала на такси. В лаборатории ее встретила заведующая Марина, знакомая Крымова, которая и занималась непосредственно передачей информации крымовскому агентству и на свой страх и риск проводила наиболее сложные биологические и химические экспертизы, минуя официальные разрешения и заявки на проведение исследований.

Марина привела ее к себе в кабинет и заперла за собой дверь.

На столе уже лежала знакомая оранжевая пластиковая папка, которая просто раздулась от бумаг.

– Вижу, вы неплохо поработали, – заметила Надя, кивнув головой на папку. – Да еще и в таком темпе.

– Скажу тебе одно: мы все, честно говоря, в шоке от того, что ты нам привезла. Откуда этот красный узел? Мы нашли на нем застарелые следы спермы, крови… Кроме того, все платье в ряске, в тине, а в складках несколько ивовых листочков, речной песок…

– Ты хочешь сказать, что эти вещи были под водой?

– Нет-нет, думаю, что преступление произошло на берегу реки… Но экспертиза уха показала, что трупу должно быть несколько месяцев, приблизительно четыре. Следовательно, эту женщину убили где-то в конце сентября…

– Ты говоришь, что вы все в шоке. Но почему? Разве у вас мало работенки, связанной с подобными преступлениями?

– Да не в этом дело… Просто это платье… Понимаешь, женщина, которая носила это платье, была явно молода, а мы тут немного выпили, расфантазировались, представили, как все дело было… Жуть! Ненавижу мужиков! А сейчас вот позвонили и сказали, чтобы мы никуда не уходили – срочная работа… Труп на вокзале. Тоже молодая женщина. Изнасилована и удушена. Понимаешь? И все это в нашем городе, а мы тоже женщины, и с любой из нас это может произойти…

И только тут Надя поняла, что Марина немного не в себе и что от нее доносится слабый запах спиртного.

– Ну вы даете, девочки! И что это на вас нашло? В нашем городе каждый день кого-нибудь убивают. Да и вообще странно как-то слышать все это из твоих уст, Мариночка. Ты вроде никогда не была такой впечатлительной…

– Ладно, скажу. Мне показалось, что я знала эту женщину.

– Ах вон оно что! Это уже интересно.

– Ты же просила никому не говорить об этом узле, даже Крымову, но человека-то убили, следовательно, рано или поздно ее хватятся…

– Ну и кто же она?

– Думаю, что это Наташа Литвинец.

– Что вы о ней знаете?

– Эта красотка была стервой, каких еще поискать.

– Не поняла.

– Да чего же здесь непонятного? Я видела это платье… Оно лежало на стуле в моей комнате.., летом. Я прихожу домой, а в прихожей женские красные туфли, в гостиной на стуле вот это самое платье лежит, а из спальни доносятся ахи-вздохи. Теперь понятно?

– Это платье любовницы твоего мужа?

– Он уже не муж мне, мы с ним были разведены, он купил мне квартиру, но ключи от старой квартиры у меня были… Я пришла, чтобы забрать кое-какие свои вещи, и вот застала такую картину…

Щукина достала блокнот и записала: «Наташа Литвинец – любовница мужа Марины Солодовниковой из НИЛСЭ».

Теперь-то, во всяком случае, становилось ясным, почему она так разнервничалась, увидев этот «красный узел».

– Мы это проверим, а за информацию спасибо. Что дальше?

– Теперь – деньги. На них какие-то странные отпечатки. Таких в природе НЕ БЫВАЕТ.

– Что это значит?

– Только то, что я сказала.

– Это инопланетянин?

– Возможно. Но скорее всего этот папиллярный узор – творение рук человеческих.

– Все равно не понимаю.

– Этот узор – атипичный, то есть его тип не определяется. Здесь принципиально изменены и смешаны все виды узоров – и завитковые, и дуговые. Кроме того, есть предположение, что в состав кожи человека, который держал в руках эту пачку денег, входят полиэтиленовые компоненты…

– Он был в перчатках?

– Скорее всего да, но в каких?

Щукина рассмеялась:

– Да ну тебя! А я слушаю, уши развесила… Ты имеешь в виду перчатки, которые продают в «Лавке чудес»?

Щукина вспомнила, как Марина рассказывала ей о том, что прошлым летом группа подростков грабила коммерческие ларьки в перчатках, купленных в расположенной в цирке «Лавке чудес», в которой продавали «приколы» вроде стреляющих сигарет, муляжей экскрементов, «живых» электронных рук, обтянутых тонкой розоватой, почти как настоящая, кожей, и резиновых перчаток, обтягивающих руку тоже как настоящая кожа. Эксперты просто голову сломали, пытаясь понять происхождение этих странных папиллярных узоров, пока не догадались, что их просто разыграли.

Подростков тоже «разыграли» – дали по два года каждому. Правда, условно.

– У меня мало времени. Скажи мне на словах, что там с осколками стекла и кто занимался этим делом? – Щукина вдруг вспомнила, что так и не спросила у Сазонова фамилию следователя, занимавшегося делом Валентины Огинцевой, матери Жанны.

– Понимаешь, здесь такое дело… Этот следователь, Эдик Астраханов, был уверен, что Огинцеву убили, и попросил нас за коробку конфет провести исследование осколков стекла и экспертизу сломанного стула… Стул не был подпилен, а на стекле мы обнаружили яд, средство от насекомых «Агата»…

– У тебя сохранились документы?

– Конечно. Я держала их дома.

– И что же Астраханов? Ни разу, кстати, не слышала это имя.

– А он приехал к нам из Ростова, проработал всего-то ничего и уехал.

– Куда?

– Не знаю. Ты спроси у Корнилова, он наверняка знает.

Щукина записала в блокноте: «Эдик Астраханов».

– Что-то еще?

– Сапоги. Срез свежий, их обрезали совсем недавно.

Отпечатков пальцев не обнаружено. Судя по их состоянию и налету пыли, они долгое время пролежали где-нибудь в кладовке рядом с пачкой газет, поскольку на поверхности сапог найдены следы типографской краски, причем довольно свежей… А еще, как это ни странно, внутри сапог мы обнаружили шерсть животного, предположительно оленя…

– Оленя?

– Да. Сапоги-то охотничьи, вполне вероятно, что они лежали где-нибудь в укромном месте рядом со старыми вещами или, предположим, с чучелом оленя, его головой… Остальное прочтешь…

– Интересно… А кто та девушка, труп которой нашли на вокзале? Приезжая?

– Да нет же, она работала в кафе на автостанции.

– На автостанции? – Надя подумала о Лене Сажиной, которая, по словам свидетеля, беседовала за столиком в кафе, находящемся именно на автостанции, с мужчиной в светлой куртке. А теперь убили буфетчицу этой самой автостанции.

– Мариночка, спасибо тебе за все. С нас причитается…

Они попрощались, и Надя заспешила к выходу, чтобы поскорее глотнуть свежего воздуха: ей показалось, что от Марины запахло уже не только спиртным, но и болотом, оленями и типографской краской в сочетании с кровью и прочими физиологическими выделениями…

Ей становилось все интереснее и интереснее это дело.

Вернее, ЭТИ ДЕЛА. В сознании, словно искра, промелькнула мысль о том, что все результаты экспертиз, за которыми она сейчас приехала, КАК-ТО СВЯЗАНЫ. Исчезновение женщин, эти странные и страшные находки…

В сумочке ожил и залился телефон. Надя, стоя на заснеженном крыльце и ежась от ветра, приложила его к уху.

– Привет, это я, – услышала она голос Крымова, и сердце ее радостно забилось.

Глава 8

Первый двор, за забором которого они увидели стог сена, находился на самом конце улицы.

– Если есть стог сена, значит, есть и скотина, – назидательным тоном проронил Шубин, подруливая к голубым металлическим воротам и обращая внимание Юли на просматривающийся сквозь деревянный забор хлев.

– Ты из крестьян? – спросила Юля, выходя из машины. – Ой, Игорек, какой чудный запах! Прямо как в деревне…

– Так это же и есть деревня. – Шубин остановился перед калиткой и нажал на кнопку звонка. И тотчас раздался хриплый низкий лай, из-за угла дома выбежала большая овчарка, рыжая, с черными подпалинами, и облаяла гостей, что называется, с головы до ног. – Зови, зови-ка своих хозяев… Ну, хороший пес, хороший…

Показалась женщина в темной фуфайке.

– Здравствуйте, хозяйка. Вы молоко продаете?

– Уже нет, кончилось. Вы же городские и, наверно, не знаете, что коровы перед отелом молока не дают…

– А летом давали?

– Давали, – удивилась женщина. – А вам так нужно молоко? Заболел, что ли, кто?

– Да нет, мы вообще-то по делу к вам пришли. – И Шубин протянул ей свое удостоверение.

Она прочитала и очень осторожно, словно эта красная книжечка могла взорваться у нее в руках, вернула ее обратно:

– Входите в дом. Я давно вас жду.

Юля с Игорем переглянулись и одновременно подумали об одном и том же: неужели им на этот раз повезет и они смогут узнать что-то очень важное, что позволит им сдвинуться с места?

В доме было тепло, пахло щами, которые хозяйка прикрыла крышкой, выключив под кастрюлей огонь.

– Давайте я вас покормлю… Вы же с дороги, устали небось… Давайте, у меня щи вкусные, с фасолью, я сметанку с погреба принесу, картошечку зажарю, огурчиками угощу и солеными грибами. У нас все запросто.

– Как вас величать? – спросил Игорь.

– Ольга Ивановна, – отозвалась хозяйка, – а вас?

– Меня Юля.

– А меня Игорь.

– Вы побудьте здесь, а я быстренько в погреб сбегаю…

И она убежала. В прямом смысле, словно молодая, хотя ей на вид было лет пятьдесят с небольшим.

– Все-таки все частные дома разные, – проговорила Юля, осматривая просторную кухню, чистую и светлую, наполненную приятными домашними запахами, уставленную добротной светлой мебелью и украшенную веселыми солнечными занавесками на окне и целым садом из домашних цветов на подоконнике. – В некоторые и заходить-то не хочется, они торчат вдоль улиц, как гнилые зубы на больных деснах…

– Юля!

– А что «Юля»? У меня образное мышление.

– Ты – юная натуралистка…

– Да, мне нравится называть вещи своими именами.

Но этот дом я могу сравнить лишь с добротным бюргерским жилищем, в котором обитают понимающие толк в деревенской жизни люди, строящие свое благополучие на развитии натурального хозяйства. Ты обратил внимание на забор?

– Ну обратил, и что? Забор как забор.

– А то, что он РОВНЫЙ! А не покосившийся, как у других… Уважаю таких хозяев…

Вернулась Ольга Ивановна, проворно разулась на пороге, скинув обрезанные калоши, и поставила на стол банку со сметаной и глубокую глиняную миску, полную маленьких, мокрых от рассола огурчиков.

Хозяйка сняла с себя фуфайку и предстала перед гостями в обтягивающем ее крепенькое тело свитере и длинной шерстяной серой юбке.

– Вот умывальник, можете помыть руки, здесь мыло, а это полотенце… Пожалуйста. Чувствуйте себя как дома, а я буду бегать вокруг вас, собирать на стол и рассказывать… Ведь вы же насчет Татьяны Трубниковой, как я понимаю? Слышала, что Роман сегодня приехал из города, куда ездил, чтобы нанять частных детективов…

– Вы, я смотрю, в курсе? – не выдержал Шубин, удивляясь такой осведомленности.

– А как же!

Юля подала ему знак молчать, чтобы не сбить рассказ Ольги Ивановны.

– Мы тут все про всех знаем. Жизнь у нас такая – одна на всех. С кем что случится – не скроешься. Это вам не город. Так вот, выходит, что Роман из города с вами и приехал? Но только зря он в город ездил да деньги заплатил…

Ольга Ивановна замерла, прижав к груди банку теперь уже с грибами, и внимательно посмотрела Игорю в глаза. Да и вообще она обращалась в основном к нему, к мужчине, считая, очевидно, его главным.

– Но почему зря? – спросил Игорь. – Вы знаете, где Таня?

– Знаю, вернее, ПОЧТИ знаю, но сказать никому не могу.

– Почему?

– Да потому, что она просила меня никому не говорить.

– Кто? – хором спросили Юля с Шубиным.

– Сейчас все только и говорят про нее да про Динку Кириллову, но про Динку-то я ничего не знаю, поэтому ничего и не скажу, кроме того, что она жила с Ангеловым, это все знают… Они пожениться хотели, да только им ее отец не разрешал. А Татьяна… – Она вздохнула и села за стол, уперев руками щеки. – Понимаете, думаю, она ждет, чтобы все забыли о ней, потому что, если только отец узнает – убьет ее… Он – человек жестокий, у него, видите ли, ПРИНЦИПЫ! А я так думаю, что она скоро родить должна.

– Родить? Так она в М.?

– Нет, конечно. Она в соседнем селе, в Ильиновке.

Отец отправил ее в город, чтобы она не встречалась с Андрюшей. Андрей – мой племянник.

– Ну что ж, одной жертвой меньше… – с облегчением вздохнула Юля. – Какое хорошее известие вы нам приготовили…

– Известие известием, а соловья баснями не кормят.

И Ольга Ивановна, спохватившись, кинулась к плите, налила гостям густых жирных щей, положила каждому в тарелку по большому шмату застывшей на холоде сметаны, нарезала хлеб.

– Вот и посудите сами, что мне теперь делать? Они же просили меня никому ничего не говорить, а я вам рассказала… Просто мне бы не хотелось, чтобы вы про Татьяну думали, что ее нет в живых. Нехорошо это. Что мне делать – ума не приложу.

– Неужели Роман сам не съездил к Андрею и не проверил, не там ли его дочь, тем более что он, как вы говорите, был против того, чтобы они встречались?

– Ездил, но Таня живет у моей сестры, другой тетки Андрея, мы все уже испереживались… Ведь рано или поздно все откроется, и тогда Роман и меня-то пришибет…

– А почему Роман был против Андрея?

– Да потому, что знал, выйди Таня за него замуж, так учиться не будет, а он, видите ли, втемяшил себе в голову, что ей надо институт обязательно кончать… А зачем он ей, этот институт, когда у Андрея свое хозяйство, бычки, гуси, земли пятьдесят гектаров, он же фермер!

– Ничего не понимаю, – пожала плечами Юля, уже представляя себе, как она попытается подготовить Романа к такому одновременно радостному и внезапному известию, что его дочь, оказывается, жива, да еще и на сносях. – Странно все это…

– А люди все, между прочим, со странностями, – покачала головой Ольга Ивановна. – И как хорошо, что вы пришли именно ко мне. Вот только что-то не пойму, как вы меня нашли? Неужели действительно наша милиция работает спустя рукава только лишь по той причине, что им мало платят? Вон вам заплатили, и вы тут же вышли на меня… Но как вы догадались, что я – это я?

Юля улыбнулась, но промолчала, а Игорь, понимая, что разубеждать эту простую женщину в том, что они попали в ее дом СЛУЧАЙНО, не стоит, спросил как бы между прочим:

– А что Наташа Литвинец? Вы когда ее последний раз видели?

– Наташу? А вот что с ней – понятия не имею. Они с Динкой как в воду канули… А видела я ее четырнадцатого сентября.

– У вас такая хорошая память? – повторил свой вопрос, который он задавал часом раньше Василию Рождественскому, Игорь, заведомо зная ответ.

– Да нет, что вы, я же нормальный человек. Просто у меня четырнадцатого день рождения.

– И где же вы ее видели?

– Да у Лизки, у соседки моей, я ей как раз тогда молоко приносила, она ж у нас барыня, сама даже за молоком не ходит, все ей подай да принеси…, – Я смотрю, вы не жалуете ее… Это вон тот большой дом, за садом?

– Ну да! Я прихожу, а Наташка уже там, задом вертит… Извините. Просто с языка сорвалось. Но она действительно такая была.

– Какая?

– ТАКАЯ. Ни дня не могла без мужиков прожить.

Все ей нового подавай. Со всеми мужиками в М. пере…

Она замолчала и уставилась в окно.

– У нее был роман с Василием? – спросила осторожно Юля.

– Роман? Да не то слово! Они встречались открыто.

Он ходил за ней как собачонка. Портрет, видите ли, хотел нарисовать. Знаем мы эти портреты. Сейчас картошечку зажарю, как вам мои щи?

– Щи – восхищенье, – Шубин промокнул носовым платком губы, а заодно и выступивший на лбу пот – еда сморила его и потянула в сон. – А грибы – так вообще объеденье.

– А вы огурчики с горчицей делаете или нет? – спросила Юля, хрустя огурцом.

– Без. А Лизка от злости не знала куда себя деть.

И денежки не помогли…

– Какие еще денежки?

– Обыкновенные. Она говорит, что ей бывший муж присылает, а кто видел-то этого мужа, да и вообще – был ли он? Темная лошадка, а строит из себя… – Хозяйка была откровенно возмущена. – Да все уж давно поняли, что она без ума любит Ваську и все его прихоти исполняет, лишь бы он с ней был. Вот говорят люди про страсть, а что это такое – никто толком не знает. А я вот знаю. Вот она, – Ольга Ивановна ткнула указательным пальцем в сторону Лизиного дома, – страсть-то. Она сжигает эту бабу без огня. У нее скоро кожа и кости останутся… И молоко мое не поможет, хотя оно у меня – самое жирное во всем городе.

– Но откуда вам это известно?

– Да я же рядом живу и все вижу! Уж как вьется она вокруг него, как ублажает… Но он какой-то странный.

Одно могу сказать – красивый парень, как нарисованный, но малость прибабахнутый…

– Это как? – не поняла Юля. – Что вы имеете в виду?

– А то, что летом вот, к примеру, он целыми днями спит. Как мертвый. То в гамаке между деревьев, то на топчане. А Лиза рядом сидит и с такой любовью на него смотрит, что аж страшно…

– Какие вы интересные вещи рассказываете…

– Это вам только сначала может показаться, что у нас здесь все спокойно и скучно, а у нас здесь такие драмы разыгрываются…

– Какие, например?

– Да большей частью они были связаны с Литвинец.

Потрепала она нервишки нашим местным бабам, не позавидуешь…

– И вам? – рискнула спросить Юля.

– Ой, а огонь-то под картошечкой включить забыла… – засуетилась Ольга Ивановна. – А что мне? У меня мужик серьезный, да и постарше Наташки будет лет на двадцать. Нет, у нас свои проблемы: корм для скотины достать, траву для кроликов заготовить… Я чай сейчас заварю. А вы не женаты?

– Нет, – покраснела Юля.

– А вы слышали, что Дима Ангелов повесился? Тот, что Динку-то любил?

«Да, – подумала Юля, – эта женщина знает, пожалуй, и про нас с Игорем».

Она посмотрела на Игоря, который в свою очередь послал ей одними губами и сонным, осоловелым от еды взглядом воздушный поцелуй, и улыбнулась.

– Извините, вы что-то сказали?

* * *

Крымов остановился перед дверью квартиры Огинцевой и осмотрелся. Он все утро думал о Жанне, о ее матери, Валентине, и пытался найти причину, по которой на хозяйку этой квартиры обрушились такие странные и просто-таки жуткие события.

Он слышал о загадочной смерти Валентины. Ну, действительно, кому это могло понадобиться мыть окна зимой, в декабре? Да еще вставать при этом на сломанный табурет? Говорили, что на ее теле были обнаружены страшные глубокие порезы… Неужели кто-то нарочно…

Он позвонил. На всякий случай. Жанна сейчас пряталась на квартире Юли. Значит, в квартире никого не должно быть. Он посмотрел на часы: Борис опаздывал уже на две минуты.

И вдруг он услышал шаги. Кто-то поднимался по лестнице.

– Салют! – Борис, широко улыбнувшись Крымову, поздоровался с ним за руку. – Я слегка опоздал. Надеюсь, там никого?

– Как будто никого.

Борис достал из кармана ключи и открыл дверь.

– Мне иногда кажется, что того мужика мы видели во сне, хотя, с другой стороны, не могли же мы видеть один и тот же сон? Проходите…

Крымов вошел. И тут же вспомнил, как пришел сюда в первый раз, как чувствовал себя неловко от того, что ему приходится занимать деньги У ЖЕНЩИНЫ. Да уж, неприятное чувство. А ведь и Борис в свое время тоже, наверно, испытывал нечто подобное, когда занимал у Валентины.

– Вы знали Валентину? – спросил он.

– Конечно, знал. Я же постоянно занимал у нее деньги, у меня появилась возможность купить небольшую мастерскую, а хозяева не могли ждать… Пока бы я продал все свои работы, на это ушло бы полгода, не меньше…

А Валентина выручила, ссудив необходимую сумму, да еще и под мизерный процент. Она вообще многих выручала, хотя никто не мог взять в толк, откуда у нее, одинокой незамужней женщины, такие большие деньги…

– Действительно, откуда? Обратите внимание, Борис, на довольно-таки скромную обстановку в квартире.

Что это – желание скрыть достаток или образ жизни?

– Она не лукавила, это скорее стиль жизни. Хотя аскеткой я бы ее не назвал.

– Что вы имеете в виду?

– Она не прибеднялась, если вы об этом… Валентина носила дорогие вещи, бриллианты, появлялась на людях в прекрасно сшитых нарядах и нисколько не смущалась своего богатства.

– А ведь, если послушать Жанну, мать оставила ее практически без гроша, не считая ВАШЕГО долга… Ведь вы вернули долг в сумме, точно совпадавшей с той, что была указана в журнале или книге учета?

– Разумеется.

– А кто был любовником Валентины, не знаете?

– Знаю, вернее, знаю только в лицо, потому что часто видел их вместе. Они не скрывались, ходили в рестораны, театры…

– У нее был один любовник?

– Не уверен. Но почему вы задаете эти вопросы именно мне? Вы назначили мне здесь встречу, чтобы говорить о Валентине?

– Ну, во-первых, мне необходимо было проникнуть в эту квартиру…

– Вы хотите поймать человека, который был здесь той ночью?

– А почему бы и нет? Но для начала ответьте мне еще на один вопрос: вы лично были знакомы с любовником Валентины?

– Нет.

– А как его звали, где он работал, если работал вообще, как он выглядел, сколько ему на вид было лет?

– Я не знаю, как его звали, но на вид это был совсем молодой парень, красивый, холеный, я бы даже сказал, почти мальчик… Думаю, что его содержала Валентина, потому что в его возрасте вряд ли можно было покупать себе дорогую одежду и водить в ресторан такую женщину, какой была она…

– А какой она была женщиной?

– Да вы и сами знаете… Вы же сами по телефону сказали, что видели ее и даже бывали здесь, так зачем же вам мое мнение?

– Я понял, понял. Да, конечно, она была роскошной женщиной, ослепительной, и этот блеск придавали ей деньги. Это мне понятно.

Разговаривая, Крымов продолжал осматривать квартиру, заглядывал на книжные полки, открывал шкафы, нюхал флаконы с духами, листал книги и даже пробовал на язык печенье в корзинке.

– Интересно, а телефон здесь работает?

Крымов присел на кресло и поставил себе на колени телефон. Набрал номер Земцовой. Борис расположился на диване, обнявшись с бархатной подушкой.

– Жанна? Не пугайтесь, бога ради, это Крымов…

У вас все нормально? Ну и отлично. Я звоню вам вот по какому поводу. Где обшивалась ваша мама? Вот как?

А почему не у вас? Простите, наверное, я задал вам некорректный вопрос. Просто мне бы хотелось найти для своей знакомой, которая собирается замуж, хорошую портниху… Я бы с удовольствием обратился к вам, но у вас сейчас, извините, голова занята совершенно другими проблемами. Хорошо, я записываю, – он достал записную книжку и что-то черканул в нее. – Еще раз прошу у вас прощения. Юля скоро вернется, не переживайте, мы работаем и сделаем все, что от нас зависит… Всего хорошего…

Он положил трубку. Борис смотрел на него с нескрываемым интересом.

– Ха-ха-ха! – загоготал Крымов, поднимаясь с кресла и потягиваясь. – Вы, наверно, думаете, что у меня странные методы работы? И правильно думаете. Тем более что у меня вообще нет никаких методов. Признаюсь вам, что я практически и не работаю. Я, видите ли, пишу книгу о некрофилах. И у меня есть подозрения, что у одной моей приятельницы как раз и появился в доме такой вот некрофил.

– Некрофил? А кто это?

– Вот вы, наверно, подумали сейчас о том, что некрофилы – это люди, которые вступают в сексуальный контакт с мертвецами, а ведь это не правильно в корне…

Тес… Вы ничего не слышали?

– Нет, – раздраженно ответил Борис, которому явно не нравилась ситуация, в которой он оказался. С какой это стати Крымов пригласил его сюда и теперь отнимает время дурацкими разговорами о некрофилах. – Я ничего не слышал, кроме того, что вы сказали. Если вы не занимаетесь ЭТИМ делом, я имею в виду то, что произошло с Жанной, то зачем же вам понадобилось приезжать сюда?

– А вот зачем, – с этими словами Крымов достал из кармана шарик пластилина и небольшой моток тончайших нейлоновых ниток, отмотал приблизительно пару метров, выдернул почти невидимую нить и, закрепив один ее конец с помощью пластилина на одном дверном косяке, протянул другой – до противоположного и закрепил точно таким же способом. Через четверть часа вся квартира была в невидимой паутине.

– Надеетесь кого-то поймать?

– Надеюсь. Я понимаю, что чем-то раздражаю вас, но вы же сами хотите, чтобы Жанну поскорее оставили в покое. Поэтому постарайтесь не выказывать мне свое неприязненное отношение, а ПОМОГАТЬ, понятно? Критиковать-то мы все горазды, а как ловить убийцу…

– Какого еще убийцу?

– Того, кто убил Валентину. Я думаю, что у того, кто это сделал, была достаточно веская причина, чтобы убить ее, а теперь еще и начать охоту за Жанной. Но Жанна молчит и ничего не рассказывает нам ни о матери, ни о себе, а это затрудняет расследование… Скажите, вы верите в существование зечки, которая собирается убить Жанну?

– Я ее не видел, поэтому мне трудно что-либо сказать. Но, с другой стороны, Жанна не стала бы придумывать, тем более что эту Марину видела ваша приятельница, Юля.

– Худая женщина во всем черном… Это описание подходит к пятидесяти процентам всего женского населения Нашего города. Женщины почему-то падки на все черное. Им кажется, что это особый шик, а на мой взгляд, черный цвет в одежде нашей второй половины свидетельствует о своеобразном мироощущении, вы не находите? Согласитесь, что куда приятнее было бы видеть наших женщин в светлых, цветных одеждах… Должно быть, жизнь у них такая…

– Вы думаете, что мужчина, который приходил той ночью сюда и оставил деньги, придет снова?

– А почему бы и нет? Ну, посудите сами. Если бы у него в мыслях было убить Жанну, он бы сделал это…

– Но каким образом? Ведь она спряталась…

– Правильно. Но для начала он УБИЛ БЫ ВАС. Борис, неужели не понятно? Человек, который в состоянии вот так запросто войти с помощью отмычек ИЛИ КЛЮЧЕЙ в дом и спокойно прогуливаться по квартире, НИЧЕГО НЕ БОЯСЬ, сильно отличается от всех остальных…

– Я ничего не понимаю. Вы думаете, что он псих?

– Ничего подобного. Просто он уверен в себе. Возникает вопрос: а откуда, собственно, эта самая уверенность? Напрашивается несколько ответов. Первый: он не боится встречи с Жанной. Второй: ему все равно, схватят его или нет, увидят ли в лицо или нет, поскольку он заявился ночью в квартиру, наверняка зная, что в ней находится и Жанна, и, простите, вы! Третий: может, он ХОТЕЛ, чтобы его увидели.

– Бред! – не выдержал Борис. – Что вы несете, Крымов?!

– А разве вам этот визит незнакомца не показался странным? Вы, верно, забыли о деньгах, приличной сумме, которую он оставил на столе. Для кого они предназначались?

– Ну уж, во всяком случае, не для меня, это точно, – разволновался Борис. – Поскольку если бы это касалось меня, то и заявился бы этот ненормальный КО МНЕ ДОМОЙ, а не сюда…

– Правильно. Значит, деньги предназначались для Жанны. А может, он был ей должен? Вам такое не приходило в голову?

– Нет. Она, в отличие от своей матери, никого деньгами не ссужала…

– Это ВЫ так думаете, а в жизни, Борис, бывает всякое. А если предположить, что Жанна решила продолжить дело матери, и даже больше того – увеличила, скажем, их совместный капитал?

– Вы еще скажите, что это Жанна сама убила свою мать, чтобы заполучить ее деньги…

– Вот! – Крымов резко ткнул пальцем в воздух. – Наконец вы произнесли то, что я пытаюсь втолковать вам целое утро! Ведь никому и в голову не могло прийти, что Жанна сама убила свою мать. Посудите сами: две женщины живут в одной квартире, да еще при таких деньгах… Деньги они, знаете ли, развращают. Вполне возможно, что тот самый парень, с которым встречалась Валентина, понравился и ее дочери. Не исключено также, что у них параллельно мог возникнуть еще один роман…

Да-да, ну что вы на меня так смотрите… Это встречается сплошь и рядом. Итак, дочь убивает свою мать и заполучает таким образом сразу все: и деньги, и того парня.

Схема, по-моему, просто идеальная для убийства. Ведь уже тот факт, что в доме не нашлось самых главных «амбарных» книг, говорит о чем-то. Спрашивается, куда они могли деться? Кроме того, дверь никто не взламывал, убийство прошло идеально… Несчастный случай! Как бы не так!

Борис смотрел на Крымова немигающим взглядом.

Он был потрясен услышанным.

– Сознайтесь, что моя версия выглядит более чем убедительной. И еще… Жанна ушла из школы под тем предлогом, что там мало платят, и стала шить. Но ведь чтобы зарабатывать себе на жизнь шитьем, надо УМЕТЬ ЭТО ДЕЛАТЬ. Если она умеет, то, спрашивается, почему же ее собственная мать шила свои платья и костюмы У ДРУГОЙ ПОРТНИХИ? Где здесь логика? Вы, Борис, кстати, хоть раз видели ее клиенток, когда они что-нибудь примеряли?..

– Честно говоря, перед тем как прийти к Жанне, я должен был обязательно ей позвонить, чтобы не наткнуться на клиентку… Я понимал, что это работа, и старался выполнять ее условия, тем более зачем мне было приходить к Жанне, зная наверняка, что я лишь отвлеку ее и что у нее не будет возможности побыть со мной…

– Логично. Вот и получается, что вы НЕ ВИДЕЛИ примерок, не так ли?

– Ну почему, иногда, скажем, когда телефон не работал или я не имел возможности ей позвонить, я заставал у нее женщин. Они закрывались в спальне, а я ждал в гостиной. И такое бывало.

– Правильно. А теперь представьте себе на минутку, что они там ничего не примеряли, а просто тянули время или вели переговоры на совершенно другие темы…

– Какие? – Борис был совершенно сбит с толку. Он уже ничего не понимал. – Что-то у меня голова сегодня не соображает…

– Они могли говорить О ДЕНЬГАХ. Да, вот теперь я просто уверен, что все так и было. Жанна давала им деньги, но делала это тайно, и только очень узкому кругу лиц.

А вы не знаете, почему она это скрывала?

– Откуда же мне знать?

– Да потому, что, если Валентина делала это открыто, значит, у нее были покровители. Причем мощные покровители, под крылышком которых (или которого) она могла без страха заниматься своим делом, зная, что ее защитят. Но после ее смерти эта опека разрушилась, и на чем она строилась, никто не знает. А Жанна, которая стала полновластной хозяйкой всех денег, продолжив дело матери, действовала уже на свой страх и риск.

– Вы имеете в виду рэкет?

– Пусть это будет называться так.

– Она боится, она панически боится того часа, когда в ее дверь позвонят и скажут: подруга, мол, а не пора ли тебе с нами поделиться…

– Зечка…

– Вполне вероятно, что эта «Марина в черном пальто» и есть первая, так сказать, ласточка. Можно также предположить, что тот человек, который опекал Валентину и заботился о ее покое и безопасности, делал все это, находясь НА ЗОНЕ. Больше того, он мог заподозрить Жанну в убийстве Валентины… Вот вам и причина появления этой Марины. Все логично. Просто мы привыкли думать стереотипно: вот, мол, бедная и несчастная сиротка, шьет платья-кофточки за гроши, пожалейте несчастную… Признаюсь, я сам брал деньги у Валентины, но это были, понимаете, НАСТОЯЩИЕ ДЕНЬГИ.

– Тогда непонятно, кто же мог, при вашей версии, приходить сюда с деньгами?

– Возможно, этот ночной визитер приходил, чтобы вернуть долг. И еще я вам скажу: Жанна могла ждать этого человека ночью, а вам об этом не сказать. Вспомните хорошенько, вы точно обещали прийти к ней тогда, накануне этого странного визита?

– Мне трудно это вспомнить, помню только, что она была страшно напугана и хотела, чтобы я постоянно находился рядом с ней…

– А телефон у нее работал?

– Нет.

– Ну вот! Вот и ответ на ваш вопрос. Она не была уверена, что вы придете. Вы же человек занятой, насколько я понимаю, вы художник, живущий лишь за счет своих картин? Кстати, а как вы их продаете?

– Как получится. Иногда пишу на заказ, но чаще всего выставляю их в магазинах и жду, когда мне позвонят и скажут, что картина продана… Я плачу хорошие комиссионные тем, кто занимается непосредственно продажей… Иногда мне приходится ездить в район, но там вообще все нищие…

– Хорошо. Вернемся к нашему разговору и попытаемся предположить, что Жанна назначила этому человеку встречу у себя дома. Больше того, они с ним могли находиться В БЛИЗКИХ ОТНОШЕНИЯХ, то есть у него могли быть ключи от этой самой квартиры… Он пришел к ней либо для того, чтобы вернуть долг, либо – чтобы просто побыть с ней… И нет ничего удивительного в том, что он принес ей деньги… А почему бы и нет? Так сказать, «на булавки»… Логично?

– Логично, но только я не могу представить, чтобы у Жанны был еще кто-нибудь, кроме меня. Она не такой человек…

– Борис, вы совершенно не знаете женщин. Им никогда нельзя верить. И внешняя оболочка, какой бы чистенькой и невинной на вид она ни была, не дает представления о сущности женщины.

– Но не хотите же вы сказать, что Жанна не умеет шить?

– Почему же, умеет, конечно. Иначе бы ей не избежать провала… Кроме того, мне известно, что она шила Юле Земцовой, они, кстати, так и познакомились… Вот и представьте себе, сможет ли теперь Юля, при всем своем хорошем и дружеском расположении к Жанне, взглянуть на события объективно?

Борис молчал, подавленный словами Крымова.

– Ну что ж, мне здесь больше нечего делать… Кстати, вам мой совет: не пытайтесь проводить расследование самостоятельно. Я уважаю ваши чувства и понимаю возникшее после нашего разговора желание во что бы то ни стало разобраться с Жанной и вывести ее, что называется, на чистую воду. Вы будете задавать ей наводящие вопросы, а Жанна не такая дурочка – она быстро сообразит, что вы ее в чем-то подозреваете, и первое, что она сделает, чтобы обезопасить себя, это обратится за помощью к тому самому мужчине, которого вы имели счастье видеть…

Крымов вздохнул. Он уже устал говорить. У него даже разболелась челюсть. Вид пришибленного Бориса вызывал в нем почему-то отвращение.

– Вы хотите сказать, что мне грозит опасность?

– Пока вы будете вести себя по-прежнему, вам навряд ли что-нибудь грозит. Но будьте начеку. – Он перевел дыхание и устало потянулся, словно после тяжелой физической работы. – А теперь не будете ли вы так любезны одолжить мне ваши ключи от этой НЕХОРОШЕЙ квартирки?

Борис молча передал ключи.

– Ну что ж, пойдемте…

Они вышли из квартиры, попрощались и разошлись в разные стороны: Крымов, с удовлетворением отметив, что их беседа оказалась ненапрасной, поскольку увидел, как Борис буквально побежал к таксофону («Звонить ей, идиот!»), вернулся в свою машину, где не спеша закурил и только после этого завел мотор.

Машина плавно скользила между огромными сугробами к центру города. Ленинский проспект, так неудачно переименованный почему-то в улицу Революционную, начинался от сквера рядом с консерваторией и тянулся к набережной. Вот за сквером как раз и жила Алла Францевна Миллер, та самая портниха, которая обшивала Валентину Огинцеву.

* * *

Старый дом с просторными лестничными пролетами, пол которых выложен мозаичной бело-желтой плиткой, по две двери на этаже. «Только в таких домах и должны жить все талантливые люди», – подумал Крымов, поднимаясь на второй этаж и представляя себе старую хитрую бестию Миллер, вооруженную зингеровскими тяжелыми ножницами, при помощи которых она так ловко стрижет семейный бюджет своих клиенток…

За тяжелой, обитой потускневшим рыжим дерматином дверью стояла маленькая полненькая брюнетка в ярко-красных брючках и черной трикотажной кофте.

Определить ее возраст было бы почти невозможно: белая матовая кожа без единой морщинки, румянец на полненьких щечках, большие черные глаза, напоминающие мокрые сливы, пухлые губы, а над ними – чуть заметные темные усики. Головка, будто у ангелочка, которому надоело ходить со светлыми кудряшками и он решил изменить цвет волос.

– Входите, я вас знаю, вы – Крымов. Крымов собственной персоной!.. – Миллер, иронично улыбаясь, вдруг схватила Крымова за руку и почти втянула к себе в квартиру. – Сейчас я включу свет и хорошенько рассмотрю вас… Ба, да вы и впрямь красавчик…

Крымов опешил от подобной бесцеремонности.

– Интересно, вы всегда так встречаете мужчин, которые звонят в вашу дверь? – спросил он, с интересом осматривая заставленную громоздкой старинной мебелью прихожую, в которой мог бы поместиться кабинетный рояль вместе с бильярдом. ;.

– Да бросьте вы эти церемонии… Нет, – каркнула она, потому что голос ее был до смешного низок и хрипловат и вместе с тем привлекателен. – Нет, я встречаю так только тех мужчин, имя которых не сходит с уст моих клиенток. Они все вас ненавидят и любят одновременно.

Если бы вы только знали, сколько платьев и ночных рубашек я сшила специально ДЛЯ ВАС…

– Я не Казанова, – пожал плечами Крымов. – Вы меня с кем-то путаете…

С него сняли шапку и помогли освободиться от тяжелой меховой куртки.

И все же ему нравилась эта Миллер, он был бы даже не прочь приударить за ней.

Она провела его в большую комнату, в центре которой стоял невероятных размеров стол, на котором замерло истерзанное временем и пухлыми ручками Аллы Францевны лекало. Готовилось очередное женское оружие, направленное на то, чтобы сразить мужчину. Еще бы: малиновый панбархат! Женщина, упакованная в такую соблазнительную ткань, была обречена на успех. Даже при отсутствии фигуры как таковой…

– Присаживайтесь. Никак вы решились жениться?

– А вы откуда знаете? – Крымов не переставал удивляться.

– Ну не сорочку же для себя вы пришли заказывать?

И не вечернее платье для вашей пассии, поскольку женщины предпочитают это делать в одиночку. Значит, вы пришли, чтобы договориться о свадебном платье. Я угадала?

– Да, почти.

– И кто же ваша избранница? Какая-нибудь актриса или балерина? Вы, мужчины, любите, чтобы ваши женщины хоть в какой-то степени были достоянием других мужчин. Вас это подстегивает… Хотите выпить?

– Вообще-то я за рулем.

– Тогда, может, кофе?

– С удовольствием.

– Подождите одну минуту…

Она ушла, а Крымов с нескрываемым любопытством принялся разглядывать стены комнаты, завешанные фотографиями и афишами клиенток Миллер. Да, она была права, когда говорила, что здесь многое шилось для него, для Евгения Крымова, потому что среди женских фотопортретов он увидел много знакомых лиц. Просто-таки до боли знакомых… Полина Пескова. Не женщина, а цветок! И хотя ее уже давно не было, она смотрела на него с портрета как живая и дразнила его одним только своим взглядом! А как ревновала его к ней Юля…

Он подумал о том, как неспокоен и тревожен был всегда в присутствии Юли, и теплое чувство к милой его сердцу Наде Щукиной затопило его душу. Как же могло такое случиться, что она, находясь всегда рядом и заботясь о нем, оказалась в объятиях этого извращенца Чайкина? И почему он раньше не замечал ее любви и нежности к нему? Неужели все дело в ее внешней доступности, веселости, легкомысленности и эмоциональности?

Да, безусловно, Юля более изысканна, тонка и, быть может, даже умна по сравнению с Щукиной. Но у нее холодное сердце, она рассудочна, как может быть рассудочен лишь мужчина. А ведь женщина – раковина, предназначение которой открываться или закрываться, не более… Вот Надя открыта для любви, и мозг ее направлен именно на это действие. Разве не об этом мечтает каждый мужчина – раскрыть эту самую раковину, проникнуть в нее и почувствовать себя в ней, в ее нежной и свежей мраморности, полновластным хозяином?

Вернулась Алла Францевна и принесла на подносе две чашки кофе.

– Вас не тошнит? – спросила она, насмешливо кивая головой в сторону портрета Полины.

– От чего? – удивился Крымов такому неожиданному проявлению цинизма у этой, внешне показавшейся ему умной и милой, портнихи. – От Полины?

– Да нет же, сердцеед вы этакий… От того количества сердец, которое вам пришлось съесть?

Он с облегчением вздохнул:

– Нет, у меня с этим все в порядке.

– Вам захотелось детей?

– А почему бы и нет?

Он не мог ей нагрубить, хотя другой женщине он ответил бы резче: в сущности, какое ей дело до его личной жизни и до того, на ком он остановил свой выбор?

– Я знаю, чем вы покоряете женщин, – сказала Миллер и грустно улыбнулась.

– И чем же?

– А тем, что вы еще ни разу никому полностью не принадлежали. А это наводит на мысль о том, что и сейчас вам нельзя верить… Я не завидую тем, кто попался в ваши сети. Особенно той, для которой вы хотите заказать у меня свадебное платье.

– Но почему?

– Да потому, что не уверена, что дело пойдет дальше примерки… – Голос ее звучал уже жестче.

– Вы хотите сказать, что свадьбы не будет?

Она лишь развела руками.

Глава 9

На почте им не повезло: мало кто хотел говорить о Литвинец.

– Она и не работала вовсе, а так, заявится и сразу же убежит куда-нибудь. Да и за зарплату она не держалась, у нее во-он сколько мужиков было, зачем ей такая мизерная зарплата…

– Про бл.., эту говорить? Да пусть у меня язык отсохнет…

Две женщины в сером, какие-то распаренные, очкастые и источающие запах козьей шерсти, уткнулись в свои записи и всем своим видом показывали, что они не расположены говорить о бывшей коллеге.

– Послушайте, – увещевала их Юля, – любая информация о Наташе может помочь нам найти ее… Я понимаю, конечно, что она своим поведением настроила против себя весь город, но она тоже живой человек…

– Да мертвый она человек, – отозвалась одна из работниц почты и махнула рукой, – была бы живой, давно объявилась бы. Ей и зарплата причитается, и отпускные.

А она уж своего не упустит. Я не удивлюсь, если узнаю, что ее свои же и убили…

– Как это?

– Да очень просто: любая баба, у которой она увела мужика, могла бы сотворить с ней такое. Да вы на Графском озере ее поищите.

– А почему именно там? Вы что, видели ее на этом озере?

– Да что толку, что видела… Я и в милиции об этом рассказала, но никто ничего не нашел. А я сама проезжала в тот день на велосипеде мимо нее. Она стояла по колено в воде, задрав подол красного, в горошек платья, и как дура смотрела на небо, на солнце…

– Она была одна? – спросил Шубин, который во время разговора сидел в углу на стуле и молча слушал.

– Одна, конечно. Хотя если честно, то не могла она быть там одна. ОН где-то поблизости был, чего ей одной-то на озере делать? Думаю, что хахаль ейный на машине был, да уехал в город за выпивкой, потому как пешком она бы ни за что на каблуках на озеро не пошла. Да и на велосипеде тоже.

– А вы куда ехали на велосипеде?

– А у меня огород в двух километрах от озера. А вы что, думали, что я следила за ней? Мне это ни к чему, у меня и мужа-то нет.

– А это правда, что Литвинец дружила с Лизой Удачиной?

– Дружила? – подала голос другая женщина и подняла голову. – Она с ее любовником дружила, так дружила, что аборт от него делала. А сама Лизка носила ей в больницу передачки, шоколадки разные и персики.

– Но откуда вы можете знать, от кого Наташа делала аборт? – удивилась Юля. – Тем более что, как вы говорите, у нее было много мужчин?

– Да она сама рассказывала Белоглазовой.

– А кто у нас Белоглазова? – спросил Игорь.

– Врач, хирург-гинеколог. У нас в М. ее все женщины знают. Да вы сами можете с ней поговорить, она вам про Наташку расскажет.

Вышли из почты, и оказалось, что уже ночь.

– Ты заметила у Лизы в доме телефон? – вдруг спросил Шубин, открывая машину.

– Заметила. А что?

– Напомни мне позвонить ей от Ерохина и справиться о здоровье ее собачки.

– Игорь, я тебя не понимаю. Ты говоришь какие-то странные вещи, ведешь себя тоже непонятным образом…

Что ты задумал, признавайся?

– Давай сначала заедем к Кречетову, побеседуем немного с ним, затем к Ерохину и только утром займемся Диной Кирилловой, мне кажется, что Дима Ангелов сильно облегчил нам задачу…

Кречетова они застали в кабинете одного. Он обрадовался им, как старым знакомым.

– Давненько не виделись… Ну и как вам наш городок? Понравился? Как Елизавета Удачина? Не правда ли, колоритная особа?

– Откуда у нее деньги?

– Этот вопрос задает себе чуть ли не каждый житель М., но ответа никто не находит. Есть у нее вроде муж. Уж какой такой муж, никто его не видел, но вот то, что он действительно есть, точно. Кажется, я заговорился. Но вы сами виноваты – напоили меня, накормили, мы вот тут Диму помянули… Господи, такой молодой! Я все-таки думаю, что он здесь ни при чем…

– Давайте вернемся к Лизе. Откуда вам известно, что ее муж реально существует, а не просто удачная выдумка, чтобы как-то оправдать подобный образ жизни?

– А мы наводили справки, – просто ответил Кречетов и икнул. – Извините. Михаил Удачин – бизнесмен, занимается лекарствами, профессиональный фармацевт…

У него фирма и в Москве, и Новгороде, и еще где-то…

Квартиры у него тоже в нескольких городах, но что самое удивительное – у него действительно была жена по имени Лиза. Мои ребята в Москве даже виделись с ним, показывали ему фотографию НАШЕЙ Лизы. Да, все точно совпадает.

– Неужели вы сделали это из чистого любопытства?

– Да нет, не из любопытства. Мне из администрации нашей звонили, интересовались, ведь у нее вон какая домина… Глаз режет!

– Понятно. Она их переплюнула. Ну да бог с ними…

Главное, что этот супруг существует и подтвердил, что отсылает жене, хоть и бывшей, деньги. Но каким образом?

– Когда как. Но уж не через почту, это точно. Кажется, он переводит их на ее счет в С. Так что если вам так уж интересно, то подсуетитесь сами, когда вернетесь домой… Вы, кстати, где будете сегодня ночевать? Или сегодня же и обратно?

– Да нет, сегодня не получится. А личностью Василия Рождественского вы не интересовались? Откуда он и как вообще оказался здесь?

– Так я ж рассказывал. Он из Каменки. Хороший парень, художник, спокойный такой, не пьет, я его ни разу не видел пьяным, хотя у нас здесь многие спиваются…

Они с Лизой мирно живут, никого не трогают…

– А какие отношения у Лизы с вашим прокурором?

Кречетов пыхнул сигаретой и шумно вздохнул:

– Теплые у них отношения, понятно?

– Понятно. – Шубин встал и пожал ему руку. – Спасибо вам, а нам пора… Завтра, если не возражаете, еще заглянем. Да, кстати, а вы искали Литвинец на Графском озере?

– Это вам Федотова, наверно, с почты рассказала.

Искали, конечно. Но ничего не нашли. Хотя, признаться, это место просто-таки создано для убийства… Оно притягивает к себе и убийц, и самоубийц, я не говорю уже о его дурной славе касательно случайных утопленников…

– Там глубоко? – спросила Юля.

– Да не в этом дело. Я хоть и человек неверующий, но все равно скажу вам – дьявольское это место. Редкая мать отпустит туда даже в жару своего ребенка. А для приезжих Графское озеро – достопримечательность, красивейшее, живописное место. Вот и поди разберись…

* * *

Ерохин не скрывал своего волнения при встрече.

– А я уж вас тут заждался… Три раза воду для пельменей кипятил… – встретил он их на пороге своего дома. – Заходите скорее, замерзли и устали небось…

Он суетился, ухаживая за Юлей и принимая у нее одежду, сам собственноручно подал ей домашние тапочки («Наверно, в них же ходила по этому дому и Наташа Литвинец», – подумала Юля), провел на кухню и усадил за стол.

– Я уж за тобой, Игорек, так ухаживать не буду, ты все же мужик, так что извиняй.

Юля наблюдала за Ерохиным и пыталась представить его рядом с красавицей Наташей – легкомысленнейшим существом, затерроризировавшим все женское население городка. Что могло быть общего у положительного и правильного мужчины с этой ветреницей? Только страсть.

С Наташей он сходил с ума, делал глупости, дарил ей золото, сладости, собирался подписать на нее дом… И все ради чего? Чтобы каждый день видеть ее, чтобы иметь возможность обладать ею, как владеют дорогой вещью, без которой жизнь становится бессмысленной… Или нет, все не так, все гораздо серьезнее. И страсть, принимаемая за любовь, не единственная причина, по которой человек теряет рассудок. Но тогда что?

Между тем на столе появился графинчик с домашним вином, бутылка водки, солености, сало… Юля улыбнулась и посмотрела на Шубина:

– Игорь, тебе не кажется, что Крымов нас не узнает, когда мы вернемся… Мы с тобой растолстеем, округлимся, раздобреем.

И тут же покраснела: она снова вспомнила о Крымове. Неужели она так и будет мучить Игоря своими необдуманными словами? И кто только тянул ее за язык?

– Виктор, можно, я вас порасспрашиваю про Наташу?

– Юлечка, конечно, о чем речь? Вам пельмени с бульоном или с маслом?

– Во-первых, ко мне можно обращаться на «ты», во-вторых, мы только что пообедали у одной женщины, она накормила нас такими щами…

– Интересно, кто же эта женщина?

Юля повернула голову, чтобы по выражению лица Шубина определить, собирается ли он рассказывать Ерохину про Ольгу Ивановну или предпочитает новость о том, что Таня Трубникова жива и здорова, да к тому же еще и ждет ребенка, оставить при себе.

Шубин молча уминал сало, и при этом у него смешно двигались розовые, покрытые едва заметным белесым пушком, уши.

– Понимаешь, в чем дело, – решила помочь Шубину Юля, – он сегодня с самого утра дразнил меня разговорами о твоем сале, так что давай оставим его в покое, ты только посмотри на него!..

Виктор удовлетворенно улыбнулся. Понятное дело, ему было приятно, что пока все идет так, как он и хотел: к нему приехал друг, на которого он возлагает большие надежды, и тот факт, что он спокойно ужинает в его доме, не паникуя и не задавая пока никаких вопросов, тоже говорит о многом… Хотя представить себе Шубина паникующим он не мог. Не такой он мужик. Если он даже что-то и успел разузнать, он все равно Попытается скрыть это от него, от Виктора. До поры до времени. Иначе какой он профессионал?

– Витя, а что ты знаешь о Лизе Удачиной? – спросил Шубин с набитым ртом, смачно хрустя при этом соленым огурцом.

– Так это что, ОНА вас угощала щами? – удивился Ерохин.

– Да нет, не она, а ее соседка, Ольга Ивановна.

– Ну что я могу рассказать о Лизе… – начал Ерохин. – Сумасбродная особа, с жиру бесится, завела себе молодого любовника, художника, которого зовут Васей, и держит его при себе, как красивую и удобную в применении вещь. Весь город сходит с ума – откуда у нее деньги? Никто почему-то не верит, что ее содержит бывший муж, у которого в Москве бизнес, аптечные склады, кажется. Это, можно сказать, официальная версия. А уж как оно все обстоит на самом деле – не имею понятия.

Наташа тоже интересовалась делами Лизы, ей казалось невероятным, что после развода мужчина способен на такой широкий жест… Ведь чтобы построить дом, да еще с нуля, то есть расчистить огромный участок земли, подвести канализацию, водопровод и центральное отопление, – это какие деньги надо иметь!

– Ты хочешь сказать, что на месте этого дома вообще ничего не было? Но там же сад! – возразил Шубин.

– Вообще-то там раньше стоял дом одного старого купца, причем бревенчатый. Сто лет прошло, и решили его наследники перенести этот дом поближе к своей мельнице, ну и перенесли… Но и это очень давно было. А вот сад остался и постройки разные, полуразрушенные. При Советской власти построили на этом месте лесопилку, половину сада вырубили, черти: ломать – не строить…

Удачина приехала, получила разрешение на строительство дома, а уж когда построила-то, то оформила как частную собственность. Все законы как будто бы для нее и писались… Вот так и заняла она пол-улицы с садом и спуском к Волге.

– Интересно, а почему именно здесь, в М.?

– Так у нас же считается чуть ли не курортная зона, климат здесь особенный с экологической, так сказать, точки зрения…

– А может, у нее в М. есть родственники? – предположила Юля.

– Навряд ли. Об этом бы все знали.

– А если не здесь, так в С., в областном городе, ведь она туда наверняка ездит по своим делам, хотя бы по магазинам, а там, кто ее знает, может, и есть кто…

– А что, если твою Наташу убили из-за того, что она что-то узнала про Удачину?

Юля и Ерохин уставились на сказавшего это Шубина – слишком уж смелым показалось его предположение.

– Чтобы Лизка убила Наташу? Да она в ней души не чаяла, постоянно звала в гости…

– Вот это-то и странно. Ну, посуди сам. Лиза живет с молодым парнем, художником. Наташа – девушка красивая, кроме того, ты уж меня извини, достаточно легкого поведения… Разве Лиза не рисковала своими отношениями с Василием, приближая к себе потенциальную соперницу? Пусть даже та и позировала ему для портрета.

Витя, я понимаю, что тебе неприятно все это слышать, но ведь портрет Наташи написан, мы сами его с Юлей сегодня вид ели…

– Но я ничего про этот портрет не знаю… – удивленно проронил Ерохин. – Ведь чтобы писать портрет, как я понимаю, нужно время, а Наташа почти всегда была на моих глазах…

– Витя, ты себя-то не обманывай! Я все понимаю.

Ты, как мог, старался удержать ее у себя, пообещал даже дом подарить, ведь так?..

– Вы и про это узнали? Вас нельзя никуда пускать…

– Но Наташа все равно была свободной пташкой и планировала свой день только исходя из собственных желаний и возможностей. И какая женщина откажется позировать молодому художнику, да еще и в присутствии, можно сказать, его любовницы… Это тешит женское самолюбие, как бы ты ни пытался это отрицать.

– Игорь, ты собирался позвонить Удачиной и справиться о здоровье ее собачки, – вдруг вспомнила Юля и усмехнулась, словно извиняясь перед Ерохиным за чудачество своего друга.

– Я помню, – невозмутимо ответил Шубин, направляясь к телефону, стоящему в прихожей. – Витя, думаю, ты помнишь наизусть ее номер…

Ерохин, пожав плечами, назвал ему номер телефона Лизы Удачиной.

– А что с ее собачкой? – спросил он уже Юлю, когда они остались вдвоем за столом на кухне.

– Понятия не имею. Игорь что-то придумал… Пойдем послушаем, о чем он будет говорить с нею.

Но Шубина они застали возле двери: он замер, словно прислушиваясь к чему-то, и, увидев Виктора и Юлю, приложил палец к губам:

– Тес… Вы ничего не слышали?

Все затихли, прислушиваясь.

– Шаги… Я слышал, как скрипит снег… Кто-то ходит по двору.

– Так давай посмотрим…

Виктор распахнул дверь и выскочил на крыльцо.

И только сейчас Юля поняла, в каком нервном напряжении он был все это время, что они ужинали, не говоря уже о долгих часах ожидания их приезда. Лицо его при словах Шубина о том, что кто-то ходит по двору, стало бледным.

Юля, накинув на плечи куртку, тоже выбежала на крыльцо вслед за мужчинами. Она видела их удаляющиеся в сторону ворот силуэты, слышала какие-то голоса и уже хотела пуститься за ними вдогонку, как чьи-то сильные руки легко подхватили ее с крыльца и, прижав к ее лицу что-то черное с удушающе резким запахом, бросили в долгий гулкий тоннель…

* * *

Щукина положила трубку. Ее колотило. Звонок Игоря из М. совершенно обескуражил ее. В приемной сразу же стало душно и словно потемнело, несмотря на горящие лампы. Первая мысль была позвонить Крымову. Но она пыталась дозвониться ему и раньше – он не отвечал, должно быть, оставил свой телефон в машине.

Надо было срочно что-то делать, как-то действовать.

Но как? Кому рассказать об обрушившейся на их агентство беде? Сообщить Сазонову о том, что Юля исчезла?

Ну и что? Он, конечно, сделает вид, что сильно огорчен, но навряд ли пошлет машину в М. Да и какой разумный опер кинется в неизвестность, не зная подробностей?

А может, Юля находится в безопасности и вышла из дома Ерохина исключительно ради того, чтобы кого-то догнать или что-то узнать? Да мало ли у них было подобных ситуаций, когда они на время теряли друг друга из вида?

Однако тревога не отпускала Надю. Она снова набрала номер Крымова и, услышав его голос, вздохнула с облегчением и закричала в трубку:

– Женя! Только что мне сюда, в приемную, позвонил Шубин… Он в М., полчаса тому назад исчезла Юля… Они были у Ерохина, у его друга, дома, ужинали, потом со стороны улицы послышался какой-то подозрительный шум, шаги; они все вместе высыпали на крыльцо, но только Шубин с Ерохиным побежали к воротам, а Юля задержалась на крыльце… Словом, когда они вернулись – ее уже нигде не было. А возле крыльца следы на снегу, как будто кого-то тащили… У Шубина за домом сарай, а оттуда есть еще один выход на центральную дорогу…

Следы ведут как раз туда. Словом, ее либо увезли, либо она сама уехала… Хотя навряд ли. Там след от машины, но сейчас снова повалил снег, и скоро он занесет все следы… Женя, какой кошмар! Что делать? Игорь оставил телефон Ерохина…

– Я сейчас приеду, и мы все решим. Возможно, придется поехать в М. и нам с тобой. Все. Жди меня и никуда не уходи. И еще – запрись на всякий случай.

Надя вышла из приемной, дошла по коридору до центрального входа и тщательно заперла все двери, после чего вернулась и встала у окна. Снег… Его было так много, что ни о какой поездке в М. не могло быть и речи. Все дороги наверняка замело, и теперь М., как и остальные населенные пункты, отрезаны друг от друга и от С. Хорошо, что пока еще работает телефон.

В голову полезла всякая чепуха: если бы, к примеру, Шубин позвонил, раньше, хотя бы час тому назад, то возможность пробраться в М. была бы более реальной, ведь снегопад начался совсем недавно. Ну откуда, откуда столько снега?!

Перед глазами возникло тонкое осунувшееся лицо Юли Земцовой и сразу же исчезло.

Что это?

Надя закрыла лицо ладонями и затрясла головой, прогоняя видение. Стыд горячей густой краской заливал ее щеки: Юля в опасности, бьется в этом захолустье с преступниками и не знает, что здесь, в агентстве, ей подготовили сразу две подлости, два предательства… Ее предала Надя, и ее же предал Крымов. И еще никто на всем белом свете (за исключением Миллер, о визите к которой ей уже успел по телефону рассказать Женя) не знает о том, что они очень скоро поженятся.

* * *

Она увидела сквозь оконные стекла светящиеся в синеве клубящегося снежного вечера автомобильные фары.

Они погасли, и Надя, разглядев машину, бросилась открывать двери. Крымов приехал!

– Женя! – Она бросилась к нему на шею. – Что будем делать?

Крымов, поцеловав Надю в макушку, стремительным шагом направился в приемную. И тут же принялся звонить.

– Кому, кому ты звонишь? Уже вечер и никого нет…

– Я звоню в М. Говори быстрее телефон Ерохина.

Она назвала. И время словно остановилось, минуты превратились в часы… Они ждали соединения. Когда в трубке щелкнуло и раздался знакомый голос Шубина, Надя буквально вцепилась пальцами в плечо Крымова.

– Привет, Игорек. Куда Земцову дел? Съел, что ли?

Он нажал кнопку микрофона, чтобы и Надя могла услышать голос Шубина. И вскоре приемная огласилась тревожными голосами говоривших.

– Мы сегодня были у Лизы Удачиной, здешней поэтессы, – говорил Игорь срывающимся голосом. – Она живет с художником Василием Рождественским… Ты записываешь?

– Записываю, говори, не сбивайся, – Крымов весь обратился в слух; ручка в его пальцах дрожала. Надя поняла, что сейчас он думает только О НЕЙ, о Юле. И на душе ее стало еще горше.

– Надо узнать, не проходил ли он у Ханова за распространение наркотиков. Я был в его мастерской, там холсты В ПЫЛИ. Думаю, что он вовсе не художник, что вообще кисть ни разу не держал в руках. Проверь это. Кажется, он пытался отравить меня кофе, но это станет ясно только после того, как я выясню, погиб ли их сенбернар…

– Какой еще сенбернар?

