Андрей Бондаренко

Аляска золотая

Двойник Светлейшего — 3

Глава первая

Бесправный бродяга под женской чадрой

— Каждому да воздастся по делам его! И за все в целом, и за каждое дело в отдельности, — важно вещал тибетский лама, прибывший в строящейся Питербурх с визитом вежливости. — Подлость — рано или поздно — будет отомщена. Доблесть же вознаграждена — всенепременно и по достоинству….

Лама ещё поболтал немного — недели так полторы — да и отбыл с подвернувшейся оказией в просвещённую Европу: поучать тамошних умников восточным философским сентенциям…

А вот японка Наоми, которая состояла при ламе то ли в качестве служанки, то ли в качестве послушницы, осталась в Питербурхе. Разгневался на неё за чтото высокомудрый лама и не взял с собой в Европу. Поподлому бросил молоденькую девушку в чужой стране — без копейки денег.

Хорошо ещё, что добросердечная Санька — Александра Ивановна Меньшикова, Светлейшая княгиня Ижерская — обеспокоилась судьбой японки и пригрела Наоми в своём загородном василеостровском доме в качестве горничной. Санька была очень довольна новой служанкой, без устали восхищалась её расторопностью и предупредительностью, лично обучала Наомисан русскому языку.

Японка, благодаря своей необычной внешности, не была обделена мужским вниманием. Более того, уже через полтора месяца у неё появился и официальный жених — комендант Петропавловской крепости полковник Илья Солев. Впрочем, Наоми попрежнему оставалась горничной в доме Меньшиковых — свадьба с Солевым была назначена только на предстоящую осень.

От низкой пристани, пахнущей свежими сосновыми стружками, первым отчалил старенький, широкий и внешне неуклюжий бриг. Отчалил — прямо в июньскую рассветную дымку, лениво переливавшуюся светломалиновым и тёмнооранжевым…. Впрочем, два фрегата — длинных и узких, совсем недавней постройки — так и не смогли обогнать своего приземистого коллегу.

Прошло минут тридцатьсорок, и все три корабля, плавно обогнув фиолетовосиреневую стену полутораметрового камыша, вышли из невского устья на серые балтийские просторы.

На тёмносиней садовой скамейке, предусмотрительно расположенной совсем недалеко от причала, сидели, невозмутимо покуривая свои фарфоровые голландские трубки два кавалера.

Первому из них едва перевалило за сорок, он был одет в русский адмиральский сюртук, украшенный несколькими орденами, а его правую пустую глазницу прикрывала строгая чёрная повязка.

Второй же человек, сидящий на скамье, был личностью куда как более импозантною: светлорозовые туфли с причудливо загнутыми вверх носами, тёмнобежевые широкие шальвары, зеленоватый кафтан, щедро расшитый золотыми и серебряными нитями, на лобастой голове иноземца красовалась белоснежная чалма с крупным, яркокрасным рубином. Ну, и понятное дело, наличествовала аккуратно подстриженная седая борода. Как — уважающему себя мусульманину — можно обходиться без аккуратно подстриженной седой бороды? Ясен пень, что никак…

— Кого же мне выбрать из них? — спросил турок и брезгливо посмотрел направо.

Там, на другой скамье, располагались три неопределённые фигуры, облачённые в тёмные — с лёгким тёмносиним отливом — чадры. Рядом со скамьёй неторопливо прохаживался широкоплечий евнух.

— Наверное, самую нелюбимую, — предположил русоволосый русский адмирал. — Впрочем, вам, уважаемый Медзоморт, виднее…

— Конечно, виднее! — подтвердил турок. — Если не я, то кто же? А с другой стороны, вся эта троица — обыкновенные молоденькие мартышки, ничего и не стоящие. Абсолютно ничего, ни единой, даже медной монеты…. Впрочем, в данном случае мой выбор будет сделан, исходя только из прагматичных соображений: придётся убить самую высокую из трёх, ибо наш уважаемый Александр Данилович — отнюдь не низкого роста….

— Вы сказали — убить?

— Непременно! — лениво зевнул турецкий вельможа. — У меня по документам присутствуют три жены, взятые с собой из Стамбула в это дальнее путешествие. Соответственно, их и должно быть три. Лишняя фигура, облачённая в чадру, может вызвать нездоровое подозрение…. Не переживайте, благородный маркиз, для турецкой женщины умереть — по приказу её обожаемого супруга — высшая честь, не более того…. Может, стоит уже позвать нашего доброго друга? Не гоже храброму мужу столько времени прятаться в кустах….

Русский адмирал сложил ладони рупором и громко прокричал, обращаясь, как могло показаться, непосредственно к речным серым водам:

— Эй, Светлейший князь! Вылезай! Хватит играть в прятки! Эй!

Через полторы минуты из густого прибрежного кустарника выбрался коротко стриженный босоногий мужичок в насквозь промокшей матросской одежде. Так, совершенно ничего особенного: чуть выше среднего роста, тёмнорусый, не оченьто и широкоплечий.

Мужичок неторопливо подошёл к причалу, печально оглядел невскую акваторию.

— Уплыли они, Александр Данилович! — невозмутимо сообщил адмирал. — Можешь не вглядываться, не поможет. И дочку мою прихватили с собой. Как я теперь буду без моей рыженькой бестии? Ладно, сдюжим какнибудь…. Сейчас будем собираться на Москву. Остановимся у моего бати, Ивана Артёмича. Предстоит тебе, Данилыч, немного побыть в женской роли. Будешь претворяться любимой женой Медзомортпаши…. Как тебе такой расклад, не застесняешься? Если у тебя имеются другие варианты, то излагай, послушаем….

— Нет у меня других вариантов! — честно признался мужичок. — Больно уж морда моя в этой стране засвечена — сверх всякой меры. Каждая девка гулящая, о собаках уже не говоря, узнает за версту…. А тут, понимаешь, чадра. Удобная вещь, ничего не скажешь. Большой респект от меня тому, кто придумал данную штуковину…

Подумал же он совершенно другое: — «Как бы там ни было, но своего сына я не брошу в беде! Обязательно вытащу мальчугана из царского плена! Чего бы это мне не стоило…. Тоже мне, моду взяли, маленьких детей определять в заложники! Цари ведь тоже не должны свиньям уподобляться, не смотря на все свои царские права…».

— Ладно, Данилыч, выныривай из своих раздумий! — тепло усмехнулся одноглазый адмирал. — Вон, медзомортова двухмачтовая шхуна уже подходит. Сам Медзомортпаша куда ушёл? Наверное, чадру освобождать — от женского тела…. На ноги же тебе, бывший генералгубернатор, придётся напялить шальвары нежноперсикового цвета и дамские остроносые туфли без задников. Ты уж, Данилыч, привыкай к своей женской роли: с куревом заканчивай, учись семенить — меленькими и покорными шажочками…

Впрочем, начнём по порядку, то бишь с самого утра предыдущего дня.

Наступил июнь 1703 года.[1] Александр Данилович Меньшиков, один из богатейших людей России, Светлейший князь Ижерский, генералгубернатор Ингрии, Карелии и Эстляндии, кавалер ордена Андрея Первозванного — со звездой и голубой лентой — откровенно благоденствовал. Дела шли — лучше не бывает: новый городпорт Питербурх успешно строился, возводились крепкие береговые молы, корабельные верфи, по Финскому заливу уверенно и безбоязненно ходили русские многопушечные корабли, не подпуская даже близко к берегам невского устья шведский флот неугомонного короля Карла Двенадцатого.

Вернее, понастоящему Светлейшего князя звали — Егор Петрович Леонов, был он послан в Петровские времена из далёкого и необозримого Будущего, и ещё в 1687 году «заменил» подлинного Алексашку Меньшикова. Возникла такая срочная необходимость. Некоторые злонамеренные «экспериментаторы» решили отправить в Прошлое своего агента — с задание убить русского царя Петра Первого. Зачем, спрашивается, убить? Да так, ради праздного любопытства: посмотреть, а что будет в этом случае с многострадальной Россией? Какой путь развития выберет русская элита того времени? В каком состоянии Россия — после этого подлого убийства — подойдёт к рубежу двадцатого века? Сохранится ли, как единое и великое государство, или распадётся — на десятокдругой мелких?

Вот тайная международная служба «SV», целенаправленно отстаивающая интересы законопослушных землян, и решила направить «на место» царского денщика Алексашки Меньшикова опытного военного телохранителя из 2009 года со строгим заданием: бдительно и тщательно охранять царя Петра, не допустить — любой ценой — чтобы ход Истории изменился.

Какие «экспериментаторы» и что за международная служба «SV»?

Вот как в 2009 году объяснял Егору глава (Координатор) этой секретной службы:

— Вы в школе изучали биологию? Наблюдали через микроскоп за капелькой воды, наполненной микробами? И острой иголкой тыкали в капельку? Очень хорошо! Тогда вы должны понять меня. Представьте себе, что наша с вами древняя планета Земля — это просто обычная «капля воды, наполненная микробами», под чьимто микроскопом. Для нас проходят века, для того, кто сидит за микроскопом, — часы, а может даже — и минуты. И этот неизвестный исследователь, а по факту — многочисленные исследователи, упрямо ставят над бедными «микробами» разные опыты. Например, определённому виду глупых обезьян делаются инъекции, способствующие активизации работы головного мозга. Время от времени человечеству подбрасывают «подарки»: колесо, технологию плавки бронзы и железа, письменность, двигатель внутреннего сгорания, динамит, ядерную бомбу, Интернет.…Чтобы, так сказать, придать всему исследовательскому процессу требуемую динамику. Параллельно с этим осуществляются сложные и неоднозначные психологические эксперименты, моделируются различные поведенческие ситуации, провоцируются экстремальные процессы… Допустим, только на минутку, что такие одиозные фигуры, как Александр Македонский, Нерон, Наполеон, Пётр Первый, Емельян Пугачёв, Ленин, Гитлер, Сталин и многие другие неординарные личности, достаточно серьёзно поменявшие ход развития истории человечества, появились не сами по себе…. Спрашиваете, откуда они взялись? Их ввёли в игру наши «экспериментаторы». Понимаете теперь? «Экспериментаторы», как легко догадаться, не являются жителями нашей планеты. А служба, которую я имею честь предоставлять, как раз и отстаивает интересы «капельки воды, наполненной мирными микробами». Человеческой расы, то есть. Пресекаем, по мере наших скудных сил, наиболее опасные и изощрённые эксперименты. Вот и вам, господин Леонов, мы предлагаем: оказать одну важную услугу — всему человечеству, так сказать, в целом…

Что ж, цели и задачи у службы «SV» были высоки и благородны, Егор согласился на сотрудничество, подписал пятилетний контракт (с гонораром в двадцать миллионов Евро, плюсом — маленький личный остров в Карибском море), и отправился в далёкий 1687 год — времена дремучие, жестокие и кровавые…

Первые пять лет он старался максимально честно и дотошно соблюдать все требования контракта: предотвращал многочисленные покушения на жизнь царя Петра, организовал действенную и надёжную охранную структуру, искренне старался, чтобы его действия не нарушили ход Истории. Но по истечению срока контракта обратного «замещения» не последовало: произошла досадная техническая накладка, и Егор остался в Прошлом. Очень скоро он начал подозревать, что служба «SV» его пошло обманула и подставила. А тут ещё — Любовь…. И Егор начинал действовать на «своё усмотрение», всё больше и больше увлекаясь этим процессом, уже ставя перед собой чёткие и конкретные задачи.

Даже сама мысль — о возвращении назад — стала ему глубоко противна. И когда, пусть и с многолетним опозданием, появился араб Алькашар, посланец Координатора, Егор отказался вернуться в Настоящее, а самого Алькашара — по приказанию Егора (то есть — Александра Меньшикова), — заключили в северный уральский острог. Ход Истории изменился. Пользуясь своими знаниями, полученными в Будущем, Егор уговорил царя Петра в корне поменять всю военную стратегию России, что позволило избежать досадных воинских поражений, которые были в настоящей Истории. Даже Питербурх был заложен не на островах Невского устья, а в сорока километрах западнее, там, где в двадцать первом веке находился город Ломоносов…[2]

Итак, наступил июнь 1703 года. По случаю пасмурной погоды праздничные столы были накрыты не в молодом парке, как задумывалось ранее, а под просторным и высоким навесом, примыкавшим к дому. Изпод навеса открывался великолепный вид на Неву, где у новенького причала на мелких волнах тихонько покачивались старенький бриг «Король» и годовалый трёхмачтовый фрегат «Александр» — личный генералгубернаторский корабль Егора.

Серьёзных поводов для дружеских посиделок обнаружилось сразу два. Вопервых, необходимо было почеловечески отметить новоселье: наконецто была достроена василеостровская загородная усадьба семейства Меньшиковых. А, вовторых, Егоровой обожаемой жене Саньке (Шурке, Александре, Санечке, Сашенции), Светлейшей княгине Меньшиковой Александре Ивановне исполнялось двадцать шесть лет.

На Васильевский остров были приглашены и дисциплинированно прибыли только самые близкие. Главный морской инспектор Алёшка Бровкин и его дочка Елизавета, которой недавно исполнилось три с половиной года. Вицеадмирал Людвиг Лаудруп с женой Гердой и сыном Томасом. Младшая сестра Гертруды Матильда вместе со своим женихом — подполковником царской охранной Службы Фролом Ивановым. Командир первого батальона Екатерининского полка подполковник Ванька Ухов. Комендант Петропавловской крепости полковник Илья Солев, не отпускавший от себя ни на секунду японскую красавицу Наоми. И комендант крепости Шлиссельбург полковник Прохор Погодин — с супругой и пятью детишками. Ну, и уже без всяких приглашений, а просто проездом из голландского Амстердама на белокаменную Москву, появился Медзомортпаша — полномочный посол Небеснородного турецкого султана, личный друг Егора и адмирала Алексея Бровкина.

А вот генералмайор Василий Волков приехать не смог, так как во главе с пятнадцатитысячным воинским корпусом находился в Ливонии и готовился брать на шпагу курляндский город Митаву.[3]

Ждали, что из Москвы приедут и другие дорогие гости: царь Пётр Алексеевич, Екатерина и их малолетняя дочь Елизавета, царевич Алексей, царевна Наталья и князькесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский. Но, совершенно неожиданно, третьего дня от царя пришло короткое письмо, в котором он немногословно извещал, что все московские высокородные особы прибыть не смогут — «по важнецким причинам, про которые будет рассказано отдельно».

— Какое странное письмо! — удивлялась Санька. — Рукато точно — Петра Алексеевича, а вот слова совсем и не его: чужие какието, холодные да казённые…. Ты, Саша, часом, ничем не обидел государя?

— Да что ты такое говоришь? — недовольно передёрнул плечами Егор. — Какое там неудовольствие может быть? Город строится, флот свободно плавает по всему Балтийскому морю, шведы отогнаны далеко и надёжно, взяты с боем крепости Выборг и Кексгольм…

— Ну, не знаю, не знаю! — неуверенно вздохнула жена. — Предчувствия у меня просто какието странные, очень неуютные…

До начала праздничной трапезы оставалось ещё больше часа, благородные дамы дружной стайкой направились внутрь дома: наряжаться и прихорашиваться перед высокими венецианскими зеркалами.

Дети — во главе с неутомимым и хулиганистым тринадцатилетним Томасом Лаудрупом — с громким визгом носились по аллеям молодого парка, разбрызгивая во все стороны тёплые дождевые лужи. За ними присматривали няньки и денщики — под руководством Николая Ухова, родного дядьки Ваньки Ухова. Николай Савич занимал нынче должность Главного управителя этого загородного поместья князей Меньшиковых.

Мужчины, дымя своими курительными трубками, собрались вокруг костра, лениво горящего в центре идеально круглой, только с утра аккуратно выкошенной травянистой площадки. Некурящий Прохор Погодин, внимательно наблюдавший за детскими играми и забавами, спросил у Егора:

— Александр Данилович, смотрю, близняшкито твои здесь, бегают, веселятся. А где же младшенький, Александр Александрович?

— На Москве остался наш Сашутка, — грустно вздохнув, ответил Егор. — Катеньке и Петруше уже по семь с половиной лет, большие уже совсем, самостоятельные. А Шурику только четыре годика исполнилось недавно, да и болел он сильно по нынешней холодной весне, простуды замучили мальца…

— Господа! — неожиданно вмешался Людвиг Лаудруп, хорошо освоивший за последние годы русский язык, указывая рукой на Неву. — К причалу швартуется «Апостол Пётр». Я не велел ему этого делать. Сей фрегат должен нынче стоять в котлинском порту. Наверное, случилось чтото серьёзное.

Егор вытащил изза голенища ботфорта подзорную трубу, навёл её в нужном направлении. Действительно, со стороны Финского залива неторопливо подходил «Апостол Пётр» — 64х пушечный фрегат, недавно спущенный на воду флагман русского военноморского флота.

С борта замершего у причала «Апостола Петра» на пирс были переброшены длинные сходни, по которым на берег стали торопливо спускаться солдаты в форме недавно созданной по Указу царя Московской дивизии.[4] У самого трапа замер — весь из себя гордый и независимый — подполковник Антон Девиер,[5] демонстративно глядя в сторону и презрительно выпячивая вперёд нижнюю губу.

— Как это прикажите понимать, господин подполковник? — гневно посверкивая своим единственным голубым глазом, глухо и недобро поинтересовался Алёшка Бровкин, обращаясь к Девиеру. — Что молчишь, сукин кот голландский? В морду захотел, гнида худосочная? Я к тебе обращаюсь….

По сходням забухало грузно и размерено — под тяжестью уверенных шагов, и знакомый раскатистый бас властно заявил:

— Молчать, вицеадмирал Бровкин! Молчать! У меня дело наиважнейшее, государево!

На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошёл сам князькесарь Фёдор Ромодановский — начальник царской Тайной Канцелярии.

— Здравствуй, Фёдор Юрьевич! — уважительно обратился к князюкесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!

— Извини, Александр Данилович! — прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе…. Извини, ещё раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давайка, отойдём на пару слов…

Князькесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была надёжно забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:

— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной и заметной — люди много чего рассказывают о том, что видели да слышали. Каратэ это твоё, японские метательные звёздочки, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», уменье откачивать утопленников, картошка и блюда из неё…. Ведь не было никакого пожилого индуса, который странствовал вместе с цыганским табором и обучал тебя в отрочестве всяким хитрым премудростям? Не было, чего уж там! Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки — иногда избыточно милосердные и глупые. Всё ломал я себе голову: где же та верёвочка, за которую надо дёрнуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок? А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну занимательную историю. Мол, перед самым отъездом на штурм шведской крепости Нотебурга генералгубернатор Меньшиков долго беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Светлейший князь Меньшиков из Брюсовых палат очень и очень задумчивым…. «Ага!», — смекаю. — «Вот же оно…». Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного и сумасшедшего Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался, отдал…. Только при одном условии: Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. А ещё при этом нашем разговоре вспомнил Пётр Алексеевич об одном странном басурмане по имени Алькашар, который томился в заключении — по тайному приказу всё того же генералгубернатора Меньшикова — в дальнем уральском остроге…. Что побледнелто так, Александр Данилович, голубь сизый?

— Знаешь, Фёдор Юрьевич, мне одно только не понятно, — проговорил Егор помертвевшим голосом. — Ведь всё то, о чём ты сейчас рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь — приехал по мою душу?

— Не всё так просто! — нахмурился Ромодановский. — Вопервых, с басурманом Алькашаром. Антошка Девиер, которого послали за арабом, по дороге приболел, всю первую зиму провалялся в горячке, руку ещё себе вывихнул — при падении с резвой лошади. Наступила русская распутица, то, сё…. Потом, когда этого длиннобородого, всё же, доставили в Москву и вздёрнули на дыбу, выяснилось, что Алькашар порусски не знает ни единого слова. Да и английский язык его…. Даже Пётр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, толмачей с турецкого языка. Они такого перевели — хоть сразу вешайся! Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч совсем, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далёкого и неведомого Будущего. Более того, он, Алькашар, должен был тебя вернуть обратно, в двадцать первый век, да ты не согласился и отправил его бедного в далёкий северный острог…. Иноземные доктора осмотрели тщательно басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все, как один, твёрдо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый…. Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и тоже вздёрнуть на дыбу? Так — что предъявлять?

— Так у вас же ещё и Брюс был, — криво усмехнувшись, напомнил Егор.

— Брюс, Брюс! — пророкотал князькесарь. — Толкуто…. Не велено его было пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице — без его заумных книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился и молчал, сукин кот…. И вот тогдато я и догадался обо всём! — Ромодановский сделал многозначительную паузу. — Он многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него чтото тайное и гадкое! За жизнь свою цеплялся Яшка, не хотел помирать. Понимал, что если он всё расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна достойная плата — плаха. Это — в лучшем случае…. Что, я не прав?

— Прав! — покорно согласился Егор. — Но, давай, Фёдор Юрьевич, всё же, перейдём к моей скромной персоне. Чего о покойниках рассуждать?

— Это верно, про покойников! — скупо улыбнувшись, поддержал Ромодановский. — Имто, точно, уже ничем не помочь. Короче, я так рассудил. Если Брюс узнает, что ты безвозвратно и окончательно умер, то, наверняка, станет гораздо сговорчивей.…Объявили Якову, так, между делом, что ты, Данилыч погиб. При штурме шведского Нотебурга. Мысли мои были просты и бесхитростны: нет тебя больше, следовательно, и Брюсу нечего опасаться — вскрытия ответной тайны…. Чего заулыбалсято, бродяга? Одобряешь? Правильно, что одобряешь…. Брюс, надо ему отдать должное, сперва не поверил. Но мы на восточном подмосковном кладбище выстроили твою могилку, Данилыч. Ты уж — извини! Настоящую могилку, славную, с памятной табличкой и мраморным памятником. А ещё молоденькую дворянку нашли, которая похожа на твою жену, прекрасную Александру Ивановну. Ростом, стройностью, фигурой, волосами пышными да серебристыми…. Яковто к этому времени слухом сделался слаб, да и зрение его единственного глаза ухудшилось. Всё и прокатило — как по маслу. Встретился Брюс — около твоей, Данилыч, могилы — с твоей же безутешной «вдовой», ну, и поверил…. А после этого и рассказал про всё, что знал, более ничего уже не опасаясь. Главным образом про фосфорные спички и про подлого французского доктора. Сразу же взяли и достославного господина Карла Жабо, вздёрнули на дыбу…. Сознался он во всём, конечно же. Как ты подговорил его, ещё в 1695 году, государя коварно обмануть. Когда об этом доложили Петру Алексеевичу…. Тебе про это лучше не знать, охранитель! Даже я лишился любимого переднего зуба. Да, и поделом: не досмотрел в своё время…. Очень уж государь убивался и сожалел. Не, это я не про тебя, Данилыч, а про русских баб и девок, которые — по твоей гадкой милости — прошли мимо государевой постели…. В горячке Пётр Алексеевич повелел: отрубить всем подлым ворогам головы. Это я про Брюса,[6] Карла Жабо и араба Алькашара. Отрубили, понятное дело, чего уж там…. Теперь по твоей мерзкой персоне. Сперва и тебя государь хотел казнить: четвертовать, предварительно оскопив, ободрав кожу и выколов глаза. А жену твою, прекрасную княгиню Александру, отдать на солдатскую жаркую потеху…. А потом, вдруг, царь передумал. Может, просто пожалел тебя, а, может, и не просто…. Короче. Вот тебе, господин бывший генералгубернатор, письмо от государя, — протянул обычный тёмнокоричневый конверт. — Прочти. Только торопись, охранитель. Время пошло. Тебе уже отплывать скоро. Ничего сейчас не спрашивай, в Указе, который я вскоре оглашу, всё будет сказано.

«Не ждал я от тебя, Алексашка, такого гадкого обмана!», — писал царь. — «От всех ждал, но чтобы от тебя…. Мерзавец ты законченный! Пожалел для законного государя — жены своей…. Тьфу! Что, убыло бы от неё? А скольких утех сладостных я был лишён по твоей подлой милости? Никогда не прощу! Никогда! Злыдень ты первейший…. Да, ещё, по поводу золотишка. Хахаха! Если этот Алькашар не соврал, и ты послан к нам из Будущего, то для тебя это — дела пустяшные…».

«Вот они — Властители! Нельзя им верить!», — от души возмутился памятливый внутренний голос. — «Сколько раз тебе, братец, Пётр клялся — в своей братской дружбе? Мол: — «Я твой, Алексашка, вечный должник, век не забуду…». И перед Санькой нашей неоднократно рассыпался в благодарности жаркой и бесконечной. А теперь вот — получите и распишитесь…. Да, коротка ты, память царская! Хорошо ещё, что казнить не надумал. С него сталось бы…».

— Ну, охранитель, всё прочёл? — вкрадчиво и недобро спросил Ромодановский. — Тогда пойдём к остальным, я зачитаю Указ государев…

К причалу, тем временем, уже подошли женщины, облачённые в праздничные платья, нестерпимо сверкая драгоценными каменьями золотых украшений, а дети удивлённо и восторженно разглядывали неподвижно замерзших у кромки воды солдат Московского полка.

— Дядя Николай! — обратился Егор к Уховустаршему. — Отведика всех ребятишек в дом, пусть там поиграют. Займи их чемнибудь интересным.

Дождавшись, когда старик — в сопровождении нянек и денщиков — уведёт детей в центральное здание усадьбы, Егор попросил Ромодановского:

— Разреши, Фёдор Юрьевич, мне сказать несколько слов народу? Объясниться, так сказать…

— А что ж, и объяснись! — благодушно кивнул головой князькесарь. — Дозволяю!

Егор снял с головы треуголку, сорвал свой пышный яркооранжевый парик и выбросил его в ближайший кустарник, после чего заговорил — громко и чётко:

— Повиниться я хочу, господа и дамы. Вина лежит на мне великая. Немногим более восьми лет назад я обманул государя нашего, Петра Алексеевича. Не захотел я, чтобы царь воспользовался своим правом «первой брачной ночи» — в отношении невесты моей, Александры Ивановны Бровкиной, — внимательно взглянул на испуганную Саньку. — Вместе с известным вам доктором — французом Карлом Жабо — мы тогда обманным путём внушили государю, что ему смертельно опасно — вступать в плотские отношения с русскими женщинами. Вот и вся моя вина, господа…

— Теперь понятно, почему Пётр Алексеевич зимой 1695 года так неожиданно и безжалостно разогнал свой гарем, состоящий из дворовых девок, — негромко пробормотал себе под нос Алёшка Бровкин.

Ромодановский сделал два шага вперёд, вытащил изза широкого обшлага камзола сложенный вдвое лист толстой бумаги и непреклонно объявил:

— Всё, поговорили и хватит! Теперь я вещать буду. Слушайте, голодранцы, Указ царский! Про «Великая Малыя и Белыя…» пропущу, пожалуй. Сразу перехожу к делу, итак: «За подлый обман учинённый — лишить Меньшикова Александра, сына Данилова, всех воинских званий и наград, отписать в казну государеву все его деревеньки, дома и вотчины. Обязать означенного вора Александра Меньшикова — вместе со всем семейством его — отбыть навсегда из России. На его личном фрегате «Александре», не позднее двадцати часов после оглашения ему этого Указа. При дальнейшем появлении на берегах российских — казнить всех Меньшиковых и их прямых потомков, не ведая жалости. С собой семейство злодеев Меньшиковых может взять золото, драгоценности, вещи и людишек — только из своего бывшего загородного поместья василеостровского…».

— Как же так, Фёдор Юрьевич? — Санька громко и требовательно перебила князякесаря. — На Москве же остался наш сынок младший, Шурочка! Как же быть с ним?

— Зачем, Александра Ивановна, прерываешь меня? — рассерженно нахмурился Ромодановский. — В Указе сказано и про это! Слушайте дальше: «За нанесенную обиду наложить на семейство Меньшиковых достойный штраф — сто пудов чистого золота. Только после выплаты этого штрафа им будет передан младший сын семейства — Александр, сын Александров…».

— Сыночек мой, Шурочка! — тоненько запричитала Санька. — Где же мы возьмём такую гору злата?

— Успокойся, Саня, немедленно! — Егор впервые за всю их совместную жизнь повысил голос на жену. — Я знаю, где можно достать золота. Есть на востоке, за русской Камчаткой, земли дальние, тайные, богатые…

— Ты правду говоришь? — небесноголубые глаза супруги, наполненные хрустальными слезами, были огромны и бездонны, таким глазам соврать было невозможно.

— Клянусь! — твёрдо ответил Егор. — Года за три должны управиться…

«Понятное дело, призовём на помощь великого и незабвенного Джека Лондона!», — незамедлительно отреагировал понятливый внутренний голос. — «Чилкутский перевал, Юкон, многочисленные ручьи, впадающие в эту реку…. Напряжёмся, вспомним лондонский текст, вычислим нужные ручьи, намоем золотишка. Ерунда, прорвёмся!».

— Уважаемые господа и дамы! — церемонно обратилась Санька к гостям. — Хочу извиниться, но трапезничать вам сегодня придётся без нас. Столы уже накрыты, угощайтесь! А мы с мужем вынуждены вас покинуть, ибо необходимо срочно заняться сбором вещей. Надо торопиться. Быстрей выплывем, значит, быстрей золото добудем — для выкупа нашего сыночка…

Они двинулись в сторону виллы, Егор непроизвольно обернулся: все его гости, обойдя стороной Ромодановского и Девиера, сбились в компактную группу, чтото горячо обсуждая и возбуждённо размахивая руками.

«А ведь они, наверняка, решают, кому плыть вместе с нами!», — предположил любящий немного пофантазировать внутренний голос. — «Что ж, в этом непростом и долгом походе лишних рук не будет…».

Егор нежно тронул жену за плечо:

— Сашенька, ты ступай в дом. Пусть горничные начинают носильные вещи собирать и паковать в тюки. Главное, не забудь про зимнюю одёжку, а все свои драгоценности сложи в большую шкатулку, ордена мои присовокупи. Всё не влезет в одну? Тогда придумай чтонибудь, не маленькая уже…. Ну, и деньги собери в единое место. Знаешь ведь, где расположены мои финансовые тайники и схроны? Молодец! Потом ступай на кухню и распорядись, чтобы все продовольственные припасы начали перемещать на «Александр»…. Да, ещё. Присмотри в доме всяких оригинальных штуковин — с русским народным колоритом, которые могут сойти за подарки. Мало ли, с какими хорошими людьми мы повстречаемся в долгом путешествии.

— Знаешь, мне почемуто кажется, что и «Король» поплывёт с нами! — заверила его супруга. — Я видела, как Людвиг переглядывался со своей пампушкой Гердой. Кстати, я совершенно точно знаю, что они все деньги, зарабатываемые в России, регулярно переправляют в датские и голландские банки. А ты, Саша, куда?

— Мы с Николаем Савичем пойдём мужиков отбирать, которые поплывут вместе с нами. Хочу десятьпятнадцать крепостных прихватить с собой, да человек пять солдат Александровского полка, включая сержанта Димку Васильева.

— А солдатто — можно ли? — засомневалась Санька.

— Можно! В Указе чётко сказано: — «…людишек из василеостровского имения, которые будут там находиться на момент оглашения…».

«Ох уж, этот Указ! — недовольно зашептал подозрительный внутренний голос. — «Не похож наш Пётр Алексеевич на легкомысленного и доброго чудака. Ох, не похож! Может, он специально оставил в документе эту хитрую лазейку? Зачем? А чёрт его, хитрюгу длинноногого, знает.… Например, решил направить вместе с тобой, братец, своего верного шпиона — выведать, куда «Александр» направится за золотом. А, что? С нашего царя станется! Совсем он и не такой прозрачный простачок, каким обожает претворяться перед доверчивыми иностранными послами…».

— Да, моё сердечко, — вздохнул Егор. — Прямо сейчас я с вами не поплыву.

Встретимся уже потом, в одном и прибалтийских портов, например, в Кёнигсберге…

— Какой ещё Кенигсберг? — Сашенция, побледнев, испуганно прижала руки к груди. — Как это — ты не поплывёшь с нами?

— А вот так! — мягко усмехнулся Егор. — Неужели ты думаешь, что я мог бы вот так взять и уплыть из России, оставив своего сына в царском плену? Нет, ты ответь: думала такое обо мне?

— Нет, конечно же! — смущённо замялась и слегка покраснела жена. — Но только что ты, дорогой, задумал?

— Сам толком ещё и не знаю. Надо посовещаться с твоим братом Алёшкой и с Медзомортпашой. Вместе мы обязательно чтонибудь придумаем…. А своих в беде никогда нельзя бросать! Особенно — своих единокровных детей…

Ещё через полтора часа, когда на причал начали усердно сносить вещи, продовольственные припасы и подкатывать бочонки с винами и русской медовухой, к Егору подошли Алёшка Бровкин и вицеадмирал Лаудруп.

— Сэр Александэр! — официально обратился к Егору Людвиг. — Разрешите вас отвлечь на несколько слов? Благодарю! Давайте тогда отойдём в сторонку…

Они прошли метров семьдесят вдоль каменной набережной, и присели на длинной деревянной скамье: Егор по середине, Алёшка и Лаудруп — по краям.

— Нам с маркизом де Бровки[7] поручено…, — начал датчанин.

— Кем поручено? — широко улыбаясь, прервал его Егор.

— Ээ…, вашими верными друзьями, уважаемый господин генералгубернатор…

— Можно, я объясню? — предложил Бровкин, видя, что Лаудруп слегка тушуется и немного заикается: даже пиратская серьга покачивалась в его ухе както очень уж неуверенно, — Спасибо! Итак, Александр Данилович, мы решили отправиться вместе с тобой и домочадцами твоими в дальние земли, текст царского Указа это дозволяет…. Ты ведь не только начальник, а ещё и наш друг. Для каждого из нас ты сделал очень многое, никогда не предавал, ну, и всё такое…. Да и такой ещё есть резон: если ты теперь в царской немилости, то и всех нас, твоих ближайших соратников ждёт скорая опала. А рука у нашего Петра Алексеевича — ох, тяжела!

— Что, неужели все решили плыть?

— Не совсем, — на секундудругую замялся Алёшка. — Можно, я по порядку? Так вот, вопервых, это я и моя дочка. Про нас мы потом с тобой переговорим — наедине. Извини, брат мой датский, но так надо для дела! — печально подмигнул Лаудрупу. — Далее, Людвиг, Гертруда и Томас. Тут всё ясно: Людвиг поведёт «Короля», а Герда моей сестричке, а твоей жене, Данилыч, будет верной подружкой, чтобы наша Александра Ивановна не заскучала в восточных краях…. Втретьих, Ванька Ухов и Илья Солев, ясен пень. Как же без них? Тем более что оба холостые и бездетные. Наомисан, опять же, тоже согласилась плыть…. А вот Прохор Погодин остаётся. Не тащить же ему с собой пятерых детишек и жену, беременную шестым чадом?

— А что Фролка Иванов и его холоднокровная Матильда?

— Вот здесьто, как раз, совершенно ничего не понятно! — снова подключился к разговору Лаудруп. — Как любите говорить вы, русские: — «Сплошной туман!». Фрол очень хочет поплыть вместе с нами, а красавица Матти — ни в какую! Говорит, что ей хорошо и в Питербурхе, и никуда она не поедет. Ты же, сэр Александэр, знаешь мою молоденькую родственницу: красива, разумна, с холодной головой на плечах…. Снежная Королева, одним словом, как ты её любишь величать. Так что, не знаю, до чего они там договорятся между собой …

Ещё через пятьшесть минут датчанин — по вежливоизвинительному жестусигналу Бровкина — поднялся на ноги и покладисто отошёл в сторону.

— Есть у меня, командир, один план, — обратился Алёшка к Егору. — Рискованный план, конечно же. Да ничего не поделаешь, надо нам обязательно подстраховаться: российский государь, Пётр Алексеевич, будет не из тех людей, которым можно доверять безоговорочно. Сам ведь знаешь, своё царское слово — царь завсегда может и обратно забрать, без малейшего зазрения совести. Так что, выслушай меня внимательно и не торопись — сразу же говорить — «Нет!»…. Подожди, подожди! Это что же получается, мы с тобой об одном и том же подумали одновременно? Ладно, спасём нашего Шурика, не сомневайся…. А Лиза моя пусть плывёт вместе со всеми….

— Как это? — не понял Егор. — Ты остаёшься в России, а дочка…

— Вот именно! — посуровел лицом Бровкин. — Так, думаю, будет лучше для всех. Будет считаться, что это я не доглядел, и вы, злыдни законченные, тайно увезли Елизавету с собой. А я, мол, так люблю Петра Алексеевича, что даже и после этого остался на родине. Думаю, что в таком раскладе государь мне будет доверять гораздо охотнее…. Да и за Лизу мне будет спокойней. Вдруг, фортуна отвернётся, и нас всех переловят и казнят? Может быть такое? Ладно, ладно это я так неудачно пошутил! Уже плюю через левое плечо и усердно стучу по дереву…

Оказавшись на борту «Александра», Егор торопливо спустился в каюткомпанию, где его уже дожидался сержант Димка Васильев, наряженный в парадный генералгубернаторский мундир.

— Хорош, хорош, ничего не скажешь! — вскользь улыбнулся Егор, облачаясь в неприметную моряцкую одежду. — Давай, иди уже на палубу, прогуляйся немного! Только старайся лишний раз не поворачиваться к берегу лицом…

На воду спустили шлюпку. Егор и пятеро матросов принялись старательно дёргать за носовую якорную цепь фрегата: по придуманной легенде якорь зацепился за чтото на невском дне и не желал отпускать грунт. Для приличия даже залезли в воду, немного поплавали. Егор, пользуясь общей суматохой, незаметно поднырнул под самый берег, скрываясь за ветками кустарника, свисающими с невысокого обрыва, затаился…

Ещё через тридцатьсорок минут все три корабля вышли в серостальные воды Финского залива. «Апостол Пётр» — под Андреевским флагом — чуть отстал, как это и полагается бдительному и опытному конвоиру. «Александр» и «Король» шли бок о бок, словно близкие и верные друзья, а на их передних мачтах были подняты княжеские флаги семейства Меньшиковых: гордые золотоглазые чёрные кошки — на фоне нежноалой утренней зари…[8]

Глава вторая

Царский каприз и прощальное письмо

В приоткрытое окошко кареты неожиданно ворвались неаппетитные запахи.

— Что это такое? — брезгливо закрутил грушеобразным носом Медзомортпаша. — Складывается впечатление, что впереди находится гигантская кухня. Причём кухня, в которой уже лет двадцатьтридцать никто толком не убирался: сплошной чад от подгоревшего некачественного масла, перебродившими помоями несёт за морскую милю…. Бррр!

— Да, умеют восточные люди за всеми вещами и предметами закреплять точные и цветастые образы! — восхитился Алёшка Бровкин. — Москва — большая и грязная кухня, где никто никогда толком не убирался? Браво, браво! Вы, Медзомортпаша, попали не в бровь, а в глаз! Что касаемо нашей первопрестольной…. Пётр Алексеевич решил, что новые европейские порядки мы заведём уже в Питербурхе, когда туда окончательно и бесповоротно перенесём русскую столицу. Мол, тамто мы уж точно построим истинный Парадиз, чтобы всякие немцы да голландцы обзавидовались! Ну, а Москву пока решили не переиначивать. Чего уж там, древность, какникак, старина…

Под проживание турецкого посланника Иван Артёмич отвёл двухэтажный флигелёк своего каменного московского дома, причём две просторные светёлки были предназначены для жён высокородного Медзомортпаши. Егору, как любимой и старшей «жене» почтенного басурмана досталась отдельная комната, являвшаяся — в старые и добрые времена — домашней библиотекой образованного семейства Бровкиных.

«Наша Александра Ивановна и здесь, судя по выбору книг, приложила свою нежную и романтичную руку», — печально вздохнув, отметил внутренний голос.

Егор запер дверь на щеколду, торопливо (жарко очень!) сбросил чадру на пол и от нечего делать погрузился в чтение. Как раз нашлась и подходящая литература, посвящённая плаваниям смелых голландских и испанских моряков по неведомым и загадочным южным морям.

Иван Артёмич уже послал нарочного в Преображенский дворец — с известием, что на Москву пожаловал полномочный турецкий посланник Медзомортпаша, личный друг Небеснородного султана. Теперь надо было дожидаться царской реакции.

Вскоре за окнами послышался неясный шум, испуганные охи и ахи, громкое конское ржанье. Егор осторожно выглянул изза плотной занавески и непроизвольно присвистнул от удивления: через широко распахнутые ворота во двор к Бровкиным въехала хорошо ему знакомая царская карета, запряжённая четвёркой чёрных коней.

«Смотрика ты, Пётр Алексеевич изволили пожаловать лично!», — восхищённо зацокал внутренний голос. — Что же его так заинтересовало? Вернее, кто? Медзомортпаша, прибывший обсуждать дальнейшее развитие торговых отношений между Турцией и Россией, или вицеадмирал Алексей Иванович Бровкин, привёзший последние новости с Васильевского острова? Приоткройка окошко, вдруг, да услышишь чего интересного…».

Из кареты выбрались Пётр, царевич Алексей и неизвестный Егору молодой мужчина очень представительного вида.

«Очевидно, государь начинает всё шире привлекать своего сына к важным государственным делам!», — одобрительно заявил внутренний голос. — «Царевичу скоро исполнится четырнадцать лет, а выглядит он у нас на все шестнадцатьсемнадцать. Вот такая особенность просматривается у семейства Романовых! А этот кавалер в тёмных одеждах, скорее всего, новый советник государя. Заменяет, повидимому, Меньшикова Александра Даниловича, попавшего в царскую немилость. Тебя, то бишь, мон шер. Что ж, оно и понятно. Князькесарь Ромодановский стар и ворчлив, Антошка Девиер недостаточно образован, а царевич Алексей избыточно разумен и приземлён. Вот и выписали откудато очередного умника, чтобы Петру Алексеевичу не давал скучать…».

В глубине старого сада, прямо напротив окошка, за занавесками которого прятался Егор, стояла просторная летняя беседка, где и расположились высокие переговаривающиеся стороны: царь, Медзомортпаша, царевич Алексей, Иван Артёмич, Алёшка Бровкин и неизвестный кавалер в тёмном. Причём в руках Ивана Артёмича и Медзомортпаши тут же появились толстые пачки бумаг и пергаментных листов. Очевидно, намечались денежные сверки по хлебным поставкам в Европу — через турецкие черноморские проливы.[9]

Егор нашёл на стеллаже с книгами подзорную трубу, и, удобно устроившись в мягком кресле за занавеской, занялся наблюдениями, благо до беседки было немногим больше ста метров.

«А государь постарел! Вон, новые морщинки прорезались возле крыльев носа, в жиденьких усах просматривается седина…», — печально вздохнул сентиментальный внутренний голос. — «Да, искренне жаль, что разошлись наши дорожки. Сойдутся ли когда? Скорее всего, уже нет. Сильные мира сего очень уж не любят — менять своих концептуальных решений…».

Выяснилось, что Петра бумажноденежные дела совершенно не интересовали, он лениво покуривал свою старую вересковую трубочку и изредка перебрасывался с Алёшкой Бровкиным короткими фразами. А вот царевич Алексей, наоборот, принимал в финансовых сверках и спорах самое заинтересованное участие, Бровкинстарший и Медзомортпаша посматривали на юного собеседника с явным одобрением.

Царь, подхватив маркиза де Бровки под руку, повёл его прочь от беседки, небрежно махнув остальным участникам переговоров, мол, не обращайте на меня никакого внимания, занимайтесь своими важными делами…

Сделав по парку большой полукруг, Пётр и Алёшка остановились в пятишести метрах от приоткрытого Егорова окна, так что он прекрасно мог слышать каждое произнесённое ими слово.

— Значит, утверждаешь, что Алексашка коварно заманил твою дочку Лизу на борт фрегата и подло увёз девочку в дальние и неизвестные страны? — насмешливо спросил царь.

— Ну да, увёз, — неуверенно промямлил маркиз. — Подлый негодяй и изменщик, змей подколодный…

— Врёшь ведь всё, зараза худородная! — неожиданно возмутился, впрочем, без особой злости Пётр. — Все кругом окончательно заврались, держат меня за последнего идиота, не дружащего с разумом! А ещё и гадкие таблетки подсовывают иногда…. Одна только Матти датская — правдивая и честная барышня! Только при этом — натуральная Снежная Королева, вовсе без сердца…

— Так, Пётр Алексеевич, я и не вру…

— Ну, так нагло придумываешь, что дела совершенно не меняет. Не мог мой Алексашка — похитить маленькую и беззащитную девочку! Это я могу сделать, Ромодановский Фёдор Юрьевич, Антошка Девиер — прохиндей и записной карьерист…. А Данилыч не может, душа у него другая, мягкая и нездешняя…. Не, вороговто подлых он убивает пачками, безо всякого зазрения совести. Но, чтобы похитить маленького ребёнка? Не верю! Если хочешь знать, маркиз недоделанный, мне даже стыдно такие напраслины выслушивать от тебя про Светлейшего князя! Пусть уже и бывшего. Я вообще не верю, что он отплыл на «Александре» в дальние страны. Не мог он своего малолетнего сына — оставить в моих жестоких лапах! Не мог! Наверняка, шарахается гдето под Москвой и готовится к освобождению Шурки…

Алёшка чуть помялся и бухнул:

— Так, Пётр Алексеевич! Может, ты простишь Александра Даниловича, а? Простишь и вернёшь, вместе со всем его семейством и другими нашими достойными ребятами? А? Что тебе стоит? Твоё словото царское, никто и пикнуть не посмеет…. И опять всё будет как раньше, разным подлым гадам на зависть…

— Не могу! — нахмурился царь. — Может быть, и хочу — в самой глубине души, но не могу…. Слуга, подло обманувший своего государя, заслуживает только лютой смерти! Или же, на худой конец, окончательного и бесповоротного изгнания из страны…. Так заведено и точка! Не хочу я отступать от незыблемых принципов, расхолаживать других своих холопов! А по Алексашке…, да, скучаю сильно, даже война уже не так веселит, как раньше, наскучила слегка. Вот, Нарвскую крепость надо брать вскорости, а без Данилыча уже и кураж совсем не тот. Наверняка, будет обычная классическая осада, безо всяких хитрых изысков и смелых придумок…. Ты, маркиз, даже не уговаривай меня! Нет Алексашке моего прощения, нет ему дороги обратно в Россию…. Да, кстати, на послезавтра ты и Медзомортпаша приглашаетесь в Преображенский дворец, где состояться маленькие семейные посиделки. Буйносовы будут, Шереметьевы, ктото из Голицыных. Пусть наш высокородный турок прихватит и жён своих, Катеньке моей интересно будет посмотреть на них…. Парадные палаты Кремля? Полностью отпадают! Там по летнему времени такая духота, хоть вешайся сразу. Сегодня мы с царевичем Алексеем заезжали в Пушкарский приказ по делам воинским, так я там больше пятнадцати минут не смог выдержать: воняет, как в хорошем зверинце, пришлось на улицу выйти, так и не подписав всех бумаг.… Тут от Покровских ворот и подбежал специальный гонецсоглядатай, мол, в город въехала карета с вицеадмиралом Бровкиным и какимто басурманом. Ну, мы к дому Ивана Артемича сразу же и направились…. Не, Алёша, надо быстрей переносить столицу в Питербурх! Там морской воздух, свежесть, новью пахнет…. Говоришь, что Медзомортпаша сравнил нашу Москвустолицу с гигантской неубранной кухней, насквозь пропахшей прогорклым масляным чадом? Молодец турок, наш человек! Зрит в самый корень…. Ещё вот одно. Не надо больше мне рассказывать всякие глупости и гадости о Данилыче! Подружески тебя прошу, адмирал! У меня на «Александре» имеется свой доверенный человек, на днях получу весточку от него. Вот тогдато и узнаю, как да что, и чего ожидать в дальнейшем…

Через дватри часа царь с сопровождающими отбыл восвояси, укатили кудато по своим делам на скромной двуколке Ивана Артемича и Медзомортпаша с маркизом Алёшкой. Егор снова с головой погрузился в чтение, предварительно плотно задёрнув занавески.

Уже поздней ночью, когда все другие обитатели фамильного гнезда Бровкиных разошлись по своим спальням, Алёшка, предварительно тихонько побарабанив костяшками пальцев в дверную филёнку, просочился в комнату к Егору, плотно прикрыл за собой дверь и выдохнул:

— Очень туго у нас со временем, Данилович! Почувствовал чтото Пётр Алексеевич, заподозрил неладное! С чем, с чем, а с чувством опасности у него всегда всё было в полном порядке…. А ещё этот его тайный доверенный человек, который сейчас находится на борту «Александра». Через деньдругой царь запросто может узнать, что тебя, Данилыч, нет на фрегате…. Поэтому действовать надо незамедлительно и решительно, на этих самых посиделках, что состояться в Преображенском. Потом можем уже и не успеть…

— Подожди, подожди! Причём здесь Преображенский дворец?

— Там же содержится наш Шурик, в западном крыле, где раньше проживал покойный Яков Брюс! Я что, так ещё и не сказал про это? Ну, извини, не успел, забегался…. Так вот, план похищения мальчика уже свёрстан, правда, пока только на живую нитку. Гаврюшка постарался.

— Гаврюшка?

— Ну да! Наш с Санькой младший братишка. Помнишь, несколько лет назад Пётр Алексеевич его назначил охранителем царевича Алексея? Когда наследник престола чуть не утонул в воронежской реке? Так вот, сейчас Гаврюшка занимает в охранной царской Службе отнюдь не последнюю должность. Вася Волков, глава Службы, сейчас находится на Митаве. Там дела происходят очень важные и серьёзные, раньше первых зимних морозов не закончатся. Так вот, обычно на случай долгих отъездов из Москвы Василий — в последнее время — назначал на своё место Антона Девиера. Да, говорят, что между царём и Антошкой кошка пробежала ненароком. Только не чёрная а, наоборот, светленькая такая, датская. Матильдой её зовут. Вот Пётр Алексеевич нынче и отправил Девиера с княземкесарем Ромодановским в Питербурх…. Так что охранной царской Службой нынче Гаврюшка руководит негласно. По всеобщему умолчанию, так сказать. Он сегодня даже присутствовал и на государственных секретных переговорах с Медзомортпашой.

— Тот элегантный кавалер в тёмных одеждах — Гаврюшка? — искренне удивился Егор. — Как же время летит быстро! Чёрт те что…

— Летит, летит! — поддержал одноглазый адмирал. — Так вот, предлагается следующий нехитрый план. В оговорённый час в казарме охранной Службы вспыхнет сильный пожар, из тех, на тушение которых уходит не один час…. Казарма охранной Службы, как ты помнишь, располагается всего в двухстах метрах севернее Преображенского дворца. Гаврюшка тут же бросит на тушение пламени основные силы своих сотрудников. Всех, конечно же, снять из западного крыла дворца у него не получится, останется примерно три поста — по одному человеку в каждом. Ты, облачённый, естественно, в турецкую чадру, в общей суматохе переместишься в западное крыло. Не заплутаешь?

— С чего бы вдруг? Я эти места знаю, как свои пять пальцев! Каждый коридор помню наизусть — ещё с тех времён, как Яшку Брюса доводилось посещать…. Говоришь, только трое часовых? Причём все трое — из нашей Службы? И я их, возможно, знаю лично? Чёрт, это же усложняет дело! Их же придётся…, придётся…

— Да, их всех придётся убить, — очень тихо, выговаривая слова практически по слогам, подтвердил Алёшка. — Просто оглушить — здесь не получится. Женщина в турецкой чадре слишком приметная фигура. Сразу станет ясно, откуда растут ноги. Кроме того, убивать их надо будет, не оставляя явных следов насилия…

— Ладно, этот неприятный момент я понял, хотя и не до конца…. Впрочем, великий стратег и тактик, излагай дальше!

— Дальше всё очень просто, — демонстративно невозмутимо зевнул адмирал. — У последнего трупа ты заберёшь из кармана ключи и отопрёшь дверь в помещение, где содержится Шурик. Поцелуешь своего драгоценного сына, успокоишь, как сможешь. Потом схватишь мальчугана в охапку и со всех ног побежишь к молодой берёзовой рощице, до которой будет метров двести пятьдесят. Там тебя будет ждать мой верный, надёжный и многократно проверенный человек. Ему отдашь Шурку, взамен возьмешь холщовый мешок с телом…

— С ккаким телом?

— Со свежайшим трупом трёх — четырёхлетнего мальчишки с ближайшего церковного погоста, — доходчиво пояснил Алёшка. — Надо же всё обставить почеловечески, с толком, чувством и расстановкой? Сам же учил меня в своё время…. Итак, Александра Александровича сдашь на руки моему человечку, возьмёшь мешок с мёртвым мальцом, вернёшься в палату. Тело аккуратно вытащишь из мешка, туда же перенесёшь трупы охранников, разложишь их в художественном беспорядке. Потом запалишь западное крыло дворца в двухтрёх местах, надёжный горючий состав я тебе дам…. Ты же сам осторожно — тихим сапом — возвратишься на прежнее место и прибьёшься к двум другим жёнам Медзомортпаши. Я их, пользуясь всеобщей паникой, отведу в царскую цветочную оранжерею…. Пожар в западном крыле, естественно, потушат — рано или поздно. Потушат и найдут на пепелище обгоревшие тела мальчишки и трёх охранников, которые, якобы, до конца героически сражались с огненной стихией. Именно поэтому их и надо убить, не оставляя явных следов насилия….

— План как план, — неопределённо пожал плечами Егор. — Только вот объясни мне, как мы доставим Шурика до Кёнигсберга?

— Да, это непростой вопрос! — скорчил озабоченную гримасу адмирал. — Тем более что со дня на день на Москве может объявиться князькесарь. Фёдор Юрьевич Ромодановский — совсем не тот человек, которого стоит недооценивать. Онто, наверняка, заподозрит хитроумный обман и надёжно перекроет все дороги, ведущие в Европу…. Ладно, потом подумаем над этой проблемой, когда Санёк уже будет в полной безопасности…. Есть и ещё один вариант. Мне удалось сегодня коротко переговорить с одной, эээ, прекрасной и весьма могущественной особой…. Нам обещана действенная помощь. Правда, всё это весьма призрачно и ненадёжно…. Извини, Александр Данилович, но подробней рассказывать не буду, боюсь сглазить. Ты же и сам ко всяким приметам относишься трепетно и серьёзно, так что должен отнестись с пониманием…. Ну, хорошо, хорошо, ты только не кипятись! Не буду наводить тень на плетень, не буду, честное слово! Екатерина, жена государя нашего Петра Алексеевича, помня о былых заслугах, обещалась подумать, как выручить нас, сирых да убогих…

В Преображенском мало что изменилось за прошедшие два с половиной года, только вот стены дворца сверкали на вечернем солнце свежей тёмножёлтой краской. Впрочем, толково рассмотреть окружающее было сложно, конструкция турецкой чадры этому совершенно не способствовала. Тем более что время было уже вечернее, до заката оставалось часа полтора. Да и головой вертеть во все стороны приличной турецкой женщине не полагалось…

Между тёмножёлтым дворцом и длинными прудами были возведены три деревянные, украшенные искусной резьбой беседки: одна очень длинная и широкая, в ней за обеденными столами запросто могло расположиться до тридцатисорока знатных персон, и две маленькие — уже для серьёзных и приватных бесед.

Встречать полномочного турецкого посланника вышел сам Пётр (во время неофициальных мероприятий он всегда любил продемонстрировать иноземцам свою прогрессивную демократичность и полную чуждость к показной гордыне), под ручку с женой Екатериной. За их спинами маячили приветливосерьёзные физиономии царевича Алексея, Гаврюшки Бровкина, Борис Шереметьева и Автонома Головина.

Из передовой кареты на старательно выкошенную преображенскую травку вылезли адмирал Бровкин и Медзомортпаша, облачённые — по случаю царского, пусть и неофициального приёма — в соответствующие парадные одежды.

— Сидеть, молчать, ждать! — недобро покосившись в сторону Егора, зло прошипел (во второй карете) на ломанном английском языке пожилой евнух.

О чём разговаривали царственные хозяева и их высокий турецкий гость, было толком не разобрать, поэтому оставалось только одно — внимательно всматриваться в знакомые лица.

Пётр выглядел какимто задумчивым и слегка заторможенным, сказав положенные по такому случаю дежурные фразы, он както сразу замкнулся, рассеянно посматривая по сторонам. Складывалось впечатление, что российский царь усиленно размышлял о чёмто своём, или же чегото напряжённо ждал, например, свежих новостей…

Лицо Екатерины, напротив, было счастливобеззаботным. Она всем своим обликом выражала полное довольство жизнью — во всех её проявлениях — и разговаривала с турецким посланником живо и вежливо, лучезарно улыбаясь и с любопытством посматривая в сторону второй кареты.

А вот царевич Алексей был собран и серьёзен, легко угадывалось, что ему не терпится продолжить с Медзомортпашой недавние серьёзные разговоры о делах наиважнейших — финансовых и торговых.

«Настоящий государственный деятель вырос из сопливого мальчишки!», — торжественно объявил впечатлительный внутренний голос, нечуждый элементарного тщеславия. — «Не пропали даром, братец, наши с тобой совместные усилия! Не пропали, ейей…».

Наконец, все высокородные особы проследовали в большую беседку, где наблюдались и другие знатные дамы и господа, приглашённые на это мероприятие: в предзакатных лучах солнца сверкали золотом генеральские и офицерские погоны, чарующе белели оголённые женские плечи. Вскоре оттуда раздались звуки вежливых аплодисментов, тоненько и загадочно зазвенели хрустальные бокалы, встречаясь в приветственных тостах.

«А в посуду высокородного Медзоморта, скорее всего, наливают обыкновенный фруктовый морс!» — насмешливо заявил зловредный внутренний голос. — «Что поделать, вера у него, бедняги, такая…».

Дверца кареты, где находился Егор, распахнулась, и седоусый царский дворецкий — важный до невозможности, наряженный в раззолоченную ливрею и слегка напоминающий новогоднюю праздничную ёлку — объявил на прекрасном английском языке, улыбаясь холодно и дежурно:

— А вам, дамы и…, эээ, господин, предложено пройти в малую беседку. Прошу вас, любезные мои, прошу!

За спиной ёлкидворецкого маячили двое — неприметные такие из себя, но широкоплечие, старательно прячущие свои лица за полями широких тёмных шляп.

Минут через десятьдвенадцать со стороны главных дворцовых ворот послышался громкий цокот конских копыт, противно заскрипели о мелкие камушки каретные колёса. Егор, предчувствуя недоброе, торопливо оглянулся.

Тёмнокоричневый, скромный кожаный возок, проехав вдоль прудов до арочного мостика между ними, остановился. Широкая дверца возка распахнулась, и на зелёную травку ловко спрыгнул высокий кавалер в немецкой одежде, с короткой дорожной шпагой на боку.

«Никакой это и не кавалер!», — понимающе усмехнулся внутренний голос. — «А Матильда Лаудруп — Снежная Королева! Вот как оно получилось…. Похоже, прибыли свежие новости, которых так нервно и вожделенно дожидался Пётр Алексеевич. Очевидно, адмирал Лаудруп сделал остановку в какомто балтийском порту. Царский соглядатай тут же передал весточку на берег, где её уже дожидались. Матти тут же направилась в Москву. А куда, интересно, подевался Антошка Девиер?

Матильда — под весёлые и дружеские приветствия — заняла своё место за обеденным столом.

А ещё через пятьшесть минут из беседки выбежал, неуклюже подпрыгивая, важный и упитанный царский дворецкий и торопливо скрылся за приоткрытой двустворчатой дверью, ведущей в покои Преображенского дворца. Вскоре оттуда выскочили пятеро вооружённых сотрудников царской охранной Службы и бодрой рысцой припустили в сторону дворцового парка, откуда доносились гортанные, неприятно режущие слух вопли павлинов.

«Творится чтото странное и явно недоброе!», — засомневался осторожный внутренний голос. — «Появилась Снежная Королева, и всё пошло наперекосяк, чёрт её побери! Как бы вся операция не сорвалась, ещё даже и не начавшись. Хорошо ещё, что западное крыло дворца находится в другой стороне…».

Время шло, но абсолютно ничего не происходило, никаких гостей в маленькой «турецкой» беседке не наблюдалось. Наступил тёмносиреневый вечер, стемнело, в большой беседке, откуда, практически не смолкая, долетали мужские хмельные голоса и серебристый женский смех, расторопные слуги, пользуясь полным безветрием, зажгли многие десятки ярких свеч.

Один раз из вечернего сумрака ктото невидимый отдал короткую команду:

— Ефимов и Тыртов, кончайте здесь отсвечивать, бездельники! Следуйте к восточному крылу дворца, так видели когото подозрительного. Ну, быстро у меня!

Послышался неясный шум, издаваемый двумя парами торопливо бегущих ног, и снова всё вокруг стихло.

«Понятное дело, это Гаврюшка Бровкин заблаговременно отгоняет своих сотрудников от царских беседок», — одобрительно пояснил чуткий внутренний голос.

Неожиданно рядом весело замелькали три жёлтооранжевых огонькасветлячка, по деревянным ступеням беседки чуть слышно прошелестели лёгкие женские шаги.

— Доброго вам здоровья, милые принцесс! — глубоким и мелодичным голосом порусски поприветствовала присутствующих нарядная Екатерина, в девичестве — Марта Скавронская, крепко сжимающая в ладони правой руки позолочённый подсвечник.

Видя, что турчанки вскочили со своих мест и начали безостановочно кланяться, Егор поспешил последовать их примеру. Пожилой же евнух и вовсе — как подкошенный — бухнулся на колени, звонко приложившись при этом лбом о дубовые доски пола.

Не дождавшись ответа, Екатерина, мило улыбнувшись, повторила свою приветственную фразу на немецком и английском языках.

— Они вас — не понимать! — глухо сообщил с пола евнух на своём ужасном английском. — Турецкая женщина — говорить только потурецки! Извините, Небеснородная!

— Что ж, оно и к лучшему, — неотрывно глядя на Егора (под чадрой), негромко произнесла Екатерина на немецком языке. — Я думаю, дорогой сэр Александэр, что всё непременно сладится и получится. Я помогаю вам — в память о моей безвременно ушедшей подружке Луизе де Бровки. Ну, и из безмерного уважения к моей второй подруге — Светлейшей княгине Александре Меньшиковой — потерянной навсегда… Удач вам, мой добрый друг! Минут через двенадцатьпятнадцать незаметно подойдите ко второй маленькой беседке. Там вы услышите нечто весьма интересное и примечательное…. Прощайте, храбрый охранитель! Извините, но подсвечника вам оставить не могу. Тем более что сейчас темнота — ваш главный друг и помощник…

С этими словами Екатерина покинула беседку. Затихли звуки её почти невесомых шагов, мелькнули и скрылись за искусно подстриженными шаровидными кустами три добрых светлячкаогонька.

Выждав некоторое время, Егор упруго поднялся со своего места и внушительно сообщил евнуху:

— Теперь, морда наглая, сядь и помолчи. Если будешь мешаться под ногами, то придушу — как стамбульского бродячего пса. А могу ещё попростому нажаловаться Медзомортпаше, он тебя, мерзавца толстозадого, разрежет на маленькие кусочки и скормит своим любимым аквариумным рыбкам…

Он бесшумно подобрался ко второй маленькой беседке, осторожно отодвинул в сторону ветку садового боярышника.

Внутри беседки было светло, благодаря десятку горящих свеч. За прямоугольным столом — друг напротив друга — сидели Пётр и Матильда Лаудруп.

— Что же, спасибо за службу, Снежная Королева! — подвёл царь черту. — Значит, бешеное золото сокрыто в горах североамериканской Аляски…. В те края ещё моим отцом, Алексеем Михайловичем, посылалась экспедиция под руководством служивого человека Семёна Дежнева. Только отчёты по ней, видимо, затерялись гдето — в суете бестолковых боярских приказов…. Надо будет озаботиться этим вопросом. Особенно касаемо географических карт и планов. Да и о новых экспедициях следует крепко подумать…. Идём далее. Получается, что Алексашки на борту фрегата нет, чего и следовало ожидать. Следовательно, он высадился гденибудь на прибалтийском берегу и скоро будет на Москве…. Алексашка, он хват нешуточный! Его голыми руками не взять: обучен всякому, умён, сообразителен, осторожен. Тут без серьёзной крови не обойтись…. Ладно, иди уж, Матильда, с этой проблемой я сам разберусь. Позови остальных…

«Что же, Пётр Алексеевич — человек весьма обстоятельный и разумный!», — уважительно хмыкнул внутренний голос, любящий всё увиденное и услышанное тут же анализировать и раскладывать по полочкам. — «Только вот фраза — «с этой проблемой я разберусь сам», что она означает? Интересно, каким образом царь собирается, братец, разобраться с тобой?».

В переговорную беседку поднялись и по знаку Петра расселись напротив него царевич Алексей, Медзомортпаша и Алёшка Бровкин.

— Что ж, высокородные господа, я ознакомился с вашими бумагами, — объявил царь. — Всё очень дельно, вы проделали большую и серьёзную работу. Готовьте тексты новых мирных и торговых Соглашений. Высокородный Медзомортпаша, у вас же есть необходимые полномочия — для подписания таких важных документов? Отлично! Не утруждайте себя — прямо сейчас — поиском соответствующих бумаг, передадите мне ваши верительные грамоты через несколько дней, так сказать, в торжественной и официальной обстановке. С нашей стороны все документы подпишет царевич Алексей. Вести все южные дела — от имени России — я поручаю именно ему…. (Царевич — в знак благодарности за оказанное доверие — коротко, с чувством собственного достоинства кивнул головой). Да, вот ещё, любезный мой Медзомортпаша! Я приглашаю вас — вместе с вашими прекрасными жёнами — провести тричетыре дня, оставшиеся до официального приёма, в моём Преображенском дворце. Поболтаем немного с вами в спокойной обстановке, поиграем в шахматы, в нарды, в русское домино…. Вы же, надеюсь, не будете против?

Медзомортпаша — бывший забубённый пират, опытный и битый лис, дипломат до мозга костей, только невозмутимо погладил свою седую, аккуратно подстриженную бороду и забормотал вежливые слова благодарности.

«Вот, пожалуйста, ещё одна очередная неожиданность!», — обречённо поморщился внутренний голос. — «Хотя, может, после предстоящих пожаров Пётр Алексеевич отменит это решение?».

Тем временем Пётр вежливо попрощался с царевичем Алексеем и турецким посланником, а адмирала Бровкина (с незабываемыми интонациями Мюллера — из телевизионного сериала про разведчика Штирлица) попросил задержаться.

Ещё через полторыдве минуты, дождавшись, когда царевич и Медзомортпаша отойдут подальше, царь властно обратился к темноте, окружающей беседку:

— Эй, дядя, подходи к нам!

По песчаногравийной дорожке, ведущей от двустворчатых дверей дворца, послушался негромкий скриптреск. Это послушно перекатывался под подошвами чьихто сапог мелкий гравий. Жалобно скрипнули деревянные ступени беседки под грузными и уверенными шагами…

В желтоватопризрачных отблесках горящих свечей возле стола появился князькесарь Фёдор Юрьевич Ромодановский, ведущий за руку светленького мальчишку.

«Это же Шурик! Выросто как, родненький, кровиночка наша…», — зачарованно выдохнул растроганный внутренний голос. — «Что же теперь делать? Совсем скоро в казарме охранной Службы начнётся пожар. А дальшето что, спрашивается? Операция уже сорвана, сто один процент! А после пожара царь, наверняка, решит отправить Сашутку в совершенно другое место. Отправит обязательно, гнида осторожная…».

Адмирал удивлённо охнул, а мальчишка, ловко вырвав свою крохотную ладошку из огромной лапищи князякесаря, бросился к Бровкину, восторженно вопя:

— Дядя Алёша, ура, ура! А где мои папа и мама? Где Катенька, Петька, дедушка Иван Артёмич и Лизок?

— Они немного задерживаются, племяш, извини. Но очень скоро ты их всех увидишь. Обязательно увидишь, обещаю, — смущённо и неуверенно забормотал Алёшка.

Дождавшись, когда порыв родственных чувств слегка стихнет, Пётр снова забрал нить разговора в свои сильные и уверенные руки:

— Ладно вам, дядя и племянник, угомонитесь! Кому я сказал? У вас очень скоро будет в достатке времени для общения. Ещё непременно успеете надоесть друг другу…. Я могу говорить? Вот спасибо, уважили! Итак, Алексей Иванович Бровкин, вицеадмирал, маркиз де Бровки, я принял окончательное и бесповоротное решение. Причём, принял его под беспрецедентным давлением — практически со всех сторон…. Ну, и на основании собственных долгих и муторных размышлений…. Итак, адмирал Бровкин, забирай своего племянника и прямо завтра выезжай — через Урал и Сибирьматушку — к славному российскому городу Охотску. Там хваткие ребятки построили крепкий двухмачтовый ял, заложили трёхмачтовый фрегат…. Короче говоря, достраивай, адмирал, тот фрегат, иди на нём к Аляске и отыщи там Алексашку. Только сперва, Алексей Иванович, дай мне своё честное слово, что после этого ты — вместе со своей дочкой Лизой — сразу же вернёшься назад, в Питербурх!

— Государь, да я…

— Ну, адмирал, слово?

— Вернусь, государь! — обречённо выдохнул Алёшка. — Честное благородное слово!

— Тото же! — довольно, словно сытый кот, своровавший с хозяйского стола кусок парного мяса, усмехнулся в свои реденькие усики царь. — Продолжаю. Найди лагерь нашего Данилыча и хорошенько запомни это место. Не просто запомни, но постарайся и карту, какуюникакую, составить. Понял? Потом отдай бывшему Светлейшему князю его отпрыска, забери свою дочь и поспешай назад…. Ах да, ещё же выкуп…. Похоже, что со ста пудами — я погорячился немного. Забери у Алексашки золото, которое у него будет в наличии. Будет половина запрашиваемого — отлично. Только треть? Да и чёрт с ним! Так и быть, верни ему сына…. Я ведь царь, а не жадный лавочник! Что смотришь так удивлённо, как будто узрел чудо чудное? Интересуешься, наверное, с каких таких вкусных и сочных пирожков я заделался слюнявым мизантропом? Да просто всё, верный соратник! Вопервых, пока Шурик здесь проживает, то и Александр Данилович будет неустанно вертеться вокруг Москвы, а его фрегаты — тупо курсировать по седой Балтике тудасюда. Азбука…. Это может долго продолжаться. Опять же, и кровушка русская, наверняка, прольётся — звонкими ручьями…. А так Алексашке, хочет он того или нет, придётсятаки плыть к Аляске, благо это совсем и недалеко от Охотска, и золотишко там добывать усердно. Вовторых, некие прекрасные и нежные наяды — после вашего отъезда — перестанут, надеюсь, на меня дуться и изображать из себя холодную февральскую льдинку. Втретьих, и с моей души (с царской души!) спадёт тяжёлый камень…. Так что, собирайся в дорогу, адмирал! Подробности твоего отъезда мы не будем держать в секрете, а нужные бумаги тебе с самого утра князькесарь выправит…. Да, местото «золотое», секретное, не забудь хорошенько запомнить и нанести на карту…

«Какаято неразрешимая шарада! Что делать теперь, а?», — искренне возмутился окончательно сбитый с толка внутренний голос. — «Медзомортпаша с жёнами должен троечетверо суток находится в Преображенском дворце, а Алёшка с Шуриком уже завтра отбывают на Охотск…. Если улизнуть из дворца, взять у маркиза Сашутку и рвануть к Кёнигсбергу, то, что у нас получается? Вопервых, это откровенная подстава — и в отношении Медзоморта, и в отношении адмирала. Любой здравомыслящий индивидуум всё это легко сопоставит и сразу поймёт, что к чему. Вовторых, если Алёшку взять с собой, то это очень плохо отразится на судьбе остальных Бровкиных, и Гаврюшки, и тестя нашего, Ивана Артемича…. И, наконец, втретьих, князькесарь всё сразу и однозначно просечёт и тут же перекроет дороги — большие и малые — ведущие на запад. Однако, дела…. Может, пусть всё будет, как предлагает Пётр Алексеевич? Для четырёхлетнего пацана так будет гораздо безопасней: не придётся пересекать два безбрежных океана, что сопряжено с серьёзными опасностями. Тем более что Шурик очень плохо переносит качку…. Да и стоит ли нарушать очередной приказ царя, который, в принципе, всех устраивает? Пётр же может разозлиться уже и понастоящему, тогда только держись, половина страны — между делом — кровью умоется.… А так Шурёнок — в сопровождении родного и любимого дяди — прокатится по всей России с запада на восток, увидит много чего любопытного, полезного и познавательного, а к Охотску мы и сами, братец, подплывём, чего уж там…

Гдето за Преображенским дворцом неожиданно полыхнуло, к небу взметнулись неясные оранжевые всполохи, тут же со всех сторон предсказуемо зазвучало:

— Пожар! Пожар! Горим!

В темноте, с подсвечниками и факелами в руках, бестолково забегализасуетились какието непонятные фигуры, зазвучали резкие и отрывистые команды офицеров.

Пётр на всё это безобразие отреагировал очень неожиданно и совершенно непредсказуемо:

— Вот, понимаешь, не успел! Ну, надо же, а…. Голову даю на отсечение, что пожар — это Алексашкина работа! Он у меня такой…, — в голосе царя неожиданно послышались нотки нежной гордости, впрочем, он очень быстро взял себя в руки и громко проорал в темноту: — Гаврюшка, мать твою! Быстро ко мне!

Через дветри минуты бледный Гаврюшка Бровкин был уже в беседке и уверенно докладывал:

— Ничего страшного, государь! Это горит казарма охранной Службы. Сейчас ветра нет, поэтому пожар не сможет перекинуться на дворец. Совершенно ничего опасного, высокородные гости могут безбоязненно оставаться за столами…

— Хватит, охранитель! — сердито перебил царь. — Я тебя позвал совершенно по другому поводу. Выделика два десятка надёжных драгун — для охраны адмирала Бровкина и сего мальца. Прямо сейчас выдели! Чтобы из дворца они отправились уже под надёжным эскортом. Ну, и дальше пусть драгуны сопровождают моих добрых друзей, до самого Охотска. Озаботься, чтобы служивые уже завтра по утру были экипированы знатно и получили все нужные бумаги, довольствие денежное…. Командира им самолично подбери — надёжного и опытного…

Егор вспомнил, что у него осталось ещё одно важное дело.

Он — на прощанье — внимательно посмотрел на сына, тяжело вздохнул и стал осторожно, стараясь не наступать на подол турецкой чадры, отступать от кустов боярышника.

Во всеобщей суете на бесформенную фигуру в тёмной чадре никто не обратил ни малейшего внимания. Егор уверенно прошёл по широкому коридору, свернул в узкий, снова — в широкий, вновь — в узкий…

Вот и заветный тупичок: деревянные планки — тёмнофиолетовые, морёного дуба, между планками — изумруднозелёный бархат. Егор тревожно оглянулся по сторонам, зашёл в нишу, уверенно нажал на нужную планку. Лицевая сторона тупика послушно и почти бесшумно отошла в сторону.

Он зашёл в тайное помещение, нажал на крохотный выступ в стене. Убедившись, что стенка вернулась на прежнее место, он ловко сбросил свою чадру на пол, уверенно нащупал на маленьком столике коробок со спичками конструкции МеньшиковаБрюса, поджёг одну.

«Ничего не изменилось в тайном кабинете Петра Алексеевича, такой же несусветный бардак, как и прежде», — недовольно поморщился внутренний голос, обожающий порядок во всём. — «Вон же, братец, подсвечник с толстыми огарками. Поджигай быстрее, а то, не дай Бог, пальцы обожжёшь…».

На письменном столе — поверх горы других важных бумаг — лежала толстая картонная папка, на титульной обложке которой значилось: — «Смета строительства града Питербурха на 1704 год». А чуть ниже рукой Петра было приписано: — «Обязательно прочесть и утвердить до конца ноября месяца 170Згода!».

«То, что надо!», — обрадовался быстро соображающий внутренний голос. — «Напишика, братец, царю прощальное письмо и вложи его в середину этой секретной папки. Пусть Пётр Алексеевич его непременно прочтёт гденибудь в августесентябре, не раньше…».

Хитро усмехнувшись, Егор обмакнул гусиное перо в пузатую чернильницу и начертал на чистом листе, найденном тут же, в бумажных завалах:

«Государь, Пётр Алексеевич! Доброго здравия и долгих лет жизни! Спасибо тебе, за то, что отпустил моего сыночка Шурочку, век не забуду! Оказывается, что благородство не чуждо и Властителям земным…, иногда…. Что касаемо выкупа за моего сына…. Я не нуждаюсь в твоём снисхождении! Сто пудов золота непременно будут — в течение ближайших трёхчетырёх лет — внесены в твою царскую казну. Засим кланяюсь и прощаюсь навсегда. Твой недостойный холоп, Алексашка Меньшиков».

После этого он поставил дату, расписался, вложил письмо в середину толстой папки, облачился в чадру, старательно задул свечу и навсегда, презрительно и смачно сплюнув в угол, покинул тайный кабинет Петра.

«Ну да, в восемнадцатом веке — слюна ничего и не значит!», — насмешливо прыснул невыдержанный внутренний голос. — «Это в славном двадцать первом непременно взяли бы анализ на ДНК и вычислили бы сразу — кто тут такой смелый и наглый…».

Глава третья

Стойкие оловянные солдатики в Стокгольме

От Кёнигсберга они отчалили только во второй декаде августа. Так уж получилось, русские дороги никогда не способствовали быстрому передвижению по ним….

А Медзомортпаша решил на недельку задержаться в славном немецком городке.

— Хочу осмотреть местные артиллерийские новшества, вдруг, что и закуплю для нужд армии и флота Небеснородного султана, — заявил турок. — Вот ещё что, сэр Александэр. Тут перед самым нашим отъездом из Москвы ко мне подошёл брат маркиза де Бровки, который назвался Гаврилой. Не знаю, стоит ли ему верить, больно уж лицо такое — чрезмерно серьёзное и умное…. Он велел передать, мол, на твоих фрегатах есть один человек, который представлен наблюдать Небеснородным царём. За всем происходящим усердно наблюдать, и докладывать — с любой оказией. Русское имя тому любопытному человеку….

— Не говори, паша, не надо! — прервал турка Егор.

— Хорошо, не буду. Но почему?

— Пётр мог и соврать, чтобы внести разлад в мою команду. Человек, который передавал имя, тоже мог соврать…

— Не продолжай, сэр Александэр, я всё понял…

Трёхмачтовый бриг «Король», заложенный почти тринадцать с половиной лет назад на лондонских королевских верфях, считался уже стареньким. Кроме того, он строился сугубо как торговое судно, поэтому был очень широким и внешне неуклюжим, слегка напоминая Егору приземистого английского бульдога.

— Ничего, зато мой «Король» очень устойчив на сильной боковой волне и всегда послушен рулю! — искренне нахваливал свой бриг Людвиг Лаудруп. — Правда, пушек маловато, всегото двенадцать. Да, ничего страшного! Бог, как известно, он всенепременно помогает смелым и отважным….

На борт «Короля», кроме корабельной команды и рядового состава экспедиции, поднялись: Лаудрупы, Меньшиковы, горничная Наомисан, Илья Солев и молчаливый Фрол Иванов, сразу же удалившийся на корму брига.

— Что, подполковник, осталась на берегу твоя прекрасная Матильда? — Егор подружески положил руку на широкое плечо Иванова.

— Почему — на берегу? — подчёркнуто невозмутимо ответил Фролка. — Она ещё тогда, на Васильевском острове, поднялась на борт «Апостола Петра». Опираясь на локоток этого, — чуть слышно скрипнул зубами, — прыща голландского, Антона Девиера.

— Так и ты оставался бы с ней! Чего с намито попёрся, спрашивается? Личное счастье, поверь мне, оно всего дороже на этом свете…

— Нет, Александр Данилович, ничего бы уже не получилось! Матти, она же очень умная, рассудительная и расчётливая. Сразу же сообразила, что я — уже далеко не блестящая партия. Как это почему? Понятно, что сейчас все люди, которые с тобой, Данилыч, водили дружбу, навсегда лишатся карьерного роста. А за любую малейшую промашку обеспечена пожизненная каторга. Диалектика, как ты сам любишь говаривать…. Матильда тут же всё смекнула, меня стала старательно избегать и сторониться, а этому Антошке голландскому, наоборот, начала строить глазки…. Так что, может, оно всё и к лучшему. Вдруг, да и встречу в дальних заморских странах свою настоящую любовь…

Оставив Фролку наедине с его разбитым сердцем, Егор прошёл на капитанский помост и спросил у Лаудрупа:

— Людвиг, а почему ты не поднимаешь на мачте «Короля» адмиральского вымпела? Раз командор всего похода, то бишь — я, нахожусь на борту, значит, и твой бриг теперь является флагманским судном.

— Честно говоря, российский адмиральский вымпел мне теперь както неудобно поднимать, — задумчиво пощипывая свой длинный пиратский ус, сообщил датчанин. — Как не крути, а я в это плавание отправился без высочайшего одобрения Петра Алексеевича, государя русского. Есть у меня и свой личный вымпел, оставшийся ещё со старых времён. Но рановато его пока поднимать. Когда выплывем в благословенную Атлантику, вот тогда и подниму. Кстати, командор Александэр, мы ведь так и не оговорили предстоящий маршрут. Куда, в конце концов, мы следуем, а? Дальние восточные земли…. Неужели ты говорил про арабские страны? Или про загадочную Индию? Какие у нас будут промежуточные остановки?

Егор нервно подёргал щекой. Лаудруп, конечно же, был моряком опытным: плавал в Балтийском, Северном и Средиземных морях, ходил к Исландии и Шпицбергену, посещал Канарские острова и португальский остров Мадейру. Но всё это, даже и вместе взятое, являлось сущей ерундой — перед предстоящим маршрутом. Не испугается ли шкипер, не раздумает ли?

— Проходим проливом ЛаМанш, — осторожно начал Егор. — Доходим до южной оконечности Португалии, после чего пересекаем Атлантический океан. Далее, вдоль южноамериканского побережья идём на юг, проходим Магеллановым проливом…

— Ничего себе! — присвистнул Лаудруп. — Потом — что? Между делом проходим — с востока на запад — Тихий океан?

— Зачем? Такой необходимости нет. Мы идём вдоль американского берега строго на север. Пока не упрёмся в холодные полярные льды. Вот там и остановимся на годикдругой, построим крепкий стационарный посёлок, будем усердно добывать золото.

— Красивый и замечательный маршрут! — чуть насмешливо одобрил Лаудруп. — Шансов, что в конечном итоге останемся живыми, совсем мало. Впрочем…. Золота много в тех дальних краях, сэр Александер? Это хорошо…. Обратно пойдём тем же путём?

— Золота там хватит на всех! — пообещал Егор. — И Шурку выкупить, и ещё останется вдоволь. Разделим всё почестному, не сомневайся…. Что потом будем делать? Я ещё сам не знаю. В Охотске встретимся с адмиралом Бровкиным, заберём Шурика. Намоем золота, сто пудов — для русского царя — сгрузим в том же Охотске. Дальше? Можно будет пойти на запад и, обогнув Африку, обосноваться гденибудь в тихой и благословенной Европе. А, вдруг, какиенибудь земли, что встретим по дороге, нам приглянуться? Ладно, потом и разберёмся! Через годика тричетыре…

— Ясли я правильно понял, сэр Александэр, наша первая остановка будет в порту моего родного Копенгагена?

— Нет, шкипер, держим курс прямо на древний город Стокгольм! — огорошил Лаудрупа Егор.

— Как — на Стокгольм? — брови датчанина поползли вверх. — Но там же шведы! А на подходе к Стокгольму дежурит их многопушечная эскадра…

— Ничего страшного, Людвиг! В 1699 году на Митаве я встречался со шведским королём, и у меня есть бессрочная путевая охранная грамота за его подписью. При предъявлении этой бумаги все подданные Карла обязаны незамедлительно сопроводить меня — до самой столицы Швеции.

Утренний туман рассеялся, и балтийская водная гладь, покрытая лёгкой рябью, весело заискрилась под лучами ласкового августовского солнышка. Подгоняемые лёгким бризом корабли, обогнув длинный мыс, ограничивающий кёнигсбергскую бухту с севера, взяли курс на шведскую столицу. На северозападе из вод залива гордо выступали одиночные голые скалы, над которыми кружили беспокойные белые чайки. За тёмносерыми скалами угадывались смутные очертания неизвестного парусника.

— Как там наш Шурочка? Следует, наверное, со своим дядей Алёшей на восток. Может, уже и Тулу проехали…. Ты прав, Саша, так для нашего мальчика будет безопаснее. А на сердце, всё равно, очень тяжело, — крепко прижимаясь к его плечу, горестно прошептала Санька, и Егор почувствовал, как на кисть его руки упала крохотная горячая капелька, за ней — вторая…

Егор бережно обнял жену за нежные плечи, осторожно коснулся губами её светлольняных, почти платиновых волос.

