Алексей Бессонов

Концепция лжи

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Вода была холодной да еще и отдавала чем-то нехорошим, подозрительно напоминающим мочевину. Леон с отвращением выключил душ, повертелся в теплых струях термополотенца и поймал себя на мысли о том, что любые замечания в адрес Мура неминуемо перерастут в очередную свару: инженер жизнеобеспечения отличался невыносимым характером. К тому же, грустно сказал себе Леон, почти год в железном ящике испортит характер кому угодно…

Он выбрался из кабинки, накинул халат и поглядел на табло хронометра, висевшее на стене его крохотной каюты. До заступления на вахту оставалось несколько минут. «Люси не станет шипеть, если я опоздаю, — подумал Леон. — Тем более что она должна мне больше часа».

Леон выкурил сигарету, еще раз поглядел на часы и быстро впрыгнул в комбинезон. Под потолком мерзко завывал разболтанным подшипником вентилятор противодымной системы. Леон поправил на своей груди табличку «Makritski», вечно норовящую съехать набок, и со вздохом вышел из каюты. Ему всегда не везло с мундиром: тризуб на берете отваливался за минуту до построения, погоны то и дело отрывались, а однажды, перед самым началом торжественного молебна в Андреевском, он обнаружил, что потерял второе кольцо, крепившее саблю к поясу.

«Бедовый ты у меня, хлопче, ох и бедовый», — говаривал Леону дед. На самом деле Макрицкий-младший был тихоней, а все те синяки и шишки, которыми его щедро украшала доля, появлялись в основном от вызванной застенчивостью неловкости, коей он мучился аж до старших курсов Академии. Даже став офицером, Леон долго еще спотыкался на ровном месте; впрочем, именно благодаря скромности и неправдоподобной порядочности он попал сперва в славную Первую дивизию космических сил, а потом — и в астрокорпус ООН…

Сейчас, разглядывая серую от пыли облицовку межпалубного лифта, он с огорчением думал о том, что престижнейшая служба обернулась на самом деле невероятной нудотой, способной свести с ума даже закаленного человека. Год, боже ж мой, почти год его болтало на борту этого идиотского «Галилео»! Почти год исследовательский корабль бродил в вечной пыли астероидов, лишь изредка выходя на связь с Землей для получения инструкций. Леон чувствовал, что тот день, когда он сможет наконец увидеть свой родной город, вдохнуть сладковатый запах его древних храмов, станет счастливейшим днем его короткой пока жизни.

Лифт остановился. Макрицкий выбрался в тесный, слабо освещенный коридор и зашагал вслед за алыми стрелками, что указывали путь в ходовую рубку. Идти пришлось недолго: через десяток метров он остановился и усталым, давно отработанным движением приложил свою шифрокарту к глазку определителя.

Тяжеленная гермодверь провернулась на шарнирах и мягко уехала в сторону. Леон перебрался через комингс, привычно шагнул к свободному креслу у пульта и — так же привычно — потрепал по плечу коротко стриженную девушку, сидевшую рядом с его местом.

— Ты опоздал, мерзавец, — усмехнулась она. — Опять. Не выспался?

— Я уже не знаю, когда высплюсь, — вздохнул Леон, включая свой контроллер на запись. — Капитан Макрицкий пост принял, — равнодушно сообщил он и откинулся на спинку кресла. — Проклятье, стоит заступить на вахту, как тотчас же появляется желание курить! Ну когда же это кончится?

— Когда мы приедем в Киев, — лукаво прищурилась Люси.

Они играли в эту игру не первый месяц: сперва девушка собиралась отвезти его к себе в Прагу, потом он ее — в Киев; там они должны были обвенчаться, причем не где-нибудь, а только в Андреевском. Леон прекрасно понимал, что этого никогда не будет. Это была игра, способ убить время и хоть как-то снять накапливающиеся негативные эмоции. Иногда он с горечью думал, что, возможно, был бы и в самом деле не против такого развития событий, но вот она, красавица-пражанка: стоит им вернуться, отстоять положенное в Нью-Йорке, на Ассамблее, — и ее закружит жизнь, манящая бесчисленными удовольствиями. Он же, вечный служака, прицепит на погоны майорскую звезду, отгуляет отпуск и отправится то ли на Марс, то ли в коричневые полярные болота Венеры. Туда, куда изволит послать его та самая Ассамблея.

За его спиной негромко зашипела входная дверь. Леон повернул голову: в рубку входил командир «Галилео» полковник Стэнфорд. Эмблема НАСА тускло серебрилась на его комбинезоне.

— У нас все в порядке? — громко спросил он.

Леон незаметно поморщился: чванливый, вечно орущий Стэнфорд не нравился ему с самого начала экспедиции.

— Все в лучшем виде, шеф, — сообщил Макрицкий.

Стэнфорд пожевал губами. По большому счету делать ему здесь было нечего.

— Окно связи через двадцать часов, — произнес он.

— Без отклонений, — тотчас отозвалась Люси.

Стэнфорд коротко кивнул и вышел. Леон дождался, пока за ним закроется дверь, и шумно выпустил воздух.

— Надоел? — поинтересовалась Люси.

Леон фыркнул и красноречиво провел ладонью по горлу.

— Непонятно, что это он задергался. Ты заметила, что в последние дни наш Стэн стал каким-то нервным?

— Мы все теперь нервные, — вздохнула девушка. — Скоро домой… как это? Невтерпеж?

— Уж замуж невтерпеж, — засмеялся в ответ Леон. — А? Люси ехидно улыбнулась. «Я тоже хочу домой, — подумала она. — Ах, как я хочу домой! Но…»

— У меня скоро тест, — сказала она, отворачиваясь, чтобы Леон не видел ее глаз. — Наверное, прогоню его прямо сейчас. А потом попробую вздремнуть. Не возражаешь?

Макрицкий не ответил. Люси положила руки на пульт и углубилась в работу. Тихо загудел навигационный вычислитель. Леон нащупал в кармане комбеза пачку сигарет и обреченно выругался про себя. Только что был Стэнфорд — где гарантия, что сейчас не появится Мур, сходящий с ума от скуки и мечтающий прочесть вахтенным лекцию о здоровом образе жизни? Тем более что здесь, в рубке, дымить нельзя ни под каким видом.

— Вот черт, — вдруг громко произнесла Люси. — Вот черт… откуда же он здесь взялся на мою голову?

— Что? — не понял Леон, рывком поворачиваясь к ней.

— Прямо перед нами крупный астероид. В лоциях он не числится.

— Ну и что? Если я не ошибаюсь, мы болтаемся здесь как раз для того, чтобы уточнить все карты.

— Ты не понял. Он прямо по курсу, мы подойдем к нему через четыре часа. И это еще не все — за ним тянется целый шлейф из всяких булыжников. Для того чтобы уклониться, нужно начинать поворот прямо сейчас! — Люси решительно потянулась к интеркому. — Командир, ответьте ходовой рубке.

Под потолком кашлянуло.

— Полковник Стэнфорд.

Люси торопливо объяснила ситуацию. Леону показалось, что он уловил удовлетворенный вздох командира — это выглядело так, словно Стэн давно ждал именно этого доклада.

— Курс не менять, — отчетливо произнес он. — Мы не можем выходить из графика связи.

— Мы влетим в поток дерьма! — нервно рявкнула Люси. — Командир, нам нужно начинать маневр уклонения. Разрешите начать расчет?..

— Вы меня плохо поняли, навигатор? — холодно поинтересовался Стэнфорд. — Повторяю: мы остаемся на прежнем курсе. Ничего с нами не случится. «Галилео» невелик, и Макрицкий, я надеюсь, сможет сманеврировать на ручном управлении. Но менять курс мы не имеем права. Не я его утверждал… вам ясно?

Интерком отключился. Леон недоуменно поскреб нос и достал из кармана сигареты. Речь Стэнфорда звучала таким бредом, что в это просто не хотелось верить. Стометровый цилиндр «Галилео», плотно облепленный всевозможными антеннами и перепонками фотогенераторов, в потоке мог превратиться в лохмотья. Это Леон понимал совершенно четко — подобные катастрофы он видел не раз и не два.

— Дело гнилое… кажется, командир неадекватен, — прошептал он. — Лю, давай-ка мне расчет уклонения в пределах генерального курса. Только внимательно, все по секундам, чтобы нас не смогли обвинить в нарушении приказа. И, умоляю, выруби пожарную сигнализацию!..

Стесняясь своего малодушия, он быстрыми, нервными затяжками выкурил сигарету, спрятал окурок в карман и, привстав с кресла, воткнул фильтро-вентиляционную установку. Люси вдруг подняла глаза от своего монитора. В ее взгляде читалось недоумение.

— Слушай, у этой каменюки совершенно ненормальное гравитационное склонение, — тихо произнесла она, глядя на Леона в упор. — Я не знаю, что нам делать… может, вызвать Джессепа?

— Джесси? — Леон представил себе вечную, словно приклеенную, улыбку чернокожего старшего навигатора, ослепительную белизну его зубов, сверкающую меж вывернутых губ, и скривился: — Тогда мы точно никогда не затормозим.

Джессеп, как и Стэнфорд, был американцем. Иногда Леону казалось, что ради продолжения карьеры в НАСА навигатор готов расцеловать Стэна в задницу. Движение по службе было для него всем: в любых спорных вопросах он восторженно поддерживал командира — даже тогда, когда тот вываливал совершеннейший бред.

— Пересчитывай маневр со склонением, — твердо сказал Леон. — На сколько мы уйдем в минус?

— По хронометражу? — переспросила Люси. — Навскидку, без математики могу сказать одно: намного. — На полчаса, это в лучшем случае.

Леон сглотнул слюну. Стэн — новичок в дальнем космосе и на получасовое выпадение из графика не пойдет под страхом смерти. Он может просто не понимать, что происходит на самом деле: полковник сроду не ходил дальше Луны, и приказ для него мог быть важнее чувства опасности. Зато там, в НАСА, они все какие-то спятившие, у них все по минутам, и при этом не дай бог криво улыбнуться! По отчету командир будет долго рассказывать о нештатной курсовой ситуации… а они, чего доброго, еще и комиссию соберут. И будет он бумаги писать до следующего столетия.

«Но нам-то что делать? — спросил он себя. — Мы-то все понимаем. — А уж после того, как я горел на орбите Венеры и челнок никак не успевал до полной разгерметизации, — о, уж там-то я хорошо научился реально смотреть на вещи!»

— Пересчитывай, — повторил Леон. — Я не желаю подыхать из-за глупости нашего «аса»…

Люси тряхнула упрямой рыжей челкой и вновь погрузилась в работу. Леон тем временем включил свой, отдельный сканер на курсовой поиск. Увиденная картинка одновременно заворожила и ужаснула его: несущийся в пространстве астероид был огромен. Черно-коричневое в тени, антрацитно сверкающее на солнечной стороне, это чудовище волокло за собой пыльный факел разномастных глыб, походящий сейчас на инверсионный шлейф старинной химической ракеты. «Галилео» догонял его с такой невозможной точностью, словно эта встреча была тщательно рассчитана заранее.

— Ото чертяка, — прошептал Леон. — И как же мы его раньше не заметили?

— Пыль, — лаконично отозвалась Люси. — И, наверное, Джессеп.

Леон понял, что она хотела сказать. Предыдущую вахту тащил старший навигатор: сверившись с соответствием генеральному курсу, он наверняка не стал отягощать свои черные мозги какими-либо тестами сканерных систем. Зачем ему? Папочка Стэнфорд сказал четко — очко связи, и без гвоздей, пожалуйста. По времени попадаем? Попадаем. А дальше можно дремать или смотреть порноревю на личном терминале. Лишь бы ладошки не стерлись.

Леон почувствовал нестерпимое желание сплюнуть. Не без труда сдержавшись, он закрыл глаза.

— Торможение через два двадцать, — сказала Люси.

— Это с риском или без? — поинтересовался Леон.

— Про «без» нужно забыть. — Улыбка девушки была вымученной. — Но, может быть, мы все-таки уложимся в график.

Ряды цифр, которые скакали по дисплею навигационного монитора, говорили Леону о том, что шлейф мусора, завязанный гравитационным полем астероида, на самом деле куда опаснее, чем представлялось вначале. Фактически за черной громадиной летели цельные куски марганцевой руды, значительно более тяжелые, чем обычная порода. И хотя траектория их была достаточно линейной, огромные массы не позволяли игнорировать опасность столкновения.

Леон зачем-то проверил, хорошо ли держат его привязные ремни, и нерешительно потянулся к блоку ручного управления. Повинуясь команде, из-под пульта выполз рогатый черный штурвал. Люси ободряюще кивнула и подняла два пальца.

— Двадцать секунд, — произнесла она.

Леон положил правую ладонь на пульт управления двигателями.

В детстве он обожал носиться на антикварной дедовой «Волге» — бензин был немыслимо дорог, стопятидесятилетней давности автомобиль стоил целое состояние, однако Макрицкие были не бедны, а дед Олэксий не чаял во внуке души и позволял ему брать любую машину из своей коллекции. Леон всем прочим предпочитал именно «Волгу», пышнотелую красавицу с серебристым оленем на округлом капоте. Дед, смеясь, говаривал, что с годами внучок пристрастится к дородным красоткам, но причина была не в том. Старухой нужно было управлять, держать ее без всяких-разных «мозгов» и сервоприводов, налегая на тяжкий белый руль, выжимая ногой тугую педаль механического сцепления и раз за разом передергивая изящный хромированный рычаг трехскоростной трансмиссии, торчавший из рулевой колонки. Именно «Волга», добродушно фыркающая архаичным мотором, дарила Леону восторг настоящей власти над машиной, власти, от которой закипала кровь и хотелось выть, подпевая гудящему ветру. Потом у девочек-одноклассниц основательно прорезались грудки, и забасившие мальчишки, с которыми он гонял на Подоле голубей, принялись гулять с ними на днепровских островах, посматривая на недотепу Макрицкого с явным превосходством. Он отвечал им презрением: разве могли они понять его, познавшего настоящий кайф свободы и скорости! Именно тогда он и решил стать астронавтом.

Он был фанатиком своей мечты: он учился намного лучше большинства однокурсников. Но никто, даже паны кадеты, делившие с ним один кубрик в общежитии, не догадывались, о чем на самом деле грезит всегда задумчивый и немногословный Леон. А ему снились звездолеты. Настоящие огромные летающие крепости, о которых он столько читал в старых романах: стремительные гиганты, сражающиеся в пыльных провалах Галактики и уж, конечно, ничем не похожие на скучные межпланетные «курятники», которые ждали Леона по выпуску.

Тело «Галилео» чуть дрогнуло, отвечая на запуск тормозных двигателей. Леон повел штурвалом, и картинка на экранах послушно поплыла в сторону.

Люси воздела три пальца.

— Тридцать.

— Да.

Леон чуть расслабился, по-прежнему глядя на цифры, мелькающие на мониторе. Первый поворот прошел нормально. Теперь начинается самое трудное — то, что он никогда не доверит электронике. Ему нужно догнать астероид, еще раз сманеврировать, отклоняясь от шлейфа камней, и вернуться на прежний курс.

— Что здесь происходит?

Гулкий рев Стэнфорда раздался не из динамика, а прямо над головой Леона — погрузившись в вычисления, он не услышал шипения гидравлики и прозевал появление командира в рубке.

— Кто разрешил тормозить?

— Ноль! — выкрикнула Люси, не обращая внимания на рык командира.

— Я запрещаю! — почти истерически взвыл Стэнфорд.

Его рука резко оттолкнула ладонь Леона, уже легшую на штурвал. Изображение на экранах рывком сместилось в сторону. На лице Люси мелькнул ужас. В следующую секунду «Галилео» содрогнулся от тяжкого удара — Леон кожей успел ощутить, как что-то громадное и, несомненно, тяжелое рвет корпус планетолета, будто мокрую бумагу; Стэнфорда бросило вперед, на пульт, и его большая круглая голова, сверкнув загорелой плешью, с глухим стуком легла точно на острый угол одного из контрольных пеналов.

Отчаянный крик Люси потонул в вое тревожной сирены.

— Посмотри, что с нами! — крикнул Леон, пытаясь увести «Галилео» в сторону.

По экрану, прямо в лицо ему, несся ураган разномастных глыб. Из четырех двигателей, сосредоточенных в корме корабля, на команду отозвался лишь одни — остальные были заблокированы аварийной автоматикой. Вбив штурвал в твердый пластик ограничителя, матерящийся Леон сумел все-таки отвести изуродованный корабль от каменного шлейфа астероида. Он не знал, сколько времени прошло с момента удара…

— Никто не отзывается… — простонала Люси. — Никто!..

— Что? — не понял Леон. — О чем ты?

Смысл сказанных девушкой слов дошел до него с изрядным опозданием, но уже через секунду он понял все. Если рубка, подвешенная на независимых гравиопорах, получила такой удар, то можно было представить, что же случилось там, в глубине корабля. Наверное, экипаж просто размазало по переборкам… Леон тупо поглядел на ручеек крови, вытекающий из-под командирской головы, и поежился.

Глава 2

— Эта гадина все-таки убила нас, — прошептал Леон, с ненавистью глядя на плешивую макушку Стэнфорда.

— Он жив? — всхлипнула Люси.

— Это меня волнует меньше всего. Подбери сопли! — выкрикнул Леон, видя, что девушка срывается в истерику. — Мы пока еще живы. Не знаю, надолго ли, но у меня нет особого желания подыхать здесь, в этом каменном дерьме. Мы должны что-то придумать. В конце концов, до окна связи мы можем просидеть и здесь. А?

Люси помотала головой. Властный рык Леона помог ей сохранить самообладание.

— Жизнеобеспечение рубки нарушено. Почти во всех отсеках разгерметизация, уцелел только третий технологический, но там мы не высидим. В челноке мы тоже не продержимся.

— Даже со скафандрами?

— Да… потому что теперь мы войдем в окно не раньше, чем через трое суток. Ты видел, что у тебя заводится только второй двигатель?

Леону показалось, что дышать стало труднее.

— Через полчаса мы догоним проклятый астероид… — пробормотал он. — Все-таки мне не понятно, почему Стэн так психовал.

— Потому что он идиот, — ответила Люси и вдруг непривычно хрипло хохотнула: — Зато теперь ты можешь накуриться вволю. Это уже ничего не изменит.

Отщелкнув ремни, она выбралась из кресла и принялась расстегивать свой комбинезон.

— Иди ко мне, — услышал Леон за своей спиной. — Скоро здесь станет холодно…

— Секунду, — машинально произнес Макрицкий, отказываясь верить своим глазам. — Ото ж бис… що ж це?

«Галилео» медленно догонял астероид, одновременно поворачиваясь к нему носом. На экранах отчетливо прорисовались контуры тесной, зажатой с трех сторон скалами, но — неестественно ровной долины. Сейчас она смотрела на солнечную сторону, и Леон, вдруг задрожав, ясно различил поблескивание каких-то пирамидальных сооружений, частично терявшихся в мертвенной тени скал. Едва не ломая пальцы, он перенастроил экран. Изображение приблизилось. Теперь конструкции — уже не пирамидальные, а скорее кубические — стали видны совершенно отчетливо. Вот только что-то там было не так. Всмотревшись, Леон понял, что строения частично разрушены: он видел обвалившиеся внутрь серебристые стены.

— О боже, — жарко зашептала над ухом Люси, — что это такое? Это что-то чужое?

— Я не могу понять, — тоже шепотом ответил Леон, — ноты видишь: нигде нет ни одного огонька. Это развалины. Интересно, сколько же им лет?

— Но, может быть, там что-то уцелело? Может быть, там есть воздух?

— Да, и мощнейший передатчик, который легко достанет Землю без всяких «окон». Вряд ли. Если это чужое, то о каком воздухе мы можем говорить? Если это наше, то объясни мне, что это такое и откуда оно здесь взялось, если мы — первая экспедиция в этом районе.

— До Депрессии было много экспедиций, — перебила его Люси. — Ты сам знаешь. Мы должны добраться до этого места, пока нас не отнесло. Ты сможешь посадить там челнок?

— Челнок я посажу где угодно. Но что толку? Там — развалины. Ты надеешься, что мы сможем найти в этом дерьме кислород?

Люси прикусила губу и посмотрела на Леона с отчаянием.

— Разве у нас есть другая надежда?

— У нас нет вообще никакой. Но ты права, посмотреть, конечно, стоит.

«Все равно, — добавил он про себя, — мы подохнем часов через тридцать. Жизнеобеспечение причального челнока рассчитано на четыре часа. Нас двое, следовательно, это здорово удлиняет агонию. Но все равно — не настолько, чтобы мы успели добраться до этого проклятого „окна“, из которого сможем без помех докричаться до Марса. А если и докричимся — толку?

Вылезая из кресла, Леон вдруг ощутил неприятную легкость, отозвавшуюся в желудке, и понял, что контуры искусственной гравитации начали сдавать. Это говорило о том, что энергосистема корабля полностью вышла из строя — скорее всего вместе с большинством аварийных линий. Какие-то еще тянут, но это ненадолго.

Он распахнул аварийный шкаф, с наслаждением вышвырнул на пол личный кофр старшего навигатора Джессепа и бережно достал свой, с золотым тризубом на голубом поле.

— Я надеюсь, в челноке есть запасные патроны, — буркнула Люси, натягивая скафандр.

— Часовые, не больше, — отозвался Леон. — Большие были в шлюзе по левому борту, но, судя по всему, его вырвало с мясом, и он теперь болтается где-то у нас за кормой.

Вытащив из кофра перчатки, Леон вдруг замер.

— Лю, — глухо позвал он.

— Да? — девушка прекратила подключать шланги и повернулась к нему.

— Я… ну, в общем, вот что… — Он снял с левого мизинца тонкий золотой перстень с небольшим рубином и надел его на безымянный палец Люси. Это кольцо моего деда. Он подарил мне его… впрочем, это не важно.

Леон умолк и рывком отвернулся.

Люси подошла к нему, обняла его за плечи и быстро, коротко поцеловала в шею. В ответ Макрицкий тихонько вздохнул и защелкнул на запястьях перчатки.

…В слабом желтом свете аварийных плафонов недвижно висели пылинки, уже поднятые с пола исчезающей гравитацией. Как и ожидалось, лифты приказали долго жить, и Леону с Люси пришлось пробираться по лабиринту узких технологических лазов. Они спешили, как могли: кислорода в скафандрах могло хватить максимум на час.

Путь до транспортного шлюза правого борта занял почти пятнадцать минут. Выпав из потолка в нужный коридор, Леон перевел дух и огляделся. Здесь было еще темнее, плафоны еле тлели в четверть накала.

— Долго мы, — сказал он Люси. — Вот черт! Пошли скорее.

Впереди сумерки превратились в настоящую тьму. Леон врубил фонарь, сделал пару шагов и вдруг с воплем отпрянул назад.

— Что? — вскрикнула Люси, хватая его за плечо.

— Кажется, это Джесси… — выдохнул Леон, приходя в себя. — Но что он тут делал, а?

В метре от его ног под переборкой скорчилась страшно переломанная, залитая кровью фигура в бортовом комбинезоне. Люси наклонилась над трупом, пошевелила его ботинком.

— Да, это мистер старший навигатор, — согласилась она. — Как же его так?

— Размазало, — уже равнодушно объяснил Леон. — Меня больше интересует, какого черта он тут оказался?

Сервопривод внутренней двери шлюза на команды с пульта не отреагировал. Проклиная все на свете, Леон разбил стекло специальной ниши и достал оттуда могучий лом, выкрашенный в желтый цвет. Стопоры он отжал без особых усилий, а вот сама дверь отняла еще почти пять минут. Леон бросил взгляд на хронометр, вделанный в левую перчатку, глухо выругался и нырнул в отсек.

— Живее, Лю! — крикнул он, взбегая по низенькому трапу к уже распахнутому люку челнока.

Еще две минуты спустя остроносая приплюснутая машина медленно выплыла из брюха развороченного «Галилео». Отсюда, с правого борта, было не видно, насколько именно пострадал несчастный корабль, но Леон не имел желания рассматривать, что там и как. Дав газ, он направил нос челнока в сторону находившейся уже под ними громады астероида.

— Как странно он выглядит, — заметила Люси, — вот кажется, висит себе камень, Просто здоровый такой булыжник, да? А если задуматься — ну вот как это: висит? На чем висит? А?

— Не висит, — горестно вздохнул Леон, — а летит, чертяка. Если б он, сволочь, просто висел, мы б в таку халэпу не вскочили. Ох, биса б йому в душу…

Легкий челнок, разогнанный импульсом курс-моторов, быстро подплыл к сверкающей черным глыбе, мягко затормозил короткими «выстрелами» носовых дюз и лег набок, приближаясь к зажатой скалами долинке. Леон чуть наклонил голову: по экранам неторопливо ползли поблескивающие антрацитные склоны, изрезанные глубокими темными провалами трещин. Зрелище было захватывающе-величественным. Ни на Земле, ни даже на спутниках Юпитера, богатых многоцветными, невероятной красоты пейзажами, ничего подобного не встречалось. Солнце, здесь гораздо более близкое, высвечивало каждый излом, задавая ему невероятную, невозможную для человеческого глаза контрастность, разрезая каждую складку феерически яркими линиями. В этом было нечто мистическое — Леону казалось, что где-то там прячется вход в преисподнюю.

Он чуть склонил штурвал, и челнок, покоряясь его руке, скользнул влево. Теперь нос крохотного кораблика смотрел точно на упрятанную меж скал долину. Притормаживая, Леон с запоздалым удивлением подумал о том, скольких усилий стоило выровнять каменистый грунт. Очевидно, кто-то потратил немало средств на эту непонятную работу. Челнок завис; Леон поглядел вниз и отчетливо разглядел полуразрушенные причальные мишени, предназначенные, похоже, для довольно крупных кораблей. В груди медленно зашевелился странный холодок: посреди левой, наиболее сохранившейся мишени хорошо угадывалась желтая буква «Т». Разваленный комплекс принадлежал Земле.

Люси поняла это одновременно с ним.

— Это невероятно, — прошептала она. — Ему лет… лет пятьдесят, не меньше. Кто же все это строил?

— В космосе невозможно определить возраст, — возразил Леон. — Но ведь в самом деле, говорят, до Депрессии было много экспедиций. Может, японцы? Я слышал, что они запускали до ста кораблей в год. Недаром именно они первыми дошли до Плутона.

«Я несу полный бред, — подумал он. — Астероидный комплекс в середине столетия? Ой, вряд ли. Тогда все искали минералы, редкие элементы и все такое прочее. Какая компания отправила бы экспедицию сюда, в эти каменные джунгли? Да еще и стройка. Однако же откуда тогда это идиотское, неправдоподобное, но — реальное „Т“?»

Его руки двигались автоматически. Челнок медленно опустился на единственную уцелевшую мишень. Двигатели смолкли. Леон отстегнул ремни и вопросительно глянул на Люси.

— Патроны менять будем?

— А сколько у нас осталось? — Она поглядела на манометр и ответила сама: — Полчаса… давай пока не будем, а? Сходим по-быстрому, и все. А?

Леон хорошо понял ее сомнения. Действительно, незамененный патрон — это лишние полчаса жизни… Бросив взгляд на экран, Макрицкий оценил расстояние до развалин и подумал, что за полчаса вполне можно успеть облазить нижние этажи. Хотя, конечно, если там что и уцелело, то только в самом низу, в подвальных отсеках. Но что мешает вернуться в челнок и взять новые патроны?

— О’кей, — Леон поднялся и перещелкнул редуктор давления, готовясь захлопнуть шлем, — пошли.

Внешний люк мягко чмокнул за его спиной. Леон спрыгнул на камень, поглядел, как летит белая фигурка Люси — гравитация здесь была весьма далека от земной, — и торопливо двинулся в сторону покосившегося серебристого строения.

Почти кубические здания были возведены из материала, отливающего явно металлическим блеском, но Леон прекрасно понимал, что никто не стал бы тащить тяжеленные металлоконструкции на такое расстояние. С дистанции в два десятка метров ему вдруг показалось, что постройки были разрушены каким-то внутренним взрывом; приблизившись, он понял, что это не так. Стены были действительно провалены вовнутрь, и выглядело это весьма странно: казалось, некая могучая длань просто сдавила в пальцах многоэтажные конструкции, сплющив их, словно бумажный домик.

Когда-то Леону случилось побывать в Антарктиде. Тогда ему показалось, что ничто не может быть ярче полярного солнца, превращающего снег в нестерпимую пытку для глаз. Сейчас, двигаясь по солнечной стороне астероида, он понял, что глубоко заблуждался. Да, здесь преобладал не белый, а, наоборот, черный цвет. Но и солнце — оно казалось отнюдь не тем привычным источником света и тепла, — нет, оно было Солнцем с большой буквы, яростным светилом, обрушивающим на сверкающий черный камень потоки жгучего бешенства, назвать которое светом было весьма нелегко.

— Кажется, там вход, — произнесла Люси, более глазастая, чем Леон. — Там, справа. Ты видишь?

Леон прищурился и действительно разглядел странно уцелевший на фоне общего разгрома прямоугольник внешней шлюзокамеры. До него было не более двадцати метров: если бы не Люси, он, возможно, и не заметил бы его в этом ужасном сверкании серебристых стен.

— Дверь вынесена, — продолжала девушка, — попробуем?

— Разумно, — согласился Леон, — наверное, там должен быть какой-то коридор, ведущий в глубь здания.

Смешно подпрыгивая, они двинулись по почти гладкому темному камню посадочной площадки. Буквально через несколько шагов Леон споткнулся, дернулся всем телом и на несколько мгновений взмыл вверх. Приземлившись, он изогнул в шлеме шею и поглядел себе под ноги. На усеянном мелкими камнями поле лежал изуродованный, страшно перекрученный гофрированный рукав воздуховода. Выглядел он так, словно его выбросило жуткой силы взрывом.

«Не исключено, — подумал Леон. — Похоже, здесь действительно было жарко. Но, черт его возьми, кому же принадлежала эта станция?»

Он и в самом деле ни разу не слышал о каких-либо попытках возвести долговременный исследовательский комплекс в поясе астероидов. Тем более о его гибели… Впрочем, до Депрессии, которая изменила привычную карту мира и едва не перевернула всю Землю с ног на голову, «белые» государства отправляли корабли сотнями — возможно, какая-то компания добралась и до этой мрачной пустыни?

Дверь шлюзокамеры, характерно скругленная по углам, валялась внутри, закрыв собой высокий комингс. Входной проем встретил Леона паутиной обвисших уплотнителей — протянув руку, он пощупал один из них и усмехнулся. Вязкий некогда пластик легко раскрошился в его пальцах. Конечно, это не говорило ни о чем: в космосе все стареет мгновенно, — но тем не менее в душе Леона зашевелился холодок. Станция казалась старой, очень старой. Включив прожектор, Макрицкий шагнул вовнутрь шлюзокамеры.

На стене, вспучившейся, словно под воздействием немыслимых температур, темнела синяя надпись «Brodley biology» и эмблема в виде стилизованного орла, горделиво оседлавшего глобус. Леон никогда не слышал о подобной компании. Теперь он практически не сомневался в том, что станция была выстроена до Депрессии, скорее всего годах в сороковых, когда резкий рывок технологий сделал межпланетные перелеты баснословно дешевыми и доступными даже для небольших фирм, не говоря уже о крупных корпорациях.

Внутренняя дверь была наполовину открыта. Луч прожектора вспорол чернильную тьму коридора, и Леон увидел, что находится перед широкой аркой, ведущей куда-то в глубь строения. Рядом с ним скользнул поток света, льющийся из фонаря Люси.

— Что там, дальше? — спросила она.

— Не знаю, — хмыкнул Леон, — но нам стоит поспешить. Времени осталось всего ничего.

Арка вывела их к лестнице, полого идущей вниз. Сквозь узкие проломы в потолке кинжалами били тонкие лучики солнечного света, в которых танцевали поднимаемые шагами пылинки. Строение, по-видимому, расползлось по всем своим швам.

— Черт, какая жуть, — заметила Люси.

— Вот про черта, пожалуйста, не надо, — поежился Леон. — Не здесь, хорошо?

Лестница закончилась коридором, который, раздваиваясь, уходил в темную глубь станции.

— Я предлагаю разделиться, — сказал Леон. — Я пойду налево, ты — направо. Только недалеко, и помни о манометре, хорошо?

— Вы, мужики, всегда думаете о том, чтобы пойти налево, — грустно усмехнулась девушка. — Ладно, идем. У нас еще двадцать минут, да?

— Не меньше. Но ты все равно не забирайся очень далеко. Лучше потом вернуться на челнок и перезарядиться.

Через десяток метров Леон увидел первую дверь: она висела, сорванная с одной петли. Он толкнул ее плечом и заглянул в помещение. В свете фонаря блеснули какие-то столы с давно мертвым оборудованием, мертвый глаз большого дисплея. Убедившись, что баллонами с кислородом здесь и не пахнет, Леон двинулся дальше. Соседняя комната также оказалась какой-то лабораторией. В ней Макрицкий разжился массивным топором, снятым с пожарного щита.

Преодолев еще одну короткую лестницу, Леон вышел в довольно просторное помещение с высоким потолком. Белый луч прожектора выдернул из мрака высоченные двери шкафов, перевернутый лабораторный стол и остановился. На Леона смотрела мумия в истлевшем желтом халате. При жизни она была, кажется, женщиной: на затылке уцелел пучок рыжих волос, шею обвивало жемчужное ожерелье. Леон нагнулся. Лаборантка умерла от внезапной потери воздушного давления — он уже видел нечто подобное, когда его корабль наткнулся на давно погибший французский планетолет, который болтало в окрестностях Венеры. Это было не совсем удушьем, нет. Здесь, на станции, случилась мгновенная разгерметизация всех отсеков и помещений, и воздух ушел буквально в секунду, раньше, чем сработали аварийные системы. На «французе» тогда бахнул главный генератор, и весь экипаж выглядел так, словно людей разорвало изнутри. Что же, черт возьми, могло взорваться здесь?

Леон выпрямился и подумал, что в таком крупном помещении могут оказаться аварийные запасы кислорода или на худой конец какие-нибудь дыхательные приборы. Компактные преобразователи углекислоты появились намного позже, чем была построена станция, но сейчас его устроили бы даже обычные маски с баллонами.

Макрицкий развернулся и с размаху вонзил свой топор в первый попавшийся шкаф. Дверь послушно перекосилась, открывая доступ вовнутрь. Леон нетерпеливо дернул ее на себя и замер.

Он не мог даже кричать, потому что страшный спазм мертвой хваткой перехватил ему горло. На него смотрел Ужас.

То, что Леон принял за шкаф, было на самом деле герметичной колбой. Резкий свет фонаря бился о толстый пластик, за которым, в мутноватой жиже питательного раствора, плавал эмбрион, жуткий настолько, что редкий кошмар, навестивший Леона под утро, мог сравниться с этим. Сперва он решил, что перед ним — неродившийся детеныш какого-то гуманоида, но уже через мгновение понял, что это все же сын человеческий. Его череп, скукожившийся от времени, был сильно вытянут назад, четыре руки имели длинные, оснащенные небольшими перепонками, когтистые пальцы, распахнутые в смертной муке глаза походили на кошачьи…

Станция, выстроенная на никому не известном астероиде, занималась разработками направленных мутаций человеческого генотипа. Здесь совершалось преступление, караемое всеми разумными расами Галактики как одно из наиболее тяжких, как отступление от знаменитого Кодекса Хрембера, нарушения которого не допускались никогда. В тридцатые годы человечество уже приняло Кодекс, навязанный ему эмиссарами Старших, — значит, кто-то осмелился наплевать на закон, управлявший, как говорили, всеми разумными?

Леон сглотнул слюну и всадил топор в следующую дверь. Там была та же самая картина. И дальше, и дальше… Два десятка дверей — два десятка колб. Погибнув, станция сумела сохранить своих жутких питомцев от тлена, и они выглядели почти живыми. Леон присел на край стола, чувствуя, как пот заливает лоб.

«Главное — зачем? — подумал он. — Зачем?! Чего они хотели этим добиться, понимая, что все скрытое так или иначе станет явным и от возмездия им не уйти?

Ему приходилось слышать о маньяках-ученых, способных на любые преступления ради голого научного интереса, но верить в такую ахинею как-то не хотелось. В конце концов, сейчас не Средневековье… следовательно, кому-то это было действительно нужно.

Леон подбросил в руке свой топорик и вышел в коридор. Кислород здесь скорее всего был, но искать его следовало всерьез — нужно было вернуться на челнок и перезарядить дыхательные патроны.

— Лю, — позвал он, — давай, наверное, возвращаться. Возьмем новые часовые патроны и поищем более основательно. Ты слышишь меня, старуха?

— Я, кажется, нашла! — ответил ему слабый голос девушки (Леон удивился, что может мешать работе ее передатчика на таком незначительном расстоянии).

— Что ты нашла? — почти выкрикнул он, чувствуя, как заколотилось в груди сердце.

— Здесь баллоны, старинные баллоны, их целый штабель. И редукторы, по-моему. Сейчас, я… а-ай! О-оо…

— Что с тобой?!

Ответом ему был слабый стон. Леон перехватил топор и понесся вверх по лесенке, не прекращая звать свою подругу.

— Я упала… — совсем тихо произнесла вдруг она. — А на меня упала какая-то балка. Она меня держит, я не могу выбраться. Как больно, Лео! Помоги мне, скорее!

— Где ты находишься?

— Выломанная дверь слева по коридору, ты увидишь… потом вниз. Здесь какой-то склад, но стены почти упали вовнутрь, и теперь тут завал. Черт, кажется, у меня перелом бедра. Не могу даже двинуться.

— Я иду! Иду!

Пробегая по коридору, Леон вдруг заметил, как следом за ним крадется странный золотистый лучик света, но решил, что ему это мерещится, тем более что после развилки свет пропал. Выломанную Люси дверь он нашел сразу же, едва вбежал в ее коридор.

Девушка лежала на куче какой-то рухляди, придавленная огромным потолочным двутавром. Едва глянув, Леон застонал. Балка была настолько громадна, что приподнять ее он не смог бы никак, даже при таком небольшом тяготении она весила не меньше трех сотен кило. Под стеной, куда, очевидно, и тянулась Люси, и в самом деле высился штабель желтых в коричневую полосу кислородных баллонов.

Леон присел на корточки, взял ее за руку и слабо всхлипнул.

— Боже, боже, ну почему все так глупо?

За прозрачным забралом шлема мягко изогнулись полные губы Люси.

— Самое обидное, что я не могу тебя поцеловать. Скажи, а Клев действительно такой красивый, как ты говорил?

Макрицкий замотал головой. Встав, он поднял с пола свой топор, подсунул рукоять под балку и налег на нее всем своим весом. Это было бессмысленно, двутавр даже не двинулся с места. Леон почувствовал, что задыхается, машинально посмотрел на табло дыхательной системы и осел на пол рядом с девушкой.

— У меня «сдох» преобразователь, — тихо проговорил он.

Люси охнула и отчаянно забилась, пытаясь вывернуться из-под вмявшей ее в металлический хлам балки.

— А… кислород? — выкрикнула она.

— Ну, это минуты три, — прошептал в ответ Леон. — Или меньше.

Дышать становилось все тяжелее. Он лег на гору железа, прижался забралом к ее шлему и замер.

— Не говори ничего, — едва слышно простонала Люси. — Лучше… лучше я.

Почему же ее так плохо слышно? Мысли стремительно кружились в голове, цеплялись одна за другую: «Что это за попискивание в наушниках? Самое обидное, конечно, то, что она не увидит деда… дед был бы рад. Дед сидит сейчас с удочкой, а за его спиной тихо шевелится листва деревьев, и где-то свиристит соловей. А в камышах плещет рыба… да что же это за писк?., нет, какая рыба, сейчас же осень! Люси, почему я ни разу не сказал тебе, что у тебя самая шикарная грудь на свете? И глаза… у тебя такие игривые глаза… Боже, почему я не могу вспомнить ни одной молитвы?»

Леон медленно поднял руку, перекрестился и повернулся на бок, чтобы обнять девушку.

— Что это? — Голос Люси был странно хриплым. — Да встань же! Кто… кто это?

Леон тяжело поднял голову и решил, что умирает. Из дверного проема лился мощный поток золотого света, и в его нестерпимом сиянии к нему быстро приближались три человеческие фигуры.

Когда до них оставалось меньше метра, Леон Макрицкий понял, что это не ангелы, ибо ангелы не носят скафандров. Да каких скафандров! Трое, идущие через завалы металлической рвани, до боли напоминали ему героев давно забытых боевиков прошлого века: на них были чешуйчато-черные комбинезоны, мощные наплечники с овалами каких-то внешних агрегатов, тяжелые на вид сапоги и — огромные, устрашающего вида кобуры на широких поясах. Лиц Леон не видел, так как гладкие черные шлемы были абсолютно непрозрачны.

Подойдя, двое склонились над замолкшей от ужаса девушкой, а третий, чуть меньший ростом, протянул затянутую в перчатку ладонь, чтобы помочь подняться Леону. Макрицкий потянулся к ней, такой человеческой, обычной пятипалой ладони, и весь мир закружился перед его глазами. Где-то далеко-далеко пропищал голос Люси: «Это же они!!!» — и свет погас.

Глава 3

— Пан Макрицькій… — Голос, мягкий и одновременно требовательный, принадлежал белокурой женщине лет сорока в светло-сером комбинезоне с орлом люфтваффе на левой стороне груди, которая, сидя на краешке койки, осторожно держала его за запястье. — Пан Макрицькій, вы мене розумієте?

Его взгляд приобрел осмысленное выражение, и женщина обрадованно потрепала Леона по плечу.

— Ну? Як справи, пане капітан?

— Ви маєте розмовляти німецькою, — прочистил он горло. — Я вільно зрозумію вас. Де я?

— Вы — на борту германского патрульного рейдера «Бремен». Я бортврач, обер-лейтенант Карен Зентара. Как вы себя чувствуете? С вами очень хочет поговорить наш командир…

— Как я здесь очутился? — перебил ее Леон. — Сколько… сколько времени я здесь?

— Шесть часов назад мы приняли общий SOS вашего челнока и сразу же поспешили на помощь. Вы были совсем рядом… Когда наши парни поднялись на борт, вы уже фактически умирали. Наверное, вы потеряли сознание до того, как увидели нас? Как случилось, что из всего экипажа уцелели вы один?

— У меня кружится голова, — пожаловался Леон. — Дайте мне отдохнуть… хотя бы часик. А потом можно и командира. Gut?

— О, конечно, конечно! — докторша поправила край легкого шерстяного одеяла и поднялась. — Если я буду нужна, вызовете меня через интерком.

Дождавшись, когда за ней закроется гермодверь отсека, Леон резво вскочил и подбежал к висевшему на стене табло хронометра. Нажав на клавишу, он вызвал на экран календарь… после чего в глубокой задумчивости вернулся на койку. Ему смертельно захотелось курить, но сигареты остались в комбинезоне, а сейчас на нем была бледно-зеленая больничная пижама. Леон с силой сжал виски и едва не застонал.

Ангелы не носят скафандров.

Те, кого он видел в последние секунды перед тем, как умереть от удушья, каким-то образом протащили челнок на огромное расстояние и с огромной скоростью, доставив его в патрулируемый район. Те самые тридцать часов хода он преодолел менее чем за час. Это была субсветовая скорость.

Скорость звездолета, маневренный режим.

Значит, раненая Люси осталась у них. Но у кого — у них? Леон почувствовал легкое головокружение. У кого? Ни одна из Старших рас, известных землянам, не была похожа на людей, по крайней мере настолько. Получалось, в Солнечной системе орудует некто, весьма близкий к хомо телом и, несомненно, духом — Леон хорошо помнил, сколько участия было в протянутой ему ладони, затянутой в черную металлизированную перчатку. Некто, неизвестный Земле… и Старшим?!

Они спасли его и оставили у себя раненую девушку. И они имеют звездолеты. Как можно было доставить сюда челнок? Не тащили же они его на веревке… Значит, их корабли настолько велики, что легко могут принять челнок на борт. А ведь для этого нужно иметь как минимум пустой трюм… «Галилео» не смог бы взять посторонний объект таких размеров, некуда.

И еще оружие, ручное оружие на поясах.

Боевой звездолет неизвестной расы?

Если бы они пришли со злом, то не стали бы отпускать его. И вообще, как они вытащили его с того света? Сколько у них было времени? Несколько минут?..

Леон растянулся на койке и посмотрел на низкий кремовый потолок.

Может быть, хронометр просто врет?

От этой мысли ему стало смешно. Врущий хронометр на немецком корабле! Еще чего…

«Ладно, — сказал он себе, — бог с ним, с хронометром. В данный момент это все не суть важно. Сейчас придет командир этого гордого корыта: что я ему скажу? Что „Галилео“ погиб где-то в тридцати часах хода отсюда? Но как, черт возьми, я объясню тот факт, что у меня почти не выжжено топливо?!»

Леон закрыл глаза, вытянулся на койке и постарался выровнять сбивающееся дыхание.

«Почему они вообще отправили меня сюда? Меня — отправили, Лю — оставили? Девочка понравилась? Нет, тут что-то другое. Скорее всего ее оставили потому, что у нее перелом. И, возможно, повреждение позвоночника, ей нужна была срочная помощь. Тогда…» От мелькнувшей в голове мысли он снова потерял дыхание.

Тогда получается, что отправили меня по просьбе Люси.

И, может быть, слили остаток горючки?!

Дверь отсека распахнулась ровно через час после ухода доктора. В помещение неторопливо вошел высокий мужчина с крупной головой и пробивающимся, несмотря на многолетнюю борьбу, круглым животиком. Большие серые глаза смотрели с добродушной ленью, но где-то в их глубине светилась внимательная, недоверчивая мысль. Бросив на вошедшего короткий взгляд, Леон решил, что с ним не все так просто, и резво вскочил на ноги:

— Капитан Макрицкий, вахтенный пилот рейдера «Галилео Галилей»…

— Оберст-лейтенант Ганнеман, — ответил ему командир, — не беспокойтесь, — его рука мягко усадила Леона обратно на кровать, — вам нет необходимости соблюдать уставные нормы… по крайней мере сейчас. Как вы себя чувствуете? Когда ребята доставили пана капитана на борт, пан капитан был совсем неживой. Вы в порядке?

— В полном, — отозвался Леон. — И адски хочу курить.

— Восточные привычки, — ворчливо хохотнул Ганнеман, доставая из кармана своего серо-голубого кителя пачку «Лаки Страйк», — я бывал у вас на родине… и сейчас готов был поспорить, что в первую очередь вы потребуете отраву. Обед у нас будет через час. Доживете? — поинтересовался он, глядя, как Леон жадно втягивает в себя голубоватый дым.

— Доживу, — кивнул Макрицкий. — Война войной, а обед — по распорядку.

— Совершенно верно.

Ганнеман присел на край второй койки, что стояла под противоположной переборкой, и посерьезнел:

— Что у вас произошло?

— Авария. Неприятная авария. — Леон выдержал его взгляд. — Не хочу показаться невежливым, но боюсь, что по ряду причин докладывать я буду только комиссии Ассамблеи.

— Вы устали. — Ганнеман вежливо улыбнулся, давая понять, что понимает его и не собирается настаивать. — Сколько вы шли, часов тридцать? Ваши баки высушены так добросовестно, что в это трудно поверить. Пришлось маневрировать?

— Я жарил почти напрямую, — соврал Леон. — Препятствий почти не было.

Сигарета показалась ему сладкой, как мед.

… — Астероид не был обозначен ни в одной из имевшихся на борту лоций. По не зависящим от нас причинам он не был обнаружен — лейтенант Ковач предположила, что его проспал старший навигатор майор Джессеп, сдававший ей вахту.

Расплывшаяся в кресле негритянка в чопорном синем костюме постучала по столешнице золотым карандашиком.

— Я попросила бы вас быть более сдержанным в определениях, — произнесла она, сверля Леона ненавидящим взглядом. — Майор Джессеп не мог «проспать» что-либо на вахте… или вы считаете иначе?

«Сука, — едва не заорал Леон. — Поганая сука, чтоб ты лопнула от своего жира! „Майор Джессеп не мог проспать“… твой черный дрочила мог проспать второе пришествие, а не то что эту проклятую каменюку с этой проклятой станцией!»

Вспомнив о станции, Макрицкий закусил губу. Сдержанность и еще раз сдержанность, сказал он себе. Не приведи бог ляпнуть…

— По крайней мере он не занес результаты своих наблюдений в бортжурнал и не счел необходимым доложить о них по вахте, — сообщил Леон сквозь зубы. — Лейтенант Ковач обнаружила малую планету сразу же, как только приступила к обычной процедуре тестирования ходовых радарных систем. Она начала тесты на несколько минут раньше графика, и у нас, таким образом, оставалось вполне достаточно времени, чтобы совершить маневр уклонения.

Главой комиссии был сухонький сенатор от штата Флорида; он сидел прямо напротив Леона, и в его выцветших от старости глазах то и дело вспыхивали огоньки неодобрения. Ему все было понятно: мерзавцы угробили дорогостоящий корабль, причем спастись удалось одному этому славянину, который, как и все его сородичи, после Депрессии успешно играет в гордую независимость. А корабль тем временем был оплачен деньгами налогоплательщиков, за которые он, сенатор, несет вполне ощутимую ответственность.

В горле главы комиссии что-то неприятно скрипнуло.

— Объясните нам, почему лейтенант Ковач начала тестирование раньше, чем это было положено по графику.

Макрицкий почувствовал, что теряет связь с реальностью. Чтобы не сорваться, он задумчиво потеребил пальцами золотую цепочку своей сабли. В данный момент он испытывал сильнейшее желание вырвать ее из ножен и рубануть наотмашь по скорбно поджатым губам главы комиссии Ассамблеи Космоплавания.

Вся эта пытка шла второй день; из шести членов комиссии четверо были американцами. Леон понимал, что рассчитывать на особое снисхождение ему не стоит, но все же надеялся, что расследование не затянется надолго.

— Я уже объяснял вам, — сдержанно произнес он, — что в данном случае график тестирования носит достаточно умозрительный характер. Системы должны быть протестированы в течение тридцати минут после заступления на вахту. Так записано в инструкции. В отдельном же уложении по навигационной вахте указано, что наиболее желательным временем тестирования является промежуток между двадцать пятой и тридцатой минутами с момента введения в бортжурнал отметки о заступлении.

— Это так? — недоверчиво спросила негритянка.

— Да, — кивнул офицер НАСА по имени Билл Мюррей, отвечавший в комиссии за техническую сторону вопроса. — Уложение писали немцы, и оно применяется только на кораблях люфтваффе. Насколько я знаю, в экипажах ООН о нем слыхали лишь такие педанты, как капитан Макрицкий.

Негритянка — «общественный комиссар» — явно превратно истолковала смысл слова «педант» и поглядела на Леона с неприятным интересом.

Макрицкий хорошо знал, какого рода общественность она представляет. За ее спиной стояли тысячи и тысячи семей, которые получали пособие с тридцатых годов двадцатого века. Семей, в которых никто никогда не ударил пальцем о палец — но зато все считали, что проклятые белые богатеи должны их кормить, одевать и всячески развлекать.

Сообщение о том, что он, единственный уцелевший офицер «Галилео», происходит из весьма состоятельного киевского рода, доставило ей определенное удовольствие.

Глава комиссии поглядел на свой хронометр, озабоченно крякнул и поднялся.

— На сегодня достаточно. Капитан Макрицкий, мы ждем вас завтра, в это же время.

Леон встал и коротко поклонился.

— Всегда к вашим услугам.

Негритянка прижала к своей необъятной груди папку из черной кожи и, тяжко размахивая гигантским задом, Двинулась к выходу. Рядом с Леоном остановился генерал-майор Савчук, введенный в состав комиссии на чисто формальном основании: оба они прекрасно понимали, что тот ничем не сможет ему помочь.

— Идем, хлопче, — устало произнес он по-украински.

— Я вас измучил, пан генерал? — виновато спросил Леон.

Савчук лишь отрешенно махнул рукой.

— В Киеве очень недовольны всей этой комедией, — сказал он, — но… пока мы в Нью-Йорке.

Они подождали, пока члены комиссии уедут вниз, и вошли в свободный лифт. На первом этаже гигантского небоскреба, в коридоре, отделанном полированными мраморными панелями, наперерез Леону бросился юноша в мундирчике рассыльного.

— Мистер Макрицкий, сэр, — затараторил он, — вас там ожидает какой-то старый джентльмен.

— Старый джентльмен? — удивленно остановился Леон.

Рассыльный подал ему серую шинель.

— Старый и очень суровый, сэр. Он не захотел назвать свое имя и сказал, что будет ждать вас до тех пор, пока вы не освободитесь. Сразу видно человека из прежних времен, сэр, сейчас таких почти не встретишь. Он в холле, сэр.

Леон подпоясался саблей и, застегивая на ходу золотистые пуговицы шинели, двинулся сквозь прозрачные двери, отделявшие холл от гардеробного сектора.

На широком кожаном диване у стены сидел, презрительно поджав губы, высокий, седовласый мужчина в полурасстегнутом зимнем плаще, под воротом которого виднелся сдержанно-дорогой галстук, заколотый ниже узла старинной булавкой в виде козацкой сабли. У его ног стоял вместительный дорожный кофр.

— Дед, — сказал Леон, не веря своим глазам.

— Ото бисовы янки, — прогудел Макрицкий-старший, раскрывая объятия, — все пытали, кто я да к кому. А я прикинулся, что не розумию ихнего английского.

— Я не надеялся… — счастливо улыбнулся Леон, вырываясь из сильных дедовых рук. — А як батько?

— У батьки опять конференция в Крыму, он, может, прилетит через пару деньков. Слышал, круто у тебя дело?

Дед хлопнул Леона по плечу и повернулся, чтобы пожать руку генералу.