– Я сунул пирожки в кофе. Люди, которые держат собак, такие вещи не выбрасывают, понимаешь? – Шубин уже кричал, чтобы Крымов понял, ЧТО он имеет в виду.

– Понял, – сухо прокомментировал Крымов, – поэтесса могла скормить эту тюрю своей собаке, и если пес издохнет, значит, твой художник пытался тебя отравить, потому что ты, идиот, наверняка назвал ему имя Ханова, так?

– – Молодец, – хрипло отозвался Шубин. – Соображаешь.

– Что с Юлей? Как все произошло?

Игорь повторил то, что перед этим рассказал Наде.

– Думаю, что нас нарочно отвлекли со стороны ворот, мы, дураки, бросились туда, а Юлька стояла на крыльце, вот ее с крыльца-то и забрали. Там след такой.., большой, прямо к другому выходу, но не представляю, на какой машине можно было проехать по нерасчищенной дороге…

– Снегоход, – уверенно предположил Крымов. – Там это в порядке вещей, почти у каждого более-менее состоятельного горожанина есть свой личный снегоход, на котором они ездят зимой на рыбалку и охоту, на острова… Думаю, что и Юлю увезли на снегоходе.

– Отлично. Тогда запиши еще вопросы:

1. Кто муж Лизы Удачиной? Ориентировочно: он бизнесмен, у него аптечные склады в разных городах России, скорее всего есть постоянное жилье в Москве.

2. Василий Рождественский – узнать о нем все, что только можно, он из Каменки.

3. Магазин-салон, где продаются краски и прочее для художников: попытайтесь узнать, бывал ли у них Рождественский, опиши им красивого молодого человека из М., у него родинка над верхней губой, светлые волосы, брови, сросшиеся над переносицей…

4. Был ли дождь 15 сентября прошлого года в М.? Это очень важно.

5. Не проходила ли по какому-нибудь делу Наталья Литвинец, узнай у Сазонова…

– Литвинец – любовница бывшего мужа Марины Солодовниковой, которая работает в НИЛСЭ, – наклонясь к микрофону, вставила Надя.

– Понял. Интересная информация. И как это она везде успевала? Дальше погнали:

6. Срочно проверить банковские счета Удачиной! Откуда к ней поступали деньги.

7. Марина Козич…

– А это еще кто?

– Потом все объясню. Марина Козич – узнать, есть ли у нее родные или близкие на зоне. И нашли ли ее убийцу. Ты все записал, Женя?

– Я-то все записал, сейчас будем работать. Ты мне лучше скажи, с чего начнешь? Ты подключил к поиску местную милицию? Ты связался с ними?

– Да, я позвонил, но, боюсь, что у них нет снегоходов. Кроме того, я и сам не представляю, где и как можно сейчас ее искать, – кругом снег, чуть ли не по пояс… Как нарочно.

– Думаешь, ее взяли в заложницы?

– Просто уверен. Знаешь что, я сейчас положу трубку, а то как бы те, кто все это сотворил, не попытались связаться с нами по телефону… И еще, последнее, но учти, что информация только для вас двоих: Татьяна Трубникова жива и здорова, она прячется в деревне у своего жениха и ждет ребенка… Если узнает ее отец – убьет. Так что лучше воздержаться от передачи такого радостного известия ее родителям. Никогда не поздно будет представить это в качестве результата проделанной работы, тем более что работа нами действительно была проделана. Вы обещаете мне, что не позвоните Роману до того, как я подготовлю его?

– Обещаем, – почти хором ответили Крымов с Надей.

– А одежду Дины Кирилловой мы нашли в доме ее парня… Она была надета на чучело ли, куклу, короче – он сам сотворил себе Дину и одел ее именно в ту самую одежду, которая была на девушке в день исчезновения…

– Так это он убил? Как его зовут?

– Да нег, навряд ли. Дело в том… – было слышно, как Шубин вздохнул, – он повесился. Сегодня утром, как раз после нашего визита.

– Испугался. Я понял. Вот черт…

– Думаю, что ему подкинули одежду так же, как и… – Он замолчал. – Извини, больше не могу говорить.

Перезвоню. Если сможете, приезжайте.

Послышались гудки. Громкие, пронзительные, неровные, словно снег повлиял и на телефонные провода, исказив звук.

– Ну что ж, обсудим создавшееся положение, – Крымов разложил на столе исписанный иероглифами блокнот. – Как всегда – целая куча дел, и все это на моих плечах… Работнички, тоже мне, золотые! И ты, Надечка, не молчи. Доставай свои записки, рассказывай мне про Солодовникову и про все остальное… Я, кстати, был сегодня у Жанны дома. Как видишь, тоже не бездельничал.

Мы там потолковали кое о чем с Борисом, так что пусть он теперь думает, как ему поступать дальше… А ночью, часа в два, я бы хотел с тобой вместе нанести туда визит…

– Куда?

– На квартиру Жанны. Я там расставил сети, глядишь, и попадется кто-нибудь.

Надя достала из портфеля папку с результатами экспертиз. Пересказала ему вкратце разговор с Мариной Солодовниковой. Убийство буфетчицы на автостанции вызвало у Крымова брезгливую гримасу.

– Ее изнасиловали? Что же это за мерзавец такой… прямо днем, почти на глазах у людей… Ну что ж, Надечка, я вижу, ты хорошо поработала… А не трудно было бы тебе сварить сейчас кофейку и приготовить что-нибудь поесть?

– Я могу подогреть тебе курицу и открыть сардины…

Но Крымов ее уже не слышал, он, ероша волосы на голове, углубился в изучение экспертных документов.

Через полчаса он звонил домой Корнилову.

– Виктор Львович? Это Крымов. Ты не подскажешь, куда это подевался Эдик Астраханов?

– Послушай, Крымов, ты хотя бы поздоровался для порядка. Зачем тебе Астраханов? Он уже тыщу лет как у нас не работает.

– Он что, уволился?

– Конечно, уволился. Он тебе сколько должен?

– С чего ты взял?

– Да он всем должен, назанимал кучу денег и смылся…

– И что, так никому и не отдал до сих пор?

– Представь себе, никому.

– А на что он занимал и в каких суммах?

– Говорил, что у него с дочерью что-то, но у нас ни адреса его ростовского, ничего… Звонили в Ростов, просили навести о нем справки. Представь, там он был на хорошем счету, а к нам перебрался по семейным обстоятельствам. Короче, темная лошадка. Возможно, что здесь, в С., живет его семья, но с фамилией Астрахановы мы никого не нашли… Скорее всего его жена или просто мать его дочери, в случае если они не были зарегистрированы, живет или жила где-то поблизости.

– А вы не интересовались, с ним ничего не произошло?

– Да кто его знает… Он как-то быстро уволился, мы даже сообразить толком не успели, что он всем задолжал, чертяка…

– А что он вообще из себя представлял?

– Крымов, с чего ты им так заинтересовался-то?

– Так ведь он пытался расследовать дело Валентины Огинцевой, процентщицы…

– Понятно. И как это я раньше не догадался. Уверен, что ты понапрасну тратишь время. Не было там никакого убийства, если ты именно это имеешь в виду. Я сам лично изучал результаты вскрытия – она скончалась от порезов…

– Ну и что? Ее МОГЛИ ПОРЕЗАТЬ.

– Крымов, вечно ты что-нибудь придумаешь. Короче, так. Если ты заинтересовался Астрахановым, я могу дать тебе его фотографию и личное дело, подъезжай завтра.

– Спасибо. А кому принадлежат, вернее, принадлежали обрубки ног?

– Елене Сажиной, студентке из Липовки. Знаешь, Крымов, у меня такой страшный случай за всю мою службу – первый раз. Трудно себе представить, что этот урод до сих пор разгуливает на свободе.

– А как ты думаешь, могут ли эти преступления быть связаны?

– Какие именно?

– Не телефонный это разговор, конечно, но, похоже, все те дела, которые сейчас находятся у меня в агентстве, связанные с исчезновением девушек, – одного поля ягоды… А теперь еще и Юля Земцова пропала, они с Шубиным поехали в М., тоже, кстати, из-за студенток, которые сгинули еще осенью; ее увезли или, может, она сама уехала вот прямо совсем недавно, с час тому назад, с одного частного подворья, кажется, на снегоходе…

– А Шубин? Он что же, ничего не видел?

– В том-то и дело, что нет. Они с другом побежали к воротам, а она осталась на крыльце. Все произошло в считанные секунды, они вернулись, а Юли нигде нет…

А за домом на дороге след, вроде как от снегохода, потому что больше ни на чем там не проедешь, снега-то сколько навалило!

– Ты бы подъехал, Крымов, – изменившимся тоном произнес Корнилов. – Боюсь, что ты прав…

– Сейчас не могу, у меня дело есть одно, а вот завтра утром буду у тебя. Поделюсь информацией. Жалко, что у тебя нет снегохода…

Крымов положил трубку и поймал настороженный взгляд Нади, внимательно следившей за каждым его движением и слушавшей каждое его слово. Она ревновала его к пропавшей Юле, но молчала, потому что понимала: подруге сейчас грозит опасность, а потому ревность неуместна. Во всяком случае, ПОКА.

Крымов ел курицу, не чувствуя ее вкуса. Он пытался выстроить логическую линию, объединяющую известные ему факты, чтобы обнаружить закономерности, без которых невозможно расследование ни одного серийного убийства. А то, что две пропавшие девушки из М. и труп Лены Сажиной – дело рук одного и того же маньяка, он просто чувствовал. По теории вероятностей, в таком небольшом областном городе, каким являлся С., не могло «завестись» сразу два или три подобных убийцы.

Больше того, изнасилование и убийство буфетчицы тоже вполне вписывалось в круг деяний одного и того же человека, явно ненавидящего женщин. А женские ноги, отчлененные от трупа, засунутые в мужские болотные сапоги и подкинутые на лестничную площадку рядом с квартирой Жанны Огинцевой? Это ли не доказывает связь между убийством Лены Сажиной и странными событиями, происходящими с этой молодой портнихой?

Крымов усмехнулся, вспомнив свой разговор с Борисом.

– Надечка, очень вкусная курица, ты не могла бы набрать номер Земцовой?

Щукина посмотрела на него со страхом: какой Земцовой, когда она в М.?

– Домашний? – вдруг догадалась она, понимая, что он имеет в виду Жанну, которая в это время находилась на квартире Земцовой. – Минутку.

Она снова превратилась в исполнительную секретаршу.

– Жанна? Сейчас с тобой будет говорить Крымов… – Она передала трубку Жене.

– Жанночка? С вами все в порядке?

– Не совсем, – донеслось до Крымова тихое всхлипывание. – Мне днем позвонил Борис и сказал, что у него срочная работа и он не сможет приехать ко мне. Неужели мне придется ночевать одной? Я боюсь. Женя. Вы себе представить не можете, как мне страшно…

Крымов понял, что его план сработал: Борис наверняка после разговора с ним позвонил Жанне, чтобы под каким-нибудь предлогом отказаться от встречи. Он испугался! Испугался возможной встречи с тем типом, который приходил к ней на квартиру ночью. Что ж, это вполне естественно.

– Жанна, я вам скоро перезвоню. Обещаю, что одна вы сегодня ночевать не будете. – Крымов подмигнул сбитой с толку Щукиной, которая от досады пролила свой кофе, поставив чашку на краешек подноса, и положил трубку. – Надя, пойми: она боится, и если у тебя есть хоть капля сострадания, то пообещай мне, что мы после визита на ее квартиру поедем на квартиру Земцовой и скрасим одиночество этой милой портнихи. Кроме того, у тебя будет возможность побеседовать с ней на какие-нибудь отвлеченные, женские темы; расспросишь ее о личной жизни, о матери, опять же назовешь имена Лены Сажиной, Трубниковой, Кирилловой и посмотришь на ее реакцию… Кстати, а кто такая Козич, тебе эта фамилия ни о чем не говорит?

* * *

Она очнулась на ледяном каменном полу и ужаснулась тому, что с ней произошло. В полной темноте, съежившись от холода и вдыхая в себя запахи замерзшей земли и плесени, она поняла, что это конец. Что, приехав в М., она тем самым подписала себе смертный приговор.

И что та информация, которой они сегодня разжились, – опасна для убийцы Дины Кирилловой, а может – и Тани Трубниковой… Она уже не верила Ольге Ивановне. Никому, кроме Шубина. Этот город просто полнился злодеями, и под маской хлебосольных хозяев мог скрываться кто угодно.

Она и сама не знала, почему вспомнила именно Ольгу Ивановну. Не Лизу Удачину, не Ангелова, не Ерохина, а именно эту уютную распаренную тетушку, подающую с улыбкой жирные щи." И разве не подозрительной выглядела ее откровенность: ведь она рассказала о Татьяне Трубниковой, что называется, ПЕРВЫМ ВСТРЕЧНЫМ!

Откуда у нее была уверенность, что они не расскажут Роману Трубникову о том, что Таня, его дочь, прячется от него в Ильиновке, да к тому же еще и беременна?!

Во рту был привкус эфира, а это означало, что ей сунули под нос какую-то гадость, вызвавшую потерю сознания. Ее, бесчувственную, привезли сюда, в этот погреб или подвал (в том, что она находится под землей, Юля нисколько не сомневалась!), и бросили. Но зачем?

И, главное, кто стоит за всеми этими преступлениями?

Голова раскалывалась, в горле першило, а колени, на которых она стояла, чтобы не застудиться, онемели от холода.

Надо было действовать, иначе.., смерть.

Она закричала. Сначала Тихо, а потом и совсем каким-то не своим и даже не человеческим голосом, которого сама же и испугалась. Но кто ее может здесь услышать кроме тех, кто ее сюда привез?

Юля крикнула снова, и вдруг ей показалось, что она слышит шаги. Затаив дыхание, она напряглась: да, какое-то движение действительно было, но достаточно далеко, словно кто-то отдалялся от нее, вместо того чтобы идти к ней. Может, те, кто ее сюда привез, все-таки вспомнят о ней, придут и хотя бы объяснят, что им от нее нужно.

Ведь если бы речь шла о том, чтобы ее убить, то что мешало им бросить ее в подвал уже мертвую… Труп. Раньше от этого слова исходил неприятный холодок, связанный с кем угодно, но только не с ней лично. Она научилась абстрагироваться и воспринимать мертвое тело просто как объект для работы, для расследования, но едва она подумала, что этим ТЕЛОМ может оказаться ее собственное, ее замутило. А ведь это не сон, и она действительно находится в подвале иди погребе, куда ее поместили с какой-то определенной целью. Но что за смысл держать ее здесь, если она ПОКА ЕЩЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ…

Мысли ее путались, а тело предательски дрожало уже не только от холода. Что может быть опаснее нервной дрожи, когда главное сейчас – это ясность мысли? Дрожь пробирает до костей и мешает сосредоточиться на самом главном – как выбраться отсюда. Вместо этого в голову лезут лишь мысли о смерти. Закончить жизнь в этом городишке, да еще и в подвале какого-нибудь маньяка, на чей след они нечаянно вышли?

Звуки повторились. Множество маленьких и упругих конечностей, издававших сухое и надвигающееся звучание, наводившее на мысль о крысах, о полчищах крыс, которые приближались все быстрее и быстрее…

Писк, мерзкий и вызывающий леденящий ужас, заставил Юлю резко встать и затопать ногами. Она ничего не видела, совершенно. Быть может, поэтому, услышав вдруг отдаленный грохот, словно Где-то, очень далеко от нее, упало что-то тяжелое и, быть может, каменное или металлическое, она поняла, что крысы, которые теперь уже шевелились прямо возле ее ног, – не самое страшное. Что двуногие твари со сдвинутой психикой куда опаснее самых голодных крыс…

Она пошла на звук. И хотя сознание ее противилось этому, ноги, словно подчиняясь инстинкту, повели ее в ту сторону, откуда бежали крысы. В темноте споткнувшись о что-то, она упала, и рука ее попала во что-то теплое и копошащееся: какие-то крохотные горячие и гладкие существа попискивали под ладонью… И она поняла, что угодила рукой в крысиное жилище, в выводок голых новорожденных крысят.

И тут она снова услышала шаги, не карликовое топанье когтистых лапок, а настоящие тяжелые мужские шаги…

Все громче и громче, все неотвратимее и неотвратимее была ее встреча с тем, для кого человеческая жизнь – ничто, для кого женщина – лишь ядовитая услада, кровавое пиршество…

А потом появился и свет, сначала мерцающий где-то вдалеке и дающий возможность разглядеть подвал – длинный и довольно широкий тоннель, напоминающий просторное подземелье или подземный ход, какие прорывали когда-то под замками.

Вскоре в подземелье стало совсем светло, и из темноты возник силуэт человека в чем-то длинном и с фонарем в поднятой руке.

– Человеческим духом пахнет, – донесся до Юли громоподобный хрипловатый голос и гулко повторился где-то наверху, под сводом…

Она увидела лишь заросшую щетиной огромную морду человекоподобного существа, после чего сознание ее отключилось и она рухнула без чувств на ледяную землю…

Глава 10

Была ночь, окна дома, в котором жила Жанна, не светились за исключением двух-трех…

– Если бы я была соседкой Жанны, но наверняка вызвала бы милицию… Это просто наше счастье, что у нас такой равнодушный и трусливый народ, – говорила шепотом Надя, глядя, как Крымов, стараясь не шуметь, открывает один замок за другим ключами, которые «конфисковал» у Бориса. – Ну и мужики пошли, Крымов, как только паленым запахло, как только, я имею в виду, девушке стали угрожать, да еще и подсунули под дверь эти жуткие сапоги, так она сразу же перестала интересовать этого художника… Кстати, тебе не кажется, что слишком уж много в наших делах развелось художников?

– Василий – не художник, в этом я просто уверен.

Завтра схожу в салон и попытаюсь выяснить, бывал ли Рождественский там и покупал ли краски или кисти…

Все, заходим без шума и не дышим…

Дверь открылась, и Крымов со Щукиной проскользнули в квартиру Жанны Огинцевой.

Вспыхнул свет, и Крымов больно схватил за руку Надю, которая хотела было уже пройти в комнату.

– Стой! У меня же здесь паутина… – И он, вытянув вперед руки, как слепой, принялся шарить ими по воздуху. – ИХ НЕТ, Надечка, ты понимаешь, что это значит?

– Ты приклеил волоски? Уф, а я-то уж испугалась, думала, что ты что-нибудь увидел… – У Щукиной от страха сел голос. – Значит, этот мужик снова приходил?

– Выходит, что так… Если только здесь не был Борис.

Но ему-то здесь что делать? Он струсил и ударился в бега, подальше от этой квартиры и от своей невесты…

– Говорю же – свинья! – с чувством, смачно произнесла Надя. – Терпеть не могу трусов.

– Не боятся, между прочим, только дураки, – заметил Крымов, медленно, шаг за шагом продвигаясь по квартире и проверяя наличие тончайших нитей. – Послушай, все нити порваны… Вот это да! Думаю, сюда пора запускать сазоновскую банду, пусть поработает эксперт и снимет отпечатки обуви и пальцев.

Постепенно включая свет во всей квартире, Крымов внимательно осматривал все предметы, стараясь определить, что же именно заставило ночного мужика или кого-то другого вернуться в квартиру Огинцевых.

Признаков того, что здесь что-то искали, не было.

Кругом все в порядке, все на месте; во всяком случае, не сдвинута ни одна ваза, ни одна бобина с нитками – пыль тончайшим слоем покрыла всю видимую поверхность стола и остальной полированной мебели и казалась нетронутой.

– Смотри, письмо… – и Надя показала взглядом лежащий на диванной подушке конверт, на котором печатными буквами было выведено: "ЖАННЕ ОГИНЦЕВОЙ.

ЛИЧНО В РУКИ".

– Вот это да! – Крымов от радости потер руки. – Письмо! ОН оставил ЕЙ письмо!

– А чего ты радуешься? Разве может преступник, замешанный в таких кровавых делах, так спокойно оставлять какие-либо послания? Все это – чепуха, подлог…

– Да я понимаю, не идиот, но все равно! Я просто чувствую, что это зацепка…

– А я так просто уверена теперь, что и на конверте, и на самом письме ты найдешь все те же отпечатки пальцев «инопланетянина». Тот, кто оставил здесь этот конверт, купил «вторую кожу», перчатки из «Лавки чудес», которые надел и не снимает…

– Ну и что? Поедешь завтра в эту лавку и спросишь, кто и при каких обстоятельствах покупал там эти перчатки. Уверен, что их там было мало, все-таки не ширпотреб…

Крымов, достав из кармана свои перчатки, распечатал конверт и прочел: "29 января в 15 ч, у «Букиниста».

Возьми письмо".

– Какое еще письмо? – оживилась Щукина. – Везет же тебе, Крымов! И письмо, и место встречи…

Но Крымов почему-то не обрадовался: он стоял в нерешительности и смотрел вперед, куда-то в пространство, словно пытаясь что-то понять, но о чем еще не догадался сказать вслух.

– Что с тобой, Женечка?

– Какое сегодня число, знаешь?

– Нет… Кажется.., тридцатое.

– А ты говоришь, что мне везет, – горько усмехнулся Крымов, и Надя вдруг подумала, что никогда еще не была так близка с ним. А ведь он, оказывается, и не такой ленивый и уверенный в себе, каким хочет казаться. И Надя в порыве внезапно нахлынувших к нему теплых, почти материнских чувств обняла его и прижалась к нему всем телом. «Пусть, – думала она, – пусть он меня обманул и завтра сделает вид, что ничего не было – ни обещаний, ни общих планов на будущее, – все равно я никогда не забуду эти волшебные дни, которые мы провели только вдвоем».

Взглянув через плечо Крымова на окно, за которым продолжал падать крупными хлопьями снег, она вдруг представила себе, что весь город засыпало снегом и только два человека, она и Крымов, спаслись…

Это было смешно, нелепо и, главное, несвоевременно. Какое счастье можно построить на несчастье других?

Такое же зыбкое, как снег…

– А жаль… Безусловно, во всех этих событиях кроется какой-то смысл. Больше того, то, что происходит с Жанной, наверняка подчиняется логике, и тот, кто все это делает – я имею в виду пугает ее с помощью страшной зечки, обрубленных ног, наносит ей странные ночные визиты, после которых оставляет деньги, – действует ПО ПЛАНУ. Хорошо бы узнать истинные цели этого ненормального…

– Ты думаешь, что все это связано с ее матерью?

– Все очень просто, Надечка, преступления совершаются только там, где есть деньги, чаще всего – ОЧЕНЬ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ. Ну да ладно, не мне тебя учить.

Пора уходить. Положи-ка конверт в пакет, завтра отнесешь Солодовниковой.

– И куда теперь? – спросила Надя убитым голосом: ей до смерти не хотелось тащиться в такую погоду на квартиру Земцовой, чтобы караулить там Жанну.

– К Жанне, ты же мне обещала…

Надя ничего не ответила. Она молча вышла вслед за Крымовым из квартиры, подождала, пока он запрет все замки, и только после этого сказала то, о чем собиралась спросить весь день:

– Ты меня любишь или мне все это только приснилось?

Крымов хотел ей ответить, как вдруг увидел бесшумно спускающуюся к ним по лестнице худую женщину, закутанную в черное длинное пальто. ЭТО БЫЛА ОНА, МАРИНА-ЗЕЧКА.

В руках у нее был небольшой пистолет. Нервно сдувая со лба выбившиеся из-под маленькой черной шапочки, засыпанной снегом, пряди волос, она проговорила, шепелявя, как если бы у нее отсутствовали передние зубы:

– Я предупреждала ее… И пускай сама пеняет на себя! Ей, видите ли, денег жалко, а себя ей не жалко?

Жизни своей ей не жалко? Стоять!

Крымов побледнел, понимая, что видит перед собой наркоманку, остекленевший взгляд которой свидетельствовал о том, что с ней шутить нельзя, что каждое сказанное ими слово может спровоцировать выстрел… Ему стало страшно. Зато он имел полную возможность убедиться в том, что эта женщина существует в реальной жизни, что она – не выдумка впечатлительной Жанны, что ей действительно угрожают смертью…

– Мы друзья Жанны. Что вы от нее хотите? Денег?

Она что, должна вам?

Женщина, не выпуская из рук пистолета, подошла, пятясь, к лифту и нажала на кнопку. От ее одежды исходил кисловатый затхлый запах, так пахнет в грязных подъездах, кишащих бездомными кошками, и в запущенных подворотнях с переполненными мусорными баками.

Дверь лифта открылась, женщина шагнула назад, все так же целясь в Крымова, после чего дверь лифта скрыла ее из глаз и позволила этому ночному призраку беспрепятственно уехать вниз…

* * *

Кречетов подкатил на своем снегоходе к воротам ерохинского дома спустя полчаса после звонка. Шубин, промерзший до костей, но не пожелавший послушаться Ерохина и надеть куртку, принялся сбивчиво объяснять начальнику М-ского уголовного розыска то, что произошло с ними за последний час.

– Да я все понял из телефонного разговора, – вздохнув, пробормотал заспанный Юрий Александрович, отряхиваясь от снега и с трудом поднимаясь на крыльцо. – Чертовщина какая-то, честное слово. Но следов-то нет, я и так вижу.., не представляю, что делать и где ее искать?

Видать, зацепили вы кого-то за живое… И что вам было таскать в такую даль девчонку? Оставили бы ее дома…

Шубин, слушая причитания Кречетова, был готов провалиться сквозь землю. Никогда еще он не чувствовал себя таким бессильным, ну действительно, что он мог сделать в такой ситуации, да еще и в незнакомом городе?

Куда бежать, где искать?

– Ладно, сейчас я соберу своих ребят, позвоню еще кое-куда, и мы прочешем весь город… Ведь она В ГОРОДЕ, вы это хотя бы понимаете? А город – небольшой.

Так что – не отчаивайтесь. И если с одной стороны такой снег – это плохо, то с другой, уж поверьте мне, ОЧЕНЬ ДАЖЕ ХОРОШО. Пусть ее и увезли на снегоходе, все равно это где-нибудь в городе. Потому что вокруг М. – один снег и на много километров ни души. К тому же не забывайте, на дворе вон какая темень… Одевайся, а то простынешь. Выпить-то есть?

Ерохин, который тоже растерялся и даже забыл пригласить Кречетова в дом, бросился на кухню за водкой.

– Самсонов, ты? Что там у тебя? Бросай все свои дела, заводи снегоход и приезжай к Ерохину. Жду.

Кречетов, выпив пару рюмок водки, принялся обзванивать всех своих людей. Он разговаривал с ними так, словно все они были близкими, родными, своими, что называется, в доску.

– Спиридон? Вечер добрый. Составь-ка мне по-быстренькому список всех, у кого есть снегоходы. Узнаешь, подъезжай к Ерохину, я здесь тебя буду ждать.

* * *

Когда ему становилось невыносимо, он говорил своему Двойнику: «Все, я сдаюсь, ты победил; ты работай, я не буду тебе мешать». А сам уходил и долго бродил по улицам в поисках новой жертвы. Женщины, проходя мимо и обдавая его теплым ароматом чистого тела, дразнили его, как бы нечаянно касаясь его своим плечом или бедром… Он искал среди них Еву, хотя знал, что ее уже давно нет в живых, что он сделал так, чтобы она ушла от него не по своей, а ПО ЕГО ВОЛЕ. Да, он сделал это, хотя перед этим ему пришлось довольно долго обдумывать, как бы исхитриться так, чтобы никто не понял, что это он отправил ее в мир иной.

Но уже на второй день он горько пожалел о том, что совершил. И если раньше в его жизни была женщина, которая понимала его и могла сделать счастливым хотя бы на час или два, то теперь он остался совсем один.

Была, правда, еще одна жизнь, еще одна женщина, которую он любил и благодаря которой еще дышал. Но она жила далеко. В другом мире. Она была словно бы продолжением его, более совершенным и рассудительным, хотя и одержимым подобными же страстями. У нее был холодный ум, крепкое тело; от нее исходила надежность родного и близкого человека, на которого всегда можно положиться. А это было для него очень важно, и он был ей благодарен за тот покой, который обретал с ее помощью, пусть даже ему и приходилось платить за него огромную, просто-таки немыслимую цену. Но цена эта все равно выражалась в конкретных суммах, и добывать их стало для него еще одним смыслом жизни. И за это тоже он был ей благодарен. Быть может, поэтому иногда утром, проснувшись и подойдя к окну, он, подолгу вглядываясь в голубое небо с проносящимися по нему прозрачными белыми облаками, ощущал себя счастливым.

И в такие мгновения ему казалось, что он сливался со своим Двойником и вместо двух человек в квартире светился счастьем ОДИН.

Однако ближе к ночи тревога охватывала его с новой силой. Он вспоминал свои мучительные поездки, во время которых ему приходилось переправлять тяжелые окровавленные свертки туда, где бы их никто не мог найти. И нередко в такие минуты он словно бы слышал голоса своих жертв и нестерпимый запах крови, свежей крови…

Однако в квартире жил другой, не менее стойкий запах, который позволял ему хотя бы на время переноситься в совершенно другой мир, который подчинялся уже только его фантазиям и тому представлению об окружающих его предметах и явлениях, какие на тот момент были ему ближе всего.

Он творил, он наслаждался тем головокружительным процессом претворения собственных фантазий в реальность, и ему казалось удивительным, что эти фантасмагоричные пейзажи и натюрморты находили отклик у других людей, которые платили ему за обладание ими деньги.

А иногда ему казалось, что он спал. Долго спал, многие годы, и вот теперь очнулся, и стоит ему лишь сбросить с себя обрывки кошмаров, которые мучили его все это время, как он превратится в совершенно другого человека.

Но в доме было слишком много предметов, напоминавших ему о тех, кого он убил. Кроме того, в любой момент могла прийти Ольга Христиансенс, болезнь которой прогрессировала и изменила ее до неузнаваемости.

Она говорила с ним зло и грозилась убить маленькую Еву. Она упрекала его в том, что он теперь любит только Еву, что он бросил ее, Ольгу, словно использованную вещь, словно недоеденный продукт, которого уже успел коснуться тлен… Да, она так и говорила: тлен. А ее тело и впрямь было покрыто жуткими следами разложения. Это было похоже на проказу.

– Ты думаешь, что это – плата за грехи? – любила она задавать один и тот же вопрос, глядя при этом ему в глаза с вызовом и одновременно болью.

– Нет, какая же ты грешница? Ты – хорошая, добрая, чистая… А эти твои струпья – явление временное.

Ты непременно вылечишься.

И он давал ей деньги, хотя знал, причем знал наверняка, что она потратит их на другое…

Приступы эксгибиционизма стали случаться с ней все чаще и чаще. Она приходила к нему и принималась раздеваться прямо в прихожей. Она уже не хотела ни ласк, ни разговоров, ничего, кроме жалости и сочувствия, и нисколько не стеснялась этого. Очевидно, в таком состоянии, когда женщина лишается ВСЕГО (любви, права ходить обнаженной и отдаваться мужчине, возможности блистать на сцене), ей уже все равно, когда и как закончит она свою жизнь, а потому из последних сил она цепляется за то чувство других людей к себе, которое раньше могла только презирать. И имя ему – ЖАЛОСТЬ.

Но, кроме жалости, в ней жило и кровоточило еще одно чувство, которым она упивалась, как вином: НЕНАВИСТЬ. И направлена она была на ту, которая, по ее мнению, явилась источником всех ее несчастий.

– Я знаю, – кричала она в исступлении, срывая с себя одежду и стараясь встать таким образом, чтобы свет лампы как можно лучше освещал ороговевшие язвы на бледном изможденном теле, некогда блиставшем совершенством кожи и соблазнительными изгибами, – знаю, что ВСЕ ЭТО у меня на нервной почве… Ты разлюбил меня и ушел к той, другой, которая тебя не любит и которая во сто крат хуже меня… Вернись ко мне, и моя кожа станет чистой и гладкой, как атлас… Только ты можешь мне вернуть мою красоту…

Да, она пробовала и в жизни быть актрисой, и пыталась превратить его квартиру в подмостки. И у нее это здорово получалось.

…Он подошел к окну, словно за ним, в летящей снежной карусели, мог бы найти ответы на свои вопросы.

Он знал, что ему предстоит долгий и опасный путь, но другого выхода не было. Он никому не позволит вторгнуться в его миры, чтобы разрушить установившийся порядок вещей и мыслей, чтобы стать для него тем, кто бы решил за него его судьбу.

Если понадобится, он уйдет из жизни САМ. но никому и никогда не разрешит ускорить этот процесс сведения счетов с жизнью.

* * *

– В М. двадцать три снегохода, вот список.

Шубин до боли в глазах вглядывался в густо исписанный лист, но фамилии хозяев снегоходов ему ни о чем не говорили.

– У Удачиной есть снегоход? – спросил он, не найдя ее в списке.

– Нет. У нее – нет. Да он ей и ни к чему. Они же с Васей на рыбалку не ездят, на охоту – тоже. Это ведь на любителя. Кроме того, я не думаю и даже представить себе не могу, чтобы Лиза вместе со своим изнеженным любовничком села на снегоход и поехала к вам, чтобы выкрасть Земцову. Денег у твоей подружки все равно нет, разве что ревность… Но тогда бы ей пришлось уничтожить половину всех девиц М. – они все неравнодушны к этому красавчику, уж поверь мне…

– Так, может, она их всех и порешила, а потом закопала где-нибудь в саду, он же у нее большой… Или вообще утопила, благо что рядом река.

– Я понимаю, что ты сейчас расстроен, но все равно – не паникуй и не пытайся подозревать лишь тех, кого знаешь… Да, согласен, Удачина – дама странноватая, но не до такой же степени, чтобы ее обвинять в убийствах… Я просто более чем уверен, что пропавшие девушки – дело рук приезжих…

– Мы вот тут сидим бездействуем, а Юля… – Шубин не договорил, у него в горле образовался тугой ледяной ком. А перед глазами возник узел, красный в белую крапинку…

– Мы не бездействуем, мои ребята сейчас ходят по домам и ищут твою подружку. Мы же всех жителей знаем как облупленных. Другое дело, что ее могли спрятать где-нибудь на нейтральной, так сказать, территории, в административном здании, к примеру, на заброшенном недостроенном стадионе, в сгоревшем свинарнике…

Шубин слушал его молча, боясь даже представить себе то, что слышал. Свинарник, да еще сгоревший?

– И много в вашем городе подобных страшных мест, куда бы они могли ее спрятать?

– Только те, где никто не живет и никто не бывает.

К примеру, у нас давно уже встал завод ЖБК – железобетонных конструкций. Так вот, там собираются местные наркоманы. И хотя мы их время от времени гоняем, место встречи, как ты понимаешь, изменить нельзя. Там такие огромные подвалы…

– Подвалы?

– Ну да, склады бывшие… Уверен, там сейчас тоже мои люди. Ты не переживай, разыщется твоя сыщица…

Ну и сказанул… – хохотнул Кречетов, подливая себе в рюмку водки. – Ерохин, а ты чего все молчишь и молчишь, сказал бы хоть пару слов, чтобы приободрить дружка…

– Витя, ты не мог бы позвонить Удачиной? – внезапно спросил Шубин, что-то вспомнив.

– Мог бы, конечно, только зачем? – удивился Ерохин, который весь вечер молчал и внешне выглядел очень напуганным. Шубин понимал, что Виктор, как никто другой, чувствовал себя виноватым в том, что произошло, ведь это он пригласил сюда Шубина, и теперь, если что случится с ними – с Игорем или Юлей, – он будет казнить только себя, а не Трубникова с Кирилловым.

– Ты позвони, спроси, не заходил ли я к ним, вроде ты меня ищешь по городу… – сказал Игорь.

Ерохин позвонил Удачиной.

– Лиза? Это Ерохин. Привет, как дела?..

И вдруг лицо его изменилось, вытянулось, он оглянулся и теперь смотрел на Шубина испуганными глазами, как если бы ему сказали нечто из ряда вон выходящее, не укладывающееся в голове.

– Ну что там? – возмутился Кречетов тому, что Ерохин еще не проронил ни слова. Он показал, чтобы тот закрыл трубку рукой и чтобы рассказал, что же такого он там услышал. Виктор так и сделал.

– Она в трауре…

– Чего-о? – недоверчиво протянул Кречетов. – Какой еще, к черту, траур? Она что, Васю потеряла, что ли?

– Нет, Мишу, – ответил за Виктора Шубин. – Умер ее сенбернар.

– Точно! – кивнул головой Ерохин. – Она действительно убивается по своей собачке…

– Ба! А ты-то откуда знаешь? Ты что, разбираешься в собаках? – всплеснул руками Кречетов.

– Нет, но, похоже, братцы, нам надо выпить… – взволнованно пробормотал Шубин, обхватив руками голову. – Ничего себе поездочка…

Кречетов смотрел на него молча, пытаясь понять, что вообще происходит, но, так ничего и не сообразив, налил всем водки.

– Какие-то странные вещи творятся в нашем городе, ей-богу… Откуда ты знал, что у нее умерла собака? – не унимался Кречетов. Он много выпил за вечер, но это нисколько не отразилось ни на его внешнем облике, ни на поведении, ни на речи. Он казался совершенно трезвым, только слегка возбужденным.

Между тем Ерохин произнес несколько теплых слов о Мише, как если бы речь шла о человеке, и, извинившись перед Лизой, все же задал вопрос, оправдывающий этот звонок: не заезжал ли к ним Шубин. Лиза ответила, что нет, и Ерохин, еще раз извинившись и выразив свои соболезнования по поводу кончины несчастного животного, повесил трубку.

– Как ты мог знать, что собака погибла? – спросил он в свою очередь Игоря.

– Вот именно погибла; а не умерла своей смертью…

А все очень просто. – Шубин говорил низким, изменившимся голосом, словно то, что произошло с Лизиной собакой, имело прямое отношение к его собственной жизни. – Василий угостил меня кофе. А до этого я задал ему один вопрос, короче, намекнул, что я его где-то видел…

А после этого я назвал имя человека, который занимается у нас, в С., наркотиками… Некий Ханов. Мне просто показалось, что Вася – наркоман. Поверьте мне, никаких видимых признаков наркомании на его лице я не обнаружил, разве что невыразимая тоска во взгляде… Больше того, я сказал это ПРОСТО ТАК, как бы прощупывая его на этот счет. И как раз после этого я попросил у него кофе…

– И что же? – спросил Кречетов, не веря своим ушам. – Кофе пролился, и их собачка лизнула его?

– Нет, просто я сделал вид, что сильно нервничаю, и стал крошить в этот кофе пирожки… Признаюсь, мне не понравился внешний вид этих пирожков, вам это может показаться странным, но я не доверяю людям искусства, если речь идет о еде… Люди они творческие, могут положить в тесто наряду со своими фантазиями бог знает что… А желудок у меня один… Я не имею в виду яд, просто предпочитаю есть из рук, что называется, НОРМАЛЬНЫХ женщин…

– Ну, – перебил его нетерпеливый Кречетов, – покрошил ты ее пирожки в кофе, а дальше-то что?

– А ничего… Мы с Юлей уехали. Но представь сам, если в доме есть собака, да еще такая огромная, разве ты не скормил бы ей подмоченные в кофе пирожки? Не пропадать же добру! Я был просто уверен, что Лиза ничего не знает о том, что Василий решил меня отравить, а может, заодно и Юлю… И она, ничего не подозревая, дала эти пирожки своему Мише…

– А Василий что же, не предупредил ее?

– Здесь может быть два варианта: либо он НЕ УСПЕЛ ее предупредить и она отдала эту гадость собаке прямо в комнате спустя, быть может, пару минут после нашего ухода, либо он решил пожертвовать жизнью бедной собачки, чтобы только не открываться ей и не признаваться в том, что в кофе был подсыпан яд… Возможно, что это был сильный наркотик…

– Вы, друзья мои, можете рассказывать мне любые сказки, – вздохнул Кречетов, поднимаясь из-за стола, – но Лиза здесь ни при чем…

– Откуда такая уверенность? – спросил Шубин.

– Да потому, что ей, в отличие от ее любовничка, ЕСТЬ ЧТО ТЕРЯТЬ и она никогда не станет покрывав кого-либо, рискуя потерять свой дом и тот образ жизни, который она сама для себя придумала… Она эгоистка при всей ее, скажем, сумасшедшей любви к этому художнику.

Согласен, относительно Василия я могу ошибаться, но Лиза – женщина здравомыслящая. И если она узнает, что это по его вине погибла собака, она ему этого не простит, вы уж мне поверьте…

В это время кто-то постучал в дверь.

– Это ко мне, – сказал Кречетов и сам направился к двери. Открыл ее, постоял какое-то время молча и вернулся, пожимая плечами. – Не понял… Ведь стучался же кто-то, вы слышали?

– Слышали, – ответил Ерохин. – А что, никого нет?

– Странно, – Шубин решил сам выйти на крыльцо, за ним пошли и Ерохин с Кречетовым.

Из-за валившего с неба снега, покрывшего уже все видимое пространство двора и соседских крыш, трудно было разглядеть человека, стоявшего на дорожке, ведущей к калитке.

– Эй, кто там?! – в сильном волнении крикнул Ерохин, бросаясь с крыльца навстречу незнакомцу.

Однако, приблизившись к нему, он понял, что никакой это не человек, это лишь висящая на ветке яблони куртка. Он сорвал ее и вернулся к стоящим на крыльце Кречетовус Шубиным.

Шубин молча принял куртку из рук Виктора и прижал ее к груди. Слезы душили его.

* * *

Он вернулся в дом и сидел на табурете, молча раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах сказать и слова.

– Это ЕЕ куртка, – тихо произнес Ерохин, обращаясь к Кречетову.

– Да уж… – Юрий Александрович подошел к Шубину и положил ему руку на плечо. – Рано убиваться…

Дай-ка взгляну…

Он почти силой вырвал из крепких рук Шубина куртку, отряхнул ее от снега и, сунув руку в карман, достал оттуда записку – большой лист белой бумаги, на котором обычной шариковой ручкой было написано крупными печатными буквами: «Уезжай».

На воротнике и мехе капюшона куртки виднелись следы крови. Сама же куртка была вымазана глиной или песком, порвана в нескольких местах, как если бы ее тащили вместе с телом по каменному полу или царапающей ледяной поверхности земли.

Чайкин по-холостяцки ужинал в своей каморке в морге.

Он не мог возвратиться домой после того, что с ним произошло. А вот ЧТО именно с ним произошло, он и сам не мог понять. То, что Надя испугалась тогда на кладбище, это понятно. Не каждой женщине будут приятны такие специфические фантазии. Но когда-нибудь она все равно узнает от него, чем были вызваны эти фантазии.

Вот только когда представится этот случай, когда они останутся наедине и Леша сможет поговорить с ней начистоту? И неужели так трудно было догадаться, что его кажущиеся извращенческими спектакли с гробами и покойницким гримом – всего лишь плата за спектакли другого рода, устраиваемые ею в агентстве? Какой нормальный мужчина согласится исполнять роль ДРУГОГО мужчины, да еще такого, каким является для Нади Крымов? Бабник! Скотина! Он измучил и Щукину, и Земцову, околдовал их, поработил…

Он не хотел говорить о Крымове с Надей, знал, что она будет все отрицать, заявит, что никогда не представляла на месте мужа Крымова, что во всем виновато болезненное воображение Чайкина. И в этом тоже, как это ни странно, виноват… Крымов! Кто еще начитался литературы про некрофилов? Ведь в представлении нормальных людей кто такие некрофилы? Уж, во всяком случае, Надя-то знала, что это больные люди, которым нравится вступать в сексуальный контакт с покойниками. Но Крымов «раскрыл» ей глаза и на другое толкование этого понятия. И разве не в ее блокноте Чайкин нашел ксерокопии страниц из книги «Убийства ради убийства», от которых пришел просто в ужас! «Итак, некрофилия – это влечение к смерти, которое может проявляться в самых различных формах: от самого безобидного и даже общественно полезного, например у ПАТОЛОГОАНАТОМОВ или СЛУЖИТЕЛЕЙ МОРГОВ, при этом помогая удовлетворить потребность в научном познании, до уничтожения и убийства…»

Чайкин два дня провел в читальном зале областной библиотеки, изучая эту книгу Антонина и понимая, что только такой подлый и ничтожный человек, как Крымов, мог так методично и творчески решать все свои проблемы, связанные с возвращением себе Нади. Впечатлительная молодая женщина, жена патологоанатома, естественно, не могла не обратить внимания на суть этой книги и не примерить эту информацию на свою жизнь и, в частности, на образ жизни своего мужа. А тут еще и его гробы с гримом, поездка на кладбище… Разве могла она предположить, что Чайкин просто-напросто мстил ей за часы, проведенные ими в агентстве, где Щукина пыталась реанимировать свои чувства к Крымову, используя для этого собственного мужа?! Куда проще ей было поверить в то, что ее Лешечка Чайкин – законченный некрофил! И она поверила, пришла в ужас и сбежала от него как от чумы. Одно хорошо – этот стресс позволил ей наконец сбросить с себя мнимую беременность, которая хоть и придавала ее семейной жизни великое множество приятных оттенков ( вплоть до возможности возомнить себя многодетной матроной, что, по мнению Чайкина, никак не вязалось с ее характером и даже внешностью дерзкого подростка), но все равно являлась чем-то болезненным, ненормальным, отравлявшим сознание. Особенно после того, как этой беременности настал конец.

Леша сделал себе еще один бутерброд и долил чаю. Из приемника доносилась спокойная классическая музыка, придававшая сегодняшнему вечеру некий философский смысл: мол, жизнь существует сама по себе, смерть – тоже. В зале на столе лежит распотрошенный труп буфетчицы с сифилисом в последней стадии, что не мешает Леше Чайкину спокойно есть свой ужин и слушать хорошую музыку. Жизнь, равно как и смерть, ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

Да, безусловно, ему доводилось встречаться с некрофилами. Причем с самыми настоящими. И он, Леша, по молодости, по глупости, даже впускал их к себе в морг, где позволял за бутылку провести ночь в зале с мертвецами. Он не знал, чем занимался там, оставшись наедине с трупом, один студент, который объяснял свои визиты стремлением ПРЕОДОЛЕТЬ СЕБЯ, поскольку сам крепко спал на своем диванчике в каморке, с пол-литром водки в желудке. Ну нравится человеку смотреть на трупы, ну борется он со своей трусостью… Может, он хочет стать врачом, а трупов боится… Приходила сюда как-то и девушка, просила Чайкина оставить ее на ночь в зале с трупами. Только после ее ухода у одной из покойниц не оказалось уха…

Да каких только людей не бывает?! Были и другие мужчины, в годах, просившие разрешения провести ночь возле покойников. Но ведь это трупы, они ничего не чувствуют…

Конечно, утром, проспавшись и протрезвев, Чайкин мучился какое-то время угрызениями совести, мол, допустил такое… Но потом быстро успокаивался, решив, что таким вот образом он, быть может, сохранил жизнь ЖИВОЙ ДЕВУШКЕ, которую этот извращенец мог бы изнасиловать, а потом убить, не разрядившись сексуально в морге.

Однажды, беседуя по пьяной лавочке со своим коллегой. Левой Тришкиным, он и вовсе услышал такое, от чего потом не мог уснуть всю ночь.

А историю эту в свою очередь рассказал Леве его друг, следователь милиции, некий Онищенко.

В городе участились случаи вскрытия свежезарытых могил и осквернения тел; родственники покойных жаловались, писали заявления в милицию и прокуратуру.

Онищенко, увидев могилу, вскрытую последней, и проанализировав показания родных и близких умерших, явившихся объектами глумления, выявил закономерность, позволившую ему разработать план действий, направленных на поиск преступника. А закономерность заключалась в следующем: осквернению подверглись исключительно трупы молодых и красивых девушек и женщин.

Больше того, множественные показания участников похоронных процессий сходились в одном: при погребении присутствовал один и тот же, никому не известный мужчина лет тридцати пяти – сорока, который принимал активное участие, всячески помогал в действиях, связанных с опусканием гроба в яму и тому подобном. По описаниям был составлен фоторобот, и приблизительно через неделю, когда следователю стало известно о похоронах еще одной молодой девушки, оперативная группа устроила ночью на кладбище засаду, целью которой являлась поимка некрофила.

Онищенко сам присутствовал на похоронах, и один мужчина, стоящий в сторонке и наблюдавший за остальными, показался ему подозрительным. Больше того, он сильно походил на составленный фоторобот. Но схватить человека в такой печальный момент на глазах участников похорон означало бы расписаться в собственном непрофессионализме. Поэтому операцию по задержанию преступника перенесли на ночь, чтобы застать его на месте преступления и даже заснять на пленку…

И они засняли. Без труда. Более омерзительного зрелища Онищенко в своей жизни еще не видел. На глазах потрясенных оперативников, спрятавшихся в кустах неподалеку от могилы, человек с чемоданчиком, в каких обычно слесари носят свои инструменты, открыв его, достал оттуда фонарь на треноге, саперную лопату, гвоздодер и принялся за работу. Он разрыл могилу, вскрыл крышку гроба…

Этим человеком оказался обыкновенный рабочий тридцати шести лет, женатый, у которого росли две дочери шести и восьми лет. При допросе Онищенко задавал ему много вопросов, связанных с его прошлым, пытаясь выяснить истоки некрофилии, и узнал, что мужчина этот когда-то учился в медицинском институте, но потом бросил и пошел работать на завод. Он рассказывал о себе очень мало, большей частью молчал. Зато когда Онищенко спросил его: «Что ты находишь в этом?», некрофил, немного оживившись, задал встречный вопрос:

– А ты пробовал?

Онищенко, содрогнувшись, пробормотал что-то о естественном чувстве брезгливости и прочем, на что получил совершенно убийственную фразу, положившую конец допросу:

– А вот попробуешь – узнаешь…

Чайкин вспомнил эту историю и подумал о том, что фоторобот, который показал ему Лева Тришкин, был очень похож на того студента, который оставался у него в морге на ночь, причем не один раз…

Он сделал себе еще один бутерброд, посмотрел на него, но потом, передумав есть, придвинул к себе телефон и позвонил Крымову. Но там, судя по длинным гудкам, никого не было. Значит, ОНИ не в городской квартире.

Но тогда где? Только за городом, в особняке. Он позвонил и туда, но и там никто не брал трубку.

Он захотел выпить, но мысль о водке вызвала приступ тошноты.

Тогда он решил немного поработать. В секционном зале на столе его поджидал труп буфетчицы, при жизни болевшей сифилисом. А ведь тот, кто ее изнасиловал, теперь тоже заразился сифилисом. Больше того, анализ спермы этого мужчины показал на идентичность спермы, обнаруженной в верхней части правой голени женской ноги, которую обнаружила на лестничной клетке своей портнихи Юля Земцова. То, что Юля занимается этим делом, он узнал от Сазонова, который уже несколько раз звонил Леше, чтобы справиться, не готовы ли результаты экспертизы.

Чайкин вдруг подумал о том, что Надя могла настроить против него и Юлю, рассказав о нем все, что могло отвратить ее от него. Быть может, поэтому она ему не звонит, не приходит к нему, как раньше…

И тогда он решил позвонить Юле. Трубку взяли почти сразу же. Взволнованный женский голос спросил:

– Кто там?

– Это пришла твоя смерть… – замогильным голосом пропел, дурачась, Чайкин. – Открывайте окна и двери, по улицам едет гроб…

Трубку повесили. Леша прибавил звук у приемника: передавали «Времена года» Вивальди. Эта была бессмертная музыка, а стало быть – вызов смерти. Он прибавил еще и почувствовал, как его кожа покрывается мурашками неслыханного удовольствия; музыка, вырвавшись из крохотного приемничка, забилась, заклубилась в каморке, ища выхода, и, когда он открыл дверь, она бесстыдно зазвучала на весь секционный зал, словно пытаясь разбудить неподвижные холодные тела…

Чайкин с трудом различил в этом пространственном звучании какое-то странное буханье. Похоже, кто-то стучал в дверь.

Леша бросился в каморку и выключил приемник. Дверь была готова сорваться с петель, настолько сильны были удары…

Чайкин подошел и, слегка заикаясь от неожиданности (к нему так поздно еще никто не приходил!), спросил:

– К-кто т-т-та-ам?

Но вместо ответа раздался еще один мощный удар по двери.

* * *

Крымов привез Надю к Жанне, познакомил их и, сказав, что скоро вернется, уехал.

Щукина нашла портниху полумертвой от страха. Та, дрожа всем телом, говорила о каком-то звонке; человек, который ей позвонил всего несколько минут тому назад, сказал ей: «Пришла твоя смерть».

– Это был мужской голос? – спрашивала Надя, обнимая потерявшую дар речи и ставшую совершенно безвольной Жанну. – Успокойся, просто кто-то пошутил…

Хотя именно ЭТА фраза мне как раз очень хорошо знакома. Если бы я не знала, что мой бывший муж сейчас спит и видит уже десятые сны, то подумала бы, что звонил именно он. У него вообще дурной вкус, и шутит он по-идиотски, цинично… Да что с него взять, ведь он – патолог…

– Кто? – всхлипнув, спросила Жанна.

– Патологоанатом. Но сейчас ни слова о драконах.

Пойдем-ка лучше на кухню… Подожди-ка, я же не разделась… Пока я буду раздеваться, ты начни разбирать сумку, сейчас приедет Крымов – его надо будет как следует покормить…

Щукина намеренно приняла этот легкомысленный тон, чтобы отвлечь перепуганную насмерть Жанну от страхов и попытаться загрузить ее домашней работой.

– А что Юля? Она не звонила вам в агентство? – спросила Жанна, принимая из рук Нади тяжелую сумку. – Как бы они не застряли в этом городишке…

Жанна и сама хотела не думать о своих проблемах, в особенности постараться забыть о том, что сегодня к ней НЕ ПРИЕДЕТ БОРИС. Да, он позвонил ей и предупредил о том, что у него важная встреча с какой-то директрисой фирмы, которая якобы хочет купить его картину.

Жанна поймала себя на мысли, что была бы согласна даже на то, чтобы Борис с этой директрисой оказались любовниками и приехали бы сюда вместе и даже обнимались у нее на глазах, но только чтобы не оставаться одной в этой, пусть даже и считающейся безопасной квартире…

– А что Борис? Где он? – спросила Щукина, входя на кухню, где Жанна продолжала стоять в нерешительности перед сумкой, и внося одним своим присутствием чуть ли не праздничную суету: в ее руках появились бутылки с вином и пивом, захрустела оберточная бумага, в которой оказался большущий кусок копченой грудинки, на столе возникла гора деликатесов… – Уехал куда?

Она делала вид, что ничего не знает о причине, по которой этот горе-жених «не смог» приехать к Жанне.

– У него встреча с директрисой фирмы, которая хочет купить его работу. Он очень дорожит своими клиентами, как и я своими… Приходится иногда жертвовать и собственным временем, и планами, лишь бы заработать деньги… – искренне отвечала Жанна, которой и в голову не могло прийти, что начался допрос, что Щукина уже РАБОТАЕТ, пытаясь выяснить ее прошлое и настоящее, в том числе и мотивы, которые могли подтолкнуть Жанну к убийству матери. Надя почему-то с легкостью поддержала эту версию Крымова и теперь с удовольствием разматывала клубок Жанниной жизни, строя свои вопросы таким образом, чтобы ни в коем случае не насторожить эту играющую на публику и изображающую последнюю степень испуга портниху.

– Да уж, – щебетала Щукина, ловко нарезая грудинку, – сегодня трудно найти работу, а уж если нашел, то держись. Приходится жертвовать не только временем, но и личной жизнью, а то и честью… Мне вот тоже иногда приходится унижаться, чтобы вытрясти из клиента деньги и построить наши отношения так, чтобы он постоянно чувствовал себя обязанным… – Она изо всех сил пыталась расположить Жанну к себе. – Кроме того, приходится постоянно оплачивать работу внештатных агентов, разной шантрапы, без этого работать в агентстве просто невозможно. Это ничего, что я на «ты»?

Она сделала вид, что раньше обращалась к ней как-то иначе.

– Да, конечно, – рассеянно отвечала Жанна, у которой из головы не выходил этот идиотский ночной звонок. – Как я вам благодарна…

– ..ТЕБЕ, поняла? Мы же договорились на «ты»!

– Как я тебе благодарна, что вы приехали ко мне.

Если честно, то я бы хотела уехать.

– Куда?

– Совсем, понимаете? Понимаешь? Уехать, чтобы избавиться от этого кошмара. Я ничего не понимаю, вокруг меня происходят совершенно непонятные вещи, я устала и хочу покоя. Мне не нужны ни деньги, ничего…

А еще… – и здесь ее глаза наполнились слезами, – мне кажется, что он разлюбил меня…

И тут она разрыдалась.

Содрогаясь всем телом, она рассказывала Щукиной о своих отношениях с Борисом, нисколько не заботясь о том, что выдает интимные тайны совершенно постороннему человеку, женщине, которую видит первый раз в жизни.

– Я что-то никак не пойму, – Щукина, нарочно не глядя в глаза Жанне, чтобы не дай бог не смутить ее, и делая вид, что она сосредоточилась лишь на открывании банки с икрой, задавала вопросы, которые при других обстоятельствах могли бы вызвать шок:

– Он что, этот твой Борис, импотент? Вы, встречаясь с ним столько времени, ни разу не переспали по-настоящему? Или я что-то не поняла? У тебя масло сливочное есть? Отлично, давай сюда, сейчас будем делать бутерброды…

– Нет, он не импотент, у него все нормально, это я ненормальная, вечно все усложняю… Уверена, что, будь жива мама, она бы помогла мне разобраться в своих чувствах и отношениях… Она-то была совсем не такая, она любила жизнь, любила мужчин и считала их усладой…

Нет, правда… – лицо Жанны при упоминании о матери просветлело, – она жила как-то легко, ей все удавалось, у нее все получалось…

– У нее были любовники?

– У нее был мужчина, которого она любила… Но как строились их отношения в интимном плане – этого я, конечно, не знаю, мама мне ничего такого не рассказывала…

– Она была счастлива?

– Думаю, что да. У нее было все, кроме семьи в традиционном понимании этого слова.

– А кто твой отец, ты не знаешь?

– Нет, мама мне никогда о нем не рассказывала. Но уверена, что мужчина, от которого она меня зачала, был ей очень дорог.

– А ты исключаешь, что мужчина, с которым встречалась твоя мама, и был твоим отцом?

– Нет, он был молодой…

– А это правда, что твоя мама была ростовщицей?

Я правильно выражаюсь? Стой-ка! Уверена, что у Юли должен быть где-то лимон, она без них просто жить не может… Так кем была твоя мама?

– Она давала деньги в долг, – устало, словно ей пришлось это сделать в сотый или пятисотый раз, равнодушным голосом ответила Жанна и достала из холодильника два лимона. – Это не много?

– Нет. Один порежем и посыплем сахаром, а из другого выжмем сок и разведем с водой…

– Деньги у нас всегда были, но мы никогда не шиковали. Конечно, мама хорошо одевалась, покупала себе дорогие вещи, баловала меня…

– Ты ей что-нибудь шила или она покупала готовое?

– У нее была портниха, Алла Францевна, она-то меня и научила шить. А обшиваться у нее могла не каждая женщина – слишком дорого она брала, да и берет до сих пор… Но ее работа, конечно, стоит того. Мама без нее не прожила бы, потому что в то время, когда она была еще совсем молода, в магазинах было трудно купить приличную вещь, и маме привозили из Германии хорошие ткани: бархат, парчу, органзу, японский шелк… А Алла Францевна шила из них совершенно потрясающие наряды.

– А ты не знаешь, чей это почерк? – Щукина достала из-за пазухи приготовленный заранее конверт и показала адресованное Жанне письмо, которое они нашли с Крымовым у нее на квартире пару часов тому назад.

Жанна, увидев письмо, побледнела.

– Откуда это у вас? – спросила она.

– Секрет. Так чей почерк, Жанна? И с кем ты должна была встретиться вчера у «Букиниста»?

Раздался резкий звонок в дверь, и одновременно зазвонил телефон: Жанна, не выдержав нервного напряжения, рухнула без чувств.

Глава 11

Она несколько раз открывала глаза, но ничего не менялось: все та же жуткая темнота, незнакомые запахи, тишина, закладывающая уши, и просто-таки нестерпимая жажда.

Она пыталась издать какой-нибудь звук, но казалось, что ни язык, ни голосовые связки уже не подчиняются ее мозгу, ее желанию. Она сама уже не принадлежала себе.

Даже руки отказывались шевелиться…

И тогда пришла очень ясная мысль о том, что она уже умерла и что это не она лежит сейчас на чем-то жестком и горячем, а ее остывающее тело, а душа ее уже воспарила вверх и теперь разглядывает бренные останки с высоты своего полета…

Вспомнился Игорь, его счастливая улыбка, когда они проснулись вместе на его постели и обнялись. Интересно, где он сейчас и что делает?

Юля с трудом сглотнула: вот она, вполне ощутимая боль в горле и першение, словно рот набит битым стеклом или в горло засунули жгучий перец…

Превозмогая слабость, она все же подняла руку и поднесла ко лбу, потрогала его – он был мокрым и холодным на ощупь, а волосы казались прохладной и липкой проволокой…

Дальше рука отправилась путешествовать по поверхности тела, ощутила ворсистую ткань, должно быть, одеяла… Затем Юля снова попыталась позвать кого-нибудь…

И вдруг вспомнила про крыс и содрогнулась всем телом.