— Ничего, ничего. Я сейчас успокоюсь, — пообещала Санька и неожиданно сменила тему: — Саша, а ничего, что мы плывём в Стокгольм? Ну, Швеция ведь воюет с нашей Россией, а мы вот направляемся в гости к их Карлосу. Нехорошо это както…

— Вопервых, мы не собираемся выдавать шведам никаких русских государственных и военных тайн, — после непродолжительного молчания ответил Егор. — Просто попросим предоставить нам — на взаимовыгодных условиях — пару крепких кораблей. Для нашего серьёзного путешествия нужна и соответствующая эскадра. Вовторых, в Северное море предстоит выходить датскими проливами — Каттегатом и Эресунном — где дежурит шведская эскадра, поэтому в любом случае нам не миновать Стокгольма. И, втретьих, какой из Карла Двенадцатого — полноценный враг? Враг, это тот, который планирует отнять у тебя чтолибо, получить финансовую выгоду — в случае воинской победы. А Карлус — обычный самовлюблённый мальчишка, дерзкий, но недалёкий и простодушный. Его интересует только сам процесс войны, а вовсе не её результаты. Пострелять, помахать шпагой, закатить шумный бал в случае успеха, потом двинуться дальше — на поиск новых приключений на свой тощий шведский зад…. Поверь, душа моя, с таким несерьёзным и легкомысленным королём — вечным юношей — Швеция очень скоро перестанет играть в Европе роль первой скрипки. Да и второй, и третьей…. Вот Германия, Франция и Англия — это да. Там у власти находятся ребята серьёзные и совсем непростые…

Ветер — час от часа — крепчал. Старенький «Король», словно подвыпивший русский мужик, начал раскачиваться с одного борта на другой, скрипя и постанывая при этом тоненько и жалобно. Багровое вечернее солнце испуганно спряталось в сизых грозовых тучах, появившихся невесть откуда.

— Енсен, морда ленивая! Живо убрать топселя! — прикрываясь рукавом камзола от солёных брызг забортной воды, скомандовал Лаудруп и пояснил Егору. — До Стокгольма осталось миль пятнадцатьсемнадцать. По такому ветру, да на ночь глядя, не будем рисковать лишний раз. Встанем на траверсе столичной гавани, рядов со шведскими сторожевыми фрегатами. А в порт зайдём уже завтра, если ветер стихнет, да разрешение получим надлежащее…

На капитанском помосте появился Томас Лаудруп, требовательно постучал Егора по спине, строгим голосом («В свою матушку Герду пошёл!», — насмешливо отметил внутренний голос), сообщил:

— Дядя Саша! Вам непременно надо спуститься вниз, в каюткомпанию! Непременно и незамедлительно!

В каюткомпании царил вязкий полумрак, с которым настойчиво боролись два масляных фонаря, оснащённых высокими стеклянными колпаками. Санька обессилено откинулась в широком кожаном кресле, ножки которого были намертво приколочены к палубе. Глаза жены были закрыты, голова обессилено моталась из стороны в сторону, побелевшие кисти рук отчаянно сжимали подлокотники кресла. Из дальней части помещения неожиданно раздавались булькающие звуки: это, забившись в угол и крепко сжимая в своих руках медный тазик, хрипло и безостановочно блевала японка Наоми. Герда же держалась на удивление спокойно, тихонько покачивая на руках уснувшую Лизу Бровкину.

Егор повернул голову в другую сторону, старательно высматривая в сером полумраке своих детей.

Катенька скорчилась на узкой кровати, плотно завернувшись в одеяло, изпод которого высовывалось её испуганное личико, вернее — создавалось такое впечатление — только остренький носик и голубые испуганные глазёнки.

— Папочка, мне очень страшно! — отчаянно выдохнула дочка. — Мы что же, скоро утонем? Тётя Герда говорит, что нет. Но кораблик так стонет и плачет, жалуется, что очень сильно устал, что не может больше…. Папочка, мы не утонем?

— Нет, конечно же, родная! — заверил Егор, целуя девочку в бледный лобик.

На второй кровати, стоящей у противоположной стены узкого помещения, сидел, сложив ноги потурецки, его сын Петруша. Мальчик, закрыв глаза, плавно раскачивался из стороны в сторону, его светлорусые, почти платиновые волосы («И этот — копия своей мамы!», — одобрительно высказался внутренний голос) были нещадно растрёпаны, подбородок предательски дрожал, по щеке сползала одинокая слезинка.

— Что же теперь делать? — жалобно спросил Егор у толстушки Герды.

— Как это — что? — удивилась датчанка, чёрные волосы которой даже в этой непростой ситуации были уложены в идеальную причёску. — Разве Томас не сказал? Вот же забывчивый пострелёнок, весь в отца! Дети просят, чтобы им перед сном рассказали сказку. Я пробовала. Да они говорят, что всё не то, мол, только их папа умеет хорошо рассказывать сказки. Вот и рассказывай, сэр Александэр! И я послушаю заодно…

— Сказку? — оживился Петруша и широко распахнул свои ярковасильковые (Санькины!) глаза. — Да, папочка, расскажи, пожалуйста!

— Расскажи! — тоненьким голосом поддержала брата Катя.

Егор часто рассказывал детям на ночь сказки. Причём, те сказки, которые сам слышал и запомнил в своём двадцать первом веке, другихто он и не знал…. С одной стороны, это было неправильно. А, с другой, какая разница, если покойный Алькашар не соврал, и мир уже разделился на два параллельных, никак не зависящих друг от друга? В его вечернем репертуаре наличествовали братья Гримм, Ганс Христиан Андерсен, Астрид Линдгрен и даже Александр Грин.

В этот раз он рассказал сказку о «Стойком оловянном солдатике». Только вот концовку повествования он — самым бессовестным образом — изменил. В его варианте оловянный солдат и бумажная балерина героически спаслись из жаркого пламени, поженились, и у них родились детиблизняшки: маленький бумажный солдатик и крохотная оловянная балеринка…

Результат получился совершенно неожиданным. Дочка, выбравшись изпод одеяла, села на своей кровати и торжественно объявила:

— Папа, я всё поняла: оловянные солдатики — это мы! Ты, мама, я, Петрушка, тётя Герда, Томас, все остальные, кто плывёт с нами…

— Верно! — поддержал сестру Петька. — Стойкие и непобедимые оловянные солдатики! Мы всё выдержим, не утонем в море, не сгорим в огне, обязательно победим и вернём нашего Шурика!

«Понятное дело, это Томас Лаудруп, бывший на берегу при оглашении царского Указа, и со всеми остальными детьми поделился информацией», — невесело резюмировал внутренний голос. — «Эх, надо же было переговорить с ним! Впрочем, теперь уже поздно переживать, раньше надо было думать…».

— Хорошо, чтобы так всё и было, — вздохнула Герда, после чего уверенно добавила: — Так всё и будет! Потому, что детскими устами — говорит само Проведение…

К шведской эскадре, стоящей на якорях на траверсе стокгольмской гавани, «Король» и «Александр» подошли под зарифлёнными парусами уже на самом закате, когда на Балтийское море начал медленно опускаться плащ ночного тёмносиреневого сумрака. Корабли синхронно отдали якоря, и уже через пятьшесть минут после этого послушно замерли, остановившись между двумя шведскими фрегатами, чьи тёмные силуэты угадывались в отдалении.

На следующий день на борт «Короля» поднялся шведский офицер: толстый, вальяжный, с широченной синежёлтой треуголкой на голове, и в традиционных яркожёлтых ботфортах на ногах. Швед величественно прошествовал на капитанский мостик и, брезгливо выпятив вперёд нижнюю губу, громко поинтересовался причинами, заставившими два этих судна — под странными и неизвестными флагами — так близко подойти к славному городу Стокгольму, где ко всем иностранцам принято относиться крайне подозрительно.

В ответ на эту негостеприимную тираду Лаудруп низко и почтительно поклонился и протянул нелюбезному офицерику скромный, заранее развёрнутый пергаментный свиток. Швед быстро пробежал по тексту глазами, замер на несколько секунд, после чего громко сглотнул слюну и почтительно поинтересовался:

— Кто из вас, господа, является благородным сэром Александэром?

Егор, положив правую ладонь на золоченый эфес шпаги, молча сделал полшага вперёд, небрежно кивнул. Швед мгновенно сорвал с головы синежёлтую треуголку и, выставив вперёд правую ногу, принялся старательно подметать своим головным убором и без того чистую палубу «Короля». Только минуты через тричетыре он скромно поинтересовался — чем может служить высокородному и доблестному кавалеру, чьё благородное имя известно всей Швеции.

— Мы приплыли в гости к знаменитому и отважному королю Карлу, по его собственному приглашению! — важно известил Егор. — Вопервых, мы бы хотели незамедлительно войти в стокгольмскую гавань и отдать якоря у достойного причала. Вовторых, — достал изза обшлага рукава своего камзола небольшой светлокоричневый конверт, — необходимо срочно передать это моё послание шведскому государю.

Утром следующего дня, сразу после завтрака, у трапа «Короля» остановились две чёрные кареты с запряжёнными в них высокими и мосластыми лошадками. Рядом с повозками нетерпеливо приплясывали на месте злые чёрные кони десяти широкоплечих шведских драгун.

Из передней кареты на мостовую неуклюже, тощим задом вперёд, выбрался сутулый и седобородый господин, похожий на Дон Кихота — в исполнении великого русского актёра Черкасова.

— Сам благородный Ерик Шлиппенбах почтил нас своим вниманием! — торжественно объявил Егор, поднимаясь изза раскладного стола. — Готовьтесь, милые мои барышни, этот пожилой господин ужасно и хронически говорлив, молчать не умеет совершенно. Как назло, он неплохо освоил и английский язык…

В этот раз старый шведский генерал был одет не в стальные сероголубоватые и стильные латы, в которых он щеголял во время русского штурма Нотебурга, а в обычные чёрные одежды, отороченные местами тёмнофиолетовыми кружевами. Тем не менее, он всё равно смотрелся ужасно солидно и благородно.

Неутомимый внутренний голос на этот раз Егора удивил понастоящему, заявив: — «А ведь этот Ерик Шлиппенбах очень здорово похож на Координатора — из двадцать первого века! Мы с тобой, братец, генерала при штурме Нотебурга видели только в латах, с массивной кирасой на голове, тогда это сходство не бросалось в глаза. А сейчас, в штатском, совсем другое дело! Орлиный нос, тёмное морщинистое лицо, обрамлённое длинными седыми волосами, голубые всезнающие глаза. Если сбрить эту козлиную бородёнку, то и получится — вылитый Координатор! Может, генерал тоже трудится на службу SV? Типа — новый Алькашар? Будь осторожнее, братец…».

Оказавшись на борту «Короля», Ерик Шлиппенбах незамедлительно и планомерно атаковал Саньку и Гертруду, минут двадцать расточая длинные и цветастые комплименты, часть которых, впрочем, досталось и адмиралу Лаудрупу, узнавшему — не без толики удивления — о своих неисчислимых и замечательных достоинствах.

Покончив с этими старомодными церемониями, генерал важно известил Егора:

— Дорогой сэр Александэр, доблестный король Карл прислал за вами карету! Мой повелитель помнит о вас. Мало того, он осведомлён и о вашем рыцарском поступке — во время русского штурма крепости Нотебурга. Король хочет лично выразить вам свою благодарность…. Прошу, сэр Александэр, проследовать в карету! Кого вы можете взять с собой? Да, кого вам будет угодно, сэр! Наши кареты очень просторны, ибо мой король Карл, как это и положено настоящему рыцарю, очень гостеприимный и хлебосольный хозяин…

«Какой разговорчивый тип!», — хмуро отметил внутренний голос. — «И акцент у нашего генерала какойто странный, шпионский…»

Перед отъездом Егор подарил Шлиппенбаху картину маслом — «Русские войска штурмуют шведскую крепость Нотебург», рисованную Сашенцией с его же слов. Генерал долго и восторженно ухал, безостановочно благодарил Саньку, неустанно любуясь при этом верхним правым углом картины, в котором он сам — в блестящих стальных латах, с развивающейся по ветру седой бородой — грозно размахивал длинной шпагой на полуразрушенных крепостных стенах.

Дождавшись, когда швед окончательно выдохнется, Егор вежливо спросил:

— Как вы думаете, генерал, если я подарю королю Карлу русскую рогатину — для медвежьей охоты — это будет прилично?

— Более чем! — горячо заверил его Шлиппенбах. — Просто отличный и замечательный подарок! Его величество будет в полном и бесконечном восторге…

— А нет ли у шведского короля сердечного увлечения? — вежливо поинтересовалась предусмотрительная Сашенция. — Я имею в виду особу женского пола, которую тоже будет прилично — презентовать скромным подарком?

— Есть, конечно же! — с непонятными интонациями в голосе и, странно блестя глазами, ответил старый генерал. — Что ей подарить? Не знаю, право! Уж такая нестандартная персона, взбалмошная, легкомысленная…

— Ничего страшного! — твёрдо заверила Санька. — Мы с Гердой Лаудруп и сами — штучки непростые. Подберём…

Егор, направляясь к каретам, нёс на своём правом плече медвежью рогатину. Знатная была вещица: сами «рога» стальные, а толстое дубовое древко было покрыто искусной резьбой. Эту рогатину Егору подарили крестьяне невской деревни Фроловщина на его генералгубернаторские именины.

Он шёл по корабельным сходням и думал: — «Вообщето, передаривать подарки — дело скользкое, как утверждает народная мудрость. Мол, очень плохая примета. Да ладно, авось, пронесёт…».

В первую карету уселись мужчины: Ерик Шлиппенбах, Егор, а также Людвиг и Томас Лаудрупы. Во второй карете следовали Санька и Луиза — в сопровождении всех детей, включая крошечную Лизу Бровкину. Пятёрка бравых драгун размеренно трусила впереди карет, ещё пятеро замыкали колонну.

— Куда мы направляемся, генерал? — спросил Егор. — Разве, не в королевский дворец?

— Король с самого детства не любит своего дворца! — с нотками гордости в голосе ответил неисправимый романтик. — Он предпочитает заброшенные и неухоженные рыцарские замки, грубые охотничьи домики, походные биваки у жарких армейских костров…. Сейчас мы направляемся в знаменитый Кунгсерский лес,[10] где выстроен неплохой бревенчатый замок.

Кунгсерский лес оказался великолепным столетним бором, в котором — между пышными белыми мхами — задумчиво шумели на ветру шикарные корабельные сосны. Над весёлым водопадом, с грохотом низвергающимся в глубокое ущелье, возвышался симпатичный бревенчатый дом, вернее, некое подобие рыцарского замка — с многочисленными башенками и бойницами.

Возле высокого крыльца замка выстроились в ряд просторные железные клетки, в которых угрожающе порыкивали шестеро разномастных медвежат.

— Ой, мишки! — звонко закричала Катенька. — Папа, можно их погладить?

— Нельзя! — строго ответил Егор, на руках которого дремала маленькая Лиза Бровкина, утомившаяся в пути. — Зверь — всегда зверь, даже если он ещё и маленький. Руку откусит в одно мгновенье, а ты даже и не заметишь.

— Ну, тогда и ладно! — покладисто согласилась дочка. — Обойдём мишек сторонкой…

Со стен столового зала замка на путешественников смотрели печальными стеклянными глазами головы благородных оленей, лосей, косуль и диких кабанов. В камине, не смотря на летнее время, лениво потрескивал яркий огонь, на многочисленных полках и полочках красовались искусно сработанные чучела самых разных птиц: гусей, лебедей, уток, аистов, глухарей, тетеревов…

— Красивые какие! — непосредственный Петька ловко залез на высокий табурет и принялся с интересом ощупывать чучело большой полярной совы.

А Томас Лаудруп тут же бросился к дальней стене зала, густо увешанной разнообразным холодным и огнестрельным оружием, и вытащил из ножен, украшенных драгоценными камнями, кривую арабскую саблю, чей булатный клинок тускло отливал благородной синевой.

— Дети, прекратите немедленно! — рассерженной гусыней зашипела на английском языке Гертруда. — Мальчики из приличных семей так себя не ведут…

— Ведут, ведут! Ещё как — ведут! — насмешливо заверил всех ломкий юношеский басок, и из боковой двери показался король Карл — под ручку с ослепительной черноволосой красавицей, разодетой по последней парижской моде.

Шведский король за прошедшие годы — с момента памятной встречи на Митаве — почти не изменился. Всё тот же потрёпанный серозелёный кафтан, застёгнутый на все костяные пуговицы до самой шеи, которая была плотно обмотана белым широким шарфом. Ноги Карла были обуты в легендарные, яркожёлтые кожаные ботфорты.

А вот женщина, стоящая рядом с этим непрезентабельным юнцом, очень напоминавшим Егору царя Петра в юности, была просто восхитительна: стройная, высокая, с гордой, очень длинной белоснежной шеей, а глаза — тёмнозелёные, с ярко выраженной развратинкой. Такие глаза способны свести с ума кого угодно, и принцев, и нищих…

«Роковая женщина, мать её растак!», — высказался высокоморальный внутренний голос. — «Я таким ненадёжным и опасным особам — головы бы сразу рубил, без суда и следствия! Ничего хорошего от них никогда не дождёшься: одни только неприятности, изощрённые каверзы и безжалостно разбитые мужские сердца…».

Прекрасную зелёноглазую госпожу звали — графиня Аврора Кенигсмарк, и об её неземной красоте и откровенно авантюрных наклонностях знала вся Европа, а глупые и романтически настроенные трубадуры — вроде старого Ерика Шлиппенбаха — даже слагали про графиню восторженные баллады.

Сашенция презентовала шведской графине русский летний сарафан, щедро расшитый разноцветными узорами и розовым речным жемчугом из северных вологодских и архангельских рек.

— О, какая чудная и необычная вещица! — воскликнула прекрасная Аврора, прикидывая сарафан к своим точёным белоснежным плечам и многозначительно поглядывая на Карла чуть затуманенным взором. — Мой любимый король, я думаю, что эта одежда будет просто незаменима в нашей спальне. Особенно если по подолу сделать парочку пикантных и глубоких разрезов…

Егор непроизвольно усмехнулся, заметив, как смущённо покраснела Санька: сметливая графиня верно угадала одну из важнейших функций этой детали русского женского туалета. А вот шведскому королю не было никакого дела до всякой ерунды: он с увлечением, не обращая на окружающих ни малейшего внимания, рассматривал подаренную ему русскую рогатину, взвешивая её в руке и с вожделением поглядывая на большое чучело бурого медведя, замершее в дальнем углу зала на задних лапах.

Наконец, Карл не выдержал и почтительно обратился к Егору:

— Сэр Александэр, не продемонстрируете ли, как надо правильно обращаться с этой хитрой штуковиной? Я очень много слышал об этом русском способе охоты на медведей, но вот теперь несколько теряюсь…. В чём тут смысл? Ну, не метать же в медведя эту рогатину?

— С удовольствием объясню, государь! — ответил Егор и, забрав из рук короля рогатину, неторопливо подошёл к чучелу медведя.

Он пристроил на своём животе торец древка рогатины, приставил «рога» к груди чучела и приступил к подробным объяснениям, послушать которые тут же захотели все персоны, находящиеся в столовом зале замка:

— Зимой, как всем вам известно, господа и дамы, медведи крепко спят в своих берлогах. Первым делом надо отыскать такую берлогу и — при помощи длинных палок — выгнать зверя наружу. Медведь при этом впадает в сильнейшую ярость и от этого сразу же встаёт на дыбы, ну, как вот это чучело…

— Страшный такой! — скорчила испуганную гримаску маленькая Лиза Бровкина.

— Ерунда! — успокоил двоюродную сестрёнку Петька. — Вона, у моего папеньки рогатина какая, большая и надёжная!

Откашлявшись, Егор продолжил:

— Итак, медведь выбрался на свежий воздух и встал на задние лапы…. В этот момент охотник должен вот так упереть древко рогатины, а её острые «рога» воткнуть зверю в грудь. При этом надо, чтобы за спиной храброго охотника находилась надёжная опора: толстый ствол дерева, например, или просто — вертикальная скала. Ну, в общем, и всё…

— Как — всё? — не понял Карл. — А кто же убивает медведя?

— Никто его не убивает, — терпеливо объяснил Егор. — Он сам умирает — от потери крови. Охотник, опираясь спиной о скалу, держит зверя на своей рогатине. Медведь, ничего не понимая, пытается достать человека и напирает вперёд, всё глубже и глубже нанизываясь на острые «рога»…. Вот, через часдругой зверь и погибает — от потери крови…

— Очень мужественно — так долго держать разъярённого зверя на этой русской рогатине, неотрывно глядя при этом в его дикие и страшные глаза! — восторженно заявила прекрасная графиня Кенигсмарк. — Наверняка, при этом испытываешь совершенно невероятные ощущения…

«Вотвот, а я что говорил?», — недовольно заныл дальновидный внутренний голос. — «Ничего хорошего не стоит ждать от этих роковых красоток, они только провоцировать большие мастерицы — на всякие вредные глупости…. Головы им рубить, не ведая жалости! И все дела…».

Шведский король задумался на минуткудругую, после чего разродился чередой заинтересованных вопросов:

— Можно ли летом ходить на медведя с рогатиной? Бывает ли, что погибает сам охотник? Принято ли в России, чтобы охотника страховали его друзья, оснащённые надёжными ружьями?

«Будь осторожней со словами, братец!», — заботливо посоветовал осторожный внутренний голос. — «Очень похоже, что наш шведский шалопай всерьёз заинтересовался этим опасным мероприятием. Как бы не приключилось беды…».

Егор надел на физиономию маску озабоченности и, обеспокоено покачивая головой, начал отвечать, дисциплинированно учитывая очерёдность прозвучавших вопросов:

— Летом, ваше величество, охотиться с рогатиной на медведя невозможно. Как заставить зверя встать на дыбы? Далее, охотники тоже иногда погибают. Медведи, они же очень тяжёлые, древко рогатины иногда не выдерживает и ломается…. Подстраховка с ружьями? Конечно же, это надо делать в обязательном порядке: и рука у охотника может дрогнуть, да и нога неожиданно поехать, поскользнувшись…. Только полностью сумасшедшие отказываются от страховки. Они, в основном, и погибают…

— Что ж, я всё понял, спасибо! — неопределённо пожал узкими плечами шведский король, нежно проведя ладонью по дубовому древку рогатины, заметил вскользь: — Как медведя заставить летом встать на задние лапы? Тут надо подумать…. У меня в специальной, очень просторной яме содержится на цепи матёрый косолапый. Если, допустим, десять гренадёр возьмутся за цепь, обмотанную наверху вокруг большого валуна, и сильно потянут за неё? Потянут, отпустят, снова потянут? А? Так ведь можно запросто заставить медведя встать на дыбы…. Впрочем, это будет не почестному. Совершенно не порыцарски…. Ладно, придётся, всё же, подождать до зимы. Но зимой, сэр Александэр, я обязательно воспользуюсь вашим чудным подарком. Обязательно! Честью клянусь!

Карл Двенадцатый был насквозь прагматичным молодым человеком. Слегка грубоватым, консервативным, полностью чуждым сентиментальности и не имеющим никакого представления о хороших манерах и условностях, принятых в высшем европейском обществе.

Поэтому сразу после краткой процедуры взаимных представлений и лекции об особенностях национальной русской охоты на медведей, шведский король перешёл к делу, заявив:

— Сэр Александэр! Я рад видеть вас лично, членов вашей семьи и ваших благородных друзей. Ну, и всё такое…. Только вот со временем у меня туго: вечером с приятелями выезжаю охотиться на благородных оленей. Задумчивый вечерний закат, нежный утренний рассвет, мускулистые и величественные красавцырогачи…. Вы меня, надеюсь, понимаете? Просто отлично! Так вот, до обеда остаётся ещё порядка двух часов, и мы успеем подробно поговорить о делах. Тем более что я не люблю — во время трапезы — обсуждать серьёзные вещи. Да и к разносолам и прочим экзотическим блюдам я полностью равнодушен. На войне питаюсь только свежими овощами, запивая их чистой ключевой водой. А на охоте могу предложить гостям только мясо дичи, убитой мной, запечённое и зажаренное над огнём и углями, да крепкое шведское пиво. Настоящему воину всякие утончённые излишества совершенно ни к чему…. На чём я, простите, остановился? Ах, да! Вы же, сэр Александэр, не станете меня уверять, что прибыли в Стокгольм только ради праздного любопытства? Тут мне доложили, что на мачтах ваших кораблей подняты отнюдь не русские официальные флаги, а это понимающему человеку говорит о многом…. Кстати, кто придумал такие замечательные знамёна? Я имею в виду этих симпатичных, золотоглазых чёрных кошек?

— Моя жена, княгиня Александра Меньшикова! — ответил Егор и тут же поправился. — То есть, уже бывшая княгиня….

— Полноте, бывших князей и княгинь не бывает! — Карл склонился в почтительном полупоклоне перед Санькой. — Отнять княжеское достоинство, я имею в виду настоящее, природное княжеское достоинство, не по силам никому…. Княгиня, примите мои уверения — в самом искреннем почтении! — тут же позабыл о Саньке и продолжил свой прерванный разговор с Егором: — Предлагаю разделиться на две группы. Женщины и дети останутся в доме — в обществе моей прекрасной и взбалмошной Авроры. Здесь много забавных и интересных игрушек: ножи, сабли, пистолеты, мушкеты, чучела.… Кроме того, в дальней комнате стоят клетки со всякой разностью: ужи, шустрый хорёк, барсучата, лисята, щеглы, скворцы, старенький филин. Короче говоря, детям в замке будет весело…. А дамы будут заняты умными разговорами о последних веяниях моды, моя Аврора расскажет вашим спутницам свежие и пикантные сплетни из жизни европейских королевских дворов…. Мы же, мужчины, немного прогуляемся по свежему воздуху, поболтаем о серьёзных мужских делах. Вы не против, господа?

— Государь, извините меня! — неожиданно вмешался в беседу Томас Лаудруп, так и не выпустивший из своих рук кривую арабскую саблю. — Но к какой из этих двух групп отношусь я? Мне — буквально на днях — уже исполняется тринадцать лет…

— Тринадцать лет? — рассеянно переспросил шведский король. — Это очень солидный возраст! В тринадцать лет я уже убил своего десятого медведя…. Тебя ведь Томасом зовут? Ты, Томас, безусловно, являешься настоящим мужчиной и можешь пойти вместе с нами. Кстати, эту саблю дамасской стали можешь забрать себе. Дарю! Только смотри, не порежься! А то у твоей матушки, мадам Гертруды, такие глаза…. Боюсь, что она большая и очень умелая мастерица — устраивать славные головомойки…

Отойдя от бревенчатого замка километра на полтора, они вышли на овальную полянку, поросшую белым мхом. На середине поляны располагался прямоугольный, грубо сколоченный стол, по периметру которого были расставлены такие же грубо сколоченные скамейки и табуреты.

— Добро пожаловать, друзья, в мой лесной кабинет! — вежливо махнул левой рукой Карл, опираясь правой на дарёную медвежью рогатину, которую он зачемто прихватил с собой. — За этим столом мною было подписано множество важных бумаг. Например, о переустройстве работы шведского Сената, об объявлении войны Дании…. Давайте, сэр Александэр, рассказывайте о вашем деле, не стесняйтесь!

Егор начал излагать свою просьбу, стараясь выражаться осторожно и обтекаемо:

— Да, государь, я впал в немилость у царя Петра и теперь вынужден странствовать по миру под собственным флагом. Так уж получилось…

— Надеюсь, что эта ваша немилость, сэр Александэр, не связана с нарушением кодекса рыцарской чести? — тут же хмуро поинтересовался Ерик Шлиппенбах, взволнованно поглаживая свою длинную седую бороду.

— Могу поклясться господом Богом нашим, что моя честь не запятнана!

— Даже наоборот! — неожиданно заявил юный Томас Лаудруп. — Сэр Александэр защищал честь своей благородной супруги…

— Ни слова больше! — повысил голос Егор. — Некоторые вещи не предназначены для широкого оповещения! Тем более что у царя Петра остался в заложниках мой младший сын, Александр…

— Вот даже как! — задумчиво прищурился шведский король. — Тогда мы с генералом Шлиппенбахом поумерим своё любопытство…. Излагайте просто и доходчиво, уважаемый сэр Александэр, чем мы можем вам помочь. В разумных пределах, естественно.

— Для того чтобы мне вернули сына, я должен внести в царскую казну сто пудов чистого золота, — сообщил Егор. — Поэтому я — вместе со своими родственниками и верными друзьями — следую в дальние восточные земли, богатые золотоносным песком. Вот, собственно, и всё, если коротко. Но путь предстоит очень дальний, нам нужны дополнительные корабли. И для возможных сражений с коварными морскими разбойниками, и для перевозки всех тяжёлых грузов, которые будут нам необходимы в дальнейшем.

— Восточные земли? — уточнил Карл. — Извините, любезный сэр Александер, но я несилён в географии. Вы сейчас говорите об Индии?

— Не совсем. Конечная точка нашего маршрута лежит несколько восточнее и севернее…

— Хватит, хватит! — невесело усмехнулся Карл. — Будьте так добры, не морочьте мне голову! Все эти сказки про то, что наша Земля круглая, а если плыть на запад, то непременно приплывёшь в восточные земли…. Избавьте меня от этих заумностей! Главное я понял: эти земли находятся так далеко, что не могут интересовать Швецию в качестве колоний. В отличие от России…. Итак, сколько надёжных морских посудин вам требуется?

— Нам будет достаточно двух новых многопушечных кораблей, — скромно потупившись, известил Егор. — Понятное дело, что полностью укомплектованных опытными командами, с необходимыми продовольственными и огневыми припасами. Ещё нужны надёжные кирки и лопаты, топоры и пилы, бронзовые и железные гвозди, походные кузни, тёплая зимняя одежда, оконные стёкла…. В России мы были вынуждены собираться в спешке и многих важных вещей не захватили с собой…

— Не загружайте, ради Бога, меня ненужными подробностями! Что за оказанную помощь получит шведская корона?

— Золото, государь! Сто пудов отходит царю Петру. Всё, что удастся добыть сверху, я предлагаю разделить на три равные части: треть мне и моим людям, другая — тем, кто будет плыть на двух шведских судах, остальное — в вашу казну…

— Не в мою, а в государственную! — гордо вскинув голову вверх, педантично уточнил Карл, а после короткого раздумья оповестил: — Так не пойдёт! Всю добычу необходимо делить на две части: на шведскую и русскую. Сколько вы, сэр Александер, отдадите золота царю Петру — ваше дело! А сколько я позволю забрать своим подданным — дело моё! Согласны?

— Согласен.

Карл вопросительно посмотрел на Ерика Шлиппенбаха.

— Я буду безмерно счастлив, государь, если вы разрешите мне сопровождать доблестного сэра Александэра в этой славной эскападе! — вскочив со своего места и взволнованно прижав ладони рук к груди, заверил старый генерал.

— Не только сопровождать, но и следить, чтобы добытое золото делилось согласно достигнутой договорённости! Что думаешь по кораблям?

— Предлагаю задействовать 64х пушечный фрегат «Орёл», и 22х пушечную бригантину «Кристину»!

— А почему — не два фрегата?

— «Кристина» очень быстроходна, государь! — объяснил Шлиппенбах. — В таких опасных делах скорость иногда бывает важней огневой мощи! Опять же, на этих судах шкиперами ходят мои родные племянники — Фруде и Ганс.

«Только этого нам не хватало!», — запаниковал нервный внутренний голос. — «Вместо одного потенциального агента службы «SV» у нас их теперь будет целых три! А что, вполне логично: Алькашар в одиночку с заданием не справился, вот на этот раз служба и решила послать в Прошлое сразу трёх сотрудников…».

После двухминутного раздумья Карл велел:

— Пергамент, перо и чернила! Томас, будь так добр, подержи эту русскую рогатину…

Шлиппенбах торопливо раскрыл чёрную кожаную сумку, висевшую на его плече, сноровисто разместил на столе перед королём всё просимое.

Карл писал торопливо, щедро разбрызгивая во все стороны чернильные брызги, высунув от усердия на сторону розовый язык. Закончив, он ещё раз перечёл написанный текст и размашисто подписал.

— Я — человек слова! — пафосно заявил шведский король. — Более того, я ещё и щедр — по отношению к людям, которые мне нравятся. Поэтому все эти лопаты, топоры и прочее, необходимое для вашей экспедиции за золотом, будут оплачены за счёт шведской казны. Ещё добавлю от себя истинную карту Магелланова пролива, она вам пригодится в пути, а то Европа наводнена подделками…. Кстати, сэр Александер, вы уверены, что царь Пётр не играет с вами — как кот с мышью? Будьте осторожнее. Бешеное золото — вещь крайне опасная, предполагающая неожиданные и не всегда приятные сюрпризы…

Глава четвёртая

Смерть под парусом

Известие о том, что шведы из врагов неожиданно превратились в союзников, вызвало у русских соратников определённое недоумение: ведь война России со Швецией была в самом разгаре. Пришлось Егору даже прочитать небольшую лекцию, мол: — «Война — это война, а благородная эскапада, соответственно, благородная эскапада. И путать эти понятия никогда не стоит, потому как у них совершенно разные цели и задачи…».

Как бы там ни было, но на погрузочных работах команды всех четырёх судов, стоящих у причала рядом, трудились дружно, никаких межнациональных конфликтов не наблюдалось.

Из Стокгольма они вышли только через неделю. Ничего не поделаешь, дел всяких навалилось — выше шпиля шведского королевского дворца. Загружали в корабельные трюмы надёжный шанцевый инструмент, зимнюю одежду, охотничьи ружья, капканы на диких зверей, пустые бочки для засолки рыбы и мяса, собственно — соль, гвозди и скобы, пилы и топоры, полосы железа и походные кузницы, надежные свёрла и всевозможные рыболовные снасти.…

На борт «Орла», не считая корабельной команды, взошло пятнадцать широкоплечих шведских гренадёр под командой бравого длинноусого капитана. В качестве своего полномочного представителя Егор определил на этот фрегат Фрола Иванова. А команда «Кристины» была усилена Ериком Шлиппенбахом, десятком опытных и рослых охотников из северного фамильного поместья генерала, а также Ильёй Солевым.

По Илье Егор рассудил так: «Нечего ему делать на «Короле»! Всё время трётся около Наоми, и сам ничего не делает и девчонку отвлекает…».

Последняя остановка на европейском берегу была произведена в португальском порту Синише. Это Людвиг Лаудруп посоветовал, мол: — «В Португалии всё дешевле на порядок, да и фруктыовощи отменные…».

Тёмножёлтые островерхие скалы, между которыми злобно скалились светложёлтые несимпатичные волны…. Да, войти в бухту Синиша оказалось далеко не самым простым и приятным делом. Ладно, всё же вошли, спрятались за высоким каменным молом, надёжно заякорились, перебросили на причал сходни, сошли на берег.

Путешественники, свободные от срочных дел, решили немного прогуляться по твёрдой суше. Как же иначе? Через деньдругой предстояло отправиться в бурные просторы Атлантического океана, и было совершенно неизвестно, где эскадра сделает следующую остановку.

Лаудруп так высказывался по этому вопросу:

— Из информации, почерпанной мной в Стокгольме, ясно, что Азорские и Канарские острова, а также острова Зелёного Мыса нам придётся обойти стороной. На всех этих архипелагах сейчас размещены опорные базы алжирских и марокканских пиратов. А с этими ребятами шутки плохи, даже моё личное знакомство с Медзомортпашой может не помочь. Поэтому от Португалии мы пойдём строго на запад, оставляя Азорские острова гораздо южнее. И только потом, миль через двести пятьдесят как минуем эти острова, возьмём курс на югозапад. Дальше? Если не случится незапланированных неприятностей, то спокойно дойдём до южноамериканского берега и встанем на якоря — для пополнения запасов продовольствия и питьевой воды — возле одного милого португальского поселения.

Егор с супругой, оставив детей на попечение Николая Савича, наняли двуколку и отправились кататься по городу.

— Красотато какая! — вертела Санька головой во все стороны. — Древность настоящая!

По обеим сторонам дороги мелькали виллы, хижины, узкие и мрачные улочки. На далёких зелёных холмах возвышались полуразвалившиеся замки, окружённые тысячелетними пробковыми дубами. А ещё — везде и всюду — красовались бронзовые памятники, позеленевшие под натиском беспощадного времени…

Возница, немного говорящий поанглийски, заметив заинтересованность седоков, так и сыпал знакомыми и полузнакомыми именами: Христофор Колумб, Магеллан, Америго Веспуччи, Себастьян дель Коно, Педро Альварес Кабрал.… По словам добровольного экскурсовода получалось, что все эти великие и знаменитые мореплаватели, только посетив благословенный Синиш, окончательно определились с планами дальнейших путешествий. Именно здесь они рисовали свои рабочие карты и мечтали о будущей всемирной славе, которая, впрочем, досталась далеко и не всем…

Часа через полтора, объехав городок вдоль и поперёк, двуколка повернула назад. По набережной Синиша, выложенной грубым булыжником и обсаженной по обеим сторонам ровными рядами какогото низкорослого кустарника, прогуливалась Илья Солев и Наоми, одетая в классическое японское кимоно. Молодые люди шли очень медленно, и причиной тому была именно девушка: её шаги были очень короткими, и каждый из них сопровождался громким стуком — от соприкосновения деревянных подошв неуклюжих сандалий о неровные камни мостовой. В руках молоденькая японка держала элегантный, слегка подрагивающий веер.

«Какаято нетипичная японка — эта Наоми!», — подумал Егор, который в двадцать первом веке вдоволь насмотрелся на японцев. — «Высокая, длинношеяя, фигуристая…».

— Кажется, они ругаются, — удивлённо зашептала Санька. — Надо же, мне казалось, что моя Наомисан и комара не обидит…

Действительно, японка чтото строго и возмущённо выговаривала смущённому Солеву. Двуколку отделяло от ссорящейся парочки около пятидесятишестидесяти метров. Но даже с такого расстояния было видно, как гневно поблёскивали миндалевидные глаза Наоми. Потом Санька уверяла, что даже заметила, как из глаз японки вылетали ультрамариновые искры…

Неожиданно из маленького светлосерого облака, с самого утра одиноко висевшего в яркоголубом небе над городом, закапали крупные, ленивые и очень тёплые дождевые капли.

— Грибной дождик! — обрадовался Егор.

— Байу! — непонятно высказалась Санька.

— Что ты сказала?

— Сливовый дождь! — пояснила жена. — Так его Наоми называет. Он идёт в Японии ранней весной, когда зацветает дикая слива…

Вечером следующего дня, когда на корабли эскадры были загружены запасы продовольствия и свежей воды, Лаудруп попросил всех офицеров экспедиции собраться в ближайшем кабачке на последнее — перед долгим плаванием — совещание.

Трактирщику были заплачены отдельные деньги за конфиденциальность, поэтому в единственном зале кабачка не было других посетителей.

После завершения короткой трапезы, когда со стола была убрана вся грязная посуда, Людвиг расстелил на освободившемся пространстве несколько морских карт и начал давать нудные и подробные объяснения — касательно предстоящего маршрута. Различные течения, розы ветров, мели и впадины, острова — опасные и желанные…. Егор толком почти ничего не запомнил из этого длинного рассказа, предназначенного для профессиональных моряков.

Единственное, что намертво врезалась в его память, так это наставления Лаудрупа относительно мест, запланированных для общего сбора — на случай, если ктото вдруг случайно потеряется или отстанет во время плавания.

— Днём будем идти единой и неделимой колонной, не выпуская друг друга из вида, — вещал Людвиг, напустив на себя непривычно строгий вид. — Но ведь ещё есть и ночь…. А если на закате задует сильный и устойчивый ветер? Ночи в тропиках очень тёмные. Пришёл рассвет, а когото и нет в прямой видимости. Или этот ктото отстал, или, наоборот, ушёл далеко вперёд…. А ветер всё усиливается и не меняет направления, более того, переходит в сильный шторм…. Что делать в этом случае? На такой неприятный расклад назначаю пункт для общего сбора, с учётом того, что в это время года в Атлантике дуют только сильные северные и северовосточные ветра…. Итак, все смотрите сюда! Южноамериканское побережье, очень удобная и глубокая бухта, скрытая от всех ветров, на её берегу находится крохотное португальское поселение Маракайбо. Отличная стоянка, а, главное, пираты эти места не посещают, их стационарные поселения находятся гораздо севернее…

После окончания совещания, когда все уже покинули трактир, Емельян Тихий отвёл Егора в сторону и поделился интересной информацией:

— Сэр командор, тут ерунда какаято! Понимаете, и я, и матросы с «Александра», мы так и ходим в русской форме. Вышел я вчера в город, зашёл в местный кабачок, посидел немного. Перекусил, попробовал португальского портвейна. Ничего себе пойло, подходящее…

— Емеля, время уже позднее! — напомнил шкиперу Егор.

— Извините, не буду отвлекаться! Так вот, мне португальский халдей и рассказал одну странную историю. Мол, неделю назад в Синиш заходил трёхмачтовый фрегат под голландским флагом, голландской же постройки — халдей в этом разбирается. Так вот, на борту этого фрегата находился человек, одетый как я. Камзол такой же, треуголка, белый шарф…. Как такое может быть, Александр Данилович?

— Не знаю, — честно признался Егор, а про себя подумал: — «Да, похоже, прав был шведский Карлус. Бешеное золото, оно предполагает всяческие сюрпризы и головоломки…».

На рассвете эскадра, пользуясь устойчивым северовосточным ветром, покинула гостеприимный порт Синиша. Тёмножёлтые островерхие скалы, между которыми злобно скалились светложёлтые волны, наконец, остались позади. Впереди — до самого горизонта — простиралась серозелёная рябь Атлантики, местами украшенная крохотными белыми барашками.

Шли день, ночь, а утром ветер внезапно стих, и на океанскую сцену задумчиво вышел новый актёр — полный штиль, обещающий нестерпимую дневную жару. Суда, находясь в прямой видимости друг от друга, тихонько дрейфовали на север, подчиняясь воле океанического течения. Егор сидел на бухте каната, прислонившись спиной к гротмачте, и, от нечего делать, подставлял лицо солнечным лучам.

— Саша! — послышался рядом голос жены. — На бригантине подняли сигнал, что имеют на борту тяжелобольного, просят о срочной помощи. Я, наверное, сплаваю туда на шлюпке, посмотрю, что да как? У меня и лекарства имеются с собой…

Егор подумал немного, да и отправился на «Кристину» вместе с женой. Он ещё ни разу не поднимался на борт бригантины, интересно было: а почему это, собственно, она такая ходкая?

На борту «Кристины» их встретил Ерик Шлиппенбах — полномочный заместитель Егора в этой экспедиции, и племянник генерала Фруде Шлиппенбах — капитан бригантины. Вежливо поздоровавшись со шведами, Егор первым делом поинтересовался:

— Кто это у вас захворал, господа? И в каком состоянии находится заболевший?

— Полковник Илья Солев, — сообщил генерал. — Он ещё в португальском Синише, когда взошёл на борт, плохо себя почувствовал, мол, слабость, голова кружится. А сейчас у него жар, мечется в бреду. Белые лошади, на которых восседают совершенно голые, рыжеволосые девушки, летающие по небу корабли….

— Срочно проводите меня к больному! — прервала этот увлекательный рассказ Санька, в руках которой находился кожаный саквояж с лекарствами, и распорядилась — голосом, не терпящим возражений: — Генерал, не будем терять времени! Ведите!

— Слушаюсь! — шутливо вытянулся в струнку Ерик Шлиппенбах. — Почту за честь — лично сопровождать вас, Светлейшая княгиня! Позвольте — ваш саквояж…

Егор решил не мешать жене в её медицинских делах и завёл с племянником генерала разговор на английском языке:

— Не расскажите ли мне, любезный Фруде, о своей бригантине? От чего она так быстроходна?

— С огромным и искренним удовольствием! — суровое, словно бы высеченное из гранитной скалы лицо шведа расплылось в широкой улыбке. — Пройдёмте, сэр командор! Я буду вам не только рассказывать, но и показывать…

Они, не торопясь, шли вдоль правого борта, обходя артиллерийские ячейки, и шкипер Шлиппенбах, вдруг став очень разговорчивым, восторженно вещал, размахивая во все стороны руками:

— Моя «Кристина» может единовременно брать на борт до сорока пяти тонн разного груза. Длинная она у меня — сто пятнадцать футов,[11] а шириной — всегото двадцать семь. Имеется, как вы видите, всего две мачты: гротстеньга и фокмачта. Но для бригантины и двух мачт вполне достаточно: иначе она может ненароком и в небо улететь. Шутка, конечно…. В чём главная особенность моей красавицы? Конечно же, в её подводной, невидимой нам части. А именно, в очень тяжёлом фальшкиле, сработанном из первосортной шведской стали. Только благодаря этому хитрому приспособлению «Кристина» так неправдоподобна устойчива. Что, в свою очередь, позволяет ей даже в очень сильный ветер нести много парусов. Поэтому и обе мачты такие высокие, они поднимаются над палубой на добрые сто футов…

Минут через пять Фруде неожиданно прервал свой увлекательный рассказ, внимательно огляделся по сторонам, задумчиво и неуверенно потрогал свои короткие пшеничнорыжеватые усики, и обеспокоено объявил:

— Господин командор, похоже, приближается сильный шторм!

Погода определённо начала меняться, причём, не в самую лучшую сторону. Восточная четверть неба неожиданно наморщилась светлосерыми перьевыми облаками, за ними — на самом горизонте — появились иссинячерные бока грозовых туч. Ветра попрежнему не было, но стало както очень уж тихо, а в воздухе поселилась тоненько попискивающая тревога…

— Что же это? Откуда взялась такая духота? — Егор торопливо провёл рукой по лицу, смахивая крупные капли холодного пота, которых ещё минуту назад не было и в помине, тронул за рукав капитана «Кристины»: — Фруде, срочно проводите меня в каюту полковника Солева!

У лестницы, ведущей во внутренние помещения бригантины, нервно покуривал свою фарфоровую трубку Ерик Шлиппенбах:

— Княгиня Александра говорит, что дела у полковника совсем плохи…

«И курительную трубку генерал держит не поздешнему!», — продолжал упорствовать в своих подозрениях внутренний голос. — «Так товарищ Сталин — в художественных фильмах двадцатого века — её держал. Подозрительный тип — этот Ерик Шлиппенбах, так его растак…».

Егор, следуя подробным указаниям генерала, спустился по лестнице вниз, по узкому коридору прошёл направо, предварительно постучавшись, приоткрыл низенькую дверь и вошёл внутрь. В нос тут же ударил неприятный и тяжёлый аромат армейского госпиталя: пахло спёкшейся кровью, настоявшимся гноем и полной безысходностью.

В тесной каюте стояла узкая койка, привинченная к палубе, крохотный столик и два табурета. На бронзовом крюке, вбитом в деревянную стену, висел масляный светильник, разбрасывая вокруг себя тусклый, серожёлтый свет.

На кровати, чуть слышно постанывая, лежал Илья Солев. Его черноволосая голова безвольно моталась из стороны в сторону, глаза были плотно закрыты, восковобелое лицо, покрытое мелким бисером пота, несимпатично перекосилось на сторону — в волчьем оскале. По подбородку больного стекала тоненькая струйка крови — вперемешку с жёлтыми сгустками гноя.

Санька сидела на низком табурете и аккуратно капала из пузатой склянки в кружку с водой какуюто вязкую, светлозелёную жидкость. Покончив с этим важным делом, она подняла на Егора свои огромные, небесноголубые глаза и тихо проговорила:

— Похоже, Илье уже ничем не помочь. Умирает. Как в таких случаях говорил покойный доктор Карл Жабо: — «Кровь заржавела и понемногу закипает». Странно это всё. Такое впечатление, что полковник гниёт изнутри…

— Сашенька! — ласково позвал Егор. — Шторм надвигается, надо успеть до его начала вернуться на наш корабль…

— Как это — вернуться? — непонимающе нахмурилась Санька. — Ты что же, предлагаешь — бросить здесь умирающего Илью? Как тебе не стыдно предлагать мне такое?! Вот уж, не ожидала! Я ещё, называется, командор…

— Там, на «Короле», остались наши с тобой дети. Ты не забыла, часом, про это?

— Дети? — лицо жены стало растерянным и испуганным. — Петенька и Катя! Как я могла запамятовать? Но ведь — Илья умирает…. Может, ты уплывёшь к близняшкам, а я останусь здесь? Нет! — сама же и ужаснулась собственному предложению. — Нет, так тоже нельзя! Что же нам делать, Саша? Что — делать?

Ответить чтолибо Егор уже не успел: страшный удар бросил его прямо на койку, где лежал умирающий Солев. Впрочем, в каюте попадало всё и вся: Санька, табуреты, склянки с лекарствами, стоящие на столе. Даже масляный светильник сорвался со стены и упал на кровать рядом с Егором. Ещё через дветри секунды тесное помещение каюты начало заполняться едким дымом: это мгновенно вспыхнула льняная простынка, выполнявшая функции больничного полотенца — для обтирания потного лба больного…

«Вот и дождались: с неожиданного удара шквалистого ветра начался обещанный шторм!», — подумал Егор, набрасывая на пламя первое, что подвернулось под руку. А именно, кафтан Солева, которым полковник и был укрыт. Огонь, естественно, тут же потух, но потух и масляный светильник, в каюте стало темно — хоть глаз выколи.

Преодолевая сильную качку, Егор с трудом добрался до двери, распахнул её до упора, вставил специальный крючок в скобу, вбитую в стенку коридора именно на случай сильного шторма, чтобы дверь не мотало из стороны в сторону. В помещении стало гораздо светлее.

«Это, братец, временно. Просто ещё не успели прикрыть палубный люк», — тут же подсказал заботливый внутренний голос. — «Раз пришёл шторм, значит, и люк скоро закроют. Надо срочно разобраться со светильником…».

Стараясь не мешать жене, он взял в руки потухший масляный фонарь, с помощью кресала снова зажёг крохотный огонёк на кончике фитиля, бережливо прикрыл оранжевожёлтый язычок пламени стеклянным колпаком и накинул дужку светильника на бронзовый крюк.

— А он не свалится снова? — обеспокоено прокричала Санька, пристёгивая безвольное тело полковника к койке специальными кожаными ремнями.

Егор вытащил изза пояса пистолет, ловко разрядил, и, взявшись за ствол, двумя сильными ударами дополнительно загнул кончик крюка. После этого он соскочил на пол каюты, обхватил жену за плечи и, приблизив свои губы к её уху, сообщил:

— Саня, я наверх! Узнаю, что там и вернусь…

— Иди! — нетерпеливо отмахнулась Санька, лихорадочно пытаясь нащупать пульс на запястье Солева.

На палубе бригантины творилось нечто невообразимое. Буквально со всех сторон страшно и безостановочно выло, гремело и ухало. Ветер крепко — на добрые шестьсемь секунд — прижал его тело к палубе, которая была очень мокрой и скользкой от многочисленных вееров морской воды, регулярно перелетавших через корму. Наверху, как показалось над самой головой, сверкнула яркая, беложёлтая молния, ещё через пятьшесть секунд по ушам больно ударил неожиданногромкий раскат грома.

Ветер решил коварно переменить тактику: он неожиданно приподнял человеческое тело над палубой и сильно бросил его вперёд…

Егор, влекомый вперёд взбесившимся воздушным потоком, смог остановиться, только крепко обхватив обеими руками мачту, в ту же секунду почувствовав, что рядом с ним мачту обнимают ещё чьито сильные руки.

— Это я, Фруде Шлиппенбах! — прокричал ему в ухо невидимый сосед. — У штурвала стоять совершенно невозможно, сдувает…. Пришлось его заклинить намертво…. Теперь идём прямо по ветру…. Больше ничего сделать нельзя…. Такой сильный шторм…. Настоящий тропический ураган…

Гдето рядом прозвучал резкий хлопок, словно бы какойто неведомый великан выстрелил из своего великанского пистолета.

— Бомкливер разорвало! — пояснил капитан «Кристины». — Он был последним…. До этого уже лопнули все стакселя и топселя…. Хорошо ещё, что мы захватили с собой комплект запасных парусов…

— Что с остальными кораблями? — перекрикивая вой ветра, спросил Егор, задирая голову вверх: там, в обрывках различных снастей и канатов, бешено приплясывали на ветру только какието жалкие лохмотья и длинные светлые ленты, бывшие когдато надёжными корабельными парусами. Только фамильный флаг князей Меньшиковых — с чёрной златоглазой кошкой на розовоалом фоне — продолжал гордо реять, надменно презирая все ураганы этого бренного и безумного мира…

— Не знаю…, — честно ответил Фруде. — К корме не пробиться…. Но, думаю, все они давно уже отстали…. Только многометровые волны — за кормой…

Ветер не стихал ни на минуту, «Кристина», мелко дрожа всем корпусом, неудержимо неслась вперёд. Куда? По словам Фруде получалось, что большей частью на запад, но иногда, когда ветер ненадолго менялся, то и на югозапад.

Изредка бригантина, подпрыгивая на волнах, отрывалась своим днищем от водной поверхности. Тогда в животе — на краткий миг — ощущался ледяной холод, а в голове поселялись серьёзные сомнения: — «Вдруг, шведский шкипер тогда вовсе и не шутил, и этот корабль действительно умеет летать?».

Время текло вязко и медленно, как хмельная блевотина по стене деревянной избы — в очень морозную и безветренную погоду. День, ночь, день, ночь…

Илья Солев умер ещё в самом начале урагана, видимо сильно ударившись головой об угол стены — после первого же серьёзного порыва ветра. Так что тогда Санька пристёгивала кожаными ремнями к койке уже безнадёжного мертвеца. Он там, на корабельной койке и оставался, пристёгнутый ремнями. Во время такого сильнейшего природного катаклизма даже сбросить за борт мёртвое тело не представлялось возможным…

Санька, Санечка, Сашенька, Сашенция…. Смотреть на неё было откровенно страшно: от нервных переживаний она сильно похудела, подурнела, огромные глаза потухли и ввалились, даже волосы — раньше густые и пышные — както сразу потускнели, свалявшись в несимпатичные старушечьи лохмы…

Егор, тихонько скрипя зубами, безвольно наблюдал, как его жена, сидя на полу в дальнем углу каюткомпании, часами раскачивается из стороны в сторону, повторяя — как безнадёжно заезженная грампластинка — одно и тоже:

— Петенька, Катенька, где же вы? Живые ли? Сперва Шурочка пропал. Теперь вот — вы…. За что мне это всё? За — что??? Петенька, Катенька…

Время от времени Егор садился рядом, крепко обнимал жену за плечи, пытаясь успокоить, шептал ей в ухо всякие нежные глупости, понимая, что все его усилия бесполезны и бессмысленны. Он уговаривал Саньку съесть хоть чтонибудь, только она всегда отказывалась наотрез. Хорошо ещё, что воду глотала иногда…. С ума можно было сойти от всего этого. Но Егорто точно знал, что он не сойдёт. Никогда и ни за что. А вот с Санькой определённо творилось чтото неладное…

В один из редких моментов, когда мысли жены ненадолго ушли чуть в сторону от детей, затерявшихся гдето в бесконечных просторах Атлантического океана, она неожиданно поделилась с Егором своими подозрениями:

— Знаешь, Саша, мне кажется, что Солев не сам умер. То есть, я хочу сказать, что не от удара головой об угол стены…

— А от чего?

— Я думаю, что его ещё в Синише отравили. Может быть, Наоми…

— Саня!

— Что — Саня? Я уже двадцать шесть лет — Саня! Помнишь, как Илья в Синише ругался с японкой?

— Ну, помню.

— Вот тебе — и ну! — неожиданно разозлилась супруга. — У Наоми тогда — от злости — в глазах даже сверкали ультрамариновые искры…. Ох, неспроста это! А ведь она осталась на «Александре» с нашими детьми…. Саша! Пообещай мне, что сразу, как только мы вернёмся на фрегат, ты обыщешь эту подозрительную японку!

— Обыщу, конечно же, — вяло пожал плечами Егор. — А раньше ты говорила, мол, Наомисан хорошая и славная…

— Претворялась, наверное, гадина! — отпарировала Санька, но тут же, вспомнив о неизвестной судьбе близняшек, снова завела свою бесконечную пластинку: — Петенька, Катенька, где вы сейчас? Живые ли? Сперва вот Шурочка пропал…

«Какие же вы, Меньшиковы, недоверчивые и подозрительные ребята!», — искренне удивился внутренний голос. — «Ну, ты, братец, ещё ладно. Начитался в своём двадцать первом веке заумных и гадких детективных романов, вот тебе в голову и лезет всякая глупость. Но, Санькато? У неё, откуда, спрашивается, взялась эта нездоровая подозрительность? Ладно, давай вместе рассуждать. Предположим, но только на минутку, что Сашенция полностью права, и именно наша нетипичная японка отправила Илью Солева на тот свет. А, что такого? Японка, какникак! Только вот зачем? Не знаю…. Бред полный! А вот семейство Солевых…. Старшего брата какието непонятные гады зарезали в крохотном немецком городке. Младшего беглые стрельцы запытали — до самой смерти — в прибалтийских жёлтых дюнах. Теперь вот пришла очередь среднего…. Да, в откровенно недобрый час все они повстречались с тобой, братец! Надо бы узнать: может в России у них старикиродители остались. Если что, то и помочь надо будет чемнибудь. Деньгами, например…».

Он проснулся с чётким пониманием, что чтото ни так. Проснулся, и после этого ещё целую минуту пролежал с закрытыми глазами, насторожённо и старательно прислушиваясь к своим ощущениям.

«Да, чёрт меня побери, просто непривычно тихо вокруг!», — первым прозрел сообразительный внутренний голос. — «И качки почти не ощущается…. Подъём, братец! Подъём! Форверст! Закончился, наконецтаки, штормяга…».

Егор проворно вскочил на ноги, оглянулся вокруг. Полутёмное помещение каюткомпании «Кристины», тусклый свет двух масляных фонарей, развешанных на противоположных стенах. В самом дальнем углу, всё также сидя на полу и уткнувшись лицом в свои колени, крепко спала Санька. На соседних койках мирно похрапывали Ерик Шлиппенбах и рыжебородый помощник капитана бригантины, чью длинную шведскую фамилию Егор так и не запомнил.

На палубе его встретили беззаботные и ласковые солнечные лучи, тёплый ветерок нежно коснулся давно небритых щёк. Синее безоблачное небо, незнакомые запахи и ароматы…

Егор по короткой лесенке вбежал на капитанский помост, кивнув головой стоящему у корабельного штурвала Фруде Шлиппенбаху. Но спрашивать ничего не стал, а просто вытащил изза голенища сапога подзорную трубу и жадно приник глазом к окуляру, напряжённо всматриваясь в светлосиреневые морские дали. Рука плавно перемещала оптический прибор, а невыдержанный внутренний голос, потрясённый увиденным, разразился целым потоком удивлённых междометий.

С правого борта хорошо просматривался длинный, неправдоподобно яркоизумрудный берег.

— Где мы сейчас находимся, шкипер? — хрипло и чуть взволнованно спросил Егор.

— Я думаю, что справа по борту от нас расположен один из карибских островов, — невозмутимо предположил швед. — Точнее сказать пока не могу.

— Карибский остров? — недоверчиво переспросил Егор. — Вы, капитан, не ошибаетесь? Както всё это, эээ…, неожиданно и быстро…

Фруде флегматично пожал своими широкими плечами и, скупо улыбнувшись, торжественно и чуть напыщенно объявил:

— Получается, сэр Александэр, что наша с вами «Кристина» уже вошла в полноценную легенду! Я слышал, что некоторые знаменитые капитаны пересекали Атлантический океан за двадцать, и даже — за восемнадцать суток. Но, чтобы всего за тринадцать? Сам никогда не поверил бы! Впрочем, нам всё это время помогал попутный ветер…. Да, что там, попутный шторм…. Да, что там, попутный тропический ураган! Ну, и госпожа Удача, понятное дело. Куда же без неё? Только если прямиком — на городское заброшенное кладбище…

Ещё немного полюбовавшись через хитрую бельгийскую оптику на изумруднозелёный берег острова, Егор поинтересовался:

— Капитан, а куда мы сейчас направляемся?

— В любом случае — на юг. К назначенному адмиралом Лаудрупом месту сбора, к Маракайбо. Одно только плохо: ветер стихает. Как бы не установился полный штиль…

Сзади послышался негромкий шорох — от соприкосновения подола длинного дамского платья с грубыми досками корабельной палубы — и Санькин звонкий голос взволнованно и слегка напряжённо спросил:

— Милый капитан Шлиппенбах, а другие наши корабли…. Они, они…. Они намного отстают от нас?

— Думаю, что суток на трое, не меньше, — надувшись огромным мыльным пузырём, важно известил швед. — Куда им, жалким тихоходам, угнаться за моей, извините, за нашей легендарной «Кристиной»?

— Следовательно, они…, не утонули?

— Конечно же, нет, дорогая княгиня! Это полностью исключается! С такимито опытными капитанами? Да, ну, не смешите меня, право…

Егор обернулся, и Санька — чумазая, бледная и растрёпанная — незамедлительно, совершенно не стесняясь Фруде, с громким и восторженным визгом бросилась ему на шею, жарко зашептала в ухо:

— Саша, прикажи, чтобы корабельный повар срочно нагрел воды, да побольше, да погорячее. Мне же надо срочно помыться! А потом пусть обед подают. Я проголодалась — как десять тысяч тамбовских волчиц…

А уже на самом закате они похоронили — согласно морскому обычаю — русского полковника Илью Солева.

Егор сперва сомневался: может, стоит пристать к острову и придать тело усопшего земле? Но Ерик Шлиппенбах, закостенелый дремучий романтик, всё же уговорил, мол: — «Быть похороненным в ласковых и тёплых, изумруднозелёных водах знаменитого и легендарного Карибского моря — очень благородная участь, о которой остаётся только мечтать понимающему человеку…».

Шведские матросы, непроизвольно воротя носы в сторону, завернули мёртвое тело Солева в старую, тёмнобежевую парусину, наспех зашили её суровыми нитками, предварительно положив в ноги покойному тяжёлое чугунное ядро.

Егор за все шестнадцать лет своего пребывания в России семнадцатого и восемнадцатого веков так толком и не выучил ни одного церковного текста, поэтому православную заупокойную молитву над умершим соратником прочитала Сашенция. Потом Ерик Шлиппенбах разразился длинной и торжественной речью, наполненной вычурными фразами о «благородных рыцарях, героически павших на бранном поле», о «завидной участи», и о «сагах и балладах, которые, непременно, ещё будут распевать на площадях европейских городов юные менестрели — в лихо заломленных на бок малиновых беретах…».

А потом они — совместными усилиями — перевалили мёртвое тело, зашитое в старую парусину, за борт. Раздался громкий «бульк». Вот и всё, и ничего не хотелось больше говорить….

Глава пятая

Тайная Вечеря

— Каждому человеку да воздастся по делам его! И за все в целом, и за каждое дело в отдельности, — убедительно вещал важный и проникновенный голос. — Подлость — рано или поздно — будет отомщена. Доблесть же награждена — всенепременно и по достоинству….

Пожилой седовласый мужчина, сидящий за рулём автомобиля, неодобрительно усмехнулся и резко нажал на нужную кнопку магнитолы, переключаясь на другую волну.

Когдато седовласого мужчину звали Сергеем Николаевичем, но последние пятнадцать лет все обращались к нему не иначе, как — «господин Координатор». Причём на разных языках этой планеты, потому что секретная служба «SV», которую он имел честь возглавлять, была международной.

Конечно же, он единолично возглавлял службу в её текущей деятельности, и под его непосредственным началом находилось несколько тысяч сотрудников. Причём, некоторые из них усердно трудились и за пределами нашей Солнечной системы, а отдельные индивидуумы — даже в далёком и загадочном Прошлом. Но это — только в текущей и повседневной деятельности. В глобальном же, так сказать, масштабе, а также в разрезе стратегического планирования, служба подчинялась Высшему совету, который — время от времени — серьёзно напоминал о себе, неожиданно вызывая на начальственный ковёр и устраивая очередную показательную головомойку. Иногда высокие претензии были сугубо по делу, но чаще всего — просто так, из принципа, мол, для того и зубастая щука, чтобы ленивый и упитанный карась не дремал…

Сергей Николаевич аккуратно припарковал свой неприметный служебный автомобиль на уютной стоянке, расположившийся возле неприметного двухэтажного особняка под тёмнокрасной черепичной крышей, местами увитой густым, тёмнозелёным плющом. Впрочем, в этом тишайшем пригороде города Лондона все двухэтажные и трёхэтажные строения были сугубо неприметными, с крышами, местами увитыми густым, тёмнозелёным плющом…

Неяркое жёлтое солнце уже наполовину скрылось за линией горизонта, над пригородом столицы туманного Альбиона медленно, но верно опускался тёмносерый, почти бесцветный вечер.

«Ерунда какаято!», — внутренне поморщился Координатор. — «Во всех других местах нашей прекрасной планеты поздние вечера совсем другие, цветные: нежносиреневые, светлофиолетовые, тёмносиние…. И только в Лондоне они такие — никакие, бездарносерые…. Да, Высший совет — в своём репертуаре, мало того что в Англию пришлось тащиться, так ещё и на ночь глядя пригласили, умники хреновы…. Что за нездоровая манера такая — все важные вопросы рассматривать поздней ночью? Прямо не рядовое совещание, а какаято Тайная Вечеря…».

Он вылез из автомобиля, аккуратно захлопнул дверцу, педантично — как и всегда — поставил машину на сигнализацию, хотя это было совершено излишним: служба умела действенно и надёжно обеспечивать безопасность всех своих сотрудников. В бытовом понимании, естественно, в мирное время, так сказать…

Но Сергей Николаевич не склонен был менять своих привычек и принципов, приобретённых ещё в далёкой юности. Главный принцип у него был такой: никогда и ничего не менять в своей жизни — в плане разных глупых мелочей. Мол, жизнь человеческая так коротка, что не стоит забивать себе голову разной ерундой. Вот он по этому поводу уже долгие годы пил один и тот же сорт чая, курил одни и те же сигареты, любил одну и туже женщину, а свою машину всегда ставил на сигнализацию….

Координатор, предъявив неприметному охраннику пластиковый пропуск, уверенно вошёл в просторный холл особняка, по старинной лестнице поднялся на второй этаж и легко прикоснулся указательным пальцем к неприметной кнопке, выступавшей из стены на десятые доли миллиметра. Послышался тихий шорох, через пятьшесть секунд часть светлозелёной стены совершенно бесшумно отошла в сторону.

Сергей Николаевич зашёл в лифт и уверенно надавил на самую нижнюю яркокрасную клавишу, на которой красовалась белая цифра семь, отдалённо напоминающая силуэт лебедя.

«Похоже, сегодня намечается очень серьёзный разговор», — подумал Координатор. — «Давненько уже Высший совет не забирался под поверхность матушкиземли так глубоко…».

В просторном кабинете, обставленном под среднестатистический европейский офис, было светло и уютно — от светлозелёноватого света, льющегося, как казалось, прямо из потолка. А ещё в правом углу помещения бесконечно нежно и успокаивающе потрескивал самый настоящий камин.

Почти по самому центру комнаты размещался длинный прямоугольный стол, по одну сторону которого и восседал — на стандартных офисных стульях — Высший совет суперсекретной международной службы «SV».

Совет как совет, важный, значимый, и даже гдето демократичный. В том смысле, что по своему составу — без признаков различных дискриминаций: возрастных, половых, расовых, сословных. Короче говоря, всё было — как и всегда в службе — по высшему разряду.

По середине разместился Председатель совета — мистер Грин, упитанный дядечка среднего возраста. Естественно, данное имя являлось всего лишь рабочим псевдонимом, а среди сотрудников службы давно уже ходили упорные слухи, что этот добродушный толстячок происходил из могущественного семейства Рокфеллеров, которое, как это достоверно известно, состоит в самом близком родстве с дикими и кровожадными волками…

Справа от Председателя сидела его заместительница — Айна Афанасьевна Сизых, девяностопятилетняя старушка, чукчанка по национальности. Впрочем, глаза у бабули, которая являлась потомственной шаманкой в пятом поколении, были молодыми, абсолютно чёрными, смышлеными и беспокойными.

Последним в этой начальственной троице был вьетнамец Ли Хо, совсем ещё молодой парнишка, только два месяца назад перешагнувший за тридцатилетний рубеж. Ли был очень сильным экстрасенсом, доктором математических наук и в службе «SV» выполнял функции главного аналитика.

— Присаживайтесь, дорогой Координатор, присаживайся! — на ярковыраженном американском диалекте английского языка предложил мистер Грин. — Предлагаю не тратить времени на приветственные ритуалы и вежливые разговоры о погоде. Мы же люди свои, не так ли?

— Как скажете, сэр! — покладисто кивнул головой Сергей Николаевич, располагаясь на стандартном офисном стуле. — Готов, уважаемые господа и дамы, ответить на любые ваши вопросы.

— Расскажите нам об операции «Двойник Светлейшего»,[12] — негромко попросила Айна Афанасьевна.

— Но, позвольте, существуют же мои подробные ежемесячные отчёты….

— Отчёты — отчётами, а вы нам ещё раз расскажите, — бесцеремонно заявил Ли Хо. — Укрупнёно, так сказать, единой картинкой. Не торопитесь, сосредоточьтесь. Нам очень важно, чтобы ваш рассказ был цельным, позволяющим сделать однозначные выводы. Такие выводы, на основании которых можно будет оперативно принять эффективные решения…

Координатор дисциплинированно сосредоточился и, минуты две задумчиво помассировав свой мясистый нос, приступил к освещению заданной темы.

— Некоторое время назад к нам по агентурным каналам поступила важная информация, что «умники» из созвездия Водолея готовятся к проведению эксперимента по активному вмешательству в Прошлое нашей планеты. Видимо, обычные эксперименты им наскучили…

— Какие последние значимые «подарки» пришли к нам от Водолея? — небрежно поинтересовался Ли Хо.

— Самые глобальные «презенты» — это двигатель внутреннего сгорания, нейтронная бомба и Интернет, — задумчиво нахмурился мистер Грин. — А из последних «людских» я отмечу Григория Распутина, Че Гевару и Билла Гейса. Вы удовлетворены, дорогой мой Ли? Вот и отлично. Продолжайте, мистер Координатор, продолжайте! Только без излишней детализации…

— Итак, поступила агентурная информация, что готовится эксперимент по активному вмешательству в Прошлое нашей планеты. Конкретно, планировалось убить русского царя Петра Первого — в самом начале его царствования, когда дворянская петровская элита ещё окончательно не сформировалась. Мы уже тогда, конечно же, знали, что любое значимое вмешательство в Прошлое каждого конкретного мира — не оказывает никакого воздействия на Настоящее и Будущее этого же мира. Просто в данном случае рождается мир новый, параллельный, развивающийся самостоятельно…. Но ведь существует теория, согласно которой у каждого первоначального мира наличествует определённая «ёмкость». То есть, когда количество параллельных миров становится критичным, то происходит взрыв, и на месте всех этих миров образуется Чёрная Дыра…. Какова «ёмкость» у нашего земного мира? Какое количество параллельных миров является критичным для нашей планеты? Три, четыре, сто, тысяча? К большому сожалению, это можно установить только экспериментальным путём…. Так что, согласно вашему же решению, господа Высший совет, служба делала и делает всё от неё зависящее, чтобы параллельные миры вовсе не возникали. В большинстве случаев у нас получается…. Итак, летом 2009 года мы направили «на место» царского денщика Алексашки Меньшикова военного телохранителя — со строгим заданием: бдительно и тщательно охранять царя Петра. Если говорить честно, то опытность Егора Леонова, посланного нами в Прошлое, оставляла желать лучшего. Два года срочной службы, плюсом — два года по контракту, маловато, конечно же. Но выбора у нас не было. Другие прямые потомки Александра Даниловича и этими навыками не обладали, а время поджимало…. При переносе нашего агента в Прошлое тогда был задействован принцип генного «замещения»: Егор Леонов отправился в 1687 год, а его далёкий пращур А.Д. Меньшиков — в 2009 год. Настоящий Алексашка, кстати говоря, потом прошёл соответствующий обучающий курс, и на сегодняшний день является действующим сотрудником нашей службы.

— Есть ли у Александра Даниловича Меньшикова, проживающего в Настоящем, дети? — заинтересованно спросила Айна Афанасьевна.

— К сожалению, нет. Тщательный медицинский осмотр констатировал, что данный субъект окончательно и бесповоротно бездетен. Академик Адольф Смит высказал смелое предположение, что у людей, отправленных в Прошлое, детородная функция сохраняется в первоначальном виде, а вот у тех, кто рождён в Прошлом и был перенесён к нам в Настоящее, полностью утрачивается…. Этот так важно?

— Нет, не особенно, — скупо улыбнулся Грин. — Продолжайте ваш доклад, господин Координатор.

— Итак, с Егором Петровичем Леоновым был заключён стандартный пятилетний контракт, по завершению которого, в 1692 году его должен был «заменить» другой прямой потомок А. Д. Меньшикова, прошедший необходимую подготовку. Истины ради, отмечу, что эти пять лет Егор Леонов скрупулёзно и последовательно соблюдал все пункты контракта: организовал крепкую охранную структуру, предотвратил несколько реальных покушений на царя Петра. Даже сотрудников своей охранной структуры он обучил всяким приёмам из арсенала восточных единоборств…. Но потом произошла досадная техническая накладка и в 1692 году обратного «замещения» не последовало. Егор, скорее всего, обиделся и заподозрил, что его обманули…. Канала связи с ним у нас не было, так вот получилось. Короче говоря, агент вышел изпод контроля, ход Истории изменился…. Наши приборы однозначно зафиксировали, что уже в 1693 году образовался новый параллельный мир, развивающийся по своим законам…. Что ж, виновные в этом «проколе» понесли заслуженное наказание, были сделаны соответствующие выводы, написаны новые строгие инструкции и циркуляры…

— Что же было потом? — неприятно усмехнулся Ли Хо, который наверняка прекрасно знал продолжение этой истории.

«Вот же — вредный и узкоглазый сукин сын! Издевается ещё…», — от души возмутился про себя Сергей Николаевич, а вслух ответил совершенно спокойно и внешне невозмутимо:

— Мы хотели оставить Егора Петровича в покое. Зачем, спрашивается, вытаскивать его в Настоящее, если параллельный мир всё равно уже образовался? Тратить при этом значительные финансы, людские ресурсы…. А потом неожиданно пришло письменное указание от Высшего совета, подписанное лично господином Ли Хо, согласно которому Егора Петровича Леонова, всё же, было необходимо вернуть в Настоящее. Что же, приказы для того и существуют, чтобы их старательно выполнять…. В самый конец семнадцатого века был направлен наш опытный агент Алькашар, «заменённый» на его прямого пращурабербера. Но господин Леонов наотрез отказался возвращаться в Настоящее…

— Почему он отказался? — поинтересовалась Айна Афанасьевна, которая только совсем недавно вернулась из длительной командировки. — Насколько я помню, контракт у Леонова был более чем выгодный: двадцать миллионов Евро, плюсом — личный остров в Карибском море.

— Не всё так просто, — криво усмехнулся Сергей Николаевич. — Егор в нашем двадцать первом веке был круглым сиротой, невеста вышла замуж за другого, друзей у него было очень мало, в основном — приятели. А в семнадцатом веке у него наличествовала горячо любимая жена Александра и трое не менее горячо любимых детишек. Кроме того, он, в смысле — Александр Меньшиков, был на тот момент одним из богатейших людей России, владел целой кучей деревушек с крепостными крестьянами. Так что двадцать миллионов Евро для Егора являлись сущей мелочью. Опять же — власть, почти ничем неограниченная…. Власть, она очень хитрая штуковина, к ней быстро привыкаешь и подсаживаешься — ну, как на сильнодействующий наркотик. В конечном итоге — по приказу господина Леонова — наш агент Алькашар был помещён в далёкий уральский острог, а ещё через несколько лет безжалостно казнён…. Но, как я уже говорил, приказ есть приказ. Следующая возможность послать в Прошлое своего человека представилась нам только в 1703 году — по исчислению параллельного мира…

— А подтвердилась ли известная версия, что в Прошлом — для посланного туда человека — время течёт быстрее? — невежливо перебил Координатора беспардонный вьетнамец.

Сергей Николаевич утвердительно прикрыл глаза:

— Абсолютно так! Примерно в двенадцать раз, как и при других посещениях Прошлого. Вы же знаете, уважаемые, что несколько раз в году во Временном пространстве открываются «окошки», позволяющие на краткие мгновения заглядывать в нужные временные периоды — как в первоначальный мир, так и в его параллельные аналоги. Егор Леонов находится в Прошлом — на данный момент — уже почти восемнадцать лет, в Настоящем же прошло только полтора года. Механизм этого явления ещё толком не изучен…. Я удовлетворил ваше любопытство, мистер Хо? Могу продолжать? Спасибо большое! Итак, в 1703 год мною был послан надёжный сотрудник. Извините, имени назвать не могу, плоха примета. Вам это всё равно ничего не даст, а примета может и сработать…. Агент сейчас находится рядом с господином Леоновым и готовит операцию по его переносу в Настоящее.

Мистер Грин смущённо покашлял в кулак и спросил:

— А где сейчас находится наш Егор Петрович? Чем занимается? Какие у него планы на будущее? Извините, я ещё не просматривал ваш последний отчёт…

Сергей Николаевич укоризненно покачал головой:

— Нехорошо, мистер Грин, очень нехорошо! Это у нас — с момента написания мной предпоследнего отчёта — прошло только полтора месяц, а там, у Егора, промчалось полтора года, которые и выпали из вашего поля зрения…. Ладно, слушайте. В начале лета 1703 года ЛеоновМеньшиков неожиданно попал в опалу к царю Петру, был лишён всех званий, наград, титулов и денег, объявлен государственным преступником и вынужден был навсегда покинуть Россию — вместе со своей женой и детьми, в сопровождении нескольких верных друзей…. Изза чего Егор оказался в опале? Причина всё та же: его природное упрямство и своеволие, нежелание дисциплинированно и не рассуждая выполнять приказы вышестоящих персон. А Пётр Алексеевич Романов совсем не тот человек, с которым можно так шутить. Сразу же были забыты все прежние заслуги Алексашки, гнев царя был настолько силён, что дело даже могло завершиться суровой казнью. Так что в настоящий момент наш ЕгорАлексашка направляется к западному побережью полуострова Аляски…

— Зачем — на Аляску? — искренне удивилась старушка Айна, тут же засмущалась и сочла нужным объяснить: — Извините, но эта моя командировка. Из ваших отчётов я ознакомилась только с тремя первыми…

— На Аляску экспедиция Егора следует сугубо с целью поправить финансовую ситуацию, а именно, вдоволь намыть золотосодержащего песка. Наш герой в своём детстве и в ранней юности был романтически настроенным молодым человеком, зачитывался произведениями Джека Лондона — до полной потери ощущения реальности…. Видите ли, сто пудов золотоносного песка Леонов должен внести в русскую казну, похожее количество — в шведскую. И ему самому золото пригодиться. Он, видите ли, подумывает основать — на землях, которые приглянутся ему в этом путешествии — собственное государство….

Неожиданно мистер Грин вскинул вверх руку, призывая всех к тишине.

Председатель Высшего совета заговорил только минут через пятьшесть, неуклюже прикрывая ладонью свои бесконечно усталые глаза:

— Что ж, Егор Петрович Леонов — действительно занятная личность. И во многих отношениях — достойный человек. Именно поэтому его и надо незамедлительно вернуть из Прошлого сюда. Он нам нужен здесь…. Если у вашего агента, мистер Координатор, и на этот раз ничего не получится, то нам придётся для этой цели задействовать Капсулу…

Сергей Николаевич был поражён: Капсулой в службе «SV» традиционно называли агрегат, который в фантастических романах неизменно именовался «Машиной Времени». С помощью этого приспособления можно было действительно переместиться в Прошлое первоначального или одного из параллельных миров (Будущее же оставалось попрежнему недоступным), и даже, забрав некий груз, имеющий строгие ограничения по весу, вернуться обратно.

Только вот использовали Капсулу на практике всегото один раз: в самом начале двадцать первого века, чтобы доставить из 1945 года секретные документы Третьего Рейха, которые всё равно должны были сгореть дотла в берлинских майских пожарах. Очень уж дорогим оказалось «топливо», на котором Машина Времени работал. Ну, очень дорогим — даже для семейства Рокфеллеров.… Оно и понятно, серьёзные горнопроходческие работы на обратной стороне Луны — дело, по определению, не дешёвое…

И, вдруг, выясняется, что ради того, чтобы вытащить из Прошлого ничем непримечательного — по большому счёту — человека, служба готова истратить огромные деньжищи. Ничем непримечательного? Ну, да, ничем…. Подумаешь, не в меру упрямый военный телохранитель! У него даже высшего образования нет!

— Я могу поинтересоваться, почему возникла такая необходимость? — хмуро спросил Координатор. — Както это всё немного странно…

Теперь уже Председатель о чёмто крепко задумался, неуверенно переглядываясь с другими членами Высшего совета.

— Что ж, слегка приоткрою перед вами карты, — недовольно поморщился мистер Грин. — Только при одном условии, дорогой Координатор.

Пилотировать Капсулу в восемнадцатый век, если возникнет такая необходимость, будете вы лично. Согласны? Хорошо…. Сколько всего человек было перемещено нашей службой в Прошлое?

— Шестнадцать! — чётко ответил Сергей Николаевич.

— Сколько из них вернулось назад?

— Вы же знаете, что ни одного. Хотя, говорят, что у наших конкурентов были определённые успехи. Но это только слухи…

— Каковы судьбы наших, я подчёркиваю, наших агентов?

— Все, кроме Егора Леонова, погибли. Ктото продержался всего несколько дней, ктото — несколько лет.

Мистер Грин осторожно побарабанил подушечками пальцев по столешнице офисного стола и подытожил:

— Следовательно, ваш господин Леонов — личность неординарная, заслуживающая уважения и самого пристального внимания. И, главное: нас очень интересуют его отпрыски. Те, которые родятся от него — по возвращению в Настоящее…. Всё тот же заслуженный академик Адольф Смит уверяет, что у этих детей могут быть самые невероятные способности. Практически речь идёт о создании новой человеческой расы…. Может быть…. Всему виной именно эти временные казусы: вашему ЛеоновуМеньшикову сейчас уже за сорок, а когда он вернётся в Настоящее, ему будет только двадцать шесть лет. Кстати, наш аналитик, господин Ли Хо, уже подобрал для драгоценного Егора Петровича его вторую «половинку». То есть, женщину, призванную родить эти самых детишек, которые будут наделены упомянутыми выше невероятными способностями. Очень интересный и нестандартный вариант, знаете ли…. Так что, уважаемый господин Координатор, готовьтесь! Старт Капсулы состоится уже через полторадва месяца, когда с Луны доставят должное количество «топлива». Если, конечно, у вашего агента ничего не получится…. Кстати, уважаемая Айна Афанасьевна, вы же ещё не утратили, эээ…, влияния на некоторых интересующих нас молодых и симпатичных особ? Хорошо, мы с вами потом побеседуем отдельно, с глазу на глаз…

Глава шестая

Что у пьяного на языке…

Через две недели все суда эскадры встретились в бухте португальского городка Маракайбо, причём «Кристина» пришла последней.

— Нас ураганом очень сильно отнесло на север, — смущённо оправдывался Фруде Шлиппенбах. — Пришлось возвращаться на добрую тысячу миль, вот и припозднились немного…

Егор и Санька тут же на шлюпке перебрались на «Король» и с радостью убедились, что с детьми ничего страшного не произошло.

— За нами тётенька Наоми очень хорошо присматривала! — подетски серьёзно пояснила Лиза Бровкина.

— Присматривала, старалась, господин и госпожа! — покорно сложив руки у груди, кланяясь и мило улыбаясь, подтвердила японка.

Санька многозначительно посмотрела на Егора, медленно перевела свой взгляд на детей, на берег, на Наоми. Потом снова уставилась на мужа и чуть заметно подмигнула.

«Ага, надо детей, первым делом, доставить на берег. Пусть походят по твёрдой земле!», — смекнул сообразительный внутренний голос. — «А наша Александра Ивановна в это время сообщит Наомисан о безвременной кончине её обожаемого жениха…».

Егор пошептался с Лаудрупом, через пять минут на передней мачте «Короля» были подняты соответствующие сигналы, назначающие общее совещание на берегу.

Петька и Катенька, узнав, что их любимая мама, с которой они не виделись столько времени, остаётся на борту брига, тут же надулись.

— Я очень скоро подъеду, любимые! — со слезами на глазах заверила их Сашенция. — Сделаю одно очень важное дело, и подъеду! Ну, правда, мне очень надо! Не обижайтесь, родные мои, ради Бога! Вот и тётя Наоми остаётся со мной…

На берегу, поручив детей заботам Гертруды Лаудруп (и русских солдат во главе с сержантом Дмитрием Васильевым), Егор собрал капитанов кораблей вокруг себя и поинтересовался:

— Что у вас, господа? Как пережили ураган? Вижу, что на плаву. Но, похоже, у «Александра» не хватает одной мачты?

— Так точно, господин командор! — виноватым голосом доложил Емельян Тихий. — Задняя мачта сломалась у самого основания, одного матроса убило насмерть, второго — покалечило…. Мы на их места определили двух новеньких — из ваших крепостных. Ничего, обучаются…. Эээ, извините, что без вашего разрешения….