— Как долетели, пан директор? — поинтересовался тот.

— Мои пилоты пока еще не разучились давить на газ, — хмыкнул старик. — А вот здешние таксисты…

— Идемте, — понимающе улыбнулся генерал, — у нас машина из посольства. Вы уже были в посольстве?

— А зачем? — фыркнул дед. — У меня пожизненная виза.

Семья Макрицких имела постоянную связь с рядом крупнейших манхэттенских банков, и дед, номинально числившийся председателем совета директоров, прибывал в Штаты, не уведомляя об этом ни посольства, ни миграционную службу, — ему это было не нужно.

Приземистый темно-синий лимузин покинул Манхэттен по мосту Джорджа Вашингтона, вскоре свернул налево и запетлял в узких, неестественно вылизанных улочках Клиффсайд-Парка. За гнутыми тонированными окнами плыли островерхие трех-пятиэтажные домики, выстроенные перед самой Депрессией. Дед всегда останавливался здесь, в крохотном, скромном на вид, но очень дорогом отеле — обычными его клиентами были состоятельные скандинавы, наезжавшие в Big Apple по финансовым делам.

В машине они почти не разговаривали. Подчиняясь команде, водитель остановил посольский лимузин в «кармане» перед серым фасадом уютного шестиэтажного строения в североевропейском стиле и выбрался из-за руля чтобы распахнуть заднюю дверь.

— Я вернусь под вечер, — сказал Леон генералу. — Или не вернусь — тогда встретимся прямо на комиссии.

Савчук согласно кивнул и пожал протянутую руку деда.

Забрав у водителя дедов чемодан, Леон поправил фуражку и заковылял ко входу в отель. Несмотря на свои относительно небольшие размеры, чемодан был чертовски тяжел. Леон догадывался, что он набит алкоголем: дед обожал угощать своих нью-йоркских друзей редкими армянскими и крымскими коньяками.

— О, пан Олэксий! — седоватый портье с тщательно прилизанными бакенбардами ринулся навстречу массивной фигуре старика, едва тот перешагнул порог. — Надолго к нам?

— Как получится, — добродушно ответил дед — теперь его английский был, конечно, же, безупречен. — Дела, все дела…

— Да-да-да, — сочувственно закивал портье, — с вашим внуком случилось такое несчастье… Пан капитан остановится вместе с вами, сэр?

— Вряд ли, — отозвался Леон. — Я пока живу в посольстве.

Роскошный суперлюкс на третьем этаже сверкал чистотой. Мальчишка-коридорный уже засунул чемодан в стенной шкаф; сбросив на диван холла пальто, дед не без раздражения выволок свой сундук на середину большой комнаты и, откинув крышку, принялся доставать бутылки. Леон тем временем разделся и вызвал горничную.

— Котлеты по-киевски, пан капитан? — прощебетала нежная светловолосая девочка, уважительно косясь на серебристое шитье его погон и длинную офицерскую саблю, валявшуюся поперек дивана.

Это «пан» звучало в ее устах до того смешно, что Леон не удержался от короткой улыбки.

— Да, если у вас умеют их готовить.

— Здесь умеют, — басовито проворчал из глубины номера дед. — И зелень на гарнир, побольше зелени. Скажите Джо, он знает.

— Мне — картофель фри, — добавил Леон.

Где-то за спиной Леона едва слышно зашипели струи воды: дед забрался под душ. Леон повесил в шкаф свой серый китель, расстегнул ворот форменной сорочки и подошел к сводчатому окну. Седоватый нью-йоркский вечер начинался сухими, долгими сумерками. На перекрестке загорелся первый фонарь. Аккуратные, по линейке вычерченные газончики перед тротуарами были покрыты уже мертвой, но все еще зеленой травкой. Леон вспомнил залитые огнями стриты Квинса, полные праздных, постоянно жующих черных в кричаще-ярких надувающихся куртках, и скривился. Он не любил Америку и считал, что единственное место, где может существовать в этой стране нормальный культурный человек из Восточной Европы, — это небольшие городки Юга, но даже и там все чаще происходили безобразные выступления потомственных люмпенов, требующих для себя бесплатного меду. Представить такую картину у себя на родине он не мог.

Дед выбрался из душа, облаченный в коричневый халат с капюшоном, задумчиво оглядел огромную батарею бутылок на столе, хмыкнул и прошел в спальню.

Светлые брюки и теннисная рубашка, в которых он появился минуту спустя, сделали его моложе. Поглядев на старика, Леон горделиво улыбнулся: деду шел девяносто третий год, но выглядел он куда свежее иных шестидесятилетних.

— Приезжала Ирма, — сказал дед, выбирая из своего запаса приземистую пузатую бутыль с бордовой этикеткой. — Приехала сразу, как только услышала о тебе.

Леон снова посмотрел в окно. При упоминании этого имени в нем поднялась волна тепла, смешанного, как всегда, с легкой грустью. Увы, сказал он себе, я никак не могу вознаградить твою преданность.

— Мама, наверное, опять завела свою шарманку?

Дед кивнул.

— А что ты от нее хочешь? Отец тоже считает, что тебе давно пора уволиться.

— Нет. Ты знаешь меня… Нет. Если меня не выкинут, я буду тянуть до конца.

Запищал дверной звонок. Леон поспешил открыть, впуская в номер официанта со столиком на колесах. Следом за ним шла горничная, несущая салфетки в золотой вазочке.

Проводив взглядом аккуратную попку горничной, дед уселся за стол. Налил в рюмки по капле ароматного «Борисфена», ревниво понюхал истекающую маслом, поджаристую котлету на косточке и подмигнул внуку:

— Ну, здравы будем…

Леон проглотил коньяк, бросил в рот листочек салата и впился зубами в восхитительно хрустящую котлету. Дед жевал молча, обстоятельно; из-под седых бровей коротко посверкивали внимательные глаза, наблюдавшие за Леоном.

— Твоего сенатора зовут Монтгомери Уорд, — утвердительно произнес он, бросив на тарелку куриную косточку.

— Главу комиссии? — вздернулся Леон с набитым ртом. — Да, а что?

Дед вновь поднял бутылку.

— Никто не без греха, — сказал он, пряча в вислых усах свою ироничную улыбку. — Эти смешные американцы до того заигрались в свою «подлинную» демократию, что постоянно наступают на одни и те же грабли.

Леон понял, что он хочет сказать. Старый интриган знал свое дело. Янки же, попав в Россию или, тем паче, в Украину, приходили в ужас, вопя, что там правит мафия и даже крупные промышленники действуют откровенно гангстерскими, по их понятиям, методами.

— Не знаю, не знаю… — Леон поскреб подбородок. — Да, корабль принадлежал ООН, но, видишь ли, командир и старший навигатор были из НАСА. Роль командира тебе известна, так ведь? Вот они и давят… и будут давить.

— Честно сказать, мне все время кажется, что ты чего-то недоговариваешь. — Дед прищурился. — Чего-то такого… глобального. Или я не прав?

Леон постарался, чтобы его голос прозвучал убедительно:

— На сей раз да, не прав. В принципе я рассказал все, что видел. Они не знают, в чем меня обвинить, — но ведь если не обвинить меня, то придется обвинять Стэнфорда и Джессепа. Ты понимаешь, какой это щелчок по носу гордой американской демократии? Тем паче что я не совсем понимаю, как удастся обвинить Джесса, — все эти цветные «активисты» в ответ немедленно обвинят Ассамблею в расистских методах. Это же Америка.

Дед покачал головой.

— Я поговорю с кой-какими людьми. В Киеве все за тебя — я был у Пинкаса, и он клятвенно пообещал, что ты сразу же получишь новый чин и отправишься отгуливать отпуск за два года. Я думаю, тебе надо съездить отдохнуть. А там мы можем поговорить и об отставке.

— Отставки не будет, — упрямо боднул головой Леон. — Сколько можно возвращаться к одной и той же теме? Мать, отец, теперь еще и ты. Сколько еще? Конечно, вы можете сделать так, что меня выпрут, но такого, кажется, в нашей семье еще не было.

— Все будет так, как ты захочешь. Я не могу настаивать — ты знаешь, как мы все тебя уважаем.

— Спасибо… — Леон все еще боролся с нахлынувшим раздражением. — Давай выпьем. Я и в самом деле хотел бы отдохнуть.

«Что я скажу Ирме? — вдруг подумал он. — Стоит мне вернуться, и она появится в тот же день. Я знаю, что я скажу матери, — я уже сейчас готов к этому разговору, но что, что я скажу Ирме? В чем она виновата? В том, что любит меня все эти годы? Да, я и в самом деле охотно женился бы на ней. Если бы… если бы вышел в отставку».

— Как, хорошо ловилось этим летом? — поинтересовался Леон, проглотив свой коньяк.

— А? — Дед, казалось, не расслышал его. — Да, в полном ажуре. Я поднял трех сомов… ты будешь ночевать у меня?

— Наверное, нет. Я хочу еще чуть-чуть побродить, а потом вернусь в посольство.

— Смотри не нарвись на неприятности.

— Я?!

Дед прекрасно понимал, что даже в Нью-Йорке немного найдется людей, готовых броситься на астронавта, чья физиономия несколько раз мелькала в сетях. Тем более на астронавта с длинной кривой саблей на поясе. Просто, подумал Леон, я для него мальчишка, раз в неделю разбивающий себе нос, — и навсегда таким останусь. Даже если стану генералом…

…Генералом не генералом, но скоро я стану майором, рассуждал он, неторопливо вышагивая по улице в сторону авеню, где можно было поймать такси. Фактически я уже майор. Правда, никто пока не знает, как я выпутаюсь из этой истории.

На авеню остановился первый же кэб — такой же желтый, как и сто лет назад, правда, после Депрессии в Америке навсегда перестали делать большие автомобили — все они как класс перекочевали туда, где их не было никогда раньше: в Восточную Европу, а если точнее — в бескрайнюю Россию с ее неиссякаемыми энергетическими ресурсами и в тихую, по-муравьиному трудолюбивую Украину.

Водитель смотрел на Леона выпученными глазами.

— Вы военный, сэр? — спросил он, опустив перегородку салона.

— Да, — спокойно ответил Леон.

— А в какой же стране положено носить с собой эту вашу саблю?

— В Украине.

Кэбби заткнулся. Вряд ли он видел Леона в сетях, дело было в другом. Обычному работяге-американцу, вкалывающему по пятьдесят часов в неделю, неприятно жить с мыслью о том, что где-то, далеко за океаном, есть страны, в которых не нужно отдавать 70 центов с каждого заработанного доллара для того, чтобы прокормить ораву бездельников, не желающих эти центы зарабатывать, и ораву чиновников, эти центы распределяющих. Такие страны — в которых работать приходилось всем — вовсе не казались ему раем, нет. Там, слышал он, не очень-то с правами человека, там до сих пор казнят за убийства и наркотики, но, главное, он никак не мог привыкнуть к презрительно поджатым губам этих надменных русоволосых славян, к их манере разговаривать сквозь зубы и морщиться при виде каждого неевропейца.

— Отвезите меня к Мемориалу 11 сентября, — неожиданно произнес Леон.

Водитель удивленно обернулся.

— Мы же…

— Я заплачу.

Леон порылся в боковых карманах шинели, вытащил сигареты и вспомнил, что в американских машинах пепельниц не встретишь. Стряхивать пепел на пол салона он посчитал ниже своего достоинства — вздохнув, Леон спрятал пачку обратно. В этот момент в окошко просунулась рука с жестяной коробочкой.

— Курите, сэр, — сказал кэбби. — Я сам иногда курю… спасибо, что вы не стали пачкать машину, — обычно я очень устаю к вечеру, и чистить салон уже просто нет сил. Вы не угостите меня сигаретой?

Макрицкий протянул ему пачку «Гетьмана». Таксист осторожно вытащил длинную коричневую сигарету, понюхал ее и, довольно вздохнув, спрятал под солнечный козырек.

— Я — потом, — сказал он.

— Возьмите еще пару, — предложил Леон. — Это очень хорошая марка.

Кэбби, казалось, испугался такому предложению.

— Нет-нет, сэр, как я могу, что вы…

Леон молча пожал плечами.

Выбравшись из машины, он тщательно уложил внутри ворота шинели свой белый шарфик — так, чтобы тот закрывал воротник кителя, но оставлял на всеобщее обозрение черный форменный галстук — и зашагал по тротуару. За его спиной тускло светились прожекторы, освещая стеклянные громады старинных билдингов. Когда-то, вспомнил он слова деда, здесь было море огней. Теперь экономят на всем. Теперь каждый прожектор — это чьи-то сосиски социальной помощи… сосисок хочется много, на всех не хватает, вот и приходится вместо былого величия включать дохленькие фонарики: так, разве что для виду.

Мимо Леона, торопливо стуча по тротуарной плитке модными твердыми каблуками, спешили многочисленные в этот час прохожие. Кое-кто украдкой оглядывался: он, неторопливо шествующий в своей серой шинели и высоковерхой фуражке, был слишком чужероден для нью-йоркских улиц. Леон усмехнулся. Спешка здесь была образом жизни, Америка, живущая с претензией на респектабельность, выучилась спешить много десятилетий назад.

За его спиной резко взвыла сирена. Макрицкий обернулся: рядом с ним, впритирку к тротуару, замер полицейский «Форд», увенчанный целой короной мигалок. Двое крепких парней в черных плащах пружинисто вылетели из машины и встали перед ним.

— Документы.

Леон не удивился. Чужих здесь не жаловали. И все-таки — это не «ваши документы, сэр», а хриплый рык уверенных в себе хозяев улиц. Он поджал губы и протянул полисмену бледно-голубую карточку с голографическим тризубом.

— Я ни черта не понимаю, — заявил сержант, осветив офицерскую книжку крохотным фонариком. — У вас есть документ на английском языке? У вас есть документ на право пребывания в Соединенных Штатах? Вы знаете, что в этой стране нельзя носить с собой холодное оружие?

Леон брезгливо поправил на руках перчатки.

— Оно положено мне по форме, — сказал он, доставая удостоверение ООН.

Физиономии полисменов неприятно вытянулись. Несколько секунд оба внимательно изучали пластиковую карточку, над которой, переливаясь, парила в воздухе эмблема Ассамблеи Космоплавания.

— Что еще? — язвительно спросил Леон. — Кредитку?

— Прошу прощения, сэр, — сержант вернул ему документы и попытался улыбнуться, — нас смутила ваша сабля… и ваша сигарета.

— Хорошо хоть, честно, — вздохнул Леон, пряча документы в карман.

— Счастливого вечера, капитан, — донеслось ему в спину.

Неожиданно в воздухе закружился снег. Леон поднял голову, подставляя лицо медленно танцующим снежинкам, и счастливо зажмурился. Это был его первый снег за Целый год, и он вдруг обрадовался ему, как старому, доброму другу. Ему остро захотелось домой, в светлые украинские степи, где вдоль шоссе тянутся аккуратные деревушки, уставленные степенными, белого камня усадьбами, да, туда, где старики ревностно хранят невысыхающие древние колодцы, из которых всегда можно напиться студеной, обжигающей своей свежестью воды. Но сейчас он брел по бурлящему вечернему Нью-Йорку, а возвращаться в посольство не хотелось.

Леон вновь остановил кэб, и вскоре вокруг него загорелись призывные огни бродвейских театров. За последние сто лет здесь мало что изменилось.

Он закурил новую сигарету и остановился на углу, под сверкающей вывеской какого-то увеселительного заведения. Леон плохо знал нью-йоркские улицы: ему хотелось зайти в какой-нибудь ресторан, но он не соображал, в какой именно.

— Эй, красавчик!

Высокая молодая девушка в нездешне элегантном пальто, двигавшаяся по тротуару вслед за ним, остановилась в двух шагах от Леона и весело улыбнулась сверху вниз.

— Это, кажется, тебя показывали вчера вечером?

Леон недоуменно поднял глаза. Она никак не походила на проститутку («хотя, конечно, кто их, тутошних повий, знает?») и говорила с каким-то акцентом — то ли французским, то ли итальянским.

— Капитан Макрицкий, — осторожно представился он и поднес два пальца к козырьку своей фуражки. — С кем имею честь?..

— Меня зовут Жасмин, — все так же посмеиваясь, заявила девушка. — У тебя такой потерянный вид… Я шла, шла за тобой, а потом все-таки решилась подойти первая.

— Ты не американка, — утвердительно произнес Леон.

— Да, а как ты догадался?

Леон усмехнулся и поправил воротник.

— Ни одна американская женщина никогда не станет приставать на улице к незнакомому мужчине. Здесь с этим не шутят. Ты или из Франции, или из Италии. А?

— И оттуда, и оттуда, — счастливо засмеялась Жасмин. — Я родилась в Марселе, а живу в Риме. В Штатах я так, отдыхаю. Скоро Рождество, так что я уже собираюсь домой. Может, мы зайдем куда-нибудь?

— И как мы будем выглядеть? — поинтересовался Леон, окинув ее скептическим взглядом. Жасмин была не столько выше, сколько крупнее его: рядом с ней Макрицкий казался мальчиком, напялившим чужой мундир.

— Но я же не виновата, что ты такой дохлый?

— А в космос жирных не берут. Ладно… пошли. Тут есть приличный ресторан? Только, бога ради, не хватайся за меня, а то я сойду с ума.

Итало-француженка Жасмин знала, чего хотела. Уже через десять минут она втащила Леона в холл какого-то старинного заведения. От деревянной стойки мгновенно отделился гардеробщик. Жасмин небрежно сбросила ему свое пальто, и Леон чуть не задохнулся, глядя на ее фигуру. Девушка вовсе не была полной, как ему показалось вначале: не-ет, но как же щедро одарила ее природа! Макрицкий скользнул глазами по ее высокой груди, обтянутым синей шерстью платья бедрам, задержался на чудном, невероятном изгибе ее икр и поспешил отвернуться, расстегивая пояс. Леон немного замешкался, снимая шинель: сабля сверкнула в ярком свете древних хрустальных люстр — появившийся метрдотель опасливо покосился на позолоченную гарду и почтительнейше ввел их в зал.

Здесь царил интимный полумрак. На столиках мягко светились лампы с матерчатыми абажурами, играла едва слышная легкая музыка. С первого же взгляда Леон понял, что Жасмин привела его в тихое, весьма респектабельное заведение, и мысленно поблагодарил ее за это. Наверное, сказал он себе, у этой красотки есть вкус. Больше всего ему не хотелось оказаться сейчас в каком-нибудь шумном Дансинге. Леон осторожно поправил галстук — тот был, увы, не совсем форменным: на вид полностью уставной, но, однако же, от младшего Воронина. И стоил он как три месячных оклада среднего европейского капитана.

— Что ты будешь есть? — спросила Жасмин, откладывая меню.

— Фруктовый салат с медом, — ответил он. — И коньяк.

— Коньяку, я надеюсь, бутылку? Леон поднял на нее удивленные глаза.

— Послушай, ты, часом, не служишь в этом кабаке зазывалой?

— Я заплачу, — с неожиданной гордостью вскинулась девушка, — все-таки не каждый день я пью с настоящими героями.

— Ну уж нет, — Леон с трудом удержался от смеха, — офицер не может допустить, чтобы за него платили в ресторане. Тем более когда речь идет о такой прелестной женщине.

С каждой минутой она нравилась ему все больше и больше. Леон считал, что умеет разбираться в людях: в больших смеющихся глазах Жасмин ему чудилась какая-то искренность, прямодушие — качества, давно утерянные женщинами западной цивилизации. На родине Леона прямота и отсутствие дешевого кокетства весьма ценились в молодых девушках. Именно поэтому его соотечественники почти никогда не женились на чужачках. Славянский мир, не слишком тронутый феминизмом, славился своей патриархальностью и твердостью устоев.

— Как тебе нравится Нью-Йорк? — спросила Жасмин, когда официант закончил расставлять на столе их заказ и удалился восвояси.

— Нью-Йорк? А что здесь может нравиться? — удивился Леон.

Девушка рассмеялась и решительно налила ему полную рюмку коньяка.

— Будем пить так, как у вас принято, — объявила она, продолжая улыбаться, — или ты не умеешь?

— Почему же, — усмехнулся в ответ Макрицкий, — обучен. Куда ж денешься? А вот где ты этому научилась? Была у нас?

— Нет… я училась в Болонском университете. Там пьют так, что закачаешься.

— Ну, я, допустим, не закачаюсь. За встречу.

— Я не бывала у вас, — сказала Жасмин, изящно закусывая коньяк фруктами, — потому что боялась, что мне захочется остаться. А это, говорят, сложно — у вас там такие закрытые страны. Чужих не принимаете.

— Чего проще, — пожал плечами Леон. — Двести тысяч гривен на счет в Национальном — и пожалуйста. Через пять лет можешь получить гражданство и забрать свои деньги.

— Двести тысяч! Это сколько в долларах? Миллион?

— Чуть больше. Только доллары нам не нужны. Это сто лет назад доллар был — да… теперь, сама знаешь.

— И что, других способов нет?

Леон задумчиво прожевал ломтик засахаренного лимона, шмыгнул носом.

— Не знаю. Может быть, выйти замуж за украинского или российского подданного. Понимаешь, у нас ведь действительно все другое. Численность населения поддерживается на одном и том же уровне, почти никаких пособий и все такое прочее. Поэтому и чужих мы не принимаем. Чужих обычно надо кормить, потому что они не хотят работать. А у нас так не принято, у нас все работают. Не будешь работать — подохнешь с голоду.

— Тогда женись на мне.

Леон хрюкнул и потянулся за бутылкой, старясь не смотреть на девушку.

— Я из богатой семьи, — сказал он. — Зачем мне твои деньги?

— А у меня их и так нет. Ладно, замяли… не думала, что ты так испугаешься. Просто мне порядком надоела Европа, вот я и езжу время от времени в Штаты. Здесь то же самое дерьмо, но как-то веселее, что ли. Все равно, конечно… безысходность, кругом эта дерьмовая безысходность.

Леон поднял удивленные глаза. В эти мгновения Жасмин показалась ему такой усталой, словно ей пришлось проделать какой-то долгий, непереносимо тяжелый путь. «Может быть, — подумал Леон, — так оно и было — что я о ней знаю?»

— Черт его знает. — Он поднял рюмку. — Я об этом не задумываюсь. У меня служба…

— И ты прям-таки всем доволен? — спросила Жасмин, выпив.

— Какие странные вопросы ты задаешь! Откуда ты взялась, такая умная? Доволен—недоволен… Я много чем недоволен. Но там, в пустоте, об этом не принято рассуждать. Туда попадают только те, кто мечтал об этом всю жизнь. А когда сбываются мечты, человек обязан делать вид, что он счастлив, иначе его просто неправильно поймут. Вот, в сущности, и вся философия.

— Еще в университете я стала думать, что вся наша философия — нет, я не говорю о конкретно твоей или моей, — вся философия человечества в последние годы устремлена прямиком в тупик…

Леон закурил сигарету.

— Америка меня пугает, — сообщил он, — то полицейские пристают, то — на тебе! — красавицы с философским настроением… Пора домой. Что ты хочешь всем этим сказать? Ты можешь что-то изменить? Ты можешь родить какие-то новые идеи, концепции?

— О каких концепциях мы можем говорить, когда нам все уже навязано извне? Когда за нас решают, что и как мы должны делать!

— А-аа, — застонал Леон. — Плавали, знаем. Ты, наверное, наслушалась высокоумных профессоров, помешанных на неприятии Кодекса Хрембера? В Европе это ужасно модно, особенно в последнее время. Да кто тебе это сказал? Кто сказал, что за нас кто-то что-то решает? Кодекс — это просто свод законов. И законов, кстати, мудрых, проверенных временем. Или я не прав?

— Конечно, не прав. Если нам что-то запрещают…

— Все… — Леон умоляюще поднял руку. — Хватит. Давай лучше выпьем. У меня, правда, завтра продолжение балета, но мне уже как-то наплевать.

— Какого балета? — изумилась Жасмин.

— Такого… красивого. Эти умники из НАСА ищут стрелочника, а никого, кроме меня, у них под рукой не наблюдается. В результате на меня хотят повесить всех собак. Я, понимаешь ли, виноват в том, что остался жив! Вот ведь незадача.

— Я могу спросить, что у вас там случилось?

— Спросить можешь. Только вряд ли получишь ответ. Не обижайся, ну, ты же должна понимать. Пока не закончится это идиотское расследование причин инцидента, я не имею права говорить. Я принимал присягу…

Бутылка быстро подошла к концу. Леон рассказывал девушке о Киеве, о своей службе, о пожаре на орбите Венеры и совершенно не заметил, как дело перевалило за полночь. Глянув на часы, он оторопел и замер на полуслове.

— Наверное, мне пора, — промямлил он.

— Тогда идем, — легко согласилась Жасмин.

Она решительно пресекла его попытки расплатиться по счету, и Леон поспешил в гардеробную. Ему было стыдно и ужасно неуютно. В его жизни было не очень-то много Женщин, а тем более — таких, с которыми не нужно играть в дурацкие игры.

— Ну что, поедем ко мне? — улыбнулась Жасмин, когда они вышли на засыпанную снегом улицу.

Леон тяжело вздохнул.

— Мне нужно быть в посольстве. Пойми меня правильно, я…

Он хотел сказать «я очень хочу поехать к тебе, может быть, я хочу вообще не расставаться с тобой, может быть…», но споткнулся и опустил беспомощные глаза.

Жасмин потрепала его по плечу.

— Не надо ловить мне такси. Возьми вот это — мне кажется, мы еще встретимся.

Леон машинально засунул в карман какую-то карточку, неуклюже поцеловал девушку в щеку и остался стоять, глядя, как Жасмин быстро удаляется в сторону Бродвея.

Глава 4

— Заседание окончено. Благодарю вас, леди и джентльмены.

Сенатор Монтгомери Уорд бросил на Леона задумчивый взгляд, поправил галстук-бабочку и заковылял к выходу. Навстречу ему в зал быстро вошел Алексей Макрицкий, облаченный в неприлично дорогой московский костюм и до такой степени увешанный драгоценностями, что широкозадая общественная комиссарша едва не споткнулась от ненависти. Дед брезгливо отодвинул ее со своего пути и подошел к Леону и Савчуку.

— Вот что, — начал он, поправляя хрустящую манжету сорочки, — мы кое с кем переговорили…

— Кажется, я уже догадался, — вставил Леон.

— Погоди… Суть, в общем, такова: завтра ты подписываешь протокол, в котором не будешь особо нажимать на Стэнфорда и Джессепа, — и все. Дело спускают на тормозах, пресса пишет об ужасном несчастном случае. Скорее всего они придумают тебе какую-нибудь аварию. Ясно?

— В Киеве знают? — ошарашенно спросил Савчук.

— Разумеется. Их это вполне устраивает, потому что скандал никому не нужен. А сейчас… — дед помедлил, раздраженно дернул себя за ус и внимательно посмотрел на Леона, — с тобой хотят поговорить какие-то типы из НАСА. Я опередил их. Главное, чтобы ты знал: мы все решили. Теперь тебе остается только подписать бумажку, и все.

«Старый мошенник прижал американскую демократию, — довольно подумат Леон. — Что же, здорово…»

Ему уже виделся Киев.

— В общем, иди. Я буду ждать тебя внизу, в баре.

Дверь захлопнулась. Леон поправил надоевшую ему саблю и вернулся в кресло, ожидая представителей НАСА. Они появились очень скоро: трое неопределенного возраста мужчин с неприятно-отсутствующими взглядами, все трое — белые. Последнее обстоятельство несколько удивило Леона, но он не придал ему особого значения.

— Капитан Макрицкий?

— Да, сэр.

Они сели. Некоторое время троица внимательно разглядывала Леона, словно желая определить, тот ли он, за кого себя выдает. Потом один из чиновников (а может, и не чиновников) коротко вздохнул и поинтересовался:

— Нам хотелось бы знать, не произошло ли на борту чего-либо… необычного.

— Простите, сэр?

Человек из НАСА прокашлялся.

— Я имею в виду перед самой аварией — не заметили ли вы каких-либо странностей? Возможно, резкого изменения навигационной обстановки?

— Но позвольте, сэр… Я же докладывал комиссии… Самым неожиданным было появление этого проклятого астероида, об который мы споткнулись, сэр. Других неожиданностей я как-то не заметил.

— Вы уверены в том, что не допустили никаких ошибок?.. Вы уверены в том, что были достаточно внимательны?

— Сэр!..

Чиновник скорбно вздохнул и обменялся взглядом с одним из коллег. Тот опустил глаза и едва заметно кивнул.

— Скажите, капитан, вы осматривали приближающийся астероид?

Сердце Леона подпрыгнуло и едва не вырвалось из груди. Он на секунду стиснул зубы и призвал на помощь все свое самообладание — сейчас оно было важнее всего. И еще — актерский дар. Один знакомый деда, старый, знаменитый театральный режиссер, клялся и божился, что молодой Макрицкий имеет все для того, чтобы покорить сцену. Леон незаметно выдохнул и придал лицу изумленное выражение:

— Сэр, а как вы сами считаете: у меня было на это время? Я видел, что на нас летит здоровенная глыба, это — смерть, вы же должны понимать! Мы с вами профессионалы, мы знаем, какую роль играют секунды. Там, в Дальнем космосе!.. За секунду можно…

— Благодарю вас, — перебил его чиновник. — Этого достаточно. Все дело в том… — он чуть замялся, — что кое-кто продолжает считать, будто бы вы имели возможность как-то повлиять на исход этой ужасной истории. Теперь мы понимаем, что это было не в ваших силах. Желаю удачи, капитан.

Двигаясь в лифте, Леон то и дело проводил ладонью по лбу. Ему было жарко.

Они знали, эти сволочи!

Они знали, что должно было находиться на этом проклятом астероиде. И Стэнфорд знал. А вот Джессеп скорее всего нет: о таких вещах говорят лишь командиру, а уж он сам принимает решение.

И еще — никакие они не чиновники из НАСА. Это что-то другое. Вот только что?

«А вдруг „Галилео“ и был послан в этот район именно для того, чтобы проверить, что осталось от давно погибшей исследовательской базы? Или, может быть, выяснить, что с ней вообще произошло? И теперь, пораскинув мозгами, они пытаются понять: видел я все это дерьмо или нет?!»

Нет, не видел. Найти «Галилео» было практически невозможно — после удара он пошел по совершенно непредсказуемой траектории, а там, в сплошной каше из каменного дерьма, никакие радары и детекторы масс не помогут отыскать потерянный корабль, кувыркающийся в пространстве. Но даже если его найдут — что дальше?

То, что в рубке отсутствует труп лейтенанта Люси Ковач.

Леон шумно вздохнул. Лифт остановился. Забрав в гардеробе свою шинель, он быстрыми шагами прошел в бар и сразу увидел деда: Макрицкий-самый-старший восседал перед стойкой с.рюмкой виски в руке и добродушно внушал что-то молодому бармену с перекошенной от удивления «бабочкой».

— Ну, як? — поинтересовался дед, враз посерьезнев.

— Та ні як, — ответил Леон, взбираясь на табурет рядом с ним. — Double whisky, please. Я чую, ты так прижал этих йолопов1, что они рады поскорее от меня отделаться. Наверное, я им уже надоел.

— Ото й гарно. Если завтра все пройдет без проблем, вечером будем уже дома. Я надеюсь, у тебя нет никаких дел в Big Apple?

Леон помотал головой и залпом выпил поданную барменом рюмочку. Дед лукаво усмехнулся в усы, похлопал его по плечу и вонзил свою кредитку в пасть расчетного автомата.

— Поехали отсюда, — сказал он. — Надоело. Как здесь люди живут?

«Ан-Лыбидь», серебристый сверхзвуковой «лимузин», украшенный семейным логотипом Макрицких, медленно снижался, приближаясь к Борисполю. Выполняя распоряжение деда, пилоты сделали полукруг над огромным городом, и у Леона перехватило дух. Залитый ослепительным солнцем, Киев радовался первому снегу, укрывшему его древние крыши, выбелившему многочисленные парки и днепровские берега. На маковках церквей снег успел подтаять, и золото горело под солнцем, словно костерки, там и сям разожженные среди тысячелетних холмов.

Леон уже не мог усидеть в велюровых объятиях кресла. Приподнявшись, он жадно смотрел на свой родной город, гордость и любовь славянского мира. Он не был дома больше года — и все это время, каждую секунду, проведенную в железном гробу планетолета, он мечтал именно об этом миге. Киев, его Киев медленно поворачивался под ним, приветствуя своего блудного сына, который наконец вернулся из холодных черных бездн!

Колеса самолета коснулись серого покрытия ВПП. Леон подхватил с соседнего кресла свой кофр и двинулся к выходу. Дед, сидевший возле пилотской кабины с терминалом на коленях, понимающе усмехнулся.

— Наконец, — сказал он. — Да?

Леон счастливо вздохнул.

Под трапом выстроились мать, бабушка, сестры и — чуть поодаль — смущенно улыбающаяся миниатюрная девушка с целой охапкой белых гвоздик. Рядом суетились сетевики. Леон поправил саблю и понял, что сейчас придется разыграть небольшой спектакль. Впрочем, он не мог бы поклясться, что на самом деле ему этого не хочется.

Записывающие головки смотрели прямо на него. Сойдя с последней ступеньки трапа, Леон снял фуражку, грациозно поправил полы шинели и неторопливо, с достоинством, опустился на колени. Губы ощутили тепло подогретого покрытия, и в уголках глаз вдруг непроизвольно появились слезы.

Ему не хотелось подниматься.

Он хотел стоять на коленях, целуя этот теплый шершавый пластик, но… он должен был встать.

Расцеловавшись с родней, Леон повернулся к Ирме. Кругом были головки видео, они обстреливали его со всех сторон. Макрицкий взял букет, обнял девушку и прошептал:

— Ты только не плачь. На нас смотрят…

— Никаких интервью, — услышал он за спиной внушительный голос деда. — Никаких комментариев.

Семейные телохранители словно появились из воздуха. Вежливо оттеснив репортеров, они провели все семейство в небольшой автобус с затемненными стеклами, а сами погрузились в длинный черный автомобиль.

Полчаса спустя машины проехали сквозь ворота массивного двухэтажного особняка в одном из элитных пригородов. Ворота закрылись. Леон Макрицкий наконец попал домой.

— Я так ждала тебя, — тихо произнесла Ирма.

Леон обернулся. Девушка стояла у двери его комнаты, крохотная, покорно ждущая его ласки — тонкое лицо с немного удивленными голубыми глазами, пушистая волна черных волос ниспадала на узкие вздернутые плечи. Леон швырнул саблю на диван, и та недоуменно звякнула кольцами цепочки; что-то давило ему на грудь. Он опустил глаза.

— Неужели тебе нечего сказать мне?

Он и в самом деле не знал, что ей сказать. А может быть, и знал, но… Сколько раз он проклинал свою слабость! Ирма, женщина-ребенок. Боль моя, почему же ты не хочешь ничего понимать?

Он подошел к ней, прижал к себе. Знакомый теплый запах на мгновение вернул его в прошлое. Леон сжал хрупкое тело девушки, ощущая, как мягко, играя, подгибаются ее ребра… отпустил. Она смотрела на него со слезами.

— Я прошу тебя, — почти шепотом проговорил Леон, — давай не будем говорить об отставке. Я слишком много думал об этом… Не надо, пожалуйста.

Ирма выскользнула из его рук, уселась на диван. Совсем как птичка, подумал Леон. Любопытная голубоглазая птичка.

Ночью, отвратительно трезвый — боже, как такое могло быть: высосать литр крымского коньяку и остаться трезвым, ужасающе трезвым! — он глядел, как в бледном отсвете полной луны светится ее совсем девичье тело, вытянувшееся на смятой простыне. Спящая, она всегда будила в нем отцовские чувства. Хотелось прижать к себе и баюкать, слушая, как счастливо сопит ласковый теплый ребенок. Она могла бы стать прекрасной женой, но не ему. Возможно и даже наверняка — тому Леону, которого хотели видеть отец и дед. Но Леон не был тем… тем… тем!

Он встал с постели, вышел на закрытый покатым колпаком балкон и закурил. В тот миг, когда над ним склонился человек в черном скафандре, в подсознании Леона сорвалась какая-то, давно придерживаемая защелка. Он стал испытывать странные, трудно передаваемые желания. Он не мог понять, что с ним происходит, он не понимал, чего ему хочется. Он чувствовал, что желание выворачивает его наизнанку, но никак не мог разобраться в самом себе.

Теперь он понял — его тянуло к звездам. О какой отставке могла идти речь?

Дым вялыми локонами поднимался к стеклянному потолку.

«Мне нет здесь места, — подумал Леон. — Только там, в глубинах Системы, среди проклинаемого всеми нами металла и пластика наших утлых кораблей и станций, только там я могу чувствовать себя на своем месте. И, может быть, мне удастся дожить до того дня, когда и у нас появятся звездолеты. Пусть примитивные, пусть субсветовые — полет займет годы — но, может быть, я это еще увижу…»

Парочка звезд лукаво подмигнула ему. Леон с яростью раздавил окурок в массивной серебряной пепельнице и вернулся в спальню. Глотнул давно остывшего кофе, прополоскал после курева рот и улегся рядом с горячим телом Ирмы. Спать ему по-прежнему не хотелось. Он повернулся на бок, заботливо прикрыл девушку пушистым одеялом и сунул нос под ее тонкое плечо. Теплый, ласковый запах немного успокоил его. Проклиная все на свете, Леон вдруг всхлипнул; девушка зашевелилась в полусне, он обхватил ее рукой и заставил себя провалиться в темную, тягучую дрему.

Глава 5

Ночь была короче дня.

В половине десятого утра Леон вошел в кабинет генерал-полковника Пинкаса, начальника штаба Военно-космических сил Украины. На его лице не было ни усталости, ни разочарования — он выглядел, как человек, до конца исполнивший свой долг и вполне довольный собой. Пинкас смотрел на него с отеческой благосклонностью.

— К Рождеству следует ожидать чинопроизводства, — произнес он вместо приветствия.

Леон кротко склонил голову. Пинкас выбрался из-за необъятного письменного стола, зачем-то посмотрел за окно — толстые стекла глушили шум бурлящей внизу Владимирской — и присел на подоконник. Генерал был сух, как и большинство астронавтов, проведенные в космосе Десятилетия превратили его лицо в некое подобие желтоватой маски, на которой живыми были лишь глаза, черные и чуть навыкате; иногда смотреть в них было жутковато.

— Ты можешь рассказать мне, что произошло на самом деле, — негромко проговорил он, не глядя на Леона, — мне?..

— Пан генерал… Дело в том, что я ничего не скрыл от комиссии. Мне попросту нечего было скрывать. Я не знаю, как они интерпретируют мои показания, но поверьте — я был предельно откровенен.

— И тебе не кажется странным поведение полковника Стэнфорда?

Леона вновь кольнуло — уже в который раз, — но, мельком заглянув под мохнатые брови Пинкаса, он вдруг понял, что тот имел в виду.

— Нет, — уверенно ответил он. — Никакой «дури», никакой дряни… Психоз — может быть, но учтите еще вот что: Стэнфорд — «лунник», он понятия не имел о специфике дальних, долгосрочных рейдов. Там все сходят с ума, вы знаете это гораздо лучше меня…

Генерал коротко кивнул и слез с подоконника.

— Садись, — предложил он, неторопливо обмеряя шагами свой огромный кабинет. — Сейчас тебя уже ни в чем не обвиняют, но понимаешь, тут, кажется, началась какая-то политика. Не стану тебя путать: на Земле тебя никто не оставит. Вот только боюсь, что на сей раз могут запереть так далеко, что не приведи боже…

— Спутники Нептуна? — спросил Леон. — Я не против.

Пинкас поглядел на него с откровенным скептицизмом. Ему было не совсем понятно, как молодой и весьма обеспеченный офицер может радоваться назначению на дичайшие, только осваиваемые луны Нептуна, где запросто можно было сложить голову. Генерал вернулся за стол.

— Давай сделаем вот что, — задумчиво пожевал он губами и придвинул к себе клавиатуру рабочего терминала, — сейчас я отправлю тебя в трехмесячный отпуск за два года… ты только не забудь приехать к концу декабря, получить новые погоны, а потом мы с тобой увидимся и поговорим. И ты четко скажешь мне, чего ты вообще хочешь от этой жизни. А го у нас с тобой какая-то путаница получается.

— Никакой путаницы, пан генерал. Я хочу в Дальний космос. Я опытный астронавт — я выбрался аж из двух аварий… я знаю свое дело.

Пинкас поднял глаза от клавиатуры и глянул на Леона с большим неудовольствием. Явно, явно дед… Они точно пили коньяк из семейных погребов, и Макрицкий-старший слезно жаловался пану генералу, что его единственный внук никак не желает выбросить из непутевой башки свои глупости с этим, будь он неладен, Дальним… Леон опустил голову и скривился, будто проглотил что-то кислое.

— Идите, пан капитан, — сказал Пинкас и проворно выдернул из щели принтера готовое предписание, — и не забудьте забежать в финчасть, вам хам много чего причитается. Другой бы завидовал.

— Есть, пан генерал-полковник, — отрапортовал Леон.

На самом деле ему было очень смешно.

Отметившись в кассе (на личный счет перекочевало жалованье за полтора года плюс премиальные, плюс «дальние» и кое-что еще), Леон вышел на улицу. Ночью потеплело, а вылезшее утром солнышко растопило снег. К полудню тротуары уже были сухими. Леон напялил темные очки и двинулся в сторону Крещатика. Ехать домой ему не слишком хотелось.

Он прошелся по нескольким барам, выпил немного коньяку и подумал, куда бы завеяться. Однако ехать было, в сущности, некуда. Его немногочисленные друзья давно обзавелись семействами, и нарушать их покой без предварительной договоренности было бы бестактно. Разумеется, на Подоле всегда можно было подцепить юную искательницу приключений, но Леон не ощущал желания выслушивать чей-то бестолковый треп. Горько вздохнув, он остановил такси и поехал домой.

Снимая в холле шинель, он ощутил слабый аромат отцовского одеколона.

— Что, батя прилетел? — спросил он у младшей сестры Анны, которая открыла ему дверь.

— Да, — кивнула та, — он сейчас с дедом. Зайди к ним.

«Надо было спуститься на Подол, — подумал Леон, забросив на вешалку фуражку, — а потом или прийти вдрызг пьяным, или не прийти вообще. В конце концов, я имею полное право…»

Очевидно, Макрицкие-старшие обсуждали какие-то дела — войдя в дедовский кабинет, Леон застал отца с кипой распечаток в руках. При виде Леона он бросил бумаги на стол и шагнул навстречу.

— Как ты? — спросил отец, выпустив сына из объятий.

— Нормально, — усмехнулся Леон. — Так, поморочили голову, и все. Наш смертельный дедушка умеет работать с людьми. Наверное, сенатор Уорд запомнит его надолго.

— Садись… На этот раз тебя пронесло. Это уже второй, парень. Второй раз. Бог, говорят, любит троицу. А потом?

Леон с трудом удержался от того, чтобы не сморщиться. Он расстегнул китель и сел в кресло возле окна. В дедовских усах пряталась лукавая усмешка.

— Потом будет суп с котом, — сказал Леон. — Старая истина.

Отец знал, что переспорить его не удастся. Но упрямства Макрицким было не занимать, и этот разговор возобновлялся всякий раз, когда Леон возвращался на «шарик». Сейчас, как он подозревал, отцовская настойчивость потеплеет еще на пару градусов. Гибель «Галилео» не могла пройти мимо прессы, и он наверняка пережил не самые приятные мгновения своей жизни, узнав, что его единственный сын лишь случайно вырвался из лап костлявой. В космосе ежегодно гибли десятки людей, то была неизбежная дань, которую человечество платило судьбе за свое стремление вперед. Но люди, погибающие где-то там, за десятки миллионов километров, — это одно, а твой собственный сын, имеющий неплохие шансы свернуть себе шею, — это уже совсем другое. Особенно когда в космос его гонит не нужда, а какие-то детские мечты…

— Пап, — умоляюще произнес Леон, — я все решил. Я отгуляю отпуск и отправлюсь на луны Нептуна. Сейчас там очень много работы, им нужны такие люди, как я.

— И сколько ты собираешься там проторчать?

— Может быть, лет пять. Это же очень далеко. Конечно, современные корабли ходят уже довольно быстро, но все-таки это далеко.

— Я не понимаю, как можно провести пять лет на этих твоих лунах… без солнца, без воздуха, в этих железных пещерах. Тебе что, здесь нечем заняться?

— Ты не поймешь, папа. Если б ты хоть раз увидел, как на И о восходит Юпитер, ты не задавал бы мне таких вопросов. Космос — это шок и каждый раз по-новому. Человеку, который не был даже на Луне, этого не понять никогда. Ты помнишь, с какими глазами я вернулся с Луны?

Отец, наверное, помнил. Он тяжело вздохнул и погасил в пепельнице сигару.

— Идемте обедать.

Леон удивился, что так легко отделался. С того самого момента, когда немецкий рейдер сел в Мунтауне и над головой повис голубой диск родной планеты, он готовил себя к этому неизбежному и. как он думал, длинному разговору. Однако разговор не состоялся. Может быть, отцу и в самом деле надоело…

— Тебе звонил Антоша, — сказала мать, обнимая его в столовой.

— Мельник? — обрадовался Леон. — Замечательно. Наверное, я начну свое турне именно с Москвы.

— Какое турне? — поинтересовался отец.

Леон уселся за стол, принюхался к ароматам свежей ухи и ощутил, как рот наполняется слюной.

— Мне нужно немного развеяться, пап. После года в железном ящике хочется подышать воздухом.

— Здравая мысль. И где ты хотел бы побывать?

Огромный рейсовый «Ярослав» приземлился во Внукове в ранних метельных сумерках. К выходу из салона первого класса пристыковали отдельный прозрачный переходной «хобот», и Леон видел, как мерцают в снежном танце желтые огни аэровокзала.

Последний раз он разговаривал с Антоном Мельником полтора года назад, незадолго до отлета в Штаты, где проходил тренировки экипаж «Галилео». Когда-то Мельник учился в Киеве по программе обмена — некоторая часть киевских кадетов провела два года в России, а он и еще несколько парней и девушек попали в киевскую Академию. Они подружились сразу же, несмотря на значительную разницу в социальном происхождении. Отец Антона умер простым офицером ВВС, но в семье Макрицких было не принято бравировать деньгами и успехом Макрицкий-дед тоже начинал почти что с нуля.

Мельник делал карьеру рекордными темпами. Уже через два года после окончания Академии он получил под свое командование патрульный корабль, а вскоре — включился в одну из самых серьезных программ Роскосмоса. Россия была одной из немногих стран, имеющих собственные исследовательские проекты: там умели ценить грамотных парней.

За два года до того, как Леон ушел на «Галилео», Мельник попал в едва не самую кошмарную катастрофу за всю историю освоения Системы, долго лечился и был раз и навсегда переведен в резерв. Макрицкий догадывался, о каком резерве идет речь.

«А корефан-то твой, Мельник, — сказал как-то раз Пинкас, — знаем мы, чем он занимается…»

Леон не сразу понял, что тот имел в виду. Лишь потом, толкуя с неким не в меру словоохотливым американцем, он услышал, что Россия имеет свою собственную службу «Зеленая Книга». Мельник занимался именно этим странноватым делом.

Узнав о его приглашении, Леон на несколько секунд задумался; ему показалось, что все не так просто, как кажется на самом деле. Потом он отбросил эти мысли, уж слишком не хотелось напрягать мозги, особенно перед встречей со старым приятелем

Антон ждал его в зале. Долговязая фигура в новомодной ушастой кепке бросилась ему навстречу, едва Макрицкий прошел через упруго-горячие струи калорифера. Леон опустил на пол свой дорожный кофр и раскрыл объятия.

— Везунчик, — сказал Мельник, — редкий везунчик. Когда мне доложили, что тебя подобрал «Бремен», я сперва не поверил своим ушам…

— Ты хочешь сказать, что мне везет на аварии? — осклабился в ответ Леон.

— Может быть, — Антон смахнул с лица улыбку и пихнул его кулаком в бок. — Но я бы на твоем месте поостерегся.

Леон махнул рукой. Уж кто-кто, а Мельник знал, что списать его на «шарик» могут только доктора. До тех пор, пока Макрицкий будет благополучно проходить комиссии, о списании нечего и Думать.

Под прозрачным куполом стоянки их ждал большущий «Ермак» с эмблемами Роскосмоса на передних дверцах. Мельник запихнул гостя на заднее сиденье, уселся рядом и тронул за плечо водителя.

— Ты уже дорос до служебной машины? — хмыкнул Леон.

Мельник покачал головой. В неверном свете придорожных фонарей его лицо показалось Макрицкому задумчивым.

— У нас многое меняется, — негромко сказал Антон. — Впрочем, об этом позже. В баню я тебя не зову — знаю, не любишь, — но водочка уже на столе стоит. И шашлычок, разумеется. А?..

«Ермак» привез их на старинную дачу неподалеку от Можайска, принадлежавшую еще дедам Антона. Его отец перестроил и расширил двухэтажный кирпичный дом, а сам Антон добавил к нему летний деревянный павильон и большой гараж. Леон уже бывал здесь, но только летом. Сейчас, когда в свете фар косо летели к земле крупные хлопья снега, усадьба показалась ему мрачной, словно средневековый замок, тем более что во всем доме светилась лишь пара окон на втором этаже.

— Марина здесь, — произнес, словно угадав его мысли, Мельник, — но она нам не помешает.

Леон пожал плечами. Жену Антона он видел всего один раз, но сразу же понял, что тут Мельнику повезло по-настоящему: ему попалась на редкость спокойная и рассудительная женщина.

Услышав шум въехавшего во двор автомобиля, Марина спустилась на первый этаж.

— Шашлык будет готов через пять минут, — улыбаясь, сказала она. — Здравствуйте, Леон… как долетели?

Макрицкий невольно прищурился от яркого света настенных бра в прихожей.

— Дякую, гарно, — ответил он. — Ваш муж, пани Марина, очень точный человек. Ну, а если бы борт опоздал? Шашлык, наверное, пришлось бы разогревать заново?

Она негромко рассмеялась и повесила его кожаный плащ на древнюю вешалку, украшенную оленьими рогами. Марина была почти одного роста с Антоном и такая же, как и он, хрупкая в кости. Леон полюбовался веселыми искорками, танцующими в глубине ее темных глаз, и поймал себя на мысли, что Мельник, наверное, не так уж и страдал после того, как ему пришлось распрощаться с космосом.

— Пошли в залу, — приглашающе дернул шеей Мельник. — Или ты хочешь переодеться с дороги?

— Переодеться? — Леон смахнул пылинку с рукава своего элегантного серого костюма и пожал плечами: — По-моему, я и так нормально выгляжу. Если я не ошибаюсь, санузел у тебя там?

Пока Марина заканчивала возню с мясом, Мельник выставил на темный стол возле камина рюмки и целую батарею разнокалиберных бутылок. К коллекции водок Леон присовокупил бутылку старого «Коктебеля» и высокий штоф «Гетьмана». Антон оглядел стол и не удержался от скрипучего смешка:

— Если мы все это перепробуем, послезавтра я не доеду до управления… ну, давай с мороза…

Леон опрокинул в себя рюмку ледяной водки, занюхал рукавом пиджака и полез в карман за сигаретами.

— Никогда не привыкну к твоей привычке не закусывать после первой. У нас так как-то не принято.

— Знаю, знаю, — Мельник опустился в кресло и протянул руку к брошенной на столик пачке. — Вам бы все сальца, да с лучком. Эх, все-таки люблю я Украину!

Он бесстрашно сунул ладонь в камин, дождался, пока сигарета чуть затлеет, и принялся раскуривать ее, поглядывая на Леона сквозь дым хитрыми смеющимися глазами.

— Наверное, отец опять уговаривал тебя уволиться на «шарик»?

Макрицкий повертел в пальцах свою рюмку.

— На этот раз он был не таким упорным, как раньше.

— Это правильно…

Мельник не договорил: в зале появилась Марина с подносом, на котором лежало пересыпанное травками мясо. Леон деловито втянул носом восхитительный аромат и привычным движением свернул пробку с «Гетьмана». Мельник подождал, пока жена принесет салаты, поднял рюмку:

— В космосе сейчас интересно… За то, чтобы мы всегда возвращались!

Жмурясь от удовольствия, Леон вдруг подумал, что Антон, и без того не отличавшийся простодушием, сегодня выглядит откровенным хитрецом. Вновь всплыла мысль, посетившая его в аэропорту: возможно, Мельник знает гораздо больше, чем говорит. Может, именно потому он и звонил Макрицким в Киев, намекая на свое желание повидаться с Леоном?..

— Пинкас уже решил, куда тебя отправить?

— Наверное, на луны Нептуна, — пожал плечами Леон. — Там заканчивают новый комплекс — большой орбитал и станцию на Тритоне. Все новое, персонал только набирают. Вот там действительно интересно.

Мельник задумчиво покачал головой. Словно в ответ, в камине громко треснуло какое-то поленце.

— Может быть, может быть… — промычал он, не поднимая глаз. — А тебе еще не предлагали работать на Евроагентство?

— На Евро? — Леон не сразу понял, что Антон имеет в виду.

— Да, на Евро… — Мельник выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на Макрицкого. — Мы, Украина и Евро подписали некий секретный протокол. Я говорю тебе об этом совершенно спокойно, потому что ты так или иначе узнаешь все сам. По-другому и быть не может… Знаешь, что про тебя говорят? Самый опытный среди молодых — вот так, и не иначе. Следовательно, тебя привлекут… не сегодня, так завтра.

— Привлекут — к чему? — спросил Леон, заранее зная, что тот скажет.