Она издала слабый горловой звук, и где-то внутри ее тела, в области солнечного сплетения, началось содрогание: она плакала. Слезы горячими потоками заструились от глаз к ушам. Как всякому человеческому существу, ей тоже была присуща слабость, и чувство жалости к себе захлестнуло, затопило слезами все остальные чувства, даже СТРАХ…

Так, лежа на непонятном ложе и испытывая невероятные физические муки, связанные с болью в горле и невозможностью пошевелиться из-за навалившейся слабости и холода, чувствуя себя вывалянной в грязи и пропитанной запахами сырого подвала и крысиной шерсти, Юля восстанавливала в памяти события последних дней и удивлялась тому, что вообще осталась жива.

Кто знает, может, теперешнее прояснение сознания – всего лишь временное явление, после чего ее ждет смерть. Возможно, что эти минуты даны каждому человеку для того, чтобы он успел осмыслить всю свою жизнь, вспомнить наиболее яркие ее моменты и близких людей, а заодно сделать переход в небытие менее болезненным…

Как жаль, что она никогда не увидит больше свою маму, не обнимет ее; не скажет какие-то горькие слова Крымову, не ощутит на своих губах поцелуи мужчины, который так долго не был оценен ею…

И вот наконец началось: голова медленно закружилась, душа уносилась куда-то под сияющий бриллиантами звезд небесный свод, превращавшийся в прозрачный, сверкающий и ввинчивающийся в пространство душный и долгий тоннель…

И она, понимая, что еще не пришел срок, что еще РАНО, ОЧЕНЬ РАНО ЕЙ ТУДА, закричала, раздирая горло и призывая на помощь все свои силы…

И тут что-то произошло. Стало светлее. Исчезли и тоннель, и звезды. Осталась только боль в горле и странное ощущение, словно на нее кто-то смотрит.

– Открой рот, – услышала она незнакомый низкий и хрипловатый голос, и волосы на ее голове зашевелились.

Да, безусловно, она была еще жива.

– Откройте рот…

Да, конечно, он так и сказал ОТКРОЙТЕ, а не ОТКРОЙ, а это ухе многое меняет.

– Зачем? – просипела она, зажимая рот ладонью.

Но между зубами лязгнула металлом ложка, и по языку и дальше, в гортань, пролилось что-то источающее сильнейший запах йода.

«Люголь», – вдруг с непонятной радостью подумала она, давясь этой гадостью, которая ей была хорошо знакома еще с детских времен. Ведь люголем, обмакнув в эту бордовую жгучую мерзость карандаш, обмотанный ватой, и смазывая этим горло, мама лечила ей ангину!

– Температуры нет, значит, выкарабкалась… – услышала она все тот же голос, и тут только поняла, что глаза ее закрыты, что она и не открывала их, подчиняясь инстинкту самосохранения, словно боясь увидеть нечто такое, один вид которого будет в состоянии убить ее.

Убийца-некрофил – что может быть страшнее, опаснее и непредсказуемее встречи с ним? А то, что она попала в эту передрягу и оказалась в таком состоянии именно из-за убийцы, который себе в усладу расчленяет женские трупы, она осознавала ясно.

– Кто вы? – спросила она и приоткрыла глаза.

Зрелище, представшее перед ней, было вполне в духе Хичкока. До смешного. До безобразия.

Темное помещение, напоминающее баню, с темными стенами, где единственным источником света служил ночник с крохотным потрепанным красным абажуром, от чего все вокруг казалось красным и немного театральным.

Мужчина, который стоял перед ней, был высок и сутул; на его бороде тоже мерцали красные, как замерзшие капли крови, рубины – блики от красного абажура.

Скорее всего это был растаявший снег, а это означало, что человек пришел с улицы, с мороза.

– Где я? – спросила Юля, чувствуя, как перец, втиснутый в ее горло, сдавил гортань.

– У меня, где же еще?

– Вы собираетесь меня убить?

– С чего это? Я же не людоед какой… Вылечил тебя вот… Ты хотя бы знаешь, сколько дней здесь лежишь?

Она промолчала – ей не понравилось, что он снова с ней на «ты», а это уменьшало для нее надежду на спасение: все-таки с человеком, который хотя бы в таких мелочах выражает свое уважение к незнакомке, больше шансов договориться. Каким бы больным он ни был, к каким бы извращениям ни был склонен, качества, заложенные в нем воспитанием, могут сослужить его потенциальной жертве хорошую службу – хотя бы помочь выиграть время…

– Неделю. Сегодня ровно неделя, как ты здесь. Я понимаю, конечно, что ты хочешь задать мне кучу вопросов, но не советую тебе этого делать – у тебя еще не так много сил, чтобы все осмыслить… Побереги свою голову, тем более что ты сильно простыла. Уясни себе одно: ты в полной безопасности. Я не знаю, откуда ты взялась там, где я тебя нашел, но не отправил тебя в больницу по двум причинам: первая – я подумал, что ты, возможно, скрываешься так же, как я, и вторая – ты лишь простудилась, тебя, слава богу, не били и не насиловали…

Юля почувствовала, как щеки ее запылали! Какой стыд, этот мужик осматривал ее! Иначе откуда такая уверенность, что ее не изнасиловали?

– ..у меня были антибиотики, я сделал тебе ровно семь инъекций, осталось всего три, и тебе будет гораздо лучше. Вот только с кормежкой совсем плохо, ты почти ничего не ела… Ты мне скажи, тебя ищут?

Но она не ответила и на этот вопрос. Она еще не определила для себя позицию, с которой будет вести с ним переговоры. Возможно, что сейчас, прикидываясь спасителем, а на самом деле являясь похитителем, этот человек пытается понять, насколько он рискует, держа ее здесь, и что для него будет безопаснее – оставить ее здесь на какое-то время, пока он не совершит задуманное, или убить сразу и уничтожить следы.

Была, конечно, мысль и о том, что она видит перед собой действительно порядочного человека, которого судьба загнала в подвал или туда, где бы он мог чувствовать себя в безопасности. В жизни случается всякое, и вот так огульно судить о незнакомце было бы преждевременным. Однако, решила Юля, проще все же держаться с ним настороже, ожидая, что в любую минуту он может наброситься на нее, как животное, и растерзать, разорвать… С таким настроением легче искать выход и в переносном, и прямом смысле. Ведь она же наверняка находится в М.! Она помнила снегопад, было очень много снега, а это означало, что вывезти ее из города НЕ МОГЛИ.

– У тебя к тому же еще и жуткая ангина. Ты не бойся меня… – Он присел рядом с ней на стул или табурет и взял ее руку в свою. – Вот поправишься, спасибо мне скажешь, а пока можешь ничего не отвечать. Главное, что кризис миновал и ты теперь начнешь поправляться…

Он сделал паузу, передохнул. Он сидел таким образом, что свет от ночника, находящегося за его спиной, обрамлял его силуэт красной светящейся каймой, совершенно не давая возможности разглядеть его лицо.

– Кто вы? – Она с трудом разлепила запекшиеся губы и сделала попытку подняться.

– Зови меня просто Миша.

Юля вспомнила, что так звали сенбернара Лизы Удачиной и ее же бывшего мужа.

– Собака… – сказала она первое, что пришло на ум, и от слабости и от нахлынувших воспоминаний и страхов снова погрузилась в глубокий обморок.

* * *

Надя проснулась, села на постели и, глядя на несмятую подушку Крымова и на то место на кровати, которое всю ночь оставалось пустым, подумала, что Земцова, даже находясь, быть может, на том свете, мешает им быть вместе. Своим невидимым присутствием она отравляет жизнь всем: и Щукиной, и Крымову, и Шубину. И почему исчезла именно она?! Почему именно Земцова влипает в такие выигрышные в смысле внимания к своей персоне ситуации, когда все думают только о ней, жалеют только ее и, конечно, любят только ее. И как это угораздило ее выйти на это дурацкое крыльцо, и зачем она вообще потащилась за мужиками из дома? Ну, сидела бы себе и сидела, никого бы не беспокоила своим очередным приключением. А что, если она сбежала САМА? Вот Крымов, например, просто звереет от этого предположения, мол, Юля не такая дура, чтобы переполошить весь свет… А Надя думает иначе: просто Юля решила всех удивить в очередной раз и докопаться до истины, то есть до убийцы, САМА, В ОДИНОЧКУ… А что? Это, во всяком случае, очень даже в ее духе. Она не в меру честолюбива, это все знают. И честолюбие ее распространяется не только на работу, но и на личную жизнь, и пример тому – ее отношения с Крымовым. Зачем ей Крымов, которого она никогда не любила и не любит, как не для самоутверждения? Ведь кто такой Крымов для разведенной и разочарованной во всех и вся молодой женщины?

Надя поежилась: ей показалось, что застывшие за окнами заснеженные ели внесли в залитую солнечным светом спальню немного зимней прохлады и свежести.

Ей было стыдно своих мыслей и своих чувств по отношению к Юле, и всю эту неделю она проплакала в агентстве, работая под руководством Крымова и Шубина, вернувшегося пять дней назад из проклятого М. Но что было делать, если эти мысли так и лезли в голову? Да, с Юлей могло случиться все, что угодно, вплоть до самого худшего, тем более что во двор к Ерохину подкинули Юдину куртку со следами крови, причем ЕЕ КРОВИ… И все равно – Надя завидовала даже СГИНУВШЕЙ Земцовой.

Это ли не патология?

Ей приходилось по несколько раз на день звонить на работу своему бывшему (фактически бывшему) мужу, Леше Чайкину, чтобы задавать интересующие следствие вопросы, связанные с последними убийствами и делом Валентины Огинцевой. Кроме того, понимая, что он сам сюда ни за что не позвонит, она без конца терроризировала его звонками: не привезли ли ему… Юлю. На что получала исчерпывающий, переполненный сарказмом, ядом и насмешками ответ, что, мол, не дождешься… Они ВСЕ, абсолютно все думали только о ней, о Земцовой, не замечая, что этой внезапно вспыхнувшей любовью к ней убивают ее, Надю Щукину.

Хотя Крымов, конечно, был другого мнения. Он считал, что причина такой хандры Нади заключается исключительно в ее мнительности и ревности и что все это вполне нормально и объяснимо. Нужно только немножко подождать, пока Юля найдется, чтобы жизнь вновь вошла в свое русло и они с Надей могли бы объявить всем о своей свадьбе. Слово «свадьба», как ни странно, из уст Крымова звучало настолько нежно и торжественно, что Наде порой не верилось, что речь идет о ней, о Щукиной, обыкновенной, измученной неудачами в личной жизни женщине, не отличающейся ни особым умом, ни внешностью, а не о редкой красоты незнакомке, на которой, по ее представлению, и должен был жениться такой роскошный мужчина, как Крымов.

Женя, в отличие от Игоря Шубина, находящегося в глубокой депрессии, что сильно мешало работе, показал себя во всем блеске и как организатор, и как профессиональный сыщик, и как человек, для которого поставленная перед ним цель – а именно, найти Юлю во что бы то ни стало – это все. Он почти не ел, носился по городу в поисках улик, доказательств и огромного количества информации, которая могла быть как-то связана с исчезновением Земцовой. Глядя на него, трудно было себе представить, что это тот самый вальяжный и ленивый Крымов, который, по мнению многих знакомых, любил загребать жар чужими руками. Он работал на износ, поражая Надю своей одержимостью и с каждым часом и днем убивая в ней последнюю надежду на совместное счастье с ним.

Надя не верила, что в случае, если им все же удастся найти Юлю, Крымов не бросится к Земцовой, не сожмет ее в своих объятиях, а уж потом, в сердцах, не предложит ей руку и сердце… Это было бы так естественно и логично.

…Она позвонила в агентство – трубку взяли тотчас же.

– Шубин на проводе, – услыхала она низкий, почти рычащий голос Игоря. – Кто это? Говорите!

Он уже с самого утра был на взводе – наверняка сидел на телефоне и ждал каких-то важных звонков.

– Игорь, – чуть ли не извиняясь за свой несвоевременный звонок, сказала Надя, – ты не знаешь, где Женя?

– Знаю, он уехал в М.

– В М.? – Щукина от возмущения чуть не задохнулась. – Ты шутишь? Но что ему там делать?

– Извини, Надя, мне надо позвонить. Кстати, было бы неплохо, если бы и ты подключилась к нам… Уже семь часов… – Шубин отключился.

Она повернула голову на шорох и не поверила своим глазам: в дверях спальни стоял незнакомый ей человек в светлой куртке с капюшоном, надвинутым по самые брови. И все это происходило не во сне, а в реальности, потому что при каждом его шаге расстояние между ними сокращалось…

– Кто вы и что вам здесь надо? – Щукина уронила телефонную трубку и, как была в красной прозрачной ночной сорочке, поднялась с постели и стала пятиться к окну.

– Где он? – спросил мужчина, срывая с себя куртку и надвигаясь на парализованную страхом Надю. – Оставил тебя одну?

Под курткой оказался синий спортивный костюм.

Бледное лицо незнакомца с немигающими посветлевшими глазами, словно у мертвой рыбы, задрожало и стало расплываться… В последний момент Надя подумала о том, что если она сейчас грохнется в обморок, как это с ней часто случалось во время ее мнимой беременности, то станет очередной жертвой того самого маньяка, за которым они все и охотились.

Мысли ее работали четко. Вспомнилась почему-то Валентина Огинцева, которая собралась мыть окно зимой… А что, если она хотела выбить рукой или тем же табуретом окно, чтобы выброситься из него и спастись таким образом от убийцы?..

Она подбежала к окну, схватила с подоконника тяжелую хрустальную вазу с поблекшими розами, которые ей подарил на рождество Крымов, и изо всей силы обрушила ее на оконное стекло…

Два разбитых стекла образовали страшную, звездообразную дыру, в которую она нырнула, как в воду, и, приземлившись в пухлый и ледяной сугроб, тотчас поднялась на ноги и побежала к воротам… Она не чувствовала боли от глубоких порезов, она бежала, проворно перепрыгивая через торчащие из снега острые стебли прошлогодних растений, оставляя после себя кровавый след…

Сорочка ее, тонкая и прозрачная, уже очень скоро почти по пояс была мокрой от снега и крови, а в рыжих волосах, весело играющих на солнце, застревали белые, похожие на вату снежинки…

– К-крымов… К-к-кры-м-мов… – глотая слезы, повторяла она, перемахивая через металлическое ограждение цветника уже возле самой калитки. – Крымо-о-ов!!!

* * *

Вернувшийся из М. Крымов сидел с Шубиным в агентстве за Надиным столом, заваленным бумагами. Они чертили какие-то схемы; черкали на чистых листах, переговариваясь вполголоса и не замечая ничего вокруг…

Кофеварка уже шесть часов стояла пустая – некому было сходить за кофе…

Всю прошедшую ночь они записывали на компьютере все, что удалось собрать за неделю. Не спали, не ели.

Работали. И теперь им предстояло все это проанализировать и выработать общий план действий.

"За семь дней, прошедших со дня исчезновения Земцовой, удалось собрать немало информации, имеющей и, возможно, не имеющей отношения к расследованию убийства Дины Кирилловой, Елены Сажиной, Натальи Литвинец, буфетчицы Розы Емелиной, смерти Валентины Огинцевой, а также ряда странных событий, происшедших за последнее время с Жанной Огинцевой, и, конечно, к исчезновению Земцовой.

Подружка Ерохина: ЛИТВИНЕЦ.

В ходе следствия выяснилось, что за пять лет до своего исчезновения Наташа Литвинец была замужем за Петром Солодовниковым, который после развода с Наташей три года тому назад женился на Марине Храмовой, теперь Солодовниковой, той самой Марине, эксперте из НИЛСЭ, которая вот уже два года работала на крымовское агентство и которая первая опознала красное платье Литвинец, вспомнив, где она его видела. А видела она его на квартире своего тоже уже бывшего мужа, Петра, когда пришла туда, чтобы забрать свои вещи. Оказывается, расставшись с Мариной, которая, по словам Солодовникова, не устраивала его в постели, он поехал за Наташей в М., привез ее к себе и жил с ней три дня, пытаясь наладить с ней отношения и вернуть ее себе в качестве жены.

Но Литвинец, известная своим легкомыслием и пренебрежительным отношением к мужчинам, выудив у бывшего мужа, Петра, две тысячи долларов наличными, которые тот приготовил для Марины Солодовниковой в качестве компенсации за квартиру, снова вернулась в М., где вновь стала встречаться с Ерохиным, который в свою очередь собирался подарить ей дом на берегу Волги.

Судя по всему, Литвинец была любовницей Василия Рождественского, хотя тот утверждает обратное. Однако в доме его сожительницы, Лизы Удачиной, находится портрет Наташи Литвинец. Причем на ней было все то же запоминающееся красное в белую крапинку хлопчатобумажное платье, в котором ее видели жители М. все лето и даже в день исчезновения. Служащие почты, которые видели Наташу чаще остальных, утверждают, что платье это Наташа купила в мае прошлого года на рынке, что оно немецкого производства, и что больше таких платьев ни на ком во всем М. никто не видел. Наташа хвасталась своим товаркам на почте, что это платье было куплено в Москве на Арбате с рук у одной девушки за 20 марок и что другого такого платья нет не только во всем М., но и областном городе С. Все это свидетельствует о том, что портрет Рождественским мог быть написан ТОЛЬКО В ПЕРИОД С МАЯ ПО СЕНТЯБРЬ ПРОШЛОГО ГОДА.

14 сентября 1997 года, за день до своего исчезновения или предполагаемого убийства, Наташа Литвинец зашла в дом к Удачиной, чтобы повидаться с друзьями и договориться назавтра на шашлык, который Лиза собиралась устраивать в своем саду. Свидетельница этого разговора, соседка Ольга Ивановна Старостина, утверждает, что и Лиза, и Василий, и Наташа были в тот день веселы, смеялись и даже шутя помолились, чтобы назавтра не было дождя, как обещали по радио. Сама Ольга Ивановна, кстати, про то, был ли дождь на следующий день или нет, – ничего не помнит.

Многие жители М. видели Литвинец именно 14 сентября, и только работница почты Федотова Тамара Александровна утверждает, что видела Наташу 15 сентября на Графском озере. Литвинец стояла по колено в воде, задрав подол красного в горошек платья, и смотрела на небо. Вид у нее был счастливый. Она была одна, но на берегу Федотова заметила туфли с высокими каблуками. Это навело ее на мысль, что Литвинец привезли на Графское озеро на машине, потому что она ни за что не пошла бы в такую даль на каблуках. Что касается ее показаний, то у нее действительно в двух километрах от этого озера имеется кусок земли, на котором она выращивает овощи.

В тот день, 15 сентября, она, по словам двух ее соседок, свидетельниц, ездила туда поливать баклажаны. Была жара, и Федотова, отпросившись по телефону у начальства, поехала «спасать урожай». В котором часу она там была, ответить затрудняется, но после обеда, ближе к 16 часам.

Что касается утверждения Федотовой о том, что Литвинец делала аборт от Василия Рождественского, этот факт тоже проверили и выяснили, что в июле 1997 года врач-гинеколог местной районной больницы Белоглазова действительно сделала аборт Литвинец. Плоду было около месяца. Литвинец сказала Белоглазовой на приеме следующую фразу: «порисовались», из чего та сделала вывод, что ребенок был зачат от художника Рождественского. Из показаний Белоглазовой выходило, что Лиза Удачина, навещая после операции «больную» и принося ей красную икру, фаршированных грибами и орехами цыплят и фрукты, нисколько не была похожа на обманутую женщину, какой ее запросто можно было бы представить, если предположить, что Василий действительно был любовником Литвинец. На вопрос Белоглазовой, откуда ей известно, ЧТО ИМЕННО приносила Наташе Удачина, она ответила, что Литвинец, которая была с ней (с Белоглазовой) в дружеских отношениях, угощала ее, приглашала к себе в палату и доверительно признавалась в своих теплых чувствах к Лизе. Из всего этого напрашивался только один, логически обоснованный вывод: Белоглазова получила от Литвинец крупную сумму денег как за операцию, так и за комфорт и прочие приятные мелочи, которые она устраивала своей «блатной» пациентке, пока та находилась в больнице. Ведь Литвинец до этого была практически незнакома с Белоглазовой, да и что общего могло быть между пожилой докторшей, известной в М. своей жестокостью по отношению к пациенткам, и красивой молодой шлюхой, какой, по мнению жителей М., была Литвинец?

Удачина говорит, что ничего о взятке Литвинец Белоглазовой не знает. Что касается ее предположений, от кого мог быть ребенок, то, по словам все той же Удачиной, он мог быть от Ерохина. Как, впрочем, еще от двадцати-тридцати мужчин, живущих в М….

Удачина объясняет свою дружбу с Литвинец очень просто: с ней было интересно, у нее широкие взгляды, она нравилась Василию, который писал ее портрет… На вопрос, не являлись ли они все ТРОЕ любовниками. Удачина ответила, что нет. Она уверена в верности Василия.

Ерохин НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ об аборте Литвинец и не верит, что та могла быть в близких отношениях с Рождественским. На вопрос, осознавал ли он, предлагая Литвинец стать его женой, на какую жизнь он себя обрекает, Виктор Ерохин отвечал, что ЭТО ЕГО ЛИЧНОЕ ДЕЛО.

Обыск в квартире Литвинец показал, что она явно не собиралась никуда уезжать из М., потому что на плите осталась полная кастрюля щей, полная сковорода жареной картошки с мясом, в холодильнике было все приготовлено для праздничного стола: две селедки, дорогая сырокопченая колбаса, рыбные консервы, ананас (!) (справка: в М. ананасы НЕ ПРОДАЮТСЯ!) и прочие деликатесы. На столе, покрытом белой скатертью, стояло два прибора. Следовательно, 15 сентября ЛИТВИНЕЦ ЖДАЛА ГОСТЯ. Или гостью, что маловероятно, учитывая ее сексуальные пристрастия.

Сделав запрос в областную гидрометеорологическую службу, выяснили, что 15 сентября в М. ДОЖДЯ НЕ БЫЛО! Следовательно, Литвинец могла бы провести день или вечер у Удачиной в саду, где планировался шашлык.

Но Удачина сказала, что в тот день был дождь, что шашлык все равно сорвался и она жарила мясо дома на сковороде.

Вывод: Литвинец не пошла на шашлык к Удачиной, потому что встретила ДРУГОГО МУЖЧИНУ, который привез ее на машине на Графское озеро, где и убил. После чего спрятал тело, а окровавленную одежду связал в узел и, вложив туда отрезанное ухо Литвинец, приготовил для того, чтобы кому-нибудь подкинуть. Однако между убийством и временем, когда этот узел был подкинут Ерохину, прошло больше трех месяцев! Спрашивается: почему преступник так долго ждал? Возможно, он подкинул узел еще в сентябре ДРУГОМУ ЧЕЛОВЕКУ, от которого тот по каким-то своим причинам (обнаружил узел только зимой, скажем, у себя в погребе или подвале) смог избавиться только в конце декабря.

Что касается прошлого Литвинец, то в милицейской картотеке ее имени нет. На учете нигде не состояла. Приехала в М. из С., обменяв однокомнатную квартиру, оставленную ей мужем, Петром Солодовниковым, на трехкомнатную в М. Знакомым из С. объяснила этот поступок экологическими мотивами, во что верится с трудом.

Скорее всего ее переезд был связан с личными мотивами, в частности, с ее затянувшимся романом с Ерохиным, который раньше тоже жил в С.

* * *

ТАТЬЯНА ТРУБНИКОВА.

Ольга Ивановна Старостина, соседка Удачиной, утверждает, что Таня Трубникова прячется, беременная, у своего жениха, Андрея Старостина, в Ильиновке якобы из-за того, что ее отец. Роман Трубников, против их брака. Почему? Потому что этот брак, по информации Старостиной, помешал бы Татьяне получить высшее образование? Но тогда непонятно, при чем здесь высшее образование, если Таня Трубникова училась в ШВЕЙНОМ УЧИЛИЩЕ! Одно, кстати, из самых НЕпрестижных учебных заведений в городе (на фоне экономических, медицинских и юридических академий…).

Что касается самого факта проживания Татьяны в Ильиновке, то он подтвердился. В свое время Роман Трубников будет об этом извещен. Таня должна родить в начале марта.

* * *

ДИНА КИРИЛЛОВА.

Студентка второго курса С-ского педагогического института. Жила в С. на квартире, вместе с Людмилой Фоминой. Хозяйка никаких претензий к Дине не имела, считала ее спокойной, неконфликтной квартиранткой, исправно платящей и не доставляющей вообще никаких хлопот по сравнению с Людмилой, которая вела противоположный образ жизни: приходила домой очень поздно, курила (после ее бесед с провожатыми возле калитки всегда было много окурков в красной помаде от дорогих сигарет). В выходные, когда Дина уезжала домой в М., Людмила приводила в их жилище мужчин, а иногда и целые компании.

Хозяйка видела в начале ноября возле калитки курящего мужчину в светлой куртке. Высокий, симпатичный.

Он спрашивал, как ни странно, Дину. А потом ушел, и больше хозяйка его не видела. Дина должна была приехать 9 ноября, в понедельник, но не приехала. Исчезла и Люда. Но через неделю объявилась и заявила, что съезжает отсюда и переезжает в «шикарную квартиру в центре». Расплатилась и уехала – быстро села в машину, хозяйка даже слова не успела сказать, как ее уже и след простыл; а потом обнаружилось, что в комнате, где они жили с Диной, не осталось ни одной Дининой вещи, ни посуды, ни постельного белья, ни продуктов (у Дины под кроватью хранилось полмешка сахара, ящик с картошкой, мясные консервы, варенье)… Люда не оставила даже лампочки, все, что только можно было вывезти, – увезла.

А собиралась наверняка загодя, постепенно переправляя все на новое место жительства.

Из разговора с хозяйкой явствует, что и она, и Люда знали о том, что Дина пропала. Люда даже высказывала предположение, что ее убили, потому что Диной интересовалась милиция. (Теперь милиция будет интересоваться и Людой.) Хозяйка так и не поняла, где училась Люда, думала, что вместе с Диной, а оказалось, что нет. Однако паспорт Людмилин все же держала в руках. Фамилия ее Фомина.

Ей двадцать лет. Приехала в С. из Пятигорска.

В М. Дину Кириллову знали как девушку, в которую влюблен Дима Ангелов. Разговаривая с жителями М. о Диме, приходится сделать вывод, что у него было не все в порядке с психикой. На учете он не состоял, но после смерти родителей шесть лет назад (они утонули на пляже: отец спасал мать и утонул сам) сильно изменился: из жизнерадостного подростка превратился в замкнутого и угрюмого парня. Ушел из школы, где хорошо учился, устроился сторожем на птицефабрику и, встретив как-то в парке Дину, познакомился с ней и с тех пор старался не отходить от нее. Он словно пас ее, встречал с автобуса, когда она приезжала из С., провожал ее на автобус, бывал у нее дома и был знаком с ее родителями, которые относились к этой странной дружбе (ведь он даже внешне выглядел больным, «заторможенным»!) спокойно. Жалели Диму, поддерживали его тем, что часто приглашали к себе, а отец Дины пытался даже устроить его в школу учителем труда… Дима хорошо рисовал. В его квартире после смерти обнаружили целый ящик масляных красок, кисти, рулон холста, подрамники… Под кроватью нашли двенадцать работ – преимущественно пейзажи или фантазии на тему цирка, клоунады. Ни одного портрета Дины.

Вещи, которые оказались у него в квартире и частично были надеты на самодельную куклу, принадлежали действительно Дине Кирилловой, как и отрезанное ухо.

Можно предположить, что эти вещи вместе с ухом были подброшены Диме Ангелову так же, как Ерохину. Преступник, убив этих двух женщин, решил избавиться от их вещей (части вещей, поскольку отсутствует нижнее белье и верхняя одежда), подкинув вещи именно тому, кто любил убитых… Возникает предположение, что преступник – местный житель. И еще: на верхней части свитера Кирилловой обнаружены следы семенной жидкости, содержащие РАЗНЫЕ антигены: А и В. Экспертиза трупа Димы Ангелова определила антиген ЕГО спермы – В.

Следовательно, носитель антигена А – потенциальный преступник.

В отличие от Литвинец, которую видели несколько человек и 14 числа, и 15-го (одна свидетельница). Дину не видел никто. Кроме отца, который проводил дочь до автостанции, но, не дождавшись автобуса в С., ушел – он опаздывал на работу.

* * *

ЛИЗА УДАЧИНА.

Ей 31 год. Она действительно была замужем за Михаилом Удачиным – крупным «аптечным» предпринимателем, профессиональным фармацевтом, но следов его найти не удалось. Из Москвы пришло сообщение, что он находится в розыске за какую-то мошенническую сделку, в результате которой обманул польского поставщика из Познани на двести тысяч долларов.

Что касается банковских счетов самой Удачиной, то в С. существует всего лишь ОДИН счет, на котором находится одна тысяча деноминированных рублей. Это все.

Очевидно, ее бывший муж, которого она наверняка чем-то шантажирует, пересылает ей деньги через кого-то. Но не по почте, это точно, поскольку была проведена проверка почтовых переводов на ее имя.

Сама же Лиза Удачина говорит, что у нее были счета в с-ских банках, но она их ликвидировала, поскольку деньги кончились, и теперь она намерена зарабатывать себе на жизнь литературным трудом. Собирается привести в порядок рукописи и издать книгу стихов, после чего вступить в Союз писателей.

Следующий отрывок текста был стерт из одного файла и перенесен в другой на случай, если кому-то из посторонних удастся «влезть» в компьютер Крымова.

"Ее дом (Лизы Удачиной) и находящееся в нем имущество, включая драгоценности и наличные деньги, оцениваются почти в три миллиона деноминированных рублей. Сумасшедшие деньги. Это обследование с участием экспертов было проведено незаконным образом в отсутствие Удачиной (она возила в С. на вскрытие своего погибшего пса по кличке Миша). С ней уезжал и Василий Рождественский. Пришлось привозить из С. «медвежатника» – уникального человека, который войдет в историю С-ского уголовного розыска своими фантастическими способностями и редкими принципами, позволившими ему заниматься своим делом ЛЕГАЛЬНО. Все вскрытия сейфов и дверей, какой бы сложности они ни были, производились в присутствии работников милиции. Работа экспертов, равно как и расходы, связанные с доставкой их в М., были оплачены лично Крымовым.

Эксперты, обследовав работы Василия Рождественского, пришли к заключению, что написаны они ОДНОЙ рукой, однако за исключением последнего портрета (а именно Натальи Литвинец) выполнены самое раннее в период с января 1993 по февраль 1995 года. Для подобной экспертизы пришлось произвести срезы с невидимых участков холстов для дальнейшего изучения состава краски и определения даты, когда эта работа писалась. Перед специалистами искусствоведческой экспертизы ставились следующие вопросы:

1. Представляют ли данные произведения изобразительного искусства значительную художественную ценность?

2. Являются ли данные произведения изобразительного искусства оригиналами или копиями работ известных мастеров?

3. Не подвергались ли данные произведения искусства реставрации или переделке? На последние вопросы ответы пока не получены".

* * *

ВАСИЛИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ.

Человек с таким именем в Каменке проживал, но давно умер от рака. Он был учителем рисования в местной школе. Ровесник Василия, который жил с Удачиной. Ему было всего 25 лет.

Показывая в Каменке фотографию ЭТОГО Василия, которую нашли в альбоме у Лизы, выяснили, что его в Каменке никто не знает. Вероятно, Лизин Василий каким-то образом получил паспорт умершего Василия Рождественского и с помощью специалиста вклеил туда свою фотографию. Этот паспорт также отдан на экспертизу.

В мастерской Василия обнаружены частицы белого порошка. Это – кокаин.

Из материалов фармакологической экспертизы и результатов вскрытия трупа собаки породы сенбернар по кличке Миша следует, что животное погибло вследствие употребления большого количества наркотического вещества, предположительно настойки канабиса.

Из траурного путешествия в ветлечебницу С. ни Удачина, ни Рождественский пока не вернулись.

В салоне «Художник» – единственном магазине во всем С. и области, где торгуют художественными красками и прочими необходимыми принадлежностями, ни одна из продавщиц не запомнила молодого человека с приметами Василия Рождественского.

* * *

ЛЕНА САЖИНА.

Так же, как Дина Кириллова, студентка пединститута, третьекурсница. С Диной знакома не была. Общих знакомых с ней не было.

В отличие от Дины Лена Сажина вела довольно разгульный образ жизни, у нее было несколько любовников из преподавательского состава пединститута и случайных приятелей, с которыми, по словам знакомых, она находилась в близких отношениях. Соседки по общежитию называли какого-то Ахмеда, Алексея и Сашу, которых они сами никогда не видели, но о которых Лена им рассказывала сама и даже показывала подаренные ими веши и сладости. Проведя обыск в комнате общежития, где жила Лена, ничего, что могло бы помочь найти этих мужчин, не нашли. Были сняты отпечатки пальцев с коробок с новыми колготками (подарки Ахмеда), упаковки презервативов и прочих предметов и вещей, подаренных Сажиной ее приятелями, но ни один из этих отпечатков не совпадал с теми, которые были обнаружены на вещах Сажиной (в том числе и на сумочке, на замке которой сохранились четкие отпечатки пальцев), найденных на автостанции в М.! Находка была сделана спустя неделю после совершения убийства, и вызывает недоумение: почему узел с вещами девушки, проживающей в Липовке, обнаружили в М., где у нее не было ни знакомых, ни родственников?!

Родители Сажиной утверждали, что, хоть Липовка и находится неподалеку от М., их с этим городом ничего не связывало, да и от дочери они никогда не слышали о знакомствах в М.

Однако именно в огромном узле из старой простыни с остатками прачечного номера ранние пассажиры м-ской автостанции нашли кроличью шубку Сажиной, ее меховые сапожки, юбку, свитер и шерстяные тонкие колготки, по своему составу совпадающие с образцами шерстяных волокон, найденных между пальцами ног убитой.

Нижнее белье отсутствовало. Следы крови, принадлежащие Сажиной, обнаружены лишь на подоле юбки. По последним трем цифрам прачечного номера определить фамилию человека, который мог являться владельцем простыни, пока не представляется возможным, хотя работа в этом направлении идет.

Что касается резиновых сапог, то им больше двадцати лет, они долгое время находились в сухом и пыльном месте. Преступник, который воспользовался ими, чтобы вставить в них обрубки ног от трупа Сажиной, тщательно стер с них пыль. Однако это не помешало обнаружить частицы пыли и засохшей земли, забившиеся в глубокие канавки рисунка подошвы. Анализ элементов почвы позволил определить, что последний раз в сапогах сначала ходили по заболоченному участку, находящемуся рядом с сосновым лесом, а потом по железнодорожной насыпи.

В частицах изъятой с подошв почвы была найдена в малых количествах кровь, наличие специфических белков в которой свидетельствует о том, что это кровь НЕ человека, а предположительно птицы.

На внутренней поверхности сапог обнаружили, в самом верху, шерсть животного, химический анализ которой показал, что это волоски от пропитанной специфическими консервирующими растворами головы марала, попросту говоря – чучела головы оленя. Животные этого вида обитают на Алтае.

* * *

МАРИНА КОЗИЧ.

Следствие по делу о ее убийстве еще не закончено.

Однако экспертиза ее нижнего белья, обнаруженного в целлофановом свертке на лоджии лишь спустя полтора месяца после убийства, показала наличие следов спермы.

Найденные в семенной жидкости антигены системы АВО, а именно антиген А, позволяют предположить ее сходство с семенной жидкостью, обнаруженной на останках Сажиной, теле и белье Розы Емелиной, а также одежде Наташи Литвинец. Из чего можно сделать вывод, что со всеми пятью женщинами (Литвинец, Емелина, Козич, Кириллова и Сажина) преступник имел сексуальный контакт. Но если обнаружены трупы только Литвинец, Емелиной, Козич и Сажиной, то Кириллова, возможно, еще ЖИВА?

* * *

МИЛЛЕР АЛЛА ФРАНЦЕВНА.

Знала в лицо любовника Валентины Огинцевой, с ее помощью был составлен фоторобот, который НИЧЕГО НЕ ПРОЯСНИЛ.

* * *

ВАЛЕНТИНА ОГИНЦЕВА.

Непонятно, откуда у нее взялся первоначальный капитал. Предполагается убийство с целью ограбления либо НЕВОЗВРАЩЕНИЯ долга.

Что касается осколков стекла, то на изъятых с места преступления образцах обнаружен яд для насекомых «Агата». Стул до совершения преступления находился в аварийном состоянии. Возникает предположение, что Огинцева могла НЕ ВСТАВАТЬ на стул, а ОБОРОНЯТЬСЯ ИМ. в результате чего и разбила окно.

* * *

ЭДУАРД АСТРАХАНОВ.

Объявлен в розыск".

* * *

– Тебе не кажется, что мы перестарались?

Крымов только что вывел на принтер текст и теперь вертел в руках бумажные плоды своего творчества.

– Шубин, проснись, и если не пой, то хотя бы сделай вид, что дышишь! Ты же похож на покойника! Разве так можно? Ты погляди-ка, сколько информации! Да я в жизни еще столько не работал! Ну и Земцова, задала работы… И где ее только черти носят?

Он пытался привести в чувство не столько Шубина, сколько самого себя, и они оба это отлично понимали.

Между тем за окном наливался голубизной и солнечным светом новый зимний день. Приемная, превращенная за неделю в грязную ночлежку, заваленную кипами бумаг, переполненными пепельницами, пластиковыми стаканчиками, порыжевшими от следов выпитого кофе, словно ожила, наполнилась светом, надеждой… Казалось, с минуты на минуту, как в старые добрые времена, распахнется дверь и войдет, улыбаясь, Земцова, спросит, где Щукина, и, не дождавшись ответа, принесет воды для кофе… Потом разложит на столе блокноты, записочки, папки с документами и скажет что-то такое, что заставит несчастного Шубина в очередной раз приревновать ее к Крымову, а Крымова – ответить ей как можно ироничнее, злее… Это означало бы, что рабочий день начался.

Но не было ни Земцовой, ни даже Щукиной!

– Ты звонил ей? – спросил Шубин усталым голосом, встал и поплелся по инерции к кофеварке. – Тьфу ты, черт.., у нас же нет кофе. Ну так где твоя Щукина? Почему ее до сих пор нет? Может, ты забыл оставить ей ключи от машины?

– Да нет, оставил, – пожал плечами Крымов. – Самое интересное, что я уже час не могу до нее дозвониться.., короткие гудки. Но не может же она в такое время просто так трепаться с кем-нибудь по телефону? Она довольно ответственный человек.

– Значит, что-то случилось с телефоном. Крымов, давай прогуляемся, купим сигарет и кофе, а заодно, может, где-нибудь и позавтракаем?

– Пойдем. На свежем воздухе и думается легче… – с готовностью поднялся Крымов, и Шубин тут же про себя отметил, что он только сейчас начинает по-настоящему узнавать Крымова. За последние дни они настолько сблизились, что понимали друг друга уже без слов.

– Ты пишешь книгу о некрофилах? – спросил Шубин уже на улице. Они специально пошли пешком, как простые смертные, хрустя утренним голубоватым снежком и вдыхая свежесть полной грудью.

– Нет, я начал писать детектив, но это оказалось еще труднее, чем вести расследование.

– Это почему же?

– Да потому, что сюжет за меня придумал убийца, неужели не понятно?

– А ты придумай свой.

– Так я же не убийца и тем более не некрофил. Я НЕ УМЕЮ ВЫДУМЫВАТЬ СМЕРТИ. Для этого нужен талант. К тому же я подозреваю, что и среди писателей есть своего рода некрофилы…

– Ну, это ты загнул…

Они вошли в маленький душный магазинчик, полки которого ломились от шоколада, печенья и тортов с пирожными. Стойкий запах кофе вызвал аппетит.

– Смотри, здесь даже можно присесть. Неужели я так давно здесь не был?

Крымов, оставив за столиком притихшего Шубина, подошел к прилавку и вернулся оттуда уже с подносом, заваленным бутербродами с сыром, бисквитами и ромовыми бабами. Чуть позже к их столику подошла улыбающаяся девушка и поставила перед ними две полные чашки горячего кофе с молоком.

– Женечка, ты что-то совсем исхудал… – Она ласково потрепала его по плечу и, подмигнув, вернулась к себе за прилавок.

– Вот черт… – Крымов, громко размешивая ложкой сахар, качал головой. – Куда ни приди…

– Я возвращаюсь в М.

– Хочешь спуститься с аквалангами на дно Графского озера?

– Если не на дно, то хотя бы попытаться обследовать берег… Я просто уверен, что местная милиция плохо искала. Я почему-то верю той женщине, которая работает на почте и видела Литвинец… Крымов, ты мне скажи, где она может быть?

Конечно, он спрашивал о Юле. Что бы они ни делали, о чем бы ни говорили – Шубин, как рефрен, вставлял одну и ту же фразу: где она может быть? Они оба понимали, что все убийства и оставленные улики были связаны с исчезновением Юли, но подобраться к негодяю, который держал в напряжении уже два города да и область в целом, – пока не могли. Даже отпечатки пальцев, найденные на фигурирующих в делах предметах, не дали никакого результата. Огромная работа, которую они провели вместе с людьми Сазонова и агентами Корнилова, не принесла никаких плодов.

Загадкой оставалось само исчезновение Земцовой.

НА КАКОМ ТРАНСПОРТЕ ее увезли со двора и почему она не закричала?

Если на снегоходе, то на каком именно? Ведь Кречетов с командой осмотрели абсолютно все имеющиеся в М. снегоходы. Расследование было проведено настолько оперативно, что удалось в считанные часы установить, где и во сколько находился каждый снегоход, тем более что абсолютно все они НАХОДИЛИСЬ НА СВОЕМ МЕСТЕ. То есть во дворе дома, сарае или гараже. Поскольку в тот день, вернее, в тот вечер был сильный снегопад, все владельцы этих симпатичных и непривычных для городского жителя машин предпочитали сидеть дома, а не рисковать, отправляясь куда-то в такую непогоду. Доказательством того, что все снегоходы были на месте, явился именно СНЕГ, который толстым слоем занес все дворы, лишая предполагаемого преступника возможности обмануть оперативников. Только самоубийца из какой-нибудь соседней деревеньки мог бы решиться на такой рискованный вояж в М. Да только у одного охотника из Караваева и был снегоход, который уже через пару дней был осмотрен самим Кречетовым. Оказалось, что у этого охотника настали трудные дни, и он вынужден был продать мотор своего снегохода еще в прошлом году. Нашлись даже свидетели, которые могли это подтвердить.

– Может, ее взяли с воздуха? – Крымов сказал и тут же пожалел о сказанном: Шубин просто уничтожил его взглядом.

– Я рассуждаю, не смотри на меня, как лиса на курицу…

– Как ты сказал: лиса? – встрепенулся Шубин. – Послушай, а ведь это мысль!

– О чем ты? О том, что Юлю могла унести лиса?

– Нет, просто однажды в Ростове нам пришлось выезжать на место, где тоже нашли труп одной девушки…

Но он не успел договорить: в кармане куртки Крымова запищал телефон.

Он слушал трубку, бледнея с каждой секундой, пока лицо его не стало совершенно белым, как молоко.

– Вы уверены в этом?

Он отключил телефон и дрожащей рукой положил его на стол, прямо в кофейную лужицу.

– Да что случилось?! – заорал на него Шубин, вдруг представив себе на какое-то мгновение растерзанное и бездыханное тело Юли, почему-то на носилках и прикрытое окровавленной простыней. Он сколько уже раз представлял себе это ночами, вскакивая от ужаса и неприятия этой жуткой, леденящей кровь картины.

– На трассе С. – М. нашли сорочку… – Он идиотски улыбнулся. – Ночную. Красную. Такую же, как была у Нади. По ней ездили машины, а один гаишник решил посмотреть, что это такое странное на снегу… Это Надя, ты понимаешь? Они добрались и до Нади!

– С чего ты взял, что это ее сорочка? И кто тебе позвонил?

– Сазонов. Ему позвонили прямо с трассы и сказали, что там записка.., она приколота к рубашке… И нацарапано: «Крымову и Шубину от Щукиной и Земцовой большой привет»… Ты хоть понимаешь, что это значит?! – И Крымов, сжав кулаки, исторг полный боли, надсадный, оборвавшийся на самой высокой ноте, вопль.

Глава 12

Глубокой ночью она снова пришла в себя, но первое, что почувствовала, это тепло, которое исходило от прижатого к ней тела. Мужского тела. Прижавшись к ней и обхватив рукой ее за талию, мужчина спокойно спал, ровно дыша и чувствуя себя в ее постели явно своим.

– Что это вы меня обнимаете? – спросила она, чуть не плача и стараясь как можно дальше отодвинуться от него и избавиться от его руки. Но, упершись в стену и попытавшись оттолкнуть его от себя, поняла, что у нее даже на эту малость не хватит сил, и снова заплакала.

Он проснулся и сел, замотал головой, после чего шумно выдохнул и произнес низким и громким голосом, какой бывает у священников:

– Ты меня прости, я уснул… Ты во сне плакала, звала кого-то, я не разобрал, ну я и лег, успокоил тебя… Прости, я не хотел тебя обидеть. У меня и в мыслях ничего такого не было… Слышишь?

Она промолчала. Молчание – единственное, что пока спасало ее от потока информации, который обрушится на нее, стоит ей только открыть рот, чтобы попытаться выяснить, у кого она в плену и с какой целью ее здесь держат. Так не лучше ли перед смертью побыть немного в полном неведении?

– Как ты себя чувствуешь?

Снова вспыхнул красный свет, мужчина, постояв немного возле кровати или того, что служило кроватью, на которой лежала Юля, снова присел рядом с нею и взял ее руку в свою:

– Ты боишься меня, я знаю. Но ты не бойся. Если хочешь, я сделаю так, что тебя обнаружат и вызовут «Скорую»… Понимаешь, я бы не хотел открываться сам. У меня в жизни не все сложилось благополучно, к тому же я оказался трусом… Мне нужно время, после чего я снова смогу вернуться к нормальной жизни. Но не обо мне сейчас речь. Я тебе скажу так: у меня есть куриный бульон и молоко. Ты обязательно должна поесть. Иначе умрешь.

Веди себя свободно, говори, что тебе нужно, и я тебе все достану. Мы не в доме только потому, что, как я уже говорил, я думал, что тебя ищут… Но если ты в порядке и никого не боишься, то я тебя прямо сейчас перенесу в дом. У меня там тепло, хорошая кровать и даже есть горячая вода…

И Юля вдруг поняла, ЧТО ей сейчас больше всего нужно. Пусть даже этот человек и готовит ее к смерти, все равно – она перед тем, как умереть, должна искупаться. И что может быть лучше, после болезни и всех перенесенных страданий, чем ванна, наполненная горячей водой?!

– Я бы помылась, если это возможно…

– Ну конечно! Я так и знал. Пошли, – и он, подхватив ее с постели вместе с одеялом, поднял ее и легко понес к выходу.

Несколько минут она видела темно-синее, полное сияющих звезд небо – очевидно, он нес ее по морозу через двор. Свежий ветер обжег легкие, но и одновременно наполнил их чистым и сладким воздухом. Заскрипели ступени – они поднялись на крыльцо. Потом они очутились в жарко натопленном, пахнувшем сосной и подгоревшим молоком доме.

Как после черно-белой хроники, открывающей новый, невиданный прежде фильм, появляются яркие, насыщенные цветные кадры, так появились перед Юлей желтые солнечные обои, полосатые – розово-сине-зеленые – подушки, крутанулся где-то наверху и замер белый неровный потолок, красным теплым облаком мягко легло на тело легкое пуховое одеяло…

– Ванны у меня нет, – говорил Миша (кажется, так представился он ей недавно), опуская на пол большое алюминиевое старое, еще с советских времен, корыто, однако чистое и какое-то даже перламутровое, с голубизной… – Вот сейчас налью сюда горячей воды, шампунь у меня есть, мыло тоже, специально для тебя заказывал…

«Заказывал? Как это он мог ЗАКАЗАТЬ мыло?»

Она ничего не понимала. Но с удовольствием смотрела, как сначала из одного, потом из другого ведра льется в корыто горячая вода, как поднимается кверху пар, как он зовет ее, как приглашает почувствовать на своей коже благостную, способную возвратить к жизни влагу.

Она подняла глаза и посмотрела на ухаживающего за ней мужчину. Сейчас, уже при нормальном свете, она могла рассмотреть его получше. Очень высокий, крепкий, ширококостный, белокожий и рыжеволосый, с пушистой кудрявой бородой, делающей его старше лет на десять, хотя ему от силы можно дать лет тридцать пять.

Одет в тонкий черный свитер и спортивные темно-синие брюки. По выражению лица довольно трудно определить степень его болезни, если таковая, конечно, имела место.

Но Крымов рассказывал, что некрофилы – с виду обычные люди, у которых «по два глаза, по два уха»… Крымов… Увидит ли она его когда-нибудь? А ее рыжий некрофил действительно был похож на обычного семейного мужчину с добрым открытым лицом. Но как обманчива бывает внешность! Нет, она не должна расслабляться.

Скорее всего ему и самому-то не хочется ее насиловать грязную, со слипшимися волосами, пахнущую крысами и плесенью…

– На войне как на войне – прошу! – Миша, улыбаясь, предложил Юле забраться в корыто. – Я могу, конечно, уйти, но ты, маленькая, просто упадешь. Можешь оставаться в трусиках, но я думаю, что они тебе сейчас ни к чему. Представь, что я твой отец или брат, с которым ты вляпалась в какую-нибудь историю, и вам теперь надо, находясь в тесном пространстве, привести себя в порядок. К черту условности! Снимай твою одежонку, если эти клочки кружев вообще можно назвать одеждой, и полезай в воду. Обещаю тебе, что не собираюсь тебя насиловать. К тому же такие худенькие девочки не в моем вкусе. А если учесть к тому же, что ты неделю питалась одним чаем и лекарствами, то…

Но она уже не слышала его. Выскользнув из-под одеяла, она одним движением сняла с себя крохотные трусики и голышом опустилась в горячую воду. Ее вдруг всю затрясло. Да, пожалуй, она слишком резко вскочила с кровати. Ей не следовало так поступать, теперь она может снова потерять сознание…

Но головокружение прекратилось. Юля расслабилась и, облокотившись на край корыта, закрыла глаза и несколько мгновений пребывала в блаженном оцепенении.

– Тебе не нужна мочалка, а, худышка?

– Нужна, – она, не открывая глаз, протянула руку, и в нее тут же вложили невесомую губку.

Она открыла глаза: ну, так и есть – детская розовая губка!

– А у вас есть ковш, чтобы полить мне на голову?

Купание длилось больше часа. Миша едва успевал набирать из котла горячую воду и уносить грязную или остывшую.

– Ты вообще-то кто? – спросил он ее, когда она, чистая и распаренная, стояла возле корыта на заменившей коврик тряпице, а он растирал ее тело жестким махровым полотенцем.

– Я? Да никто, вот кто.

Ей не хотелось говорить. Ей хотелось взлететь – настолько легко она почувствовала себя после этой нелепой, но такой своевременной и необходимой для нее бани. Она почему-то не стеснялась этого бородача-некрофила.

– Вы – маньяк-убийца? – спросила она его как раз в тот момент, когда он держал ее в своих объятиях, высушивая полотенцем ставшую похожей на гусиную ее кожу, и его лицо при этом оказалось совсем рядом с ее лицом. – Почему вы прячетесь от людей?

Он не отвечал, а она все задавала и задавала ему вопросы, ставшие почему-то необходимыми именно в эту минуту, вопросы, от которых все равно уже ничего не зависело.

– Вы меня сначала убьете, а потом изнасилуете, или наоборот? Что вы забыли в М.? Какого черта вы затащили меня в подвал и почему там так много крыс?

Он, улыбаясь, как если бы с ним разговаривал ребенок, качал головой – разве что не крутил пальцем у виска.

– Ну и разговорчики ты ведешь, дорогуша, и что это тебя тянет на такое? Книжек разных начиталась? Острых ощущений захотелось? Так вот, сейчас я тебя разочарую – никакой я не убийца и тем более не насильник.

Я простой работяга, который, как я тебе уже пытался втолковать, влип в одну историю…

– В уголовную?

– Может, и уголовную, я так до конца и не понял.

Я бы вообще ничего не понял, если бы мне не помогли…

Но это – отдельная история, и лет через пять-десять я тебе ее обязательно расскажу. А пока тебе вовсе необязательно знать что-либо обо мне. Пользуйся мной по своему усмотрению, принимай мои ухаживания, а когда поправишься, вспомнишь меня добрым словом.

Юля подумала, что за этими словами и за положительной внешностью может скрываться как злодей, так и нормальный, не лишенный добрых чувств, человек. Ведь не случайно же попали в его руки доверчивые дурочки-студентки? Наверняка и они клюнули на его добропорядочный вид, на солидный, будто у батюшки в церкви, голос, на внешнюю стать… Да разве может такой человек сделать что-нибудь худое?

– А вы не могли бы позвонить одному моему знакомому в М., ведь мы же в М.?

– Конечно… Где ж еще быть-то?

– Не могли бы вы позвонить одному человеку, чтобы сказать, что я здесь?

– Я бы с удовольствием, – развел он руками с крупными розовыми, как у поролоновых кукол, ладонями, – да только у меня нет телефона. Мы же находимся на самой окраине города, даже за его чертой… И если бы не снегопад, я бы уж давно сходил за хлебом или конфетами… Ты любишь конфеты?

Почему-то при упоминании о конфетах ей стало совсем уж плохо: из головы не шли убитые студентки. Он их что, ТОЖЕ кормил конфетами?

– ..хотя хлеб-то у меня еще есть, и масло, и сало. Ты любишь сало?

Она не успела ответить, потому что ее банщик куда-то ушел, а вернулся уже с чистой клетчатой мужской рубашкой, доходящей ей до колен (Юля проворно накинула ее на голое тело), и бледно-голубыми огромными джинсами, в которых она бы могла уместиться вся полностью.

– Нет, эти штаны я надевать не стану, спасибо.

– Тебе в постель принести поесть или сама на кухню пойдешь?

Она пожала плечами – какая ей разница?

– Мне все равно.

– Тогда поехали, – и он, ни слова больше не говоря, поднял ее над полом и понес на кухню.

Там было тепло, громко гудел газовый котел, пахло супом.

Желтая наваристая куриная лапша, густая от пупырчатых крылышек, сиреневых сердечек и розоватых печенок, оказалась восхитительной.

– Ты только сразу много не ешь, а то помрешь… – Миша придвинул к Юле мисочку с супом и большой ломоть хлеба. – Ну вот, считай, что воскресла… Так как ты оказалась в подземелье-то? Сама пришла или привел кто? Да еще в такую погоду? От тебя какой-то химической дрянью пахло…

– Думаю, меня усыпили при помощи какого-то средства…

– А кто, не помнишь?

«Так я тебе и сказала», – подумала Юля, стараясь не смотреть на сидящего перед ней человека, отношение к которому она никак не могла определить для себя: то ли бояться его и молчать, набрав в рот супа, то ли выложить ему все честно и просить помощи.

Ведь если она признается ему, что ПОМНИТ того, кто ее утащил с крыльца ерохинского дома, значит, живой она уже ОТСЮДА не уйдет.

Еще один вопрос интересовал ее: изнасиловали ее или нет? Ведь у нее настолько болело тело, все мышцы и суставы, так ломило внизу живота, что было довольно сложно определить, отчего это происходит: от того, что она провела несколько часов в холодном, кишащем крысами подземелье, или от того, что с ней уже успел развлечься этот рыжеволосый и бородатый мужичище?

– Ты вот все молчишь, а ведь тебя наверняка уже ищут, переживают… Ты, я вижу, девочка из хорошей семьи, где-нибудь в институте учишься, у тебя небось и жених есть… Я угадал?

– Угадал, – неожиданно для себя жестко и даже зло ответила она ему, – да только такие негодяи, как вы, убиваете ни в чем не повинных…

Она осеклась и почувствовала, как кровь жаркой волной прилила к лицу. Ей стало жарко, ее затошнило. Она явно переела этой куриной жирной лапши.

– Ты думаешь, что это я тебя туда притащил? – совсем назло, а как-то даже обиженно и очень тихо спросил Миша и качнул головой. – Ну уж и не знаю, как сделать, чтобы ты мне поверила.

– А почему у меня болит живот? Что вы со мной сделали? – закричала она, вскочив со стула и, прижав к груди сжатые кулаки, затряслась в беззвучном плаче.

Это были нервы. Они сдали. И была истерика, и слезы, а потом ее вырвало прямо на чистую рубашку…

* * *

– Как тебя зовут на этот раз? – услышал он голос Двойника и весь задрожал от отвращения к нему, такому чистому и благополучному, такому занятому и серьезному Тот, хороший, стоял возле окна и курил. Он был высок и строен, уверен в себе и всегда знал, что ему нужно от жизни, от каждого дня, часа и даже минуты.

– Я знаю, ты хочешь мне сказать, что я – ничтожество, что меня скоро схватят и призовут к ответу? Но я ничего не боюсь. И это не я виноват, что таким родился.

Мы с тобой – одно целое, и кто виноват в том, что тебе досталось все самое хорошее, а мне – все самое дурное?

Тебе отдали все силы, а мне – одну слабость. Признайся, ты ведь хотел бы избавиться от меня? Ну скажи, скажи, я тебя пойму и, быть может, когда-нибудь сам помогу тебе, но пока я еще не готов к тому, чтобы отправиться вслед за НИМИ… Я слишком молод, кроме того, признаюсь тебе честно, мне иногда кажется, что все это сделал не я…

Ты – это я, тогда и объясни мне, что движет мной, зачем я делаю это? Почему, когда я хотел женщину, она мне всегда с хохотом отказывала?..

– Прекрати, – отозвался Двойник и загасил сигарету в пепельнице. Взгляд у него был печальным, словно у обреченного человека. – Ты сам себе все это придумал.

Ведь ты же сам говоришь, что мы с тобой – одно и то же.

Тогда почему же я – могу, а ты – нет? И почему ты не хочешь найти в себе силы, чтобы воспротивиться своим желаниям? Кроме того, ты вовсе не такой, каким себя представляешь. Ты же был с Ольгой Христиансенс? И она ничего не заметила. Не заметила подмены, понимаешь?

Больше того, на следующий день она снова пришла сюда, чтобы встретиться с тобой…

– ..с тобой! – вскричал он. – И у меня все с ней получилось только потому, что я представил себе, что я – это ты, понимаешь?

– Ты ведешь сразу несколько жизней, но они следуют не параллельно, как это бывает иногда у людей, а расходятся, словно лучи, в разные стороны. Ты бы собрал их все вместе… Разве ты не понимаешь, случись что с тобой, мне тоже будет конец? Ведь ты в моей ванне разрезал трупы, ты думаешь, ОНИ не найдут следов?

– А ты поезжай, поезжай отсюда, брось меня, брось… – Он, скорчившись и состроив страшную гримасу, забегал вокруг Двойника, как отвратительный полубезумный шут, которому не хватало только красного веселого колпака с бубенчиками. – Брось, как свою сгнившую руку, а еще лучше – ногу! Но только знай, если ты меня бросишь, я принесу в жертву твоей порядочности и чистоплюйству много-много молоденьких девушек… Я приведу их сюда, одну за другой, я осчастливлю их лоно, сделаю своими наложницами, и мы сыграем здесь прекрасный спектакль. Театр одного актера, может, слышал? Ведь они уже давно сыграли свои роли, они просто не знают об этом…

– Зачем ты зарезал буфетчицу на автостанции и почему тебя тянет именно в эти грязные места? Что тебе за дело до этой простушки? Возомнил себя богом?

– Оставь меня в покое. Я убил ее, потому что она видела меня, видела, как мы с той дурехой говорили в кафе, а потом ушли вместе… Что ты так смотришь на меня? Не смотри, слышишь, НЕ СМЕЙ НА МЕНЯ ТАК СМОТРЕТЬ! Я счастлив, я несказанно счастлив уже тем, что у меня есть ты, ты, который принадлежит мне всецело и находится в моей власти. И вся твоя беда знаешь в чем?

– В чем?

– В том, что ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МЕНЯ УБИТЬ. Да, я слаб, я нервен, я извращенец, я некрофил, я сластолюбец, я эгоист, я бездарь, я порочен до самого дна, я люблю только свои ощущения и деньги, на которые могу купить эти самые ощущения, но тем не менее Я СИЛЕН!

Понимаешь, ты, ты!.. – Он тяжело дышал, пот катился градом с его гладкого, холеного лба. – А ты – низшее существо, которое я ненавижу больше всего на свете.., ты – не в состоянии убить меня, чтобы самому вырваться из этого ада! Я не могу овладеть женщиной, которая мне понравилась, а ты не можешь убить меня. Мы и слабы и сильны одновременно. Я только не понимаю, почему ты всегда молчишь? Ты что, не умеешь разговаривать? Ты только и можешь, что водить кистью по холсту и писать эту пошлятину!..

– У тебя есть краски и кисти – пиши и ты. Кто тебе мешает?

– Мне мешает тот, который забрал себе весь талант.

Скажи, почему ты не оставил мне ни капли таланта? Тебе никто не говорил, что ты талантлив во всем? – Он оскалил зубы – ровные, безукоризненные, белые, как китайский фарфор. – Ты талантлив даже в той боли, которую приносишь мне, ты хотя бы это понимаешь?

– Не кричи. Сегодня снова приходила Ольга Христиансенс. Она серьезно больна, а ты не хочешь ее навестить. Ведь она любит тебя… Быть может, она бы и смогла тебя понять.