— Ты всё правильно сделал, шкипер! — успокоил Егор. — А что у нас на «Орле»? — вопросительно посмотрел на Ганса Шлиппенбаха.

— Всё нормально, сэр командор! Только вот небольшая течь открылась по левому борту. Но, ничего страшного. Сейчас законопатим, смолу разогреем…

Егор выжидательно взглянул на Лаудрупа, тот в ответ только досадливо махнул рукой и печально вздохнул, мол: — «Лучше не спрашивай, командор! Столько всего неприятного, что и не перечислить. «Король», он же старенький…».

— Что же, господа, всё не так уж и плохо! — резюмировал Егор. — Потери минимальные, ни одно судно не пошло ко дну…. Приступайте к ремонтным работам!

Санька — непривычно тихая и какаято смущённая — прибыла на берег только часа через полтора. Пообщавшись немного с детьми, она взяла Егора за рукав камзола, отвела в сторону и проговорила, пряча глаза:

— Знаешь, Саша, я, наверно, ошибалась — в отношении Наоми…. Когда я рассказала про Илью, она стала белее простыни и застыла на месте — словно соляной столб. Постояла так с минуту, и упала в обморок. Весь затылок разбила себе…

— Продолжай, дорогая! — подбодрил жену Егор.

— Мы с Николаем Савичем перенесли японку в каюткомпанию, уложили на диван, я ей перевязала голову…. Оставила при Наоми Уховастаршего, а сама прошла в её каюту и всё тщательно — как ты учил в своё время — обыскала. Настойчиво и вдумчиво…. Два деревянных сундучка и одна кожаная сумка. Ничего интересного не нашла. Несколько кимоно, нижнее бельё, две пары деревянных сандалий, носовые платки, белые носки, ниткииголки, маленькие ножницы, баночки и скляночки — с безобидным содержанием. Какаято мазь, сильно пахнущая морскими водорослями, косметические белила, восточные специи…. Совершенно ничего необычного! Даже немного обидно. И — очень стыдно…

— А как сама девушка?

— Уже нормально. Пришла в себя, я ей дала успокоительных капель, бокал вина. Сейчас она уснула, Савич за ней присматривает…

В рваные, покрытые многочисленными заплатами паруса дул лёгкий северовосточный ветер. Эскадра медленно, с трудом преодолевая встречное течение, входила в широкий залив. Узкие волны за кормой «Короля», шедшего первым, неторопливо разбегались к далёким берегам, едва различимым в утреннем сиреневорозоватом тумане. Волны были странными, серебристыми и очень ленивыми.

— Устье Рио де ла Платы, что в переводе с испанского языка означает — «Серебряная река»! — торжественно объявил Лаудруп. — Знающие и опытные люди утверждают, что шире этой реки — в месте её впадения в Атлантический океан — нет во всём мире…

Егор, уже неоднократно слышавший этот восторженный географический очерк, только незлобиво усмехнулся и, зябко поёжившись на холодном ветру, недовольно пробормотал себе под нос:

— Ветер осенний какойто, очень уж промозглый…

— Конечно же, осенний! — согласился с ним Людвиг. — В южных широтах нашей планеты апрель и май — осенние месяцы. Видимо, сам господь Бог так придумал…

Да, была уже середина апреля 1704 года, плавание откровенно затягивалось. Сперва в Маракайбо они простояли на две недели дольше, чем планировали: пока новую мачту поставили на «Александре», пока просмолили борта, обновили такелаж и достали надёжную парусину для запасного комплекта парусов….

А потом задули сильные северные ветра. Прячась от них, корабли эскадры долго отстаивались в бухте Каракаса, потом — в устье полноводной и тёмнокоричневой Амазонки — вблизи безымянной португальской деревушки.

Наконец, суда прошли самый западный южноамериканский мыс — под названием КаабуБранку — и тут же повернули на юговосток. Но, нет, опять всё не слава Богу! Неожиданно северные ветра сменились сильными южными, временами переходящими в настоящие шторма и бури.

Опять пришлось идти неровными рывками: неделю плывёшь вдоль болотистого берега, покрытого густой тропической растительностью, две недели отстаиваешься в какойнибудь неприметной, но гостеприимной бухте. Салвадор, Виттория, СанПаулу, ПортуАлегри — вот далеко неполный перечень крохотных посёлков, вблизи которых им пришлось бросать якоря…

Регулярные погодные катаклизмы сильно потрепали все четыре корабля эскадры, только вот о серьёзном ремонте оставалось только мечтать.

— В этих португальских деревеньках даже приличного бронзового гвоздя не найти! — от всей души возмущался Лаудруп. — Не говоря уже о парусине и о надёжных стальных стяжках для бортовых досок. Первый серьёзный порт, где можно нормально отремонтироваться, будет только в устье реки ЛаПлаты. Там расположен один славный городок — с длиннющим названием, которое полностью переводится с испанского языка как — «Город Пресвятой Троицы и Порт нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров». Укороченное испанское название — Санта Мария дель Буен Айре, совсем короткое — БуэносАйрес. То есть — город добрых ветров! Очень красивое и ёмкое названье, чёрт меня побери…

Корабли эскадры, выстроившись в один ряд — носами против течения реки — встали на якоря возле портовых сооружений и мастерских, не доплыв до самого БуэносАйреса порядка пятнадцатишестнадцати миль.

— Здесь — настоящая цивилизация! — с гордостью объявил Лаудруп. — Есть даже самые натуральные постоялые дворы — с белыми простынями! По крайней мере, мне так рассказывали знающие люди…

Небольшая гостиница, действительно, обнаружилась. Причём, всего в четверти мили от причала.

— Переселяемся! — решил Егор. — Только и о безопасности надо позаботиться. Первые сутки у дверей постоялого двора дежурят русские караулы, вторые сутки — шведские. Ну, и так далее…

На первом этаже поселились Уховы, Шлиппенбахи и Фрол Иванов. На втором этаже в одном номере разместились Петенька и Томас, в другом девочки — под надзором Наомисан, с которой Санька сняла все подозрения. Рядом находилась комната Людвига и Герды. А супруги Меньшиковы разместились в мансарде, под самой крышей.

Егор, чуть поразмыслив, забрал с собой на берег и заветный кожаный саквояж, в котором находилась половина «золотого запаса» экспедиции и все Санькины украшения.

«Правильно, братец, правильно!», — полосатым котом Матроскиным из детского мультфильма замурлыкал внутренний голос. — «Куриные яйца, как нас учит народная мудрость, всегда надо держать в разных корзинах. Тем более что серьёзные ремонтные работы на корабле всегда сопряжены с определённым бардаком…».

Когда накормленные и уставшие дети, наконец, уснули, Егор и Санька, попрощавшись с четой Лаудрупов, поднялись к себе в мансарду.

Их гостиничный номер оказался на редкость уютным: метров двадцать пять квадратных, тёмная мебель, деревянный некрашеный пол из досок местной акации, а на кровати обнаружилось самое настоящее постельное бельё. Правда, роль подушек играли тщательно свёрнутые шкуры горных лам, завёрнутые в белую холстину.

Только вот заснуть долго не удавалось: по черепичной крыше чтото громко шуршало и звенело, а по стеклу крохотного окна усердно скреблись своими острыми коготками невидимые слуги чёрной аргентинской ночи…

Впрочем, Саньку эти странные звуки только веселили и нешуточно возбуждали.

— Саша, мне страшно! — испуганно и одновременно призывно шептала жена до самого утра. — Обними меня скорей! Ну, крепче! Ещё — крепче…

Несмотря на бурно проведённую ночь, они проснулись рано — часа через полтора после восхода солнца. Егор принялся тщательно застилать кровать, приведённую за ночь в нечто весьма неприличное, а Санька, минутудругую повозившись с хитрыми запорами, широко распахнула окно.

Сразу же помещение номера наполнилось свежим, звенящим от хрустальной чистоты воздухом.

— Чем же это так пахнет? — никак не могла понять Санька. — Чутьчуть горчинкой, а ещё, совсем немного, колодезной водой…. Или — родниковой? — выглянула из окна и удивлённо охнула: — Саша, иди скорей сюда! Здесь настоящее чудо…. Теперьто я точно знаю, кто это всю ночь напролёт пугал меня скрежетом и царапаньем…

Егор, бережно отодвинув жену от узкого окна, осторожно высунулся наружу. Лёгкий утренний ветерок кружил в прозрачном воздухе — по самым невероятным траекториям — миллионы жёлтобурых и лимонных листьев, опавших с платанов. Разноцветные листья были везде и всюду, казалось, что всё пространство за окном — безо всякого остатка — заполнено ими…

Завтрак был созвучен этой хрустальной осенней свежести: белый, удивительно мягкий пшеничный хлеб, жёлтое густое масло, свежайший козий сыр, варёные куриные яйца, тонко нарезанные ломтики сырокопчёного бекона, крупные куски варёной говядины, сочные светлозелёные груши, мелкие краснобокие яблоки…

А кофе, поданный сонной хозяйкой в самом конце трапезы, был просто великолепен: ароматный, пахучий, с лёгкой и приятной горчинкой.

«Похоже, что лёгкая горчинка — отличительная черта всей этой страны, которую через многие годы официально назовут Аргентиной…», — высказал очередную философскую сентенцию заумный внутренний голос.

— Отличный кофе! Великолепная страна! Мне здесь, определённо, нравится! — взволнованно заявила Гертруда Лаудруп, влюблено, с нескрываемым обожанием поглядывая на своего мужа Людвига.

После завтрака компания разделилась. Первые два дня — после прибытия на эту стоянку — были объявлены Егором выходными, поэтому мнения, как эти дни провести, предсказуемо разделились. После недолгих, но жарких споров решили так: Людвиг и Герда, прихватив с собой всех детей и охранную команду, отправляются на конных повозках в БуэносАйрес — на обзорную экскурсию, а все остальные остаются возле кораблей.

В обеденное время супруги Меньшиковы зашли перекусить в маленький трактирчик, над дверью которого висела табличка — «Портеньо[13]». За одним из столов сидели и оживлённо болтали поиспански Фрол Иванов и молоденькая черноволосая девица, облачённая в богато отделанный мужской костюм для верховой езды.

«Надо признать — весьма симпатичная барышня!», — со знанием дела оповестил внутренний голос. — «Ну, вылитая Исидора Коварубио — из великого романа Майна Рида «Всадник без головы»! Только молоденькая такая Исидора, лет шестнадцатисемнадцати от роду…. Кстати, характерный разрез глаз и смуглая кожа указывают на то, что среди её ближайших предков присутствовали и южноамериканские индейцы. А воркуютто как, ну, чисто влюблённые голубки! Фролкато наш — знатный полиглот…».

Возле барной стойки — на высоких стульях — сидели двое мужчин среднего возраста, чемто неуловимо похожие на собеседницу Фрола. Вот девушка неожиданно рассмеялась хрустальным и серебристым смехом, мужчины тут же, словно по чьейто строгой команде, напряглись, поглядывая на Иванова с ярковыраженным недоверием.

— Наверное, братья этой черноволосой красотки, — негромко предположила Санька. — Я читала, что у испанцев принято, чтобы молодые девушки ходили на свиданья с кавалерами только под надёжным присмотром близких родственников. Правильный такой обычай, уберегающий от всяких неожиданностей…

Чуть позже выяснилось, что девушку действительно звали Исидорой. Она была любимой дочерью местного плантатора Рауля Гонсалеса, а два хмурых типа, действительно, являлись её старшими братьями.

После обеда Егор и Санька отправились прогуляться вдоль обрывистого берега ЛаПлаты. Шли, обнявшись, любовались на шикарные речные пейзажи, болтали о всяких мелочах.

— Александр Данилович! — позвал ктото. — Подождите!

Торопливо подошёл шкипер Тихий и взволнованно доложил:

— Господин командор! Мне рассказали, что всего неделю назад у крайнего причала, где сейчас пришвартована «Кристина», стоял голландский фрегат. Да, тот самый, с русскими офицерами на борту. Называется — «Зейдерзее». Что это всё значит, Александр Данилович?

Егор только плечами передёрнул недовольно, мол, сам бы многое отдал — за решение этой головоломки.

Ещё через час, когда уже подходили к гостинице, Егор непроизвольно задрал голову вверх, нахмурился и недовольно покачал головой:

— Саня, сколько раз я тебе говорил, что, выходя из комнаты, окна обязательно надо закрывать?! Вон, створка нашего окошка распахнута почти настежь. Безалаберность какаято, право!

— Я только маленькую щёлку оставляла, чтобы чутьчуть проветрить, — принялась оправдываться жена. — Это ветер, наверное, постарался. Ну, и ничего страшного! Подумаешь, в комнату нанесёт немного платановых листьев. Они такие милые! И пахнут очень приятно…

«Дай Бог, чтобы только опавшие листья платанов пожаловали к нам в гости!», — многозначительно поморщился недоверчивый внутренний голос. — «Дай Бог! Впрочем, наша мансарда, действительно, располагается высоко от земли, а никаких лестниц вблизи не наблюдается…. Вообще, братец, ты и сам непростительно расслабился! По поводу окна мог бы и лично всё проверить…».

Возле двухстворчатых дверей постоялого двора дисциплинированно прогуливался сержант Дмитрий Васильев и два солдата. Служивые, изредка посмеиваясь, о чёмто оживлённо переговаривались между собой.

— Господин командор, на вверенном нам объекте всё спокойно! — заметив начальство, тут же вытянулся в струнку сержант. — Никого из посторонних персон не появлялось!

— Нуну! — облегчённо вздохнул Егор. — Бдите дальше, бойцы!

Когда он массивным бронзовым ключом отпирал дверной замок гостиничного номера, над головой чтото застучало.

— Чёрт меня побери! — негромко выругался Егор, врываясь в помещение. — За что мне это всё? За что?

Он торопливо заглянул под кровать и убедился, что заветный саквояж — с половиной «золотого запаса» экспедиции — бесследно исчез.

— Этот наглый вор пришёл по крыше, — начала объяснять Сашенция безмерно виноватым голосом. — Заслышал, что мы возвращаемся, вылез обратно на крышу и…. Прости меня, Саша! — неожиданно заплакала, размазывая ладошкой по лицу крупные слёзы.

— После, дорогая, после! — Егор невежливо отодвинул жену в сторону и устремился вниз по лестнице, на ходу вытаскивая изза пояса пистолет.

Выскочив на улицу, он взвёл тугой пистолетный курок и скомандовал подбежавшим часовым:

— На крыше гостинице находится подлый вор. Бегите вдоль правой стороны дома, я побегу вдоль левой. Стрелять на поражение! Форверст!

Стена здания оказалась неожиданнодлинной: к жилой части постоялого двора примыкали какието склады и амбары, дальше, судя по характерным запахам, располагались овчарня и конюшня. Когда до угла крайнего строения оставалось уже совсем немного, за торцом раздался громкий цокот конских копыт.

Егор наддал и, выскочив на свободное пространство, поскользнулся. Голень правой ноги, когдато угодившей в звериный капкан, пронзила острая боль. Он тут же опустился на левое колено, вытянул вперёд руку с пистолетом и надавил на курок, целясь в спину одному из трёх всадников, скакавших прочь от постоялого двора.

Прогремел выстрел, гнедая лошадь упала на всём скаку, подминая под себя седоканеудачника. Остальные два беглеца продолжили стремительно удаляться по направлению к спасительной пампе.[14]

«Стрелял во всадника, а попал в лошадку, понятное дело!», — криво усмехнулся вредный внутренний голос. — «Хотя, тридцать пять метров — расстояние для пистолета совсем некомфортное. А одеты эти всадники — словно обычные ковбои из голливудских вестернов: куртки в длинной бахроме, широченные штаны, широкополые шляпы…».

Сержант и солдаты, появившиеся через семьвосемь секунд изза другого угла крайнего строения, даже стрелять не стали — по причине полной бесполезности.

— Ушли, гады скользкие! — с трудом переводя дыхание, объявил Васильев. — А чего укралито, Александр Данилович? Важное что?

Егор только кисло поморщился и досадливо махнул рукой:

— Ерунда, Дмитрий! Ты, братец, лучше помоги мне подняться. С правой ногой у меня беда приключилась…

Выяснилось, что в ста пятидесяти метрах от них располагался трактирчик «Портеньо», из дверей которого — на звук выстрела — выскочили Фрол Иванов, прекрасная Исидора и два её старших брата.

— Что произошло, господин командор? — обеспокоено спросил подполковник.

Егор, болезненно держась за ногу, сплёвывая во все стороны и не стесняя себя в выражениях, коротко и доходчиво рассказал о сути произошедшего инцидента.

Фрол перевёл (естественно, не дословно) его слова представителям славного семейства Гонсалесов. Исидора тут же оживилась и принялась чтото горячо втолковывать своему русскому ухажёру, нестерпимо блестя чёрными — как облачная тропическая ночь — глазами. Через некоторое время и её братья приняли самое заинтересованное участие в разговоре.

Вскоре Иванов сообщил:

— Исида говорит, что эти воры принадлежат к банде подлых гаучо, которая базируется на противоположном берегу реки РиоРохо.[15] Того, что украл саквояж, зовут Джо Мартышка, он очень ловкий, как самая настоящая обезьяна, ему залезть в открытое окошко — раз плюнуть. Выходит, что следили они за нами, командир, с самого прихода кораблей…

— Гаучо? — переспросил Егор. — Я чтото такое читал про них. Кажется…

— Нет времени на разговоры, командир! — нетерпеливо прервал его Фролка. — Исида говорит, что в погоню надо выезжать прямо сейчас. Если, конечно же, мы хотим вернуть украденное добро. Хороших лошадей они нам выделят, без вопросов. Эта конюшня как раз Гонсалесам и принадлежит. А местные владельцы асьенд[16] с гаучо давно уже на ножах, так что подвернулся прекрасный повод — покончить с этими наглецами….

Через полчаса сводный отряд отправился в погоню. В его состав вошли: братья и сестра Гонсалесы, пятеро сопровождающих их кабальеро, Иван Ухов, Фрол Иванов, сержант Дмитрий Васильев и шестеро шведских драгун во главе со своим длинноусым капитаном.

— Они обязательно догонят этих воров! — уверяла Санька, старательно обмазывая больную ногу Егора целебной мазью. — Честное слово, Саша, обещаю! А я исправлюсь! И теперь, уходя, обязательно буду закрывать окна…. А, хочешь, я тебе расскажу про гаучо? Я про них читала в стокгольмской королевской библиотеке, пока вы занимались погрузкой. Вот, слушай! Эти благословенные края называются — «Аргентина». Ну, в том смысле, что здесь — по идее — должно быть очень много серебра. Правда, при этом не уточняется, кому конкретно пришла в голову эта смелая идея. Потому как серебра здесь почти нет, только сплошные крохи и слёзы…. Может, цвет вод реки ЛаПлаты тому виной? Ну, в плане названия? Короче говоря, во всём это серебро, которого и нет, и виновато…. Лет так сто тому назад в эти места съехалось, в том смысле — что приплыло, очень много народа. Целая куча. В первую очередь, конечно, испанцы. Но хватало и португальцев, да и голландцев с англичанами….. Заложили они здесь крепкие фермы, навезли из Европы породистых коров, лошадей, коз, баранов…. Идея была проста — как русская полушка. Для того чтобы решительно продвигаться вглубь континента, необходимо иметь за своими плечами крепкие базы. Продовольственные, в том числе…. Опять же, успешные золотодобытчики (и серебродобытчики) люди очень щедрые, и всё необходимое покупают, совсем не торгуясь, просто по бешеным ценам…. Но случился всеобщий и грандиозный облом! Ну, не обнаружилось в Аргентине стоящих рудников и россыпей, богатых серебром и золотом…. Зато всё это отыскалось — в немалом избытке — в чилийских и перуанских горах и предгорьях. Многие европейские переселенцы стали перебираться на постоянное место жительства в эти страны. А что было делать с коровами, баранами и прочим скотом? Не с собой же брать? Понятное дело, что выносливые лошади в долгом походе просто необходимы, да и свежая говядина пригодится. Но большую часть своих стад переселенцы просто бросали, разгоняя по пампе. Одичавший рогатый скот и лошади очень быстро размножались и чувствовали здесь, на аргентинских равнинах, просто превосходно…. И тогда в пампу пришли бродяги — самых разных национальностей — бедные, как худые церковные крысы. Чтобы не умереть от голода, они отлавливали всех этих диких лошадей, буйволов и коров, загоняли их на наспех огороженные территории. Так в Аргентине появились гаучо — вольная и свободолюбивая разновидность людей, упрямо не признающая общепринятых устоев. Мораль у гаучо проста: «Мы были никому не нужны. Когда наши дети пухли от голода, то никто не помог, не протянул даже куска хлеба, все презрительно отвернулись в сторону. Мы всего добились сами, только собственными руками, безо всякой помощи со стороны. Поэтому теперь мы ничего никому не должны! Мы живём, как хотим, и никто не имеет права вмешиваться в нашу жизнь!». Но ведь далеко не все крупные плантаторы и скотопромышленники перебрались в Чили и Перу. Примерно только половина. Остальные, естественно, остались здесь. Пока, по крайней мере. А гаучо уже привыкли, что любой скот, пасущийся в пампе, можно безнаказанно присваивать. Вот изза этого и начались всякие разногласия. Ну, не хотят гаучо подчиняться общепринятым законам и всё тут! Владельцы больших асьенд, время от времени, объединяются и устраивают этим наглым воришкам хорошие взбучки. Да пампато, она бескрайняя, попробуй, отлови всех…

Экспедиционный отряд вернулся только через сутки. В мансарду к Егору, которому был прописан постельный режим, поднялись Ухов и Иванов. Голова у Ваньки была плотно перемотана холщовой тряпицей, правая рука, тоже обвязанная какойто тканью, была вдета в наплечную перевязь, но он был весел и беспечен. Фрол же — внешне — был цел и невредим, но мрачнее грозовой тучи.

Иванов поставил кожаный саквояж на пол — возле кровати Егора — и хмуро промолвил:

— Вот, Александр Данилович, ваша пропажа. В целости и сохранности. А я, извините, пойду. Устал чтото, да и голова разболелась, — козырнул, развернулся, и, сгорбившись, вышел за дверь.

Егор непонимающе уставился на Ухова:

— Давай, бродяга, докладывай, что там у вас произошло! Почему на подполковнике Иванове лица нет? Да ты присаживайся, не стой столбом.

Ванька осторожно присел на край хлипкого стула, откашлялся в кулак и приступил к рассказу:

— Дык, Александр Данилович, ничего особенного. Вечером переправились через эту РиоРохо, на рассвете атаковали гаучо. На нашей стороне была внезапность, да и численное превосходство, чего уж там…. Но эти гаучо дрались — как натуральные черти! Пуля вот мне руку оцарапала…. А один ухарь мне даже половину левого уха отрубил широким ножом, зараза! Ну, надо же случиться такому! Теперь придётся менять фамилию. Был, понимаешь, Ухов, теперь стал — Безухов…

— Иван, кончай трепаться! — прикрикнул Егор. — По делу говори!

— Вот я и говорю…. На рассвете налетели мы на лагерь этих гаучо, покрошили всех в труху, отыскали ваш саквояж. Двух человек при этом, правда, потеряли. Одного кабальеро, и драгуна шведского…. Ну, думаю, надо похоронить покойников почеловечески, могилы выкопать. А эта черноволосая Исидора говорит — через Фрола, ясен пень, — мол, не надо ничего копать, давайте тела кинем в реку. Там их похоронят. «Кто похоронит?» — спрашиваю. Она отвечает, мол, сам увидишь…. Сбросили в РиоРохо первое тело. Тут же в речных водах «закипел» самый натуральный котёл, во все стороны полетели яркокрасные брызги. Оказывается, в этой реке живут зубастые рыбки под названием «пираньи». Они сами не свои — до запаха крови. Когда мимо них просто так проплываешь — на боевом коне, то они никакого внимания на тебя не обращают. Но, если у тебя, допустим, на руке имеется свежая рана, то набрасываются и рвут в клочья — вместе с конём. Вот мы все трупы гаучо в реку и бросили. Пираньям угощенье понравилось, гадом буду! А двух своих мы похоронили — как полагается: могилки выкопали, сверху холмики насыпали…

— Да, интересно рассказываешь! — одобрил Егор. — Жалко, что не удалось самому поучаствовать в этом деле…. А с Фроломто — что случилось?

— Дык, стрела Амура. Только — кривая, мать её! — печально ухмыльнулся Ванька. — Фрол влюбился в эту черноволосую Исидору. На обратном пути сделал ей предложение — по всей форме. И тут — полный облом: оказывается, эта девица давно уже помолвлена — с местным героем — и через два месяца выходит замуж…. Не везёт подполковнику! Сперва Матильда — Снежная Королева, теперь вот — красотка Исидора. Не позавидуешь…. Фролка, наверное, в трактир пошёл. Будет — по старинной русской традиции — горе хмельным заливать…

На следующий день, сразу после завтрака, к Егору подошла Гертруда Лаудруп — женщина решительная и прямолинейная.

— Сэр командор, я считаю, что вам необходимо вмешаться в сложившуюся ситуацию! — твёрдо заявила Герда. — Этот ваш подполковник Иванов, он до сих пор не может успокоиться. За ночь участвовал в двух дуэлях. В таверне «Портеньо» разбил все зеркала, перебил кучу посуды. А уж, сколько хмельного он выпил за это время — легенды уже слагают…. Ну, и много чего другого успел совершить. Мне гостиничная горничная такого рассказала, волосы — во всех местах — встают дыбом…

Через час Егор заглянул в «Портеньо». Да, картинка была ещё та.

Фрол, рядом с которым на скатерти было выложено два солидных пистолета, вольготно восседал в старинном широком кресле. Рядом с креслом располагался необъятный стол, весь заставленный разнокалиберными бутылками и тарелками с недоеденной снедью. Около барной стойки два неприметных субъекта чтото уныло пиликали на скрипках. В центре зала неуверенно танцевала, вернее — испуганно изображала «танец живота», какаято девица, облачённая в псевдовосточные одежды.

— О, командор! — оживился Иванов. — Сейчас мы погуляем, блюда переменим, напитки…

Егор спорить не стал, присел за стол, не чинясь, чокнулся с Фролкой, выпил налитое вино. Через полминуты сам наполнил бокалы ямайским ромом — до самых краёв, выдал заковыристый тост…

Этот двойной удар оказался для Фрола роковым: он откровенно «поплыл», взгляд сделался мутным и неподвижным, язык стал неверно заплетаться…. Два скрипача и танцовщица, сразу сообразив, что к чему, мгновенно испарились.

Фрол, отчаянно помотав русой головой, глупо захихикал и, глядя кудато поверх головы Егора, заявил:

— Знаешь, Данилыч, а я ведь — дерьмо последнее…. Доносы пишу на тебя. Так вот получилось…. Матильда всё моя. В смысле, бывшая моя…. Околдовала, мать её. Зачаровала…. Да чего там, сволочь я…. Сказано было — в каждом порту рапорт оставлять, я и оставляю. Начальнику порта конверт: мол, передать первому русскому офицеру, кто спросит этот конверт…. В португальском Синише оставил. Здесь вот оставлю завтра, написано уже всё. В правом кармане лежит…. Извини, Данилыч….

Егор ещё набулькал в бокалы ямайского рома, немного поржал, рассказал неприличный анекдот, произнёс очередной тост.

Когда Фролка, наконецтаки, заснул, он бросил на залитый вином стол несколько золотых монет, взвалил на плечо безвольное тело подчинённого и, чуть прихрамывая, направился к гостинице.

На выходе из таверны к нему присоединились Ванька Ухов и Димка Васильев. Шли рядом, бдя, но с глупыми вопросами не приставали, видимо, понимая, что у начальства настроение — хуже некуда.

Даже внутренний голос — сука речистая — тупо молчал, не зная, что и посоветовать в этой паскудной ситуации…

В гостинице он сгрузил пьяное тело подполковника на койку, развернулся, чтобы уйти по благородному. Но потом, усмехнувшись про себя, всё же вытащил из правого кармана пьяного Иванова коричневый конверт, вскрыл, прочёл написанное…

— Да, чего только не бывает! — пробормотал себе под нос Егор, после чего вложил листы с доносом обратно в конверт и старательно запихал его на прежнее место. — Фантазия у некоторых — аж, завидки берут…

С утра Фрол ничего не помнил, но от этого легче не становилось. В любом случае Егору надо было — по данному факту — срочно принимать какоелибо решение. Или — не срочно? В том плане, что решение — не волк, поэтому в лес совсем и не торопится…

Покинув залив ЛаПлата, одноимённый с великой Серебряной рекой, корабли бодро, благодаря попутному течению и попутным же ветрам, продвигались на юг. Уже в середине мая они пересекли знаменитый тропик Козерога и взяли курс на пролив Магеллана.

В первых числах июня месяца эскадра, пользуясь свежим восточным ветром, уверенно вошла в Магелланов пролив. Потянулись бесконечные, низкие и песчаные берега, покрытые невысокими хвойными лесами — с редким вкраплением лиственных деревьев.

Через тридцать пять миль после входа в пролив окружающийся пейзаж кардинально изменился: место низеньких песчаных дюн заняли высокие гранитные скалы, покрытые редкими, но очень высокими соснами и буками, а на югозападе показались далёкие горы, чьи вершины были увенчаны шапками белоснежных снегов.

Вокруг было пустынно, и только уже ближе к вечеру на дальних скалах затеплилось несколько ярких костров.

— Наверное, это местные жители, — предположила Гертруда Лаудруп. — Кажется, их называют — «инакен».

— Инакен — это общее, укрупнённое название! — тут же с видимым удовольствием уточнила всезнающая Санька. — Я читала в королевской стокгольмской библиотеке, пока вы, любезные мои, занимались погрузкой на наши корабли всякой всячины, что в этих местах проживаю туземцы многих племён: патагонцы, арауканы, техуэльче, чайхи…

На ночёвку корабли бросили якоря в тихой полукруглой бухте. Матросы — по совету Лаудрупа — занялись рыбной ловлей, которая оказалось на удивление успешной. Дети восторженно и дружно визжали, наблюдая, как крупные серебристые рыбины отчаянно прыгали по доскам палубы «Короля».

Внезапно всё вокруг погрузилось в серую и мрачную полумглу.

— Ой, как страшно! — испуганно охнула маленькая Лиза Бровкина. — Что же это такое делается, тётя Санечка?

— Ничего страшного, милая! — успокоила Сашенция, нежно целуя девочку в бледный лобик. — Это просто тень. Солнышко ещё не легло спать за горизонт, но над нами нависают очень высокие скалы, вот весь пролив и оказался — в тени…

— Надо же, какая она серая и страшная — эта Тень! — с уважением протянула Лиза.

А потом день окончательно угас, пришло время бесконечночёрной южной ночи. Безоблачное южноамериканское небо тут же покрылось неправдоподобногустой и изысканной паутиной ярких созвездий.

— Папа, а Южный Крест — он же здесь — самый главный? — заворожённым шёпотом спросил сын Петька.

— Самый! — подтвердил Егор.

— А зачем он нужен? — поинтересовалась Катенька. — Ну, вообще, зачем?

— Людвиг! — громко прокричал Егор в ночную черноту.

— Я здесь! — прилетел ответ через две секунды.

— А зачем нужен Южный Крест?

— Нам?

— Ну, и всем другим…

— Он указывает смелым морякам путь к Южному полюсу. Правда, до этого полюса так никто пока и не добрался…

— Папка! — тут же хором завопили дети. — А давай, мы первыми доберёмся до этого Южного полюса? Ну, давай! Хотя бы попробуем…

— Завтра попробуете! — непреклонно расставил всё на свои места строгий Санькин голос. — А сейчас всем маленьким детям — спать! Немедленно!

Ещё через неделю «Король», попрежнему следовавший первым, миновал тёмносиние воды бухты СанНиколас. Пролив расширялся прямо на глазах, над высокими мачтами брига закружили — в причудливом хороводе — несколько сотен грязнобелых, наглых и голосистых чаек.

— Уже скоро выйдем в Тихий океан! — взволнованно объявил Лаудруп. — Я раньше даже и мечтать не смел, что когданибудь буду ходить на моём стареньком «Короле» по этим загадочным и благословенным водам…

Неожиданно рядом с бригом сильно плеснуло, перед глазами собравшихся на капитанском помосте промелькнуло длинное чёрное тело, и «Король» тут же сильно завалился на правый борт. Егор едва успел одной рукой ухватиться за бронзовую скобу, вбитую в деревянное ограждение помоста, а другой — поймать за шиворот Саньку, которая не смогла удержаться на ногах и собралась пошло падать.

— Это, наверняка, синий кит! — восторженно объявила начитанная и любознательная Сашенция. — Да вы не бойтесь, господа! Эти животные очень большие. Длинной бывают до тридцати пяти метров, а весом — до нескольких тысяч пудов! Но синие киты, они очень мирные, и никогда не нападают на корабли…

— Сплюнь, а то сглазишь! — ворчливо посоветовал жене Егор.

Но его совет запоздал: уже через мгновенье «Король» ощутимо вздрогнул всем своим стареньким корпусом от сильнейшего удара. За первым ударом последовал второй, за вторым — третий…[17]

— Енсен! Немедленно поворачивай к берегу! — истошно проорал из марсовой бочки Лаудруп, который обожал лично выполнять обязанности вперёдсмотрящего. — Право руля! На мель, на мель….

Глава седьмая

Байу — сливовый дождь

Удары следовали один за другим.

— На мель, потому что там китам не развернуться? — спросила Санька, беспомощно глядя на Егора своими небесновасильковыми, огромными — от испуга — глазами.

Ответить Егор не успел — по причине грохота пушечных выстрелов. Это «Орёл», идущий следом за ними, оперативно развернулся и открыл огонь пушками левого борта по водной глади, отгоняя китов от брига. Ядра падали в воду всего в двадцатитридцати метрах от «Короля».

— Может быть, киты захотели поиграть немного? — жалобно вздыхая, предположила Санька. — Ну, как Петенька и Катенька — в лапту…

— Тонем! Тонем! Тонем! — на всех известных ему языках завопил смертельно испуганный Енсен.

— Отставить панику! — невозмутимо заявила Сашенция и тут же влепила не в меру нервному помощнику капитана крепкую пощёчину.

А «Король», действительно, тонул, медленно погружаясь в воду и постепенно накреняясь на правый борт.

— К берегу, на мель! — надрывался Лаудруп, торопливо спускаясь с мачты.

Когда днище старенького бриг, наконецтаки, коснулось дна мелководной безымянной бухточки, борта «Короля» возвышались над поверхностью воды всегото на пятьшесть сантиметров. Правда, к этому моменту все дети — вместе с Санькой, Гертрудой и горничной Наоми — уже находились в шлюпках, быстро и слаженно спущенных на воду. Надо отдать должное всем пассажирам и команде корабля: не наблюдалось даже малейших следов истеричной паники и бестолковой суеты.

«Повезло тебе, братец, с народом!», — без устали восторгался благодарный внутренний голос. — «Просто замечательные подобрались ребята! С такими орлами — хоть к Южному полюсу…».

Лицо Лаудрупа, который уже успел слезть с мачты и осмотреть корабельный трюм, было мрачней грозовой тучи.

— Что там у нас, Людвиг? — негромко спросил Егор у друга, уже догадываясь, что услышит в ответ.

— Это конец, сэр командор! — смахивая из уголка глаза крохотную слезинку, ответил датчанин. — Конец моему верному «Королю»…. Обшивка бортов уже старая, чуть подгнила, конечно же, ниже ватерлинии. После ударов китовыми хвостами образовались четыре большие пробоины…. Залатать? Нет, не получиться…

— Подожди, брат! Почему это не получиться? — не понял Егор. — Мы же в Стокгольме загружали в трюмы хорошие доски — дубовые и сосновые, гвозди всякие, бронзовые скобы. Надо поставить надёжные заплаты, хорошенько проконопатить все стыки между досками. Конечно, придётся нырять. Но тут же совсем неглубоко, справимся какнибудь, не вешай носа раньше времени…

— А к чему крепить новые доски? — беспомощно усмехнулся Лаудруп. — К гнили? Ничего не получится, Александр Данилович, только время потеряем. Надо бы «Короля» поставить в сухой док и аккуратно, никуда не торопясь, поменять всю нижнюю обшивку. Какой в нашей ситуации — сухой док? Вот тото же…. А может, оно и к лучшему. Ведь мог же «Король» не выдержать очередного сильного шторма прямо посередине океана. Вот тогдато и наступил бы он, пиковый расклад. Потонули бы все, включая малых детишек…

Почти двое суток после этой роковой китовой атаки они старательно перегружали с борта обречённого «Короля» на другие суда эскадры всё маломальски ценное, снимали с креплений и сбрасывали в тёмносиние воды пролива артиллерию брига.

— Нельзя оставлять умирающий корабль — с неснятыми пушками! Не полагается так! — объяснил, едва сдерживая рыданья Лаудруп. — Это как у людей — покойника хоронить не обмытым…. Эх, «Король», что же ты такто, брат? Не ко времени…. Сколько вместе пройдено, сколько — пережито…

Лаудрупы и Фрол Иванов перешли на «Кристину», а семейство Меньшиковых — на «Александр», привычный и родной.

Капитан Емельян Тихий широко улыбнулся и торжественно произнёс:

— Вот, Александр Данилович, за тем мысом и начинается знаменитый на весь мир Тихий океан!

Неожиданно окружающее пространство заполнилось громким гулом, всё вокруг, включая морскую гладь, ощутимо задрожало…

Грозный гул не затихал ни на секунду, наоборот, он постоянно ширился и набирал обороты, изредка звонко постреливая и глумливо балуясь изощрёнными переливами. Зимнее жёлтое солнце — както совсем незаметно — надёжно спряталось в белоснежных кучевых облаках, приплывших со стороны Огненной Земли. Вокруг похолодало, хрустальночистый воздух наполнился ощущением плохо скрытой тревоги и ярковыраженной опасности.

Когда на морские просторы вернулась тишина, Санька с беспокойством посмотрела на Егора и спросила:

— Саша, что это было такое? Может, в этих странных краях такой необычный гром? Так ведь молнии не сверкали…

— Я думаю, что гдето в далёких Андах произошло сильное землетрясение, вот до нас и долетели его отголоски. А, может, землетрясение произошло гдето на дне Тихого океана, на глубине нескольких миль, а земля дрожит и колышется просто за компанию…

— Александр Данилович! — уважительно тронул его за локоть шкипер Емельян Тихий. — На мачте «Кристины», где сейчас располагается адмирал Людвиг Лаудруп, подняли сигнал: «Всем немедленно уходить в открытое море. Следовать строго на запад». Ничего не понимаю! Ведь на последней стоянке договаривались — идти на север и сделать первую остановку только в бухте Талькауано…[18]

— Отставить — сомнения! — повысил голос Егор. — На море экспедицией руководит адмирал Лаудруп! Изволь, капитан, беспрекословно выполнять его приказы!

Когда Тихий добросовестно занялся выполнением своих прямых обязанностей, Егор пояснил Саньке:

— Людвиг просто опасается, что со стороны океана могут прийти гигантские волны, которые называются — «цунами». Такое иногда случается — при сильных землетрясениях…

— Как ты у меня много знаешь! — с уважением покачала платиновой головой Сашенция. — Иногда мне даже кажется, что…

— Если — кажется, то надо креститься! — перебил жену Егор и незамедлительно приник свои обветренными губами к Санькиным карминным и горячим губам…

Через два с половиной часа, когда южноамериканский берег окончательно растаял в призрачной туманной дымке, корабли эскадры действительно повстречались — с трёхминутным интервалом — с двумя высокими волнами.

— Ну, и что здесь страшного? — искренне удивилась Санька. — Они, в смысле эти две волны, конечно же, во много раз выше остальных, «Александр» даже тряхнуло слегка. Подумаешь…. Но это же совсем даже и не смертельно! Явно, наш славный адмирал Лаудруп слегка перестраховался…

— С флагмана получен очередной сигнал: — «Следовать первоначальным курсом, строго на север!», — сообщил Емельян Тихий.

Через двенадцать суток корабли эскадры вошли в бухту Талькауано, воды которой были покрыты самым разнообразным мусором: большими ветками деревьев, обломками толстых досок и мебели, разноцветными камышами и различными кустами, вырванными с корнями…

— Ой, смотрите, там маленькая собачка уснула! — заявила Лиза Бровкина, сидящая на плечах у Саньки. — А рядом с собачкой — тётенька старенькая…. Ой, как тут воняет, прямо как в свинарнике — в папенькиной деревне…

— Саня, — зашипел краешком рта Егор. — Уведи срочно детей вниз, в каюткомпанию.

Среди низких волн и скоплений мусора чуть заметно покачивались на воде разбухшие трупы животных и людей, а на берегу — в доброй сотне метров от уреза воды — виднелись остовы нескольких крупных морских кораблей.

— Ух, ты! Даже испанский трёхпалубный галеон выбросило на берег! — то ли ужаснулся, то ли восхитился Емельян Тихий. — А это такая махина, доложу я вам, господа! Там одних пушек — больше сотни….

— Шкипер! — обратился Егор к Тихому. — Подними на мачте сигнал, мол, мы предлагаем поискать другое место для стоянки. Да, именно так — предлагаем….

Корабли встали на якоря в маленькой безымянной бухте, где было относительно чисто, по крайней мере, трупный запах отсутствовал. Со всех судов спустили шлюпки, на берегу матросы старательно оборудовали временный лагерь: расчистили от мусора широкую береговую полосу, установили с десяток армейских светлобежевых палаток, разожгли несколько больших костров, в которых и сожгли весь собранный мусор.

— Александр Данилович, я нашёл подходящую конную повозку с опытным туземным кучером! — через пятнадцать минут браво доложил Ванька Ухов, отправленный на предварительную разведку. — Может, съездим в город, осмотримся, узнаем — как да что? Кстати, у этого городка очень труднопроизносимое название — Консепсьон.[19]

Пожилого кучера просторной повозки, в которую была запряжена сонная гнедая лошадка, звали гордым туземным именем — Тибальт. У него были широченные плечи, седые волосы до плеч, перехваченные красным матерчатым ремешком, и огромный горбатый нос. Одет же кучер был в полном соответствии со строгими чилийскими традициями: на мощных плечах Тибальта красовался широкий плащ до колен, сшитый из отлично выделанных шкур молодых гуанако, изпод плаща виднелась нижняя одежда, отороченная мехом агуара — красного койота.

В ознакомительную поездку они отправились втроём, не считая горбоносого возницы: Егор, неуёмно любопытный Ванька УховБезухов и Фрол Иванов — в качестве переводчика с испанского языка.

Первые четыре мили дорога старательно огибала бухту Талькауано, весь берег которой был густо усеян досками, брёвнами и сломанной мебелью. Повсюду были видны следы недавнего жуткого природного катаклизма. Песчанокаменистая почва во многих местах была покрыта паутиной длинных и извилистых трещин. Из ветвей какимто чудом уцелевшей дубовой рощи, удалённой от берега метров на шестьдесятсемьдесят, торчала широкая корма неизвестного фрегата.

Тибальт, попеременно показывая рукой то на море, то на корму фрегата, начал чтото возбуждённо рассказывать на ломаном испанском языке.

— Этот несчастный корабль дважды уносило далеко в открытый океан, а потом снова выбрасывало на берег, — приступил к переводу Иванов. — Сперва пришёл очень сильный гром. Такой сильный, что у многих людей из ушей потекла кровь, некоторые без чувств падали на землю. Далеко в океане к небу поднялись три столба чёрного дыма. Откуда там взялся дым? Никто не знает. Эти столбы совсем недолго стояли над океаном, пропали ещё до прихода первой волны…. Гром и грохот ещё не затих до конца, а всё вокруг очень сильно тряхнуло, земля закачалась под ногами, по ней побежали извилистые трещины. Некоторые были очень широкими, неосторожные люди падали в них и исчезали — навсегда…. Потом — один за другим — стали рушиться дома. Люди, те, кто остался в живых, побежали из города прочь. Вскоре толчки стихли, а в океане появилась волна. Она была не очень высокая, гладкая такая…. Но около самого берега волна вдруг резко выросла, словно бы — встала на дыбы, став при этом выше столетних дубов…. Она ударила в берег с ужасной силой, разрушая дома и строения, вырывая с корнями вековые деревья. Все портовые укрепления были разрушены, половину пушек уволокло в океан, другую половину выбросило далеко на берег. Теперь, если придут жестокие пираты, то обороняться от них будет очень трудно…. На берег выбросило два с половиной десятка разных кораблей: бригантин, бригов, фрегатов, даже один многопушечный испанский галеон, перевозивший серебряные слитки. Потом пришла вторая гигантская волна, за ней — третья. Причём вторая — всё, что могла — утаскивала, отступая, за собой в океан, а третья, наоборот, выбрасывала…. Первая волна надвигались медленно, и Тибальт — вместе со всеми своими многочисленными родственниками и лошадьми — успели забраться на высокий холм, с которого и наблюдали за всем происходящим…

Консепсьон был разрушен до самого основания. Вокруг — на месте двух и трёхэтажных красивых домов — лежали высокие груды красного и краснокоричневого кирпича, обломки розовой и светлокремовой черепицы. Характерный, чуть сладковатый и приторный запах однозначно указывал на то, что далеко не все трупы погибших людей были извлечены изпод рухнувших стен и крыш.

Вокруг было безлюдно и бесконечно тоскливо, только несколько худых и медлительных мужчин, одетых в жалкие лохмотья, вяло копошились в развалинах католического собора.

— Уплывать надо отсюда, чем быстрее — тем лучше! — недовольно вздохнул Ухов. — На этих развалинах, наверняка, даже продовольствием не разжиться. Ещё большой вопрос, удастся ли запастись чистой питьевой водой. Надо будет попробовать — отыскать в тутошней пампе подходящие родники…

Когда они — уже ближе к вечеру — прибыли в лагерь (человек, долго плавающий по бурным морям, сочтёт за благо — провести лишнюю ночь на твёрдом берегу, где не донимает противная качка), к Егору подошли Гертруда Лаудруп и Наоми.

— Уважаемый сэр командор! — вежливо обратился Герда. — Завтра у нашей Наомисан — день рождения…

— О, примите самые искренние поздравления! — тепло улыбнулся Егор.

— Спасибо, моя добрая господина! — залопотала японка. — Спасибо! Моя очень, очень рада! Моя — приглашать тебя, приглашать — всех…

— Куда — приглашать? Я буду рад прийти в гости к такой милой девушке.

— Наоми хочет завтра устроить чтото вроде маленького пикника на природе, здешние горы ей напомнили родину, — пояснила Гертруда. — Отойдём от берега океана на десятьпятнадцать миль, найдём ровную и весёлую полянку — на высоком берегу горного ручья. Наловим там рыбы. Если повезёт, то по дороге застрелим какуюнибудь дичь. Конечно же, приглашаются все желающие! Детям, я думаю, эта прогулка тоже понравится. Как вы, Александр Данилович, относитесь к нашей задумке?

— Что ж, дружеский пикник — дело, однозначно, славное и полезное! Отдохнём немного, развеемся…. Я попрошу туземного Тибальта, чтобы он проводил нас к подходящему местечку. Думаю, что за отдельную плату он нам предоставит и надёжных мулов, чтобы можно было прогуляться налегке. А здесь мы оставим за старшего шкипера Емельяна Тихого, пусть его матросы займутся пополнением запасов питьевой воды из родников.

«Завтра — двадцать второе июня!», — непонятно к чему напомнил непредсказуемый внутренний голос. — «День летнего солнцестояния, какникак! Вернее, зимнего, поместному исчислению…».

В путь они тронулись сразу же после завершения завтрака, часов в десять утра. Погода была — по зимнему времени — отличная: полное безветрие, безоблачное голубое небо, воздух прогрелся примерно до девятиодиннадцати градусов тепла, обещая к полудню и все плюс пятнадцать.

Короткую походную колонну возглавлял седовласый Тибальт, ведший за уздечку низкорослую лошадку, увешенную многочисленными бубенчиками и колокольчиками. На длинном седле, расположенном на спине лошади, вольготно разместились, изредка громко и синхронно повизгивая от восторга, Катенька Меньшикова и Лиза Бровкина.

— Кобылка, что шагает перед нами, называется — «мандрина», — с важным видом объяснял Фролка Иванов, который ещё с вечера обо всём предусмотрительно расспросил проводника. — Лошади этой породы просто незаменимы в горах: они за одну двадцатую часть мили чувствуют, что впереди находится глубокая пропасть, или, к примеру, просто широкая расщелина. О чём тут же незамедлительно и докладывают хозяину — усердным мотаньем лохматой головы.

— Зачем же этой невзрачной лошадке столько звонких колокольчиков и бубенчиков? — спросил любознательный Томас Лаудруп.

— Это на тот случай, когда на извилистые горные тропы опускается густой туман. Караван послушно идёт следом за мандриной — на звук её колокольчиков и бубенчиков. Если звон становиться громче и чаще, то это обозначает, что умное животное предупреждает о смертельной опасности…

Справа от Тибальта, чуть отстав, шёл рыжебородый шведский охотник с заряженным ружьём в руках. Дальше следовали Егор, его сын Петька и Томас Лаудруп. За ними, выстроившись в ровную цепочку, размеренно трусили четыре ушастых мула, гружённые всякой всячиной и подгоняемые хворостиной шустрого подросткапеона. Отстав от пеона метров на пятнадцатьдвадцать, шагали Людвиг Лаудруп, Ерик Шлиппенбах, Ванька УховБезухов, Санька, Гертруда и Наоми. Японка сменила деревянные сандалии на обычные туфли на плоской подошве, а привычное кимоно — после долгих уговоров — на одно из простеньких Санькиных платьев и тёплую старенькую накидку Гертруды. Замыкали колонну пятеро русских солдат — с ружьями наперевес.

На востоке — почти по ходу движения каравана — поднимались остроконечные чилийские горы, украшенные белоснежными пятнами снегов. Вскоре натоптанная тропа повернула в узкую долину, склоны которой густо заросли высокими фиалковыми деревьями и кустами южноамериканского дурмана.

Неожиданно гдето наверху раздался неясный шум, по пологому склону покатились камни, между тёмнобордовой листвы фиалковых деревьев замелькали молочнобелые мускулистые тела. Ещё через мгновение вразнобой загремели ружейные выстрелы.

— Есть, одна упала! — радостно объявил Ухов. — Это я срезал! Точно говорю, мой это был выстрел…

Ванька и Фрол тут же полезли вверх по склону, и минут через восемьдесять, не без труда стащили на тропу крупную безрогую козу, покрытую неправдоподобнобелоснежной шерстью, непривычно длинной и очень красиво блестевшей на солнце.

— Это чилийская вигонь, она же — знаменитая южноамериканская альпака, — со знанием дела пояснила всезнающая Сашенция. — Здешняя горная коза, у неё вкусное мясо и очень тёплая шерсть. Так в толстой книге было написано, и рисунок козы присутствовал…

— Ой, какая красивая! — всплеснула ладошками рыженькая и курносая Лиза Бровкина. — Зачем же вы её убили, дядечка УховБезухов?

— Дык, это…, — замялся Ванька, смущённо отводя в сторону бесшабашные и наглые глаза. — Чтобы покушать немного…. Совсем чутьчуть, чтобы окончательно не помереть от голода…. Опять же, Александр Данилович велели — застрелить какуюнибудь достойную дичь….

— Дядя Саша! — девочка неодобрительно посмотрела на Егора. — Прикажите, чтобы сегодня другие дяденьки больше никого не убивали! Прикажите! Нам же хватит на всех — этой козочки?

— Хватит! — подтвердил Егор.

«Как же Лиза похожа на свою матушку покойную!», — загрустил впечатлительный внутренний голос. — «Ну, вылитая Луиза! Волосы, голос, интонации, повадки…».

Уже после полудня путники по узкому мосту перешли через бурную речку, наполненную чистой и прозрачной водой: на светлом каменистом дне были отчётливо видны тёмные спинки крупных рыбин, уверенно преодолевавших речное течение.

Ещё через семьдесятвосемьдесят метров лощина резко закончилась крутым обрывом, с которого открывался незабываемый вид: почти плоские, чуть голубоватые бесконечные поля, на которых паслись неисчислимые стада какихто крупных животных.

— Эти чилийские равнины называются — «льяносы». На них пасутся одичавшие лошади, коровы и буйволы, — пояснила Санька. — Кстати, наш туземный дружок Тибальт настойчиво советует — остановиться на пикник именно здесь. А что? Очень даже миленькое местечко. Есть чистая вода, вдоль реки я видела сухие деревья, рыба — присутствует. Опять же, завтра утром будет и возвращаться к океану совсем недалеко…

Наоми медленно подошла к одинокому дереву, росшему на краю обрыва и, вдруг, разволновалась, неуклюже заплясала на одном месте, чуть заикаясь, объявила:

— Ттакие же дикие сливы…. Почти — ттакие же…. Расти в моей Япония.

Ягоды чуть подвяли. Зима…. Ничего, моя будет делать из них — вкусная напиток. Очень вкусная…

Дел хватило на всех. Рядовые бойцы занялись установкой палаток для ночёвки и заготовкой дров для походных костров. Егор и Людвиг Лаудруп начали разделывать тушу застреленной — тремя меткими пулями — вигони. Все остальные, включая детей, отправились к реке — пытать своё рыбацкое счастье — под руководством старого Тибальта.

А Наоми, за которой Егор наблюдал исподволь, занялась приготовлением обещанного японского напитка. С веток дерева она тщательно оборвала все ягоды (получилось два брезентовых ведёрка, предусмотрительно прихваченных с собой), аккуратно вынула из собранных плодов все косточки. Потом из толстой ветки всё того же сливового деревца — с помощью острого ножа — японка сноровисто изготовила чтото вроде обычного пестика и тщательно растёрла в бронзовом тазике ягоды в густую кашицу. После этого она с брезентовым ведром сходила к реке, залила получившуюся массу холодной водой и пристроила бронзовую ёмкость над пламенем костра.

Когда жидкость в тазике начала, закипая, чуть слышно булькать, Наоми тщательно, заранее оструганной палочкой перемешала содержимое посудины, сняла со своей длинной шеи кожаную сумку, чуть слышно щёлкнув замочком, раскрыла её и достала маленький фарфоровый флакончик. Вытащив пробку, японка капнула в закипающий напиток несколько капель какойто вязкой жидкости.

«Будем надеяться, что это не яд!», — неуклюже пошутил внутренний голос. — «Иначе она делала бы это максимально осторожно и незаметно. Наверняка, просто безобидная вытяжка какогонибудь пряного растения, не более того…».

Минут через сорокпятьдесят от речного берега вернулись — весёлой и шумной гурьбой — остальные участники пикника, гордо демонстрируя свою добычу: шесть замечательных пятнистых форели, каждая из которых весила не менее килограмма.

— Одну я поймал! — похвастался Петька. — Ещё одну — мама. А Катька у нас теперь вся такая расстроенная из себя: у неё рыбина сорвалась. У самого берега…

— Ничего, Катюша, не переживай! — успокаивающе подмигнул дочери Егор. — Мы с тобой завтра утром, пока все ещё будут спать, сходим на речку и поймаем самую большую рыбину. А вот сковороды у нас нет. Придётся, наверное, сварить обычную уху, раз такое дело…

— Не люблю уху! — громко оповестила Лиза Бровкина, которой не пришлось порыбачить (тяжёлая удочка выпадала из слабых детских ручонок), и по этому поводу она решила немного покапризничать. — Хочу жареной рыбки. Хочу! Хочу! Хочу!

Помог Тибальт: нарвал в ближайшем кустарнике охапку крупных листьев, внешне напоминавших обыкновенный российский лопух, ловко почистил и выпотрошил рыбин, плотно завернул их в листья, после чего ножом выкопал в земле неглубокую ямку, уложил в неё завёрнутую форель, сверху тщательно присыпал яркоалыми углями из костра.

Тем временем женщины расстелили на низенькой, лимоннозеленоватой траве несколько узких холстин, игравших роль скатертей, расставили по их периметру разномастные тарелки, кружки и фужеры, разложили ножи, вилки, и ржаные морские сухари, пропитанные оливковым маслом, к которым все — за время долгого плавания — уже успели привыкнуть. По центру красовались четыре длинных серебряных блюда: два — с крупными кусками зажаренной на углях вигони, два — с запечённой форелью.

Оглядев получившийся натюрморт критическим взглядом, Санька только недовольно вздохнула:

— Прошу вас, высокородные господа и дамы, присаживайтесь! Эх, какие пикники мы устраивали в нашем василеостровском поместье! И в нашей Александровке, так любезной сердцу…. Помнишь, Саша?

— Конечно, помню! — Егор согласно кивнул головой. — Так, господа мужчины, а что у нас с благородными хмельными напитками?

— Ямайский ромус, португальские херес и портвейн, испанская мадера, арагонское красное, мозельское, — скороговоркой перечислил Ванька Ухов. — Ну, кому — что? Принимаю заявки…

Наоми, указывая дрожащим тоненьким пальчиком на бронзовую ёмкость с японским национальным напитком, взволнованно забормотала:

— Моё, я угощать! Прошу вас…, угощать.… Всех — угощать…

— Конечно же, господа и дамы! — извинительно всплеснула руками эмоциональная Сашенция. — Давайте все — дружно и весело — отведаем этот экзотический сливовый сок! Ухов, Иванов, бездельники, немедленно помогите симпатичной девушке…

Подняв свой оловянный стаканчик, Егор провозгласил первый праздничный тост:

— Ну, любезная Наомисан, прими наши самые сердечные поздравления! Мы искренне рады, что ты путешествуешь с нами! Желаем тебе всего, что ты хочешь сама — пожелать себе! — коротко кивнув головой, выпил содержимое своего стаканчика — двумя крупными глотками — до самого дна, краем глаза зафиксировав тень неясной тревоги на Санькином лице…

«А что, знатная вещь!» — высказался много в чём понимающий внутренний голос. — «Очень ароматная штуковина! Прямотаки — «привет из далёких стран…», даже голова легонько закружилась, приятно так, умиротворённо…».

Судя по многочисленным восторженным фразам и междометиям, и всем остальным участникам этих романтических посиделок японский сливовый напиток тоже очень понравился.

— Ты, тётенька Наоми, настоящая фея! — искренне похвалила японку маленькая Лиза. — Мне про этих добрых фей Томас недавно рассказывал сказку…. Очень вкусно, спасибочки!

— Потом, Наомисан, рецепт мне не забудь пересказать подробно! — с непонятной и холодной улыбкой попросила Сашенция.

После новых цветастых тостов участники трапезы воздали должное кулинарным деликатесам. Мясо южноамериканской горной козы получилось превосходным и практически таяло во рту, речная форель, покрытая тонкой золотистой корочкой, была не менее вкусна.

Приближался вечер, круглое, яркобагровое солнце торопливо устремилось к горизонту.

«Наверное, детям пора спать», — вяло подумал Егор, лёжа на заранее подстеленной волчьей шкуре и расслабленно опираясь на локоть.

Он с удовольствием отхлебнул из своего стаканчика арагонского красного вина и неожиданно понял, что уже сильно пьян.

«Быть такого не может!», — возмутился обожающий логику внутренний голос. — «С чего бы это — пьян? Выпилито всего ничего…. Это просто очень сильно хочется спать. Свежий горный воздух, скорее всего, так на тебя, братец мой, повлиял…».

Егор, опираясь руками о чилийскую землю, накрытую волчьей шкурой, с трудом сел на колени, обеспокоено обернулся по сторонам и удивлённо хмыкнул.

Оказалось, что сон коварно подбирался ни к нему одному: Ванька УховБезухов беззаботно похрапывал, свернувшись калачиком у костра, русский солдат спал — в обнимку со своим ружьём, по направлению к палаткам медленно проследовала сонная Гертруда Лаудруп — со спящей Лизой Бровкиной на руках.

— Дорогой! — негромко позвал знакомый голос.

Егор медленно, бесконечно долго и плавно повернул голову примерно на девяносто градусов: глаза у стоящей перед ним растрёпанной, но при этом безумно симпатичной Сашенции сонно моргали, усиленно борясь с дрёмой.

— Дорогой! — настойчиво и томно повторила жена. — Петя и Катенька уже легли спать…. Я пойду, проверю — как они там, поцелую в лобики…. А ты иди в нашу палатку…. Иди, иди, и дожидайся меня…. Я скоро…

Он с трудом поднялся на ватные ноги, неверными шагами, спотыкаясь через каждые три метра, добрёл до нужной палатки, распахнул полог, оторвав при этом пару деревянных застёжек, добрёл до спального места, упал как подкошенный и тут же, громко захрапев, погрузился в сладкую и предательскую пелену сна…

Проснулся Егор от неприятного ощущения, что он — весь, целиком и полностью — затёк. Дада, именно так: очень сильно затекли руки, ноги, всё туловище, и даже — голова…

Старенькой скрипкой в голове противно и явно запоздало запиликало чувство опасности, а внутренний голос подробно доложил об ощущениях: — «Пахнет сырой парусиновой тканью. Следовательно, братец, ты находишься в собственной палатке. На этом хорошие новости, извини, и заканчиваются. Ноги, похоже, крепко привязаны к колышкам, глубоко вбитым в землю. Руки заведены за спину и примотаны к деревянному, не оченьто и толстому столбу. Один широкий кожаный ремень проходит через грудь, другой надёжно фиксирует голову к тому же самому столбу. На глазах…, эээ, чтото весьма похожее на элементарный медицинский пластырь из Будущего…. Кляпа во рту нет, что уже хорошо! В правом углу палатки горит масляный фонарь. Значит, уже глубокая ночь…. Там ктото есть! Слышишь, братец, какието щелчки и недовольные вздохи? Ага, точно, есть…».

Некто неизвестный в правом углу непочтительно отпустил парочку солёных английских фраз.

«Парочку солёных фраз — на английском языке двадцать первого века! Даже с использованием молодёжного специфичного сленга!», — уточнил тут же запаниковавший внутренний голос. — «Что это может означать? А голосокто — знакомый! Вот оно даже как, блин чилийский, переперчённый…».

Вежливо попросив внутренний голос заткнуться, Егор демонстративно откашлялся и непринуждённо высказал маленькую просьбу:

— Милая Наомисан, а зачем нужен этот дурацкий пластырь на моих глазах? Я же ими не умею кусаться…. Я бы понял, если бы вы мне заклеили рот, предварительно выбив половину зубов…. Может быть, снимите? В плане — невинного одолжения…

— Хахаха! Какая смешная шутка, прямо — полный отпад! — тут же откликнулся звонкий и чуть насмешливый голосок. — Вы, уважаемый Егор Петрович Леонов, и в восемнадцатом веке не растеряли своего искромётного чувства юмора. Браво! Примите мои искренние поздравления!

Ну что же, всё стало ясно. Вернее, ясно — только в глобальном плане, так сказать. А вот все детали, их только ещё предстояло прояснить.

Лёгкие, почти невесомые шаги, неприятные ощущения, причиненные резко отрываемым пластырем. Ладно, посмотрим, что к чему…

Егор осторожно приоткрыл глаза, старательно проморгался, привыкая к тусклому серожелтоватому свету, царившему в палатке. Действительно, в её правом углу, на толстом деревянном чурбаке стоял ярко горевший масляный фонарь. Рядом с первым чурбаком располагался второй, на котором лежала приоткрытая кожаная сумка.

Наоми, проследив за направлением его взгляда, ехидно и понятливо усмехнулась:

— Я ведь заметила, Егор Петрович, как ваша драгоценная супруга огорчились, так и не найдя в моей сумочке ничего интересного. Хахаха!

— А за что ты, мерзавка, убила Илью Солева? Что со всеми остальными? Надеюсь, что мои дети и жена живы? — хмуро поинтересовался Егор, откровенно недобро рассматривая японку.

Нет, внешне она не изменилась: милое бледное личико, высокая и замысловатая причёска, Санькино нарядное платье, Гертрудина меховая накидка. Только вот на кисти правой руку обнаружились кварцевые электронные часы, да и глаза…. Холодные и проницательные глаза уверенного в себе профессионала, не обременённого глупыми сантиментами…

Наоми, чуть передёрнув плечами, криво усмехнулась:

— Да живы все, живы! Просто крепко спят. Что я — хищница какая? Опять же, существует чёткое задание, незыблемые инструкции…. Солев? За то и убила дурачка симпатичного, что сунул Ильюша свой длинный нос — куда и не надо было. А, именно, в мою заветную сумку. А там — вот это самое! — вытянула вперёд левую руку, резко разжала маленький кулачок. — Потомто я сразу же данную полезную вещицу спрятала в своей высокой причёске. Ну, а всякие другие хитрые штучки из далёкого Будущего — запихала в кроватный матрас и под нижнюю одежду…

«Ох, ты, ёлыпалы!», — восхищённо присвистнул внутренний голос. — «Кажется, опять начинаются старые песни…».

На узкой девичьей ладони лежал обыкновенный медицинский шприц, наполненной какойто краснобурой жидкостью. Точно такой же — в далёком 2009 году — был в руках у мерзкого Томаса Самуиловича. В тот памятный день, когда Егора отправляли в Прошлое.

— Какая замечательная ночь! — бесконечно довольная произведённым эффектом, томно вздохнула Наоми. — Операция, похоже, завершена, до полуночи осталось, — мельком глянула на свои электронные часики, — десять минут, пятнадцать секунд.… Кстати, дорогой Егор Петрович, сейчас над благословенными чилийскими горами и льяносами идёт тихий дождик, практически — байу — сливовый дождь…

Глава восьмая

Всё тайное — становится явным

(Совсем немного — о смысле жизни)

«Операция завершена? Интересное дело, однако…. Ночь — с двадцать второго — на двадцать третье июня!», — первым прозрел догадливый внутренний голос. — «Не иначе, сейчас тебя, братец, будут переносить обратно — в приснопамятный двадцать первый век. Помнишь, Алькашар тогда, в древнем русском городе Пскове, тоже всё твердил про завершение дня летнего солнцестояния? Правда, нынче мы с тобой находимся в южном полушарии, поэтому гораздо уместнее говорить о дне зимнего солнцестояния…».

Егор, изо всех сил стараясь, чтобы его голос предательски не задрожал, спросил — демонстративно невозмутимо:

— И чем это я, собственно, не угодил уважаемому Координатору? Когда же это я ему оттоптал любимую мозоль? Нет уж, сделайте одолжение, скажите, пожалуйста, чем это я вам всем так мешаю? Ведь Алькашар тогда мне чётко объяснил, что, мол, в результате моего вмешательства — в ход Истории — образовался новый, параллельный мир…. Ведь так? Образовался?

— Образовался, — невозмутимо кивнула своей высокой и вычурной причёской Наоми. — Но это совершенно ничего не меняет.

— Почему это не меняет? — буквальнотаки взвыл Егор, не удержав внутри душащие его эмоции. — Ну, почему? Параллельный мир всё равно уже образовался, он существует и живёт, развиваясь по своим законам…. Почему же меня надо непременно убирать из него? Ну, почему?

— По кочану! — насмешливо улыбнувшись, ловко ввернула крылатое русское выражение японка. — Самовольные и упрямые агенты, которые не подчиняются приказам непосредственных руководителей, никому не нужны. В любых мирах и в любые времена…. Эпизод с Алькашаром был обычной проверкой — на вшивость и элементарное послушание. Согласись бы вы, Егор Петрович, тогда на добровольное возвращение в двадцать первый век, глядишь, и вам бы пошли на встречу: оставили бы здесь — с ненаглядной жёнушкой и детишками малыми, дали бы новое важное задание…. А так, кому вы нужны, если совершенно непонятно, что завтра ожидать от вас? По крайней мере, именно так и звучит официальная версия. А что у хитроумного начальства на уме было на самом деле, о том нам, рядовым пешкам, знать не полагается…. Я понятно излагаю?

— Понятно! А кто, если не секрет, заступит на моё место? И куда сейчас вы меня отправите? В смысле, в какой из двух параллельных миров? В какие конкретные года? В 2009 год, или в 202бой?

— В какие — конкретные года? И в какой — из двух параллельных миров? — зачемто переспросила японка, внимательно посмотрев на свои наручные часы и подходя к Егору вплотную. — Извините, мон шер, но, честное слово, не знаю. Я только старательная исполнительница чужих приказов. Меня, знаете ли, не оповещают — о глобальных планах…. А вместо вас здесь целенаправленно поработает другой прямой потомок Александра Даниловича Меньшикова, родом из русской столицы Москвы. Дельный такой дяденька. Он прошёл очень серьёзный, многопрофильный обучающий курс и нынче является одним из самых перспективных агентов службы «SV»…. Ну, милый и славный Егор Петрович, вы готовы?

Показалось, или действительно у входа в палатку обозначилось какоето подозрительное шевеление? Похоже, что и наблюдательная Наомисан почувствовала чтото аналогичное, шприц в её руке дрогнул, и она неуверенно спросила:

— Кто там ходить? Кто — пугать бедную Наоми?

Ответом ей был оглушительный пистолетный выстрел, тесное палаточное пространство тут же заволокло густым пороховым дымом, глаза безудержно защипало, а лёгкие и бронхи — под самую завязку — наполнились сухим и лающим кашлем…

«Однозначно, дуплет! И, судя по характерному звуку, пистолет, явно, саксонской работы…», — незамедлительно отреагировал внимательный к мельчайшим деталям внутренний голос. — «Дальше совершенно нетрудно предположить, кого мы сейчас с тобой, братец, увидим…. Опа, на кисть руки капнуло чтото горячее…. Кровь, понятное дело! Рядом упало чтото…. Тело убитой Наомисан, ясен пень!».

Дым постепенно развеялся, и пред ним предстала Сашенция — во всей своей красе: необычайно взволнованная и прекрасная, с умопомрачительно яркими и огромными глазами.

«С умопомрачительно — яркими…», — запоздало восхитился внутренний голос и потерянно замолчал…

Санька гордо закинула голову вверх, старательно сглатывая слёзы, подступившие к горлу, после чего посмотрела Егору в глаза — пристально и требовательно. Долго так смотрела, не отводя взгляда. Смотрела и молчала….

Долго? Что значит сей глупый термин, мои господа и дамы? Молчите? И, совершено правильно делаете!

«Долго» и «коротко». «Сильно» и «слабо». «Чутьчуть» и «навсегда». «Абсолютно спокойно» и «до полного безумия». «Холоднее арктических льдов» и «горячее лавы, извергающейся из вулкана»…..

Всё в этом скучном и предсказуемом мире — относительно….

Относительно — относительно — чего?

Относительно — восприятия — того или иного события…

Мы с вами, мужественные друзья мои и милые подруги, просто — одно и тоже — зачастую воспринимаем очень уж поразному. Кардинально — поразному. Глобально и противоположно — поразному…

Ладно, проехали…

Санька смотрела ему в глаза пристально и неотрывно, а он — также пристально и неотрывно — смотрел в её глаза: в такие любимые, обожаемые, небесновасильковые, бездонные и огромные…

Она, как и всегда, не выдержала первой: недовольно отвела взгляд в сторону и, уставившись в светлобежевый парусиновый бок палатки, проговорила — насквозь обиженно:

— Егор Петрович Леонов? Ну, надо же…. А так, попростому, сколько уже лет на «Сашу» исправно откликался! Ну — надо же…. Хотя, если честно, я уже давно чегото такого и ожидала. Слова иногда странные и чудные проскальзывали у тебя, милый, знания хитрые, вызывающие удивление…

— Сань, да ладно тебе! Чего уж там, — неуверенно и смущённо заканючил Егор. — Какая, собственно, разница…

— Какая разница, говоришь?! Я ему — всю себя…. Любила его, детей от него нарожала…. А он…. Что, трудно было давно уже сказать правду? Сомневался во мне, мерзавец? Я же только тебя люблю! И дела мне никакого нет до этих всех — Координаторов, двадцать первых веках и прочих странных дел…. У тебя там — в дальних годах — много было женщин? Много? Отвечай, ирод!!! Немедленно отвечай….

Минут через шестьсемь, терпеливо подождав, пока жена полностью выговорится, Егор попросил — очень серьёзно, и даже с лёгкими («Ну, с очень лёгкими!», — ехидно прокомментировал внутренний голос) строгими нотками в голосе:

— Саня, развяжи меня, пожалуйста! Надо же подумать и о текущих делах…. Скоро проснутся все остальные. Придётся им както объяснять, почему тебе пришлось застрелить японку. Кстати, а ты — почему не уснула?

— Потому и не уснула, что сердечко мне подсказало, мол, серьёзная опасность подкрадывается — змеёй подколодной, — коротко и ёмко пояснила Санька, освобождая его от пут. — Этот ароматный сливовый напиток я только пригубила, а остальное потом незаметно выплеснула на землю, под ближайший кустик. Смотрю, все постепенно начали засыпать. Тогдато я и догадалась, что мерзкая японка коварно подмешала в своё национальное пойло какогото сонного зелья — с замедленным действием. Тогда я решила претвориться спящей, чтобы не выделяться на общем фоне…. Легла прямо на землю рядом с детской палаткой, в меру громко засопела, глаза ладошкой прикрыла, а сама — сквозь чуть растопыренные пальцы — внимательно наблюдала за происходящим.

— Дальше всё понятно! — невесело хмыкнул Егор, вставая на ноги и разминая затёкшую поясницу. — Японка пошла к нашей палатке, а ты — следом за ней. Подкралась осторожно, стала подслушивать…

— Очень надо мне — подкрадываться и подслушивать! — всерьёз обидевшись, надменно надулась Сашенция. — Пусть подлые дворовые девки подслушивают! А я, всё же, Светлейшая княгиня! Поэтому спокойно, не таясь, подошла к палатке и стала слушать…. Только вот, уважаемый Егор Петрович, вы меня перебили. Ну, конечно же, вы же у нас из далёкого двадцать первого века, где мастерят такие хитрые штуковины! — продемонстрировала кварцевые электронные часы, рачительно снятые с руки застреленной японки. — А напрасно — перебили! Невежливо это…

Пришлось потратить ещё несколько драгоценных минут на неуклюжие, но искренние извинения, которые постепенно переросли в жаркие и затяжные поцелуи.

— Остановитесь, сэр командор, остановитесь! — взволнованно дыша, неохотно отстранилась Санька, сильно упёршись острыми кулачками ему в грудь. — А то ведь так можно ненароком и позабыть обо всём на свете…. Тут, кстати, и местато толком нет — для серьёзных дел. Вон, всё залито кровушкой японской! Я очень хорошо прицелилась: дуплетом — прямо в лоб — прилетело нашей Наомисан…

Зрелище было, откровенно говоря, неаппетитным. Егор взял жену за руку и вывел на свежий воздух. Вокруг безраздельно властвовала чёрная южноамериканская ночь, на прежнем месте тихонько догорал костёр.

— Ладно, тогда поступим так! — решил Егор. — Сейчас мы с тобой тело Наоми перенесём к костру, положим вот здесь. А в правую руку ей вложим твой саксонский пистолет. Мол, застрелилась. Почему — застрелилась? Это, дорогая моя, не наша с тобой забота, пусть другие головы ломают и спорят — до полной потери пульса. Потом мы тщательно уберём все следы настоящего происшествия, вытрем кровь в палатке и спать ляжем. В том смысле, что лучше понастоящему не спать, чтобы из палатки выбраться одними из первых, сразу же после обнаружения трупа…. Понимаешь, о чём я толкую?

— Не маленькая, чай! — смущённо зарделась Санька. — Саша, дорогой…. Или — Егор? Как называтьто теперь тебя, обожаемый супруг?

— Называй постарому — Сашей, так оно привычней. Да и о конспирации надо помнить: совершенно ни к чему всем остальным знать об этих хитрых играх со Временем…. Кстати, ещё о конспирации. Положика, милая моя, эти приметные часики на плоский камень, а я сверху — другим приложу. Давай, давай, не жадничай! Надо так, ничего не попишешь…

— Жалко очень! Такие красивые были, с меняющимися циферками! — печально вздохнула жена и тут же вновь оживилась: — Ой, Саша, а ты мне расскажешь — об этом двадцать первом веке? Как там да что. Интересно же, право…

— Расскажу, конечно же, только потом, когда дальше поплывём. А сегодня у нас и других важных дел хватает, даже с немаленьким избытком…. А что это ты, Светлейшая княгиня, улыбаешься так довольно и загадочно?

— Теперьто я точно знаю, что ты меня любишь! — торжественно объявила Санька. — Ведь не захотел возвращаться — от меня — в это Будущее! Алькашара отправил в острог, я же помню…. Вот они на этот раз даже решили тебя насильно вернуть! Дурачки наивные! Саша, быстро поцелуй меня…

Уже после рассвета снаружи раздался испуганный женский вскрик.

— Это Гертруда Лаудруп обнаружила мёртвое тело! — предположила Санька, неохотно отрываясь от губ Егора. — Всё, милый, иди, успокаивай адмиральскую супругу. А я побежала в детскую палатку: задержу там ребятишек, пока вы труп не оттащите куданибудь подальше. Не стоит травмировать хрупкие детские души….

Детей — в сопровождении русских солдат и седовласого Тибальта — потихому, без излишней суеты, отправили обратно, к берегу Тихого океана.

Японку похоронили в очень красивом месте — с отличным видом на высокие чилийские горы и таинственные, вечно скрытые в лёгкой голубоватой туманной дымке льяносы. Над могилой насыпали аккуратный холмик из разноцветной речной гальки, дружно повздыхали, Сашенция, расчувствовавшись, даже обронила парочку слезинок.

— Это она от несчастной любви так поступила! — объявил сентиментальный Ерик Шлиппенбах. — Не смогла пережить смерти своего жениха, полковника Солева…

Ещё через сутки эскадра тронулась дальше, держа курс на север, предварительно отойдя от южноамериканского берега на сорокпятьдесят миль.

— Ну их, подлые цунами! — перед отплытием объяснил это решение адмирал Лаудруп. — Будем — на всякий случай — держаться подальше от мелководий…

Утром Егор проснулся от странной и подозрительной тишины: кудато пропали уже привычные звуки ударов океанских волн о борта фрегата, хотя, судя по сильной боковой качке, волны никуда не подевались. Он осторожно, стараясь не разбудить безмятежно спящую Саньку, торопливо оделся и выбрался на палубу.

Вокруг всё было безысходно серым: небо, море, палуба, паруса, еле видимые сквозь густой туман, безграничным кругом висящий над Тихим океаном. А вместе с туманом вокруг царила странная и вязкая тишина…

Ветер был благоприятным для успешного плавания: в меру сильным, но очень ровным, без малейших намёков на неожиданные порывы. Паруса, выгнувшись крутыми дугами, сыто и довольно гудели, по сторонам чётко просматривались силуэты двух других судов эскадры. Ближе к «Александру» находилась «Кристина», несшая гораздо меньше парусов.

«Понятное дело, осторожный Фруде Шлиппенбах не рискует — в такую неверную погоду — далеко отрываться от остальных», — одобрил действия шкипера бригантины понятливый внутренний голос. — «Это сейчас туман висит в двадцатитридцати метрах от водной поверхности, но он же может и опуститься — в любой, как правило, самый неподходящий момент…».

Лицо капитана Емельяна Тихого, застывшего на капитанском помосте возле штурвала, выражало сильнейшую озабоченность.

— Ничего не понимаю! — плаксивым голосом доложил Емельян. — Чертовщина какаято! Следуем вперёд с постоянной скоростью пятьшесть узлов в час. Это просто отлично! Только вот куда, собственно, следуем? Неизвестность полная!

— Как это — неизвестность? — не понял Егор. — Компасто тебе на что, шкипер?

— Не работает компас, Александр Данилович! Вот, сами полюбуйтесь…

Стрелка компаса, действительно, вела себя более чем странно: то нервно приплясывала, мелкомелко подрагивая в тридцатисорока градусном секторе, то начинала медленно и плавно кружиться — по часовой стрелке…

— Ещё поздней ночью, когда с небес опустился серый туман — совместно с полной тишиной — и началась эта катавасия. С тех пор ветер уже успел поменять своё первоначальное направление, так что куда мы сейчас идём — совершенно непонятно. Солнца не видно, поэтому буссолью и астролябией тоже не воспользоваться.

— Ладно, потом определимся с местоположением! — легкомысленно махнул Егор рукой. — Не вечно же висеть этому туману. Рано или поздно распогодится, солнце появится, вычислим и долготу, и широту…

«По дереву постучи, дурилка картонная!», — посоветовал мнительный внутренний голос. — «Тоже мне — «не вечно», «рано или поздно»…. И через левое плечо не забудь, братец, трижды сплюнуть…».

Плавание продолжалось, дни летели нескончаемой вереницей, а ничего, ровным счётом, не менялось: устойчивый ветер, густой серый туман над океаном, тревожная тишина, сошедший с ума компас, полная неизвестность.… А ещё навались жара с духотой, ветер стал горячим и колючим, крупные капли пота приходилось смахивать со лба через каждые тричетыре минуты. Дети капризничали и часто беспричинно плакали.

— Хочу к папеньке в деревню! — тоненько и жалостливо всхлипывала Лиза Бровкина. — И, чтобы, зима была! Снег, чтобы, везде лежал…. Белый такой, холодненький…

«Уже почти полтора месяца прошло с тех пор, как нас кудато понесло от чилийских берегов…. Дурь несусветная!», — негодовал внутренний голос, ставший от постоянной духоты нервным и ворчливым. — «Принесёт вот теперь — не пойми куда! Лишь бы не в Антарктиду, с малолетства не люблю холодов…. Хотя и жара уже надоела — хуже корабельной, слегка пованивающей солонины….

Каждый вечер, когда дети засыпали, Егор и Санька отправлялись гулять по слегка покачивающейся палубе «Александра». На самом носу корабля были сложены большие холщовые мешки, заполненные рваными верёвками, лопнувшими канатами и лоскутьями старых парусов. Супруги Меньшиковы подолгу сидели на этих мешках и болтали. Вернее, говорил в основном Егор, а Санька жадно слушала, охала, ахала и лишь иногда задавала уточняющие вопросы.

Он рассказывал о войнах и революциях, произошедших в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках, о сделанных научных открытиях, о полётах в космос, о подводных лодках, биржах, самолётах, лифтах и небоскрёбах, о политических партиях, об ужасах фашизма, о….

Темам его рассказов не было числа, по Санькиным глазам было видно, что многого она просто не понимала, а многого — и не хотела понимать.

«Бедняжка! Сразу столько свалилось на неё!», — жалостливо вздыхал добрый внутренний голос. — «Ты уж, братец, не перестарайся! Наша Сашенция — во всех отношения — девушка крепкая, но как бы случайно умом не тронулась…. Ты давай, больше распинайся про моду, стишки почитай, фильмы перерасскажи — про неземную любовь…».

А ещё Санька, которой черноволосая Исидора на прощанье подарила несколько толстых книг и тонкий, составленный от руки испаноанглийский словарь, занялась изучением испанского языка.

— Зачем тебе это, моё сердечко? — недоумевал Егор.

— Очень уж красивый язык! — скупо улыбалась жена. — Такой мелодичный и певучий…. Опять же, вдруг, мы ещё вернёмся в Аргентину? Славная и красивая страна! Вот он мне тогда и пригодится…

Егор посмеялся немного, а потом подумал и присоединился к супруге. Вдвоём дело пошло гораздо веселей и продуктивней.

Беда пришла внезапно: от жары начала протухать питьевая вода в больших дубовых бочках, да и запасы прочей жидкости (пусть и алкогольной) значительно сократились.

— Всё, господа и дамы, с сегодняшнего дня умываемся, а также и стираемся, только забортной водой! — объявил Егор. — Понятное дело, что детей это не касается. Пока — не касается…. Далее, воду пьём, только разбавляя её — один к одному — вином. Такая смесь гораздо лучше утоляет жажду, проверено. Ничего ребятки, пробьёмся!

По приказу Егора на палубе надёжно укрепили разную посуду, в которую — из серого тумана — потихоньку выпадали крохотные росинки. Всю эту «туманную» воду почестному отдавали женщинам и детям.

Ещё через полторы недели, когда вода в бочках окончательно протухла, мужчинам пришлось перейти на «парусную» воду: по верёвочным лестницам они забирались на высокие мачты и — с риском для жизни — выжимали из мокрых парусов в различную тару жалкие капли воды. А некоторые индивидуумы, боящиеся высоты, попростому жадно вылизывали сырую парусину…

Навалилось ощущение полной безысходности, окончательно стихли шутки и весёлые разговоры. Вообще путешественники и путешественницы старались — как можно реже говорить между собой: казалось, что особенно нестерпимая жажда приходила именно в процессе — пусть и короткого — разговора…

«Так, наверное, и сходят с ума!», — с кривой усмешкой предположил одуревший внутренний голос. — Ещё неделядругая этого серого кошмара и всё, ощущение действительности притупится, всё сольётся в единую пелену…. Будет уже совершенно непонятно: где дни, а где — года, где явь, а где — сон…».