Антон помедлил с ответом. Пока он наливал ему водку, Леон старался подавить предательски сдавивший грудь холодок. Он догадывался о том, что рано или поздно будет допущен до высших тайн, но все же не думал, что это произойдет так скоро Подозрения относительно осведомленности Мельника переросли в уверенность. Они все все знали, эти суки, и теперь они хотят доподлинно выяснить, что же мог видеть несчастный капитан Макрицкий, старший пилот погибшего «Галилео». Знали… но, черт побери, что?

— Среди нас, простых пилотяг, это называлось «Зеленой Книгой», — усмехнулся Мельник. — Название древнее, легендарное — когда-то такой проект действительно существовал, но сейчас все это кино выглядит не совсем так, как все думают.

— А думают — как? — осторожно поинтересовался Леон.

Мельник поморщился.

— Ты слишком много летаешь… Я сказал бы так: в нашей службе работают люди, одержимые сомнениями. Причем сомнения стали возникать относительно недавно. После подписания Кодекса мы целые десятилетия свято верили в то. что нам внушали высоколобые умники, общавшиеся с нашими «старшими братиками». Сейчас верить перестали. Нет, большинство-то верит по-прежнему, несмотря на все явные и скрытые несуразицы… а мы сомневаемся.

— Понятно, — принужденно рассмеялся Макрицкий, — ты поварился в Европах и стал ярым антихремберитом. По-моему, сейчас там это очень модно.

Голос Мельника неожиданно стал жестким.

— Не валяй дурака, — произнес он. — Мы взрослые люди, и ты прекрасно понимаешь, что я не могу быть подвержен каким-то модам: европейским, азиатским или что у нас там еще… я занимаюсь серьезными вещами. Если бы я держал тебя за дурика, мы бы сейчас обсуждали погоду в Киеве или девок во Флориде. Давай-ка рванем по маленькой…

Леон послушно выпил, засунул в рот кусок мяса и принялся жевать, почти не ощущая вкуса, — все его мысли были заняты словами Антона.

Когда-то он даже мечтал об этом! Мечтал стать одним из тех немногих, что негласно контролируют все связи с не слишком приветливыми Старшими, одним из тех, кто знает гораздо больше, чем самые дотошные репортеры-расследователи: он слышал о существовании «Зеленой Книги» с детства, так как кое-какая информация все же просачивалась сквози щели в ее истлевшем за столетие переплете. Сейчас, однако, ему было едва ли не страшно. В космосе много и охотно судачили о том, что земные правительства скрывают от своих граждан большую часть правды. Соответственно эта скрытая правда несла на себе определенный налет ужаса — запретного, а потому сладкого, но все же пугающего, пугающего до дрожи…

— Расслабился? — вдруг спросил Антон. — Ну, теперь давай серьезно. Я очень хотел поговорить с тобой «за жизнь», и не только по указанию начальства. За нашу с тобой жизнь, ты меня понимаешь? Ты знаешь, кто меня убил?

— К-как?!

— Вот так, вот так… я выжил благодаря чистой случайности. Мы наткнулись на зонд! Причем этот зонд принадлежал не Старшим. По крайней мере эксперты сказали, что никогда не видели подобной конструкции. Ты знаешь, что в большинстве случаев мы уже хорошо представляем себе, как работает их машинерия? Да, вне зависимости от расы… а тут — хрен тебе собачий. Абсолютная чертовщина, непонятные физические принципы, и вообще, такой набор, что закачаешься. Мы даже не знаем, зонд это или бомба.

— После этого ты оказался в «Зеленой Книге»?

— Я не раздумывал, Лео. Сразу, как только позвали…

— Моя авария тоже имеет какое-то отношение к этому?

Мельник посмотрел на Леона с нескрываемым удивлением, и тот в очередной раз усомнился в его компетенции относительно загадочной станции и, вероятно, — цели полета «Галилео».

— Нет… тебя пока никто не списывает. Насколько я знаю, ты здоров, как дуб, аж странно становится. Да суть-то сейчас не в этом, Лео. Я не могу «вербовать» тебя в полном смысле этого слова, потому что мы пока еще служим под разными флагами, и кто бы меня на такое уполномочил?..

— Это предварительный разговор? — коротко усмехнулся Макрицкий.

Мельнику его усмешка показалась оскалом.

— Что-то вроде того. Дело тут в том, что после нашего зонда в Системе стали происходить весьма странные вещи. Первая информация поступила от «Графа Цеппелина». В то время мы уже додумались вводить в состав каждого дальнего экипажа по одному своему человеку для обработки информации.

— Кто «обрабатывал» ее у меня? — перебил его Леон.

— Лейтенант Ковач. Ты удивлен? По-моему, ты должен был хорошо ее знать. Я не в курсе, какие установки давались ей конкретно на этот полет, но точно знаю, что она имела полномочия сместить командира… в случае нежелательной встречи.

Леон медленно провел рукой по взмокшему лбу: «Люси, милая моя… и все это время ты морочила мне мозги, притворяясь молоденькой и неопытной девчонкой! Как, интересно, выглядит твой истинный послужной списочек, а? Впрочем, о чем это я? Хотела встретиться — вот и встретилась. Наверное, тебе с ними весело».

— Что увидел «Цеппелин»? — спросил он безо всякого выражения.

— Нечто, Лео, нечто. С ним два часа играли в догонялки. Два часа он шел за огромным черным кораблем, который то сбрасывал ход, то вдруг разгонялся до субсвета. Потом, представь себе, перекладывал реверс, возвращался назад и ждал, пока бедные гансы приблизятся почти вплотную. «Цеппелин», как ты знаешь, довольно быстроходный корабль.

Да, Макрицкий видел его в Мунтауне. Патрульный крейсер «Граф Цеппелин» был одним из самых крупных кораблей Земли, и строился он — теоретически — для отражения возможной атаки со стороны Чужих. Триумвирату Старших, который вступил в официальный, весьма благообразный контакт с землянами, также официально доверяли, но могучие корабли все же строили, тем более что никто на самом деле не знал, какой боевой мощью обладают их вроде бы невооруженные торговые звездолеты.

— И «Цеппелин» не стрелял?

— Если бы ты видел, кого он встретил, ты тоже вряд ли бы стал стрелять. Лео, мы действительно представляем себе, как работает техника Старших — по крайней мере та техника, с которой мы сталкивались. Здесь же, клянусь тебе, нечто совсем другое. После отчета «Цеппелина» люди из Евроагентства проанализировали кое-какую информацию и пришли к выводу, что это, бозможно, те самые таинственные артисты, из-за которых, собственно, и появился самый первый международный проект «Зеленая Книга». Да-да, тот самый, стопятидесятилетней давности… Ты, конечно, помнишь, как после официального Большого Контакта ООН на весь мир объявила, что Триумвират Старших не имеет ничего общего со старой проблемой НЛО?

— Если мне не изменяет память, было вообще объявлено, что никакой проблемы НЛО не существует и не существовало. В который раз, Антон, — в сто двадцать пятый?

— Шестой, Лео. А может, и седьмой. В Росуэлле разбились вовсе не «зеленые человечки». Вся дальнейшая шумиха с «тарелками», утечками информации и похищениями была тщательно спланированной «дезой». На нее ассигновались такие средства, что она благополучно работала несколько десятилетий, пока интерес широких масс к проблеме не утих сам собой, своим, так сказать, ходом. Не было, конечно, никаких тарелок, никаких «зеленых»… чушь все это.

— А что не чушь, Антон? Из-за чего возник проект, из-за чего тратились, как ты утверждаешь, такие колоссальные деньги?

— Из-за того, что на Земле дважды бились разведывательные катера с почти человеческими экипажами. И оба раза, к сожалению, — в куски, насмерть. Это были не совсем люди, кое-какие отличия у нас, конечно, есть, но самое жуткое то, что мы, похоже, генетически совместимы. Ты представляешь себе, какую опасность они могут для нас представлять?

Мельник умолк, порылся в кармане своего длинного пиджака на теплой подкладке и положил на столик перед Леоном портативный унипроектор. Это был сибирский «Сокол-М», универсальная широкофокусная модель, способная записывать изображение с огромных дистанций. В магазинах, конечно, такие не продавались.

— Включай, — предложил он.

Леон направил красный глазок аппарата на дальний полутемный угол зала и коснулся пускового сенсора. На секунду из проектора выстрелил неяркий белый лучик — едва он погас, в темноте засветилась какая-та картинка. По ее плоскости, по размытости красок Леон понял, что Антон переписал для него какую-то старинную запись, сделанную, вероятно, еще на светочувствительную пленку.

— Это какой год? — удивленно спросил Леон.

— Это тот самый первый эпизод, ради которого в конце прошлого века американцы слепили свою знаменитую сказку про то, как патанатомы режут некрасивых лысых кукол… смотри, смотри — сейчас тебе все покажут.

На прямоугольном голографическом экране перед ними возникло изображение жутко изломанного и, похоже, обгоревшего объекта. Глядя на него, Леон мысленно восстанавливал обломки до их прежнего состояния, и у него выходило, что чужая машина скорее всего напоминала собой почти правильный равносторонний треугольник с незначительным утолщением в носовой части. Размеры аппарата не впечатляли — размах его «крыльев» не превышал десятка метров, но все же в нем, даже разрушенном, чувствовалось нечто зловещее… На заднем плане Макрицкий разглядел металлические стены какого-то ангара и несколько человек в американской военной форме середины двадцатого столетия. Кадр сменился, теперь камера показывала какую-то ярко освещенную лабораторию с множеством допотопных приборов. Новый кадр — и Леон увидел операционный стол, залитый светом бестеневых ламп. На столе лежал крупный мужчина с обильно заросшими волосами грудью и пахом. В его половой принадлежности сомневаться не приходилось, но Леон как зачарованный смотрел на лицо мертвеца. Крупный, немного угловатый череп, обрамленный тонзурой курчавых светлых волос, был глубоко рассечен (в момент аварии?), страшный разлом со следами плохо замытой крови доходил почти до бровей, таких же густых и светлых, как и волосы погибшего. Что-то неуловимо привлекало Леона в его лице… он не мог понять, что. Вроде бы такого вот мужика, слегка облысевшего, но еще не старого и явно крепкого, можно было встретить в любом из городов Земли, и все же Макрицкий понимал, что перед ним — не человек!

Картинка мигнула и погасла.

— Дьявольщина, — сказал потрясенный Леон. — И ты считаешь, что мы с ними совместимы?

— По крайней мере они могут жить на нашей планете и есть нашу пищу. А мы — их. Вруби второй кластер, там есть кое-что поинтереснее.

Леон переключил диск и с первых же кадров понял, что имеет дело с гораздо более поздним материалом. Как и в первом случае, звук почему-то отсутствовал, но теперь картинка, все такая же плоская, записывалась цифровым аппаратом. Десятые годы, решил Леон, ах ты ж мать моя!.. На бетонных плитах, ярко освеженных невидимыми для зрителя софитами — съемка, вероятно, производилась на открытом воздухе поздним вечером, — стоял, слегка накренясь, почти неповрежденный треугольник. Разворочена была только задняя часть машины, плохо видимая с данного ракурса.

— Попадание русской ракеты системы ПРО, — прокомментировал Антон. — Это ерунда… странно тут то, что экипаж погиб до взрыва двигателей.

— Отчего? — хрипло удивился Леон.

— Никто не знает. Двухместная рубка управления просто размазана, как будто там что-то взорвалось изнутри.

— А как же он не разбился?

— Он очень прочный, Лео. Вырубай, там больше ничего нет. Это и так больше, чем тебе следовало бы знать. Разве что… второй треугольник, Лео, — это не разведчик. Он сильно отличается от первого.

— То есть это уже какие-то другие? — выпалил Леон.

— Нет, — рассмеялся Мельник. — Это те же самые. Но второй — это боевой звездолет малого радиуса действия, ориентированный на достижение сверхсветовых скоростей. В космосе он ходит на нереактивной тяге.

Макрицкий снова впал в задумчивость. Разговоры о нереактивной, или волновой, тяге он слышал уже давно. Говорили об этом в основном сами астронавты, в среде которых существовало немалое количество легенд о пронизывающих пространство «волновых ветрах», способных якобы нести на себе корабль с огромными скоростями. Знакомые Леону инженеры обо всем этом отзывались с усмешкой — их мозги были парализованы двигателями Триумвирата, которые гоняли антивещество со сверхсветовыми скоростями истечения. По сути, Старшие использовали тот же самый реактивный движок, что и земляне, с той лишь разницей, что из его дюз летел поток непостижимого «экзовещества», вырабатываемого громоздкой цепью генераторов антиматерии.

Волновая тяга открывала огромные возможности, и в первую очередь — для маневра в пространстве. Черные треугольники, использующие волновые двигатели, настолько же превосходили по своему уровню звездолеты Старших, насколько те — земную технику.

Мельник, казалось, прочел его мысли.

— Да, — сказал он, подливая Леону водки, — волновая тяга, она самая… правда, как это все работает, мы понять не в состоянии. Если бы удалось захватить живого инженера — тогда, может быть, наши парни и разобрались во всей этой ерунде.

— И ты хочешь сказать, что они пришли к нам снова?

— Они не появлялись почти восемьдесят лет. И теперь по Системе бродит не маленький скаут-треугольник, а махина размером с пол-Москвы.

Некоторое время они молчали. Леон смотрел в огонь и думал о том, что Мельник, в сущности, не сказал ему ничего нового. Все это он знал и до него, более того — он видел их собственными глазами.

Сейчас он готов был поклясться, что тот, кто протянул ему, умирающему, свою сильную ладонь в черной чешуйчатой перчатке, пришел сюда не со злом.

— И ты, стало быть, считаешь, что я также буду привлечен к проекту? — несколько невпопад поинтересовался Макрицкий.

— Я это просто знаю, — с улыбкой ответил Мельник. — А что, ты против?

— Нет… Нет, я не против… я так, думаю. Я думаю о том, какую информацию мне придется обрабатывать на станции…

— Все вполне логично, Лео: ты будешь военным представителем ООН, и никто не удивится, если ты начнешь совать свой нос в какие-либо странности. Тем более что право секретить любые данные тебе будет дано даже не нашей конторой, а непосредственно Ассамблеей. Но на самом деле твое привлечение к проекту никак не связано с грядущим назначением — не думай, что мы стремимся использовать тебя в силу удачно подвернувшихся обстоятельств. Если тебя направят на лунные рейсы, мы найдем, кого засунуть туда. Нет-нет, нам нужен именно ты. Не думай, что на свете так уж много молодых астронавтов с твоим опытом и мозгами.

— Спасибо, — рассеянно произнес Леон. — Наверное, мне придется пройти какую-то особую подготовку?

— Это все потом… Насколько я понял, ты собираешься отгулять свой отпуск?

— Да, я хотел подышать воздухом.

— Вот и дыши. — Мельник чокнулся с ним и мечтательно усмехнулся: — Мне б твои возможности… в дыхании.

Глава 6

В дверь номера вкрадчиво позвонили. Леон медленно, словно в полусне, отошел от окна, в стеклах которого отражались желтоватые шары старинных фонарей, и двинулся в холл.

— Да! — громко сказал он.

В дверях возникла симпатичная мордашка горничной — это был очень дорогой отель с живой прислугой, — и Леон, глядя на юную улыбку, заулыбался в ответ.

— К вам прибыл месье из прессы, — пропищала девушка, — он прислал вам визитку, вот…

Леон взял с подноса запечатанную в непрозрачный пластик карточку, резким движением разорвал конвертик и хмыкнул:

— Просите.

Как и следовало ожидать, Юбер Форен прятался у девчонки за спиной. Едва громоздкая фигура в длинном светлом пальто ввалилась в холл номера, Леону показалось, что кто-то зажег дополнительное освещение. Возможно, виной тому были густо-синие глаза репортера, а может быть, его невероятно рыжая борода… выпутываясь из медвежьих объятий своего друга, Леон махнул горничной, и та, смеясь, поспешно ретировалась.

— Я хотел достать тебя в Штатах, но потом понял, что меня к тебе не подпустят, — загрохотал Форен, устраиваясь в кресле, — а позавчера купил ваши «Ведомости», и — на, пожалуйста, — о тебе пишут, ты в Париже, а я — ни сном ни духом!..

С Юбером Леон познакомился после той давней истории с погибшим французским планетолетом. Форен никогда не работал на какое-либо конкретное издание, предпочитая оставаться «свободным художником», и тогда им повезло обоим: Юбер стал знаменит сам и сделал знаменитым Леона, чье интервью обошло всю Европу.

— Я надеюсь, — засопел журналист, глядя на молчаливую улыбку Макрицкого, — до тебя еще не добрались ваши киевские прощелыги?

— Не переживай, — заговорил наконец Леон, — эксклюзив по-прежнему за тобой.

— Тогда, — еще сильнее расцвел Форен, — с меня ужин!

— Да уж, — хохотнул Леон, — я славный клиент: со мной не нужно делиться гонораром. Как ты, старина, рассказывай? Я смотрю, что за эти два года ты совершенно не изменился.

Полчаса спустя такси привезло их в незнакомый Леону узенький переулок Монмартра и остановилось возле дверей небольшого ресторана. Выбравшись из машины, Макрицкий с любопытством уставился на готический фасад древнего здания в четыре этажа — видимо, наверху располагался крохотный отельчик для любителей парижского шарма.

— Никогда здесь не был, — признался он Форену, — случись заблудиться — сам не выберусь.

— Тут здорово, — пробасил в ответ репортер, — куда лучше, чем на набережных… Настоящая кухня и настоящие вина.

Небольшой зал встретил их желтым светом допотопных электрических бра и уютным теплом от пылавшего в углу камина. Едва войдя, Леон понял, что финансовое положение Форена изменилось в лучшую сторону: поужинать тут мог только человек, обладавший определенным общественным и финансовым весом.

— Тебя здесь знают, — произнес он утвердительно.

— Уи, — ответил Юбер, довольно потирая руки, — это старое кафе старых журналистов. Еще двести лет назад здесь заседали парижские волки пера. Можно только догадываться, сколько политических карьер рухнуло именно в этих стенах!..

Леон саркастически усмехнулся. Форен, много раз говорил он себе, был несомненно отмечен «туманной печатью гения». Как и многие глубоко талантливые люди, Юбер горел своим делом и имел склонность к преувеличению его веса. Зачастую Макрицкому казалось, что такая откровенно фанатичная преданность и убежденность в своей правоте могут быть лучше, нежели его собственное отношение к работе — при всей его сложности и глубине иногда все же циничное.

— Я дважды был в Мунтауне, — начал рассказывать Форен, когда им принесли вино, — и, наконец, побывал на Марсе. Целых пятеро суток, представляешь? Мой репортаж прошел по всем евросетям, добрался до вас и даже до Штатов.

— Это заметно, — улыбнулся Леон. — Наверное, теперь ты «идешь на разрыв»?

— Что-то вроде. Собираюсь на Венеру. Сейчас на рудниках происходит масса интересного, ты, наверное, слышал… Но что, в конце концов, случилось у вас в астероидах? Я видел все официальные отчеты, но так ни черта в них и не понял. Может, ты расскажешь мне… не для интервью?

Леон медленно смежил веки. За стойкой заведения тихонько играла музыка — какой-то старинный джаз. Невольно вслушиваясь в скачущие синкопы, Макрицкий вспомнил лицо Люси Ковач, ее широко раскрытые глаза за толстым забралом шлема, когда они умирали на разрушенной станции. В его голове вихрем пронеслись те короткие секунды, что предшествовали столкновению, и он негромко вздохнул. Старая подружка Смерть глянула в его сторону, недовольно скривилась и пошла себе дальше.

— Там такая помойка, — сказал он Форену, — что в нашей аварии, в сущности, нет ничего удивительного. Ни в одной лоции ты не найдешь действительно полной картины Пояса. Я сижу и думаю: а мог ли я увернуться? Или, точнее, а был ли у меня шанс? Все те, кто уходил с Земли на «Галилео», знали, что могут погибнуть. Не слишком опытный командир, не слишком тщательная подготовка рейда… Знаешь, многие недооценивают опасность, поджидающую человека в Поясе.

— Я думаю писать об этом, — кивнул Юбер.

— Только, пожалуйста, без меня, — погрозил пальцем Леон. — Я должен быть лоялен.

— Разумеется, разумеется. Вот только… — Репортер глотнул вина и посмотрел куда-то в сторону, — вот только твой командир, Стэнфорд… его ведь хорошо знали на Луне, не так ли?

— Ну, я думаю… он ведь всю жизнь вокруг нее болтался. А к чему ты это?

Форен ответил не сразу. Леон смотрел на его громадные, поросшие жестким черным волосом пальцы — сейчас они неподвижно и расслабленно лежали на столе — и ощущал, как в душе снова поднимается настороженность: «Что еще? Куда ж я, в конце концов, впутался? Форен работает с космической темой не первый год, об освоении Системы он знает, кажется, больше иного эксперта, и что он сумел раскопать на этот раз?»

— В Мунтауне я познакомился с одним американцем, — сказал репортер, — страннейший человек, на Земле не был лет сорок. Почему, спросишь? А-а… Когда мы с ним натрескались виски, он принялся рассказывать такие истории, что я не знал, что делать — то ли смеяться, то ли бежать от него подальше. Он говорил про какие-то заброшенные комплексы на Венере и о том что в НАСА существует комиссия, расследующая некоторые странные эпизоды, имевшие якобы место во время Бума, ну, еще до кризиса, понимаешь? Он утверждал, что в тридцатые—сороковые годы экспедиций было гораздо больше, чем мы знаем, и что почти все они погибли по каким-то неизвестным причинам. Скорее всего потому, что люди летели, не очень-то заботясь о безопасности, и многие не возвращались, навсегда оставаясь между Марсом и Джупом.

— Ну, — ответил Леон, старательно пряча напряжение в голосе, — эти бредни меня не удивляют. Я сам неоднократно слышал сказки о мертвых старых планетолетах, где-то кем-то когда-то виденных. Даже якобы на орбите Урана. Но комиссия НАСА? Да они там из-за каждого цента давятся! Кто бы ее стал финансировать, эту твою комиссию?

Форен задумчиво покачал головой.

— Понимаешь, он сказал, что комиссия существует уже довольно давно, по крайней мере — с середины семидесятых. И что сейчас ее якобы возглавил Стэнфорд. Но это еще не все, дружище. Самое главное — так это то, что большинство из этих секретных исследовательских кораблей погибли благодаря Старшим. Триумвират жестко регламентирует все работы, направленные на дальнейшее освоение Системы.

— Триумвират? — фыркнул Леон. — Да чушь! Они прилетают к нам раз в пару лет, а то и реже…

— Может быть, может быть… Но ты знаешь, после той пьянки я принялся анализировать кое-какие факты, и у меня стала вырисовываться очень странная картинка. Ты никогда не задумывался о том, что уже к восьмидесятым годам разработка лун Джупа могла принести огромные доходы? Да, я все понимаю, мировая экономика находится не в лучшем состоянии, лишних денег нет ни у кого, но тут-то прибыль вполне очевидная! А Нептун? Себестоимость перевозок вполне позволяет развернуть самый широкий фронт работ. Прибыль, опять-таки, видна невооруженным взглядом. Ну хорошо, я понимаю, почему об этом не хотят думать в Штатах. Пожизненный кризис социального обеспечения малоимущих слоев — дело, конечно, нешуточное… ну, а мы с вами? Что, у России нет средств на такие проекты?

— Ну… попробуй, для примера, вспомнить ситуацию стопятидесятилетней давности. На Луну слетали, а дальше? И целых тридцать лет — бесконечные споры о том, а стоит ли вообще тратить деньги на космос? По-моему, параллели вполне ощутимые.

— О-оо, не надо! — Форен шутливо воздел над головой сжатые кулаки. — Кому ты это рассказываешь? Мне? Тогда все было совсем иначе. Технологии, способные обеспечить рентабельность космоса, не просматривались даже в отдаленной перспективе. Это потом уже появился холодный термояд Холла, потом уже был прорыв в полимерной химии, а тогда-то все было вполне ясно и понятно: инвестиции, к примеру, в автомобильную промышленность выглядели делом куда более надежным, чем какие-то там космические исследования. Сейчас все совсем иначе… — Юбер вернулся к прежней задумчивости и вдруг пробурчал, опять глядя куда-то вбок: — Нас кто-то тормозит, Леон. Но кто и как — этого мы скорее всего не узнаем.

«Это все Кодекс, — мрачно подумал Леон. — Когда я улетал, недоверие к Старшим было в Европе модным поветрием, а теперь оно превратилось в массовую паранойю. Этот ветер вырвался из аудиторий старинных европейских университетов и мгновенно разнесся по всему континенту, породив множество дискуссий — по большей части совершенно пустых и бесплодных, ибо о реальной обстановке в окружающем нас мире мы знаем очень и очень мало. Кодекс принесен нам Триумвиратом; но, как оказывается, на свете существуют и другие силы: возможно даже, гораздо более древние и могущественные. Что такое Кодекс для них?»

Подсознательно, практически не отдавая себе в этом отчета, Леон был уверен в том, что чужаки, пришедшие сюда на черных звездолетах, не могут быть враждебны своим братьям с молодой Земли.

Он помнил, он не мог забыть сильную ладонь, появившуюся из золотого сияния…

— Если я что-то узнаю, — произнес Леон, хитро улыбаясь, — я тут же дам знать тебе.

— Заметано! Надеюсь, ты сможешь завтра подойти ко мне в студию? Нам нужно нормальное, большое интервью. Вопросы я тебе набросал, вот…

Леон покидал Париж с двойственным чувством.

С одной стороны, он хотел задержаться во Франции на больший срок — его очень тянуло побродить по старинным городкам, насладиться суровой красотой замков и соборов, но в то же время его тяготила необходимость постоянно врать Юберу, который ходил за ним по пятам, словно чуя, что Леон знает ответ на его вопросы. Врать, юлить, уходить от них или резко менять тему разговора.

Леон знал ответ.

Собственно, он сложился в его голове в ту минуту, когда дотошный репортер заговорил о своей встрече со странноватым обитателем Мунтауна, сорок лет не ступавшим по Земле. Старый астронавт знал некую истину — если не целиком, то по крайней мере весьма значительную ее часть. Это шокировало.

«Да все они все знали, — сказал себе Леон, когда „Боинг“ пошел на посадку в Риме. — И уж Стэн, сука, он-то точно все знал. И все те склизкие типы, которые мучили меня после комиссии. Они одного не знают — видел я или нет?

И, если я хочу остаться при своих, они этого не узнают. А вот Антоха-то Мельник, он, наверное, не в курсе. И вся его «Зеленая Книга» — тоже, потому что сейчас у них совсем другая проблематика. А, биса йому в душу…»

Перед Леоном вставал новый вопрос: как вести себя при «официальной», вербовке в секретный проект? В том, что эта вербовка состоится практически сразу же после его возвращения в Киев, он нисколько не сомневался. «Им нужно будет какое-то время до моего вылета, — говорил он себе. — Скорее всего — время довольно значительное. И, раз уж они там все для себя решили — а речи Мельника тому прямое подтверждение, — все это кино начнется очень скоро. Что делать, молчать и перед ними?»

Леона пугало только одно обстоятельство. Одно, но стоило оно всех остальных. Если он, скромный капитан Леон Макрицкий, станет тем человеком, который соберет воедино две цепочки весьма странных событий, «при своих» ему не остаться. С гарантией.

Колеса лайнера почти неощутимо коснулись полосы аэродрома. Пускай они сами собирают, решил Леон и отстегнул ремни. Он разулыбался, и соседка, сидевшая в кресле под иллюминатором, не удержалась от удивленной гримаски. Леон подмигнул ей и впервые за все время полета посмотрел, что там делается снаружи.

В Риме было солнечно, и это обстоятельство немного подняло его настроение.

— Фори Империали, — сказал Леон таксисту, кряжистому седому дядьке в мокро блестящей пластиковой куртке.

Кар потолкался в толчее машин на развязке аэропорта и вскоре уже мчался в сторону Старого города. Леон, как правило, всегда останавливался в одном и том же месте — в Риме он предпочитал район, в котором перемешались строения эпохи Муссолини и респектабельные здания более ранних времен. Современные отели, выросшие после Депрессии вокруг старого центра, были и комфортабельнее, и дешевле, но Леон всегда предпочитал им дух старинных стен и мостовых, самая плоть которых была пропитана древностью, а уж сейчас, после года, проведенного в заточении среди металла и пластика, ему и думать не хотелось о возвращении в сталь и стекло.

Высадив клиента у скромного на вид шестиэтажного здания в полутемном закоулке, таксист развернулся и исчез в потоке машин. Леон не спешил входить в холл отеля. Посасывая сигарету, он лениво скользил взглядом по фасаду стопятидесятилетнего строения, отмечая облупленную местами штукатурку и не слишком чистые окна ресторанчика на первом этаже.

Этот переулок ему нравился. Здесь не было остервенелого движения площадей и проспектов, под ногами безмятежно лежала сухая зимняя пыль, солнце отражалось в широких окнах верхних этажей. К тому же Леон еще ни разу не бывал в этом отеле — а значит, можно было не очень опасаться назойливого внимания со стороны прессы.

Разглядев его, из дверей выбрался швейцар.

— Синьору угодно остановиться у нас? — любезно поинтересовался он и зевнул.

— Да, — кивнул Леон, протягивая ему свой дорожный кофр. — У вас есть хороший номер на верхнем этаже?

— Конечно, конечно, — засуетился швейцар. — У нас есть отличные номера, все самое лучшее, гораздо лучше, чем в этих новомодных коробках вдоль побережья. У нас даже есть живая прислуга…

— Я не сомневался, — величественно отозвался Леон.

Он зарегистрировался под вымышленной немецкой фамилией, поднялся в поскрипывающем старинном лифте на самый верх и, едва войдя в номер, понял, что не ошибся в своем выборе. Собственно, он даже и не думал, что ему так повезет: интерьер трехкомнатных апартаментов выглядел так, словно его не меняли с пятидесятых годов двадцатого столетия. Разумеется, почти вся мебель была искусно выполненной стилизацией, но Леон был рад и этому — исключение из общего правила составлял лишь современный проектор-коммутатор в углу гостиной.

— Вам нравится? — спросил сопровождавший Леона паренек-менеджер.

В его голосе прозвучала ревнивая гордость. Макрицкий подошел к окну, отдернул штору и несколько мгновений всматривался в серое здание напротив — скорее всего многоквартирный дом для респектабельных буржуа.

— Это лучше, чем я мог рассчитывать, — улыбнулся Леон, оборачиваясь. — Думаю, что смогу порекомендовать ваше заведение своим друзьям…

После душа он заказал в номер бутылку вина и сыр, завернулся в плотный гостиничный халат и включил проектор. Чуть кисловатый «сухарь» оказался ожидаемо превосходным; млея в кресле, Леон щелкал бесчисленными каналами Евросети и прикидывал, какие достопримечательности посмотреть и где поужинать.

— …доктор Артур Чизвик, профессор ряда европейских университетов, провел вчера дискуссию в Римском гуманитарном клубе, чем, как всегда, вызвал немалое оживление среди научной общественности Вечного города…

Леон встрепенулся, но поздно — миловидная дикторша уже плела ахинею о каком-то форуме любительских театров Южной Европы. Макрицкий досадливо поморщился, вырубил проектор и пару минут задумчиво потягивал вино, замерев в кресле. Затем он поднялся, достал из кармана пальто свой индивидуальный коннектер и принялся рыться в его памяти.

— Сэр Артур? — почтительно произнес он. — Рад вас слышать… Это Макрицкий, астронавт из Киева, вы меня еще не забыли?

— О, Леонид! — в ухо ему ударил журчащий басок. — Почему же я должен вас забыть?.. Как ваше здоровье, юноша?.. Надеюсь, эта ужасная авария не выбила вас из колеи?

Три часа спустя Леон сидел перед огромным затемненным окном дорогого ресторана на побережье и смотрел, как к недалекому причалу подходит зализанный, полупрозрачный катер с туристами. Вечный город давно дорос до моря. В Штатах рождественские каникулы начинались с первых чисел декабря, и в Рим уже ударила волна туристов — возбужденных, увешанных видеотехникой и традиционно жующих. По обилию темнокожих лиц Леон сразу понял, что на катере в основном американцы. Его передернуло, и тут он в очередной раз подумал о том, что по крайней мере здесь, в золоченой пятизвездочной «Виченце», ему не придется терпеть соседство чавкающих люмпенов.

К его изумлению, среди туристов оказался и Чизвик. Леон сразу узнал его невысокую коренастую фигуру в распахнутом коротеньком пальто, уверенно поднимающуюся по лестнице к ресторану.

— Мне нравится ваш выбор, мой мальчик, — сообщил профессор, сбрасывая пальто на руки подбежавшему гардеробщику, — впрочем, вы можете себе это позволить, не так ли? Х-ха-ха… ну, что у нас тут с картой вин? Не поверите, но Италию я люблю даже больше, чем Францию, — и все из-за вин, юноша. Вы, конечно, в этом ни черта не соображаете, но поверьте мне, пройдет время…

— Вы, кажется, бывали в Крыму? — с улыбкой поинтересовался Леон.

— Что? — изумился Чизвик, отрываясь от красной кожаной папки; широколицый, с огромными, обведенными кругами глазами, он всегда напоминал Леону сову. Ах, в Крыму… конечно же, вы разве забыли? Там была конференция… ах, вы, верно, о винах? Да-да-да, вина у вас там замечательные.

Загрузив официанта, Чизвик извлек из кармана пиджака длиннющую сигару и заговорил, вернее, залопотал в свойственной ему странновато-поспешной манере, не слишком-то интересуясь вниманием и реакцией собеседника:

— Честно признаться, я порядком устал от Европы. Порой у меня складывается такое ощущение, что я тяну в гору какой-то неподъемный воз, и, вы знаете, самое обидное то, что в возу этом лежит некий совершенно никому не нужный груз: что-то вроде мусора, да-да-да!.. Особенно ярким это ощущение стало в последние годы. Я только и делаю, что мотаюсь по научным городкам и всяким дискуссионным клубам, а меня, подумайте, разве что не закидывают гнилыми помидорами. Антихрембериты превратились в гангрену, да, иначе и не скажешь, это настоящая гангрена, поразившая мыслящую часть европейской элиты. И, что самое для нас с вами печальное, авангардом здесь выступает молодежь — подумайте, Леонид, это те, кому строить Европу!.. Нашу с вами Европу, Леонид, — разве вам не страшно?

Макрицкий покачал головой. Чизвик давно уже стал заметной шишкой в ооновской Комиссии по Контакту. Его основным полем деятельности была «популяризация» идей, заложенных в Кодексе, этим делом он занимался лет этак двадцать. Раньше все шло нормально — эйфория, вызванная «приобщением» к галактическому сообществу, ощущалась на Земле несколько десятилетий. Позже (в те времена, когда Леон начал учебу в Академии) стали раздаваться осторожные голоса прозревших скептиков: а что, собственно, нам известно об этом самом «сообществе»? Для Чизвика и таких, как он, начались первые трудности — тогда, впрочем, еще относительно легко преодолимые. А вот затем…

Доктор Артур верил своим надменным друзьям с далеких звезд, как богам. Иногда Леону казалось, что и в них он верит, как в богов. На свете всегда существует немалое количество людей, легко заражающихся вирусом слепого, младенческого идеализма; Чизвик был одним из них.

— Я думаю, что дело не так уж плохо, доктор, — осторожно заметил Леон. — Просто сейчас Европа вступила в новый э-ээ… в период новых бунтов. Молодым нужно выпустить пар, вот и все. Вам не кажется?

— Что? Бунты? Вы в своем уме, юноша? Бунты, пф-ф! Только бунтов нам сейчас и не хватало! Через полгода нам предстоит обсуждение договоренностей о разработке Солнечной системы, а вы говорите мне о каких-то там бунтах. Что, интересно, подумают об этом наши друзья?

Слово «друзья» Чизвик произнес с придыханием, так говорят о безнадежно утерянных возлюбленных… Леон поскреб себе шею. Договоренности о разработке, повторил он про себя. Значит, дело уже так серьезно, а я и не знал! Год назад об этом болтали как о далеком-далеком будущем, но, конечно же, такие, как Чизвик, нашли способ ускорить процесс.

— С гангреной нужно бороться, — горячо сообщил Чизвик. — В противном случае она пожрет нас, не так ли?

— Наверное, в последнее время вам стало тяжело работать?

Профессор скорбно покачал головой.

— Не в этом дело, друг мой, нет, не в этом… Мне стыдно, вы понимаете меня? Да-да-да, мне стыдно перед нашими друзьями. Наблюдая все это безобразие, они смотрят на нас, как на малых детей. Несомненно, мы и впрямь являемся таковыми, но неужели нельзя вести себя чуточку ответственнее?

— Я давно уже не ощущаю себя ребенком, — хмыкнул Леон.

— А-аа!.. Разве вы не понимаете, о чем я говорю? Разве не нелепы все наши проблемы, если посмотреть на них с точки зрения обычной, не замутненной эмоциями логики? Разве не могли мы решить их еще сто, может быть, даже двести лет назад?

— Человек не в силах руководствоваться одной лишь логикой. Эмоции при всей их кажущейся разрушительности — это, собственно, то, что отличает нас от машин.

— Старая банальность, юноша! Вы словно цитируете глупцов, которые, к счастью, почили в бозе еще сто лет назад!

— Мне казалось, эта тема бессмертна.

— Вы опасно поэтичны, да-да-да! Астронавту не следует забивать свою голову ерундой. Вы должны смотреть вперед. Вам предоставляется превосходная возможность, вам протягивают руку — пожмите ее и за работу. Скоро у вас будет много работы, Леонид, обещаю вам.

— Если не секрет, доктор, — в какой стадии находится сейчас разработка этого нового договора?

— Никаких секретов. Собственно, это тема серии лекций, с которыми я езжу по Европе все последние месяцы. Наши друзья настолько добры, что готовы отдавать нам пятьдесят процентов… Договор, несомненно, будет заключен: это историческое событие.

— Я слышал, что лекции часто превращаются в дискуссию, — не очень любезно перебил Леон.

Чизвик помрачнел.

— Да, — сказал он, пригубив вина, — я же говорю вам: это гангрена. К счастью, они мало что решают… Плохо то, что бредовыми идеями этих, как вы выразились, бунтарей постепенно заражаются правительства. Правые европейские депутаты постоянно бомбардируют Мировую Ассамблею дурацкими запросами… всякая там легитимность моей комиссии и такое прочее. Да тут еще и индокитайцы — сразу же, едва только заслышали о нашем проекте… Вот если они объединятся с европейскими идиотами, о боже, мне тошно об этом даже думать! Боже мой, какой стыд!.. Я представляю себе, с каким лицом я буду разговаривать с Цаг-Царром — а ведь именно он должен прибыть Для заключения договора, — если эти несчастные договорятся между собой и заблокируют все наши начинания.

— Но Ассамблея должна будет вынести вопрос на планетарный референдум, — нерешительно подсказал Леон.

Чизвик посмотрел на него с сожалением, как на нашкодившего ребенка.

— Большинство, — сказал он, поднимая палец, — всегда, к сожалению, настолько глупо и необразованно, что не в состоянии различить, где право, а где лево. Референдум, пф-ф! Ничего худшего я не могу себе представить. Все эти, — он гневно обвел дланью почти пустой зал ресторана — Леон понял, что доктор имеет в виду европейцев, — сумеют убедить остальных, будто нам навязывают грабеж и все такое прочее. А сами-то мы что? Полстолетия мы только и делаем, что пытаемся выбраться из кризиса, который сами себе и придумали.

— По-моему, уже давно выбрались, — заметил Леон. — Освоение ближайших пространств идет своим чередом, еще лет сорок—пятьдесят, и мы…

— Да как же вы не понимаете, юноша! — возопил Чизвик. — Протягивая нам руку, они исполняют свой долг, святой долг старшего по отношению к младшим. Когда-нибудь и мы… но сейчас все, что от нас требуется, — это принять эту руку с благодарностью… вы понимаете меня?

— Да, — задумчиво ответил Леон.

«Я не очень понимаю, на хрена нам это нужно, но раз уж так, то Чиз, наверное, прав. — Забава практически дармовая, так отчего ж ею не воспользоваться? Непонятны, конечно, все эти настроения в Европе, непонятно, кому они выгодны… хотя… человек, более близкий к грунту, мог бы предположить, что антихремберизм раздувается корпорациями, решившими наконец вложить серьезные деньги в разработку Системы. Где-то я такое уже слышал. Вот это нам уже действительно ни к чему — пройдут десятилетия, и все эти „господа президенты“ вкупе со своими адвокатами вообразят себя графами и герцогами своих рудников…»

— Все чаще и чаще раздаются вопли о том, что Кодекс, дескать, придуман специально для ограбления молодых планет типа нашей. Некоторые доходят до того, что провозглашают любые нарушения Кодекса, — а ведь это преступления, Леонид! — чем-то вроде героизма. Каждого, кто на такое решится, Европа заранее готова назвать великим освободителем своего народа… да-да-да, здесь, в Риме, мне так и сказали, представляете? Освободителем от чего, спросил я. И что же, вы думаете, мне ответили? От ига инопланетных захватчиков… о, ксенофобы!

— Ну, это уже идиотизм, — фыркнул в ответ Леон. — Или им хотелось бы, чтобы мы до скончания века жили в полном одиночестве, отгородясь своей глупостью от всех соседей?

Чизвик, морщась, кивнул и потянулся к графину. Доставая сигарету, Леон увидел, как в сторону их столика целенаправленно движется подтянутый старикан в хорошем костюме. Лицо его выражало предельную озабоченность.

— Синьоры, — тихо, едва ли не шепотом заговорил он, глядя почему-то на одного Чизвика, — синьоры, мне очень жаль, но я вынужден просить вас покинуть мой ресторан. Если хотите, я вызову карабинеров… Конечно, я постараюсь компенсировать вам это досаднейшее недоразумение, но вы должны понять и меня, синьоры…

— Что такое? — выпучил глаза Чизвик. — Вы о чем это, а?

— Студенты, синьор доктор… там — студенты, мадонна мия! Я выведу вас через задний двор. Умоляю вас, синьоры, умоляю вас! Мы уже подогнали грузовичок, он отвезет вас куда пожелаете…

Леон поднялся и решительно подошел к окну. Отдернув штору, он увидел целую демонстрацию, заблокировавшую вход в заведение. Молодежь, в основной массе прилично одетая, все с плакатами… «Крыса, убирайся с нашей планеты!», «А ты спросил нас?», «НЕ дадим распродать то, что принадлежит нашим ДЕТЯМ!!!» Их было много, человек пятьдесят, а то и больше, и вид у них был самый что ни на есть агрессивный — Леон буквально кожей почувствовал, что эта вполне респектабельная на вид толпа готова разнести ресторан в клочья. Наверное, они кого-то ждали: вождя, способного повести в атаку; Леон был уверен, что у многих под пальто и куртками спрятаны металлические пруты, а то и что похуже. Ему стал понятен ужас хозяина. «Нет, черт, ну такого я никак предположить не мог, — подумал он, осторожно задвигая штору на место. — Что же это делается-то, а? Они готовы угрохать несчастного старого Чиза только за то, что он хочет дружить с Триумвиратом? А те им что сделали? Что ж тут за бред происходит? Ну, прям паранойя какая-то!»

— Я пойду к ним, — бледный, Чизвик уже стоял — его пальцы теребили спинку стула. — Я должен говорить с ними. Я должен, вы понимаете?..

— Нет, — мягко произнес Леон, тронув его за плечо, — нет, док. Я все-таки военный, так что вам придется последовать моему совету: мы должны отступить. В противном случае у нас могут быть неприятности.

— Синьоры! — в очередной раз взмолился хозяин ресторана. — Я умоляю вас! Я…

— Мы готовы, — Леон набросил на плечи пальто и развернул Чизвика в сторону бара, — вперед.

Ведя перед собой впавшего в прострацию доктора, он прошел через стойку и вскоре, следуя за нервно семенящим хозяином, вышел в тесный хозяйственный дворик, уставленный какими-то контейнерами. Прямо возле двери тихо гудел серый фургончик с эмблемой ресторана на борту.

— Залезайте сюда, — скомандовал Леон, распахивая перед Чизвиком заднюю дверь кузова, — тут вас никто не увидит.

Чизвик устало покачал головой и кое-как устроился на нескольких пластиковых ящиках.

— А вы? — жалобно спросил он.

— Я поеду в кабине.

Водитель — чернявый юноша в комбинезоне — облил Леона почти физически ощутимой смесью ярости и презрения. Он был совсем еще молод, и Макрицкий подумал, что зараза, по-видимому, распространена не только среди студенчества и юной элиты. Только сейчас, поглядев на этого шофера, он понял, что ксенофобия, пожирающая Европу, носит на самом деле откровенно грязный, почти фашистский характер. Кому-то это выгодно, сказал он себе. Кто-то старательно раздувает огонек, начавшийся, как это часто бывает, в среде «высоколобых», — так старательно, что он добрался уже и до таких вот пролетариев, которых сии проблемы не должны волновать по определению. И понятно, почему начали именно с молодых: бунтарская идея, как же! Нет-нет, это не бунтарство… кто-то придумал поистине гениальный ход: патриотизм! Богатства твоих детей хотят подарить мерзким, склизким «зеленым человечкам»! Разве ты уже ничего не решаешь? Разве ты можешь позволить этим подонкам отобрать у тебя то, что принадлежит тебе по праву?

— Ты тоже из этих? — спросил водитель, когда Леон захлопнул дверцу кабины.

— Я астронавт, — высокомерно ответил Леон.

Он страстно жалел, что сейчас на нем это дурацкое цивильное пальто, под которым виднеется дорогущий костюм московского пошива. Он предпочел бы серо-голубую шинель, фуражку с тризубом и, конечно же, саблю, неотъемлемый символ достоинства украинского офицера. На таких, как этот гордый римлянин, кривая карабелка всегда производила неизгладимое впечатление.

— А, — хмыкнул водила, — ну…

— Поехали, — жестко распорядился Леон.

Фургончик тронулся с места. Ворота перед ним распахнулись автоматически, и тут до Леона дошло, что предусмотрительность хозяина, распорядившегося подать глухой крытый фургон, не была лишней. Перед воротами стояла толпа, ничуть не меньшая, чем перед входом. Завидев выползающую со двора машину, она восторженно взвыла:

— Кры-са! Кры-са! Покажись нам, крыса! Покажись, что же ты прячешься! Ты уже подарила рогатым жабам то, что тебе не принадлежит?

По бортам фургончика забарабанили мелкие камни. Водила заматерился — гнусно, с поминанием множества святых — и нерешительно прибавил газу. Кто-то швырнул в бампер машины огромный плакат, под передними колесами заскрипел рвущийся тонкий пластик, камни теперь летели целыми жменями, несколько ударили в лобовое стекло… Леон представил себе Чизвика, скрючившегося в грузовом отсеке, и, плохо соображая, что делает, опустил боковое окошко.

— Пидоры гнойные! — заорал он, забыв о том, что его тут никто не поймет. — Йолопи, в дідька вашу мати!

— Капитан! — выкрикнул кто-то в толпе. — Капитан! Вы что же, вместе с ними?

Только когда фургончик выбрался наконец на трассу, ведущую в центр города, до Леона дошло, что этот голос показался ему очень знакомым.

Глава 7

Это не совсем гангрена, думал Леон, глядя, как закатное солнце ало отражается в стеклах здания напротив. Это, если уж точнее, ее запах. После Депрессии нам стало казаться, что «капитаны» Большого Дела, за одни день превратившиеся в нищих, уже никогда больше не возьмут в руки руль мировой политики. Они сорок лет играли в эти игры, они в конечном итоге доигрались до полного краха созданных ими спекулятивных «транснациональных» экономик и теперь, наверное, поймут, что мешать дерьмо с бриллиантами — занятие все-таки не слишком прибыльное; однако же нет. Стоило этой несчастной планете по новой обрасти слоем жирка, как у некоторых тут же возникло старое, подзабытое чувство. Правда, к концу столетия кое-что все-таки изменилось, и давешние технологии уже не срабатывают. Ну что ж, значит, придумают новые. Раньше, для того чтобы провести в жизнь какую-либо «идею на пару триллионов», приходилось создавать целые политические партии, вбухивать кучу денег в физиономии новых плакатных идолов, а теперь они пойдут другим путем. Демократия? Прекрасно. Подготовят общественное мнение. Идея рассчитана на много-много лет? Значит, нужно получить мозги тех, кто имеет наибольший общественно-политический вес, — тех, кому сегодня чуть за двадцать. Любой политик, рассчитывающий свою перспективу, понимает, что голоса молодых — это не просто тридцать процентов, это, фактически, самый весомый кусок электорального рынка. Это их можно заставить маршировать с плакатами, это они, при грамотной промывке мозгов, пойдут штурмовать парламенты и громить витрины. Старикам, почтенным отцам семейств и тридцатилетним работоголикам с устоявшейся карьерой все это ни к чему, у них другие проблемы. А вот молодые — это да, это то, что надо. А что, собственно, надо? А надо их убедить. И вот тут-то на свет божий и появляется давняя, никогда никуда не уходившая ксенофобия, тлеющая в интеллектуальной среде. В Европе модно, круто и престижно иметь самое-самое высшее образование? Еще лучше. Значит, новые идеи озвучат почтенные университетские профессора. Они, несчастные, думают, что это их, их, черт возьми, мысли, но кое-кто знает, откуда у осла растут уши, верно?

Вот это и есть гангрена…

Леон посмотрел на часы и подумал, что семь вечера — самое время для того, чтобы выпить чашечку кофе. «В конце концов, — сказал он себе, — я имел нынче хороший шанс получить по ушам, но этого не произошло. Может быть, я просто вычерпал свой персональный лимит неприятностей — и теперь наконец все будет хорошо? Ото й гарно», — решил он, надевая пиджак.

Небольшой ресторанчик на первом этаже отеля был практически пуст, лишь какая-то юная пара откровенно скандинавского вида неторопливо вкушала «пасту», зверски политую томатной смесью. Леон с уважением поглядел на рослую блондинку, далеко вытянувшую свои крепкие ноги в золотистых чулках, потом перевел взгляд на ее спутника, рыжеволосого парня с металлическим обручем, венчавшим его роскошные, до плеч, викингские кудри. На Северах в последние годы стало супермодным подражать свирепым предкам — местами доходило до того, что вполне приличные люди начинали вдруг одеваться в грубые меховые куртки, сапоги с отворотами и отращивать волосы. Этим, подумал Леон, на Кодекс плевать — они в себя погружены, вовнутрь: что там снаружи, их не волнует. Хоть потоп… правда, случись с «зелеными и склизкими» война, эти себя покажут. Одна эта валькирия чего стоит — метр девяносто, не меньше!

— Кофе, большущий такой кофе, с сахаром, — сказал он официанту. — У вас есть приличный коньяк?

— «Хеннеси»? Или?..

— Если у вас есть что-нибудь из крымской коллекции, я был бы очень рад…

— Непременно. «Карадаг», «Борисфен»? «Генуэзский пират»?

Потомок Эрика Рыжего оторвался от макарон и бросил на Леона короткий испытующий взгляд. По-видимому, где-то в глубине Макрицкого жил викинг: северный собрат что-то сказал своей невозмутимой подруге и улыбнулся Леону так, словно признал в нем давно утерянного родича.

«Только компании мне не хватало, — устало подумал тот. — Напиваться с норвежцами… или они шведы? Веселое дело! Потом придется тащить их обоих наверх…»

Его опасения не оправдались. Официант принес пухлую глиняную чашку кофе и крохотный графинчик с коньяком. Туристы продолжали неторопливо перерабатывать дары итальянской макаронной промышленности; Леон пропустил рюмку и неожиданно вспомнил: Big Apple, ресторан где-то вокруг Бродвея, коньяк и странная девушка, которая его в этот ресторан притащила.

— Н-да, — сказал Леон, доставая из кармана пиджака свой телефон.

В далеком Киеве взяла трубку одна из младших сестер.

— Ку-ку, Лялька. Как у нас там?

— Ой, — обрадовалась она, — Ле! Ты откуда?

— Я сейчас в Риме. Тут тепло так… слушай, Ля, сделай доброе дело: поднимись ко мне, нарой в шкафу мою парадную шинель и пошарь хорошенько по карманам. Там должна быть карточка, что-то вроде визитки, поняла?

Сестрица припустила вверх по лестнице. Леон услышал, как открылась дверь его спальни, потом — как скрипит старый стенной шкаф.

— Да… вот… тут что-то вроде «Ясмин» какой-то, а фамилия… сейчас…

— Не надо фамилии, там должен быть код, да?

Несколько минут Леон задумчиво рассматривал номер, светящийся на табло телефона — он ввел его в память, а потом снова вернулся к кофе.

«Будет, наверное, здорово, — размышлял Макрицкий, — повстречаться и с представительницей противоположной стороны… ха. Интересно, она знает, кем и для чего все это придумано? А может, она даже в курсе, кто эту акцию финансирует?»

Последняя мысль заставила Леона рассмеяться. Викингесса у окна медленно подняла голову, безо всякого выражения оглядела его и что-то сказала своему спутнику. Тот лениво дернул плечом. Леон отвел взгляд, налил себе коньяку и неожиданно принял решение.

— Да?.. — ответил ему спокойный, как всегда, уверенный голос Жасмин.

— Привет… — на несколько секунд Леон растерялся, ему не сразу удалось подобрать слова. — Это Леон, астронавт… помнишь, мы недавно познакомились в Нью-Йорке? Ты где сейчас?

— Я? — Она, казалось, совершенно не удивилась неожиданному звонку. — Я сейчас в Риме. А ты?

— Вот удивительно… я хочу сказать, удивительное совпадение! Я тоже здесь… у меня, в общем, отпуск. Послушай, может быть, мы могли бы как-нибудь встретиться?

— Конечно, я буду очень рада. Ты сегодня свободен?

— Как ветер. А ты?..

— Вот и хорошо.