– Нет, она любит тебя. В том-то все и дело. И вообще, сколько можно говорить об одном и том же… Не смотри на меня так, твои глаза сейчас вонзятся в мои и прожгут их насквозь. Быть может, когда-нибудь ты все же наберешься смелости и избавишь меня от МОЕЙ боли, ты понимаешь, о чем я говорю… Те наслаждения и чувство пресыщенности, которые длятся подчас мгновение, – что ты можешь знать о них? Разве ты знаешь, какую цену мне приходится платить за то, чтобы я оставался жив? Я нахожусь в постоянном напряжении, мой мозг не знает покоя, я пытаюсь избавиться от призраков, которыми кишат мой дом и моя голова, но они все равно неотступно преследуют меня и душат, душат во сне и по вечерам, когда всем кажется, что я так умиротворен и счастлив… Ну вот твой взгляд и потеплел – ты жалеешь меня, мой дорогой Двойник? Ты, наверно, смотришь на меня и думаешь, и чего это он разговаривает сам с собой, да? Представляю, сколько вопросов ты бы хотел задать мне. Так задавай. Спроси меня, как умерла моя Ева. Твоя Ева.

– Не называй ее так, у нее было совершенно другое имя. И если у тебя несколько жизней и несколько имен, если ты пытаешься прожить в нескольких ипостасях, то это не значит, что все такие же, как ты, и хотели бы стать похожими на тебя. Оставь в покое хотя бы ту, которая сделала тебя счастливым.

– Счастливым? И это говоришь мне ты, ты, который украл ее у меня? Мерзавец, какой же ты мерзавец, и как же я тебя ненавижу… Ты опять так смотришь на меня, что мне хочется спрятаться от тебя под стол… Но нет, я не боюсь тебя. Ты не сделаешь этого, никогда не сделаешь, в этом-то твоя беда…

Он подошел к своему Двойнику, протянул руку… Ему вдруг показалось, что он ощутил теплую плоть.

– Ты как будто живой… Как будто ты – ЕСТЬ.

* * *

Крымов метался по огромному загородному дому в поисках Нади, потому что не мог поверить, что ее здесь нет. Разбитое окно нарисовало ему фантастическую картину: Надя превращается в гигантскую птицу и, пробив мощным клювом окно, вылетает, рискуя быть пораненной осколками стекла, из дома, летит в сторону трассы, где сбрасывает с себя остатки человеческой одежды, красной одежды…

Тому, кто увез ее отсюда, не повезло: на этот раз снегопада не было и на дороге остался четкий автомобильный след. Вот уже час как вокруг дома бродят оперативники, что-то ищут, задают Крымову вопросы, рискуя быть оскорбленными или даже избитыми им же. А он совершенно не может взять себя в руки, он напоминает сумасшедшего…

Шубин сидел в гостиной и вспоминал Новый год.

В доме было тепло – сейчас холодно; здесь были все четверо – теперь только двое; тогда в воздухе пахло праздником – сейчас пахнет смертью и страхом; была надежда – теперь она умерла.

К нему подошел Сазонов. У него в руке была бутылка с пивом, на усах остался пенный след…

– Ну, мужики, вы и вляпались! По уши. И девок своих не уберегли. Где их теперь искать? Раз Земцову увезли, значит, надо было хотя бы за Щукиной присмотреть. Ты сегодня уезжаешь в М.?

Шубин молча кивнул головой. Солнечный день, залитая светом гостиная, нестерпимый блеск и сверканье снега за окном – все это никак не вязалось с тем, что происходило в его душе, где было черным-черно и душно. Он задыхался от бессильной злобы, от того, что его, как дикого зверя, загнали в тупик и теперь в любую минуту могли убить… И это ожидание смерти или нового известия о чьей-нибудь смерти действовало ему на нервы, лишало сил.

Он уже не знал, где можно искать Юлю. Весь М. был перерыт полностью, обойден каждый дом, каждая постройка, погреб и сарай. Все конторы и заводские цеха, две местные фабрики, магазины и школы, ателье и парикмахерские – везде, куда только мог поместиться ЖИВОЙ человек, побывали люди Кречетова, да и просто местные жители, которые волей-неволей оказались участниками этих масштабных поисков. Земцова словно сквозь землю провалилась.

В поисках участвовал и Ерохин, они вместе с Шубиным объехали на одолженном у соседа снегоходе окраины города, побывали в домике на берегу – том самом, который Виктор собирался подарить своей возлюбленной Наташе Литвинец.

Игорь, который вот уже несколько дней находился в сомнамбулическом состоянии, войдя в дом, только и сказал:

– А ты, оказывается, живешь на два дома.

На что Ерохин лишь пожал плечами и вздохнул:

– Если бы не это несчастье, я бы тебе мог показать свое хозяйство… Но тебе сейчас не до этого.

– У тебя здесь тепло, ты что, топишь, даже когда отсутствуешь?

– Так не мерзнуть же! У меня здесь на базу свиньи, две коровы, я прихожу кормить, убирать за ними, могу и сам позавтракать, у меня и в холодильнике всегда что-нибудь можно найти. Не хочешь, кстати, перекусить?

– Нет, – махнул рукой Шубин, направляясь к выходу. – Я, честно говоря, и сам не понял, зачем мы сюда приехали. Ты же не мог увезти Земцову, ты же находился рядом со мной. Просто твой дом – последний из списка, в котором мы еще не побывали. А теперь вот и побывали.

Я не знаю, где ее искать, понимаешь?

– Интересно, а как же вы ищете людей, которые живут в городе, ведь он огромный, и обойти его, квартиру за квартирой, просто невозможно!..

– Да, ты прав. Здесь нужно искать НЕ НОГАМИ, А ГОЛОВОЙ. И если она не нацепила крылья, чтобы улететь в тот страшный снегопад куда-нибудь, где живут такие же сумасшедшие, как и она, то, значит, в М. существует ЕЩЕ ОДИН СНЕГОХОД, о котором никто не знает.

– Но мы же осмотрели ВСЕ реально имеющиеся.

– А почему это вы решили, что этот снегоход должен изначально принадлежать кому-то из жителей М.? А что, если тот, кто охотился за Юлей, приехал в М. из С.? Ведь снегоход – это уникальное средство передвижения.

Я просто уверен, что по Волге, по определенным протокам, между островами можно добраться до вашего города самым кратчайшим путем, как, скажем, это можно было бы сделать на моторке летом. Ты понимаешь меня?

– Вот об этом-то я почему-то и не подумал. А что, если действительно человек на снегоходе приехал из С.?

Если по автотрассе расстояние между ними примерно семьдесят километров, то по реке, да между островами, напрямую – километров сорок-пятьдесят, а то и меньше.

Да только этот вариант разрабатывать еще сложнее! Ведь в такой снегопад ни одного следа не найдешь… Неужто будете проверять всех ваших владельцев снегоходов?

– Если бы только наших. Это может быть человек и с этого берега, из какой-нибудь деревни… Короче, надо действовать.

Вернувшись в С., Шубин первым делом поехал к Сазонову, и началась большая работа по поиску снегохода.

Нашли две частные фирмы, торгующие ими, составили список всех проданных снегоходов (их оказалось всего пять штук), а потом пригласили председателя общества охотников и рыболовов, чтобы дополнить список владельцами этих машин. Крымов, познакомившись с председателем, стал пытать его насчет старых, опытных охотников, которые охотились бы не только по области, но и на Алтае (ему не давала покоя голова алтайского марала, шерсть от которой, пропитанная специфическим раствором, каким пользуются таксидермисты, была обнаружена на резиновых сапогах с обрубками ног Сажиной), и тут неожиданно всплыла фамилия Морозов.

– На Алтае побывал только Сашка Морозов! Классный был охотник, – говорил похожий на писателя, бородатый и ухоженный, председатель общества охотников и рыболовов Игнатов; на вид ему можно было дать лет пятьдесят, хотя на самом деле было шестьдесят два. – Он браконьерил, конечно, все об этом знали, но страшно завидовали. Красивый, статный, словом, настоящий, так сказать, классический образчик русского охотника. С него бы картины писать, да только погиб он. В автокатастрофе. Добирался из Карелии, куда он тоже любил ездить охотиться, автостопом. Водитель грузовика уснул, и они вместе с машиной рухнули в пропасть.

– Он погиб?

– Разумеется! Но если вы хотите узнать, присутствовал ли кто из наших на похоронах, то я отвечу так: нет.

Никто его в гробу не видел, говорят, что его останки похоронили прямо на той трагической трассе родные того самого водителя, по вине которого он и погиб. Но я не думаю, что если бы Сашка чудом остался жив, то не объявился бы здесь за эти десять или даже больше лет. Ведь эта история приключилась году в восемьдесят восьмом или даже раньше, точно не припомню. А что это он вас так заинтересовал? Конечно, у него был снегоход, и на оленя он ходил на Алтае, но ничего такого, из-за чего им могла бы заинтересоваться прокуратура или просто милиция, за ним не водилось… Вот браконьерство – это да!

А так – он мирный был, хороший мужик, одним словом.

– У него была семья?

– Была. Но они с женой и детьми жили порознь, даже в разных квартирах, хотя, говорят, нормально ладили друг с другом. Сашка стихи писал, пытался писать прозу и даже отправлял какие-то рассказы в «Новый мир», кажется… Но там, в Москве, говорят, и своих писателей полно, что им за дело до какого-то простого охотника? Хотя, я так думаю, если бы его увидела какая-нибудь редакторша, то не устояла бы, все бы напечатала только за одни глаза его… Жалко мужика, сгинул почем зря.

– У вас есть его адрес?

– Конечно, есть. Да я его и так, по памяти помню:

Лермонтова, 15, квартира 8.

– А его жены?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Она к тому же еще и под своей фамилией жила. Я, честно говоря, даже не уверен, что они зарегистрировали свой брак.

– Ну а как ее хотя бы звали, помните?

– Людмила, кажется… Хотя нет, не буду врать, не помню.

– А где он хранил свой снегоход?

– В сарае возле дома, я сам лично видел. Помню, зашел к нему как-то, не успел в подъезд войти, он меня окликнул – в сарае возился, снегоход как раз чинил. Я не с пустыми руками к нему шел, дело у меня к нему было…

Мы с ним хорошо так выпили, закусили яблоками мочеными. Словом, хорошо посидели… Вот смерть какая страшная, нелепая!

– А что за дело у вас к нему было?

– Да хотел попросить его жену сделать чучело совы.

Правда, не для себя…

– Она у него что, была таксидермисткой?

– Да, дома работала.

– Так как ее зовут, Людмила, говорите?

– Кажется, все-таки Людмила.

– А где она жила?

– Не знаю, потому что дома у нее ни разу не был, я птиц и головы переправлял через Сашку…

– ..а сами имели комиссионные за посреднические услуги?

– А почему бы и нет? – засмеялся мелким извиняющимся смешком Игнатов, приглаживая и без того приглаженную бородку цвета крепко заваренного чая.

– А можно предположить, что у этого самого Морозова был семейный бизнес: он привозил шкуры оленей, кабанов, лосей, а его жена мастерила из них чучела и продавала?

– Конечно, можно. Но только вряд ли это бизнес – слишком громко сказано. Если она в год сделает два чучела – какой же это бизнес? Это огромный труд, а вот сбыть, продать такое чучело – задача еще потруднее.

Игнатов ушел, а Крымов отправился с Шубиным на Лермонтова, 15.

В квартире номер 8 давно уже никто не жил. Соседи слово в слово повторили рассказ Игнатова о трагической гибели «охотника от бога» Морозова Александра Васильевича. На вопрос Крымова, не приходили ли сюда, на эту квартиру, жена и дети покойного, ему ответили отрицательно: мол, никто не приходил, родные Морозова, кажется, уехали в другой город. Но самое удивительное заключалось в том, что никто из соседей ни разу и не видел ни жену, ни детей Морозова, и даже не знали, сколько у него этих самых детей.

Тема охотника была временно закрыта.

Что касается поисков жены Морозова, предположительно Людмилы – женщины, владеющей редким ремеслом таксидермиста, то они за неделю так ни к чему и не привели. Были вызваны специалисты-биологи с биофака университета, которые знали всех таксидермистов наперечет, но ни у одной женщины-таксидермистки не было мужа по фамилии Морозов, и тем более охотника.

* * *

…Шубин очнулся – кто-то сильно тряс его за рукав.

Он повернул голову и увидел склонившегося к нему Сазонова, от которого разило, как от бочки с пивом.

– Ты уснул, Игорек. Поднимайся, дорогой, работенка есть кое-какая…

Игорь замотал головой, прогоняя призраки и видения, роившиеся в его сознании во время этого короткого и болезненного сна. Ему снилась Юля, и беременная Щукина почему-то с фужером шампанского в руке, и Крымов, и Ерохин, и все-все, кого он знал и с кем встречался последние дни или даже годы… Сотни лиц, какие-то далекие и гулкие голоса из прошлого, обрывки разговоров и издевательская шлягерная музыка просто-таки выворачивали наизнанку его душу. Он не ожидал от себя такой реакции на потерю… А ведь он потерял ее. Потерял Юлю. И как бы он ни пытался отогнать от себя это слово, оно все равно преследовало его, звучало в голове, как под куполом церковного свода, как фрагмент звукового ряда его же собственных сновидений.

– Какая еще работенка? Что случилось? – Он оглянулся, но, увидев Крымова, курящего возле открытого окна, вздохнул с облегчением: он был ПОКА жив.

– Мне только что позвонили из М….

– Что? Неужели ее нашли?.. – Шубин был не готов, не готов к тому, чтобы услышать, что нашли то, что осталось от Юли… Он мог бы зажмуриться, чтобы только не увидеть то, что превратит в картинку слова Сазонова, но не зажмурился – не успел.

– Ничего страшного… Я имею в виду, это не связано с НЕЙ, – успокоил его Сазонов и громко икнул. – Извини, брат, но я всегда после пива икаю. Так вот. Кречетов нашел на Графском озере, прямо на самом берегу, что-то вроде склепа… Он сказал: большая прямоугольная яма, прикрытая шифером. Прикинь! А там все, что осталось от Литвинец, Дины и Сажиной… Такие дела. А я же ему еще раньше звонил, поищи, говорю, на этом вашем мрачном озере… Но он мне объяснил, что рядом с берегом не искал, потому что там камыши, ил, место топкое, как болото, а там, оказывается, глина! И знаешь, кто нашел это захоронение (если так можно назвать, конечно, эту яму, где все эти тела были сброшены кое-как)?

– Знаю, – вдруг сказал Шубин. – Это лиса? Ведь лиса, скажи? Там водятся лисы?

– А ты откуда знаешь?

– Да это я звонил Кречетову насчет лисы. У меня в Ростове дело одно было, девушка пропала, а видели ее в посадках, где она собирала дикую смородину… Так вот, свидетеля, который видел ее там еще в сентябре, нашли аж в январе. Взяли в школьном зооуголке лису, повезли наместо…

– Я что-то не понял, почему именно лису?

– Понятия не имею. Может, собаки не было. Я тогда еще совсем зеленый был, думал, что так и надо… Ну так вот, не перебивай. Эта самая лиса и разрыла труп.

– Значит, Кречетов тебя послушал… Хотя у меня такое ощущение, что меня здесь держат за идиота… – ухмыльнулся Сазонов, так в душе и не поверив Шубину. – Собирайся. Поедем. Только вот не представляю, как это вы, мальчики, будете со мной расплачиваться: Петр Васильич то, Петр Васильич – это…

– За что расплачиваться? – огрызнулся до сих пор молчавший Крымов. – За то, что вместе с трупом Литвинец твой Кречетов найдет тела наших девчонок? Какой же ты шкурник, Сазонов, будь моя воля – давно бы выпер тебя из органов. Ты же шагу не ступишь, пока тебе не заплатят. Сколько людей мне на тебя жаловались. Ты что, в милицию ради денег пошел? Знаешь, зачем я открыл свое агентство? Чтобы таким вот, как ты, альтернатива была. У людей горе случилось, они в милицию бегут, а ты разворачиваешь их на сто восемьдесят градусов и футболишь ко мне… Да я, если хочешь знать, собирался делать деньги только на раскормленных боровах, которым нужно проследить за своими женами-шлюхами…

И если бы мне не приходилось платить тебе, экспертам (которые и так и так должны были проводить эти же самые экспертизы!), вашим же агентам, то, поверь, я бы и не драл по три шкуры с клиентов…

Шубин с ужасом слушал, как не на шутку разошедшийся Крымов лепит в лицо позеленевшему от злобы Сазонову правду-матку, и лихорадочно соображал, что бы такое сказать, чтобы его утихомирить и не позволить Петру Васильевичу отказаться помогать им. Ведь в той ситуации, в которой они оказались, им двоим было явно не под силу справиться с навалившимися на них проблемами. Как могут они вдвоем искать убийцу, обладающего феноменальными способностями или средствами перемещения в пространстве, так хорошо ориентирующегося во всем, что касается деятельности агентства, и так умело затягивающего петлю на шее самого Крымова, если у них не осталось самого ценного – веры в себя?! Исчезновение Юли и Нади совершенно выбило их из колеи. Крымов так и вовсе сошел с ума, раз позволяет себе говорить такие вещи Сазонову прямо в глаза. Чего он хочет этим добиться? Может быть, Сазонов изменится и станет вкалывать на них бесплатно? Или девчонки из НИЛСЭ будут ночами работать на агентство за красивые глаза Крымова? Люди сидят без денег и выполнят любую работу, даже если им и придется перешагнуть через собственные принципы, именно ради денег, ради того, чтобы прокормить своих детей…

Шубина понесло. Он и сам был готов разразиться проклятиями в адрес несуществующего монстра, зовущегося большой политикой, который превратил красивый кукольный совдеповский театр в грязный балаган, кишащий обезумевшими и потерявшими свою былую яркость и выразительность потрепанными куклами с оторванными руками и ногами, с выколотыми глазами и черными провалами вместо ртов… Совершая механические, запрограммированные движения, они как будто хотели реанимировать свой вечный спектакль, но у них уже не оставалось сил…

Игорь, так четко представивший себе эту картину, едва сдержался, чтобы не наброситься на Крымова и закрыть ему рот… Но тут вдруг Сазонов, побледнев и схватившись за сердце, упал на кресло и закрыл глаза. Он тяжело дышал.

Крымов обхватил ладонями свое пылающее лицо и теперь в страшном смущении смотрел на совершенно белого Сазонова.

– Петя, что с тобой? Тебе вызвать врача? – спросил он, подойдя к нему и взяв его за руку.

– Да пошел ты… – не глядя в его сторону, проговорил, едва дыша, Сазонов. – Самый умный нашелся.

И без тебя все знаю. Да только и ты не без греха. Мы вот тут отношения выясняем, а у меня из головы не идут твои Земцова и Щукина… Не время сейчас кулаками размахивать. Предлагаю оставить часть людей здесь, чтобы до конца и как следует обследовать дом, а мы с вами прямо отсюда, напрямик, на снегоходах – я договорился с ребятами – поедем в М. и посмотрим, что там раскопала лиса на берегу Графского озера… Ишь ты, какое название… Знал бы этот граф или тот, в честь кого назвали это болото, для чего и кто облюбовал его… Что вы на меня так смотрите? Со мной все в порядке. Просто давление упало… Или поднялось? Но это неважно.

Он быстрыми шагами направился к выходу, Шубин с Крымовым последовали за ним. И каждый из них думал об одном и том же – что или КОГО найдут они на дне ямы… И не окажутся ли там Юля с Надей.

* * *

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что я стала тебе в тягость…

Жанна сидела на диване, обняв и прижав к груди подушку, и раскачивалась всем телом. Никогда еще Борис не видел ее в столь подавленном состоянии. Полное безразличие, граничащее с помешательством, сквозило в ее взгляде, в посветлевших прозрачных глазах, полных слез и глубоко затаившейся боли. Она устала бояться, устала ждать смерти, которую пообещала ей какая-то спятившая незнакомка, а потому не нашла ничего лучшего, как вернуться в свою квартиру. Тем более что позвонивший ей Крымов сказал, что Юля пропала, что, возможно, с ней случилось несчастье и что оставаться на ее квартире тоже стало небезопасно.

Жанна, которая и без того чувствовала себя обязанной Юле за то, что взвалила на нее свои проблемы с зечкой, связала исчезновение Земцовой именно с этим и теперь просто-таки изводила себя чувством вины перед ней. А что, если Юля погибла из-за нее? Кроме того, теперь каждая вещь в квартире Земцовой стала напоминать о Юле, а вечерами Жанне слышался ее голос…

– Нет, что ты, как ты можешь такое говорить? – Борис придвинулся к ней и взял ее руку в свою. – Прекрати, ты же знаешь, что я люблю тебя.

Она скосила глаза в его сторону и усмехнулась:

– Ты.., любишь меня? Но кто, как не ты, в течение вот уже нескольких дней пытался доказать мне, что это я убила собственную мать?! Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Ты задаешь мне такое количество глупых вопросов и надеешься, что я ничего не пойму? Ты спрашиваешь меня, зачем моя мать принялась зимой, в жуткий холод мыть окна. Тебя интересует, какими суммами, как ты выражаешься, «ворочала» моя матушка, чтобы внушить мне мысль о том, что именно мне, и никому другому, была выгодна ее смерть. Ты измучил меня вопросами о ее любовнике… Но ведь это были ЕЕ любовники, а не мои, и я не могу знать, занимали они у нее деньги или нет… Я устала, смертельно устала от немых упреков, которыми полны твои на первый взгляд обычные вопросы.

Чего ты хочешь от меня?

Он ждал от нее этой реакции давно, и теперь, когда ее наконец прорвало и она заговорила так, как может заговорить только выведенный из терпения нормальный, рассерженный человек, он с облегчением вздохнул. Но не только потому, что понял, что с ней все в порядке и психика ее пока еще выдерживает следующие один за другим стрессы, а еще и потому, что все его сомнения, заложенные в его сознание Крымовым, исчезли, оставив лишь горький след сожаления о той бестактности, с которой он задавал ей эти, связанные со смертью ее матери, вопросы.

– Извини меня… Но меня сбил с толку Крымов.

Только обещай мне, что ты не скажешь ему о том, что я выдал его. Крымов, в сущности, хороший сыщик, он разбирается в людях и может безошибочно определить причину, заставившую человека пойти на преступление. Но я рад, что относительно тебя он ошибся…

– Боже мой! И ты, Борис, ты попал под его влияние или, может, пытался даже выполнить какое-то его задание, задавая мне все эти дурацкие вопросы? Какие же вы жестокие! Как вы могли заподозрить меня в убийстве мамы? Ладно бы Крымов, но ты, Борис, ты?!.

Она постепенно пришла в бешенство и, отшвырнув от себя подушку, накинулась с кулаками, причем не шутя, на потрясенного таким неожиданным ее поведением Бориса, повалила его на диван и принялась бить его по щекам.

– Негодяй! Подлец! Как ты мог?.. За что мне все это?..

Руки у нее опустились, и она рухнула лицом вниз на подушку, рядом с Борисом. Плечи ее вздрагивали, а из горла вырывался тонкий щенячий скулеж… Она была такая маленькая, несчастная, всеми брошенная и обманутая, что Борис, вдруг почувствовав сильнейшее волнение и прилив нежности к этой хрупкой и инфантильной женщине, не заметил даже, как обнял ее и крепко, насколько это возможно, прижал ее к своей груди. Он повернул к себе ее заплаканное осунувшееся личико и принялся покрывать его поцелуями, второпях, страстно, впиваясь горячими губами в ее мягкую и тонкую кожу на щеках, покусывая мочки ушей и верхнюю губу, такую упругую, такую сладкую…

Намотав на одну руку ее длинные скользящие волосы, другой он начал расстегивать пуговицы ее блузки. Он целовал ее, полуживую от обрушившихся на нее новых ощущений, уже прямо в губы долгим, страстным поцелуем. Он не понимал, как же могло такое случиться, что он поддался Крымову и допустил мысль о том, что Жанна – убийца?!

Однако одно только это слово «убийца» сослужило ему, как оказалось, не только плохую службу – оно же позволило ему разрушить все преграды, которые существовали между ними и препятствовали близости, к которой они оба стремились всю эту осень. Ведь именно этот эмоциональный взрыв, который последовал за его стремлением во что бы то ни было узнать, причастна ли Жанна к смерти своей матери или нет, привел к этой открытости чувств, этой естественности и искренности, которых так не хватало ему для того, чтобы понять, что же такое представляет собой это таинственное и замкнутое существо, именуемое Жанной. Ведь именно прочная оболочка таинственности и скрытности не позволяла ему признаться ей в том, что он просто изнемогает от желания. И что, как не любовь, не позволила ему накинуться грубо (и он бы это смог, не будь таких трагических обстоятельств ее жизни, которые так сковывали его!) и взять ее пусть даже и силой?

Теперь же, потеряв всякий стыд, они предавались любви на диване, где еще совсем недавно она, рыдая, упрекала его в предательстве…

Перламутровая пуговка-жемчужинка отлетела и покатилась по полу под стол… Медленно, как бы лениво, сползла на пол и юбка, увлекая за собой блузку; на подлокотнике дивана покачивался тонкий светлый прозрачный чулок, в то время как другой, пристегнутый к крохотному кружевному пояску, нервно дергался в промежутке между диваном и стеной. Совершался один из древнейших актов близости между человеческими существами, вынужденными долгое время скрывать свои инстинкты, свою тягу друг к другу. И никакие звонки, никакие внешние проявления вторжения в их отношения посторонних звуков не могли бы остановить их, прервать на полувздохе, полудвижении, полуисторжении…

Потные, прижавшись друг к другу и продолжая пребывать в судорожно-сладостной истоме, Борис с Жанной обменялись усталыми улыбками удовлетворенных любовников.

– Какие же мы были идиоты… – пробормотал он, промокая тело своей возлюбленной лоскутом шелка, случайно оказавшимся на диване. – Ты прости меня, что я заставлял тебя так долго страдать…

Но она, не дав ему договорить, приложила свой указательный пальчик к его губам, приказывая молчать:

– Тес… Давай-ка немного поспим, у меня глаза сами закрываются… – Она потянулась за шерстяным пледом, который тоже почему-то оказался на полу, под брюками и рубашкой Бориса. – Укрой меня, и.., давай поспим…

И они уснули, прикрывшись теплым пледом, утомленные и счастливые. И никто из них не услышал, как открылась сначала одна дверь, потом другая и на пороге комнаты, где они спали, возник силуэт высокого и широкоплечего мужчины. Он некоторое время стоял, молча наблюдая за ровным дыханием спящих, потом, тяжело вздохнув, достал из кармана смятый толстый конверт и швырнул его на стол.

Потом он прошел на кухню, сел за стол, достал из внутреннего кармана тяжелой меховой дохи початую бутылку коньяку и жадно присосался к ней ртом. Сделав несколько больших глотков, он взял половинку лимона с блюдца, обмакнул его в сахарницу и только после этого сунул его, облепленный сахаром, себе в рот. Закусил.

Сильно сморщился, даже дернулся от оскомины всем телом и шумно выдохнул, промокнув выступившие на глазах слезы.

Глава 13

– Ты, жалкая скотина, выродок, выпусти меня отсюда! Я тебе не Земцова и молчать не буду, ты понял? Тебя скоро схватят, повесят на тебя всех собак и все то, чего ты, быть может, и не совершал!

Она кричала до тех пор, пока не поняла, что ОН ее не слышит. И даже здесь, в темном и сыром подвале, куда ее бросили после долгочасового переезда (ее везли связанную и укутанную во что-то темное и кусачее, как верблюжье одеяло), она снова позавидовала Земцовой уже по той причине, что та была хотя бы ОДЕТА. На Наде же ничего, кроме трусиков, не было. Она знала, что замерзнет здесь, что подхватит воспаление легких и умрет.

Однако у нее с каждой минутой появлялись все новые и новые силы, рождаемые ненавистью. Как же она ненавидела того, чьи руки видела на руле машины. Обычные мужские руки. Он, маньяк, решил истребить их агентство, запугать их и уничтожить, чтобы весь город содрогнулся от ужаса и захлебнулся в крови невинных женщин…

Груди ее уменьшились в размерах и затвердели, стали похожими на маленькие яблоки, кожа покрылась «гусиными» пупырышками. И все это Щукина определила на ощупь, потому что ничего не могла увидеть – кругом была просто невероятная чернота!

Она бросилась на дверь и стала колотить в нее ногами. И еще – кулаками.

– Выпустите меня отсюда! Господи, миленький, помоги мне.., не дай умереть во цвете лет! – бормотала она, понимая, что не для того ее сюда бросили, чтобы тут же и выпустить. Над ней еще покуражатся всласть, поиздеваются и только потом прикончат.

Представив себе эту жуткую картину, она кинулась в противоположную сторону от двери, за которой находился ее будущий мучитель.

– Ты, скотина, точишь ножи? Урод, мы же тебя найдем, и я сама лично, сама лично уничтожу тебя, разорву вот этими руками…

Она, выставив вперед руки, как слепая, бежала вперед, натыкаясь на стены и заледеневшие углы стен, и не могла понять, где она вообще находится. Это был не подвал – таких длинных подвалов не бывает. Это был подземный ход, но только классный, сделанный на совесть…

Вот только куда он вел?

Надя бежала, не чувствуя уже замерзших ног, наступая на что-то теплое, мягкое и пищащее – КРЫСЫ! Ей вдруг захотелось стать крысой, обрасти шерстью, чтобы согреться. Но сколько бы она ни бежала, ни билась лбом о какие-то острые выступы, света впереди не показывалось. Зато в нос ударил странный и очень знакомый запах, который потом исчез, стоило ей свернуть влево.

Она не помнила, сколько прошло времени с тех пор, как она начала свой бесконечный и неистовый бег. Бег на месте? А что, если она кружится, как на цирковой арене, и сама не знает об этом? Она вспомнила детскую сказку о лягушонке, который утонул в кувшине со сметаной лишь только потому, что потерял веру в спасение, в то время как другой лягушонок сучил лапками до тех пор, пока сметана не превратилась в масдр, и тогда он легко выбрался из кувшина на волю…

Оказаться голой, в одних трусиках, в подземелье, да еще и в такую январскую стужу – что может быть опаснее и нелепее? Хотя о какой нелепости можно думать, если на карту поставлена сама жизнь. И кто услышит ее крики или истерический хохот в этом богом забытом месте?

Силы кончались, терпение – тоже, не говоря уже о невозможности переносить холод. Казалось, все внутренности окаменели и застыли, обрели минусовую температуру.

И в эту минуту Щукина услышала какой-то скрежет, звуки удара чем-то металлическим о землю, словно кто-то далеко копал мерзлый грунт… Должно быть, она сейчас выйдет на кладбище….

Надя растерянно остановилась, увидев впереди голубоватый свет, и поняла, что плачет. От ненависти не осталось и следа. Была лишь острая жалость к себе. Внезапно вспомнились и мнимая беременность, и все те надежды, которые были с ней связаны, и странный брак с Чайкиным, этим извращенцем, который заставлял ее играть роль покойницы…

И вдруг она увидела его, увидела, как если бы ей приснился кошмарный сон… Он шел к ней, раскинув руки, и смотрел на нее немигающими глазами… Он поймал ее, он заманил ее сюда, это все он, ОН, ЧАЙКИН!!! И никто во всем городе не догадывается, кто стоит за этими кровавыми убийствами, и никто НЕ УЗНАЕТ, потому что через несколько минут Надя действительно превратится в бездыханное тело, такое желанное для некрофила Чайкина. А Крымов?.. Крымов когда-нибудь узнает о том, на чьих руках кровь этих несчастных студенток?..

Она остановилась перед Чайкиным и протянула руку.

– Мне надо было раньше догадаться, – проговорила она посиневшими от холода губами и, закатив глаза, упала…

* * *

– Так ты выращиваешь грибы?

Юля стояла посреди ярко освещенной теплицы и смотрела, как растут шампиньоны. Вернее, она не могла, конечно, видеть сам рост, но их аккуратные белые шляпки на черной жирной земле вызывали странное чувство несвоевременности и нелепости этой экскурсии по Мишиному хозяйству.

Но еще больше она была удивлена, когда в другой теплице, тоже наполненной светом, она увидела целые плантации земляники!

– Кто бы мог подумать, что здесь, под землей, растут грибы и земляника? Мне это не снится? Только вот я никак не могу взять в толк, как же это ты умудрился все это построить, да еще сделать так, что этого никто не заметил…

– Почему же? Заметили.

Совершенно сбитая с толку, Юля пожала плечами:

– Послушай, разве не ты мне сказал, что ты тоже от кого-то прячешься. Я из скромности не стала тебя расспрашивать, но тут получается, что ты меня обманул!

Или ты работаешь на кого-то, кто тебя и укрывает?

– Правильно. Ты умная девочка, и тебе очень идет мой свитер. Ты, кстати, не замерзла?

– А ты, наверно, решил меня согреть? А заодно и изнасиловать меня среди кустов земляники или клубники?

– Да не собираюсь я никого насиловать. Конечно, я не железный, но и не насильник, – Миша даже отошел от нее в сторону и теперь молча наблюдал за тем, как она, забывшись, склонилась и сорвала с грядки несколько спелых ягод.

– Можно мне съесть прямо здесь и сейчас? Ведь они чистые? – И она, не дождавшись ответа, сунула в рот сразу две крупные земляничины, вымазав красным соком губы. – Вот это класс! Слушай, возьми меня к себе, а? Я тебе буду щи варить, а ты позволишь мне есть вот это чудо и грибы, их я тоже люблю… Хотя, честно говоря, я никак не привыкну к мысли, что все это мне не снится.

Да, верно говорит Крым…

Она запнулась, густо покраснела и с трудом сглотнула: проговорилась. Она проговорилась.

Но, оглянувшись на стоящего сзади Мишу, Юля поняла, что он ничего не услышал. Ей просто повезло. Но впредь надо быть осторожнее и не говорить ничего лишнего.

– Миша, все это, конечно, замечательно, но мне пора. Я не верю, что отсюда невозможно добраться до города…

– А я такого и не говорил. Это первые дни все было настолько занесено снегом, что мне пришлось больше двух часов откапывать калитку. Как ты думаешь, если бы можно было дойти до города, до магазинов, стал бы я печь хлеб?

– Скажи, ты кто, уголовник? Ты сбежал из тюрьмы?

– Да ниоткуда я не сбежал. Просто мне надо было где-то отсидеться. Но это мое дело, понимаешь? Ты уйдешь и, быть может, все забудешь, а я постоянно буду думать о том, что ты кому-нибудь проговоришься обо мне…

– И поэтому ты предпочтешь меня убить?

– Слушай, ну сколько можно говорить о насилии и убийствах? Ты что, переела детективов? Не все же насильники и убийцы, в самом-то деле. Я – нормальный человек, и когда-нибудь, бог даст, ты сама сможешь убедиться в этом. Вон видишь белая миска? Набери туда клубники столько, сколько сможешь съесть, и я отвезу тебя в город. Ты куда хочешь сначала: в милицию или на автостанцию? Ну что ты так на меня смотришь? Не веришь, что я тебя отпускаю?

Она действительно не верила. Кроме того, у нее не было денег на дорогу. Единственное, что она могла сделать, это постараться вернуться к Ерохину, в его дом. Но что, если он уехал? Навряд ли Игорь сидит там и ждет, пока Юля найдется сама. А оставаться на морозе у калитки ерохинского дома ей не хотелось.

Вот как бы узнать, дома он или нет? А если назвать его фамилию этому Мише, откуда ей знать, какая будет реакция? Может, он и прячется-то от него? Хотя кто такой Ерохин, чтобы от него прятаться?..

Она молча собирала ягоды, после чего они с Мишей вернулись в дом.

– Скажи, а где ты был целое утро? Я проснулась, позвала тебя, а мне никто не ответил…

Когда она произнесла эти слова, они уже вышли из теплицы во двор и Миша, вдруг резко повернув голову, сделал кому-то знак рукой. И она это заметила. Он надеялся на то, что она не заметит, а она…

Сердце ее забилось, и под ложечкой засосало от страха. А ведь она чувствовала, что Миша здесь живет не один. Ну конечно, не один. Тогда с кем же? Их ДВОЕ?

На снегу появилась чья-то тень, Юля бросилась в другой сарай и заперлась там изнутри.

Через щель в грубо сколоченной двери она увидела медленно удалявшегося в сторону ворот Мишу. Он шел навстречу своему подельнику. А кому же еще?

Какой-то неприятный запах стоял в сарае. Юля повернула голову и увидела нечто большое, приваленное к стене и прикрытое бурой тряпкой. Дрожащими руками она сорвала ее, и из горла ее вырвался крик: это было разрубленное на куски человеческое мясо!

* * *

Графское озеро томилось под снегом. Оно напоминало присыпанное густым слоем белой пудры зеркало, обрамленное роскошной оправой из заснеженного соснового леса. Все здесь дышало таким покоем и тишиной, что казалось невероятным, чтобы где-то под землей таились призраки невинно убиенных девушек. Над озером сияло чистой голубизной высокое и холодное небо. Казалось, солнце еще не проснулось – лучи его были бледными, словно замороженными. Хотя золотистый свет его все равно играл на поверхности ровного снега, заставляя его искриться слюдяным радужным блеском.

Несколько хмурых мужчин стояли возле черного прямоугольника, напоминающего большую разрытую могилу, и смотрели, как на дне его Шубин и Кречетов – оба в рабочих рукавицах – собирают и укладывают в большие полиэтиленовые мешки останки погибших девушек. То, что одно тело принадлежало когда-то Лене Сажиной, не вызывало никакого сомнения – места расчленения в области бедер совпадали с теми обрубками, которые находились сейчас в с-ском морге у Чайкина. Другие части тел необходимо было исследовать, чтобы доказать, что они действительно принадлежали Дине Кирилловой и Наташе Литвинец.

Мешки погрузили сначала на один снегоход, затем, что не уместилось, на второй. Двое оперативников повезли этот страшный груз в город, с тем чтобы потом переправить его в областной центр для проведения судебно-медицинской экспертизы.

Чайкин, приехавший в М. вместе с Шубиным и Крымовым и не находивший себе места после того, как узнал об исчезновении жены, долго смотрел вслед удалявшимся по снежному полю снегоходам, не в силах выразить охватившие его чувства, главным из которых было некоторое облегчение: все-таки среди тел погибших он не обнаружил Надиных останков. Но это еще ни о чем не говорило.

Еще одно чувство терзало его, когда он смотрел на стоявшего рядом Крымова. Он испытывал к нему ненависть и страдал при мысли о том, что это ПО ВИНЕ Крымова и именно ИЗ ЕГО ДОМА была похищена и увезена Надя.

– Вот черт, кто бы мог подумать, что здесь вырыта такая огромная могила… – без конца повторял Кречетов, не веря своим глазам. – Да вы только поглядите, как ровно она сделана, а размеры, размеры-то?! Там же и вглубь можно пройти, если нагнуться… Подержите-ка меня, – он спрыгнул вниз и стал рассматривать дно действительно очень ровной прямоугольной ямы. – И стены глинистые, окаменевшие…

– А это, случаем, не выход из подземелья? – спросил, заглядывая вниз и при этом морщась, словно яма источала зловоние, Крымов. – Дайте-ка я тоже спрыгну…

И он спрыгнул. Чтобы выбраться оттуда, им пришлось бы карабкаться по выступам, сделанным оперативниками на одной из сторон ямы.

– Да здесь же просто земля промерзла, а если ее немного подкопать, то проход расширится… Ну-ка киньте нам лопаты! – послышался голос Крымова.

Им дали одну лопату, и Крымов принялся раскапывать проход.

– Ты вот. Кречетов, сколько лет в М. живешь?

Кречетов, который стоял и смотрел, как Крымов копает, пожал плечами:

– Да я всю жизнь здесь живу. А что? Вы, городские, только упрекать и умеете. А кому бы из вас в голову пришла мысль о том, что на берегу всем известного водоема может оказаться могила, да еще к тому же такая СТАРАЯ!

Мы здесь все обследовали, каждый куст, каждый метр земли, а она – почти в воде…

Между тем Крымов все копал и копал. Время от времени он вытирал пот со лба ладонью и давал себе время передохнуть.

– Слушай, Кречетов, а разве ты не знал, что под вашим городом еще в начале века немцы вырыли подземелье? Что у твоих предков были большие проблемы с канализацией и прочими коммуникациями, и все из-за этого разветвленного подземного хода?

– Да что это за ход? О чем ты?

– А то, что у этого подземелья несколько выходов, и все к водоемам, к Волге, например… И что там оружие прятали, тоже никогда не слыхал? Что коренные жители – немцы, готовясь к войне, организовывали там склады с припасами, потому как знали – не оставят их в покое… Так ведь и случилось? Им, бедолагам, дали 24 часа, чтобы они освободили город, подогнали к берегу баржу, погрузили всех немцев и отправили на поселения в Сибирь и Казахстан…

– Знаешь что, Крымов, может, там действительно и было подземелье, да только никакого отношения к Великой Отечественной оно иметь не могло… Может, когда раньше и прокопали какие-то стратегические подземные ходы, но скорее всего они имели отношение к местной тюрьме, которую разрушили уже в наше время, в шестидесятые годы… Но на том месте сейчас стоят мельница и водокачка… И навряд ли эти ходы сохранились…

– На мельнице, между прочим, – подал голос Шубин, – должен стоять дом какого-то купца, он перенес его с того места, где сейчас находится дом Удачиной.

– Так он и есть там. Крепкий добротный дом, сложенный из бревен, – отозвался из ямы Кречетов. – Ты же сам там недавно был!

– Я? Когда?

– Да это же теперь дом Ерохина, он его купил лет пять тому назад…

– ..и собирался подарить Литвинец?

– Вроде так, – пожал плечами Кречетов, который и сам-то знал об этой истории понаслышке. – Но что же за изверг такой мог так расправиться с девчонками? Ладно эта Литвинец, она со всеми мужиками в М. гуляла, хотя и ее жалко… А остальных-то за что? Особенно жалко Дину, отец ведь с ума сойдет. Я вот только одного не пойму – а где же тогда Трубникова?

Но ему никто не ответил.

Чайкин, который стоял совсем рядом с ямой, вдруг понял, что она пуста, – Крымов с Кречетовым исчезли.

И тут же появились вновь. Задрав головы, они молча смотрели на тех, кто оставался наверху.

– Вы чего? – спросил Шубин. – Чего там увидели, что онемели? Еще нашли кого?

И Чайкин, словно его кто толкнул в спину, тоже спрыгнул в яму.

– Там Надя? – спросил он, чувствуя, что на него боятся смотреть и отводят взгляды. – Ну что вы молчите?

Он подошел к разлому, напоминающему полузаваленный лаз, и, пригнувшись, вошел в темноту. Первые несколько мгновений он ничего не видел, а только слышал, как позади него Крымов кому-то объясняет, что они нашли настоящий ход в подземелье высотой даже побольше, чем эта яма…

И вдруг Чайкин увидел приближающееся к нему светлое пятно, которое постепенно приобрело очертания обнаженного женского тела. Он подумал о том, что видит перед собой подвешенный труп, но тот почему-то двигался, словно раскачивался от несуществующего ветра.

– Мне надо было раньше догадаться, – услышал он тихий и очень знакомый голос и через мгновенье увидел уже распростертое возле его ног тело женщины с длинными темными волосами.

Он, не ожидавший увидеть здесь ЖИВОГО ЧЕЛОВЕКА, тотчас нагнулся и поднял ледяное тело. Она, эта несчастная, могла быть еще жива.

Прижимая ее к себе, он, пятясь, вышел из пролома и оказался на дне ямы. Кречетова с Крымовым там уже не было.

– Надя! Господи… – услышал Чайкин голос сверху, и в яму спрыгнули сразу несколько человек. Они выхватили из его рук неподвижное, похожее на мертвое, тело Нади, и почему-то Крымов, скинув с себя шубу, завернул в нее девушку. – Она жива! Чайкин, где ты ее нашел? Мы же только что были там и ничего не видели! Она в обмороке, она замерзла… Господи, да как же она оказалась здесь, в этом подземелье? Она может умереть… Где снегоходы?

Но они не могли вернуться так быстро. Надо было что-то делать. У Кречетова в кармане оказалась фляжка с разведенным спиртом. Мужчины поснимали с себя меховые куртки, шубы и устроили прямо на снегу ложе для Нади. А она действительно была похожа на покойницу: губы синие, лицо белое, и дышит едва-едва…

Крымов сам вливал ей в рот спирт, растирал ей снегом щеки, пока они не порозовели, но в сознание она до приезда снегоходов так и не пришла.

* * *

Надя весь день и вечер бредила, выкрикивая имя Чайкина, умоляя отпустить ее и не убивать… Несколько раз, приподнимаясь на подушках, мокрая от струящегося по ее лицу и заливающего глаза пота, она, выставив вперед руку, говорила вполне, казалось бы, осознанно и внятно, обращаясь к кому-то невидимому:

– Это Чайкин, схватите его… Это он всех убил…

И Юлю тоже он… – а потом падала, обессилев, и погружалась в забытье.

Слова «кладбище», «извращенец» и тому подобные слетали с ее губ тоже только в связи с Чайкиным.

И если бы не Крымов, который дежурил у постели больной, то Чайкина запросто могли бы арестовать по подозрению в убийстве Земцовой. Ведь только Крымов знал об интимной жизни Чайкиных, был в курсе Надиной проблемы, которая заключалась в том, что она подозревала своего мужа в некрофилии. Но подозрение – еще не есть сам грех. И Крымов понимал это. Окажись на его месте другой, более эгоистичный человек, он мог бы запросто воспользоваться ситуацией, чтобы устранить соперника. Безусловно, только Крымов и мог понять, что в Наде просто-напросто говорит ее уязвленное женское самолюбие, не желающее мириться с тем, что ее мужа не устраивает ЖИВАЯ ЖЕНЩИНА, что ей, молодой и полной сил, он предпочитает мертвых. И хотя Крымов в ответ на ее откровенный рассказ о некрофильских фантазиях мужа посоветовал ей поискать причины его такого странного поведения в ней самой, она даже не захотела его слушать, уверенная в своей правоте и в том, что Чайкину нет и не может быть никакого оправдания.

Кречетов, который тоже, оказывается, был лично знаком с Чайкиным, глядя на несчастного судмедэксперта, слушая бред Щукиной, не мог взять в толк, о чем это она говорит и как можно связывать Лешу с какими-то убийствами? Хотя при других обстоятельствах он, быть может, и обратил внимание на слова подобной больной.

Тем более что она, можно сказать, одной ногой была в могиле как в прямом, так и в переносном смысле. И никто до тех пор, пока она не придет в себя, не сможет узнать, как Надя оказалась в подземелье, да еще и в почти голом виде.

Что касается самого подземелья, то по Надиному следу пустили служебную собаку, специально привезенную в М. на снегоходе из областного центра. Такая экстренная мера была вызвана тем, что дороги еще не были расчищены и М. был буквально отрезан от внешнего мира, а обнаруженное захоронение на берегу Графского озера требовало срочного расследования, и только служебная собака могла привести оперативников к тому месту, откуда пришла полумертвая Щукина.

Однако примерно через четверть часа после того, как в подземелье спустились вооруженные оперативники, Кречетову по рации передали приказ о немедленном прекращении операции. Когда он сообщил об этом Крымову с Шубиным, которые в это время находились в больнице, дежурили в палате Щукиной, Крымов немедленно, из кабинета главного врача, связался с Сазоновым и попросил его узнать по своим каналам причину столь странного решения руководства М-ского ГОВД, но ответного звонка от Сазонова он так и не дождался: телефон отключился. Или же его отключили. И если последнее верно, то Кречетов со своей группой, выходит, спутал планы высшего руководства. Иначе как объяснить, что разработанный во всех подробностях план операции по обнаружению места нахождения преступника, подписанный соответствующими лицами, был ими же и отменен, причем в срочном порядке.

Крымов, глядя на помертвевшую телефонную трубку, недоумевал. Кто-то невидимый поставил перед ними очередное препятствие. Но кто? Кому понадобилось вмешиваться в ход следствия, как не преступнику или его сообщнику? Неужели этот маньяк-убийца живет среди людей, маскируясь под работника ФСБ или прокуратуры, а то и вскарабкался на самый верх?.. Но ведь чтобы издать такой приказ, необходима поддержка С-ского УВД, и, быть может, Сазонов что-то уже узнал, но вот связаться с ним теперь невозможно… Неужели телефон в больнице прослушивался работниками ФСБ? А почему бы, собственно, и нет?

– Игорек, ты что-нибудь понимаешь? – спросил Крымов стоявшего в дверях кабинета главного врача Шубина. – Тебе не кажется, что все происходящее с нами в последнее время попахивает ЧЕРТОВЩИНОЙ?

– Кажется, Женя, кажется. Но мне сдается, что это орудуют местные черти, а потому нам надо действовать самостоятельно. Пусть кречетовские опера выходят из-под земли, а мы спустимся. И без собаки. Вот только возьмем фонари, спички. Пистолет у тебя есть?

Шубин кивнул.

– Вот и отлично. Пусть Чайкин подежурит у Нади, а мы поедем на Графское озеро. Я просто чую, что мы взяли след… Хорошо бы еще выпросить у ребят собачку… Ну что, поехали?

– А если позвонит Кречетов?

– НЕ ПОЗВОНИТ… – Крымов кивнул на телефон. – Эти ублюдки отключили телефон, а ведь это больница… Пусть берут все грехи на себя. Поехали быстрее, может, повезет, и мы встретим их прямо там, тепленькими… Главное сейчас – раздобыть фонари или, на худой конец, пару керосиновых ламп… Думаю, главврач нам в этом поможет.

Над М. висела огромная снежная туча. Казалось, еще немного, и город скроется с глаз, превратится в ровную белую снеговую пустыню, похоронившую под собой дома и жителей.

Крымов с Шубиным летели по улицам на снегоходе в сторону Графского озера. Шум мотора был единственным звуком, свидетельствовавшим о том, что в этом городе еще кто-то жив…

– Сейчас бы на охоту! – прокричал в ухо Шубину Крымов, сворачивая на центральную дорогу, ведущую к набережной. – Если все хорошо закончится, куплю себе снегоход, и будем с Надей ездить в лес охотиться на лосей… Ты видел, ей сегодня было уже намного лучше. Если бы не снотворное, она бы уже давно проснулась, пришла в себя и все рассказала… А ты не знаешь, что это за дом? Прямо как картинка из швейцарской курортной жизни…

– Это дом Ерохина.

– Он буржуй, этот твой Ерохин. Если честно, что-то он мне не понравился… Ты извини, я понимаю, он твой друг. А тебе не приходило в голову, что ЭТО ОН УБИЛ ЛИТВИНЕЦ? Ты думаешь, я ничего не понял? Думаешь, что я идиот и не догадался, что это ОН вызвал тебя в М., чтобы показать что-то, имевшее отношение к убийству его любовницы? Признавайся! Ведь это не Кречетов обнаружил одежду Литвинец? Просто вы надеялись, что в этой кутерьме я ничего не пойму? А Щукина какова? Ничего мне не сказала! Вы все как будто бы мне не доверяете, но почему?..

Крымов кричал, а потом голосовые связки не выдержали, и он замолк, закашлялся.

Шубин молчал. Он действительно потерял всякую осторожность в разговоре о Литвинец, но разве до Ерохина ему было и до обещания хранить молчание по поводу найденного на крыльце ерохинского дома узла с вещами Литвинец?

Однако, проезжая мимо его ВТОРОГО дома, Шубин обратил внимание, что сюда тоже ведут следы от снегохода. Но Ерохин никогда и не скрывал, что у него в сарае стоит снегоход. Только в момент исчезновения Земцовой этот снегоход находился именно там, Шубин сам его видел собственными, что называется, глазами. Так стоит ли сейчас удивляться тому, что Виктор перемещается по городу именно на этом транспортном средстве, тем более что он в этом доме держит живность?..

И все-таки после слов Крымова Шубин испытал неприятное саднящее чувство вины, замешанной на подозрении. Да, безусловно, он был виноват перед Крымовым, поскольку скрыл от него такую важную информацию, но разве мог он предполагать, что Крымов, этот бездельник, привыкший пользоваться результатами чужого труда, да к тому же еще погрязший в бесчисленных любовных авантюрах, когда-нибудь выберется из своего уютного загородного гнездышка и проявит себя таким активным образом? Тот Крымов, с которым Шубин жил, можно сказать, бок о бок вот уже целую неделю, был полной противоположностью Крымову, который в сознании так и остался для него ТАМ. В ГОРОДЕ… Этот же Крымов, который сейчас уверенно вел снегоход по м-ским улицам, был способен на многое. Неужели они все – и Земцова, и Щукина, и сам Шубин – так ошибались в своем шефе?

И еще один вопрос мучил Шубина: ради кого Крымов рванул в М. и стал совсем другим человеком: ради Щукиной или ради Земцовой?

Но при мысли о Юле и о том, что люди Кречетова вполне могли уже обнаружить ее в подземелье, ему стало нехорошо.

На берегу Графского озера снегоход, развернувшись, остановился возле вытоптанной поляны, в центре которой зияла прямоугольная черная яма. Они опоздали. Это было понятно уже на выезде из города, где они обратили внимание на многочисленные следы снегоходов, на которых, очевидно, и возвращались в город люди Кречетова.

– Тем лучше, – проговорил Крымов, соскакивая на снег и отряхиваясь от снега. – Спички не забыл?

Вооружившись пистолетами и прихватив с собой две керосиновые лампы, одну лопату (на случай, если придется столкнуться с завалом), свечи, пачку печенья и два мотка веревки, Крымов с Шубиным спустились в яму и, пригнувшись, пролезли в разлом, после которого они уже смогли выпрямиться в полный рост.

– Мне кажется, что я знаю, почему ОНИ приказали приостановить операцию, – сказал Крымов, зажигая фитиль лампы и надевая на нее стеклянный колпак. – И хотя тебе это покажется бредом, думаю, мы влипли по самые уши…

* * *

Кречетов вышел из кабинета своего начальника взбешенный. Операция, которую он разрабатывал всю ночь и на которую ушло столько сил, из-за которой из С. была даже доставлена служебная собака, наверняка способная найти этого мерзавца, сгубившего столько душ, была отменена по такой тривиальной причине, что у него даже язык не поворачивался произнести ее вслух своим подчиненным.

Войдя в свой кабинет, где его поджидали совершенно сбитые с толку оперативники – Челобанов, Шаров, Зимин, Скворцов и Серегин со своей собакой, тот самый, которого прислал в М. Сазонов, – Кречетов, сев за свой стол, достал сигареты и закурил.

– Мужики, вы мне можете, конечно, не поверить. Но есть предположение, что подземелье, которое расположено под нашим прекрасным городом, выходит напрямую к ракетной точке…

Послышался тройной свист – это свистели на выдохе удивленные услышанным Шаров, Скворцов и Челобанов.

– А при чем здесь эта могила? Ведь она находится в двадцати километрах от города! Они что же, думают, что немецкие кроты, которые прорыли это подземелье, добрались и до Графского озера? Но зачем?

– Возможно, что они и не соединяются – я имею в виду эту могилу и подземелье, но если соединяются, то вас могли бы пристрелить, как крыс, без предупреждения, только лишь за то, что вы приблизились к скрытому военному объекту. Я пытался, как мог, объяснить им, что девушка не могла пройти двадцать километров под землей в голом виде и остаться живой, но понял, что Савченко этот приказ спустили сверху…

– Вообще-то у меня тоже была такая мысль, – сказал Зимин, – и знаете почему? Да потому, что слишком уж качественно прорыт этот подземный ход, чтобы не имелось на это какой-нибудь стоящей идеи. Те люди, которые действительно, как кроты, пропахали столько километров под землей, имели перед собой какие-то конкретные цели. Либо им просто хорошо заплатили. Я думаю, что этому подземелью лет сто, не меньше. До того, как на этом месте возник наш город, здесь было нечто вроде хутора, а точнее, отгороженная каменным забором территория, на которой находился замок какого-то графа. Понятное дело, что жил он не один, у него было хозяйство, мельница… Словом, это было подобие государства в государстве. После прихода Советской власти замок превратили в тюрьму! И если этому графу подземелье нужно было для хранения зерна или вина, а также в военных целях, то после того, как здесь появилась тюрьма, с помощью подземных ходов организовывались побеги. Не исключено даже, что с ведома руководства тюрьмы…

– Слушай, Зимин, откуда ты все это знаешь? – Кречетов не находил слов – до того ему весь этот рассказ показался детской сказкой. – Ты еще скажи, что в замке жил людоед!

– Да вы сходите в местный краеведческий музей и почитайте! – покраснел Зимин и замолчал.

– Между прочим, – сказал Челобанов, – я лично слышал, что Графское озеро появилось здесь в шестидесятых годах, что раньше на его месте был просто источник, который соединялся с Волгой. Но после того, как один из его протоков был повернут в сторону мельницы, на месте источника и появилось озеро…

– Ты хочешь сказать, – вдруг оживился Кречетов, – что могила, которую мы нашли, могла быть одним из выходов из подземелья и что она оказалась в метре от озера СЛУЧАЙНО?

– Конечно! Какой идиот копал бы прямо у воды, понимая, что она в любой момент может хлынуть в подземный ход… Это просто чудо какое-то, что земля здесь глинистая и что этот ход не размыло и не залило водой. Другое дело, что столько лет прошло, а никто из местных жителей не обнаружил эту яму и не свалился в нее… А что касается ракетной точки, то наверняка, прежде чем ее построить вблизи города, зная о существовании такого огромного подземелья, о котором до сих пор ходят легенды, все входы и выходы из него ЗАВАЛИЛИ.

– Почти все… – уточнил Челобанов. – Я просто уверен, что этот подземный ход тянется от озера к мельнице.

И черт бы побрал эту ракетную точку – нам не дали пройти до мельницы… А ведь если существует этот выход – или вход, – то о нем наверняка знал и убийца. Теперь я уверен, что это с ним Литвинец проводила время на озере, не зная о том, что находится в прямом смысле одной ногой в могиле…

Зазвонил телефон. Кречетов взял трубку. Послушав немного, удивленно пожал плечами:

– Конечно, проводите… Я жду. Да, кстати, Удачина вернулась из С.? Понятно. А что слышно про Фомину Людмилу? Не нашли еще, где она снимает квартиру? Ну что ж, работайте дальше. Крымова не видели? Он не звонил? Странно все это…

Он положил трубку и обвел всех присутствующих тяжелым взглядом. Усталое бледное лицо, плотно сжатые губы – выглядел он не лучшим образом: видно было, что подсечка начальства сделала свое черное дело – Кречетов был выбит из колеи. Все понимали, что появление в городе директора частного сыскного агентства Крымова напрямую связано с исчезновением и убийствами девушек, и для самолюбивого Кречетова представлялся уникальный случай проявить себя и доказать, что и он как сыщик чего-нибудь да стоит. Тем более что Дина Кириллова и Наташа Литвинец жили именно в М., а теперь еще выяснилось, что и тела их нашли на территории Графского озера… Кому, как не Кречетову, заместителю начальника уголовного розыска города М., надо, кровь из носу, найти убийцу?! И кому, как не Кречетову, надо бы воспользоваться ситуацией, чтобы утереть нос легендарному Крымову – этому выскочке, хапуге и ничтожеству (он знал это по слухам и от своего начальства), делающему деньги на горе других?!. И если Шубин и Земцова, с которыми Кречетов познакомился раньше, чем с Крымовым, сразу же вызвали в нем симпатию – они оказались простыми в общении и производили впечатление людей, которые сами, ни на кого не надеясь, добывают информацию и работают, можно сказать, на износ, – то Крымов сразу ему не понравился и показался Кречетову обыкновенным городским снобом, решившим лишь ради разнообразия и экзотики приехать в М.

И вот сейчас, глядя на своих ребят, которые и сами-то готовы были рискнуть чем угодно, чтобы проникнуть в подземелье и выйти на след убийцы, Кречетов лишь тяжко вздохнул и проговорил, чувствуя, что от него ждут какого-то решения, какого-то знака:

– Будем действовать по обстановке. Сидите пока на местах, а ко мне тут пришли…

Все вышли, оставив Кречетова одного в кабинете.

И даже крупная красивая овчарка, казалось бы, понимая, что дело дрянь, следуя за своим хозяином, оглянулась и посмотрела на Кречетова долгим, удивленно-печальным взглядом.

Юрий Александрович подмигнул ей и тотчас увидел входящую в кабинет высокую, в норковой шубке и норковом капоре, молодую женщину с дорожной сумкой в руках.

– Это вы Кречетов Юрий Александрович? – спросила она взволнованно. Видно было, что она очень нервничает и просто не знает, куда себя деть. Кроме того, у нее был вид человека, который может в любую минуту передумать и сбежать…

– Да вы успокойтесь, на вас прямо лица нет, – вежливо и даже заботливо произнес Кречетов, предлагая ей сесть на стул напротив него. – Как вас зовут и что случилось?

– Меня зовут Нина Гоппе… – Маленькие узкие руки ее теребили шоколадного цвета замшевые перчатки. Кречетов отметил про себя, что он впервые, пожалуй, видит перед собой такую красивую и пышно одетую молодую даму, да еще и с таким странным именем – Нина Гоппе.

«Она немка», – подумал он и полностью сосредоточил свое внимание на посетительнице.

– Смелее, Нина Гоппе. Что с вами случилось?

– Пока ничего… Но это ПОКА, понимаете? Я сейчас вам что-то расскажу и уйду, вернее, уеду, я наняла снегоход, и если бог мне поможет, мне удастся выбраться из этого проклятого места… Все началось в прошлом году.

Я приехала сюда на острова с мужем, отдыхать… Вообще-то я немка, но сначала жила с родителями в Сибири, затем вышла замуж и уехала в Москву, а в прошлом году, повторяю, я отдыхала здесь, в М., на островах и встретила одного человека… Он мой ровесник, а муж был на восемнадцать лет старше меня… Словом, я бросила мужа и вышла замуж за этого парня, его зовут Андреем. Понимаете, я бросила все, абсолютно все… – Голос ее задрожал, она всхлипнула и судорожно вздохнула, давая себе передышку; при этом кончик ее носа покраснел, а под ресницами скопилась темная влага. – Но жизнь у нас не заладилась. И знаете почему?