Словно подтверждая эти опасения, в полдень с центральной мачты фрегата сорвался и разбился насмерть Егоров крепостной по имени Федосий, молодой, здоровый и широкоплечий мужик. То ли нечаянно сорвался, то ли сам бросился вниз, предварительно распрощавшись с последней надеждой на благополучный исход этого явно затянувшегося плавания…

Поздним вечером Егор с Санькой опять расположились на носу «Александра». Только разговоры о временах грядущих в этот раз както не разговаривались. Они в основном молчали да изредка вскользь целовались, осторожно и нежно касаясь сухих и шершавых губ — такими же сухими и шершавыми губами.

— Саша, а для чего — всё это? — неожиданно спросила жена. — Ну, в смысле, вся наша жизнь? Для чего, вообще, люди живут на белом свете? Почему ты улыбаешься? Я что, оченьочень глупая?

— Умная ты у меня, очень — умная! — серьёзно ответил Егор. — Просто о смысле жизни гораздо приятней рассуждать в более спокойной обстановке. Когда вокруг всё спокойно и благостно, и на душе — в том числе…. Например, когда в камине ласково потрескивает добрый огонь, а в голове приятно шумит от выпитого благородного вина…. Вот тогдато да, о смысле жизни — самое время говорить…

— А, сейчас? — не сдавалась настойчивая Сашенция. — Что ты мне ответишь — сейчас?

— Ты же, наверное, и сама знаешь, что я отвечу! — улыбнулся Егор. — Быть с тобой, глупенькая! Всегда, до самой смерти! Вот в этом — лично для меня — и заключается наивысший смысл жизни…. Дорогая, мне это кажется, или ветер действительно стихает?

Ещё через несколько минут Санька, указывая рукой прямо по курсу движения фрегата, взволнованно произнесла:

— Ой, Саша, смотри! Там, прямо в небе, ползают два маленьких светлячка…

Далеко впереди, не оченьто и высоко, то пропадали, то упрямо появлялись снова два крохотных, яркорозовых огонька.

«Это же, братец, жерла действующих вулканов!», — уверенно заявил внутренний голос. — «То прячутся за полосой тумана, то снова появляются…».

— Пошли будить капитана! — Егор потянул жену за рукав платья. — Надо срочно становиться на якоря, пока не налетели на прибрежные рифы.

Через двадцать минут якоря успешно забрали грунт, и «Александр», чуть поскрипывая всеми составными частями деревянного корпуса, послушно и размеренно закачался на мелкой волне.

— Да, ветер стихает! — согласился с Егором капитан Тихий. — Только вот вопрос: где сейчас «Орёл» и «Кристина»? Успели они встать на якоря, или нет?

— Ладно, чего попустому языками молоть? — нахмурился Егор. — Будем ждать рассвета, и надеяться только на лучшее…

Уснуть он так и не смог, поворочался часа дватричетыре на своей койке, тихонько оделся и снова выбрался на палубу.

Приближался рассвет. Туман, опустившись к самой поверхности океана, таинственно и зловеще клубился в корабельных снастях, усердно оседая на дне и стенках многочисленных медных и бронзовых посудин, закреплённых на палубе тут и там.

В одной из сторон небосклона неожиданно зарозовело.

«Ага, значит туман уже не такой плотный!», — обрадовался внутренний голос. — «Уже понятно, где у нас восток. Ничего, братишка, выкарабкаемся…».

Ещё примерно через час с севера донеслись отголоски далёкой, но бойкой канонады.

— Палят из ружей и пистолетов! — обеспокоено известил Емельян Тихий, подставляя ухо под порывы северовосточного ветерка. — Не нравимся мне это, Александр Данилович! Ох, как не нравится…

Канонада, впрочем, вскоре затихла.

Установился полный штиль, туман развеялся без следа, а из белых кучевых облаков выглянуло ласковое жёлтое солнышко, предоставляя возможность вдоволь полюбоваться красивейшим пейзажем.

Длинный и извилистый берег завораживал своим изысканных цветным калейдоскопом: лазоревое море плавно переходило в изумрудную зелень прибрежных лесов, на смену которым приходили светлофиолетовые предгорья, постепенно — по мере продвижения взгляда вверх — всё темнеющие.…Венчали эту яркую картину чёрные горные вершины с величественными конусами двух действующих вулканов, изрыгающими из земных недр яркоалую раскалённую лаву и клубы густого, молочнобелого дыма.

В полумиле, примерно по середине между кораблём и цветным берегом обнаружилась узкая полоска береговых рифов, отмеченная на безмятежно покачивающейся океанской глади белыми гребешками ревущих волн и коварных бурунов.

— Да, очень серьёзные рифы! — уважительно протянул Емельян Тихий, отрываясь от окуляров подзорной трубы. — Повезло нам, однако…. Господин командор, вон же он, «Орёл»! В трёх четвертях мили южнее нас заякорился. Молодец, шкипер Ганс Шлиппенбах, так держать! А вот «Кристины» я чтото нигде не наблюдаю…

На севере, откуда на рассвете долетали отголоски ружейных и пистолетных выстрелов, далеко в океан вдавался длинный каменистый мыс.

— Неплохо было бы оплыть его, в смысле — мыс, да и посмотреть, что там такое, — проследив за напряжённым взглядом Егора, высказался Тихий. — Может, это наши соратники с «Кристины» ранним утром стреляли по какомунибудь неизвестному противнику? Хотя, если бы противник был серьёзным, то они бы палили из пушек. Скорее всего, просто охотились на какуюнибудь водоплавающую дичь. Например, стая глупых, но упитанных гусей опустилась ночевать на морскую поверхность, прячась от ветра за бортом бригантины. Такое случается иногда. Только сейчас подойти туда всё равно не получится — по причине полного штиля…. Александр Данилович, а ведь изза этого мыса поднимается чёрный дым! Густой такой…

— Делаем так, капитан! — принял решение Егор. — Спускаем на воду шлюпки и помещаем в них побольше хорошо вооружённых бойцов…. Потом, эээ…

— Все шлюпки спускаем?

— Да, все три. На одной я схожу за северный мыс и на месте разберусь с этими странностями. Две другие, загрузив пустые бочки, пусть следуют к берегу. Видишь, вон там есть проход между белыми бурунами рифов? А вот там, чуть левее, в океан впадает большая река? Вот пусть твои ребятки и наберут в бочки свежей речной водицы…. Кстати, а почему ты до сих пор не достал буссоль и астролябию? Надо же определиться, в концето концов, куда это нас занесло.

— Обижаете, Александр Данилович! — недовольно поморщился Тихий. — Мой помощник уже давно колдует на носу.

Вскоре координаты были определены: примерно 171° долготы и 38° широты, с полуградусной погрешностью, ясное дело.

Егор не настолько был силён в географии, чтобы определить — по координатам — название изысканноцветного берега, лежащего перед ними, но нехорошие предчувствия незамедлительно поселились в душе.

«Мы, похоже, пересекли ненароком — с востока на запад — весь Тихий океан», — невозмутимо сообщил внутренний голос.

Емельян Тихий сходил в каюту, вернулся, прямо на палубе разложил морские карты и сообщил, неуверенно тыкая указательным пальцем в большой овал в правом нижнем углу одной из карт, нанесённый коротким пунктиром:

— Похоже, что мы гдето здесь…

— Ну, а конкретнее? Что это ещё за овал такой?

— Конкретнее…, — замялся Тихий.

— Это так называемая «Большая Южная Земля», — насмешливо сообщила начитанная и просвещённая Сашенция, тоже выбравшаяся на корабельную палубу (выплёскивала за борт содержимое детских ночных горшков). — Открыл её — лет шестьдесят тому назад — голландец по имени Абель Тасман. У островов есть и второе имя — «Стейтн Ландт», не знаю, что оно обозначает…. Почему Большая Южная Земля изображается на морских картах пунктирным овалом? Так ведь точных карт и планов данных островов просто не существует в природе! До сих пор — после Тасмана — никто из европейцев эти места больше не посещал, по крайней мере, я про такие факты нигде не читала. Следовательно, мы — вторые…. Слава великим путешественникам! Трубите, фанфары! Господа, открывайте Шампанское…

Санька продолжала трепаться дальше, совершенно беззастенчиво хвастаясь своими географическими познаниями, но обеспокоенный Егор слушал её только в полуха.

«Это что же получается?» — заволновался нервный внутренний голос. — «Строим элементарную логическую цепочку: Тасман — Тасмания — Новая Зеландия — злые каннибалы…. Мать его так!».

— Отставить разговоры! — повысил голос Егор. — Все шутки отменяются! Шкипер Тихий, шлюпки на воду спущены?

— Спущены, Александр Данилович!

— Бойцам взять с собой по ручной гранате! Нет, по две ручные гранаты на каждого! За водой, Емельян лично отправишься! Слушай меня внимательно. На этих островах обитают дикие туземцы, обожающие употреблять в пищу человеческое мясо. Поэтому приказываю — соблюдать максимальную осторожность! К берегу не приставать ни в коем случае! Питьевую воду набирать только непосредственно в устье реки! В случае малейшего шевеления в прибрежных кустах — незамедлительно применять ручные гранаты! Всё ясно?

— Ясно, Александр Данилович!

Тихий поспешил к подчинённым, а Санька, уважительно и ласково посмотрев на Егора, подытожила:

— Действительно, местные туземцы — кровожадные людоеды! По письменным воспоминаниям знаменитого Абеля Тасмана четверо его людей — при первом же посещении этих островов — были безжалостно убиты и съедены местными жителями, которые называют себя — «маори»…. А ты, Саша, откуда знаешь про это происшествие? Ты же у меня редко читаешь умные книжки…. Ой, извини, милый, я всё время забываю, что ты — оттуда…

Шлюпка, в которой кроме Егора находилось ещё шестеро хорошо вооружённых бойцов, медленно завернула за северный мыс. Четыре человека усердно работали вёслами, Егор сидел на руле, ещё два его спутника внимательно наблюдали за окрестностями.

— Господин командор, вижу горящее судно, крепко сидящее на прибрежных рифах! — доложил краснощёкий Дмитрий Васильев. — Давайте мы с вами, Александр Данилович, поменяемся местами? А то я в морских кораблях — совершенно ничего не понимаю…

Егор, забрав из рук Васильева подзорную трубу, пробрался, осторожно переступая через ноги гребцов, на самый нос шлюпки, навёл оптический прибор на тощенький чёрный дымок, видимый впереди.

Корабль, налетевший на коварные береговые рифы, беспомощно полулежал на правом боку. Одна из его двух мачт была сломана почти у самого основания, над почерневшим левым бортом поднимался ленивый дымок, а вот открытого огня нигде не было видно.

«Это «Кристина»!», — тут же определил внутренний голос. — А рядом с бригантиной наблюдаются обгоревшие останки ещё одного корабля. Достаточно свежие, дай Бог, месячной давности. Ошиблась, наша Александра Ивановна, что мы вторые европейцы — после Тасмана — посетившие эти далёкие острова…».

— Ходу, парни, ходу! Навались! — приказал гребцам Егор, уже понимая, что произошло чтото страшное и непоправимое.

Печальное зрелище предстало перед их глазами: совсем ещё недавно быстроходная красавицабригантина сейчас превратилась в уродливое скопление почерневших досок, которые белопенный океанский прибой продолжал настойчиво и безжалостно молотить об острые камни берегового рифа, обещая в скором времени окончательно перемолоть в самые обыкновенные щепки…

— Кто же это напал на них? — неуверенно спросил сержант Васильев, указывая рукой на оперённые древки стрел и копий, торчащие из левого борта несчастного корабля в тех местах, куда так и не добралось пламя.

— Местные туземцы, — скупо ответил Егор, только неимоверным усилием воли сдерживая слёзы и вопли отчаяния.

«Эх, Людвиг, Людвиг, как же так, брат? Как ты допустил такое?», — неслышно для окружающих взвыл внутренний голос. — Гертруда, Томас…. Наверное, «Кристина» ночью налетела на острые камни, а на самом рассвете беспомощный корабль внезапно атаковали — на своих быстроходных пирогах — проклятые маори. Здесь до берега всего ничего, меньше половины мили, вон и верхушки многочисленных соломенных крыш виднеются, следовательно, там находится большая туземная деревня…. Пока наши заметили атаку, пока открыли по нападавшим огонь. Пушки левого борта, тем более, смотрели в небо и поэтому молчали…. И совершенно напрасно! Надо было, всё же, пальнуть пару раз. Дикари могли испугаться пушечных выстрелов. Ручных гранат, понятное дело, под рукой ни у кого не оказалось: они ведь — на время плавания — хранятся в пороховом погребе, под замком.… Итак, захватили туземцы бригантину, быстренько разграбили её, уходя, подожгли. Почему грабили в спешке? Наверняка их разведчики доплыли до мыса и выяснили, что рядом стоят на якорях и другие корабли. Команда и пассажиры? Часть перебили при штурме, часть захватили в плен. Почему нигде не видно трупов? Так маори же — людоеды, вот трупы и прихватили с собой, и чужие, и свои. Не пропадать же добру…. А потом пожар, слава Богу, потух, так и не добравшись до порохового погреба…».

— Господин командор! — вывел его из скорбной задумчивости чейто взволнованный голос. — Видите, из того белого буруна — человеческая рука поднимается?

— Править туда! — приказал Егор. — Подойти к самому рифу! Дальше придётся лезть за борт….

Через десятьдвенадцать минут на борт шлюпки был доставлен израненный адмирал Лаудруп.

— Данилыч! — едва слышно прохрипел Людвиг, с трудом шевеля запёкшимися губами, на которых пузырилась кровавая пена. — Спаси Гертруду и Томаса! Их живыми забирали в пирогу…. Мы дрались, как могли. Потом меня сбросили за борт…. Ослабел я от полученных ран, ничего не мог поделать…. Лежал в этих белых бурунах и наблюдал, как моих жену и сына, связанных по рукам и ногам, загружали в самую длинную пирогу…. Данилыч, спаси Гертруду и Томаса! Прошу тебя…

Глава девятая

Новозеландские людоеды

Людвиг вдруг поперхнулся и безвольно откинулся назад, его глаза медленно и бесконечно устало закрылись, по подбородку потекла тоненькая струйка крови. Егор торопливо приложил ухо к широкой груди датчанина.

«Стучит сердечко!», — объявил чуткий внутренний голос. — «А вот крови Лаудруп, судя по всему, потерял очень много…».

— Васильев, начинай перевязывать адмирала! — приказал Егор. — Братцы, гребём к «Александру»! Сильно гребём, но слаженно и плавно, чтобы раненого не тревожить лишний раз…

Ран у Лаудрупа обнаружилось целых пять. Из его левого плеча торчал короткий обломок туземной стрелы. Правое бедро датчанина было рассечено рубящим ударом острого клинка. В грудной клетке Людвига зияли две рваные раны, очевидно, следы от ударовуколов коротким копьём. Да и голова адмирала была сильно разбита, возможно, об острые камни рифа, при падении с борта бригантины.

«Да, плохи дела у Людвига!», — поделился своими впечатлениями внутренний голос. — «Остаётся только уповать на высокое врачебное искусство нашей Александры Ивановны…».

Для нужд раненого адмирала Сашенция тут же, никого не спрашивая, оборудовала под больничную палату каюту Емельяна Тихого, пользуясь тем обстоятельством, что шкипер отправился во второй рейс за свежей питьевой водой.

В ожидании новостей Егор отправился на капитанский помост, прихватив с собой сержанта Васильева.

— Вольно, Дмитрий! — хмуро велел Егор. — Расслабься…. Я ведь уже давно присматриваюсь к тебе. Понимаешь, Илья Солев погиб, подполковник Фрол Иванов пропал, теперь и адмирал Лаудруп…, надолго выбыл из строя…. Короче говоря, не хватает доверенных, шустрых и надёжных людей. Только что и остался — подполковник Иван Ухов. Маловато будет…. Так как, сержант Дмитрий Васильев, хочешь стать — доверенным лицом? Понятное дело, что материальные блага и звания тоже подразумеваются, со временем, конечно же…

— Дык, Александр Данилович, милостивец…, — начал заикаться ошалевший от неожиданности сержант. — Мы завсегда рады…. Тем более что подполковник Ухов тоже при вас начинал с простого сержанта. Как же, известная история…. Уж я расстараюсь, докажу, заслужу, из кожи вылезу…

— Ну, из кожи вылезать пока не стоит! Я имею в виду — без моего отдельного приказа, — неуклюже пошутил Егор и снова стал серьёзным: — Как ты, Дмитрий, отнесёшься к предложению — поучаствовать в рейде по спасению Гертруды и Томаса Лаудрупов? Я бы мог просто приказать, но это — совсем не то, понимаешь меня? Вопервых, предстоящая операция более чем опасна, тащить на неё людей насильно — последнее и неблагодарное дело. А, вовторых, очень важно, чтобы ты сам, лично, захотел нам помочь.… Ну, так как? Составишь компанию? Я, впрочем, не тороплю, можешь немного подумать…. Почему не идём на штурм деревни маори большими силами? Может, потом и пойдём, но только когда Гертруда и Томас будут в полной безопасности.

Долго думать сержант Васильев, к его чести, не стал, и уже через пятьсемь секунд, позабыв о своём недавнем смущении, браво гаркнул:

— Что я должен делать? Приказывайте!

— Сейчас спустишься в пороховой погреб, — Егор протянул сержанту массивный бронзовый ключ. — Из рундуков, что стоят в дальнем правом углу, достанешь двадцать ручных гранат. Восемь сразу же отложи отдельно, мы их возьмём с собой. У остальных двенадцати отрежешь — под самый корень — зажигательные шнуры. Из этих коротких кусков сплетёшь пару длинных. Два бочонка с порохом откати в сторону, тех, который весом по два пуда. Снаряди ещё в наплечные сумки четыре комплекта с солидными запасами пуль и пороха. Всё ясно? Тогда, братец, выполняй!

Из люка, ведущего в трюм, высунулся светловолосый матрос:

— Господин командор! Вас Александра Ивановна кличут!

Санька встретила его у плотно прикрытой двери каюты, сделав строгие глаза, зашептала, предвосхищая вопросы:

— Извини, но ничего пока не могу толком сказать о состоянии Людвига. Всё бы и ничего, если бы не эта подлая стрела в его левом плече…. Наконечник стрелы я уже извлекла из раны, но, возможно, началось заражение. Рука и плечо адмирала както странно и нехорошо опухли. Возможно, наконечник стрелы был отравлен. Так что, милый, сам понимаешь…. Всё, иди и не трать время на вопросы. Лаудруп в любой момент может снова потерять сознание. Я в раненого адмирала — для бодрости духа и организма — влила с полпинты ямайского рома, так что Людвиг пока держится …

Белое лицо Лаудрупа заметно похудело и осунулось, нос заострился, а два старых шрама на щеке — некогда светлорозовые — неожиданно приобрели тёмнофиолетовый цвет.

— Данилыч, спасибо, что пришёл! — лихорадочно блестя захмелевшими глазами, зачастил датчанин, наполняя всё пространство каюты ромовыми парами. — Не перебивай, друг, прошу! Только головой кивай, или там — мотай…. Вы же только поздним вечером отправитесь спасать Гертруду и Томаса? С тобой Иван Ухов пойдёт? Прихватите с собой ещё парочку надёжных людей…. Данилыч! Эти дикари боятся звуков ружейных выстрелов…. Но мы начали стрелять, только когда они были уже на корабле…. Схватка началась, а при виде крови и чувство страха, как известно, притупляется…. Эх, если бы раньше на парутройку минут! Если бы ещё и из пушек пальнуть…. Но, не успели. Незаметно они, уроды татуированные, подошли к «Кристине». Слишком поздно мы заметили пироги…. Почти все наши погибли. Я видел, как их туземный вождь, морда страшная, жадно, давясь от удовольствия, пил кровь прямо из прокушенного горла ещё живого Ерика Шлиппенбаха. Только раненого Фрола Иванова да Гертруду с Томасом они живыми загрузили в пирогу…. Потом подошли дополнительные длинные лодки, которые и забрали с собой все трупы…. А теперь самое главное. У дикарей, похоже, нынче какойто большой праздник. Разодеты они были — как клоуны из бродячего датского цирка, с ног до головы в разноцветных перьях…. Сволочи! Главное, Данилыч, у них какойто праздник сегодня. Наверняка, расслабятся…. Данилыч, они выстрелов бояться! Вы их — гранатами, гранатами, гранатами…

Приближался вечер, до начала спасательной операции оставалось немногим больше часа, к борту «Александра» ходко приближалась лодка, в которой находились Ухов, его денщик Антипка Ерохин и четверо гребцов.

Егор стоял на носу фрегата и мысленно прокручивал в голове всякие соображения, относящиеся к предстоящему ночному рейду: — «Вообщето, всё это — откровенное безумие! Причём с самыми минимальными шансами на успешное завершение…. Абсолютно незнакомая страна, противник — местные свирепые жители, знающие каждую тропинку и каждую ложбинку. Это, так сказать, в пассиве…. А что у нас в активе? Вопервых, как следует из школьного учебника по географии за восьмой класс средней школы, который приходилось читать когдато, в Новой Зеландии начала восемнадцатого века не было никаких ядовитых гадов и хищных животных. Уже — неплохо! Вовторых, раз здесь нет хищных животных, значит, у маори нет и приручённых сторожевых псов. Что просто — отлично! Втретьих, Лаудруп говорил, что у дикарей намечается большой праздник, следовательно, и бдительность противника будет уже не та, что в будни…. Но ведь чтото ещё есть…. Точно, есть! Вот и мудрый внутренний голос того же мнения…. Только вот — что?

Пришла пора трогаться в путьдорогу.

— Значится так, шкипер, — Егор строго посмотрел на Емельяна Тихого. — Ветерок у нас налаживается. Поэтому поднимай якоря и следуй к северному мысу, но за него не высовывайся до рассвета. Если нам понадобится помощь, то я запущу в небо яркий китайский фейерверк. Тогда, огибая «Кристину» по широкой дуге, двигайся к берегу. Ближе двухсот пятидесяти метров к бригантине не подходи, если не хочешь налететь на рифы. Станешь метрах в ста пятидесяти от деревушки маори, развернёшься к ней бортом и откроешь беглый пушечный огонь. А после восьмидесяти залпов высадишь на берег крепкий десант. Далее действуй по обстановке. Всё понял? Тогда — до скорой встречи…

Когда он уже был готов перекинуть ногу за борт фрегата, чтобы по штормтрапу спуститься в шлюпку, в проёме трюма — в последних лучах заходящего солнца — показалась Санькина платиновая голова.

«Зачем нам сейчас данное небесное явление?», — возмутился нетактичный внутренний голос. — Ведь уже попрощались, сто раз переговорили обо всём! Нацеловались — на пару тысяч лет вперёд! Только публичных нежностей и горьких слёз нам с тобой, братец, и не хватает — для полного счастья…». У подошедшей к штормтрапу жены глаза были бесконечно печальными, а на нежном плече висела внушительная бухта тонкого каната.

— Саша, ты в вещмешок так и не положил надёжной верёвки, — смущённо объяснила своё появление на палубе Сашенция. — Вот я и принесла…

— Зачем нам — верёвка? — удивился Егор.

— Я не знаю. Но, возьми. Возьми, пожалуйста! Мне сердечко подсказывает…

Егор размеренно грёб, а его внутренний голос продолжал размышлять: — «До деревни маори — от места высадки на берег — мили четыре с половиной, может, и все пять. Ерунда, дошагаем! Первым делом, надо найти дельную смотровую площадку, осмотреться, понять, где туземцы содержат Герду и Томаса. Если, конечно, тьфутьфутьфу, их ещё не слопали…. Потом на одном краю деревни разместим первую бочку с порохом, на другом краю — вторую. Взорвём их по очереди. Испуганные туземцы кинутся прочь из поселения, позабыв обо всём на свете. Вот тогдато — полный вперёд к месту заточения узников, скупо и рачительно разбрасывая по сторонам ручные гранаты…. Бухта верёвки, что Александра Ивановна презентовала на прощанье? Да ну, нет для неё места в вещмешке! В лодке, братец, оставь. Потом вернёшь и…. Так, верёвка…. Какаято простая ассоциация так и напрашивается…. Всё ли мы с тобой учли, ничего не забыли? Давайка ещё раз — всё вспомним без спешки.…Итак, шлюпка подплывает к почерневшей «Кристине». Из левого борта бригантины торчат древки оперённых стрел, дротиков и копий. Над белыми бурунами рифа неожиданно поднимается человеческая рука. Через десятьдвенадцать минут израненный Лаудруп уже находится в шлюпке и рассказывает о коварном нападении туземцев…. Что происходит дальше? Дальше ты через окуляры подзорной трубы осматриваешь берег, откуда приплыли дикари. До острова всегото полмили. Длинные пироги, вытащенные на белоснежный песок, тёмнофиолетовые кусты, некое подобие забора с большими воротами по середине, изза забора высовываются конусообразные, светложёлтые крыши хижин…. Стоп! Ещё раз! Изза забора высовываются конусообразные, светложёлтые крыши хижин — на фоне чёрной скалы, покрытой белыми знаками, напоминающими древние руны…. Ага, уже теплее! Что мы с тобой ещё знаем про маори, кроме того, что они были идейными людоедами? Ага, у маори было такое незыблемое понятие — как «табу». Того — совсем нельзя, сего — совсем нельзя…. Никогда и ни при каких условиях. Под страхом лютой смерти…. И верховные вожди маори этим понятием всегда бессовестно манипулировали для своей личной выгоды. Самая любимая их мулька — метить определённые места вблизи туземных поселений знаком «табу». Мол, на данную территорию простым смертным вход строго запрещён! Очень удобная вещь, для тех, кто понимает, конечно…. На случай неожиданного голода там можно было держать солидные запасы продовольствия, не опасаясь, что на них ктонибудь покусится. Когда междоусобные войны заканчивались бесславным поражением, то там можно было успешно прятаться, дожидаясь лучших времён. Ну, и так далее.… Причём, чем такое надёжное место ближе к папуасской деревне — тем лучше. Чего бегатьто далеко? Ноги, они же не казённые! А чтобы всякое худосочное быдло случайно не забрело в благословенные оазисы, эти места тщательно помечали — крупными, видными издали знаками. Если я, конечно, не ошибаюсь, то у маори было принято рисовать заветные значки именно белой краской…. Опа! Вот же оно…. Да, Александра Ивановна, раскрасавица и умница наша! Не, братец, тебе супругу, не иначе, сам Господь Бог послал! Всё, планы предстоящей операции кардинально меняются…

Шлюпку они спрятали в прибрежных кустах.

— Передвигаемся максимально бесшумно и внимательно смотрим себе под ноги, — давал последние наставления Егор, перебрасывая через шею бухту Санькиной верёвки. — Я иду первым, за мной следуют Васильев и Ерохин, подполковник Ухов — замыкающим.

Он уверенно зашагал чуть наискосок — относительно побережья, намериваясь выйти к деревне маори в удалении от океана примерно на три четверти мили. Сзади тихонько пыхтели Васильев и Ерохин, за плечами которых — в специальной кожаной упряжи — размещалось по двухпудовому бочонку с порохом.

Через полчаса впереди вырос трёхметровый забор: тщательно вкопанные в землю — с полутораметровым интервалом друг от друга — толстые колья были густо переплетены ветками деревьев, усеянными длинными и острыми шипами. Каждый третий кол был увенчан человеческим черепом. Некоторые черепа были уже серыми от «старости», но попадались и относительно «свежие» — чуть желтоватые, с прядями чёрных волос.

УховБезухов тут же предложил:

— Господин командор, я с собой прихватил отличную шведскую пилу. Спилим сейчас — практически бесшумно — парочку столбов, расчистим проход, да и тронемся дальше. Деловто!

— Плохая идея! — покачал головой Егор. — Шипов, возможно ядовитых, на горизонтальных планкахветках слишком много. Ктонибудь обязательно оцарапается. Короче говоря, есть у меня чёткое ощущение, что этот забор непроходим…. Взорвать его — к такойто матери? Ладно, Ваня, не суетись, постепенно решим все вопросы….

Изгородь с черепами, как Егор и предполагал, вскоре уперся в чёрную скалу.

«Понятное дело!», — обрадовался внутренний голос. — «Трёхметровый забор ограждает поселение маори с трёх сторон, а четвёртой стороной является чёрная скалатабу. Нормальное такое решение, ёлыпалы! Но со всех ли сторон скала такая отвесная и неприступная?».

Скала оказалась половинкой большого конуса. В том смысле, что когдато стоял здесь чёрный базальтовый конус, образовавшийся в период очередной вулканической активности. Стоял себе, никому не мешал.… И вдруг, какаято сука — не иначе, планетарного масштаба — рассекла этот конус (лазером, надо думать) на две совершенно равные части. Одну половинку конуса эта тварь уволокла кудато — по своей сучьей надобности, а другую благородно оставила на прежнем месте…

Как бы там ни было на самом деле, но взобраться на скалу — со стороны противоположной океану — не составило особого труда. Склон в этом месте был не особенно крут — всегото градусов сорок пять по отношению к линии горизонта. А его подножие было многократно обведено белыми линиями, украшенными местами белыми же руническими знаками.

Егор лежал на вершине чёрной скалы и внимательно, используя для этого бельгийскую подзорную трубу, наблюдал за всем происходящим в деревне маори. Благо восемьдевять десятков ярких костров, горящих внизу, способствовали этому.

«Территория, обнесённая забором, велика», — комментировал увиденное наблюдательный внутренний голос. — «Порядка двухтрёх квадратных километров. Та сторона поселения, что ближе к океану, явно жилая: сотни две хижин под соломенными конусообразными крышами. За жилой зоной располагается складская: длинные сооружения барачного типа под двухскатными крышами. Ещё имеет место быть чтото вроде «городской площади»: прямоугольник — как полтора футбольных поля двадцать первого века. Сейчас там наблюдается пятьшесть сотен дикарей разного пола и возраста. Орут чтото радостное, некоторые даже пританцовывают, мать их…. Так, а где же здесь располагается местный острог?

Сзади раздалось покашливание, и голос Ваньки Ухова абсолютно невежливо заявил:

— Александр Данилович, вы совсем не туда смотрите, растуды его в качель…. Ниже, ниже глядите! Прямо под нашу скалу, под обрыв — то есть…

Внизу обнаружилась каменистая площадка с большой хижиной по середине. Площадка была отчерчена и ограничена от остальной территории поселения белым полукругом — с радиусом метров в сто двадцать. От хижины до «городской площади», где намечался туземный праздник, было порядка трёхсот пятидесяти метров.

«Белая полоса — знак «табу», наверное», — зашелестел внутренний голос. — «Вот он, реальный шанс!».

— Ладно, лезем вниз! — решил Егор, разматывая бухту верёвки. — Вон там, в обрыве имеется треугольная широкая выбоина, невидимая этим ублюдкам. Тридцать пять метров — и не высота совсем…. Васильев и Ерохин, снимайте с плеч бочки с порохом. Вы, братцы, здесь останетесь. Надо же комуто будет вытягивать наверх благородную Гертруду Лаудруп…. Эх, знать бы ещё, что там за праздник у маори. Не любопытства ради, а сугубо для пользы дела…

— Дык, массовые людоедские свадьбы, господин командор! — браво доложил Ухов. — Вижу порядка десятидвенадцати пар брачующихся! Сами посмотрите…

Зрелище, за которым Егор наблюдал через мощные окуляры подзорной трубы, завораживало. Со стороны океана к деревянному помосту, на котором стояли какието очень важные, разодетые и упитанные личности, приближались, попарно взявшись за руки, молодые юношей и девушки, щедро украшенные пышными венками из ярких тропических цветов. По углам помоста горело четыре высоких костра, поэтому всё происходящее там было отлично видно. Семь плечистых мужчин ритмично стучали — и ладонями и специальными толстыми палками — в тамтамы, ещё несколько маори отчаянно дули в большие, сильно изогнутые морские раковины. Танцоры обоих полов, украшенные разноцветными птичьими перьями, закружились в вычурных, явно ритуальных танцах…

Егор запихал подзорную трубу за голенище сапога, подошёл к двум бочонкам с порохом, ловко поставил их на попа, с помощью острого ножа проделал в днищах отверстия нужного диаметра, требовательно посмотрел на Васильева:

— Ну, сержант, чего ждёшь? Давайка мне свои длинные зажигательные шнуры!

Внимательно осмотрев шнур, Егор вставил его конец в отверстие, а оставшуюся часть шнура расположил спиралью на плоскости дна бочонка. После этого он достал из кармана походного сюртука пригоршню медных гвоздей, с помощью базальтового булыжника аккуратно закрепил гвоздиками шнур на днище.

— Славный получается подарок для новобрачных! — резюмировал Егор результат своей работы.

Покончив с аналогичным оснащением второго бочонка, он подозвал к себе Ухова:

— Иван, ты верёвку уже опустил вниз? Хорошо её закрепил? Тогда бочонок с порохом пристраивай за спину и спускайся по треугольной выемке вниз.

Дожидаясь, пока Ванька окончательно приготовится к спуску, Егор снова принялся наблюдать за праздником маори, который, похоже, уже входил в стадию, которая в русской интерпретации обозначалась примерно так: — «А теперь, дорогие гости, пожалуйте к нашему праздничному столу! Отведайте, что Бог послал сегодня…».

Юноши и девушки, украшенные цветочными венками, разместились на помосте — рядом с пёстрой кучкой вальяжных типов. А из ближайшего складского барака шустрые слуги, одетые в светлые набедренные повязки, стали выносить — под одобрительные вопли остальных туземцев — большие деревянные подносы, заполненные крупно нарубленными кусками яркокрасного мяса и буроватосерыми внутренностями.

К подносам тут же выстроилась длинная очередь, состоящая только из мужчин. Туземец, получивший свою законную долю, тут же отходил к одному из костров, где его уже ждали женщины, старики и дети. Женщины насаживали куски мяса и субпродукты на толстые прутья и размещали их рядом с жарким пламенем. Вот над одним из костров подвесили бледную человеческую ногу….

«Мать их всех!», — запоздало прозрел внутренний голос. — «Это же они поедают утренние трупы! Кстати, тем мордам, которые расположились на помосте, мертвечины чтото не предлагают. Может, эти важные господа ждут свежатины, то бишь — парного мяска?

— Безухов, исчадье ада! Немедленно лезь вниз! — скрипнув от ярости зубами, велел Егор. — Я за тобой…

Он надёжно пристроил за плечами двухпудовый бочонок, успокаивающе подмигнул Васильеву и Ерохину:

— Посматривайте здесь, бродяги! Ага, Ванька уже спустился, дёргает, шустрила, за верёвочку. Ну, с Богом!

Егор осторожно выглянул изза вертикального ребра скалы: до задней стены хижины было порядка сорока метров. От домика до беззаботно празднующей толпы дикарей вёл слабо понижающийся («Градусов пятьдесять — по отношению к горизонтальной плоскости», — тут же на глазок определил зоркий внутренний голос), пологий склон.

— Что будем делать, Александр Данилович? — шёпотом спросил Ухов.

— Хватаем бочки и переселяемся к задней стене хибары. Потом подсадишь меня, я залезу на соломенную крышу и проникну внутрь. Ты будешь находиться здесь, и изза угла внимательно наблюдать за маори. Если от помоста, где расположились молодожены, в сторону нашей хижины направятся посетители, то сразу же поджигай шнуры у бочонков и по очереди запускай их (бочонки, то есть) вниз по склону.

— А куда направлять бочкито? — поделовому уточнил УховБезухов.

— Первую направляй прямо на помост! Молодожёны? А пошли все они — в одно нехорошее мест! Меньше народится новых людоедов. А вторую — в самый длинный склад…

Егор тронул Ухова за плечо и молча показал пальцем на соломенную крышу туземного домика. Ванька понятливо кивнул головой и, чуть присев, сложил ладони рук в специальный замок, готовясь принять в него командирский сапог.

Ещё через дветри секунды Егор был на соломенной кровле, бесшумно прополз к самому её центру. Сжимая в одной руке рукоять ножа, он другой рукой осторожно раздвинул в стороны толстые пучки соломы и заглянул вниз.

В просторной комнате, по углам которой располагались полутораметровые деревянные фигурки идоловтотемов, горел, немного коптя, большой смоляной факел. В его тусклом свете были хорошо видны все присутствующие: Гертруда и Томас Лаудрупы, Фрол Иванов, перевязанный какимито окровавленными тряпками, и единственный туземный сторож — личность приметная.

Маори, неподвижно застывший у входной двери со скрещёнными на груди руками, был облачён в светлозелёный плащ без рукавов. Выражение лица охранника отличалось какойто мрачной, откровенно нездоровой свирепостью. А, может, всему виной были татуировки, густо покрывающие физиономию туземца: от его рта — в разные стороны, по всему лицу — шли спиралью две чёрные толстые линии, пересекаясь между собой на лбу этого красавчика.

Угрюмый туземец, видимо, чтото почувствовав, резко задрал голову вверх. Егор своим взглядом на десятые доли секунды встретился с яркожёлтыми, хищными глазами маори и тут же метнул нож. Сталь клинка послушно пробила грудную клетку дикаря, и он, противно скрипя зубами, медленно сполз по дверному косяку на пол хижины.

Несмотря на произошедшее, никто из узников не издал ни единого звука, что было странным и неправильным. Егор, расширив отверстие в соломенной кровле, спрыгнул вниз.

Израненный Фрол Иванов пребывал в бессознательном состоянии, а вот Гертруда и Томас…. С ними явно было чтото ни так. Томас неподвижно лежал у стены, его глаза были крепко зажмурены, а подбородок мелкомелко подрагивал. Герда сидела на корточках рядом с сыном, безвольно опустив руки, и неподвижно глядела перед собой.

«Одежда на Гертруде цела и невредима!», — с облегчением подметил внутренний голос. — «Следовательно, эти сукины дети её не насиловали…».

Егор тихонько прикоснулся к тонкой руке женщины и негромко спросил:

— Герда, что с тобой?

— А, Данилыч, — чуть повернув голову, равнодушно протянула датчанка. — Пришёл…. Спасибо, конечно…. Убей нас всех и уходи…

— Почему, Герда, почему?

— Мой Людвиг погиб. У Томаса от пережитого отнялись ноги и язык…. А я? Что я — без Людвига? Как я — без Людвига?! Как??? Отвечай!!!

Гася вспышку женской истерики, Егор отвесил Гертруде парочку полновесных пощечин и громко объявил:

— Жив твой драгоценный Людвиг, жив! Понимаешь меня, дурочка датская? Понимаешь — меня?! Жив!!!

— Ты меня не обманываешь? А, Данилыч? Не обманываешь? — женщина смотрела на Егора с такой безумной надеждой, что на его глазах сами собой невольно навернулись непрошенные слезинки.

«А что было бы с нашей Александрой Ивановной, если бы Наомисан удалось вернуть тебя, братец, в Будущее?», — взволнованно спросил растроганный внутренний голос. — «Санька же, наверняка, сразу бы распознала подмену. Зарезала бы она этого очередного потомка Меньшикова Александра Даниловича, в гости не ходи…».

— Не обманываю я тебя, Герда! — заверил Егор. — Подобрали мы твоего мужа в камнях берегового рифа. Пять ран у него, но все не смертельные. Моя Александра говорит, что Людвиг будет жить. Непременно будет!

Гертруда изменилась в считанные секунды: вскочила на ноги и, нетерпеливо сверкая внезапно ожившими глазами, забросала Егора целым ворохом вопросов:

— Где мы сейчас? Куда идти? Где Санька и Людвиг? Кто понесёт Томаса? Надо будет подниматься на скалу, используя канат? Ерунда, поднимемся…

— Папка жив? — неожиданно подал голос парнишка. — Как хорошото! Я снова заговорил? Может, и ноги ожили? — он, опираясь на руку Егора, с трудом поднялся на ноги, сделал первый неуверенный шажок, за ним — следующий…

— Какой же ты у меня молодец! — похвалила сына Герда. — В отца пошёл!

Неожиданно она помрачнела и спросила:

— Александр Данилович, а как же быть с Фролом? Раны у него серьёзные, нельзя его поднимать на скалу, помрёт…. Оставить на съедение этим кровожадным дикарям? Или убить парня самим, избавляя от страданий? Что будем делать?

— Я позабочусь о подполковнике! — пообещал Егор. — Всё, на праздные разговоры у нас больше нет времени. Давай, я помогу тебе выбраться на крышу…

Ещё через тричетыре минуты они стояли на каменистой земле за задней стеной хижинытабу.

— Ой, и дядя Ваня здесь! — удивился Томас. — Здравствуйте, дядя Ваня!

— Привет! — коротко ответил Ухов, беря в руки бочонок с порохом, обеспокоено доложил Егору: — Трое людоедов направляются в нашу сторону. Как договаривались, поджигаю шнур и…

— Подожди! — велел Егор. — Всего трое, говоришь? Тогда меняем диспозицию. Ты — с бочонками — идёшь к тому углу халупы, а я — к противоположному. Дальше всё просто: как только я метну гранату, так ты и катнёшь вниз по склону обе бочки. Всё, действуем! Прицеливайся хорошенько, не торопясь…

Егор выглянул изза своего угла. До приближающейся троицы дикарей было метров сто пятьдесят, так что оставалась ещё целая куча времени, чтобы понаблюдать за незваными визитёрами.

По центру, чуть впереди остальных, выступал кривоногий, кряжистый и совершенно лысый старикашка, в уши, нос и щеки которого было вставлено дватри десятка длинных деревянных и костяных палочек. Вся грудь дедушки была густо вымазана свежей (человеческой?!) кровью.

Справа от шамана мелко семенил неприметный и суетливый типчик средних лет, украшенный гривой длинных и сальных волос.

«Обычный природный халдей, как же, видали таких!», — уверенно классифицировал типчика прозорливый внутренний голос.

А вот слева от лысого старика выступала молоденькая девица (обнажённая по пояс) такой совершенной и ослепительной красоты, что у Егора даже мелкие горячие мурашки побежали по спине…

Когда до маори оставалось метров сорок, он резко провёл кончиком короткого зажигательного шнура по рукаву камзола, убедившись, что загорелся яркий огонёк и, выждав положенные секунды, сильным движением метнул гранату вперёд…

Вскоре мимо трёх обезображенных и неподвижных тел пронёсся, резко набирая ход, бочонок с порохом, разбрасывая во все стороны мелкие и частные искры от огненного круга, образованного бешено крутящимся горящим кончиком шнура, закреплённого на торце. За первым бочонком проследовал второй…

Всё прошло как нельзя лучше: передовой бочонок на страшной скорости врезался в помост, где располагалась туземная верхушка (ну, и с десяток пар новобрачных), раздался сильнейший взрыв. Ещё через десятьдвенадцать секунд рвануло в складской части деревни. Вспыхнули, ярко озаряя всё вокруг, крыши нескольких складовбараков. Было видно, как оставшиеся в живых маори разбегаются во все стороны — кроме той, где находилась чёрная скалатабу.

— Всё, господа и дамы, начинаем эвакуацию! — обратился Егор к соратникам.

Было решено, что первым на скалу будет взбираться по верёвке Томас Лаудруп, который за время долгого морского плавания превратился в толкового юнгу, бесстрашно лазившего по мачтам.

— Томас, как только заберёшься наверх, так сразу же передай сержанту Васильеву мой приказ: — «Немедленно запускать фейерверк!». Это будет условным сигнал для шкипера Емельяна Тихого, — пояснил Егор. — «Александр» на рассвете подойдёт к берегу и откроет по туземной деревне беглый пушечный огонь, а потом высадит на берег десант. Ладно, лезь уже! Да, ещё передай Васильеву, что второй будет подниматься мадам Гертруда. Когда я дёрну за верёвку, то пусть тянут…

Мальчишка, ловко перебирая руками и ногами, быстро полез наверх, а Егор неуверенно спросил у датчанки:

— Герда, а за что, то есть — как…. Как мы тебя будем обвязывать?

— Зачем это — меня обвязывать?

— Ну, чтобы затащить на скалу…

— Не смешите меня, сэр командор! — обиделась Гертруда. — Я уже достаточно давно плаваю по морям, и на такую несерьёзную высоту заберусь без посторонней помощи…. Ага, Томас уже долез, теперь моя очередь…. Эээ, господа хорошие! — Егор с искренней радостью услышал голос прежней Герды: — Отойдитека в сторонку и повернитесь ко мне спинами! Будто я не знаю, что под женские юбки очень удобно заглядывать — снизу вверх…

На вершине чёрной скалы загадочно зашипело, и уже через парутройку секунд — с громким треском — в новозеландское ночное небо взвились цветные китайские потешные огни.

«Наверняка маори решат, что это их кровожадные боги — со священной скалытабу — подают свои сигналы», — предположил внутренний голос. — «Только вот — как туземцы растолкуют эти сигналы?

Они с Ванькой послушно отошли метров на десятьдвенадцать в сторону и повернулись, как было велено, к Гертруде спиной.

— Ты же, Данилович, здесь останешься, с раненым подполковником Ивановым? — спросил УховБезухов. — Ну, оно и правильно…. А нам что делать? Двигаться обратно к океану прежней дорогой, садиться в шлюпку и грести к «Орлу»?

— Ни в коем случае! Я видел, как многие маори уходили за пределы деревни через тайные калитки в высоком заборе. Так что запросто по пути к океану можно напороться на этих рассерженных деятелей. Так что, братцы, сидите на вершине скалытабу и дожидайтесь прихода десанта. Да, гранатыто свои мне оставь…

Ухов следом за Гердой полез по верёвке на чёрную скалу, а Егор направился к задней стенке хижины. Он взобрался на крышу, через отверстие в соломенной кровле спустился внутрь.

— Александр Данилович! — удивлённо приветствовал его пришедший в сознание Фрол. — Как ты здесь оказался? А где все остальные?

Егор коротко рассказал — как и что.

— А ты, значит, решил остаться со мной? — непонятно усмехнулся Фролка. — Напрасно, господин командор! Я ведь предатель, приставлен наблюдать за тобой и доносить…

— Я знаю, Фрол. Всё знаю.

— Знаешь? Знаешь и не уходишь? Почему?

— Своих не бросают! — коротко объяснил Егор. — Даже если эти свои и оступились немного. Так что — будем вместе до конца…

Егор приоткрыл дверь хижины. Ветер дул с моря, поэтому весь туземный посёлок был скрыт в густом дыму. Пользуясь дымовой завесой, Егор перетащил раненого Иванова в каменную треугольную нишу, сделал второй рейс за водой и продовольствием, обнаруженными в хижине.

Тутто он и сделал одну странную находку: в ворохе европейской одежды, небрежно сложенной в углу, обнаружилась стандартная офицерская шпага с гравировкой на клинке: — «Антон Девиер».

«Вот кто шёл на голландском корабле!», — с непонятными нотками воскликнул внутренний голос. — «Вот остов чьего судна находится в камнях рифа, рядом с несчастной «Кристиной»! Да, видимо Пётр Алексеевич всерьёз заинтересовался «золотой» Аляской…

Порвав на узкие полосы рубаху, найденную в хижине, Егор сменил Фролу повязки на ранах, напоил, после чего осторожно выглянул изза каменной грани скалы.

Оказалось, что както незаметно наступил долгожданный рассвет. И в первых лучах восходящего солнца неожиданно загорелась соломенная крыша хижины, которую они с Фролом покинули минут сорок назад. Опа! Ещё одна густо оперённая стрела — с крохотным огоньком на конце — упала на скат крыши….

«Может, всё дело в этих идолах, что расставлены по углам лачуги?», — высказал очередную версию внутренний голос, обожающий докапываться до первопричин того или иного события. — «Мол, нельзя, чтобы святые тотемы находились во власти бледнолицых пришельцев…. А если, когда хижина уже догорит, маори сунутся сюда? Ну, чтобы проверить, а не прячется ли кто посторонний в каменной нише? Ничего, не всё ещё потеряно. Три ручные гранаты — это не мало! Впрочем, совсем и не много…

Минут через пять, когда рядом с их убежищем десяток лужёных глоток завопили чтото воинственное, Егор, предварительно проведя кончиком короткого зажигательного шнура по рукаву камзола и выждав положенные секунды, метнул гранату за каменную грань, взял в руки вторую, предпоследнюю…

«Эх, братец, как не повезло!», — печально вздохнул внутренний голос. — «Какието странные дикари тебе достались, очень уж настойчивые. Да, близко подобралась смерть, практически вплотную…».

Со стороны океана загремел — длинными и многоярусными переливами — неожиданный гром.

— Небо сегодня голубое и безоблачное. Откуда же тогда — гроза? — сам у себя спросил Егор. — Так это же «Александр», наконецтаки, подошёл к берегу! Вовремя, право…

Шлюпка, в которой находились, не считая гребцов, Егор, Ванька Ухов, Гертруда и Томас Лаудрупы подплыла к «Александру». Вот и Санькино лицо, приветливое, но страшно бледное и усталое, свешивается изза борта…

— Тётя Саня, ура! — звонко закричал Томас. — Как мой отец себя чувствует?

— Хорошо, — не очень уверенно ответила Санька.

По штормтрапу — один за другим — они поднялись на палубу фрегата. Женщины тут же принялись жарко обниматься, обмениваясь короткими и эмоциональными фразами.

— Дорогая, так что с Людвигом? — потеряв терпение, спросил Егор.

— Хорошо всё! Тётя Саня уже ведь сказала! — возмутился Томас Лаудруп. — Зачем же одно и тоже спрашивать по второму разу?

Сашенция неожиданно отстранилась от Гертруды, присела на корточки, опираясь спиной о доски борта, и, закрыв ладонями лицо, громко, совершенно побабьи зарыдала…

— Что? Что случилось? — присел Егор рядом с женой, бережно обнимая её за плечи. — Говори же! Людвиг жив?

— Жив! — выдохнула Санька, отнимая ладони от своего заплаканного лица. — Только…. Только мне пришлось ему левую руку отпилить — по самый плечевой сустав…. А вас никого рядом не было…. Матросы адмирала крепко привязали к койке, между его челюстями вставили толстую деревянную палку и ушли. А я пилить начала…. Он на меня смотрит, грызёт палку и плачет от боли, а я — пилю…. Страшното как, Саша, мне было! Если бы ты только знал! — снова зарыдала — громко и отчаянно…

Глава десятая

Поединок

Дальнейшее плавание протекало относительно спокойно, без особых происшествий и приключений. Конечно же, иногда штормило, а время от времени на океанских просторах устанавливался полный штиль. Но для настоящих, крепко просоленных морских волков — это сущие мелочи, недостойные серьёзного внимания…

От островов Новой Зеландии «Александр» и «Орёл» взяли курс на север, делая длинные переходы и продолжительные остановки, занимаясь мелким ремонтом и пополняя запасы продовольствия и питьевой воды.

Два раза они бросали якоря в безымянных бухтах малонаселённых полинезийских островов. Местные туземцы, видящие бледнолицых людей в первый раз (а, может, просто по причине своей малочисленности), были бесконечно приветливы и дружелюбны.

Белоснежные пляжи, голубые мелководные лагуны, окружённые высокими пальмами, разноцветные кораллы, медлительные крабы, яркие и шустрые рыбёшки…. Дети с восторгом плескались в тёплой и ласковой воде, не вылезая на берег до самого вечера. А когда приходила чёрная тропическая ночь, то и Санька с Гертрудой с удовольствием принимали морские ванны, иногда приглашая и мужей с собой на променад. Естественно, что в этом случае супружеские пары расходились по разные стороны лагуны….

Людвиг Лаудруп полностью поправился. Хотя, «полностью» — чрезмерный термин, ведь новая рука у датчанина так и не выросла.

После сказочных полинезийских островов следующая остановка была сделана в замечательной вьетнамской бухте, где — по мнению внутреннего, голоса Егора — в двадцать первом веке будет располагаться большой городпорт Сайгон. Вьетнамцы тоже оказались людьми на редкость вежливыми, добронравными и гостеприимными, продав путешественникам — за сущие копейки — несколько тонн молочнобелого риса.

Потом ещё был остров Тайвань, где фрегаты отстаивались целых три недели, пережидая зимние шторма. Гертруда Лаудруп, посетив припортовый городок, накупила целую гору отличной фарфоровой посуды и несколько кип превосходной, чуть желтоватой бумаги.

Выздоравливающему Фролу Иванову Егор объяснил следующее:

— Понимаешь, брат, каждый человек в жизни совершает ошибки. Повторяю, каждый! И с этим ничего не поделаешь…. Надо просто делать правильные выводы, исправлять допущенные ошибки и грести дальше. Так что, не бери лишнего в голову! Всё будет хорошо, я тебе обещаю…. Кстати, когда прибудем в порт Охотск, ты не забудь для тамошнего начальства составить рапорт — о геройской смерти Антона Девиера. Как бы там не было, но человек честно выполнял царский приказ…. Там и ты примешь окончательное решение: плыть с нами дальше, или остаться на русском берегу. Сам примешь, без подсказок…

И изучение испанского языка продвигалось вперёд семимильными шагами. Ещё на полинезийских островах к Егору и Саньке подключились супруги Лаудрупы, а несколько позже и все дети, включая маленькую Лизу Бровкину, которой данный язык давался на удивление легко. Всего через месяц занятий девочка пыталась даже сочинять на испанском нехитрые стишки.

Наконец, уже в середине апреля 1705 года фрегаты, благоразумно обогнув Японские острова, встали на якоря в бухте русского городка Охотска. В свинцовосерых водах плавали осколки голубоватого льда, дул сердитый северный ветерок, на палубе было холодно и промозгло.

«Надо же, прошло больше двадцати месяцев, как мы покинули родные берега!», — с ностальгическими нотками объявил внутренний голос. — «Что за это время произошло в России? Какие новости мы сейчас услышим?».

Через сорок минут от низкого берега отделилась гребная шлюпка, в которой сидели люди в до боли знакомых русских мундирах, и направилась к «Александру», на передней мачте которого был поднят адмиральский вымпел.

— Прекрасные дамы! — Егор строго посмотрел на Саньку и Гертруду. — Извольте, как мы и договаривались ранее, спуститься в каюткомпанию! Не беспокойтесь, потом мы вам всё перескажем подробно, ничего не утаивая, — обернулся к Лаудрупу, подбадривающе подмигнул: — Давай, Людвиг, твой выход! А я буду изображать из себя молчаливого боцмана…

По штормтрапу на борт фрегата поднялись трое: совсем ещё молоденький таможенный офицер и два пожилых сержанта с допотопными ружьями за плечами.

— Меня зовут — Евсей Рыжов. Я есть — поручик, — на очень плохом английском языке сообщил офицерик, с уважением поглядывая на Лаудрупа, чей внешний облик его явно впечатлил.

«Ещё бы — не впечатлил!», — довольно усмехнулся внутренний голос, нечуждый лёгкому тщеславию. — «Глубокие и извилистые шрамы на лице, пустой рукав камзола, полуседые густые усы, кончики которых задорно и воинственно смотрят вверх, массивная золотая серьга в ухе…. Классический такой морской волчара, герой модных романов о дальних походах и странствиях…».

Людвиг небрежным жестом остановил поручика и, скупо улыбнувшись, вежливо предложил:

— Мой любезный господин Рыжов! Можете разговаривать со мной порусски. Зачем же так коверкать язык великого Шекспира? Продолжайте, я вас внимательно слушаю…

— Эээ…, — замялся сбитый с толка офицер. — Не соблаговолите ли назвать ваше благородное имя? Какой вы национальности? Цель вашего прихода в порт Охотска?

— Адмирал Людвиг Лаудруп! — важно представился датчанин и пояснил, указывая пальцем на потрёпанный флаг, на котором красовалась чёрная златоглазая кошка — на фоне утренней зари: — Независимый адмирал! Плаваю под собственным флагом и податей никому не плачу! Нет, к пиратам мы не имеем ни малейшего отношения. Скорее даже, наоборот…. О целях нашего прихода. Их всего две, и начну, как и полагается, с второстепенной. Мы бы хотели пополнить запасы продовольствия и питьевой воды, а также приобрести на русском берегу разные товары, могущие пригодится нам в дальнем плавании к северным берегам. Но, повторюсь, данная цель — второстепенна. Главное, чего бы мне хотелось, так это незамедлительно повстречаться с вицеадмиралом Алексеем Ивановичем Бровкиным. Маркиз де Бровки — мой личный и добрый друг! Познакомились мы с ним много лет назад, когда русское Великое Посольство — во главе с царём Петром — посещало Европу. Как, кстати, драгоценное здоровье Петра Алексеевича? Что нового происходит в великолепном Питербурхе?

— Здоровье русского царя, слава Богу, хорошее! — уважительно ответил Рыжов. — А что касаемо новостей…. Так до нас они доходят с большим опозданием. Последнюю, как раз, вицеадмирал Бровкин с год назад и привёз: в Питербурхе, через два месяца после взятия Нарвской крепости, состоялось пышное бракосочетание Великого герцога курляндского Василия Волкова с государевой сестрой, царевной Натальей Алексеевной. Эта знатная новость самого Алексея Ивановича догнала уже в дороге, когда он январскую стужу пережидал в сибирском казачьем городке…

«Молодец, Васька, сукин кот!», — от души порадовался за Волкова впечатлительный внутренний голос. — «Взялтаки на шпагу — городок Митаву…».

Поручик тем временем продолжил:

— Ещё с месяц назад обоз пришёл в Охотск — с новыми ружьями и порохом. Обозный поручик сказывал, что слухи упорные ходят по России, мол, шведский король Карлус пошёл зимой — позапрошлой, надо думать — на медведя с русской рогатиной, косолапый его и порвал. Не до самой смерти, но очень прилично. Но это только слухи, не ручаюсь за их достоверность…

«Ага, а я что говорил?!», — возопил внутренний голос. — «Никогда нельзя передаривать дарёное, чёрт побери! А ты, братец: — «Авось, пронесёт…». Бедный Карл! Даже немного жалко парнишку…».

— А вот повидаться вам, господин Лаудруп, с Алексеем Ивановичем не удастся, — непонятно вздохнул Рыжов. — Не вернулся он в Охотск из своего последнего плавания. Но имею чёткие инструкции от адмирала: — «В случае появления в Охотске кавалера Людвига Лаудрупа — пересказать означенному кавалеру все новости, ничего не утаивая…». Поэтому сержант Потапов сейчас вам всё поведает — о том плавании. Давай, Потапов, излагай…

Слово взял костистый пожилой мужик, внешне похожий на среднестатистического корабельного боцмана.

— Вышли мы из Охотска в первых числах сентября прошлого года, — начал степенно излагать сержант. — Погода стояла….

— Подожди, любезный! — коротко взглянув на Егора, прервал служивого Лаудруп. — А был ли с Алексеем Ивановичем мальчик? Маленький такой, лет пяти от роду?

— Был с ним пострелёнок! Шуркой звали. Шустрый такой, смышленый. То ли дальний родственник господина вицеадмирала, то ли из его воронежских крепостных крестьян будет. Алексей Иванович, он ведь неразговорчивый…. Так что, рассказывать дальше о плавании? Итак, погода стояла тёплая, с лёгким ветром. Вышли мы на двух посудинах. Первым следовал двухмачтовый шлюп «Ермак». Крепкое такое было корыто, шестнадцать пушек. А мы за ним шли на «Государе Петре». Это фрегат был такой трёхмачтовый, достроенный уже при Алексее Ивановиче. То плавание, как раз, и было первым для «Государя». А я боцманом служил на этом фрегате. Пошли мы на восток, потому что господин вицеадмирал хотел доплыть до берегов какойто там Америки…. Но внезапно налетели северные шторма, нас погнало на юг. Ночью «Ермак» пропал из вида. Больше так его и не видели. В смысле — до сих пор…. А «Государя Петра» через полторы недели ураганом прибило к японским островам. Около маленькой прибрежной деревушки — по прозванью Иокогама — мы и сели на мель…. Тут же со всех сторон налетели японские гребные лодки, всю команду взяли в плен. Местный японский князь нас всех осмотрел и отправил возделывать рисовые поля. Работа была очень тяжёлая, доложу я вам. По двенадцать часов, по колено в воде, тамошние комары и москиты одолевали…. Мальчик Шура? Его к кухне приставили: воды принести из ручья, хворост собрать, посуду помыть…. А потом мне удалось бежать. Отправили меня и ещё троих из команды «Государя» — под надёжной охраной — в Иокогаму. Мотыги новые надо было забрать в кузне. Смотрю, а в бухте стоит голландский корвет. Надо вам доложить, господа хорошие, что японцы общаются только с голландцами.[20] Других европейцев и на дух не переносят…. Заночевали мы в Иокогаме, ночью я по башке охраннику дал, да и бросился в море. А остальные мои товарищи побоялись, остались на берегу. Потому, что штормило сильно. Доплыл я с трудом до голландского корвета, по ржавой якорной цепи забрался на палубу. Отдышался чуток и спрятался в корабельной шлюпке, что была накрыта куском старой парусины…. Утром корвет вышел в море. Я ещё сутки прятался в шлюпке. Потом, когда жажда одолела, выбрался на палубу, повинился. Голландцы оказались ребятами приветливыми, обогрели меня, накормили, дали путной одёжки. Корвет ихний плыл в Корею. Там меня и высадили, даже подкинули деньжат на дорожку…. Ещё через четыре месяца я добрался до Охотска. Как добирался? Да, по всякому: и на лошадках, и пешком, и по воде…. Здесь определился в таможенную службу. Потому как другие корабли ещё не построены. Значит и боцманы пока не требуются…. Да, голландцы мне сказывали, что наших пленных матросов можно выкупить. Только про это надо с японцами толковать отдельно, уже на месте…

Ещё через час на борту «Александра» состоялся расширенный военный совет. О том, что Карл Двенадцатый был серьёзно ранен на медвежьей охоте, Егор и Лаудруп договорились пока не рассказывать шведским соратникам. Зачем, спрашивается, расстраивать хороших людей?

— Вот такие дела, дамы и господа! — подытожил Егор свой рассказ. — Какие будут мнения, предложения?

— Какие ещё могут быть предложения? Разворачиваться на юг и следовать в Японию! — заявила решительная Гертруда. — Соберём все деньги и драгоценности, какие есть в наличии, и выкупим наших товарищей! Чего тут рассуждать?

Санька же, мрачная и хмурая, блестя заплаканными глазами, высказалась не столь категорично:

— Лет сто назад, как я читала в умных книгах, японцы очень тепло относились ко всем европейцам. Но потом католические священники стали чрезмерно активно навязывать местному населению свою веру. Однажды японцам всё это надоело, и они лавочку прикрыли…. Уже более пятидесяти лет европейцам заказана дорога на японские острова. Исключение — по целому ряду причин — сделано только для голландцев. И то, только в заранее отведённые дни года и только в строго определённых портах. Поэтому нам остаётся только одно: курсировать вдоль японских островов недалеко от Иокогамы и поджидать любое голландское судно. Сколько времени уйдёт на ожидание? Может, неделя, а, может, и все полгода…

Внимательно выслушав всех соратников и соратниц, Егор подвёл под разговором жирную черту:

— Значится так! Как только будут пополнены запасы питьевой воды, «Александр» сразу уйдёт к Иокогаме. «Орёл» же на неделю задерживается в Охотске, грузит на борт продовольствие, прочее — необходимое для обустройства посёлка на побережье Аляски, и отбывает по ранее намеченному маршруту. В любом случае — золото нам необходимо…. Старшим по этой части экспедиции назначается Николай Савич Ухов, его помощником — Ухов Иван. Справитесь, Николай Савич?

— Не сомневайся, Александр Данилович! — заверил Уховстарший. — Встанем в нужном месте, не ошибёмся. Белый перевал — место приметное. Мы с Сенькой Дежнёвым два раза проходили мимо него…. Значит, напротив следующего перевала,[21] который южнее Белого, мы и заложим посёлок. Две шлюпки из трёх надо аккуратно разобрать? Так, чтобы потом и собрать было можно? Ладно, сделаем, не вопрос…

Торговую голландскую флотилию, состоящую из четырёх пузатых корветов, они повстречали уже на третьи сутки плавания вдоль японских берегов. На мачте «Александра» тут же были подняты соответствующие сигнальные флажки, через час Егор и Лаудруп, захватив с собой сундучок, в котором находилось порядка восьмидевяти килограммов золотых монет (примерно половина всей денежной наличности экспедиции), беседовали с голландским купцом ВанПерси, которому вся флотилия и принадлежала.

Голландец сразу же проникся и, уважительно посматривая на массивные золотые серьги в ушах собеседников, предложил им конкретную помощь. А именно, перейти на борт головного корвета, который как раз и направлялся в бухту Иокогамы.

Предложение купца было с благодарностью принято, а для «Александра» на мачте корвета подняли условные сигналы с приказом: — «Следовать за голландскими судами, но не подходить к японским берегам ближе, чем на полторы мили».

Ещё через сутки с небольшим корабли голландцев бросили якоря в широкой гавани. В ласковых солнечных лучах по голубоватостальным водам сновали лодки самых необычных форм и под такими же необычными парусами — какимито ребристыми, иногда даже цветными: тёмнофиолетовыми, светлосалатными и яркоалыми.

— Господа, здесь нельзя пользоваться подзорными трубами без персонального разрешения дайме, — предупредил ВанПерси. — Пистолеты и шпаги нам придётся оставить на корабле. Это касается ножей и стилетов, размещённых за голенищами ваших благородных сапог. Если случайно найдут — верная смерть. Самураи посекут острыми мечами на мелкие кусочки…

— Кто такие — дайме и самураи? — поинтересовался Людвиг.

— Дайме — местный феодальный властитель. Чтото вроде полновластных английских и французских баронов прошлых веков. Самураи же, как принято считать, это потомственные благородные воины, приближённые к дайме. А на самом деле — обычные головорезы и живодёры, — доходчиво объяснил голландец.

Шлюпка подошла к низкому берегу. Уже хорошо были видны черепичные и соломенные крыши низеньких прямоугольных строений, за которыми угадывались далёкие, светлофиолетовые горы. Иокогама насчитывала порядка двухсот пятидесяти домов, набережная была вымощена крупной цветной галькой, на которой смуглые черноволосые подростки старательно чистили только что пойманную рыбу.

На специальном, выложенном чёрными камнями причале их уже ждали: четверо невысоких молодых мужчин, одетых в короткие цветастые кимоно, изпод которых выглядывали светлозелёные подштанники, о чёмто оживлённо переговаривались между собой. За широкими поясами японцев размещалось по два зачехлённых меча (один длинный и широкий, другой — гораздо короче, скорее даже и не меч, а большой кинжал), на ногах незнакомцев — к удивлению Егора — красовались вполне даже европейские кожаные туфли.

«Это и есть — хвалёные японские самураи! Как же, в своё время пришлось просмотреть немало голливудских фильмов об их братии…», — сообщил внутренний голос, никогда не одобрявший пристрастие Егора к просмотру всякой киношной бредятины. — «Мечи вот эти, плюсом — одинаковые экзотические причёски: верхняя часть черепа выбрита, а длинные волосы сзади собраны в толстую косичку, сложенную вдвое на макушке…».

— Высокородные господа, выслушайте несколько слов о правилах поведения в Японии, — обратился ВанПерси к Егору и Лаудрупу. — Здесь всё очень просто — внимательно смотрите на меня. Я комуто киваю небрежно, и вы кивайте. Я улыбаюсь, и вы улыбайтесь. Я склоняюсь, чуть ли не до земли, и вы склоняйтесь….

Самураи пассажирам шлюпки вылезти на причал не помогали, но в ответ на лёгкий поклон и слащавую улыбку ВанПерси (и его спутников) ответили небрежными кивками и скупыми улыбками, продемонстрировав кривые, жёлточёрные зубы.

После короткого разговора на японском языке со встречающими, Ван Перси обернулся к Егору и Лаудрупу:

— В очередной раз повезло вам, бродяги! Дайме Ишидо сейчас отдыхает в своём загородном поместье, в трёх милях отсюда. А ведь он мог сейчас находиться…. Где он только не мог — находиться! На междоусобной войне, например, у которой нет ни начала и ни конца. А ещё он мог поехать на дальние северные острова — вкушать мудрость тамошних умников…. Короче говоря, его можно было бы дожидаться здесь целый год, потому что даже голландцам от берега, где пристали их корабли, разрешается отходить только в особых случаях…. Ладно, не буду напрягать. Раз вам, странные мои господа, до сих пор улыбается удача, то так тому и быть. Сейчас подадут повозки. Хотя японцам европейская культура и не приглянулась, но обычай — важных особ перемешать на лошадях — вполне даже прижился…

Деревня жила своей обычной жизнью: люди — в основном мужчины, одетые скромно и неприметно — кудато торопились по делам, кланяясь проезжающим до самой земли.

Загородная резиденция дайме напомнила Егору обыкновенную русскую дворянскую усадьбу: старый ухоженный парк, цепочка длинных прудов, комплекс беложёлтых зданий под краснокоричневыми черепичными крышами.

Естественно, местный феодал, демонстрируя свою значимость, принял их только часа через три с половиной. Всё это время путешественники провели на террасе чайного домика, любуясь на пейзажи маленького сада, где вместо деревьев и кустарников были «посажены» большие и маленькие булыжники и валуны, поросшие разноцветными мхами и лишайниками. Тихо и таинственно журчал крохотный ручеёк, звонко обрываясь невысоким водопадом в круглый пруд с золотистожёлтыми рыбками.

«Умеют, всё же, азиаты создавать идеальную обстановку — для философских размышлений!», — завистливо вздохнул внутренний голос. — «Воистину, всё вокруг — только глупая суета и тлен…».

Наконец, подошёл низенький и кривоногий самурай, одетый в скромное тёмнокоричневое кимоно, и скупым жестом указал на одно из беложёлтых строений.

Обстановка внутри домика была приятной и спокойной. По крайней мере, никто даже и не пытался тыкать в глаза посетителям пошлой роскошью: никакой тебе позолоты, кричащей о сказочном богатстве хозяев, только хлипкая и изящная мебель, да стены, отделанные деревянными рейками, местами оббитыми цветной непрозрачной бумагой.

Дайме Ишидо встретил посетителей, сидя на высоком помосте. Вокруг помоста неподвижно застыли четыре самурая — самого свирепого вида, облачённые в чёрные кимоно, щедро расшитые золотыми и серебряными нитями: сплошные драконы, дракончики и многоголовые змеи.

Ван Перси, рассыпаясь в длинных и цветастых выражениях, рассказал о целях их визита. Пока он говорил, дайме — мужчина толстый и вальяжный — неотрывно смотрел на Егора.

Когда голландец закончил повествование, Ишидо ладонью правой руки прикрыл свои узкие, бесконечночёрные глаза и небрежно бросил длинную фразу.

— Дайме говорит, что безупречная честность — отличительная черта японской нации, — послушно перевёл Ван Перси. — Ишидо хочет, чтобы вы первым делом убедились, что пленники, о которых идёт речь, живы. Рисовые поля, где они трудятся, расположены совсем недалеко от поместья, примерно в двух милях. Только подходить к этим полям близко дайме запрещает. Вам разрешено только издали посмотреть на своих товарищей, используя для этого подзорные трубы.

Два самурая шли впереди путешественников, ещё трое замыкали колонну. На смену высоким деревьям старого парка пришли бесконечные рисовые поля, залитые мутной водой, из которой поднимались ровные ряды яркозелёных ростков. На очередном поле — по колено в воде — усердно трудились два десятка смуглых крестьян, одетых только в короткие набедренные повязки.

Один из самураев остановился и чтото негромко залопотал, указывая рукой на работающих крестьян.

— Он разрешает вам воспользоваться подзорной трубой, — сообщил ВанПерси.

Чуть впереди других сельских тружеников, пропалывающих ряды молодых всходов риса, двигался плечистый русоволосый мужчина.

«Это же Алёшка Бровкин!», — взволнованно доложил внутренний голос. — «Ловко у него получается с прополкой! Природный крестьянин, как никак…».

— А ваш маленький мальчик находится немного левее, — подсказал голландец.

Егор перевёл подзорную трубу на небольшой холмик, поросший редким кустарником. Две пожилые японки суетились возле дымного костра, а чуть в стороне от женщин белобрысый мальчишка усердно оттирал куском зеленоватого мха большую медную сковороду.

«Шурочка, родимый ты наш!», — умилился внутренний голос. — «Выросто как! А лицом — матушка вылитая, Александра свет Ивановна…».

Дайме выдал длинную и заковыристую тираду, после чего, сложив пухлые ладошки на объёмистом чреве, довольно откинулся назад, хитро и чуть насмешливо поглядывая на Егора.

— Он обозначил цену выкупа ваших моряков, — с плохо скрытым удивлением сообщил голландский купец. — Речь идёт об очень большой сумме. Вернее, о выкупе в виде чистого золота…. Это будет, это будет…

— Неужто, сто русских пудов? — невесело усмехнулся Егор.

— Нет, что вы! — утешил ВанПерси. — Конечно же, меньше! Это будет…, эээ, примерно двадцать русских пудов. Из расчёта один пуд — за одного пленника…. Золотосодержащий песок? Тогда — двадцать пять пудов! Ну, а сундучок с монетами принимается в качестве задатка. На эти деньги ваших людей будут кормить, купят им приличную одежду. Естественно, что тяжёлыми работами их нагружать больше не будут. Только всех пленных — ради обычной предосторожности — уже сегодня переведут в глубь страны. Дайме интересуется, когда будет доставлена оставшаяся часть золота?

— Через год, максимум — через полтора.

— Может, надо составить какойнибудь договор? — озабоченно спросил Людвиг.

Голландский купец отрицательно покачал головой:

— Здесь это не принято. Ишидо — очень уважаемое семейство в провинции Канагава, достаточно честного слова дайме.

Егор достал изза пазухи большую шкатулку с Санькиными украшениями, щёлкнул замком, открыл крышку и обратился к Ван Перси:

— Пусть уважаемый дайме посмотрит на эти безделушки, украшенные прекрасными изумрудами и рубинами, а также алмазами и жемчугами…

Голландец, произнеся короткую фразу, передал шкатулку ближайшему самураю, тот, в свою очередь, отнёс её на помост, поставил перед Ишидо.

— Что вы хотите — в обмен на эти драгоценности? — перевёл Ван Перси вопрос дайме.

— Свободу для маленького мальчика. При этом величина выкупа для остальных не изменится.

Ишидо ещё несколько минут полюбовался ювелирными украшениями Светлейшей княгини Ижерской и сделал неожиданное предложение:

— Европейцы любят заключать пари. А ещё они очень самоуверенные люди. Может, нам стоит объединить эти ваши особенности? Вы, доблестный кавалер, сразитесь с одним из моих самураев. Победите — заберёте мальчишку без выкупа. Проиграете — отдадите ваши драгоценности. Как вам такой вариант?

— На каком оружие мне придётся драться? По каким правилам будет проводиться схватка? Как будет определяться победитель? — вопросами на вопрос ответил Егор.

Дайме насмешливо передёрнул плечами и объяснил — через Ван Перси:

— Оружие может быть любым, кроме огнестрельного. Впрочем, его может не быть и вовсе…. Правила? Никаких. Есть только одно ограничение — не добивать лежащего. Проиграет тот, кто не сможет подняться на ноги за цикл этих песочных часов. («Гдето минута», — предположил внутренний голос). То есть, если вы решили не продолжать поединка, то просто падаете на пол и лежите, признавая тем самым своё поражение. Если же…

— Я согласен! — прервал голландца Егор. — Предпочитаю рукопашный бой.

Все перешли в просторный и высокий зал, центральная площадка которого была выслана квадратными матами.

«Татами, ясен пень!» — ухмыльнулся внутренний голос. — «Плавали — знаем…».

С двух сторон от татами возвышались деревянные помосты для зрителей, оснащённые плоскими подушечками. На одном помосте расположился Ишидо — в окружении четырёх самураев. На противоположном — Ван Перси и Людвиг Лаудруп.

— Вам надо переодеться! — сообщил голландский купец и махнул рукой в сторону: — За тёмносиней ширмой найдёте всё необходимое…

Пока Егор сбрасывал европейскую одежду и облачался в светлосерую холщовую курткукимоно и такие же подштанники, внутренний голос, добровольно взявший на себя обязанности тренерасекунданта, не замолкал ни на секунду: — «Очевидно, братец, намечается чтото вроде «боёв без правил», но с японской спецификой. Дзюдо, карате и джиуджитсу[22] — в одном флаконе. Ты, понятное дело, несколько лет занимался восточными единоборствами, в армии даже получил чёрный пояс по каратедо. Только это ничего не значит. Тебе, конечно же, будет противостоять настоящий мастер, сенсей — поихнему. Так что твои шансы на победу — минимальные. Это с одной стороны, если к данному вопросу подходить тупо, без учёта всех обстоятельств. А, с другой? Дайме, голову даю на отсечение, просто хочет немного развлечься. Поэтому твой противник, наверняка, уже получил следующие инструкции, мол: — «Поиграй с европейцем — как кошка с мышкой. Покажи эффектные приёмы. Не торопись, пусть всё будет эстетично и красиво…». Вот это и есть, братец, твой шанс! Претворись полным неумёхой, лохом последним! Пусть японец расслабится, забудет об осторожности. Вот тогдато и действуй…

Стоящий напротив него противник вызывал уважение: невысокий, но плотный и кряжистый — словно горный дуб, лицо невозмутимое, глаза равнодушные и чёрные — словно глубокие колодцы. Японец совершил несколько круговых движений головой, сложив пальцы в хитрый замок, размял кисти рук.

Дайме громко хлопнул в ладоши и скомандовал:

— Хаджиме![23]

Егор рванулся вперёд, от души размахнулся и…. И улетел далеко вперёд, звонко ударившись головой о деревянный помост. Тут же раздались громкие и восторженные восклицания зрителей.

«Понятное дело, нарвался на обычную «мельницу с колена[24]», — прокомментировал внутренний голос. — «Продолжай, братец, и дальше Ваньку валять…».

На протяжении последующих десятидвенадцати минут Егор оказывался на матах татами ещё семь раз, поднимаясь на ноги уже не сразу и с видимым трудом. Из его разбитого носа капала кровь — намеренно пропустил удар открытой ладонью. Правая рука висела безвольной плетью — прилетело пяткой в болевую точку локтевого сустава. Японцы веселились вовсю, Ван Перси и Лаудруп хмуро молчали.

«Пора, братец!», — оживился внутренний голос. — «Клиент, что называется, созрел…».

Противнику, повидимому, уже наскучило это затянувшееся представление. Он, демонстративно опустив руки вниз, пошёл прямо на Егора, чуть повернул голову в сторону, приветственно кивая своим болельщикам и почитателям…

Егор крутанул обычную мавашугири,[25] попав японцу пяткой в челюсть, другой ногой подсёк опорную ногу противника и по инерции последовал за падающим телом, резко ткнув «орлиным клювом»[26] в сонную артерию самурая.

При падении он ловко перекувырнулся через голову, встал на ноги и спокойно прошёл на своё первоначальное место. Никто ничего не мог понять: японский боец неподвижно застыл на татами, лицом вниз.

В полной тишине Ишидо перевернул свои песочные часы, начиная отсчёт.

«Напрасны ваши ожидания, уважаемый!», — злорадно прокомментировал внутренний голос. — «Покойники на ноги не поднимаются…».

Дайме Ишидо, надо отдать должное, действительно оказался человеком слова: не моргнув глазом, он тут же отдал приказ — освободить юного пленника, после чего подтвердил и все достигнутые ранее договорённости…

А ещё через два часа Егор встретился с сыном. Встретился и встретился.

Стоит ли описывать это событие более подробно?

— Папа, а как же все остальные? — через некоторое время спросил Шурик. — Там же, на рисовых полях, дядя Алёша остался, другие наши моряки…

— Мы за ними обязательно вернёмся! — твёрдо заверил сына Егор. — Русские своих не бросают в беде. Никогда…

Глава одиннадцатая

Свадьба на Чилкутском перевале

На «Александре» путешественников встретили с восторгом: радостный визг, счастливые слёзы, жаркие объятия…

Егор, с трудом вырвавшись из общей толчеи, прошёл на капитанский помост и приказал шкиперу Емельяну Тихому:

— Снимаемся с якоря! Курс — на северовосток! Идём без остановок и проволочек…

В первых числах второй декады июня «Александр» заякорился в тихой бухте рядом со шведским «Орлом», в прямой видимости величественных, сиреневофиолетовых горных хребтов.

— Вот он, Чилкутский перевал! — широко улыбнулся Егор, словно бы встретился с давним и хорошим приятелем.

Погода стояла великолепная: яркое солнце, плюс тринадцатьпятнадцать градусов по Цельсию, свежий ветерок. С борта фрегата прекрасно были видны стаи крупных серебристых рыбин, медленно плывущих к устью ближайшей реки, мелькали чёрные головы нерп и морских львов, сопровождающих лососей. Над рыбьими стаями, нерпами и морскими львами кружили бесчисленные стаи крикливых белосерых чаек.

— И чего меня пугали этой Аляской? — легкомысленно возмутилась Сашенция. — Всё очень красиво, мило и благостно…

— Эй, мама, папа! — из марсовой бочки разделся звонкий голос девятилетнего Петьки. — На зюйд смотрите! На зюйд! Там подходит стая касаток!

Егор позаимствовал подзорную трубу у шкипера Емельяна Тихого (не у Саньки же отбирать!), и внимательно оглядел южную часть широкой бухты, которую можно было совершенно оправданно именовать и маленьким заливом.

Петруша оказался прав, как минимум восемь чёрных плавников хищно разрезали голубоватосерые воды. Вот касатки оказались в том месте, где ещё совсем недавно над поверхностью воды торчали чёрные головы морских львов и нерп.

Вскоре чуткое эхо принесло отголоски испуганного визга, в волнах промелькнули мускулистые тела морских львов, улепётывающих во все стороны, ещё через минутудругую морская вода в этом месте покрылась тёмнобурыми пятнами неправильной формы.

— Да, про благостностьто я ляпнула не к месту, — Санька извинительно передёрнула своими белоснежными плечами, оголёнными по случаю тёплой погоды. — И здесь крови, понятное дело, хватает…

Шлюпка медленно приближалась к пологому берегу, где располагалось несколько недостроенных срубов, парочка крепких сараев, новенький причал и восемьдесять светлобежевых палаток.

«Может быть, к тому самому берегу, где тебе, братец, предстоит провести долгие и долгие годы…», — ударился в пространные рассуждения внутренний голос. — «Иногда так прикипаешь к тому месту, где приходилось преодолевать многолетние трудности, что уже и не уехать — до самой смерти…».

На песчаной косе их встретили Николай Савич и Фрол Иванов — в окружении десятидвенадцати приветливо лающих лохматых псов.

«Вот, и Фролка сделал свой жизненный выбор!», — обрадовался внутренний голос. — «Будем надеяться, что он всё правильно осознал — раз и навсегда…».

— Молодец, Николай Савич! — крепко пожимая руку Уховустаршему, скупо похвалил Егор. — Догадалсятаки ездовых собак прикупить в Охотске, одобряю!

— А больше и нечем похвастаться, Александр Данилович, — грустно сообщил старик. — Это я про запасы продовольствия. Маху мы здесь дали. Полностью моя вина…. Откуда, действительно, в этом Богом забытом Охотске может взяться лишнее продовольствие? Они там сами голодают и мрут от цинги — словно мухи по октябрьским заморозкам. Мы смогли купить только несколько бочек прошлогодней мочёной брусники да три куля вяленой, чуть прогорклой рыбы. Ну, и всякой зимней меховой одежды, включая собачьи унты, шапки и рукавицы.…Так что, господин командор, очень плохо у нас со съестными припасами. Риса, правда, что закупили тогда у узкоглазых вьетнамцев, много, года на два хватит. А так, почитай, и нет ничего. Солонины говяжьей, ещё в БуэносАйресе приобретённой, осталось три бочонка, несколько кулей морских сухарей, пропитанных оливковым маслом, ржаной и пшеничной муки — мешков десять всего, рыбы немного есть, стокгольмской соли — несчитано. Всё на этом. На «Александре», думаю, такая же ситуация?

— Схожая, — подтвердил Егор. — Что же нам теперь делать с продовольствием, дядя Николай? Фрегаты по поздней осени уйдут на гостеприимный Тайвань, там спокойно перезимуют. А как быть остальным? Особенно тем, кто будет зимой старательно добывать золото в самом сердце заснеженной Аляски? Картошкуто, как я просил, посадили?

— Обижаете, господин командор! — неодобрительно покачал головой Уховстарший. — На второй же день после прихода сюда, мы на берегу заложили шесть высоких гряд. Землю вскопали, золой щедро удобрили, клубни прикопали. Те светлорозовые картофелины использовали, что прикупили в португальском Салвадоре. Уже и ростки показались, весёлые такие, тёмнозелёные…. Что касаемо остального. Мы с Фролом на шлюпке ходили вдоль берега на север. Там, в сорока милях от нашей бухты есть эскимосское летнее поселение. Они называют себя тлингитами,[27] но тот же Дежнёв[28] всегда именовал их эскимосами. Вообщето, тлингиты (или, всё же, эскимосы?) обитают гораздо севернее, но каждое лето морем приходят сюда — на китовый промысел. По ихнему я не сильно обучен говорить, но отдельные слова и фразы — ещё со времён плавания с незабвенным Сёмкой Дежнёвым — помню. Так что разговор всё же состоялся…. Вопервых, как рассказывают эскимосы, по осени в местные речки, впадающие в океан, на нерест заходит крупная и жирная рыба, которую они называют «неркой». Это рыба и сейчас наведывается в устья ручьёв и речек. Только не на нерест, а как бы на разведку, расчищая себе дорогу на будущее: рвёт в мелкие клочья своими острыми зубами всякую живность, которую встретит на пути. Вовторых, нынешняя весна была очень холодной, и на севере — милях в ста пятидесяти отсюда — ещё плавают льдины с моржами, можно набить десятка дватри.… Ну, и гдето примерно через неделюдругую в нашу бухту должны наведаться китыполосатики. Надо бы добыть одногодвух. Их жир хорош и в масляных светильниках…. Нерпы и морские львы? Нет, сейчас для них не сезон, эскимосы советуют времени попустому не терять, а целенаправленно заниматься моржами и китами. Кстати, мы можем поохотиться совместно с эскимосами. Дело в том, что у них не хватает дельных байдар: всего четыре штуки сейчас на ходу, остальные сильно побило во время последнего шторма об острые прибрежные камни.