Она назвала адрес, где-то недалеко от его отеля, в путанице Старого Рима. Леон поглядел на часы и подозвал официанта..

— Вызовите мне, пожалуйста, такси.

Поднявшись в номер, Макрицкий нервно распахнул кофр и пожалел, что не взял с собой ни одного по-настоящему респектабельного костюма. Разумеется, весь его штатский гардероб значительно выбивался из ресурсов обычного украинского капитана, но сейчас ему этого было мало, а искать здесь, в вечернем Риме, роскошные салоны готового платья он не успевал никак.

— Пацан, — сказал он сам себе, завязывая перед зеркалом свой самый дорогой галстук.

Еще раз глянув на часы, Леон бегом спустился вниз. Такси уже ждало его перед отелем.

— Отвезите меня в такое место, где я мог бы купить цветы для молодой синьорины… — попросил он водителя. — Ну, и еще что-нибудь — вы понимаете?

Таксист окинул его коротким, очень профессиональным взглядом, прикидывая финансовый уровень заезжего клиента, и уверенно кивнул головой.

— Синьор останется доволен. Сколько у нас времени?

— Не очень много…

Приземистый желтый «Фиат» резво сорвался с места, чтобы через минуту влиться в никогда не стихающий поток автомобилей, движущихся по виа Фори Империале. Вокруг Леона бурлил, переливаясь, забытый им сказочный хаос вечерних огней огромного мегаполиса, и у астронавта вдруг перехватило дух. Он сидел на заднем диване, нервно теребя жемчужную запонку, а там, за тонированными окнами кара, сверкала беспечная суета миллионов людей. Мало кто из них мог представить себе, что такое год, проведенный внутри железной коробки, за ничтожно тонкими стенками которой таится страшная в своей неизбежности смерть. Слегка подавленный увиденным, Леон не сразу заметил, как шофер нырнул в правый ряд и сбросил скорость, выискивая место для парковки.

— Вас подождать? — спросил он.

— А? — не понял Леон. — Подождать? Ах, ну да, я был бы вам очень обязан…

В машину он вернулся буквально через три минуты — молоденькие девушки, заслышав магическую фразу «мне безразлично, сколько это будет стоить», порхали вокруг спешащего клиента, как мотыльки. Леон не без труда впихнул на переднее сиденье высокую корзину с орхидеей, бросил рядом с собой коробку, скрывавшую под розовым шелком изящный вечерний набор: духи, шампанское, сладости и что-то там еще («Мода ж у них тут, прости господи!»), — и скомандовал водителю, куда ехать.

Насчет расстояния Макрицкий ошибся: таксист довольно долго петлял по ярко освещенным рекламой улицам. По названному Жасмин адресу оказался сорокалетней давности отель, упиравшийся сталестеклянным шпилем в желтое от городского света небо. Девушка ждала его в холле.

— Я только что спустилась, — сказала она вместо приветствия. — Не думала, что ты так быстро… о боже, а это еще что?

— Это тебе, — сообщил Леон, ощущая, как его щеки заливает краска.

Жасмин округлила глаза.

— Ты миллиардер?

— Да… а что? У нас так принято… не могу же я приходить к молодой женщине с пустыми руками.

— Давай это все мне. Черт, мои друзья будут удивлены… ничего себе!..

— У тебя там друзья? — растерялся Леон. — Так я, наверное, не вовремя?

— Вовремя, вовремя. Пойдем, тебе будет интересно. Все еще теряясь, Леон прошел за девушкой к лифту.

Номер Жасмин располагался на одном из последних этажей. Подходя к двери, Макрицкий расслышал слабый гул нескольких голосов и уверился в том, что визит не совсем уместен.

«Могла бы, черт, и отказать!» — недовольно подумал он.

— Заходи, — Жасмин распахнула перед ним дверь, и Леон нерешительно просунулся в холл.

Голоса доносились из гостиной, гости, перебивая друг друга, яростно тараторили на нескольких языках сразу.

— Давай-давай, — подтолкнула его Жасмин. — Знакомьтесь, ребята, это капитан Макрицкий из Украины. Тот самый, единственный спасшийся с «Галилео» в Поясе.

Гостиная здесь была просторная, намного больше, чем у него самого, и, конечно, обустроенная в аскетическом стиле последних лет. Кроме мощной информационной техники, в полукруглом помещении присутствовала лишь стойка, за которой поблескивал бутылками нехилый бар, и несколько кресел-трансформеров. На стенах слабо светились малозаметные бра. Удивленно улыбаясь, в полумраке Леон разглядел семерых молодых парней и пару девушек, причем на одной из них была синяя форма кадета французской Академии Космоса.

— Очень рад, — произнес Леон по-английски.

Никто из присутствующих не проронил ни слова приветствия. На него смотрели изучающе, так, словно Леона угораздило попасть на сходку некоего тайного ордена и капитулу приходится решать, что ж теперь делать с незваным гостем: казнить сразу или, может быть, принять своим?

Жасмин непринужденно зашвырнула розовую коробку в распахнутую дверь спальни, поставила в угол орхидею и похлопала Леона по плечу:

— Выпьешь?

— Коньяку, если можно, — пробормотал Леон, недоумевая, отчего был удостоен, столь странного приема.

— Мы тут как раз говорили о Поясе. — Жасмин сунула ему в руки стакан с каким-то дешевым фуфлом и села на ковер рядом с крупным мощношеим юношей в довольно затрапезном свитере до коленей. Леон машинально оглядел его огромные потасканные ботинки на шнуровке и незаметно поморщился.

— И… что же?

— Дитрих считает, что в Поясе мы можем столкнуться с большими проблемами. Когда Триумвират вплотную приступит к разграблению Системы, мы потеряем все права на руды астероидов.

Леон задумчиво почесал затылок. Такой ерунды он еще ни разу не слышал.

— А почему, собственно? — поинтересовался он. — Почему сразу Пояс? Что там такого интересного?

— Низкая гравитация, — кривясь лицом, объяснил ему Дитрих. — Им будет удобно…

Сумасшедший, понял Леон. Тут, конечно, вся компания заклиненная, но этот — одарен особо, иначе и не скажешь. Да он хоть представляет себе, что такое навигация там, посреди тысяч хаотически несущихся каменюк? Руды, конечно, — представляют собой огромную ценность, и для Триумвирата в первую очередь, но вот человечество, увы, не потянет их самостоятельную разработку хотя бы из-за колоссальных энергетических проблем!

— Видите ли, в Поясе любой навигатор неизбежно сталкивается с огромным количеством проблем, — стараясь, чтобы его голос звучал корректно, возразил Леон. — Я думаю, что даже если на астероидах они и найдут нечто, заслуживающее внимания, то все равно — к разработкам приступят не скоро. Не при нашей жизни, наверное… Пока все это просто нерентабельно. Я готов поверить, что Триумвират имеет обширные интересы на лунах Нептуна и Джупа, тем более что там действительно есть чем поживиться, но все же Пояс, знаете ли… недавно еще он стоял далеко не на первом месте среди приоритетов Триумвирата.

Дитрих презрительно скривился и обдал Леона пивным ароматом.

— Пояс ближе к Земле, — сказал он.

— А, — понял Леон.

— Дит просто боится, — тонко рассмеялась мадемуазель из французского космофлота. — Причем он у нас такой не один. Вы тоже боитесь, капитан?

— Я? — Леон задумался. — Да нет, — сказал он, прихлебнув дрянного бренди, — уж их-то я нисколько не боюсь. Я привык опасаться реальных вещей. Знаете, я вылез из двух аварий, это серьезно, нет? На несчастном «Гали-лео» погибли все мои товарищи, вот это-то и страшно. Отправляя нашу экспедицию, Ассамблея не слишком заботилась о ее безопасности. Мало кто представлял, с чем нам придется столкнуться. Мы добыли огромное количество ценных научных материалов, и где они все? Болтаются где-то там…

— О, вы нелояльны к Ассамблее? — весело улыбнулась француженка.

— Мне не хотелось бы говорить о лояльности или нелояльности, мадемуазель… В таком сложном деле, как освоение новых пространств, ошибки неизбежны. Ошибки, проколы — да все, что хотите! Уж вы-то должны представлять себе, насколько эти пространства к нам агрессивны. Мы только начали движение по этой дороге, верно? Мы едва-едва научились справляться с простейшими, я бы сказал, трудностями… И если нам предлагают сделать решительный, большой скачок вперед — зачем же отказываться?

Последняя фраза вызвала немалое оживление. Некоторое время Леон ошарашенно вертел головой, пытаясь уловить хоть что-то из многоголосого хора голосов, зазвучавших одновременно в разных углах помещения.

— Скачи сам, придурок! — кричал кто-то по-немецки.

— А Кодекс, Кодекс? Вместе с ним, что ли? — это уже испанец в спортивной куртке.

— Да кто нам что-то даст, ты, умник! — надрывался рыжеволосый коротышка, оккупировавший высокий стул под стойкой мини-бара. — Что, кроме Кодекса, они нам вообще дали?

— Спокойно, господа! — рявкнул Леон, и его властный рык мгновенно перекрыл всю какофонию. — Давайте рассуждать здраво и по очереди, well? Что, говорите, они нам дали? Если говорить о вещах сугубо материальных, то в принципе немного. Кое-какие усовершенствования, которые позволяют более уверенно решать энергетические проблемы, да вы и сами это знаете. Саморонский проект реформы энергокомплекса, будь он реализован по полной программе, мог бы здорово снизить затраты на каждый киловатт. Другое дело, что кое-кто его благополучно провалил, но я сейчас не об этом Вам никогда не приходило в голову, что Триумвират дал всем нам ощущение того, что мы не одни?.. Знаете, что страшно там, далеко-далеко отсюда? Вот это самое. Смотрите: мы сидим здесь, на сто-черт-поймет-каком этаже, нас всего-то с десяток, но — мы не одиноки! Мы знаем, мы ощущаем: вокруг нас толчется колоссальное количество таких же, как мы, и кто-то из них всегда придет на помощь. Там этого нет, там мы были бы одни и, уж поверьте мне, профессионалу, орали бы гораздо тише. Нам было бы страшно, мы жались бы друг к другу, как замерзающие котята. Точно так же и здесь… до их появления мы жили в пустоте, не ощущая вокруг нас чьего-либо присутствия. Сейчас мы знаем — мы не одни, помимо нас в этой проклятой пустоте живут миллиарды, прорвы таких же разумных, мы можем общаться, обсуждать свои проблемы, просить, наконец, помощи, коль припрет. Я не прав?

— Красивые слова, — фыркнул Дитрих, — но меня они все равно не убеждают, ясно?

— Где-то я уже все это слышал, — заметил рыжий за стойкой. — Как бы не на сессии Европарламента… Что, у вас в Украине все до того тупы, что рассуждают в твоем стиле? Или ты там один такой?

Леон скрипнул зубами Секунда — и содержимое его стакана расплескалось по веснушчатой физиономии коротышки.

— Я офицер, — спокойно сказал он, — и прошу не забывать об этом.

Навстречу Леону угрожающе потянулся Дитрих; Макрицкий уже напрягся, шатнулся в сторону, готовясь первым уложить того кулаком в нос, но сильная рука Жасмин неожиданно рванула немца вниз, и он, потеряв равновесие, неуклюже осел на ковер.

— Немедленно извинись, Бевин, — приказала она рыжему. — Быстро, ну!

Тот перестал размазывать по лицу едкий, как сивуха, бренди и поднял на Леона ошарашенные глаза.

— Я, собственно, совсем не то хотел сказать, — пробормотал он. — Нельзя ж так, сразу, э…

— Извиняйся! — прикрикнула Жасмин и поднялась на ноги. — Что ты заглох, трепло?

Бевин шумно сглотнул и попросил прощения. Согнав его со стула, Жасмин налила Леону новую порцию, но он, даже не нюхая, поставил стакан на стойку. Дискуссия заглохла сама собой — понимая неловкость положения, гости враз засобирались по делам. Леон тоже потянулся было за своим пальто, но был остановлен малозаметным, но сильным рывком за рукав. В ожидании, пока скандальная молодежь уберется восвояси, Макрицкий предпочел ретироваться в туалет — он почему-то не имел ни малейшего желания прощаться с ними за ручку.

— Вылезай давай, — сказала Жасмин, захлопнув наконец дверь. — Нашел, где прятаться.

— Ты могла бы и не приглашать меня, — обиженно отозвался Макрицкий. — Хорошенькое свинство…

— Прости меня, — в полумраке гостиной Леону вдруг показалось, что ее глаза смотрят на него едва ли не умоляюще, — я действительно хотела тебя с ними познакомить. В принципе они нормальные ребята, просто немного выпили сегодня, вот и все…

— У твоих ребят в голове непорядок. И ни малейшего уважения к собеседнику У нас за такое уши дерут.

Леон опустился в освободившееся наконец кресло и устало протер глаза — остатки раздражения все еще сидели в нем, никак не желая уходить прочь.

— У тебя есть какое-нибудь порядочное пойло? — поинтересовался он. — Я обычно не слишком-то пью, но сегодня у меня тоже дурное настроение. Если ничего нет, я сейчас попробую заказать…

— Слушай, ты действительно миллиардер? — неожиданно спросила Жасмин — она сосредоточенно ковырялась в шкафчиках за стойкой, и на Леона смотрела крепкая, плотно обтянутая юбкой задница. Глядя на нее, капитан задумчиво шевелил губами, так, словно бы читал про себя молитву.

— Не знаю. Я, естественно, не миллиардер, а вот моя семья, конечно, давно уже перешагнула через этот рубеж. Я такой ерундой совершенно не интересуюсь, я государственный служащий, мне летать надо.

Жасмин выпрямилась и показала Леону пузатенькую бутылочку с красной этикеткой.

— Раз уж я испортила тебе вечер, придется как-то компенсировать. Устраивает?

— У нас любят пить коньяк с шампанским, — усмехнулся Леон. — Тащи-ка тот ящик, что я приволок. Там, кажется, что-то такое есть.

Путаясь в собственных пальцах, Жасмин не без труда развязала сложный бант и восторженно охнула. Высоченная бутыль все еще прохладного шампанского, фигурная коробка с шоколадным набором, крохотные флакончики духов и что-то еще, еще… это был последний писк европейской галантной моды — этакий, как сказал про себя Леон, комплексный набор для джентльмена на отдыхе.

— Тут должны быть бокалы, — пробормотала Жасмин, снова перегибаясь через невысокую стойку.

— Да уж, пивные кружки нам не подойдут, — согласился Леон, раздумывая, как бы посподручнее откупорить шампанское. Честно говоря, здесь в его воспитании зиял значительный пробел: игристые вина он не пил, предпочитая крымские коньяки или просто родную горилку с пикантным стручочком перца на донышке.

Открыть по культуре не удалось — пробка, едва не выбив ему глаз, с мокрым хлопком ушла в потолок, срикошетила и шлепнулась на макушку Жасмин. Свирепая белая струя ударила Леону в лоб. Отчаянно ругаясь, он направил ее в подставленные бокалы и, разумеется, по уши облил свою даму.

В конце концов, охрипнув от хохота, они все же столкнули бокалы. Немного продышавшись, Леон разлил по крохотным рюмочкам коньяк и предложил:

— Теперь я скажу тост.

— Наконец-то! — ответила со смехом Жасмин.

— Да!.. Ну, за примирение…

Она подняла на него глаза — счастливые, все еще полные искренней, шаловливой радости, и Леон, опять забыв о своей привычной сдержанности, ответил ей такой же счастливой улыбкой.

Повинуясь, Жасмин запила коньяк шампанским, зажмурилась, пробуя на вкус новое для себя ощущение, и неожиданно попросила у Леона сигарету. Некоторое время они молчали, отходя от взрыва веселья, потом Леон снова наполнил рюмки и спросил — уже серьезно:

— И все-таки я не очень понимаю, что может связывать тебя с этими охламонами. Это же экстремисты какие-то, тебе не кажется?

— Не совсем так, — помотала головой Жасмин. — Они, повторяю, неплохие ребята и никакие не экстремисты. Университетские, кое-кто даже преподает сам… Это люди, которых очень волнует наше будущее.

— И которые возомнили, что отсюда, с «шарика», им все видно гораздо лучше, чем мне.

— Ну-у, Лео… так рассуждать нельзя. Не спорю, в чем-то ты разбираешься гораздо лучше нас, но ведь по тебе сразу видно: ты человек, не привыкший интересоваться политикой и обсуждать решения тех, кто стоит там, наверху. Тех, кто решает за тебя.

— Слушай, я все время повторяю эту фразу: тебе самой не надоело? По-моему, у вас всех что-то перекосилось в мозгах. Мне постоянно, с какой-то маниакальной настойчивостью твердят, что некто «там, наверху» все решает за нас. Позволь, но почему ты считаешь, что они не правы? Нет, погоди, я сейчас не говорю про антихремберизм, про все эти ваши ксенофобические бредни — я говорю о другом: решения, в конце концов, принимают не самые глупые люди. И, между прочим, именно за этих людей вы и голосовали. Теперь вдруг кто-то чем-то недоволен…

— Мы недовольны тем, что нам что-то разрешают, а что-то, наоборот, запрещают. Запрещают те, кто не имеет и тени права на это.

Жасмин попыталась пристально посмотреть ему в глаза, но, не выдержав его спокойного взгляда, отвернулась.

— За тобой стоит такая непробиваемая, такая железная уверенность в своей правоте, что мне становится страшно, — тихо и горько сказала она.

— Но я ведь и в самом деле прав… ладно, не хочу я сейчас об этом. Знаешь, я выкрутился из того дурацкого расследования. Умники из НАСА так и не нашли, в чем меня обвинить, хотя им этого очень хотелось. Господи, как я радовался, когда увидел свой город! Знаешь, с высоты он выглядит просто величественным. Не так, как Рим или Лондон, а… по-своему.

— Может, мне съездить к вам в тур? — лукаво осведомилась Жасмин.

— Пожалуйста, — улыбнулся Леон. — Только я скоро опять улечу.

— О боже! Куда? Ты же только что вернулся?

— А мне здесь скучно. Погулял-погулял и опять — туда, в пустоту. — Леон рассмеялся и потянулся за коньяком. — Скорее всего военным комендантом Ассамблеи на луны Нептуна. Или, может, Джупа, хотя это менее вероятно.

Жасмин внимательно посмотрела на него. Леон снова наполнил рюмки и, поймав украдкой ее взгляд, удивился тому задумчиво-оценивающему выражению, что притаилось в глубине ее глаз. Казалось, она размышляет о чем-то далеком, но в то же время чрезвычайно важном, и в ее планах Леону отводится какая-то серьезная роль.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — поинтересовался он.

— А? — удивилась девушка. — Нет… то есть да… я хотела сказать, что часто вспоминала тот вечер на Бродвее, помнишь? Тогда еще шел снег, так странно…

— Что — странно?

— Так, ничего. Давай выпьем. Сегодня и в самом деле был не лучший вечер.

Они замолчали… Леон поглядел за окно, где тускло светился поздний римский вечер, и поймал себя на мысли о том, что совсем иначе представлял себе свидание с Жасмин. Не то чтобы она очень нравилась ему, нет, но все же некая загадка, довольно явственно ощущаемая им в ее ауре, звала его, и он летел, как мотылек на свет.

— Я испортила тебе настроение, — утвердительно произнесла девушка.

— Что? — не сразу понял Леон. — Настроение? А, что ты, нет… Не в настроении дело — просто я действительно никак не ожидал, что приму участие в такой… э-ээ… дискуссии. Я, кстати, хотел тебя спросить: а чем ты вообще занимаешься?

— Раньше я читала в Сорбонне, — усмехнулась Жасмин. — Социология и все такое прочее. Сейчас пока путешествую. Со временем, наверное, опять стану преподавать: у меня остались кое-какие связи, так что я смогу хорошо устроиться.

— Типичная образованная евродама, — вслух подумал Леон. — Образованная, знающая себе цену и, конечно, феминизированная. Как следствие — с несложившейся личной жизнью. До сорока, нет, даже до пятидесяти, все будет в порядке. А потом?

— Ну-ну-ну! — непринужденно засмеялась Жасмин. — Да, я читала, что у вас принято выходить замуж лет в двадцать, даже не успев закончить учебу. Позже, по-моему, неприлично, так? И потом висеть на шее у мужа-повелителя.

— Чушь какая! — фыркнул Леон. — При чем тут висеть на шее? У нас просто другое понимание семьи, вот и все. В Европе семья как основа, как фундамент нации развалилась еще сто с лишним лет назад. Что вы имеете в итоге? Вот эти вот… дискуссии — ни о чем? В нашем обществе межличностные связи сохранили свою патриархальную, если хочешь, глубину, мы все зависим друг от друга и этого не скрываем. А у вас никто ни от кого не зависит, даже сын от отца… Что в этом хорошего?

— Давай не будем спорить! — девушка умоляюще всплеснула руками. — А знаешь, мне это нравится — запивать коньяк шампанским. Интересно, я смогу опьянеть по-настоящему?

— Ну, если у тебя прорежется такое желание, я всегда готов прийти на помощь. Выпивки у тебя, я смотрю, вполне достаточно. Я не пил целый год — подумать только! И, наверное, еще лет пять не буду. Пока есть такая возможность, следует надираться до чертиков каждый день.

— Пять лет? Боже, как ты можешь выдерживать это — пять лет без солнца, без воздуха…

Леон мягко рассмеялся и, протянув руку к бутылке с бренди, вздохнул, фальшиво сожалея.

— Да, пять лет без солнца… Солнце, между прочим, есть везде, и кое-где оно выглядит даже веселее, чем у нас: к примеру, на Меркурии. А на лунах Джупа тоже достаточно светло, но помимо солнца там есть еще и сам Джуп — зрелище, поверь мне, завораживающее. Когда он висит над горизонтом, у некоторых от восторга едет крыша.

— Но это ледяные, безжизненные миры. Как можно выдержать там столько времени?

— А как люди всю жизнь живут на Луне? Это дело привычки… У нас до сих пор дискутируют о том, как отреагирует психика астронавтов в многолетнем межзвездном рейсе — многие спецы считают, что половина экипажа свихнется еще задолго до финиша. Может быть, они и правы, хотя лично я с ними не согласен. За год на «Галилео» я очень многое понял. Астронавты делятся на две категории: сумасшедшие вроде меня, для которых космос — это вся их жизнь, и обычные летуны, жаждущие заработать денег и свалить на непыльную работенку.

— А ты хотел бы полететь к звездам? — спросила Жасмин, глядя почему-то в сторону.

Леон ответил не сразу. Хотел ли бы он полететь к звездам! А что, на свете существует какая-то другая цель, так же зовущая за собой? Цель, наполняющая смыслом каждый вздох?..

— Я все равно не успею, — тихо произнес он. — Жизнь коротка. Я только хочу это увидеть. Увидеть, и ничего больше. Тогда я буду знать, что не зря меня колотило все эти годы по Системе. Иногда ведь тоже становится кисло: особенно когда у твоих старых друзей рождаются сыновья. Я смотрю на них, и мне начинает казаться, что всю свою жизнь я прожил лишь для себя одного…

— Ты еще успеешь, — засмеялась девушка. — И родить сыновей, и увидеть звездолеты.

— Может, ты и права, — согласился Макрицкий. — Если, конечно, после этой экспедиции меня наконец спишут по здоровью… Похоже, что для космоса я скоро буду слишком стар — экипажи постоянно молодеют, сейчас в рейсы пускают вчерашних кадетов. Раньше все проходили через Луну и Марс, а теперь это уже не нужно, зато в тридцать лет ты считаешься стариком. Мне страшно думать об этом. Понимаешь, я так отчаянно стремился в космос, что одна только мысль о расставании с ним приводит меня в ужас. Хотя я знаю, что многие, даже мой отец, считают меня наивным идеалистом.

— Ты говорил, что у тебя богатая семья?

— Да, промышленность, финансы… много чего. Но для меня бизнес семьи не имеет особого значения. Приятно, конечно, что я могу тратить куда больше, чем обычный офицер моего ранга, — но это, пожалуй, »все. Я немного оторван от своей семьи, хотя для нас это и не очень типично. Все равно большую часть времени я провожу довольно далеко от Киева!

Неожиданно Леон остро ощутил, что время спешит к полуночи и сейчас пора решать — либо оставаться, либо валить восвояси. Ощутимых поводов к первому варианту Жасмин почему-то не высвечивала, напрашиваться же через процесс экспресс-ухаживания Леон не мог, ему претило — и происхождение, и погоны… Он коротко вздохнул — без надежды, просто с горечью:

— Знаешь, я не хотел бы говорить об этом. По крайней мере сейчас… наверное, мне пора.

Жасмин неожиданно протянула руку — он залюбовался ее сильными пальцами с тонкой игрой сосудов под слегка смугловатой кожей — и провела тщательно отполированными ногтями по его ладони:

— Я вызову такси.

— Нет, — вдруг смешался Макрицкий, — я, наверное, пройдусь немного.

Жасмин вздернула брови.

— Но Рим не самый безопасный город на свете. Может быть, я вызову бодигардов, здесь это недорого, и пройдусь вместе с тобой?

— Охрану? — Леон вздернулся и вдруг ощутил нечто вроде тошноты — сабля вместе с мундиром остались далеко, сейчас на нем было штатское платье, а рукопашная никогда не являлась приоритетной специальностью в его Академии.

Он сглотнул — Жасмин была права на все сто.

— Я пройдусь, — повторил он с улыбкой и накинул на руку свое элегантное пальто. — Может быть, мы сможем связаться… еще раз?

— Я была бы рада. — Девушка показалась ему удивленной. — А когда?

— У меня есть кое-какие дела в этой поездке. Но никакие дела не могут занять вечность…

Спускаясь в лифте, он то и дело сжимал правый кулак, представляя себе ощущения от шершавой рукояти форменной сабли, и тихо матерился. Будь на нем мундир, он и в самом деле пошел бы пешком — по крайней мере пару—тройку кварталов, и горе тому вечернему охотнику, который решился бы встать у него на пути, — уж чем-чем, а традиционной казацкой саблей Леон владел великолепно, всегда находя время для занятий с лучшими мастерами.

— Найди мне машину, — приказал он заспанному ночному портье в холле отеля.

Глава 8

Леон как раз доедал хрустящую утреннюю булочку, когда позвонил Форен.

— Мне надо бы с тобой встретиться, — сообщил он.

— Я в Риме, — лениво ответил Макрицкий. — Садись на рейсовый, они, кажется, идут из Парижа каждый час, и отзвонишься из аэропорта. У тебя что-то серьезное?

— Я пока не уверен… постараюсь, впрочем, к вечеру. Послушай-ка, вот еще что: не исключено, что тебя найдет один человек, его фамилия Трубников — он может быть тебе интересен.

Леон глотнул кофе.

— Интересен — чем? Я не в настроении болтать с журналистами.

— Он не журналист, — Макрицкому вдруг показалось, что Форен задыхается, — он старый астронавт.

— Как ты сказал — Трубников? — насторожился Леон. — Не знаю такого.

— Ну, ты же не можешь знать всех на свете. В общем, я постараюсь к вечеру. Потом отзвонюсь…

Трубников, Трубников… Леон покатал незнакомую фамилию на языке и пожал плечами: «Наверняка какой-нибудь древний пропойца, лелеющий на итальянских водах измученные почки, — увидел в прессе скандал с Чизвиком и решил вот поболтать за жизнь, поучить, понимаешь, молодое поколение. Что там, Юбер совсем с ума съехал, давать таким экземплярам мои координаты? И главное, зачем?»

Макрицкий горько вздохнул и глянул на часы. Дело шло к полудню. Допив кофе, он провел вдоль рта ионизирующей «зубочисткой» и принялся одеваться — хотя куда сейчас идти, Леон не представлял совершенно.

Следующие несколько часов он бесцельно бродил по лабиринту Старого Рима, в четыре пообедал в небольшом ресторанчике с видом на пластифицированный для вечности Колизей и в конце концов снова оказался в баре своего отеля.

— Плесни-ка мне русской, старина, — распорядился он, забравшись на традиционный высокий табурет перед стойкой. — К вечеру стало прохладно.

— О да, синьор, — согласился бармен, лысый до блеска, зато с баками не хуже Пушкина. — Вам чистой или?..

— Чистой. Вон у тебя «Стандарт» на полке, так ее и лей, красавицу. И бутербродик с венгерским шпиком.

— О, синьор знает толк! Синьор из Восточной Европы? Обычно так закусывают или немцы, или…

— Синьор поляк, но «Выборовой» от вас не дождешься… поэтому лучше уж русскую, не джином же мне давиться.

В кармане у него задергался телефон. Леон поправил торчавшую в правом ухе горошину и тотчас же выключился из окружавшего его звукового фона.

— Я уже на борту, — сообщил ему Форен. — Где встречаемся?

— Я в «Монте-Кассино», — ответил Леон, — в баре. Это тихий отель, здесь не бывает ничего такого. Скажешь таксисту, они знают.

— Это где-то справа от Империале? — уточнил журналист.

— Да. Я жду…

Форен отключился. Макрицкий в задумчивости поглядел на стоящий перед ним стаканчик — он мог поклясться, что водки там не больше тридцатки. Как можно потреблять ее такими порциями? Впрочем, сам виноват: нужно было сразу заказывать двойную. Ах, Европа… когда ж мы научим вас пить? Он забросил в рот крохотный, едва крупнее пуговицы, бутербродик, попутно отметив, что сало действительно венгерское, обжигающее перцем, и потянулся за сигаретой.

— Синьор может курить за стойкой, — предугадав его вопрос, вскинулся бармен. — У нас не Америка, а хозяин отеля сам курильщик, так что пожалуйста.

И, чуть пригнувшись, ловко извлек откуда-то снизу стеклянную пепельницу. Леон щелкнул зажигалкой и открыл уже рот, чтобы заказать добавку, как бармен вдруг изменился в лице. Возле его руки вспыхнул голографический пульт, сетевой проектор, едва светившийся до того справа от стойки, увеличился втрое, и Макрицкий услышал взволнованный голос дикторши:

… — взлете в парижском аэропорту Орли! Судя по предварительному анализу записей, причиной гибели лайнера явился взрыв одной из двух его водородных энергоустановок. Как нам только что стало известно, этот корабль отлетал уже более тридцати лет, ни разу не проходя капитального ремонта. Безответственность правительства…

— Мамма мия, римский рейсовый… люди с работы летели… — прошептал бармен.

— Римский… рейсовый… — машинально повторил Леон, уже понимая, что случилось. — В Париже? Водородный реактор? Но чему там взрываться?

— Синьор разбирается? — Ужас бармена тотчас сменился чисто итальянским нетерпеливым любопытством.

— Не слишком, но я не помню, чтобы водородные ячейки взрывались сами по себе. Хотя износ, конечно, все может быть. Тридцать лет отлетал, надо же!

«Там был Юбер! — кричала одна половинка его „я“. — Водородные реакторы не взрываются, — твердила другая. — Не взрываются! Хотя, может быть, действительно, за тридцать лет эксплуатации… я ведь никогда не видел дряхлой и изношенной техники, все только новенькое, по тысяче раз проверенное. И все же, чему там взрываться? Электрореактивные моторы? Хм…»

— Налей мне двойную, — приказал он бармену и закрыл глаза.

Бедняга Юбер… Леон не знал даже, были ли у того родные, — а ведь сейчас, и с каждой минутой все острее, он ощущал себя невольным виновником смерти друга. Нет, кажется, у него была жена. Или он уже развелся? Проклятье!

— Ваша водка, синьор, — тихо произнес бармен.

— Налей и себе, — приказал Леон. — Людей нет, никто не увидит. Выпьем за упокой.

— Спасибо, синьор, — очень вежливо поблагодарил бармен и нацедил себе полный стаканчик. — Ужасная трагедия. А все, скажу вам, из-за проделок правительства. Налоги, налоги, только и знают, что о налогах болтать! Кругом налоги. Открываешь утром газету — одни налоги. Вот и приходится экономить на всем, на чем только можно. Компания экономила на ремонтах — теперь вот люди погибли. Когда же это все прекратится? Вот вы, синьор, вы простите меня, но я сразу вижу солидного и образованного человека, — что вы думаете по этому поводу?

— А вы не боитесь говорить со мной о политике? — устало улыбнулся Леон.

— А, — махнул рукой лысый, — чего мне бояться? Я всю жизнь только и делаю, что смешиваю коктейли, кому ж я нужен? Да и вообще я, честно говоря, не очень верю во все эти сказки про подслушивающие чипы и перлюстрацию внутренних сетей.

«И чипы у вас есть, и сети давно просматриваются, уже лет сто, наверное, — после Падения Башен как началось, так и… понравилось сукиным деткам, — подумал Леон».

— Это, старина, никогда не закончится, — сказал он и потянулся в карман за анонимным кредитным ключом — большие суммы с него снять было невозможно, но он для этого и не предназначался: так, расплатиться за покупки, чтобы никто не задавал лишних вопросов. — Заверните мне в пакет бутылку «Георгиевского»… а еще я скажу так: если б мы больше думали о том, что будет с нами завтра — с нами со всеми, понимаете? — тогда было бы полегче.

Он ненавидел странную манеру некоторых людей пить коньяк с лимоном.

Сидя перед низким журнальным столиком, в теплом желтом пятне света старинного торшера, Леон разглядывал пузатую бутылку с бордовой этикеткой и набор сыров (он так и заказал — «коллекцию», причем не терпящим возражений тоном, пусть себе побегают). Отпуск, о котором он так мечтал на «Галилео», складывался самым мерзейшим образом. Сперва эта идиотская история с Чизвиком, а теперь еще и нелепая гибель Форена — о боже, более чем достаточно!

Он пил медленно, зная, что если напьется раньше полуночи, то опять напросится в гости к Жасмин, а та, наверное, не откажет, хотя, конечно, кто ее на самом деле знает?.. Нет, пожалуй, что не откажет, но потом Леон будет мучительно корить себя за этот визит, краснеть перед самим собой, что может быть нелепей для мужчины?

За окном давно стояла тьма, вернее, желтые сумерки никогда не засыпающего Вечного города. Леон наливал себе буквально на самое донышко каплевидного коньячного бокала, неторопливо высасывал ароматную коричневую жидкость и откидывался на спинку кресла. Потом все повторялось. Уровень в бутылке упал до середины, и постепенно лицо Форена, до того стоявшее у него в глазах, растворилось, уступив место теплой желтоватой пустоте. Неожиданно Леон вспомнил Люси Ковач. Он не просто был уверен, нет, он знал, что девушка жива. Собственно, иначе и быть не могло… и все же — вот: кто же они такие, наши странные братья по крови? Макрицкий снова потянулся к бутылке, но замер. Скрипа он не слышал, однако спиной, точнее, чувством, развивающимся со временем у каждого астронавта, ощутил изменение объема помещения: кто-то приоткрыл входную дверь.

Из всего арсенала оружия, изобретенного за долгие тысячелетия человечеством, Леон сносно владел лишь саблей. В каком-то смысле нелишней оказалась бы даже ножка от старинного стула, что притаился в углу гостиной, но, увы, отламывать ее было уже поздно, рукопашная же подготовка капитана Макрицкого находилась на самом прискорбном уровне… поэтому он спокойно, не прислушиваясь даже к происходящему, налил себе полбокала коньяку и удобно вытянулся в кресле, положив ноги на столик. Если сейчас шарахнут по голове, этак оно будет легче. Дураку ведь понятно, что в одиночку налетчики не ходят, так что пытаться проскочить мимо нападающего без толку — встретишь второго.

— Не беспокойтесь, Леон, — произнес кто-то у него за спиной.

Резко дернувшись, Макрицкий подскочил и обернулся. В полутьме гостиной стоял высокий и, кажется, немолодой мужчина в длинном темном плаще. И говорил он почему-то по-русски, да еще и без сколько-нибудь отчетливого акцента — скорее, ощущался какой-то сугубо российский диалект. Впрочем, Леону было сейчас не до диалектов: он дрожал.

— Я Трубников, — безо всякого выражения отрекомендовался неожиданный гость. — Впрочем, можете звать меня Цезарем Карловичем. Вы разрешите мне присесть?

— У вас забавная манера наносить визиты, — заметил Леон, подходя к старинному буфету. Вы представляете себе, что я мог бы сделать, ударь мне в голову захватить в отпуск мундир?

Цезарь Карлович придвинул к столику второе кресло и кротко улыбнулся:

— Мне нравится ваша сдержанность, мой дорогой капитан. И ваш коньяк тоже. Впрочем, этого следовало ожидать. Что же до вашей сабли, то — не поймите меня превратно, я осведомлен о свойственном вам мастерстве — меня не так просто достать даже вашим клинком…

Только теперь Леон смог рассмотреть его как следует. Лицо Трубникова выглядело невыразительно-серым, ничем не выделяя его обладателя из толпы таких же седоватых буржуа «за пять минут до пенсии»: жизнь почти прожита, в банке греется кой-какой капиталец, впереди ждет уютный розарий и рыбалка по субботам. Даже глаза, когда-то, наверное, голубые, а сейчас выцветшие до неопределенной полупрозрачной серости, должны были принадлежать именно такому стандартному типажу — и тем не менее Леон с первых же секунд почувствовал, что все то, что он видит, лишь маска. Непонятно только, постоянная или одна из многих? И еще ему почему-то сразу же показалось, что почтенный Цезарь Карлович, любитель эффектных ночных появлений, гораздо старше, чем сейчас выглядит… причем без каких-либо изысков могучей современной науки.

Макрицкий поставил перед гостем коньячный бокал и сел.

— Вы уже слышали о смерти Юбера? — спросил он.

— Именно поэтому я не стал звонить вам, — тихо ответил Трубников.

— Именно поэтому?

Заподозрить старика в маразме было трудно. Леон на секунду прикусил губу, попытался заглянуть в глаза своему собеседнику, но без толку — и молча поднял бокал.

— Царствие небесное, — все так же, едва слышно вздохнул Трубников. — Впрочем, именно этим все и должно было кончиться. Юбер был слишком умен, да, увы, безрассуден. Опасное сочетание.

— Давайте начистоту, уважаемый Цезарь Карлович, — не выдержал Леон. — Что привело вас ко мне, да еще таким экстравагантным способом?

Трубников со вкусом облизал губы.

— Превосходный коньяк. Я должен был бы извиниться перед вами, но не стану. Обстоятельства сложились так, что у меня не было другого способа нарушить ваш покой… Наши с вами обстоятельства, пан капитан. Я не любитель говорить загадками, но, с другой стороны, начни я сейчас резать правду-матку, вы не поймете и половины. А что касается несчастного Форена, то он сам виноват. Журналистское любопытство должно иметь разумные пределы, в противном случае любопытного приходится притормаживать. Юбера тормозить было поздно, его просто остановили. Причем грубо, очевидно, в последний момент, когда уже не существовало никаких иных вариантов. Он летел в Рим не только для разговора с вами. Он летел ко мне.

— И… кто? — прищурился Леон.

Где-то в затылке росло четкое понимание того, что вот теперь он влип по-настоящему.

— Ну, я мог бы назвать их представителями правительственных структур, но это будет неправдой. Вернее, полуправдой. Дело в том, что я действительно хотел побеседовать с вами до того, как вы окажетесь в объятиях своего однокашника подполковника Мельника. Он занимается узкоспецифическими вопросами, и взгляд на вещи у него тоже зауженный, если можно так выразиться… тогда как вы, пан капитан, уже все равно замешаны в нашей горькой истории во всей ее… э-ээ… полноте.

— Вы — россиянин, — перебил его Макрицкий.

— Увы, — усмехнулся Трубников. — Мои предки эмигрировали в Париж еще в 1918-м. Так что россиянин я постольку-поскольку. И европеец я такой же. А уж к Америке или Индо-Китайскому Союзу я не имею и вовсе никакого отношения. Но это пока не очень важно, хотя со временем вы, конечно же, узнаете все до мельчайших деталей. Важно другое: вы должны понимать, что сейчас у вас есть лишь два пути — либо вы принимаете то, что вам предложили, либо стреляетесь. Мельник здесь почти ни при чем, он не мог разболтать вам больше, чем ему позволило начальство для предвербовочной беседы.

— Значит, все-таки я влип, — сам себе сказал Леон и потянулся за коньяком.

— Что? — На лице Трубникова впервые отразилось нечто похожее на легкое беспокойство. — Я не расслышал…

— Это я так, — отмахнулся Леон. — Мой дедушка всегда предрекал мне большое будущее и большие неприятности. Я почему-то думал, что они уже позади.

— Не знаю, не знаю… вам не повезло случайно соприкоснуться с очень неприятными вещами. Если б вы не познакомились в свое время с покойным ныне Фореном, если бы начальство Мельника не надумало привлечь вас в качестве полевого офицера, — а вас, что б вы знали, ждет именно такая карьера, потому что вам опять-таки не повезло родиться в богатой семье с богатыми возможностями, — тогда что ж, вы продолжали бы тянуть свою лямку как ни в чем не бывало до тех пор, пока не свернули себе шею где-нибудь на орбите Урана, а то, глядишь, и дальше. А так — ко всему прочему, вас еще и можно в любой момент отправить в космос… и скорее всего в качестве командира. Улавливаете? Вы готовый агент широкого профиля. Или Мельник обещал вам нечто более захватывающее? Уверяю вас, пан капитан, захватывающих и ужасных историй в вашей жизни случится еще немало. Это я могу гарантировать смело.

— А вы, если я правильно понял, служите конкурирующей стороне? — ухмыльнулся Леон, подливая загадочному старцу коньяку.

Трубников пошевелился в кресле, и его линялые глаза на миг оживила короткая озорная искорка.

— Я слишком много знаю, — проговорил он. — Поэтому я, так сказать, нахожусь над проблемой. Так что я почти уверен в том, что благополучно дотяну до естественного, так сказать, конца.

— Никому не друг и себе не враг, — кивнул Макрицкий. — Но тем не менее вы все же служили… не так ли?

— Для вас это не имеет особого значения. По крайней мере в данный момент. Собственно, я пришел сюда исключительно для того, чтобы дать вам один простой совет. Теперь же одним советом не обойдешься. Слушайте внимательно, Леонид: вам следует немедленно убираться из Италии. Причем сделать это вы должны самым незаметным из всех возможных способов. Нет-нет, не волнуйтесь, непосредственной угрозы для вас я пока не вижу, так что обойдемся без шпионских страстей и путешествий в чемоданах, но все же нужно постараться избежать какой-либо публичности. Так что сделайте-ка вот что: завтра же утром найдите какой-нибудь приличный отель из среднедорогих, зарегистрируйтесь там и бросьте в номере наименее нужную часть багажа — для вас, я думаю, тряпки и заколки особой роли не играют. Сами же рентуйте тачку и отправляйтесь на восточное побережье, лучше всего в какой-нибудь небольшой городок. Оттуда легко перебраться в Албанию. Дальше вы поедете в Грецию, а там уже каждый час ходят лайнеры в ваш Крым, и на документы украинского подданного греки даже смотреть не станут.

— Почему мне сразу не сесть на борт в Риме?

— Потому что это будет похоже на бегство, а бегство сразу после гибели Форена может здорово осложнить вам жизнь в дальнейшем. Зачем вам лишние подозрения?

— А тот факт, что я, зарегистрировавшись в отеле, ни разу там не появлюсь? Это подозрений не вызовет?

— Не будьте наивным, Леон, — Трубников поморщился и потянулся к своему бокалу. — Молодой и весьма, скажем прямо, небедный астронавт, которому взбрело в голову загулять по девочкам, — это, по-вашему, подозрительно? Или подозрительны пара костюмов, забытых в отеле по банальнейшей русской пьяни? Тем более что вещи вам потом все равно пришлют. Главное, не забудьте оплатить номер вперед. Для тех, кто убрал Форена, вы еще долго станете болтаться по «сапогу», потому что в маленьких городках регистрация убывающих поставлена из рук вон плохо, они могут подать данные о вас вообще после Рождества — да, насколько я знаю Италию, так оно и случится, — а вы в это время уже давно будете в Киеве или в Москве, где регистрировать ваше прибытие никому и в голову не придет.

Макрицкий покачал головой, удивляясь самому себе: «Почему я верю этому странному типу? Не суть даже, кто сам он — но о ком, черт возьми, он так уверенно гутарит, поминая несчастного Юбера? О спецслужбах Евроагентства? Так ли много на свете тайн, ради которых стоит гробить целый лайнер с ни в чем не повинными людьми… да есть ли они вообще, не паранойя ли все это?

Впрочем, — вдруг сказал он себе, — если я сделаю так, как мне советуют, хуже не будет. В конце концов, гм, откуда этот можжевельник узнал про мои переговоры с Мельником, не сам же Антон ему наболтал?!»

— Я сделаю так, как вы говорите, — тихо сообщил он своему гостю и встал: в легкой дорожной сумке, составлявшей меньшую половину его багажа, лежал ИЗ в виде бутылки старого «Карадага». Остановиться на почти приконченном «Георгиевском» было просто невозможно, хоть умри.

Трубников кивнул — без улыбки.

— А теперь, пока мы с вами не напились, выслушайте мой главный совет. Никогда, ни при каких обстоятельствах не принимайте на веру все то, что вам будут говорить люди, которым служит Мельник. То же самое касается и всех остальных. Я предчувствую определенные перемены, и будут они, увы, драматичны для всех нас. Не верьте никому, Леон. Вам предстоит сделать свой выбор — так делайте его сердцем. Попытка выбирать разумом приведет вас к полному нравственному краху. Это даже хорошо, что вам не слишком нужны деньги… их наличие дает вам определенный шанс остаться нормальным человеком…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Леон аккуратно опустил окурок в урну, которая тотчас же сжевала его, и поднялся со скамейки. По набережной прогуливались парочки и редкие компании с неизбежным пивом в непрозрачных пакетиках. У терминала речпорта замерла округлая туша круизного «Гоголя» с несколькими мини-вертолетами под полураздвинутым сейчас колпаком на корме. После долгого пребывания в Москве возвращаться домой было до сих пор немного странно, он слишком привык возвращаться не просто сюда, в этот роскошный и до боли знакомый город, а — оттуда, из черной бездны, сворачивающей его мир в тесные стальные норы планетолетов. Даже и через полгода постоянной работы на «шарике» Леону все еще чудилось, что бездонное синее небо над головой — явление, как всегда, временное, и не сегодня, так завтра старт на Луну, а оттуда, из Мунтауна, его огромный корабль снова пойдет прочь от Солнца, чтобы надолго затеряться в глубинах Системы. Макрицкий меланхолично улыбнулся и зашагал вдоль набережной, чтобы выйти к Контрактовой, где стояла вышка аэротакси. У него было еще целых три дня: неожиданные каникулы посреди августа, потому что шеф смылся в Мунтаун решать не слишком-то важные, если честно, вопросы, а Леон висел адъютантом отдела и без шефа в данный момент мог только покурить.

— Лео! — вдруг услышал он чей-то голос и изумленно вздернул голову.

— Сытник! Вот так-так! Сколько лет!.. Ты что тут?

Перед ним стоял однокурсник, ушедший со службы года три назад. Да, собственно, они практически и не виделись после практики — весь выпуск разметало по Системе, многих уже не было в живых… за прошедшие после диплома годы Славка Сытник основательно раздобрел, став настоящим щдрим паном, в глазах плясали веселые искорки вполне довольного собой, состоявшегося киевлянина.

— Да так вот… по делам — у тестя работаю. А ты? Я слышал, тебя списали на «шарик»? После той аварии? Где ты сейчас? Уже, поди, подполковник?

— Пока майор, — засмеялся Леон. — Не будем забегать вперед паровоза. Слушай, ты со временем — как? Может, зайдем куда-нибудь? А то ко мне поехали?

— Времени есть часа два. Нет, я действительно страшно рад!.. Куда пойдем? Тут есть вообще кое-что приличное. Давай, может, в «Славутич», за портом, у них там новый бар, вполне ничего, тихо так…

Бар ресторана «Славутич» действительно оказался достаточно респектабельным местом, одни уже цены сами говорили за себя. Леон заказал бутылку ледяного «Гетьмана», русскую икру и грибной салатик — заказ принесли буквально сразу же, не успел он раскурить очередную сигарету.

— Ну, рассказывай, — жадно затеребил его Сытник. — Как ты из того геморроя вообще вылез? Что у вас случилось? А то с нашими я уже давно никак, а пресса, сам понимаешь…

— Столкновение, — махнул рукой Леон. — Рано или поздно это и должно было случиться. С нашими картами и лоциями по Поясу нельзя ходить, как по Бессарабке, но поди ж ты что-нибудь докажи этим сволочам. Я еще легко отделался, потому что кое-кто очень хотел повесить на меня всех собак. Отчитываться, понимаешь, им надо. Реально во всем был виноват старший навигатор, но какой спрос с заледенелого покойника?

Сытник ловко откупорил бутылку, разлил водку по серебряным рюмочкам, с наслаждением понюхал салат.

— Ну, так, значит… за тех, кто там остался.

— Да. Давай.

Они выпили, не чокаясь, Леон подцепил вилкой грибок, хрустнул им и потянулся к икре.

— А ты так старлеем и вышел? — спросил он.

— Ага, — равнодушно кивнул Сытник. — Да что мне… здоровье угроблено, дальше Мунтауна никто не пустит, что я, идиот, загибаться на этих бесконечных «взлет-посадка»? Я два раза сходил к Нептуну, слышал, что меня хотели взять в экипаж Боброва на Уран, но потом у Джупа — трехсекундный отказ компенсатора, гравитравма, и все. Позвоночник мне залатали, но я больше не летун. Так, только вверх-вниз, да и все. А тесть предложил идти к нему в компанию — чего, думаю, морочиться… взял и подал рапорт. Калечных пилотов и без меня хватает, не обеднеют.

— Пенсию хоть положили?

— Да положили, так и я на них клал, если честно. Что мне та пенсия, тьфу, выпить, что ли, не на что? Прогнило у нас что-то в королевстве датском, ох, прогнило, Лео! После той истории с компенсатором нашего главного инженера секретчики чуть не довели до инфаркта — я, конечно, подробностей знать не могу, да и кто их знает, но только вот скажу я тебе — что-то там было не так, ей-богу. Может, они у нас новую модель испытывали, но какая ж сука могла додуматься поставить экспериментальный образец на строевой корабль, это я просто не знаю… ты, кстати, на Луне давно не был?

— Год как. А что? Я там толком и не общался ни с кем.

— Да тут пацана одного встретил. Не нашего, френч из Евроагентства. Ну, я его знал раньше, по марсианской еще базе. Инженер жизнеобеспечения, пьет как лошадь… поехали ко мне в деревню, он самогонки нахерячился и стал всякие байки рассказывать. Говорит, «Цеппелина» на какие-то новые системы перевооружили, а Россия якобы свой крейсер строит. Но в это я поверю легко, там у всех давно крыша поехала, это политика, самое интересное, он говорит, что на Бэксайде садился боевой корабль массин-ру и они якобы с европейцами там совещались. Чтобы, типа, индокитайцы не пронюхали. Ничего такого не слыхал?

— Ну, ты слышал, что началось в европах после того, как ихний парламент отложил Договор с Триумвиратом? Разброд и шатание. Под шумок дойчи всунули в «Цеппелина» новые лазеры, те, что они с Россией последние пять лет клеили. Причем производство, что интересно, — челябинское. А что касается массин-ру, так ты меня извини, а кто у них вообще боевые корабли видел? И совещания — с какими, к мамке, европейцами? С «представителями научной общественности»? Так их после того протокола, что Договор похерил, на улицах чуть не на руках носят.

Сытник задумчиво покивал головой и снова взялся за бутылку.

— Нехеровая тут икра у них. Свежая. Ну, за встречу, что ли?

Леон опрокинул в себя водку — честно говоря, он не напивался уже довольно давно, нельзя же считать попойкой позавчерашний коньяк с дедом, — и сейчас ему отчего-то захотелось выпить как следует. Если Славик и впрямь так занят, решил он, пойду на Крещатик, сниму где-нибудь приличную тетку да и нажрусь по-гусарски, как положено. Майор я, в конце концов, или где?

— На самом деле Европарламент Договор отнюдь не похерил, — неторопливо произнес Сытник. — Отложил, надеясь выторговать пару процентов: но то, что Европа все подпишет, несомненно. Вопрос, насколько все это будет легитимным? Америкосы, вероятно, сунутся туда же, потому что они сейчас в таком состоянии, что особого выбора там, по сути, и нет. А вот что скажет Дума в Москве? Там все трудно, как и у нас на Грушевского… а индокитайцы? И что — будет буча?

— Европейцы хотят предложить азиатам какие-то «особо особые условия», — скривился в ответ Леон. — А тут уж тудым-сюдым — ты сам знаешь, что у них с энергетикой. Реголит реголитом, но в каждой новой программе потребление энергоносителей возрастает кратно… и если они хотят, как обещают, во весь рост лезть на Джуп, то и руды им нужны до зарезу. А без Джупа — это если с другой стороны — им тоже никак, сдохнут они без банки с водородом. Ганг уже высосали, а дальше? Индийский океан, если задуматься, тоже не такой уж большой. Индусы уже сосут. Потихоньку, тышком-нышком, но сосут, а вот вопрос — жрать они что потом будут? Но, Славка, все равно, все упирается в Европарламент. Там все началось, там все и кончится. Народ здорово против, но что им народ? Пока вопрос прищемили. Пока, конечно…

— Самое гнусное, что чисто технически эти руды мы и сами можем разрабатывать, — хмыкнул Сытник. — Но для этого сперва нужен Джуп, а на Джуп нет бабок. Или останавливать гребаные социальные программы, или через сорок—пятьдесят лет можно шить белые тапочки. Меньше нас не станет, хоть разбейся, значит, дохарчим последнее и будем харчить друг друга. А потом придут пацюки2 и схарчат последнего китайца. Вот бы, брат, всем этим социалистам кисложопым — кайло в руки и в Пояс, медяшку рубать, а? Чтобы их там уже скосопиздило на веки вечные… а, ладно, хер с ними со всеми. Ты, кстати, сейчас где службу тащишь?