– Почему? – Кречетову доставляло неслыханное удовольствие слушать эту совершенно незнакомую ему, прелестную женщину. Он даже забыл о том, что произошло каких-то пару часов назад…

– Да потому, что в вашем проклятом городе все пьют!

Все, без исключения… Вы извините, что я говорю так неровно, спотыкаюсь, и у вас может сложиться обо мне не правильное впечатление… Но это же болезнь какая-то!

Андрей был чудным парнем, он так ухаживал за мной, у нас было все прекрасно, пока я не обнаружила, что он пьет, причем пьет ОДИН! Уединится на кухне и пьет, даже не закусывая… Господи, и зачем я вам все это говорю…

– Да вы говорите-говорите… – Кречетов налил в стакан воды и придвинул поближе к ней. – Вот, если хотите, выпейте водички.

– Андрей – алкоголик. Его выгнали с работы, у нас кончились деньги, которые мне давал еще Марк, мой бывший муж… Правда, он продолжает мне присылать кое-какие деньги, но все тратится на водку! Я продала почти все свои платья, дорогие, между прочим… Но здесь они уходили за бесценок. Продала, конечно же, драгоценности, и тоже, как вы понимаете, за четверть цены.

Здесь не понимают толк ни в вещах, ни в бриллиантах.

Так вот, теперь я подошла к самому главному. Вот скажите, это предосудительно, когда женщина ничего не умеет делать?

– В смысле?.. – не понял Кречетов.

– В прямом. Понимаете, я вообще ничего не умею делать, разве что готовить, ну, как все женщины… У меня нет профессии, потому что при муже я жила очень хорошо и ни в чем не нуждалась. А здесь это не принято.

Я оказалась выброшенной из социума… Пойти преподавать в школу я не могу, хотя прекрасно знаю русскую литературу и немецкий, потому что дико боюсь детей. Мне так и кажется, что они забросают меня тухлыми яйцами или прострелят мне глаз из рогатки… Вы не смейтесь, у меня именно такое представление о сегодняшней школе.

Короче, так. Я пошла в домработницы. А так как в вашем городе только один более-менее приличный дом, где не пьют и где хозяева в состоянии оплатить мой труд, то вы, наверное, уже догадались, У КОГО я работала?

– И у кого же? – Кречетов был потрясен уже самым началом рассказа Гоппе. Кроме того, он был очарован красотой этой женщины и чувствовал, как в его организме происходят вполне конкретные изменения и пробуждаются желания. Он, не ожидавший от себя такой реакции на присутствие женщины, да еще и в своем рабочем кабинете, извинился и закурил.

– У Лизы Удачиной!

Ну конечно, ему бы и самому догадаться!

– И что, она вам не заплатила?

– Почему же не заплатила, еще как заплатила. Она в этом плане порядочный человек. Только слишком уж много странностей было в этом большом доме… Вот скажите мне, к примеру, почему в то время, как я убираюсь в доме, Лиза куда-то уходит с книжкой или вовсе запирается от меня? В отличие от Василия, скажем. Вот он от меня никогда не прятался и даже иногда помогал мне убираться, переставлял мебель…

– Извините, а вы когда-нибудь видели, чтобы он работал в своей мастерской? – спросил Кречетов, помня о том, что по этому поводу ему рассказывал Шубин, который утверждал, что картины, находящиеся в мастерской Василия, написаны давно и что он вообще не художник.

– Если честно, то нет. Но он объяснял это отсутствием вдохновения. Мое же личное мнение – он наркоман.

Я убирала у него в комнате и несколько раз видела в мусорной корзине одноразовые шприцы, ватные тампоны в крови и все такое прочее… Я хорошо разбираюсь в подобных вещах, потому что у моего бывшего мужа старший сын умер от передозировки, это была страшная трагедия… Так вот. Василий говорил, что Лиза делает ему пенициллиновые инъекции, и я, само собой, притворялась, что верю ему. Мне же нужна была работа! Я совершенно не могу обходиться без денег, мне постоянно нужны деньги на еду, на краску для волос, извините, на разные женские мелочи… Кроме того, я совсем не могу обходиться без масла и хорошего кофе. Да что я вам говорю о каких-то глупостях. Дело-то не в том, что Вася наркоман. Он – человек безобидный и тихий, а вот Лиза – она очень странная. Сначала я думала, что она… Впрочем, об этом, наверно, говорить не стоит…

Она замолчала, достала из кармана платочек и промокнула слезы.

– Просто мне показалось, что она СЛИШКОМ сильно любит своего сенбернара. Как женщина… Вы понимаете, ЧТО я имею в виду?

Кречетов пребывал в эйфории… Он не знал, что с ним происходит: все, что произносила эта женщина, казалось ему песней. Он верил буквально каждому ее слову. Он даже подался вперед, чтобы быть поближе к ней – ведь от нее дивно пахло духами. Он делал глубокие вдохи и чувствовал себя на седьмом небе: каким анахронизмом выглядело это чудесное создание на фоне прокуренного, обшарпанного, с синими стенами, служебного кабинета с заплеванным полом, посыпанным пеплом сигарет.

– Я не сказала еще одну важную вещь: Лиза запрещала мне афишировать то, что я работаю у нее в качестве домработницы. Поэтому мне приходилось выбирать время, чтобы никто не видел меня входящей в ее дом. Вы можете себе такое представить?! Больше того, об этом не должен был знать и мой муж! Но я пошла на это, потому что понимала, что у богатых, как сейчас говорят, свои причуды… Кроме того, мне за это очень хорошо платили.

Вы так смотрите на меня… У меня что-то не так? Глаз потек? – Она лизнула уголочек платка, смочив его слюной, и осторожным заученным движением вытерла нижние веки. – Так нормально?

Она была так мила и непосредственна, что Кречетов поклялся себе, что сделает все от него зависящее, чтобы ее никто не обидел, чтобы ей было хорошо.

– Да нет, я посмотрел на вас просто потому, что… всего лишь хотел задать вам один вопрос: вы не знаете, откуда у Удачиной так много денег?

– Знаю, конечно. Да и весь город знает… У нее же муж – крупный бизнесмен, я даже видела его фотографию в альбоме, там много фотографий… Они с Лизой в Ялте, на море, среди пальм и цветов, как в раю… Это совершенно точно, что она живет на его деньги. А приносит или привозит, словом, доставляет ей наличные деньги один мужчина довольно приятной наружности…

– А откуда вам известно, что именно этот человек привозит деньги? Он что, передавал их в вашем присутствии?

– Да что вы! Нет, конечно. Просто я приметила одну закономерность: Лиза расплачивалась со мной и отправляла за покупками именно после приезда этого мужчины, да и настроение у нее улучшалось… Кроме того, в этот день бывал в отличном расположении духа и Вася.

– Так что вас привело ко мне, дорогая Нина Гоппе?

– А то, что приблизительно полторы недели тому назад, когда я готовила обед на кухне, мы с Васей разговорились о Наташе Литвинец. Я слышала, что ее убили…

Так вот, я очень хорошо помню этот день, когда она должна была прийти к нам, то есть к Лизе и Васе, на шашлык. Мы еще думали, что будет дождь, но его не было, а Наташа все равно не пришла… И знаете почему?

– И почему же? – Кречетов затаил дыхание.

– Да потому, что у Наташи Литвинец в тот день была одна очень важная встреча. И где бы вы думали? На Графском озере!

– И с кем же она должна была там встретиться?

– Не должна была, а именно ВСТРЕТИЛАСЬ!

– С кем же? – Кречетов начинал терять терпение.

– Да с Лизой, с кем же еще! Я сама видела их вдвоем часов в пять на озере. Наташа стояла по колено в воде, а Лиза чуть поодаль. Они были на Лизиной машине. Я еще удивилась тогда, потому что Лиза крайне редко пользовалась своей машиной. Но это точно была Лиза, они о чем-то разговаривали с Наташей, и Наташа смеялась. Знаете, быть может, кому-то это свидание покажется обычным, мол, поехали подружки на озеро отдохнуть-позагорать…

Но я-то знаю, что Лиза не из тех женщин, которые будут купаться в таком гадюшнике, как Графское озеро. Она слишком брезглива для этого. У нее же сад выходит прямо на берег Волги, там изумительное место, можно сказать, частный пляж… Вы что, до сих пор ничего не понимаете?

Кречетов пожал плечами: он действительно пока еще ничего не понимал. Ну, поехали подружки на озеро, и что же дальше?

– Я так думаю, что им надо было поговорить ТАЙНО, то есть без свидетеля, иными словами – БЕЗ ВАСИЛИЯ. Но почему? Зачем? И какие тайны могут быть у Лизы от Василия, с которым она живет и которого содержит?

– Понятия не имею.

– А я думаю, что здесь замешан мужчина.

– А вы-то как оказались на озере?

– Я?.. – Она покраснела. – Мне не очень-то ловко говорить об этом, но я была там.., с Василием… Только мы были на другом, противоположном берегу… Мы подъехали туда на велосипедах, заранее договорились еще за пару дней – я оставила в специально оговоренном месте велосипед мужа, с тем чтобы Вася мог его взять один, без меня, – он назначил мне свидание… Вы представляете себе мое удивление, когда я, решившись согрешить с этим парнем, увидела на другом берегу его любовницу или даже почти жену, да еще и в компании самой веселой девицы города М.?!

– И что было потом? – У Кречетова пропало всякое желание слушать эту немку. После того, что он узнал о ней и представил ее в объятиях молодого наркомана, он потерял к ней всякий интерес. Более того – он демонстративно зевнул, широко открыв рот и показав ей при этом все свои мосты и пломбы.

– Ничего! Мы сели обратно на велосипеды и вернулись в город. Я попросила Васю написать мой портрет – если честно, то я ревновала его к Литвинец, которую он успел написать чуть раньше, еще весной, кажется, – но он отказался, сослался на головную боль, на приближающийся дождь, которого мы так и не дождались…

– И это все?

– Нет, не все. Дело в том, что, возвращаясь домой от Василия – я вымыла у них полы, – уже вечером я встретила на улице ту самую машину, Лизину, которую видела на берегу озера, но только за рулем сидел молодой мужчина… Кажется, у него была борода, но возможно, я и ошибаюсь…

– А Лиза?

– А Лиза вернулась домой.

– Когда?

– Да вот как только я ушла от них, так она и вернулась.

– Но как вы об этом узнали, если вы уже ушли домой?

– Мне позвонил Василий и сказал, что Лиза пришла и что, если судить по ее поведению, ОНИ НИЧЕГО НЕ ЗАМЕТИЛИ.

– Выходит, и Василий видел, что Наташа была на озере с Лизой?

– Ну конечно!

– Так что же вас, Ниночка, привело к нам? Вы пришли, чтобы рассказать мне о свидании двух подруг?

– Я пришла сказать вам, что меня сегодня утром УБИЛИ…

С этими словами Нина Гоппе открыла чемодан, достала оттуда ночную сорочку и разложила ее прямо на столе перед носом Кречетова:

– Видите? Эта дырочка… В меня стреляли. Но перед этим мне звонил какой-то мужчина и передавал мне приветы от Наташи Литвинец и Дины Кирилловой…

– Чего он от вас хотел?

– Он требовал, чтобы я немедленно уехала из города.

Я спросила, кто он такой и с какой это стати я должна уехать, тем более что транспорт не ходит… И тогда он сказал мне, что… Можно, я не буду говорить… Это очень грязное слово. Но смысл заключается в том, что он возьмет меня даже мертвую, вы понимаете? Он – сексуальный маньяк! Это меня бог наказал за то, что я бросила бедного Марка! Но я позвонила ему, он ждет меня, он встретит меня послезавтра утром в Москве на вокзале, мне бы только туда добраться…

– А вы не знаете, с какой целью этот человек угрожал вам и заставлял уехать?

– Да ведь это же был ОН!

– Кто?

– Тот самый мужчина, который был тогда в машине Лизы и который убил Наташу… Разве я вам не сказала?

Я же видела его вчера! Он стоял возле моего дома и смотрел на окна моей спальни. Муж не пришел ночевать, и я из страха перед этим мужчиной тоже решила переночевать у соседки… А когда вернулась утром домой, то увидела простреленную в нескольких местах постель и вот эту рубашку… Вы представляете – меня хотели убить!

– Но как же преступник проник в дом?

– Очень просто: выбил маленькое стекло на веранде, просунул руку, открыл окно и вошел в дом… Андрей просто в рубашке родился – ведь если бы он ночевал дома, его бы точно убили… Хотите, я покажу вам пули?

Глава 14

Они приближались к сараю – Миша и его подельник.

И хотя большая шапка незнакомца была в снегу, да и сам он был похож на снежного человека, лицо его показалось Юле знакомым… Она даже замотала головой, прогоняя наваждение. Нет, это не может быть он, не может… Ведь в тот миг, когда ее увозили с ерохинского подворья, ЭТОТ ЧЕЛОВЕК находился в поле ее зрения.

Ерохин – маньяк? Возможно ли такое? Но если не он, то кто же тогда мог таким изощренным способом запутать следствие, представившись жертвой злодея, подкинувшего ему узел с вещами Литвинец? Конечно, ни в чем не подозреваемый Ерохин был доверенным лицом Шубина, он кормил его салом, вкус которого нельзя забыть… И как это она раньше не поняла, что и Миша кормил ее этим же самым салом, с мясными прослойками…

Ей бы раньше догадаться обо всем!

Между тем она понимала, что сама все испортила своим криком. Увидев сваленную в углу сарая гору мяса, она закричала, чем сразу же привлекла к себе их внимание. И вот теперь они шли к сараю, к ней; еще каких-нибудь двадцать-тридцать секунд, и с Юлей Земцовой будет покончено. И тогда уже ее крика никто не услышит – вокруг пустырь и старая заброшенная мельница. Здесь, наверно, и замучили Литвинец и Дину Кириллову… Скоты!

– И давно она у тебя живет? – донеслось до Юли – это говорил Ерохин. – Кто она?

Ну конечно, сейчас Ерохин, пользуясь тем, что она его может услышать, будет себя вести таким образом, чтобы она поверила, что он здесь ни при чем. Как будто Миша до сих пор не рассказал ему о том, что в доме живет девушка, или будто сам Ерохин ни разу не заметил в доме следы пребывания чужого человека?!

– Как ее зовут? – снова спросил Ерохин Мишу, на что тот просто пожал плечами.

Им ничего не стоило сорвать дверь сарая с петель и схватить ее, поэтому надо было срочно найти какой-нибудь другой выход, попробовать хотя бы пролезть в окно, до которого можно было добраться, подставив несколько пустых деревянных ящиков…

Обдирая ногти, Юля принялась за работу. Казалось, у нее откуда-то взялись новые силы. Между тем в дверь уже стучали, мужчины поочередно звали ее, обращаясь к ней то «девушка», то просто «ты». Просили открыть дверь и не бояться их.

Подняв с пола пустую бутылку. Юля разбила ею стекло в окне, выходящем на заснеженный пустырь, и влезла в узкий проем, едва не застряв в нем, но тут же, вся подобравшись и выдохнув из себя воздух, рыбкой нырнула в глубокий, затвердевший от мороза сугроб. Все, она была на свободе!

Ей даже показалось, что на улице не холодно. Проваливаясь чуть ли не по пояс в снег, она шла, как плыла, помогая себе руками, не видя, однако, перед собой ничего, что напоминало бы жилье. Где-то очень далеко темнели силуэты крыш, но до них она все равно не дойдет, не сможет, выбьется из сил, замерзнет…

Она не могла не услышать голоса, но и повернуть голову не осмелилась.

– Стой, ненормальная! Ты же простынешь… Тьфу ты, господи, лечил ее, лечил!.. – Это кричал Миша, обращаясь не то к ней, не то к своему спутнику, который тоже прокричал ей кое-что вслед, и от этого резкого и повелительного «Земцова, стой!» она вздрогнула, словно от удара. Остановилась. Повернулась и увидела пробирающегося к ней Ерохина. Он сделал вид, что только что узнал ее.

– Юля, да что с тобой?! Ты что, рехнулась? Ты куда бежишь? От кого? Ты думаешь, что ЭТО Я?.. – вдруг догадался он о причине, заставившей Юлю забраться в снег почти по самую грудь. – Не дури и немедленно возвращайся, ты же еще болеешь, ты же можешь подхватить воспаление легких! Что я скажу Шубину? Ну-ка марш домой! Идиотка!

Последнее слово он выкрикнул уже зло, жестко, и голос его сорвался на самой высокой ноте.

– Ты представляешь, Эдик, она приняла меня за убийцу… – проговорил он уже охрипшим голосом, не находя слов от возмущения. – Совсем потеряла рассудок!.. Юля, остановись, я тебе сейчас все объясню. Не бойся!

Она сделала несколько шагов навстречу ему и поняла, что сил уже не осталось даже на то, чтобы вернуться в дом. Виктор, между тем добравшись до нее, подхватил ее на руки и понес к калитке. Поравнявшись с Мишей, которого он почему-то называл Эдиком, он сказал:

– Ты идиот, Эдик, тебя убить мало за то, что ты натворил… – и понес дальше свою драгоценную ношу.

Первое, что он сделал, едва они оказались на кухне, это усадил Юлю поближе к горячему котлу и налил ей полстакана водки.

– Выпей, сразу согреешься… Вот чума!

Ерохин, который в присутствии Шубина почти все время молчал, теперь разошелся не на шутку: он то и дело выкрикивал какие-то междометия и соленые словечки, никак не вязавшиеся с образом скромного и молчаливого парня, каким он показался Юле вначале, хотя выглядел он при этом насмерть перепуганным и возмущенным одновременно.

– Слушай, Земцова, где тебя черти носили? Ты хотя бы представляешь себе, что испытывает сейчас Шубин, – ведь больше недели прошло с тех пор, как ты исчезла?! Как ты здесь оказалась? Эдик, а ты чего молчишь?

С ней-то все понятно – у нее крыша поехала, а ты-то?

Почему не сказал мне, что у тебя кто-то живет?

– Ну живет себе человек и живет… – Миша, он же Эдик, проворчал еще что-то недовольным тоном и замолк.

– Ты не обижайся на меня, но девушка, которая сейчас сидит перед тобой, – Юлия Земцова, сотрудник частного сыскного агентства, она работает у Крымова, ты понимаешь это или нет?

– У Крымова?

– А вот этот человек. Юля, между прочим, Эдик Астраханов – тот самый, который вел дело матери твоей приятельницы Жанны.

– Астраханов? Вы – Астраханов? – не поверила своим ушам Юля. – А почему же вы прячетесь? От кого?

– Да от самого себя он прячется, – ответил за него Ерохин. – Вбил себе в башку, что он больше пользы обществу принесет, занимаясь физическим трудом… Обиделся, видите ли, на начальство, которое не давало ему работать, уволился из органов, приехал ко мне и попросился, только не смейся, – в батраки. А мне что? Свой человек все-таки. Ты думаешь, кто мне построил теплицы, развел грибы, кормит скотину? Эдик Астраханов! Да еще условие поставил – чтобы я никому не рассказывал про него. Легко сказать! Не в Москве живем, а в М., где чихнуть нельзя, чтобы тебе не ответили «Будьте здоровы!». Но вы мне сначала расскажите, как ты попала сюда?

– Я нашел ее в подземелье, едва живую… – отозвался Эдик. – Ее чуть крысы не сожрали. Я, если честно, думал сначала, что она сбежала из лагеря. – И уже обращаясь к Юле:

– В двух километрах отсюда лагерь, бывший пионерский, так там сейчас ваше областное начальство бордель устроило, девок возит, а некоторые сбегают… Я уже двух приводил здесь, вот на этой самой кухне, в чувство, Но только они приходили ко мне ПО ЗЕМЛЕ, а вот эту барышню я нашел ПОД ЗЕМЛЕЙ… Я как раз спустился туда за грибницей и услышал какие-то звуки. Но ты же говорил мне, что все входы и выходы в подземелье засыпаны, что нашим грибам ничего не угрожает…

– Да я до сих пор не могу поверить, что ты нашел ее под землей. Бред какой-то. А ты чего молчишь? – Он повернулся к Юле. – Ты не помнишь, как оказалась там?

– Во-первых, не разговаривай со мной таким тоном, а во-вторых, последнее, что я помню, это крыльцо твоего дома, Ерохин, и тебя с Шубиным, вы идете к калитке…

Это все! Хотя.., кажется, мне в лицо сунули какую-то гадость, я стала задыхаться, а потом меня куда-то понесли.

– А снегоход помнишь? Лицо того, кто тебя нес, тоже не запомнила?

– Нет, конечно. Если бы помнила, разве приняла бы тебя ЗА НЕГО? Ты извини, но у вас там в сарае мясо…

Я подумала, что это.., человечина. Похоже, у меня и впрямь что-то с головой.

– Конечно! Это же свинина! Я собрался везти на базар, а снега столько, что и базар-то закрыт. Хорошо, на улице мороз, а то пропало бы все к чертовой бабушке…

Ты давай отогревайся, и я тебя отвезу к Шубину. Жалко, что сюда еще телефон не провели, я бы позвонил – вот бы он обрадовался! Мы уж и не надеялись тебя живой увидеть, если честно. Поешь, да поедем. Эдик тебя здесь не обижал?

– Нет, – Юля смотрела на Ерохина полными слез глазами и не могла поверить, что все ее страхи остались позади, что она может теперь расслабиться и даже спокойно поплакать. – А почему ты назвал себя Мишей?

– Да просто так… – сказал Астраханов, помогая Ерохину накрывать на стол. – Мало ли… Откуда я знаю, кто ты и откуда.

– Ну, раз ты действительно Эдик Астраханов, тот самый следователь, который вел дело Валентины Огинцевой, так, может, и объяснишь мне, что там было? Вернее, почему дело закрыли? Ты знаешь, кто за этим стоит?

– Точно сказать не могу, но перед тем, как разговаривать на эту тему даже с тобой, я должен знать, почему кто-то вообще заинтересовался Огинцевой? Ведь прошло столько времени…

И Юля принялась рассказывать ему про Жанну и странные визиты к ней зечки по имени Марина. Когда она закончила свой рассказ, они, оказывается, уже распили на троих полбутылки водки, которую Юля раньше вообще почти не пила. Раскрасневшаяся, успокоившаяся, она с аппетитом ела жареную картошку с грибами и чувствовала себя, как никогда, счастливой.

– Да, ты правильно предположила – Валентина работала с крупными суммами. И то, что я нахожусь сейчас здесь, – результат поиска источника как раз этих денег, исходного, так сказать, капитала. Действительно, ну откуда у довольно молодой женщины такие большие деньги? Я мог бы поклясться чем угодно, что Валентина не была связана с криминалом. Но не по наследству же они ей достались? Однако стоило мне развернуть бурную деятельность и всерьез заняться этим вопросом, как меня жестоко избили. А у меня, извините, семья. И хотя я с женой давно не живу, кто их с дочерью обеспечит? Я испугался, честно признаюсь…

– Но каким образом ты искал этот самый источник?

И как вышел на его след? Ведь, не случись этого, тебя бы не тронули.

– Я стал изучать ее клиентуру, особенно подробно СТАРУЮ клиентуру… Встречался с людьми, задавал вопросы, ходил от одного человека к другому, расспрашивал о Валентине, о ее связях, знакомствах. Ведь у меня была причина, по которой люди не могли отказать мне в информации, – Валентина была мертва. И я давил на то, что ищу убийцу. Тем более что так оно и было на самом деле. А уж то, что это убийство, – в этом я никогда не сомневался. Я нашел патологоанатома, который проводил вскрытие ее тела, мы договорились с ним встретиться и потолковать на этот счет, но его, представьте себе, неожиданно сбило машиной. Не нашли ни машину, ни того, чьих это рук дело… А он едва жив остался. До сих пор прихрамывает. А потом и на меня напали ночью…

Вот я и подумал, что надо бы затаиться на время, чтобы потом, когда все обо мне ухе позабудут, снова попытаться заняться этим делом.

– Но в качестве кого? – Юля хоть и опьянела, но мыслила пока еще довольно ясно. Она уже не видела перед собой спасшего ее Мишу – она беседовала со следователем Астрахановым, а потому не могла обращаться к нему, как раньше, на «ты». – И зачем вам снова рисковать своей жизнью? Или вы хотите что-то доказать самому себе?

– Да пусть даже так. Но сейчас-то все в корне изменилось: на горизонте появилась женщина, которая угрожает Жанне! Я просто уверен, что ей нужны деньги, те самые деньги, которые забрал убийца…

– Вы предполагаете, что в доме Валентины были деньги?

– Да, настоящие деньги, а не те, которые лежали в ящике. Я пытался обнаружить в квартире тайник, но мне не удалось ничего найти.

– А если это только ваши домыслы? Что, если абстрагироваться и допустить мысль о несчастном случае? И что никаких БОЛЬШИХ денег не было?

– Были! Я встречался с одним человеком, ювелиром, у которого Валентина собиралась купить одну очень дорогую вещицу… И она бы купила, если бы осталась жива…

– Вы хотите сказать, что она купила бы эту вещь, если бы ее не убили?

– Безусловно! Если бы не ограбили и не убили. Валентина была очень осторожным человеком, она знала убийцу и доверяла ему… А уж то, что она решила мыть окна зимой, – этот абсурдный ее поступок почему-то вообще не учитывался прокуратурой.

– Вскрытие показало, что причиной смерти Огинцевой стала потеря крови.

– Да, это так. Но как могли образоваться на ее теле такие глубокие порезы? Ну, один-два, не больше… Сколько я ни пытал Тришкина – он больше ни словом не обмолвился об этом деле, а потом и вовсе стал меня избегать. Да что там говорить: у меня начались неприятности и на работе. Считали, что я занимаюсь не своим делом, что никакого убийства не было, а к Жанне я хожу, потому что задолжал ее покойной матери деньги…

– Вы?

– Да нет, я никогда не был ее клиентом, но кому-то, очевидно, было выгодно представить мой профессиональный интерес именно как ЧАСТНЫЙ, денежный…

– Вы же недоговариваете! – Юля раздраженно хлопнула ладонью по столу. – Если все было действительно так, как вы мне сейчас рассказали, то ОНИ – те, кто покрывал убийцу, – должны были повесить это убийство на вас! Ведь так? Признайтесь! Именно поэтому вы исчезли, уехали из города.

Астраханов налил себе еще водки и выпил.

– У Валентины были влиятельные покровители, которые пользовались ее деньгами. И им ее смерть тоже оказалась на руку. Я не уверен, что кто-то из них убил ее, потому что они всегда могли достать деньги, чтобы расплатиться с ней. Иное дело, что каждый из них думал на другого и, подозревая, старался предотвратить какое-либо расследование…

– Вы знаете их имена?

– Конечно, знаю. Но знаю также и то, что эти люди не имеют отношения к ее смерти. Вы сейчас удивитесь, но я подозревал даже Жанну, ее дочь. Валентина вела довольно свободный образ жизни, а вот свою дочь держала в строгости. Согласитесь, что в такой ситуации дочь не может не желать свободы. К тому же, насколько мне известно, у Валентины был молодой любовник, имени которого никто не знал, но с которым она не боялась показываться на людях, в общественных местах, в ресторанах, наконец… А что, если Жанна была влюблена в этого парня?

– Вполне допускаю. Мы тоже разрабатывали эту версию, вот только найти этого парня так и не смогли. Он исчез, его не было даже на похоронах – так мне сказала Жанна. Так, может, это он убил Валентину?

– Не знаю, Юля, не знаю… Я не нашел в их квартире ни одной вещи, которая могла бы принадлежать мужчине. Валентина при всем своем легкомыслии (если так вообще можно назвать ее желание проводить время с тем, кого она любит) не приводила своего любовника домой.

Разве что он иногда провожал ее до двери…

– А может, Валентина знала о том, что Жанна влюблена в него, и просто не хотела ее провоцировать?

– На эту тему можно говорить до бесконечности.

– Эдик, можно, я буду вас так называть? (Он кивнул головой в знак согласия и грустно улыбнулся.) Поедемте сейчас к Крымову и Шубину, у вас появилась возможность помочь следствию, не выходя из тени. Ни одна душа не узнает, что вы – это вы. Но я просто уверена, что мы должны объединить наши усилия и попытаться распутать этот сложный узел взаимоотношений Огинцевых, потому что именно на лестничной клетке Жанны были обнаружены ноги Лены Сажиной… Понимаете? Все связано. Вы согласны поработать вместе с нами?

– Ты еще многого не знаешь, Юля, – вмешался в их разговор Ерохин. – Про Щукину, например.

– А что с ней? – Юля мгновенно побледнела, а под ложечкой сразу же засосало в предчувствии чего-то нехорошего. – Да не молчите же вы!

И Виктор рассказал ей про Надю. Закончил он свой рассказ тем, что Щукина теперь в тяжелом состоянии и возле нее дежурят Крымов, Шубин и даже приехавший с ними из города Чайкин.

Юля была потрясена. Щукина всегда представлялась ей большой любительницей комфорта, и сложно было найти причину, по которой бы она покинула свою уютную, наполненную ароматами кофе и хороших сигарет приемную, не говоря уже о том, чтобы покинуть город и ринуться в опасное путешествие в крохотный городишко, к тому же еще и заваленный снегом.

– Но как она там оказалась? – спросила Юля, потому что Ерохин и сам не был в курсе того, что произошло в загородном доме Крымова, откуда была похищена Надя.

– Понятия не имею. Знаю только, что она вышла прямо на них, когда они спустились в эту яму, на Графском озере…

– Трудно поверить всему, что вы мне только что рассказали, это совершенно НЕВЕРОЯТНО! Как могло случиться, что они встретились здесь, ведь Надя должна была оставаться в С., а наши ребята зачем-то прикатили, да еще по такому бездорожью, на Графское озеро! Что они там забыли, и о какой яме идет речь?

Ерохин, который никогда не был хорошим рассказчиком, понял, что не сообщил ей самого главного.

– Да ведь там нашли останки девчонок… – И уже более подробно рассказал о страшной находке на Графском озере.

– Теперь тебе понятно, как там оказались ваши коллеги?

– А что говорит Щукина?

– Да ничего она не говорит. Она бредит, у нее высокая температура… Все боятся, что у нее воспаление легких, потому что она вся промерзла, и непонятно вообще, откуда и сколько времени она шла, да еще в таком виде…

– Отвезите меня немедленно к ней… Я не могу больше находиться здесь… Виктор, Эдик, поедемте скорее…

* * *

Они шли уже больше часа, то и дело натыкаясь на резкие, под прямым углом, повороты, не зная, куда им свернуть, и понимая, что попали в запутанный и сильно разветвленный лабиринт, откуда, возможно, им и не удастся выбраться. Когда закончилась первая веревка, они много времени потратили на то, чтобы разъединить нити второй, и, удлинив ее таким образом раз в шестнадцать, пошли дальше, освещая себе путь тусклым и дрожащим светом керосиновой лампы. Вторую лампу они не зажигали из соображений экономии.

– Мрачное место, не представляю, как могла она столько пройти, да еще раздетая… Найду эту скотину – убью собственными руками! – Крымов был настроен решительно, он и передвигался быстрее Шубина, словно боялся куда-то опоздать. – Ты посмотри только, какие ровные стены и углы, ты можешь себе представить, сколько понадобилось времени для того, чтобы прорыть этот гигантский подземный ход?

– Крымов, хватит возмущаться… Ты мне лучше скажи, что ты от меня скрываешь. Почему приостановили операцию? И куда мы, по твоим словам, вляпались по самые уши?

– Игорек, ты что, не знаешь, что за мельницей, там, где поля «отдыхают» уже лет десять-пятнадцать, находится ракетная точка? Разве ты не видел отдушины, когда проезжал мимо дома своего дружка Ерохина? Хотелось бы мне посмотреть в глаза тому кретину, по приказу которого ее разместили почти в черте города, да к тому же еще так близко к подземелью, в котором может случайно очутиться любой мальчишка… А ведь там стреляют без предупреждения. Приблизишься к секретному объекту на недозволенное расстояние – и все, тебе крышка. Мы вот с тобой сейчас идем, шумим и не знаем, в какой части подземелья находимся и как далеко от ракетной точки.

Такие дела. Знаешь, Шубин, я вот разговариваю с тобой об этом, а ведь мысли у меня только о наших девчонках.

Я чувствую себя последним мерзавцем, вспоминая, как часто я рисковал Юлькой, посылая ее в самое пекло… Ты помнишь Ломова? Он ведь мог прирезать ее. А эти женские бои? Хотя она тоже хороша – чего ей не сиделось дома? Ты думаешь, я не предлагал ей выйти за меня замуж? Да сто раз!..

– Крымов, прекрати…

– А чего «прекрати»? Вы же все меня скотиной считаете, циником и все такое прочее… Ну есть во мне это, куда деть? Но к Земцовой я всегда относился с нежностью, как к ребенку. Не будь она такой упрямой, давно бы сама родила ребенка, сидела бы дома и стирала пеленки.

Но у нее, видите ли, проблемы с самолюбием, ей нужно самореализовываться… Господи, слово-то какое дурацкое. Как, впрочем, и все вокруг…

– А Надя?

– Надя? – Крымов произнес это имя фальцетом, высоко и как-то даже жалобно, всхлипнув, словно его задели за живое. – Надя? Да я вообще не знаю, что я здесь делаю, когда я должен сейчас находиться там, возле нее…

Но, с другой стороны, ведь все, что мы сейчас с тобой делаем, я делаю ради нее… Жалко, что следов не разобрать.

Холодно-то как, а, Шубин?! Ты не молчи, говори что-нибудь, думаешь, я не понимаю, что ты за каждым поворотом вздрагиваешь – боишься, что наткнешься еще на одно тело?

Шубин промолчал. Да и что было говорить, когда нервы были на пределе, когда у него выстудилось не только тело, но и душа, а сердце превратилось в осколок льда. Был ли он готов увидеть в этой бесконечной и запутанной могиле труп Юли? Да, готов. И не готов одновременно.

– Смотри, Игорек, жизнь продолжается, – Крымов осветил лампой гнездо с маленькими крысятами. – Ну и гадость! Эти твари такие выносливые, им все нипочем: ни холод, ни отрава… Плодятся себе спокойно. А как пищат противно! Тьфу! Ты не помнишь, сколько раз мы свернули и куда?

– Ты что, издеваешься? Мы же идем как бог на душу положит… Я только одного не могу понять, кто прорыл этот подземный ход и какую при этом преследовал цель?

– Думаю, что мы этого никогда не узнаем. Стоп… – Крымов поднял лампу и посветил на преградившую путь серую бетонную стену:

– Вот это да! Гляди-ка, ход-то замурован!

…Исходив несколько километров и потеряв счет времени и обрывок последней нити, они уже в третий раз пришли к бетонному ограждению. И все стены были разными, отличаясь друг от друга какими-то на первый взгляд незначительными приметами.

– Пошли дальше, я думаю, что таким вот образом были замурованы лишь те входы и выходы подземелья, которые были известны. Но ты же сам видел, насколько бессистемно прорыт ход, очевидно, Надю бросили сюда с малоизвестного входа… Шубин, ты ничего не чувствуешь?

– Кроме голода, холода и ощущения бесполезности нашей подземной прогулки – ничего, а что?

– А то, что грибами пахнет. Или плесенью, не пойму я что-то…

Керосин в первой лампе кончился, они зажгли фитиль второй. Свернули за поворот и увидели слабый свет.

Точнее, светящийся прямоугольник, словно сам источник света находился за узкой дверью. Пройдя еще около пятнадцати метров, они увидели приоткрытую дверь, из-за которой струился голубоватый свет.

Крымов первым перешагнул символический порог, состоящий из укрепленной между стенами доски, и оказался в нескольких шагах от длинного ряда деревянных ящиков с землей, в которых росли шампиньоны.

– Ты видел? – Он ошалело рассматривал теплицу, в которой было достаточно тепло, а над головой простирался прозрачный потолок из толстого стекла, обрамленного металлическими рамами. Где-то высоко над землей светило скупое, бледное солнце. Но этого света было вполне достаточно для грибов. – Это кто же такой ушлый? Нет, Шубин, что ни говори, а русский мужик нигде не пропадет… И только ленивый не сумеет обмануть соседа. Уверен, что Надя здесь не была. Человек, который построил все это, НОРМАЛЬНЫЙ. Он любит деньги и делает их своим трудом. У него нет времени на мерзость, которой занимается тот, кто знает ДРУГОЙ ВЫХОД ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ… Думаю, что здесь мы только зря потратим время…

– А я думаю, что нам надо хотя бы согреться, тем более что хозяин теплицы мог бы нам помочь разыскать другие "входы и выходы. Уж кто-кто, а он наверняка в курсе… Заодно позвоним, если у него есть телефон, в больницу и справимся о Щукиной, узнаем, не пришла ли она в себя…

Они прошли всю теплицу и, минуя крутую лестницу, поднялись на подворье. Оглянувшись, Шубин, увидев уже знакомый ему дом, покачал головой:

– Ну, Ерохин дает! А я все думал, откуда у него грибы. И ведь молчал все это время, представляешь?

– Ты, я смотрю, так спокойно отзываешься о своем дружке, словно и не допускаешь мысли о том, что он может быть причастен к этим убийствам… Открой, вернее, разуй глаза, Игорек! Я не могу, конечно, утверждать, что это именно он, твой Ерохин, убил всех девушек, но посмотри, что получается… Он тебя вызвал, он обещал тебе заплатить за работу, он привел к тебе родителей девушек, он тебя поил-кормил у себя дома, пока ты вел следствие здесь, в М., и он же, выходит, был в курсе твоих дел, он знал каждый твой шаг, а потому мог с легкостью направлять тебя по ложному пути.

– Но зачем ему было вообще вызывать меня и показывать вещи Литвинец? Ты что, думаешь, что он меня держит за идиота, который ни за что не догадается, кто убийца? Ты, Крымов, явно передергиваешь. Я понимаю, конечно, что тобой движет скорее интуиция, чем здравый смысл, и ты пытаешься найти убийцу из числа тех, на кого меньше всего можно было подумать, но Ерохину, в случае если бы он был убийцей, все-таки проще всего было бы затаиться и не высовывать носа, тем более что местная милиция уже давно махнула на это дело рукой…

Они разговаривали, стоя возле крыльца, и не могли не заметить множество следов, ведущих к калитке. И хотя следы уже успели покрыться тонким слоем снега, который продолжал медленно падать на землю, все же нетрудно было определить, что эти следы принадлежали двум мужчинам и одной женщине.

– А я и не знал, что у Ерохина есть женщина, – сказал Шубин, разглядывая маленький след от явно женского ботинка или сапога.

И тут его бросило в жар. Он повернул голову и посмотрел на Крымова совершенно безумным взглядом.

– Ты хочешь сказать, что тебе этот след знаком?

– Мне? Знаком? Да точно такие же следы остались тогда на ЕГО ЖЕ КРЫЛЬЦЕ там, в городе… Этого не может быть, не может быть…

Игорь несколько раз повторил эту фразу и взбежал на крыльцо. Хотел было открыть дверь, но она оказалась запертой на несколько замков.

– Да уж, было бы глупо предполагать, что такой хозяйственный мужик, как Ерохин, станет оставлять двери своего дома открытыми. Но, с другой стороны, если людей было трое и, смотри, следы ведут к калитке… – Шубин бросился в ту же сторону и остановился, как если бы налетел на невидимое препятствие, – значит, ОНИ уехали на снегоходе… Но троим там не уместиться… Правильно, подойди-ка сюда. Женя, видишь? Видишь, как исполосована дорога следами от снегохода? Думаю, что сначала на снегоходе уехали два человека, потом один вернулся и забрал третьего…

– Игорь, ты только не волнуйся… – Крымов подошел к Шубину сзади и положил руку ему на плечо. – Ты мог ошибиться, и этот маленький след может принадлежать любой другой женщине…

– Нет! Это ее следы! Я же знаю, я же помню рисунок ее подошвы! У нее хорошие ботинки… Понимаешь, не каждая местная женщина может позволить себе такую дорогую обувь… Видишь, крохотная снежинка? Этот узор невозможно спутать ни с каким другим… Постой-ка!

Мне только показалось, или я действительно видел эти же следы возле сарая…

Он вернулся во двор и по следу ботинок с узором снежинки на подошве пошел к сараю и открыл его. Первое, что он увидел, была гора мяса, прикрытая бурой от крови тряпкой. Шубина словно ударило током – в сознании замелькали картинки: обрубки женских ног, засунутые в резиновые сапоги; Чайкин, копошащийся во внутренностях трупа…

Он сорвал тряпку и шумно выдохнул – это была гора свинины.

– Игорек, я же тебе говорю – успокойся.

– Смотри, видишь, окно разбито… – Шубин подошел, осторожно наступая на осколки, к окну и выглянул наружу. – Она пыталась убежать… Ты и сейчас будешь меня успокаивать? Разве ты не видишь, что она ПЫТАЛАСЬ сбежать, она шла, проваливаясь по уши в снег, но они перехватили ее… А потом она уже не шла своими ногами… Ее понесли. Крымов, зачем обманывать себя? Пожалуй, ты был прав…

– С чего ты взял, что она не шла своими ногами? – Крымов вышел из сарая, обошел его и оказался как раз возле того места, где начинались следы, ведущие на пустырь. Там не было даже забора – сарай являлся границей между ерохинским подворьем и пустырем. Если судить по следам, то действительно выходило, что к следам, начинающимся от стены сарая, вели другие следы со стороны калитки. На месте встречи образовалось вытоптанное углубление, но ни к сараю, ни к калитке маленькие следы уже не вели… Да и как их можно было назвать маленькими, когда видно было, что человек шел по пояс в снегу.

Но вот от вытоптанного места к калитке тоже, как ни странно, шел ОДИН человек, и действительно можно было предположить, что это мужчина, встретив здесь женщину, пытавшуюся убежать, поднял ее и понес к калитке…

А где-то поблизости хрюкали свиньи, кудахтали куры, но звуки эти были приглушенными, как и все другие в этот снежный день.

И вдруг они услышали сначала тихий, а потом становившийся все громче, явно приближавшийся рокот мотора.

– Снегоход… – сказал Крымов и вернулся в сарай, где возле окна продолжал стоять ошарашенный не столько увиденным, сколько ПРЕДСТАВЛЕННЫМ Шубин. – Очнись, Игорек… К нам кто-то едет… А что, если это твой дружок Ерохин?

И как бы в подтверждение его слов прямо за калиткой остановился новенький японский снегоход «Я маха».

Ерохин, легко спрыгнув с него в снег, открыл калитку и, звеня ключами, поднялся на крыльцо. Открыл несколько замков, распахнул дверь и скрылся в доме. Не успели Крымов с Шубиным выбежать из сарая, чтобы войти следом за ним, как Ерохин сам показался на крыльце, только в руках его была трехлитровая банка с молоком. Не замечая, что за каждым его движением наблюдают, он поставил банку на крыльцо, достал ключи и хотел было уже запереть дом, как вдруг услышал:

– Руки вверх!

Он резко обернулся, но, увидев нацеленный на него пистолет в руках Шубина, сказал, перекрестясь:

– Фу ты, черти, испугали…

* * *

Надя выглядела как человек, которого с трудом удалось вернуть с того света. Похудевшая, с запавшими глазами и появившейся на коже желтизной и какими-то мертвенно-лиловыми пятнами под нижними веками, она смотрела на склонившуюся над ней плачущую Юлю, как на призрак, и даже пыталась, подняв руку, отогнать это назойливое видение от себя…

– Надечка, господи, как же ты здесь оказалась? Что они с тобой сделали? – всхлипывала Юля, глядя на сильно изменившееся лицо подруги и не веря своим глазам. – Ты только ничего не говори, просто лежи и набирайся сил… Сейчас приедет Виктор, он привезет тебе молока, и ты очень скоро поправишься…

Юля никак не могла остановить слезы. Они капали Наде на грудь и впитывались в тонкую хлопчатобумажную застиранную больничную сорочку, образуя на ней темно-голубое пятно.

– Юля, это ты? – спросила Надя непослушными губами, которые запеклись и теперь казались тяжелыми и липкими. – Мне бы попить…

Призрак не исчез. Юля поднесла к ее губам стакан и, слегка наклонив его, дала возможность Наде сделать несколько маленьких глотков.

– Ты жива, слава богу… А у меня кончились силы.

Мне было так холодно…

– Надечка, дорогая, ты помнишь лицо этого человека? Ты знаешь его?

Щукина замотала головой. Тяжелая копна спутанных потемневших волос, которые сейчас трудно было назвать рыжими, а скорее темно-серыми от грязи и пота, сбилась в одну сторону и рассыпалась большим темным пятном на подушке.

– Совсем-совсем? А как ты оказалась в подземелье, тоже не помнишь?

– Он приехал, когда я была одна, он был в светлой куртке с капюшоном, я бежала от него, но он все равно схватил меня… Завернул в одеяло, жесткое и колючее, связал, я даже не могла пошевелиться, и мы долго ехали…

Где я?

– В больнице. Но ты не волнуйся, тебя здесь хорошо лечат, мы с Ерохиным купили все необходимые лекарства и все для перевязок… У тебя порезаны ноги… Это о стекло, наверно…

– А где Крымов? – Надя даже приподнялась на локте, словно только так могла бы увидеть присутствующего где-то здесь поблизости Крымова.

– Не знаю, они работают с Шубиным на пару… Ты видела Лешу?

И вдруг Надя вспомнила, занервничала, засучила руками по одеялу, заерзала, словно к ней в постель пустили ядовитую змею.

– Юля, да это же он, Чайкин, всех убил… Я видела его в подвале, он шел ко мне, я тебе правду говорю… Ну почему вы не схватите его? Он же больной человек, он некрофил, ему доставляет удовольствие целовать мертвых женщин, он извращенец, это точно… Ну что же ты. стоишь, поди скажи всем, что он болен, что его надо изолировать от общества, от меня, я его боюсь! – закричала она и, тяжело дыша, замерла, уставившись в потолок.

– Надечка, успокойся… Леша был в подвале вместе с Крымовым, он приехал в М. за тобой, они все приехали вместе, никакой он не извращенец, ты все это придумала себе сама, как и то, что была беременна… Я не хочу, чтобы ты плохо думала о Леше, ведь он твой муж, он любит тебя, он всю ночь дежурил у твоей постели. Возьми себя в руки… Тем более что это у тебя не бред, что ты, похоже, действительно так считаешь… Просто ты долгое время находилась под землей, ты замерзла, к тому же еще испугалась, вот тебе и показалось, что во всех твоих бедах виноват Чайкин…

– Я разбила Женино окно, там теперь будет холодно… Ты ему скажи, чтобы вставил стекло.

– Какое окно? О чем ты? И при чем здесь вообще Женя?

Надя посмотрела Юле в глаза и внезапно выкрикнула:

– Да, я была там! Ну и что? Я жила у него, понимаешь, жила! И он был счастлив со мной, и если бы дверь была заперта, в дом бы никто не вошел…

– Послушай, – Юле вдруг пришло в голову, что Надю НЕ МОГЛИ ПРИВЕЗТИ В М. на машине. – Ты не помнишь, на чем тебя везли сюда?

– Помню. На машине. Я видела его руки, держащие руль…

– Но тебя привезли в М.! А на машине сейчас не проехать, как бы ни чистили трассу… Ты себе не представляешь, сколько снега выпало за последние десять дней. Ты не помнишь, например, снегоход? Тебя могли привезти только на нем.

– Нет, я была в машине, на заднем сиденье…

– Тебе было тепло? – От ответа на этот вопрос зависело, на самом ли деле Щукину везли на машине, или же ей это только показалось, и она лежала, связанная, в снегоходе.

– Я не сумасшедшая. Я была в машине, повторяю, на заднем сиденье… Я даже помню обивку… Ну да, желтый грязный велюр… Но мне было тогда очень плохо и тошнило… Думаю, что этот скот сделал мне укол, потому что я потом уснула. Скажи, меня изнасиловали?

Юля вспомнила, что еще совсем недавно она задавала этот вопрос СЕБЕ. Она отлично понимала Щукину, которая не могла разобраться в своих ощущениях и почти не чувствовала своего уставшего и истерзанного тела.

– Нет, успокойся, я разговаривала с врачом… Тебя не изнасиловали. В твоей крови обнаружили наркотик.

Быть может, это твое счастье… Иначе ты бы не вышла на ребят, у тебя бы не было сил…

Юля говорила с ней о том, о чем и положено было говорить в таких случаях, хотя перед ее глазами стоял Крымов, обнимающий в постели Щукину. И эта картинка оказалась несмываемой. Она действовала на нервы и мешала сосредоточиться на главном: кто же и с какой целью похищал и Щукину, и ее?

– Знаешь, а ведь я тоже была в этом подземелье…

И тоже, как ты, простыла, меня нашел и вылечил один человек. Он сейчас у Ерохина дома, но, когда ты поправишься, я тебя с ним обязательно познакомлю.

Но Надю это, похоже, нисколько не занимало. Она попросила Юлю помочь ей откинуть одеяло, чтобы осмотреть свое тело. Она НЕ ВЕРИЛА тому, что с ней ничего не сделали.

– Вы скрываете это от меня, я понимаю, но мне лучше знать правду… Я же не предохранялась, у меня может быть ребенок от этого зверя… Юля, пожалуйста, скажи мне правду.

– Ты можешь попросить показать тебе результаты экспертизы… Я не обманываю тебя, и если бы обнаружилось, что тебя изнасиловали, я бы первая рассказала тебе об этом. Ты напрасно не доверяешь мне… Вот, смотри сама, у тебя перебинтованы ноги, потому что они все расцарапаны и порезаны, в некоторых местах даже успели нагноиться. А еще, похоже, у тебя воспаление легких.

Тело ломит, потому что высокая температура, а ты решила, что тебя изнасиловали… Просто ты болеешь, Надечка…

– Не смей меня называть Надечкой! Какая я тебе Надечка! Я украла у тебя Крымова, просто взяла его крепко в свои руки и теперь никому не отдам, поняла? И не надо дежурить у моей постели, я сама как-нибудь выкарабкаюсь… Я вообще не понимаю, почему меня окружают только одни оборотни: ты и Чайкин! Да подите вы все прочь! Ненавижу!.. Что вы все из себя корчите?! Оставьте нас с Крымовым в покое, прошу вас, прошу вас… – Она закашлялась и стала задыхаться.

Юля, перепугавшись, позвала медсестру, а та, в свою очередь, врача.

– У нее открылось кровотечение… Хотя думаю, что это обычные месячные, – сказал крупный краснолицый доктор в отглаженном чистом халате, что так не вязалось с общим видом больницы: плесень на стенах, продавленные кровати, застеленные грязно-голубыми тонкими одеяльцами, жиденькие подушки, узкие тумбочки с облупленной многослойной краской (сине-зелено-белой), истончившийся зеленоватый линолеум… – Я сейчас сделаю ей укол, а вы подите поспите. Хотя если бы вы мне позволили, я бы и вам сделал успокоительный укол и назначил бы витамины и что-нибудь общеукрепляющее…

Юля вышла из палаты, а чуть позже, когда Надя уснула, доктор, которого звали Юрий Иванович, пригласил ее к себе в ординаторскую.

– Я сейчас разговаривал с Кречетовым, и, когда назвал ему ваше имя, он не поверил мне… Это правда, что вас где-то держали больше недели, только что выпустили и дали возможность уйти?

– Откуда такая осведомленность?

– Так мне же Ерохин рассказал!

– А вы что, в М. все друг о друге знаете?

– Конечно. Городок-то маленький, никак не получается в собственном соку вариться. У меня жена, например, первая узнала, что Лиза Удачина арестована…

– Как арестована? Где? Кем?

– Так ведь в ее доме обыск делали… – развел руками доктор. – Ну так что, Юлечка – вас так, кажется, зовут? – сделать вам укол? Поспите, отдохнете…

Юля посмотрела на этого с виду доброго и симпатичного человека, но, умудрившись и его представить с трясущимися губами и в этом же халате, но только забрызганном кровью жертв, внутренне содрогнулась от этого и покачала головой:

– Нет, спасибо. Я подожду, когда вернется Ерохин.

А вы и правда не знаете, куда уехали наши ребята – Шубин и Крымов?

– Знать-то я не знаю, но догадаться нетрудно…

– И куда же?

– Думаю, они ищут вас там, куда не пустили людей Кречетова…

– А если поподробнее…

И Юрий Иванович принялся рассказывать ей все, что Знал о подземелье. Из его рассказа выходило, что никто точно не знает о происхождении этого подземелья, но ходят слухи, что большую часть его прорыли уже при Советской власти, во времена Сталина. Что там хранили, а может, и до сих пор хранят оружие, продовольственные стратегические запасы и что неизвестно, сколько входов и выходов из этого подземелья сохранилось ОТКРЫТЫМИ.

– А вы-то сами там были? – спросила его Юля.

– Нет, не был. Но один раз присутствовал при вскрытии могилы, довольно необычной… Знаете, как иногда хоронят погибших в автокатастрофе – прямо на обочине дороги? Так вот, потребовалась эксгумация, мы выехали на место, буквально в двух километрах от мельницы, на трассе, ведущей в «Волжские дали»; вскрыли могилу, и двое из присутствующих, так сказать, в погонах, рухнули под землю… Вот такие дела. Даже там проходят эти подземные ходы. Вы думаете, почему в нашем городе такие сложности с канализацией или прокладкой других коммуникаций? Да потому, что сплошные подземные ходы!

Словно гигантские кроты изрыли всю землю.

Послышалось какое-то движение, кто-то быстро шел по коридору – несколько человек. Юля, извинившись, выбежала из кабинета и чуть ли не столкнулась лбом с Крымовым, который, увидев Юлю, живую, подхватил ее на руки и прижал к себе, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.

А Юля, до которой только что дошло, что она вообще пережила и как же давно она не видела Крымова, разрыдалась, крепко обняв его за шею и покрывая поцелуями его лицо.

Шубин, наблюдая эту сцену в двух шагах от них, пожалуй, впервые забыл о ревности.

Глава 15

Никогда и никто на нее так не кричал, как он, этот мужчина, с которым она собиралась связать свою жизнь. Борис, ослепленный яростью, выкрикивал ей в лицо самые невероятные оскорбления, но она почему-то не злилась на него, а, наоборот, ей даже доставляло удовольствие слушать это яростное выражение его ревности.

Она стояла посреди комнаты, едва прикрывшись простыней, и с обезоруживающей улыбкой смотрела на разъяренного Бориса, который носился по комнате с конвертом в руке, потрясая им у себя над головой и всячески пытаясь доказать ей, что она – шлюха!

– Да ты как будто смеешься надо мной?! – чуть ли не взвизгнув, прокричал он и замахнулся было уже, чтобы ударить ее, но чья-то невидимая рука отвела удар. Борис сразу обмяк. Резко повернувшись, он, к своему ужасу, увидел незнакомого мужчину, который держал его за руку!

Все это мало походило на реальность. Может, ему снится сон?

Он сделал попытку освободить руку, но у него ничего не получилось.

– Перестань орать, – произнес густым басом незнакомец, отодвигая его, как манекен, в сторону и подходя к находящейся в состоянии шока Жанне. – А ты оденься, холодно же… – Он кинул ей халат.

Сыпавшиеся ей вот уже полчаса на голову упреки по поводу того, что на столе в гостиной Борис обнаружил конверт, набитый деньгами, показались теперь Жанне ничтожной неприятностью по сравнению с появлением в ее квартире незнакомца.

– Послушайте, что вы все от меня хотите? – спросила она в сердцах, чувствуя, что пришло время и ей отвести душу и высказать все, что накопилось у нее на душе за эти последние дни. – Вот вы, вы кто? Что вам надо от меня? Я же вас совсем не знаю! Если вы и та страшная зечка, которая собиралась меня убить, заодно и вы пришли только затем, чтобы пристрелить меня, – давайте!

Чего вы медлите?! Но знайте, что я никому не хотела зла!

Я никого не убивала и не грабила! Вы меня с кем-то путаете…

Она хотела сказать еще что-то, но взгляд незнакомца был настолько глубок и серьезен, так много было в нем невысказанной боли, что Жанна, задохнувшись в собственном порыве злости, устало выдохнула и упала на диван. Закрыла лицо руками.

– Пусть ЭТОТ выйдет… – сказал мужчина, кивая в сторону Бориса. – Напасть какая-то: как ни приду – он тут как тут. Зачем он тебе? Гони его в шею. А ты, ты зачем прятал от нее письма? Думал, что у нее есть любовник?

По себе судишь? Чего присосался к девке? Ну, принесли ей деньги, ну, написали письмо, а тебе-то что? Ты кто ей, муж? Жениться не собираешься, а только нервы треплешь.

– А вы сами-то кто? – Борис побледнел и теперь смотрелся довольно жалко.

Жанна, почувствовав минутное удовольствие от того, что в ее присутствии оскорбили и унизили человека, который только что обзывал ее шлюхой и награждал куда более грубыми выражениями, теперь внимательно следила за тем, как будут разворачиваться события.

– Кто я? Я человек, который мог бы сделать ее счастливой…

Этот человек, который собирался сделать ее счастливой, был старше ее лет на двадцать, и в мешковато сидящем на нем сером костюме, поверх которого была надета меховая куртка, походил скорее на приодевшегося бандита, чем на героя-любовника. Хотя подпорченное временем и алкоголем лицо его явно носило следы былой красоты: большие выразительные темные глаза с толстыми, в ироничном прищуре, веками, безукоризненный нос и темно-красные, с розовой каймой, иудейские губы.

– И давно вы знакомы? – спросил Борис, который, как мог, старался взять себя в руки. Безусловно, он боялся этого человека, и скрыть это было не в его силах, но в то же время у него появилась возможность доказать самому себе, что Жанна – не такая уж скромница, как хотела бы, чтобы о ней думали.

– Мы вообще незнакомы. К сожалению. Но, видимо, пришло время познакомиться. И мне бы меньше всего хотелось, чтобы при этом присутствовал неприятный мне человек. Детка, скажи ему, чтобы он вышел. Или вообще ушел.

Но Жанна молчала. Она растерялась. Да и как могла она остаться наедине с незнакомцем, к тому же предав Бориса? Хотя внутреннее чувство подсказывало, что ей не стоит бояться этого большого человека, который, если бы хотел, мог давно уже убить ее. Он, судя по всему, собирается с ней поговорить. Но о чем? И что у них может быть общего?

– Молодой человек, я не привык повторять. Я не причиню ей никакого вреда, поэтому не вздумай вызывать милицию – сам же окажешься в дураках, уж поверь мне…

– Нет, не уходи… – Жанна вскочила с дивана и спряталась за спиной Бориса. – Вы должны все объяснить в его присутствии…

– Тогда я лучше уйду… – Мужчина надел на голову свою огромную шапку из чернобурки, нахлобучив ее почти на нос, развернулся и направился к выходу. – Когда-нибудь в другой раз…

Понимая, что уж после этого визита Борис и вовсе не оставит ее в покое и будет требовать каких-то объяснений, которые она все равно не сможет ему дать, кроме того, чувствуя, что этот человек как-то связан с визитом зечки и что теперь есть возможность раз и навсегда положить конец этой странной истории, Жанна вдруг подбежала к незнакомцу и схватила его за руку:

– Подождите, не уходите… Останьтесь и объясните мне все наконец… А ты, Борис, наберись терпения и подожди меня в подъезде или на улице… Подыши свежим воздухом, а заодно остынь… Ты мне так много сейчас наговорил, разве что убийцей не назвал, так что у тебя есть возможность хорошенько подумать о том, правильно ли ты сделал, обвинив меня во всех смертных грехах…

Она произнесла это с такой легкостью, что и сама подивилась. Неужели присутствие этого незнакомца сделало ее такой уверенной в себе?

Борис ушел, хлопнув дверью.

Когда они остались одни, Жанна предложила незнакомцу сесть.

– Мне кажется, я видела вас раньше. Ведь вы – мамин знакомый?

– Правильно.

– И сколько денег задолжала вам мама?

– Нисколько. Меня зовут Григорий. Я шел к тебе долго, настолько долго, что ты не можешь себе этого даже представить… Но чувство вины, которое я носил в своем сердце, искупить никогда не поздно?..

– Не имею представления, о чем вы говорите, но, признаюсь, сегодня вы пришли, как никогда, вовремя.

Я не знаю, почему не боюсь вас, наверное, просто устала бояться. Так кто вы такой и зачем приносите мне деньги?

Что это за письма, записки? Мне как раз сегодня из-за них и досталось. Но ведь его можно понять – он ревнует.

– Меня зовут Григорий Беркович. Я, малышка, твой отец.

Жанна онемела и вся сжалась. Она могла ожидать чего угодно, но только не этого. Слишком уж все неожиданно, нереально…

– Вы – Беркович?

Она вспомнила, как мама, примеряя однажды новое платье перед тем, как идти на свидание со своим молодым любовником, проронила такую фразу:

– Берковичу бы понравилось…

А платье было абсурдно-простым, элементарным – из серого шелка, с рядом крохотных, обтянутых черным бархатом пуговиц. Но как оно было сшито! Не платье, а вторая кожа, как любила говорить мама.

И хотя про Берковича она больше ни разу не слышала, человек, носящий такую выразительную фамилию, почему-то сразу представился ей интеллигентного вида мужчиной, высоким, красивым и непременно с ироничной улыбкой… Такие люди всегда чем-то недовольны, и им очень трудно угодить.

– Да, а что, мама рассказывала тебе что-нибудь обо мне?

– Нет. Ничего.