— Что ж, всё не так и плохо, как казалось! — обрадовался Егор. — Хороших дубовых бочек мы прихватили из Стокгольма с избытком. Так что первую группу бойцов — под руководством шведского драгунского капитана Йохансена — направим к озёрам, пусть они там обустраивают промежуточный опорный пункт. А остальные займутся на океанском побережье пополнением продовольственных запасов. Что касается местных аборигенов, то пусть уж будут эскимосами, приятное словечко, вкусное такое…

Лаудрупа всё услышанное не вдохновило, он задумчиво потрогал свою пиратскую золотую серьгу и высказал целый ряд сомнений:

— У нас уже конец июня месяца, а в октябре здесь начинается лютая зима. Надо мало того, что заготовить продовольствия на всю зиму, так ещё и доставить его до нужного места — в самый центр этого северного полуострова. Сколько, сэр Александэр, будет миль отсюда — до конечной точки маршрута?

— Около одной тысячи миль, — честно признался Егор, который, естественно, в детстве зачитывался произведениями Джека Лондона, но не до такой же степени, чтобы досконально помнить все цифры. — Может, чуть больше, может, немного меньше…

— А как мы найдём нужное место? — забеспокоился Николай Савич.

— Не ошибёмся! За Чилкутским перевалом начинается длинная цепь озёр, связанных между собой протоками. Из последнего озера вытекает полноводная и широкая река. Так вот, от истока этой реки до нужного места — как я помню — будет ровно четыреста пятьдесят миль. А, может, пятьсот пятьдесят? Главное, что там в нашу реку, назовём её, к примеру, Юконом, впадает другая крупная река, которую мы назовём, пусть, Клондайком. Вода в этой впадающей речке — очень чистая, не в пример всем другим притокам. Вот по ручьям, впадающим в Клондайк, мы и будем искать россыпное золото.

— Тут у нас образовалась ещё одна неприятность, — помрачнел Николай Савич, коротко переглянувшись с молчаливым Фролом. — Ванька, мой племянник, пропал.

— Как так?

— Две недели назад к нам в лагерь заявились атабаски. Нормальные ребята, мирные, даже знают отдельные русские слова. Наши русские мужички в эти края с Камчатки изредка наведываются: торгуют понемногу с прибрежными эскимосами, да и у атабасков шкурки звериные скупают, ножи, топоры и посуду предлагая в обмен. Вроде всё было хорошо. А потом Ванька чтото не поделил с Айной, так зовут дочку индейского вождя…

— Я почемуто был уверен, что Айна — чукотское имя, — засомневался Егор.

— Ну да! — согласно кивнул головой старик. — Видимо, всё же, атабаски и чукчи — близкие родственники, как не крути…. Так вот, Иван с Айной поссорились очень сильно, только искры полетели во все стороны. Похоже, что красавицаиндианка моего племянника позвала замуж,[29] вернее, предложила ему незамедлительно жениться на себе, а он возражал и не соглашался. Мол, полагается по русским понятиям, чтобы мужчина замуж звал девушку…. Вот и разругались, конечно же. Айна обиделась и ушла в стойбище. Ванька дулся несколько суток. Вчера не выдержал и утром ушёл к перевалу. До сих пор не вернулся. Если до вечера не объявится, то придётся отправляться на поиски…

Уже ночью, когда стало окончательно ясно, что с Иваном случилось чтото серьёзное, Сашенция проговорила, успокаивающе поглаживая Егора по небритой щеке:

— Как же мне жалко Ванечку Ухова! Шустрый паренёк, честный, весёлый…. Эх, Саша, не везёт тебе с молодыми подчинёнными! Никита Апраксин погиб, потом три брата Солевых, теперь вот Ваня пропал …. Ладно, надо всегда — до самогосамого конца — надеяться только на лучшее! Тогда — непременно повезёт…

На рассвете все дети и женщины — на всякий случай — были отправлены на борт фрегатов, а две разведывательные группы, разойдясь друг от друга на три — три с половиной мили, осторожно двинулись вверх по склону к Чилкутскому перевалу. Первую группу, состоящую из десяти шведских гренадёр, вёл драгунский капитан Йохансен — мужчина опытный, злой и обстоятельный. В состав отряда Егора вошли пятеро бывших солдат Александровского полка, сержант Дмитрий Васильев и два шведских охотника — из фамильного северного поместья безвременно погибшего генерала Ерика Шлиппенбаха. Во время плавания к берегам Новой Зеландии оба охотника, по случаю болезни, находились на борту «Александра» — под Санькиным присмотром, поэтому и избежали смерти от рук кровожадных маори.

Задачи перед обоими отрядами были поставлены наипростейшие. На первом этапе — двигаться по своим маршрутам, которые с каждой пройденной милей неуклонно сближались, и встретиться уже на Чилкутском перевале. Там, в миттельшпиле операции, внимательно осмотреться и попробовать изобразить на жёсткой, слегка желтоватой бумаге, купленной запасливой Гертрудой Лаудруп на Тайване, чтото вроде простейшей и грубой географической карты. Ну, и в завершении похода — успеть до вечера, если следы подполковника Ухова не отыщутся, вернуться обратно в лагерь, где и обсудить дальнейшие планы.

«До седловины перевала будет миль семнадцатьвосемнадцать, ерунда», — заявил самоуверенный внутренний голос. — «Впрочем, Джек Лондон в своих книгах утверждал, что путь на Чилкутский перевал безумно труден и опасен. Но ведь его герои передвигались вверх по склону, таща за спиной по сорокпятьдесят килограмм разных грузов, а вы, братец, идёте налегке. Только огнестрельное оружие, боеприпасы, ручные гранаты, да и по мелочам совсем немного — всякого вспомогательного снаряжения …».

Перед выходом разведчиков на маршрут к Егору подошёл Николай Савич и сообщил:

— Я, Александр Данилович, вчера после ужина осторожно прошёл вверх по склону на тричетыре мили. Ночь выдалась безветренной. Вслушивался я, вслушивался в местную тишину, и мне показалось, что гдето там, на самом перевале стучат индейские тамтамы. Ритмично так стучат, слаженно…. К чему бы это? А, может быть, это просто моё сердце так стучало, переживая за судьбу единственного племянника…

Сперва шагалось легко, склон поднимался очень полого — градусов десятьдвенадцать — по отношению к горизонтальной плоскости, не больше. Под каблуками сапог весело поскрипывало разноцветное каменное крошево, в листве редких деревьев беззаботно перекликались лесные птицы.

Потом пришлось пересекать недавнее пожарище. Здесь идти было уже гораздо тяжелее, приходилось постоянно перебираться через упавшие, только на половину сгоревшие стволы деревьев. Серый пепел, поднимаемый хулиганистым ветерком с почерневшей земли, настойчиво и беспардонно лез в глаза.

Примерно через четыре с половиной мили они упёрлись в бурный водный поток, протекавший вдоль склона.

«У Джека Лондона про эту речку не упоминалось!», — отметил внутренний голос. — «Впрочем, Джек посетит эти места только через сто девяносто лет (если, конечно же, мы в ближайшие годы не выберем всё окрестное золото), а за это время чего только не произойдёт. Землетрясения, например, могут здорово изменить здешний ландшафт…. Это ещё хорошо, братец, что мы с тобой ребята опытные, тёртые и предусмотрительные…».

— Все взяли с собой запасные сапоги? — спросил Егор. — Тогда быстренько раздеваемся до гола, на шею вешаем сумки с огневыми припасами и ручными гранатами, рядом размещаем сменные сапоги, связанные верёвкой, на головы приторачиваем снятую одежду, смело заходим в воду, высоко подняв руки с оружием над головой, и уверенно переходим на противоположный берег. Тут, судя по всему, не оченьто и глубоко, максимум по грудь…. Так, так, только не все сразу, торопыги выискались! Мы с сержантом Васильевым и двумя солдатами (вот — ты и ты!) пока раздеваться не будем, а внимательно присмотрим за противоположным берегом. Вдруг туземный противник както проявит себя? А когда вы переправитесь, оденетесь, переобуетесь и возьмёте в руки оружие, тогда и мы двинемся через реку. Ну, а сырые сапоги заберём на обратном пути, спрячем их пока в ближайших кустиках…

Солнышко начало припекать, солоноватый пот застилал глаза, дыхание непроизвольно учащалось и сбивалось.

«Ничего страшного!», — невозмутимо заявил вездесущий внутренний голос. — «На границе Ливии и Алжира приходилось (в двадцать первом веке, понятное дело!) гораздо хуже: там было многократно жарче, да и ковыляли тогда по песчаным, очень зыбучим барханам…».

Один раз им пришлось — по бревенчатому мосту — перебраться через десятиметровую, бездонную пропасть.

«Видимо, атабаски часто наведываются к берегу океана», — отметил внутренний голос. — «Даже построили надёжный мост…».

Когда до седловины Чилкутского перевала оставалось чуть более двухсот пятидесяти метров, Егор, шедший первым, резко вскинул вверх правую руку, сигнализируя о возможной опасности.

— Чтото случилось, Александр Данилович? — обеспокоено зашептал ему в ухо сержант Васильев. — Почему мы остановились?

— Запах такой, как будто совсем недавно за перевалом бушевал сильный лесной пожар.

— Нет, там не было пожара, — невозмутимо проговорил охотник Свен, громко шмыгая длинным шведским носом. — А вот костры горели. Долго, всю ночь. Много костров. Больше десяти. До сих пор пахнет жареной лосятиной…

После недолгого раздумья Егор принял решение:

— Дальше идём максимально осторожно, перед самой седловиной рекомендую всем ползти. Двигаемся вперёд цепочкой, выдерживая расстояние между бойцами метров в двенадцатьпятнадцать. Я иду первый, за мной следует Свен, сержант Васильев — замыкающий колонны. Всё, пошли, воины! Форверст…

Он осторожно выглянул изза красного валуна, верхушка которого была надёжно укрыта белой ледяной коркой, так и не растаявшей за скупое северное лето. Выглянул и непроизвольно замер, прочно позабыв, зачем, собственно, он взбирался на Чилкутский перевал.

Картина, открывшаяся взгляду, завораживала: длинный, как казалось — бесконечный склон, покрытый чёрными камнями и редкими кустиками цветущего вереска, и только в самом конце склона, гдето рядом с далёкой линией горизонта, едва просматривались разноцветные, слегка размытые пятна далёких озёр.

Ближайшее пятно — идеальнокруглое — было неправдоподобно яркоголубого цвета. Второе озеро, овальновытянутое, переливалось всевозможными оттенками светлозелёного и изумрудного. За ним угадывались ещё пятнышки — нежносиреневые и розоватые…

«Всё это, конечно, просто замечательно: первозданные природные красоты, неожиданные цветовые гаммы и колера…», — первым очнулся от наваждения приземлённый внутренний голос. — «Но пора и делом заняться, чёрт побери! Откуда здесь так аппетитно пахнет не до конца прожаренной лосятиной?».

Егор, приказав Свену — заранее оговорённым жестом — оставаться на месте, осторожно прополз на северовосток по седловине перевала ещё около ста пятидесяти метров и неожиданно оказался на краю обрыва. Невысокий такой обрывчик, метров девятьдесять, не более того. А вот под ним обнаружилась идеально ровная, прямоугольная площадка — общей площадью в пятьшесть тысяч квадратных метров, также обрывающаяся вниз своим северовосточным краем.

На площадке наблюдалось порядка двадцати круглых очагов, обложенных крупными, почерневшими от копоти камнями. Причём, все очаги были заполнены свежими углями и золой. Около каждого каменного круга — с восточной стороны — в землю были вкопаны деревянные идолы, украшенные разноцветными кусочками ткани, птичьими перьями и бусами, набранными из клыков хищных животных. Толстые деревянные губы идолов были вымазаны чемто тёмным, рядом с тотемами размещались белые конусообразные кучки, сложенные из разнокалиберных костей неизвестных животных.

«Будем надеяться, что эти кости принадлежали лосям, оленям, косулям и прочим — горным баранам», — ухмыльнулся недоверчивый внутренний голос. — «А вот в Новой Зеландии, как мне помнится, тамошние аборигены только из человеческих косточек складывали аналогичные кучки…».

По центру площадки гордо возвышался одинокий индейский вигвам. Вернее, это Егор, опираясь на свои знания, почерпнутые из просмотра киновестернов двадцатого и двадцать первого веков, решил, что данное строение, безусловно, является вигвамом…

Пятишести метровый конус, обтянутый тёмнобежевыми и светлосерыми шкурами. Длинные красные ленточки, привязанные к деревянным шестам на самой верхушке строения, лениво трепетали на лёгком ветерке.

«Тёмнобежевые — это, наверное, шкуры лосей и оленей», — предположил разносторонне развитый внутренний голос. — «А вот светлосерые — это, не иначе, моржи, нерпы и морские львы. Скорее всего, шкуры этих морских животных атабаски выменивают у эскимосов…».

Он высмотрел в теле обрыва пологую расщелину, по которой можно было спуститься вниз, и зашагал в нужном направлении.

— Виват! — чётко проговорил за его спиной звонкий женский голосок, и после короткой паузы добавил: — Виват, дрююг!

Егор, даже не прикасаясь ладонями к пистолетным рукояткам, торчавшим изза широкого кожаного пояса, медленно и плавно обернулся: почемуто он сразу решил, что от обладательницы этого звонкого и весёлого голоса неприятностей и прочих каверз ждать не стоит. По крайней мере — сразу…

На плоской макушке высокого валуна вольготно расположилась, сложив ноги потурецки, молоденькая индианка, на голове которой красовалась чёрная широкополая шляпа, купленная Ванькой Уховым в крохотной припортовой лавочке аргентинского БуэносАйреса. Никакого оружия при симпатичной незнакомке не наблюдалось.

«Был такой фильм — «Последний из могикан», снятый в семидесятых годах двадцатого века на восточнонемецкой киностудии «DEFA», там ещё в главной роли снялся знаменитый актёр Гойко Митич», — тут же вспомнил неугомонный внутренний голос. — «Так вот, там жену главного героя — индианку, понятное дело, — играла одна известная немецкая актриса, очень похожая на данную барышню. Разве что у этой кожа избыточно смуглая, с лёгким меднокрасноватым оттенком. А так — абсолютно одно и тоже лицо, те же две толстые, угольночёрные косы до пояса, небрежно переброшенные на высокую девичью грудь. И одета наша атабаски точно так же, как и та могиканка из немецкого фильма: широкая куртка из хорошо выделанных лосиных шкур, украшенная длинной тёмной бахромой и разноцветным бисером, светлосерые замшевые штаны, ноги обуты в тёмнобежевые мокасины. Что ж, всяких навязчивых совпадений — в нашем странном мире — более чем достаточно…. Разве что вместо широкой красной ленты, стягивающей волосы на голове, здесь присутствует стильная ковбойская шляпа…».

Девушка приветливо, без малейших следов неуверенности и страха, улыбнулась и спросила, указывая на собеседника тоненьким пальчиком:

— Командор?

— Командор! — важно ответил Егор и спросил в свою очередь: — Айна?

— Айна! — просияла девушка, демонстративно трогая указательным пальцем аккуратный (совсем и не орлиный) носик.

«Айна? Айна? Айна? — принялся повторять, подражая говорящим попугаям, забывчивый внутренний голос. — «Где же мы с тобой, братец, уже слышали это редкое имя? Ага, вопервых, так звали дочь чукотского шамана, которая в тридцатыхпятидесятых годах двадцатого века стала едва ли ни самой эффективной сотрудницей НКВД и прочих советских структур, пришедших НКВД на смену. Про неё даже написано несколько толстых романов…. Ладно, ещё где? Вот же, так звали в 2009 году одну из руководительниц международной службы «SV», на которую ты, братец, проработал по Контракту целых пять лет, с 1687 по 1692 год. Причём, Айне из 2009 года было около девяноста пяти лет, она тоже чукчанка по происхождению, потомственная и заслуженная шаманка. Помнишь, нам Координатор показывал её портрет, висящей на стене Учебного центра? Волевая такая старушенция, заслуживающая уважение…. Может, эти две Айны — одна и та же женщина? Почему бы и нет, по возрасту вроде всё совпадает…. А Айна — из племени атабасков — здесь причём? Будем надеяться, что не причём. Так, обычные совпадения, не более того…».

Решив, что пауза в разговоре неприлично затянулась, Егор задал следующий, вполне даже логичный вопрос:

— А где Иван? В смысле — Ваня, — уточнил, видя, что Айна на слово «Иван» никак не реагирует.

— Ваня — муж! — индианка снова, на этот раз с гордостью, коснулась указательным пальцем своего носа.

— Ну, что же, милая Айна, примите мои искренние поздравления! Только где же наш дорогой Ваня находится сейчас? Где? — Егор руками — как мог — изобразил смысл последнего вопроса.

Айна понятливо закивала головой и рукой указала на одинокий вигвам, после чего пристроила свою черноволосую голову на сложенные вместе ладони, прикрыла бойкие глаза и старательно изобразила сладко спящего человека:

— Хры! Хры!

— Ага, понятно! — усмехнулся Егор. — А вас с Иваном, похоже, ночью состоялась пышная индейская свадьба — с громким боем тамтамов, долгими ритуальными танцами и усердным поеданием жареной и варёной лосятины.… Потом уставшие родственники и гости отправились восвояси, а новобрачные, то есть — вы с Иваном, приступили к усердному выполнению супружеских обязанностей. Ваня сильно устал и теперь крепко спит. Верно?

— Устал, сильно устал! — с довольным видом подтвердила девушка. — Очень!

— Тогда пойдём, разбудим! — Егор приглашающе махнул рукой в сторону вигвам.

Айна послушно соскочила со своего валуна и грациозной походкой пошла в сторону расщелины.

Егор шёл следом за индианкой и не без здорового, но чисто теоретического мужского интереса рассматривал её фигуру.

«Ещё бы этот интерес — был бы не теоретическим!», — нагло и беспардонно заявил язвительный внутренний голос. — «Наша Александра Ивановна совершенно не та девушка, с которой стоит шутить шутки. Для неё двуствольный пистолет — саксонской работы — любимая игрушка…. А так, если сугубо теоретически, то Ванькина индианка — само совершенство. Высокая, фигуристая, а стройная — офигеть можно запросто…».

В расщелине были вырублены широкие ступени, по которым Егор и Айна легко спустились на ритуальную площадку атабасков. Не доходя до одинокого индейского вигвама метров пятьшесть, девушка остановилась и нежно позвала:

— Ваня! Муж! Ваня!

Но наглый УховБезухов и не думал просыпаться, через откинутый полог вигвама до посетителей долетал только размеренный храп и недовольное, совершенно неразборчивое сонное ворчанье.

— Подполковник Ухов, так тебя растак, подъём! — дружески подмигнув Айне, негромко, но чётко скомандовал Егор.

Многолетняя привычка к воинской дисциплине — вещь великая, мои высокородные дамы и господа! Пред ней даже знаменитый обряд — каждое утро класть бесчисленные земные поклоны (даже и не важно, какому конкретному Божеству!), меркнет — бесцветно и смущённо….

Короче говоря, уже через двенадцатьпятнадцать секунд заспанный молодой муж замер перед Егором по стойке «смирно» и дисциплинированно доложил:

— Подполковник Иван Ухов к выполнению любой боевой задачи готов!

Айна громко и восторженно прыснула, но уже через пару секунд, спрятав своё и без того розовое личико в ладошки, отвернулась в сторону и покаянно опустилась на колени, смущённо уткнувшись головой в высокий кустик цветущего вереска.

Да, картинка была ещё та! Нет, Ванька был не полностью голый, на мускулистом торсе присутствовала какаято мятая замшевая тряпка, игравшая, очевидно, роль набедренной повязки. Но его толстенная шея и широченные плечи были покрыты многочисленными следами свежих и жарких засосов.

«Смотрика ты, этот бесстыжий русский хват свою зазнобу уже и целоваться научил!», — восхитился внутренний голос. — «Насколько мне известно, у североамериканских индейцев целоваться было не принято. То бишь, они совершенно не владели этим высоким искусством…».

Ухмыльнувшись, Егор весело велел:

— Вольно, подполковник! Ты бы успокоил свою молодую женушку, а то она очень уж сильно засмущалась. Давай, действуй! Потом поговорим…

УховБезухов тут же присел на корточки рядом с индианкой, нежно приобнял за плечи, чтото горячо зашептал ей на ухо, бестолково мешая русские и индейские слова. Но уже буквально через полторы минуты новобрачные дружно засмеялись, поднялись на ноги и с чувством потёрлись носами.

«Тереться такими разноразмерными носами, наверное, очень неудобно», — не удержался от очередной колкости насмешливый внутренний голос, пребывающий в отличном настроении. — «У нашего Ванькито носяра — раза в три длинней и мясистей будет…».

Иван, смущённо посмотрев на Егора, счёл нужным пояснить:

— У атабасков носами не принято тереться, это такой старинный эскимосский обычай. Но у Айны отец — вождь атабасков, а мать — из племени северных морских эскимосов. Вот ей, бедной, и приходится соблюдать и те и другие обычаи…. Александр Данилович, а у нас с Айной — оно всё как получилось…

— Отставить, подполковник! — устало попросил Егор. — Потом расскажешь, чтобы все наши соратники слышали. Зачем одно и тоже повторять помногу раз? А сейчас давайка двигаться к Александровску…

— К ккакому Александровску? — удивлённо переспросил Ванька.

— К самому обычному, братец! Решил я наше поселение — под западным склоном Чилкутского перевала — Александровском назвать. А чего, спрашивается, лишний раз ломать голову? Вот вернёмся к океанскому берегу, соберём на столы нехитрую снедь, гостей позовём с «Орла» да «Александра», хмельного выпьем…. Отметим, вопервых, образование славного посёлка Александровска. Вовторых, вашу свадьбу, любезный мой подполковник. Вот за праздничным столом, ты, Иван, всё и расскажешь правдиво. В смысле — историю своей женитьбы…

Ухов коротко, умело используя мимику лица и общепринятые жесты, производимые при помощи рук, рассказал юной жене о мудром плане командора. Айна озабоченно нахмурилась и, в свою очередь, тоже попыталась, используя свой крохотный запас русских слов и красноречивые жесты, объяснить супругу чтото важное.

— А где в Александровске будет стоять наш с Айной вигвам? — минут через пятьшесть спросил Ванька.

— Да, где хотите! — лениво зевнул Егор. — На ваше усмотрение, молодожёны…

— А можно рядом с нашим вигвамом установить и другие вигвамы?

— Какие это — другие?

— Айне — как дочери вождя атабасков — до самой её смерти полагается надёжная охрана, состоящая из тридцати крепких воинов. Отслужив в охране два года, воины возвращаются в племя, а на их место заступают другие. Впрочем, этих охранников можно использовать и в качестве обычных слуг, озабочивая самыми разными поручениями и задачами.

— Очень хороший и полезный обычай! — похвалил Егор. — Пусть воины ставят свои вигвамы рядом с вашим…

«Наша несравненная Александра Ивановна может не одобрить это скоропалительное решение!», — принялся нашептывать предусмотрительный внутренний голос. — «Она же помешана на чистоплотности! А тут — тридцать непонятных и совершенно непроверенных туземцев…. Вдруг, у них в нечёсаных волосах обнаружатся какиелибо насекомые? Блохи, к примеру, или, не дай Бог, вши? Скандала не оберёшься. Прогонит всех — к такойто матери, деталями не интересуясь…. Впрочем, у Айны вроде всё в порядке: волосы блестящие и пышные, и никаких насекомых в них не наблюдается. Ладно, потом разберёмся…».

Айна, широко и радостно улыбнувшись всему свету, ловко забралась на обрыв, вскочила на камень, на котором её впервые увидел Егор, и, поднеся ко рту сложенные ковшиком ладони, громко прокричала — какойто печальной и неведомой птицей.

— Подаёт условный сигнал своим воинам, — охотно пояснил Ванька. — Минут через пятнадцатьдвадцать они уже будут здесь.

— Ладно, шустрила хренов! — Егор шутливо ткнул УховаБезухова кулаком в солнечное сплетение. — Идика ты в свою туземную хижину, оденься что ли, чтобы не смешить честной народ. Потом, когда на зов явятся ваши индейские воины, то дайте им подробные инструкции — как да что дальше. Что можно, чего вовсе нельзя. И за что командор экспедиции — как единоличный начальник — может жизни решить бестрепетно…. А я пока отойду к отряду, подготовлю людей к вашему появлению, чтобы кто на нервной почве не пальнул — от полной неожиданности.… Как будете готовы, так сразу же выходите на западный склон перевала, метров на сто ниже седловины. Мы вас там будем ждать. Только не теряйте времени понапрасну, надо поторопиться. Желательно выйти к берегу океана до заката…. Да, и на шею намотай чтонибудь, чтобы народ не смущать лишний раз. Не у всех же имеются такие симпатичные и страстные зазнобы…

Известие о том, что УховБезухов нынче человек бесповоротно женатый, было встречено соратниками оживлённо и со здоровым мужским юмором.

— Ноно! — Егор погрозил пальцем весёлым шведским охотникам. — Оставьте при себе эти шуточки — насчёт коварного и зверского изнасилования подполковника…. Он человек горячий, и вспылить может. А нам разброд в дружном коллективе нынче ни к чему…. Смотрите у меня, бесстыжие бродяги!

Через полчаса к условленному месту вышли, крепко держась за руки, Ванька и Айна. Причём Ухов был облачён в индейскую одежду: бесформенные коричневые штаны, сшитые из старательно выдубленной шкуры оленя, длинная лосиная рубаха, расшитая цветным бисером, тёмные мокасины, кусок светлой замши, плотно охватывающий его толстую шею.

— Здравствовать всем, соратники! — подчёркнуто вежливо поздоровался подполковник, небрежно поправляя шикарный русый чуб и недоверчиво посвёркивая голубыми глазами по сторонам. — Эта прекрасная женщина — моя жена Айна, прошу любить и жаловать! Только вот, любезные мои…. Если кто слово лишнее позволит себе…. Понятно, да? Сразу также объясню, почему я — в индейской одежде. Потому, что мне в ней очень удобно! Старую же одёжку я не выбросил, а сложил вот в этот узелок. Шея тряпкой обмотана — потому, как простыл немного…. Что ещё вас интересует? Парик свой угольночёрный я выбросил в пропасть — за полной ненадобностью: у атабасков отсутствие уха не считается уродством, наоборот, это свидетельство храбрости и доблести…. Ещё будут вопросы?

— А где же обещанные три десятка храбрых индейских воинов? — стараясь не улыбаться и быть бесконечно серьёзным, спросил Егор.

— Атабаски подойдут к нашему лагерю чуть позже, — объяснил Ухов. — Им же надо ещё наш вигвам разобрать, доставить его на новое место, собрать, да и о своих, воинских вигвамах не забыть…

Когда они по надёжному бревенчатому мосту перешли через пропасть, слева, там, где должен был — по расчётам Егора — находиться отряд капитана Йохансена, раздался громкий вопль, полный отчаянья и смертельного ужаса. Ещё через мгновенье зазвучали пистолетные и ружейные выстрелы, громко — один за другим — прогремели два гранатных взрыва…

Глава двенадцатая

Реликтовое чудище и стратегическое планирование

Мгновенно оценив ситуацию, Егор отдал дежурную — на такой случай — команду:

— Рассредоточиться и залечь в кустах! Приготовить оружие, но стрелять только по моей команде. Выполнять!

Краем глаза, уже падая за огромный еловый кореньвыворотень, он успел заметить, что бойцы отряда выполнили полученный приказ слаженно и чётко. Мало того, и индианка Айна, явно не понявшая ни единого слова, дисциплинированно последовала примеру Ивана Ухова и спряталась за высоким валуном.

Ружейная и пистолетная канонада вскоре стихла, а вот человеческий голос, полный немыслимой тоски и смертельного ужаса, продолжал, постепенно приближаясь, выкрикивать совершенно непонятные для Егора слова и фразы.

«Пошведски, похоже, орёт», — сообщил лингвистически подкованный внутренний голос. — «Только вот интонации очень уж странные, неприятные такие, много говорящие для опытного уха…».

Минуты через тричетыре из молодого ельника, росшего вдоль пропасти, показался неуклюже бегущий гренадёр из отряда капитана Йохансена. Швед бестолково размахивал длиннющими руками, его пшеничные волосы были ужасно растрёпаны, практически — стояли дыбом, а глаза…. Широко распахнутые глаза гренадёра были, безусловно, безумны…

Изза толстого ствола берёзы наперерез гренадёру неожиданно, не дожидаясь приказа, рванулся охотник (второй, который «не Свен»), крича чтото успокаивающее на шведском языке.

Безумец, оказавшись в крепких объятиях охотника, тоскливо и обречённо взвыл — словно матёрый волк, попавший лапой в стальной капкан, резко шарахнулся в сторону, и уже через секундудругую два тела, крепко обнявшись и дружно вопя: — «Ааааа…», — скрылись в бездне…

Егор подбежал к краю пропасти, нагнулся, заглянул вниз, прислушался.

«То, что ничего не видно — оно и понятно», — мысленно усмехнулся хладнокровный внутренний голос. — «Но почему ничего не слышно? В смысле, а где же звук от падения тел — на дно пропасти? Да, у нас стало ещё на два бойца меньше…»

Он обернулся к подбежавшим соратникам и хмуро, со стальными нотками в голосе, изрёк:

— Теперь все поняли, что бывает, когда без командирского приказа лезешь в пекло? Все поняли, мать вашу, или требуется повторить?

Из молодого ельника выскочили ещё два запыхавшихся гренадёра.

Увидев бойцов из соседней разведывательной группы, шведы остановились, бессмысленно оглядываясь по сторонам и безуспешно пытаясь отдышаться.

— Что у вас произошло? — грозно спросил Егор поанглийски. — Извольте доложить чётко и сжато, по установленной форме!

Не дождавшись членораздельного ответа, он повторил вопрос на русском языке, потом — на матросском немецкоголландском. Эффект был тем же: гренадёры только тягуче мычали, изображая своими руками и лицами нечто страшное, ужасное и полностью непонятное…

— Свен, расспросика этих деятелей на родном языке, — велел Егор. — Да не церемонься с ними, можешь и наорать от души — для пользы дела…

Вскоре охотник доложил, непонимающе моргая длинными, яркорыжими ресницами:

— Они рассказывают, что на отряд Йохансена напало неизвестное, очень злобное чудовище. Что за чудовище? Гренадёры не знают. Говорят, что совершенно чёрное, большое, с волчьими ушами. Мол, рычало страшно. Несколько человек сразу же смяло и порвало на мелкие кусочки. Крови, мол, было очень много…. Они здорово испугались, выстрелили по чудовищу из своих ружей и побежали — куда глядят глаза…. Врут, наверное. С испуга, скорее всего, палили не по чудищу, а в белый свет — как в копеечку. Ружей, кстати, у них при себе нет, бросили гдето со страха…

— Все побежали? — уточнил Егор.

— Говорят, что все. Хотя, возможно, капитан Йохансен остался на месте. Он, по их словам, бояться не умеет. Отвязанный такой, слегка ненормальный. В это, кстати, я готов поверить, потому как капитан, действительно, полностью отвязанный. Опять, ктото ведь метал ручные гранаты. Йохансен, больше некому…

На долгие раздумья времени не было, поэтому Егор тут же отдал однозначную команду:

— Следуем на выручку к капитану Йохансену! Всем взять в руки пистолеты и ружья, гранаты держать наготове, разбиться на пары. Первыми идём мы с сержантом Васильевым. Между парами держать расстояние примерно в десять метров…. Свен, а ты проводика гренадёр в лагерь: они совсем ошалели от страха, наверное, даже не понимают, в какой стороне находится океан …

Егор осторожно шёл вдоль кромки пропасти, дулом пистолета отводя от лица в стороны ветви деревьев. Неожиданно до его слуха долетели странные звуки: буквально в двадцатитридцати метрах — по ходу движения отряда — ктото увлечённо и беззаботно чтото напевал пошведски. Причём мелодия была до боли знакомой.

«Очень напоминает финскую польку из двадцать первого века!», — важно объявил внутренний голос, очень даже смутно представляющий, что такое оно есть — музыкальный слух и ноты. — «Помнишь, братец, там ещё есть — в русском переводе — такая замечательная фраза: — «По неведомым тропинкам я к любимому иду…». Помнишь?».

Мысленно произнеся несколько солёных русских фраз в адрес порядком уже надоевшего внутреннего голоса, Егор осторожно выглянул из ельника.

На почти идеальнополукруглой поляне, примыкающей к пропасти, находился обнажённый по пояс драгунский капитан Йохансен. Швед сидел верхом на гранитном валуне, вытянув ноги, облачённые в легендарные ядовитожёлтые ботфорты, в разные стороны, и, невозмутимо напевая под нос нехитрую песенку, усердно работал большим охотничьим ножом.

— Чем это вы так увлечены, капитан? — поинтересовался Егор на английском языке, выходя на поляну.

— О, сэр командор, приветствую вас! — оживился швед, весело и непринуждённо шевеля длинными чёрными усами («Вылитый капитан Крюк из детского мультфильма про Питера Пена!», — обрадовался необидчивый и компанейский внутренний голос). — И вам, сержант Дмитрий, долгие годы провести в славных боях и кровавых сраженьях! Спрашиваете, чем я тут занимаюсь? Да вот, вожусь с боевым трофеем. Полюбуйтеська, господа, на эту красоту!

Йохансен поднял вверх окровавленную по самый локоть правую руку и Димка Васильев выдохнул с непередаваемым ужасом:

— Господи Боже ты мой! Свят, свят, свят…, — принялся мелко и безостановочно креститься, приговаривая при этом: — Изыди, сатана, изыди! Свят, свят, свят…

— Да, бывает…, — уважительно протянул Егор.

Бравый драгунский капитан демонстрировал им на вытянутой руке, крепко ухватившись кистью за густую чёрную шерсть, отрезанную голову неизвестного чудовища.

Из оскаленной пасти монстра торчали широкие и длинные — сантиметров десятьдвенадцать — молочнобелые клыки, уши неизвестного животного были заострёнными и немного напоминали волчьи, только очень большие, вместе с тем в морде чудища угадывалось и нечто обезьянье.

«Помесь гигантского волка и клыкастого орангутанга!», — подсказал невозмутимый внутренний голос. — «Только эти большие, светлоголубые глаза слегка выбиваются из общего образа…».

— У этого гада очень широкие и покатые плечи, а также непропорциональнодлинные передние лапы, — пояснил Йохансен. — Живучая попалась сволочь, можно обзавидоваться! Моито ребята сразу — как завидели чудище — стали разбегаться кто куда. Но ято ему всадил в грудь из двух пистолетов?! А этой твари хоть бы что, прёт себе вперёд, зараза, и прёт! Двух моих бойцов подмял и разорвал, ублюдок…. Я тогда ручную гранату — с зажженным шнуром — под него и катнул. Этот дурачок огоньком заинтересовался, уставился — внимательно так…. Оно и рвануло…. Смотрю, подействовала моя граната, кончается монстр, хрипит, бьётся в агонии. Для окончательной правки я метнул и вторую ручную бомбу. Вот и вся история, собственно…. Голову у чудища я отрезал, чтобы в лагерь отнести и показать — разным трусам. А то знаю я людскую породу: начнут сомневаться, мол, это я выдумал всё, чтобы бесстрашного героя корчить из себя…. Кстати, господин командор, у Светлейшей княгини Александры — на борту фрегата «Александр» — имеются запасы спирта, которые она держит под замком и никому не даёт ни капли. Может, поговорите с супругой? Я эту голову заспиртовал бы в маленьком бочонке, раз под рукой нет подходящей стеклянной тары. А потом, когда уже вернёмся в Европу, продал бы эту редкость — за очень большие деньги — какомунибудь богатому и любопытному чудаку…. Посодействуйте, а? Вам княгиня не откажет…

Вскоре на полянке собрались и все остальные члены отряда, обступили тушу убитого зверя (реликтового чудовища?), восхищённо и чуть испуганно зацокали языками, живо обмениваясь между собой впечатлениями.

— Ньянг! — хладнокровно объявила Айна, осторожно трогая клыки монстра.

Егор подозвал к себе УховаБезухова и попросил:

— Иван, поспрашивайка у своей красавицыжены — насчёт этих ньянгов. Ну, какого они роста, про их повадки, численность, рацион питания, про прочее всякое…

Ванька и Айна отошли в сторонку и вступили в диалог, больше напоминавший классическую пантомиму, так как разных жестов и ужимок в нём было гораздо больше, чем слов. Но, судя по всему, с взаимопониманием у супругов Уховых никаких проблем не было, и уже минут через семьвосемь Иван докладывал:

— Ростом взрослые ньянги бывают с очень высокого человека, то есть — на полголовы выше меня. Но при этом очень широкоплечие и сильные. Питаются они всем подряд: любят мясную пищу, но орехами, ягодами, да и съедобными кореньями не брезгуют. На человека ньянги нападают только вблизи своего логова, где находится детёныш. Если взрослый ньянг вступит в схватку с взрослым же медведемгризли, то совершенно неизвестно, кто из них победит: шансы у соперников будут примерно равны. Ньянги на Аляске встречаются редко, их в десятки раз меньше, чем тех же гризли. Мясо у этих монстров совсем невкусное. Айна пробовала один раз, говорит, что гадость страшная. Зимой ньянги впадают в спячку….

Они добрались до океанского побережья уже на яркомалиновом закате, поэтому Егором было принято мудрое решение — перенести праздничные мероприятия на следующий день.

Ещё через пятнадцать минут в лагере появились индейские воины. Вежливо покивав черноволосыми головами, молодые атабаски молча и слаженно занялись — на указанных им местах — установкой вигвамов.

— Александр Данилович! — обратился Ухов. — Айна говорит, что у атабасков имеются приручённые волки. Если этих волков спарить с нашими лохматыми собаками, то можно получить очень интересное потомство…

— Хорошо, Ваня, разберёмся потом, — устало отмахнулся Егор. — Извини, но я пойду в палатку, спать очень хочется, устал чтото. Это ты у нас молоденький и выносливый, а я свой сороковник уже года два как разменял…

С самого утра на «Александр» и «Орёл» была отправлена шлюпка с приглашением — для всех желающих, кроме судовых вахт — прибыть на берег. Да и всё хмельное хранилось на кораблях. А какой может быть праздник — без глоткадругого русской духовитой медовухи или ямайского забористого рома?

Уже ближе к обеду на берег бухты высадился большой, шумный и весёлый десант, состоящий из всех пассажиров и половинок команд фрегатов. Санька, крепко ухватившись за руку Егора, ловко выпрыгнула из шлюпки на прибрежные камни, звонко чмокнула мужа в щёку, тщательно выбритую по поводу праздника, и возбуждённо зашептала, изнывая от любопытства и неотрывно всматриваясь в сторону семи высоких индейских вигвамов, расположившихся чуть в стороне от светлобежевых русских палаток:

— Саша, что случилось? Мы не воюем с атабасками? Заключён вечный мир? Они вернули нашего УховаБезухова?

— Нет, не воюем! — улыбнулся Егор. — Более того, атабаски теперь наши друзья и союзники, и даже — не побоюсь этого громкого термина — родственники. Видишь ли, душа моя, индейцы вернули нам Ивана, только — ни одного….

— Как это, дорогой? — непонимающе взметнула вверх густые собольи брови Сашенция. — Теперь у нас несколько Ванек, что ли?

— В том смысле, что вернули — вместе с молодой женой….

— Подполковник Ухов, убеждённый и записной холостяк, женился? — присоединилась к подруге Гертруда Лаудруп. — Не может быть такого! Ты, Данилыч, простонапросто издеваешься над нами, доверчивыми дурочками…. Честью клянёшься? Это, конечно же, в корне меняет дело…. Тогда надо срочно познакомиться с удачливой индейской красавицей, взявшую коротким, но решительным штурмом такую неприступную крепость…. Кстати, почему высоких туземных шалашей — целых семь штук? Может, подполковник успел жениться на семи индианках сразу? Так сказать, «огаремился» — в срочном порядке?

Узнав, что в самом высоком и солидном вигваме поселились молодожёны, а в остальных шести строениях обитает три десятка индейских воинов, Санька совершенно предсказуемо нахмурилась, и Егор, не дожидаясь строгих вопросов, поспешил объясниться:

— Я, моё сердечко, уже побывал в этих милых индейских домиках. Там всё чисто и благопристойно: никакой антисанитарии, блохи, вши и прочие вредные насекомые отсутствуют. И, вообще, атабаски очень чистоплотны, и прямотаки обожают умываться — тричетыре раза на дню…

— Хорошо, если так! — недоверчиво прищурилась Сашенция, слегка помешанная на чистоте, и тут же пообещала: — Я потом эти твои сладкие басни, господин командор, проверю! Если всё наврал, то обижусь смертельно и разговаривать не буду!

«Надо её обязательно отвлечь — от греха подальше», — тут же посоветовал внутренний голос, совершенно справедливо опасающийся Санькиного крутого нрава. — «Делом какимнибудь интересным загрузить, чтобы наша Александра Ивановна прочно позабыла про вигвамы…».

При знакомстве с дамами Айна сперва немного смущалась, с нескрываемым восторгом посматривая на Санькину толстую и длинную платиновую косу, переброшенную на грудь (то есть — с гордостью выставленную на всеобщее обозрение), и только робко улыбалась. Но потом, когда женская компания отошла в сторонку, индианка очень быстро пришла в себя и принялась непринуждённо общаться с новыми знакомыми.

Вернее, полноценным общением это можно было назвать с большой натяжкой: барышни обменивались только одиночными русскими словами и короткими фразами, но при этом бодро размахивали руками, и даже по очереди принимались рисовать берёзовыми прутиками на песке разные заковыристые рисунки. Как бы там не было, но от этого процесса, похоже, вся троица получала немалое удовольствие.

Ещё через некоторое время к дамскому коллективу присоединились Катенька, Петька и Шурик Меньшиковы, Лиза Бровкина и Томас Лаудруп. После этого разговор превратился в один сплошной весёлый и бессмысленный гвалт.

— Тётя Айна такая смешная! — громко заявила Лиза Бровкина. — Она мне очень нравится!

— Правильную и красивую жену отыскал себе дядя Безухов! — поддержал её Шурик.

«Вот так оно всегда: одни веселятся и бездельничают, а другим в это время приходиться заниматься неотложными делами!», — возмутился ворчливый внутренний голос. — «Видимо, братец, планида у тебя такая…».

Егор вздохнул и покорно отправился заниматься неотложными и важными делами, поминая про себя недобрым словом эту неизвестную и коварную планиду…

Из дубовых досок (ещё стокгольмские запасы!), доставленных с «Александра», хваткие крепостные мужики соорудили длинные столы и широкие скамейки, используя в качестве ножек толстые берёзовые и сосновые чурбаки.

— Доски крепите только короткими гвоздями! — велел Егор. — Чтобы разобрать можно было легко, не причиняя доскам вреда. Мы их потом потащим к Клондайку, будем использовать при строительстве зимних домов.

«Ты, братец, становишься махровым демократом!», — противно захихикал приставучий внутренний голос. — «Светлейшие князья садятся за один стол с простыми солдатами, и даже — страшно подумать — с подлым крестьянским быдлом?! Неслыханное дело, неслыханное! Интересно, а как наша прекрасная и гордая Александра Ивановна отнесётся к такому повороту? Она же, наверное, уже позабыла, что и сама когдато ходила в лыковых лаптях…».

А вот угощенья изобилием не отличались: на гарнир — вьетнамский рис, в качестве холодной закуски фигурировала слегка пованивающая аргентинская солонина, горячее — всевозможные рыбные блюда, приготовленные из трески и лососей, наловленных на рассвете всё теми же трудолюбивыми крепостными.

Неожиданная помощь пришла со стороны атабасков. Молодые черноволосые воины, одетые в замшевые штаны и длинные рубахи, молча доставили к кухонным столам тушу только что убитой молодой лосихи, несколько связок серых куропаток, куски какогото тёмного мяса — с очень сильным и приятным «копчёным» запахом, а также большую ивовую корзину со слегка недоспелой лесной малиной.

— Тёмное мясо — это копчёная бобрятина! — громко сглатывая слюну, пояснил Ванька Ухов. — Вкуснятина неземная, я уже пробовал — на собственной свадьбе. Александр Данилович, будем разделывать лосиху?

— Разделаем, конечно, — согласился Егор, пробуя остроту охотничьего ножа о ноготь большого пальца. — Кстати, Ваня, мы совсем забыли о молодых индейцах. Придётся срочно удлинять столы….

— Александр Данилович, не беспокойтесь! — попросил Ухов. — Воины прямо сейчас сворачивают свои вигвамы и уходят за Чилкутский перевал, к длинной цепочке озёрам. Дойдут до самого последнего озера, из которого вытекает река Юкон. Кстати, атабаски эту большую реку называют — Юхоо…. Так вот, индейцы встанут там лагерем, будут охотиться на лосей, оленей и бобров, заготовлять мясо впрок, ловить рыбу …. Только у атабасков очень плохо с солью. Дадим им с собой тричетыре бочонка из наших запасов? Ещё они там построят пару дельных коптилен…

— Постой, постой, — перебил Егор говорливого Ваньку. — Я чтото не понял: они припасы будут заготовлять для себя, или для нас?

— И для себя, и для нас. Мы же скоро пойдём вниз по Юкону? В смысле — ято пойду?

— Конечно же!

— Значит и Айна пойдёт со мной! Следовательно, и эти воиныслуги. Вот, пусть сейчас и занимаются созданием зимнего запаса продовольствия….

— Кстати, подполковник, а могут твои воины захватить с собой не шесть, а, скажем, десять вигвамов? Думаю, что на Клондайке эти сооружения и нам могут пригодиться по поздней осени. Они, как мне кажется, теплей и удобней наших армейских палаток.

— Хорошо, Александр Данилович, я поговорю с Айной.

Пока остальные суетились вокруг праздничных столов, хозяйственный Николай Ухов — с помощью привлечённых крепостных мужиков — водрузил на каменистом мысу высокую деревянную мачту. Так что ещё до начала праздника над лагерем гордо реял флаг князей Меньшиковых (или, уже просто всеобщий флаг экспедиции, выражающий, так сказать, её дух и букву?) — чёрная златоглазая кошка на фоне нежной утренней зари.

Наконец, все расселись за праздничными столами. Причём Сашенция никаких признаков неудовольствия — от соседства с грубыми простолюдинами — не выразила и даже ни разу не поморщилась, что Егора откровенно обрадовало.

«Что ж, молодец наша Александра Ивановна!», — с лёгкими нотками удивления одобрил строгий внутренний голос. — «Излишняя спесь — это как перебор со жгучими специями в мясном блюде. И вкус мяса пропадает, да и во рту всё горит нестерпимо …».

Крепостные мужики, впрочем, также не выказывали какоголибо волнения или смущения. Сидели себе спокойненько, о чёмто негромко переговариваясь между собой, и изредка смешливо перемигивались с сидящими напротив них шведскими усатыми гренадёрами.

Первым делом все выпили за достойное завершение долгого и славного плавания по маршруту: Питербурх — Стокгольм — португальский Синиш — бразильские бухточки с крохотными португальскими поселениями — аргентинский БуэносАйрес — Магелланов пролив — чилийское побережье — Новая Зеландия — острова Полинезии — Южный Вьетнам — остров Тайвань — русский Охотск — японская Иокогама — полуостров Аляска.

Дружно покричали, мол: — «Виват храбрым мореходам! Слава великим путешественникам!», прочее всякое. Закусили…

Второй тост был за новый город (город, а не какоенибудь там вшивое поселение!) Александровск и за его основателя — храбрейшего и непревзойдённого Александра Даниловича Меньшикова, Светлейшего князя Ижерского. Это в том смысле, что пошёл государь Пётр Алексеевич — вместе с его идиотским Указом — куда подальше!

Естественно, что после этого выпили и за супругу вышеозначенного Меньшикова — за несравненную и прекрасную Александру Ивановну…

Следующий тост был провозглашён адмиралом Лаудрупом:

— За наших милых молодожёнов! За Ивана и Айну УховыхБезуховых! Горько!

— Горько! Горько! Горько! — дружно подключились остальные соратники и соратницы.

Снова выпилизакусили, после чего Егор попросил:

— А теперь, уважаемый господин подполковник, расскажика нам всем о своей женитьбе: как там у вас всё было, где ты пропадал столько времени…. Давайдавай, не стесняйся, вставай и рассказывай — со всеми подробностями! Видишь, народ уже изнывает от любопытства, даже неземная копчёная бобрятина в рот не лезет…

Ухов, уже слегка захмелевший и раскрасневшийся, и не думал стесняться. Он послушно поднялся со своей скамьи и с видимым удовольствием приступил к рассказу:

— Мне Айна приглянулась ещё при первой встрече: в сердце чтото кольнуло, по позвоночнику прошла тёплая волна. Ну, и я ей сразу понравился…. Всё бы и ничего, только у нас, русских, торопиться в таких важных делах не принято. Надо присмотреться друг к другу, ухаживания всякие, то, сё…. А у атабасков к этим сердечным делам совершенно другой подход, так сказать, прямо противоположный…. Вот Айна мне и заявляет, мол, срочно хочет выйти за меня замуж. Ну, прямо сейчас, немедленно! Я опешил немного от такого стремительного напора, стал ей старательно объяснять, что, мол, у нас так не принято, подождать надо немного. И, вообще, у русских полагается, чтобы мужчина девушке делал предложение, а не наоборот…. А она слушать ничего не хочет, мол, давай жениться, и точка. Короче, разругались, Айна ушла в своё стойбище. Ну, думаю, тут без хитрости не обойтись! Взял я с собой шахматы, прихваченные из василеостровского поместья господина командора, да и пошёл к индейскому стойбищу. Там зазнобе своей объяснил, мол, надо сыграть в эту игру, мол, такой русский обычай: кто выиграет, тот и назначает — срок свадьбы. Айна согласилась, только попросила объяснить ей шахматные правила. Я наскоро объяснил, через два часа сели играть…, — Ванька неожиданно замялся.

— Дальшето что было? — хором заголосили слушатели.

— Что было, что было…. Проиграл я, ясен пень! Вот, собственно, и всё…. Дальше вы уже знаете: пришлось незамедлительно жениться. Как же иначе? За свои слова всегда надо отвечать, так меня отец учил ещё в детстве…

По окончанию этого повествования предсказуемо последовали бурные аплодисменты и весёлый смех. Айна, которая явно не поняла ни единого слова из рассказа мужа, смеялась вместе со всеми и с удовольствием хлопала одной ладошкой о другую.

«Славная барышня досталась Ванькешалопаю!», — чуть завистливо вздохнул слегка подвыпивший внутренний голос. — «Впрочем, всё равно наша милая Александра Ивановна лучше и красивей многократно…».

Один из последних тостов провозгласил юный Томас Лаудруп:

— За бешенное и сумасшедшее золото, которое мы непременно отыщем в самом центре суровой Аляски!

— За золото! Ура! Ура! Ура! — дружно подхватили все остальные.

Вот тутто Егора первый раз и посетила одна очень неприятная, но, вместе с тем, достаточно разумная мысль:

«Бешеное золото — вещь опасная, могущая и разума лишить. Как бы пошлый бунт не приключился…. А что? Все классические предпосылки для этого есть: — «Королю Карлу Двенадцатому надо доставить половину добытого золота? Отдать двадцать пять золотых пудов какимто там самураям? В русскую казну — ещё сто пудов? А, спрашивается, зачем? Кто такой, в концето концов, этот Меньшиков Александр Данилович? Да пошёл он, гнида заносчивая, куда подальше!»…. Действительно, и крепостные мужики, да и шведские гренадёры запросто могут взбунтоваться. Крепостные всегда мечтают о свободе. Тем более — о «богатой» свободе. А гренадёры…. Да любой солдат — потенциальный бунтовщик и революционер, по определению! Тем более что крепостные и гренадёры за время двухлетнего плавания, наверняка, уже крепко сдружились с матросами фрегатов. Потенциальный главарь бунта? Чем на эту должность не годится драгунский капитан Йохансен? Умён, отважен, хладнокровен, среди подчинённых пользуется непререкаемым авторитетом. Да, блин полярный…. Вот оно — золото, вот они — корабли. Осталось всегото и ничего — перебить знать и офицерский состав, вот жизнь и удалась…. Вполне возможно, что заговор уже в самом разгаре, а некоторым доверчивым личностям вдруг приспичило поиграть в демократию…. Айяйяй, как оно всё нехорошо получается! Надо срочно чтонибудь придумать! Иначе потом можно будет — легко и незаметно — нарваться на серьёзные неприятности…».

— Итак, праздник закончился, начинаются суровые будни! — так начал Егор утреннее рабочее совещание. — Буду говорить на английском языке, чтобы все понимали мои слова одинаково. А ты, Иван, своей жене всё потом подробно доложишь, в более спокойной обстановке. Впрочем, мадмуазель Айна у нас девушка сообразительная, она и без слов о многом может догадаться, тем более что у меня и карта имеется. Грубая, конечно, но всё же….

Эту карту он сам нарисовал час назад, руководствуясь сведениями, почерпнутыми когдато в двадцать первом веке, и опираясь на увиденное вчера — с седловины Чилкутского перевала.

Егор расстелил на столе листы желтоватой тайванской бумаги и приступил к пояснениям:

— Вот это — наша бухта, полевой лагерь, перевал, цепь озёр, река Юкон, река Клондайк. Пусть Айна посмотрит, вдруг, да поймёт чтонибудь, подскажет…. Итак, перехожу к главному. В соответствии со стоящими перед экспедицией целями и задачами, нам предстоит временно разделиться на четыре рабочие группы, или отряда, тут уж как кому нравится. Первую группу возглавит Николай Савич Ухов, а под его началом будет находиться девять крепостных мужиков. Твоя задача, Николай Савич, целенаправленно заниматься обустройством Александровска. Считай, что лично ты назначаешься полноправным Городским головой! Необходимо достроить три бревенчатых дома, заложить просторные складские помещения, возвести кузню и коптильню. Собаки, опять же. Надо изготовить парутройку крепких и надёжных саней для зимнего времени. Когда в местные реки и ручьи войдёт нерка, надо будет икру солить в бочках, рыбу коптить. Для охраны Александровска придаются пять храбрых солдат Александровского полка. Впрочем, Савич, можешь использовать этих бойцов и для других целей, на своё усмотрение. Сержант Васильев? Нет, мы его задействуем на другом фронте…. Всё понятно?

— Понятно, господин командор! — заверил Уховстарший. — Всё выполним! Хотелось бы, конечно же, и по горам погулять немного, тряхнуть стариной, да всё я понимаю. Александровск должен стать оплотом нашим, гнездом надёжным…

— Александр Данилович! — вмешался Уховмладший. — Тут Айна мне показывает жестами, что на твоей карте не всё правильно: цепочка озёр изображена неверно, порогов не хватает на протоках, Юкон течёт подругому, не все его притоки нанесены…

— Без вопросов! — улыбнулся Егор. — Потом, после завершения нашей беседы, возьмёшь в моей сумке гусиное перо и чернильницу, научишь свою супругу пользоваться этими нехитрыми причиндалами. Пусть смело правит, подправляет, дорисовывает, я дам ещё пару листов чистой бумаги, пусть творит…. Итак, перехожу ко второй группе. Её возглавит адмирал Людвиг Лаудруп.

— Благодарю вас, сэр! — датчанин небрежно приподнял над головой треуголку. — Рад, что и однорукий калека может быть полезен обществу. Сколько человек будет под моим началом?

— Всего только трое, Людвиг. Зато какие! Лучшие — в своё время — столяры и краснодеревщики во всей Воронежской губернии! Задача перед тобой стоит очень ответственная: оперативно изготовить три надёжных разборных катамарана. Катамараны — это такие хитрые суда для хождения по рекам и озёрам, — Егор достал изза обшлага рукава камзола ещё несколько листов бумаги, бросил их на стол рядом с картой, пояснил: — Эти чертежи мы делали вместе с Александрой Ивановной, пока наша эскадра шла от островов Полинезии к Вьетнаму. Здесь изображен и общий вид судна, и каждая деталь в отдельности. Повторяю, Людвиг, это очень ответственная и важная задача, от которой — в конечном итоге — зависят сроки нашего плавания до устья Клондайка. Дело в том, что озёра, что лежат за Чилкутским перевалом, соединяются между собой бурными протоками, расположенными в глубоких ущельях. А на этих протоках имеются очень труднопроходимые пороги. Понимаешь меня? Да, мы уже разобрали две корабельные шлюпки с «Орла», сегоднязавтра разберём ещё одну шлюпку с «Александра». Доставим их к озёрам, соберём заново, тщательно проконопатим. Но впереди ждут тричетыре серьёзных порога. Перед каждым порогом шлюпки разбирать и обносить по скалам? За порогом заново собирать и снова конопатить? Вопервых, на это уйдёт очень много времени. А, вовторых, шлюпочные конструкции, наверняка, не выдержат такого непочтительного обращения. Конструкция же катамаранов позволяет осуществлять их сборкуразборку оперативно и без всякого серьёзного ущерба для самих плавсредств…. Зачем мы вообще тащим через перевал разобранные корабельные шлюпки? Господа, у нас с собой будет очень много самых разных грузов. Вы даже не представляете себе — насколько много! Работы хватит на всех…. На первом этапе нашего путешествия шлюпки будут трудиться на озёрах, а катамараны — на порожистых протоках. Уже потом все вместе пойдём по Юкону — до конечной точки маршрута.

— Всё я понимаю, сэр командор! — очень серьёзно, без тени обиды, заявил Лаудруп. — Выполним поставленную задачу, не беспокойся! А, что ворчу немного, так это из природной вредности…

Неожиданно Айна, внимательно разглядывавшая чертёж общего вида катамарана, чтото возбуждённо залопотала на атабасском языке и, видя, что её не понимают, стала старательно изображать руками нечто.

«Это, определённо, какието большие мешки», — приступил к объяснениям внутренний голос. — «А вот теперь речь идёт о крупном животном, которое умеет хорошо плавать и нырять…».

— Думаю, что уважаемая Айна хочет внести в конструкцию катамарана существенные изменения, — предположил Егор. — Что же, мы с Александрой Ивановной не страдаем избыточной гордыней, и все дельные замечания и предложения приветствуются. Я считаю, Людвиг, что потом тебе надо будет обязательно потолковать с нашей прекрасной индианкой, используя её мужественного супруга в качестве переводчика.

— Яволь,[30] мой командор! — браво откозырял Лаудруп.

— Похоже, что я уже не единоличная королева в этой честной компании, — тихонько, чтобы другим не было слышно, прошептала Сашенция. — Эта смышленая и симпатичная атабаски настойчиво и уверенно пододвигает меня на троне…. Две королевы единовременно? Нет, это не реально…

Подбадривающе подмигнув жене, Егор продолжил:

— Переходим к третьей группе. Ею командует капитан Йохансен, его помощником назначаю шведского охотника Свен. Помимо командного состава в группу входят…, эээ, да, уже всего лишь двенадцать шведских гренадёр…. Ваша задача, Йохансен, наипростейшая: усердно таскать через Чилкутский перевал — к цепочке озёр — всякие и разные грузы. Первым делом надо перенести к первому озеру, из которого вытекает судоходная протока, две разобранные корабельные шлюпки и там их обратно собрать. Для сборки можешь взять у Николая Савича двух плотников. Параллельно с этим перемещайте к озеру (давайте, чтобы не путаться, так его и назовём — Первое озеро), и другие грузы: дубовые доски, гвозди, скобы, прочий металл, взятый нами в Стокгольме, тюки с тёплой зимней одеждой, соль, вьетнамский рис.… Потом, когда запасы продовольствия постепенно будут пополняться, настанет очередь для бочонков с икрой, рыбой, моржовым мясом и китовым салом. Как только корабельные шлюпки будут собраны и проконопачены, перевозите на них грузы дальше по озёрам, до первого серьёзного порога. Там всё перевозимое надёжно заскладируйте на берегу и дожидайтесь подхода катамаранов. Ничего ведь хитрого нет?

— Ничего хитрого и сложного! — невозмутимо подтвердил Йохансен, флегматично посасывая мундштук своей вересковой курительной трубки. — А что делать с третьей разобранной шлюпкой?

— Её составные части надо доставить — обнося пороги берегом — до озера, из которого вытекает река Юкон. Там разбит лагерь молодых индейских воинов, отправленных туда Айной.

— А, можно, я в тех местах поохочусь немного? — робко спросил широкоплечий гигант Свен. — Я ведь, всё же, охотник…

— Если я разрешу, то и поохотишься! — тут же продемонстрировал свой непростой норов драгунский капитан. — Только ты, господин охотник, сперва заслужи — моё хорошее расположение…

Все вежливо хмыкнули, показывая тем самым, что оценили шутку.

«Сомневаюсь я, чтобы этот Йохансен вообще умел шутить!», — высказал своё веское мнение опытный внутренний голос. — «До сих пор стоит перед глазами картинка, как этот швед бестрепетно отрезает голову у мёртвого ньянга. Руки у капитана тогда были по локоть в крови, а по лицу блуждала очень уж страннодовольная улыбка…. Ты, братец, не доверял бы этому жестокому шведу…»

— Итак, перехожу к последнему отряду, — мысленно трижды сплюнув через левое плечо и постучав по дереву, перешёл Егор к завершающей фазе совещания. — Бойцы четвёртой группы, командование которой я возлагаю на себя, займутся промыслом морского зверя. К этому многотрудному делу я привлекаю супругов Уховых, Фрола Иванова, Дмитрия Васильева, Томаса Лаудрупа, а также определённое количество матросов с фрегата «Александр», на котором мы завтра отправимся на север, к летнему эскимосскому поселению, где у милой Айны, как выяснилось, имеется целая куча родственников.

Гертруда Лаудруп неожиданно нахмурилась и голосом, не сулившим ничего хорошего, задала лобовой вопрос:

— А где же будем находиться мы с княгиней Александрой? Вы что же, высокочтимый сэр Александэр, всерьёз думаете, что мы только для того и годимся, чтобы детские ночные горшки по утрам выплёскивать за борт?

— Всё хорошо будет, подруга! — не оченьто и уверенно подмигнула датчанке Сашенция. — Мы будем там, где и положено быть верным жёнам. То бишь, вместе со своими горячо любимыми мужьями. Так ведь заведено — испокон веков.… Следовательно, Герда, ты будешь усердно строить хитрые катамараны, а я, соответственно, буду бесстрашно охотиться на моржей и китов, — снова перешла на шёпот, слышимый только Егору: — Мы ещё посмотрим, от кого на охоте будет больше пользы: от меня, или от этой шустрой Айны…. Сашенька, любимый. Ну, пожалуйста, возьми меня с собой…

Глава тринадцатая

Эскимосское гостеприимство и прекрасная Артемида

Егор планировал, что позавтракают они на борту «Александра», пока матросы будут вытаскивать на борт шлюпку и закреплять её, поднимать якоря и ставить необходимые паруса.

Но Айна, сообразив, что раз на палубе появились раскладные столики, на которых корабельный кок начал расставлять столовые приборы, значит, намечается приём пищи, тут же схватила Ваньку Ухова за рукав камзола и начала чтото горячо втолковывать, активно помогая себе жестами и милыми гримасами.

— Знаешь, Саша, — обратилась к Егору супруга. — Мне Айна, если, конечно же, я её правильно поняла, не советует — посещать эскимосское стойбище. Мол, там, мягко выражаясь, недостаточно чисто. Она даже доходчиво и красочно изобразила, как меня в эскимосском посёлке будет сильно тошнить…. А, Саша?

Егор нагнулся к крошечному уху жены, украшенному премиленькой золотой серёжкой с яркозелёным изумрудом, и тихонько прошептал:

— Знаешь, моё сердечко, из тех книг, что я когдато читал — в далёком Будущем, следует, что чистоплотность никогда не входила в число эскимосских добродетелей. Эти северные туземцы очень редко моются. Скажем, не чаще одногодвух раз в год. Боятся случайно смыть удачу…

— Да что ты! — отшатнулась Сашенция в непритворном ужасе. — Быть такого не может! Извини, тебе я, конечно же, верю.…Тогда, пожалуй, я останусь на «Александре». Саша, ты в этой деревне, прошу, будь поосторожней! А когда вернёшься, то тут же тщательно помойся с мылом и смени всю одежду…

Подошёл Ухов и, растерянно лохматя пятернёй тёмнорусую шевелюру, неуверенно объявил:

— Айна говорит, что тем, кто поедет на берег, сейчас не стоит вкушать никакой пищи.

— Почему это? — подозрительно прищурилась Санька.

— Как я понял, эскимосы чрезмерно гостеприимны и кормят гостей практически на убой. И, если мы хотим, чтобы туземцы не обиделись, а, наоборот, стали нашими добрыми друзьями и помощниками, то нельзя отказываться ни от одного из предложенных блюд. Надо ещё учитывать, что пища, скорее всего, будет непривычной для наших желудков…

Ветер был попутным, поэтому «Александр» встал на якоря около маленького полуострова, где располагалось эскимосское поселение, уже после полудня.

Прежде, чем спуститься в шлюпку, Егор внимательно осмотрел низкий берег через окуляры подзорной трубы. Летний посёлок эскимосов состоял из десятка землянок, обустроенных в склоне пологого холма. Чуть в стороне от склона возвышалось большое строение, которое назвать обычной землянкой уже язык не поворачивался. Между двумя высокими и прямоугольными обломками скал были переброшены длинные жерди, сверху покрытые толстым слоем зелёного мха — вперемешку с озёрным камышом. А вот лицевая сторона сооружения (наверное, и задняя) состояла из свисающих вниз шкур разных морских животных.

— Айна говорит, что эта хижина между скалами — чтото навроде склада, — пояснил Иван Ухов, стоящий рядом с Егором. — Там же проживает и эскимосский вождь со своими ближайшими родственниками.

«Это уже чисто понашему!», — неизвестно чему обрадовался непредсказуемый внутренний голос. — «Русская знать тоже обожает все богатства держать у себя под боком, чаще всего в сундуках, стоящих под кроватью. Так и сохранять надёжней, да и пересчитывать сподручней…».

На песчаной береговой косе лежали четыре длинные байдары, перевёрнутые днищами вверх. Другие, наполовину разобранные лодки размещались дальше по берегу, рядом с их оголёнными каркасами сновали низкорослые и облезлые собаки. Слева от байдар — вдоль берега — тянулись грубо сработанные из тонких жердей сушила, на которых были развешены большие рыбины и какието тёмные шкуры. Впрочем, рыба и шкуры занимали только крохотную часть этих длинных сооружений, подавляющее же большинство сушил простаивало впустую.

— Айна предлагает сразу же подарить её соплеменникам — пусть только и наполовину — небольшой бочонок соли, — сообщил УховБезухов. — Это несказанно повысит наш авторитет в их раскосых глазах…

Встречать две шлюпки (третью путешественники оставили в Александровске для разборки и дальнейшей транспортировки через Чилкутский перевал), заполненные неизвестными бледнолицыми людьми, на берег высыпали все обитатели летнего эскимосского поселения: порядка шестидесяти мужчин и женщин. Некоторые мужчины были — по тёплому времени года — обнажены по пояс и щеголяли в разномастных набедренных повязках, другие же с гордостью демонстрировали прибывающим гостям меховые робы с короткими рукавами и кожаные подштанники до колен. Немногочисленные же женщины были одеты в бесформенные длинные балахоны, сшитые из шкур нерп, тюленей и морских выдр.

Эскимосы взирали на подплывающие шлюпки и на стоящий возле их берега трёхмачтовый фрегат спокойно и невозмутимо, из чего можно было сделать вывод, что корабли белых людей им не в диковинку.

Егора поразил цвет кожи этих северных туземцев: непривычно тёмносерый, причём, оголённые части их тел были просто серыми, а вот лица — откровенно тёмными.

«И не просто тёмными, а тёмными — с какимто нездешним, прямотаки подземным оттенком!», — с долей пугливого изумления отметил внутренний голос. — «Настоящие выходцы с того света! А, выражения лиц? Веет от этих эскимосов какойто первобытной дикостью…. Почему же у нашей симпатяшки Айны черты лица — почти европейские, а кожа — только слегка розоватая? Очередная загадка, братец мой! Непростая такая загадка…».

Айна, сидящая на носу передовой шлюпки, поднялась на ноги и приветливо помахала рукой. На встречающих это нехитрое действо произвело неизгладимое впечатление: эскимосы неуклюже запрыгали на месте, оглашая окружающее пространство радостными гортанными криками, а их облезлые псы приветливо загавкали и дружно завиляли короткими хвостамиобрубками.

После того, как УховБезухов торжественно вручил местному вождю — низкорослому и кривоногому пожилому мужичку — пудовый бочонок с солью, восторги эскимосов удвоились, если не утроились. А когда выяснилось, что Айна вышла замуж, то начался настоящий праздник, на котором самыми желанным гостями были молодожены, а все остальные бледнолицые — так просто, обычная свита при них…

Егору вождь только небрежно пожал руку, а с Ванькой очень долго и целенаправленно тёрся носами, громко урча при этом, словно сибирский кот, объевшийся свежей сметаной.

«Понятное дело, муж первой здешней красавицы — человек, безусловно, особый!», — с лёгкой грустинкой согласился с почтенным вождём внутренний голос. — «Опять же, именно Иван дарил бочонок с солью. Следовательно, этому кудрявому шалопаю и полагается особое, многократное и почтительное туземное уважение…».

По случаю прибытия дорогих иноземных гостей эскимосы решили устроить праздничный обед. На берегу были зажжены высокие костры, над которыми туземные женщины развесили разномастные котелки и казаны. Пожилые мужчины — чуть в стороне, вокруг чёрного деревянного идола — разложили широким полукругом звериные шкуры.

«Котелки и казаны — определённо, русского происхождения!», — авторитетно заявил наблюдательный внутренний голос. — «Всё же наши российские мужики — ребята шустрые, везде пролезут, ища коммерческую выгоду.…Кстати, похоже, что и здесь, практически на краю Света, активно процветает классовое неравенство: по центру обеденного полукруга расстелены самые лучшие и пушистые шкуры — белых медведей да северных оленей, а по краям лежат только старые моржовые да нерпичьи».

— Айна говорит, что у эскимосов принято обсуждать важные дела только после сытной трапезы, — доложил Иван Ухов, любимец местной публики. — Она напоминает ещё раз, что есть надо всё предложенное, причём, с видимым удовольствием. Тогда нас зауважают и охотно согласятся помочь…

Вождь первым — в полной тишине — уселся по центру обеденного полукруга на шикарную шкуру белого медведя. Вытянув левую руку по направлению к деревянному идолу, а ладонь правой положив себе на грудь, он с чувством произнёс чтото вроде короткой, но очень почтительной молитвы. По завершению обряда высокородный эскимос поочерёдно ткнул тёмным указательным пальцем в Айну и Ивана, приглашая их усесться рядом с собой. Потом настала очередь Егора и молодого, широкоплечего и мордатого эскимоса («Наверное, любимый сынок вождя!», — неслышно для посторонних хмыкнул внутренний голос), затем толстый и короткий палец нашёл капитана Тихого, Фрола Иванова и Томаса Лаудрупа….

«А ведь только примерно половина эскимосов расселась по обеденным местам», — поведал дружащий с математикой внутренний голос. — «Остальные, видимо, недостойны такой высокой чести, а, быть может, просто по своему рождению являются обычными и бесправными слугами…».

Две пожилые женщины — с очень тёмными и морщинистыми лицами — поставили возле участников трапезы грубые глиняные миски, наполненные какойто тёмной жидкостью, после чего стали обносить гостей сосновыми дощечками, на которых были аккуратно разложены тоненькие, светложелтые ломтики и крупные, тёмнокрасные куски.

— Желтоватые ломтики — это китовое сало, очень сытный и полезный для здоровья продукт, — шёпотом сообщил Егору сидящий рядом с ним Ухов, которому, очевидно, всё заранее растолковала молодая супруга. — Тёмнокрасное мясо — это моржатина недавнего убоя, только лишь слегка проваренная и несолёная, а в глиняные плошки налита свежая моржовая кровь. Вот онато чутьчуть солоноватая…

Китовое сало, которое предварительно обмакивали в свежую моржовую кровь, по вкусу напоминало обыкновенное свиное сало, только уже старое и прогорклое, да ещё и с рыбьим привкусом. С мест, где располагались эскимосы, слышалось громкое и размеренное чавканье, очевидно, данный продукт являлся для них изысканным лакомством, и потреблять его следовало медленно, с чувством и толком.

Дошла очередь до моржатины. Вождь, подавая другим пример, взял левой рукой большой кусок мяса, поднёс его ко рту и крепко ухватился зубами за край, после чего ножом, зажатым в ладони правой руки, ловко провёл по мясу — рядом со своими губами, отрезая нужную порцию.

«Что ж, и мы так попробуем!», — решил про себя Егор. — «Вдруг, да получится…».

Маленькие кусочки полусырого мяса прямотаки таяли во рту, а желудок уверенно наполнялся сытостью.

Но, как выяснилось, это было только началом. Шустрые старушки времени даром не теряли, и вскоре места опустевших сосновых дощечек заняли новые — с оленьими почками и печенью. Соответственно, появились и новые глиняные мисочки, заполненные ещё тёплой оленьей кровью.

— Вообщето, эскимосы питаются только тем, что добудут в море, — сыто икая и отдуваясь, промямлил информированный Иван. — Для мясных блюд исключения делаются только в самом начале летнего промысла, когда ещё не добыт первый кит…

Для того чтобы гости не лопнули от обжорства, гостеприимные хозяева устроили маленькую театрализованную паузу. Ритмично загудели старенькие бубны и тамтамы, женщины затянули тоскливые горловые песни, несколько голых по пояс эскимосов синхронно заскакали вокруг тотема: деревянного столба, в навершии которого была искусно вырезана голова совершенно лысого человека с сильно заострённым подбородком, очень маленьким ртом и неправдоподобно большими глазами.

«Типичный инопланетянин — из американских комиксов», — лениво усмехнулся безмерно сытый внутренний голос. — «Хотя, надо признать, что тотеминопланетянин — это достаточно нетривиально и оригинально…».

— Айна утверждает, что деревянный идол поставлен в честь её прадедушки, — с совершенно непонятными интонациями поведал УховБезухов.

Эскимосы дёргались в танце внешне неуклюже, но при этом достаточно правдоподобно изображая мускулистыми телами сцены из прошлых охот, а также различных птиц, рыб и животных. Присмотревшись, Егор обнаружил, что обнажённые торсы танцоров покрыты узорами синих и красных татуировок, просто на серой коже эти узоры выглядели очень бледными, почти незаметными.

После оленьей последовала рыбная перемена блюд, и вот еёто Егор одолел с громадным трудом, благоразумно спрятавшись за маской довольной отрешённости.

Впрочем, в этом мире всё когдато заканчивается, подошла к концу и эта явно затянувшаяся трапеза, которую было предложено запить тёплым кипятком с толчёной черникой.

«Если бы не этот целебный кипяток, мы с тобой, наверняка бы, умерли!», — с облегченьем выдохнул измученный внутренний голос. — «Теперь, пожалуй, будем жить…».

Шкуры были переложены в очередной раз, образовав полный круг, то бишь — «круглый стол» для переговоров. С эскимосской стороны на саммит были делегированы пожилой тёмнолицый вождь и его широкоплечий сын, с русской — Егор, Ванька Ухов и шкипер Емельян Тихий. Айна же присутствовала в качестве переводчика с эскимосского языка — на язык жестов — и наоборот.

Переговоры проходили трудно и многоступенчато. На первом этапе эскимосский вождь говорил длинную и гортанную фразу, после чего Айна начинала старательно размахивать руками, бестолково рассыпая отдельные русские слова и междометия. Потом русские участники долго совещались между собой, силясь правильно понять фразу вождя. Затем Егор — на правах командора экспедиции — произносил ответ, а Иван и Емеля начинали усиленно кривляться, объясняя Айне суть ответа, и та, немного подумав, доводила до сведения пожилого эскимоса мнение главного бледнолицего.

Тем не менее, они успели до заката оговорить основные положения взаимовыгодного сотрудничества. Более того, Егор даже умудрился — какимто непостижимым образом — понять суть всех основных этапов предстоящей совместной охоты на китов. Вернее, на одного кита — для начала….

Неожиданно от берега океана прибежал молодой эскимос и стал о чёмто громко и возбуждённо докладывать своему вождю. Айна, не теряя времени, принялась крутить пальцами и строить Ваньке уморительные рожицы, а тот уже через тридцать секунд сообщил:

— Александр Данилович, в бухту вошли киты!

Егор стоял на высоком валуне и через окуляры подзорной трубы изучал океанскую гладь. Вот среди мелких, синесерых волн мелькнула чёрная спина, блестевшая в лучах предзакатного солнца — словно полированная поверхность базальта. Чуть в стороне показался бок второго гигантского животного, ещё дальше — третьего…

Вождь эскимосов, дождавшись, когда Егор опустит оптический прибор и обернётся, не говоря ни слова, подобрал берёзовый прутик и нарисовал на песке косы доходчивую картинку: прямая линия, над которой помещался полукруг с расходящимися в разные стороны лучами.

Егор — в знак понимания — молча кивнул головой.

«Понятное дело, на китовую охоту выплываем на рассвете!», — тут же расшифровал эскимосский рисунок внутренний голос, обожающий разгадывать всякие ребусы, кроссворды и шарады. — «Как только солнце наполовину выглянет изза линии горизонта…».

Рядом с байдарами, на серожёлтом песке сидели молодые эскимосы и усердно надували — через крохотные отверстия — специальные мешкипоплавки, сшитые из тюленьих шкур и кожи нерпы. Лица туземцев от натуги ещё больше почернели, их бока ходили ходуном, но поплавки росли буквально на глазах.

— Потом к надутым мешкам привяжут прочные верёвки, сплетенные из тюленьих жил, — в очередной раз блеснул своими знаниями Ухов.

На рассвете, когда окружающий воздух прогрелся, дай Бог, до плюс девятидесяти градусов, от борта «Александра» отчалили две шлюпки. В первой — кроме четырёх гребцов — находились Егор, сержант Дмитрий Васильев и Сашенция, облачённая в потёртый мужской охотничий костюм. На стройных ногах княгини наличествовали аргентинские сапоги для верховой езды, но без шпор, а шикарная грива платиновых волос была собрана на затылке в тугой узел, поверх которого красовалась синежёлтая треуголка, оставшаяся от покойного генерала Ерика Шлиппенбаха.

«Красавица, право слово, красавица писанная!», — зашёлся в восторге внутренний голос, неравнодушный к Санькиным прелестям. — «Только вот, братец, напрасно ты такую нежную наяду берёшь с собой на это опасное мероприятие! Впрочем, пусть, конечно же, прогуляется немного, встряхнётся. Только ты обязательно присматривай за ней, чтобы не учудила чего…».

Во второй шлюпке — в качестве офицерского состава — размещались супруги УховыБезуховы и пятнадцатилетний Томас Лаудруп. Фрол Иванов был оставлен на фрегате: присматривать — в отсутствии Сашенции — за непоседливыми Меньшиковымимладшими и Лизой Бровкиной.

Охотники экспедиции, включая гребцов, на этот раз были вооружены сугубо надёжными бельгийскими ружьями, пистолеты, полностью бесполезные для такого случая, были оставлены на борту фрегата.

От берега навстречу шлюпкам отчалили четыре эскимосских байдары, в двух из них сидело по шесть гребцовохотников, а двух других — по семь.

Из байдар в шлюпки — при встрече — передали по гарпуну, оснащённому массивными кремниевыми и костяными наконечниками. К древку каждого гарпуна была привязана крепкая верёвка, сплетённая из моржовых жил, на противоположном конце которой находился большой, туго надутый воздухом полосатый мешокпоплавок.

В шлюпку к Егору пересел мордатый сын вождя, сам же местный руководитель уселся в плавсредство к супругам Уховым.

«Понятное дело, теперь их шлюпка является флагманской!», — покорно воспринял действительность, данную в ощущениях, философски настроенный внутренний голос. — «Придётся довольствоваться вторыми ролями. Хотя, вдруг сынок захочет обойти собственного папашу? Кто знает…».

Как и было оговорено с вечера, туземные байдары — широким фронтом — пошли вдоль берега на север, а русские шлюпки дисциплинированно держались позади.

Егор стоял на носу шлюпки и с помощью подзорной трубы изучал океанские просторы, высматривая чтолибо заслуживающее внимание. Минут двадцать в мелких волнах залива не наблюдалось совершенно ничего интересного.

Вдруг, метрах в ста пятидесяти перед байдарами высоко вверх ударила мощная струя воды. Ага, вот и чёрная, напоминающая покатую базальтовую скалу спина огромного млекопитающего показалась из воды. Кит медленно плыл в северном направлении.

«Наверное, просто вышел на утренний променад», — предположил догадливый внутренний голос. — «Свежим воздухом подышать, размяться, фонтанчиками побаловаться…».

Байдары, расходясь парами в стороны, увеличили скорость. Их задача состояла в том, чтобы быстро и незаметно обойти потенциальную добычу. Глаза у кита устроены так, что он видит только в стороны — метров на шестьдесятсемьдесят — и не может наблюдать за происходящим прямо перед его носом. Теперь очень важно было не вспугнуть осторожное животное, иначе кит мог уйти в открытый океан.

Эскимосские лодки, держась с разных сторон от млекопитающего на расстоянии ста пятидесяти метров, начали уверенно обходить его. Изредка кит, набрав в лёгкие воздуха, погружался головой под воду, и тогда над поверхностью океана взметался гигантский хвост, раздавался громкий шлепок, и во все стороны разлетались тучи брызг, переливаясь в лучах утреннего солнца всеми цветами радуги.

— Красота — просто неземная! Такого симпатичного зверюгу и убивать, право, жалко! — восторженно оповестила Санька, после чего протянула широкоплечему сыну вождя, сидящему на шлюпочной банке[31] напротив неё, бельгийское ружьё: — Любезный, это мой — тебе — подарок! Бери, бери, не сомневайся! Всё уже заряжено, если захочешь пальнуть, то эту штуковину взведёшь, а на эту нажмёшь…. Ферштейн, майн кнабе?[32]

Молодой эскимос прислонил гарпун к шлюпочному борту и обеими руками ухватился за бесценный подарок. Сразу стало понятно, что он прекрасно осведомлён о назначении этого предмета.

«Она, наверняка, чтото задумала!», — забеспокоился далеко видящий наперёд внутренний голос. — «Напрасно ты, братец, рассказал Александре Ивановне все подробности предстоящей охоты…».

Сашенция же тем временем продолжила лицедействовать: аккуратно пристроила на сиденье шлюпки синежёлтую треуголку, после чего — одним движением — распустила узел волос на затылке и резко встряхнула головой, демонстрируя всему миру шикарную гриву платиновых волос…

«Самую шикарную — во всём мире…», — машинально промямлил зачарованный внутренний голос.

Сын эскимосского вождя предсказуемо впал в ступор, его чёрные глаза сделались неподвижными и стеклянными, рот непроизвольно приоткрылся и скривился на сторону…

Санька, загадочно улыбаясь, приподнялась со скамьи, взяла в правую руку эскимосский гарпун, невозмутимо уселась на прежнее место, лукаво подмигнула мордатому эскимосу:

— А этот гарпун — твой встречный подарок мне! Ведь так будет по справедливости, верно, дружок? — после чего обернулась к Егору и горячо заверила: — Саша, любимый, не сомневайся! Я всё сделаю как надо и не подгажу! Ну, пожалуйста, разреши…

Егор только недовольно передёрнул плечами, коротко улыбнулся и промолчал. Вместо него — неслышно для окружающих — высказался внутренний голос: «Будем надеяться, что завершающий удар гарпуном нанесёт, как и планировалось, эскимосский вождь. Ему это положено по его высокой должности, а нашей шлюпке изначально отводилась насквозь вспомогательная роль…».

Эскимосские байдары, достигнув намеченной точки, остановились в двухстах метрах перед китом, образовав кривую дугу, и развернулись бортами — навстречу потенциальной добычи.

«Мышеловка настроена, великолепный сэр командор!», — браво доложил дурашливый внутренний голос. — «Жирная мышь уже на подходе!».

Не дождавшись условленного сигнала от явно сомлевшего сына вождя, Егор самостоятельно отдал необходимые команды:

— Табань! Развернуться правым бортом и ждать!

— Что же они делают? — испуганно выдохнула Санька. — Почему не метают гарпуны? Чего ждут?