— В Москве.

— Ого. Очередной совместный проект? И что, сидишь в кабинетике и бумажки шефу носишь?

— И да и нет. Иногда мотаюсь туда-сюда. Что-то вроде технической разведки, она у нас общая — по понятным причинам… разработки-то все тоже общие, как ты знаешь.

— Ну и как? Что там «юрики» нового насобачили?

— Да ничего, — вполне искренне рассмеялся Леон. — Кругом стагнация. Технический прогресс умер лет двадцать назад. Денег на него нет. Сейчас если кто что и придумает принципиально интересного — так только мы с русскими. Но об этом я почти ничего и не знаю, моя задача — смотреть, как бы в европах ничего не удумали. Так что, исходя из вышесказанного, — скука.

— Прогресс — штука интересная, — изрек Сытник, с глубокой задумчивостью глядя на водку. — Особенно если брать его в контексте политики. Я как-то раз сидел на вахте, это мы с Марса в Мунтаун тащились, и подумал — как все странно получилось, тогда, в 18-м году? Пилотируемые программы едва дотянули до Второго Лунного Пришествия, денег на них выделять никто не хотел, хотя технически, опять-таки, особых проблем не было… но про Джуп да про Марс даже только болтали, не больше. И вдруг на тебе — никому не известный Эндрю Холл, владелец крохотной инжиниринговой фирмочки, показывает холодный термояд в полностью готовом виде.

— Так бывает, — пожал плечами Леон. — Технологии созрели, научная мысль тоже, а он просто слепил на коленке то, к чему так или иначе пришли бы через год—другой. Исследования все равно ведь велись, просто не спеша еще, потому что углеводородов на обозримую перспективу хватало. Так что не будь Холла, у которого завалялись несколько лишних миллионов на изобретательскую деятельность, то же самое через год слепили бы где-нибудь в Обнинске. Или в Массачусетсе. Какая разница?..

Сытник замотал головой и взял в руку бутылку.

— Это просто ты не интересовался вопросом, — сказал он, наливая. — А я вот рылся не только в учебниках, а даже в прессе тех лет. Тебе приходилось слышать, разведчик ты мой, что Холл представил термояд не в виде обычной энергоустановки, а почему-то сразу как вполне пригодный для установки на корабль двигательный модуль? Если б он хотел заработать денег и вообще предстать спасителем человечества, то, наверное, он, не будь дурак, стал бы строить электростанцию. Он же вместо этого долго морочился с водородом… на хрена? Так это еще не все. Буквально через пару месяцев в Новосибирске появилась вполне работоспособная защита — сначала электромагнитный кокон, а потом еще и гравитационный.

— Гравитационный? — не удержался от смеха Леон. — Да ты что, Славка? Антиграв нам презентовали массин-ру, а до них…

— Да-да, — поднял палец его приятель, — можешь сам почитать. Только у них с ним сразу не заладилось, ощущение такое, словно эти парни сами толком не поняли, что они наизобретали. Точнее, не соображали, как оно все на самом деле работает. Поэтому первые планетолеты ходили с электромагнитными контурами, что, понятно, не прибавляло здоровья экипажу. Потом французы додумались до вторичного контура, и тут начался бум.

— То есть ты тоже считаешь, что до Депрессии была чертова уйма экспедиций? Я смотрю, в последнее время это остромодная тема.

— Уйма не уйма, только не обо всех почему-то писали в то время. Европейцы что-то очень сильно искали на Внешних планетах. И большинство этих «неизвестных» экспедиций домой не вернулись…

— Это все байки, Славон. Я сам наслышан, знаешь ли. Только доказательств пока не встречал. Вот если ты представишь мне реальные документы, тогда я, может быть, и поверю. А так — сказки пилотских баров. Не больше.

— Все документы, Леон, были качественно подчищены сразу после официального представления Триумвирата.

— Да почему ты в этом так уверен?!

— Я просто сопоставил некоторые факты. Будь ты хоть семи пядей во лбу, но зачистить абсолютно все невозможно. Что-нибудь, какие-нибудь хвостики, но останется. Если хочешь, могу дать тебе такую натырку — попробуй найти сведения о профсоюзе, действовавшем на «Аэроспасьяле» в конце 30-х годов прошлого века. И ты сразу начнешь задумываться…

После этой фразы Сытник неожиданно резко захмелел и принялся рассуждать о преимуществах семейного бизнеса. Похоже, он был вполне доволен своей ролью торговца средней руки и о космосе, в сущности, разговорился лишь потому, что встретил старого приятеля. Они поболтали еще с полчаса, водка закончилась, и Сытник вспомнил, что его ждут неотложные дела.

— Ты звони! — настойчиво тряс он Леона за плечо, когда они прощались. — Мы, астронавты, — это, брат, каста! Да! Такое, оно не забывается!

Макрицкий посмотрел, как Сытник садится в такси, и неторопливо побрел к Контрактовой площади. Отправляться на поиски приключений ему расхотелось.

Отец с дедом приехали вместе и уже после ужина. Леон в это время смотрел новости, лениво размышляя о том, что завтра все же следует нанести пару визитов дамам, пусть даже и хорошо знакомым. В Москве он нужными связями почему-то до сих пор не обзавелся, а походы по проституткам считал ниже своего достоинства.

— Леон, ты уже ел? — услышал он голос отца, заглянувшего в гостиную.

— Да, пап, — поднялся он из кресла. — Привет.

— Идем поболтаем.

Макрицкий-самый-младший недоуменно поднял бровь и побрел вслед за отцом в кабинет. После того как его откомандировали в Москву и прямая опасность свернуть себе шею если не исчезла вовсе, то по крайней мере отдалилась, разговоры о его увольнении в запас смолкли. «Неужели опять? — мрачно подумал он. — Это уже, в конце концов, просто свинство — драть жопу целому майору…» В кабинете он увидел деда. Глава семейного клана сидел в старинном кожаном кресле без пиджака, распущенный галстук свисал чуть не до коленей. Обычно дед, едва придя домой, сразу же переодевался в светлый шелковый халат, никогда не позволяя себе выглядеть усталым, как сейчас; глянув на него, Леон ощутил какую-то малопонятную тоску. Отец, однако, держался как ни в чем не бывало.

— Ты уже пил сегодня, — констатировал он, пристально посмотрев на майора Макрицкого.

Леон пожал плечами и ничего не ответил.

— Ладно, — отец распахнул бар, вытащил бутылку старого коньяка, потом обошел необъятный письменный стол и достал бокалы. — Когда ты поедешь в Европу? — спросил он, наливая всем на два пальца.

— Это зависит от настроения шефа, — пожевав губами, отозвался Леон. — Если честно, я сам до сих пор не очень понимаю, что я там делаю. Я не вижу, чтобы меня к чему-то готовили. Сижу в сетях, смотрю новости, если замечаю что-то интересное — пишу пространные докладные. Причем уверенности в том, что их вообще кто-то смотрит, у меня ни грамма.

Дед покрутил свой бокал в пальцах и довольно неожиданно осушил его одним глотком.

— У тебя есть хорошие приятели в европейских структурах? — спросил отец, почему-то глядя в окно.

— Коллеги? — уточнил Леон.

— Ты понял, что я сказал.

— Толком нет. Еще рано. Есть несколько человек, с которыми мне приходилось работать раньше. Я не исключаю, что кое-кто из них тоже оказался в разведке.

«Матерь Божья, — подумал он, — не хватало ему еще спросить, в каком конкретно проекте я завязан. Или, может, они думают, что я „сижу“ на экономике? Интересно…»

— Я хотел бы попросить тебя об одной услуге, — проговорил отец, все так же любуясь видом из окна.

— Пап, я могу совсем немного… ты лучше говори толком, а я уже соображу, получится у меня или нет.

— Какими ты видишь шансы Европарламента в контексте Договора?

От неожиданности Леон чуть не присел. Макрицкие никогда не занимались политикой. В их кругу это вообще считалось дурным тоном — и на тебе…

— Он будет заключен, — сухо ответил Леон. — Мнение избирателей на него повлиять не может.

— То есть ты тоже считаешь, что он выгоден… для всех?

— Он катастрофически не выгоден для человечества. Но для тех., кто будет его подписывать, это обстоятельство не играет роли. Мировая энергетика стоит на краю пропасти. Выход из ситуации возможен только при радикальном сокращении расходов и выделении ресурсов на очень большие, прежде всего юпитерианские, проекты. Технически это нетрудно, особенно если увеличить финансирование инновационной техносферы. Но такое решение невозможно по политическим причинам. Все.

— Могила вырыта, осталось шагнуть, — вдруг проскрипел дед.

— Хорошо. — Отец, похоже, принял какое-то решение. — Перейдем к делу. Два года назад мы приобрели кое-какие бумаги инвестиционной группы «Кавминводы». Это солидное предприятие, с устойчивой репутацией, никаких подвохов там быть не могло. Но недавно «КМВ» стала переводить довольно ощутимые средства в гамбургский «Феникс-банк». С юридической точки зрения и здесь мы не имеем никаких проблем, это совершенно обычные игры с акциями. Кроме одной — говорят, что «Феникс» финансирует ряд неких полуподпольных группировок, ставящих своей целью срыв Договора.

— Говорят? — переспросил Леон.

Отец молча склонил голову.

— Я подумаю, пап. Но скажи мне вот еще что: если я правильно понял, вы ни при каких раскладах не хотите оказаться причастными к политическим решениям этой проблемы?

— Я бизнесмен, Леон. — Улыбка отца выглядела кривовато. — Я только бизнесмен. От политических решений нас излечили давно. Если ты не знаешь как, почитай историю своей страны.

— Хорошо, — безмятежно отозвался Леон. — Спасибо за коньяк. Я пойду: мне нужно подумать.

— Тебя к шефу, — безразлично сообщил ему дежурный лейтенант на входе после неизбежной генэкспертизы.

Макрицкий не удостоил его ответом — ему очень не нравились эти мальчишки из охранной службы, позволяющие себе обращаться к старшим офицерам на «ты» и постоянно подчеркивающие собственную никчемную, в общем-то, значимость.

«Если в следующий раз он продержит меня больше, чем полминуты, напишу на сукина сына рапорт, — мрачно подумал Леон, заходя в лифт. — И пусть потом объясняется…»

К шефу, то есть в кабинет начальника 6-го отдела, следовало ехать глубоко вниз. Пока кабина опускала его на полсотни метров, Макрицкий мельком оглядел себя в зеркале и остался вполне доволен: бесчисленные казусы во время учебы на младших курсах Академии приучили его к щепетильности в отношении внешнего вида.

Адъютант, светловолосый капитан со смешной фамилией Пальчик, привычно привстал из-за стола, чтобы пожать ему руку, и негромко произнес, стрельнув глазами в сторону бронированной начальственной двери:

— Ждет.

— Ты не в курсе?..

— Абсолютно. Но ты ведь чистый?

Леон скорбно махнул рукой и, поджав губы — день казался ему идиотским с самого пробуждения, — потянулся к гидравлической дверной ручке.

— Господин генерал, майор Макрицкий по вашему приказанию прибыл.

Огромный продолговатый кабинет, застеленный толстым зеленым ковром, освещался лишь настольной лампой, высвечивающей небольшое желтое пятно на рабочем столе начальника. Генерал-майор Коровин, почти целиком скрытый в полумраке, небрежно махнул рукой, указывая Леону на кресло в метре от себя. Толстая папка с какими-то распечатками, которую он перед тем изучал, переместилась в расположенный слева от стола сейф.

— Отдохнул?

— В какой-то степени, господин генерал.

— Ни разу еще не слышал от тебя внятного ответа… ну, ладно. Ты в курсе, что в Севилье открывается внеочередная Евроконференция?

— Разумеется.

— Прекрасно. От нас должны были лететь Мельник и Никонов, но Мельник сейчас занят другим делом, поэтому полетишь ты.

Макрицкий недовольно дернул щекой, и это не укрылось от узких желтых глаз Коровина.

— Пора тебе привыкать к тому, что на службу иногда приходится ходить не только в мундире, майор. Надеюсь, у тебя найдется пара приличных костюмов и смокинг?

— Боюсь, Валентин Андреевич, что смокинг я просто не умею носить.

— Боюсь, что мне трудно в это поверить, — в тон ему усмехнулся Коровин. — Так что собирай, дорогой мой, вещички. Билеты будут у Пальчика через полчаса.

— Задание?

— Не спеши пока, парень. Никаких особых заданий я тебе давать не стану — во-первых, потому, что не твой еще срок, а во-вторых, слушать ты и так умеешь.

— Я понял вас, господин генерал.

— Если бы ты не умел понимать, тебя б тут не держали. Вместо задания у меня есть одно пожелание.

— Да, господин генерал?

— Представь себе, что ты всего лишь миллиардерский сынок, отправленный папочкой в сиропное местечко. У тебя получится, стоит только распробовать.

— Ясно, Валентин Андреевич. Попробую.

— Если будет лихо — счет мне потом на стол.

— Есть.

Выйдя из генеральского кабинета, Макрицкий озадаченно потер переносицу. Ежели по уму, то следовало немедленно связаться с Мельником, но… если Коровин действительно в последний момент зачем-то снял его с участия в конференции Еврокосмоса, этот разговор вполне мог оказаться излишним. Даже очень.

«Что они затеяли, эти интриганы? — спросил он себя. — Подставлять меня Коровину совершенно незачем, да и не за дурака он меня, в конце концов, держит. Значит, там действительно можно услышать нечто, представляющее для него некоторый интерес. Ну-ну…»

— Толяныч, — обратился он к Пальчику, — для меня тут через полчасика доставят билеты, так ты пошли их с кем-нибудь ко мне, ладно? Я пока у себя в норе побуду.

— Как скажешь, — улыбнулся адъютант. — Без проблем.

— Ну спасибо. Я тогда пополз.

Экстренная конференция, созванная боссами Евро-космоса, являлась плодом решения Европарламента, отложившего внутреннюю ратификацию пресловутого Договора. Отложена она была под предлогом «непроработанности», но всем, имеющим к делу хоть какое-то отношение, было понятно, что суть здесь вовсе не в этом. Предложенные Триумвиратом условия европейских политиков устраивали вполне, да по большому-то счету они приняли бы еще и не то — но вот общественность, умело подогреваемая рядом крупнейших астрокорпораций, встала на дыбы. Да еще и индусы с китайцами довольно категорично заявили, что при оговоренных Европой процентах они Договор не ратифицируют никогда. У Индокитайского союза, в отличие от брюссельских чинуш, еще оставались шансы вырезать ресурсы за счет «социала» и приняться за последовательное освоение Солнечной системы если не самостоятельно, то вместе с Россией. Европолитики выбора не имели — либо Договор, либо полный крах построенной после Депрессии «системы социального равновесия» и неизбежный приход к власти правых. А отрываться от брюссельской кормушки ой как не хотелось…

Усевшись за стол в собственном кабинете, Леон вдруг вспомнил, что еще недавно, будучи лояльным офицером Астрокорпуса ООН, Договор он воспринимал как нечто полезное и даже необходимое для дальнейшего развития человечества. Теперь же, получив возможность смотреть на вещи глазами куда более информированного человека, Макрицкий понимал: для нас это почти крах. Мы надолго, если не навсегда, перестанем быть хозяевами того, что принадлежит всем нам по праву Судьбы.

Мы хотим ограбить своих детей, и выглядеть этот грабеж будет похуже, чем тот ворох теперь уже почти неразрешимых проблем, который оставили нам безалаберные предки. Ведь еще в самом начале XXI века стало ясно — ураганный расход углеводородов приведет мир к катастрофе. И тогда все уже понимали, что другого пути, кроме космоса, не существует в принципе. Отчаянные попытки энергоразработок Мирового океана не дали ровным счетом ничего, слишком дорого они обходились. Антарктические проекты так и остались бредом сумасшедшего, потому что достаточно было лишь слегка поковыряться в «мировом холодильнике», и последствия оказались бы не слаще столкновения с астероидом.

Но, увы, карабкаться вверх навстречу звездам куда труднее, чем сидеть в парламентском кресле и обсуждать вопросы общественной морали невесть кем угнетенных негров Зимбабве.

И теперь наследники тех славной памяти парламентариев, так привыкшие торговать воздухом, созывают внеочередную конференцию, на которой, разумеется, примутся выть и стенать, обвиняя всех и вся в дефолте собственной политики. Политика ради политики! Собственно, вся эта публика запуталась в своих интригах еще лет тридцать назад — а теперь уже поздно звать на помощь… и все же переубедить они могут многих.

С Европарламента все началось, там же все и закончится.

Не успел Леон завершить сортировку поступивших на его имя документов, как явился присланный Пальчиком сержант с небольшим плотным пакетом в руках. Макрицкий машинально приложил палец к карточке-расписке и поспешно вытащил два пластиковых квадратика: билет на рейс Москва — Мадрид и второй — на чартер до Севильи. Как он и предполагал, вылетать предстояло сегодня вечером. Регистрация на конференцию начинается завтра с утра, а Никонов, вероятно, уже болтается по улочкам древней андалузской столицы. О регистрационном свидетельстве беспокоиться не стоило — 6-й отдел если и промахивался, то исключительно по-крупному, а в мелочах «контора» всегда работала безукоризненно. Нужно будет всего лишь связаться со своим временным «шефом», найти его и разобраться с отелем — наверняка всех участников селят компактно.

«Н-ну ладно, — хмыкнул про себя Леон, пряча пакет в боковой карман кителя. — Будем считать, что с сего мига я числюсь в командировке».

На главном КПП он вспомнил утреннее раздражение и отмахнул честь двумя пальцами, так, словно гонял комара. Взгляда в спину он уже не видел.

Пробиваться через полуденную Москву у Макрицкого не было ни малейшего желания, поэтому он решил оставить свой псевдоспортивный «Дон» на подземном паркинге отдела и отправился пешком к ближайшей станции надземки. Народ на улицах практически не обращал на него внимания — мало ли иностранных офицеров преподают или обучаются в различных транснациональных академиях? Москва давно перестала задумываться над такой ерундой — и лишь какой-то дед с синеватым бугристым носом, разглядев тризуб на пилотке, неодобрительно буркнул что-то, но что именно, Макрицкий не разобрал: над его головой прошуршал, резко замедляясь при спуске роликов на монорельс, «электромагнитный» состав, и он поспешил вверх по лесенке, ведущей на платформу. Через минуту серебряный червь беззвучно взмыл над распаленной августовским солнцем Москвой, унося своих пассажиров на юг. Еще несколько таких спусков-подъемов — и Леон выбрался неподалеку от своего квартала.

В отличие от большинства иногородних коллег он не стал снимать себе жилье, а просто купил крохотную холостяцкую квартирку в недавно построенном престижном районе, куда не было доступа потомственным люмпенам и обкуренным подросткам. Покупка вылилась в ощутимую, по киевским меркам, сумму, но о таких мелочах майор Макрицкий заботился меньше всего. Подобные траты его семья списывала по графе «карманные расходы».

Мадридский борт отлетал в 18.10. Прикинув время на дорогу до «Шереметьево-3», Леон решил, что вполне успеет вздремнуть — все равно в Севилье не уснуть до двух, а то и трех ночи, плюс разница часовых поясов, так что… войдя в прихожую, он стащил с плеч китель и приказал видеоинфору включиться в ленту новостей.

Посреди небольшой квадратной комнаты возник голографический экран, и из-под потолка жизнерадостно заверещал тоненький голосок дикторши, светловолосой куколки с неправдоподобно огромными благодаря новомодной «иллюзионной» косметике глазами:

— …но губернатор господин Колдырев заверил представителей общественности, что стоимость лицензии на торговлю знаменитыми астраханскими арбузами…

Леон мысленно зажал уши и двинулся в ванную комнату — единственное по-настоящему просторное помещение в этой квартире.

Когда он убрал воду и, отряхивая мокрые руки, повернулся к решетке термополотенца, писклявка закончила рассказ о горестях астраханских арбузоводов, и включился мягкий мужской баритон:

— Как только что стало известно, полчаса назад в брюссельскую больницу Сан-Себастьян доставлен депутат Европарламента Винцент Вайпрехт, получивший, по сведениям, тяжелую черепно-мозговую травму… в результате неспровоцированного нападения банды уличных наркоманов… участие Винцента Вайпрехта во внеочередной конференции Еврокосмоса, созываемой, как известно…

«Вайпрехт? — вспоминал Леон, включая термополотенце. — Ультраправый из Австрии, что ли? Странный, кажется, тип, похоже, у нас на него что-то такое есть… стоп, это не его ли дедуля был когда-то известным уфологом? Да, точно! Так он сумасшедший, насколько я помню… и этого двинутого пригласили на конференцию? Ну анекдот! Залез, наверное, в наркоманский районец, вот и получил по черепу, бедолага. Ах, Европа, Европа… сильна ты шизою своей».

Глава 2

Зазор меж мадридским бортом и чартером на Севилью составлял пятнадцать минут. Пройдя через огромный зал прибытия и сверившись с одним из множества голо-графических табло, на которые выводилась информация о сотнях рейсов во все стороны света, Леон определился, в какую сторону ему идти к нужному перрону, и решил глянуть в кафешку, расположенную на правой галерее.

— Агвардьенте, — приказал он одному из трех барменов, что сновали за длиннющей стойкой из «орехообразного» пластика.

Бармен немедленно выставил перед ним крохотную рюмочку с ароматной виноградной водкой, проследил, чтобы Леон махнул карточкой по полированному «язычку» кредитного автомата, и повернулся к следующему клиенту, что ловко взобрался на высокий табурет рядом с Макрицким.

— Не узналь ты меня, старьик, — услышал Леон немного скрипучий голос с сильным галльским акцентом.

Он удивленно повернулся и тотчас расплылся в улыбке:

— Дюмель!

— Он самый… ты тоже в Севилья?

Перед ним, смешно щуря большие круглые глаза, восседал на табурете грузный мужчина в синем мундире подполковника французских Военно-космических сил с немного одутловатым лицом, посреди которого красовался, не давая оторвать взора, огромный грушеобразный нос характерного сливового оттенка, вырабатываемого, как известно, упорным многолетним потреблением граппы.

— Честно сказать, не ожидал тебя здесь увидеть!

— А ты думал, что я до конца дней буду сидеть на Луне? — Дюмель перешел не английский, которым владел не в пример лучше русского. — О нет, мое начальство еще не растеряло некоторые крохи гуманизма. Попросту говоря, меня списали на «шарик», но гнать на пенсию не сочли возможным.

— Так ты теперь?..

— С недавних пор я в Брюсселе. Не удивляйся, что до тебя эта инфа еще не добралась, — меня назначили всего неделю назад.

— И сразу, видимо, — в чины?

— Если ты имеешь в виду вот это, — подполковник постучал по левому погону, — то произвели меня уже давненько, но должность у меня сейчас — что-то вроде третьего секретаря второго полотера. Давай-ка мы опрокинем по стаканчику и идем: с минуты на минуту объявят посадку.

Леон послушно отправил в рот содержимое своей рюмки и последовал за приятелем к выходу. Неожиданная встреча с Дюмелем слегка озадачила его. Он знал его по совместной работе на Луне, где подполковник — тогда еще майор — Филипп Дюмель служил в качестве заместителя главного инженера базы Селена-4, с которой обычно стартовали планетолеты, отправляемые с исследовательскими целями к Внешним планетам. Последний раз они виделись при старте злосчастного «Галилео». На Селене-4 Филипп проторчал чуть ли не десять лет, и все говорило о том, что он останется на своем посту до самой пенсии, по крайней мере в частных разговорах француз не раз со смехом заявлял о своем желании быть похороненным в сером реголите. Наверняка ему предлагали вернуться на Землю — но тот почему-то отказывался. И вот теперь инженер-подполковник Дюмель всплывает в роли невнятного чиновника брюссельской штаб-квартиры Евроагентства. Почему, если по выслуге он и впрямь имеет возможность затребовать пенсию, чтобы спокойно приземлиться в любой из европейских или индокитайских астрофирм, которые, как известно, готовы платить подобным специалистам суммы, категорически несопоставимые с жалованьем офицера французских ВКС?

Небольшой серебристый «Фоккер» уже был подан на посадку к длинному прозрачному «хоботу» восемнадцатого перрона. Леон провел ладонью по гладкой панели идентификатора на входе, прошел через рамку безопасности и оказался в прохладном гофрированном туннеле. Впереди него грузно шествовала пара типично американских «социальных туристов» — рано постаревшие, складчатые, мало отличимые друг от друга, разве что зад у жены отвисал немного пониже, чем у ее такого же пыхтящего супруга, который даже сейчас, по дороге в самолет, хрустел бесплатными креветками в кляре, то и дело выуживая их из ярко размалеванного пакетика.

Макрицкий поджал губы. В последнее время аналогичная публика стала появляться даже в Москве, чего прежде нельзя было и вообразить. Вечно жующие, немыслимо наряженные, эти потомственные бездельники, досидев на пожизненном пособии до шестидесяти лет, переходили в новую категорию потребителей — теперь правительства оплачивали им не только холестерин в прогорклом фритюре, но еще и познавательные развлечения, и целые толпы обвислых люмпенов, ни разу за всю свою жизнь не ударившие пальца о палец, носились по несчастной планете, отравляя воздух в салонах третьего класса и портя нервы посетителям дешевых кафе. В Штатах и Европе это безобразие называлось «системой социального равновесия». Чуть восточнее, к счастью, подобные идеи давно вышли из употребления.

— Нам даже повезло, — заявил Дюмель, опускаясь в кресло рядом с Леоном. — В Севилье новый аэропорт, как раз между Севильей и Камасом — по сути, на границах того и другого. Так что в «Альгамбру» доберемся без проблем.

— А… — понял Макрицкий. — Ты имеешь в виду отель, где будет проходить конференция?

— Ну да, — нетерпеливо махнул рукой француз. — Он-то ведь не в самой Севилье, а в Камасе, чуть к западу. Ты что, не знал?

— Я глянул в программку, — пожал плечами майор. — Впрочем, меня это не волнует: мой старшой уже там, и все инструкции у него в кармане. Надо, кстати, его найти…

Полковник Никонов отозвался сразу же.

— Да! — жизнерадостно выкрикнул он. — Ты, Макрицкий? Уже в самолете? Прекрасно! Я в верхнем баре «Альгамбры» и уходить отсюда пока не собираюсь! Да, я сейчас отдам распоряжения вниз, чтоб тебя встретили на входе! Буду ждать!

— Шефу уже весело, — вздохнул Леон, пряча коммуникатор.

— Я его знаю? — поинтересовался Дюмель.

— Вряд ли, — отмахнулся Макрицкий. — Просто чиновник… ничем не примечательная фактура — досидел до полковника на одном усердии и выше уже никогда не пойдет.

— Из чего я делаю вывод, что твоя контора не придает конференции особого значения. Так?

— Возможно…

Дюмель понимающе хмыкнул и отвернулся к иллюминатору. Напитков на столь коротких маршрутах не подавали — поскучав, Леон снова вытащил приплюснутое яйцо коммуникатора и погрузился в ленту текущих новостей. Вскоре объявили о посадке. Самолет стремительно разворачивался над древней Севильей, готовясь к заходу на одну из полос вынесенного на запад от города аэропорта. Пассажиры в салоне зашевелились, послышалась возбужденная многоязыкая речь. Леон вздохнул и закрыл глаза. Не имея пока программы конференции, он не мог сразу решить для себя, на какие мероприятия нужно все же сходить, а какие — пересидеть в баре. Последнее могло оказаться куда как более полезным и важным для него, нежели вся болтовня брюссельских словоблудов.

— Если верить рекламщикам, отель нас ждет недурной, — заметил Филипп, вытаскивая из кармана рубашки багажную карточку.

— Я толком и не поинтересовался, — вяло улыбнулся в ответ Макрицкий. — Никак, знаешь ли, не привыкну жить на «шарике».

— Это бывает, — кивнул француз. — Но, уверяю тебя, проходит — как и все прочее…

Забрав под «хоботом» багаж — у Дюмеля оказались аж две внушительного вида сумки, которые явно не могли порадовать человека, привыкшего за годы к лунному тяготению, — приятели быстро выбрались на перрон электромоно, идущего в сторону вожделенного Камаса.

«Закурить, ч-черт, я смогу только в отеле, — с раздражением подумал Леон. — А может, хрен с ним, что такое, в конце концов, тот штраф? Нет, лучше все же потерпеть… а то вдруг начнется тягомотина с административным протоколом и очередными проверками».

Монорельс мчался до Камаса не более двух минут, еще пять заняла езда на такси. Выбравшись из желтого «Фольксвагена» у ворот гостиничного комплекса, Макрицкий поразился обилию охраны. Парни и девушки в черных комбезах, с ног до головы увешанные оружием и детекторами, были буквально повсюду — и на воротах, и вдоль ведущей к помпезному подъезду дорожки. Сразу за воротами, над неестественно яркими декоративными кустами, маячила плоская башня бронемашины. В этот момент он немного позавидовал Дюмелю, одетому в мундир: на него охрана обратила куда меньше внимания. Леону же пришлось подвергнуться не только генидентификации, а еще сканированию тела на предмет наличия вшитых или не дай бог застрявших в кишечнике взрывных устройств. Впрочем, подобные меры безопасности могли оказаться и впрямь не лишними — ходили слухи, что радикально настроенные молодежные группировки действительно способны на террористические акты. Пока подобных прецедентов не случалось, но Леон знал: деньги у этих молодчиков есть. А раз так, то ружье, однажды заряженное, неминуемо должно выстрелить.

— Его превосходительство колонель Никонофф велел передать, что ждет вас в пентхаус-баре в любое удобное для вас время, — сообщил Леону портье, вручая ему конверт с ключом от номера и другой, побольше, содержавший регистрационную карточку участника конференции.

Макрицкий кивнул и зашагал к лифтам. Контора расщедрилась на бизнес-класс, что радовало. Разумеется, он мог бы заранее заказать себе любой люкс, но сейчас не стоило привлекать к себе внимание, даже в такой, в общем-то, ерунде. Разобрав сумку с вещами, Леон накинул на плечи легкий светлый пиджак, проверил наличие кредиток в портмоне и отправился на поиски «его превосходительства».

В холле последнего этажа он вновь увидел охранников — парня с коротким электроматом на плече и пышноволосую девушку, присевшую на сиротский никелированный табуретик с коннектером в ладошке. Судя по ее блаженной физиономии, голографический субэкран выдавал ей очередное модное ревю. Парень пристально всмотрелся в его карточку участника, прочел звание и страну и отвернулся.

«Ну ты-то явно лоялен, как сенбернар, — фыркнул про себя Макрицкий, — с прокачкой мозгов у вас в „спецуре“ Все в полном порядке».

Перед ним гостеприимно разъехались зеркально-золотые двери бара, ударив по ушам приглушенным разноязыким гулом — народу в огромном зале было полно, очевидно, едва не треть участников сочли за благо появиться в отеле еще до официального открытия. Скользнув взглядом по пестро одетой толпе и отметив с некоторым удивлением сразу трех известных политиков регионального уровня, Леон шагнул к балкону, где виднелась рыжеволосая голова его временного шефа.

— Я прибыл, Семен Михалыч.

За столиком с Никоновым находились трое — хорошо знакомый Леону инженер Якопо Сантанжело из Милана, немецкий чиновник Евроагентства Фриц Каплер и тонкокостный, весь какой-то сморщенный индийский майор с огромной сигарой в кривых и желтых, похожих на кукурузные зерна, зубах. Этого типа Макрицкий не знал.

— А-га! — воздел над головой мясистый палец Никонов. — Позвольте представить, мой хлопчик вот, из Киева, майор Макрицкий. А это…

— Мы знакомы, — почти хором произнесли Каплер с Сантанжело, и Леон тотчас заметил, что оба уже порядочно набрались.

— Майор Сингх, — улыбаясь, отрекомендовался индус. — Впрочем, можно просто Прем. Бывший пилот «Бомбея».

— А, — с пониманием отозвался Макрицкий. — Дела…

«Бомбей», самый крупный индокитайский транспортник, три месяца тому благополучно разобрали на металл — а замены ни ему, ни год назад сгоревшему систер-шипу «Шанхай» пока не намечалось. Вопрос о финансировании новых планетолетов подобного класса пока только обсуждался.

— Вы здесь в качестве наблюдателя? — спросил Леон.

— Разумеется, — кивнул Сингх. — Права на принятие решений мне никто не давал.

— Ты уже расположился? — вмешался Никонов.

— Как приказывали, Семен Михалыч. Регистрация, как я понял, завтра?

— Ты уже зарегистрирован автоматом. Садись к нам — вон свободный стул, видишь? Настоящей горилки у этих олухов, к сожалению, не найдешь, но на виски ты вполне можешь рассчитывать. Эй, бой! Виски синьору майору!

Синьор майор слегка поморщился, но отказываться было невежливо, поэтому он подтащил к столику довольно тяжелый хромированный табурет и пристроился под локтем у начальства.

— Ты видел?.. — оказавшийся рядом с ним Каплер дернул шеей, указывая в зал. — Месье Пеллегрини начал обработку публики с самого утра.

— Надеется? — прищурился Леон, бросив короткий взгляд на парижского министра, размахивающего руками в глубине зала.

— Это у них последняя надежда, можешь мне поверить. А если завтра приедет кое-кто из правых… тогда, пожалуй, все, можно собирать чемоданчики. Верно, Прем?

Индус лениво растянул в усмешке фиолетовые губы.

— Мне запрещено обсуждать брюссельскую тематику, — произнес он и скорчил такую рожу, что немец поспешил схватить свой стакан с бурбоном.

— Методики убеждения у них прежние, — продолжил, выдохнув, Каплер, — только теперь эти полудурки почему-то решили, что если им удастся перетянуть на свою сторону нас, то есть Евроагентство, у них все пройдет и на парламентском уровне. Ой, сомневаюсь! Нет, у нас тоже найдется пара—другая камрадов, считающих, что пускай лучше все катится туда, куда оно катится. Но серьезные решения, как ты понимаешь, принимаются все-таки коллективно. К тому же есть все основания полагать, что «Берлинер банк» может пойти навстречу МВБ, если они там все-таки Договорятся с «Аэроспасьялем».

— Вот как? — поднял брови Леон.

— Да-а… потому-то брюссельцы и зачастили в Париж.

— Значит, акции все же?..

— Будут проданы со дня на день, — наклонившись к нему, доверительно сообщил Каплер. — Твой шеф уже знает об этом, так что можешь не переживать.

— Я понимаю, — усмехнулся Леон.

«Ничего себе, — подумал он, сделав глоток дрянного американского виски, — значит, пакет акций „Аэроспасьяля“, находившийся еще с самой „депрессухи“ в руках Французской Республики, все-таки будет пущен в свободный оборот — и дураку понятно, к кому он теперь попадет. Значит, кто-то, причем кто-то очень могущественный, сумел все-таки переубедить банкиров, да так, что те уже даже не боятся левых и погромщиков с транспарантами! Понятно, что банкиры пообещали французской бюрократии очередные „быстросписываемые“ кредиты, понятно, что у „АС“ теперь действительно нет никаких препятствий для создания колоссального астроконсорциума на пару с итало-германским МББ. Мы от этого только выиграем, потому что у нас появится наконец-то внятный европейский партнер, не зависящий ни от колебаний энергорынка, ни от леваков в парламенте. Но для брюссельцев это, конечно, удар по яйцам. Вот почему Пеллегрини так размахался! Он еще надеется хотя бы оттянуть создание единой независимой программы. И сколько у него времени? Год? В лучшем случае…»

— Если сюда нагрянут правые, то будет разгром, — задумчиво произнес Макрицкий.

— Точный состав участников пока держат в секрете, — дернул плечами Каплер.

— Э?..

— Ну, по крайней мере в той его части, которая касается политиков. Ты в курсе, какие тут сейчас меры безопасности? Сюда понаехали ребята из всех спецслужб стран-участниц. Ваши, кстати, тоже должны быть как наблюдатели.

— Наверное, раз так. Но я все равно никого из той конторы не знаю, так что мне, в общем-то, безразлично. А ты что, боишься всех этих мифических террористов?

— Ну, они не такие уж мифические, Лео… я слышал, что наши нынче носом землю роют, пытаясь расковырять их каналы финансирования.

— И как?

— Пока никак, насколько я знаю. Не переживай, скоро такие же появятся и у вас, мои дорогие славяне, тогда у тебя здорово прибавится работенки.

— Прям-таки у меня?

— Ну не у меня же. А в Москве, как обычно, разобраться, кто кому дает какие-либо деньги, еще сложнее. Ты же сам понимаешь, что для любых проверяющих органов в таких случаях, как у нас, все всегда абсолютно легально.

— Почему ты не задаешь себе вопрос, кому это на самом деле выгодно?

— Потому что ответ я знаю и так — по крайней мере мне так кажется. Астрокорпорациям мало одной только. поддержки на уровне общественного мнения. Нет, широкую публику следует постоянно поддерживать в разогретом состоянии, иначе уровень проблемы постепенно сползет вниз, и тогда брюссельцы начнут все сначала.

— Меня поражает ваш пессимизм, герр Фриц.

Каплер изобразил кислое подобие улыбки и замотал головой, отыскивая одного из снующих по залу официантов — отель такого уровня, как «Альгамбра», по статусу Держал большой штат прислуги, не считаясь с неизбежными профсоюзными заморочками.

— Погоди, — не дал ему открыть рот Леон. — Я эту гадость пить не могу, так что будем считать, что тебя угощают киевские банкиры… Принесите три бутылки крымского коньяку и чиз-кард полностью, в двух корзинках. За мой счет, — прибавил он, видя, что официант вдруг закатил на секунду глаза — о, крайне предупредительно, разумеется! — но все же достаточно отчетливо для того, чтобы наверняка небогатый государственный служащий, оказавшийся в отеле исключительно за счет налогоплательщиков, понял, что такой заказ выглядит не по чину.

Каплер понимающе цыкнул зубом.

— Признайся, твои карманные расходы за неделю соответствуют моему месячному жалованью?

— Имею на то особое распоряжение начальства, — очень тихо хихикнул Макрицкий.

— О, — двинул бровью немец.

При виде коньяка и роскошного набора сыров обитатели столика зашевелились, а полковник Никонов неодобрительно нахмурился, но, разумеется, промолчал.

— Прошу, — театрально взмахнул руками Леон и потянулся к ближайшей бутылке «Карадага».

— Я, кстати, вовсе не пессимист, — произнес Каплер, разглядывая на свет содержимое своей рюмки. — Я самый что ни на есть реалист. Нас ждет долгое сражение, и закончится оно только тогда, когда хотя бы пятьдесят процентов всех межпланетных программ окажутся в частных руках. Остановить этот процесс, как ты понимаешь, невозможно. Через какое-то время мировые правительства потеряют основные рычаги давления на финансистов, и тогда им не останется ничего другого, кроме свободной продажи лицензий. Конечно, тормозить научный и технический прогресс они еще какое-то время смогут, но и тут цена вопроса — всего лишь лет двадцать.

«Пьян он, что ли? — подумал Леон. — Говорить о таких вещах в компании малознакомых людей… странный сюрприз».

Поймав его взгляд, Каплер загадочно усмехнулся и умолк.

Официальное открытие устроители запланировали на десять утра. В без десяти десять огромный, сверкающий сотнями хрустальных люстр холл перед дверями конференц-зала уже гудел от множества голосов. Стараясь не упускать из поля зрения Никонова, к которому то и дело подходили знакомые чиновники и офицеры из различных европейских структур, Макрицкий скромно стоял в углу под пальмами — он здесь не знал практически никого, ибо астронавтов-экипажников, даже обремененных чинами, на конференцию пригласить не соизволили. Их мнение волновало официальный Брюссель в самую последнюю очередь.

Леон глянул на часы, соображая, хватит ли у него времени зайти в курительный салон, но тут распахнулись двери, и собравшиеся чинно потекли в зал. В это мгновение мимо Леона стремительно прошагал седоватый, грузный полковник украинских ВКС. Где-то они уже встречались, но где и при каких обстоятельствах, Макрицкий вспомнить не смог. Пожав плечами, майор поспешил к своему временному шефу, уже оглядывающемуся в поисках нерадивого подчиненного.

— Я здесь, Семен Михалыч, — жизнерадостно отрекомендовался он, прекрасно зная, что лучший способ успокоить Никонова — это в очередной раз сыграть под идиота.

— Ага, — закивал тот, — ну идем, идем. Ты должен быть при мне, хотя бы на официальных мероприятиях, а то о нас там черт-те что подумают…

«Кто подумает? Что?.. — мысленно фыркнул Леон. — От уж баран, прости господи, — кроме устава, ни хрена промеж ушей не застряло!»

Как лицам наблюдающим им полагались места в «задних рядах». Никонов, то и дело сверяясь с жетончиком, пробрался наконец по застеленной ковролином лестнице едва ли не на самый верх.

— Двадцать два — двадцать три, — торжественно объявил он и двинул вглубь, распространяя вокруг вонь недорогого японского парфюма и двуязычные извинения.

Леон дал себе слово не морщиться Усевшись в мягкое зеленое кресло, он зачем-то проверил наличие на подголовнике заботливо припасенного для гостей обруча с акустикой системы перевода, удовлетворенно вздохнул и посмотрел наконец, что творится в президиуме. Там было довольно весело За спинкой своего — центрального — кресла в непринужденной позе стоял почетный гость: его величество король Испании Хуан-Пабло (его порядковый номер Леон помнил) — и слушал наклонившегося к нему спикера Европарламента месье Анжелли. Спикер тряс вытянутой, едва ли не конусовидной лысой башкой и отчаянно размахивал руками. Остальные уважаемые господа, статус коих требовал их присутствия на сцене, уже занимали свои места, стараясь не обращать внимания на монарха и его собеседника.

Наверное, Людовик Анри Анжелли трясся бы и дальше, но к нему пластично, как кот к сметане, приблизился брюссельский министр науки и промышленности Бела Какоши и зашептал что-то в ухо. Спикер содрогнулся, огорченно махнул рукой и поплелся к трибуне — приветственная речь была за ним.

— Гхе-гхе!!! — загремело над ухом. — Дорогие друзья’ Разрешите мне…

Майор Макрицкий закрыл глаза и постарался отвлечься от воплей старого мошенника. Депутат Анжелли попал в Европарламент задолго до рождения Леона, и Макрицкий понимал, что человек, обладающий таким законотворческим стажем, в принципе не способен на сколько-нибудь разумные действия. Что бы он ни сказал, будет дичью и откровенным бредом, опирающимся не на здравый смысл, а на «существо политического момента».

После речи его превосходительства евроспикера на трибуне очутился болгарский депутат Стоиков, представлявший в данный момент довольно одиозную левую фракцию «Разум и прогресс». Леон зашевелился. Стоиков был фигурой легендарной. Поговаривали, что у него в кабинете висел портрет Мао.

Отфыркиваясь, как раздосадованная лошадь, болгарин первым делом заклеймил подлых предателей, на корню, как известно, закупленных алчными промышленными корпорациями, затем, слегка разойдясь, объявил о решении его уважаемой фракции «спасти счастье наших детей любой ценой, даже если она покажется кому-то непомерной». Теперь в зале шевелились уже многие.

— Кто выпустил этого идиота из дурдома? — осведомился кто-то за спиной Макрицкого.

Разумный прогрессист поверещал еще несколько минут, после чего его сменил до крайности грустный министр Какоши и начал долгую душераздирающую речь о критическом состоянии мировой экономики и неизбежном энергетическом кризисе. Потоки цифр сменились вздохами и намеками на необходимость увеличения налогов для промышленных отраслей с высоким энергопотреблением. Леон тоже вздохнул и попытался вспомнить что-нибудь приятное, но этот трюк ему так и не удался, несмотря на все старание. Торжественное открытие продолжалось аж три часа — наконец для особо рассеянных или не умеющих читать объявили расписание сегодняшних семинаров, и народ потянулся к выходам.

— Да уж, — глубокомысленно вздохнул Никонов, — наговорят тут, говорильщики.

Леон с готовностью согласился и прикинул, в каком баре будет ближе перехватить до обеда рюмку.

Ближайшим оказался бар на втором этаже. Никонов, почему-то горестно кивая головой, отправился к себе в номер, и Леон, проводив взглядом его сгорбленную спину, шмыгнул в левый коридор, где, как он уже знал из плана центрального строения «Альгамбры», находился один из многочисленных барчиков. В небольшом полукруглом помещении с поляроидными окнами уже заседали трое участников конференции, но их лица были Леону незнакомы, и он, ограничившись коротким вежливым кивком, подошел прямо к стойке.

Едва он взял выставленную барменом рюмку, как на входе появился Каплер.

— Я так и знал, что ты именно здесь, — сообщил он, взбираясь на табурет рядом с Макрицким. — Тебе не показалось, что кое-кто в президиуме выглядел очень озабоченным?

— Почему меня это должно удивлять? У них осталось совсем мало радостей…

— Н-да-да, — покачал головой Каплер и заказал себе хересу. — Конечно. Только кажется мне, что сюда должен приехать кто-то еще. Из правых фракций я увидел всего троих, и они, кстати, тоже смотрятся немного задумчиво. Что, интересно, эти субчики припасли напоследок?

— Предвкушаешь спектакль?

— О да. В каком-то роде. Как и следовало ожидать, подавляющее большинство прибывших — сторонники Договора. Но немало, разумеется, и колеблющихся.

— Само собой, ведь вся эта буффонада затевалась именно для них, а не для нас с тобой.

— Вот я и говорю — кульминация может быть очень интересной…

И не говоря более ни слова, немец залпом выпил свой херес и исчез.

Между обедом и ужином Леон посетил два семинара, посвященных частным проблемам геологоразведки на лунах Внешних планет, совершенно очумел от цифр и графиков и сразу после ужина отправился в давешний «верхний» кабак — именно там, как он полагал, ему следовало выполнять основную часть служебного долга.

Доложившись о себе немного розоватому Никонову, Леон подошел к столику, за которым в полном одиночестве восседал его знакомец Дюмель. Француз задумчиво потягивал из бокала какое-то желтое вино и время от времени посматривал на компанию представительных мужчин в дорогих смокингах, оккупировавшую столик в углу балкона.

— Увидел знакомого? — поинтересовался Леон.

— В каком-то смысле, — кивнул Дюмель. — Вон тот тип, с оттопыренными ушами… я встречал его на Луне, и был он скромнейшим представителем какой-то индокитайской компании. Реголит грыз, не более. Что он может тут делать, а?

Макрицкий осторожно оглядел указанного гостя и пожал плечами.

— Я его не встречал. Но возможно, теперь он уже не просто «представитель». А эти — с ним?..

— А эти, мой дорогой, — юристы с карточками консультантов нескольких очень известных депутатов. Причем самих этих депутатов в окрестностях пока не наблюдается.

— Мне начинает казаться, — засмеялся Леон, — что я попал в центр каких-то жутких интриг. Тайны дворцовых покоев и все такое прочее.

— Главная интрига будет завтра, — усмехнулся Дюмель, — когда слово получат те, кого принято называть правыми. Будет «конференция в конференции», и как бы там не дошло до откровенной драки. Эти ребята привезли с собой немало людей, которые готовы с цифрами в руках Доказать свою способность вести любые разработки и Пояса, и Джупа без всяких договоров и процентов. Не исключено, что они приволокли и совершенно работоспособную международную программу, выставить против которой, в общем-то, нечего. Кроме эмоций, конечно. Но эмоции сейчас не всегда «играют», вот ведь в чем дело.

— Ты думаешь, что такая программа уже существует?

— Она существует давно. Но сейчас от реального воплощения ее отделяют всего лишь несколько подписей. И если эти подписи удастся заполучить, тогда все — о правительственном контроле над космосом можно забыть навсегда. Такое чуть не случилось перед самой Депрессией, но тогда повезло — полопались все банки. Сейчас они снова нарастили жирок, и все начинается сначала. И видишь ли, Леон, я совершенно не могу сказать тебе, хорошо это или плохо…

Глава 3

— Я, Семен Михалыч, даже и не знаю… уж селенологический семинар мне точно ни к чему. — Леон развел руками и потянулся в карман за сигаретами, но услышать ожидаемо недовольный ответ Никонова ему не довелось, потому что шеф вдруг странно напрягся и повернул голову в сторону широких стеклянных дверей, ведущих на лестницу парадного холла первого этажа.

Оттуда, снизу, донесся тревожный многоголосый гул; Леон знал, что внизу сейчас собралось не меньше полутора сотен репортеров и просто любопытствующих — ожидали прибытия главы Ассамблеи Космоплавания ООН его превосходительства сэра Маколея Уолпола, однако же его появление вряд ли так взволновало бы встречающих.

— А ну-ка за мной! — нахмурясь, приказал Никонов, и Макрицкому не оставалось ничего иного, кроме как рвануть следом за своим полковником.

Почти сразу за дверьми на лестнице толклось немало народу с записывающими видеоголовками, но с верхней площадки было видно еще лучше — посреди холла, окруженный несколькими парнями с характерной внешностью дорогих бодигардов, стоял худощавый мужчина с терапевтической гелевой шапочкой на бритой голове.

— Теперь они меня уже не остановят, — услышал Леон его резкий, немного хриплый голос, — можете поверить… мы защитим свою честь!

— Господин Вайпрехт… вам известно, кто?., верны ли слухи о том, что… — пихаясь и лягаясь, загомонили представители прессы, но пострадавший депутат — теперь Леон наконец узнал его — одним жестом заставил их умолкнуть.

— Пресс-конференция состоится в самое ближайшее время. Прошу простить, друзья… прошу простить!

И телохранители проложили ему дорогу в толпе.

— Ого, — обернулся к Леону полковник Никонов. — А вот это уже серьезно! Кажется, кому-то сегодня крупно не повезет. Ты знаешь, что за спиной у этого Вайпрехта стоят крупнейшие европейские финансисты? Наверняка он не стал бы удирать с проломленным черепом из госпиталя только для того, чтобы произнести очередную пламенную речь! Видимо, все идет к тому, что они тут перегрызутся всерьез. Так, Макрицкий, оставайся здесь, а я помчался в номер докладываться по начальству. С такими новостями, брат, у нас не шутят.

Едва спина Никонова исчезла в прохладном сумраке коридора, как холл вновь загудел, правда, на сей раз уже не столь эмоционально — прибыл, как и следовало ожидать, Уолпол со свитой. Прикрываемый мрачными секретарями, он молча прошествовал к лифтам и вдруг остановился перед распахнувшимися уже дверьми позолоченной кабины.

— Нас ждут тяжелые дни, господа! — глухо произнес он, приподняв вялую, будто тряпичную руку. — Но истина, я уверен, восторжествует, равно как и здравый смысл!

Леон хмыкнул. События развивались явно не по сценарию, но что бы все это могло значить? Понимая, что больше ничего интересного не случится, Макрицкий быстро, пока коридор второго этажа не запрудили люди из холла, добрался до свободного лифта и рванул на самый верх. Пока не началась пресс-конференция загадочного калеки Вайпрехта, ему нужно было поговорить с Каплером.

К счастью, немец обнаружился именно там, где и полагал найти его Макрицкий, то есть в баре. Очевидно, он тоже прибыл на конференцию в свите вышестоящих начальников, коим и полагалось бегать с докладами.

В баре стоял такой рев, что Леон на некоторое время ощутил нехарактерный для него приступ дезориентации в пространстве. То и дело мимо него пробегали какие-то отчаянно жестикулирующие люди с коннекторами на шеях, в углу балкона, пытаясь перекричать всю эту какофонию, с десяток репортеров интервьюировали распаренного дядьку в мундире генерала французских ВКС, и лишь двое, а именно Каплер и давешний индус Сингх, сидящие за столиком возле стойки, сохраняли в этом бедламе хладнокровие.

— Я так и знал, что ты придешь сюда, — заявил Каплер, скептически почесывая ухо. — На свете осталось так мало нормальных людей, что теперь они инстинктивно стремятся держаться ближе друг к другу. Как там рожа у сэра Маколея?

— Тухлая у него рожа, — сообщил Леон. — Интересно, а что ж там такого приволок с собой этот самый Вайпрехт?

— Ну, вариантов тут два — либо банкиры поручили ему сообщить, что им вконец надоело смотреть на пароксизмы нашего парламента и они заключили все-таки секретный протокол о сотрудничестве в космосе, либо он привез какой-то жуткий компромат. Однако я и не думал, что у него такая крепкая башка! Судя по опубликованным бюллетеням, нарки едва не высадили ему последние остатки мозгов, ан нет — вот, пожалуйста!

На шее у Леона задергался служебный коннектер, и он поспешно нашарил кнопку ответа.

— Пресс-конференция ровно в три, — заговорил в ухе Никонов. — Синий зал! Там по расписанию выступление Уолпола, но вместо него срочно поставили этого Вайпрехта. Учти, будет давка! Меня не ищи, я уже забил себе место в первых рядах, но сам пролезь обязательно, понял? Отчет потом будем писать вместе, это приказ Валентина Андреича.

— Слушаюсь! — отрапортовал Макрицкий.

…Синий зал размещался в левом крыле отеля, плавно огибающем спортивно-развлекательный комплекс с несколькими бассейнами, искусственными пляжами и уютными ресторанчиками под навесами, стилизованными а-ля пальмовый лист. Сейчас, конечно, все это хозяйство пустовало, так как лишних людей в «Альгамбре» быть не могло, а участники конференции вряд ли решились бы загорать на деньги налогоплательщиков под взором сотен видеоголовок прессы. Леон прибыл ко входу в зал за десять минут до начала, ловко миновал несколько репортерских групп, прижимающих к стенам озабоченных, а потому немногословных брюссельских чинуш, и без особых проблем занял место в предпоследнем ряду. Основная толпа, на треть состоящая из оголтелых журналистов, повалила уже после него — гомоня и оттаптывая друг дружке конечности. Неожиданно в зале погас верхний свет, и пробирающиеся меж рядов люди ориентировались теперь лишь благодаря неярким плафонам, вмонтированным в ступени боковых лестниц. Шума стало еще больше. Рядом с Макрицким плюхнулся какой-то чрезвычайно тучный тип в пестрой рубашке с надувными короткими рукавчиками и немедленно забормотал в свой коннектер по-португальски.