– Я так и думал. Она не хотела меня знать. Но ей приходилось. Я вижу, ты не веришь мне…

Жанна смотрела на Берковича и пыталась представить его молодым. Безусловно, он был хорош собой – у него наверняка не было столько седых прядей в сохранившихся до сих пор густыми волосах, не было прокуренных желтоватых усов, набрякших век и такой безысходности и печали во взгляде… Он наверняка нравился женщинам.

Беркович достал из кармана помятую черно-белую фотографию и протянул ее Жанне:

– Это мы на море, в семьдесят первом… Вот эта маленькая девочка – ты, а это твоя мама. Ей так шел этот белый купальник…

– Вы хотите сказать, что это – вы?! – Жанна смотрела на обнимающего ее маму высокого стройного брюнета в черных очках.

– Да, детка, это я, твой покорный слуга. И, хоть это и звучит невероятно, твой отец. Плохой отец, но все равно отец. У меня сохранились письма твоей матери, и я готов представить тебе их когда угодно. Но это не для сегодняшнего вечера. У меня к тебе два дела. Первое – это твой парень, Борис, в которого ты влюблена. Поверь мне, он мерзавец, каких мало. А второе – это ты и я.

С кого начнем?

– С вас, Григорий. Скажите, каким образом вы входите в мою квартиру и зачем пугаете меня? Вы кто?

– Никто. Уже никто.

– Как это? – спросила совершенно сбитая с толку Жанна. – Что вы такое говорите?

– В тот день, когда умерла Валентина, умер и я. Но если по сути, то.., то я скажу тебе, но ты постарайся воспринять это.., весело… – Он медлил, собираясь с силами, и по его виду было нетрудно догадаться, что этот разговор и ему дается трудно.

– Весело? Но что я должна воспринять весело?

– Я – вор. Бывший вор. Хотя, в сущности, считаю себя честным и порядочным человеком. Я не подлец.

Просто в кладовке этой квартиры, в стене, я спрятал кое-что для тебя. Очень давно. И если бы не я, Астраханов докопался бы до этого. Вот поэтому-то мне и пришлось остановить его. Но я, похоже, перестарался. Ума не приложу, куда он делся. Уволился из органов. Испугался, должно быть. Подумал, что его убрали с дороги по другой причине.

– По какой? Он знает, кто убил маму? Или, может быть, вы знаете?..

– А тебе не кажется, что это я у тебя должен спросить имя убийцы?

– Но я не знаю… Откуда я могу это знать? – Она почувствовала, как к щекам ее прилила кровь. Она разволновалась.

– Ты все знаешь… Жаль, что меня в то время здесь не было, я жил в другом городе и бывал здесь только наездами. Я, как мог, помогал твоей матери… Но если бы я только Знал, чем это может для нее закончиться!..

– Скажите, это вы дали ей деньги.., тогда, давно?

– Конечно, я. Она была хорошей женщиной и никогда не делала мне ничего плохого, но вот беда, – он развел руками и как-то очень уж несчастно улыбнулся, – она никогда не любила меня. Никогда. Хотя всегда была честной со мной, ничего не просила и даже не сказала, что ждет ребенка, только чтобы не зависеть от меня… Ты вот знаешь, что такое любовь?

– Не знаю… – Жанна пожала плечами. – А разве кто-нибудь это знает?

– Ты любишь Бориса?

– Думала, что люблю, буквально до сегодняшнего вечера, а он оказался таким ревнивым и грубым… Да и вообще, так странно себя вел, словно это был и не Борис…

Послушайте, Григорий, вы можете представить, что сейчас происходит в моей душе? Ну хотя бы на секунду поставьте себя на мое место. Я вот смотрю на вас и думаю, с какой это стати я разговариваю с вами о любви, о моей маме… Предположим, что вы когда-то, лет двадцать назад, и встречались с моей мамой и даже ездили с ней на море, ну и что ж с того? Какой вы мне отец? Это же не мелодрама какая-то, это жизнь, и в ней свои законы. Мы же совершенно чужие люди. И зачем вы приносили мне деньги? Разве вы не могли предположить, ЧТО последует после того, как Борису станет известно о том, что загадочный незнакомец оказывает мне покровительство, дает мне деньги и пишет письма?.. Какой нормальный мужчина способен стерпеть это неведение? И вот сейчас я послушала вас и отправила его на мороз… Разве это не глупо? Хотя, с другой стороны, мне хотелось, чтобы он остыл… Господи, я не знаю, что мне делать… А эта Марина, зечка, вам о ней что-нибудь известно?

– Первый раз слышу. Что это еще за зечка?..

Жанна в двух словах рассказала ему и про эти визиты, и про то, что она обратилась за помощью в агентство Крымова.

– Могу сказать одно – к тебе это не может иметь никакого отношения. Но ее визит в то же самое время не случаен. Ее кто-то нанял, чтобы запугать тебя. Но теперь, когда я все-таки набрался храбрости и объявился, ты можешь ничего не бояться… Что касается крымовского агентства, то думаю, что эти ребята сами во всем разберутся, а я все оплачу. Ты мне скажи одно – ты, моя дочь, ты не отвергнешь меня? Ты не укажешь мне на дверь?

Поверь, ты – единственное, что у меня есть в этой жизни. Хотя фраза избитая, но все равно – она правильная.

Стоит тебе сказать мне, чтобы я ушел из твоей жизни, так и не войдя, и я уйду. Но я буду очень несчастен. Тем более что теперь у меня нет и Валентины. Возможно, я поступал эгоистично, уезжая из этого города, но меня можно понять: я не мог и не хотел видеть, что она живет своей жизнью, в которой нет места мне… Она была необыкновенной женщиной, и всякий мужчина, которому выпало счастье быть с ней, никогда не скажет о ней ни единого дурного слова. Безусловно, она была в некоторой степени взбалмошной, могла позволить себе бросить все и уехать куда-нибудь дня на три-четыре, как это было и со мной… Она была свободной, с каким бы мужчиной ни жила. А мужчины чувствуют это. Для нее брак стал бы тюрьмой, и она мне неоднократно говорила об этом. Но самым слабым ее местом были почему-то не зрелые мужчины вроде меня, а совсем еще юные создания. Я не хочу сказать, что она совращала или развращала их, нет, ничего подобного, она учила их любви… Боже, как же с ней было хорошо и легко!

– Вы хотите знать, с кем встречалась моя мать перед смертью? – вдруг перебив, спросила Жанна и вся внутренне напряглась.

– Конечно…

– Зачем? Вы уверены в том, что именно этот человек ее убил?

– Да. Но почему ты говоришь со мной таким тоном?

Тебе не понравилось, как я говорил о твоей матери?

– Да потому, что вы ничего не знаете…

– Что ты имеешь в виду?

– Я не так выразилась: вы как раз ВСЕ ЗНАЕТЕ!

И пришли вы сюда, чтобы убить ЕГО, ведь так?

– Может быть… Но, с другой стороны, у меня нет доказательств. Одна интуиция. Но ты, ты, Жанночка, могла бы мне в этом помочь. Расскажи мне всю правду. Расскажи, когда и с чего все началось? И когда ты поняла, что это ОН убил твою мать?

Жанна закрыла глаза и увидела бледное красивое лицо, которое растаяло за несколько мгновений, оставив красный яркий след.

Где-то далеко кто-то разбил стекло, и грохот его был таким громким, что никто не услышал пронзительного женского крика, предсмертного крика… Ну конечно, кто же поверит, что Валентина мыла окно в ТАКОЙ ДЕНЬ?!

Жанна открыла глаза и, устало улыбнувшись, посмотрела на Берковича. Если бы он только знал, как много бы она отдала, чтобы вернуться в прошлое и воскресить чистоту отношений с самыми близкими ей людьми…

* * *

Он уже не помнил, сколько кружил по улицам в поисках места, где бы ему позволили согреться, а еще лучше – выпить. Он ненавидел снег, который, как маркесовский дождь, обещал идти четыре года одиннадцать месяцев и два дня. Ему хотелось закрыть глаза, утопая в снегу, а открыть их и тут же ослепнуть от солнца. От весеннего, майского солнца, чтобы вокруг была жизнь, жужжали пчелы, шелестела буйная бледно-зеленая листва, покачивались, расправляя стебли и лепестки, цветы, а по улицам ходили голоногие девушки в светлых прозрачных платьях, призванных сводить с ума измученных авитаминозом и уставших от неудовлетворенности жизнью мужчин. Ослепнуть на миг, потому что слепота, настоящая слепота, для художника – это смерть.

Он закрыл глаза, стоя на тротуаре и ежась от порывов ветра, несших с собой горсти все того же бесконечного, липкого и ненавистного снега, а открыл их в грязном темном кафе: он не помнил, как входил туда, и очнулся, уже сидя за столиком, покрытым красной, в пятнах, скатертью.

Кроме него, в кафе не было ни одного посетителя.

– У нас тут не ресторан, поэтому подходите и заказывайте, – донеслось из-за стойки бара. Барменша – девушка с позеленевшими от такой жизни или от некачественной краски волосами, утомленная будничной беспросветностью бытия, о чем свидетельствовал исполненный тоски и отчаяния взгляд, – лихо курила, выпуская густой дым изо рта и даже ноздрей.

Он никак не отреагировал на ее слова. Он не мог встать, потому что даже в этом действии не было уже никакого смысла. Ну, встанет он, подойдет и возьмет рюмку коньяку. Дальше-то что? Выпьет, минуту-другую поблаженствует в эйфории тепла и дауновской беспричинной радости, а потом снова накатит ТО, закрутит и бросит его в адское пламя.

– А я вас знаю, вы – художник…

Он поднял голову – барменша склонилась к нему, обдавая его запахом пива и почему-то ландыша. «Должно быть, духи…»

– Вы разве не помните меня? Я же купила у вас на улице картину? У меня сейчас дома ремонт, так я ее временно повесила сюда… – Она кивнула куда-то в сторону, и Борис, повернув голову, увидел свой пейзаж, помещенный на стене между двумя незажженными светильниками. – Лампочки перегорели… – извиняющимся голосом пояснила барменша.

Да, он вспомнил ее, она была тогда в длинном темном пальто. Она купила у него эту работу где-то в конце октября. Был холодный ветреный день, но ему нужны были деньги, и он стоял, разложив свои незаконченные этюды на парапете здания консерватории. Клочки белой бумаги, трепетавшие на этом промозглом, нещадном ветру, не кокетничая, говорили прохожим о крайне бедственном положении художника – цены, проставленные на них зеленым маркером, были фантастично низки. До абсурда. Не зря же барменша с достатком дворняги была способна разориться на этот достойный аукциона «Кристи» («Ха-ха-ха!») шедевр…

– Ну и как, нравится? – спросил он, только чтобы спросить. Чтобы не молчать, а хотя бы послушать свой голос.

– Нравится. Вы хотите что-нибудь выпить? У нас дешевле, чем в «Звездном».

– Рюмку коньяку, чашку кофе и что-нибудь легкое на закуску.

– Могу разогреть пиццу или сварить сосиски. Есть еще грибной суп, но он вчерашний. Посетителей мало.

Снег… Никогда не видела, чтобы выпало столько снега… – Она задумчиво посмотрела в замерзшее, заледеневшее окно и только спустя минуту, словно вспомнив, что она в кафе не одна, очнулась, вернулась мыслями к сидящему перед ней съежившемуся художнику. – Так что вам?

– Хлеб с маслом найдется?

– Найдется. Если бы вы подождали, я бы яичницу с сыром приготовила. Вы не спешите?

– А вы?

И в эту минуту в ее глазах загорелся огонек. Хороший и нехороший одновременно.

– Ты здесь совсем одна? Где твой хозяин?

– Нет его… – Она, смеясь, дунула на выставленные вперед ладони. – Улетел… В Москву. Я совсем одна.

А что? У вас, у художников, тоже бывают проблемы на личном фронте?

Она действовала грубо, пытаясь соблазнить его, чтобы он попросил запереть кафе, где они останутся только вдвоем…

– Вы, случаем, не маньяк?

Зачем ей этот вопрос, разве ей кто-нибудь ответит на него положительно?

– А что, похож? – Это была дешевая и ни к чему не обязывающая игра.

– Не знаю, ни разу не видела настоящего маньяка…

Бр-р… – Она судорожно дернулась, словно в кафе стало неожиданно холодно. – Розку-то маньяк убил. Изнасиловал и убил.

– Какую еще Розку?

– Да подружку мою. Она буфетчицей на автостанции работала. Хоть и не принято говорить о покойниках плохо, но она отчаянной была, проворачивала свои делишки прямо на рабочем месте. Кого только не приводила к себе, всех командированных, кавказцев разных…

– Ну и как? Не нашли, кто это сделал?

– Да разве его можно найти? Город-то вон какой большой!

– Тебя как звать?

– Оля. А вас?

– Борис. Оля, может, выпьешь со мной?

– Нет, мне нельзя… А вдруг кто придет, а я тут едва на ногах стою?

– А ты немножко.

– Я быстро пьянею. А вам сейчас принесу. И хлеб с маслом. Может, колбасы порезать?

Он кивнул, и она ушла. Стало еще тоскливее. Он вспомнил того человека, который сейчас находился у Жанны, и где-то в глубине души шевельнулась, словно просыпающийся дикий зверь, логово которого потревожили, глухая злоба… Это было не рассудочное чувство, а нечто сродни инстинкту, а потому более сильное и неодолимое. Кроме того, в нем проснулся собственник. Он понял, что наконец произошло то, что и должно было совершиться, – она призналась в своей измене. Безусловно, она жила с этим человеком, быть может, и даже наверняка, ПАРАЛЛЕЛЬНО с ним, Борисом. Иначе откуда у того ключи от квартиры и это желание передать Жанне деньги? Он покровительствовал ей, как покровительствовал когда-то неизвестный мужчина его другой женщине – Валентине. А разве может мужчина просто так, за здорово живешь, содержать женщину? Но кто он? Жанна его не боялась, хотя и старалась сделать вид, что испугана, что ничего не понимает… Но это он, Борис, ничего не понимал. Любовник Жанны, настоящий любовник Жанны, который имеет на нее куда больше прав уже по той причине, что содержит ее, наверняка знал о Борисе. Но тогда почему он позволил ей пустить Бориса в дом и даже в постель? Ведь он видел их вместе, лежащими в постели!

Должно быть, он женат и не может оставить свою семью.

Не исключено также, что он оплатит все расходы, связанные со свадьбой, свадьбой Бориса и Жанны! Неужели такое возможно? Возможно еще и не такое.

Жизнь потеряла всякий смысл. Единственный человек, ради которого он терпел весь этот обрушившийся на него ад, предал его.

Он сидел за столиком, положив голову на скрещенные пальцы рук, и разве что не стонал от навалившихся на него кошмаров. Как фрагменты черно-белой хроники, дрожащие и издающие при мелькании сухой моторный треск, мелькали перед ним женские окровавленные тела, какие-то сапоги со вставленными в них обрубками женских ног, плотные полиэтиленовые пакеты, набитые кусками расчлененного человеческого тела…

Когда перед ним появилась рюмка с коньяком и бутерброды с колбасой, он, откинувшись на спинку стула, внимательно посмотрел на стоящую перед ним по стойке «смирно» барменшу.

– Ты чего стоишь? – хриплым голосом спросил он, испытывая сильнейшую тошноту и желание выплеснуть коньяк в лицо этой готовой на все девицы. – Закрывай дверь…

– Дверь?.. – Она быстро оглянулась, словно проверяя, нет ли кого в кафе, кто мог бы им помешать.

Лицо ее пошло красными пятнами, а глаза подернулись дымкой. Это была похоть, замешанная на желании получить за удовольствие еще и деньги…

Заперев дверь кафе, она вернулась и застыла в ожидании его дальнейших приказов.

– Ложись на стол…

Но она медлила, она ждала денег. И он дал их ей, сунул смятую купюру в вырез трикотажной блузки.

– На какой стол? На этот?

– На любой…

Барменша суетливо принялась переставлять с одного стола на другой солонку, вазочку с салфетками, пепельницу… Приставив стул, разулась и легла спиной на грязную красную скатерть, плотно сжав ноги.

Борис взял в руки бутерброд, положил на него другой, выпил коньяк и быстрым шагом направился к выходу…

Один поворот ключа – и он на свободе.

* * *

Когда она это поняла? Когда?..

Та Жанна, не искушенная любовью, осталась в прошлом. И ничто уже не могло изменить необратимости хода событий.

В тот страшный день, когда она узнала о смерти мамы, все перевернулось в ее сознании. Она почти физически почувствовала, как изменилась. Даже дышать стала иначе, даже произносить отдельные слова… В ночь, когда мертвая Валентина лежала в гробу посреди гостиной, Жанна вошла в спальню, сдернула с зеркала белую простыню и внимательно посмотрела на свое отражение.

Она не испугалась бы, если бы за ее спиной возник призрак мамы, больше того – она его ждала. И он явился.

ОНА ЯВИЛАСЬ.

Мама была в своем любимом черном платье, грустная и ироничная; похлопав Жанну по плечу, она сказала, как если бы и вправду была живой:

– Жанночка, ты не останешься одна. Я оставляю его тебе.

И исчезла. Потрясенная Жанна долго еще вглядывалась в черную муть зеркала в поисках знакомого и такого родного лица, но с тех пор мать она больше не видела ни во сне, ни в своих фантазиях.

Значит, появление Бориса в доме было закономерным? Значит, ОНА знала о них?

Надо было срочно все забыть. И Борис, словно читая ее мысли, заранее отрастил бороду. Он сильно изменился и стал мало походить на того молодого парня, с которым встречалась Валентина.

После похорон они ни разу о ней не говорили, хотя каждый из них думал о ней, вспоминал.

Как все начиналось?

Жанна следила за ними, иногда даже нанимала машину и колесила следом, лишь бы увидеть ЕГО, хотя бы издалека, хотя бы мельком.

Дома, оставшись одна, она, разглядывая себя в зеркале, пыталась понять, почему он любит именно Валентину, а не ее, Жанну. Ведь они так похожи, только Валентина старше ее, и кожа у нее хотя и без морщин, но уже все равно не такая, как у дочери.

Жанна обманывала, когда говорила Земцовой, да и следователю, о том, что мама никогда не приводила «своего мальчика» домой. Еще как приводила! Да и как могла она не приводить, если у них такая огромная квартира!

Им ничто не мешало уединяться в самой дальней комнате и заниматься там чем угодно.

Изредка, когда они были уверены в том, что Жанна спит в своей комнате, кто-то из них на цыпочках пробегал в ванную или на кухню, и эти маленькие перебежки создавали атмосферу чего-то запретного, порочного, обманного, что сильно возбуждало влюбленную в любовника своей матери Жанну, наблюдавшую за ними сквозь дверную щель.

Мама называла его Адамом, а он ее – Евой. Иногда, глубокой ночью, когда квартира тонула в плюшевой, глухой тишине, Жанна видела, как ее мать занимается на кухне чем-то странным. Квартира наполнялась какими-то знакомыми травяными запахами: так пахнет заваренная кипятком календула или шалфей… Но единственное, что Жанна могла разглядеть, высунувшись из своей комнаты, это сидящего в профиль к ней Адама, совершенно голого, и мать, покрывающую его лицо мокрой белой тряпкой, от которой шел пар… Она явно лечила его. Но от чего?

Он был очень красив, божественно красив. Прекрасно сложен и двигался как танцовщик – грациозно, расправив плечи и спину и высоко подняв голову. Бледное, слегка вытянутое лицо его носило маску неприступности, и, глядя на это лицо, хотелось обхватить его ладонями и прижаться к нему губами… Жанна бы все отдала, чтобы только наслаждаться этим прикосновением, этим причащением к чужой красоте, к чужому счастью, к чужой любви, к чужой жизни. Она любила Адама и страдала от невозможности быть с ним. Ведь мама была тогда молода, она и осталась молодой – навечно.

Иногда они ссорились. И всегда из-за денег. Валентина, плача, называла Адама подлым, она говорила, что тратить деньги, которые ему дает одна женщина, то есть она, на других женщин может только ничтожная личность. Она била его по щекам, а потом прикладывала на разбитый нос примочки со льдом. Они вели себя действительно как самые настоящие влюбленные. И ничего вокруг не замечали.

Валентина, опьяненная своим счастьем, стала многим прощать долги, записи в журналах вела уже небрежно, не как раньше, а когда спохватывалась, то оказывалось, что деньги на исходе. В такие дни они с Адамом не встречались. Она работала, часами сидя за столом, и обзванивала всех клиентов, требуя возвращения долгов.

Потом, когда деньги появлялись, она приглашала к себе ювелира и покупала какую-нибудь безделушку, говоря при этом, что таким образом она не только вкладывает деньги, но и балует себя. Баловала она себя и частыми визитами к Миллерше – Алле Францевне Миллер, своей портнихе, у которой заказывала очередное платье – непременно сногсшибательное, шикарное и дорогое. Словом, жизнь продолжалась.

И хотя в квартире было по-прежнему тихо, Жанна знала, что ОНИ где-то рядом, через пару комнат, и что они живут полной жизнью, а ее считают бессловесной тварью, способной только учить сопливых детей правописанию да шить в свободное время юбки.

Было, правда, время, когда Валентина пыталась приобщить дочь к СВОЕМУ делу. Но Жанна запротестовала.

Она считала, что давать деньги в долг – дело опасное, что для того, чтобы не потерять их, надо хорошо разбираться в людях, иметь свою клиентуру и, конечно же, обладать определенным талантом. И сколько бы Валентина ни убеждала дочь прислушаться к ее советам и попытаться поработать какое-то время с ней в паре, Жанна так и не согласилась. Хотя понимала, что ее диплом филолога способен прокормить только котенка. Вот тогда-то и возникла идея поучиться у Миллерши портновскому искусству.

Жанна много времени проводила у Аллы Францевны и не могла не знать, каким образом Валентина пользуется ее отсутствием. Быть может, из-за этого уже очень скоро Жанна начала испытывать отвращение к шитью. Ведь оно ассоциировалось у нее теперь со свиданиями матери и ее любовника.

И где-то полтора года тому назад случилось то, что и должно было случиться. Любовник матери стал любовником дочери.

* * *

– Ответь мне, это Борис убил Валентину?

Она вздрогнула от этого прямого вопроса, вокруг которого он ходил уже достаточно долго, никак не решаясь произнести его вслух.

– Пойми, ее могли убить только двое – ты или он.

Потому что эта смерть была выгодна вам: освобождаясь от нее, вы одновременно обретали и ее деньги. Ведь так?

Но ты бы не смогла. Ты любила ее, хотя и ревновала к нему. А он? Он что, задолжал ей?

– Нет, не думаю… Просто ему всегда были нужны деньги, и очень большие деньги. Он купил квартиру под мастерскую в центре города, ее надо было ремонтировать, вы же сами знаете, как это все дорого. Кроме того, как он мне объяснял, ему подкинули домой наркотики, и ему пришлось откупаться… Он не хотел идти в армию, а для этого тоже нужны были деньги. И везде одни деньги, деньги, деньги!..

– Но почему же он считал, что все его проблемы должна решать она?

– Она любила его, и он этим пользовался. Кроме того, он обладает богатством другого рода: он красив. Ей нравилось появляться с ним на людях. ОН был ее образом жизни, символом ее свободы и власти над молодой плотью.

– Все это рассказал тебе ОН?

– Конечно. Ведь он поработил и меня.

– Послушай, вы живете не в лесу, неужели никто из вашего окружения, из клиентуры, наконец, не понял, что ты встречаешься с любовником твоей матери?

– Думаю, что нет. Ведь он изменился, отрастил бороду…

– Глупости! Быть может, он сделал себе пластическую операцию?

– Да что вы! У меня-то глаза есть.

– Но я ни за что не поверю, что его не узнали! Ты же сама говорила, что Валентина появлялась с ним в ресторанах, что ЕГО ВИДЕЛИ В ЛИЦО!

– А вам не приходило в голову, что люди как раз все и поняли. Другое дело, что я с ними не общаюсь. Вы сами можете все узнать от наших знакомых, да от той же Миллерши, например. Вот она-то его точно видела.

– Хорошо, поставим вопрос по-другому. У него есть алиби на день убийства? Отвечай, не тяни, ведь если бы не было алиби, им все равно бы заинтересовались… Тот же Астраханов.

– Да, он говорил с Борисом, разумеется… Причем, по его словам, Борис был первым подозреваемым. Но в том-то и дело, что у него есть алиби – в день убийства он был на этюдах, и Астраханов сам, лично ездил в ту деревню, где Борис пробыл целые сутки, чтобы побеседовать со свидетельницей, хозяйкой комнаты, которую снимал Борис…

– Он ездил зимой на этюды?

– Да, он привез работы, и я сама их видела, только уже в магазине, на витрине. Это пейзажи. Они были удачно проданы… Борис говорит, что их покупают не потому, что он такой хороший художник, а потому, что он их дешево оценивает. Но я вижу, что вы не верите мне?

Вы не верите в его алиби? Вы вообще ему не верите! Вы ревнуете его ко мне!

– А как можно верить человеку, который постоянно лжет? Я уже больше трех месяцев здесь. И знаешь, чем я все это время занимался?

– Откуда же мне знать?

– Я следил за тобой и за твоим Борисом.

– Но откуда вы могли знать, что Борис и тот человек, с которым встречалась моя мать, – одно и то же лицо?

– У меня в ресторане «Север» работает друг, он официант. Когда-то, очень давно, у нас с ним был тяжелый разговор из-за Валентины. Он любил ее, но тогда она уже носила тебя, и я, как цепной пес, охранял ее от подобных ухажеров. Конечно, он видел ее потом в своем ресторане, тем более что ему несколько раз пришлось обслуживать их столик, и он, как мог, пытался мне описать внешность ее спутника. Но из него плохой рассказчик и тем более художник. Я ничего не понял из его описания. И вот тогда он познакомил меня с настоящим художником, который был знаком с Валентиной… Короче говоря, я получил в результате карандашный портрет ее спутника.

Представь себе мое удивление, когда я узнал приятеля Валентины в твоем парне! Поэтому-то мне и непонятно, как это вас до сих пор не разоблачили? Ты побледнела.

Тебе неприятно это слушать?

– Да нет, не в этом дело… Просто иногда мне кажется, что я и сама до конца не уяснила, он это или нет. Он всегда такой разный, такой непредсказуемый, и я никогда не знаю, как себя с ним вести.

– Ну так брось его! Скажи, тебе никогда не приходила в голову мысль бросить его?

– Почему же, приходила. Но мне кажется, что он никогда никуда не исчезнет, что он – мой рок, мое несчастье, мое наказание за то, что я так пошло спуталась с ним еще при жизни мамы! Что это – страсть, любовь или похоть? Но если это одно из трех, тогда почему же мы весь этот год не могли.., не могли.., провести вместе ночь?..

Я имею в виду не сон, конечно… Что с нами произошло?

Откуда в нем это терпение и такт, если раньше, когда еще мама была жива, мы занимались этим по два раза на день?

– А ты не понимаешь?

Она покачала головой.

– Да это же чувство вины. Больше того, вы так похожи с матерью, что он, возможно, не может быть с тобой, потому что ему кажется, что он лежит в постели с.., ней?

Ведь она умерла, и это могло отвратить его от тебя. Все очень просто.

– Но тогда зачем ему было вообще приходить ко мне?

Зачем я ему нужна?

– Может быть, это любовь… Но любовь к ней, а не к тебе.

– Вы так уверенно об этом говорите, так спокойно рассуждаете, словно вы долго думали об этом еще до нашей встречи.

– Правильно, так оно и есть. Я подозреваю его, понимаешь? И никакое, даже самое надежное алиби на свете не снимет с него моего подозрения. Всех свидетелей на свете можно купить, а тем более в наше время. Что касается тебя, то ты всегда будешь его защищать, потому что, возможно, ты тоже любишь. Хотя скорее всего и ты с ним связана тем же чувством вины, но только другого характера.

– В вас говорит ревность.

Она перевела дух, встала и оглянулась по сторонам, словно желая найти кого-то, кто бы поддержал ее, но, вспомнив, что Борис, который мысленно всегда присутствовал рядом с ней, мерзнет на улице, бросилась к двери:

– Господи, я с вами заговорилась и совсем забыла про него…

Он слышал, как Жанна выбежала из квартиры, как застучали-затопали ее туфельки по лестнице, гулко отдаваясь по всему подъезду (дверь она не заперла и оставила ее чуть приоткрытой), и даже слабый, зовущий Бориса ее крик. Но потом стало тихо, она бесшумно вернулась, разулась, прошла в комнату, села на диван и покачала головой:

– Он ушел. Я бы на его месте тоже ушла. А ведь он может не вернуться… Что же мне делать? Вам легко говорить, вы – мужчина, у вас может быть много женщин.

А я? Я всегда была одна. До тех пор, пока не появился он.

Меня постоянно окружают пары, а я; повторяю, всегда ОДНА. Пусть у Бориса много недостатков, но он не мог убить мою маму, не мог.

– А где те драгоценности, которые она покупала у Альфиша?

– А вы и его знаете? Я продала их.

– И кому же?

– Не знаю, этим занимался Борис. Мне нужно было заплатить долги, я потратила все мамины деньги на ее похороны, а мне хотелось поставить ей памятник…

– И сколько же ты выручила за эти драгоценности?

– Нашими деньгами около пяти тысяч.

Беркович вдруг достал из внутреннего кармана куртки, лежащей на стуле, бархатистый, сильно потертый футляр, в каких раньше продавались старинные парфюмерные наборы, и, открыв его, высыпал все содержимое на стол:

– Эти?

Жанна, прикрыв ладонью рот, широко раскрытыми глазами смотрела на рассыпанные по скатерти золотые кольца и серьги, броши и ожерелья, принадлежавшие когда-то ее матери.

– Но каким образом они оказались у вас?

– Да очень просто. Я выкупил их у того же Альфиша, которому, заметь, их продали почти за настоящую цену.

А ты знаешь, сколько это было?

И он назвал сумму, от которой у Жанны перехватило дыхание.

– Твой дружок обманывал тебя, как обманывает до сих пор. Я и шел, чтобы сказать тебе об этом…

– А почему же вы не подошли ко мне, скажем, на улице, а пытались встретиться таким вот странным способом, забравшись в мою квартиру?

– Так я и хотел назначить встречу у «Букиниста».

Двадцать девятого января в три часа я ждал тебя там, но ты не пришла, и тогда я понял, что тебе просто не передали письмо. Вернее, его перехватили. Понимаешь, будь моя воля, я бы давно уже припер его к стенке, но я уважаю твои чувства, потому что знаю, что такое любовь, что такое привязанность и как бывает больно, когда ты вынужден жить один… А приходил я сюда ночью для того, чтобы, пока ты спишь, проверить кладовку.

– А что там?

– Золото. В слитках. Когда-то, очень давно, у меня была возможность открыть богатейший сейф… Но я был не один. Подельника моего схватили, и мне долгое время приходилось скрываться. Я не знал, рассказал он обо мне или нет, но дело было настолько крупное, что если бы меня взяли, то я загремел бы на всю оставшуюся жизнь и уже не имел бы возможности помогать вам с матерью так, как я это делал, находясь на свободе. Человек, с которым мы взяли сейф, буквально через месяц умер в тюрьме от сердечного приступа. А на меня вышли люди, которым были нужны лишь мои руки… И тогда я понял, что мой товарищ меня не заложил… Господи, прости мою душу… – Беркович перекрестился.

Растопырив пальцы, он уперся ими в край стола, и Жанна только сейчас заметила, что они какого-то желтоватого оттенка.

– А что с вашими руками? – Она была настолько утомлена разговором и обрушившейся на нее информацией, что уже с трудом воспринимала ее. И, даже задавая этот вопрос, она была не готова выслушать ответ: он вырвался у нее непроизвольно.

– Это специальные перчатки. Я очень берегу руки.

У меня чрезвычайно чувствительны кончики пальцев…

Словом, не обращай внимания. Я вижу, что ты едва стоишь на ногах. Предлагаю сделать так. Сейчас мы с тобой пройдем в кладовку, я проверю, все ли там на месте, и, если твоя мама не сделала глупость, мы добавим к тому золоту ЭТО.

– Но зачем вам так много золота?

– Для спокойствия. Я бы хотел вообще увезти тебя отсюда. Ну что, пойдем?

Глава 16

Шубин и Юля всю ночь проговорили с Астрахановым в доме Виктора Ерохина. Надя Щукина все еще оставалась в больнице, возле нее дежурил Крымов. Видеть Чайкина она не хотела, и ему, бедолаге, пришлось устроиться на ночлег в ординаторской. Два водителя снегоходов, те самые, что привезли Крымова с Шубиным в М., вот уже несколько дней пропивали в местной гостинице полученные от Сазонова и Крымова деньги.

И у всех, быть может, за исключением водителей снегоходов, по-прежнему оставалось ощущение бессмысленности каждого их шага. Так много страданий, переживаний, жертв – и все понапрасну?! Маньяк, этот убийца-некрофил, водил их за нос, смертельно пугая и держа в постоянном нервном напряжении оба города.

И тогда Кречетов, рискуя быть уволенным, а то и вовсе расстрелянным (хотя в последнее верилось с трудом:

«Мало ли мальчишек лазает по подземелью, но никого же еще не пристрелили!»), все-таки проник со своими ребятами в подземелье. Собака, взяв след Земцовой (ей дали понюхать принадлежавшую Юле одежду), от ерохинской теплицы привела к еще одной прямоугольной яме, находящейся уже в стороне от Графского озера – в саду Лизы Удачиной! Каково же было удивление Кречетова, который, вернувшись снова на Графское озеро и предложив собаке понюхать трусики Щукиной (это была единственная принадлежавшая ей вещь, поскольку последнюю рубашку с нее сняли еще в С.), следуя за ней вместе со своими людьми, тоже вышел в удачинский сад.

Значит, убийца или тот, кто был с ним связан, привозил своих пленниц – Юлю и Надю – именно сюда, в сад…

Кречетов приехал к Крымову в больницу, и они, воспользовавшись тем, что Надя после ужина уснула, уединились в комнате отдыха для больных.

Кречетов рассказал о результатах своего путешествия по подземелью, взяв с Крымова обещание не проговориться об этом его руководству, после чего вдруг сказал:

– Слушай, Крымов, а тебе не кажется, что мы с тобой полные идиоты?

– Кажется. А в чем дело?

– А в том, что мы разъезжаем на снегоходах, а ведь между С. и М. есть еще одна дорога, причем та, которую чистят по два раза в день. По ней и ехал похититель, в машине которого была твоя Надя… Она ведь говорила, что была в машине? Но чудес не бывает. Посуди сам. Преступник схватил ее в твоем загородном доме и посадил В МАШИНУ, уж никак не в снегоход… Я посмотрел на карте, где находится твой дом. Все сходится.

– Что сходится?

– А то, что от твоего дома рукой подать до трассы, ведущей в М., но только через два моста до М-ского молочного комбината. Сначала они проезжали пост ГАИ, это уж обязательно, и вот там, чтобы еще больше запугать вас, преступник и оставил прямо на дороге красную сорочку Щукиной с запиской, мол, знай наших… А дальше он свернул к мосту и спокойно поехал по расчищенной дороге.

– Я что-то не понял.., основная трасса, значит, не чистится, а та, что ведет через два моста на молокозавод, расчищена?

– Ты все правильно понял. Молокозавод построили немцы, и если у нашей администрации не нашлось денег на технику и чтобы заплатить водителям, то у молокозавода, который работает как часы, деньги на эту самую технику НАШЛИСЬ. Пойми, молоко не должно прокиснуть. Согласен, дорога на М. в этом случае становится в полтора раза длинней, потому что приходится делать объезд, но зато к нам МОЖНО было добраться на машине!

– Ничего себе… А для нас Сазонов расстарался – снегоходы добывал, представляешь!

– Представляю. Одного вот только представить не могу – на чем же тогда Земцову увозили с крыльца? Уж там-то, у Ерохина, на задах снега было вообще по горло, машина бы точно не прошла. Выходит, что у преступника есть и снегоход, и машина.

– Или их ДВОЕ?

– Необязательно. В таких делах они, как правило, действуют в одиночку. Ты видел, Крымов, что он с нашими девчатами сотворил? Это нормальный человек?

Скажи, нормальный человек мог бы сначала убить девушку, потом изнасиловать, а уж потом и вовсе разрубить на куски? Вот те крест, ни разу у меня еще не было такого дела. И если вы поможете мне в нем разобраться – буду век благодарен.

– А тебя ничего не смущает?

– В смысле?

– Да ведь все следы ведут в удачинский сад. Ты же там еще один выход из подземелья нашел… Тебя это не удивило?

– Как же не удивило? Но ее-то самой дома нет. Они с художником еще не вернулись…

– То-то и оно, что не вернулись. Вот только где они?

– Как где? В городе, конечно. Может, у знакомых живут… Не знаю. Вы же сами рассказывали, что они собаку свою возили в ветлечебницу.

– Правильно, возили. Но когда это было? Дней десять назад. А что, если они уже здесь?.. В общем, так.

Я думаю, что, если Надя будет завтра чувствовать себя получше и сможет перенести дорогу в машине, пусть даже в объезд через ваш молокозавод, мы вернемся в С., а пока что я могу позвонить Сазонову, чтобы он попытался разыскать Удачину с Рождественским. Не нравится мне все это… Да, вот что еще. Постарайся узнать все про Романа Трубникова.

– Про Романа? А это еще зачем?

– И не только про него, но еще и про Андрея Старостина, который живет в Ильиновке… Думаю, что мы скоро должны узнать о них что-то очень важное…

Кречетов пометил себе в блокноте.

– Крымов, а это правда, что на твое агентство работает весь уголовный розыск С.? – Он постарался, чтобы этот и без того глупый вопрос прозвучал как шутка.

– Правда, Юра, правда. И прокуратура, и суды, все работают на меня, что ни назови – не промахнешься.

– Понятно… – ничего не понял Кречетов и тут же пожалел о том, что вообще заговорил на эту тему.

– Знаешь что, Кречетов, если это дело раскрутим, да еще и живы при этом останемся, обещаю, что и тебе работы хватит. Ведь то, что происходит в нашем городе, как видишь, зачастую имеет свои корни вот в таких маленьких городишках. Ты же видишь, что сейчас творится вокруг? Люди сидят без работы, а соблазнов сколько?! Особенно молодежь – сплошные наркоманы… Я сам не наркоман, и поэтому мне трудно поверить в то, что ради дозы можно пойти на преступление, но ведь молодые ребята выбрасываются из окон, они хотят летать, значит, наркотики сильнее их, ты представляешь, как это страшно? Я не любитель толкать подобные речи, но в нашем агентстве дел в последние пару лет невпроворот – люди идут сплошным потоком: кого-то найти, навести справки о человеке, который взял деньги и исчез в неизвестном направлении, проследить – я уж не говорю о жене или муже, это понятно, – за подростком, чтобы узнать, с кем встречается, чем интересуется… Но больше всего приходит людей, которые просят найти убийцу их близкого человека… Человеческая жизнь сейчас ничего не стоит и нередко оценивается несколькими сотнями рублей, которые тут же и пропиваются исполнителями…

Я даже не могу назвать их киллерами – так, ничтожества, опустившиеся вконец людишки… Я понимаю, ты хочешь спросить, как мне удалось организовать это агентство таким образом, чтобы на меня работали и эксперты, и агенты, и я отвечу тебе – элементарно. Все условия создавались и обговаривались сами собой по ходу дела.

Просто мы работали параллельно с прокуратурой и угро, обменивались информацией. Я иногда приплачиваю экспертам или судебному медику за то, что они подсуетятся и побыстрее пришлют мне результаты, так что ж – за хорошую работу можно и отблагодарить. Вот Юля Земцова (до сих пор не верится, что она нашлась и с ней все в порядке!) расплачивалась с тем же Чайкиным, которого ты уже видел – это наш судмедэксперт, – водкой да колбасой. Он же вечно ходил голодным, да и выпить был не дурак. К слову скажу, многие люди его профессии спиваются… Но Надя настояла на его лечении, и он стал совершенно другим человеком. Они поженились…

– Тогда почему же она не хочет его видеть и твердит как заведенная, что это он убил всех девушек? Что это с ней? У нее повредился рассудок?

– Да нет, просто она мне рассказала кое-что из своей жизни… Понимаешь, она приняла Чайкина за совсем другого человека, перепутала… Поэтому выбрось все из головы и не слушай ее. Если Чайкин убийца, то я – его первый помощник. Он сейчас страдает, потому что Надя ушла от него.., ко мне… Теперь тебе все понятно? Кречетов, давай лучше подумаем, как бы нам завтра пораньше отправиться в С. Я чувствую, что убийца как-то связан либо с Лизой, либо с Рождественским.

– И все потому, что в ее саду нашли этот подземный ход? Но ведь и у Ерохина есть этот самый ход, что же, арестовать и его?

Крымов достал из кармана компьютерную распечатку, ту самую, которую сочинили они с Шубиным, чтобы хоть как-то систематизировать полученную информацию, касающуюся всех жертв, подозреваемых и свидетелей.

– Я думаю так: если убийца и насильник – одно и то же лицо, то нам в первую очередь надо найти мужчину, который имел половой контакт с Литвинец, Емелиной, Козич, Сажиной и Кирилловой. Во всяком случае, это следует из результатов исследования следов спермы, найденной на теле или одежде каждой из них.

Они говорили уже около получаса, и все это время Кречетов задавал себе один и тот же вопрос: правильно ли он делает, что скрывает сведения об убийце, которые принесла ему Нина Гоппе? С одной стороны, он просто обязан был рассказать Крымову об этом удивительном визите, ведь, если верить словам Нины, в тот злосчастный день на берегу Графского озера рядом с Литвинец находилась как раз Лиза Удачина. А бородатый мужчина, который позже проезжал по м-ской улице и которого видела Нина, наверняка и является убийцей и должен знать Лизу, тем более что он был В ЕЕ МАШИНЕ.

Да, безусловно, Кречетов был обязан обо всем рассказать Крымову, но тогда этому городскому снобу, погрязшему в долларах и славе, не составит никакого труда вычислить преступника и присвоить все лавры победителя в этой горячей схватке с маньяком. Тем более что он кровно заинтересован в этом: Кречетов уже понял, что у крымовской четверки довольно сложные личные отношения, что мужчины никак не могут поделить между собой женщин, а потому лишнее очко Крымову, и без того лидеру, сейчас бы не помешало. Кто знает, может, тогда обе эти женщины останутся с ним? Хотя лично Юрию Александровичу больше по душе была пара – Шубин и Земцова, да вот еще Щукина с Чайкиным. А Крымов ну никак не вписывался в его понятия о порядочности, тем более когда речь шла о женщинах.

Кречетов завидовал Крымову, он признавался себе в этом, но вот какого цвета все же была эта зависть – черного или белого, – он так и не решил. Просто зависть, и все. Поэтому отъезд всей крымовской братии в С. был ему сейчас выгоден – он оставался один на один с информацией, полученной от Гоппе, и мог уже вполне самостоятельно, арестовав Удачину, выведать у нее имя мужчины, который был в ее машине. А остальное всплывет само собой… Ему было даже смешно, что Крымов попросил его навести справки о Трубникове и Старостине.

Они-то здесь при чем? Это довольно известные люди, причем Трубников вообще отец одной из пропавших девушек, неужели он мог убить собственную дочь? А Андрей Старостин? Всем известно, как он любил Таню Трубникову, и, если бы не дурь ее отца, который так противился их роману, она была бы жива… «Кстати, – вдруг вспомнил он, – а тела-то ее не нашли…»

– Кречетов, ты что, заснул?

Юрий Александрович вздрогнул – он мысленно уже перенесся в удачинский дом и допрашивал Лизу…

– Нет, извини. Просто задумался. Ты поезжай в С., я тебе дам машину, будем перезваниваться.

– За машину спасибо, но для начала я бы хотел позвонить Сазонову. Как ты думаешь, могу я позвонить из кабинета главврача?

– Договорись с сестрой, оставь ей деньги, я думаю, что она разрешит… Тем более что телефонный счет придет не к ней.

Они распрощались в коридоре, Крымов сказал, что позвонит ему рано утром, чтобы поконкретнее договориться о машине, после чего Кречетов поехал к себе домой, а Крымов заглянул в палату к Наде.

– Привет, – обрадовался он тому, что она не спит и что с ней можно поговорить.

Она выглядела уже получше, хотя синяки под глазами остались, да и взгляд выдавал в ней больного человека.

Крымов сел рядом с Надей на стул и взял ее руку в свою:

– До сих пор не могу поверить в то, что это ты… Так много всего произошло за последнее время, что у меня голова кругом идет… Как ты, Надечка?

– Я?.. Не знаю. Силы куда-то подевались. Я устала.

Вот лежу сейчас и думаю о Чайкине. Понимаешь, ведь я обвинила его прилюдно во всех смертных грехах, обозвала его некрофилом, убийцей… А что, если я ошибаюсь?

Женя, мне нужно тебе кое в чем признаться, и хотя мне очень не хотелось бы сейчас говорить об этом, но я должна, должна… – Она тяжело вздохнула. – Дело в том, что, как говорит Земцова, – Щукина слабо улыбнулась, вдруг вспомнив Юлю, какой закомплексованной и неуверенной в себе она была в первые дни работы в агентстве, – надо всегда выслушать обе стороны… А ты выслушал только одну сторону. То есть меня. Так вот. Теперь я постараюсь представить те же события, но уже с позиции Чайкина. Дело в том, что, если он просил меня одеться покойницей, чтобы…

– ..я понял…

– Вот именно. А я просила его сделать это со мной у нас в агентстве.

– Ты спала с Чайкиным в агентстве?

– Да, в приемной. И ты не догадываешься, зачем мне это было нужно?

Крымов не верил своим ушам.

– Ну почему ты молчишь? Скажи, что ты все понял, что невозможно не понять, что на месте Чайкина, лежа на столе или устроившись где-нибудь на диване, я представляла себе, что я с тобой, Крымов. С тобой, а не с Лешей. Видишь, как все просто? И он, этот «извращенец»

Чайкин, понял это, причем понял в первый же раз. Вот и представь себе, каково ему было это терпеть? У него ведь тоже есть самолюбие, он мужчина, к тому же с характером. Так что никакой он не извращенец, он попросту мстил мне, зная, кстати, о том, что я почитываю книжки про некрофилов. А какому мужчине это может понравиться? Он и на кладбище меня потащил только по этой причине. А ведь он, в сущности, милый и добрый человек. И не виноват в том, что я его не люблю. Я поступила с ним жестоко, дав ему надежду и выйдя за него замуж.

А тут еще эта история с мнимой беременностью… Я виновата перед ним, Крымов. Но я люблю тебя и хочу быть только с тобой. Если все то, что ты говорил мне там, в твоем доме, шутка или твоя очередная попытка обмануть самого себя, если брак для тебя – одна из форм насилия над твоей мужской сущностью, ты мне скажи и я пойму…

Было бы наивным предполагать, что ты, великий сердцеед и распутник, личность непостоянная во всех отношениях, вдруг влюбился по-настоящему и решил жениться на своей секретарше!

Крымов крепко сжал руку Нади и поднес ее к губам.

– Это не наивное предположение, Надечка. Похоже, со мной действительно случилось то, что рано или поздно случается с любым мужчиной: я полюбил. Да, ты обыкновенная женщина, но в тебе есть нечто такое, чего я не находил ни в одной другой. И я говорю это не потому, что ты сейчас такая слабая и больная… Я действительно хочу жениться на тебе, хочу, чтобы у нас были дети. Я вырос, наверно. Согласен, это звучит нелепо, но это правда. И мысль о том, что моя жизнь может уже на днях резко измениться, что в ней появится что-то постоянное, чего мне так не хватало прежде, наполняет ее новым смыслом. Если бы ты только знала, как я был счастлив в тот день, когда оставил тебя, спящую, у себя в постели и поехал на работу… И хотя мы занимаемся расследованием таких чудовищных преступлений, меня все же грела мысль о том, что ты находишься там, у меня, что ты ждешь меня и что впереди у нас встреча… Я не могу обещать тебе райской жизни, потому что множество привычек придется искоренять постепенно, но мы будем вместе, и я верю, что будем счастливы. Мне трудно объяснить тебе, почему я раньше не видел тебя в качестве жены… Наверно, потому, что в моей жизни появились такие яркие женщины, как Полина и Юля. Они разные, но с ними мне было интересно. Ты постарайся понять меня, ведь у нас же с тобой откровенный разговор… Но Полина погибла, и как!.. – Крымов перевел дыхание. – А что касается Юли Земцовой, то тебе придется терпеть наше с ней тесное общение, потому что я не намерен из-за своей женитьбы закрывать агентство. Мы все четверо (если ты, конечно, не захочешь все бросить и остаться дома) будем работать дальше, и неизвестно, куда нас еще забросит нелегкая… Я буду с ней рядом всегда, как и с Шубиным. Но они – мои друзья… И вообще, мне кажется, что и у них что-то наклевывается…

– У Юли с Шубиным? Ты смеешься! – Надя от этого разговора и волнений раскраснелась и теперь уже не лежала, а сидела, облокотясь на несколько жиденьких больничных подушек. Выглядела она куда лучше, чем до прихода Крымова.

– Нет, я не смеюсь, но моя интуиция меня редко подводит…

Он пересел к ней на постель, обнял ее и поцеловал.

– Женя, у меня к тебе просьба… – Надя отстранилась от него и посмотрела как-то странно.

– Какая?

– Раздобудь мне, пожалуйста, шампунь и мыло. Здесь, я знаю, в кране течет горячая вода, – она кивнула на расположенный прямо в палате умывальник. – Помоги мне вымыть голову… Я знаю, стоит мне это сделать, как я сразу поправлюсь.

– Нет проблем! Но тогда и тебе придется уступить мне… Если бы только знала, как я соскучился по тебе, рыжая моя кошечка… Подожди, я посмотрю, нет ли кого в коридоре…

* * *

Жанна покорно пошла за Берковичем в кладовку. Ей казалось невероятным, что в этой темной крошечной комнатке, ломящейся от старых чемоданов и вешалок со старыми пальто и плащами, может быть спрятано золото.

Выходит, ее отец – вор, взломщик сейфов?! Таких, как он, называют МЕДВЕЖАТНИКАМИ. А что, если он все это придумал, чтобы проникнуть к ней в квартиру и забраться в кладовку? Но тогда почему же он не сделал это, когда она жила у Земцовой, тем более что у новоиспеченного папочки есть отмычки или даже ключи?

– Подождите… – Она быстро схватила его за руку и крепко сжала ее. – Вы должны знать, что мне ничего не нужно. Если вы действительно мой отец, это другое дело.

Но если вам нужно только золото, я прошу вас – заберите все, что хотите, только оставьте меня в покое…

– Да что с тобой?

– Мне вдруг показалось, что эта странная женщина, которая приходила для того, чтобы сообщить мне о том, что собирается меня убить, ЗНАЛА о существовании этого золота… А что, если ваш подельник, скажем, жив или, когда был жив, рассказал о нем этой самой Марине?!

– Жанна, успокойся… Никто ничего об этом золоте не знал и знать не мог, кроме меня и твоей матери. И если его здесь не окажется, так это только по ее вине… Как ты думаешь, могла она довериться Борису?

– Могла. Она все могла…

Жанна смотрела, как Беркович уверенными движениями расчищает угол кладовки, как неизвестно откуда взявшимися инструментами (должно быть, он незаметно достал их из кармана) вскрывает паркет… А она-то думала, что клад находится в стене!

Через четверть часа он извлек из-под широкой и плоской доски, находившейся под паркетными плитками, старую жестяную коробку, перехваченную черной резинкой. Открыв ее, Беркович испустил громкий, с присвистом, вздох облегчения: прижавшись друг к дружке, словно, патроны в обойме, тускло поблескивали слитки желтого металла.

– Это золото? – равнодушным голосом спросила его Жанна, смутно понимая, что вообще происходит у нее на глазах.

– Да, малышка.

– И так много? Раз вы мой отец, так признайтесь мне, что же это за сейф был такой?

– Генеральский. Частный, можно сказать. – Беркович осторожно уложил коробку обратно, прикрыл доску паркетом и сверху поставил старый, необъятных размеров коричневый чемодан. Уселся на него и стал весело поглаживать себя по коленям. – Дело было так. Этот генерал вызвал меня, как специалиста по сейфам, чтобы я вскрыл ему его сейф, который заклинило… Я приехал, но вместо того, чтобы сразу приняться за работу (а сейф находился у него дома, в спальне), он познакомил меня с женой и пригласил поужинать с ними. Жена с домработницей накрыла стол и, извинившись, уехала на дачу – за ней прислали машину. Осталась домработница и ее муж, в котором я признал своего дружка. И тут я все понял.

Все было разыграно как по нотам. И что сейф заклинило, и что меня нашли. Мой дружок положил глаз на этот сейф, а потому постарался, чтобы его заклинило… За ужином было выпито много водки, генерал расслабился, уснул прямо за столом, а я за полчаса вскрыл сейф, он был старый, немецкий, «миллеровский»…

– Какой? – переспросила Жанна.

– «Миллеровский», есть такая фирма «Патент», она выпускает самые лучшие сейфы…

– Странно, мою портниху тоже зовут Миллершей, фамилия у нее – Миллер.

– Так вот. А сейф этот необычный, настолько качественный (да что там говорить, ручная сборка!), что, захочешь его захлопнуть с силой, он закроется бесшумно, мягко, там же зазор между дверью и телом сейфа – микроны… Я вскрыл этот сейф, увидел эти самые слитки и только тогда понял, в какую авантюру втянул меня Мишка… Я спрашиваю его, откуда, мол, слитки? А он и отвечает, что это немецкое золото, а генералу оно досталось от отца… Короче, военный трофей, привезен из Германии в сорок пятом. Я так и не понял, откуда сам Мишка об этом узнал, но могу только предполагать, что это жена ему рассказала. Домработницы-то, они многое знают.

Опять же всегда в семье, могут и разговор какой подслушать.

– Вы поделили золото?

– Конечно! Поровну! Спрятали, каждый кто где мог, после чего Мишка пошел спать на свою половину – квартира у генерала была большая, и Мишка с женой спали в комнате возле кухни, – а я сделал вид, что тоже уснул за столом. Должен же я был утром нарисоваться этому генералу таким, чтобы ему и в голову не пришло, что я ночью уже поработал над его сейфом. Генерал первым делом спросил про жену, а потом, услышав, что она уехала на дачу, выругался и предложил мне выпить. Я отказался. Работать, говорю, надо. Сделал вид, что у меня время расписано по минутам, что меня ждет срочная работа… Генерал приводит меня в свою спальню, показывает сейф. Открывай, говорит. И стоит, не уходит. Тогда я ему объясняю, что не могу работать, когда на меня смотрят. Попросил его выйти. Я так всегда говорю, мне «погоны» не указ. А что ему оставалось делать? Он ушел, а я в считанные минуты открыл сейф и позвал его. Да…

Страшно вспоминать этот день… Если бы ты только слышала, как он закричал, когда увидел, что сейф пуст! Он заскулил, как раненый пес, мне его даже жалко стало. Но ведь и ему это золото не горбом досталось… Вот так я стал вором. Легко. Словно всю жизнь только этим и занимался. А ведь до этого и после я вскрывал сотни сейфов – и никогда не тянуло взять чужое.

– И что же было дальше? – Жанна почему-то успокоилась и теперь с интересом слушала эту историю, забыв о своих страхах и о том, что под их ногами находится целое состояние и что, будь рядом с ней не Беркович, назвавшийся ее отцом, а человек корыстный, которому действительно нужно было от нее только золото, ее бы уже давно не было в живых.

– Он словно сошел с ума и принялся обыскивать меня, комнату… Он не мог поверить, что сейф пуст. Он даже хотел поискать слитки под окнами, но окна были плотно закрыты, а на форточке была сетка от комаров.

Представь, он заставил меня раздеться догола…

– И вы разделись?

– Нет, это могло бы вызвать у него подозрение.

Представь сама, с какой это стати мастеру, которого привезли для работы, так унижаться.

– И то верно… Хотите чаю?

– А ты не будешь возражать, если я выпью немного из своей бутылочки… Если честно, то я так нервничал, когда вскрывал этот пол, что, если сейчас же не выпью, меня хватит инфаркт…

– Да пейте на здоровье!

На кухне она включила чайник, достала варенье, извинилась, что нет хлеба.

– А откуда же у вас сейчас такие большие деньги?

И как вы смогли выкупить драгоценности моей мамы?

– Я по-прежнему открываю сейфы и двери… Недавно вот в М. ездил, там надо было вскрыть один дом…

– В М.? А вы знаете о том, что Юля Земцова, которая поехала туда как раз по делу, связанному с убийствами и пропажей девушек, исчезла?

– Нет, я ничего такого не знаю, мне показали двери, я открыл их и долго ждал в машине, пока они осмотрят дом. – Беркович достал из кармана маленькую бутылку бренди и сделал несколько глотков. – Но мне показалось, что эти ребята в форме работали без санкции на обыск. Ведь хозяев не было, а они спешили, причем очень спешили. Две машины поставили таким образом, чтобы в случае появления хозяев схватить их и арестовать. Но я и не удивился бы… Ты себе представить не можешь, какая это огромная и дорогая домина! А внутри как все сделано! Да он просто бросается в глаза, этот дом… Только кретин мог позволить себе так выпендриться! Вот взять, к примеру, меня. У меня есть деньги и всегда были.

Ведь здесь у тебя только часть тех слитков… Я же не закончил свой рассказ. Генерал отпустил меня и повязал моего дружка, он заподозрил его. Причем повязал в прямом смысле, спящего. Не будь у генерала связей, Мишку бы отпустили уже на другой день, ведь слитков так и не нашли…

– Постойте, а куда же вы их спрятали?

– Да в подъезде, за батареей, в тряпки завернули…

Так я про Мишку. Я думаю, что он испугался. И сердечный приступ с ним случился еще в следственном изоляторе…

– То есть его и допросить-то толком не успели?

– Если бы я знал, успели его допросить или нет… Но выходит, что нет!

– Значит, генерал золото не нашел, вас отпустил, Мишку арестовали, а домработница? Она-то успела взять свою долю, вернее, долю мужа? Она знала, что золото за батареей?

– Да ничего она не знала! Мы же в подъезд выходили только с Мишкой.

– И.., и вы, когда уходили, взяли ВСЕ золото?

Беркович снова отвинтил крышку и сделал еще пару глотков.

– Не люблю дураков… – проронил он с сожалением в голосе. – Что поделать?

* * *

Ерохин кормил гостей гусятиной и угощал самогонкой собственного изготовления. Юля уже давно спала, в то время как Шубин с Эдиком продолжали сидеть за столом, пытаясь разобраться во всем, что было связано с именем Валентины Огинцевой. Если исходить из чистых фактов, то получалось, что Валентина, лет двадцати двух – двадцати трех от роду, не имея образования и нигде не работая, открыла, вопреки существовавшим в то время законам, СВОЕ ДЕЛО, то есть стала процентщицей. Замужем она никогда не была, но благодаря своей красоте и молодости, видимо, смогла найти себе такого мужчину, который ей помогал все это время… Можно было бы предположить, что основной капитал она могла добыть преступным путем, но тогда бы ей было сложно сохранить его таким, довольно-таки открытым, образом, не имея покровителя. А то, что этот покровитель у нее был, причем вплоть до ее смерти, не требовало особых доказательств: ЕЕ НИКТО НЕ ТРОГАЛ. Астраханов беседовал со многими клиентами Валентины, и все они в один голос утверждали, что она жила спокойно, что ей никогда и никто не угрожал, что, судя по каким-то ее оговоркам и отдельным фразам, брошенным по неосторожности, выходило, что ей и бояться-то нечего, что у нее, как это сейчас принято говорить, надежная «крыша». Понимая, что эта самая «крыша» может иметь непосредственное отношение к местным авторитетам, поделившим город и собирающим дань со своей территории, Астраханов через агентов вышел на одного из них якобы для того, чтобы узнать, с кем была связана погибшая Огинцева.

Представив дело таким образом, будто Валентина послала своего человека к нему за долгом, а тот в свою очередь угрожал Эдику смертью, в случае если он вовремя не вернет ей деньги, Астраханов добился того, что ему ответили примерно следующее: человек, который представился посланцем Огинцевой, на самом деле наверняка был не от нее, потому что она не работает такими методами, это во-первых, во-вторых, у нее есть покровитель, который, если узнает, что о покойной наводят справки таким грубым образом, достанет этого человека из-под земли, потому что тот может быть замешан в ее убийстве…

Услышав такое, Астраханов понял, что ему пора собирать вещички и уезжать из города. Он по опыту знал, чем может закончиться для него расследование подобного рода, и присутствовать на похоронах кого-нибудь из своих близких не собирался.

– Вот и подумай, какого масштаба была дамочка, – говорил он уже заплетающимся языком Шубину, подливая ему в стакан золотистую, настоянную на ореховых перегородках самогонку. – И какие у нее водились деньжищи… Но дочка ее заявила, что не принимала участия в бизнесе матери.

– А кто ее отец, не знаешь? – спросил Шубин.

– Она мне сказала, что у нее не было отца. То есть мать никогда не рассказывала ей об отце, значит, этот мужчина мало что значил в жизни Валентины. Будь он ее покровителем, Жанна наверняка бы его знала или хотя бы видела. А какой отец не захотел бы встретиться со своей дочкой, подарить ей хотя бы куклу или конфеты…

– Стой! – вдруг осенило Шубина. – Отец, говоришь? Конфеты? А помнишь, я рассказывал тебе про человека, который приходил к Жанне ночью и приносил деньги? Который курил у нее в комнате и испугал ее до. смерти? А что, если это и был ее отец?

– Да всякое может быть. Но ведь отпечатков пальцев его нет? Ты говорил, он в перчатках ходит. Был бы он отцом, разве ходил бы по ночам, как вор?