Расстояние между китом и байдарами, над бортами которых в ожидании застыли эскимосы, неуклонно сокращалось. Но только когда голова морского гиганта коснулась одновременно двух туземных лодок, охотники синхронно метнули гарпуны. Тотчас раненый кит нанёс звонкий удар хвостом по водной поверхности и нырнул в глубину. Поднялась крутая волна, байдары отшвырнуло в стороны, две из них даже перевернуло.

Было отчётливо видно, как девять больших пузырейпоплавков запрыгали по мелким волнам и вскоре скрылись под водой.

Эскимосы, сидящие в двух оставшихся на плаву байдарах, дружно заработали вёслами, спеша на помощь к оказавшимся в воде товарищам. Вскоре перевёрнутые лодки опять закачались на волнах и заполнились гребцами.

«Такое впечатление, что их стало меньше», — засомневался внутренний голос.

Сын вождя наконецтаки полностью пришёл в себя и, смущённо моргая реденькими ресницами, разразился в адрес Егора целым букетом гортанных фраз.

— Да, помню я всё, помню! — небрежно отмахнулся от юнца Егор. — Итак, господа, оглядываем океанскую гладь, ищем всплывшие пузырипоплавки…

«Какая же гладь, если идёт мелкая волна?» — поправил дотошный внутренний голос. — «Скорее всего, просто — поверхность…».

— Как только высмотрели на поверхности океана воздушные мешки, тут же направляемся туда, останавливаемся, берём в руки ружья. Показывается в пятнадцатидвадцати метрах от нас кит — дружно стреляем. Но только — в голову зверя. Повторяю, только в голову!

— Вижу всплывшие пузыри на четыреста метров западнее! — обрадовано объявила (первая — как и всегда!) Санька.

Егор отдал гребцам команду — следовать в указанном направлении. Вторая шлюпка, заметив их манёвр, устремилась следом. Егор обернулся: байдары, уже выполнившие свою миссию, направлялись к берегу. Три эскимосские посудины шли ходко и уверенно, а вот четвёртая, очевидно, сильно повреждённая во время нападения на кита, двигалась очень медленно и както боком, морским течением её потихоньку сносило к северу.

Поплавки то тонули, то снова всплывали.

— Кит хочет уйти на глубину, а воздушные пузыри старательно тянут его обратно на поверхность, — прокомментировал сержант Дмитрий Васильев, расшифровывая нехитрые жесты молодого эскимоса, явно недовольного тем, что его както незаметно сместили с командной должности. — Сейчас раненый зверь, ничего не понимая, начнёт ходить кругами. Надо немного подождать, он скоро устанет, и вот тогда…

Гдето через час с небольшим раненый кит действительно выдохся. Сперва на мелких волнах закачались, больше уже не ныряя, кожаные мешкипоплавки, а вскоре на поверхности показалась и гигантская чёрная спина. Кит оказался гораздо ближе к шлюпке супругов УховыхБезуховых, поэтому Егор велел гребцам:

— Остаёмся на месте! Может, он сам к нам подплывёт…

Судя по тому, что сын вождя промолчал и не начал размахивать руками — словно голландская ветреная мельница — принятое решение было правильным.

Ещё через пятьшесть минут вторая шлюпка сблизилось с гигантским млекопитающим, прогремел ружейный залп. Кит снова нырнул, воздушные пузыри послушно исчезли под водой.

— Всем приготовиться! — скомандовал Егор, взводя ружейный курок. — Он может вынырнуть рядом…

Действительно, вскоре в десятидвенадцати метрах от правого борта шлюпки всплыл большой тёмнокоричневый поплавок, рядом с ним вынырнул второй — тёмносерый, затем третий — светлобежевый…

«Тёмносерые пузыри изготовлены из нерпичьей кожи, тёмнокоричневые — из моржовых шкур этого года, а светлобежевые — тоже моржовые, только старенькие, уже выгоревшие на солнце», — продемонстрировал свою осведомлённость внутренний голос, не отличающийся избыточной скромностью.

Вот из воды показалась чёрная голова морского гиганта, шлюпку сильно качнуло, круглый яркосиний глаз испуганно уставился на людей своим чёрным зрачком.

— Огонь! — истошно заорал Егор и, тщательно прицелившись, надавил на спусковой курок.

Кит опять — вместе с поплавками — ушёл под воду, а Егор торопливо обернулся на болезненный стон. Это сын вождя, впервые в жизни стрелявший из ружья, недостаточно крепко прижал приклад к плечу и, соответственно, при отдаче очень больно получил — этим же прикладом.

«Надо бы данному упитанному пареньку присвоить соответствующее индейское имя, например, «Ушибленное Плечо»! — предложил ехидный внутренний голос. — «Ты, братец, потом через Айну подбрось идею эскимосскому вождю…».

За последующие полтора часа команда Егора ещё два раза палила из ружей по несчастному киту, шлюпка же Безуховых отметилась участием в охоте только один раз.

Впрочем, похоже, и этого было достаточно: всплывшие в очередной раз на поверхность океана пузырипоплавки мелкомелко — словно бы в предсмертной агонии — задрожали.

Сын вождя чтото активно залопотал, тыкая указательным пальцем то в сторону вибрирующих пузырей, то во вторую шлюпку, которая находилось от поплавков значительно дальше, то в гарпун, пребывающий в Санькиных загребущих руках.

— Полный вперёд! Навались! — скомандовал гребцам Егор и испытующе посмотрел на жену: — Ваш выход, прекрасная Артемида! Поразите, дорогая, нас своим охотничьим искусством!

Сашенция неуверенно улыбнулась и, мгновенно став абсолютно серьёзной, поднялась на ноги, примеряя тяжёлый гарпун в правой руке. Сержант Васильев и молодой эскимос принялся поправлять и удобно укладывать моржовый шнур, соединяющий гарпун с большим пятнистым пузырёмпоплавком.

«Что ты творишь, братец?», — возмущённо заголосил внутренний голос. — «Хочешь остаться безутешным вдовцом? Прекращай шутить, ёлыпалы!».

— Саня, ты точно этого хочешь? Если что, то я могу тебя заменить…. Ну, как знаешь! Главное, постарайся не выпасть за борт. А если выпадешь, то постарайся не утонуть…

— Я очень хорошо плаваю! — холодным и решительным голосом заверила супруга. — Так что безутешным вдовцом ты не останешься, любимый. Даже и не мечтай!

Когда до подрагивающих мешковпузырей осталось шестьсемь метров, между поплавками показалась истекающая кровью китовая спина. По знаку Егора гребцы остановили шлюпку и развернули её бортом к чёрной, пока ещё живой горе.

Санька, крепко упершись левой ногой в кромку борта, высоко подняла гарпун над своей платиновой гривой, плавно отвела правую руку назад, и…

Егор видел, как остриё гарпуна, разрывая толстую кожу, глубоко вонзилось в многострадальную спину животного.

«Отличный бросок!», — восторженно одобрил внутренний голос.

Ушибленное Плечо — громкими и не менее восторженными воплями — полностью согласился с этим мнением.

Кит, выпустив вверх высокий фонтан (последний в жизни фонтан?) и, подняв очередную высокую волну, покорно нырнул.

Обычные, однотонные пузырипоплавки вскоре тоже скрылись под водой — следом за своим временным хозяином. Их же пятнистый собрат, моржовая верёвка которого была почти в два раза длинней, всё ещё оставался на плаву.

— Если пятнистый поплавок тоже нырнёт, значит, придётся и дальше гонятся по волнам за этой горой мяса и жира, без устали начиняя его огромную голову свинцом, — озвучил Егор инструкции, полученные вчера вечером — с помощью Айны — от эскимосского вождя. — Если же пятнистый пузырь удержится на поверхности, то это будет обозначать, что охота приближается к своему логическому завершению. Останется только одно, последнее дело, а именно, немного покататься по Тихому океану на китовой тяге….

Пятнистый воздушный мешок чуть дрогнул и, даже не думая погружаться под воду, медленно поплыл в сторону открытого океана.

— Вперёд, навались! — велел Егор. — Саня, как только поплавок остановится, то сразу хватай его!

Наконец, пузырь замер на месте, шлюпка поравнялась с ним, Сашенция ловко подхватила пятнистого беглеца, бросила его на дно шлюпки и начала быстро выбирать верёвку из моржовых сухожилий. Когда, как и договаривались, было вытащено из воды около двадцати пяти метров шнура, Санька умело набросила петлю на короткий причальный брусок, расположенный на носу шлюпки.

— Гребцы, поднять вёсла над водой! — распорядился Егор.

Несчастный кит, окрашивая морскую воду в неаппетитный мутнорозовый цвет, всплыл перед лодкой примерно в сорока пяти метрах.

Егор, испытывая лёгкий стыд, велел:

— Васильев, стрельника в него!

Сержант добросовестно выполнил приказ, израненное и испуганное млекопитающее снова ушло под воду. Верёвка, закрепленная на носу, натянулась, и шлюпка, набирая ход, двинулась вперёд.

Кит, почувствовав, что его ноша заметно потяжелела, запаниковал в очередной раз и, заложив широкую дугу, рванул из последних сил к берегу.

— С одной стороны, это очень даже лихо — вот так прокатиться по безбрежному морю. Многие знатные и высокородные персоны всерьёз обзавидуются, — печально вздохнула Санька. — А, с другой стороны, свинство всё это и кровавое скотство. Я любую охоту имею в виду, — уточнила.

Ещё трижды умирающий кит выныривал на поверхность — вдохнуть живительного воздуха, и каждый раз его ружейными выстрелами заставляли снова двигаться — вниз и вперёд.

Наконец, кит, не выдержав всех этих изощрённых издевательств, резко развернулся и, неуклонно увеличивая скорость, устремился к ближайшей песчаной косе, до которой оставалось менее трёхсот пятидесяти метров.

— Саня, немедленно распусти петлю! — прокричал Егор. — Ушибленное Плечо сигнализирует, что наш хвостатый приятель сейчас будет выбрасываться на берег…

Санька послушно дёрнула за сдвоенный кончик моржовой верёвки, высовывающийся из хитрого узла, шнур соскочил с причального бруска, и шлюпка начала сбавлять ход.

Димка Васильев, внимательно всматривающийся в берег, испуганно охнул:

— Александр Данилович! На косе эскимосы разбирают байдару, которую морским течением отнесло на север. Так взбесившийся китяра прямо на них и несётся. Как бы беды не вышло…

Эскимосы, слава Богу, успели отпрыгнуть в сторону, а вот от их байдары практически ничего не осталось: многотонная туша кита, бьющаяся в последней агонии, разнесла хлипкую лодочную конструкцию на отдельные щепочки и кожаные ленты.

Шлюпка пристала к берегу и её пассажиры подошли к добыче. Две трети гигантской туши млекопитающего лежало на гальке косы — совсем ещё недавно белосерой, а нынче — яркорозовой. Неожиданно из круглого, яркосинего и немигающего китового глаза скатилась одинокая, очень крупная слеза…

Санька запоздало всхлипнула и тихонько попросила:

— Саша, ты только детям не рассказывай про эту китовую слезинку. Ну, и про то, что мой удар гарпуном был последний. Стыдно както…. Да и вообще, охота — не женское дело, не хочу я больше быть Артемидой…

Глава четырнадцатая

Судьбоносный разговор и моржубийца

Вскоре рядом с тушей кита пристала шлюпка УховыхБезуховых, потом подплыли три оставшиеся на плаву эскимосские байдары, берегом подошли остальные аборигены — радостные и шумные, с жадным блеском в раскосых глазах.

Вождь эскимосов, не смотря на то, что завершающий удар гарпуном был нанесён не им, тоже выглядел очень довольным: Егора он одобрительно похлопал по плечу, а перед Санькой безостановочно кланялся минут пятьшесть. Даже носами предложил с ней потереться, на что Сашенция, улыбаясь церемонно и вежливо, отговорилась полным непониманием.

Айна — через Ваньку Ухова — радостно сообщила:

— Сегодня у эскимосов большой праздник: только одного человека кит забрал вместе с собой в скорбную Долину Теней. Да, утонул гребец с перевернувшейся байдары, такое случается часто. Обычно кит забирает с собой двухтрёх человек, иногда и больше. Ведь обычно, без ружей белых людей, эскимосам приходится в тело кита — за тричетыре захода — втыкать более тридцати гарпунов. Иногда упрямый кит не хочет умирать несколько суток, иногда — вместе со всеми гарпунами и воздушными пузырями — уходит в океан…. Так что сегодняшняя охота, безусловно, очень удачная: всего один погибший, да и добытый кит — очень крупный, давненько не попадалось таких огромных.

Эскимосы, уже не обращая никакого внимания на своих бледнолицых гостей, дружно приступили к разделке китовой туши. Начали они почемуто с головы млекопитающего: в течение двадцатитридцати минут было аккуратно срезано почти всё мясо с нижних челюстей кита, после чего обнажился длинный и широкий язык животного, на котором совершенно спокойно могли бы разместиться — при возникшей необходимости — человек тридцатьсорок.

Вождь туземцев острым ножом отсёк от китового языка его кончик (килограммов так на двадцать пять) и начал нарезать на тонкие ломти. Остальные туземцы, побросав работу, выстроились в очередь за лакомством. Счастливчик, получивший свой долю, тут же отходил в сторону и, громко чавкая, начинал жадно поедать ещё тёплое мясо.

— Саша, давай немного покатаемся на лодке, — жалобно предложила Санька. — Както меня совершенно не вдохновляет данное зрелище. Даже подташнивает немного, как во время беременности…

Было около трёх часов пополудни, солнышко пригревало ласково и приветливо, ветерок окончательно стих. Воды Тихого океана всё ещё покачивались, но уже чуть заметно, так и подмывает сказать — формально.

— Подполковник Ухов! — позвал Егор. — Мы с Александрой Ивановной прокатимся на шлюпке по морю, а ты, соответственно, остаёшься за старшего. Присматривай тут за всем хорошенько, не расслабляйся! Вернёмся мы через парутройку часов, вот тогда — уже все вместе — и проследуем на «Александр».

Когда они отплыли от берега порядка половины мили, Егор поделился с женой своими опасениями — относительно возможного бунта.

— Всё это очень серьёзно! — сразу же став озабоченной и хмурой, согласилась Санька. — Я ведь выросла, если ты, Саша, не забыл, в простой крестьянской семье. Долгие зимние вечера, тоскливые такие…. К папеньке, Ивану Артёмичу, иногда заходили в гости соседские мужики, выпивали, потом разговоры разговаривали хмельные…. Как думаешь, о чём они болтали? Да, в основном, вспоминали старые крестьянские восстания и бунты, мечтали, что наступит такое чудное время, когда бар не будет совсем. Это в том смысле, что всех помещиков и бояр неплохо было бы передушить, а землю и всё господское добро — раздать крестьянам….

«Совершенно напрасно мечтали эти мужики, что, мол, когданибудь совсем не будет бар!», — скорчил откровенно кислую гримасу внутренний голос. — «Барствующая надстройка будет всегда. В двадцать первом веке, например, таких людей в России будут называть гадким и лицемерным словом «элита». Бизнесполитическая элита, блин! Сидят, понимаешь, на материальнофинансовых потоках, суки рваные, баблосы кассируют, а ещё при этом безостановочно болтают — про правовое государство, демократию, справедливость и равенство. Про борьбу с коррупцией, наконец…. И ничего при этом не делают для страны, только воруют безостановочно. Воруют и болтают…. Ненавижу — сытых сволочей! Петра Алексеевича на них нет! Вот он порядок быстро бы навёл, полетели бы болтливые головы — тысячами, а руки вороватые, отрубленные, десятками тысяч валялись бы у колод дубовых, мать вашу демократическую! Впрочем, как учит всё та же народная мудрость, свято место пусто не бывает…. Не, общество, где у власти находится элита, не может быть справедливым. Рано или поздно в нём непременно начнётся всякая хрень кровавая, связанная с переделом собственности и со сменой всяких там идеалов и общественных устоев…. Там, где есть элита, там нет равенства, где нет равенства — там нет справедливости. А без справедливости и свобода — ровным счётом — ничего не стоит! Куда это меня понесло? Вот же, блин, выпал из реальности…. Светлейший князь — взялся рассуждать о равенстве и справедливости! Смех, да и только…

Сашенция, словно бы научившись читать его мысли, неожиданно перевела разговор в нужное русло:

— Помнишь, Саша, ты мне рассказывал про Будущее: про Наполеона, Ленина, Гитлера? Ты же сам тогда говорил, что, мол, прийти к власти, это только четверть дела, главное, у этой власти удержатся…. Помнишь?

— Помню, конечно! — охотно откликнулся Егор, обожавший вести с супругой умные разговоры с философской подоплёкой. — Только причём здесь это?

— Притом! Ты же утверждал, что удержаться у власти можно, только опираясь на крепкую элиту, с которой надо дружить, которую нужно холить и лелеять, если хочешь, конечно, чтобы тебя не свергли. Или, как господин Сталин, необходимо постоянно менять свиту, убивая старую элиту — руками новой.…

— Верно! — улыбнулся Егор, продолжая неторопливо орудовать вёслами. — У тебя память, моё сердечко, дай Бог каждому! Только вот — зачем Будущее тревожить? Что ты скажешь, к примеру, про сегодняшнюю эпоху?

Подумав с минуту, Сашенция заявила:

— Да и сейчас происходит всё то же самое! Вот Пётр Алексеевич, нынешний государь российский, он же сразу смекнул, что бояре его не потерпят у власти. Зачем он им нужен? Разогнал он тогда безжалостно всю боярскую братию: когото — вместе с семьями — сослал в Сибирь да на Урал, некоторым головы отрубил, иных определил в дворцовые шуты…. А к себе приблизил бедное дворянство, иностранцев толковых, людей шустрых — без роду и племени. Тебя, например, моего брата Алёшку…. И никогда вас царь не обижал, всегда прислушивался к вашим нуждам, даже иногда разрешал подворовывать. Думаешь, будто Пётр Алексеевич не знал, что ты, покойный герр Лефорт и мой батюшка, Иван Артёмич, неплохие деньги имели с воинских поставок? Знал, конечно же! Знал, но не трогал…. Потому что элиту, которая тебя защищает и поддерживает во всех начинаниях, трогать нельзя, запросто можно лишиться трона. Если уж трогать, то сразу — под корень, и ни как иначе…. А тот же Азов и Питербурх, они откуда взялись? Что, это была царская прихоть такая? Ничего подобного! Просто Пётр Алексеевич знал, что у его верных дворян двух, а то и трёхлетние урожаи пшеницы лежат по амбарам, потому что никуда её толком не продать, знал, что лес гниёт на корню. Нужны были — и государству в целом, и новой элите в частности — морские порты, чтобы добраться до европейских рынков сбыта, как ты выражаешься…. Государь, который не печётся о своей элите, он обречён! Помнишь, ты мне рассказывал о судьбе глупого и несчастного русского царя Павла Первого? Относился он к российской элите, которая ему досталась по наследству, без должного уважения, ну и получил — табакеркой в висок…

— Эк, дорогая, куда тебя занесло! — от души восхитился Егор. — Ты у меня прямо государственный деятель, мыслитель планетарного масштаба! Только вот, какое отношение имеют к нашей конкретной ситуации все эти мудрые сентенции и исторические примеры?

— Самое прямое! — продолжала упрямиться Санька. — Когда мы отмечали закладку Александровска, то один из тостов звучал примерно так, мол: — «За Александра Даниловича Меньшикова, безраздельного Властелина Аляски!». Понимаешь меня теперь? У Властелина должна быть надёжная элита, на которую он может опереться в случае необходимости! Что у нас, мой дорогой, с элитой? Ты да я, да мы с тобой. Ну, ещё семейство славных Лаудрупов, да дядя и племянник Уховы. В шкипере Емельяне Тихом ты, Саша, уверен?

— Полностью! Я его знаю ещё с былых времён…

— Понятное дело! — тепло усмехнулась жена. — Чудское озеро, сожжённый ял «Франц Лефорт», пленение эскадры прославленного командора Лешерта…. Легенда классическая, одним словом. Об этих славных подвигах скоро в школе маленьким детям будут рассказывать, вопросы хитрые задавать на экзаменах. Мол, а как была фамилия того шкипера, которому знаменитый Александр Данилович Меньшиков передал корабли пленённой шведской эскадры? Саша, ради Бога, не обижайся! Это я так шучу неуклюже…. Герой ты у меня, герой — настоящий! Кто у нас ещё остался? Фрол Иванов? Про него я даже говорить всерьёз не хочу…. Дмитрий Васильев? Не смеши, пожалуйста, Димка пока ещё не определился по жизни до конца, его запросто могут перетянуть и на другую сторону, молодой он ещё, без чёткого стального стержня в душе…

— А что ты думаешь про наших шведских соратников? — задумчиво прищурился Егор.

— Здесь тоже не всё ладно. С тех пор, как погибли Ерик и Фруде Шлиппенбах, шведы откровенно заскучали. Как же иначе? Остались, что называется, без идейных вождей. Ганс Шлиппенбах, капитан «Орла», человек нелюдимый и заносчивый, он даже с соотечественниками общается редко и неохотно. Драгунский капитан Йохансен? Тот ещё тип! Жестокий и себе на уме…. От такого можно ждать всего, чего угодно. Вот он уверяет, что совсем не понимает русской речи. А както мы с Ваней Уховым болтали о всякой смешной ерунде, а Йохансен стоял рядом. Так по его лицу было видно, что он некоторые шутки понимал просто отлично…. Вот ещё одно, Саша. Шведы знают, что их любимый король Карл — во время зимней медвежьей охоты — очень сильно пострадал, чуть не умер и почти не встаёт с постели. Более того, они вполне могут грешить на тебя: все же в курсе, что при посещении Стокгольма именно ты подарил Карлосу русскую медвежью рогатину. А, вдруг, эта рогатина изначально была с тайным изъяном? Слухи и домыслы — штука противная…

— Стоп, стоп! — прервал Егор жену. — Про Карла Двенадцатого знали только я и Людвиг Лаудруп. Нам об этом неприятном происшествии рассказал в городе Охотске таможенный поручик Рыжов. Откуда о ранении шведского государя известно тебе, моё сердечко? Я ведь не обмолвился ни единым словом…

— Конечно же, от Герды Лаудруп. Нет, Людвиг здесь не при чём…. После того, как наш «Александр» ушёл в японскую Иокогаму, «Орёл» ещё целую неделю простоял в бухте Охотска. Команда фрегата неоднократно сходила на берег, многие шведские моряки за время нашего плавания неплохо выучили русский язык, а в маленьких провинциальных городках очень любят обсуждать всякие слухи, особенно вздорные. Шведы всё услышанное передали Гансу, а он на давешнем празднике, слегка подвыпив, поделился с Гертрудой…

После пятиминутного молчания Егор попытался подвести некоторые предварительные итоги:

— Получается, что мы с тобой, душа моя, дутые Властители Аляски?! Нет у нас за плечами крепкой и многочисленной элиты…. О чём думают наши крепостные мужики, русские солдаты и матросы и как они видят своё будущее — полностью неизвестно. Аналогичная история и со шведскими соратниками…. Вот, Саня, попробуйка поставить себя на их место! Чего бы ты хотела, о чём бы мечтала?

— Я?

— Ты, радость моя, ты! Ну, подумай, пожалуйста, дорогая! У тебя же такая богатая фантазия…

Сашенция не заставила себя долго просить, манерно подперла подбородок острым кулачком и, задумчиво прикрыв небесновасильковые глаза, принялась важно и доходчиво вещать:

— Допустим, только на пару минут, что я — русский крепостной мужик. Только не совсем обычный крепостной, а уже постранствовавший по миру, за время долгого плавания грамоте обученный, немного — иностранным языкам…. Что же я хочу от своей дальнейшей жизни? Тут возможны два варианта. Первый: я очень люблю Россию, у меня там остались обожаемая жена и маленькие ребятишки. Тогда мне сподручней всего — высадиться гденибудь южнее городка Охотска. С золотом, понятное дело, да и с документами какиминикакими. Откуда документы? Не смеши меня Саша, это совсем несложный вопрос! Взять того же Антипа Ерохина, который полтора года проходил денщиком у подполковника Ухова. Ванька, добрая душа, Ерохина грамоте знатно обучил, а у самого Антипа имеется природный талант к рисованию и каллиграфии. Так что он любую грамоту тебе нарисует за полчаса. Например, мол, отряд донских казаков направляется в Сибирь — на предмет поиска дельных мест для массового переселения, подпись — казачий атаман такойто…. Печать? Да любой маломальски умелый краснодеревщик по подробному рисунку тебе вырежет печать любой сложности, хочешь — из дерева, хочешь — из коровьего копыта. Документы, кстати, потом можно и сменить. За деньги, естественно…. Дальше тоже нет ничего сложного. Например, пользуясь золотом, привезённым с собой, заделаться — за годдругой — успешным сибирским купчиной, и уже в таком статусе въехать в центральную Россию…. Ладно, вариант второй: ничего меня не держит в России! Тогда можно, если деньги позволяют, купить — всё в той же Аргентине — приличную асьенду. Чем не вариант? Только вот есть одна закавыка: эти князья Меньшиковы, которым надо прислуживать, понимаешь! Горбаться на них, высокородных, добывай золото для всяких царей, королей и самураев…. Вот взяли за первый сезон — с Божьей помощью — пудов пятьдесятшестьдесят золотосодержащего песка. И что? Половина золота (слухи об этом уже сейчас ходят!), отправится в Японию, другая половина — достанется шведам. А как же я? Объясняет начальство, мол, для личных нужд золотишко будем добывать только годика через дватри. Потом обязательно дадут волю вольную и заплатят сполна? Если, конечно, к тому времени не помрёшь…. Да и сколько заплатятто эти скряги Меньшиковы? Не, наверное, маловато будет, не хватит ни на дельную асьенду, ни на капитал купеческий…. А вот же оно — золото, не погруженное ещё на корабли, лежит себе на бережку! Тут подумать надо малость, покумекать чутьчуть! И лучше это сделать заранее…. Может, прямо сейчас стоит вдумчиво переговорить с бывшими солдатами Александровского полка и с корабельными матросами? Они ведь тоже ребята небогатые, судьбой обиженные…

— Что ж, с русскими всё понятно, — усмехнулся Егор. — А что, по твоему мнению, хотят шведы?

— Это совсем просто. Шведы — ужасные патриоты, они только и мечтают, чтобы быстрее вернуться на родину. Причём, желательно с богатой добычей и с громкой славой, как это было принято у древних викингов. Самый козырный вариант: половину добытого золота сгрузить гденибудь в укромном местечке на шведском берегу, а остальное отвезти в Стокгольм и прилюдно сдать в королевскую казну. Получить за это славу, почести, звания, и уже только после этого воспользоваться припрятанным золотишком…. Да, шведам ждать несколько лет — тоже както не с руки. Следовательно…, эээ,…. Знаешь, Саша, а дальше давай уже ты, моя фантазия не бесконечна…

Егор, плавно работая вёслами, развернул лодку, и размеренно погрёб в противоположную сторону.

«Да, братец, прогнозы — дело неблагодарное!», — заканючил нерешительный внутренний голос. — «В таких серьёзных делах ошибки непозволительны…».

— Пока я железно уверен только в одном: серьёзных неприятностей нам надо ждать только по поздней весне следующего года, месяцев через девятьдесять, — предположил Егор. — То есть, когда первое золото уже будет добыто и на собачьих упряжках — ещё по снегу — доставлено в Александровск для дальнейшей транспортировки по морю. Вот в этот ответственный момент вполне возможны разные, насквозь неприятные сюрпризы. Наверняка, ктонибудь шустрый именно тогда и захочет — соскочить с нашего подвижного состава, вместе со всем золотом, естественно. Существует большая вероятность, что таких нетерпеливых индивидуумов будет много.… Говоришь, что, может, всё обойдётся и не будет никакого бунта? Будет, Санечка, обязательно — будет! Я людскую породу очень хорошо успел изучить. И сейчас, и в далёком Будущем. Большие деньги способны испортить любого человека, даже самого честного и порядочного…

— Не так, Саша, всё и безнадёжно! — бодро заверила жена. — У меня в голове уже созрело как минимум тричетыре интересных варианта. Сейчас всё обсудим, обговорим. Тем более что некоторый запас времени у нас имеется. Ты когда собираешься выходить к Юкону?

— Недели через полторы.

— Ну, за это время мы с тобой обязательно придумаем хитрый и гениальный план! Вот, кстати, ещё один спорный момент. Ты сказал минуту назад, что золото будет доставляться в Александровск на собачьих упряжках. Сколько у нас будет упряжек, две?

— Может и больше, если атабаски помогут своими приручёнными волками.

— Хорошо, пусть три. Сколько золотосодержащего песка каждая упряжка будет перевозить за один рейс? Наверное, пуда тричетыре, не больше, ведь они с собой должны будут и продовольствие везти.… Сколько за зиму упряжки сделают рейсов — туда обратно? Заметь, в очень холодную и суровую зиму — с метелями, вьюгами и лютой стужей…

До самого вечера они катались на шлюпке по слегка качающимся водам Тихого океана и горячо обсуждали сложившуюся ситуацию. Да и потом, уже находясь в корабельной каюте, ещё долго не могли успокоиться. Просматривалось эффективное решение, определённо, просматривалось…

Следующим утром Егор, шкипер Тихий и подполковник Иван Ухов стояли на капитанском помосте «Александра». Солнце взошло минут сорок назад, дул лёгкий южный бриз, от берега к фрегату приближалась чёрная точка — байдара эскимосов.

— С нами на моржовую охоту отправятся вождь эскимосов и его не в меру упитанный сынок — по прозвищу — Ушибленное Плечо, — начал докладывать последние новости УховБезухов. — Извините, достопочтимый господин командор, но вчера я вас не осмелился отвлекать на разные глупости, ибо вы так были заняты важными и секретными разговорами с прекрасной Светлейшей княгиней…

— Иван, прекращай свои несмешные шутки! — вяло поморщился Егор. — Изъясняйся, пожалуйста, по сути!

— Итак, по сути, — покладисто тряхнул льняными кудрями Ванька. — До льдин, на которых обитают искомые моржи, примерно сто пятьдесят миль. Ветер попутный, но слабенький, поэтому добираться до нужного места мы будем суток двое, не меньше. На моржовой охоте задействуем обе шлюпки. Гарпуны и воздушные пузыри эскимосы привезут с собой. Забьём дватри десятка моржей и моржих, поделимся с аборигенами почестному, то есть, напополам.

— А что у нас со вчерашним китом?

— Заберём свою часть добычи на обратном пути. Сейчас полосы китового мяса и сала уже развешаны на деревянных сушилах. Через трое суток всё это знатно подвялится на ветру и солнышке, потом будет тщательно промыто в морской воде, чуть просолено и помещено в бочки и бочонки. За данной процедурой присмотрит боцман с «Александра», ради такого важного дела оставленный на берегу. Эскимосский вождь уже отдал строгую команду туземцам — слушаться нашего Петровича беспрекословно…

— Серый и очень густой дым поднимается над берегом! — забеспокоился шкипер Тихий. — Не иначе, пожар!

— Никакой это и не пожар! Просто эскимосы настроили коптильни. Копчёный язык кита — наивкуснейший деликатес, его даже в бочки помещать нельзя, будем заворачивать уже готовые пласты в старую, слегка просоленную парусину…

Ещё через пятнадцатьдвадцать минут на борт фрегата по штормтрапу взошли эскимосы, были подняты из байдары несколько уже знакомых гарпунов и воздушных пузырей, бухты с надёжными верёвками и шнурами.

— Поднять якоря! — скомандовал Тихий. — Готовимся к установке стакселей! Убрать рифы с грота!

Ровно через двое суток «Александр» заякорился в полумиле от каменистого, ничем непримечательного берега. На севере наблюдались разнокалиберные льдины.

— Откуда они здесь взялись? — недоумевала Санька. — Ведь лето на дворе, они же должны таять. Разве нет?

«Действительно, температура окружающего воздуха уже сейчас около плюс десяти градусов, а днём, наверное, прогреется и до плюс двенадцати», — поддержал Сашенцию любопытный внутренний голос. — «Почему же, братец, эти льдины не тают?».

— Осколки ледовых полей сюда приносят морские северные течения, — попытался объяснить Егор. — То есть, холодная вода не способствует быстрому таянию. Опять же, Айна рассказывала, что нынешняя весна была очень суровой и поздней. Обычно такие льдины встречаются только миль на двести пятьдесят севернее…

День выдалось на редкость тихим и почти безветренным, гребные шлюпки, постепенно отдаляясь друг от друга, ходко двигались на север. Тихий океан — на много миль вокруг — загадочно переливался всеми оттенками серого, голубого, светлозелёного и жёлтого. Это разноцветные льдины всевозможных пастельных тонов, самых вычурных форм и разнообразных размеров чуть заметно колыхались на бескрайней водной поверхности.

В первой шлюпке находились: четыре гребца, Егор, Айна и Ванька Уховы. Во второй — кроме гребцов — Фрол Иванов, Томас Лаудруп, вождь эскимосов и Ушибленное Плечо — обладатель отличного бельгийского ружья. Решили вот для разнообразия устроить небольшое соревнование — между бледнолицыми пришельцами и местными аборигенами — на предмет выявления истинного охотничьего потенциала.

А Санька — неожиданно для всех — осталась на борту фрегата, пояснив это своё решение так:

— Постарела я, наверное, друзья мои. Ну её, эту кровь, охотничий азарт, и всё такое прочее! Пусть сегодня подполковник Иванов поохотится. И вообще, отказываюсь быть вашей Артемидой, и передаю сей почётный титул прекрасной Айне. Удачи вам, господа и дамы!

Егор всматривался вперёд, старательно прикрывая ладонью глаза от яркого солнца. Пользоваться же подзорной трубой не представлялось возможным: коварное дневное светило, подло отражаясь от многочисленных льдин, делало этот процесс весьма болезненным и опасным для зрения.

— Айна в своей юности много раз охотилась на моржей! — неожиданно похвастался Ухов. — Поэтому у нас есть все шансы — победить в объявленном соревновании. Правда, с ружьями эскимосы на моржей ещё никогда не ходили, да ладно, всё когдато бывает в первый раз. Думаю, что свинцовая пуля сработает — на последнем этапе — ничуть не хуже, чем остриё гарпуна…. Эйэй! — закричал на гребцов. — Я же велел даже близко не подплывать к голубым и зеленоватым льдинам. Правее забирайте, олухи царя небесного! Нам нужен только жёлтый лёд.

— Почему — только жёлтый? — удивился Егор.

— Голубой — холодно! Жёлтый — тепло! — доходчиво объяснила Айна, которая на удивление быстро запоминала русские слова и короткие фразы.

— Когда льдина уже готова растаять окончательно, то она становится тёплой и заметно желтеет, — охотно пояснил Ванька, с гордостью посматривая на свою молодую жёнушку. — А моржи ведь не последние дураки, они — как и все нормальные люди — очень положительно относятся к теплу…

Минут через сорок пять шустрила Ухов высмотрелтаки крупную светложёлтую льдину, на которой — метрах в трёх от края — спали две упитанные, очень похожие друг на друга моржихи.

«Прямо — большие сдобные плюшки, симпатичные и аккуратные!», — восторженно заохал внутренний голос. — «Права добрая и милосердная Александра Ивановна: конечно же, жалко убивать таких симпатяг! С другой стороны, зимой надо будет чтото кушать, а магазинов в самом сердце Аляски ещё не успели построить…».

Шлюпка медленно подошла правым бортом к льдине метрах в двадцати пяти от спящих моржих, которые продолжали громко и беззаботно похрапывать.

— Может, попробуем обойтись без гарпунов? — тихо спросил Егор. — Не доверяю я им както. Дружно пальнём из ружей, да и вся недолга…

— Ничего не получится, — недовольно замотал головой Ванька. — Айна мне всё подробно объяснила. Моржи, они очень живучие созданья, никогда не умирают сразу, начинают биться в предсмертной агонии. Если раненый морж соскользнёт с льдины и умрёт в воде, то сразу же пойдёт ко дну — словно большой булыжник. Поэтому надо обязательно дождаться, когда зверь будет загарпунен, всплывёт, и только после этого его можно убивать — метким выстрелом в сердце. А мёртвой туше не даст утонуть воздушный пузырьпоплавок. Можно также целиться и в голову…

— Ладно, — махнул Егор рукой. — Делайте, как знаете, аборигены опытные!

Айна и Ухов ловко выбрались на желтоватую льдину, приняли из рук гребцов гарпуны, уже соединённые с воздушными пузырями длинными шнурами, сплетёнными из моржовых и нерпичьих жил. После этого они, держа в руках гарпуны и шнуры, свёрнутые в аккуратные бухты, и ногами передвигая по льду воздушные поплавки, начали осторожно приближаться к спящим животным. Иван направился к ближайшей моржихе, а Айна, обойдя будущую добычу стороной, остановилась, не дойдя пятьшесть метров, около дальней.

Супруги Уховы — бесконечно серьёзные и сосредоточенные — подняли высоко над головами эскимосские гарпуны и, понимающе посмотрев друг на друга, сильно метнули страшные орудия, целя моржихам в их жирные и короткие шеи.

«Правильное решение!», — одобрил внутренний голос, немного разбирающийся в зоологии. — «Именно под шеей у моржей расположены большие подкожные мешки с запасом воздуха. Если мешок пробить, то и зверь потом быстрее всплывёт на поверхность…».

Впрочем, уже через мгновение внутренний голос смущённо заткнулся: раненые моржихи так завопили — хоть падай на дно лодки и плотно затыкай уши указательными пальцами. Завопили? Нет, это неточное определение. Они одновременно: визжали, ужасались, кричали, проклинали, плакали.… Да, очень неприятные звуки, потом долгие годы Егору не удавалось их забыть.

Длилась эта жуткая какофония недолго: моржихи, изо всех сил заработав широкими ластами, через несколько секунд оказались на краю льдины и — с громким «бульком» — синхронно ушли под воду. По желтоватому льду зазмеились бурые шнуры, и очень скоро два больших воздушных пузыря тихонько закачались на поверхности океана, потом они одновременно нырнули и скрылись…

— Отчаливаем от льдины! — приказал Егор гребцам. — Ага, вон вынырнул первый поплавок. Быстро туда!

Когда охотники подплыли к воздушному пузырю, из воды показалась массивная голова моржихи. Зверь отплёвывался во все стороны и шумно отдувался. Егор тщательно прицелился и плавно надавил на спусковой курок. Убитая моржиха медленно погрузилась под воду, но он совсем не беспокоился, так как уже знал, что воздушный мешокпоплавок не даст туше животного уйти на дно.

Егор прислонил разряженное ружьё к лодочной скамье, взял в руки второе, заряженное, оглядевшись по сторонам, отдал гребцам новую команду:

— Разворачиваемся носом на север! Второй поплавок в ста двадцати метрах от нас. Вперёд! Наддай, ребята…

Потом, когда была застрелена и вторая моржиха, они оттранспортировали наполовину затонувшие воздушные пузыри к льдине, на которой находились Айна и Иван, тщательно закрепили шлюпку, выбрались из неё и вшестером (Айна командовала) вытащили оба трофея — по очереди — на желтоватую поверхность льда.

— Знатные зверюги! — радостно объявил УховБезухов. — Сейчас мы будем их разделывать. Вернее, сперва Айна нам покажет — на первой туше — как это делается правильно. А вторую моржиху мы освежуем самостоятельно…. Ага, слышите? Вот и с востока стреляют! Знать, и там ребята уже с добычей. Торопиться надо, господа хорошие, если хотим выиграть состязание…

Айна, ловко работая большим охотничьим ножом, с видимым удовольствием продемонстрировала слегка удивлённым зрителям высокое искусство разделки северных моржей.

— Шкура — осторожно! Не портить! — недоверчиво поглядывая на своих русских учеников, строго объявила Айна.

— Мы потом свежие моржовые шкуры обменяем у эскимосов на старые воздушные пузыри, — объяснил Иван. — Как это — зачем нам пузыри? Используем их при сооружении катамаранов. Это очень удобно, можно будет сократить количество тяжёлых деревянных частей. Айна на эту тему уже переговорила с адмиралом Лаудрупом. Людвиг идею полностью удобрил.

До вечера они добыли и разделали ещё одну небольшую моржиху и очень крупного моржасамца.

«Какой красавец!», — восторгался эстетически подкованный внутренний голос. — «Просто огромный, наверняка, весом больше двух центнеров! Клыки белоснежные, шкура такого тёмносерого, очень благородного цвета — с белорозовыми мраморными прожилками. А ласты — грязнокоричневатые, местами поросшие клочками седой шерсти…».

Вечером выяснилось, что охотникисоперники, безусловно, выиграли состязание: в шлюпке эскимосов находились умело разделанные туши двух матёрых клыкачей и четырёх молодых, упитанных моржих.

— Ну, кто победил, а? — торжественно спросил юный Лаудруп, усталый, но страшно довольный, вымазанный с ног до головы в моржовой крови. — Поздравляйте нас, бродяги! Поздравляйте и безоговорочно признавайте своё поражение!

— Что ж, бывает! — досадливо передёрнул плечами Ванька Ухов. — Завтра мы вас непременно перегоним, гадом буду! А сейчас пора спать ложиться, так как надо хорошенько отдохнуть. Мясо в бочках матросы засолят. Уважаемый Емельян! — обратился к шкиперу Тихому. — Эскимосскую половину моржатины, слегка пересыпав солью, сложите на корме — без всяких бочек, а шкуры вывесьте вдоль наветренного борта, пусть их обдует немного.

— Идите, отдыхайте! — посоветовала Сашенция и многозначительно пообещала: — А здесь я лично разберусь. Присмотрю, чтобы ленивые матросы не развели непотребной грязи и всю кровь смыли с палубы…

Следующее утро выдалось пасмурным, из серых облаков накрапывал мелкий и ленивый дождик, а ветер поменялся на северный.

— Неплохо! — объявил Егор. — Вечером, как только новая добыча будет поднята на борт фрегата, сразу же поднимем паруса и пойдём к эскимосской деревне. Шлюпки уже спущены на воду? Все готовы, господа? Тогда — форверст!

Через двадцать минут после отхода от борта «Александра» шлюпка Егора вошла в извилистые ледовые поля и медленно двинулась вдоль кромки длинной льдины, местами — белосиней, местами — желтоватой.

— Вон он, моржище! — сообщил Иван, наблюдавший, пользуясь отсутствием солнышка, за окружающими их льдинами через окуляры подзорной трубы. — Чуть западнее смотрите, Александр Данилович. Вот же он, разлёгся и дрыхнет себе, в ус не дуя! Гигант, больше трёх с половиной центнеров…

Матёрый морж, до которого было порядка трёхсот метров, смотрелся натуральным монстром — с длиннющими и толстенными клыками, даже шкура у него была не обычной — тёмносерой, а буроржавой, цвета недавно запёкшейся крови.

«Братец, а ведь в десятидвенадцати метрах от спящего гиганта наблюдается чтото явно интересное: такое впечатление, что половинка деревянного корабельного штурвала торчит изо льда. Точно, точно! Вон, даже виден край медной таблички. Если очистить штурвальное колесо ото льда и инея, то, наверное, можно будет и название прочесть…. Очевидно, какоето несчастное судно попало во льды, и было ими раздавлено. Очень интересно, право…».

Айна, глянув мельком в подзорную трубу, нахмурилась:

— Очень плохо! Смерть!

Видя, что Егор её не понял, она переключилась на Ухова, и через тричетыре минуты Иван сообщил следующую информацию:

— Этот гигантский зверь — неправильный морж, моржубийца. Все его сородичи любят кушать рыбу, а этот, наоборот, предпочитает мясо. Он моржих и моржат ест на лежбище, может и нерпу убить, падалью не брезгует…. К такому кровожадному монстру нельзя приближаться. О сам может напасть. Перекинет клыки через борт, перевернёт шлюпку и всех нас убьёт, даже пикнуть не успеем. Айна уверяет, что этот зверюга только претворяется крепко спящим, а на самом деле — через слегка прикрытые ресницы — внимательно наблюдает за окрестностями, высматривает жертву…

«Жаль!», — огорчился внутренний голос. — «Так и не узнаем, что это за судно плавало по северным морям. Впрочем, лишний раз рисковать не стоит. Праздное любопытство — вещь коварная…».

Этот день — с точки зрения охотничьих успехов — прошёл просто великолепно: команде Егор удалось добыть одного моржаклыкача и шесть молодых, примерно восьмипудовых моржих.

— Сегоднято мы точно выиграем у этих задавак! — пообещал УховБезухов, устало обнимая плечи Айны. — Нынче у датского Томаса не будет повода — нагло насмехаться над нами!

Тяжелогружёная шлюпка взяла курс на «Александр», чей силуэт маячил на юге едва видимым пятнышком. Вечернее солнышко продолжало прятаться в серофиолетовых облаках, дождик стих, а северный ветер, наоборот, крепчал.

Егор, стоя на носу шлюпки, внимательно изучал в подзорную трубу дальние и ближние льдины.

«Вдруг, наш грозный моржубийца сменил спальное место?» — настойчиво вещал приставучий внутренний голос. — «Тогда сразу же подплывём к той странной льдине, пристально взглянем на загадочный корабельный штурвал, проясним шараду…».

После пятиминутной тишины внутренний голос вновь ожил: — «Ага, вот же оно — штурвальное колесо! И страшного моржа нигде не видно! Только вот…. Братец, переведика подзорную трубу чуть ниже. Ничего не понимаю! Раньше льдина была желтоватой, а сейчас она какаято розовая и даже — местами — красноалая…. Это ещё что такое? Похоже, какието внутренности…. А рядом с ними — в большой кровавой луже — валяется обыкновенный матросский башмак…».

Глава пятнадцатая

По долинам и по взгорьям

В голове билась — словно шустрая плотвичка в ведёрке незадачливого рыбака — одинокая и испуганная мысль: «Лишь бы не Томас! Лишь бы не Томас! Как тогда смотреть в глаза Гертруде и Людвигу? Господи, сделай так, чтобы это был не Томас…».

Шлюпка подошла к злосчастной льдине, но это абсолютно ничего не прояснило: большие и маленькие лужи крови, беспорядочно разбросанные серые внутренности, рядом с наполовину вмёрзшим в лёд корабельным штурвалом всё так же лежалдремал стандартный, почти новый матросский башмак.

— Гребём к «Александру»! — хмуро скомандовал Егор. — Шибче гребите, лентяи! Не жалейте сил! Навались!».

«Эх, братец, надо было, всё же, осмотреть загадочный штурвал!», — возобновил своё нытьё беспардонный внутренний голос, но тут же одумался и извинительно заканючил: — «Молчу, молчу, молчу! Это же я так просто, по привычке. Не обращай, пожалуйста, внимания…».

Когда они подошли к фрегату, выяснилось, что вторая шлюпка уже поднята на борт. Егор мгновенно вскарабкался по штормтрапу на палубу корабля и хрипло спросил у шкипера Тихого:

— Где Томас Лаудруп? Жив?

— Живой он, Александр Данилович! — успокоил Емельян. — На носу сидит, переживает сильно, а эскимосские туземцы его утешают старательно, песенки поют необычные. Слышите?

Действительно, до слуха Егора долетали какието странные звуки — гортанные и одновременно вибрирующие в самых разных тональностях.

«Напоминает горловое пение тувинских и алтайских шаманов!», — напомнил о себе памятливый внутренний голос. — «Както в двадцать первом веке показывали по ящику, на канале «Культура»…».

Он торопливо прошёл на нос фрегата и, склонив голову на бок, принялся — не без доли удивления — созерцать открывшуюся его взгляду мизансцену.

Томас Лаудруп, откинув голову назад и упершись затылком в доски корабельного борта, сидел на большом холщовом мешке, плотно набитом рваными парусами и старыми корабельными канатами. Лицо юного датчанина было беззаботным и расслабленным, на обветренных губах блуждала умиротворённая улыбка, а в широко открытых глазах присутствовал откровеннохмельной блеск.

По правую сторону от Томаса на бухте толстого причального каната восседал эскимосский вождь. В жёлточёрных зубах пожилого туземца была крепко зажата длинная, очень светлая пластина («Скорее всего — костяная!», — заявил внутренний голос), вождь изредка ударял по ней толстыми тёмными пальцами, похожими на корявые прутики полярной ракиты. Пластина тут же начинала мелко вибрировать, подражая звукам, издаваемым в полёте гигантским рассерженным шмелём, бестолково мечущимся из стороны в сторону.

По левую сторону от захмелевшего датчанина стоял на коленях другой заметный персонаж — сын эскимосского вождя по прозвищу Ушибленное Плечо. Широкое лицо молодого туземца было донельзя одухотворённым, глаза плотно закрыты, а из узких губ вылетали — в такт вибрации костяной пластины — громкие гортанные звуки: то угрожающе низкие и сердитые, то невероятно высокие и нежные.

«Да уж, блин с начинкой — из копчёного китового языка!», — заёрничал невоспитанный внутренний голос. — «Картина маслом — нашего дорогого товарища Ильи Репина — «Особенности русскоэскимосской охоты на моржейубийц»! Подругому и не скажешь…. Ага, вот и знакомая мелодия ясно читается! Только очень уж замедленно исполняют, с явно затянутыми паузами…. Слышишь, братец? Вот же, опять: — По долинам, … и… по взгорьям…. Шла дивизия…вперёд…».

За спиной прошелестели лёгкие шаги, на плечо ожидаемо легла горячая рука, и нежный голос прошептал:

— Саша, давай не будем им мешать, отойдём в сторонку. Я тебе там всё подробно расскажу…

Они прошли к центральной мачте фрегата и Егор, от души поцеловав жену в трепетные и податливые губы, отстранился, внимательно посмотрел в любимые глаза и серьёзно попросил:

— Саня, расскажи, пожалуйста, что произошло! Только нормально расскажи, по делу, без романтических отступлений…

— Хорошо, без отступлений! — покладисто улыбнулась Сашенция. — Я тебе перерасскажу — сжато и коротко — историю, изложенную гребцами. Эскимосская шлюпка, добыв трёх моржих, решила сменить ледовые поля и переместится от берега на парутройку миль западнее. По дороге наблюдательный Томас высмотрел на большой светложёлтой льдине огромного моржа, а рядом с ним — корабельный штурвал, вмёрзший наполовину в лёд. Загорелся паренёк, мол, вперёд, раскроем тайну! Эскимосы ему объяснили — доходчивыми жестами — мол, это плохой морж, злой, опасный и очень невкусный. Мол, ну его, поганца, в задницу моржовую.…Наш юный Лаудруп считал себя в шлюпке главным, так как подполковник Иванов — после Новой Зеландии — был словно бы варёный, и от всех руководящих функций постоянно самоустранялся. После непродолжительных раздумий Томас принял, как ему показалось, мудрое и взвешенное решение: опасного моржа не беспокоить, пристать тихонечко к льдине и незаметно так — для спящего зверя — осмотреть загадочный штурвал. Эскимосы начали спорить, да куда там, заклинило Томаса. Как же иначе, он в родителей пошёл своих, а тем упрямства не занимать…. В конечном итоге, пристала шлюпка к льдине, в ста метрах от спящего моржа, доброволец — Фролка Иванов — вылез на лёд, осторожно подобрался к корабельному штурвалу…. Тут зверь на него и бросился. Сразу же подмял под себя, тело пробил насквозь острыми клыками…. Кинулись отбивать, начали палить в моржа из ружей, да куда там. Монстр, не выпуская ещё живого Фрола из своей страшной пасти, доковылял до края льдины и бухнулся в воду. Больше ни его, ни подполковника не видели…. Может, ружейные пули достигли цели, и морж, всё же, умер, находясь под водой. Умер, и камнем пошёл на дно — вместе с добычей. А, может, пользуясь людской паникой и растерянностью, затерялся, хитрец, в ледовом крошеве, длинными нырками уходя всё дальше и дальше от шлюпки…. После всего случившегося Томас впал в полный ступор, а мудрый эскимосский вождь тут же — скупыми жестами — велел гребцам идти к «Александру». Подняли мальчишку на борт фрегата, а он совсем никакой. Колотило его, беднягу, словно в сильном простудном ознобе, глаза были — словно две маленькие зимние льдинки. Даже крепкие пощёчины не помогали! Представляешь? Что делать? Ладно, думаю, прибегнем к старым и проверенным средствам, припасённым на такой случай. Налила — на две трети — в поллитровую кружку ямайского рома, разбавила чистым спиртом, сахару щедро добавила, чтобы пареньку глоталось легче, размешала тщательно, Томаса отвела на корабельный нос, усадила на мягкое.… Как и полагается, первый глоток получился неудачным: кашель, чих, сопли и слюни во все стороны. Выждала с минутку, и снова…. Уже третья попытка увенчалась полным успехом, кружка опустела на добрую треть. Стал наш юный датчанин постепенно приходить в себя: щёки порозовели, льдинки в глазах начали медленно таять. Тут и эскимосы подошли, начали свой экзотический концерт. Я мешать им не стала, поскольку на Томаса эта странная музыка действовала сугубо положительно…. Такие вот дела…

Егор ещё раз поцеловал жену в сладкие губы, прошёл на капитанский помост и велел Емельяну Тихому:

— Всё, шкипер, поднимаем на борт добычу и шлюпку, выбираем якоря, ставим нужные паруса и идём на юг, к эскимосской деревне. Добытых моржей разделаем уже на ходу, на завтрашнем рассвете…. Всё, давай команду к отплытию. Форверст!

— Знаешь, Саша, а ведь ничего страшного и не произошло, — засыпая, пробормотала ему в ухо Санька. — Конечно, это я не про погибшего Фрола, что ты. Хоть и предатель, но жалко. Живая душа — какникак…. Я про Томаса Лаудрупа. Юноша ведь очень долго может оставаться наивным юношей, практически — до самой смерти. Чтобы мальчишка быстро превратился в полноценного мужчину — нужно нечто. Например, совершить страшную и непоправимую ошибку…. Ошибку, которая молодые и легкомысленные мозги, да и всю душу в целом, повернёт в нужном направлении. Думаю, что за сегодняшний день Томас повзрослел сразу лет на пятьшесть, если не больше…. И это — очень даже хорошо…. Может, ему стоит поручить, в свете нашего с тобой недавнего разговора, одно важное дело? Вот, как ты считаешь, если…

Стоянка около эскимосского летнего лагеря получилась короткой, за двое неполных суток путешественники управились со всеми делами. На каменистый берег полуострова была перегружена эскимосская доля моржового мяса, все шкуры, жилы и бивни, а на борт «Александра», в свою очередь, поднята русская часть китовой добычи и два десятка старых, скаченных воздушных пузырей.

— Разрешите доложить, господин командор? — вежливо обратился к Егору корабельный боцман Петрович. — На борт «Александра» доставлено: пятьдесят пудов китового сала, восемьдесят пять пудов китового мяса и семь с половиной пудов копчёного китового языка! Можно было и гораздо больше заготовить, да закончились бочонки, которые нам выделил Николай Савич Ухов. Остальныето он себе оставил, чтобы солить рыбу нерку и её икру, да ещё и под грибы…. Так что мы даже и половины причитающейся доли не выбрали. Чему эскимосы очень даже рады….

— Спасибо за отличную службу, боцман! А эскимосам не завидуй, нелегка их туземная доля, — усмехнулся Егор и обратился к УховуБезухову: — А что у нас, подполковник, с моржатиной?

— Пятьдесят с хвостиком пудов мяса, Александр Данилович! — браво доложил Ванька. — И ещё порядка десяти пудов субпродуктов, залитых моржовым жиром…

«Это вы, братцы, перестарались!», — насмешливо прокомментировал полученную информацию внутренний голос. — «Если все эти мясные пуды просуммировать, а после поделить на количество бойцов, будущих зимовать на Аляске, то получается очень солидно, даже с немалым избытком…. Впрочем, ничего страшного: много, как известно, это ни мало! Излишки продовольствия фрегаты могут забрать с собой — на тайваньскую зимовку…».

Прощанье с эскимосами прошло буднично, без лицемерных слёз, торжественных помп и духовых оркестров. Егор подарил вождю бельгийское ружьё, огненных припасов — на двадцать выстрелов, и пуд шведской соли. А в ответ получил необычный амулет: крохотную фигурку белого медведя, искусно вырезанную из светлосиреневого халцедона.[33] Мишка был симпатичным, улыбчивым и — по душевным ощущениям — какимто бесконечно родным.

Уже находясь в шлюпке, Егор окинул каменистый берег прощальным взглядом.

«Опаньки, офигеть можно!», — искренне удивился внутренний голос. — «Ещё неделю назад на ритуальной площадке эскимосов наличествовал всего один тотем. Правда, тотеминопланетянин. А теперь к нему добавилось два новых: деревянная Санька — с развевающейся на ветру гривой волос, и ты, братец, в шляпетреуголке. Мужественный и весь из себя героический…. Хотя, может быть, это просто фантазия у меня разыгралась чрезмерно, и эти туземные идолы — обычные собирательные образы, так их растак…»

В Александровске дела разворачивались в бодром марше. Только очень уж неоднозначно разворачивались: были как понастоящему положительные моменты, так и насквозь отрицательные.

Среди положительных можно было отметить следующее.

Вопервых, у Людвига и Гертруды были практически готовы все детали трёх сборноразборных катамаранов, причём — с учётом всех конструктивных изменений, внесённых сообразительной Айной.

— Вот, мои некогда нежные ручки — теперь все в противных занозах и мозолях! — Герда откровенно хвастливо демонстрировала всем желающим свои маленькие, но крепкие ладошки. — Раньшето я, наивная, думала, что самая тяжёлая доля — это работа корабельного кока. Ерунда полная! Плотником быть — в десять крат труднее! Да, что там — в десять, во сто крат! Топоры тяжеленные и острые, рубанки непослушные, пилы — вечно тупые.…Но сделали всё — по вашим, герр командор, чертежам — полностью! Принимайте работу, Светлейший князь! Принимайте, и организовывайте доставку деталей катамаранов к вашим загадочным озёрам. И мы с Людвигом поучаствуем, займёмся сборкой, испытаниями. А где таинственные воздушные пузыри Айны? Ну, надо же, какие…. Как их надувают?

Вовторых, был окончательно достроен один из трёх бревенчатых домов, два просторных сараясклада и небольшая банька. Дом (обычная русская изба, чего уж там!) получился на загляденье: четырёхкомнатным, с просторной кухнейкладовой, тёплым отхожим местом и отличной печьюлежанкой из дикого камня, на которой — в лютую зимнюю стужу — могли без проблем разместиться тричетыре человека.

Втретьих, широкоплечие гренадёры капитана Йохансена перетащили через Чилкутский перевал к Первому озеру более двух тонн разных грузов, включая разобранные корабельные шлюпки, сбором которых занимались плотники, выделенные Уховымстаршим.

Вчетвёртых, в окрестные реки и ручьи вошли — с преднерестовым визитом — огромные стаи крупной и жирной нерки. Бывшие солдаты Александровского полка выстроили дельные заломы и тони (видали аналогичные сооружения в невском устье), и успешно занимались заготовкой рыбы и икры.

— Эх, Александр Данилович, жалостьто какая! — кручинился Уховстарший. — Бочки и бочонки заканчиваются! А рыба — так и прёт! Уже нерку только вялим, слегка подкапчивая, вместе с икрой, не потроша…

— Не грусти, Савич! — громко успокоил старика Егор (громко, потому что рядом с ними тёрся Антипка Ерохин в компании с двумя шведскими гренадёрами). — Продовольствия у нас нынче в достатке, хватит года на полтора, может, и на все два. Пора заняться его переброской в глубь Аляски. По дороге будем — на озёрах за Чилкутским перевалом и вдоль русла Юкона — регулярно закладывать небольшие промежуточные склады, чтобы зимой погонщикам с собаками было вольготней добираться до Александровска…

«Хитёр ты, братец! Ох, хитёр!», — одобрительно усмехнулся внутренний голос. — «Вешай им всем лапшу на доверчивые уши! Вешай! Погуще да понаглее, как вы и договаривались с Александрой Ивановной…».

А вот отрицательный момент был всего один, зато очень серьёзный: единственный достроенный домпятистенок был в срочном порядке переоборудован под лазарет. Болящими и немощными числилось сразу семь бойцов экспедиции. Один из шведских гренадёров — за время хождения тудасюда через Чилкутский перевал — от избыточного усердия надорвал себе продольные мышцы спины, и теперь каждый шаг ему давался с трудом и нешуточной болью, даже пальцы рук сгибалисьразгибались крайне неохотно. Второй гренадёр поскользнулся на каменистом косогоре, неудачно упал и раздробил коленную чашечку. Третий, перепутав на привале безвредную голубику с ядовитой волчьей ягодой, получил сильнейшее пищевое отравление. Пожилой краснодеревщик Пантелей слёг с острейшим приступом радикулита. Ещё два матроса с «Орла» во время стоянки в бухте Александровска (следовательно, в Александровской бухте!) слегка перекупались в коварнотёплых водах Тихого океана и сильно простудились, истекая зелёными соплями и поминутно заходясь в приступах лающего кашля. Ну, и Антип Ерохин, орудуя плотницким топором, сильно поранил левую руку, потерял много крови и ходил по лагерю, слегка пошатываясь от слабости.

Узнав про образовавшийся лазарет, Санька предсказуемо оживилась:

— Очень славно! Есть, что называется, куда приложить свои медицинские познания! Лучше уж лечить людей — без сна и отдыха — чем убивать беззащитных животных…

«Похоже, братец, наша с тобой Александра Ивановна оседлала нового конька! Это я про охоту и любовь к диким зверям», — ударился в заумные разглагольствования внутренний голос. — А вот раненая рука прохиндея Антипки Ерохина — это куда как интересно! Наверняка, он специально себя тюкнул острым топором. Мол, какой такой Юкон? Я же почти инвалид! Разрешите, добрые дяденьки, остаться на зимовку в Александровске! Будьте человечны, поимейте жалость к раненому…».

Вслух же он приказал стоявшим рядом с ним капитанам Емельяну Тихому и Гансу Шлиппенбаху:

— Вот что, любезные мои морские волки! Процесс перемещения грузов в глубь полуострова не должен замедляться, даже не смотря на наличие такого количества заболевших. Поэтому извольте выделить по два бойца в грузовую команду! Пришла очередь бочек с китовым и моржовым мясом, да с рыбьей икрой…. А ещё бригаду грузчиков мы усилим за счёт командного состава. Я лично поучаствую, а также подполковник Ухов и Томас Лаудруп. Тяжёлая физическая работа, в меру, конечно же, она полезна для здоровья…

Он отвёл жену к морскому берегу, чтобы никто им не мешал и, ласково глядя в чуть испуганные милые глаза, тихо проговорил:

— Сегодня, моё сердечко, уже седьмое июля, надо поторапливаться. Как говориться в сентиментальных романах: — «Близился час расставания…».

— Тты что же, уже не вернёшься в Александровск? Я имею в виду — в этом ггоду? — начала заикаться Санька, а на её длиннющих ресницах предательски задрожали крохотные алмазные слезинки.

— Один раз ещё вернусь! Через несколько суток, — успокоил Егор. — Пока Людвиг и Герда собирают и испытывают катамараны, можно сделать ещё один рейс с грузом. А потом уже всё. Дойдём до истоков Юкона, соберём корабельную шлюпку и поплывём — в сопровождении двухтрёх индейских челнов…. Остальные шлюпки, катамараны и индейские каяки пойдут следом, по мере готовности. Неплохо было бы до пятогоседьмого августа доплыть до Клондайка. Нет, наверное, уже не успеть. Хотя, посмотрим, будем очень стараться…. А ты, душа моя, думай старательно над всеми деталями нашего весеннего плана, составляй подробные тексты писем. Кстати, а что у нас с Томасом Лаудрупом?

— Я с ним уже переговорила, — скупо улыбнулась Сашенция. — Кажется, парнишка полностью проникся и всё понял правильно. А Людвигу и Гертруде ты уже сам объясни — про цели и задачи…

На маршрут они вышли примерно через час после восхода солнца. Было пасмурно, ветрено, очень неуютно и както неприкаянно: краски окружающего мира неожиданно стали бесприютно блёклыми, бледными, напоминающими о существовании в природе такого неоднозначного времени года, как осень.

«Лето в этих северных широтах, как нам рассказывал незабвенный Джек Лондон, очень короткое и прохладное», — поведал ворчливый внутренний голос. — «То ли ещё будет, братец…».

Первым выступал драгунский капитан Йохансен, прошедший по намеченному маршруту уже два раза и досконально знавший дорогу: все её особенности, опасности и неприятные сюрпризы. За спиной шведа располагался — в специальной кожаной упряжи — большой бочонок со слабо просоленной икрой нерки, а на его левом плече лежали две толстые дубовые доски.

«А капитанто — силён и могуч, дай Бог каждому!», — уважительно прокомментировал внутренний голос. — «Икорка весит добрые два с половиной пуда, да и доски потянут килограмм на двадцать пять, не меньше».

Егор, шедший за Йохансеном, был нагружён не менее солидно: в его походном вещмешке лежал двухпудовый куль с ржаной мукой, прикрытый сверху и с боков стандартным офицерским плащом, за широким кожаным поясом размещались (помимо двуствольного пистолета) два тяжеленных топора, на правом плече висела лучковая шведская пила — для распилки брёвен на доски.

За Егором следовали: Людвиг, Гертруда, облачённая в мужской охотничий костюм, и Томас Лаудрупы, Ванька УховБезухов, его жена Айна, четыре матроса с фрегатов, сержант Дмитрий Васильев и семь рослых шведских гренадёр. Все путники были серьёзно нагружены всякой всячиной — в зависимости от физических кондиций и возможностей каждого. А ещё компанию носильщикам составляли три лохматых пса, причём к спинам собак также были приторочены (Айна постаралась, её псы почемуто слушались беспрекословно) объёмные тюки.

Санька, тоже желавшая прогуляться до озёр с поклажей за плечами, хмурилась и жалобно ныла по этому поводу, но Егор был непреклонен, строго заявив:

— Надо же кого надёжного оставить на береговом хозяйстве в помощь Николаю Савичу! В смысле — из элиты…. Так что, душа моя, присматривай тут внимательно за всем. Особенно — за детьми! Присматривай и тщательно размышляй — над нашими планами на будущее…. А переноска тяжёлых грузов на большие расстояния не способствует — дельным и эффективным размышлениям. Там все мысли, поверь мне на слово, только об одном: дойти до очередного привала и при этом не умереть…

За десятьдвенадцать минут перед выходом на маршрут Йохансен озвучил (на английском языке) новым носильщикам подробные путевые инструкции:

— Итак, нам предстоит пройти до первого промежуточного лагеря порядка сорока семи миль. Там сейчас находятся: известный вам охотник Свен, один из моих гренадёров и два плотника — крепостные нашего командора, сэра Александэра. Плотники старательно заканчивают сборку двух корабельных шлюпок, а охотник Свен и солдат охраняют склад и — поочерёдно — «подчищают хвосты»…

— Какие ещё хвосты? — опешил Ванька Ухов. — Шутить изволим, капитан?

— Ничуть ни бывало, подполковник! Просто многие неопытные носильщики не могут заранее рассчитать свои силы: возьмут в Александровске клади с избытком, устанут в дороге и начинают сбрасывать на землю поклажу по частям. Ктото дубовую доску оставит под кустом ракитника, ктото — тяжёлый мешочек с медными гвоздями. И чем ближе до промежуточного лагеря, тем больше остаётся на тропе таких «хвостов»….

«Ну, да! У Джека Лондона — при переходе через Чилкутский перевал — многие герои именно так и поступали, даже оружие выбрасывали, чтобы облегчить ношу![34]», — поддержал Йохансена начитанный внутренний голос.

— Третья разобранная шлюпка уже доставлена к последнему в цепочке озеру, из которого вытекает большая река, — невозмутимо продолжил швед. — Атабаски называют её — Юхоо. Сразу скажу: если бы не карта мадам Айны, то мы до сих пор искали бы — все эти нужные озёра и протоки…. Так что, искреннее вам спасибо, мадам! — церемонно кивнул головой в сторону индианки. — Теперь, большая ко всем просьба! Складывайте, пожалуйста, все излишки груза согласованно и совместно, чтобы потом их собирать было легче…. До первого промежуточного лагеря мы должны дойти за двое суток. Ночёвка — через двадцать три мили, на берегу ручья: там установлено три палатки, есть запас сухих дров, казанки и котелки, кружки и ложки. Как идём по маршруту? Да, как получится! У каждого свои возможности и привычки, поэтому передвигаться по тропе единой цепочкой, как показывает практика, не выйдет. Ктото делает после каждой пройденной мили короткую остановку, ктото делает длинный привал, пройдя миль пятьшесть…. Короче говоря, встречаемся уже вечером, у места ночёвки. Да, господа и дамы, посматривайте внимательно по сторонам: у седловины перевала и медведейгризли шастают, да и полярные волки — светлосерые такие — встречаются иногда…

Егор решил держаться за Йохансеном: какникак капитан — человек опытный, уже хаживал здесь с грузом за плечами, знает, что почём. Швед шёл — по свеженатоптанной, двухнедельной тропе — очень быстро, делая на удивление длинные (широкие?) шаги. Вернее, не шёл, а пёр вперёд, словно лось — в самом расцвете сил — на зов самцасоперника во время весеннего гона.

Первые две мили дались Егору легко, а потом неприятно и нудно заныли плечи, сбилось дыхание, на ногах повисли чугунные гири, по лбу, так и норовя попасть в глаза, поползли солёные капли пота.

«Да, братец, неправильный ты ведёшь образ жизни!», — укоризненно поморщился нравоучительный внутренний голос. — «Когда ходил в князьях и генералгубернаторах, так всё в каретах разъезжал. А последние два года — сплошное океанское плавание, гиподинамия, мать её…. Вот, и дыхалка уже совсем не та, что раньше, мышцы ног стали какимито дряблыми. Пешком надо ходить чаще, а ещё лучше — каждое утро бегать трусцой…».

Ещё через полторы мили Егор обернулся назад и с удивлением понял, что позади него никого нет.

«Понятное дело, остальные не выдержали предложенного темпа!», — тут же надулся гордым пузырём внутренний голос. — «Хиляки, однако! Впрочем, тот же Ванька Ухов задержался, явно, только изза своей молоденькой жены: здоровья в подполковнике — как суммарно у большого стада африканский слонов. Он и могучего Йохансена обошёл бы в два счёта, даже не вспотев, просто не хочет свою ненаглядную Айну бросать одну на тропе…»

Из серых облаков начал накрапывать холодный дождик, Йохансен на ходу, почти не снижая скорости передвижения, достал изза пазухи кусок старой оленьей шкуры, развернул, ловко набросил на голову и плечи.

«Вот же, какой предусмотрительный тип!», — завистливо вздохнул слегка закоченевший внутренний голос. — «А у насто с тобой, братец, плащ лежит в вещмешке. Чтобы его достать, надо остановиться, снять вещмешок, развязать, достать плащ…. Короче говоря, намечается целая история. После этого, наверняка, захочется присесть куданибудь на пенёк и отдохнуть минут семьдесять, попить водички, перекусить. Очень сильно так захочется! А потом будет не встать, потянет в дрёму…. Нет, лучше уж промокнуть, но дотерпеть до привала!».

Остался позади крепкий самодельный мост (даже с перилами!), недавно переброшенный гренадёрами Йохансена через широкий ручей. Это означало, что они преодолели четыре с половиной мили.

Постепенно бочонок на плечах шведского капитана стал медленно, но неуклонно отдаляться.

— По долинам и по взгорьям…, шла дивизия вперёд…, — хрипел Егор в такт тяжёлым и неверным шагам, но легче от этого не становилось. — Вот же здоровяк попался, мать его…

Когда силы были уже на исходе, а в совершенно пустой голове плескалась вязкая и бессмысленная муть, нос Егора неожиданно уловил лёгкий запах дыма. Он повернул за большой — размером с хорошую крестьянскую избу — краснобелый валун, и тут же обнаружил источник этого запаха (аромата — для тех, кто понимает!).

Возле аккуратного, недавней постройки навеса горел жаркий и приветливый костёр, над которым был подвешен медный котелок. Под навесом, на толстом березовом чурбаке восседал Йохансен, уже освободившийся от поклажи. Рядом стоял ещё один чурбак, на его торце лежала одинокая ржаная лепёшка и неизвестный продолговатый предмет, тщательно обмотанный светлой тряпицей, покрытой редкими кристалликами соли.

— О, сэр командор! Вы, право, очень хороший носильщик! Только вот мокнете под дождём — совершенно напрасно, так и простудится недолго, — радостно заявил швед и выхватил изза широкого пояса массивный одноствольный пистолет. Раздался громкий щелчок, пистолетный курок занял боевое положение…

Глава шестнадцатая

Тернист путь за сокровищами земными

Йохансен — с очень недовольным видом и громким «щёлком» — ещё несколько раз погонял тугой курок пистолета тудасюда и грустно констатировал:

— С этим грузовыми и прочими делами — оружие осталось без надлежащего ухода: пистолеты и ружья не смазаны, шпаги и палаши толком не наточены…. Чёрт те что! Непорядок! Дела делами, а воинская служба — воинской службой…. Пора, господин командор, объявить день отдыха. Честное слово, пора! Люди пусть передохнут, постираются, приведут в порядок оружие…. Впрочем, это я просто так. Вы — командор, следовательно, вам и решать.

«Фу, дьявол усатый, напугал!», — облегчённо выдохнул внутренний голос. — «Как он курокто взвёл, тут душа и ушла в пятки! Ну, думаю, всё, кранты нашей деревушке: пристрелит он тебя, родимый, как пить дать! Смотрика, пронесло в этот раз! Наверное, просто ещё рановато — для полноценного бунта…».

Егор прошёл под навес, снял с плеча лучковую шведскую пилу и прислонил её к одному из столбов навеса, сбросил на землю тяжёлый вещмешок, поверх него разместил два топора и двуствольный пистолет, после чего безмерно устало опустился на колени и попытался привести дыхание в норму.

— Ничего страшного, господин командор! — серьёзно, без малейшей тени насмешки успокоил драгунский капитан. — Первый переход — он и есть самый трудный. Потом втянетесь. Даже незаметно для самого себя. Вы, сэр Александэр, пояс расстегните. Сразу станет легче…

Егор, благодарно кивнул головой, расстегнул и отбросил далеко в сторону широкий пояс, предварительно сняв с него продолговатую кожаную флягу. Подрагивающими пальцами он с трудом вытащил из горлышка фляги хорошо притёртую деревянную пробку и от души напился кипятком, слегка разбавленным ямайским ромом.

Тем временем швед разрядил пистолет, зажал в ладони его длинный ствол и принялся размеренно постукивать пистолетной рукоятью по узкому бруску, завёрнутому в серую тряпицу.

Через несколько минут Йохансен развернул холстину и охотно пояснил:

— Это моё личное изобретение! Слоёный «пудинг» — из тонких ломтей копчёного китового языка и в меру жирного моржового мяса. Язык и мясо чередуются, всего таких слоёв — порядка двенадцати. Если этот продукт хорошенько отбить, то — сам не знаю почему — совершенно пропадает гадкий рыбий привкус. Создаётся впечатление, что вкушаешь копчёный филей благородного оленя из европейских лесов, правда, немного жирноватый…. Присаживайтесь, господин командор, к столу! Сейчас я нарежу «пудинг» на порционные куски и организую чай. Спасибо мадам Гертруде, которая на Тайване закупила достаточное количество качественной чайной травы…

Егор достал из вещмешка свои нехитрые дорожные припасы: два широких морских сухаря, пропитанных оливковым маслом, квадратную фарфоровую коробочку со слабосолёной икрой нерки, толсто нарезанные ломти копчёной бобрятины. Йохансен принёс от костра котелок с уже заваренным чаем и ещё один берёзовый чурбакстул для Егора.

Трапеза удалась на славу. Они от души воздали должное местным экзотическим яствам, прихлёбывая ароматный чай из маленьких оловянных стаканчиков и вежливо обмениваясь мнениями о погоде.

Потом, по устоявшейся традиции, пришло время курительных трубок. Йохансен с удовольствием выдохнул ароматную струю дыма и, хитро прищурившись, высказался — неожиданно бесхитростно и прямо:

— Напрасно, сэр Александэр, вы на меня так косо посматриваете и подозреваете во всех смертных грехах. Напрасно! Что, будите отрицать, что подозреваете?

— Да что там, не буду! — также бесхитростно ответил Егор. — Но почему, собственно, напрасно? Считаете, что нет повода?

Швед задумчиво подёргал себя за длинный чёрный ус и кисло усмехнулся:

— Почему — напрасно? Да хотя бы потому, что я и сам ещё толком не определился — чего хочу от жизни. Раньше както не задумывался об этом, всё шпагой махал, да палил из пистолета. А вот теперь…. Не знаю я, что, собственно, теперь! Что буду делать через год, через два, через три, через пять? Где и как встречу свою неожиданную старость? Ведь старость — для благородного странствующего кавалера — всегда нежданна…. Ничего не знаю, честью клянусь! Столько вариантов открылось передо мной — за время нашего совместного плавания…. Может быть, я стану вашим лучшим другом, а, быть может, и совсем наоборот…. Ладно, высокородный господин командор, давайте собираться. Пора в дорогу! Кстати, и дождик перестал. Костра мы тушить не будем, наоборот, подбросим в него ещё дровишек. Уже совсем скоро подойдут наши соратники. Пусть отогревают над жарким пламенем свои благородные замёршие ладони…

На привале они провели почти сорок минут, но остальные путники так и не появились.

«Ничего тут странного нет!», — объяснил внутренний голос, любящий поразмышлять на досуге. — «Просто на лицо — разные походные принципы. Первый из них гласит: — «Короткие переходы и короткие остановки!». А второй, наоборот, поучительно утверждает: — «Длинные переходы и длинные же привалы!». Судя по сегодняшней конкретной ситуации, второй принцип гораздо более верный и действенный. Оно и понятно: каждая последующая остановка на отдых всегда по факту оказывается длиннее, чем предыдущая…».

Йохансен и Егор по перекидному мосту перебрались через широкую расщелину, рядом с тем местом, где шведский гренадёр, неожиданно сошедший с ума, и охотник, благородно бросившийся ему на помощь, сорвались в бездну.

«Да, тернист и скорбен путь — за сокровищами земными!», — пафосно высказался легкомысленный внутренний голос.

Второй привал они сделали, уже перевалив через Чилкутский перевал, отойдя на полмили вниз по склону от ритуальной площадки атабасков. На этом переходе Егор почти не отставал от здоровяка Йохансена, чем и гордился.

«Не стоит, братец, надуваться мыльным пузырём!», — посоветовал ему хладнокровный внутренний голос. — «У шведато груза — в общем объёме — будет поболе! Килограмм так на десятьдвенадцать…».

На месте второго привала тоже имелся высокий и крепкий навес, под которым были сложены сухие дрова и толстые берёзовые чурки, игравшие в походной жизни роль мебели.

— Вы очень предусмотрительны, капитан! — сбросив свою ношу на землю и слегка отдышавшись, одобрил Егор: — И мосты — через реку и пропасть — построены, ещё вот эти высокие навесы…

— Что есть, то есть! — криво улыбнулся Йохансен. — Предусмотрительность — отличительная черта всего нашего семейства!

«Предусмотрительность может победить — только ещё более предусмотрительная предусмотрительность!», — тут же заявил предусмотрительный до нельзя внутренний голос. — «Прикажете теперь ждать, пока эта усатая и наглая морда определится, кто он таков из себя: подлый враг или надёжный друг? Дудки! Пусть беспечные дурачки маются глупыми и долгими ожиданиями! Есть ли у вас план, мистер Фикс? Да, ладно, не обижайся, братец! Я же знаю, что план у вас с Александрой Ивановной имеется. Вполне даже дельный и реалистичный…».

Отдохнув и плотно перекусив, они снова тронулись в путь.

— Это последний переход на сегодня! — сообщил Йохансен. — Часа за два с половиной мы дойдём до палаток и приготовим ужин на всю честную компанию. Ну, что, сэр командор, готовы? Тогда — форверст! Как вы любите выражаться…

Завершающая треть маршрута далась Егору непросто. Уже через час он начал заметно отставать и постепенно полностью потерял шведа из вида.

«А всё эта дурацкая лучковая пила! — принялся ныть смертельно усталый внутренний голос. — «Оставь ты её, братец, вон под тем кустом, гдё уже лежит чугунная печная дверца, брошенная кемто ранее. Не хочешь расставаться с пилой? Тогда избавься от этих тяжеленных топоров! Ну, хотя бы от одного…».

Естественно, Егор ничего из груза не бросил на тропе, а просто сделал незапланированную остановку, присев на подходящий камень и прислонив вещмешок к вертикальной скале. Немного отдышавшись, обтерев пот с лица и глотнув кипятка с ромом, он решил продолжить маршрут.

«Куда ты так торопишься, братец?! — взмолился беспомощный внутренний голос. — «Посиди ещё минуты тричетыре, наберись сил! Ну, пожалуйста…».

Понимая, что эти тричетыре минуты могут незаметно превратиться в десятьдвенадцать, Егор, скрипнув зубами, поднялся на ноги и медленно двинулся по тропе…

Каждый шаг давался ему с трудом, противно и болезненно ныли плечи и икры ног, в ушах безостановочно стучало (сердце?), весь организм опутала предательская слабость, в голове протяжно гудела безысходная пустота — без единого следа маломальски разумной мысли. За первой остановкой на кратковременный отдых последовала вторая, за второй — третья…

Иногда между этими минипривалами Егор проходил всегото сто пятьдесят — двести метров: взгляд непроизвольно останавливался на удобном берёзовом пеньке, а ноги — также непроизвольно — тормозили около заманчивого седалища. Он обречённо вздыхал и, в глубине души презирая самого себя, присаживался.

После каждого такого отдыха груз заметно тяжелел, пот становился всё солонее, на уровне подсознания всё отчётливее зрело твёрдое решение — незамедлительно и бесповоротно бросить курить…

Но на этом свете, как хорошо известно, всё когданибудь заканчивается, вот уже перед глазами спасительно замаячилизакачались светлобежевые бока трёх стандартных армейских палаток.

«Это, безусловно, победа! Маленькая, но всё же — победа…», — подвёл итог дня внутренний голос, обожающий пофилософствовать в самые неподходящие жизненные моменты. — «И, вообще, чем больше таких маленьких, едва заметных побед, тем скорее придёт и настоящая, большая Победа. Количество — рано или поздно — перейдёт в качество. Надо только проявить элементарное упорство…».

Когда мышцы, наконец, перестали быть ватными, а в ушах больше не шумел настойчивый морской прибой, Егор поднялся на ноги и помог Йохансену обустроить лагерь. Потом они вместе — дружно и слаженно, изредка перебрасываясь ничего незначащими фразами, — приготовили обильный ужин для всего отряда. А, именно, два больших бронзовых казана рисовой каши, щедро сдобренной всякой всячиной: в первый казан мелко накрошили лосиную буженину, копчёную бобрятину и говяжью солонину, а во второй — китовое сало и моржовое мясо.

— Можно сказать, что у нас получилось два полноценных блюда: одно из мяса земных животных, второе — из мяса морских, — довольно и чуть устало усмехнулся драгунский капитан. — Хотя, я думаю, можно было бросать в рисовое варево всё подряд: понастоящему усталый носильщик готов и сырого слона съесть — вместе со шкурой, хвостом и бивнями. Если же под рукой не окажется слона, то и жирную полевую крысу — вместе с её длинным хвостом…. А для неженок и благородных гурманов у нас имеется специальное предложение: ржаные лепёшки и морские сухари, щедро намазанные нежнейшей икрой нерки. В третьем, самом большом казане мы вскипятим воды и заварим крепкий чай.

Первыми к месту ночлега прибыли, обмениваясь влюблёнными взглядами, супруги УховыБезуховы — в сопровождении трёх лохматых псов, которых Айна сразу же освободила от поклажи и накормила крупно нарубленными кусками вяленой — почти без соли — нерки. Собаки радостно махали пушистыми хвостамибаранками и благодарно лизали индианке руки.

«Наверняка, во время кратких остановок наши голубки усиленно практиковались в высоком искусстве поцелуев!», — незамедлительно предположил внутренний голос, любящий различные фантазии с эротической подоплёкой. — «И это — как минимум! А Ванькато нагружён посерьёзнее, чем шведский Йохансен. Понятное дело, красуется перед молоденькой и симпатичной женой — словно павлин перед павлинихой…»

Потом подошли сержант Васильев и шведские гренадёры — усталые и хмурые, с деревянными частями катамаранов на плечах. Впрочем, когда их носы уловили аппетитные запахи, доносившиеся от костра, служивые заметно взбодрились и повеселели.

Последними, уже перед самым закатом, к временному лагерю прибыли моряки: Людвиг, Гертруда, Томас и четверо матросов с «Александра» и «Орла».

«Матросы, конечно же, могли давно обогнать семейство Лаудрупов и финишировать вместе со шведскими гренадёрами», — понятливо усмехнулся внутренний голос. — «Но как можно — обгонять своего обожаемого адмирала?! Флотская субординация и дисциплина, блин военноморской, это вам не фунт подгнившего изюма…».