«Надо было взять хоть бутылку минералки, — обреченно подумал Леон. — А то одурею, даже невзирая на кондеры!»

На сцене вспыхнул яркий свет. За длинным столом, покрытым тяжелой зеленой скатертью, гордо восседал депутат Вайпрехт, несколько знакомых Макрицкому физиономий из правых фракций Европарламента, а также парочка весьма надутых от сознания собственной значимости региональных министров — кажется, француз и итальянец, известные своей дружбой с промышленниками. Слева в переднем ряду мелькнула вдруг макушка Никонова. Очевидно, полковник шустро сориентировался в ситуации и договорился с кем надо.

Итальянский министр прокашлялся и обвел взглядом передние ряды. Прямо напротив него во втором ряду сидел сгорбившийся Макколей Уолпол. Неподалеку от него виднелся Стоиков — где находились остальные бонзы, Макрицкий разглядеть не успел.

— Дорогие дамы и господа! Мы собрали вас для того, чтобы…

Мозг Леона еще успел уловить некий невнятный щелчок, раздавшийся, похоже, где-то прямо над сценой, но в следующий миг все вокруг наполнилось чудовищным грохотом, Макрицкого буквально выбило из уютного мягкого кресла, и наступила тишина. Впрочем, она была недолгой, потому что вскоре до майора Макрицкого стал доноситься сперва тихий, затем все более раздражающий его вой. Казалось, что сам он находится в воде и где-то поодаль верещат свихнувшиеся дельфины.

Леон открыл глаза. Было по-прежнему темно, и что самое странное — прямо под ним, как он теперь ощущал, тяжко ворочалось что-то большое и мягкое. Леон пошевелился. К его изумлению, он лежал вниз головой. Но что за тюлень умудрился подплыть под него так плавно и незаметно?

Макрицкий резко перевернулся на спину — сильно заныла шея, — и в голове остро затанцевали тысячи крохотных злых иголочек.

— Господи, — простонал он. — Да сколько ж можно…

Он лежал на своем соседе-португальце, а развороченный взрывом зал наполнял невыносимый визг раненых, содрогающихся от шока и ужаса людей. Не особо разбирая направления, Леон переполз через два соседних кресла — оба уже были пусты, упал на лестницу, получил два или три ощутимых удара ботинками по голове, но все же, на четвереньках, со стонами и воплями, протиснулся в верхнюю дверь конференц-зала, ставшего для многих могилой. Что было дальше, он помнил плохо: в памяти всплывали какие-то окровавленные лица, дамская туфелька, почему-то очутившаяся в нескольких сантиметрах от его лица, тяжелый далекий вой, то удаляющийся в вязкое, туманное пространство, то приближающийся вновь, становясь в эти мгновения невыносимым. Единственное, что Макрицкий осознавал, это необходимость выбраться из тьмы, пыли и дыма, чтобы поскорей забиться куда-нибудь в угол. Как ни странно, это ему удалось, потому что спасатели вытащили его из-под тяжелого мягкого дивана, находившегося в углу огромного полукруглого холла, в который, собственно, и выходили двери Синего зала.

Именно руки спасателей и привели его в чувство окончательно.

— Вы меня извините, ребята, — сказал он, пытаясь встать на ноги, — просто у меня это уже в третий раз, и я думал, что с меня хватит…

— У вас шок! — строго сообщил ему парень в оранжевой форме. — Руби, Хосе, берите его…

Уже находясь на носилках, Леон ощутил слабый укол в правое предплечье и провалился в пустоту.

Следователь, появившийся сразу же после того, как очнувшегося Макрицкого наскоро освидетельствовал молоденький доктор, был на удивление краток: услышав, что Леон сидел в одном из задних рядов, он лишь уточнил имя и звание, — после чего пожелал скорейшего выздоровления и исчез, а следом за ним возник сотрудник украинского консульства. Он принес уцелевший служебный коннектер и документы, отобранные санитарами, когда те снимали с Леона порядком изуродованный костюм.

— Вам очень повезло, пан Леонид, — вздохнул дипломат.

— Семье сообщили? — спросил Макрицкий.

В голове у него все еще немного гудело, очевидно, от противошокового средства, что вкатили, не разбираясь, кто с чем, спасатели.

— Сперва начальству, — покачал головой консульский. — Семье — как только я выйду отсюда… У меня ведь инструкции, вы же должны понимать.

— Никонов — все?..

— Этого я, пан Леонид, знать не могу. Я думаю, сейчас с вами свяжется непосредственный начальник из Москвы, потом киевские. У вас есть какие-либо пожелания, просьбы? Мы готовы оказать вам любую помощь.

— Когда меня отсюда заберут?

— Врач говорит, что вы почти в порядке, разве что легкая контузия, так что, вероятно, сегодня же. Я полагаю, вам сообщат об этом представители командования, так как формально вы находитесь не столько в нашей, сколько в их сфере ответственности.

— Да, я понимаю. Что ж, благодарю вас. Просьба у меня только одна — немедленно свяжитесь с моим отцом и передайте ему, что я выйду на связь сразу же, как только смогу.

— Безусловно, пан Макрицкий, я сделаю это сейчас же. Желаю вам всего наилучшего.

В двадцать два по московскому он был уже в центральном госпитале ВКС России. Для начала Леона подвергли всевозможным обследованиям, а потом, к полуночи уже, в его отдельной палате появился Коровин.

Генерал был без свиты, и, судя по мешкам под глазами, пережил он сегодня немало. Опустив на кровать тяжелый непрозрачный пакет — внутри что-то негромко булькнуло, — Коровин вытащил из кармана кителя пачку «Явы».

— Нам можно, — сообщил он на немой вопрос Макрицкого. Леон встал с постели, молча пожал генералу руку и вытащил из предложенной пачки сигарету — третью, кажется, за этот бесконечный день.

— Никонов погиб? Насколько я помню, он сидел в первом ряду.

Коровин покачал головой и сморщился.

— Час назад застрелился начальник охраны конференции.

— О как… со стыда? Аж странно.

— Да боюсь, не только со стыда. По неофициальным каналам уже прошла инфа, что ответственность за теракт взяла на себя французская группировка «Воины Земли».

— Никогда о такой не слышал.

— Так о ней, майор, вообще мало кто слышал. Французы сейчас на ушах стоят, но что толку? Кого они найдут? В «Альгамбре» не было систем внутреннего видеоконтроля: кабак, знаешь ли, слишком солидный, и бывают там, как говорится, «фигуры», которые никогда не остановятся в отеле, оснащенном «глазами». Вот тебе и отношение к безопасности конференции.

— Валентин Андреевич, охраны там было — пруд пруди, на каждом шагу буквально.

— Так и фугас был заложен заранее, и управлялся он, как и следовало ожидать, не по радио, а процессорным таймером. Между прочим, эти «Воины» еще месяц назад заявили, что вынесли Уолполу некий «общественный приговор». Вот и привели его в исполнение. Иногда начинаешь жалеть, что вся наша «спецура» давно позабыла дедовский опыт прошлого века — а ведь тогда научились-таки вычислять всех возможных кандидатов в бомбисты. Теперь, правда, дедовские методы не применишь просто по закону, но хоть агентурой-то озаботиться можно? Ну да ладно, это все мы потом обсудим. Мне тут позвонил ваш Пинкас… — Коровин посмотрел в угол палаты, задумчиво цыкнул зубом, — и сообщил, между делом, что тебя ждет нелегкий разговор с отцом.

— Уже, Валентин Андреевич.

— Заставлять мы тебя не можем, Леонид. Какое бы решение ты ни принял, мне останется лишь согласиться. Я понимаю, у тебя нынче стресс, шок и все такое прочее — хотя врачи, кстати, говорят, что в целом состояние твое вполне летнопригодное, — но скажу тебе вот что: Мельник притащил тебя в нашу контору отнюдь не просто так. Парней с головой у нас мало. То есть желающих-то сколько хочешь, а вот подходящих по некоторым параметрам — пшик. Так что если ты поступишь именно так, как я думаю, то после возвращения отсюда я дам тебе возможность самостоятельно найти ответы на некоторые вопросы. С соответствующими полномочиями, разумеется.

— Господин генерал!..

— Тихо-тихо. — Коровин погрозил Леону пальцем и улыбнулся. — Пока — ты здесь. Для всех на свете. Понял? Остальные вопросы — завтра. И… да, вот еще ч-что: если доктора начнут пищать по поводу того, что там у тебя в кулечке, — посылай их… прямо к главкому. Сам даже ухом не веди. Не боись, майор, начмед сказал — можно…

Коровин приятельски хлопнул его по ладони и, не оборачиваясь уже, вышел прочь.

Леон поглядел на часы — ноль двадцать три, однако спать не хотелось совершенно, очевидно, нервная система, хоть и «заглушённая» испанскими спасателями, с новой силой принялась переваривать все ужасы сегодняшнего — точнее, уже полчаса как вчерашнего дня.

Разговор с отцом и впрямь вышел нелегким. Пожалуй, даже более того: отец говорил с ним предельно мягко, но в самом тоне его ощущалось какое-то усталое отчаяние. Еще недавно он тихо радовался, зная, что сын ушел из экипажного состава и в Москве ему может угрожать разве что перспектива угодить под машину. Еще недавно Леону казалось, что бесконечные, многолетние разговоры о необходимости увольнения со службы прекратились навсегда. Теперь?.. Теперь он просто боялся ехать в Киев, догадываясь — грядущие битвы станут куда страшнее прежних. Теперь его уже не станут уговаривать. Возможно, ему начнут выдвигать ультиматумы.

Но выхода у него все равно не было, хоть убейся. Особенно после сегодняшнего, ибо Леон догадывался — распутыванием грядущих узелков придется заниматься и его конторе тоже.

И не исключено, что именно ей достанется самый скользкий участок пути. А значит, и ему.

Леон присел на край кровати, разодрал по клеевому шву принесенный Коровиным пакет и с удовлетворением нащупал небольшую бутылку хорошо знакомой ему формы.

— «Генуэзский пират», — прочитал он золотистую вязь на этикетке. — Вот это действительно то, что сейчас нужней всего.

Он выплеснул в рукомойник воду из больничного стакана, сорвал с бутылки печать и налил себе грамм сто. Старый коньяк источал совершенно волшебную гамму ароматов, сразу воскресившую в памяти кадетские гульбища на выпускном курсе Академии — именно тогда Леон получил свою первую кредитку с логотипом семейного банка и однажды, в самый расцвет киевской весны, решился пригласить нескольких приятелей в ресторан. Официант здорово удивился, когда застенчивый кадет, мучительно отводя глаза в сторону, заказал на всех именно «пирата», но все же не стал звать администратора, а принес два высоких графина и особые коньячные рюмки. А Леон, то ли бравируя, то ли, наоборот, страдая от своей застенчивости (он и сам потом не мог понять, чего было больше), сразу же вытащил заветную карточку. Глянув на баланс, официант почтительно запыхтел и впредь говорил всей компании исключительно «паны официэры».

Из числа тех, кто сидел тогда за столиком в старом полутемном «Подоле», на сегодняшний день в живых оставался Леонид один.

Глава 4

В Киеве Макрицкий провел меньше суток — вылетел сразу после окончания похорон Никонова первым же вечерним рейсом, а на следующий день после обеда сел на московский. Встреча с родителями, впрочем, принесла ему некоторое успокоение. Отец был подчеркнуто сдержан, и даже мама лишь раз всхлипнула во время ужина. Им понадобились годы, чтобы попытаться понять его, сегодня упреки казались неуместными, и все же Леон предполагал, что к прежним разговорам отец еще вернется: не сейчас, так через год.

«Если, конечно, — сказал он себе, — к тому времени мне таки не свернут шею…»

Беседа в кабинете у Пинкаса оказалась и того короче. Старый генерал прекрасно понимал, что расспрашивать Леона о испанских событиях не стоит, для того есть особые люди, и коль уж они не спешат затребовать майора Макрицкого для своего, особого доклада, значит, все вопросы переданы в непосредственное ведение Москвы, а там все решат сами.

Оказавшись наконец в своей московской квартире, Леон связался с Коровиным и доложил о своей готовности явиться на службу.

— Я мог бы дать тебе еще пару дней, — ответил тот после обычной своей паузы, — но, в сущности, чем раньше, тем, конечно, лучше. Завтра можешь не к девяти, но как только — сразу ко мне.

— Ясно, господин генерал.

В половине десятого он вошел в приемную. Верный Пальчик, увидев Леона, вылетел из-за стола, схватил его ладонь обеими руками и зашипел, усиленно мотая головой в сторону двери кабинета Коровина:

— Велел, как только придешь, сразу! Ну?.. Ты сам — как?

— То ли контузия, то ли диффузия, — усмехнулся Макрицкий. — А вообще ничего, вы тут зря не переживайте: я, оказывается, на редкость живучий.

— Кто б сомневался, — моргнул адъютант.

Войдя в кабинет, Леон потянулся было ладонью к козырьку фуражки, но Коровин не дал ему доложиться по форме:

— Садись. — И указал на ближайший к своему столу стул. Леон положил на стол фуражку, расстегнул надоевший в жару китель и уселся на границе светового круга, очерченного настольной лампой генерала. В пепельнице у шефа лениво тлела толстая черная сигара. Глянув на Макрицкого, Коровин сунул ее в зубы и откинулся на спинку кресла. Коротко побарабанил пальцами по столешнице; Леон терпеливо ждал, зная, что тот всегда выдерживает паузу, собираясь с мыслями.

— Ну, вот что, — заговорил наконец генерал, не выпуская изо рта своей сигары, — на меня тут здорово давят, требуя, чтобы мы приняли посильное, как они говорят, участие в выявлении возможных террористических группировок на территории Славянского союза, но все прекрасно понимают, что никаких серьезных групп у нас сегодня нет… значит, нам предлагают участвовать в симуляции бурной деятельности. На симуляцию у нас с тобой, мой майор, нет ни сил, ни тем более времени. Поэтому я предлагаю тебе заняться настоящим делом. Сейчас придет твой кореш Мельник, который разбирается в некоторых ситуациях получше меня, и будем мы, брат, думать. Желательно головой.

— Я не совсем понимаю, каким образом мы, разведка, можем помочь «спецуре» в выявлении каких-либо террористов, — осторожно заметил Леон.

— Террористам террористово, — загадочно усмехнулся Коровин, — а мы существуем для того, чтобы накапливать и по возможности анализировать некоторую информацию, «выпускать» которую в сторону гражданских спецслужб крайне неразумно. Вот ты сидишь у нас только полгода, а знаешь уже гораздо больше, чем следует знать простому, так сказать, смертному. А почему? Да потому что ты занимался сбором и самым поверхностным пока анализом вполне открытой информации — но ведь они-то этим не занимаются, им не положено. Хотя?.. Хотя могли бы. Но у них не та сфера ответственности.

На столе у генерала коротко пискнул интерком, и он, бросив взгляд на невидимый для Леона дисплей, ударил пальцем по клавише. Почти сразу же приоткрылась дверь кабинета, в полумраке возникла немного нескладная тощая фигура.

— Здравствуй, Антон, — произнес Коровин. — Присаживайся.

— Здра желаю, — рассеянно отозвался тот. — Привет, Лео… как там ты?

— Как видишь, уже на боевом посту.

— Я мог бы оказаться на твоем месте — что показательно, н-да. И мне вряд ли повезло бы сесть в заднем ряду.

— Не трепись уже, — поморщился Коровин. — Оказался там, где оказался, и хватит об этом. Давай по делу. Что ты насобирал?

— Пока немного, — Мельник положил на стол старомодный кожаный портфель и выудил из него довольно пузатую папку. — Вот на бумаге. Отчет по форме — как обычно, у вас в системе.

— Выводы?

— Никаких, Валентин Андреич.

Коровин зашевелил бровями. В кабинете стало очень тихо.

— В смысле? — спросил он наконец.

— Либо приговор, либо… для поиска мотивации пока мало данных. Французы арестовали двадцать восемь студентов, из них девятнадцать в Париже, остальные — в Марселе. Сейчас идет спецоперация в Лилле, но результатов она скорее всего не принесет, потому что, по нашим данным, никаких реальных хвостиков у них нет. Это тупик, Валентин Андреич. Все арестованные — простые болтуны, ни у одного из них нет выходов на реальные финансовые потоки. Во Франции сейчас начнут трясти банкиров, но ни к чему, кроме скандала, это опять-таки не приведет.

— То есть французы точно пошли по линии приговора?

— Точно. Ничего другого у них не остается. Да кто бы стал внедрять агентуру в среду безобидных шалопаев, которые просто выпускают пар со своими плакатиками? Для Франции это слишком дорогое удовольствие. Сейчас, конечно, они засуетятся, но нас в первую очередь должны волновать политические последствия события.

— Там, — Коровин поднял к потолку указательный палец, — уже подготовили три возможных варианта.

Интерком генерала снова дал о себе знать, и на этот раз, как показалось Леону, более требовательно, чем обычно. Коровин повернулся к дисплею и скривился.

— Будь ты неладен, — прошипел он. — Вот что, ребята, идите куда-нибудь и разбирайтесь пока без меня. Это, собственно, к тебе, Макрицкий. Антон все знает. У меня тут опять вызов…

Мельник молча хлопнул Леона по плечу и указал ему на дверь.

— Идем ко мне, — распорядился Мельник, когда они вышли из приемной. — Тут, черт, такая каша заваривается, что лучше там: мне надо немного успокоиться.

Кабинет Мельника ненамного уступал размерами коровинскому, но вот адъютант ему пока еще не полагался. Войдя и плюхнув в кресло свой портфель, Антон снял китель и потянулся к замаскированному в стене мини-бару.

— Держи, — сказал он, выставляя на стол бутылку коньяка и пару рюмок.

— На службе? — немного удивился Леон.

— Я уже в таком состоянии, что по-другому, наверное, нервы не выдержат, — признался Мельник. — Жалею даже, что согласился когда-то идти в наше заведение. Лучше бы в торговлю пошел, чем морочиться тут.

— Ты что-то не похож на самого себя, — заметил Макрицкий. — Что у нас, в конце концов, стряслось?

— Еще не совсем «стряслось», но вибрации уже ощущаются. Сейчас на нас с тобой свалят работу по несуществующим, в общем-то, московским террористам, и найти их прикажут во что бы то ни стало.

— Каким образом мы будем их искать? Какие из нас оперативники?!

— Ну, оперов нам, допустим, дадут. Но…

— Погоди, Антон. Это — решение Коровина?

— Решение, мой дорогой, было принято насчет самого Коровина. А он уже выкручивается как может. Важно сейчас не это, а то, что со всей этой возней придется терять драгоценное время. Наша главная задача — подготовка реального, а не фантастического прогноза развития событий на ближайшее время. И действовать нам придется с кем-то из европейцев. С кем именно, пока еще не решено. Ясно, что это будет человек, представляющий те структуры Евроагентства, что настроены против французов и брюссельского взгляда на предмет Договора.

— Почему именно французы?..

— Потому что ряд представителей французских властей интенсивно готовится к тому моменту, когда Договор будет принят Европарламентом, но при этом — не ратифицирован, естественно, ни нами, ни Индокитайским союзом. Позиция американцев пока непонятна.

— Ты хочешь сказать, что европейцы готовы приступать к сотрудничеству с Триумвиратом, не глядя на мнение остальных?

— Не европейцы. Французское правительство. Есть информация, окончательно подтвердить которую нам не удается, что они уже ведут свои переговоры за спиной не только у нас с индокитайцами, а даже у своих же партнеров по Евросоюзу.

— На Бэксайде, — кивнул Леон. — Чтоб никто не увидел. Так это не сказки, что ли?

— Ну видишь, — скривился Мельник и потянулся наконец к давно наполненной рюмке, — даже если тебе кто-то рассказывал об этом — заметь, кстати, я не спрашиваю кто… нет, Леон, очевидно, это не сказки. У меня, повторяю, нет прямых доказательств, есть только слова, а с одними лишь словами я наверх, понятно, не пойду.

— Так ты что же, умолчал об этом?

— Конечно же, нет, но любые слухи я обязан подавать именно так: «Слухи»… Просто слухи-то ведь тоже бывают разными. Явный бред отсортировывается еще на первых этапах, бред правдоподобный проверяется. Ну и так далее. Слух о переговорах с массин-ру идет в графе «весьма вероятно». Если бы было очень нужно, тогда, конечно, к проверке подключили бы наших сухопутных коллег, и — раньше—позже, но подтверждение бы мы нашли. Иногда такое уже бывало. Но в данный момент для нас, то есть для Славянского союза, факт этих переговоров не столь уж важен, поэтому распылять задарма ресурсы не стали. Сейчас важнее другое, и если по-хорошему, то нам с тобой нужно работать не с операми из ФСБ, а с представителями прежде всего политической разведки наших стран. Ведь мы знаем то, чего они не знают и знать не могут…

— Если я правильно понял твои намеки, ты боишься, что европейские правительственные структуры постараются взять правые движения под свой контроль?

— Да, потому что иначе они окончательно выпустят из рук вожжи, и тогда уже никто не остановит негосударственные космические программы. Мы оказались в очень сложной ситуации, Леон. На словах наши чинуши однозначно против Договора, но вот экономические последствия его срыва могут прийтись им не по вкусу — ведь и россияне, и ваши только и ждут, когда наконец «станет можно»…

— Я давно перестал соображать, где там наши, а где ваши, — буркнул Леон. — А скоро они еще и с индокитайцами перепутаются.

— Что, естественно, приведет к потере рычагов власти уже и для наших правительств. И дальше? Устраивать образцово-показательные процессы на манер «политэкономических» судов столетней давности? Так сейчас этот номер уже не пройдет ни в Москве, ни в Киеве. А вот наши с тобой яйца окажутся на сковородке при любом развитии событий. Понимаешь?

— И что ты предлагаешь?

— У меня все время шевелится такое ощущение, что я не знаю чего-то очень важного… хожу вокруг да около и никак не могу нащупать самую суть. Будем искать, пан майор, потому что ничего другого нам не остается.

В районе шести, когда Леон уже сворачивал с Четвертого кольца к себе на южную хорду, на шее ожил коннектер.

— Опять я, — без лишних предисловий сказал Мельник. — Нам назначили офицера по связям с Евроагентством. Подполковник Фриц Каплер. Ты, кажется, знаешь его лучше, чем я?

— Подполковник? — немного удивился Леон. — Я почему-то был уверен, что он гражданский чиновник. Хотя какая нам разница. Да, я его знаю — хороший парень. Кстати, его назначение кое-что проясняет.

— Что же?

— То, что мы будем работать с наиболее «правой» стороной Евроагентства. Каплер — это их креатура, на все сто. Я, кстати, и не знал, что с ним случилось в зале. Ну, слава богу…

— Угу… — Мельник немного помолчал, размышляя о чем-то, — похоже, привычки Коровина были поистине заразны. — Он, кстати, с тобой сегодня свяжется.

— Так ты уже говорил с ним лично?

— Два слова, не больше. Завтра будь не позже десяти, шеф сейчас решает вопрос с оперативниками — в десять все прояснится.

После душа Леон разодрал упаковку с шестью аккуратными бутылочками «Пражского» — пиво, считал он, должно быть либо немецким, либо чешским, и никак иначе. Кухонный автомат выдал ему еще утром заказанную пиццу с грибами. Отрезав от нее приличный кусок, Макрицкий вылил первую из бутылок в затейливого вида глиняную кружку с крышкой и глубоко вздохнул.

Его ближайшая перспектива выглядела совершенно туманной. Коровин имел дурную манеру недоговаривать, ставя своих подчиненных перед необходимостью самостоятельно анализировать любую задачу. Как правило, такой подход приносил свои плоды — вот только самому генералу, очевидно, икалось едва не каждый день. Хотя, конечно, ленивые и нелюбопытные у Коровина долго не задерживались. Сейчас же — и Леон чувствовал это совершенно отчетливо — шеф недоговаривал о многом, очевидно, его самого мало радовала необходимость по самые уши засунуться в политические игры на верхнем этаже. И все же Макрицкому казалось, что дело тут не только в политике. Коровин, похоже, должен был скрывать нечто слишком значимое. Что? Прослужив в Москве более полугода, Леон не имел даже приблизительного понятия о некоторых направлениях работы своего «заведения». Тематика, на которую его вербовал когда-то Мельник, оказалась всего лишь одним из этих направлений, но были и другие, может, менее затратные, но все же, судя по некоторым признакам, достаточно значимые.

Макрицкий никогда не старался сунуть свой нос туда, куда не звали, однако сейчас он ощущал некую, пусть смутную, но все же тревогу — не оказаться бы потом в роли мальчика для битья…

Служебный коннектер задрожал сигналом вызова. Удивленно чертыхнувшись, Леон нащупал кнопку ответа и сразу же услышал знакомый голос Каплера:

— Привет везунчикам! Как здоровье?

— Привет, Фриц! Ты-то как? Ты где сидел? Сам выбрался или?..

— Я не попал в зал вообще, — засмеялся Каплер. — То есть я уже бежал туда, когда бахнуло, а потом помогал охране вытаскивать живых. Кстати, я искал тебя… но не нашел и решил, что ты — все. Ты, говорят, выполз из зала одним из первых?

— Я забился под какой-то диван и выключился, меня потом уже нашли. Я, честно говоря, и не помню ничего толком — так, обрывки. Меня, очевидно, взрывной волной немного достало: хорошо, что вокруг было мягкое, я и не сломал даже ничего.

— Ну я и говорю, везунчик. Ты уже в курсе, что меня назначили на связь?

— Да, мне Мельник звонил. Чего нам ждать от вас, как ты считаешь?

Каплер коротко хихикнул и вздохнул:

— Да если б я сам представлял. Пока у нас переполох и ожидаются французы. Они сейчас невероятно активны, но сделать им, я так думаю, ничего не удастся. Нужно идти по линии финансовой разведки, а с этим делом у всех полный завал. В Париже идут активные опросы банкиров, но как только банкир выходит из офиса «спецуры», туда врываются его адвокаты. Студентов, конечно, нахватали много и нахватают еще, уже и у нас в Гамбурге человек двадцать взяли. Не знаю, что из этого выйдет. По-моему, «Воины Земли» — это чья-то буйная фантазия, не больше. К реальным организациям правых они не имеют ни малейшего отношения, а тех, в свою очередь, крайне трудно в чем-либо обвинить. Единственный путь, как я думаю, — это внедряться в некоторые группы, действительно обладающие постоянным «черным» финансированием.

— И таких у вас много? Я, признаться, этой темой никогда не занимался.

— Сейчас, видимо, придется. Такие у нас действительно есть. И начинать следует с выявления путей этого самого финансирования. Так что то, что ты видишь сейчас, — это лишь первая, паническая волна. Она скоро схлынет, всех горлопанов отпустят по домам, тогда и будем заниматься серьезными вещами.

— Ты думаешь приехать?

— Да, в ближайшие дни. Это уже решено и согласовано по всем инстанциям.

— Слушай, Фриц… — Леон отхлебнул пива и поскреб затылок. — У меня к тебе просьба — и как раз частично по нашей тематике. Ты не мог бы по своим каналам обратить внимание на некий гамбургский банк «Феникс»? Он тесно связан со Славянским союзом, и у моего папочки вдруг возникли подозрения насчет финансовой чистоплотности совета директоров. Тебе это сейчас не сложно, так ведь?

— «Феникс»? — повторил Каплер, словно вспоминая что-то. — Хорошо, я понял. Сделаю. Тебе — на когда?

— Да не горит, в общем-то. Как сможешь, так и будет.

— Ну, гут. До встречи!

«А вот откуда эти подозрения возникли у старшего поколения почтеннейшей семьи Макрицких, мы, пожалуй, не узнаем уже никогда, — хмыкнул Леон, отправляя в рот то, что еще оставалось в кружке. — Если, конечно, сами они не захотят нам об этом рассказать».

Глава 5

— Вот, знакомьтесь. — И Коровин указал на белобрысого молодого человека в светлом летнем костюме, скромно сидящего на краешке стула рядом с его письменным столом. — Это у нас капитан Артюхин, офицер, который будет осуществлять вашу связь с ФСБ России. Насколько я понял, сам он представляет как раз тот отдел, что занимается радикальными молодежными группировками. Так что прошу.

Мельник посмотрел на Макрицкого, едва заметно шевельнул бровью и, не дожидаясь от начальства приглашения, уселся за совещательный стол, предварительно плюхнув на него свой неизменный портфель.

— Подполковник Мельник, — отрекомендовался он и протянул через стол руку. — Можно просто Антон.

Леон был поскромнее.

— Майор Леонид Макрицкий, ВКС Украины.

Ладонь вдруг вскочившего Артюхина оказалась сухой и жесткой, как у каменщика.

— Очень рад, господа, — сообщил он, с опаской косясь на Мельника, который, ни на кого уже не глядя, деловито выгружал из портфеля папки с бумагами. — Меня зовут Николай.

— Ты на этих обормотов не смотри, — неожиданно загудел Коровин. — Они у меня парни с заворотами, но дойдет до дела — помогут. Ты им программу выкладывай — как мне только что.

Мельник аккуратно сложил свои папки в стопочку, отодвинул ее от себя на середину стола и поднял глаза, как отличник, раньше срока управившийся с контрольной. Артюхин наконец сел. Никаких бумаг при нем не оказалось.

— В данный момент, — начал он, — нашей группой проводится оперативно-разыскная работа, направленная на…

— Стоп, — сразу поднял руки Мельник. — Дорогой коллега, давайте без канцелярита, а нормально, человеческим языком: у вас есть кого брать в разработку? Или вы тоже будете симулировать оперативно, как вы говорите, разыскную и все прочее?..

Артюхин, однако, не смутился.

— Гм, — сказал он, поглядев в угол кабинета. — Вы не поверите, но есть. Как и везде, подавляющее большинство тех, кого принято называть радикалами, представляют собой просто говорливых мальчиков и девочек, сбивающихся в тусовки по интересам — сперва в масштабах факультета, потом в масштабах университета. Обычно на этом уровне все и заканчивается. Такие сугубо студенческие группы придумывают себе разные романтические названия и активно шумят в сетях. Этот уровень для нас практического интереса не представлял.

— Практического? — остро прищурившись, переспросил Мельник.

— Н-да… именно практического. Реально в наше поле зрения попадали только те фигуры, которые переходили на уровень номер два — группы людей, не связанных между собой местом учебы или работы. Здесь мы встречаем куда более политизированные группы, объединяемые определенными зачатками иерархии: в отличие от шумных студентов, эти уже имеют достаточно четкую структуру с вождями и идеологами. Такие, небольшие сами по себе, группки, сливаясь в достаточно массивные бригады, уже выходят на улицы с плакатами. На этом уровне, собственно, и начинается наша работа.

— Агентурная? — В голосе Мельника Леону почудилось легкое презрение.

— И агентурная тоже, господин подполковник, — Артюхин, совершенно не заметив укола, даже слегка поклонился в сторону Антона. — Но в первую очередь мы анализировали их публичную, так сказать, деятельность. Надо сказать, что подобные объединения отнюдь не скрывают своих устремлений, весьма широко декларируя их в сетях. Важно было четко определиться, где заканчивается треп и начинается что-либо серьезное. Я честно скажу — работали мы тут мало. Наше начальство традиционно увлечено левыми и экологическими экстремистами, а вот на подобную публику ресурсов не выделялось. До последнего времени, конечно.

«Ну, а как же, — подумал Леон, глядя, как Мельник кривит губы и начинает уже перебирать пальцами листы в верхней папке из сегодняшней коллекции, — разумеется, левые с их акциями на федеральных трассах для России-матушки куда как опаснее, чем сумасшедшие с бомбой. Все как всегда — война уже идет, а мы к ней все еще не готовы».

— И тем не менее, — уверенно продолжал Артюхин, — кое-что у нас было. Я не решился бы преувеличивать опасность, однако же две — не самые заметные, кстати, — группы сумели привлечь наше внимание настолько, что ими занялись всерьез. Прежде всего потому, — капитан вдруг стрельнул глазами в сторону Леона, — что за ними стояли бывшие астронавты.

Мельник мгновенно убрал руку от папки.

— Вот как? И вы можете назвать имена?

— Разумеется, но я все же продолжу. Вскоре мы выяснили, что обе эти группы не только тесно связаны между собой, но еще и поддерживают контакт с аналогичными структурами в Европе. И там тоже замешаны люди из международных исследовательских экипажей.

— Вы уведомили о своем открытии европейских коллег?

— В Европе ситуация оказалась намного сложнее, чем мы предполагали. Нам удалось выявить лишь несколько фигур, причем все они показались нам довольно необычными.

— Чем, капитан?

— Тем, что в служебных досье этих людей существуют довольно длительные провалы, то есть все они в то или иное время принимали участие в глубоко секретных проектах европейских структур. Разумеется, вы прекрасно понимаете, что ни о каких задушевных беседах с этими людьми не могло быть и речи. Кстати, одно я могу сказать почти наверняка — к пресловутым «Воинам Земли» они не имеют ни малейшего отношения. «Воины» — просто группка ультрарадикалов, где-то добывшая большие деньги.

— Значит, — спросил Леон, — вы тоже считаете, что взрыв в «Альгамбре» — дело рук мелкой банды отморозков?

— За деньги можно все, пан майор, — отозвался Артюхин. — А в том, что у «Воинов» хватило бы духу провернуть подобную акцию, французские психологи не сомневаются.

— То-то они их до сих пор ищут, — буркнул Мельник. — Давайте-ка начистоту, капитан; вы считаете, что с этим делом что-то не так?

— Что-то не так, — это мягко сказано, — вздохнул фээсбэшник. — Мои старшие коллеги считают, что дело это совсем тухлое, и стоит нам его чуть-чуть ковырнуть, как нас… остановят.

— Понятно. Да. Уровень конфликта и впрямь может оказаться запредельно высоким. Но все же… признаться, вы заинтриговали меня упоминанием об астронавтах. Мы можем посмотреть на тех, кто у вас сейчас в разработке?

— Я могу представить вас агенту. Он достаточно хорошо осведомлен обо всем, что происходило в этих группировках последние два года.

— То есть пока еще вы никого не взяли?

— На каком основании, господин подполковник? Чрезвычайного положения в России никто не вводил, так что же мы им инкриминируем? Частые поездки в Евросоюз? Знакомство с почтенными налогоплательщиками, отдавшими лучшие годы Роскосмосу?

— Верно… где мы можем встретиться с ним?

— Когда вам нужно?

— Прямо сейчас.

— Вы чем-то встревожены, господин подполковник?

— Потом… итак — когда, где?

Артюхин молча достал из-под рубашки пластинку коннектера и набрал какой-то шифр.

— Семена, — потребовал он.

Дальнейшая его речь осталась непонятой присутствующими, так как капитан явно пользовался набором кодовых фраз, не имеющих на первый взгляд решительно никакого смысла, — причем говорил он куда меньше, чем слушал. В конце концов представитель ФСБ отключился от эфирной линии и тряхнул головой:

— Через час, в центре. Тут недалеко, мы можем пройтись пешком.

Мельник вопросительно посмотрел на Коровина, и генерал согласно кивнул.

— Потом по графику.

— Хорошо… — Антон поднялся со стула, аккуратно отодвинул свои папки в сторону шефа, многозначительно постучал по ним пальцем (Коровин снова кивнул и забрал папки на свой стол) и повернулся к Артюхину: — Есть предложение зайти куда-нибудь на перекус, а то нашу столовку мой желудок не очень-то жалует. Время, я так понял, у нас есть?

— Время есть, — охотно согласился капитан.

Уверенно лавируя в суетливом лабиринте переулков, он вскоре привел друзей на какую-то совершенно незнакомую Леону улочку и остановился перед довольно скромной вывеской «Ивановы блины». Макрицкий похлопал глазами — улица была застроена десяти—двенадцатиэтажными жилыми домами, копирующими стилистику середины двадцатого века, на аккуратных паркингах стояли автомобили престижных марок, и главное, отсутствовала неизбежная гудящая толпа, от которой в Москве у него начинала болеть голова.

— Здесь недорого, — сообщил Артюхин. — И кормежка приличная.

Мельник молча пожал плечами и первым шагнул вниз по лестнице.

В небольшом зальчике, стильно отделанном панелями под дерево, было сумрачно и прохладно. Посетителей насчитывалось всего лишь трое: худощавый старик с чашечкой кофе и сигарой да две молоденькие девушки, по виду из небедных студенток. Подойдя к автомату, Леон не без Удивления разглядел на табло весьма нескромное по размерам меню. Заказав себе рис с курицей под карри и чашку кофе, он мазнул кредиткой и обернулся к Мельнику:

— Ты столик выбрал?

— Ну пусть будет вот тот, в углу, — безразлично зевнул Антон. — Номер восемь.

Леон нажал крупную красную кнопку с номером стола и отошел в сторону. Одна из девушек бросила на него заинтересованный взгляд, заставив Макрицкого досадливо поморщиться — сегодня Леон не стал надевать форму, приехав на службу в несколько затрапезном виде.

Едва он уселся на довольно грубый, сработанный «а-ля рюсс» стул, в середине столика отверзся люк, из которого выехал его заказ. Раздался требовательный писк. Леон довольно редко посещал заведения с таким классом обслуживания, поэтому он не сразу понял, что надо делать, — и лишь когда писк повторился, а джентльмен с сигарой неодобрительно покачал головой, майор Макрицкий наконец догадался придвинуть к себе тонкий пластиковый подносик.

— Тьфу, черт, — прошипел Леон, смущенно озираясь в поисках коллег, — прям как на вокзале.

Хотя поездами, надо сказать, он ездил всего лишь два раза в жизни, и оба раза это были гранд-экспрессы, пассажиры которых проходили на перрон не общим залом, а через особую зону, где автоматизированных кафе не могло быть по определению.

Артюхин и Мельник уселись за стол одновременно.

— Здесь действительно тихо, — заметил подполковник, снимая с лифта свой поднос.

— Правда, по вечерам тут работает ментура, — едва слышно хихикнул Артюхин.

— Так тут?.. — И Мельник, скривившись, поднес к уху ладонь.

— Не-е, прослушки нет, это мы много раз проверяли. Просто они тут часто с агентурой встречаются. А днем — никого почти. Да сами видите.

— А вам-то до этого что?

— А были случаи, когда «певцы» напересечку попадали.

— То есть и туда, и сюда?

— Ага. Двустволки, в общем. Не так чтоб часто, но бывает. Кстати, господа, — Артюхин аккуратно распаковал пакетик с серебристой вилочкой и поднял на Мельника хитроватые глаза, — я тут при генерале переспрашивать не стал, но все-таки, если честно, — вы и впрямь так из-за астронавтов взволновались? То есть — по вашей линии?

— Вроде ж не дурак парень, — вздохнул в ответ Антон, — а спрашиваешь… хочешь правду знать? У нас этих самых линий — да завались. Какая тебе нужна? Ты хоть понимаешь, что, работая возле нас, можешь случайно наслушаться такого, что потом до конца жизни под грифом трястись будешь? А ведь наслушаешься! Не повезло тебе, Николай, вот что я тебе скажу. Человек знающий к нашей лавочке на сто кэмэ не подъедет — потому, поди, и сунули старики тебя, молодого.

— Я и так под грифами хожу, — ответил Артюхин и невозмутимо принялся за котлету. — А ваши зеленые человечки — одной подпиской больше, одной меньше. Какая разница?

— Да есть разница, — проворчал Мельник. — Потом поймешь. Пока одно тебе скажу: спрашивай поменьше, чтоб мне отвечать не приходилось. Согласен?

— Вполне. А на ваши вопросы мне тоже отвечать поменьше?

— Логично, — хохотнул Мельник. — Ладно, Коля-Николай, будем считать, что договорились. Что надо будет по делу — все объясню и даже покажу. А из любопытства лучше меня не провоцируй. Идет?

— Ели б вы, что ли, — буркнул Леон, все еще злясь на себя за нелепость с автоматом раздачи, — а то остынет.

Мельник посмотрел на него с искренним недоумением, но все же предпочел промолчать.

Выйдя на Цветной бульвар, Артюхин остановился и завертел головой, высматривая что-то.

— Ага, вот они, — буркнул он и коротко махнул рукой, указывая на приземистый черный мини-лайнер с наглухо затонированными окнами.

Мельник невозмутимо пожал плечами и первым залез в темный салон. Рядом с ним на кремовый кожаный диван уселся Макрицкий, сбоку — Артюхин. Едва он задвинул за собой дверцу, автобус плавно тронулся с места. Они сидели в довольно тесном отсеке, отделанном дорогими породами дерева: как сразу понял Леон, агент находился за переборкой.

— Вы можете говорить, — сообщил Артюхин, выдвигая из дверной панели хромированную пепельницу.

— Вопросов у меня на данный момент всего несколько, — монотонно заговорил Мельник. — Первый из них: приходилось ли вам слышать — от ваших непосредственных руководителей либо же от бывших астронавтов, покровительствующих вашей организации, — о корпорации «Селена-интерсервис»?

— Нет, никогда, — ответил ему бесплотный женский голос.

— Никаких упоминаний, даже косвенных? Вспомните, пожалуйста.

— Нет, никаких.

Мельник чуть двинул бровью.

— Связь с европейскими группами была односторонней?

— Нет, некоторые их представители приезжали в Москву и Санкт-Петербург.

— Они привозили деньги?

— Только один раз. Из Франции приезжал некий мсье Сезар, он привез чек на довольно крупную сумму, но на какую точно — мне неизвестно.

— Мсье Сезар — финансист?

— Он похож на старого астронавта.

— Так… — Мельник досадливо боднул головой, очевидно, ответы агентессы его пока не устраивали. — Кому-либо из руководства группы случалось вылетать на Луну?

— При мне — никогда. Возможно, раньше, но лично я о таких полетах не слышала.

— Разговор окончен, — заявил Мельник. — Николай, вы выяснили, о каком французском эмиссаре идет речь?

— Мы проработали этот вопрос по максимуму, — вздохнул капитан. — Беда в том, что она видела его мельком, всего несколько секунд. Разумеется, был составлен фоторобот — но…

— Что — но? — прищурился Антон. — Что вы замолчали?

— Таковой не пересекал границу Российской Федерации.

— Прикажите остановить машину. Не сочтите за хамство, капитан, но сейчас мы должны расстаться. Будьте любезны, пришлите нам сегодня же, желательно еще до вечера, все доступные материалы по делу. Пошли, Леон.

— Что это с тобой сегодня? — спросил Макрицкий, когда черный автобус оторвался от тротуара и с глухим воем турбины влился в поток автомобилей. — Ты прямо какой-то сам не свой. Что ты молчишь?

— А то, — зашипел в ответ Антон, кусая незажженную сигарету, — что вместо юных террористов мы с тобой налетели на гоп-компанию очень серьезных мошенников, работающую, как я понимаю, в международных масштабах.

— Ты в этом уверен?

— Пока не до конца, и дай бог, чтобы я ошибался. Артюхин не представляет себе, какой материал ему подсунули для передачи нам с Коровиным. А вот его начальство — очень возможно, что да. И это либо жуткая подстава Коровина, либо очередной эпизод межклановой войны в Роскосмосе. Сейчас мы приедем в контору, и ты посмотришь на лица этих «заслуженных астронавтов», о которых толковал нам несчастный коллега Николаша.

— А при чем тут «Селена»?

— Да при том, что это единственная четко установленная лавочка, перечислявшая деньги на развитие так называемых «проектов студенческой интеграции», причем установили-то ее только потому, что она действовала почти что в открытую, через совершенно безобидные университетские фонды. И не слышать о ней наша информаторша просто не могла. Точнее, не могла бы — если бы мы действительно имели дело с радикальной молодежной группировкой. В данном же случае ее шарашка — это просто прикрытие, хотя, должен признать, довольно остроумное. А ФСБ сознательно слила нам тухляк. Мы сейчас начнем возиться с этой публикой, влезем туда по самую задницу, а потом кто-то обвинит Коровина… или мы просто окажемся «прокладкой» между двумя противоборствующими сторонами.

— Я пока ничего не понимаю.

— Поймешь! Поехали в контору.

Артюхин оказался парнем расторопным и исполнительным — пока Леон с Мельником добирались до своего офиса, он успел отдать необходимые распоряжения, и довольно увесистый пакет файлов уже висел на служебном сервере возглавляемого Мельником отдела. Антон вытащил из кофейного автомата две глиняные кружки с мокко (автомат в его кабинете был специально перенастроен на богатырские порции), достал початую бутылку болгарского бренди и принялся разбираться с документами.

— Ага, — довольно буркнул он через некоторое время, — ну вот они, касатики. Иди сюда, полюбуйся. Узнаешь?

Леон подошел к его столу и встал справа от Антона, так, чтобы видеть голографический дисплей.

— Мать честная, — выдохнул он, — Сосновский.

— Хе-хе… смотри дальше. Бехтерев. Генерал Костенко, бывший начальник второго инженерного управления Роскосмоса. Светлана Борисовна Большакова — тоже та еще тетка, как ты помнишь. Знакомые все лица, не так ли?

— Погоди, погоди, — Леон облокотился об стол и повернулся к своему другу, — так ты — знал?!

— Не знал, — жестко ответил Мельник, не отводя глаз, — но догадывался. Но это, как ты понимаешь, вопрос не совсем моей компетенции, не так ли?

— Опять слухи?

— Догадки, Леон! Пока только догадки. В прошлом году я занимался одним очень странным делом на Луне — каким, сейчас не важно, — и попутно, когда ниточка вернула меня на «шарик», достаточно случайно столкнулся с фактом «левого» финансирования некоей ставропольской лаборатории. Происходило нечто удивительное — не бюджет разворовывался, а наоборот, в секретную государственную структуру кто-то вливал немаленькие средства со стороны. Если учесть тематику, которой эта лаборатория занимается, то станет еще интереснее. Не вдаваясь в подробности, скажу так: ребята ковыряются с проблемой управления кораблем на сверхвысоких скоростях. Гиперинерциальные компенсаторы с принципиально новыми возможностями — тема, как понимаешь, ой-ей-ей… И продвинулись они уже далеко. Причем, что интересно, на одни федеральные бабки им этого не сотворить.

— Так где же тут мошенничество? Или… погоди, я начинаю соображать. Кто-то всерьез готовится к буму негосударственной космонавтики?

— Вот именно, дорогой ты мой! Ты представляешь себе, какие тут могут быть деньги? Потому-то и ездят сюда всякие «мусью» с чековыми книжками. Понятно, что серьезные суммы они переводят через разные фонды-шмонды и банки развития. А вот подмаслить кого надо приезжают лично. И правильно, я на их месте поступал бы точно так же: для русского человека личный контакт лучше десятка контрактов. Вот тебе, кстати, и фоторобот. Ясно, что для шизанутых деток рожу он себе перекрасил — потому его и не опознали по пограничным архивам. Вот, смотри. Вполне благообразный старикашка.

Леон повернулся к дисплею и вздрогнул. На него смотрел Цезарь Карлович Трубников.

Глава 6

…К девяти часам вечера, исчерпав возможности своего служебного допуска, Леон убедился, что в Рое-космосе Цезарь Трубников не служил никогда. Оставались Штаты, Европа и Инодокитай. Если смотреть все фотоснимки, управится он не раньше утра. Леон потер лоб, сделал глоток кофе и еще раз всмотрелся в фоторобот, сооруженный в ФСБ. Девушка, очевидно, была профессионалом — и профессионалы же работали с ней за компьютерами. То, что ей по каким-то причинам не удалось сделать снимок таинственного европейского эмиссара, не имело особого значения: получившийся на выходе портрет мало отличался от оригинала.

Цезарь Карлович не стал «перерисовывать» свое лицо, и действительно оставалось загадкой, как он прошел мимо стандартного фотоконтроля на пограничном терминале, ведь любого из прибывающих в страну фотографируют практически незаметно. Это обстоятельство вновь пробудило в Леоне его старые непонятные страхи, и он, раскрыв уже было рот, чтобы рассказать Мельнику о встрече в римском отеле, резко осекся. Антон, кажется, не заподозрил ничего, да и как ему могло бы прийти в голову, что его друг и младший коллега знает на самом деле гораздо больше, чем говорит?

Леон четко ощущал, что и сам он, не столь уж скромный подполковник Мельник, скрывает от него многое. Что-то, конечно, по службе, а что-то — исходя из каких-то одному ему известных соображений. Иногда ему начинало казаться, что он бережет его от каких-то нежелательных потрясений…

— Цезарь же ты Карлович… — пробурчал Леон и вдруг, щелкнув пальцами, загнал поисковик в европейские кадровые файлы, повторил на всякий случай свои коды служебного допуска, способные открыть ему многие, не доступные простым смертным двери и дверцы, и набрал вектор поиска «Сезар, Сисар, Чезаре».

— О боже… — зашептал он через несколько секунд.

«Кастольди, Чезаре Паоло. Род. 13.09.2011 в г. Турине, Италия. Отец — Карло Энцо Кастольди, инженер-энергетик, мать — Анна Регина Трубникофф, пластический хирург. Ок. Академию ВВС в Милане… зачислен в отряд астронавтов… школа навигации в Ливорно… стажировка в г. Королеве Моск. обл… астронавигатор первого класса… Евроэкспедиции на Марс, Венеру, лунные рейсы. Майор. Проп. без вести в составе экипажа планетолета „Спарвиеро“ в 2046 г.».

На фотографии Чезаре Кастольди улыбался — широко и добродушно. В файле висел стандартный служебный стереоснимок на красном фоне, подчеркивающем голубизну его блестящих глаз: счастливый молодой парень в синем кителе. Сейчас ему было больше ста лет. Никакая медицина не заставит столетнего старца выглядеть на неполные шестьдесят.

Леон нервно повертелся в кресле. Еще при встрече ему вдруг показалось… нет, скорее даже, «ощутилось», что с загадочным ночным гостем что-то не так. Но — что?

— Будь я проклят, — произнес он, чувствуя, как в кончиках пальцев оживают крохотные острые иголочки, — придется вас перехитрить.

Борьба с загрифованными архиваторами заняла у него почти час. Пришлось вспомнить кое-что из академических шалостей и выпить две чашки кофе, но в конце концов он нашел то, что искал.

По лбу медленно стекала капелька пота.

«Спарвиеро», Аэрмакки, проект 411, реализован в 2045 г. в одном экземпляре. Легкий крейсер; полная масса 6500 тонн. Вооружение… экипаж… пропал без вести (погиб) 24.05.2046, предп. в Поясе Астероидов. Предп. пр. гибели — огневое воздействие со стороны неизвестного противника».

Леон пару раз хватанул ртом воздух и максимально быстро, настолько, насколько это было в его силах, убрался из взломанного им архива. Еще минут пять он заметал следы — и потом только, не ощущая заливающего лицо пота, встал, распахнул сейф и достал бутылку с «Карадагом».

— Меня не засекли, — сказал он себе. — Меня не засекли… меня просто не могли засечь, потому что если смогли, то я, кажется, опять влип. Опять влип… нет. Не влип, не влип. Все в порядке. Коньяк? Куда я поставил чертов коньяк?

Коньяк нашелся на сейфе. Леон выдрал зубами пробку, сплюнул ее на пол и сделал несколько глотков. Вкус напитка сейчас не ощущался, это было нормально, так и должно быть, скоро все пройдет… все будет отлично. Просто отлично!

«Выходит, я общался с привидением. Боже. Какой бред! Майор Кастольди, погибший вместе со своим планетолетом, не упоминаемым ни в одном из открытых источников. Самого Чезаре Паоло мы без допуска тоже не сыщем, потому что в официальной сегодняшней истории не существует ни его самого, ни его экипажа. С кем они дрались в Поясе? Раз упоминается „огневое воздействие“, значит, парней грохнули не сразу, и они успели еще дать радио на базу. Одно только странно — почему „предположительно“ в Поясе? Они что, не знали, где находятся? Чушь какая-то.

И погибли, значит, не все, потому что столетний Чезаре Кастольди, не особо кого-либо стесняясь, жизнерадостно бродит себе по Европе. Понятно, что его вряд ли кто-то узнает — практически все, кто мог знать того, прежнего парня, давно уже мертвы. А если кто и пердит еще, так уже в таком маразме, что и говорить нечего. Сам же Чезаре отчего-то выглядит как огурчик и в маразме замечен не был. Интересно, какой фамилией он все же пользуется, так сказать, в быту? Неужто опять маминой? Или в этом есть какой-то особый шик?»

Все это было правдой. Ну пусть не все, но какая-то часть — и боевые планетолеты перед самой Депрессией, и непонятные экспедиции в Пояс и, наверное, к Джупу, а может, и дальше. И какие, господи помилуй, усилия потребовались для того, чтобы стереть практически любые упоминания обо всех этих событиях! Конечно, все эти полеты секретились с самого начала, но космонавтика не тайное общество, это тысячи и тысячи людей, и вот всем им — или почти всем — умудрились запечатать уста, да как крепко-то, а? Во время Депрессии все перемешалось, потрясение экономическое обернулось социальным Армагеддоном, и кто-то очень умно воспользовался долгой неразберихой.

Что они так тщательно прятали?

Что?..

Леон знал, что есть архивы, в которые ему не пробиться ни при каких обстоятельствах. Значит, ему оставалось ждать. Ждать и молчать.

— Я проработал досье со всей возможной тщательностью, — сказал Макрицкий и поморщился, — но решительно не смог понять, в чем именно ФСБ смогла бы обвинить наших подопечных. Да, впрочем, обвинять их пока и не собираются, не так ли? Послушай, Антон, неужели в стране действительно нет ни одной сколько-нибудь серьезной группировки? Какого черта они тратят время и деньги на этих охламонов?