– Наверно, это он ей письмо написал, в котором назначил встречу у «Букиниста»! Как я раньше не догадался?!

– Думаю, Игорек, что ты путаешь кислое с пресным.

Письмо ей мог написать любой мужчина и даже любовник! У меня и на этот счет были свои мысли. А что, если предположить, будто любовник ее матери был и ее любовником? Ведь он, по словам Жанны, да и остальных, кто знал Валентину, был очень молод. И почему же он, близкий ей человек, не пришел попрощаться с нею на кладбище?

– Может, он заболел?

– Один шанс из тысячи, что он был при смерти. А я так думаю, что ОН БЫЛ НА КЛАДБИЩЕ, причем стоял возле самой могилы…

– Ты кого-то подозреваешь?

– Да, подозреваю, как подозреваю и то, что именно этот человек убил Валентину, хотя у него.., железное алиби!

– Ты про Жанну? Ты думаешь, что это она убила свою мать?

– Да нет же… Я имею в виду ее жениха, Бориса, вот кого.

– Бориса? Но ведь он не такой уж и молодой.

– А мне он показался очень молодым. Ты видел вблизи его кожу? То-то и оно. А ты посмотри… Будто у ребенка. И борода может быть накладная.

– Эдик, по-моему, ты увлекся. Давай-ка лучше спать.

Утро вечера мудренее. А где Ерохин, – до Шубина вдруг дошло, что хозяина давно нет за столом, – он что, спать пошел?

– Так он же уехал… Ты что, ничего не помнишь?

– Куда это на ночь глядя?

– Скотину покормить поехал, хорошо, что вспомнил.., раньше-то у него голова на этот счет не болела – я же там был, скотину кормил, убирал…

– А как ты с ним познакомился?

– Да никак. Приехал сюда, пошел на базар, гляжу – мужик мясо продает. Спрашиваю – хозяин? Он говорит, что хозяин. Ну я и говорю: не нужен ли ему работник, знаешь, как раньше было? Он сразу поинтересовался, не сбежал ли я откуда, я показываю ему все документы, объясняю, что мне отсидеться надо, что в М. у меня никого нет, что поэтому-то я сюда и приехал…

– То есть он взял тебя прямо с улицы?

– Выходит, что с улицы, с базара. Поселил меня в своем дальнем доме, показал, где картошка хранится, где огурцы соленые да масло топленое, словом, поступил по-божески, я даже удивился. Ну, я в благодарность и взялся за работу, весь дом изнутри подремонтировал, помыл, привел в порядок… Вот так мы с ним и жили все это время…

Но Шубин его уже почти не слышал, он засыпал прямо на ходу.

– Ну что, пойдем на свежий воздух, что ли, покурим? – предложил Астраханов, помогая Шубину подняться.

В это время со стороны улицы послышался шум мотора и стук калитки.

– А вот и Витя вернулся… – Астраханов распахнул дверь, но вместо Ерохина увидел бегущих к крыльцу двоих людей в форме.

– Стой, стрелять буду! – раздался громкий голос человека, который, поднявшись на крыльцо, сразу же надел наручники на Астраханова, в то время как другой, ворвавшись в сени, схватил и повалил на пол и без того едва стоявшего на ногах Шубина.

В это время у ворот ерохинского дома остановился еще один снегоход, из которого вышел Кречетов с Челобановым.

Оперативник, выводивший из дома Шубина, был тут же обруган увидевшим эту нелепую сцену Кречетовым.

– Ты на кого надел наручники, идиот! – заорал он. – Ну-ка сними немедленно!..

Опер снял наручники, а внимание Кречетова в это время уже обратилось к Астраханову.

– А ты кто? – спросил он. – И где Ерохин?

– Моя фамилия Астраханов! – прорычал тот, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на держащего его за рукав Скворцова. – Вы что, мужики, с цепи сорвались?

Вам нужен Ерохин? Так он поехал скотину кормить…

Снимите наручники!

Кречетов подошел к Шубину, взял его за рукав и, отведя в сторону, спросил у него чуть слышно:

– Откуда взялся этот мужик? Он что, с вами или дружок Ерохина?

– Да он бывший следователь прокуратуры, работал с Корниловым… А в чем дело-то? У вас что, здесь, в М., сухой закон, что ли? Ворвались, надели наручники, как на преступников… – Шубин уже почти протрезвел и думал только о том, чтобы как можно скорее все выяснилось и он смог бы вернуться в дом, пройти в комнату, где спала Юля, и, оставшись с ней наедине, забыть обо все на свете…

– Нам сейчас позвонил какой-то тип и сказал, что в погребе Ерохина лежит труп. Но чей – не сказал. Теперь ты понял?

Игорь промолчал, но подумал о том, что у Ерохина в М. есть вполне реальные враги, которые сначала подбросили ему на крыльцо узел с вещами Литвинец, затем куртку Земцовой, а теперь еще и чей-то труп, если он вообще есть.

– Давайте спустимся в погреб и посмотрим. Но я уверен, что это полный бред… Даже если предположить самое невероятное, что Ерохин – убийца, то вряд ли бы он оставил труп у себя в погребе и был настолько неосторожен, что о существовании этого трупа узнал кто-то еще… Поэтому постарайтесь настроиться на то, что Ерохин здесь ни при чем…

– Так-то оно так, но, если у него в погребе действительно окажется труп, я вынужден буду его арестовать.

Кречетов вместе с Шубиным вошли в дом; Астраханов, с которого за это время тоже успели снять наручники, направился следом за ними, не переставая материться на находящихся рядом оперативников.

– У него два погреба, – заявил Эдик тоном человека, часто бывающего в этом доме, – один здесь на кухне, а другой в сарае…

– Если труп подкинули, то скорее всего он находится в сарае, – сказал Шубин, помогая Кречетову поднять крышку погреба – две крашеные доски пола, под которым оказался тесный квадратный погребок, сухой и холодный, на полках которого поблескивали банки с соленьями, а на полу стояло пустое алюминиевое ведро.

– Здесь никого нет, – крикнул Кречетов уже из погреба своим помощникам, находящимся наверху. – Надо теперь проверить сарай.

Открыв крышку второго погреба, Астраханов щелкнул выключателем и первым увидел внизу, на земляном полу, лежащего в неудобной позе человека. Никто из присутствующих не проронил ни слова – все были поражены видом подпорченного временем трупа, лицо которого было разбито, вероятно, при падении с высоты. Лужа крови под его головой, облепленной склеившимися от запекшейся крови волосами, свидетельствовала о том, что его могли сюда кинуть еще живым. Это был Василий Рождественский.

– А я-то думал, что он еще в С., – сказал, – присвистнув, Кречетов. – Ну и дела… А где же Лиза Удачина?

В каком погребе? Так: ничего не трогать! Давайте выйдем отсюда, а ты, Челобанов, поезжай за Ерохиным и привези его сюда. Пойду позвоню прокурору… Вот черт, еще одно убийство на мою голову… – Он вздохнул и достал из кармана пачку сигарет. – Ну что ж, подождем, пока выяснится причина смерти… Вот только не уверен, что наш судмедэксперт будет сейчас в состоянии что-либо делать… Пьет, собака! Шубин, а может, пригласим твоего Чайкина? Пусть он хотя бы осмотрит труп…

* * *

Юля проснулась от шума, открыла глаза и вспомнила, что лежит в доме Ерохина, на его широкой кровати, но почему-то одна. Она слышала мужские голоса, отдельные реплики, матерные слова и думала о том, что живет не правильно. И как вообще могло случиться такое, что она, изнеженное, обласканное матерью существо, привыкшее к комфорту и покою, вместо того, чтобы крепко спать сейчас в своей теплой постели с любимым мужчиной, лежит на чужой кровати, в чужом доме и чужом городе? Кто или что заставляет ее ломать себя, постоянно рискуя собственной жизнью? И разве поиск убийц – женское дело?

Юля закрыла глаза и вспомнила неописуемый ужас, который охватил ее там, в подземелье… А ведь она была осторожна и не совершила ни одной глупости, она просто вышла на крыльцо и тут же была схвачена кем-то неизвестным. Где гарантия, что ее не схватят сейчас и не потащат снова куда-нибудь, где ей будет грозить смерть?

И почему Шубин не с ней? Почему он не охраняет ее?

Что это за голоса? Почему он не придет и не успокоит ее?

Мысли ее все чаще и чаще возвращались к убийце…

Где он бродит? Кто его видел? А не находится ли он в двух шагах от нее? А не Ерохин ли это? Ведь в том, что убийца-некрофил живет в М., она уже нисколько не сомневалась. Вот бы узнать, один ли он или у него есть напарник, союзник, человек, разделяющий его взгляды на жизнь и смерть?

Она поднялась и замерла, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. К своей радости, она все же услышала голос Шубина и даже, кажется, Кречетова… Но ведь раздавались и еще какие-то голоса, причем тревожные… Что случилось?

Она встала, оделась и вышла, знобко кутаясь в свою куртку, на кухню.

На столе стояли две пустые бутылки из-под водки, на тарелках еще оставалась закуска. И – никого.

Тогда она осторожно, дрожа от слабости и пребывая еще в расслабленно-сонном состоянии, открыла дверь в сени и увидела через открытую входную дверь стоящих на крыльце и возле крыльца на снегу Кречетова и его ребят. Чуть поодаль стоял Шубин и молча курил, глядя в небо. Ночной воздух был густой и синий, напоминающий по вкусу замороженную арбузную корку… Вдыхая его и наслаждаясь мгновением покоя, Юля вдруг подумала, что все эти волнения, в сущности, временны, что скоро наступит день, когда весь ужас, который они пережили вместе, останется позади и они соберутся в агентстве ли, в доме Крымова с тем, чтобы как следует отметить завершение этого, одного из самых запутанных и страшных дел…

Подумав о Крымове, Юля усмехнулась: они наверняка останутся без гонорара. Ведь Роман Трубников в конечном итоге получит свою дочку (да не одну, пожалуй, а уже с внуком или внучкой), и вопрос о деньгах отпадет сам собой. Ждать, а тем более требовать денег от родителей Дины Кирилловой, так жестоко убитой этим негодяем, было бы вообще преступлением… Что касается близких и родственников остальных жертв, то с ними Крымов не заключал никаких договоров. Вот и получается, что они должны радоваться уже тому, что остались в живых.

И чем это не цена? Она даже не вспомнила про Ерохина, с которого все и началось.

– Юля?! – Шубин первым заметил ее и в возмущении всплеснул руками. – Ты опять принимаешься за старое? Тебе мало было приключений, которые начались на этом самом крыльце? Что с тобой? Тебе нехорошо?

Он заметил слезы в ее глазах, но если бы он только знал их причину. А ведь все у нее внутри разрывалось от жалости к себе и к нему, милому и заботливому Шубину, который рано или поздно все узнает…

Она смотрела на его встревоженное лицо и испытывала жгучее чувство стыда перед ним, перед его любовью.

Разве мог знать Игорь, кого высматривали в группе стоящих у крыльца мужчин глаза так обожаемой им Земцовой? Что уголки ее губ опустились, когда она поняла, что Крымова здесь нет, а если он не здесь, то, значит, у Нади.

Неужели они теперь вместе? Неужели все слова, которые говорил ей Крымов минувшей осенью, – ловко подобранные фразы опытного ловеласа? Да разве можно было сейчас найти какое-либо другое объяснение его отсутствию и такому равнодушию к зарождению нового романа, романа ее с Шубиным?

– Нет, Игорь, мне хорошо… Просто я перенервничала, сначала уснула, а потом проснулась и долго не могла понять, где я и что со мной… А когда вспомнила, то разозлилась, если честно, на тебя за то, что тебя нет рядом…

Что это вы все здесь собрались и который час?

В это время на пороге сарая, из которого пробивался свет, ложившийся косыми желтыми лучами на вытоптанную площадку перед домом, показался Чайкин. Он подошел к Кречетову и принялся ему что-то говорить вполголоса, после чего мужчины вошли в сарай и спустя несколько минут вышли оттуда уже с носилками, на которых лежал кто-то, прикрытый простыней.

И Юля, которая думала только об одном человеке и только его одного хотела бы сейчас видеть, вдруг, оттолкнув от себя Шубина, соскочила с крыльца, при этом больно подвернув ногу, и бросилась к носилкам; сорвала простыню, чувствуя, что если увидит знакомое лицо, то у нее остановится сердце, и буквально остолбенела, когда вместо Крымова, смертельный образ которого она уже успела себе представить, увидела обезображенное лицо совершенно другого человека, но тоже ей хорошо знакомого…

Шубин, который ринулся вслед за ней, чтобы успеть подхватить ее, в случае если она от слабости или шока лишится чувств, вдруг, ослепленный догадкой, пошатнувшись, схватил Земцову за рукав и потянул к себе, словно желая хотя бы таким примитивным способом забрать ее себе всю целиком и удержать, пусть даже физически, если не получается движением души и сердца.

И Юля, в порыве благодарности за то, что даже в минуту ее радости (ведь этим мертвецом оказался не Крымов!) Шубин рядом, повернулась к нему и обняла его.

– Кто это? – спросила она на выдохе, чувствуя, как голова ее закружилась от таких резких и стремительных движений, к которым ее тело еще не успело привыкнуть. – Кто? Молодой совсем и лицо знакомое…

«Ты ведь уже поняла, что это НЕ ОН, так что же тебе еще нужно?» – подумал Игорь, а вслух произнес имя покойного, зная, что оно вряд ли произведет впечатление на потерявшую рассудок от любви к Крымову Земцову.

Глава 17

Корнилов с утра выкурил полпачки сигарет и теперь сидел, утопая в голубом и едком дыму и не желая никого видеть. Он настолько устал от навалившихся на него дел и от бессмысленности своей жизни в целом, что начал подумывать о том, как бы ему изменить все таким образом, чтобы не видеть больше этих стен, этих мелькающих день за днем перед ним лиц, не слышать знакомых до тошноты голосов…

Жена ушла от него еще в прошлом году. Просто собрала маленький чемодан, куда на его глазах небрежно побросала свои ночные сорочки, чулки и духи (ей даже в голову не пришло, что можно было бы прихватить еще и шубу, к примеру, или розовую шляпу из норки, которую она купила буквально на днях), и, сказав, что она полюбила другого, ничего не объясняя и даже не считая нужным изобразить на своем лице какое-либо подобие печали или вины, ушла, оставив дверь приоткрытой…

Лишь на следующий день к нему пришли Ивушкины (супружеская пара, с которой Корниловы вместе отмечали все праздники) и рассказали Виктору Львовичу, что видели его жену, Клару, в театре, в обществе заместителя министра по культуре, сорокадвухлетнего Сергея Соловьева. Клара была очень нарядно одета и вела себя так, словно двадцать лет была замужем именно за этим Соловьевым, а не за Корниловым.

Виктор Львович тяжело переживал уход жены, тем более что чувствовал себя виноватым в том, что произошло. По сути, Клара всегда была одна. Работа постепенно вытеснила из его жизни семью и стала для него всем.

Единственное, что он мог сделать для жены, это обеспечить ее, предоставив ей возможность нигде не работать и заниматься только собой или домом. Детей у них не было, а потому Клара занималась исключительно собой.

Она ходила на курсы английского языка, кройки и шитья, вязания, брала уроки фортепиано, но ничем всерьез так и не увлеклась. В последнее время она лишь читала женские романы и много спала… И вдруг ушла. Неожиданно и как-то необыкновенно легко, словно перешла в другую комнату.

За три дня, что ее не было дома, Корнилов многое передумал и решил, что на ее месте он и сам бы так поступил. Зачем же ее осуждать? Она захотела новой жизни, новых ощущений, и он, как любящий ее мужчина, должен только порадоваться за нее. Но радости-то почему-то не получалось, а была боль, тупая, ноющая, проявляющаяся в невыносимых и почти зримых картинах их совместной жизни, которые проплывали перед ним, стоило ему закрыть глаза и попытаться уснуть, чтобы избавиться от уже реального кошмара – гнетущей тишины пустой и враз осиротевшей квартиры…

Он видел ее, расчесывающую волосы перед зеркалом в ванной и что-то мурлыкающую себе под нос; видел розовую кожицу ее локтей и белую, матовую кожу плеч и спины, ее удивленно-раздраженный взгляд, когда он входил в спальню и заставал ее раздевающейся или совсем раздетой, замершей в недоумении с какой-нибудь кружевной вещицей в руке: «Не смотри на меня так, закрой глаза или уйди совсем, растворись…»

Она выбросилась из окна одиннадцатого этажа на четвертый день после своего ухода из дома. В ее крови обнаружили такое количество наркотика, что удивились, узнав, что она погибла не от передозировки, а от удара об асфальт… Дом, который она избрала своим эшафотом, находился на самой окраине города и не имел никакого отношения ни к Соловьеву, ни к ее прошлой жизни.

Просто он оказался одним из самых высоких в городе.

– Вы знали, что она наркоманка? – спросил Виктор Львович у Соловьева на похоронах, когда они, обливаясь потом, несли гроб с телом Клары по центральной аллее кладбища (была весна, буйно цвела кладбищенская сирень, пели, радуясь солнечному дню, птицы, оркестр выводил совершенно неузнаваемую мелодию).

– Знал, – ответил Соловьев чуть слышно. – В тот день я должен был везти ее в Москву.., лечиться…

* * *

– Виктор Львович, – сказал ему по телефону дежурный. – К вам пришли.

– Пусть подождут… – Корнилов бросил трубку и, встав из-за стола, подошел к окну, распахнул его, впуская в кабинет свежий холодный воздух. Затем вернулся к столу и принялся вновь и вновь перечитывать результаты экспертизы работ Василия Рождественского. Точнее, человека, который выдавал себя за Рождественского, поскольку экспертиза показала, что в паспорте заменена фотография, а это означает, что парень, живущий в доме Удачиной и выдающий себя за художника, присвоил паспорт Василия Рождественского, жителя Каменки, умершего от рака в возрасте двадцати пяти лет.

Под натюрмортами и пейзажами, обнаруженными в его мастерской, в удачинском доме, оказались картины, также выполненные маслом, но совершенно другого характера. При помощи сложного лазерного оборудования удалось установить и даже получить черно-белые, схематичные копии этих работ. Они содержали в себе элементы откровенной порнографии и были определены приглашенным специалистом-психологом как попытка сексуально неудовлетворенного человека самовыразиться и скомпенсировать таким вот образом недостающие ему физические наслаждения. Причем сюжеты этих работ отличались от обычной порнографии обилием деталей явно садистского начала. Только человек с больным мозгом мог выплеснуть на холст столько извращенных желаний и таким патологическим образом позволить себе разрядиться как в психологическом, так, должно быть, и физическом плане.

Работники ветлечебницы, куда обращалась Лиза Удачина, чтобы выяснить причину смерти своей любимой собаки, хорошо запомнили эту довольно необычную пару – худощавую, одетую во все цветное и длинное, как и подобает представительнице богемы, молодую женщину и красивого молодого человека-молчуна с виноватыми глазами и особой бледностью впалых щек. После вскрытия собаки и последующих процедур, связанных с ожиданием результата экспертизы, оплаты и соответствующих консультаций по поводу происхождения редкой настойки канабиса, от которого и погибло несчастное животное, эта пара, погрузив в багажник завернутый в простыню труп собаки, села в белые «Жигули» и уехала. И про нее бы забыли, если бы спустя примерно полчаса после их ухода в лечебницу не пришел один человек и не сказал, что за углом дома, в котором и находится эта ветлечебница, лежит завернутый в простыню труп рыже-белого сенбернара… Заведующая лечебницей позвонила на всякий случай в милицию и рассказала про этот странный случай, ведь хозяйка этой собаки и ее спутник вели себя так, словно смерть их любимца потрясла их настолько, что они, не обращая внимания на снегопад и рискуя застрять в пути, все же выбрались из М. в С. и привезли тело на вскрытие. Женщина несколько раз говорила про похороны собаки в саду, возле дома, и вдруг такое!.. Что или кто мог заставить их бросить труп всего лишь в нескольких метрах от лечебницы?

Поскольку фамилия Удачина фигурировала в деле о маньяке, производство которого было поручено Корнилову, то и информация о трупе сенбернара, принадлежавшего Удачиной, поступила к Виктору Львовичу.

А поскольку в деле упоминалась простыня – та, в которую были завернуты вещи убитой Сажиной (их нашли на м-ской автостанции) и остатки прачечного номера которой были отданы на экспертизу для выявления номера прачечной и дальнейшего определения владельца простыни, – то Корнилов решил отправить на обследование и простыню Удачиной. Каково же было его удивление, когда обнаружилось, что эти простыни представляют собой две части одной большой простыни и при сложении остатков номера вместе получается совершенно четкое число 46387625, по которому уже без труда была найдена и прачечная, и журнал регистрации (пятилетней давности), и даже фамилия владельца этой простыни: Морозов А.В.

Работники ГАИ, дежурившие на повороте, ведущем на М-ский молокозавод, не могли не обратить внимание на частое появление на этой дороге белых «Жигулей», по несколько раз за день курсирующих из М. в С. и обратно.

Причем на месте водителя оказывалась то женщина в лисьей шапке и черных очках, закутанная во что-то ярко-красное и пушистое, то молодой человек приятной наружности, но бледностью лица напоминавший больного.

Документы у обоих всегда были в порядке, правил они не нарушали, а при осмотре багажника один раз обнаружили труп сенбернара, завернутый в простыню (женщина объяснила, что его везут на вскрытие в ветлечебницу), а в другой раз – три канистры с бензином. Женщина, сидящая за рулем, на вопрос, куда это они так часто ездят, ответила, что у нее в С. больная мать, нуждающаяся в уходе, и что сейчас решается вопрос о том, чтобы ее перевезти в М., так что поездок предстоит много, а в М. сложности с бензином.

…Звонок сбил его мысли. Он взял трубку. Дежурный напомнил ему о визите человека по фамилии Морозов.

– Морозов? Так какого же черта ты молчал?! – взорвался Корнилов, не веря своим ушам. – Немедленно направляй его ко мне… Все, жду.

В это время зазвонил городской телефон, он взял трубку и вдруг, к своему удовольствию, услышал голос Крымова.

– Женька, чертяка, как же я по тебе соскучился…

Я знаю, что все вы живы и относительно здоровы, и все же мне сначала хотелось бы узнать, как твои женщины?

Все в порядке? Я рад за вас. Пусть они отоспятся с дороги, а ты приезжай ко мне… Как так? Посетители? Да гони их в шею, все равно дело такое, что, сам понимаешь… Не до денег, короче. Передавай от меня привет Юле и Наде, поцелуй их от меня… Хорошо, как освободишься, так сразу и приезжай, а еще лучше.., я сам к тебе приеду, где-то через часок, идет? У меня здесь такая интересная для тебя информация! Все, договорились.

Он положил трубку и вдруг почувствовал, что ему трудно дышать. Радостное чувство охватило его, быть может, впервые после смерти его жены. Он был рад, что Крымов вернулся, что теперь он, Корнилов, которого все привыкли считать сильным человеком, не нуждающимся ни в чьей дружбе, НЕ ОДИН. Он и сам не ожидал от себя такой привязанности к этому молодому пижону и большому умнице Крымову…

В дверь постучали.

– Входите.

Дверь открылась, и Корнилов увидел перед собой высокого красивого мужчину весьма интеллигентной наружности: аккуратно подстриженная борода, гладкое иконописное, слегка вытянутое лицо, большие карие глаза.

– Проходите, садитесь. Кто вы и по какому вопросу пришли ко мне?

– Моя фамилия Морозов. Морозов Борис Александрович.

– А как звали вашего отца?

– Морозов Александр Васильевич. А что, вы его знали? – Борис говорил тихим голосом, как если бы был болен или очень утомлен. По его лицу было трудно догадаться, волнуется он или нет. Он вел себя обычно, словно пришел для деловой беседы, вот только что происходило у него внутри, никто не мог знать, кроме него самого.

– Он был женат?

– Они с моей матерью жили раздельно, в разных квартирах.

– А кто стирал ему белье? – спросил Корнилов, пристально вглядываясь в глаза человека, который явился к нему словно бы по немому приказу, словно был послан СВЕРХУ. Ведь он, Корнилов, только что думал о Морозове…

– Он сдавал его в прачечную, но при чем здесь мой отец?

– Ни при чем. Я слушаю вас.

* * *

Юля уже два дня жила у Шубина. Ела и спала. Набиралась сил. А еще страдала от мысли, что Надя сейчас находится у Крымова и что лучшая портниха города собирается шить ей свадебное платье. Об этом рассказала Жанна, которая, едва узнав о возвращении Юли в С., тотчас разыскала ее и в первый же день приехала навестить на шубинской квартире.

– Ты хорошо выглядишь, – заметила Юля, удивляясь тому, как изменилась Жанна за время, что они не виделись. – У тебя взгляд спокойный и даже веселый, а это самое главное. Ну что, отстала от тебя твоя зечка? Ты, похоже, и сама разобралась со своими проблемами?

– Нет, ничего подобного, просто в моей жизни произошло кое-что очень важное…

Юля подумала о том, что где-то, наверное, шьется еще одно свадебное платье…

– И что же это такое произошло, да еще важное? – Она говорила вяло, чувствуя, как предательские слезы закипают в носу, а в горле застрял кусочек нетающего льда.

«Ну почему, – спрашивала она себя, – почему я не радуюсь, что тоже выхожу замуж? А ведь Игорь Шубин в тысячу раз Лучше Крымова?! И что такое страсть, которая сжигает изнутри, как не болезнь, как не психическое заболевание?.. И кто придумал эту боль, разрывающую не только душу, но и тело? И почему я не могу испытывать столь же сильных чувств, какие я испытываю к Крымову, к прекрасному человеку, каким является Игорь?»

– Ты представляешь, у меня, оказывается, есть отец!

Его зовут Григорий Беркович.

Юле это имя показалось знакомым.

– Постой, он не мастер по сейфам?

– Да, это он… Ты видела его? Ты знаешь его?

– Он был с нами в М., открывал один дом… И это твой отец? И как же ты об этом узнала?

– Помнишь, я рассказывала тебе о человеке, который приходил ко мне домой ночью и курил на кухне?

– Помню, конечно. И это был он? Очень странная манера таким образом заявлять о себе… Тогда понятно, почему деньги… А мы…

Она хотела сказать «…мы потратились на экспертизу», но промолчала: зачем отравлять радость подруги такими прозаическими деталями.

– Я понимаю, о чем ты сейчас подумала, – сказала Жанна и зачем-то полезла в сумочку. – Я принесла деньги, думаю, что их хватит даже на то, чтобы найти зечку.

– Значит, этот вопрос остается открытым? – Юля равнодушно приняла из рук конверт с пачкой долларов. – Вообще-то эти деньги надо отдать Крымову…

– Да вы сами разберетесь, я думаю. Просто мне сейчас не до этого… Понимаешь, случилось еще кое-что, и это должно тебя заинтересовать… Думаю, что и здесь мне понадобится твоя помощь.

Жанна перевела дыхание и несколько секунд смотрела в пространство, собираясь с мыслями. То, что она намеревалась рассказать Юле, было, пожалуй, самым важным. И даже террор неизвестной зечки на этом фоне представлялся чем-то незначительным.

– Ты же видела Бориса…

– Конечно, видела. Тебя интересует мое мнение о нем?

– Может быть… – Жанна уронила руки на колени и вся как-то подобралась, сделалась меньше и тоньше. – Согласись, ведь он хорош?

– Безусловно. И здесь со мной согласится любая женщина, даже и мужчина не посмеет не признать его настоящим красавцем, но зачем тебе это?

– Ведь эта красота – его богатство? – не унималась Жанна, продолжая задавать, казалось бы, ничего не значащие вопросы.

– Ну… Не знаю, наверно. Ты можешь мне сказать прямо, что произошло?

За каких-то там несколько минут покоя и веселости на лице Жанны как не бывало. Она снова превратилась в затравленную и смертельно испуганную Жанну Огинцеву.

– Могу. Но только не сказать, а ПОКАЗАТЬ.

Жанна снова полезла в сумочку и достала черный конверт, откуда высыпала прямо на стол около двух десятков разного рода снимков, преимущественно черно-белых, нечетких, случайных…

Юля внимательно просмотрела их все и, сложив аккуратно стопкой, вложила их снова в конверт. На снимках был Борис, причем каждый раз в обществе другой девушки.

– Ты напрасно их убрала, потому что одна из девушек – Марина Козич… – И тут Жанна разрыдалась. – Ты можешь себе представить?! Марина, та самая скромница и неудачница Марина Козич, которая, как ты знаешь, погибла, встречаясь за моей спиной с Борисом! Предательство! Что может быть хуже предательства? Они оба предали меня! Извини, я дала себе слово держаться. Я не должна раскисать, потому что я теперь не одна, у меня есть отец, который защитит меня. Он все знает, все понимает, с ним легко разговаривать… Он открыл мне глаза на него…

– Послушай, на всех снимках Борис просто идет рядом с девушкой, он же не в постели…

– Правильно. Вот если бы снимки были сделаны в момент, когда они находились в постели, я бы не поверила в их подлинность, можно было бы предположить, что это подделка, что снимки сфабрикованы, а так.., их снимал мой отец. Он очень боится за меня. Но теперь уже и я боюсь за себя… Дело в том, что Борис… Господи, даже не знаю, как тебе это сказать… Борис и есть тот самый молодой человек, который встречался с моей мамой… Теперь ты понимаешь, что я испытываю? Ведь и я, понимаешь, Я ТОЖЕ ПРЕДАВАЛА ЕЕ!

Юля, которая до этой минуты все еще продолжала где-то на подсознательном уровне страдать по поводу ПРЕДАТЕЛЬСТВА КРЫМОВА, как-то сразу забыла о нем и вообще обо всем, что было с ним связано. Эта новость ошеломила ее. Борис – любовник знаменитой Валентины Огинцевой, женщины-вамп, любительницы молодого мужского тела?! Это было невероятно. И он теперь является женихом Жанны?

– Я правильно тебя поняла?.. – переспросила она. – Борис был любовником твоей матери? Значит, тот таинственный молодой человек, которого видели в ее обществе, который спокойно появлялся с ней в ресторанах и театрах, – Борис? Но тогда непонятно, почему же все считали, что его не было на похоронах? Неужели его НЕ УЗНАЛИ?

– Представь себе, не узнали.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что он за один день умудрился отрастить бороду, да еще к тому же и поседеть от горя, чтобы вот в таком измененном виде предстать перед ничего не подозревающей толпой любопытных, собравшихся на похоронах Валентины? Или, быть может, он ЗАРАНЕЕ ОТРАСТИЛ БОРОДУ?

– Я понимаю, что все, что я тебе сейчас сказала, смахивает на бред, но это правда. И Борис на самом деле очень молод. А что касается бороды, то здесь ты права, он действительно успел отрастить ее еще до смерти мамы.

Дело в том, что она постоянно делала акцент на его молодости, на «молочной спелости», как любила она говорить, а ему это было неприятно. Мужчина всегда хочет быть взрослым, настоящим мужчиной, понимаешь?

– А ты? Ты-то знала, что человек с бородой – любовник матери?

– Он к тому времени был уже и моим любовником.

И я любила его больше всего на свете. Это было словно наваждение, я преследовала его, точнее, ИХ… Я делала все, чтобы понравиться ему, я даже ходила по дому раздетая, чтобы он мог увидеть меня, подсмотреть за мной…

– А разве он БЫВАЛ В ТВОЕМ ДОМЕ?

– Конечно, просто я не решалась тебе об этом рассказать… Понимаешь, я сама все выдумала и напустила тумана, чтобы и самой поверить в то, что парень, с которым спала моя мама, – остался в прошлом, а сегодняшний Борис – совсем другой человек и принадлежит только мне…

– А кого же он любил на самом деле: тебя или ее? – Юля уже забыла, что разговаривает с измученной страданием женщиной, которая из-за любви потеряла покой и, возможно, мать, поэтому и задала этот жестокий вопрос.

– Не знаю. Порою мне казалось, что он любил только меня, но иногда… – голос ее стал глуше, она, казалось, с трудом произносила слова, – ..иногда он называл меня… Евой…

– Евой? Я не ослышалась? Но почему же Евой?

– Потому что он был Адамом, а она – Евой.

Жанна раскраснелась от собственных признаний и боялась посмотреть Юле в глаза. И не от стыда за то, что связалась с любовником собственной матери, а за вранье, которым она окончательно запутала и без того сложное дело, связанное с появлением в ее жизни незнакомки, да и смертью Валентины. Ведь человек, назвавшийся ее отцом, просто уверен, что Валентину убил именно Борис.

И в качестве доказательства того, что Борис постоянно лжет, что он – грязное и похотливое животное, для которого обладание женщиной является основным смыслом жизни, Беркович и представил эти снимки, сделанные им в течение последних месяцев.

– Беркович считает, что гибель мамы – дело рук Бориса… – наконец решилась произнести Жанна слова, убивавшие в ней последнюю надежду на счастье с любимым мужчиной.

– Но почему? Из-за денег?

– Он говорит, что да… Борису действительно всегда требовались деньги. У мамы их было более чем достаточно, а Борису была нужна мастерская, кроме того, он влипал в одну историю за другой, и везде нужно было платить, чтобы его не трогали, чтобы отпустили… Ему подкидывали наркотики…

– И ты верила всему этому? – Юля была поражена этими сведениями. Ведь, по словам Жанны, выходило, что Валентина путалась с самым настоящим альфонсом, который обобрал и убил ее! – Ты, я надеюсь, понимаешь, что деньги, которые нашли в квартире в день смерти твоей матери, – сотая, если не тысячная доля ее капитала? Или, быть может, Валентина вкладывала деньги во что-то другое, в недвижимость, к примеру?

– Нет, она вкладывала деньги в деньги. И еще немного в золото и драгоценности. Но и здесь Борис меня обманывал… – И она рассказала Юле историю с драгоценностями, которые Борис продал за высокую цену ювелиру Альфишу, а ей принес жалкие гроши.

– И твой отец выкупил их у Альфиша?

– Да, они сейчас у меня дома… Но они надежно спрятаны.

– Я подумала, что, будь эти драгоценности у тебя дома раньше, тогда можно было бы объяснить появление зечки… Знаешь, она не идет у меня из головы…

– Но я не боюсь ее. Убить она меня не сможет, потому что в этом нет никакого смысла.

Юля поняла, что Жанна в точности повторила слова своего отца, – слишком уж убедительно прозвучали они в эту минуту. Что ж, это хорошо, что у нее теперь есть защитник. Если он действительно является ее отцом, а не человеком, чье появление может быть связано опять же с деньгами покойной Валентины: а вдруг он обманывает Жанну, чтобы выпытать у нее, где же на самом деле находятся деньги Огинцевой?

– Послушай, Козич убили. Твою маму тоже. Неужели это дело рук Бориса? Я думаю, что нам необходимо срочно созвониться с Крымовым и все ему рассказать.

А ты свяжись с отцом и постарайся находиться всегда рядом с ним…

– Да я и так с ним…

– Как это?

– Очень просто. Он ждет меня в подъезде, возле двери.

Юля немного опешила.

– Ты не будешь возражать, если я позвоню Крымову и все расскажу ему? А еще лучше будет, если ты пригласишь сюда своего отца и мы сможем вместе наметить план действий…

– Это было бы здорово, – оживилась Жанна, вставая, – он, наверно, испереживался… Я сейчас его позову…

Она ушла, а вернулась с Берковичем. Юля нашла в себе силы поздороваться с ним как со старым знакомым.

– Салют! Вот не ожидала, что мы встретимся с вами в таком качестве… – сказала она, приглашая его войти. – Располагайтесь. Интересные вещи рассказала мне Жанна, не знаю даже, как реагировать.

– А никак. Она сказала вам, что я подозреваю в убийстве Валентины ее жениха, Бориса?

– Да, рассказала. Но у него, кажется, есть алиби?

Беркович выложил все, что он думал конкретно по этому поводу и о продажности людей в целом, после чего достал из кармана плоскую фляжку и отпил из нее.

– Хотите? Коньячок, – протянул он Юле фляжку.

– Вы понимаете, что обвинение тяжкое… А вдруг вы ошибаетесь?

– Тогда почему же он исчез? Растворился в морозном воздухе? Должен был подождать, пока я уйду, а сам бросил ее, испарился! Если бы у него не было рыльце в пушку, разве бы он так поступил? Да и как он мог вообще оставить свою невесту один на один с каким-то там самозванцем, назвавшимся ее отцом?

– А может, он просто трус?

– Тем более! Зачем моей дочери муж – трус?

– Григорий, Юля предлагает позвонить Крымову и все ему рассказать.

– Юля, вы слышали? Она называет своего отца Григорием… Но я не в обиде. Я понимаю. И знаю, что настанет такой день, когда она назовет меня иначе… Ну что, хотите позвонить Крымову? Я не против, звоните! – И он снова потянулся за фляжкой.

* * *

Кречетов приехал в С. под вечер и без предупреждения заявился в агентство. Он был так возбужден, что готов был пешком идти до С., лишь бы искупить свою вину перед Крымовым.

Это решение он принял после того, как обнаружили труп Василия Рождественского. Если Крымов начнет действовать своими методами и, опираясь исключительно на свою информацию, все же выйдет на убийцу, то Кречетову не поздоровится – ведь сразу же откроется визит к нему Нины Гоппе и последовавшее за ним молчание, а значит, и сокрытие правды!

Но признаться во всем в тот же день, когда Чайкин, осматривая труп Рождественского, предположил, что смерть наступила вследствие удушения и что скорее всего в погреб Ерохина был сброшен уже труп, Кречетов не смог, не решился… Только на следующий день, к вечеру, собрав все материалы по этому делу и никому не сказав ни слова, он сел на свою «Ниву» и, пользуясь тем, что основную трассу уже полностью очистили от снега, покатил в С.

Теперь, когда он собрал сведения о Трубникове и Старостине, ему стало ясно, почему Крымов – это Крымов (!), а Кречетов – это всего лишь Кречетов. Он целый день рылся в архивах и беседовал с соседями Трубниковых, еще не понимая, что он делает и зачем. Но ниточка «Трубников – Старостин», подсказанная ему Крымовым, оказалась достаточно прочной, и первый узелок, который ему удалось завязать и самому же распутать, принес ему неожиданность: Андрей Старостин оказался внебрачным сыном Романа Трубникова! Вот поэтому отец Тани так противился их любви. Рассказать об этом Роман не мог, поскольку у него с женой и без того были сложные отношения, а допустить, чтобы его родная дочь вышла замуж за единокровного брата, тоже не мог. Но если считать эту информацию важной, то какое она может иметь отношение к исчезновению Тани? На этот вопрос мог ответить только прозорливый и хитрый Крымов. И Кречетов знал, что Крымов ему ответит, как знал и то, что уже совсем скоро, узнав про визит Гоппе, Крымов сможет ответить и на все остальные вопросы. Вот только где найти Лизу Удачину, которая единственная из всех участников этой драмы (а в том, что она имела отношение, пусть и косвенное, к убийствам девушек, Кречетов уже не сомневался) могла ВИДЕТЬ УБИЙЦУ НА БЕРЕГУ ГРАФСКОГО ОЗЕРА?!

Кроме того, Кречетову не терпелось рассказать Крымову и о том, что две последние ночи окна удачинского дома СВЕТИЛИСЬ! И что в окнах мелькали чьи-то тени, которые сразу после звонка в ворота (это звонил сам Кречетов, которому про свет в окнах рассказал проезжавший случайно мимо дома Челобанов) исчезли, и свет в окнах тотчас погас. И сколько бы ни звонил Кречетов, сколько бы ни стучал, ему так никто и не открыл. Только на следующий день, рано утром, когда к воротам удачинского дома подъехала милицейская машина, на крыльце появился заспанный рослый мужчина, который, представившись Виталием Дубовым, агентом по недвижимости, сказал появившемуся из машины прокурору М., Дроздову, что дом этот теперь принадлежит не Лизе Удачиной, а совершенно другому господину, имя которого он пока обещал держать в тайне. В доказательство своих слов он представил, просунув сквозь ажурные прутья чугунных украшений на воротах, договор, заключенный между Елизаветой Удачиной и агентством по недвижимости «Кедр», представителем которого он, Дубов, и являлся, о чем свидетельствовало и его удостоверение.

Из его слов выходило, что Лиза Удачина, находясь последние две недели в С., занималась там продажей своего дома. Дубов сам лично заключал договор с Удачиной и даже получил от нее генеральную доверенность на ведение дел, связанных с продажей дома.

– Вы хотите сказать, что на этот дом нашелся покупатель? – спросил прокурор, который втайне сам мечтал купить у Лизы этот дом, тем более что она как-то намекала, что собирается в ближайшем будущем перебраться сначала в С., а потом, быть может, и в Москву. И теперь, понимая, что его обошли и что навряд ли он соберет сумму, которая была бы в состоянии перекрыть ту, что назначил этот ушлый и жадный, как и все агенты по недвижимости, Дубов, он чувствовал себя не только обманутым, но и оскорбленным в своих лучших чувствах: кроме дома, ему была нужна и сама Лиза, ради нее он мог бы пожертвовать даже своей семьей!

– Конечно, нашелся. Осталось соблюсти кое-какие формальности, и дело будет сделано. Да и как не найтись покупателю на ТАКОЙ дом?! Вы что, смеетесь? Это же картинка, а не дом…

Прокурор уехал, а Кречетов, который узнал об этом визите чуть позже, почему-то испытал чувство удовлетворения от того, что Лизин дом не достался этому взяточнику и выскочке Дроздову.

Ему повезло: в окнах агентства тоже горел свет. Однако рассмотреть сквозь опущенные жалюзи, кто именно там находится, было невозможно.

Кречетов вышел из машины и позвонил в дверь. Ждать пришлось недолго. Где-то на уровне глаз блеснул желтым огоньком дверной глазок – на посетителя посмотрели, затем послышался скрежет открываемого замка, наконец дверь открылась, и он, к своей искренней радости, увидел стоящего на пороге Крымова.

– Женя, ты извини, что я без приглашения… Но я крутом виноват перед тобой и каюсь… – Кречетов суетился, потому что на чужой территории чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Одно дело, когда Крымов приезжает к нему и просит о помощи, задает какие-то вопросы и ведет себя как гость, а другое дело, когда заместитель начальника уголовного розыска такого крошечного городка, как М., приезжает в областной город, да еще и в офис частного сыскного агентства, чтобы признаться в своем непрофессионализме и, что самое неприятное, в своей недавней неприязни к Крымову и желании обойти его в деле и тем самым доказать собственную состоятельность.

– Ба! Кречетов? Ну, заходи-заходи, рад тебя видеть… – Крымов крепко пожал его руку. И от этого теплого и сильного рукопожатия Кречетову сделалось и вовсе плохо: стыд проступил на его лице красными пятнами. – Опять что-то случилось в вашем М.? Ну и городок, ну и волжский курорт!

Он пригласил гостя пройти в приемную, где он сидел за щукинским столом и разрабатывал очередной план действий. Приход Кречетова оказался очень кстати – Крымову необходима была информация о Трубникове и Лизе.

– Ты один?

– Один. Пока один. Шубин поехал по делу, а девчонки спят… Я им так и сказал: чтобы побольше ели и спали, потому как работы много и надо делать все возможное, чтобы как можно скорее восстановить силы. Ну, говори, не томи, что у тебя новенького? Снова кого-то грохнули?

Кречетов достал из портфеля пакет с простреленной ночной сорочкой Нины Гоппе и рассказал о ее визите.

– И когда это было?

Он ответил.

– Ну и скотина ты, Кречетов! Убить тебя мало! Спрашивается, какого черта мы тогда возвратились в С., если убийца спокойненько разгуливает себе по вашим улицам? Тебе что, жить надоело? Ты что, не понимаешь, что если убили совершенно нейтрального Рождественского (кстати, мы выяснили его настоящую фамилию, это Русаков, наркоман, но об этом потом), то почему ты думаешь, что убийца оставит в живых тебя, человека, обладающего такой важной информацией?

– Так я потому и приехал…

– Сам хотел клубочек распутать? Ну и как, получилось? Или ты приехал теперь для того, чтобы я раскрыл тебе все свои карты? Ты хотя бы понимаешь, что в тот день, когда Шубин с Земцовой пришли в дом Лизы, они оба могли НЕ ВЫЙТИ ОТТУДА ЖИВЫМИ! Ведь этот Русаков, который жил под фамилией Рождественского, хотел отравить Шубина и принес ему кофе с настойкой канабиса… А если бы Шубин его выпил? Хорошо, что Игорь заподозрил что-то неладное, а так… И, судя по всему, Удачина ничего об этом не знала, потому что не допустила бы, чтобы кофе, в чашку с которым Шубин сунул пирожки, оказался в собачьей миске… Думаю, она была сильно привязана к этому сенбернару, иначе бы не повезла его на вскрытие… А как ты думаешь, зачем ей понадобилось вскрытие?

– Понятное дело – чтобы узнать причину смерти.

– А я думаю, что не только для этого. Ей нужно было узнать правду про Василия – способен ли он на убийство, зачем он вообще сотворил подобное угощение и, что самое для нее важное, как он мог допустить, чтобы этим кофе отравилась собака? Сдается мне, что если бы Василий отравил и Шубина, и Земцову, то Лиза не расстроилась бы так, как от гибели любимого пса. Я даже думаю, что она и Василия убила, чтобы отомстить за смерть сенбернара. А избавилась от трупа своего любимца, потому что не собиралась в этот день возвращаться в М., уверен, у нее были какие-то дела в С. А поскольку багажник мог ей понадобиться для трупа Василия, то она и освободила его, как только отъехала от ветлечебницы, выбросив сенбернара прямо на улице… Это говорит о том, что хотя у нее расстроенная психика, но она четко отделяет живых существ от мертвых, и память о собаке для нее не то же самое, что окоченевший и распотрошенный труп.

Кречетов понял, что Крымов от упреков постепенно перешел к рассуждениям, и теперь сидел смирно, ловя каждое слово, тем более что о выброшенном трупе собаки он услышал впервые.

– Личность Удачиной весьма интересует меня. Я бы отдал многое, чтобы теперь, особенно после того, как ты мне рассказал, что в день убийства Литвинец Нина Гоппе видела Удачину на Графском озере, задать ей несколько вопросов. Что она вообще представляет собой, эта Лиза?

Кстати, мне звонил Чайкин, который привез сюда труп Рождественского-Русакова, и рассказал кое-что интересное… Его посетил Ханов, ты его не знаешь, он у нас в городе главный по наркоте, так вот.., этот Русаков был его клиентом, как и предполагал Шубин. Безобидный гомосексуалист, наркоман. Ханов говорит, что он и мухи не обидит. Я все время думаю, зачем он был нужен Лизе?

– Гомосексуалист? Я не ослышался? – Кречетов был поражен. – Может, твой Ханов что-то спутал?

– Нет, он никогда ничего не путает. Причем Русаков был пассивным, и все это удивляет меня не меньше твоего… Я думал и по этому поводу и что надумал… У Лизы были деньги, а Русаков наркоман. Так?

– Так.

– Деньги были нужны Русакову как воздух, чтобы на них он мог приобретать кокаин, так? Но вряд ли Удачина просто так давала бы ему эти деньги и вообще содержала его!

– Значит, и она что-то имела от него. Но что?

– Вот этот-то вопрос меня больше всего и мучает.

Что могло понадобиться молодой и красивой женщине от «голубого» наркомана, нигде не работающего и все такое прочее?..

– Может, он ее шантажировал?

– Тогда ей было бы проще убить его этими же самыми наркотиками… Для нее это – сущий пустяк, к тому же она наверняка знала о том, что никакой он не Рождественский… Ой, Кречетов, чуешь, дымом пахнет – это задымились мои мозги… Я ничего не понимаю. У меня эта чертова поэтесса уже в печенках сидит… А деньги у нее откуда? Не поверю, чтобы мужик, я имею в виду ее бывшего мужа, присылал ей постоянно деньги, зная, что она живет с другим… Все это – форменная чушь. Но ведь деньги-то есть или были, и дом роскошный – тому доказательство…

– Дома-то у нее теперь нет… – проронил Кречетов.

– Как нет?

И Юрий Александрович рассказал Крымову про агента по недвижимости, который уже продал дом неизвестному лицу.

– Как называется эта фирма по недвижимости?

– «Кедр». Фамилия агента – Дубов.

Крымов быстро все записал в блокнот.

– Так, значит, Лиза ударилась в бега?! Ну и влипли мы с тобой, Кречетов…

Зазвонил телефон, Крымов поднял трубку. Воркующий голос Нади Щукиной звал его домой, к ужину.

– Вот что. Кречетов, – сказал Женя, прикрывая ладонью трубку, – поедем сейчас ко мне, поужинаем и там продолжим нашу беседу. Ты как, не против? – И уже обращаясь к Наде:

– Надюша, я привезу тебе тело негодяя Кречетова – приготовь, пожалуйста, чесночный соус, и мы его съедим… Ну все, выезжаем…

* * *

Знакомая Шубина из адресного стола позвонила ему домой и, услышав его голос, радостно сообщила, что Людмила Фомина теперь официально зарегистрирована в квартире по улице Радио.

– Я звоню тебе, звоню, а у тебя никто трубку не берет… Ты уезжал?

– Спасибо тебе, Ларочка, а я, если честно, и не надеялся, что она где-то объявится… Стало быть, она вышла замуж или что-нибудь в этом роде? С меня духи.

– Кто это? – спросила Юля, заглядывая в комнату: ей почему-то казалось, что, позвони Крымов, Игорь не пригласит ее к телефону.

– Помнишь, я тебе рассказывал про девицу, что жила с Диной Кирилловой на одной квартире, а потом исчезла, прихватив ее вещички?

– Да, помню. И что же, она нашлась?

– Представь себе, у нее появился постоянный адрес.

Если хочешь, мы можем поехать к ней вместе и прямо сейчас.

Юля, которая варила суп на кухне, обрадовалась возможности проветриться и отвлечься от ставших ей уже в тягость мыслей о предстоящем замужестве.

– Суп дойдет на плите, а я еду с тобой…

Спустя полчаса они ехали на улицу Радио. Снег уже не шел три дня. Ночные фонари, протянувшиеся в низине и напоминавшие светящиеся бусы, вносили праздничность даже в этот обычный будничный вечер.

– Ты думаешь, мы узнаем о Дине что-то, что поможет нам в поисках ее убийцы? – Юля не очень верила в это и воспринимала поездку просто как прогулку по вечернему городу.

– Понятия не имею. Но сейчас, когда эта девица устроилась и ей не приходится скитаться по углам, она может на радостях что-нибудь и рассказать…

– Ты ей еще вина купи и фруктов, тогда, глядишь…

– Юля, что с тобой?

Но как могла она объяснить, что с ней происходит.

Ей хотелось выйти из машины и пойти куда глаза глядят – подальше от предательства, от обмана, от фальши и стыда… Она была раздражена и заводилась по любому поводу..

– Извини, никогда бы не подумала, что я такая злая.

Извини меня, извини… – Юля едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Вид освещенных, искрящихся снегом и огнями улиц, морозный запах свежести, врывающейся в окно, и ярко-синее бездонное небо навевали романтические мысли о возможном счастье… Но все это осталось в прошлом. И теперь и это небо, и эти звезды, и этот снег – все принадлежит тем двоим: Крымову и Щукиной, и нет смысла думать о них… Надо думать об Игоре, надо его любить, надо подарить ему хотя бы немного нежности, но она уже растратила эту нежность в своих снах…

– Вот он, дом номер шестнадцать дробь два. Новый, только что заселенный… – Игорь помог Юле выйти из машины. – Неплохое место, только пустынное… Идеальное для убийства… Ну что, пойдем?

Они вошли в третий подъезд, поднялись на пятый этаж и позвонили.

– Кто там? – послышался высокий женский голос.

– Моя фамилия Шубин, откройте, пожалуйста, мы из милиции…

– А как вы докажете, что из милиции? – спросили, немного помолчав, словно прикидывая, верить или нет.

– Могу показать удостоверение, – Шубин достал свое удостоверение и раскрыл его перед глазком двери. – Думаю, что вы так ничего не увидите… Мы по поводу Дины Кирилловой, вашей бывшей соседки по квартире.

Дверь приоткрылась, и они увидели испуганные глаза. Все остальное пространство занимали крупные разноцветные бигуди-"ежики".

Шубин просунул в темноту удостоверение. Хлопнув ресницами, обладательница бигуди распахнула дверь:

– Вы из частного агентства, а говорите, что из милиции… У меня мороз по коже идет, когда я слышу это слово… Вы не подумайте, я не преступница какая, но все равно неприятно встречаться с представителями власти, вы не находите?

Людмила Фомина была высокой, хорошо сложенной блондинкой с пышным бюстом и длинными ногами. Короткий розовый халатик позволял рассмотреть практически все ее белое и нежное тело, шелковые скользкие полы его то и дело распахивались, открывая белый треугольник трусиков, а огромный вырез давал возможность полюбоваться округлыми грудями, прямо-таки выпиравшими из него.

Она была тщательно накрашена, напудрена, надушена и явно кого-то ждала.

– Извините, я на минутку… Разувайтесь и проходите в гостиную. – Людмила, вильнув задом, скрылась за дверью, судя по всему, спальни, предоставив посетителям самостоятельно перемещаться по сверкающему паркету в сторону ярко освещенной комнаты, застланной (это просматривалось уже из прихожей) толстым розовым ковром и уставленной темной мебелью.

Квартира была похожа на кукольную – все в ней было преимущественно белого и розового цветов за исключением итальянской дорогой мебели из темно-коричневого дерева, обтянутой тоже розовым атласом.

Хозяйка выпорхнула из спальни уже без бигуди – ее светлые волосы крупными блестящими кольцами обрамляли выразительное и довольно красивое лицо с большими карими глазами и карминным сердечком губ.

– Так что там случилось с Диной? Ее нашли? Присаживайтесь, хотите кофе?

– Я не прочь… – сказала Юля, чувствуя, что Людмила, еще не успевшая насладиться ролью хозяйки такой роскошной квартиры, с радостью продемонстрирует наличие какого-нибудь чешского кофейного сервиза, не говоря уже о настоящем кофе, который она сварит во французской кофеварке. Судя по всему, Людмила купалась в деньгах.

– А как вы меня нашли? – Она кокетливо придвинула Шубину, не сводившему с нее глаз, хрустальную пепельницу и пачку «Мальборо». – Курите, пожалуйста.

Игорь, который уже давно обратил внимание на обручальное колечко, сверкающее россыпью мелких бриллиантов на безымянном пальце Фоминой, сказал как ни в чем не бывало:

– Так вы же вышли замуж…

– А вы и про такие вещи узнаете быстрее всех? Я на минуточку…

Она скрылась в кухне и звенела там посудой, пока наконец не выкатила оттуда сервировочный столик – настоящее произведение искусства, – ломящийся от закусок и бутылок… Кофе на нем не было и в помине.

– Давайте лучше выпьем… Как видите, я прыгнула из грязи в князи… Мне повезло… Так что там с Диной? – В ее голосе появился металл. Похоже, ей доставил бы куда больше удовольствия разговор, связанный с ее настоящим, чем с прошлым, ведь Дина у нее ассоциировалась с развалюхой-времянкой, дешевыми сигаретами, безденежьем, продавленным диваном и волосатыми, противно пахнущими случайными мужчинами…

– Ее нашли недавно… Она погибла еще осенью, но тело…

Людмила закрыла лицо руками и замотала головой:

– Пожалуйста, только не надо подробностей… Я не хочу, не могу… Она была хорошей девушкой, такой безобидной… Вы ведь пришли расспросить меня о ней?

Я расскажу все, что знаю. Хотя и не уверена, что помогу вам чем-нибудь. Вы знаете о том, что у нее был жених?

Я видела его, он приезжал к ней, такой молодой, тихий…

Я видела, как мучаются они оба, но она не позволяла себе с ним ничего такого… Они были совсем чистые и, признаться, раздражали меня своей девственностью. Но он уезжал (она никогда не оставляла его на ночь), а она оставалась. Вечерами что-то учила, читала, писала, питалась, как птичка, какой-нибудь пшенной кашкой… И вдруг однажды я застаю ее во времянке не одну, а в обществе потрясающе красивого мужчины. Я была в отпаде. А они сидели в обнимку! Я не поверила своим глазам… И потом, когда этот мужчина ушел, я начала расспрашивать Дину, кто это такой да как его зовут, но она словно воды в рот набрала – сидит и молчит. Но как-то радостно молчит, словно боится выплеснуть свое счастье… И глазки блестят. Я, конечно, позавидовала ей.

– И часто вы видели у нее этого мужчину?

– Да нет же, один только раз и видела. Восьмого ноября. Я почему запомнила-то: в этот же день я встретила своего будущего мужа, Фиму. Он подвозил меня, а потом пригласил к себе…

– А зачем тебе понадобилось забирать с собой Динины вещи? Ты же обокрала ее… – Шубин встал, а Юля, неожидавшая от него такой резкости, вжалась в кресло, не зная, как поведет в ответ на его слова непредсказуемая, играющая изо всех сил роль гостеприимной хозяйки дома Фомина. – Ты уже знала, что ее нет? Скажи, ЗНАЛА? Ты знала, что этот красивый мужик, который тебе так понравился, уже поиздевался всласть над ней, убил и отвез в М.? Ведь только зная о том, что Дина мертва, ты решилась увезти все ее вещи и продукты!

– Нет! Я ничего не знала… Я действительно застала их в постели, но он не издевался над ней… Я что, не понимаю, что они делали? Да она сходила по нему с ума…

Я зашла на минутку, чтобы забрать кое-что из своих вещей, потому что собиралась пожить пару дней у Ефима…

А вещи, ее вещи… Да разве это вещи? Девятого числа приехала ее сестра и сказала мне, что Дина больше не будет здесь жить, что семье все известно про любовника, что родители в ужасе от такого поведения дочки и собираются выдать ее замуж за того парня, который приезжал к ней из М., его звали Дима. Это она мне сказала, чтобы я забрала себе все вещи Дины – не везти же обратно, в М., машина в десять раз дороже обойдется, чем все эти дурацкие варенья и соленья…

– Но у нее не было сестры… – вырвалось у Юли.

– А я откуда знаю?

– Как выглядела эта женщина?

– Сестра-то? Высокая красивая девица в красной крашеной шубе из песца, яркая, в цветастом павлово-посадском платке с черными кистями… Она совсем не походила на Дину, я даже подумала тогда, что они двоюродные…

– А как ее звали?

– Да я и не спрашивала…

Глава 18

Надя накрыла на кухне стол и стала ждать Крымова с Кречетовым. Она изнемогала от счастья и мучилась лишь от одного, что не могла поделиться своей радостью ни с Земцовой, ни с Чайкиным. Они бы не поняли ее. Они наверняка считали их с Крымовым предателями и вообще последними людьми.

В доме было тихо, в большой комнате потрескивал в камине огонь, наверху, в спальне, работал телевизор, а за окном была такая благодать и покой, что, если бы не требование Крымова, чтобы все окна и двери в доме были тщательно заперты, Надя уже давно бы вышла подышать свежим воздухом на крыльцо, а то и прошлась бы по саду.

Раздался звонок, она подбежала, взяла трубку и, услышав голос Чайкина, чуть слышно застонала: сейчас снова начнутся какие-то обвинения, упреки, как это уже было пару дней тому назад, когда Чайкин напился и попытался снова объясниться ей в любви.

– Надя, это ты? Крымов дома?

– Нет, но обещал сейчас подъехать… А что случилось? Он тебе нужен? Нашли кого-нибудь еще?

– У нас с Астрахановым к нему дело есть, срочное.

– Так подъезжайте, Крымов сейчас приедет домой с Кречетовым, я жду их на ужин. Ты-то небось тоже ничего не ел… Приезжайте, Я бы пригласила и Шубина с Земцовой, но не могу…

– Мы приедем минут через сорок.

Сердце ее забилось. Что еще могло случиться? Ведь Чайкин абсолютно трезв, а это означает, что произошло что-то очень важное и наверняка связанное с очередным трупом.

Она все же набралась смелости и позвонила Шубину.

– Игорь, это я. Вы еще не спите? Приехали? Откуда?

Слушай, если у вас есть желание, приглашаю вас на ужин. Приехал Кречетов, будет Чайкин с Астрахановым.

У меня баранина с пряностями, я приготовила на целый взвод… Ну что, приедете? Скажи Юле, что я не могу так, что мне трудно… Надо как-то привыкнуть к тому, что произошло… Ну так что? Отлично. Я жду. Целую тебя, Игорек.

* * *

– Ну ты и забрался, Крымов… – Кречетов смотрел, как Крымов, яростно проворачивая руль, прокладывает себе путь на узкой, с высокими колеями, лесной дороге. – А что, если мы здесь застрянем?

– Не застрянем, я же еще ни разу не застрял… Ты любишь баранину?

– У меня сейчас мозги в другом направлении работают – как бы нам здесь не остаться… Вот тогда будет и баранина, и водка, все сразу и в больших количествах… Сожрут нас здесь с тобой волки.

– Не сожрут.

Впереди вспыхнули фары и сразу же погасли.

– Слушай, кто-то нам посигналил…

– Вот и хорошо, – слегка нервничая, ответил Крымов и притормозил. – Ты посиди здесь, а мне с человеком переговорить нужно…

И он, не обращая внимания на потрясенного Кречетова, который во все глаза смотрел на стоящие на обочине дороги, прямо под елками, белые «Жигули», подошел к ним и, склонившись к окну, сказал что-то сидевшему на месте водителя человеку. После чего вернулся, сел в машину и произнес серьезно, как только мог:

– Сейчас я отвезу тебя домой, Надя тебя встретит и накормит, а я немного задержусь, я скажу ей сейчас, чтобы она меня не ждала…

Он достал из кармана телефон и позвонил домой.