— Припозднились мы немного, — начал оправдываться Людвиг, с помощью Егора снимая с усталых плеч пухлый вещмешок. — Это всё, конечно же, изза меня, инвалида беспомощного! Грузто достался мне лёгкий, пуда полтора, не больше. Это скачанные воздушные пузыри из моржовых шкур. Только с одной рукой очень трудно поддерживать равновесие: хочешь, не хочешь, но иногда приходится замедлять шаг, чтобы не упасть…

По поводу зверского аппетита — у смертельно уставших носильщиков — Йохансен оказался полностью прав. Первые минут двенадцатьпятнадцать все прибывшие, сидя или лёжа, только тихонько постанывали, безвольно вытянув в стороны руки и ноги, и клятвенно божились, что даже сама мысль о еде им противна — до сильнейшей тошноты. Но уже вскоре, немного передохнув, путники начинали заинтересованно крутить носами и небрежно так интересоваться, мол: — «Кстати, господин командор, а что у нас сегодня на ужин?». После этого начиналось безудержное обжорство — с многочисленными просьбами о добавке и с тщательным облизыванием мисок. Чаю же было выпито пять полных казанов.

Ночью Егору выпало дежурить пятым, уже перед самым рассветом, в так называемый «час волка». Тихо трещал и изредка постреливал угольками задумчивый костерок, вокруг господствовал светлосерый сумрак, со стороны седловины Чилкутского перевала — время от времени — долетал тоскливый волчий вой, гдето ниже по склону угрожающе ухал филин.

Взошло светложёлтое солнце, ниже по склону нестерпимо засверкала разными цветами — голубым, светлозеленоватым, нежносиреневым — цепь озёр, до ближайшего из которых — яркоголубого — оставалось миль пять с половиной.

«Мать моя женщина! Красотато какая! Жаль, что наша обожаемая Александра Ивановна не видит всего этого великолепия…», — зачарованно вздохнул внутренний голос. — «Лично мне, братец, больше всего нравится сиреневое озерцо. Симпатичное такое! Судя по солнечным отблескам, над ним сейчас поднимается туман…».

Утренний подъём путешественникам дался с заметными усилиями: у всех без исключения ныли мышцы плеч, спины и ног, поясница отказывалась толком сгибаться и разгибаться.

Егор, повздыхав и покряхтев, решил вспомнить молодость и приступил к классической оздоровительной гимнастике. Ванька Ухов, как бывший сотрудник охранной Службы царя Петра, которым занятие физкультурой и восточными единоборствами вменялось в должностные обязанности, решил составить командору компанию. Вскоре к ним, лукаво улыбаясь и хихикая, присоединилась Айна, за ней — Томас Лаудруп и Димка Васильев….

Минут через пятьшесть почти все носильщики, ухмыляясь и болезненно охая, размахивали руками и ногами, приседали и наклонялись. Удивлённые собаки скакали рядом со спортсменами и радостно гавкали. Йохансен же, неодобрительно помотав головой и гордо подёргав кончиками усов, решил заменить непривычную для него оздоровительную гимнастику обыкновенной колкой дров.

Через некоторое время, наскоро умывшись и позавтракав, отряд тронулся в дорогу, намериваясь к вечеру дойти до временных складов, расположенных на берегу того самого заманчивосиреневого озера, так приглянувшемуся внутреннему голосу Егора. На этот раз супруги Уховы — вместе с тремя псами и Томасом Лаудрупом — решили испытать в действии девиз: «Долгие переходы и долгие привалы!», и вышли на маршрут вместе с Егором и Йохансеном.

Небо хмурилось серыми облаками, но дождя не было, а температура окружающего воздуха держалась на уровне плюс двенадцатитринадцати градусов по Цельсию. То есть, было не жарко и не холодно, то, что надо при долгом пешем переходе.

Зачем с ними увязались Ванька и Айна, было непонятно, наверное, просто изза элементарного любопытства. А вот Томас Лаудруп решил приступить к выполнению полученного задания: ему — через Саньку — было поручено сдружиться с подозрительным драгунским капитаном и войти к нему в доверие. Как говорится: настоящая предусмотрительность — должна быть предусмотрительной….

«Засланный казачок, однако!», — насмешливо хохотнул несерьёзный внутренний голос.

Йохансен двигался первым, за ним следовал Томас. Егор, идущий третьим, немного приотстал и попросил Ухова поправить наплечные ремни вещмешка. Эта надуманная процедура заняла минут пятьшесть, что позволило шведу и датчанину значительно оторваться от остальных.

Тропа, петляя между островерхими скалами, вела вниз по склону. Через полтора часа, справа по ходу движения, взглядам путников открылось небольшое круглое озеро с потрясающе яркоголубой водой.

«Если верить Джеку Лондону, оно имеет вулканическое происхождение и называется соответственно — Кратер», — не преминул уточнить въедливый внутренний голос.

— Озеро Кратер, кажется, находится гораздо дальше от седловины Чилкутского перевала, — пробормотал себе под нос Егор. — Ну, не помню я дословно лондонский текс…. Хотя, какая разница, как называется это конкретное озеро? Абсолютно никакой…

— Командир! — неожиданно раздался за его спиной хриплый голос Ухова. — Постой, командир, подожди!

— Чего тебе, подполковник?

— Видишь ли, это озеро у атабасков и эскимосов считается священным. Айне надо немного помолиться, или чтото навроде…. Давай, мы с тобой отойдём в сторонку, чтобы не мешать человеку. Заодно и передохнём. Не волнуйся, это не займёт много времени…

Не снимая вещмешков, они присели на толстое еловое бревно, прислонившись спинами (наплечными мешками) к вертикальной грани краснорозовой гранитной скалы. Айна же, сбросив с плеч поклажу, поднялась на узкую каменную террасу, нависающую над странным озером, плавно опустилась на колени и, прикрыв глаза, медленно и беззвучно зашевелила губами. Рядом с ней расположились собаки, серьёзно всматриваясь в неправдоподобноголубые озёрные воды.

— Айна рассказала мне, что очень много лет назад на месте этого озера была самая обычная каменистая площадка, только очень ровная. На ней совершенно ничего не росло: ни деревьев, ни кустов, даже обычного мха не было. И вот, примерно семьдесят лет назад — Больших Солнц, как говорит Айна — на площадку неожиданно опустился большой серебристый, эээ…, сплюснутый шар (или диск?) на трёх ногах. Из шарадиска вышли люди. Только немного не такие, как мы. Ростом повыше, но очень худые и неуклюжие…. Необычные люди стали общаться с эскимосами и атабасками. Некоторые даже, эээ, крепко подружились с индейскими женщинами. Одним из таких шустриков и был прадед Айны. Так она говорит. Через несколько Больших Солнц странные люди ушли навсегда. Туда, откуда и пришли, то есть в небо. Когда их серебристый сплюснутый шар улетал, то под ним образовался толстый столб жёлтокрасного пламени, загремел ужасный гром, вся округа утонула в клубах белосерого дыма. Потом в небе промелькнула яркая вспышка, на этом всё и закончилось…. Когда густой дым рассеялся, то выяснилось, что на месте каменистой площадки образовалась странная, шаровидная выемка. Потом наступила зима, с небес выпало непривычно много снега. Весной же, когда весь снег растаял, то образовалось это необычное, яркоголубое озеро. Вот такие дела, командир…. Что скажешь по этому поводу? Бред, или как?

— Похоже на правду! — искренне ответил Егор. — Чего ты, Ваня, удивляешься? Мало, что ли, необычного и странного мы видели за время нашего долгого путешествия? Вспомни Аргентину, Новую Зеландию, Полинезию, Вьетнам…. Чего только не бывает на этом странном свете!

— А как же Бог, Александр Данилович? — очень серьёзно спросил Иван.

— В смысле?

— Так если летающие человечки, действительно, были, значит, Бога нет?

— Так уж и нет! — состроив многознающую гримасу, усмехнулся Егор. — Наверняка, Бог есть! Как же без него, родимого? Только он, скорее всего, совсем не такой, каким мы его себе представляем. Все эти попы и прочие служители разных культов — такие путаники и хитрованы…. Всё сводят ко всяким обрядам да молитвам, мать их всех!

Преодолев ещё полторы мили, они вышли на берег второго, овального и светлоизумрудного озера. Несмотря на приятный цвет воды, от озера веяло недобрыми предчувствиями и ярковыраженной опасностью. Тропа словно бы чувствовала эту опасность: подойдя к озеру вплотную, она тут же отворачивала почти на девяносто градусов.

Чуть в стороне, из густых кустиков черничника, над которыми располагался уже знакомый типовой навес, вверх поднимался ароматный табачный дымок. Оттуда же доносились отголоски оживлённого разговора на странной смеси датского и шведского языков, взаимные приязненные смешки.

«Понятное дело, драгунский капитан и Томас Лаудруп остановились на плановый привал», — констатировал невозмутимый внутренний голос. — «Тем более что все другие отстали. А вот костра, благо сегодня погода тёплая и без дождя, опытный Йохансен разводить не стал. Зачем, спрашивается, терять время понапрасну?».

Егор, не мешкая, демонстративно громко откашлялся и спросил поанглийски:

— Мы вам не помешаем господа?

После этого он, абсолютно невежливо давя каблуками сапог крупные и спелые ягоды, уверенно прошёл под навес.

— О, достопочтенный сэр командор! — тут же неизвестно чему обрадовался черноусый Йохансен. — Вы уже подошли? Извините, но мы с Томасом не сможем составить вам кампанию. Наша трапеза завершёна, мы уже выходим на маршрут…. А вы проходите под навес, располагайтесь, отдыхайте! О, мадам Айна! Вы как всегда великолепны! Господин подполковник Ухов, наш боевой привет!

Айна торжественно провела указательным пальцем правой руки по своему маленькому европейскому носику и слегка поклонилась, а вот её бравый муженёк… Ванька застыл — словно небесным громом поражённый, слегка приоткрыв рот и зачарованно вглядываясь удивлёнными глазами в изумрудную гладь овального озера.

— Вот же, мать его! — чуть испуганно выдохнул Ухов. — Всегда думал, что такие гады живут только в бабушкиных сказках…

Метрах в ста двадцати от береговой линии из зеленоватой воды озера высовывалось нечто: длинная чешуйчатая шея, на которой располагалась большая, почти прямоугольная голова. Насколько большая? Наверное, со стандартный ямщицкий возок. Голова имела овальные, совершенно неподвижные жёлтые глаза — с чёрными вертикальными зрачками. Из пасти чудовища торчал хвост большой рыбины…

Глава семнадцатая

Всё перекаты, да, перекаты…

Беспокойный внутренний голос тут же оживился: — «Богата эта загадочная северная землица сюрпризами и неожиданностями! Инопланетяне, спаривающиеся с земными женщинами, клыкастые ньянги, кровожадные моржиубийцы, теперь — натуральное лохнесское чудовище заглянуло к нам в гости. Вернее, это мы — к нему…».

Собаки отнеслись к появлению гигантской желтоглазой головы на удивление спокойно: приветливо гавкнули пару раз, радостно повиляли лохматыми хвостами, после чего, как ни в чём не бывало, вернулись к повседневным делам — поиску полевых мышей и вычёсыванию блох.

Йохансен, хищно улыбнувшись, пояснил:

— Вот именно поэтому я — ещё две недели назад, при первом посещении этих мест — и принял решение: проложить тропу в обход Изумрудного озера. Это я его так назвал…. Кто знает, что у чудища на уме? Подплывёт тихонько к озёрному берегу, неожиданно бросится, да и утащит зазевавшегося путника под воду.

— А как же навес? — не удержался от вопроса Томас Лаудруп. — Может, стоило и место привала перенести подальше от берега?

— Осторожность — осторожностью, мой молодой и неопытный друг, но никогда не стоит переоценивать опасность, — Йохансен покровительственно потрепал молодого датчанина по плечу. — На месте привала, если ты не заметил, имеется пятиметровый обрыв, монстру его явно не одолеть. А вот дальше берег понижается, там уже присутствует нешуточная опасность. Ладно, хватит языками молоть. Хватаем нашу поклажу, и вперёд!

— Подожди, капитан! — вмешался Ванька Ухов. — А, может, того…. В смысле, поохотимся на это чудовище, а?

Швед неопределённо хмыкнул и мечтательно прищурился:

— Я уже думал над этой перспективой. Светлейшая княгиня Александра (долгих ей лет безбедной жизни!), милостиво выделила немного спирта, и я в подходящем бочонке заспиртовал голову клыкастого ньянга, убитого рядом с горной расщелиной. Если к этому бочонку добавить и второй, где будет храниться голова озёрного монстра, то это будет…. Это уже будет — настоящая коллекция! А за коллекцию и полновесных денег можно выручить многократно больше…. Только вот, как добыть озёрный трофей? Наверняка, эту животину, обросшую крепкой чешуёй, не взять обычными ружейными пулями. Эскимосские гарпуны, к которым прикреплены воздушные поплавки? Это более реально! Только и опаснее — на порядок…

— Зачем — эскимосские гарпуны? — загорелся УховБезухов. — Мы разберём на составные части корабельную пушку! Отдельно притащим и чугунную платформуоснование. Смастерим большой плот с досчатым настилом. На настиле укрепим чугунную платформу, соберём орудие. Потом выйдем на плоту в Изумрудное озеро, крупной рыбы набросаем — в заранее выбранном месте, недалеко от берега. Сами же затаимся в засаде, например, за какимнибудь маленьким островком…. Глупое чудоюдо неосторожно всплывёт, голову высунет из воды, озирая окрестности. Мол, а где тут дармовая рыбка? Тутто мы по нему и пальнём картечью! Причём, целиться будем сугубо в шею, что бы не повредить головы…. Только вот, где же взять такую большую бочку, чтобы в неё влезла голова этого чудика? Нет у нас такой! Незадача…. Впрочем, можно в бочонке заспиртовать только жёлтые глаза монстра. За них тоже могут от души отсыпать золотых монет! Тот же русский государь, Пётр Алексеевич, он страсть как любит всяческие необычные редкости…

Неожиданно Айна нахмурилась и, строго посмотрев на Ваньку, непреклонно заявила:

— Нельзя убивать инги! Инги — хорошие. Они рыбу едят. Людей — не едят. Их любить Небесная Тень. Нельзя — убивать инги!

— Да и лишнего времени у нас нет! — поддержал девушку Егор. — Вот же придумал, охламон безухий: корабельную пушку тащить через Чилкутский перевал! Умник, одно слово…

— Да ято что, — смущённо замялся УховБезухов. — Просто предложил, чтобы помочь капитану составить коллекцию. Нельзя? Нет времени на охоту? Эти чудовища любимы местными богами? Да без вопросов! Умолкаю и повинуюсь!

— Нет, так нет, пусть дальше плавает, — без видимого неудовольствия высказался шведский капитан. — Может, потом подвернётся под руку какаянибудь другая, не менее достойная добыча.

Йохансен и Томас Лаудруп, навьючившись, ушли по направлению к Сиреневому озеру. А Егор и чета Уховых, освободившись от поклажи, расположились под высоким навесом, на уже привычных берёзовых чурках. Собаки улеглись рядом, мотая хвостамибаранками и преданно поедая Айну глазами.

В самый разгар приёма пищи со стороны Изумрудного озера послышались странные звуки, напоминающие мяуканье кошки. Егор поднялся с табуретачурбака, подошёл к краю обрыва и достал изза голенища сапога подзорную трубу.

Но услуги оптического прибора остались невостребованными: до беззаботно резвящихся инги было не более ста метров. Теперь вокруг гигантской жёлтоглазой головы увлечённо плескались, издавая задорные мяукающие звуки, две маленькие головы, укреплённые на тоненьких бесчешуйчатых шейках.

«Похоже, это они играют в водяные салочки!», — предположил восторженный внутренний голос. — «Эх, жаль, что нет с собой фотоаппарата! А ещё бы лучше — кинокамеру иметь при себе, пусть и плохенькую…».

За спиной послышалось смущённое Ванькино сопение и покашливание, а нежный голосок Айны укоризненно посетовал:

— Вот, у инги — дети! Красивые такие…. А ты — убить инги, голову отрезать…. Нехорошо так говорить! Плохо очень…. Ваня, а ты — хотеть дети?

— Очень хотеть! То есть, очень хочу! — взволнованным голосом ответил УховБезухов и неуверенно спросил: — А ты уплывёшь — вместе со мной — в другой мир? Нет, не прямо сейчас, конечно же. Только через дватри года…. В смысле — через дватри Больших Солнца. Так как, уплывёшь?

Как выяснилось — по повисшему молчанию — мысль, что ей придётся навсегда покинуть родину: всех этих моржей, китов, медведейгризли, ньянгов, инги, тотемы инопланетян, разноцветные озёра и всё остальное, включая родителей, родственников и прочих соплеменников, в голову девушки пришла в первый раз. Но раздумывала Айна совсем недолго и уже через пару минут торжественно объявила:

— Мой муж — уплывать? Навсегда? Уплывать — в другой мир? Тогда Айна — тоже уплывать! Вместе с Ваней…

Ранним лиловым вечером они добрались до первого промежуточного складского лагеря, уютно разместившегося на берегу Сиреневого озера.

По прибытию выяснилось, что у складов находятся только два бородатых русских плотника, заканчивающих конопатить белым мхом борта тщательно собранной корабельной шлюпки.

— А где же охотник Свен и приданный к нему шведский гренадёр? — строго спросил Егор.

— Так, барин, они это…. С утра уплыли на другой шлюпке по озёрам, — ответил один из мужиков. — Хотят дойти до первого непроходимого порога и там заложить вторые временные склады. По крайней мере, они так нам сказывали…. А Свенто, он охотник опытный, уже двух мишек застрелил! Не желаете ли отведать межвежатинки?

«Везёт тебе, братец, с народом!», — одобрительно вздохнул мудрый внутренний голос. — «Никто даже и не пытается сачковать. Оно и понятно, все чётко понимают, что в любом случае придётся зазимовать в этих суровых краях. Вот и вкалывают — как черти — чтобы зимовалось веселей и комфортней…. А быть на Аляске и не отведать медвежатины — это уже дурной тон! Обязательно, братец, отведай! Вдруг, она отличается от нашей, отечественной?».

Первый промежуточный лагерь включал в себя: три просторных навеса, наполовину заполненных объёмными тюками, бочонками, досками и разным инструментом, четыре стандартные светлобежевые палатки, и бревенчатый туалет, расположенный на отшибе.

Уже после обильного ужина, докуривая у костра свою трубку («А кто клятвенно обещал, что навсегда бросит курить?», — запоздало вспомнил внутренний голос), Егор поинтересовался у Йохансена:

— Капитан, а какие у нас планы на завтра?

— Обычные! Действуем по уже сложившейся схеме. Поскольку все носильщики устали, то спим часов до десятиодиннадцати. Потом встаём, умываемся, едим. Кто, уважаемый сэр Александэр, будет задействован на сборке катамараном в помощь к благородным супругам Лаудрупам?

— Вопервых, один из плотников, — подумав с минуту, принял решение Егор. — Второй пусть доводит до ума корабельную шлюпку. Ещё добавим — в качестве судостроителей — мужа и жену Уховых и сержанта Васильева. Томас Лаудруп пусть с нами идёт, укрепляет — по ходу дела — юношескую спину и ноги…

— Вас понял. В свою же очередь, я оставлю здесь двух гренадёр, пусть их охотник Свен задействует — по своему усмотрению — в следующем рейсе ко второму промежуточному лагерю. А все остальные трогаются в обратный путь к Александровску. Пойдём налегке, поэтому до темноты мы должны добраться до навеса, расположенного рядом с Изумрудным озером, где водятся инги…. Там поужинаем, переночуем. Утром двинемся дальше. Если в дороге не случится ничего необычного, то к вечеру дойдём до побережья. Кстати, как вам, сэр командор, местная медвежатина?

— Вполне приемлемо! Только русские медведи будут пожирнее. Но тут уж — кому как! На вкус и цвет, как известно, товарищей нет…

Уже после полудня следующего дня, за пару минут до выхода в обратный путь, Егор выбрался на берег Сиреневого озера. Так просто выбрался: подышать свежим воздухом, поглазеть, как над сероватыми водами поднимаются вверх редкие нити светлосиреневого тумана.

На песчаной косе шла — под руководством адмирала Лаудрупа — сборка первого катамарана. Супруги УховыБезуховы и сержант Васильев были заняты приведением в рабочее состояние эскимосских воздушных поплавков. Айна, сидя на уже накачанном — до звона — светлобуром пузыре, крепко держала в своих тонких, но сильных руках другой воздушный мешок, в узкую горловину которого старательно дул её муж, стоящий на коленях на мелкой береговой гальке. Бока подполковника Ухова, обнажённого по пояс, ходили ходуном — словно меха походной кузни, шея (лица было не видно) угрожающе побагровела, по спине тёк обильный пот. Димка же Васильев обессилено лежал рядом, на пышном зелёном мху, безвольно прикрыв ладонью правой руки своё мёртвеннобледное лицо. Очевидно, первый поплавок надувал именно он, очень устал и теперь предавался заслуженному отдыху.

«Надо было уже давно смастерить обычный насослягушку! Из тех, которыми в двадцать первом веке накачивают резиновые лодки и всяких резиновых женщин», — недовольно высказался желчный внутренний голос. — «И конструкциято совсем нехитрая. Впрочем, Васильев и Ухов и так справятся. Здоровья в них — просто на удивление! Русская природная натура, как никак…».

Егор не стал отвлекать соратников от важных дел, лишь приветственно помахал рукой Гертруде — единственной, кто заметил его появление на берегу, после чего резко развернулся и бодро зашагал к ждущим его Йохансену и шведским гренадёрам.

Ничего необычного и неприятного — на этот раз — в пути не случилось, и до Александровска они добрались через сутки с хвостиком, без всяких приключений и в расчётное время — часам к шести вечера.

— Послезавтра на рассвете мы выступаем в очередной рейс, — сообщил драгунский капитан. — На завтра, как мы и договаривались с вами, объявляется день отдыха. Будем стираться, зашивать и штопать одежду, лечить мозоли на ногах, синяки и свежие ссадины на всех других частях тел. Потом обязательно займёмся огнестрельным и холодным оружием: разберём, почистим, смажем, наточим…. Послезавтра вы составите нам компанию, сэр Александэр?

«Успеем ли мы, братец, завершить все дела?», — забеспокоился не терпящий суеты и спешки внутренний голос. — «И с Александрой Ивановной предстоит обсудить окончательный вариант секретного плана предстоящей компании, и написать несколько важных писем…».

— Да, Йохансен, я иду с вами! — уверенно ответил Егор. — Время нынче очень дорого, каждый день на счету…

Он успел всё: и согласовать с женой все детали совместных действий — на обозримое будущее, и написать письма в адрес Николая Савича Ухова, Емельяна Тихого и Ганса Шлиппенбаха. Эти письма Сашенция должна была вручить адресатам в строго определённые моменты: Уховустаршему — грядущей осенью, обоим шкиперам фрегатов — ранней весной будущего года.

Ещё он забрал — для срочных нужд — у городского головы Александровска трёх бывших солдат Александровского полка и двух дополнительных плотников, велев напоследок:

— На зимовку в Александровске должно остаться минимум людей: ты, Антипка Ерохин, да ещё тричетыре человека из приболевших и хилых. Всех же остальных — русских солдат, крепостных, шведских гренадёр, которые сейчас прохлаждаются в лазарете, — постепенно начинай перемещать за Чилкутский перевал, к первому промежуточному лагерю, в распоряжение капитана Йохансена. Последняя людская партия должна выйти к озёрам во второй декаде сентября месяца, когда созреет и будет выкопана картошка. Немного картофеля оставь и для зимующих в Александровске. Помнишь, как пользовать эту чудоягоду, чтобы не донимала цинга? Ещё — в отношении тех трёхчетырёх субчиков, которые останутся с тобой и Ерохиным. Они, кроме всего прочего, ещё являются и резервом. Вот зимой прибудут первые собачьи упряжки с золотым песком (помнишь, как золото надо принимать и куда его складировать?), а погонщики, к примеру, сильно устали, или просто — слегка обморозились в дальней дороге. Вот эти троечетверо и должны заменить выбывших погонщиков! Обучи их всему…. Что у нас, кстати, с собаками и санями?

— Всё путём, Александр Данилович! — заверил старик. — Одни сани уже готовы, к снегам ещё парочку смастерим.

— А хватит ли собак на три полноценные упряжки?

— Хватит! Своих двенадцать, да ещё по приказу мадам Айны атабаски привели шесть прирученных волков. Вернее, трёх молодых волков и трёх шустрых волчиц.

— Как же собаки уживаются с волками?

— Нормально ладят! Айна, прежде чем уйти за Чилкутский перевал, немного пообщалась — и с нашими псами, и с индейскими подопечными. Слушаются её животные беспрекословно…. Так что теперь у собак с волками установились крепкая дружба и полное взаимопонимание. И нерки мы для четвероногих друзей навялили в достатке. Вяленая нерка и моржовое мясо — лучший собачий корм!

После короткой паузы Егор дал Уховустаршему последние, самые важные наставления:

— Теперь, Савич, слушай внимательно! Вопервых, всё, о чём мы сейчас говорили с тобой, передай Антипу Ерохину. Дословно передай! Он твой заместитель, и должен быть в курсе всех дел. Или почти всех…. Вовторых, в октябре месяце, уже перед отплытием фрегатов на Тайвань, Александра Ивановна вручит тебе письмо…

— От кого — письмо? — засомневался старик.

— От меня, Николай Савич! От меня!

— Дык, Александр Данилович, ты мне всё объясни на словах — прямо сейчас. Зачем — письмо?

— Надо так, Савич! Ты, короче говоря, прочти очень внимательно моё послание, и сделай всё так, как там будет написано. Если что сразу не поймёшь, то спросишь у Александры Ивановны, она тебе подробно и доходчиво объяснит — что да как. Всё ясно? Ну, и ладушки! Ладно, сейчас обниматься не будем, отложим до завтрашнего рассвета. Да, про это письмо ты Ерохину, да и всем прочим, ничего не говори…

Поздним вечером Егор попрощался с женой и детьми. Впервые их ждала такая долгая разлука — месяцев на десять, а то и на все двенадцать.

Впрочем, уважаемые читатели, мы эту душещипательную сцену, пожалуй, пропустим. У нас с вами, друзья мои, всётаки авантюрный роман, а не слезливая дамская мелодрама…

По беспокойным водам Сиреневого озера ходко шёл, рассекая двумя направляющими «лыжинами» мелкие серые волны, небольшой, но очень симпатичный катамаран. Изредка громко и радостно хлопал на попутном ветру светлобежевый треугольный парус, во все стороны — от четырёх закреплённых по бокам плавсредства воздушных поплавков — летели весёлые брызги.

Егор обернулся назад, где за кормой катамарана невзрачным пятнышком маячила постепенно отстающая шлюпка.

— Как мы их лихо обошли, словно стоячих! В очередной раз опозорился наш Димка Васильев! — не удержался от пошлой похвальбы Ванька Ухов, но тут же, смущённо закашлявшись, признался: — Это потому обошли, что сегодня дует устойчивый попутный ветер. А если бы было, скажем, полное безветрие, то это мы отставали бы безнадёжно: вёсла на катамаране расположены несподручно, больно уж высоко. Если задует боковой ветер? Тогда мы бы пошли под парусом длинными переменными галсами и, в конечном итоге, всё равно отстали бы от шлюпки. Сильный встречный ветер? Отстаивались бы у берега и ждали смены погоды, как было при плавании на первом катамаране, который уже доставлен в заданную точку, частично разобран и ждёт переноса через пороги. А корабельная шлюпка и против встречного ветра может ходко передвигаться. Да и реальная грузоподъёмность у неё выше раза в четыре, чем у катамарана.

— Следовательно, что у нас получается? — уточнил Егор.

— Получается примерно следующее. На озере, как мы и предполагали, для перевозки грузов сподручнее задействовать шлюпки. А катамараны будем использовать на речных протоках, где имеются труднопроходимые пороги.

Ближе к обеду они (Егор, Ванька и Айна Уховы, а также три крепостных плотника) успешно прошли Сиреневое озеро, по спокойной двухкилометровой протоке, уже орудуя вёслами и длинными шестами, добрались до следующего водоёма.

— У данного озера — сразу два названья! — сквозь шелест камышей и громкий птичий гомон доложил Иван, уже ходивший этим маршрутом. — В том смысле, что я лично и придумал — оба названия. Первое — озеро Камышовое. Второе — озеро Утиное. И одно название к месту, да и второе подходит точно также. Сами скоро всё увидите…

Действительно, вокруг были только полутораметровые камыши — тёмнозелёные, лимонные, бежевые, лиловые — и десятки тысяч диких уток. Птицы недовольными стайками ежеминутно пролетали над головами путешественников и крякали — громко, испуганно и возмущённо, а в зарослях камышей, не обращая на незваных гостей ни малейшего внимания, беззаботно плескались разномастные утята. Конечно же, здесь присутствовали и другие пернатые: гуси, лебеди, чирки, бакланы и даже обыкновенные чайки. Но беспокойных уток, всё же, было больше всего.

«Процентов семьдесятвосемьдесят!», — определил на глазок внутренний голос. — «Шумныето какие! С ума можно сойти…».

— А как атабаски называют это озеро? — поинтересовался он у Айны, уже очень хорошо понимавшей русскую речь.

Девушка на минутудругую задумалась и неуверенно ответила, с трудом подбирая нужные слова:

— Это будет…. Как же? Не знаю…. А, вот: Шумное озеро!

Шумное озеро путешественники, неустанно обтирая с плеч и голов неприятнопахнущие следы наглых птичьих атак, пересекли наискосок — длинными переменными галсами — часа за полтора и подошли к очередной протоке.

Ветер был боковым, и скорость передвижения резко упала, поэтому около входа в протоку их — с радостным гиканьем — настигла корабельная шлюпка, в которой находились Йохансен, Томас Лаудруп, Димка Васильев и двое рослых шведских гренадёр. Шлюпка, не смотря на то, что была сильно нагружена и глубоко сидела в воде, шла вперёд, движимая двумя парами активно работающих вёсел, очень ходко.

— Что, господин подполковник, съели? — спросил, не скрывая своего торжества, Дмитрий Васильев. — Ветерто в Глубоком озере для вас так и останется боковым. Так что к порогам мы подойдём первыми!

— Радуйся, сержант, радуйся! — незлобиво ответил УховБезухов. — Во время следующего рейса, когда будем перегонять к порогам последний катамаран, мы с тобой обязательно поменяемся местами. Тогда уже я повеселюсь от всей души! — пояснил для остальных: — Озеро, к которому мы сейчас направляемся, «Глубоким» тоже я назвал. Когда самый первый раз шли к порогам на шлюпке, решил я помереть глубину в этом водоёме. С чего решил померить? Да и сам не знаю толком! Мысль вдруг постучалась в голову, мол: — «Иван, померяй глубину!». А для чего это надобно было сделать, мысль так и не удосужилась объяснить…. Остановились мы на самой середине озера, привязал я тяжёлый бронзовый костыль к концу верёвки, да и опустил его в воду. Когда закончилась первая верёвка, я подвязал к ней вторую, ко второй — третью…. Суммарно получилось больше ста двадцати метров. Но ничего не получилось, так костыль и не опустился на дно. То есть, это озеро действительно — Глубокое…

Они плыли, не останавливаясь и перекусывая на ходу. А когда солнце начало опускаться к горизонту, катамаран, проплыв по Глубокому озеру порядка пятнадцатишестнадцати миль, вошёл в русло широкой реки.

— Если в реке нет течения, или оно очень слабое, то это будет — «протока», — пояснил опытный Ухов. — Здесь же течение сильное, как вы Александр Данилович любите говорить, ярко выраженное. Значит эта водная артерия — самая натуральная река…. Уже через час мы дойдём до серьёзных порогов, пристанем к берегу, оставим рядом со шлюпкой и катамараном часовых, сами же заночуем во втором промежуточном лагере.

«А по тексту Джека Лондона выходило, что одна из проток между озёрами была несудоходной», — принялся искренне недоумевать внутренний голос, уважающий точность и определённость. — «Как же, я точно помню: — «Между озёрами Линдерман и Беннет было несколько миль сухого пути, и предстояло тащить багаж на плечах. По мелкой протоке могла пройти только незагруженная лодка…». Как это понимать? Наверное, совершенно однозначно: за ближайшие сто девяносто лет одна из проток, соединяющая два озера, сильно обмелеет и зарастёт камышами…».

Через сорок минут после того, как катамаран вошёл в безымянную реку, до слуха путешественников долетел странный гул: сперва только едва слышимый, потом уже напоминающий звуки, издаваемые в полёте десятком рассерженных пчёл, к которым каждые десятьпятнадцать секунд добавляется ещё по дветри.

— Это он и гудит — Первый порог! — уважительно разъяснил Ванька Ухов. — Пока только балуется. Вот когда подойдём поближе, он примется реветь — как сотнядругая голодных русских медведей по ранней весне…

Ревел порог, действительно, знатно: рассерженно, угрожающе и откровенно голодно. Катамаран пристал к каменистому берегу рядом со шлюпкой сержанта Васильева, на четверть вытащенной на береговую косу. Ещё ближе к порогу, на ровной песчаной площадке стоял наполовину разобранный второй катамаран, который перегнали сюда на несколько дней раньше.

— О, господин командор! Приветствую вас! — раздался знакомый голос, еле слышимый в водяном гуле, и на речном берегу появился широко улыбающийся охотник Свен в сопровождении двух хмурых шведских гренадёров.

Они надёжно закрепи катамаран на косе, и — по знаку Свена — тронулись вверх по склону ко второму промежуточному лагерю, прихватив с собой только личные вещи и немного продовольствия.

— А что с остальным грузом? — спросил Егор.

Охотник только ехидно усмехнулся и кивнул головой в сторону хмурых гренадёров, которые, недовольно переговариваясь между собой, принялись разжигать костёр, отойдя от плавсредств метров на десятьдвенадцать в сторону.

— Людей бояться не приходится, — пояснил Свен. — А вот медведи, волки, лисы, хорьки и росомахи могут заинтересоваться продовольствием, не смотря на то, что сейчас лето, достаточно сытное время года. Поэтому без бдительных часовых — никак нельзя…

Второй промежуточный лагерь отличался от первого: здесь вместо стандартных русских армейских палаток было установлено три высоких индейских вигвама.

— Закончились палатки! — объяснил Йохансен. — А этими удобными индейскими шатрами Свен разжился у атабасков, которые сейчас стоят на Последнем озере. Они — по вашей же просьбе, сэр Александэр, — прихватили с собой несколько лишних шалашей для доставки их к устью Клондайка. Ничего, что мои ребятки позаимствовали у туземцев три вигвама? Это когда к Последнему озеру доставляли составные части третьей корабельной шлюпки.

— Ничего страшного! — благостно махнул Егор рукой. — Надо будет разобрать эти строения в последнюю очередь и доставить их до Доусона, что называется, завершающим рейсом. Впрочем, разобрать надо будет только два вигвама из трёх.

— До Доусона? И почему не надо разбирать третьего индейского шалаша?

— Доусон — так я решил назвать новый посёлок, на месте слияния Юкона и Клондайка. А в третьем вигваме надо устроить маленький продовольственный склад — для собачьих упряжек, которые зимой будут перевозить золотосодержащий песок в Александровск: тричетыре бочонка с китовым салом и моржовым мясом и пятьшесть мешков с вяленой неркой. Только сложить всё это надо будет на какомнибудь высоком помосте, чтобы мыши не добрались, а вход в вигвам завалить чемнибудь, или тщательно зашить. И на месте индейского лагеря мы заложим аналогичный склад…. Кстати, капитан, сколько будет миль до стоянки атабасков?

— Порядка семидесяти пяти. Если завтра утром тронетесь налегке, то к вечеру следующего дня доберётесь. У вас ведь, сэр командор, именно такие планы?

Поразмышляв с минуту, Егор сообщил:

— С утра я, подполковник Ухов, Айна и три плотника, отправимся к Последнему озеру. Да, пойдём налегке, чтобы быстрее добраться до лагеря индейцев. Возьмём с собой только плотницкий инструмент, да минимум продовольствия. На озере потники займутся сборкой шлюпки, а Иван и Айна проведут ревизию припасов, которые заготовили атабаски, отберут нужное для первого рейса, займутся упаковкой. Я же вернусь обратно во второй промежуточный лагерь, прихватив с собой двадцать молодых индейцев. Пятерых атабасков я оставлю вам — в качестве выносливых носильщиков. А остальных пятнадцать нагружу самым необходимым и пойду вместе с ними к Последнему Озеру. Думаю, что так будет гораздо быстрее, чем ждать, пока к истокам Юкона прибудет первый катамаран. Когда корабельная шлюпка будет собрана, мы загрузимся в неё и поплывём: сперва по озеру, потом по Юкону — до устья Клондайка. Возьмём с собой с десяток атабасков на их каяках, к которым хитро крепятся небольшие грузовые плоты. Сегодня у нас уже шестнадцатое июля. Поэтому — надо торопиться! А вы, капитан, догоняйте нас по мере готовности. Вопросы имеются?

— Да чего уж там, всё ясно! Тем более что всё это уже подробно обсуждалось, да и не один раз, — мудро и чуть устало усмехнулся Йохансен.

Подошли Свен и Дмитрий Васильев.

— Александр Данилович, мы случайно не помешаем? — вежливо поинтересовался сержант. — Тогда посмотрите сюда, — старательно разложил на плоском камне карту, грубовато нарисованную (ещё в Александровске) Айной — синими чернилами на желтоватом листе тайванской бумаги. — Всего на пути к Последнему озеру насчитывается семь крупных порогов. Свен к индейскому лагерю специально шёл не по тропе — коротким путём, а вдоль русла реки — по высоким скалам. Так что он каждый порог сверху осмотрел внимательно…

— Каждый осмотрел. Очень внимательно, — хладнокровно подтвердил Свен.

— Так вот, — продолжил Васильев. — Четыре из них, действительно, очень опасные. Там катамараны необходимо разгружать, разбирать и обносить берегом. А три — вполне проходимые. То есть, их можно преодолеть на груженых катамаранах…. Мы же торопимся? А это поможет сохранить целую кучу времени! Так как, Александр Данилович, даёте добро на прохождение трёх порогов?

Егор долго думать не стал и сразу же перевёл все стрелки на Йохансена:

— Я лично не видел этих перекатов, бурунов и водоворотов. Следовательно, ничего не могу решать. Скажу честно: не готов! Вот вам капитан Йохансен, а со следующей шлюпкой прибудет и адмирал Людвиг Лаудруп. Пусть они тщательно осматривают пороги, и по каждому из них принимают конкретные решения.

Тропа к летнему стойбищу атабасков проходила в стороне от русла реки и только в одном месте делала петлю около высокого обрыва, с которого открывался потрясающий вид на длинный порог, третий — если считать от речного истока.

Егор стоял на краю обрыва и с уважением наблюдал за этим природным буйством. Общая длина порога превышала полкилометра. Водный поток здесь нёсся вперёд с совершенно бешеной скоростью. Вокруг всё гремело и гудело, над ущельем висело шесть больших радуг — разной яркости и кривизны. Белые буруны были беспорядочно разбросаны по всему речному руслу: одни были стационарными, то есть, постоянно находились на одном и том же месте, другие же медленно перемещались в самых различных направлениях. Буруны угрожающе клокотали и яростно плевались во все стороны…. Ближе к концу порога на реке единолично властвовал гигантский водоворот, без видимых усилий затягивающий в свои тёмные недра разнообразный речной мусор.

— Да, мощная штуковина! Я бы назвал этот порог — Длинным! — торжественно объявил Ванька Ухов. — Будем надеяться, что у капитана Йохансена и адмирала Лаудрупа хватит благоразумия — обойти его стороной. Хотя сделать это будет сложно: больно уж крут подъём на скалы ущелья…

В лагере атабасков их встретили приветливо и радушно. Дела у молодых индейцев, благодаря тёплой и слабодождливой погоде, шли просто отлично: было заготовлено порядка трёх тонн вяленого лосиного мяса, закопчено много бобрятины, зайчатины, тушек диких гусей, уток и куропаток, насушено впрок всяких съедобных корней, грибов и лекарственных трав.

Супруги УховыБезуховы и русские плотники остались на берегу Последнего озера — готовиться к предстоящему походу вглубь Аляски, а Егор, прихватив с собой пятнадцать выносливых атабасков, на рассвете следующего дня направился обратно ко второму промежуточному лагерю: главным образом за всяким инструментом, различными железяками, стеклом и крепкими дубовыми досками.

Уже вечером, когда до запланированного для ночлега места оставалась часа полтора, они вышли к каменной террасе, нависающей над Длинным порогом.

Егор заглянул вниз и непроизвольно вздрогнул: по бурным водам реки, отчаянно прыгая по белым бурунам, летел (именно, что летел!) тяжелогружёный катамаран, на горизонтальной площадке которого находились капитан Йохансен, Томас Лаудруп и два шведских гренадёра.

«Вот же, мать их!», — разразился потоком солёных ругательств невыдержанный внутренний голос. — «Зачем же так рисковать? А Людвиг, спрашивается, куда смотрел? Даже собственного сына не удержал на берегу, таракан датский!».

Йохансен изо всех сил навалился на мощное весло правого борта, катамаран послушно ушёл влево, уверенно огибая страшный водоворот…

«Надо же, проскочили! — облегчённо выдохнул внутренний голос. — «А ты, братец, всё переживал и праздновал труса! Йохансен, он туго знает своё дело…».

Тем временем к началу Длинного порога приблизился и второй гружёный катамаран, управляемый Дмитрием Васильевым, Свеном и двумя русскими солдатами.

«Наверное, солдаты прибыли со второй шлюпкой, вместе с адмиралом Лаудрупом», — нервно предположил внутренний голос.

Катамаран продвигался по речному руслу смело и уверенно, ловко лавируя между злобными бурунами.

Неожиданно раздался резкий хлопок, подхваченный чутким эхом ущелья, и речное судно тут же развернулось на девяносто градусов, завалившись на левый борт.

«Это лопнул, напоровшись на острый камень, один из воздушных пузырей!», — тут же доложил вездесущий внутренний голос. — «Плохо дело, братец, очень плохо!».

Ещё через десятьпятнадцать секунд нос катамарана, потерявшего управление, попал в гигантский водоворот, закруживший несчастное плавсредство словно обыкновенную сосновую щепку….

Прошло три минуты, и катамаран, полностью втянутый в водяную воронку, исчез навсегда.

Через некоторое время — ниже по течению реки — на поверхность всплыли неопознанные деревянные обломки, один из воздушных поплавков, несколько тюков и бочонков. В бурных водах замелькали человеческие головы.

«Только две — из четырёх», — скорбно вздохнул внутренний голос…

Глава восемнадцатая

Торнадо[35] над Юконом

Всё было готово к отплытию: корабельная шлюпка загружена, к трём индейским каякам — с помощью полутораметровых деревянных шестов — прикреплены небольшие плоты, к брёвнам которых были приколочены дубовые доски. К доскам, в свою очередь, крепились бочонки с китовым салом, моржовым мясом и икрой нерки. И уже поверх бочонков размещались объёмные тюки со звериными шкурами, используемыми при возведении индейских вигвамов.

«Правильно всё! Атабаски для нижних рядов выбрали такие грузы, которые не бояться высоких речных волн», — одобрил рассудительный внутренний голос. — «А грузовые плотики — просто замечательная придумка! Заострённый нос, полужёсткая сцепка…. К самому плоту жердь крепится намертво, а к корме каяка — с помощью длинного деревянного штыря, который свободно «ходит» в специальном гнезде…[36]».

Солнце уже оторвалось от линии горизонта, можно было трогаться в путь, ждали только Айну, которая ушла в индейский лагерь за своей любимицей — молоденькой волчицей по кличке Вупи.

— Что такой смурной, Александр Данилович? — заботливо поинтересовался УховБезухов, сидящий на свежем осиновом пеньке и сосредоточенно покуривающий короткую чёрную трубку. — Ты вчера из второго промежуточного лагеря вернулся уже поздним вечером и сразу завалился спать. Но я заметил — чтото не так….

Егор, глядя в сторону, рассказал: о катамаране, внезапно затянутом гигантской речной воронкой и о двух погибших соратниках.

— Кто? — спросил побледневший Иван.

— Первый — бывший солдат Александровского полка Федька Петров, мы так и не нашли его тела, — сообщил Егор, и, сделав десятисекундную паузу, бухнул: — А ещё — сержант Васильев…

— Да ты что?! — резко вскочил со своего пня подполковник. — Димка?! Не может быть! Как же так, Данилыч?

— Вот так, Ваня…. Васильева охотник Свен нашёл через час, за полмили от порога. Перемололо сержанта знатно — на речных бурунах и острых скалах, переломало все кости, включая позвоночник…. Когда я спустился в ущелье, то Димка ещё был жив. Посмотрел на меня — печально так, со слезой. Посмотрел и тихонько прошептал: «Вот, Александр Данилович, господин командор, не получилось у меня — выйти в люди. Совсем не получилось…. Так и помираю — обыкновенным сержантом…».

— А дальше что?

— Дальше? Дальше — уже ничего. Прошептал и умер…. Похоронили мы Дмитрия там же, в глубоком ущелье, на низком речном берегу, напротив гигантского водоворота. Могилу выкопаливыдолбили аккуратную, с метр, наверное, глубиной, тело в неё уложили, сверху насыпали высокий холмик из разноцветных камней…. Что ещё? Ах, да! Крест православный смастерили из дубовых досок, установили.

— Как же так? — никак не мог успокоиться Ванька. — А этот шведский Йохансен — что себе думал? Мол, опытный такой весь из себя, хладнокровный и осторожный. А Людвиг Лаудруп, хвалёный адмирал, куда смотрел?

Егор только нервно передёрнул плечами:

— Катамаран Йохансена прошёл через порог легко, что называется — без сучка и задоринки…. Кто же знал, что катамаран Васильева пропорет воздушный пузырь об острые камни? Несчастный случай произошёл, от которого никто на этом свете не застрахован, не более того.

— Несчастный случай…, — эхом подтвердил неожиданно притихший Иван.

УховБезухов и трое русских плотников сидели на вёслах. В смысле — не просто так сидели, а работали от души, не жалея сил и спин.

«Именно так: не жалея спин!», — охотно подтвердил внутренний голос, неплохо разбирающийся в спортивноанатомических нюансах. — «При грамотной гребле работают, в первую очередь, именно длинные мышцы спины, и уже только потом — плечи и ноги. Руки? Не смешите! Руки — отдыхают…».

На носу шлюпки разместились Айна и волчица Вупи, мечтательно вглядывающиеся в озёрные дали и изредка понимающе переглядывающиеся между собой. Егор расположился на корме, управляясь с рулевым рычагом конструкции адмирала Лаудрупа: во время прошлогодней трёхнедельной стоянки на острове Тайване Людвига вдруг посетило озарение, чуть позже претворённое в жизнь крепостными умельцами князей Меньшиковых.

«Может, стоит крепостных мужиков, взятых в это плавание, официально объявить свободными?», — неожиданно отвлёкся от грубой прозы жизни непредсказуемый внутренний голос. — «Обещано же им было, чёрт побери! Обещано? Ну, так и объяви, братец! Гораздо честней все свои обещания — выполнять своевременно, чем бесконечно откладывать их осуществление, выискивая веские причины…. Впрочем, какой — прямо сейчас — в этом толк? Неожиданная воля, свалившаяся, словно снег на голову, непременно снизит среднестатистическую дисциплину. Непременно! Мол: — «Я теперь человек свободный! Какие такие приказы? Не понял! Да кто, вообще, смеет мне приказывать? Пошли все — в место непотребное…». Да, братец…. Давайка отложим это человеколюбивое мероприятие хотя бы до весны? Давай, а? Куда торопиться?».

С юга дул тёплый ветер, сопровождавшийся частыми волнами, упорно бьющими в левый борт шлюпки. Поэтому скорость передвижения была откровенно невелика, что позволило индейским каякам уйти далеко вперёд.

В каждом каяке находилось по три молодых атабаска: двое усердно гребли — вдоль разных бортов, а третий попеременно помогал то одному своему товарищу, то другому. По случаю сильного ветра деревянные стержни в торце каяков, фиксирующие связку лодок с грузовыми плотами, были — с помощью кусочков лосиных шкур — зафиксированы намертво.

На бордовомалиновом закате, когда было пройдено порядка сорока миль, шлюпка, неожиданно подхваченная сильным течением, с удвоенной скоростью устремилась на северовосток, где над широким мысом поднимались дымки походных костров атабасков.

— Река Юхоо! — торжественно возвестила Айна. — Большая река. Хорошая. Быстрая.

— Грыы! — не менее торжественно подтвердила волчица Вупи.

Шлюпка пристала рядом с индейскими каяками, наполовину вытащенными на пологую песчаную косу. Грузовые плотики, снятые с хитрой деревянной сцепки, были предусмотрительно разгружены и надёжно привязаны к прибрежным валунам и чёрным корягам.

— Ночью — опасно! — пояснила Айна. — Ветер ударит. Волны — сильные. Можно не заметить. Юхоо унесёт плоты…

Тихим и погожим утром следующего дня, каяки и шлюпка, обогнув серожёлтую песчаную отмель, пошли на северовосток. В этом месте Юкон через каждые тристачетыреста метров делилась на рукава: широкие и узкие, глубокие и мелководные, густо заросшие камышом. Поэтому шлюпка шла вперёд, ориентируясь сугубо на бурокремовую спину молодого атабаска в каяке, замыкавшим индейскую цепочку.

В протоках было много островов, островков, да и просто — камышовых зарослей, где беззаботно плескалась утиная и гусиная молодь, готовясь в скором времени встать на крыло. Перед носом шлюпки расходились в стороны широкие круги, говорящие о наличие в реке крупной рыбы.

«Братец, да что же это такое, а? Как всё это можно безропотно терпеть?», — возмутился внутренний голос, сам не свой до рыболовных забав. — «Они, сволочи наглые, плещутся себе, а ты должен на них смотреть и захлёбываться вожделенными слюнями? Нет, так дело не пойдёт!

Часа в три пополудни путешественники сделали обеденный привал на одном из островов Юкона. Они разожги костёр, сварили уже привычный походный кулёш: рис — с самыми разными мясожировыми наполнителями, а также местными травами и кореньями, рекомендованными Айной. Ну и чай, в который были добавлены спелые ягоды морошки, малины и черники.

Егор покончил с трапезой одним из первых: уж больно сильно терзал его душу беспокойный рыбацкий зуд. Он отошёл метром на пятьдесятсемьдесят от походного бивуака, срубил длинный осиновый прут и привязал к его кончику тонкую бечёвку. Изза отворота своей видавшей виды треуголки Егор извлёк рыбацкий чёрный крючок (один из трёх) качественной немецкой ковки. В качестве же грузила он решил использовать обычный медный гвоздь, очень кстати завалявшийся в левом кармане камзола.

«А где взять поплавок?», — напомнил о себе внутренний голос. — «Поплавок — в рыбацком деле — вещь наипервейшая!».

Неожиданно справа раздалось негромкое рычание, Егор обернулся: на него выжидательно смотрели тёмноянтарные глаза Вупи, в пасти волчицы чуть заметно дрожала — в последних судорогах агонии — крупная белочёрная сорока.

— Очень кстати! — улыбнулся волчице Егор. — Молодец! Идика сюда! Иди, иди, не бойся…. Хватит рычать, я же не отнимаю у тебя добычу…. Просто заберу дватри пёрышка. Поплавок мне, сестрёнка, нужен…

Снасть была настроена, но подлая рыба категорически отказывалась клевать. Плескалась, пуская широченные круги, в считанных сантиметрах от перьевого поплавка, но крохотные кубики моржового мяса и китового сала, применяемые рыбаком в качестве наживки, презрительно игнорировала.

— Вот же зараза! — расстроился Егор, когда рядом с поплавком вывалил из воды, продемонстрировав бронзовый бок, крупный красавецязь. — Издевательство какоето изощрённое, право слово…

Стараясь не шуметь, на речной берег вышли супруги УховыБезуховы, улыбающиеся и полностью довольные жизнью.

«Обнимаются, как всегда, бесстыдники!», — тут же занервничал внутренний голос. — «Сейчас, наверное, острить примутся, хохмить и издеваться…»

После молчаливого трёхминутного созерцания, Айна тихонько поинтересовалась используемой наживкой. Оглядев моржовые и китовые кубики, девушка язвительно хмыкнула, неодобрительно покачала головой и попросила супруга:

— Ваня, переверни дерево. Да, вот это…

Ухов снял походный сюртук, повесил его на нижнюю ветку ближайшей ёлки, поплевал на ладони и, браво крякнув, выворотил из земли — вместе с огромным корневищем — толстую (по северным меркам) засохшую берёзу. Индианка достала из ножен, закреплённых на поясе, острый охотничий нож и принялась с его помощью отдирать от ствола дерева большие пласты коры.

Вскоре она протянула незадачливому рыбаку кусок белорозовой бересты, на котором шевелились жирные, белокремовые короеды, и ёмко объяснила:

— Черви — хорошо! Вкусно! Они жить в старых берёзах. Под корой. Рыба любить черви. Как Айна — Ваню…

«Полюбился нашей розоволицей красавице русский язык!», — задумчиво прищурился внутренний голос, иногда бывающий избыточно подозрительным. — «Бесспорно, она миленькая, сообразительная и добрая, но…. Както всё это немного странно. Очень уж быстро она залопотала порусски…. Хотя, Айна, если верить местным легендам и преданиям, инопланетного происхождения. Вот и достоверное объяснение её неординарных способностей…».

Егор насадил на острый немецкий крючок упитанного североамериканского короеда, и уже через сорокпятьдесят секунд в высокой прибрежной траве отчаянно прыгал крупный семисотграммовый окунь. Ещё через минуту к нему добавился килограммовый линь, переливающийся в ярких лучах северного солнышка всеми цветами радуги.

«А окунито здесь другие, совсем не похожие на наших, российских!», — заметил внутренний голос. — Торпедообразные такие, плавники — яркоалые, а чешуя — очень крупная, с чёрным отливом…. Красавцы просто!».

В течение получаса он поймал ещё несколько крупных окуней и линей, а также двухкилограммовую светлозелёную щучку. А потом на аппетитного короеда польстился ктото очень уж крупный, кончик удилища, не выдержав нагрузки, сломалась, и неизвестный великан навсегда скрылся в тёмных водах Юкона — вместе с немецким крючком и перьевым поплавком.

— Эх, как крючка жалко! — огорчился Егор. — Если так и дальше пойдёт, то о рыбалке придётся забыть надолго…

— Не грусти, господин командор! — посоветовал записной оптимист Ухов. — У атабасков я видел много крючков, больших и маленьких. Только, естественно, костяных. Они их делают из мелких и острых костей птиц. Особенно для этого дела хороши кости вальдшнепов и болотных куликов…

— Да, собственно, и не в крючке дело! Просто это очень плохая примета, когда добыча уходит вместе со снастью. Причём, уходит, даже не показавшись незадачливому рыбаку. Кто это был? Большой сом, крупный сазан, гигантский окунь? Неизвестно…. Не к добру это! Теперь можно ожидать всяких неприятных сюрпризов. Гадостных таких сюрпризов и подлых…

День за днём путешественники сплавлялись вниз по Юкону, проходя за световой день в среднем шестьдесятсемьдесят миль. Ночное время они проводили на берегу, иногда ставя палатки, взятые из первого промежуточного лагеря, а иногда, когда было откровенно лень, и погода способствовала, то спали попростому — около жарких костров, на подстилках из пышных еловых ветвей.

И всё бы ничего, но уже на вторые сутки пути у Егора начались существенные проблемы с его пятой точкой. Мягкое место нестерпимо болело, противно ныло и постоянно затекало. Он беспокойно ворочался на шлюпочной скамье и поминутно менял положение тела, только всё это помогало слабо. Жизнь разделилась на две части: на пытку шлюпочной скамьёй и на неземную благодать привала. Судя по отдельным репликам, и остальные соратники, исключая ко всему привыкших атабасков, испытывали аналогичные проблемы.

Окружающая их природа была типичносеверной: высокие тёмноизумрудные ели, берёзы — непривычно кустистые и многоствольные, осины — неровные и сучковатые. Иногда по берегам тянулись обширные гари, заросшие обыкновенным российским Иванчаем, только очень высоким, почти двухметровым.

Вдоль русла Юкона постоянно перемещались в поисках корма стаи диких уток и гусей. Первые представители птичьей молоди тоже пытались подняться в воздух, отчаянно хлопая короткими крыльями и оставляя позади себя на речной глади длинные светлые дорожки.

По утрам на песчаные речные косы выходили пугливые косули, рогатые лоси и чуткие благородные олени. Часто Егор через окуляры подзорной трубы с удовольствием наблюдал за разномастными — тёмнобурыми, светлокремовыми, пегими, слегка желтоватыми и почти чёрными — медведямигризли, увлечённо ловящими рыбу в мелководных притоках Юкона.

Наступил август. В рассветные часы заметно холодало, на прибрежную траву выпадали крохотные кристаллики молочнобелого инея, осиновые рощи — на дальних холмах — начали постепенно одеваться в краснобагровые одежды.

— Осина — самое главное и полезное дерево этих мест! — делился Ванька Ухов полезной информацией, полученной от собственной жены. — Там, где есть осиновые рощи, водятся лоси, косули, зайцы, куропатки и бобры. Ну, соответственно, волки, лиси, росомахи и медведи. А районы, заросшие соснами и ёлками, бедны на дичь. Там предпочитают селиться только ленивые барсуки, питающиеся лесными муравьями и прочими насекомыми, да северные белки. Они не рыжие, как наши, российские, а палевые, со светлой, почти седой опушкой…. Кстати, по поводу барсуков. Атабаски их очень уважают. Вернее, барсучий жир. Айна говорит, что его индейцы используют и в качестве лекарства — вместе с разными травами, и как топливо для светильников.

Начиная с шестых суток маршрута, Егор начал внимательно присматриваться ко всем рекам и речушкам, впадающим в Юкон.

«Джек Лондон — в своих литературных произведениях — многократно и подробно описывал данный речной путь», — нудно поучал памятливый внутренний голос. — «Главная примета — река Белая. Цвет воды у неё характерный — молочный, ни с чем не спутаешь. За «молоком» должен проявиться следующий крупный приток — знаменитая река Стюарт. Её воды имеют слегка рыжеватый оттенок. А после этого и до Клондайка — уже рукой подать. Вода в Клондайке очень чистая, практически родниковая…».

Ранним утром третьего августа 1705 года в водах Юкона появились длинные, вытянутые по течению молочные полосы.

«Ага, это река Белая обозначает себя!» — обрадовался внутренний голос. — «Скоро уже будем на месте, чёрт побери!».

Сглазил, ясный пень! Както незаметно всё небо покрылось скучными, тёмносерыми тучами, из которых закапали крупные, очень холодные капли дождя.

— Надо к берегу! — посоветовала Айна. — Небесная Тень сердится. Вода с неба долго падать. День и ночь. Может, много дней и ночей…. Скоро сверкать яркие огни. Небесная Тень — рычать и греметь…

Пришлось прервать плавание и заняться обустройством походного лагеря. Помимо двух палаток они установили на ровной площадке у склона покатого холма три индейских вигвама. В одном из шалашей, как называл вигвамы известный шутник и хохмач Ванька УховБезухов, сложили запас сухих дров и бересты, в другом — всякие вещи и продовольственные припасы, боящиеся воды, а над местом будущего костра — на трёхметровой высоте — между ветвями берёз натянули большой двускатный тент из старой парусины. Естественно, шлюпку и индейские каяки — совместными усилиями — вытащили на узкую песчаную косу и надёжно привязали к прибрежным валунам, корягам и корнямвыворотням.

Непогода разошлась не на шутку: дождь, сопровождаемый резкими порывами северного ветра, всё усиливался, утробно и угрожающе гремел гром, в небе сверкали кривые, яркожёлтые молнии.

Вот одна из них — гигантская, непривычно ветвистая и уродливая — сверкнула на полнеба и через доли секунды обрушилась вниз, прямо в почерневшие воды Юкона. По барабанным перепонкам ударила беспощадная звуковая волна…

— Вот же, мать его нехорошо! — от души высказался Ухов, мотая кудрявой головой. — Прав ты был, Александр Данилович, относительно плохой приметы…. Так его растак!

Егор отогнул полог палатки и осторожно выглянул наружу, перед его глазами тут же встала плотная, серостальная стена дождя: монолитная, равнодушная, беспощадная. А за дождевой стеной угадывалось чтото тёмное, очень большое и воронкообразное…

«Торнадо?», — неуверенно спросилпромямлил внутренний голос: — «За что нам, братец, такой дорогой и бесценный подарок? Вот же, непруха! Блин дождливый, промокший…».

Сверкнула яркая, на этот раз зеленоватая молния, длинные раскаты грома заполнили собой весь окружающий мир, а потом последовал страшный удар ветра. Удар? Это мягко сказано! Произошло нечто, чему нет слов в человеческом языке…

Через мгновение палатка рухнула, а ещё через секундудругую исчезла, улетев — по широкой спирали — в неизвестном направлении.

Егор, крепко обхватив руками и ногами толстый, обломанный до половины ствол осины, прикрыл глаза и отчаянно напряг все мышцы, борясь с необузданной природной стихией.

«Держись, братец!», — заполошно бились в голове отрывистые мысли. — «Не дай этой гадине оторвать себя от осины! Иначе всё, полные кранты! Припечатает — с полного маха — об острую грань ближайшей скалы, и всё: поминай, как звали, даже мокрого места не останется…

Он почувствовал, как по шее потекло чтото тёплое, а по ногам, наоборот, заструилось чтото очень холодное.

«Тёплое — это кровь капает из твоих, братец, ушей. Понятное дело, перепады давления и всё такое», — на удивление спокойно пояснил деловой внутренний голос. — «А холодное — это грязевые потоки стекают с холма. Да, незадача! Впрочем, делать нечего: держись покрепче, дружок, за своё дерево, жди, когда это всё закончится, и уповай на счастливый случай. Дождь, кстати, определённо усиливается, а ветер, наоборот, слабеет…».

Ветер вскоре полностью стих, а вот дождь…. Этому откровенному безобразию даже термин «ливень» совершенно не подходил. С небес падали — совершенно отвесно — толстые водяные струи, нещадно лупя Егора по голове и плечам.

«Ещё немного и ты, братец, превратишься в сплошной багровочёрный синяк», — неуклюже пошутил внутренний голос. — «Одно только утешает, что ты у нас не сахарный. Соответственно, не растаешь…».

Ударил новый порыв ветра, и какойто неизвестный твёрдый предмет саданул Егора по голове, перед закрытыми глазами поплыли цветные круги, на сознание опустилась чёрная пелена…

Сперва возвратился слух: вокруг бойко звенели десятки, а, может, и многие сотни ручейков, звонко давала о себе знать радостная капель.

Он открыл глаза, с трудом разомкнул пальцы ладоней, переплетённые в замок за осиновым стволом, медленно поднялся на ноги и рукавом камзола старательно обтёр с ушей, щёк и шеи кровяные подтёки.

— Однако, гггрязи почти по ккколено! С веток деревьев кккапает какаято дрянь, напоминающая коровий нннавоз…. А на голове шишка вспухла — размером с небольшой кккокосовый орех, — пробормотал Егор, громко щёлкая зубами от холода. — А ещё пистолет пппропал. Видимо, его тоже поглотила эта прожорливая ввворонка…

Прямо под его ногами из потоков тёмнобурой грязи, сошедшей со склона холма, торчал приклад ружья. Егор, непонимающе поморщившись, вытащил ружьё из глинистого месива и с удивлением оглядел находку.

«Чертовщина какаято, честное благородное слово!», — возмутился внутренний голос. — «Охотничье ружьё английского производства. Вот и гравировка имеется: «Манчестер, 1701 год». Совершенно новая модель, мне с такими ещё не приходилось встречаться…. Откуда, интересно знать, его приволокло долбаное торнадо?».

Он оглянулся по сторонам. Рядом никого не было, только бесконечные грязевые потоки, лениво стекающие в бурные, окрасившиеся в краснокоричневые тона воды Юкона. Река усердно волокла на северовосток разный мусор: кусты и целые стволы вырванных с корнем деревьев, трупы лосей, косуль, барсуков, зайцев, уток, гусей, лебедей…

— А где же Айна и Иван? — сам у себя спросил Егор. — Где плотники и атабаски? Палатки и вигвамы? Где, наконец, корабельная шлюпка и индейские каяки?

Глава девятнадцатая

Первый самородок

Ситуация была — хуже не придумаешь: мокро, холодно, противно, кудато исчезли все соратники, вещи, продовольственные припасы, лодки, земляные и плотницкие инструменты, даже лотки для промывки золота, старательно изготовленные ещё в Александровске. Дерьмовая была ситуация, если резюмировать…

«Спокойно, братец, не суетись понапрасну!», — посоветовал притворножизнерадостный внутренний голос. — «Сейчас обязательно придумаем чтонибудь! Не могли же они все погибнуть, в концето концов…».

На месте, где раньше располагались вигвамы, он обнаружил — в грязевых потоках — только обломки деревянных шестов и обрывки звериных шкур. Не придумав ничего лучшего, Егор решил забраться на пологий холм, расположенный примерно в двухстах пятидесяти метрах от берега Юкона, и уже оттуда оглядеть окрестности.

Подъём давался тяжело: вязкие и холодные грязевые потоки продолжали медленно стекать по склонам холма. Было очень скользко, под толстым слоем жидкой глинистой субстанции постоянно обнаруживались, мешая продвигаться вперёд, ветки и части стволов сломанных деревьев.

— Похоже, что все ёлки, сосны и берёзы лишились своих верхушек, — пробормотал Егор. — А вот осины, они гораздо лучше перенесли данный катаклизм, каждое второе дерево уцелело…

На вершине Егора ждал сюрприз: по другую сторону холма всё было, как и прежде — до начала урагана. Никаких тебе жёлтобурых грязевых потоков, сломанных и поваленных деревьев. По веткам рябин беззаботно перепархивали мелкие лесные птицы, лакомившиеся кровавокрасными ягодами.

«Надо же, ягоды!», — удивился внутренний голос. — «А на нашей, речной стороне почти все листьев на деревьях и кустах оборвало и унесло кудато, ёлки и сосны остались без шишек и иголок…. Какая, всётаки, несправедливость! Потратить столько времени и сил, перемещая (и добывая!) припасы в глубь континента, и в конечном итоге остаться ни с чем…. А дубовые доски мы вообще везли из шведского Стокгольма!»

Но удивительнее было другое: под склоном холма, на зелёной прогалине обнаружилась сильно покосившаяся на правый бок светлобежевая палатка, в которой от дождя прятались (до прихода торнадо, по другую сторону холма!) крепостные плотники. Недалеко от покосившейся палатки изза деревьев выглядывала верхушка индейского вигвама — с развивающейся на лёгком ветру длинной белорозовой лентой. Именно в это строение путники — перед началом урагана — перенесли разные вещи и продовольствие.

Из палатки на зелёную травку прогалины выбрались, усердно протирая кулаками сонные глаза, русские плотники. У мужиков были бесконечно удивлённые лица, они нервно почёсывали клочковатые бороды и о чёмто возбуждённо переговаривались между собой. Заметив на вершине холма своего господина, плотники дружно загалдели и радостно замахали руками.

Жестом приказав крепостным следовать к нему, Егор обернулся на далёкий крик, прилетевший с речных просторов. На противоположном берегу Юкона, до которого было примерно четыре пятых мили, маячили две крохотные фигурки. Он вытащил изза голенища сапога подзорную трубу, из кармана камзола достал светлую тряпицу, тщательно протёр окуляры от налипшей на них тёмнобурой грязи и навёл оптический прибор в нужном направлении.

«Ага, Иван и Айна!», — радостно доложил внутренний голос. — «Нашлись, потеряшки, живы! Только вот — как они оказались на другом берегу реки и почему одеты в какието лохмотья? Ты им, братец, тоже чтонибудь покричи в ответ, чтобы ребятишки не волновались. Тут речное эхо знатное, обязательно услышат…. Кстати, противоположный берегто совершенно не пострадал от безобразий торнадо. Создаётся впечатление, что наш природный катаклизм действовал строго выборочно и избирательно…».

На вершину холма поднялись слегка запыхавшиеся плотники и тут же замерли, широко открыв рты, с удивлением разглядывая следы, оставленные ураганом на прибрежной полосе.

— Ну, родимые, докладывайте! — велел Егор. — Как вы оказались на противоположном склоне холма? Наши палатки ведь рядом стояли. Вон там! — показал рукой. — Где теперь только одна грязь плещется…. Так что случилось? И кто индейский вигвам с зимними вещами и едой перенёс к вашей палатке? Для чего и когда? Где, кстати, атабаски? Вы их не видали часом? Чего молчим и строим из себя скромников, коварно стукнутых изза угла пыльным мешком? Извольте немедленно отвечать, бродяги бородатые!

— Дык, барин, Александр Данилович, милостивец наш! — взволнованно зачастил Епифан, сорокалетний щербатый мужичок, самый бойкий из плотников. — Ничего мы не знаем и не ведаем! Как начался сильный ветер и дождь, так вы же сами и велели, мол, всем прятаться в палатку и не мокнуть понапрасну. Ну, мы и спрятались…. Потом чтото сильно зашумело снаружи. Странно так зашумело, очень тягуче…. Мы все почемуто заснули. Проснулись уже здесь: головы просто раскалываются, как во время сильного самогонного похмелья, во рту — засуха многолетняя. Ничего не помним, что было…. Как перенеслись — вместе с палаткой — через холм? Извините, милостивец, но мы и сами не ведаем…. Вылезли наружу, а на вершине холма — вы, машете нам рукой. Мы и прибежали. Какие будут приказания, барин?

Егор немного подумал и, указав рукой вниз по склону холма, в сторону речного берега, приказал:

— Необходимо выкопать из грязи корабельную шлюпку! Видите, там торчит весло и часть борта? Откопать и очистить. Если что сломано — немедленно починить! Рядом должны располагаться индейские коряки, грузовые плотики и бочонки — с разным продовольствием…. Короче, надо искать всё, что может нам пригодиться! Но, первым делом, надо привести в готовность шлюпку и перевезти с противоположного берега реки подполковника Ухова и его жену. Всё ясно? Форверст! Я подойду к вам чуть позже….

Крепостные дисциплинированно побежали вниз по склону, а Егор направился в противоположную сторону: к палатке и вигваму, перенёсшимся сюда самым волшебным образом. Погода постепенно налаживалась: серые облака и чёрные тучи ушли на восток, тёплое солнышко старательно взялось за просушку окружающего мира.

На месте выяснилось, что армейская палатка до сих пор не упала только благодаря какомуто чуду: все верёвкирастяжки были порваны, из трёх двухметровых подпирающих жердей две были надломлены.

«Хоть чтото проясняется!», — обрадовался внутренний голос, откровенно недолюбливающий чудеса, не поддающиеся логическому объяснению. — «Очевидно, чёртова воронка, порвав растяжки, втянула в себя палатку вместе со спящими плотниками и аккуратно перенесла её за холм. Почему крепостные уснули? Кто же их знает! Уснули и уснули…».

В вигваме Егора ждал очередной, на этот раз сугубо неприятный сюрприз. Вернее — подлый, жестокий и коварный удар.

Индейский шатёр, в отличие от палатки, выглядел крепким и совсем не пострадавшим от буйств торнадо. Так оно и было, вигвам стоял на земле — как влитой. Только вот внутри — абсолютно ничего не было! Ни тёплых зимних вещей, ни холщовых мешков с мукой, сухарями, рисом, солью и кусковым сахаром. А ещё бесследно исчезли: двухпудовый бочонок с порохом, два кожаных баула с прочими огневыми припасами и плетёная ивовая корзина, наполненная фосфорными спичками конструкции БрюсаМеньшикова.

— Плохо всё! — поделился Егор ощущениями со старой вороной, сидящей на разлапистой макушке кряжистой сосны. — Конечно же, скоро прибудет вторая партия соратников — с новыми припасами. Но, как скоро? Недели через две, а, может, и через все тричетыре. Да, придётся немного поголодать, не без этого…

Когда он, разгребая ногами противную тёмнобурую грязь, вышел на берег Юкона, плотники уже заканчивали вычерпывать из корабельной шлюпки остатки глинистоводяной взвеси.

— Как дела, братцы? — поинтересовался Егор. — На ходу лодка? Сможем переправиться на противоположный берег?

— Переправимся, барин! — заверил Епифан, — Только вёсел у нас нынче — всего два из прежних четырёх. Одно треснуло по самой серединке, а другое пропало бесследно…. И рулевое приспособление господина Лаудрупа сломалось. Да это не страшно! Будем поддерживать курс по старинке, с помощью вёсел.

— А нашлись индейские каяки, грузовые плотики, бочонки с провизией?

— Ничего нет! Вообще, ничего! Словно корова слизала своим шершавым языком…

— Ладно, трудитесь дальше. А я пройду вон на те камушки, попробую хоть немного грязь смыть с одежды.

Ещё через полторадва часа, когда разбухший после ливня Юкон успокоился, вода вернулась в прежние границы, а скорость течения реки нормализовалось, Егор и Епифан сели в шлюпку и, слаженно работая вёслами, успешно переправились на противоположный берег.

Иван и Айна ждали их, сидя в обнимку на прибрежном валуне и подставляя свои усталые и измождённые лица живительным солнечным лучам. Одежда же молодожёнов превратилась в самые натуральные лохмотья: прореха на прорехе, не до конца оторванные лоскутья ткани висели тут и там.

— Привет неприкаянным бродягам! — непринуждённо приветствовал супругов Егор. — Ну, чудики, рассказывайте подробно: что с вами произошло?! Как вы оказались на другом берегу Юкона? Что случилось с вашей одеждой? Неужели побывали в клыкастой пасти злобного ньянга?

Ванька, болезненно держась за поясницу, встал с камня, помог подняться на ноги жене и, неуверенно улыбнувшись, пояснил:

— Да мы и сами ничего не понимаем толком, Александр Данилович! Ветер сорвал и унёс палатку. Чувствую, и меня кудато затягивает. Схватил я тогда Айну в охапку и…. И всё на этом! Ничего не помню, хоть убей!

— Совсем ничего?

— Несло кудато, перед глазами мелькали цветные полосы и круги, голова кружилась очень сильно. Потом — только чернота…

— Дальше что?

— А, ничего. Очнулись мы уже здесь. Лежали в обнимку под какимто колючим кустом. Смотрим (у меня подзорная труба уцелела какимто чудом, а вот пистолет пропал), ты, командир, стоишь на вершине холма, машешь рукой…. Что делать? Решили терпеливо ждать, когда за нами пожалует ктонибудь из вас. Всё равно переплыть через Юхоо было нереально: течение зверствовало и лютовало…. Да ещё выяснилось, что Айна совершенно не умеет плавать.

— Вупи? Где — Вупи? — спросила девушка, тревожно глядя на Егора чёрными и бездонными глазамиколодцами.

Узнав, что пропала не только волчица, но бесследно исчезли и девять молодых атабасков — вместе с их каяками и грузовыми плотиками, Айна заплакала и, резко развернувшись, медленно пошла в глубь берега.

— Ничего страшного! — заверил Иван. — Я сейчас её догоню и успокою. Минут пятьсемь, не дольше!

На речной берег супруги УховыБезуховы вернулись только через полчаса. Физиономия Ивана выражала серьёзную озабоченность, а симпатичное и заплаканное личико Айны было мёртвеннобледным, совершенно неподвижным и равнодушным, словно бы отлитым из белого гипса.

Все молча уселись в шлюпку, Егор и Епифан активно заработали вёслами.

Через короткое время Ухов, непонятно вздохнув, хмуро поведал:

— Айна говорит, что чёрная Воронка приходит в эти края один раз — в четырепять Больших Солнц…. То есть, один раз — за четырепять лет. Приходит и нагло крадёт всё, что захочет. Например, в стойбище стоит пятнадцать высоких вигвамов, приходит чёрная Воронка и забирает с собой только два, причём, стоящие на разных краях стойбища…. Иногда прихватывает приручённых волков, самые разные вещи…. Один раз, жена мне рассказывала, было так. Тлел дымный костёр, над которым коптились две гусиные тушки и три утиные. Нагрянула Воронка, гусей украла, а уток почемуто оставила, словно бы побрезговала. Вот такие странности…. Десять Больших…, извините, десять лет назад Воронка затянула в себя родную тетю Айны, старшую сестру её отца. Затянула, а потом опустила на землю — в двух дневных переходах от стойбища. Тетка потом вернулась назад, только уже полностью седая, постаревшая лет на десять…

— Тут присутствует ещё такой скользкий момент, — Егор внимательно посмотрел на Айну. — Через некоторое время сюда прибудет вторая партия наших соратников. Среди них будет десятьдвенадцать молодых атабасков. Узнав, что их товарищи унесены чёрной Воронкой, они не испугаются? Не уйдут обратно в стойбище? Вань, ты поинтересуйся у своей супруги…

Но помощь Ухова не потребовалась, девушка встрепенулась и ответила:

— Уже не испугаются. Только огорчатся. Чего — пугаться? Воронка уже ушла. Вернётся не скоро…. Вупи — очень жалко…

— Эту волчицу Айне подарил местный шаман, — пояснил Иван. — На удачу подарил, то бишь — в качестве охранного амулета. Айна теперь опасается, что небесная Светлая Тень может отвернуться от неё. Выражаясь понашему: белая жизненная полоса может закончиться, и тогда ей на смену предсказуемо придёт чёрная…

Когда шлюпка причалила к берегу, Егор провёл короткую планёрку, подведя некоторые промежуточные итоги:

— Ситуация аховая. На данный момент мы лишены практически всего: продовольствия, тёплой одежды, пороха, огненных припасов, оружия, земляных и плотницких инструментов, гвоздей, спичек…. Что мы имеем в наличии? Одна корабельная шлюпка, одна палатка, один индейский вигвам, два весла, две подзорные трубы. Что ещё? Есть пара охотничьих ножей, курительные трубки, промокший табак и незаряженное английское ружьё…. Ну, кто ещё — чем похвастается?

— У нас есть три дельных топора, — вежливо сообщил Епифан. — Настоящий плотник никогда не расстаётся с любимым топором. Это как солдат — со своим ружьём…. Ещё имеется пила — хорошей шведской стали, три ножа и три деревянные ложки. В карманах кафтанов, наверняка, найдётся несколько медных да железных гвоздей…

После минутной паузы, заполненной — до самых краёв — напряжённой тишиной, Егор поставив перед подчинёнными конкретные задачи:

— Сейчас мы с вами дружно займёмся поисками. Что будем искать? Всё то, что пропало! В нашей ситуации выбирать не приходится. Будем рады любой, даже самой незначительной находке…. Остаётся только надеяться, что чёрная Воронка могла чтонибудь потерять при отступлении — из того, что украла раньше…. Епифан! Продолжайте копаться на берегу: необходимо полностью очистить от глины и грязи то место, где находились — на момент начала урагана — грузовые плотики индейцев. Не могла Воронка всё всосать в себя! Наверняка, чтото завалило грязевым потоком, а чтото сильным ветром разметало по сторонам. Ваша поисковая площадка — береговая полоса, с удалением от уреза воды на двести — двести пятьдесят метров, не дальше…. Господа Уховы! Вы займётесь тщательными поисками на месте прежнего расположения наших палаток и индейских вигвамов. Передвигайтесь по постоянно расширяющейся спирали. Интересуетесь, что такое спираль? Подойдика подполковник, поближе! Я тебе сосновой веткой нарисую — на данной грязевой лужице…. Вот это — место, где стояла наша палатка. А вы идёте вот так…. Понял теперь? Ещё я там повесил на ветку осины английское незаряженное ружьё, любезно подаренное нам Воронкой. Прихвати его потом с собой…. Я же немного пошарю на той стороне холма, вблизи палатки плотников…. Встречаемся часа за полторадва до заката, возле палатки. Там — в двадцати метрах — я обнаружил родничок с чистой водой. Не в этой же грязи ночевать? Епифан, шлюпку на ночь тщательно закрепи на береговой косе!

Он уже больше часа терпеливо бродил по холмам и перелескам. Осиновые рощицы сменялись сосновоеловыми островками, на травянистых гарях уже вовсю наливалась розовым и бордовым крупная брусника, в низких кустарниках тревожно перепархивали стайки рябчиков и серых куропаток. Вокруг было очень много грибов: белых, подосиновиков, груздей, крепких маслят. Но ничего из пропавшего добра на глаза так и не попалось.

Неожиданно сзади послышалось ласковоприветливое:

— Грыыы!

«Не бойся, братец!», — предупредительно подсказал внутренний голос. — «Это всего лишь Вупи! Наверное…».

Егор плавно, стараясь не делать резких движений, обернулся. Волчица, как ни в чём не бывало, спокойно смотрела на него тёмноянтарными глазами и приветливо подрагивала тощим хвостом.

«Волки совершенно не умеют махать хвостами!», — важно объяснил самодовольный внутренний голос. — «Вот Вупи им только и подрагивает, что, очевидно, тоже является насквозь позитивным знаком…».

Волчица демонстративномедленно отбежала в сторону, обернулась, приглашающе мотнула головой, словно бы советуя следовать за собой, и выдала уже привычное:

— Грыыы!

— Что ж, пойдём, посмотрим! — покладисто согласился Егор. — Ты же, остроухая, как мне сообщили недавно, являешься шаманским амулетом, приносящим удачу…

Вупи вывела его на овальную поляну, заросшую зелёной травой, и возбуждённо запрыгала вокруг высокой берёзы, стоящей чуть в стороне от других деревьев.

Егор перевёл взгляд наверх и тут же тихонько присвистнул: на верхних ветвях берёзы висел большой, тщательно упакованный в старые лосиные шкуры тюк, а чуть ниже располагался и холщовый мешок — средних размеров.

— Ай да Вупи! — искренне обрадовался Егор. — Вот что значит — в жизни записного авантюриста — действенный амулет…. Спасибо тебе, псина, и персональный низкий поклон! А теперь беги, ищи свою хозяйку! Ей удача тоже не помешает…. Ну, где Айна? Ищи!

— Грыы! — понимающе ответила волчица, развернулась и неторопливо потрусила к речному берегу.

Он снял свой камзол, так до конца и не очищенный от подсохшей грязи, повесил его на нижнюю ветку берёзы и, поплевав на ладони, полез наверх.

Пришлось подниматься почти до самой верхушки. Сбросив на землю тюк и мешок, Егор с интересом оглянулся по сторонам.

«Совершенно ничего достойного внимания не наблюдается», — уныло доложил внутренний голос. — «Сплошные леса, скалы, реки да озёра. Даже ни единого дымка от походного костра. Настоящая глухомань, мать её, где ещё не ступала нога цивилизованного человека…».

Холщовый двухпудовый мешок был по самую завязку заполнен ржаной мукой, что было просто отлично.

«Надо же, столько этот мешок полетал по воздуху, завис на высоком дереве, потом пролетел вниз порядка двадцати пяти метров и при этом нигде не порвался», — подметил внутренний голос. — «Не иначе, тут не обошлось без Высших сил…. Ты как, братец, всё ещё неверующий? Даже после того, что с тобой произошло за последние восемнадцать лет? Ну, ты даёшь, блин! А я уже стал сомневаться иногда — относительно отсутствия Бога…».

В тюке же, обтянутом старыми лосиными шкурами, обнаружились самые разные зимние и демисезонные вещи: подштанники с начёсом, тёплые фуфайки, меховые безрукавки, байховая ткань для портянок, английские шерстяные носки, два стандартных офицерских плаща. А ещё в тюк, видимо, совершенно случайно, попал фамильный флаг князей Меньшиковых: чёрная, очень элегантная и златоглазая кошка — на фоне утренний зари.

«А, что? Флаг — очень полезная штука!», — то ли в шутку, то ли всерьёз высказался внутренний голос, не всегда понятный до конца. — «Если даже придётся помирать от голода, то можно будет — на худой конец — вывесить на какомнибудь высоком дереве этот гордый флаг. Мол, умираем, но не сдаёмся!».

Он закрепил тюк с тёплой одеждой у себя за спиной, а мешок с мукой взял в руки — наподобие завёрнутого в одеяло младенца. Конечно, так передвигаться было крайне неудобно. Но не два же рейса делать, бездарно теряя время? Тем более что солнце уже медленно двинулось к горизонту, приближался вечер, а ведь ещё надо было подумать и о костре…

Первым делом Егор сбросил рядом с палаткой ношу, немного отдышался и вволю напился из хрустальночистого родника. После этого он разобрал подзорную трубу и — с помощью мощной линзы, лучей предзакатного солнца и сухого мха — сноровисто развёл костёр.

Его соратники тоже не остались без улова. УховыБезуховы принесли с собой куль из рогожи, в котором лежали мятый медный казанок и бронзовая сковорода на длинной дубовой ручке.

— Представляешь, командир, этот рогожный куль Вупи нашла! — восторгался Иван. — Прибежала откудато, нам с Айной руки и лица обслюнявила на радостях. Потом побегала кругами, воздух понюхала, остановилась возле соснового выворотня и давай рычать да повизгивать. Мы сначала подумали, что за корягой прячется жирный барсук, а потом Айна засомневалась…. Короче говоря, я коряжину отворотил в сторону, и нашёл там куль с посудой.