— Да ты сам прекрасно понимаешь, — устало улыбнулся Мельник. — Им повесили тематику, и они ее отрабатывают. Либо же — но тут уж мы пока ничего не сможем сделать — нас подставляют.

— Наивно как-то… или они считают нас полными идиотами?

Мельник покачал головой и бросил взгляд на стенные часы — машина, отправленная за прилетевшим в Москву Каплером, должна была прибыть в отдел с минуты на минуту.

— Я попробовал бы прошерстить финансово-промышленные интересы наших «опекунов», — сказал он, — но для нас это слишком трудно, а Николай, попроси мы его об этом, тотчас же поймет, что мы затеваем свою игру. И тогда все усложнится до такой степени, что вывернуться чистенькими у нас не получится.

«О господи, как же ты всего боишься, — раздраженно подумал Макрицкий. — Туда не лезь, сюда не суйся! И что в итоге? Конечно, тянем-потянем — дело старое, как мир. Будем тянуть до тех пор, пока ситуация не разрешится сама собой, а потом либо похихикаем, либо начнем посыпать голову пеплом. Черт бы тебя взял, не офицер, а типичный чиновник. Это вот — мое, а это, будьте любезны, ваше, и не загромождайте мне стол ненужными бумагами…»

— Так и доложим Каплеру? — поинтересовался он вслух.

— Я ничего не обязан ему докладывать, — отрезал Мельник. — Мы расскажем ему все как есть, но не в форме, извини меня, «доклада». И… пусть он решает сам, нужно ли его ведомству соваться в такие дела. Я бы не советовал: в Европе и так назревают большие скандалы в связи с давлением властей на аэрокосмический бизнес. С такими вещами не шутят. Или ты думаешь, что ему охота становиться крайним?

На столе у Мельника вякнул интерком.

— Вот и он, легок на помине, — хмыкнул подполковник и встал, оправляя на себе белую форменную рубашку. — Чего ты, кстати, в кителе паришься? Оставил бы у себя.

— Не привык, — пожал плечами Леон. — Да и не жарко у нас.

— Привыкнешь… а то все ходишь, как на плацу.

Антон приоткрыл дверь кабинета и высунулся в коридор.

— Мы вас уже ждем, — донесся до Леона его голос.

— Гутти та-аг, геносснн. — Войдя, Каплер аккуратно поставил на ковер объемистую дорожную сумку и потом только протянул Мельнику руку. — Я зналь, что в Москве жарко, но все же не думаль, что так. О, Леон, и ты здессь?

— А как же — улыбнулся Макрицкий, вставая навстречу гостю. — Куда б я делся?

— Гут, я рад…

— Вы можете говорить по-английски, господин оберст-лейтенант, — предложил Мельник.

— Нетт, я буду говорить по-русски. Так будет лучше.

— Тогда — кофе, коньяк? Или позавтракаете с дороги?

— Спасибо, господин Мельник, я перекусил, в полете. Как расе на это мне и хватило времени. А кофе и коньяк — да.

Мельник поставил перед немцем кружку и пузатую, до краев налитую рюмку.

— Крымский, господин Каплер, — сообщил он. — Пан Макрицкий неустанно снабжает нас лучшими сортами, производимыми у него на родине.

— Можно просто Фриц, — отмахнулся тот. — С этими господами только замучаемся.

— Тогда — просто Антон.

— Прекрасно. Итак, к делу. Мое берлинское начальство уполномочило меня сообщить вам, что любая информация по террористическим группировкам, имеющим связи с российскими радикалами, будет немедленно передаваться непосредственно вашему шефу его высокопревосходительству генералу Коровину. Пока таких связей не выявлено, но работа, как вы понимаете, идет. Надо полагать, она шла и раньше, но наши специалисты, — Каплер очень выразительно поморщился и прикоснулся пальцем к виску, — не посчитали необходимым делиться материалами с нашей службой.

— У нас ситуация аналогичная, — понимающе улыбнулся Мельник. — Правда, с нами они уже кое-чем поделились. Я не стал бы относиться к этому всерьез, тем более что «раскрытая» группировка является своего рода камуфлетом для некоторых крупных московских бизнесменов, жаждущих заработать на будущих трудностях европейского правительства. Но, конечно, все собранные досье мы предоставим в ваше распоряжение. Хотя, если честно, Фриц, мы здесь не полицейские.

Каплер кивнул и потянулся к рюмке.

— Превосходный коньяк, — сообщил он после крохотного глотка. — Некоторые из моих коллег всерьез сомневаются в самом существовании пресловутых «Воинов Земли». — И рюмка вновь оказалась в его пальцах.

Мельник окаменел, Леон видел, как у него вдруг запали щеки.

— Но французы?.. — выдавил он.

— Французы, разумеется, не могут признать, что на самом деле им приходится иметь дело с очень серьезной и глубоко законспирированной сетью антихремберитов, ничем и никогда себя ранее не проявлявшей. Им гораздо проще хватать шумных студентов, убеждая общественность в том, что именно от них и исходит главная опасность для социально-стабильного общества. Очень выгодный момент, не правда ли?

— Черт возьми, да, — согласился Мельник. — И — дальше?

— Вы уже, конечно, слышали, — невозмутимо продолжал Каплер, — что, согласно последним опросам общественного мнения, очень многие европейцы, ранее сомневавшиеся в необходимости подписания Договора, постепенно меняют свое мнение? Некоторые социологи — финансируемые, разумеется, правыми — считают такой результат едва ли не парадоксальным. На самом деле это может быть и не так. Европа здорово обозлена на этих неведомых террористов… и именно для Франции, конечно, сейчас наступил очень и очень выгодный момент.

— Все это мне, разумеется, известно, — вздохнул Антон, — но я все же не решался идти в своих выводах гак далеко.

— Ну, это оптимизм…

— Я не верю, Фриц. Нет, разумеется, я целиком и полностью согласен с вашими выводами, но мне все же трудно поверить, что кто-то решится… сейчас — без Договора… но это же вопиющее нарушение всех норм международного права! Я, конечно, не столь наивен, чтобы не понимать: для Брюсселя нормы существуют только тогда, когда ему выгодно, однако же здесь-то мы говорим не о какой-то ерунде, а…

— …а Франция просто объявит несколько малых тел своей территорией. Если Китай мог объявить своим кусок Луны, то чем хуже французы? Тогда не стали воевать с Китаем, а кто сейчас станет воевать с Францией? А следом за ней будет поднят вопрос сперва в Брюсселе, а потом — на Ассамблее Космоплавания. Конечно, все это не более чем домыслы некоторых угрюмых оберстов с типично прусским, как вы бы сказали, стилем мышления. Но вот вы с московским — вы об этом не думали?

— Об этом думали в Кремле, — сдавленно ответил Мельник и схватил стоящую на краю стола бутылку «Генуэзского пирата». — Но там не поверили своим мыслям.

Он налил себе почти полную коньячную рюмку и осушил ее одним глотком. Вид у подполковника был немного растерянный.

— Безусловно, в Кремле эти варианты просчитывались, — скривился Каплер. — Естественно, грядущий развал Европы сейчас ничуть не лучше, чем ядерная война в минувшие эпохи. Но я, если вам интересно лично мое мнение, — я почти уверен, что люди, заседающие в Брюсселе, готовы даже и на это. Врагов они потом найдут, не сомневайтесь. Как это по-русски — стрелочников?

— Да, — кивнул Леон. — Если брать это понятие в смысле поиска виноватых. Но боже мой, неужели они не понимают, что сейчас действительно не двадцатый век и прежние технологии манипуляции общественным сознанием уже не очень-то и действуют?

— Значит, у них есть в запасе что-нибудь новенькое. Если мы поймем, что именно, нам будет легче дышать. Правда, здесь опять-таки нужны специалисты несколько иного профиля.

— То есть мы сидим в заднице, — подытожил Мельник.

— Да, — спокойно согласился Каплер. — Конечно, вы должны понимать, что все это пока лишь домыслы, а никак не официальное мнение моего начальства. Но то, что такой вариант отнюдь не исключен, — увы… Вы сами видели — события последних лет отчетливо показывают абсолютную решимость сегодняшней евробюрократии не допустить разрушения статус-кво. Ради того, чтобы остаться у власти, они пойдут на любые меры, пусть даже это вызовет экономический крах старой Европы.

Мельник подлил себе еще коньяку и провел рукой по вспотевшему лбу. Леон вдруг почувствовал, что его друг хочет поделиться с Каплером чем-то очень важным, но никак не может решиться, очевидно, дурная штабная привычка скрывать свои мысли не только от начальства въелась в его сознание слишком глубоко.

— Давайте все-таки перейдем к конкретике, — вздохнул Антон. — В кабак поедем?

До дому Леон добрался к десяти вечера, капитально измотанный шатанием по московским ресторанам. Ему случалось пить с представителями самых разных народов, причем пить достаточно крепко, но в компании русского и немца он почему-то оказался впервые. После первых же ста грамм в «Замоскворечье» он вдруг вспомнил старую истину: русские и немцы испытывают столь старое и тяжкое чувство вины по отношению друг к другу, что стоит им оказаться за одним столом — все, тушите свет. Из «Замоскворечья» они поехали в «Тифлис» на Воробьевых, где Мельник чуть не забыл фуражку, а Каплер дважды заказывал оркестру «Ще не вмерла Украина…». В конечном итоге впавший в буйное веселье Антон завез всю компанию в какой-то сомнительный шалман на юго-западе. Там они выпили дурной софийской ракии, и Каплер, то и дело переходя с русского на немецкий, а с немецкого на итальянский, объявил, что ему нужно сохранить немного здоровья для встречи с какими-то московскими друзьями, а потому им пора прощаться. Мельник попробовал обидеться, но Леон, незаметно рассчитавшись с официантом, выволок своих подполковников на воздух и рассадил по таксомоторам.

Ввалившись наконец в свою квартиру, Леон автоматически разделся, аккуратнейшим образом повесил в шкаф свой мундир — при этом сорочка оказалась поверх кителя, а галстук в кармане брюк — и рухнул в ванну. Витаминный гель быстро привел его в чувство.

— Шампанское, — бормотал Леон, завязывая поясок халата, — где-тто у меня точ-чно было шампанское.

Заиндевевшая бутыль «Бахчисарая» обнаружилась в нижнем боксе холодильника. Налив себе полную утреннюю чашку с попугаями, из которой он обычно пил кофе, Макрицкий залез с ногами в кресло и задумался о том, что бы ему выбрать на вечер из музыки. В шкафу настойчиво завизжал личным каналом коннектер, забытый в кармане кителя.

— Черт бы тебя взял… — прошипел Леон, сползая на пол.

— Ну вот, — не утруждая себя приветствиями, заговорил почти трезвый Каплер, — я не хотел при твоем Антоне — я насчет «Феникса», помнишь?

— Ага, — сориентировался Макрицкий, — узнал что-то?

— Боюсь, твоими банкирами скоро займутся. Ко всему прочему, они действительно получали средства от нескольких весьма авторитетных российских промышленников.

— И… криминально?

— Разумеется, нет, но видишь ли, там замешаны те самые бывшие астронавты, которые…

— Я понял. Вот черт. Черт!..

— Что, Леон?.. Для тебя это серьезно?

— В какой-то степени. Спасибо, Фриц. Большое тебе спасибо… Ты когда улетаешь?

— Завтра утром, так что мы уже не увидимся — да, собственно, вся эта поездка была предпринята исключительно для личного знакомства с вашей конторой. У меня мудрое начальство.

— Это правильно. Мельник теперь с тобой по корешам, а в нашем деле это главное. Да и на Коровина он в случае нужды сможет повлиять как надо. Ну, хорошо… еще раз спасибо тебе, Фриц.

— Послушай, если что — я буду держать тебя в курсе.

— Да уж хотелось бы. Что-то тут не то затевается, а?

— Именно об этом мне все время хотел сказать твой Мельник. Но я и так понимаю, так что слов не надо. В ближайшее время что-нибудь станет ясно. Мы все равно опоздаем, но по крайней мере будем знать, что делать дальше.

Не прошло и минуты, как коннектер напомнил о себе снова. Чертыхнувшись, Леон схватил округлую коробочку и увидел на развернувшемся в видеорежим дисплее лицо отца.

— О господи… привет, папа. Как дела?

— Дела у нас просто прекрасные. Анна послезавтра выходит замуж.

— Анна? — не понял Макрицкий. — Какая Анна?

— Ты опять пьян, — грустно констатировал отец. — Твоя сестричка, какая же еще.

— Не понял… Послезавтра? Почему послезавтра? Что за ерунда, пап?

— Ты, видимо, плохо знаешь свою любимую сестру, — вздохнул отец. — Они подали заявление месяц тому, а нам она сообщила об этом забавном факте десять минут назад. Так что… тебе дадут отпуск?

— Она что, не понимает, где я работаю? Просто чушь какая-то… конечно, я позвоню сейчас шефу, но вы сами знаете, что сейчас творится! А кто жених-то? Я его знаю?

— Жених… — Отец вздохнул и едва заметно поморщился. — Приличный, в общем-то, парень, в аспирантуре при консерватории учится. Знать ты его не можешь, мы сами еле-еле.

— Там хоть маме дурно не стало?

— Мама как раз обрадовалась и сейчас пьет шампанское. Ты хочешь с ней поговорить?

— Пусть пьет… я тоже. — И Леон поднял правой рукой наполненный бокал так, чтобы тот попал в поле видеоголовки коннектера, который он держал перед своим лицом. — Передай Аньке мои поздравления. Хотя в семнадцать лет, по-моему, все-таки рано.

— Зато ты часто казался нам слишком уж серьезным хлопчиком, — улыбнулся отец. — Свяжись со мной, когда что-то выяснишь.

Глава 7

Как ни странно, Коровин без малейших возражений разрешил ему отлучиться на трое суток, еще и загадочно прибавив при этом: «Мне и так начальство шею намылило за тебя — говорят, после Севильи надо было его в санаторий, а не на службу. Так что лети, касатик, — привет новобрачным!» Зайдя к Мельнику, Леон обнаружил непосредственное начальство в самом горестном расположении духа. Едва увидев его, Антон несколько просветлел, рванулся к сейфу и заставил выпить на пару с ним две рюмки «Зубровки». После чего, доложившись как положено, Леон заказал билет на дневной киевский рейс. В двенадцать двадцать пять колеса шасси огромного трехпалубного «Ярослава» коснулись полосы бориспольского аэропорта.

В Борисполе было пасмурно. Выйдя из, терминала на стоянку такси, Леон зябко одернул ворот легкой светлой куртки, в которой он вылетел из плавящейся от зноя Москвы, и равнодушно посмотрел на небо. Серая пелена облаков таила в себе, как ему вдруг показалось, какую-то трудно уловимую угрозу.

«Нервы, что ли? — подумал Леон. — Может, шеф прав и надо было не геройствовать, а посидеть где-нибудь в Крыму? Или поехать на Кавказ, на воды? Черт…»

Он не стал говорить отцу о новостях, принесенных Каплером. Оставил их на потом, и не потому, что не хотелось портить настроение, нет. Просто разговор выходил слишком серьезным — надо было что-то делать, причем достаточно быстро, иначе потом будет поздно, и неизвестно еще, чем эта история может закончиться. О таких вещах он предпочитал говорить с глазу на глаз, а не на расстоянии в тысячу километров.

Назвав мрачному седому таксисту адрес в элитном пригороде, Леон закурил и постарался ни о чем не думать. Нужно было на время отключиться, выбросить из головы всех этих нелепых радикалов вместе с их покровителями и прихватить за компанию покойника Трубникова, вполне способного свести с ума одним фактом своего существования. В конце концов, впереди ждала веселая свадебная суета и приличная попойка, на которой так или иначе придется отвечать на массу разнообразных, чаще всего идиотских вопросов: все друзья семьи прекрасно знали, что он был в Севилье, и их, понятно, разрывало от желания услышать подробное описание теракта.

«Как будто я там что-то видел, — с неудовольствием хмыкнул Леон. — Так ведь попробуй убеди их в обратном!»

… — Остановите здесь, — попросил он таксиста за квартал до семейного землевладения.

Водитель молча притормозил в «кармане» возле трехэтажного развлекательного центра, так же молча принял протянутую ему купюру и, с визгом развернувшись, умчался в сторону города. Леон постоял, прислушиваясь к звукам танцевальной музыки, доносящимся с третьего этажа, втянул носом упоительный аромат жарящегося шашлыка, потом взвалил на плечо свою дорожную сумку и неторопливо побрел вдоль обсаженной яблонями улицы. За чьими-то могучими воротами, украшенными поверху сканерами дорогушей охранной системы, зашлась лаем собака.

— Вот жопа, — пробормотал Леон и, остановившись, басовито гавкнул в ответ. Лай перешел в визг. Леону вдруг захотелось швырнуть в ворота какую-нибудь каменюку, но таковых в окрестностях не наблюдалось; сплюнув, он пошел дальше.

За поворотом показался хорошо знакомый Леону забор из желтого кирпича. Над забором виднелись старые груши, с которых он неоднократно падал в отрочестве, а в глубине сада — черепичная крыша приземистого двухэтажного особняка. Третий этаж, точнее, мансарду, имела только дедова «башня», пристроенная к левому крылу дома. Подойдя к блестящим металлическим воротам, Леон надавил на кнопку звонка. Ответа пришлось ждать чуть ли не минуту.

— Хто там? — угрюмо поинтересовался незнакомый мужской голос.

— Пан Леонид, — раздраженно ответил Макрицкий и завертелся под видеоголовкой, чтобы его получше разглядели.

— Хто-о? — удивилась серебристая решетка переговорного устройства.

— Майор Макрицкий, йолопе! Ты кто такой?

— Охрана. Дежурный Роман Кононенко.

— Ну так открывай, Кононенко, того и гляди дождь начнется.

— Щас, пане майор…

И снова тишина — очевидно, ретивый страж звонил по внутреннему кому-то из хозяев.

«Урою гада, — с тоской подумал Леон. — Украинского майора, да в Киеве, да в собственный дом не пускать, надо же!..»

Наконец калитка щелкнула замком, и он вошел на территорию. От дома уже бежала сестра Ляля — растрепанная, будто со сна, и счастливая:

— Лео! А мы тебя так рано не ждали, все в городе, я тут одна сижу, на звонки отвечаю.

— Привет… — Леон опустил сумку на дорожку, поцеловал сестру. — И отец тоже?

— Я ж говорю — все! Тут ведь Анька отмочила, ну ты сам уже знаешь, так все сейчас бегают, у нее ведь платья даже нет! А у жениха, — и Лялька театрально закатила глаза, — и костюма приличного. Папа сейчас с его родителями договаривается, вроде квартиру им покупает, а мама по бутикам носится.

— Они решили жить отдельно?

— О, мы ж теперь такие гордые! Анька вообще сказала, что они снимать будут, но ты же знаешь деда!

— Знаю, — хмыкнул Леон. — Ну идем, поднимай повара, надо кормить старшего братца…

Ляля была старше Ани на год и сейчас, наверное, испытывала приступ острой женской ревности — как это так, младшая выскакивает замуж раньше остальных. Ничего, фыркнул Леон, это пройдет. В семнадцать лет действительно рановато, даже в Украине, но раз Анька решила, ее и отбойным молотком не пробьешь. Характер папин! Бедный жених — на хрена простому музыканту такое счастье? Она этому аспиранту еще покажет, как в Полтаве сметану кушают.

Через пять минут он уже сидел в кухне, развлекаясь нежнейшими пожарскими котлетками и слушая Лялькину болтовню по поводу случившегося в доме переполоха. Рядом, за стойкой, на которой он часто завтракал на старших курсах Академии, стоял семейный повар, Семен Маркович, и благостно вздыхал: у Макрицких он прожил практически всю жизнь, видел и рождение детей, и похороны стариков, и теперь, наверное, ему было приятно дожить до свадеб нового поколения.

— Маркыч! — позвал его Леон.

— Да, Лео? — с готовностью отозвался старик.

— Мы тут гульнули вчера с одним дойчем — дело офицерское, сам понимаешь, а в самолете я не хотел что-то… а нацеди-ка мне сто пятьдесят лечебной, а? У меня ведь еще и нервы как-никак. Командование говорит — не на службу надо, а в санаторий, да больно интересные у нас штуки начинаются.

— То дело известное, — подтвердил повар и исчез за дверью, чтобы почти тотчас же вернуться с крохотным графинчиком и серебряной рюмкой. — Вот вам, пан майор, и от нервов, и от всего остального тоже. Как огурчик будете!

Леон налил себе порцию крепчайшей настойки, которую Семен Маркович готовил на лично им собираемых карпатских травах, опрокинул в рот, зажмурился — по телу сразу же побежала теплая расслабляющая волна — и схватил очередную котлету.

— Ух, хорошо, — сообщил он, жуя. — Чтоб тебе, Маркыч, собственный заводик на старости лет не открыть? Или капиталу не скопил?

— Травок на всех не хватит, — хмыкнул повар. — Они ведь не под забором растут, там места знать надо.

— Да, — согласился с ним Макрицкий. — Места знать действительно надо…

Разобравшись с котлетами и глотнув кофе, он вышел в сад. Ноги сами принесли Леона к старинной мраморной скамейке в углу за беседкой, он опустился на прохладный камень, достал сигареты и посмотрел на дом: «Как же давно я здесь не был…»

Собственно, после окончания Академии он появлялся в родовом гнезде лишь наездами, либо в промежутках между полетами, либо возвращаясь с тренировочной базы в Саках. Своего жилья у него никогда не было — вплоть до Москвы, да и ту свою холостяцкую квартирку он домом не ощущал совершенно. Так, всего лишь еще одно временное пристанище, ничуть не лучше комнаты в офицерском общежитии на базе или обычного гостиничного номера. В общем-то, такая ситуация его вполне устраивала: обзаводиться гнездом он не планировал даже в дальней перспективе, тем более что с годами привычка к кочевой жизни уже накрепко въелась в подсознание.

«Как там Маркыч говорит — места знать надо? — усмехнулся Макрицкий, раскуривая сигарету. — Да, действительно, когда места знаешь, жить полегче. И там тебе место, и тут место… стоп. О, черт…»

А что, если все эти многочисленные экспедиции, якобы случившиеся перед самой Депрессией, как раз и искали, так сказать, нужные места? Точнее — были предприняты с целью первичной, хотя бы начальной практической разведки энергоресурсов Солнечной системы, в первую очередь — лун Юпитера и Нептуна? Ведь планетологи тогда уже предполагали у них колоссальный потенциал — там и вода, и руды, и уран, разумеется. Технически такие полеты были вполне осуществимы, в конце концов, до Нептуна впервые дошли уже в 28-м году, и, по сути, единственное реально существовавшее на тот момент препятствие заключалось в чрезвычайной дороговизне да в непроработанности систем безопасности. Но ради энергетического Клондайка можно было и рискнуть, и денежки потратить. И все же большинство этих экспедиций попросту исчезли. Погибли в авариях? Весьма бозможно. Но какого тогда черта их так секретить? Средства, затраченные на вымарывание буквально любых упоминаний о тех событиях, могут быть сопоставимы со средствами, затраченными на сами экспедиции. По сути — если, конечно, все же принять на веру то, о чем нет-нет да и заговорят в лунных барах, — мы имеем дело с беспрецедентной, невероятно затратной операцией по «замазыванию» целого ряда чрезвычайно интересных исторических событий. Тут ведь не только сами по себе полеты, как бы там не было чего-то еще… И вместо всего этого — молчание и ложь. Ложь, ложь и еще раз ложь. Однако вот что интересно. Те или иные специалисты по промывке мозгов — от дедушки Мао и усатого горца до сегодняшних брюссельских трепачей — всегда могут интерпретировать любое событие в нужном для себя направлении. И всегда же найдется достаточное количество баранов, которые им поверят. Но одно дело интерпретация, и совсем другое — выпарывание событий из самой ткани истории. Как у них это вообще получилось? Фантасмагория какая-то… куда, например, делись люди, обеспечивавшие техническую сторону проекта? Да заводские рабочие, в конце концов, — те, что собирали «несуществовавшие» корабли. Всем заткнули рты?

— Лео! — услышал он голос Ляли. — Ты где-е? Папа будет через полчаса-а!

— Я понял! — крикнул Леон. — Спасибо!

— Он просил, чтоб ты надел форму!

— Какого б еще черта? — изумился Леон. — Свадьба ж завтра?..

Он не без раздражения выкурил еще одну сигарету — собственно, крик сестры прервал нить его странных размышлений — и, окинув тоскливым взглядом старую грушу, свесившую свои ветви за забор, пошел переодеваться.

Напяливать на себя парадный мундир со всеми регалиями, да еще и с саблей (сабель у него было две — одна, стандартная, осталась в Москве, а вторая, подарок деда после первого самостоятельного полета, лежала здесь, в шкафу), ему не хотелось категорически, да и вообще — с чего бы? — поэтому Леон ограничился белой летней рубашкой с короткими рукавами, синими брюками и пилоткой. Погоны на месте — ну и хватит. Главное не погоны, а то, что между ними. Было б на что фуражку надеть…

Вскоре за воротами загудело. На сей раз неведомый Кононенко сработал оперативно, и лимузин отца заехал во двор без задержек. В сияющем боку питерского «Витязя» распахнулась широченная дверь, и Леон увидел, как на чисто выметенную дорожку выбирается незнакомый ему грузноватый мужчина в недорогом летнем костюме. Следом за ним вылез и отец.

— Ну привет, блудный герой, — отец коротко обнял его, отстранился, разглядывая, — мы, честно говоря, ждали тебя к вечеру, а тут Лялька на меня вышла, я и решил поспешить. С отпуском порядок? Ты ж так и не позвонил, охламон.

— Порядок, — улыбнулся Леон, — по некоторым слухам, я сейчас должен был бы быть в санатории, но, как видишь, «от госпитализации отказался». Так что вряд ли бы шеф решился не отпустить меня на три несчастных дня: не война все-таки. Хотя и похоже местами.

— Да? — прищурился отец. — Ну, ладно… поговорим. Пока познакомься, — он повернулся к своему спутнику, неловко мнущемуся возле машины, которую шофер почему-то не спешил загонять в гараж, — Анохин, Сергей Михайлович, папа Андрея.

— Андрея?..

— А, ну да… Андрей — это наш счастливый избранник… гм. Мой сын, Сергей Михайлович, — Леонид. Майор, как видите.

Похоже, отец уже где-то заправился, и сейчас ему очень хотелось погордиться сыночком-астронавтом.

— Очень рад, — Леон пожал немного потную ладонь будущего родича и махнул рукой: — Вы, наверное, не обедали?

— Увы, — кивнул отец, — успели только в бар заехать.

— Я тоже не очень, да и вообще у меня после самолетов всегда дикий жор. Надо бы мобилизовать Маркыча…

— Здраво. Ну, идемте. Вы, Михалыч, не стесняйтесь, Леон у нас в мании величия замечен еще не был. Парень он скромный, хотя иногда и лезет куда не надо.

Обед был подан в отцовском кабинете. Посвистывая, Макрицкий-средний распахнул дверцу объемистого бара и, загадочно пошевелив несколько секунд пальцами, выхватил пузатую литровую бутыль «Премьера» двадцатипятилетней выдержки. Леон повел бровью — коньячишко укладывался в два его майорских оклада, считая с полетными и премиальными. Очевидно, грядущая Анькина свадьба привела отца в самое благостное расположение духа.

— Ну-с, не побрезгуем. — Отец одним движением свернул печать, выдернул пробку и поднес горлышко к носу. — Н-да, прошу. До завтрашнего мероприятия у нас еще вполне достаточно времени, так что можем посидеть спокойно, без всякого, так сказать, официоза.

— Батя, а когда дед будет? — спросил Леон, поддевая вилкой куриную грудку, плавающую в белом соусе.

— Ты бы нож взял, — укоризненно вздохнул отец, — а то все ешь, как босяк. Дед будет под вечер. Кстати, ты не хотел бы съездить на мальчишник к Андрею? Ты все-таки единственный брат, я думаю, это было бы прилично.

— Па-апа, — застонал Леон, — ну этого мне еще не хватало. Я и так подозреваю, что завтра окажусь на допросе! А как, а что, ах, бедный мальчик… особенно меня умиляют вопросы, на которые я не имею права отвечать.

— Как знаешь. Я тебе давно не командир. У тебя свои есть, так что решай сам.

Сергей Михайлович, отец жениха, оказался милейшим человеком, хирургом в небольшой частной клинике — очевидно, сын также поставил его перед фактом в самый последний момент, и смущался он отчаянно, особенно учитывая происхождение будущей невестки. В какой-то момент Леону даже стало его жалко, но его собственный папаша, однако же, вел себя совершенно демократично, всячески стараясь избегать тем, связанных с бизнесом и финансовыми делами семьи.

— Ни о чем не беспокойтесь, Михалыч, — заверил он Анохина, — пусть учатся, сколько посчитают нужным. Молодость — это порок, который слишком быстро рассасывается. Хватит с меня этого балбеса, — он показал на меланхолично жующего Леона, — я его с семнадцати лет вообще почти не вижу. То он в Академии был, потом сразу же летать начал, сейчас, слава богу, уже не летает, зато служит в Москве. И взрывается периодически.

— Я слышал, — Анохин поднял на Леона сочувствующий взор.

— Па-апа, — снова вздохнул Леон. — Опять… ну сколько можно?

— Ладно, ладно! Молчу.

Посидев около часа, Леон откланялся и пошел к себе. В родной, до боли привычной комнате на втором этаже все было так же, как и всегда, — ковер на полу, массивный раскладной диван, старинный рабочий стол с панелью компьютера, на стене над ним копия одной из картин Леонова. Макрицкий вышел на балкон, достал из кармана коннектер и набрал личный номер деда. Даже если тот сейчас в офисе, собственному внуку он по этому номеру ответит.

— Да, — загремел в ухе хорошо знакомый голос. — Ты уже прилетел?

— Еще в полпервого, — засмеялся Леон. — Чего мне там делать, раз я в отпуске? Дед, ты когда будешь? Тут у меня разговор серьезный.

— Серьезный?

— Да… я не стал пока дергать отца, он там с Анохиным-старшим коньяки дегустирует, но поговорить желательно сегодня. Может, мне к тебе подъехать?

Дед некоторое время размышлял — видеорежимом он пользоваться не любил, но Леон отчетливо слышал, как попискивают сенсоры ежедневника.

— Нет, приезжать не надо, — решил наконец он. — Я сейчас уже заканчиваю и скоро буду. Раз дело серьезное, постарайся пока не напиваться.

— Естественно! — хмыкнул Леон.

Дед приехал довольно быстро. Едва сбросив с плеч пиджак и зайдя поздороваться с отцом жениха, он ушел в кабинет и вызвал к себе внука.

— Рад, что ты смог прилететь, — отрывисто сообщил он, развязывая галстук.

— Все в порядке, — отмахнулся Леон. — Нет проблем… после Севильи меня вообще должны были отправить на лечение, но я, понятное дело, отказался, а шефу за меня достаюсь. Но все это сейчас не имеет значения. Я выяснил, что там с вашим «Фениксом».

— Ну?

— Все так, как вы и думали.

— Точно?

— Дед, этим делом занимался человек из германского отдела разведки Евроагентства. Такой источник тебя удовлетворяет?

— Н-да… — Дед уселся в кресло и сложил руки на груди. — У меня еще были кое-какие надежды на благополучный исход дела. Жаль.

— Это еще не все. На самом деле все гораздо хуже: после севильского взрыва банк попал «под рентген», и им не сегодня—завтра займутся, так что надо как можно скорее сбрасывать все акции, способные нас скомпрометировать. Причем желательно пакетами, чтобы не вызвать лишнего интереса.

— Ты меня будешь учить, — вздохнул дед. — Не бойся уж, как избавляться от дерьма, мы знаем без твоих советов. А сколько, интересно, еще таких же банков?

— Сейчас трясут всех — ты сам наверняка слышал. Вообще, — Леон присел на край стула и внимательно посмотрел на деда, — в мире ожидаются большие перемены. И я пока не могу точно сказать, в какую сторону.

— На биржах задергались курсы металлургических компаний, — без всякого выражения произнес дед. — Ты догадываешься, что это может значить?

— Я даже знаю… чего мне догадываться. Со дня на день произойдет объединение двух крупнейших европейских аэрокосмических консорциумов. Это уже вопрос решенный.

— Я до сих пор не понимаю, как они это допустили… — Дед с задумчивостью покачал головой. — Ведь это же подготовка базиса для качественного скачка в развитии неправительственной космонавтики. А что дальше? Правительства станут не нужны? Или им оставят только социальную сферу да устройство международных говорилен? Наши банкиры уже делают стойку на открывающиеся перспективы.

— Об этом, увы, я регулярно беседую с серьезнейшими профессионалами, — скривился Леон, — которые имеют совсем другое информационное поле, нежели вы, дорогие мои преуспевающие бизнесмены. Хотя если рассуждать с точки зрения морали, то скрывать эту информацию от вас, наверное, неправильно. Но тут не мне судить. Факт тот, что потрясения будут. Вопрос — насколько масштабные и на какой срок растянется та самая «эпоха перемен», о которой не любили говорить в Китае.

— Умный мальчик, — покивал дед и поднялся на ноги.

Раскрыв встроенный шкаф, где обычно хранились документы из личного архива, он вытащил коробку сигар и непрозрачную синюю бутылку без этикетки.

— Черный ром, — сообщил он, не оборачиваясь. — Самый лучший напиток для такой ситуации. Так отцу ты еще ничего не говорил?

— Ну, он приехал с гостем, не мог же я его отрывать.

— Хорошо. Держи, — дед протянул Леону высокий узкий стаканчик из древнего, потемневшего серебра и толстую сигару. — Дикие вещи творятся на свете, — пробурчал он, возвращаясь в кресло. — Никогда не думал, что доживу до такого. Куда-то не туда мы все забрели… нас так долго отучали от политики, а теперь выясняется, что сами политики постепенно превращаются в отребье.

— По-моему, давно превратились. Без всякого участия с нашей стороны, — возразил Леон.

— Да ну? Смотри, сто лет тому назад сама мысль о том, что бизнес и политика могут существовать раздельно, в различных, так сказать, плоскостях, казалась полнейшим абсурдом. Ты этого не поймешь просто потому, что не застал процессы, которые происходили при этом «разделении». А ведь тогда, незаметно для нас, родился совершенно новый подход к основам управления… прежние демократии ушли в учебники истории, после Депрессии сами собой выработались принципиально новые бюрократические схемы — механизмы, я бы сказал, с которыми мы и живем все эти годы. Довольные, между прочим, и сытые.

Дед замолчал. Отпил из своего стаканчика, посмотрел в окно — легкий предвечерний ветерок колыхал ветви деревьев в саду.

— Я боюсь, что сейчас все повторится сначала, только на качественно новом уровне, — вздохнул он. — Огромные промышленные структуры, которые столько лет искусственно разделялись и обезжиривались, рванут так далеко вперед, что мы и ойкнуть не успеем, как окажемся в новом Средневековье. Собственно, такие сценарии широко муссировались в середине двадцатого века, но тебе вряд ли рассказывали об этом на уроках истории. А я много видел, да и не в том только дело. Когда видишь — начинаешь задумываться. Тебе никогда не приходило в голову, что сегодняшний энергетический кризис поддерживается искусственно? Что вся мировая экономика уже давно живет в состоянии хорошо управляемого стасиса? Ни туда и ни сюда, ни спадов, ни подъемов, разве что налоги потихоньку растут, но это неизбежно при политике кормления бездельников. Чем это закончится? Или ты думаешь, что я не вижу, как мы доедаем последнее, что может нам дать планета?

— Больше половины современной энергетики дает космос, — замотал головой Леон. — Так что не надо…

— Энергетика! Хорошо, пусть так — но почему не больше? Что мешает? В прошлый раз ты очень складно говорил о том, что ни у кого, дескать, нет средств. Да есть, поверь мне! Но одно дело иметь средства, а совсем другое — иметь возможность их вложить. Так вот все, что сейчас происходит, — это и есть драка, причем драка страшная, за возможность применения накопленных средств. И поверь мне, те, кто сидит сверху — что в Москве, что в Киеве, что в Брюсселе, — уже чувствуют, что в драке в этой им придет конец. Развалится не только европейская «система стабильности», рухнет вообще мировая система управления, основанная на принципе «разумной недостаточности». И вместе с ней полетим и мы… вопрос — куда?

— Ну, по-моему, наши к Договору всегда относились скептически. В Брюсселе как раз четко знают, что скажет Славянский союз, как только дело дойдет до ратификации. Так что позволь с тобой не согласиться. Насчет управляемости всех происходящих в экономике процессов — да, безусловно. Но после Депрессии…

— Да при чем тут Депрессия? Ты хоть представляешь себе, что происходило в мире, когда стало совсем плохо с нефтью? Ничего, выкрутились. Да, кое-кого пришлось бомбить для вразумления, ну и что? Система-то не рухнула, выстояла. А Депрессия была уже позже, и пойди ты теперь разберись в ее истинных причинах! У меня есть свое мнение, а у профессоров Сорбонны — то, которое им разъяснили в правительстве. Вот и все! Депрессия… — Дед снова замолчал, пыхнул несколько раз сигарой и раздраженно махнул рукой. — Депрессия была величайшим мошенничеством в истории человечества, потому что на самом деле никакой депрессии не было.

— А что же было? — изумился шокированный Леон.

— Было, повторяю, величайшее мошенничество. «Большой рывок» технологий, о котором ты сто раз читал и даже писал рефераты, обусловил резкий рост влияния ряда компаний, специализировавшихся на разработке революционных по тем временам технологий, и в первую очередь — инноваций в энергосфере. Это было похлеще старого «Майкрософта». Революция в энергетике и транспорте сделала ненужными «ресурсные войны», к которым кое-кто уже успел подготовиться. Тут еще и космос стал доступен — и опять-таки на том самом водороде. Ну, технически ты это все знаешь гораздо лучше меня — что тебе объяснять… Ты вот главного не знаешь — в какой-то момент большой бизнес, которым всю жизнь пугали младенцев, вырвался из-под контроля бюрократических систем, точнее, системы, которая к тому моменту тоже стала транснациональной. И на Земле большому бизнесу стало тесно. Все способы сдерживания на тот момент уже были исчерпаны, остался последний, самый радикальный — искусственное обрушение мировой финансовой сети. Что и было сделано. Что, тебе уже дурно? Давай налью еще…

— Но в это сложно поверить, — вздохнул Макрицкий-младший, принимая из рук деда бутылку.

— Конечно, ведь ты — типичнейший продукт системы, основанной на «промывании мозгов». Тебе давали тщательно процеженную и высушенную информацию — не дай бог ты начнешь сопоставлять факты и задумываться. А то еще вопросы задавать примешься — а что ж там на самом деле было?

— А что же стало с теми компаниями? — вдруг спросил Леон, ощущая какое-то непонятное напряжение. — С теми, которые совершили рывок в технологиях? Это же был частный бизнес?

— Кто-то исчез с рынка навсегда. Некоторая их часть превратилась в засекреченные правительственные лавочки… это было необходимо для того, чтобы вновь вернуться к контролю — а вдруг эти сумасшедшие, располагающие к тому же практически неограниченными финансовыми ресурсами, изобретут что-нибудь такое, что и президенты с парламентами пойдут скромненько в такси работать?

— Это что, например? Волшебную палочку?

— Ты астронавт? Подумай головой. Академика Склярского помнишь?

Еще бы Леону не помнить Склярского! Выдающийся астрофизик, человек огромного, редкого дарования, шумно талантливый решительно во всем, он был старинным другом дома Макрицких и в каком-то смысле «крестным» самого Леона — в космос его потянуло именно под влиянием удивительных рассказов «дяди Пети» о звездах и далеких галактиках, наполненных невероятными, как казалось Макрицкому-отроку, чудесами.

— Помню, конечно… царствие небесное. Так что Петр Фомич?..

— Петр Фомич, как ты тоже, может быть, помнишь, отличался нежной страстью к хорошим коньякам. Я иногда думаю, что это он тебя к ним приучил — сам того не ведая. Так вот, откушав коньячишки, пан академик говаривал: «Еще чуть-чуть — и мир перевернется!» А теперь представь себе — сидим это мы в Судаке, шашлычки, все в наилучшем виде, а он и говорит: «Если я сейчас дам человечеству сверхсветовой привод, полпланеты смоется в первый же день. То-то смеху будет — завтра выборы, а голосовать-то и некому!» Ха-ха-ха — а у меня, дорогой внучек, мороз по коже — а вдруг даст, кто их, гениев, знает?

Кортеж жениха задерживался. По обоюдному согласию с Анохиными регистрация должна была состояться в недавно отстроенной подольской районной управе на Контрактовой площади с последующим выездом на Труханов остров, где уже был заказан закрытый мотель для VIP-фигур. Макрицкие приехали на Контрактовую всего в четырех машинах, включая мини-лайнер охраны, еще два автомобиля с ближайшими родичами — мамиными двоюродными сестрами с семействами — прибыли с опозданием на несколько минут. Анохины же тем временем стояли в чудовищной пробке на Деснянско-Печерском путепроводе, соединявшем днепровские берега, и, судя по онлайновым прогнозам городской дорожной полиции, на рассасывание затора требовалось еще не меньше десяти минут: между тем время поджимало, посему отец уже поглядывал на часы, размышляя, не подняться ли ему в управу, предупредить, чтобы регистраторши пока перекурили.

Аня с Лялькой, обе в шелках и бриллиантах, несколько раз звонили нервному жениху, но перспективы пока не прорисовывались.

— Шо ото вы мечетесь, як две куры! — прикрикнул на них дед, выбираясь из своего радужно-фиолетового «Майбаха». — Жениха потеряли, трагедия! Сядьте в машину и сидите спокойно, а то народ уже на вас косится.

— Действительно, девочки, — поддакнула мать, — вернитесь в машину. Уже вон туристы какие-то нас снимают.

— Ой, подумаешь, — отмахнулась Лялька. — Тури-исты. То Анькины, с факультета.

— Почему в таком случае она их не пригласила? — нахмурился отец.

— А у них отдельно, послезавтра, — сообщила Лялька, не глядя на отчаянные знаки, подаваемые ей невестой.

— Порядку нема! — буркнул дед и обратно захлопнулся в своем броненосце. — Хоть ты, Леон, им скажи — ты один нормальный хлопец в этом буйном семействе.

— А шо я? — Леон стоял возле открытой передней двери дедовой машины, тихонько помирая в белом парадном мундире с саблей и регалиями. В кобуре у него лежала фляжка коньяку.

Сняв фуражку, Леон почесал давно вспотевший лоб и подумал, что следовало наплевать на папины пожелания и надеть тропическую форму — в шортах и легкой рубашке сейчас было бы в самый раз. Правда, на «тропике» до сих пор красовались капитанские погоны, так как последний раз он надевал ее три года назад, у французов на Мартинике. Но сейчас он согласился бы и на это…

Наконец с Сагайдачного вывернули машины жениха. Захлопали двери, начался всеобщий галдеж, тетушки и дядюшки поспешили с букетами и шампанским. Жених при этом выглядел настолько растерянным, что Леон, движимый состраданием, ловко отделил его от толпы, которая поздравляла почему-то Аньку с Лялькой, но никак не отчаянно стесняющегося аспиранта, — и, повернувшись боком, вытащил из кобуры свою заветную флягу.

— Давай, — сказал он. — Знакомые говорили мне, что жениться без наркоза смертельно опасно. Того и гляди сердце не выдержит.

— Вы… Леонид, наверное? — пролепетал жених.

— Ну, а кто? Пей давай, пока на нас не смотрят.

Андрей осторожно глотнул, потом, распробовав, присосался к коньяку уже серьезней.

— Ух, — мотнул он головой, возвращая флягу Леону. — Вот спасибо, а то я в самом деле волнуюсь. У вас сигареты не найдется? Я, кажется, позабыл все на свете.

— Паспорт хоть не забыл? — пробурчал Леон и протянул ему пачку.

— А, не, паспорт у мамы в сумочке. Кажется…

Тем временем объявили, что пора заходить. В помещениях управы работал мощнейший климат-контроль, и процедуру Леон отстоял довольно спокойно — после чего, вспомнив, что в грядущем шоу ему отведена особая роль, шустро рванул на выход, но дед с бутылкой шампанского в руке оказался немного проворнее его и выбежал на улицу первым.

— Видео! — зашипел он. — Съемочная бригада, готовы?

— Готовы, пане, давно готовы! — ответили ему полтора десятка парней с разнообразной аппаратурой, прикрываемые от прохожих и прочих любопытствующих широкоплечими охранниками.

Едва жених — теперь уже, очевидно, все же муж — появился на ступенях управы с молодой на руках, как дед необыкновенно ловко выбил из шампанского пробку и окатил их с головы до ног, а Леон, вытянувшись сбоку от счастливой пары, отсалютовал саблей. В толпе, собравшейся за спинами телохранителей, послышались визг и аплодисменты.

На этом официальная часть мероприятия закончилась, и вскоре свадебный поезд прибыл на Труханов, где уже стояли столы и подходил шашлык. Как и следовало ожидать, большая часть гостей прибыла вовремя — выбравшись из дедова сарая, Леон увидел нескольких знакомых ему финансистов, знаменитого адвоката с тремя прилично раскормленными дочерьми, а также Пинкаса, уже снявшего белый китель. Генерал, не желая терять драгоценного времени, развлекался шампанским в компании престарелого астролога Матюшенко, известного тем, что не было еще такого банкета, с которого он ушел бы своим ходом. Тут же мялись и гости со стороны жениха, явно стесняющиеся представительной компании стороны противоположной — все эти лица были им прекрасно знакомы по лентам новостей. Первым делом Леон подошел к Пинкасу.

— Здравия желаю, пан генерал, — козырнул он. — Мы тут, извините, задержались вот… жених в пробке застрял.

— Главное, чтобы он не застрял вместо пробки, — глубокомысленно заметил Матюшенко.

— Ты как там? — спросил Пинкас, подзывая пальцем разносчика с шампанским. — После Севильи-то… Говорят, опять легко отделался?

— Спасибо на добром слове, — едва не захохотал Леон. — Говорят, опять. А что? Кто-то не дождется?

— Гм, гм, — покачал головой генерал, — ну, ладно. Прими мои поздравления… вон уже дед твой спешит — щас его поздравлять будем. А потом мне с тобой поговорить надо. Понял?

— Понял, — немного растерянно отозвался Леон и отошел в сторону.

Мама уже начала рассаживать гостей. Не дожидаясь ее указаний, Леон уселся подальше от молодых и блаженно вытянул ноги — белые парадные туфли ему случалось надевать всего несколько раз, и они немилосердно жали в пальцах. По бокам от него посадили двух молодых людей, очевидно, то ли родичей, то ли друзей жениха. После взаимных представлений — одного звали Сергей, второго Виктор, и оба смотрели на мир печальными глазами людей, хорошо погулявших на вчерашнем мальчишнике, — Леон взял дело в свои руки и налил обоим старого «КВВК».

— Скоро там первый тост будет? — пробурчал он.

После второго лица его соседей разгладились.

— А Андрюха все никак очухаться не может, — заметил Сергей, поглядев на жениха, мусолящего жареную утку.

— Я почему-то был уверен, что музыканты пить умеют, — хмыкнул Леон.

— А кто говорит? — удивился Виктор. — Мы, правда, не из «консы», но видели б вы, что вчера было!

— Я догадываюсь, — согласился Леон и подумал, что китель и пояс можно было бы и снять, а не сидеть за столом, звеня медалями, как ветеран Куликовской битвы, — Впрочем, судя по вашим, Панове, лицам, вы тоже с гуманитарного факультета?

— Были, — вздохнул Виктор. — Я социолог, а Серый сейчас по футурологии защищается.

— Ого, — поднял брови Леон. — Серьезно. Преподавать думаете?

— Ни в коем случае — сейчас работать надо, а профессура и без нас не скиснет. Хотя, конечно, в наше время заниматься социопрогнозами — это скорее к пану Матюшенко.

— В каком-то смысле да, — согласился Макрицкий. — Время непонятное.

— Ох, непонятное, пан майор, — вздохнул футуролог Сергей. — А можно нам еще этого блаженного нектару? А то, я смотрю, его скоро без нас прикончат…

— На нас его тут хватит, — веско сообщил Леон, но остатки «КВВК» все же придвинул поближе к себе. — Трескайте, гуманитарии, сегодня не грех.

— А когда, собственно, грех? — философски заметил Виктор и с готовностью подставил рюмку.

Как это всегда бывает, через час пирующие разделились на две категории — одни остались за столом, атакуя неиссякающий поток закусок, иные же, разбившись на группки но интересам, постепенно расползлись вокруг. Леон поднялся одним из первых. Отойдя к машине деда, возле которой невозмутимо покуривал шофер, он оставил на переднем сиденье пояс с саблей, фуражку и смертно надоевший ему китель.

Его соседи обнаружились под навесом в десятке метров от воды в компании высокой, очень худой девушки, державшей в руке бокал с красным вином.

— Познакомьтесь — Марина, — представил ее Сергей. — Тоже из «наших», кандидат политологии.

— Очень приятно, — наклонил голову Леон. — Я смотрю, компания у Андрея представительная, А что, кстати, он все грустит? Я все-таки не думаю, чтобы моя Анька могла запугать мужика до такой степени.

— Он Матюшенко испугался, — засмеялась девушка. — Фигура ведь серьезная. А ну как нагадает не того?

— Не нагадает, — успокоил ее Леон. — Пан Мотя уже в кондиции, сейчас ему не до прогнозов. Дальше будет только веселее, вот увидите. — А вы его давно знаете?

— Кого — пана Мотю? Да с рождения, у меня вон дед с ним всю жизнь пьет. А что?

— Да интересный он тип, в общем-то. Вы знаете, что он работал с правительством Назарова и точно предсказал его падение в 88-м?

— Для меня это слишком давно. Не помню что-то… а что там было?

— «Распиленные» московские фонды и история с пропавшими «секретными учеными». Лунная база — вы же должны знать!

— Простите, ей-богу, не знаю. Вообще от нашего пана Моти можно ждать чего угодно: мне он как-то раз заявил, что умру я в глубокой старости и в ста световых годах от Солнца. Интересно, на чем я туда доберусь?

Марина посмотрела на Леона очень серьезно.

— Это он вам действительно такое предсказал? Вы не ошиблись?

— Ну вот еще! — захохотал Леон. — Я тогда не знал, смеяться или плакать, а вы говорите — ошибся! Мне всего пятнадцать было, я только и делал, что мечтал о звездолетах. А потом, знаете ли, вышло, что звездолетами и не пахнет, а я ползаю туда-сюда не дальше Нептуна. Какие уж тут световые годы! Меня даже на Плутон не пустили — Дескать, молод еще. А теперь я и не знаю, полечу ли вообще куда-нибудь — похоже, отлетался.

— Это… после Севильи? — осторожно спросил Виктор.

— Ну, вот, опять Севилья, — вздохнул Леон. — Нет, взрыв тут ни при чем, меня почти и не задело… просто в Москве считают, что на «шарике» я нужнее. И ситуация у меня такая, что спорить с начальством совершенно бесполезно.

— Вы там не Договором, часом, занимаетесь? — усмехнулась Марина.

— В каком-то смысле, — пожал плечами Макрицкий. — По-моему, им сейчас все занимаются.

— Еще одна дубина большой политики, — махнул рукой Виктор. — Причем насквозь уже гнилая. Не хватает только взрывателя…

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Леон. — Какого взрывателя?

— А-аа… любого. Какого угодно — и вся система подковерных договоренностей и «правды с оговорками» развалится. Подписание Договора, если смотреть на вещи без эмоций, принесло бы некоторое успокоение — что-то вроде обезболивающего для больного. Но проблема в том, что сейчас без операции уже не обойдешься, это я вам как специалист говорю. Да и… все равно, что-то будет. Не сегодня-завтра в Союзе придут к власти молодые политики с высочайшей за последние сто лет пассионарностью — они ведь уже видны, и темпы их роста позволяют предполагать полный успех на всех тех уровнях, которые им угодно будет штурмовать. Вы видели, как наш Томенко обнимался в Москве с Лобовым? Томенко скоро станет секретарем межпарламентской ассамблеи совета Союза. А Лобов — без пяти минут спикер Госдумы. За спиной у обоих стоят мощнейшие финансово-промышленные группировки, в последнее время резко увеличившие инвестиции в свои исследовательские комплексы. Их пытаются ограничивать в этом, но игра уже проиграна. Причем в Москве этот факт осознали раньше всех, и особого сопротивления сегодняшние «партии власти» оказывать уже не станут.

— А вот в Европе и в Штатах будут проблемы, — добавила Марина, — потому что там любое движение в сторону от накатанной колеи воспринимается в роли дестабилизирующего фактора, способного вызвать социальное напряжение. А этого они боятся больше всего на свете. У мэра Нью-Йорка самая безобидная демонстрация, скажем, Экологической лиги, вызывает чуть ли не сердечный приступ. Вы в курсе, что в Штатах категорически запрещено распространение любых фото — и видеоматериалов с антиправительственными демонстрациями двадцатого века? Даже писать об этом нельзя — только в отдельных научных работах с четко определенной идеологической направленностью.

— Я слышал, что у них идет жесткая фильтрация нашего сегмента информационных лент, — приподнял брови Леон, — но о запрете на демонстрации — нет, не приходилось.

— Ну вот знайте. Глухо закрыты любые материалы, способные заставить людей думать собственной головой. Существуют даже особые бюро, отвечающие за постоянный многовекторный мониторинг общественного мнения.

— Такие бюро существуют везде и у нас тоже. И существовали они, извините, всегда — чем вы хотите меня удивить?