– Надя? Прими Кречетова, а я немного задержусь, начинайте без меня…

– Женя, к нам приедут Шубин с Юлей и Астраханов с Чайкиным…

– Надеюсь, не на разборки?

– Нет, у Чайкина к тебе дело, а Шубин с Юлей… Ну мне же надо как-то с ней мириться, пусть это будет постепенно, но все равно…

– Эх, Надечка, мне бы твои заботы! Ты меня поняла?

Пусть хоть все приезжают, главное, чтобы не ждали меня сразу… А я приеду и все объясню. Все. Целую.

Кречетова он высадил возле дома и испытал приятное чувство собственника, когда услышал от приезжего гостя, что и его дом – настоящее произведение архитектуры. Юрий Александрович даже присвистнул, увидев неожиданно открывшуюся перед ним сразу за поворотом леса большую поляну, в центре которой стоял аккуратный, высокий, хоть и в два этажа, с башенками и балкончиками дом, окна которого светились уютным и теплым оранжевым светом, а из трубы шел дымок…

Он удивился, когда из леса выехали белые «Жигули» и остановились в нескольких шагах от «Мерседеса» Крымова.

– Скажешь Наде, чтобы она завела машину в гараж, а я скоро… – И Крымов, пробежав несколько метров, сел в «Жигули», которые тут же сорвались с места, развернулись и снова скрылись в лесу.

Кречетов мог бы побиться об заклад, что за рулем сидела женщина. В красном.

* * *

Корнилов так и не понял, зачем к нему приходил Морозов. Ответив на несколько его вопросов, тот вдруг встал, извинился и почти выбежал из кабинета. Словно пришел с тем, чтобы рассказать о чем-то, но потом раздумал. Да еще этот странный звонок Крымова, который пересказал ему последние новости из М., в частности, о продаже удачинского дома.

Он позвонил Сазонову.

– Петр Васильевич, привет, дорогой. Что нового?.. – Лицо его вытянулось. – Ты шутишь? И где же он? Так подъезжайте вместе…

Корнилов положил трубку и схватился за сигареты.

Сазонов сообщил, что к нему с полчаса тому назад приехал человек из Москвы, с Петровки, 38, розыскник, который вот уже несколько месяцев ищет ЛИЗУ УДАЧИНУ, жену крупного предпринимателя Михаила Удачина, следы которой привели его в С-ский аэропорт, откуда Сазонову и пришла информация о московском госте.

Спустя двадцать минут в кабинет Корнилова вошли Петр Васильевич Сазонов и маленький румяный человечек с рыжим пухлым портфелем в руках, который представился Николаиди Александром Георгиевичем. Первое, что он сделал, это достал фотографию молодой женщины и протянул ее Корнилову.

– Эта женщина живет в М.? – спросил он слегка высокомерным и одновременно подчеркнуто деловитым тоном, чтобы уже в первые минуты знакомства не дай бог не снизойти до панибратства.

Корнилов, у которого в деле имелись фотографии (изъятые из удачинского дома во время нелегального обыска, на них Лиза была заснята со своим мужем на фоне пальм и цветов), открыл папку и вместо ответа показал Николаиди эти ялтинские снимки.

– Да, это она, – вздохнув, проронил Александр Георгиевич, после чего как-то расслабился, достал из портфеля бутылку коньяку и лимон. – Ну что ж, будем знакомы?! Кажется, я приблизился к финишу. Завтра утром поеду в М.

– Зачем?

– Как это зачем? Она ведь там? Сбежала от мужа и поселилась с каким-то молодым парнем в М., на берегу Волги, разве не так? А ее Интерпол ищет!

– Она там уже не живет. Свой дом она продала несколько дней тому назад, а сама скрылась в неизвестном направлении…

– Мужики, вы что, шутите? Я столько верст отмахал, и все, выходит, зря?

– Не знаю…

Николаиди обнял бутылку и теперь сидел с ней, раскачиваясь на стуле и не желая верить в услышанное. Вся столичная шелуха с него в момент облетела, и он превратился в работягу-неудачника, что прямо-таки было написано на его уже не таком румяном лице.

– А вы лично ее видели? – спросил он, обращаясь одновременно и к Корнилову, и к Сазонову.

– Мы-то – нет, а вот один человек ее действительно видел… Я могу ему позвонить…

Корнилов набрал домашний телефон Шубина, но тот не отвечал.

– Еще ее видел врач из ветлечебницы, и если он на своем рабочем месте, то считай, что тебе повезло…

Врача привезли на машине Сазонова, Николаиди показал ему фотографию Лизы Удачиной.

– Это совершенно другая женщина. Я впервые ее вижу! – сказал ветеринар, поправляя очки и нервно пожимая плечами. – Та дама с сенбернаром ни капли не похожа на эту… Здесь какая-то ошибка… Так что извините…

То же самое он сказал и про ялтинские снимки, из чего выходило, что на всех фотографиях одна Лиза Удачина, та самая, которую разыскивает ее бывший муж, обеспокоенный тем, что его бывшая жена, с которой у них даже после развода сохранились хорошие отношения, не пишет ему и не звонит, а в ветлечебнице была совершенно другая женщина.

Доктора отвезли домой, извинившись за беспокойство, а Николаиди поехал устраиваться в гостиницу.

– Знаешь, Петр Васильевич, а ты не хочешь немного прогуляться? Что-то свежим воздухом захотелось подышать…

* * *

Лиза Удачина привезла Крымова к себе домой, на городскую квартиру, о которой никто не знал, усадила за стол и налила водки в две рюмки, одну поставила перед ним. На закуску были поданы соленые грибы и ржаной хлеб.

Она сняла свою красную пушистую шубку и теперь ходила по квартире (захламленной и запыленной, заставленной непонятными, похожими на скорняжьи, болванками, старой мебелью, пустыми стеклянными банками и бутылками) в черном трикотажном балахоне с желтыми и синими узорами. На плечах – большой цветной платок с кистями, волосы убраны назад и собраны на затылке большой янтарной заколкой. Губы ярко и небрежно накрашены, глаза смотрят мимо собеседника… Высокий ворот балахона закрывает подбородок, словно его подняли, чтобы защититься от холода, хотя в квартире было жарко. Очевидно, Лиза нервничала, и ее знобило.

– Ну что, удивлен, господин Крымов? – спросила она, усаживаясь за стол напротив него и залпом осушая свою рюмку. Зацепив вилкой желтую лисичку, она отправила ее в рот и скучно так потянулась, словно устала не только сидеть здесь и пить водку, но и жить вообще.

– Да нет, нисколько. Я даже ждал, когда ты пригласишь меня.

– Я слышала, ты – бабник? Это правда?

– Правда.

– Ты любишь женщин?

– Безусловно. Но сейчас меня интересуешь только ты… Разве ты не видела, что я бросил всех и все, чтобы побыть с тобой…

– Но ведь ты и деньги любишь, а, Крымов?

– А кто их не любит… – Он встал и подошел к Лизе, хотел усадить ее к себе на колени, но она резко оттолкнула его от себя. – Сядь и успокойся, кобель… Я пригласила тебя сюда не за этим… У меня к тебе дело есть. БОЛЬШОЕ дело. И от того, что ты мне ответишь, зависит сейчас многое, быть может, даже твоя жизнь…

– Ты мне угрожаешь?

– Нет. Я хочу, чтобы нам с тобой было одинаково хорошо и безопасно. От того, какое решение ты выберешь, зависит и то, появятся ли в С. или М. новые жертвы…

– Ты все-таки знаешь, кто все это совершает?

– Знаю. Но этот человек очень дорог мне, и я сделаю все возможное и невозможное, чтобы его спасти. Он необратимо болен и глубоко несчастен… Я понимаю, что это звучит дико, ведь он сотворил такое… Но он делал это не со зла. У него проблемы с женщинами. Они были, есть и будут. Но если ты пообещаешь мне оставить его в покое, мы уедем и никто и никогда ничего не услышит о нас. Я сделала бы это и раньше, но он был связан определенными обязательствами и не мог уехать прежде, чем от них не освободится…

– Кто он?

– Для начала я покажу тебе кое-что…

Лиза встала, прошла в угол комнаты и достала из-под груды старого тряпья большую черную дорожную сумку, совершенно новую, поставила ее на пол возле ног Крымова и раскрыла.

Он так и думал, что этим дело кончится. Но если бы это случилось раньше, намного раньше!

Удачина собиралась подкупить его и предлагала ему фантастическую сумму, вырученную ею за дом.

– И сколько же здесь? – Он запустил руку в долларовую россыпь, которой полнилась сумка, и ему показалось, что он спит. Да, безусловно, он любил деньги, и эта сумма могла бы решить великое множество проблем и, конечно же, компенсировала бы все те страдания, которые обрушились на хрупкие плечи Земцовой и Щукиной.

Причем с лихвой. Ведь трудно себе представить, что им пришлось пережить! Но что хотела от него эта странная ч поэтесса, которая, судя по всему, никогда не писала стихи? А если и писала, то кровью.

Она назвала сумму. Он невольно перекрестился, как если бы ему предложили за эти деньги кого-нибудь убить или совершить не менее тяжкий грех.

– И что я должен сделать?

– Позаботиться о том, чтобы о нас забыли. Навсегда.

Уничтожить все материалы дела и убедить прокуратуру и угро, что маньяка-насильника не существует, что все эти убийства не связаны друг с другом… Или сфабриковать дело, из которого бы следовало, что маньяк найден мертвым…

– Мертвым? – переспросил Крымов: предложение Лизы не отличалось логикой. Она явно была не в себе. – Но каким образом? И где взять труп?

– Мы можем все это свалить на Василия, а его труп вы можете найти в погребе у Ерохина. Я могу предоставить сколько угодно негативного материала о Василии…

Он, во-первых, никакой не Василий, он украл чужой паспорт, во-вторых, он наркоман, причем со стажем…

Она говорила много и подробно о Василии, о человеке, с которым жила вместе долгое время и которого все считали ее любовником, уничтожая его каждым словом, пока Крымов не прервал ее рассказ простым вопросом:

– Зачем он был тебе нужен, раз он такой мерзавец и вообще конченый человек?

– Он был нужен не мне, а ЕМУ…

– Кому? Ты так и не назовешь его имя?

– Почему же, назову. Все эти девушки погибли от руки моего родного брата, Бориса Морозова. Это он жил на два дома, на два города и на две жизни… Ему казалось, что он раздваивается, что в нем скрыты две противоположные особи. У него своя философия, свой взгляд на смерть… Он считает, что, убивая, дает женщине новую жизнь.

– С чего это началось?

– Все начинается в детстве. У него были проблемы сексуального плана, он страдал от того, что не мог обладать женщиной… И тогда он их возненавидел…

– Ты можешь назвать всех женщин, которых он убил?

– Да, конечно, ведь мне приходилось помогать ему прятать трупы или то, что от них оставалось… Крымов, ты не смотри, что я так разоткровенничалась с тобой, – я прекрасно себя контролирую и знаю, что делаю… Ведь стоит тебе подставить меня (скажем, взять деньги и арестовать меня и моего брата), твоей Щукиной придет конец, да и Земцовой тоже… И ни черт, ни бог не спасут их…

– Так ВАС МНОГО?

– Нет, не много, но для того, чтобы ЭТО совершить, вполне достаточно…

Она держала его за идиота, но Крымов не подавал вида, терпеливо выслушивая весь этот бред.

– Так назови…

– Литвинец. Наташа.

– Как это все произошло?

– Я назначила ей встречу на Графском озере, сказала, что у меня к ней есть серьезный разговор, заманила Ерохиным, намекнула, что у него есть другая женщина, которой он якобы собирается подарить свой второй дом… И она, конечно же, прибежала. Она больше всего на свете любила деньги.

– А где в это время был Борис?

– Там же, где же еще? Ему нравилась Наташа, он видел ее, когда я писала ее портрет…

– Так это ты? Это не Василий написал ее портрет?

– Василий не умел ничего. Он ухаживал за собакой, мыл полы, когда еще не было Нины Гоппе (это моя домработница), замывал вещи от крови, если в том была необходимость, переносил трупы под землей, расчищал снег, чистил картошку, копал землю, сжигал окровавленные вещи – он мог за дозу сделать все, что угодно… Даже убить. Но он не убивал.

– А кто убил его?

– Борис.

– А кто стрелял в Нину Гоппе?

– Борис. Ты так и будешь задавать мне подобные вопросы? Ты хочешь выяснить, убивала ли кого-нибудь я сама? Нет.

– А за что он убил Василия?

– Это я приказала ему. Мне было жаль Мишу, такой прекрасный пес… Надо было меня предупредить, что в кофе эта мерзость… Но у Василия были проблемы с головой…

– Вы садились в машину ВДВОЕМ. это мне сказал ветеринар.

– Правильно, потому что Борис ждал меня за углом.

Он придушил Василия, мы выбросили труп Миши на дорогу и поехали в М.

– Вы не боялись, что вас могут остановить на посту ГАИ?

– Боялись. Поэтому положили тело Василия на пол машины и прикрыли моей шубой.

– А за что он собирался убить Нину?

– За то, что она многое знала и видела, думаю, что она видела и меня на берегу озера в день убийства Литвинец.

– Я что-то не понимаю, Борис насиловал и убивал Наташу при тебе?

– Нет, конечно, нет. Я приехала позже.

– Ты считаешь себя нормальной женщиной?

– Все люди ненормальные.

– Лена Сажина…

– Он познакомился с ней на автостанции, привез к себе, изнасиловал, убил, позвонил мне и попросил помочь ему отвезти тело в М. Мы сбрасывали трупы в склеп или подземелье, не знаю даже, как назвать эти подземные катакомбы…

– А зачем подкинули САПОГИ Жанне?

– Это была его идея. Откуда-то появилась какая-то зечка, и Борис решил повесить все ЭТО на нее…

– Он не знает, кто она и откуда?

– Нет, конечно, нет.

– А сапоги где взяли? Здесь? Ведь мы сейчас находимся в квартире вашего отца, Морозова Александра Васильевича… А сапоги хранились где-нибудь в шкафу или антресоли, рядом с головой оленя?

– Да, вам и это известно? – Лиза занервничала. – А что вам известно еще?

– Про Дину Кириллову… – Крымов блефовал, он ничего не знал.

– Она в ряду остальных. Борис некоторое время встречался с ней, ночевал у нее, когда ее соседки не было.

– Но если у него было так много женщин, то разве можно сказать о нем, что он импотент? Кроме того, всем известно, что Борис был любовником Валентины Огинцевой… А она вряд ли терпела бы возле себя импотента.

– А вы хорошо поработали…

– Так зачем он убивал? Зачем?

– Зачем? – Лиза приблизила к нему лицо и заглянула в глаза. – Крымов, что ты вообще знаешь о смерти?

О том, ЧТО может подтолкнуть человека к жизни вне социума, и, главное, о том предназначении, о котором многие и не подозревают! А что ты можешь знать о любви, о плотской, земной любви между мужчиной и женщиной, о сексуальных контактах? Разве ты не слышал, что у некоторых животных смерть наступает сразу после акта совокупления? Крымов, все это так сложно, что не дано постичь простому разуму… Это такие, как ты, воспринимают секс как явление каждодневное, как приятный пустяк….

А ты знаешь, что такое настоящая любовь? Ты знаешь, как страдал Борис из-за своей любви к Валентине? Ведь любовь может не только вдохновлять человека на смелый поступок, она может привести его к бессилию… Возвращаясь от Валентины, он каждый раз был в полуобморочном состоянии – настолько сильны были его чувства. Он почти не спал, он был эмоционально истощен…

Крымов слушал ее и ничего не понимал, кроме того, что сестра старается всячески оправдать чудовищные по своей жестокости и цинизму преступления, совершенные ее братом.

– Он встречался и с Козич? Это он убил ее?

– Марину Козич убил ее брат, он проиграл ее в карты.

– А Емелину?

– Кого?

– Девушку-буфетчицу со станции.

– Ну что ты хочешь! Мой брат больной человек!

Разве можно адекватно относиться к его поступкам? Захотел девушку, взял ее…

– А какие у него отношения с Жанной?

– Жанна для него то же, что Валентина. Он их путает до сих пор и называет Жанну Евой, как звал когда-то Валентину. Но она уже не любит его, вот поэтому я и собираюсь его увезти… Он свободен от любви…

– Послушай, Лиза, ты вообще соображаешь, о чем ты меня просишь? Ведь твой брат – убийца! А ты, ты молчала все это время?! Тебе не было страшно? Неужели тебе не было жалко этих несчастных девушек, которых он насиловал даже после смерти? Ты хотя бы осознаешь всю низость…

– Страшно и жалко… Но он шантажировал меня.

Ведь он не всегда находился в том болезненном состоянии, когда ему казалось, что он должен освободить понравившуюся ему девушку от жизни… В моменты просветления, когда до него доходило, ЧТО его ждет, когда его поймают, он начинал угрожать мне…

– А кто убил Валентину?

– Ее никто не убивал. Она морила тараканов, а потом отмывала квартиру. Забралась на табурет, который сломался под ней, упала на стекло, оно рухнуло прямо на нее, оставив на ее теле страшные порезы, и Валентина умерла от потери крови…

– А где взяли простыни, в которые заворачивали трупы?

– Это простыни отца, они были здесь, в шкафу.

– В каких отношениях Борис был с Литвинец до убийства?

– Она ему нравилась, но он считал ее несчастной женщиной и сильно ревновал к Ерохину…

– Кто подкинул Ерохину узел с ее вещами?

– Я.

– А кто увез Земцову на снегоходе?

– Тоже я.

– Но откуда взялся снегоход?

– Борис приехал на нем из С., по Волге. Нам не был страшен никакой снегопад…

– Что вы намеревались сделать с Земцовой?

– Оставить ее там, пока не замерзнет… И со Щукиной то же самое. Не представляю, как ваши девицы выбрались… Надо было их крепко связать, а мы не догадались.

– А кто подкинул Диме Ангелову вещи Дины Кирилловой?

– Я. Он любил ее… Кроме того, я надеялась, что кто-нибудь увидит эти вещи у него и тогда именно на него падет подозрение в убийстве.

– Откуда ты взяла столько денег, что построила себе огромный дом?

– У моего бывшего мужа много денег. Он помог мне продать квартиру в Москве, на эти деньги я и построила дом…

– Он продолжает помогать тебе до сих пор?

– Да, но уже гораздо меньше.

– Зачем было Василию травить Шубина и Земцову?

Чего он испугался?

– Он все знал и боялся потерять меня… Ведь если бы арестовали меня, то следом взяли бы и его, как соучастника…

– Он был «голубым»?

– Да.

– Тогда от кого же была беременна Литвинец?

– От Бориса.

– Зачем оставили вещи Сажиной на автостанции в М.?

– Просто так. Ехали из С. мимо автостанции, заехали и бросили… Мы иногда по несколько раз на день ездили туда-сюда, да и на снегоходе за последние две недели – тоже…

– Борис любит Жанну?

– Любил.

– А вам неизвестно, откуда взяла начальный капитал Валентина Огинцева?

– Знаю. У нее был мужчина, это он дал ей деньги. Кажется, это отец Жанны, но точно сказать не могу.

– Кому принадлежат полотна с порнографическими сюжетами, найденные в твоем доме и «записанные» пейзажами?

– По-моему, нетрудно догадаться: порнография, как ты изволил выразиться, принадлежит моему брату, а пейзажи и натюрморты – мои. Он пытался достичь оргазма и такими методами… Я же говорю, он – несчастный человек, – повторила Лиза, стараясь не смотреть Крымову в глаза.

– Для кого Литвинец покупала в С. ананас и приготовила праздничный стол?

– В смысле…

– В тот день, когда ее убили, она ждала гостей (или гостя, гостью), наготовила всего, но домой так и не вернулась.

– Для Бориса, для кого же еще, не для меня ведь…

– А какие у тебя с ней были отношения?

– Она раздражала меня своей неразборчивостью…

Спала со всеми подряд, как последняя шлюха.

– А у тебя-то был настоящий любовник?

– Я бы хотела иметь в любовниках такого мужчину, как ты, Крымов… Не смотри на меня так… Я не виновата в том, что у меня такой братец. Он превратил мою жизнь в кошмар! Я хотела жить чистой жизнью в чистом городе на берегу реки… У меня были деньги, и я могла себе позволить многое… А теперь я продала дом и предлагаю все эти деньги тебе, Крымов… Только отпусти нас, дай нам уйти, как ты дал уйти однажды одному человеку… Ведь я знаю, на какие деньги вы с Корниловым организовали агентство…

Все, что происходило сейчас в этой комнате, воспринималось Крымовым как плохо разыгранный фарс на тему «Лиза Удачина дает показания».

Он смотрел на нее, на ее трясущиеся руки, державшие вилку и рюмку, на синие выпуклые жилы, в которых текла кровь, отравленная некрофильской философией, и думал о том, что Лизе нет никакого резона отдавать ему такие большие деньги за какую-то нереальную, эфемерную надежду спастись самой (меньше всего она, конечно, думала о брате!), в то время как Лиза могла бы это сделать, убив Бориса! Да, такие, как она, вполне способны на убийство. Что стоило бы ей дать брату той же настойки канабиса, чтобы он больше никогда не смог потревожить ее покой, если учесть, что в ее жизни было уже столько трупов, причем расчлененных, страшных, один вид которых вызвал бы у нормальной женщины потерю сознания…

Знал бы знаменитый охотник Александр Морозов, каких деток нарожали они с женой-таксидермисткой.

В дверь позвонили. Лиза, схватив сумку, кинулась в угол и замерла там, что-то судорожно шаря под тряпьем, пока в ее руках не появился пистолет, который она сразу же направила на Крымова:

– Ах ты, мразь, ты успел предупредить Кречетова?

Кто это? Я спрашиваю, кто это звонит в дверь? Кого ты ждешь? Запомни, если со мной что-нибудь случится, мой брат выпотрошит твою Щукину. И ее розовые кишки будут плавать в ГРАФСКОМ ОЗЕРЕ…

– Прекрати истерику, я не знаю, кто это, – ответил Крымов, и сам чувствуя себя не лучшим образом под дулом пистолета, находящегося в руках полоумной. – Поди открой…

– Я не стану открывать дверь твоим дружкам… Подойди к двери и спроси, кто это и что им нужно. Если откроешь, я выпущу в тебя всю обойму. И рука у меня не дрогнет.

Звонки прекратились.

Крымов подошел к двери на цыпочках и прислушался. На лестничной клетке какая-то женщина вела разговор об оплате за уборку подъезда. На его счастье, это услышала Лиза и облегченно вздохнула:

– Извини, я думала, что это Шубин или еще кто… – Она спрятала пистолет в карман балахона. – Пойдем выпьем еще…

* * *

Крымов с сумкой возвращался домой на такси. Он понимал, что совершил глупость, не связав Лизу и не притащив ее, как бешеного зверя, на суд своих товарищей. Ведь деньги были немалые.

На выезде из города он вдруг развернулся и снова покатил к центру, свернул к вокзалу, вышел из машины с сумкой и прошел в зал, где располагались автоматические камеры хранения. Забронировав одну из них, он положил туда сумку и, остановив уже другое такси, велел отвезти себя на улицу Ломоносова.

Позвонив в дверь Жанны, он слегка удивился, когда ему открыл высокий мужчина, в котором он признал «медвежатника» Берковича.

– Крымов, ты? Входи! – Беркович поздоровался с Крымовым за руку. – Рад тебя видеть, честное слово.

Показавшаяся в дверном проеме Жанна, закутанная в белую шаль, казалась больной.

– Ты заболела?

– Нет, просто ей снова позвонила эта ненормальная и пригрозила сегодня в восемь часов убить ее, представляешь?! Прикончил бы гадину! Я объясняю Жанночке, что скоро всему этому кошмару наступит конец, но она все равно плачет, расстраивается… У нее и давление упало, смотри, какая она бледненькая…

– Жанна, ты не могла бы поехать со мной к Борису Морозову? Мне он может не открыть, а тебе откроет. Это очень важно… И вообще, где он живет? Где его мастерская?

– Поедемте, я покажу… – Она без лишних слов собралась, положила связку ключей в сумку и в сопровождении отца и Крымова вышла из дома.

– Я без машины, но ничего, сейчас поймаем такси…

Куда едем?

– К магазину «Золото».

– Ты была там хоть раз?

– В самой мастерской нет, я ждала его на улице, но знаю, где находятся его окна.

Магазин «Золото». Это был самый центр города.

* * *

Такси мягко притормозило возле трехэтажного, старой застройки дома, и Жанна, выходя из машины, сразу сказала, посмотрев на окна:

– Он дома.

Крымов отпустил машину. Он и сам еще толком не знал, что сейчас произойдет, если они позвонят в дверь мастерской: Лиза могла быть уже там. Да и где ей еще быть, как не у брата?

– Ты объясни, зачем мы здесь? – спросил Беркович, выдыхая облачко пара. – Ты решил его взять? Ты думаешь, что ЭТО ОН?

– Что вы имеете в виду?

– А то и имею, что просто уверен, это Борис убил Валентину…

– Откуда такая уверенность?

– Но мы ведь ЗДЕСЬ! Потрудитесь объяснить, господин Крымов, что вы задумали и зачем привезли нас сюда? – И уже другим, более свойским тоном:

– Разве ты не знаешь, что они расстались? Что Жанна и слышать ничего не желает о нем?!

– Сейчас не до этого… Беркович, боюсь, что сегодня вам придется еще раз проявить свои способности к вскрытию замков. Поверьте мне, это крайне важно…

* * *

– Ты так и будешь лежать или начнешь собираться?

Шубин присел на краешек постели и осторожно положил свою руку на Юлино плечо. Она не то спала, не то лежала, думая о чем-то своем, и походила на маленькую обиженную девочку. Лицо ее, гладкое и бледное, казалось спокойным, но не счастливым. Волосы сбились на одну сторону и блестели в золотистом свете торшера.

– Надя же будет нас ждать. Неудобно все-таки, тем более что мы уже дали согласие… Что с тобой?

– Ничего. Я просто думаю. Да ты не переживай так, Игорек, сейчас встану…

Она села на постели и запахнула на груди шубинскую фланелевую рубашку, в которой ей нравилось спать вместо пижамы.

– Знаешь, у меня из головы не идет эта самая Лиза Удачина… У меня такое ощущение, словно я ее уже где-то видела. И я знаю, чувствую, что еще немного, и я вспомню… Я уже видела это лицо, эти глаза… Ты не поможешь мне найти телефон Игнатова?

– Кто это, напомни?

– Председатель общества охотников и рыболовов…

Но с ним, кажется, говорил Крымов… Будь другом, позвони Щукиной и попроси ее поискать номер телефона.

У нее все должно быть, она такая…

Через пять минут Щукина действительно продиктовала им номер Игнатова и спросила, собираются ли они к ним на ужин или нет.

– Скажи, что уже губы крашу… – сострила Юля, подсаживаясь к телефону и набирая нацарапанный Игорем на листке номер. – Алло? Мне бы поговорить с господином Игнатовым… Добрый вечер. Извините, не знаю, как вас звать-величать. Савелий Борисович? Очень приятно. Это Земцова из крымовского агентства. Вы не могли бы ответить мне на несколько вопросов, связанных с Александром Васильевичем Морозовым? Первый: у него были дети?

Услышав ответ, Юля тихо поблагодарила его и положила трубку.

– Господи, Шубин, как же все просто! И как я раньше не догадалась об этом? Какая же я дура! У меня крыша поехала от своих собственных переживаний, а между тем все так просто…

И она, вскочив, заметалась по квартире в поисках джинсов…

– Игорь, гони, я знаю, где его мастерская… Жанна мне показывала. Но перед этим надо бы заехать еще в два места.

По дороге она рассказала Щукину о том, что узнала от Игнатова. Они заехали на автозаправочную станцию, находящуюся в квартале от мастерской Морозова, чтобы навести и там кое-какие справки, после чего Юля попросила Шубина свернуть на набережную и притормозить возле дома Аллы Францевны Миллер. «Я задам ей всего один вопрос и вернусь».

Буквально через четверть часа она вышла и, не сказав ни слова о результате визита, попросила довезти ее до мастерской Морозова.

– Все, теперь поехали… Я просто уверена, что Лиза там. Вот только бы проникнуть туда и подслушать их разговор… Если я ошибаюсь, то даю тебе слово уйти из агентства и выйти за тебя замуж, даже родить ребенка…

Я не шучу, я говорю это более чем серьезно!

Она была поражена, когда увидела стоящих на тротуаре перед домом, в котором находилась мастерская Бориса, Жанну, Берковича и… Крымова!

– А я думала, что ты уплетаешь дома жареную баранину, – съязвила она в сторону Крымова, поздоровалась поцелуем в щечку с Жанной и улыбнулась Берковичу.

– Ты куда это, подруга? – Крымов успел схватить ее за рукав и притянуть к себе. – Ты что, не видишь: мы первые на очереди.

Юля остановилась и посмотрела на Крымова в упор.

Она думала, рассказывать ему о своей догадке или нет.

– У тебя есть план? – спросил он. – Или, быть может, КЛЮЧИ?

– У меня есть первое, но не хватает ума, чтобы увидеть то, что происходит в доме, в мастерской, не заходя туда.

– Тебе нужен бинокль? – догадался Крымов. – Извини, не прихватил.

– Ребята, какой бинокль, если я в два счета открою вам все замки, и, если вы будете осторожными, вас не услышит ни одна мышь… Спроси у Жанночки, как я заходил в ее квартиру? Она спала, как ангелочек… Ведь, насколько я понял, вы хотите застать этого мерзавца врасплох?

– Другого выхода нет, – поддержал его Крымов.

– Юля, может, ты останешься здесь? – спросил Шубин, который меньше всего хотел бы, чтобы в мастерскую вместе с ним и Крымовым (Беркович с Жанной, понятное дело, останутся на улице) пошла и Юля.

– А больше ты ничего не хочешь? – зашипела она на него, чувствуя, как снова начинает закипать.

– Если честно, то нет.

– Пойдемте, Беркович. Открывайте мастерскую, остальное – как лягут карты…

Они поднялись на второй этаж, и Беркович, заслонив собой почти все видимое пространство двери, замер и, едва дыша, принялся совершать какие-то манипуляции.

Через несколько минут он выпрямился во весь рост и, вытерев пот со лба, отступил на несколько шагов назад:

– Прошу, господа.

И ушел с Жанной, оставив троицу перед слегка приоткрытой дверью.

Из квартиры доносился слабый запах масляных красок и скипидара, лилась протяжная мелодия, выводимая саксофоном. Должно быть, звучало радио. И ни одного человеческого голоса, звука…

Узкий длинный и темный коридор вел в комнату, в которой мелькали чьи-то тени.

Слабый аромат, знакомый и вместе с тем довольно редкий, внес новую струю в застарелый запах мастерской, а в том, что это была действительно мастерская, сомневаться не приходилось: в прямоугольнике открытой двери виднелся мольберт, за которым на стенах висели полки, забитые рулонами бумаги, кувшинами, гипсовыми бюстами, банками с кистями и красками.

Крымов спрятался под плащами и куртками в прихожей, следя за происходящим в комнате, а Шубин шагнул вслед за Юлей, которая скрылась в черном треугольнике – в углу между стеной и дверью, чтобы сквозь дверную довольно крупную щель наблюдать за открывшейся перед ней сценой из жизни сумасшедших.

Лиза Удачина, сидя за круглым столом, покрытым толстой черно-желтой скатертью, большим ножом разрезала ананас, точнее, делила на дольки оставшуюся половину, потому что первая была уже съедена ею. Слизывая сок с пальцев и сплевывая волоски или фруктовую кожицу, она дольку за долькой съела до конца весь ананас.

Вытерла губы, размазывая помаду, и откинулась на спинку стула.

– Так ты едешь, урод? – спросила она, выуживая из недр своего черного балахона пачку сигарет и прикуривая одну из них.

Задавая этот вопрос, она смотрела куда-то в сторону, и Юле пришлось еще ближе придвинуться к двери и даже слегка приоткрыть ее (всего на несколько сантиметров), чтобы увидеть сидящую на другом стуле.., еще одну Лизу Удачину. Только вторая была в красной шубке… Лиза в черном – Черная Лиза, Лиза в красном – Красная Лиза.

На столе, на самом краю стояла фарфоровая чашка, наполненная мутной водой с островками белой пены, бритва и флакон одеколона. Рядом с чашкой стояла хрустальная пепельница, в которой высилась горка волос.

Здесь же лежала раскрытая большая коробка с театральным гримом, при виде которой Юле почему-то захотелось плакать.

Черная Лиза, встав из-за стола и обмакнув указательный палец правой руки в ячейку с бледно-розовой крем-пудрой, нанесла ее на впалую щеку своего двойника.

– Ты же знаешь, что я никуда не поеду. Все кончено, я уже сказал тебе. Можешь и меня удушить или что там еще… Мне уже все равно…

– Кретин, у меня есть билеты в Сочи, там сейчас можно спокойно снять комнату и жить в свое удовольствие… Как ты не понимаешь, что нам нельзя здесь оставаться… Мне удалось договориться с Крымовым, он замнет дело…

– Я тебе не верю, Крымов не способен на такое…

– Да пошел ты! – И Черная Лиза, сняв с себя парик, оказалась бритоголовым мужчиной с несколько измененным лицом Бориса Морозова.

Человек, который еще минуту назад был женщиной, превратился в мужчину и стал материться так, что у Юли, у которой и без того свело дыхание, запылали щеки и уши.

Глава 19

– Я же тебе говорила, что у Морозова было ДВА СЫНА. Они близнецы…

Наде, чтобы рассадить всех гостей, пришлось накрывать стол в большой комнате. Весь дом был ярко освещен, из кухни доносились запахи жареной баранины и маринованного лука. Раскрасневшаяся Щукина едва успевала подавать своим добровольным помощникам – Астраханову и Берковичу – салатницы, тарелки, бокалы…

История, которую ей рассказали Крымов и приехавшие вместе с ним Шубин, Земцова и Беркович с Жанной, оказалась настолько удивительной, что в нее было трудно поверить.

Крымов, проглотивший в первую же минуту пребывания дома полстакана коньяку, произнес речь, посвященную проблеме некрофилизма, и хотя он шутил и даже пытался смеяться, у него это выходило довольно неестественно. Разве можно было так быстро успокоиться после всего, что произошло в мастерской братьев Морозовых (на данный момент оба они были арестованы и доставлены в следственный изолятор временного содержания для дачи показаний, связанных с убийствами Огинцевой, Литвинец, Емелиной, Кирилловой, Сажиной, Рождественского, Козич, а также покушениями на жизнь Нины Гоппе, Земцовой и Шубиной).

Юля, вспоминая свой первый визит к Лизе Удачиной, испытывала чувство стыда. Как же она умудрилась не разглядеть в Лизе, этой богемного вида поэтессе, от которой за версту несло шизофренией в чистом виде, МУЖЧИНУ! Нормальные, не отягощенные интеллектом и талантом обыватели, как правило, хотят видеть человека от искусства именно таким, как Лиза, – чудаковатым и окруженным тайной (в случае с Михаилом Морозовым – близнецом Бориса Морозова – этой тайной явился огромный и красивый дом, купленный неизвестно на какие деньги).

Уже сидя за столом и перебрасываясь фрагментами информации, которая так и рвалась наружу, гости Крымова были готовы выслушать его версию случившегося.

Даже Беркович, к тому времени уже едва стоявший на ногах (он так весь вечер и прикладывался к своей бездонной фляжке с коньяком), попросил Крымова «рассказать, как все было». Но Крымов предоставил слово Земцовой, поскольку именно ей первой пришла в голову мысль разузнать, были ли дети у охотника Морозова и не БЛИЗНЕЦЫ ЛИ ОНИ. Каждый раз при виде Бориса Морозова и Лизы Удачиной Юле казалось, что она уже давно знакома с этими людьми, что она их видела раньше, и только сегодня ее озарило, что они ПОХОЖИ ДРУГ НА ДРУГА, этот красивый художник, по которому так убивалась Жанна, и м-ская поэтесса, убивающаяся по отравленной собаке…

– Если не останавливаться на подробностях, связанных с бесконечными поездками этой пары из С. в М. и обратно, то жизнь братьев-близнецов, оставшихся после смерти матери и трагической гибели отца сиротами в довольно взрослом возрасте (им было около восемнадцати), полностью подчинялась воле Михаила Морозова, того самого, который был известен под именем Лизы Удачиной. Я уверена, что настоящую Лизу Удачину Михаил Морозов убил года полтора назад, и мы сможем узнать об этом уже завтра… – Юля перевела дыхание. – Я вполне допускаю мысль о том, что Михаил – человек действительно больной, что помимо раздвоения личности, которой он страдал и которая родила этот миф, эту необыкновенную женщину-поэтессу Лизу Удачину, у него есть все задатки некрофила. Больше того, я просто уверена, что в глубоком детстве (или еще во время рождения) у него произошло ОРГАНИЧЕСКОЕ ИЗМЕНЕНИЕ ГОЛОВНОГО МОЗГА…

Юля повернулась, посмотрела на Крымова и даже нашла в себе силы улыбнуться:

– Как видишь, я тоже читала кое-что о некрофилах…

Безусловно, человек с таким диагнозом не мог довольствоваться обычной жизнью, его мозг работал в разных направлениях и требовал удовлетворения самых изощренных потребностей как психического, так и физического плана. Особенно много хлопот ему доставляла сексуальная неудовлетворенность, он считал себя неполноценным мужчиной и даже импотентом (хотя на самом деле таковым не являлся, а если у него и наступали нарушения в половой сфере, то носили они скорее всего временный характер), Михаил ненавидел женщин, но это длилось до тех пор, пока он не встретил Валентину Огинцеву… Вот здесь, я считаю, необходимо добавить, что скорее всего Михаил воспринимал родного брата, благополучного во всех отношениях художника Бориса Морозова, как своего ДВОЙНИКА, которого реально в природе НЕ СУЩЕСТВОВАЛО. Иными словами, ему казалось, что и он сам, и Борис – один и тот же человек. Но в таком случае перед нами редчайшая картина РАСТРОЕНИЯ, когда человеку кажется, что он ведет уже тройную жизнь. По его понятиям, это вполне компенсировало его неполноценность в определенных сферах жизни… Возможно также (я не психолог и не психиатр), что его перевоплощение в Лизу было связано с тем, что, становясь женщиной, он приобретал ВЛАСТЬ НАД МУЖЧИНОЙ, ту самую власть, которая заложена в каждой женщине, у которой в силу физиологических причин НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПРОБЛЕМ С ГОТОВНОСТЬЮ К ПОЛОВОМУ АКТУ… Он и ненавидел женщину именно по той причине, что она всегда готова принять мужчину и что ей для этого, в отличие от мужчины, ровным счетом ничего не требуется.

Надеюсь, все меня понимают?

– Земцова, давай лучше выпьем, а потом ты продолжишь… – предложил Крымов, и над столом встретились в хрустальном звоне почти десять бокалов.

Юля тоже выпила, как ей показалось, для ясности ума.

– А деньги? – спросил Беркович. – Деньги, на которые был построен дом этого психопата, выходит, МОИ?

– Да, думаю, вы были правы относительно того, что любовником Валентины являлся Борис, который ее и убил. Но здесь я бы предоставила слово господину Астраханову… – Она немного помедлила, глядя на раскрасневшегося от водки Эдика, с которым успела переброситься парой слов за несколько минут до того, как все сели за стол. – Если он, конечно, в состоянии сейчас говорить…

– Я? Конечно… – Астраханов поднялся со своего места, но был тут же посажен обратно тихим и несчастным Чайкиным. – Сидя так сидя… Дело в том, что сегодня я имел беседу с одним человеком, которого вы все наверняка хорошо знаете и который тоже пострадал… Я имею в виду Леву Тришкина, патологоанатома, производившего вскрытие тела Валентины Огинцевой. Безусловно, это было убийство, но какое! – Астраханов даже поднял вверх указательный палец, словно намереваясь рассказать всем присутствующим о беспрецедентном, уникальном способе убийства. – Валентина погибла, но это оказалось на руку МНОГИМ. И это объясняет бездействие органов, поскольку многие чины из прокуратуры и прочих.., были клиентами Огинцевой и только обрадовались, что теперь отпала необходимость ОТДАВАТЬ ДЕНЬГИ!

Хотя Тришкина сбила машина, я предполагаю, принадлежащая братьям Морозовым, тем более что Лева запомнил белые «Жигули»…

– Так кто и как убил Валентину? – буркнул Беркович, по его щекам катились пьяные слезы. Сидящая рядом с ним Жанна протянула ему платок и даже приобняла его, успокаивая. – Борис или этот.., недоносок?

– Дело в том, что Валентина встречалась С ОБОИМИ БРАТЬЯМИ, – извинившись перед державшим речь Астрахановым, вставила Юля, – я заезжала сегодня к этой Миллерше, черт бы ее побрал (водка сделала свое черное дело: Юля расслабилась и теперь практически не контролировала себя), и, как я и предполагала, ОНА ЗНАЛА О ТОМ. ЧТО ВАЛЕНТИНА ЖИВЕТ С ОБОИМИ БРАТЬЯМИ… Но она бы никогда не предала ее при жизни, поскольку очень любила Валентину, да и жила, по сути, за ее счет… Ведь Валентина заказывала ей множество нарядов, да и в долг всегда давала без процентов…

– Мама встречалась с ОБОИМИ? – Жанна закрыла лицо руками. Конечно, ей меньше всего хотелось, чтобы личная жизнь ее матери была выставлена напоказ, да еще в компании подвыпивших знакомых…

– Да ты не расстраивайся так… – Беркович обнял и поцеловал Жанну в макушку. – А ты думаешь, что ТЫ встречалась только с одним Борисом? Я хоть и выпил, но еще соображаю… Каждый развлекается как может.

– Я тоже так думаю: оба встречались с одними и теми же женщинами… Но твое счастье, Жанна, – продолжала Земцова, – что Борис тебя любил, да и Михаил тоже, ведь они воспринимали тебя как Валентину, или Еву…

И теперь ты вряд ли сможешь с точностью определить, с кем и когда ты бывала в постели… Ты не стесняйся, ведь речь сейчас идет не о твоей интимной жизни, а о мотивах преступления. Постарайся абстрагироваться…

– Тогда я знаю, когда и с кем я была… Я была с Борисом весь год, потому что у нас с ним ничего не происходило… Он любил меня по-настоящему и жалел меня… – Она разрыдалась. – А этот.., этот настаивал… Но я не могу сказать, что он какой-то извращенец, он был очень ласков со мной, он не мог убивать этих несчастных девушек!..

– Ты не плачь, быть может, это был действительно Борис, который испытывал к тебе не только любовь, но и самую настоящую страсть… Но ты должна понять, что он не мог, такое долгое время живя рядом с сумасшедшим братом, оставаться прежним Борисом… Я думаю, что он все эти годы жил в аду и что ему приходилось покрывать преступления брата и, быть может, подыгрывать ему из соображений собственной безопасности.

– Так кто и как убил Валентину? – повторил свой вопрос Беркович. – Что-то я окончательно запутался…

Ну не оба же они заставили ее залезть на стул, чтобы потом толкнуть ее?

– А она и не залезала ни на какой стул, – вдруг сказал Астраханов, и в комнате наступила тишина. Слышно было, как в камине трещат поленья да тяжело дышит Беркович. – Вы же не дали мне договорить…

– Ты хотел нам рассказать что-то про Леву Тришкина, – подсказал ему молчавший до сих пор Шубин, который внимательно слушал говоривших и понимал, что сегодняшний вечер положит начало его качественно новым отношениям с Юлей Земцовой: они либо расстанутся, либо она поедет к нему и останется у него навсегда…

– Так вот, она не залезала ни на какой стул, – с воодушевлением и природной артистичностью продолжил Астраханов, испытывая удовольствие от этой минуты и желая, очевидно, потянуть ее, насколько это возможно, – и не мыла никакое окно. Ее убили самым, на мой взгляд, оригинальным способом… Скорее всего во время сна ее перенесли на пол и там одним ударом ножа повредили артерию.., на левой ноге.., сзади, чуть пониже бедра… И Лева был вынужден молчать об этом, поскольку все остальные раны были нанесены уже стеклом… Много крови, порезы, разбитое стекло… – полная иллюзия несчастного случая! Кроме того, чуть не забыл, в деле присутствовал и кляп! Во рту бедняжки была найдена овечья шерсть… Возможно, кляпом послужил шерстяной носок или платок…. Да и руки ее убийца связал, на запястьях остались следы… Вот из-за этого всего Тришкин и пострадал… Ему звонили, просили молчать об этом кляпе, следах на запястьях и ножевой ране на ноге, требовали, чтобы он документально представил все это как несчастный случай, а когда он обложил звонившего матом и заявил, что не намерен подставлять свою голову неизвестно за что, начались сначала обещания денег, ну а потом, когда он отказался и стал угрожать сам (а вы знаете, наверно, каким бывает Тришкин, когда напьется, тем более что пьет он всегда!), его и решили убрать… Пытались совершить наезд. Это еще хорошо, что он отделался инвалидностью.

– А кто же тогда разбил стекло? – спросила потрясенная услышанным Жанна. – Неужели Борис?

– Навряд ли это был Борис, – попыталась успокоить ее Юля, – если он был способен на патологическую гибкость в отношениях с женщинами, это еще не говорит о его причастности к убийству…

– Но за что ее убили? Ведь деньги были в ящике, пропало всего лишь несколько регистрационных журналов!

– За деньги, милая, – погладил ее по голове Беркович. – И ей не следовало доверяться этим извращенцам, тем более что она знала, с кем имеет дело…

– Но если у этих братьев Морозовых, как вы их называете, руки по локоть в крови, то зачем же было фальшивой Лизе Удачиной покупать дорогущий дом и тем самым выделяться на общем фоне провинциальной нищеты, раздражая одним своим существованием весь М. и вызывая бесконечные сплетни и пересуды по поводу возникновения ее богатства?!

– Я думаю, – подал голос Крымов, – что, перевоплотившись в женщину, Михаил Морозов, после того как ограбил и убил Валентину, подсознательно готовился к концу…

– Не понимаю… – развела руками Жанна. – Ничего не понимаю!

– Он хотел надышаться перед смертью, чего же тут непонятного? Человек жил на полную катушку и ни в чем себе не отказывал. Хочет он быть мужчиной – пожалуйста, залезай в постель к любой женщине (тем более что у его братца, с которым они были похожи как две капли воды, было много знакомых красоток), хочет он быть женщиной – пожалуйста, носи женскую одежду, крась губы и ощущай на своей коже мужские взгляды… Так почему бы на украденные деньги не приобрести немного комфорта, спрятавшись в маленьком, чудесном городке да еще купив молчание и преданность запутавшегося в жизни молодого наркомана, охотно играющего роль твоего любовника… Желание убить – вот что представляет для меня самый большой интерес! Откуда это в нем?

Скорее всего Юля права, и у Михаила либо врожденные, либо приобретенные повреждения головного мозга. Я действительно много прочитал литературы о подобных некрофилах, которым доставляет удовольствие абсолютно все, что связано со смертью… Мертвое тело возбуждает их, пробуждает эрекцию и приносит неслыханное наслаждение… Я бы мог много рассказать вам, но думаю, что не стоит… Тот же Чикатило, к примеру, пожирал некоторые части тела жертвы, чтобы таким вот образом восполнить свою мужскую несостоятельность, хотя подобные извращенцы далеко не всегда являются импотентами… Другое дело, что они боятся показаться таковыми перед женщиной… Хотел бы дать тебе совет, Жанночка: даже если твой Борис окажется формально НЕВИНОВНЫМ. вычеркни его из своей жизни… И даже если официально, в результате обследования, он окажется ЗДОРОВЫМ. все равно для тебя он будет всегда болен. Да, он красив, талантлив, ты, возможно, все еще любишь его, но психика Бориса надорвана постоянным присутствием рядом с ним неполноценного брата. Возможно, в жизни братьев оставила глубокий след профессия их матери, которой, в силу жизненных обстоятельств, приходилось зарабатывать себе на жизнь изготовлением чучел животных… Но, так или иначе, Жанна, тебе надо забыть его, а еще лучше – уехать из этого города. Ведь мы многое не рассказывали тебе, чтобы не травмировать, жалели…

Если бы ты увидела перед твоей дверью…

– Прекрати! – прервала его Юля. – Посмотри, она и так белая как мел. Разве можно за один вечер обрушивать на человека столько негативной информации? У меня от одних твоих рассказов про некрофилов мороз по коже идет… Давайте-ка лучше позвоним Роману Трубникову в М. и попросим его приехать сюда. Я возьму на себя эту приятную миссию и расскажу ему о том, что его дочь жива и здорова и скоро порадует его внуком или внучкой…

Я не удивлюсь, если при встрече с Андреем Старостиным выяснится, что Трубников никакой не его отец и что это скорее всего фантазии его матери… Навряд ли она смолчала бы, если бы узнала, что ее сын встречается со своей сестрой… Это – обычные дела, а особенно для сельской местности, где все друг друга знают, любят и, извините, греют долгими зимними ночами…

– А зачем ты заезжала на заправочную станцию? – спросил Шубин, словно желая ей напомнить о чем-то.

– Да, конечно, чуть не забыла. Просто мне пришло в голову, что этим братьям для машины и снегохода требовалось довольно много горючего, и я вычислила эту заправку… Она ближе всех расположена к мастерской и к квартире их отца, где, кстати, находится и гараж… На станции мне подтвердили, что больше всех покупали бензин мужчина и женщина на белой «шестерке», что у них всегда в багажнике несколько пустых канистр, которые они заправляли чуть ли не каждый день… Описание этой пары полностью совпало с пресловутой Лизой Удачиной и Борисом Морозовым.

Кречетов, который весь вечер просидел молча, подавленный уже самой обстановкой дома, в котором жил Крымов, и той раскованностью всех присутствующих, за исключением, пожалуй, Чайкина да Щукиной (которые, казалось, пребывали где-то далеко, в ином измерении, сидели задумчивые и даже не пили и не ели), решился задать мучивший его вопрос, кому же продала свой дом Лиза Удачина (он так и не смог свыкнуться с мыслью, что это не женщина, а какой-то там брат-близнец по имени Михаил Морозов; быть может, если бы он увидел его без парика, ему было бы проще?).

– Да какое это имеет, в сущности, значение? – хмыкнул Крымов, которому вообще не хотелось поднимать эту тему. Он даже занервничал, когда вдруг до него дошло, что «Лиза Удачина» могла рассказать Корнилову о взятке, которую она дала Крымову. Вот только поверит ли тот в басню про взятку (тем более если учесть совершенно фантастическую сумму, вырученную за продажу дома). «В крайнем случае, – подумал Крымов, – можно откреститься от взятки, сославшись на ненависть, которую питал ко мне Михаил Морозов». Как бы то ни было, но возвращать или передавать ГОСУДАРСТВУ кучу долларов, которые томились сейчас в спортивной сумке в камере хранения, он не собирался.

– Но если ОНА продала дом, значит, должны быть где-то и деньги… А что, если агент – подставное лицо?

– Я сам займусь этим, – поспешил заверить Кречетова Крымов. – А не пора ли нам выпить, господа?

Было три часа ночи. Баранина уже давно покрылась застывшим жиром, были съедены все закуски и выпито много водки.

Смертельно уставшая Надя, совершенно измотанная хлопотами, связанными с таким нашествием гостей, ходила по комнатам и стелила постели. Мужчинам (Астраханову, Кречетову, Чайкину и Берковичу) она постелила возле камина на полу, устроив ложе из двенадцати самых разных одеял и четырех подушек, Земцовой и Шубину отдала крымовский кабинет с раскладным широким диваном, а сама, едва помня себя от усталости, рухнула на кровать в спальне.

Крымова не было. В последнюю минуту, перед тем как уснуть, Надя подумала, что он, должно быть, пошел запирать ворота…

Шубин, много выпивший и почти ничего не евший, уснул сразу же и не мог услышать, как Юля, накинув на себя его рубашку, выскользнула из комнаты, спустилась вниз и там, на кухне, забившись в угол, дала волю слезам…

Она видела перед собой слабо освещенное снаружи окно, за которым была голубоватая ночь, зимний лес и тишина… Ее окружали кухонные запахи, которые теперь к ней не будут иметь никакого отношения – теперь здесь живет Надя, и это она будет варить Крымову кофе по утрам, гладить ему сорочки и наслаждаться его телом и голосом… От представленного она зажмурилась и исторгла низкий, горловой, преисполненный тоски, боли и отчаяния стон. Ей захотелось к маме, зарыться лицом в ее теплое и ласковое плечо и, задыхаясь от слез, рассказать о том, как ей плохо, как невыносимо, насладиться нежным материнским прикосновением и успокоиться…

Она открыла глаза и увидела стоящего посреди кухни мужчину. Он присел и, схватив ее за рукав, вытянул из угла, почти из-под стола, как куклу, и, заломив руку и запрокинув ей лицо, крепко обнял ее и поцеловал в губы.

В перерывах между поцелуями он говорил ей что-то о ее соленых слезах, о том, что она маленькая и глупенькая дурочка, которая сама во всем виновата… А еще он говорил о любви, но она его не слышала, она чувствовала только его дыхание рядом со своим лицом, его горячее тело, пытавшееся согреть ее, и продолжала глотать слезы…

Очнулась Юля в какой-то маленькой комнатке на кушетке. Она не помнила, сколько времени они пробыли здесь с мужчиной, но, получив свой кусок счастья, она вытерла слезы, надела рубашку Шубина и села, обняв себя за колени. Рассветало. Кто-то громко храпел в большой комнате, где-то капала вода и тикали часы. Поголубевший от предрассветных красок телефон, стоящий на сервировочном столике, напомнил ей о суетности, без которой не обходился ни один день ее насыщенной событиями жизни, и о Звонке, который она намеревалась сделать еще вчера вечером.

Она взяла телефон на колени и, обняв его, как живое существо, немного посидела, обдумывая предстоящий разговор. Набрала номер. Трубку взяли сразу, словно этого звонка ждали.

– Алла Францевна?

– Да, кто это? – послышался встревоженный и вместе с тем уставший голос Миллерши.

– Это Юля Земцова. Вы извините, что я так поздно…

– Вообще-то не поздно, а рано, сейчас половина шестого, у меня, на ваше счастье, бессонница… Говорите. Что там у вас еще случилось? Поубивали всех моих клиенток?

– Я хотела только спросить: вы действительно знали о том, что они братья?

– Милочка, вы меня уже спрашивали об этом…

– Я хочу понять… Мы говорили всего несколько минут…

– Как же не знать, когда это составляло для Валентины основную прелесть их отношений… Она любила угадывать, кто к ней пришел на этот раз: Миша или Боря…

Это раньше у Миши на лице были угри, и он очень страдал из-за них, но потом угри прошли: во-первых, он стал настоящим мужчиной, а во-вторых, Валентина нашла ему хорошего врача-косметолога, да и сама постоянно делала ему какие-то травяные припарки, возилась с ним, как с малым дитем… Ей нравилось, что они такие молодые, горячие… Да что там говорить, она, безусловно, была испорчена и развращена донельзя, но я любила ее…

Деньги (а у нее их было очень много!) – это как кислота, которая прожигает душу человека насквозь, а потом в этих дырах свищет холодный ветер… Но она умерла молодой, и, быть может, это даже хорошо, ведь она так не хотела стать старой и морщинистой…

– А она ничего не знала о Жанне?

– Ах, вон вы о чем… Она узнала об этом незадолго до смерти и плакала здесь у меня, жалела Жанночку, потому что понимала – такие, двойственные, отношения, которыми она жила сама, не для Жанны… Жанна была влюблена в Бориса, а у Валентины на уме было лишь наслаждение, острое наслаждение… Я удивляюсь, как это она не стала наркоманкой, говорят, наркотики – это так приятно… Должно быть, она боялась смерти, а ведь у наркоманов это, сами знаете, запросто… Кстати, мне часа два тому назад позвонила одна моя клиентка (почему «кстати», потому что она однажды пробовала нюхать кокаин!)… Не знаю, в курсе ли вы или нет, но в газете как-то писали про московского бизнесмена Удачина, он занимается аптеками, лекарствами… Так вот, у него пропала жена, и знаете, где ее нашли? Представьте себе, у нас, в С., вернее было бы сказать, не ее, а то, что от нее, бедняжки, осталось… Ее тело несколько лет пролежало в заброшенном канализационном колодце, во дворе ресторана «Москва», причем под грудой нечистот… Убийцу взяли буквально вчера вечером, он все и рассказал…

У моей клиентки муж в прокуратуре работает, так она мне иногда такие интересные вещи рассказывает… Эта самая Удачина якобы познакомилась в аэропорту с мужчиной, с убийцей, значит, поехала к нему домой, он там ее использовал как мог, а потом убил и присвоил себе ее вещи, деньги и документы… Вроде бы какая-то подружка этого убийцы, я не помню подробностей, или сестра жила под ее именем… Но это было уже давно, года два-три назад… Вы меня слушаете?

– Слушаю, конечно… – Юля поняла, что Михаил Морозов начал давать показания и что именно он рассказал, где следует искать труп жены бизнесмена.

– А про Козич ничего не слышали? Учительница? Ее убили совсем недавно… Оказывается, родной брат проиграл ее в карты. Его тоже взяли. А мы жалуемся на нашу милицию…

– Алла Францевна, скажите, а кто-нибудь из окружения Жанны знал, что она встречается с любовником матери?

– Кое-кто догадывался. Вот не знаю, настоящая сейчас у Бориса борода или нет (потому что на похоронах он был явно с накладной), но то, что она ему идет, – это факт. Роскошный мужчина… А вот Миша… Юлечка, вы вот в детективном агентстве работаете, все знаете… А где Миша Морозов, что-то я его давно не видела? Уехал, что ли?

– Я приеду как-нибудь к вам и все расскажу…

– Это было бы очень мило, но давайте договоримся через недельку, у меня сейчас много работы… Вы же знаете – ваш Крымов женится, он заказал мне платье для своей невесты… Она должна приехать ко мне и выбрать ткань, мне тут привезли кое-что из Кракова… Вы знаете, в Кракове можно купить недорогой, но очень качественный атлас… Кроме этого, я сейчас шью себе черное платье, траурное…

У Юли, перед глазами которой стояла Надя Щукина, примеряющая белое свадебное платье, закружилась голова. Должно быть, Крымов, этой ночью почти силой овладевший ею на кушетке, знает толк в белом атласе…

Она вся дрожала и слушала Миллершу вполуха.

– Траурное? Вы сказали ТРАУРНОЕ? А что, кто-то умер?

– Как, вы ничего не слышали? Говорю же – мои клиентки отправляются в поисках новой жизни в рай…

Ольга Христиансенс, может, слышали?

– Актриса? Кажется, она ушла из театра…

– О да, она, бедняжка, была влюблена в Бориса Морозова, бегала за ним, как собачонка, и в результате на нервной почве покрылась какими-то струпьями… Хотела сначала вылечиться, продавала все, что у нее было, вплоть до нижнего белья, чтобы купить лекарства, а потом, когда ей сказали, что все бесполезно, она обратила всю свою энергию на то, чтобы отомстить Борису… Ее видели несколько раз в городе, одетой и загримированной под самую настоящую «синюшку» или зечку… Уж не знаю, кого она собиралась напугать, но то, что крыша у нее поехала, это точно… И вообще, Надечка…

– Я – Юля…

– Извините, Юлечка, я не знаю, как мы вообще будем дальше жить… Люди деформируются, словно китайские младенцы, которых, похитив в грудном возрасте, помещали в вазы, где они росли, заполняя собой пустое пространство и превращаясь в уродцев… Подожди минутку, – Миллерша все-таки «съехала» на панибратское и доверительное «ты», – я сейчас прикурю… Так вот, люди, которые этим занимались, назывались компрачикосами и получали от этого большие деньги, а как назвать тех, кто делает идиотами сейчас НАС. помещая в нечеловеческие условия и выкачивая из нас последнюю кровь?

Мне иногда кажется, что и я ненормальная, потому что и меня время сильно изменило, сделало жестокой и жадной до денег… Ты слушаешь меня?

– Да…

– А я думала, что ты уснула. Извини, просто я начиталась газет…

– Так что там с Христиансенс? – переспросила Юля, понимая, что «зэчкой», с которой все и началось, оказалась Ольга Христиансенс, выжившая из ума на почве ревности актриса, которая, решив отомстить своей сопернице, Жанне Огинцевой, превратила ее жизнь в ад, запугав ее до смерти.

– Она ушла из жизни… Вчера вечером. Ее нашли дома, в ванне, с перерезанными венами… Вода перелилась через край и затопила соседей… Говорят, Олечка была одета в свое лучшее платье из красного бархата.., которое я ей, кстати, и сшила по довольно умеренной цене… Ах, Надечка…

Юля уже не реагировала на «Надечку»: ей казалось, что ее уже давно нет, что она умерла еще там, в подземелье, что ее съели крысы… «Лучше бы так…»

– Ах, Надечка, если бы вы только слышали, что говорят обо мне люди… Миллерша три шкуры с них дерет! Ну и что с того? Ну и деру, глупо было бы, знаете ли… Вы что, милочка, плачете? Я слышу, как вы всхлипываете… Вот черт, а у меня, как назло, сигареты кончились… Не плачьте, главное, что мы с вами дожили до рассвета, а остальное все – пустое… Если вам станет уж совсем плохо, приезжайте ко мне, и мы придумаем для вас что-нибудь эдакое, жизнеутверждающее… Не знаю, как там у вас, а у меня в комнате появились первые солнечные лучи…