Плотники, усталые и вымазанные в грязи с головы до ног, принесли с собой полутора пудовый, вымазанный в грязи, но совершенно целый бочонок с солёной икрой нерки.

— Вот, барин, только один бочонок нашли! — смущённо доложил Епифан. — И ничего более. А уж как искали, весь речной берег изрыли, даже крупные валуны переворачивали…

— И за икру — спасибо! — скупо похвалил крепостных Егор. — Отдыхайте, мойтесь, чините и укрепляйте палатку. Мы же с господами Уховыми определимся на ночлег в индейском вигваме.

На ужин Егор наготовил целую гору ржаных тёмнокоричневых блинов, а в медном казанке заварил листья Иванчая, добавив несколько пригоршней переспелой малины и не до конца поспевшей брусники. Айна за это время смастерила из бересты, надранной Иваном со ствола ближайшей берёзы, шесть прямоугольных стаканчиков, которые почти не протекали.

Во время позднего ужина никто из путешественников на отсутствие аппетита не жаловался.

— Как всё удачно сложилось! — сообщил УховБезухов. — Блины были совершенно пресные. Но если в них заворачивать солёную икру нерки, то получается просто божественно! Спасибо, Александр Данилович! Каждый день готов питаться такой вкуснятиной!

— Не торопился бы ты, подполковник, со скоропалительными обещаниями! — невесело усмехнувшись, посоветовал Егор. — Наши верные соратники — во главе с адмиралом Людвигом Лаудрупом — подойдут только недели через дветри. За это время тебе от блинов с икрой уже будет, извини, подташнивать! Больше у нас ничего нет…

— Совсем ничего?

— Можно будет какнибудь сварить грибной супчик, используя вместо соли ту же рыбью икру. Можно наловить свежей рыбы, благо в полях моей треуголки имеются ещё два рыболовных крючка…

Егор потерянно замолчал на полуслове и машинально поднёс ладонь правой руке к голове.

«Надо же, шляпато — на месте!», — удивлённо оповестил внутренний голос. — «Да, местное торнадо — та ещё штуковина: тяжеленный пистолет вытащило изза пояса, а разношенную треуголку не тронуло…».

Вскоре он поднялся на ноги и объявил:

— Всё, дорогие соратники, ложимся спать! Выплываем завтра на рассвете, до Клондайка совсем уже недалеко…

Шлюпка уверенно продвигалась вдоль правого берега Юкона, метрах в двадцатитридцати от берега. Егор поморщился, зло сплюнул за борт и поделился с Ванькой Уховым своим недовольством:

— После недавнего ливня вода во всех притоках Юкона стала одинакового цвета: беспросветно грязнобежевого. Как же мы теперь узнаем — какая из этих речек является вожделенным Клондайком?

— А много у Юкона — в этих местах — имеется правых притоков?

— Не особенно. Лососевая река, Индианка, Эльдорадо, Хункер, Клондайк…

«Потревожим нашу общую память!», — предложил никогда неунывающий внутренний голос. — «Итак, где располагался в двадцатом и двадцать первом веках город Доусонсити? Эээ…. Кажется, на обширной и каменистой террасе, расположенной между местом впадения в Юкон чистых вод Клондайка и так называемой Лосиной горой. Вон же — каменистая терраса, прямо по курсу! Воспользуйсяка, братец, своей подзорной трубой! Что мы с тобой видим? Так, впадающая в Юкон неширокая река, обширная каменистая терраса, покатая гора…. А кто это бродит по склону горы? Правильно, две лосихи с лосятами!

— Ребята, пристаём к берегу! — приказал Егор крепостным, сидящим на вёслах. — Посередине между этой горой и той речкой…

Первыми на низкий берег выскочили Айна и Вупи. Девушке, очевидно, приспичило по малой нужде, а волчица поспешила за своей хозяйкой, наверное, просто так, за компанию. Мужчины тем временем вытащили нос шлюпки на прибрежную косу, разгрузили скудный багаж, который состоял из скатанной в рулон парусины палатки, составных частей индейского вигвама, початого бочонка с икрой нерки, мешка с ржаной мукой, мятого медного казанка и старой бронзовой сковороды.

— Да, совсем негусто, — пробормотал себе под нос Егор.

Айна, вернувшаяся через несколько минут на берег Юкона, была чемто обеспокоена, волчица же жалась к её ногам с недовольным и брезгливым видом.

— Что случилось? — бросился Иван навстречу жене.

— Плохое место! — взволнованно сообщила девушка. — Здесь — Чёрные Тени. Очень злые. Надо уходить отсюда. Очень быстро…

— Но, почему? — спросил Егор.

— Сами — смотреть. Вместе с Ваней. Всё поймёте…

Шедший первым Иван неожиданно остановился, удивлённо развёл руки в стороны и громко воскликнул:

— Надо же, Александр Данилович! Ёлочки мои зелёные! У нас в России я такого не видел никогда! Да и не слышал…

— Чудны дела твои, Господи! — поддержал подчинённого Егор.

Перед ними раскинулось бескрайнее мухоморное «море». Яркокрасные — в крупный белый горох — грибы были повсюду: между деревьями и кустами, их приметные шляпки выглядывали из густых зарослей папоротника и из кустов черничника. Но особенно поражали размеры этих ядовитых грибов: диаметр отдельных экземпляров превышал метр, а высотой некоторые мухоморы только совсем немного не доходили Егору до пояса.

— И воздух здесь какойто спёртый и очень, эээ…, опасный! — Ванька недовольно покрутил носом. — Может, командир, послушаемся мою прозорливую супругу и сменим место — для стационарного поселения — на более весёлое?

На речном берегу Егор объявил:

— Перемещаемся ниже по течению Юкона. Осмотрим правый берег Клондайка, если понравится, то встанем лагерем там.

«Что же, братец, тебе уже не впервой — города переносить на новые места», — вяло прокомментировал это решение усталый внутренний голос — «Питербурх — твоими стараниями — заложили не на островах невского устья, а западнее — на сорок километров. Теперь вот и Доусон, похоже, переместится ниже по течению Юкона — километров так на двенадцатьпятнадцать. Подумаешь, ничего необычного…».

На правом берегу Клондайка было спокойно и уютно: никаких тебе гигантских мухоморов, высокое и почти ровное плато, поросшее отдельно стоящими соснами, кустиками вереска, светлозелёным мхом и белыми грибами. Местами попадались огромные, напоминающие крестьянские избы валуны, покрытые разноцветными лишайниками.

— Сколько белых грибов, мать его! — тут же заявил невыдержанный Ухов. — Никогда не видел такого! Отличное место! Очень напоминает русский бор…

— Хорошее место, — невозмутимо поддержала мужа Айна. — Высокое. Весной большая вода не доставать. Пахнет хорошо. Здесь живут только Светлые Тени.

— Грыы! — согласилась с хозяйкой волчица Вупи.

Путешественники вытащили шлюпку на берег, разгрузили её и занялись обустройством походного лагеря.

«Закладкой нового города, чего уж там!», — торжественно поправил бюрократически настроенный внутренний голос. — «Легендарного — Доусонсити…».

Они слаженно установили палатку и индейский вигвам, на скорую руку смастерили просторный навес (с земляной крышей) для хранения — на случай сильных и долгих дождей — сухих дров и бересты.

Егор — с помощью линз подзорной трубы — занимался разжиганием костра, когда сзади послышался какойто странный «бряк»: от берега Клондайка подходил Ванька Ухов, осторожно держа на вытянутых руках медный казанок, заполненный речной водой.

— Ты что же, водицы начерпал прямо с галькой? — недовольно спросил Егор. — Слышишь, камушки перекатываются в посудине? Тоже мне, деятель неаккуратный!

— Извини, Данилыч, сейчас принесу новой! — Иван, не споря, выплеснул из казанка воду на большой белый гриб, заинтересованно уставился на чтото, присел на корточки и позвал — непривычно сдавленным голосом: — Александр Данилович, подойдика сюда! Какая интересная штуковина!

Егор подошёл, нагнулся и невольно ахнул: на широкой, тёмнокоричневой шляпке гриба лежал очень симпатичный, бугристый и светложёлтый камушек, слегка напоминавший маленького лягушонка…

Глава двадцатая

Доусонсити и ручей Бонанза

Самородок оказался очень приятным на ощупь, прохладным и тяжёлым.

«Грамм на сто потянет!», — определил на вскидку внутренний голос и добавил — ни к селу, ни к городу: — «Жаль, что Александры Ивановны здесь нет. Вот бы порадовалась, голубушка наша! Скучает там, наверное, на далёком океанском берегу, слезинки роняет украдкой…. Помнишь, братец, тебе икалось — весь вчерашний вечер? Это она, видимо, вспоминала о нас с тобой — неприкаянных и убогих, обобранных бесстыжим торнадо до последней нитки…».

Егор одобрительно похлопал Ивана по плечу и, положив золотого лягушонка в карман камзола, вернулся к прежнему занятию. Кислоты, чтобы проверить истинную золотоносность, у него под рукой не было (унёсла чёрная Воронка с собой кожаный саквояж с лекарственными мазями, настойками и другими полезными причиндалами), но он был уверен — по тяжести самородка — что имеет дело с золотом, а не с обычной медяшкой.

— Александр Данилович! — заныл за его спиной Ванька. — Может, отложим на время другие дела и займёмся золотишком? Удача, как известно, она к другой удаче липнет…

— Отставить, подполковник! — не оборачиваюсь, отмахнулся Егор. — Самородки — это тебе не рыбины, они не мигрируют по реке, а неподвижно лежат на дне. Поэтому давай, чеши за водой! Перекусим, потом наметим план действий на ближайшее время, осмотрим окрестности. Ну, чего стоишь столбом? У меня уже костёр разгорается…

После обеда Егор приступил к озвучиванию своих мыслей — относительно завтрашнего дня:

— Значится так. Епифан, кто из вас троих — самый дельный плотник? Ты сам? Следовательно, тебе и мастерить лотки для промывки золотосодержащего песка — взамен унесённых ветром. Из чего мыслишь их изготовить?

— Тут нужна лиственная древесина! — солидно заявил Епифан. — И Николай Савич Ухов, дядя господина подполковника, так советовал. Сосна и ёлка — деревья несерьёзные, легковесные и смолистые…

— А можно покороче?

— Извините, барин, исправлюсь! Когда мы на лодке подплывали к устью Клондайка, я заметил, что местами берега Юкона покрыты жёлтыми и краснобордовыми пятнами. Значит, там много берёзы и осины. Вот туда, выше по течению реки, я и направлюсь. Срублю несколько прямых деревьев, распилю их на ровные чурки, чурки поколю на отдельные дощечки, обтешу, где надо. Вот, мы поскребли по карманам, набрали два десятка разных гвоздей и гвоздиков. Сколочу гвоздиками дощечки, вот и получатся просимые лотки. Ещё можно днища лотков, чтобы они стали ровнее, оббить какойнибудь тканью.

— Дельное предложение! — согласился Егор. — Ворсинки ткани будут и золотые чешуйки удерживать дополнительно. Только вот — чем оббить?

— Звериная кожа, — Айна указала пальчиком на старую лосиную шкуру, которой был обёрнут тюк с тёплой одеждой. — Шерсть старая. Короткая. Мешать не будет. Ловить — будет.

— Ещё одно дельное предложение! — обрадовался за свою сообразительную женушку Ванька. — А мне будет разрешено — внести персональную лепту в общее дело? Спасибочки! Можно дно одного лотка оббить на пробу куском старой лосиной шкуры, а другого — байховой тканью для портянок. В тюке ещё имеются английские шерстяные носки, их тоже можно использовать…

Потрепавшись и похохмив ещё парутройку минут, Ухов неожиданно предложил:

— Александр Данилович! А давай — прогуляемся немного? Совсем недалеко, метров триста пятьдесят. Я там козырное местечко высмотрел: упасть и не встать!

Смотреть на козырное место они отправились вшестером, оставив Вупи (Айна ей чтото нашептала на ухо) охранять палатку и вигвам.

— Смотри, Александр Данилович, какой шикарный родник! — курским соловьём заливался УховБезухов. — Воды хватит на полноценный солдатский батальон. Рядом — в окружении дельных сосен — совершенно ровная, песчаная площадка, на ней тричетыре избыпятистенка спокойно разместятся, ещё останется место и для индейских вигвамов. Далее, здесь можно соорудить отличные склады. Тут и тут завалим крупными камнями, сверху сладим двускатную земляную крышу….

«Что же, всё по делу!» — одобрил уховскую задумку хозяйственный внутренний голос. — «Смотри, братец, как эти три огромных валуна удобно расположились: три стены практически готовы, остаётся только заделать щели между ними. Ну, и крышу бросить сверху, предварительно вкопав в землю тричетыре надёжных столба, да добавить четвёртую бревенчатую стену — с дверью и парой маленьких окон. Правда, наш ящик со стёклами, прихваченный в Стокгольме, утащила подлая Воронка. Так Людвиг с Йохансеном стёкла потом подвезут: ящиковто всего было пять штук, и только два из них оставили Савичу — для нужд Александровска…. А общая площадь у этого складаземлянки буду больше ста пятидесяти метров, его можно будет использовать и для хранения зимнего запаса дров. И расположение очень удобное: рядом с жилыми избами…».

Епифан тоже счёл нужным высказаться:

— Полы в складе надо будет приподнять, чтобы вешние воды не беспокоили. Кстати, чуть к северу от площадки, где будут стоять избы, протекает бойкий ручеёк. На нём можно будет сладить баньку….

Послушав веские аргументы подчинённых, Егор объявил:

— Хорошо, будь повашему! Уговорили, речистые, именно отсюда начнём застраивать Доусонсити. Значится так! Ты, Епифан, как уже было говорено, займёшься изготовлением промывочных лотков. Твои подельники пусть рубят сосны — для будущих строений, обрубают ветки, ошкуривают…. Ну, не мне вас учить! Чем мы с подполковником можем помочь?

— Я, барин…

— Да прекрати уже величать меня «барином»! — неожиданно для самого себя вспылил Егор. — Надоело, право! Называй по имениотчеству, или — как все — «господином командором». Уяснил?

— Уяснил, ба…, Александр Данилович!

— Так чем мы можем помочь с подполковником? Ты не мнись и не строй из себя невинную девицу! Чётко говори — что требуется?!

Епифан нещадно поскрёб в затылке и неуверенно забубнил:

— Дык, дикий камень нужен…. И для фундаментов, чтобы было, на что опирать нижние венцы. И для печей, опять же, в избах и в бане…

— Показывай! — велел Егор. — Какие конкретно камни нужны, каких размеров, куда их складывать…

Когда вопрос с диким камнем был прояснён, и они тронулись назад, к месту ночлега, Айна поинтересовалась:

— Айна и Вупи — завтра что делать? Тоже собирать камни?

— Обойдёмся без тяжёлого женского труда! — усмехнулся Егор. — Это очень плохо, когда слабые женщины — в яркокрасных жилетах — ворочают тяжёлые железнодорожные шпалы…

— Простите, что вы сказали, господин командор? — недоумённо переглянувшись с женой, вмешался в разговор Иван.

— Да это я, Ваня, просто неуклюже пошутил. Не обращай внимания, устал я немного…. Айна, ты умеешь сушить грибы?

— Атабаски — сушить грибы, — серьёзно ответила девушка. — На зиму. Айна умеет.

— Вот и хорошо, суши грибы! Но, пожалуйста, только белые. Иван покажет, какие именно…. Можешь сварить грибной суп. Иван объяснит, что я имею в виду…. Ещё надо собирать сухие дрова и складывать под навес. Вупи? Пусть, по мере волчьих сил, помогает тебе.

Уже засыпая, на границе сознания и подсознания, Егор подумал: — «Мне показалось, или, действительно, в глазах Айны сверкнули весёлые искорки? Ну, когда я пошутил про слабых женщин в яркокрасных жилетах, ворочающих тяжеленные железнодорожные шпалы…».

Следующим утром они встали очень рано, сразу после восхода солнца. В кострище ещё тлели янтарнооранжевые угли, немного напоминавшие глаза волчицы Вупи, поэтому развести костёр, подогреть вчерашние блины и лесной чай, предусмотрительно заваренный ещё с вечера, не составило особого труда.

Ухов и два плотника отправились на основную строительную площадку, откуда вскоре раздался частый перестук топоров. Епифан, засунув плотницкий инструмент за широкий кушак, ушёл вдоль берега реки. Айна приступила к сбору грибов. Вупи, недовольно подрожав серым хвостом, осталась охранять палатку и вигвам. А Егор вышел на речной берег, забрался на высокую сухую сосну, нависавшую над тёмносерыми водами, и прикрепил к стволу дерева — уже ближе к верхушке — фамильный флаг Меньшиковых.

«Оно и правильно!», — одобрительно промурлыкал внутренний голос. — «Флаг, он всему голова! Считай, что мы таким образом застолбили данную территорию…. Опять же, Лаудруп чёрную кошку заметит ещё издали. Вопервых, Людвиг сразу поймёт, где надо приставать к берегу. Вовторых, адмиралу будет приятно…».

Весь день — часов до шести вечера — они честно, в поте лица «пахали»: плотники срубили, очистили от ветвей и ошкурили порядка тридцати высоких корабельных сосен, а Егор и Ухов сложили — в заранее отведённых местах — четыре высоких холмика камней нужного размера.

— Всё, хватит на сегодня! — решил Егор. — Пошли, ребята, к лагерю! Кишки от голода уже завязались в морской узел…

Епифан, подошедший к костру чуть раньше, с гордостью продемонстрировал Егору и Ухову не два, а три аккуратных промывочных лотка.

— Дно третьего я оббил парусиной, — пояснил Епифан. — У нас внутри палатки был пришит кусок — на заплаты.

Айна же всех, включая собственного мужа, просто поразила.

«Как эта, внешне хрупкая девушка, умудрилась столько всего переделать за какието девятьдесять часов?», — удивился внутренний голос. — «Да, есть женщины в индейских селеньях…».

Вопервых, теперь недалеко от обычного, кухонного костра лениво горело ещё два: длинных и узких, вдоль которых — с двух сторон — были выставлены самодельные сушила, изготовленные их веток сосен и кустарников. Сушила являлись уменьшенной копией эскимосских приспособлений для вяленья китового сала и моржового мяса, и были заполнены мелконарезанными кусочками боровиков.

Вовторых, настил для хранения дров был набит — почти под завязку — хворостом, берестой, сухими брёвнышками и корягами.

Втретьих, на плоском гранитном камне, заменявшем обеденный стол, разместились шесть широких берестяных мисок, наполненных дымящейся жидкостью, а к трём деревянным ложкам плотников добавились ещё три — свежевырезанные.

— Да, Иван, повезло тебе с женой! — торжественно произнёс Егор. — Такая рукодельница, это чтото…

— А я и не спорю! — довольно ухмыльнулся Ванька. — Конечно же, повезло!

Егору выпало дежурить у костра первых. Из палатки плотников доносился возбуждённый говорок. Он сбросил сапоги, на цыпочках подкрался к палатке, прислушался. Конечно, подслушивать — Светлейшему князю — зазорно и не по званию, да больно уж было любопытно.

— Это ещё не всё! — известил голос Епифана. — Подошёл я к другому ручью. Насыпал в лоток песок — напополам с мелкими камушками, плеснул водицы. Стал промывать — как Николай Савич учил. Вот что получилось, смотрите!

— Хорошие самородки! Молодец, Пифа! — одобрил другой голос. — Помельче будут, чем у подполковника Ухова, но всё равно — хороши! А почему ты их не отдал командору? Антипка Ерохин ведь говорил, мол, всё сдавайте, ничего не утаивая. Мол, по весне золотишко и так отберём. Отберём и поделим почестному. Сейчас, когда погиб сержант Васильев, и солдаты встанут на нашу сторону. Петрович, боцман с «Александра», тоже на всё согласный.

— Хотел я отдать, — засмущался Епифан. — Да не смог. Жадность природная, туды её в качель! Пусть уж золотые камушки побудут пока у меня…

Егор вернулся к костру, обулся, подбросил на угли свежих дров и устало присел на берёзовый чурбак.

«Похоже, сбываются худшие подозрения», — удручённо вздохнул внутренний голос. — «Сказано было однозначно: — «По весне всё золото отберём. Отберём и поделим почестному…». Ладно, тогда начинаем действовать по заранее разработанному плану…».

После завтрака плотники, прихватив топоры и шведскую пилу, ушли на стройплощадку, Айна и Вупи остались на грибном хозяйстве, а Егор и Ухов решили заняться главным делом — поиском золота.

— Александр Данилович, давайте начнём с того места, где я нашёл самородоклягушонка, — предложил Иван. — Показывайте, как надо управляться с лотком, а то я не в курсе.

— Да и я этой штуковиной пользовался раз пятьшесть. Впрочем, тут нет ничего хитрого…

Егор вошёл по щиколотку в речную воду, зачерпнул в лоток мелкозернистого песка вместе с водой, выбрался на берег и объяснил: — В первую очередь, мы выбрасываем из лотка речную гальку. Только делаем это очень внимательно, чтобы случайно — вместе с обычными камушками — не выбросить золотые самородки.

Он приступил к промывке грунта, совершая лотком плавные круговые движения. Когда на поверхность воды всплыли крохотные соринкищепочки, он приостановил размеренные движения, пристроил лоток на коленке и ладонью правой руки ловко смахнул всплывший каменный мусор в сторону.

— Эта тёмная мелочь — обломки пластинок слюды и мелкие кварцевые песчинки, — пояснил Егор. — Сейчас сменим воду и продолжим процесс. Золото, как известно, очень тяжёлое, оно на дне лотка останется в самую последнюю очередь…. А теперь, Ваня, слушай меня очень внимательно!

Он рассказал Ухову о своих подозрениях, о разговоре, подслушанном в палатке плотников, о плане, придуманном мудрой Сашенцией.

— Да, дела! — ошарашено помотал головой Иван. — Впрочем, предательства и коварства в этом мире всегда было в избытке…. А план — вполне подходящий. Надо обязательно шкипера Емельяна Тихого предупредить — насчёт боцмана Петровича…. Только вот — эта кислота. Откуда она вообще появилась? И где мы её теперь достанем? Ведь наглое торнадо слямзило саквояж…

— Хитрая кислота досталась мне в наследство от Якова Брюса. Помнишь, у нас с ним была организована ружейная лаборатория при Преображенской дивизии? А Яшка был убеждённым алхимиком, следовательно, интересовался золотом…. Так вот, если этой кислотой капнуть на медь, то сразу же раздастся шипение и испытуемый образец покроется белой пеной. Если же капнуть на золотосодержащее вещество, то ничего не произойдёт: кислота для золота — как обычная вода. Один пузырёк был в саквояже, унесённом Воронкой, другой находится у Людвига Лаудрупа.

Вскоре на горизонтальной, оббитой старой парусиной поверхности лотка осталось только с десяток мелких крупинок грязножелтоватого цвета.

— Золотосодержащий песок, — объявил Егор. — Вот егото мы и будем старательно добывать, прихватывая, естественно, и самородки…

— А может эти крупинки — обычная медь? — засомневался Ухов. — Кислотойто мы на них не капали…

— Понимаешь, Ваня, где наличествуют руды, богатые медью, там почти некогда не встретишь золота. И наоборот. Раз ты в этом месте позавчера нашёл золотой самородок, значит и эти крупинки — золото. Только мало тут его. Надо искать другие места.

— Куда двинемся, господин командор?

— Сегодня пошарим в округе, далеко не отходя от лагеря, — решил Егор. — А завтра — на несколько суток — уйдём вверх по течению Клондайка. Только пойдём похитрому, чтобы плотники думали, что мы направились вдоль русла Юкона….

На следующее утро Егор, супруги Уховы и волчица Вупи собрались в поход.

— Значится так, господа плотники! — объявил на прощание Егор. — Нас не будет тричетыре дня. Уходим ниже по течению Юкона, будем промывать песок и гальку в других притоках. Здесь с золотом негусто. Вы же продолжайте заниматься строительством и не отвлекайтесь на всякие глупости. Епифан, ты старший! Так что — ежели что — спрошу персонально с тебя…. С собой мы берём бронзовую сковороду, немного ржаной муки и половину тушки барсука, что вчера добыла Айна. Придётся вам эти дни довольствоваться грибным супом с барсучатиной, ржаной болтушкой, да икрой нерки.

Они прошли порядка шести километров, и вышли на берег очередного притока Юкона.

«Наверное, это — Индианка», — предположил внутренний голос. — «А, может быть, Хункер? Разницы никакой: как утверждал Джек Лондон, в обеих этих речках золота мало…».

В густом ракитнике чтото затрещало, громко захлопали птичьи крылья. Айна, призывая спутников к тишине, подняла руку вверх. После этого она бесшумно сняла с плеч вещмешок, опустила его на пышный мох и достала из кармана куртки тонкую полоску парусины — самодельную пращу. Девушка подобрала с земли подходящий камень, вложила его в полоску, осторожно продвинулась вперёд ещё метров на пятьсемь, раскрутила пращу и резко послала камень вперёд. Послышался глухой ударшлепок, в кустики молодого черничника упала тушка упитанной серой куропатки.

— Вот и обед пожаловал! — обрадовался прожорливый УховБезухов.

Путники прошагали вдоль притока Юкона чуть больше часа, и вышли на пологий склон, нестерпимо сверкавший в солнечных лучах светложёлтым.

— Золото! — обрадовался Ванька и тут же засомневался: — А, быть может, медь?

Егор прошёл по склону до ближайших скал и подозвал Ухова к себе:

— Видишь, скала прорезана жёлтосерыми полосами? А вот здесь и здесь — яркозелёный налёт? Это медь окисляется на воздухе, причём, без Брюсовой кислоты. Не понимаешь? Короче говоря: там, где имеется такой изумрудный налёт, там есть медь, но нет золота. Следовательно, на склоне блестит обыкновенный пирит — разновидность медной руды. Впрочем, когда прибудет адмирал Лаудруп, мы это проверим. Хотя и так всё ясно…

— Жалко! — огорчился Ухов.

— Ничего, Ваня, нам и пирит пригодится! Мы его подсунем нашим бунтовщикам.

— А как же шведы? Ведь ещё не факт, что они тоже задумали чтото плохое…

— Не факт! — согласился Егор. — Дождёмся Томаса Лаудрупа, может, он нам прояснит этот вопрос.

От Медного склона они резко повернули на юг и через два часа снова вышли на берег Клондайка.

«Теперь надо искать ручей Бонанза!», — высказал своё мнение внутренний голос. — «Как свидетельствует Джек Лондон — наш поводырь по здешним местам — от Доусона до Бонанзы был всего один дневной переход. То есть, порядка сорока километров. От «лондонского» Доусона до устья Клондайка — около пятнадцати километров. Ещё примерно десять — от устья — до этого места. Следовательно, до Бананзы остаётся километров пятнадцать. Плюсминус пять, естественно…».

— Идём вверх по Клондайку! — решил Егор. — На каждом правом притоке останавливаемся и делаем пробные промывки.

Когда отряд вышел на берег широкого ручья, Ухов взмолился:

— Александр Данилович! Господин командор! Кушать очень хочется! С самого утра во рту не было маковой росинки…

Егор взглянул на небо: до заката оставалось часа два с половиной.

— Ладно, заночуем здесь! — объявил он. — Пока смастерим шалаш, пока приготовим ужин, уже и темнота навалится.

Иван занялся возведением шалаша, используя для этого сосновые жерди и еловый лапник. Егор развёл костёр, и приступил к приготовлению ужина: ощипал и насадил на толстый прут куропатку, пристроил её над костром, напёк ржаных блинов, разогрел куски вчерашней барсучатины. Айна же — тем временем — с помощью охотничьего ножа изготовила несколько тщательно заострённых сосновых дротиков и ушла на берег безымянного ручья.

К костру она вернулась минут через сорок, когда Егор уже закончил возиться с блинами. В правой руке девушка несла кукан из осиновой коры, на котором висели три полукилограммовых форели.

— У нас намечается королевский обед, он же — ужин! — заявил Ухов. — Жаль только, что воды не в чем вскипятить. Придётся обходиться речной…

Ночь выдалась беспокойной: вокруг стоянки постоянно чтото ухало и рычало, Вупи — время от времени — принималась тоскливо выть, а иногда срывалась с места и с угрожающим рыком убегала в кромешную темень.

«Вот же, мать его, забрались в первозданную глухомань!», — неуютно вздыхал внутренний голос. — «Даже и не поспать толком. Какой тут сон, когда даже огнестрельного оружия нет под рукой?».

Утром, наскоро перекусив, нетерпеливый Ухов взял промывочный лоток и ушёл к ручью. Айна и Вупи, вооружённые пращой и острыми зубами, решили немного поохотиться в прибрежных зарослях. По словам индианки, здесь было много зайцев и рябчиков, а выше по течению ручья могли располагаться поселения бобров.

А Егор, впечатлённый ночной звериной какофонией, занялся изготовлением оружия. Первым делом, он смастерил надёжное копьё, тщательно примотав бечёвкой к толстой сосновой жерди острый обломок кремнистой породы. Хотел ещё сделать лук, используя вместо тетивы собственные волосы — предварительно отрезанные и переплетённые особым образом. Учили когдато в двадцать первом веке, в школе военных телохранителей — в рамках курса «выживания в условиях дикой природы». Но потом, посчитав «волосяной» лук откровенным перебором, он отказался от этой, внешнеэффектной идеи.

«Для мелкой добычи у Айны имеется опробованная праща», — рассудил внутренний голос. — «А медведя или волка — с помощью лука — всё равно не отогнать…».

Послышались торопливые шаги и азартное пыхтение. Это Ухов, держа в руках промывочный лоток, поднимался по склону от берега ручья.

— Александр Данилович, полюбуйся! — взволнованно проговорил Ванька. — Знатный улов!

На горизонтальной поверхности лотка располагался маленький серожёлтый холмик, образованный невзрачными крупинками и чешуйками, рядом с холмиком лежали два самородкагорошины.

— Золото! — подтвердил Егор. — Общий вес — грамм двадцатьтридцать. Неплохо, конечно же. Но, не более…. Давай, Ваня, посчитаем вместе. Сколько времени ты потратил на промывку?

— Наверное, минут сорок пять.

— Руки сильно замёрзли?

— Прилично. Вода в ручье — ледяная.

— Следовательно, за световой день можно сделать девятьдесять промывок, добыв при этом около двухсот грамм золотосодержащего песка и самородков, — резюмировал Егор. — А за месяц — пятьшесть килограмм…

— Разве этого мало? — непонимающе нахмурился Ванька.

— Это — нормально. Только когда я говорю: — «Пятьшесть килограмм в месяц на человека», то имею в виду тёплое время года. Поздней же осенью и зимой этот показатель сократится в дватри раза…. Поэтому надо поискать и более перспективные места.

— А мне и тут нравится! — заупрямился УховБезухов. — Может, в верховьях этого ручья золота ещё больше?

— Может, и так! — покладисто согласился Егор. — Поэтому вы с Айной здесь работайте, а я дальше прогуляюсь — по берегу Клондайка. Вечером вернусь.

Егор забросил за спину тощий вещмешок, в котором находился промывочный лоток, стандартный офицерский плащ — на случай дождя, и два куска барсучатины, переложенные ржаными блинами и обёрнутые листьями лопуха. На всякий случай он прихватил с собой и допотопное копьё.

— Александр Данилович! — окликнул его Ванька. — А куда складывать золотой песок и самородки? Специальные мешочки, пошитые Александрой Ивановной и Гертрудой Лаудруп, торнадо украло…

— От рубахи оторви рукава, — посоветовал Егор. — На одном конце каждого завяжешь по узлу, вот и получится — два длинных мешочка.

Первый встреченный им ручей — бурный и звонкий — оказался абсолютно пустым. В том смысле, что по окончанию промывки на дне лотка не обнаружилось ни единой золотой чешуйки.

— Бывает! — высказался Егор, запихал промывочный лоток в вещмешок и зашагал дальше.

Подойти к следующему ручью оказалось непросто: его устье находилось в болотистой низине, густо усеянной корягами и корневищами упавших деревьев. Сапоги противно чавкали в вязкой грязи, каждый шаг давался с трудом. Егор был вынужден использовать грозное копьё в качестве обычного шестащупа, предназначенного для хождения по топким болотам.

«Так и ноги можно сломать!», — недовольно пыхтел внутренний голос. — «Чёрт, надо было с Ванькой оставаться. А всё жадность твоя, мол, пятьшесть килограмм золота в месяц на человека — маловато будет…».

Только через два часа он выбрался на твёрдый песок, по которому струилась неторопливая прозрачная вода.

«Ручеёкто — ерунда полная! Глубина — чуть выше щиколотки. Ширина — метра два с половиной. Вот же, блин горелый!» — начал ругаться внутренний голос и тут же потрясённо замолчал…

Донный песок — под прозрачной водой — был повсеместно покрыт золотистым налётом.

Егор нагнулся, погрузил ладонь в воду, зачерпнув песка с камушками, вытащил из воды, поднёс к глазам.

«Ёлыпалы! Вот это да!», — восторженно ахнул внутренний голос. — «Самородки! Да, какие…. Вот он — ручей БонанзаКрик! Кстати, слово «бонанза» означает — в переносном смысле — «золотое дно». Ёмкое и правильное определение…

Глава двадцать первая

Дождливая осень, снежная зима

За трое суток они набрали в устье Бонанзы около пуда золотых самородков. Причём, промывочные лотки использовались сугубо в качестве совковых лопат: песок и галька вычерпывались из ручья и укладывались на берега ровными полосами, из которых самородки извлекались вручную.

— В грунте, поднятом со дна, конечно же, есть и золотосодержащий песок. Может, его даже много, — объяснил Егор. — Но этим мы займёмся позже, осенью и даже зимой. К тому времени извлечённого грунта здесь скопится много. Будем его — во время морозов — оттаивать около костров, или возле натопленной печи, и промывать.

Добытое золото они спрятали в просторной пещере, обнаруженной Айной неподалёку: толстыми брёвнышками отгородили в подземном зале угол, и попростому засыпали его самородками.

— Завтра возвращаемся в Доусон, где и дожидаемся прихода Лаудрупа, — решил Егор. — Вопервых, у нас заканчивается мука. Вовторых, плотники будут волноваться. Не дай Бог, забросят стройку и отправятся на поиски. А сюда мы обязательно вернёмся: установим палатку, пещеру переоборудуем под зимнее жильё, доставим необходимый запас продовольствия. По крайней мере, уже понятно, где нам предстоит трудиться ближайшие восемьдесять месяцев. Ясен пень, что темпы добычи вскоре упадут, сейчасто мы сливки снимаем…

К Доусону возвращались прежней дорогой, описав широкую дугу.

«Пусть все остальные думают, что Клондайк место неперспективное — в плане золотодобычи», — поучал внутренний голос. — «Козырные места надо тщательно скрывать от чужих глаз…».

На Медном склоне Егор и Ухов плотно набили пиритом один из мешочковрукавов.

— Да, вся наша жизнь наполнена дурацкими играми! — высказался Иван. — Особенно там, где присутствует злато…

Время шло, а соратники так и не появлялись. Минуло десятое августа, пятнадцатое. Ржаная мука заканчивалась, блины Егор пёк теперь только через день. Икры нерки было много, но много ли её съешь? В том смысле, что съешь и не заработаешь острой диареи? Поэтому основу пищевого рациона составлял грибной суп, а также запечённые на углях костра зайцы, куропатки и форели, добытые Айной.

Доусон постепенно строился: один из домов был подведён под крышу, почти завершён — без учёта дверей и окон — просторный склад, плотники начали возводить сруб бани.

Егор и Ухов трудились наравне с крепостными, и только изредка, чтобы не вызывать нездоровых подозрений, посещали Медный склон, принося с собой новые порции пирита.

Только двадцать девятого августа на водной глади Юкона показалась большая эскадра: две корабельные шлюпки, три катамарана и семь индейских каяков — с грузовыми плотиками.

— Приветствую вас, господа и дамы! — пафосно воскликнул Йохансен, ловко выпрыгивая из шлюпки и помогая выбраться на береговую косу адмиралу Лаудрупу. — А почему вы все такие похудевшие и чумазые?

Егор вкратце поведал о неприятной встрече с торнадо.

— Чего только не случается на свете! — восторженно подёргал швед кончиками длинных усов. — Никогда не слышал ничего подобного!

— Извините, что мы задержались! — начал смущённо оправдываться Людвиг Лаудруп. — Кто же знал, что с вами случилось такое?! Мы, кстати, вдоль русла Юкона заложили пять надёжных продовольственных складов — для зимних упряжек. Это тоже заняло немало времени….

— Вы же должны были подойти по раздельности! — непонимающе поморщился УховБезухов. — Вы, адмирал, полторы недели назад. Вы, капитан, на тричетыре недели позже…. Впрочем, не отвечайте, и так всё ясно. Хотели — как лучше. Всем вместе — оно веселей. А приказы, они писаны не для вас…. Весь картофель остался в Александровске? Понятное дело, он же ещё не созрел! Да, деятели торопливые…

Пока шли разгрузочные работы, а адмирал с капитаном знакомились со строящимися объектами, Егор отвёл в сторону Лаудрупамладшего и поинтересовался:

— Как твои дела, Томас? Удалось узнать чтонибудь интересное?

— Удалось, Александр Данилович! — браво отрапортовал юный датчанин. — Шведы весной будут возвращаться в Европу. Они в русском Охотске узнали, что Карл Двенадцатый серьёзно ранен и прикован к постели. Поэтому Йохансен и Ганс Шлиппенбах решили: выполнить королевский приказ — то есть, до весны заниматься добычей золота, после чего следовать в Лондон. Там узнать, что происходит в Швеции и кто сидит на троне. И, уже исходя из полученной информации, принимать дальнейшие решения.

— А как тебе сам Йохансен?

— Сложный вопрос, сэр командор. Когда у капитана хорошее настроение, то он душачеловек: компанейский, разговорчивый, славный. А когда у него, к примеру, болит голова, или просто — встал с левой ноги, то превращается в настоящего зверя. Однажды вечером Йохансен до смерти — без видимой на то причины — избил гренадёра. А утром проснулся, и сам этого не помнил. Потом капитан ходил к гренадёру, извинялся…

«Нам только неврастеника не хватает!», — подметил внутренний голос. — «Да, надо со шведами, что называется, расходиться краями. Это в том смысле, что в противоположные стороны. Разные у нас нынче с ними цели и задачи…».

Егор это важное дело не стал откладывать в долгий ящик, и вечером того же дня пригласил шведа на серьёзный разговор.

Они прошли с четверть мили вдоль русла Юкона, развели уютный костерок, сели на прибрежные валуны — друг напротив друга.

— Я почемуто был уверен, сэр командор, что вы решитесь на этот разговор только по весне, — непонятно усмехнулся Йохансен. — Впрочем, готов вас выслушать со всем вниманием.

— Между мной и шведским королём Карлом была заключена договорённость о разделе добытого золота. Вы, капитан, в курсе?

— О, да! Всё, что нашли — пополам.

— Предлагаю следующее: делёжку осуществлять уже весной, в Александровске, перед погрузкой на корабли. Если доживём, конечно, до весны…. А пока пусть русские хранят золото отдельно. Шведы — отдельно. Как вы смотрите на это?

— Очень положительно! — продолжил ухмыляться Йохансен. — Я вам, командор, предложу большее. А, именно, разделиться — до самой весны.

— Что вы имеете в виду?

— Видите ли, позавчера вечером наша лодочная эскадра останавливалась на берегу большой реки, воды который имеют рыжеватый оттенок. Мне там очень понравилось: высокое место, много родников, имеются природные выемки в склоне холма, которые можно преобразовать в надёжные землянки. Не буду скрывать: мои люди произвели — в одном из притоков Рыжей реки — пробные промывки грунта. Там есть золото, и его количество меня полностью устраивает.

«Имеется в виду — река Стюарт!», — подсказал внутренний голос.

Егор, старательно скрывая радость, минуты тричетыре погонял по лбу задумчивые морщины и неуверенно спросил:

— Как же нам справедливо поделить корабельные шлюпки и катамараны? Три собачьи упряжки, которые прибудут зимой?

— С плавсредствами предлагаю так: вам отходят две шлюпки и один катамаран, нам, соответственно, два катамарана и одна шлюпка. Собачьи упряжки? Первый рейс ваш, второй наш, ну, и так далее. А всё остальное — продовольствие, одежду, инструменты, огневые припасы, светильники, сосуды с барсучьим жиром — завтра с утра делим пополам. Договорились?

— Договорились! — кивнул головой Егор.

У палатки его ждал Ухов, схватил за рукав, жарко зашептал в ухо:

— Господин командор, я каяк с тремя атабасками уже отправил в Александровск. С письмом для Александры Ивановны — насчёт подлого боцмана Петровича. Ну, и забытый картофель они — на обратном пути — доставят в Доусон…

Весь следующий день был посвящён дележу грузов. Процесс происходил спокойно и слаженно, рядовой состав экспедиции никаких вопросов не задавал, мол, начальству виднее.

Когда лодки и катамараны со шведами — за пару часов до заката — отчалили от берега, Егор пригласил на рабочее совещание отца и сына Лаудрупов и Ивана Ухова. Дословно передав соратникам свой разговор с Йохансеном, он спросил:

— Что задумал драгунский капитан? Что значит это его решение — встать отдельным лагерем?

— Очень грамотное стратегическое решение! — заявил Лаудруп. — Это я вам как адмирал говорю! Вопервых, шведы будет располагаться выше нас по течению Юкона. Следовательно, теоретически могут перехватывать упряжки с русским золотом. Вовторых, они, наверняка, по весне тронутся к Александровску раньше нас. Хотя бы потому, что ледоход в том месте пройдёт раньше…

— Какой в этом смысл? — непонимающе нахмурился Ухов.

— Объясняю специально для сухопутных! «Александр» и «Орёл» отойдут от Тайваня одновременно. Но «Орёл» — гораздо более быстроходный корабль. Поставит все паруса и придёт к Александровску первым, обойдя «Александр» недели на полторы. А там его уже будут ждать Йохансен с гренадёрами. Николая Савича шведы запрут гденибудь, загрузят на борт «Орла» всё золото, которое на тот момент будет находиться в Александровске, и уйдут — куда глядят глаза…. Тут, господа, надо срочно придумать чтонибудь!

— Ничего придумывать не надо! — невежливо заявил УховБезухов, нагло подмигнув Егору. — Всё утрясётся само сабо. Лично я так думаю…

С прибытием пополнения темпы строительства Доусона значительно возросли. Под началом адмирала Лаудрупа, назначенного генералгубернатором поселения и всех его окрестностей, теперь трудилось двенадцать человек. Достраивались дома, склад и баня, была оперативно возведена кузня, заготавливались на зиму дрова.

Томас Лаудруп — в компании с шестью молодыми индейцами — был отправлен вверх по течению Юкона: искать новые перспективные золотоносные участки.

— Зимой крепостные и солдаты должны быть при деле, чтобы не сойти с ума от тоски, — решил Егор. — Следовательно, пусть тоже моют золото. Намто их добыча ни к чему, обойдёмся. А им, вдруг, да и пригодится. Впрочем, не знаю, как…. Мы же в официальную казну попрежнему будем сдавать только пирит.

Егор с товарищами снова отправился к ручью БонанзаКрик. В состав его отряда вошли супруги Уховы, волчица Вупи и пятнадцать атабасков. Все путники были серьёзно нагружены: необходимо было доставить к Бонанзе — длинным конспиративным путём — максимальное количество полезных грузов.

На берегу ручья установили два индейских вигвама и одну палатку, а большую часть продовольствия, разных вещей и инструментов разместили в пещере, рядом с «золотой кладовой».

— Придётся нам с тобой, Ванюша, осваивать профессии плотника и печника, — обрадовал Ухова Егор. — К зиме на входное пещерное отверстие надо будет навесить дверь, а в дальнем углу выстроить — из дикого камня — дельную печь. Крепостных же умельцев, как сам понимаешь, сюда приводить нельзя.

— Справимся, Александр Данилович! — заверил Иван. — Ни боги горшки обжигали…

Через трое суток, заготовив на зиму необходимый запас дров, атабаски ушли.

— Они будут зимовать километров на восемьдесят южнее, — объяснил Иван. — Там расположено стойбище индейцев племени тагишей.[37] А по весне молодые воины вернутся. Атабаскам нельзя зимовать вдали от их идолов. Айна? Ей можно, она особенная…

После ухода индейцев навалились дожди: скучные, нудные, безостановочные. Пришлось на добычу золота тратить не более пяти часов в сутки, посвящая остальное время сушке одежды и обустройству пещеры.

Дожди шли и шли, облетали — цветной каруселью — листья с деревьев, кругом было мокро и сыро, от постоянного контакта с водой у золотоискателей сильно распухли руки, донимал насморк и кашель.

— Вот в нашей России осень — красота сплошная! Какой воздух хрустальный! Как приятно пройтись по тихому осеннему лесу…. А здесь — чёрт те что! — кручинился Ухов. — Кругом — только вода. Под ногами, падает с неба, воздух весь ею пропитан — словно губка…

Тем не менее, запасы золота неуклонно увеличивались: было уже добыто более десяти пудов, в пещере даже пришлось оборудовать дополнительную кладовую. Причём, пока они пополняли запасы только за счёт самородков, не пользуясь промывочными лотками. Полосы вынутого грунта — вдоль обоих берегов Бонанзы — неуклонно удлинялись и расширялись.

— Промывкой грунта займёмся, только когда закончатся поверхностные самородки, — пояснил Егор. — Успеем ещё вволю покрутить промывочные лотки. Здешняя зима, она длинная…

В первых числах октября Егор и Уховы отправились на побывку в Доусон. Надо было помыться, постираться, привести в порядок одежду, поинтересоваться общей обстановкой. По дороге они, естественно, заглянули на Медный холм и, осуществив предварительную «кислотную» проверку, плотно набили два холщовых мешочка крупинками пирита.

В Александровске находился только адмирал Лаудруп да два простывших солдата, занятых плетением снегоступов.

— Господин командор, корабельные шлюпки на зимний период вытащены на берег и перевёрнуты, катамаран разобран! — дисциплинированно доложил Людвиг. — Остальные бойцы, включая моего Томаса, находятся на втором притоке выше по течению Юкона, в двадцати пяти километрах от Доусона, моют золото.

— И как успехи?

— Добыто примерно два пуда золотосодержащего песка и самородков.

Первым делом усталые старатели посетили русскую баню: первым Егор, за ним — Ванька и Айна. Баня была натоплена на совесть, Егор от души помахал берёзовым веником.

Когда после бани они сидели в светёлке дома, отведённого под проживание командного состава, и ужинали, распаренная и довольная Айна задумчиво проговорила:

— Русская баня — хорошо. У атабасков бань нет. И не было никогда. Но я почемуто помнить — баню. Словно уже бывала…. О снегоступах. Я видела, как солдаты их плести. Неправильно плести. Надо делать длиннее и шире. Здесь бывать много снега. Выше Вани…. Я завтра показать — как надо…

Перед сном Егор с Иванов тщательно смешали два пуда «мужицкого» золотосодержащего песка со своими двумя пудами пирита.

— Вот, Людвиг, потом можешь объявить народу, что у нас теперь уже четыре пуда золота, — хохотнул Ухов. — Пусть порадуются, родимые…

Утром их ждал неприятный сюрприз: температура воздуха резко понизилась до минус шестисеми градусов, всё вокруг превратилось в сплошной каток.

Пока Егор ходил к роднику за водой, то упал раз пять, сильно ушибив колено. А когда шёл обратно, то снова грохнулся, расплескав всю воду.

— Очень плохо! — нахмурилась Айна. — Надо идти обратно. К ручью. Могут дуть метели. Много дней. Всё завалить снегом. Надо идти к ручью. Прямо сейчас. Только очень скользко. Что делать?

Егор спешно изготовил три пары альпинистских «кошек»: наколотил в широкие дощечки коротких и толстых гвоздей — так, чтобы их острые кончики высовывались из досок на тричетыре миллиметра. При помощи верёвок они прикрепили эти дощечки к сапогам и тронулись в путь.

Несмотря на наличие «кошек», путешественники двигались вперёд очень медленно: до Медного склона они дошагали только через пять часов, проходя за час немногим более километра.

Задул противный северный ветер, пришлось, спрятавшись за прямоугольной скалой, сделать обеденный привал. Егор быстро развёл — благо фосфорных спичек теперь было в достатке — жаркий костёр. Айна и Иван разогрели над пламенем ржаные лепёшки, нарезали на порционные куски моржовое вяленое мясо и копчёную лосятину. На приготовление чая решили время не тратить: у каждого при себе имелась объёмная кожаная фляга с кипятком, на одну треть разбавленным ямайским ромом.

Когда трапеза подходила к концу, гдето недалеко раздался громкий отчаянный визг, сменившийся недовольным басовитым ворчанием.

Егор схватил в руки заряженное ружьё (то самое — английское, подаренное августовским торнадо), взвёл курок и осторожно выглянул изза скалы.

Метрах в ста двадцати от костра лежал на спине, безостановочно суча всеми четырьмя лапами, гигантский чёрнобурый медведьгризли.

«Видимо, оступился на обледенелом склоне и скатился вниз», — предположил внутренний голос. — «А там — ровная болотистая площадка, превратившаяся в скользкий каток. Теперь, бедняга, никак не может подняться…».

Зверь, наконец, исхитрился, лёг на бок, осторожно перевалился на живот. Полежав так с минуту, медведь попытался подняться на лапы, но тут же снова завалился на спину, грозно зарычал, а ещё через полминуты принялся жалобно повизгивать.

— Надо его стрелять, — хладнокровно заявила Айна. — Очень большой. Скоро умирать.

— Почему медведь умрёт? — не понял Егор. — Он очень упитанный. Дождётся, когда выпадет снег, и уйдёт к своей берлоге.

— Не дождётся, — не согласилась с ним индианка. — Умереть от страха. Сердце большое. Разрываться на части. Мясо тогда пропадать. Надо стрелять. Гризли вкусный. Убьем. Разрежем на части. Мясо сложим под скалой. Завтра выпадать снег. Айна делать снегоступы. Вернёмся. Мясо забрать….

Так они и поступили. Медведя застрелили, разделали, внутренности выбросили, а куски мяса завернули в шкуру и сложили под скалой. Поверх шкуры Иван бросил свою портянку, мол, чтобы зверьё, боящееся человеческого запаха, не трогало добычу. Ушли к лагерю на Бонанзе, а через полтора суток, когда навалило пятьшесть сантиметров снега, а Айна смастерила снегоступы, вернулись к Медному склону и забрали медвежатину.

Зима навалилась резко и надолго, без всяких передышек и оттепелей. Температура не приближалась к нулевой отметке ближе, чем на девятьдесять градусов, метели дули через два дня на третий. Иногда метель сменялась порошей, на смену которой, в свою очередь, приходила вьюга.

Хорошо ещё, что до наступления морозов Егор и Ванька успели на входной проём пещеры навесить крепкую дверь, а в дальнем углу подземного помещения сложить неплохую печь. Мало того, печную трубу даже удалось — через верхнюю кровлю — вывести наружу.

Бесконечной чередой потекли дни и ночь, похожие друг на друга — до полного отупения.

Поднимались они утром часов в семьвосемь. Зажигали масляный светильник, заправленный барсучьим жиром, умывались в специальном пещерном закутке, где имелся сток для воды — большая дыра в полу. После умывания Егор разжигал печь, а Иван и Айна убирались в пещере: снимали со специальных сушил высохшую одежду и обувь, подметали пол, мыли грязную посуду, оставшуюся с вечера. Потом выходили на свежий воздух для оправления естественных нужд, использую при этом старинный принцип: — «Мальчики — направо, девочки — налево». Если погода позволяла, то делали и десяти — пятнадцатиминутную общеукрепляющую гимнастику.

После завтрака приходил черёд основной деятельности. Егор и Ванька, прихватив с собой по пустому холщовому мешку, шли к отвалам грунта, ещё по осени поднятого со дна Бонанзы. Там они, по очереди орудуя кайлом, нарубали промёрзший грунт на куски и загружали в мешки. Когда заполненные под завязку мешки доставлялись в пещеру, там уже вовсю гудела печь, а у Айны было вдоволь тёплой воды, натопленной из снега.

Куски принесённого грунта быстро нагревались и оттаивали около горячей печки, постепенно распадаясь на мелкие части. Начиналась промывка над умывальной площадкой, имевшей водяной сток, и длилась она до самого вечера. Естественно, с различными технологическими перерывами.

Приходилось отвлекаться: на регулярную расчистку окрестностей пещеры от снега и колку дров, на прогулку к незамерзающему роднику за питьевой водой и поддержание огня в печи, на приготовление обеда и собственно трапезу, на стирку белья и ремонт прохудившихся сапог, на проверку заячьих петель и рябчиковых силков…

Как бы там ни было, но ежесуточно удавалось намывать от двух до четырёх килограмм золотосодержащего песка и мелких самородков.

Временами — от однообразия происходящего — наваливалась серая тоска, развеивали которую с помощью вечерних шахматных турниров. Впрочем, итог этих турниров всегда был одинаков: победительницей объявлялась Айна, а Егор традиционно занимал второе место. Раз в три дня золотоискатели — в качестве профилактики от цинги — натирали дёсна кашицей из сырого картофеля.

В самом конце декабря Егор и Уховы отправились в Доусон: помыться в бане, узнать новости, внести в общую копилку пару пудов пирита, ещё с осени расфасованного по мешочкам и спрятанного у Медного склона, встретить Новый год, наконец.

Впрочем, в Доусоне они надолго не задержались, больно уж тоскливая атмосфера царила в поселении. Все — за исключением Лаудрупов — были какимито сонными и варёными. В глазах плотников и солдат читалось тоскливое ожидание: — «Скорей бы наступила весна! А вместе с ней, наконецтаки, пришла бы и долгожданная свобода…».

— Чисто голодные тамбовские волки! — поделился с Егором своими наблюдениями Ухов. — Общее количество «золотого пирита» сегодня превышает двенадцать пудов. Из них девять уже отправили на собачьих упряжках в Александровск. Вот люди и изнывают — в предчувствии вольной и богатой жизни…. А на нас с тобой, господин командор, они уже посматривают как на потенциальных покойников…

Новый год был встречен скучно и скомкано, без души. Перед уходом к Бонанзе Егор попытался подбодрить Лаудрупов:

— Вы уж, господа, держитесь! Недолго осталось, всегото месяцев пять. Заставляйте всех протирать дёсна сырой картошкой, цинга, она очень способствует развитию массового психоза…

А пятнадцатого января повалил снег. Дело было поздним вечером. Егор вышел из пещеры — выкурить перед сном трубочку. Было непривычно тепло: минус пятьшесть градусов, полное безветрие. Неожиданно с неба — плавно и медленно — начали падать разлапистые, неправдоподобно крупные снежинки.

«Какие здоровенные! Словно ржаные блины в дырочку, только белые! — восхитился внутренний голос, но почти сразу же и скис: — «Ну, их, куда подальше! Устал я чтото. Пошли, братец, спать…».

С утра начались неприятности. Вопервых, никак не получалось развести огонь: печь дымила, язычки пламени на тонких лучинках и бересте упрямо тухли.

— Тяги нет. Очевидно, дымоход завалило снегом, — предположил УховБезухов. — Надо, Александр Данилович, выбираться наружу и откапывать трубу.

Но, вовторых, входная дверь не желала открываться. Егор и Иван упирались плечами изо всех сил, пыхтели, потели, но дверь даже не шелохнулась.

— Ломать будем? — хмуро спросил Ванька.

— Зачем же — ломать? — усмехнулся Егор. — Аккуратно разберём. Чтобы потом можно было и собрать.

Дверь разобрали, но это не привело ни к чему позитивному. Снег приходилось загребать прямо в пещеру, но на его место тут же сверху сыпался новый — плотный, хрустящий, рассыпчатый.

— Хватит, Ваня! — решил Егор. — И так уже полпещеры засыпали снегом. Медвежонок уже жжёт холодом…

— Какой медвежонок? — опешил Ухов.

— Помнишь, мне вождь эскимосов на прощанье подарил амулет? Симпатичного белого медвежонка, вырезанного из светлосиреневого камня? Так я его повесил на грудь, на льняной ленте. Сейчас амулет стал таким холодным, что всё тело пробивает ознобом…

— Медведь холодный?! — забеспокоилась Айна. — Это плохо. Амулет говорить: — «Смерть рядом!». Надо просить Светлую Тень. Просить, чтобы Тень помогать. Командор, дай Айне медведь! Айна будет просить!

Егор, пожав плечами, расстегнул две верхние пуговицы мехового полушубка, снял с шеи тёмносинюю ленту, на которой висел светлосиреневый медвежонок, протянул индианке. Айна обхватила холодный амулет ладонями, поднесла ко рту, беззвучно шевеля губами, заходила по пещере из угла в угол.

Время тянулось вязко и призрачно. Минуты и часы сливались в единое целое — бесконечное и непонятное.

Сколько длился этот снежный плен? Егор не знал. Может, сутки, а, может, и неделю. В пещере было не очень холодно, на уровне нуля, но остро ощущалась нехватка кислорода, нестерпимо хотелось спать. Егор вяло ел, пил, а потом впадал в дрёму и медленно погружался в тяжёлый сон, не зная, проснётся ли….

Айна же упрямо продолжала ходить по пещере, сжимая в ладонях каменного медвежонка и беззвучно молясь неизвестной Светлой Тени.

В ушах настойчиво бился голос Ухова:

— Александр Данилович, господин командор, очнитесь! Ну, пожалуйста…. Да, просыпайся уже, княжеская морда!

Егор улыбнулся и открыл глаза: всё та же пещера, тусклый огонёк масленого светильника, чумазая физиономия Ивана.

— Данилыч! Там наверху ктото копает! Наверное, пробиваются к нам сквозь снег…

— Это Светлая Тень — услышать Айну! — объяснила индианка. — Тень сообщить моим атабаскам. Они приходить и копать. Командор, забери свой медведь. Он тебе ещё помогать.

Действительно, это были атабаски Айны: откопали, очистили печную трубу от снега, разожгли в очаге живительный огонь, через двое суток, убедившись, что всё в порядке, ушли…

А потом, через четыре месяца, нагрянула весна. Снег таял буквально на глазах, мелководный БонанзаКрик превратился в полноводную реку.

«Какаято весна нынче — очень тревожная!», — поделился своими ощущениями внутренний голос. — «Не иначе, случится чтото очень важное. Непременно случится…».

Глава двадцать вторая

Калейдоскоп неожиданностей

Когда распутица угомонилось, вешние воды отступили, а всё вокруг слегка подсохло, к БонанзаКрик прибыли атабаски.

— Александр Данилович, пора к Доусону! — заявил Ухов. — Всех вещей забирать, конечно же, не будем, чтобы мужики не заподозрили лишнего…. Предлагаю — выходить завтра с утра!

— Подождём несколько дней, — невозмутимо ответил Егор.

— Но, почему? Чего ждём?

— Сам не знаю. Просто мне внутренний голос советует, мол, не надо торопиться. Он, голос — то есть, конечно, иногда и ошибается, но редко…

К Доусону отряд подошёл только через неделю. Ледоход на Юконе уже прошёл, на серых водах не наблюдалось ни единой льдины. Шли налегке, с собой прихватив только оружие, сменную одежду и обувь, да ещё атабаски тащили — для пущей конспирации — порядка восьми пудов пирита, набранного на Медном склоне.

Посёлок встретил путников звенящей тишиной и ощущением заброшенности.

— Вещи всюду разбросаны, мать его! — подметил Ухов. — Вон, в грязи лежит почти новый полушубок, там — меховые унты, под кустом валяется опрокинутый бочонок без крышки, из него на землю вытекает икра нерки…. А куда, спрашивается, подевались люди?! Может, сюда наведывалось торнадо?

Два дома смотрелись абсолютно целыми, а вот в третьем, предназначенном для офицерского состава экспедиции, где хранилась «золотая казна», были выбиты все стёкла, а дверь оказалась заколоченной снаружи толстыми досками.

— Эй, люди! — громко позвал Егор. — Есть ктонибудь живой?

— Здесь мы, Александр Данилович! — прилетел откудато глухой ответ.

— Это из офицерского дома кричат, — определил Ухов. — Голос, определённо, знакомый…

Они быстро отодрали доски от дверного косяка, распахнули дверь и обнаружили в избе сына и отца Лаудрупов. У Людвига под глазом красовался старый, жёлтофиолетовый синяк, голова Томаса была обмотана полосами светлосерой ткани. Глаза обоих датчан блестели хмельно и тревожно.

— Дайте, пожалуйста, водицы! — хриплым голосом попросил Людвиг. — Уже четверо суток глотаем только ямайский ром…

Вволю напившись родниковый воды, адмирал приступил к рассказу:

— Извини, Александр Данилович, я не досмотрел, моя вина! Неожиданно так всё произошло, внезапно….

— Что произошлото? — вмешался нетерпеливый Ухов. — Ты толком говори, не мямли!

— Бунт произошёл! Солдаты и крепостные учудили…. Внезапно напали на нас с Томасом, повалили на землю, отобрали пистолеты и ножи, избили, связали. Потом заперли в доме. Через сутки Томасу удалось развязаться, он и меня освободил от пут. А, толку? Наружу всё равно не выбраться: дверь надёжно заколочена снаружи, окна оказались очень узкими — не пролезть…. А золото — порядка двенадцати пудов — исчезло. Зимой на собачьих упряжках было вывезено ещё около двадцати…. Эти злыдни загрузились в шлюпки, и пошли вверх по течению Юкона, к Александровску.

Ванька укоризненно посмотрел на Егора:

— А всё, господин командор, ваш внутренний голос! Пришли бы мы в Доусон на неделю раньше, глядишь, и бунта не было бы…

— Не факт, Ваня, совсем не факт! — ответил Егор. — Может, и был бы бунт, только кровавый. Такто мужики ограничились только мордобитием. А будь и мы здесь? Кровью всё могло закончиться…. А если бы бунт не состоялся, то пришлось бы — мужикам объяснять: почему они все на одной шлюпке и катамаране отплывают к Александровску, а мы задерживаемся здесь. Согласись, это выглядело бы странным. А так — всё разрешилось само собой. К нашему удовольствию.

— Пожалуй, что и так, — неохотно согласился Иван. — Всё само собой сладилось…

— О чём это вы, господа? — не выдержал Людвиг. — Что, собственно, сладилось бы? Почему крепостные и солдаты должны были отплыть к Александровску, а мы — задержатся здесь?

Егор достал из кармана заранее набитую табаком фарфоровую трубку, невозмутимо прикурил от фосфорной спички, выпустил в небо пару колец ароматного дыма, и приступил к объяснениям:

— Мы знали, что намечается мужицкий бунт. Более того, предполагали, что и со стороны шведов можно ожидать всяких гадостей. Поэтому мной и княгиней Александрой был разработан…, скажем так, план спасения. Суть этого плана: в Александровск этой весной мы не возвращаемся, а фрегат «Александр» будет встречать нас совсем в другом месте. А, именно, в устье Юкона. Солдаты и крепостные взяли себе обе шлюпки? Ничего, доплывём до устья на плотах, благо идти придётся по течению. Сколько километров от Доусона до устья Юкона? Ерунда, гдето около двух тысяч…

— А как же золото? — удивлённо воскликнул Томас Лаудруп. — А как же выкуп за моряков, томящихся в японском плену? Мы что же…, что же…, — голос молодого человека задрожал.

Пришлось коротко рассказать Лаудрупам о ручье БонанзаКрик и о шестидесяти пудах золотосодержащего песка и самородков, хранящихся в тайной пещере.

— Всё это, безусловно, хорошо, — тут же надулся адмирал. — Но почему я был не в курсе? Чем я заслужил ваше недоверие, сэр Александэр?

— Ты же, Людвиг, постоянно общался с крепостными и солдатами. Если бы ты знал все детали плана, то мог бы — ненароком — повести себя неправильно, — объяснил Егор. — Улыбнуться ни к месту, например. Ещё чтото аналогичное, могущее вызвать подозрение…. Понимаешь? Не обижайся, старина….

Через час выяснилось, что бунтовщики увезли с собой весь плотницкий инструмент, большую часть продовольственных запасов и прочие вещи, представляющие маломальскую ценность. А всё, что увезти не смогли (за нехваткой места в шлюпках), попортили и поломали: бочонки с икрой, китовым салом и моржовым мясом разбили о камни, а их содержимое выбросили в реку, вяленую нерку и сухие грибы разбросали по окрестным кустам, лишнюю одежду порезали острыми ножами во многих местах. Составные же части катамарана, включая скаченные воздушные пузыри, были безжалостно изрублены топорами.

— Узнаю исконнорусский принцип: — «Ни себе, не людям!», — криво усмехнулся Ухов. — Хорошо ещё, что у нас в лагере на БонанзаКрик имеется и плотницкий инструмент, и запасы продовольствия.

— Айна! — обратился Егор к индианке. — Посылай своих атабасков к Бонанзе. Пусть они за тричетыре ходки вынесут оттуда всё — до последней золотой крупинки. Но, первым делом, нам требуется плотницкий инструмент и гвозди. Мы же, соратники, — посмотрел на Ухова и Лаудрупов, — займёмся строительством двух плотов. Для этого разберём на отдельные брёвнышки один из домов.

Стояли тёплые майские дни 1706 года. По тёмносерым водам Юкона плыли длинные плоты. На каждом из них располагалось по два шалаша: первый служил укрытием от дождя продовольственным припасам, разным инструментам и мешочкам с золотой крупой, второй прикрывал от непогоды спальные места матросов. Команда передового плота состояла из Егора, Людвига и Томаса Лаудрупов, на втором находились супруги Уховы и волчица Вупи.

Плоты, пользуясь светлыми северными ночами, сплавлялись вниз по течению реки по двадцать два часа в сутки, проходя при этом порядка ста километров и делая всего одну остановку — для приёма горячей пищи.

На третьи сутки после отплытия из Доусона густые смешанные леса сменились лесотундрой: островами кустарников и хвойного мелколесья, окружёнными болотистыми равнинами. Ещё через шестьсотсемьсот километров началась тундра — царство камней, мхов, разноцветных лишайников, карликовых берёз и осин.

Многочисленные животные — на протяжении всего маршрута — с интересом и без видимого страха следили за передвижением непонятных объектов. На речных просторах плескалась крупная рыба, иногда к плотам подплывали речные выдры, тараща на путешественников круглые любопытные глаза.

Всё было совсем и неплохо: порогов, водоворотов и водопадов не наблюдалось, погода стояла отличная, короткие и редкие дожди совершенно не мешали путешественникам. А вот комары и тундровый гнус донимали от души. Все, кроме Айны, беспрестанно отмахивались от приставучих насекомых вениками, связанными из ветвей карликовых берёзок.

На восемнадцатый день пути на реке стали попадаться отдельные льдины, зацепившиеся за подводные камни и стволы деревьев, упавших с берега. Ещё через пятьдесят километров впереди показались сплошные ледовые поля, полностью перегораживающие речное русло.

— Пристаём к берегу! — велел Егор, отрываясь от подзорной трубы. — Надо же, всего несколько миль не доплыли до моря! Уже чётко видно, как устье Юкона начинает делиться на отдельные рукава.

— Ничего страшного, Александр Данилович! До морского побережья доковыляем и на своих двоих, путь не дальний, — успокоил Ухов, наваливаясь на кормовое весло. — Сейчас пристанем, остальные займутся костром и приготовлением обеда, а мы с вами прогуляемся немного…

Путь к морю пролегал через мшистое и топкое болото. Под сапогами противно чавкала подтаявшая вечная мерзлота, над головами путешественников висели неисчислимые тучи тундрового гнуса.

Потом пришлось преодолевать цепь крутобоких сопок. Они свернули в сторону, по каменистому склону, тяжело дыша, добрались до седловины.

— Фу! — облегчённо выдохнул Ухов, шедший первым. — Здесь хоть мошкары нет. Так её растак! Свежий ветерок, опять же…. Ага, вот оно — море. Александр Данилович! — неожиданно заволновался. — Там корабль стоит! Примерно в миле от берега, прямо за ледовыми полями…

Егор дошёл до Ивана, вытащил изза голенища сапога подзорную трубу, через минуту облегчённо сообщил:

— Да, это он, «Александр»!

Через сорок минут они спустились к морю, на берегу — в пяти метрах от уреза воды — разожгли дымный костёр: из сухого прибрежного плавняка, с добавлением сырого мха. Когда дым — серым толстым столбом — устремился в бездонное северное небо, Егор и Ухов принялись поочерёдно палить из ружей.

Минут через семьвосемь чуткое морское эхо доложило об ответном выстреле.

— Из корабельной пушки пальнули! — широко улыбаясь, известил Ванька. — Поздравляю, Александр Данилович! Ваш план сработал…

«Александр» — длинными галсами — продвигался на юг.

— Николай Савич, и ты здесь! — удивлённо помотал головой Лаудрупстарший. — Какими судьбами? Ты же оставался в посёлке…

— И вам, господин адмирал, здравствовать долгие годы! — ехидно прищурился старик. — На «Александре» я обретаюсь уже с октября месяца. За двое суток до ухода фрегатов к острову Тайваню, мне Александра Ивановна передала письмо от господина командора. А в том письме мне предписывалось: прикинуться смертельно больным, возложить обязанности городского головы на Антипа Ерохина и тоже следовать на Тайвань — для поправки здоровья. Я рассуждать не стал, и приказ выполнил досконально…

— Разрешите доложить, господин командор! — обратился к Егору Емельян Тихий. — Я тоже получил ваше письмо и выполнил содержащийся в нём приказ: привёл «Александр» в первых числах июня к устью Юкона.

— Молодцом, шкипер! Спасибо за службу!

— Александр Данилович! Разрешите вопрос? А что было в письме, переданном Гансу Шлиппенбаху, капитану «Орла»?

— Приказ следовать на всех парусах — по получению письма — к Александровску. Причём тихоходного «Александра» не ждать…

Во время праздничного обеда Егор поинтересовался:

— А вам, господа морские волки, как удалось избежать бунта на фрегате?

— Мы же были предупреждены — относительно боцмана Петровича, — слегка засмущалась Сашенция.

— А можно поподробней?

— На Тайване мы с Емельяном Тихим боцмана арестовали: потихому, не афишируя этого действа. Допросили — с учётом сложившейся ситуации — по жёсткой схеме. В конечном итоге Петрович во всём признался, повинился, подробно рассказал ещё о четверых заговорщиках. Я попросила у одного тайваньского вельможи два десятка солдат. Всех бунтовщиков арестовали. Боцмана и двух матросов расстреляли перед строем. Ещё двоим всыпали от души батогов. По идее, этих тоже надо было расстрелять, да на «Александре» и так матросов недокомплект…

По завершению трапезы шкипер Тихий уточнил:

— Господин командор, держать курс на японскую Иокогаму?

— Не совсем. Сперва сделаем небольшой крюк. Ты, Емельян, помнишь, где располагалось летнее стойбище морских эскимосов?

— Как не помнить!

— Так вот, надо пройти от этого поселения миль тридцать пять на юг, и встать на якоря — желательно под вечер — под длинным мысом, за которым находится Александровская бухта. Хочу я прогуляться до Александровска, узнать, чем дело закончилось. Любопытно, всётаки…

На каменистый мыс отряд высадился за полчаса до рассвета. С собой Егор взял Ваньку Ухова и Томаса Лаудрупа. Вообщето, всё это смахивало на откровенное мальчишество: зачем, спрашивается, нужен Александровск, вместе со шведами и русскими бунтовщиками, когда надо спешить к японским островам — выкупать пленных? Но внутренний голос настойчиво подзуживал, мол, надо узнать — что да как, иначе сомнения потом будут мучить до самой смерти, регулярно призывая на помощь бессонницу.

Они вышли на берег Александровской бухты, когда утреннее солнце уже оторвалось от линии горизонта.

— А это что ещё такое? — опешил Ухов. — Не иначе, как целая эскадра пожаловала в Александровск. Чья вот только?

В бухте чётко просматривались силуэты шести трёхмачтовых фрегатов. Егор достал подзорную трубу, с минуту покрутил чёрные колёсики, регулируя хитрую оптику.

«Мать моя женщина! — воскликнул внутренний голос с уховскими интонациями. — «Все фрегаты — под русскими флагами! И на мачте Александровска — вместо «чёрной кошки» — тоже поднят русский флаг…. Что это всё значит? Надо берегом подойти поближе, вдруг, что и прояснится…

Через полчаса Ухов, шедший первым, предостерегающе поднял вверх правую руку.

— Что случилось? — шёпотом спросил Егор.

— Стонет ктото. Похоже, вон на той прогалине.

Через пять минут они наткнулись на Епифана, крепостного плотника Егора. Мужик, ноги которого были скованы кандалами, лежал под кустом ракитника, пребывая в бессознательном состоянии, и тихонько постанывал.

— У него пистолетная пуля в животе, — сообщил Ухов. — Не жилец, скоро кончится. Впрочем, попробуем привести в сознание, вдруг, расскажет чего.

Иван и Томас осторожно приподняли раненого, прислонили к стволу берёзы. Ухов отстегнул от пояса флягу с ямайским ромом, разбавленным кипятком, вынул деревянную затычку, поднёс горлышко к носу плотника.

Епифан заворочался, чихнул и приоткрыл глаза.

— Ага, очнулся! — обрадовался Ванька. — Нука, глотни, братец! Ещё давай! Пей родимый, пей! Эйэй, остановись! Вот же проглот, выхлебал две трети фляги…

Епифан, откинув голову назад, благостно улыбнулся:

— Здравствовать вам, барин, Александр Данилович!

— Спасибо, братец! Давай, рассказывай, что приключилось с тобой. Что это за корабли? Почему ты — в кандалах?

Раненый заговорил, делая между фразами болезненные паузы:

— Отошли мы от Доусона вёрст на сто пятьдесят, встали лагерем…. Ночью налетели шведы, начали стрелять. Почти всех перебили…. Меня и ещё троих пощадили, взяли в плен, руки связали…. Оно и понятно, дельные плотники всем нужны. Йохансен, он с понятием…. Приплыли в Александровск. Шведы, первым делом, Антипа Ерохина и ещё одного нашего, который там зимовал, вздёрнули на берёзе…. Через день в бухте заякорился «Орёл». Стали грузиться…. А на утро в море началась пушечная канонада. На берегу загремели ружья…. Это подошла с моря русская эскадра. Начала палить по «Орлу». На берег высадила десант….

— Подожди, Епифан! — прервал плотника Егор. — Откуда здесь взялась русская эскадра? Из Охотска?

— Из Питербурха, барин. Из Питербурха…. Шведский Карлус совсем плох, там началась смута. Ихний Сенат заключил с нашей Россией мир…. Вот русская эскадра и прошла беспрепятственно датскими проливами. За полтора года добралась до этих мест…. «Орёл» наши потопили. Шведов взяли в плен. Только капитан Йохансен скрылся в лесу…. Шведовто потом расстреляли. А нас четверых заковали в кандалы…. Били сильно. Всё выпытывали: где вы? Как вас отыскать? Заставляли на бумаге рисовать планы…. Вся эта территория теперь объявлена вечными российскими владениями. Наместник — сам царевич, Алексей Петрович…. Вас, барин, ищут. Готовятся посылать к Клондайку большой отряд…. Нас четверых задействовали на валке леса для новых изб. Били сильно…. Я уже отвык от этого. Решил бежать…. Думал разбить камнями цепь на кандалах и прибиться к атабаскам. Лучше индейцем быть, чем крепостным…. Бросился на поручика, шею ему свернул. Да он успел пальнуть из пистолета…. Я тогда пошёл на север. Думал, что скоро в заливе эскимосы должны объявиться…. Видно, не судьба. Помираю…. Спасибо тебе, господин командор, за всё хорошее…

Вскоре Епифан умер. Похоронив плотника, Егор с соратниками вернулись на борт фрегата.

Только когда полностью стемнело, «Александр», пользуясь свежим северовосточным ветром, тронулся дальше. Сперва путешественники пошли на запад, отдаляясь от русской эскадры, и только на рассвете повернули на югозапад.

— Курс — на Иокогаму! — велел Егор.

Ещё через неделю, когда фрегат находился на полпути к японским островам, над океанскими просторами установился полный штиль.

«Двадцать второе июня, братец, день для нас с тобой очень неудачный», — заканючил внутренний голос. — «Будь осторожен и ничего не предпринимай. А, ещё лучше, даже не высовывай носа из каюты…».

Егор только презрительного ухмыльнулся и после завтрака велел спустить шлюпку.

— Хочу немного порыбачить, — объяснил он Саньке, целуя её в упругую щёку.

— Порыбачь дорогой, развейся! — покладисто кивнула головой жена. — Только далеко не отплывай от фрегата.

Он развернул шлюпку кормой к «Александру и погрёб, любуясь, как солнечные лучи отражаются от платиновых волос Сашенции.

«А наша Александра Ивановна ещё больше похорошела!», — торжественно объявил внутренний голос и сделал смелое предположение: — «Может, она опять беременна? А что, всем известно, что беременность красит женщин.…Кстати, ты заметил, что Айна сегодня какаято странная: молчаливая, хмурая, осунувшаяся. Напрасно, братец, ты затеял эту рыбалку…».

Егор не стал спорить с внутренним голосом, тем более что халцедоновый медвежонок был тёплым и не подавал никаких тревожных сигналов. Отойдя от фрегата метров на четыреста, он прекратил грести, вынул весла из уключин и положил их на дно шлюпки. Потом настроил удочку и приступил к рыбной ловле.

Первой попалась крупная рыбина, похожая на обыкновенную треску. Потом клюнула плоская камбала. А потом…

А потом с неба опустилась странная, светлосиняя мгла, наполовину скрывшая «Александр». Всё тело Егора охватила предательская слабость, захотелось спать, мысли в голове текли медленно и заторможено.

Он сидел на лодочной скамье, понимая, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой и вяло наблюдал, как на неподвижную гладь океана опускается летающая тарелка.

Именно, что классическая летающая тарелка: серебристый диск диаметром метров двадцать пять, а толщиной метров семьвосемь.

Егор, словно прибывая во сне, созерцал, как серебристый диск приблизился к его шлюпке вплотную. Гдето на верху открылся люк, из которого показались щупальца механического манипулятора.

Ещё через минуту Егор почувствовал, что его перемещают по воздуху. Тёмное отверстие люка, гул в голове…

Он очнулся от болезненного укола в левую руку, усилием воли разлепил неожиданнотяжёлые ресницы и взглядом встретился с многознающими глазами Координатора.

Егор понял, что сидит в какомто металлическом кресле, ноги пристёгнуты к ножкам кресла кожаными ремнями, руки — к подлокотникам, голова — налобным ремнём — к узкой спинке. Вокруг шумело — как в большом самолёте, летящим на высоте десяти тысяч метров.

«Ага, похоже, они тебя достали! — тихонько пропиликал внутренний голос. — «Ты, братец, главное держись и не нервничай понапрасну…».

Координатор отодвинулся от Егора на несколько метров, уселся в такое же неуклюжее кресло и положил в металлическую ёмкость, стоящую на обычном журнальном столике, стандартный медицинский шприц. После этого он улыбнулся — всеми морщинами — и доброжелательно попросил:

— Спрашивайте, Егор Петрович, спрашивайте!

— Мы кудато летим?

— Можно и так сказать, летим. В 2011 год. Удивлены? Вы пробыли в Прошлом почти девятнадцать лет. По нашему исчислению — почти девятнадцать месяцев. Ещё вопросы?

— Мне нельзя…, — Егор начал слегка заикаться. — Вернутся…, в мой 1706 год?

— Нельзя! Вы нужны в нашем — 2011ом.

— А как же…мои?

— Когда мы опустили над океаном «синий купол», то на фрегате все заснули. Когда они проснутся, то будут смутно помнить гигантскую волну, потом найдут вашу перевёрнутую шлюпку…. Надо продолжать?

Егор молчал, пытаясь хоть както осознать произошедшее.

— Я от вашего имени написала княгине Александре письмо, — сообщил глубокий голос.

Пожилая женщина, подойдя откудато сбоку, встала за спиной у Координатора.

«Судя по лицу, ей лет девяносто, если не больше», — прокомментировал внутренний голос. — «А походка и глаза — молодые. И одета — в стильный брючный костюм…».

— Айна Афанасьевна? — спросил Егор.

— Она самая, — скупо улыбнулась странная бабушка. — Мы с вами, Егор Петрович, знакомы — в некотором смысле. Видите ли, в последнее время я иногда наблюдала за вами — глазами Айны из племени атабасков. Она — моя прародительница, так сказать. Пользуясь этим, мне удавалось проникать в её сознание. Что поделать, операция по вашему перемещению в Настоящее была отнюдь непроста — с технической точки зрения. Необходимо было переместить Капсулу не только во Времени, но и Пространстве. Так что мы должны были точно знать, где вы, Егор Петрович, будете находиться двадцать второго июня 1706 года — по исчислению вашего мира…. Нет, та Айна ничего не знала. Может, и ощущала чтото, не более того…

— Письмо, — напомнил Егор. — Вы говорили о письме…

Старушка шутливо хлопнула морщинистой ладошкой по морщинистому лбу:

— Извините, забыла. Но это простительно, мне недавно исполнилось девяносто шесть лет. Итак, письмо…. Я ведь за вами, молодой человек, достаточно давно наблюдала глазами индианки Айны. Успела вас изучить немного. Вот и написала — от вашего имени, вашим почерком, за вашей же подписью…. Прекрасная Александра Ивановна найдёт это письмо в кармане жакета, прочтёт, после чего бумажный лист рассыплется в пыль. Ничего хитрого, специальные технологии…. Итак, текст. Слушайте, — старушка, вспоминая, прикрыла глаза: — Санечка, милая, любимая! Прощай навсегда! Они меня достали, тащат в Будущее. Я тебя любил, люблю, и буду любить всегда! Поцелуй от меня детишек. В моём саквояже найдёшь фарфоровую табличку с чёрными значками. В Иокогаме покажешь её дайме Ишидо. После Японии плывите к берегам Аргентины. Это очень хорошая страна. Купи там дельную асьенду. Если встретишь достойного человека, то забудь про меня и выходи замуж. Вот и всё. Прощай. Твой навек, Егор.

После десятисекундной паузы Айна Афанасьевна обеспокоено поинтересовалась:

— Чтото ни так, молодой человек?

— Всё верно, — вздохнул Егор. — Словно бы я сам писал…

Повисла неловкая и тягучая тишина.

Через пару минут Координатор досадливо кашлянул:

— Кхм! А не посмотреть ли нам кино? Насквозь документальное, — он достал из кармана пиджака крохотный пульт, нажал на кнопку.

Вокруг стало темно, перед глазами Егора возник — сам собой — плоский экран.

Улицы какогото провинциального города. Из троллейбуса выходит очень красивая девушка: высокая, стройная, длинноногая…

«Господи, это же наша Санька!», — зачарованно выдохнул впечатлительный внутренний голос. — «Только волосы не платиновые, а иссинячерные, цвета воронова крыла…».

Девушка, весело помахивая крохотной сумочкой, идёт по улице, улыбается прохожим, присаживается на корточки, чтобы погладить бездомную кошку. Вот она встречается с двумя подружками, чтото говорит, звонко и беззаботно смеётся, до боли знакомым движением поправляет выбившуюся прядку…

«Точно — наша Александра Ивановна!», — объявил внутренний голос. — «Только очень молоденькая, лет шестнадцатисемнадцати. И миниюбка эта…. Чёрт знает что!».

Экран погас, в помещении загорелся мягкий светлозелёный свет.

— Что это было? — напряжённо спросил Егор. — Шутка такая? Комбинированные съёмки?

Координатор чуть насмешливо поморщился:

— Плохо же вы про нас думаете, уважаемый Егор Петрович! Съёмки самые натуральные, сделаны прошлой осенью, город Воронеж. Девушку зовут — Александрой…. Фамилия? Извините, не запомнил. Обычная русская, ни чем не примечательная фамилия…. Сейчас «наша» Александра готовить сдавать школьные выпускные экзамены и собирается поступать в медицинский ВУЗ. Обычные совпадения, я думаю…. Ладно, хватит лирических отступлений! Предлагаю поговорить сугубо по делу…. Итак, условия Контракта вы нарушили. Соответственно, ни о каких миллионах Евро и острове в Карибском море даже речи быть не может…. Вы, когда служили на ливийскоалжирской границе, получали чистыми примерно две с половиной тысячи Евро в месяц? Ну, и мы с вами рассчитаемся, исходя из этого…. Так, что ещё? При прибытии в Настоящее вам предстоит пройти недельный карантин: всякие анализы, тесты, витаминные прививки…. После этого предлагаю вам — за счёт нашей конторы — три недели отдохнуть на острове Бали, в очень хорошем санатории. Профильном, конечно же…

— Не надо — санатория! — прервал Координатора Егор. — Вы, по завершению карантина, закажите, пожалуйста, на моё имя — билет на самолёт. До Воронежа…

Сергей Николаевич понимающе улыбнулся:

— Конечно же, закажем! Обязательно!

А про себя Координатор секретной международной службы «SV» подумал: — «Молодец, всётаки, наш Ли Хо! Похоже, намечаются весьма интересные варианты. Даже интересно — что же будет дальше?».

Действительно — интересно…