— Есть одно «но». Ни наши, ни московские — ни даже, заметьте, пекинские — не ставят себе задачу тотального контроля над этим самым общественным мнением. Да и не одно только мнение они в Вашингтоне контролируют — сам способ мышления, если хотите. Поэтому обыватель убежден, что в стране происходит только то, что должно происходить — для его, обывателя, блага. А проблем не существует, потому что их существовать просто не может. Между прочим, ни одна из американских сетевых лент не сообщила о севильском теракте, более того, сразу после него некоторые горячие головы посоветовали специальной комиссии Конгресса на время ограничить поток туристов в Европу и тем более к нам, в Союз. Этого, правда, не сделали, но что туристы — сколько их, в конце концов? Ну приедут, расскажут — в полном соответствии с теми установками, что вбивались им в головы с самых пеленок. А в Пекине и в Дели, наоборот, все произошедшее восприняли чрезвычайно серьезно и ни от кого ничего не скрывали.

— Однако же мысль о том, чтобы прикрыть хождение наличных денег, через Сенат все же не прошла. — Леон вдруг почувствовал, что Марина раздражает его безапелляционностью своих суждений. — На святое покуситься не решились.

— Конечно! — фыркнула девушка. — Нужно же было оставить хоть какой-то «свисток» для выпуска пара! Отними наличку — так и проститутку не снимешь, и «дури» не купишь — как же жить дальше?

— Я не… — начал Леон, но закончить не успел — к павильону приближался отец и настоятельно подзывал его рукой.

— Тебя Пинкас ждет, он уже сейчас уезжает, — сообщил он. — Иди, поговори с ним.

— А, да! — вспомнил Леон. — Спасибо…

Генерала он нашел за столом — активно жестикулируя, тот рассказывал мужьям маминых сестер какой-то замшелый анекдот из космической жизни. Дождавшись, когда он закончит, Леон вежливо наклонился к начальственному плечу:

— Пан генерал, вы хотели меня видеть? Простите, я тут отошел покурить…

Пинкас мгновенно стер с лица улыбку и, коротко кивнув своим собеседникам, встал со скамьи.

— Пойдем… давно я лесом не дышал.

Они медленно пошли по тропинке, уводящей прочь от днепровского берега в сторону хоть и окультуренных, но все же достаточно густых рощиц, отделяемых друг от друга небольшими спортивными комплексами.

— Я хотел спросить тебя вот о чем, — начал Пинкас, когда они отошли достаточно далеко от свадебного гула, то и дело перекрываемого взрывами пьяного хохота. — В какой мере ты оцениваешь политизированность своего сегодняшнего руководства?

— В Москве? — уточнил Леон.

— Разумеется, киевляне меня сейчас не интересуют.

— Н-ну, не знаю, — Макрицкий пошевелил бровями, — мне кажется, что эти люди просто выполняют те задачи, которые ставит перед ними Совет Роскосмоса. Мне не совсем понятно, что вы подразумеваете, говоря об их политизированности? Готовность выполнять политический заказ тех или иных сил — я правильно вас понял?

— Не совсем так. — Пинкас остановился, задумчиво посмотрел на верхушки деревьев и вдруг улыбнулся: — Понимаешь, есть данные о том, что реальные — а не почетные, это большая разница — руководители Роскосмоса разделились на два противоборствующих лагеря. Для одного из этих лагерей чрезвычайно важно сохранение, скажем так, существующих порядков с перспективой некоторой конфронтации с Евроагентством. Они там вообразили себе новый виток конкуренции, умники… вторая же группировка — люди, четко понимающие, что раз Договор не будет подписан ни при каких раскладах, значит, нужно успеть вовремя найти свое место в реальной завтрашней перспективе. Так вот кто-то из твоих работает на первую группу. И ты должен четко понимать, что стоит тебе хоть как-то обозначить свои, скажем так, симпатии, как ты окажешься в очень непростой ситуации. Конечно, мы тебя в обиду не дадим — но нервы… мой тебе совет: научись быть «ни рыба ни мясо», пусть даже тебя подержат какое-то время за дурачка.

— Уже не держат, пан генерал.

— Худо, майор. Мне казалось, ты посообразительнее будешь. В общем, я не хотел бы, чтобы ты, внук моего старого друга, влип в неприятности. Думаю, ума у тебя хватит. Понял?

— Понял, пан генерал…

Пинкас улыбнулся — вокруг глаз побежали лукавые морщинки — и, назидательно хлопнув Леона по плечу, быстро зашагал в обратную сторону.

Глава 8

С восьмичасового борта майор Макрицкий выбрался в состоянии некоторого раздражения. Второй день свадьбы, как он ни крепился, все же закончился изрядным подпитием, да еще и в два часа ночи. В итоге, после подъема в половине шестого, собственно перелета и муторной езды в контору, к девяти, войдя наконец в заветную дверь, он чувствовал себя далеко не лучшим образом. Мельник уже был на месте. Бросив сумку у себя в кабинете, Леон кое-как ополоснул физиономию и поплелся докладываться по случаю прибытия из отпуска.

Антона он застал в меланхолическом настроении.

— Вижу свадьбу прямо у тебя на роже, — заметил Мельник, резво вынимая из сейфа коньяк и вазочку с подсохшими шоколадными бисквитами.

— Мне еще к Коровину, — вяло запротестовал Леон.

— Коровин сегодня в управлении и вряд ли у нас появится, — махнул рукой Мельник. — Так что формально я за него, а мне ты уже доложился. Сейчас отмечу отпускное, и всех делов. Один черт, у нас пока ничего толкового не происходит.

— Шо — совсем? — удивился Макрицкий.

— Ну по крайней мере ничего такого, на что стоило бы обращать внимание. Так что держи вот стакан, а я по случаю отсутствия начальства охотно составлю тебе компанию.

Он налил две полные рюмки, придвинул одну из них к Леону, потом «выдавил» из автомата по чашке кофе и устало, как старик, опустился в свое кресло.

— Тебе не кажется, что ты стал часто «заряжаться»? — спросил Леон, не глядя на друга.

— С того момента, как я перестал летать, мне много чего кажется, — тихо ответил Мельник. — В каком-то смысле черти мерещатся.

— Черти? Делириум догоняет?

Антон посмотрел на свои руки и ответил, не поднимая глаз:

— Так было бы лучше. Но увы… слишком мы все здоровые для делириума. Нам с тобой, чтоб до «белки» допиться, лет так двадцать усердствовать надо. А иначе — простой перевод продукта. Пью-пью, а что толку? Хоть бы совесть заела, так нет же!

— С чего вдруг совесть?

— С того, что мы с тобой тут, по сути, просто просиживаем штаны. Темы, которыми мы занимаемся, весьма и весьма серьезны, а мы их не разрабатываем, а так, слегка царапаем. Вчера вот вышла статья некоего академика Грановского — мне даже странно, почему этот тип до сих пор не попал в поле зрения ФСБ, — который, как я догадываюсь, знает о социальной системе тровоортов и их месте в Триумвирате больше, чем наше отделение, которое только Триумвиратом и занимается. Это что — гениальные прозрения?

— Ну, я не читал… и что он там прозрел?

— Да что — это не важно, почитаешь, она ведь открытая, в ленте «Анализис.ру». Важно то, что наши парни просто на ушах стоят. Подумай — некий новосибирский академик, самих тровоортов в жизни не видавший и строящий, что характерно, свои выкладки исключительно как «гипотезы» — то есть к нему лично не придерешься, — выдает нечто, заставляющее предполагать, что в руки к нему попала сверхсекретная информация. И не только она — а, по мнению наших аналитиков, нечто большее. Что-о? Что — «большее»? С кем он контактировал, кто может располагать информацией, недоступной даже для нас? И главное — как точно рассчитано время! Теперь даже те, кто еще сомневался, будут плеваться при одном упоминании о Договоре.

До Леона начало доходить, что Мельник имеет в виду. Он решительно схватился за рюмку и сделал большой глоток.

— Послушай, — сказал он, выдохнув, — я понимаю, у меня нет соответствующего допуска, но раз уж пошел такой разговор, ответь мне — наши считают, что этот Грановский написал то, что есть на самом деле?

— На основании их информации — процентов на восемьдесят. А в реале они думают, что на все сто. И допуск твой ни при чем, ты же должен понимать, что первые несколько месяцев тебя никто не стал бы сажать на серьезную тематику. Сперва освоиться надо, а потом уже браться за дело. Ну а Грановский… Мы давно знали, конечно, что именно тровоорты первыми познакомились с Кодексом и что они же являются основной движущей силой Труимвирата — никак не понимая, в силу каких причин, ведь те же массин-ру, по некоторым данным, изрядно превосходят их в элементарной сообразительности. Так вот тровоорты с их обожествлением металлов когда-то и создали собственно Триумвират, полезный им для осуществления довольно бессмысленных на первый взгляд товарно-транспортных операций. Мы никак не могли понять — чего они так цепляются именно за руды астероидов и за Венеру? А по Грановскому выходит, что у них существует культ металлов в «чистом», так сказать, виде, то есть руда — это хорошо, а вот железный кирпич размером с небоскреб — уже лик Создателя. В эту систему вписывается все, о чем мы только гадали и догадывались. Тровоорты находят залежи, массин-ру добывают при помощи ими же разрабатываемых механизмов, потом опять тровоорты транспортируют к месту сделки, совершают которую эггли. Или ты думаешь, что правы те олухи, которые продолжают утверждать, будто бы все три расы Триумвирата торгуют друг с дружкой? Так мы давно знаем, что это не так. Они торгуют с кем-то… и довольно далеко отсюда. Что тоже, кстати, объясняет их нежную любовь к металлам в виде этакого «самородка», а не руды. Железный астероид — а ведь находили и алюминиевые, и даже серебряные, ты знаешь, — транспортировать куда проще и выгоднее, чем контейнеры с рудой. Вспомни, что они предлагают по Договору: разведка и добыча — ихняя, а весь цикл переработки — наш, но на их технике. А потом они забирают готовый товар. Грановский даже объясняет, откуда у них взялся этот чуть ли не религиозный трепет перед металлами, — ощущение такое, что ему кто-то курс истории прочитал: он там только что имен царей и дат сражений не называет. М-мм… шучу, конечно. Но даже приблизительная продолжительность исторических периодов указана. Выходит, кстати, что у них развитие цивилизации шло впятеро медленнее, чем у нас, и вообще болваны они удивительные. В принципе первые же переговоры навели наших дипломатов на ту же самую мысль, вот только говорить об этом нельзя.

Мельник приложился к коньяку, запил кофе и горько вздохнул:

— И что теперь с этим академиком делать? Взять его за жабры, подвесить на дыбе? Мне почему-то кажется, что если даже организовать хорошее аккуратное исчезновение по типу «пропал без вести», то отовсюду понесется такая вонь, что нам жить расхочется. Я уверен, просто уверен, что не сам он все это написюкал, не один он такой гений… против нас кто-то работает, Леон. — Антон пристально посмотрел в глаза Макрицкому и кисло улыбнулся: — Раньше мне не очень верилось, а теперь… и я даже знаю, кто, хотя все это настолько странно, что в голове у нормального человека просто не уместится.

— При нашем первом разговоре на даче ты выдал мне не совсем точные данные, — с кривой улыбкой произнес Леон.

— Ты догадался? — хмыкнул в ответ Мельник. — Следовало предположить… видишь ли, истина во всей этой очень загадочной истории находится под таким количеством замков, что я просто не имел права.

— А теперь имеешь?

Антон встал из кресла и прошелся по кабинету, медленно развязывая галстук.

— Да. Допуск тебе оформили уже довольно давно, просто не было решения о вводе тебя в тематику. Его нет и сейчас, но это уже не имеет значения. Так вот… — Он вернулся за стол, раздраженно швырнул галстук на пол и вздохнул. — Экипажи черных треугольников — это не «чужие, похожие на людей», а просто люди. Самые настоящие. Один из тех, что попал к нам в руки — тот как раз, с разбитой башкой, — имеет некоторые труднообъяснимые отклонения. Привлеченные к проекту генетики долго спорили, но потом сошлись на мнении, что несколько поколений его предков подвергались некоему воздействию — может, лучевому, может, еще какому. Но это не радиация, точно. — Мельник умолк и потер пальцами переносицу. — С ним все в порядке, никаких проблем с механизмом наследственности. Я в этом не очень разбираюсь, но спецы говорят именно так. В общем, если всерьез — сейчас принято считать, что это «похищенные» и их потомки. И я уверен, что они не первый год работают здесь, на Земле. Выявить их, как ты понимаешь, не очень-то легко даже при всех наших системах идентификации. Большинство людей генидентификацию не проходят ни разу в жизни, то есть если не стремиться в госслужбы и не заниматься серьезными финансами, можно спокойно жить по поддельным карточкам, и никто тебя не выловит, тем более что — сам понимаешь, располагая таким уровнем техники, можно подделать все что угодно и даже найти способы пудрить мозги компьютерам при проверках. Это, кстати, почти наверняка: какой-нибудь наноизлучатель, вшитый в волосину в заднице, и комп нарисует на дисплее все что угодно. Так что бороться с ними на нашем уровне невозможно. Вопрос — чего они хотят и кто их хозяева? На Европе в 97-м нашли какие-то обломки — то есть не обломки даже, а огрызки непонятно чего: фрагмент какой-то ячеистой структуры из неизвестного науке материала. Но в этих огрызках было вот что…

Мельник набрал несколько кодов и повернул дисплей так, чтобы Леон мог смотреть на него, не вставая со своего места.

— Это была очень тонкая металлическая пластинка, — пояснил Мельник. — Изображение почему-то выпуклое, вроде чеканки, но при этом не стерео.

Первое, что бросилось Леону в глаза, — необыкновенная яркость пейзажа. Немыслимо белый песок, сверкающая нежнейшей бирюзой линия прибоя, небо синее, но с непривычным для глаза бронзоватым отливом. Солнце, очевидно, находилось за спиной фотографа, а в кадр улыбался рослый загорелый мужчина средних лет с короткими курчавыми черными волосами, одетый во вполне обычные белые шорты и ничего более: вполне типичный гавайский курортник… если бы не существо, стоящее рядом с ним.

— О господи, — прошептал Леон. — Это что?

— Друг, очевидно, — довольный его реакцией, усмехнулся Мельник — С врагами не обнимаются. Может, соратник — я знаю?

Справа от улыбчивого брюнета стоял четырехрукий гуманоид, ростом доходивший ему едва до груди, при этом человек обнимал его правой рукой за плечи, а тот, в свою очередь, держал человека двумя верхними конечностями за талию. Но не жесты дружбы так потрясли Леона, а внешность загадочного «приятеля». Он напоминал… озорного и любопытного лисенка из детской сказки’ Вытянутая вперед мордочка с миндалевидными, слегка навыкате, умными и веселыми черными глазами, острые ушки по бокам чуть сплюснутой головы, — его поджарое тело покрывал короткий серебристо-серый мех, совершенно плюшевый на вид, — глядя на снимок, Леон не мог отделаться от ощущения, что видит здорового взрослого дядьку, решившего сняться на память с любимой игрушкой. Правда, одета «игрушка» была не очень-то по-детски — нижнюю часть торса вместе с «ногами» туго обтягивали темно-синие трико, на поясе в сетчатой сумке находилось нечто, безошибочно идентифицируемое как ручное оружие приличной, судя по его размерам, мощности, а на груди, наподобие кулона, висел какой-то прибор, показавшийся Леону то ли бактериологическим фильтром, то миниатюрной маской дыхательной системы. На человеке никаких дыхательных приборов не было, что наводило на некоторые размышления.

— С ума сойти, — пробормотал Макрицкий, не в силах оторвать от дисплея глаз. — Да если б я прикоснулся хотя бы к массин-ру, не говоря уже про тровоорта, то блевал бы потом дней десять. Немыслимо… ты посмотри — э тот, он ведь тоже улыбается по-своему! Я, правда, сперва подумал, что он нашего захватил — у того ведь пушки нет, но потом…

— Сперва многие так думают, — кивнул Мельник. — Этот снимок как уже только не анализировали! Во-первых, это не Земля. Конечно, нарисовать можно что угодно, но если принять за данность, что мы имеем дело с совершенно обыкновенным «фото на память», то это точно. Не Земля… а анализ физиономии нашего сотоварища показывает, что он действительно лыбится во весь рот, ему хорошо, и весьма вероятно, что он слегка пьян.

— Что у этого кренделя на шее? — перебил его Леон. — Уж очень похоже на некий компонент индивидуальной дыхательной системы.

— Или на компонент системы связи, — пожал плечами Антон. — Или на амулет от дорогой далекой мамочки. Сейчас же он дышит без него? То, что на поясе у него пушка, — это почти наверняка. А хрень на шее — тут мнения, как говорится, разделились. Ладно. Хватит таращиться, а то глаза вылезут.

— Слушай, налей-ка мне еще, — попросил Леон. — И кондеру оборотов добавь.

— Что, тяжко? — осклабился Мельник. — То-то… скажи, оно симпатичное до одури? С таким действительно хочется дружить, а? Так, может, они действительно не хозяева вовсе, а друзья? А теперь представь, что работает их агентура не за страх вовсе и не за блага вроде турне в такие вот райские местечки, а из привязанности, из осознания некоей общности судеб? Психологи чуть с ума не свихнулись, прикидывая, какие эмоции у человека могут появиться в процессе какой-либо совместной деятельности с такими вот клоунами. Смотри — похоже, они мельче нас. Да, возможно, это очень молодой или просто низкорослый экземпляр, но берем пока то, что есть. Мельче — уже воспринимается как детеныш. В какой-то степени. Что говорят нам наши инстинкты про детенышей? Во-во… Дальше — вся эта не то игрушечность, не то зверюшечность, а психологи сказали, что если такая зверюшка окажется просто партнером по созидательному, извините, труду — это одно, а вот если она, не дай боже, верный и надежный соратник в бою — все, не разлей вода. Точнее, за такого друга в огонь и в воду без размышлений.

— Интересно, а в таком случае как они воспринимают нас?

— Без комментариев, — развел руками Мельник. — Мы даже не знаем, что это такое — млекопитающее, рептилия или вообще какое-нибудь сумчатое, размножающееся почкованием. Судя по строению челюстей, это хищник, в процессе эволюции перешедший ко всеядному образу жизни. Зачем ему лишние руки — вот это загадка.

— Возможно, его предки лазили по деревьям.

— Возможно, но на деревья-то они залезли с поверхности, не так ли? У него есть одна странность в строении тела, не поддающаяся никакому логическому анализу. Один немец, крутивший его проекции и так и эдак, безапелляционно заявил, что предки нашего приятеля никогда на шести лапах не бегали. То есть они изначально были четырехрукие и двуногие прямоходящие. Такую эволюцию представить невозможно, любая жизнь идет из океанов, и идет она, как ты помнишь, ползком.

— То есть этот товарищ может быть результатом генетической модификации?

— Под что его модифицировали? Лишние руки добавили, а ненужное не убрали? Зачем ему оставили мех — если это мех, конечно. На хрена выступающие уши? И самое интересное — на руки его смотрел?

— Да-а… слушай, действительно… мне показалось, что между пальцев у него крохотные перепонки. Но более заметные, чем наши, рудиментарные.

— Да хрен с ними, с перепонками, может, они вышли из воды позже нас — у него пальцы с шестью суставами.

— Ну, это еще ни о чем не говорит.

— А вот кое-кто считает, что говорит. По мнению того же немца, его руки универсальнее наших на порядок. Для чего? Сплошные несоответствия, не так ли? В общем, странная фактура, ни в законы природы не лезет, ни в наши представления о направлениях генетических модификаций. Ну, ладно. — Мельник залпом допил свой коньяк и убрал бутылку с глаз долой. — Сегодня иди домой отсыпайся, да и завтра раньше двенадцати дела у нас не будет. К часу должен подъехать наш друг Артюхин, там и посмотрим, почем у него заливная рыба. Пока иди… а то, боюсь, я опять с тобой загуляю.

Приехав домой, Леон наскоро перекусил и сел на балконе с сигарой. Ветер был уже прохладным, вот-вот начнется ранняя в этих широтах осень: поежившись, он вернулся в комнату, чтобы набросить на плечи халат, и вдруг подумал о том, что осени как таковой он не видел уже несколько лет. Экспедиции «Галилео» предшествовали тренировки на довольно убогой базе НАСА во Флориде, пришедшиеся как раз на сентябрь-октябрь, на Землю он вернулся уже зимой, и вот — наконец. Скоро мокрый ветер погонит по тротуарам желтую листву…

Леон уселся в шезлонг, щелкнул зажигалкой и посмотрел на небо. Они где-то там, сказал он себе. Лисята с пушками на поясах. И у них есть планеты землеподобного типа, на которых гомо может чувствовать себя весьма недурно. Или — там, на странном выпуклом снимке, их родина? Потрясение, которое он ощутил в кабинете Мельника, уже отступило, и теперь он мог анализировать увиденное без излишних эмоций. Хотя, конечно… если вдруг представить себе, что тот снимок будет опубликован на любой из официальных лент, ни о каком Договоре не придется и думать. Он вызовет шок… вместо тровоортов, внешность которых вызывает у людей глубокое отвращение — а что же еще можно испытывать, глядя на двухметровую жабу с огромным рогом посреди морщинистого землисто-серого лба? — настоящие друзья. Умные, дерзкие, наверняка во многом похожие на нас и, главное, способные на привязанность, что явственно следует из этого самого снимка.

Или его действительно кто-то подбросил?

Но тогда — зачем? Леон вполне готов был поверить в непостижимые происки темного чуждого разума, если бы не рука, протянутая ему там, среди развалин секретной лаборатории на безымянном астероиде. Теперь он знал, что спасли их люди, гомо сапиенс, невесть как оказавшиеся в нужном месте в нужное же время, и о судьбе Люси Ковач беспокоиться не стоит. Сейчас она, наверное, мчится на огромном звездолете этих загадочных четырехруких «лисят» или загорает на одном из чудесных пляжей под густосиним, будто нарисованным, небом.

И все-таки, почему они здесь? Как там говорил Мельник — махина размером с пол-Москвы?.. Корабль, постоянно находящийся в Солнечной системе для обеспечения агентуры? Дороговатое выходит удовольствие, хотя, конечно, какое понятие мы можем иметь об их ресурсах? Может, для них держать без движения такой стационар — «карманные расходы»!

И ни одна из наших станций слежения, ни на Луне, ни на Марсе, его не видит. Как скрыть такую массу? Постоянно прятаться в Поясе?., как вариант, но проще предположить, что при их технологиях, уж если они ходят на непостижимом пока волновом приводе, окружить корабль неким антигравитационным или даже плазменным «мешком», поглощающим любое излучение, не так уж и сложно. Что показательно, Триумвират этого делать не умеет. Или же считает слишком дорогостоящим. «Лисята» действительно обогнали тровоортов на столетия, если не больше. Зачем же, спрашивается, мы им нужны — у них что, такая катастрофическая нехватка экипажного состава? Или?..

На этот вопрос ответа не было. Леон прекрасно понимал, что разгадать, в чем же тут дело, пытались сотни умов, однако привычная логика пасовала.

Зачем?

К девяти вечера Леон наконец уснул. На пороге дремы все еще крутились вокруг него десятки самых разнообразных версий, одна фантастичнее другой, однако никакого практического смысла они не несли, поэтому оставалось одно — ждать. В позвоночнике мелкой дрожью пульсировало ощущение близости чего-то значимого, но как оно, это «значимое», будет выглядеть, майор Макрицкий пока даже не представлял, и сие обстоятельство немного пугало.

…Яростный визг служебного коннектера заставил его проснуться — как всегда по сигналу тревоги, мгновенно и окончательно.

— Собирайся! — Коровин, похоже, говорил на бегу. — Через пятнадцать минут за тобой зайдет машина.

Леон не стал спрашивать, что произошло, эти штатские манеры из него вышибли еще в Академии. Раз его поднимают в половине пятого, значит, случилось нечто экстраординарное, и рассусоливать уже некогда. Минута под душем, три глотка крепкого кофе, форма, пистолет, документы, личный кофр. Все — теперь осталось время на сигарету, хотя покурить, наверное, можно будет и в машине. Но ничего… посидим на дорожку.

Во двор кондоминиума въехал черный мини-лайнер «Енисей» — едва глянув на забравшегося в салон Леона, водитель в форме лейтенанта ВКС России молча козырнул и, лихо развернувшись, наступил на акселератор. Ехать пришлось совсем недалеко. За тонированными окнами в последний раз мелькнули молодые дубки бульвара Покорителей, и «Енисей», чуть заметно накренясь, свернул в распахнутые ворота огромного шоу-парка «Флорида». Впереди, в створе центральной аллеи, горели несколько прожекторов, освещающие темное тело десантного турболета, приземлившегося на круглой площади, где обычно устраивались модные данс-марафоны. Пилот не глушил двигатели, из-под вертикально развернутых остроносых цилиндров струилась легкая дымка, казавшаяся в свете прожекторов голубоватой. Лейтенант остановил машину прямо под тонкой лесенкой трапа и разлепил наконец губы:

— Удачи, пан майор.

— Дякую, — отозвался Леон и вынырнул в зябкую рассветную серость.

Забравшись в десантный отсек, Леон сразу увидел Мельника, кутающегося почему-то в теплый бежевый плед. Физиономия у Антона была бледная и оплывшая.

— Что ты так смотришь? — огрызнулся подполковник. — Пришлось, зараза, сорок четвертый «детокс» хлебать. Теперь все вчерашнее бухло из меня выходит… холодно-то как, а…

— Так ты и вчера?.. — вздохнул Леон, пристраивая свой кофр в глубоком ковше кресла.

— А то…

— Куда мы летим, не знаешь?

Мельник не успел ответить — люк захлопнулся, и пилот тут же дал полные обороты. В первые секунды отсек наполнился жутким воем двигателей, на грудь успевшему занять место в кресле Макрицкому наступила тяжкая мягкая лапа перегрузки, но, поднявшись и набрав скорость, турболет пошел в штатном режиме нагрузки, кресла повернулись на специальных шарнирах подвеса, и стало гораздо тише.

— Знаю только, что в Королев-6, — задыхаясь, проорал Мельник. — Куда-то лететь придется… черт бы их всех порвал! Коровин, похоже, уже там.

Полет на юг Московской области занял не больше двух минут. Подъем, разгон, выход на крейсерский режим, короткий прямой участок, снова снижение, выравнивание — все эти этапы Леон когда-то изучил до автоматизма. Сейчас турболет зависнет над небольшой ничем не примечательной рощицей, огороженной двумя линиями электрозабора с надписями «Частная собственность, объект под охраной», и деревца разъедутся в стороны, пропуская его под землю, где ослепительно горят сотни белых прожекторов и ждут своего часа три или четыре челнока экстренного старта, «надетые» на серебристые цилиндры разгонных блоков.

Двигатели смолкли, плавно отъехал в строну люк, и в отсеке сразу запахло той характерной смесью ароматов, что всегда сопровождает большие военные объекты, упрятанные от посторонних глаз под поверхностью планеты, — металлическая прохлада кондиционированного воздуха, в которую то и дело вплетаются невесть откуда дующие теплые потоки, несущие с собой запах сильно разогретой изоляции. Мельник с видимым трудом встал на ноги и поднял свой кофр. Его все еще трясло, но Леон знал, что это скоро пройдет. Никуда не денешься, за мгновенное избавление организма от дряни приходится платить по полной.

Коровин ждал под трапом — уже одетый в скафандр без знаков различия, тяжелый сферический шлем болтался на специальном крючке у пояса.

— Быстро переодеваться — и вперед! — скомандовал он. — Мельник, ты что это, опять весь перекореженный?

— Сейчас попустит, — вяло отозвался Антон.

— Я б тебе попустил… давайте, шустро! Макрицкий, сядешь пилотом.

— Так я тоже контроль не пройду. — Леон не ощущал никаких следов хмеля в голове, но прекрасно знал, что предполетный медицинский осмотр стопроцентно покажет его негодность к вылету.

— Какой там контроль! — взревел Коровин. — Ты мне что, до Луны не долетишь? Не морочь голову. Я не могу сейчас брать дежурного пилота, не тот случай.

— Ого, — дернул плечами Леон и, ни о чем не спрашивая, бегом припустил к лифту узла предстартовой подготовки экипажей.

Трое молчаливых мужиков в одинаковых серых комбинезонах быстро подобрали ему полетный скафандр, помогли влезть в комбинезон и подогнать многочисленные регулируемые по фигуре складки, вложили в специальные кармашки элементы аварийной противоперегрузочной системы, проверили исправность электрооборудования, наконец навесили ранец и заставили отметиться в журнале готовности. После этого Леон запер оказавшийся ненужным личный кофр в выделенном для него шкафу, еще раз отметился — теперь уже за готовность шлема — и вышел прочь. Мельник, которого точно так же переодевали в соседнем боксе, еще не был готов, очевидно, из-за тремора на нем не могли подогнать хитрый и довольно капризный комбинезон.

Сейчас в стартовой колбе узла Королев-6 находились три однотипных челнока модели «Егерь-М», полностью подготовленных к немедленному вылету, еще один стоял на оперативном столе в горизонтальном положении, отделенный от своего разгонного блока. В случае необходимости его можно было подготовить к вылету за сорок минут. Поглядев сверху вниз — УПП находился на пятнадцать метров выше пола стартовой колбы, — Леон узрел пухлую из-за скафандра фигуру Коровина, который беседовал с двумя мужчинами в типовых комбезах возле «Егеря» с тактическим номером 8. Лица у его собеседников были напряженные, видимо, такого экстренного старта они не ждали, хотя по инструкции им следовало готовиться ни много ни мало к концу света.

Макрицкий прищурился. Вместо вполне ожидаемого волнения он испытывал лишь огромное любопытство. Что у нас там, за поворотом? На Луне что-то произошло, это ясно — если где-нибудь еще, то выгоднее было бы лететь сразу на планетолете, минуя лунные базы. Тогда — пересадка на орбите, а не прямой рывок из Королева-6: отсюда если и летают, то только на Луну.

Рядом с Леоном чмокнула тяжелая гермодверь, и на узкой галерее, ведущей к лифту, появился наконец Мельник.

— «Восьмерка», — заметил он, проследив за взглядом Леона. — Хорошее число. Пойдем, что ли?

— Ты думаешь, нам что-то угрожает? — усмехнулся Леон.

— Я думаю о том, что сейчас меня вывернет наизнанку при всей нашей сраной антигравитации, — с неожиданным раздражением ответил Мельник и сильно толкнул его в спину. — Пошли, а то шеф нас точно закопает.

Лифт остановился. Услышав шуршание открывающейся двери, Коровин быстро обменялся со своими собеседниками рукопожатиями и повернулся:

— По местам.

В пилотскую кабину «Егеря» вела отдельная трехместная площадка, двигающаяся по трубе, стоящей сейчас параллельно корпусу разгонного блока. Ступив на решетчатый пол, Макрицкий коснулся сенсора на пульте, и круглый металлический стаканчик резво метнулся вверх. Пройдя носовую часть РБ, он замедлил свой ход. Вот внизу остались короткие крылья челнока, затем характерный кольцевой нарост гравикомпенсатора, за ним появился обитаемый отсек. Мелькнули овальные термощитки иллюминаторов, и вот наконец — распахнутый люк верхней шлюзокамеры. Площадка остановилась. Из пола выдвинулся узкий трап, похожий больше на лесенку, и замер точно напротив шлюза. Шлем был уже на голове; Леон захлопнул забрало, посмотрел, немного подняв голову, на показания налобного дисплея и шагнул к кораблю.

Люк с гудением встал на свое место, в шлюзокамере вспыхнул свет. Леон терпеливо ждал, пока автоматика проведет предписанную ей бакобработку, облучив его скафандр на предмет уничтожения любой возможной гадости. Освещение переключилось на густо-зеленый тон, перед ним распахнулась внутренняя дверь, и он, привычно цепляясь за встроенные в потолок скобы, пролез в кабину управления, затем подтянулся, забросил вперед ноги и оказался наконец в левом кресле.

— Майор Леонид Макрицкий, личный номер… — бормотал он, пока руки автоматически находили нужные сенсоры на потолке и главном пульте, висящем сейчас у него над грудью. — Первый пилот к старту готов.

— До старта тридцать, — с готовностью отозвался мягкий женский голос.

— Есть тридцать…

Леон прикрыл глаза. Сейчас заработают нагнетатели РБ, отозвавшись в кабине едва ощутимой дрожью, потом запустится реактор, горючее поступит в форсажные камеры, от комплекса отцепятся последние сервисные разъемы, и начнет открываться многометровая «крыша» с деревцами поверху.

— До старта десять, зажигание.

— Есть зажигание.

Вся работа на взлете — следить за дисплеем главного компьютера и дублировать голосом телеметрию, по-настоящему управлять кораблем ему придется только на подходе к Луне и, может быть, при посадке — если Коровин вдруг прикажет садиться не на оборудованной базе, а в чистом поле, точнее, в серой пыльной пустыне.

— Статическая…

— Ось ноль.

— Пять… четыре… три…

После слов «…один, старт…» Леон ощутил слабый толчок, и ничего более. На обзорных экранах светилось серое небо, но он знал, что ничего интересного сейчас не увидит. Гравикомпенсаторы благополучно приняли на себя удар перегрузки, РБ трудился без малейших нареканий — по ощущениям взлет «Егеря» ничем не отличался от взлета обыденного межконтинентального лайнера. Скоро появятся стюардессы с тележками, заставленными крохотными дармовыми бутылочками, над которыми гордо реет голографический логотип авиакомпании, и все пойдет своим чередом: сосед слева полезет за бумажником, чтобы заказать себе «полный» виски, а дама в правом ряду начнет томно обмахиваться шелковым японским веером, что продаются в любом аэропорту по два доллара за штуку.

Небо темнело все быстрее и быстрее.

Звезды! Леон пошевелился в привязных ремнях. Справа от поднимающегося «Егеря» появился и быстро пропал суборбитальный комплекс связи «Дейтон» — крохотный на такой дистанции белый жучок с блестящими крылышками фотогенераторов.

— До отделения десять…

— Есть десять. — Леон протянул руку к пульту и перекинул предохранитель с клавиши подтверждения сброса отработавшего свое разгонного блока. — Подтвердил.

— Отделение. Приготовиться к коррекции.

Снова толчок. Сорокаметровый цилиндр РБ, кувыркаясь, ушел в сторону — через несколько секунд заработают его двигатели ориентации и он медленно поплывет вниз, к ближайшему «мусорщику» — энергоузлу, собирающему его собратьев для «увязки» в пакеты и отправки на Землю при помощи специальной парашютной платформы. Потом платформа опустится в Тихом океане, и ее отбуксируют в Австралию, где отработанные РБ либо перезаряжают, либо утилизируют: металла на Земле не хватает уже катастрофически, и сжигать такое богатство в плотных слоях слишком накладно.

— Центр, «паровоз» отошел.

— Поняла, начинаю коррекцию.

— Генерал-майор Коровин, — вмешался в линию густой голос шефа, — приказываю временно снять канал ЦУПа.

— Слушаюсь, — немного удивленно ответила дама в Королеве-6, и в наушниках сразу исчез почти незаметный до того скрип.

Леон понимающе усмехнулся и отщелкнул один из тумблеров на панели управления системой связи.

— Чисто, — доложил он.

— Мы идем на «Космонавта Комарова», — произнес Коровин. — Корректироваться будешь уже на подходе, как тебе удобнее, только так, чтобы быстрее.

— Без пересчета — шесть часов, Валентин Андреевич, — ответил Макрицкий. — Быстрее — полчаса с прожиганием камер. Сейчас будет точнее…

— Не важно, — буркнул генерал. — За сожженную горючку отвечать мне и за челнок тоже. Можешь хоть вообще спалить моторы, но устрой мне гонку… Ты хочешь знать, куда мы летим?

— Странный вопрос, господин генерал.

— Там грохнулся боевой скаут массин-ру. Два члена экипажа умерли в течение десяти минут после того, как их вытащили, третий был уже труп. Корабль изуродован, кристаллокамера главного компьютера примитивно взорвана.

— Боевой скаут?!

— На базе считают именно так — он небольшой по размерам и с пушками. Сдается мне, эти хоботные крысы тянули к французам на Бэксайд, но не дотянули. Кто-то их крепко потрепал, Лео. Настолько крепко, что шансов выжить у этой троицы практически не было. Но почему-то они тянули до последнего…

Глава 9

К научно-исследовательскому центру Роскосмоса «Космонавт Комаров» Леон «подкрадывался» с выполнением нескольких весьма нетипичных маневров, за которые, случись ему завинтить их в иной обстановке, вполне можно было огрести «неполное служебное».

— Там пока еще никого нет, — сказал Коровин.

— Как это? — не понял Леон. — Его что, не видели?

— Удивительное везение, они прямо подгадали, — усмехнулся шеф. — Штатовская база «Генерал Грант» на обслуживании, на Мунтаун двенадцать часов подряд заходят транспорты с Венеры, конвой из ста с лишним единиц, поэтому и европейский центр слежения, и все радары Мунтауна заняты на приводе, у них все до единого каналы забиты, так что случайную цель никто так и не увидел.

— И что же, факт пока скрывается? — изумился Макрицкий.

— Скандал будет жуткий, — вздохнул Коровин, — но что-нибудь придумаем, наверное… но ты все-таки постарайся, чтобы и тебя никто не подсек, ладно?

В общем-то, это было нетрудно и даже забавно — вводя в компьютер новые установки коррекции, Леон ощущал себя диверсантом, подползающим в густом тумане к вражескому лагерю. И, выйдя на финишную глиссаду по маяку базы, наконец увидел скаут собственными глазами, а не на экране радарного комплекса.

Корабли этого типа землянам еще не встречались, но все же то, что звездолет принадлежал именно расе массин-ру, угадывалось сразу же, как-то даже безотчетно, уж слишком характерной была раскраска — волнистые густо-зеленые полосы на матовом черном фоне и плавные, словно перетекающие друг в друга обводы сигарообразного корпуса. «Биодизайн», сказал кто-то много десятилетий назад, когда к Луне впервые приблизился корабль массинов. Но тогда это был летающий горно-обогатительный завод длиной в несколько километров, прибывший с представительскими, так сказать, целями: на людей посмотреть и себя показать. Здесь же — точнее, в трех с половиной километрах от северной кислородной башни «Комарова» — лежала, уткнувшись еще недавно заостренным, а сейчас свернутым набок и смятым носом, машина явно другого класса. Каждая ее линия говорила о том, что изуродованный, со множеством оплавленных пробоин, звездолет был создан для боя и скорости. Несомненно, его оружие намного превосходило все то, чем располагала сейчас Земля. И все же он потерпел поражение.

— В главный купол по приводу, — распорядился Коровин, и Леон почти машинально ввел последние установки курса.

Через несколько секунд компьютер известил его о том, что челнок взят на привод и управляется автоматической системой посадки «Комарова». Коротко свистнули нагнетателями тормозные моторы, скорость резко упала, и на обзорных экранах появился серый овал главного купола, в центре которого уже раскрывалась диафрагма посадочного дока. «Егерь» медленно опустился вниз, прозвенели колокольчики финиша, а компьютер вежливо попросил указаний. Леон «усыпил» его и откинул пряжки ремней. Экраны погасли.

Когда система жизнеобеспечения доложила о нормализации давления под куполом, наружный люк шлюзокамеры неторопливо пополз в сторону. Вслед за ним из борта выдвинулся раздвижной трап экипажа — Коровин и Мельник, находившиеся в пассажирском отсеке, должны были выбраться из челнока с другого борта.

К «Егерю» уже спешили люди в ярко-желтых комбинезонах с толстыми стоячими воротниками, скрывающими в себе легкий самополимеризующийся шлем, — такой комбинезон, оснащенный некоей минимальной системой жизнеобеспечения, по идее, мог спасти при разгерметизации отсека — на практике, к счастью, эта его возможность пока еще не проверялась. Леон обогнул нос корабля и сразу же услышал властный голос Коровина:

— Скафандры, немедленно, и приготовьте транспорт. Жильцов, какие новости? Никого пока?..

Макрицкого мгновенно утащили в служебные помещения, где шустро — ловкости при низкой гравитации «селенитам» было не занимать — переодели в специальный лунный скафандр. Леон поворочал головой в немного непривычном шлеме с огромным затемняемым забралом, поднял вверх большой палец и пошел вслед за сопровождающими к северному шлюзу — там уже ждал колесный транспортер.

На платформу шестиколесной машины, кроме них троих, уселись еще пятеро. Ни одного из этих людей Леон не знал, но прекрасно понимал, что все они так или иначе связаны с их службой. Знакомиться сейчас было явно не с руки; транспортер плыл по разъезженной за прошедшие часы «дороге» мягко, словно лимузин по Крещатику, и Макрицкий, привстав, во все глаза рассматривал черно-зеленый корабль, лежащий в конце длинной серой борозды, которую он пропахал при посадке. Вблизи он выглядел вовсе не таким уж миниатюрным — метров сто пятьдесят в длину, не меньше, становилось даже странно, как такой машиной могли управлять три члена экипажа. На марше — ладно, автоматика, а в бою? Или у них и оружейные комплексы полностью автоматизированы?

Корабль лежал к ним правым бортом, зияющим несколькими аккуратными, гладко-оплавленными пробоинами. Особенно сильно пострадала хвостовая часть, в которой, очевидно, находились двигатели: там Леон насчитал аж шесть дыр диаметром не меньше метра. Любому человеческому кораблю хватило бы парочки таких же — и ни о какой посадке не пришлось бы мечтать. Этот же — дошел, и неизвестно откуда, и сел, пусть даже так, свернув себе нос, но все же сел, хотя и «грохнулся», как сказал Коровин.

— Знать бы, где его так растрепали, — будто читая его мысли, произнес вдруг Мельник.

— Недалеко, — уверенно отозвался один из «местных». — Судя по характеру ранений экипажа — это было совсем недавно. Раны свежие.

— Раны? — резко спросил Коровин.

— Мы же докладывали… тех двоих, что находились в боевой капсуле управления, страшно посекло осколками аппаратуры. Корабль били так, что внутри капсулы целые панели разлетались, как фарфоровые сервизы. Сейчас увидите. А третий труп — размазанный, в двигателях. И тоже относительно свежий, хотя находился в разгерметизированном отсеке, так что заледенел порядком.

Транспортер остановился возле распахнутого треугольника носового шлюза. Леон спрыгнул в серую, прилипающую к подошвам пыль и замер, не решаясь приблизиться и коснуться брони чужого корабля. Что-то словно не пускало его… Он впервые видел настоящий звездолет не на снимках или видео, а воочию — и это был чужой звездолет, творение иного, далекого разума, несущее в себе непонятные ему эмоции и чувства: глядя на гладкое черное покрытие бронекорпуса, Леон ощущал их чуть ли не кожей. Сглотнув, он сделал шаг и протянул вперед руку — так, словно сквозь термопластик перчатки мог ощутить холод металла, познавшего огромные, невообразимые скорости и расстояния.

— После взрыва кристаллокамеры включилась аварийная автоматика, — услышал он неожиданно глухой, как через подушку, незнакомый голос, — но когда мы подъехали, этот люк уже был открыт, а потом они сами открыли шлюз — у них там внутри силовая «занавеска» была, человек сквозь нее проходит, но давление она держит…

— Была? — так же глухо спросил Коровин, и Макрицкий, судорожно оглядевшись по сторонам, вдруг с ужасом понял, что остался один — все его спутники, очевидно, уже проникли внутрь корабля.

— Так после того, как мы живых вынесли, он тут же разгерметизировался, — ответили Коровину.

— А вам не кажется, что система самоликвидации подразумевает не только уничтожение компьютера?.. — зловеще поинтересовался генерал, и Леону почудилось, что он слышит, как тяжело задышали все, находящиеся внутри звездолета.

— Почему тогда они не взорвались раньше? — возразил ему кто-то другой. — К тому же из слов командира ясно, что они понимали, что ошиблись и сели не туда, но все же он пытался говорить с нами. Правда, его английский, конечно, слишком далек от идеала, плюс некоторые различия в речевом аппарате…

— Вы их хоть не вскрывали? — рявкнул Коровин, и Леон понял, что он немного напуган.

— Нет, конечно, что вы!

— Смотрите мне… так, а где здесь проход к двигателям?.. Да, и где там мой хохол подевался? Майор Макрицкий, где вас носит?

— Я остался снаружи, господин генерал, — бодро отрапортовал Леон.

— Так не стой там — или тебе что, не интересно? Лезь внутрь. Макогоненко, примите своего соотечественника.

Леон подпрыгнул — что было, разумеется, вовсе не трудно — и вцепился руками в нижний край треугольного входа шлюзокамеры. Лестниц здесь почему-то не было. То ли не вышли при аварийном открытии, то ли массин-ру предпочитали какой-то иной способ спуска на грунт. Подтянувшись, он почти влетел в темное помещение шлюза и сразу же услышал низкий голос с сильным слобожанским выговором:

— Залазьте, майор. Капитан Макогоненко, разрешите представиться. Вы особо не переживайте, тут скорее странно, чем противно. Все проходы у них до того низкие, что диву даешься — как они тут лазят?

— Экономия объемов, — сквозь зубы ответил Леон. — Это же истребитель, а не «купец».

Внутри связь работала превосходно — очевидно, бронекорпус корабля затруднял прохождение волн. А может…

— Где рубка управления?

— Сюда, — показал рукой Макогоненко, — только тут на карачках придется.

Глаза Леона не сразу адаптировались к непривычному, довольно тусклому серо-голубому свету, льющемуся из овальных плафонов, вделанных в низкий потолок. Посмотрев, куда указывал рукой капитан, он заметил прямоугольное отверстие высотой не более метра. Даже учитывая, что самые рослые представители массин-ру редко дорастали до ста семидесяти, подобная скупость казалась довольно странной. Впрочем, небольшую дверь легче сделать прочной… Он встал на четвереньки и протиснулся в этот лаз. Рубка оказалась неожиданно просторным помещением со сводчатым потолком высотой не менее двух с половиной метров, плотно нашпигованным различными приборами. И — что сразу же бросилось в глаза Леону — узких кресел с сильно профилированными подголовниками было не три, а целых семь!

— Вот так-так, — пробормотал Леон, ища на поясе клавишу включения налобного прожектора, — ребята, а вы мертвяков добре шукали?

— Ш-шо? — удивился Макогоненко, пролезший в рубку вслед за Леоном. — Мертвяков? Не, пан майор, их было трое. Полкорабля — это моторы, генераторы антимата и батареи. Пушки у них немного места занимали. Мы тут уже все облазили, время было.

— Тогда — зачем?..

Леон обвел рубку мощным белым лучом прожектора и разглядел то, чего не заметил раньше из-за слабости штатного освещения, — бурые кляксы, там и сям покрывавшие панели и стойки с аппаратурой. Подойдя к главному пульту, он увидел большое пятно заледенелой крови на спинке и сиденье второго слева кресла. Многие дисплеи были разбиты и сорваны со своих креплений.

«Что-то похожее происходило, когда в танк попадал снаряд, не способный пробить его броню, — вспомнил вдруг Макрицкий. — Пробить-то он не пробивал, но сталь разлеталась изнутри, убивая и калеча экипаж. Потом ее додумались обклеивать толстым слоем резины…»

Именно это и произошло в рубке, хотя и выглядело довольно странно — не фугасами же по кораблю садили! И тем не менее другого объяснения происшедшему не существовало: звездолет подвергся некоему настолько мощному воздействию, что корпус, выдержав его, все же не смог спасти экипаж, погибший от ран, полученных в разлетающейся на куски рубке.

«Словно чеканом по нему били, — подумал Леон, пытаясь хоть что-нибудь понять в хаосе мертвых панелей, усеянных чужими символами, — дырки в корпусе ровненькие… но удары при этом были такие, что не просто бронекорпус пробивали, а еще и внутри все разваливали. Лазером так не получится, это что-то совершенно другое, более жуткое».

— А почему вы решили, что тот, кто с вами разговаривал, — именно командир? — спросил Леон.

— Я с ним не говорил, — фыркнул Макогоненко. — Этих чундриков сразу же спеленали в спасательные мешки и привезли на базу. Но говорят, он успел даже представиться. К френчам шли, сволочи… как тогда.

— Где у них жилые помещения?

— Дальше к хвосту, — ответил капитан. — Правда, там такая каша, аж трудно понять, где что. Пойдемте, я покажу.

Сдавленно матерясь, Леон встал на четвереньки и снова пролез через узкое отверстие, ведущее в коридор. Теперь только он заметил, что из десятка плафонов, освещающих тесный коридор, уцелели лишь четыре, остальные были разбиты, как и панели управления в рубке.

— Идите вперед, — скомандовал из-за его спины Макогоненко, — там дальше дверь почти нормального размера и сразу за ней лесенка. В скафандре пройти трудно, но можно.

«Черт, а почему я не слышу Коровина и остальных? — с тревогой подумал Леон. — Они что, сменили волну? Или там, дальше, все же работает какой-то излучатель?»

Беспокоить своего провожатого он не стал. Миновав короткий коридор с гладкими светлыми стенами, Макрицкий оказался у слабо различимого в сером сумраке овального отверстия, за которым начиналась кромешная тьма. Просунув в дверь голову, он осветил прожектором пространство перед собой и сразу же увидел идущий вверх вертикальный колодец, на стенках которого серебрились тоненькие скобы, расположенные почему-то по спирали. В лунном скафандре с ранцем системы жизнеобеспечения он походил на медведя, застрявшего в разворошенном улье, — сзади тяжко сопел и возился Макогоненко, но другого пути, очевидно, и впрямь не было. Через минуту, а может, и больше, луч его прожектора наконец вырвался на свободу. Леон облегченно вздохнул и высунулся из лаза по плечи.

— Вылазьте уже, — пробурчал Макогоненко, — я вам в боты уперся.

Прожектор метнулся вверх-вниз.

— Ого, — выдохнул Леон.

Очевидно, недавно здесь бушевало пламя — он стоял посреди круглого помещения, в которое выходили восемь одинаковых прямоугольных дверей, три из них были выбиты и висели на решетчатых рычагах приводов открытия, на полу там и сям пузырилась некая серая масса, очевидно, последствия работы системы пожаротушения. На низком потолке не уцелело ни единого светильника, более того, в двух местах вылетели листы отделки, и в темных дырах виднелись несущие балки следующей палубы. Леон посторонился, давая вылезти своему товарищу, и подошел к одной из разбитых дверей. Ее уже сдвинули в сторону настолько, что можно было проникнуть в каюту — он мазнул во тьме лучом фонаря, но не увидел абсолютно ничего интересного: лишь узкую подвесную койку, вычурно гнутое кресло и маленький столик напротив входа.

— Там уже все смотрели, — объяснил Макогоненко. — Во всех помещениях одно и то же. Двери, кстати, открываются легко, достаточно толкнуть. Никаких личных вещей, только пакеты со сменной одеждой в потолочных емкостях. Небогато они тут жили, эти хлопцы. Дальше, там, — офицер повернулся, и в свете его фонаря Леон разглядел не замеченный сразу полукруглый проем меж дверей кают, — ход в боевые рубки наводчиков, их четыре, и небольшой грузовой отсек. В него, видно, попали, потому что там горело так, что металл скрутило, как фольгу. Средняя часть корабля пострадала сильнее всего, а вот двигатели почти целые. Повезло нашим инженерам.

— Так это не истребитель? — повернулся к нему Мак-рицкий.

— Это что-то вроде курьера, — махнул рукой капитан. — Если вас устраивает такой термин. Для истребителя, я думаю, у него не тот состав оружейных комплексов — здесь все сугубо оборонительное… А в носу пушек нет вообще — какой же это истребитель?

В ушах у Леона звонко клацнуло, и он услышал голос Коровина:

— Давайте на выход, Макрицкий, мы закончили осмотр.

Возвращение на Землю выглядело самым настоящим бегством — едва переодевшись в полетные скафандры, вся троица загрузилась в пассажирский отсек, и «Егерь», уже дозаправленный, тотчас же ушел прочь от «Космонавта Комарова». Вели его, по распоряжению Коровина, два местных пилота.

Генерал захватил с базы портативный проектор и, едва челнок оторвался от поверхности Луны и лег на курс возвращения, принялся листать загруженные файлы первого доклада, составленного офицерами, осматривавшими корабль.

— Покойников смотреть будем? — спросил он, обращаясь к младшим коллегам.

— Помилуйте, — фыркнул Мельник. — Не горит. Будь там что-то интересное, Жильцов не преминул бы доложить сразу же. Тем более что их имена нам все равно ничего не скажут — если я не ошибаюсь, на этих крысят мы досье пока еще не завели.

— К сожалению, — кивнул Коровин, и Леон вдруг отчетливо увидел, что шеф чем-то очень разочарован. — И с грузовым отсеком плохо. У меня вообще возникло такое ощущение, что в него били прицельно и с особой злобой. По-моему, три попадания очередью, удивительно, что корпус не разломился.

— Вы все-таки считаете, что они везли с собой какой-то груз для французов? — непонятно усмехнулся Мельник.

— Очень может быть, — поморщился Коровин и замолчал.

Леон прикрыл глаза. Посещение изуродованного чужого корабля потребовало от него немалых сил — хотя, в общем-то, под конец стало намного легче… но все равно, едва получив команду выметаться, он поспешил выполнить ее как можно скорее, ему не хотелось торчать в этом сумрачном гробу ни одной лишней секунды.

— Уничтожение кристаллокамеры главного компьютера говорит о том, что они опасались, как бы ее содержимое не попало в наши руки, — произнес Коровин после долгой паузы.

— Может, это стандартная процедура, — лениво возразил Мельник.

— Взрыв компьютера? — покачал головой шеф. — Я думаю, если бы им удалось сесть у французов, то ничего б они взрывать не стали. Просто в компе у них было что-то такое… о чем ни нам, ни кому-либо еще — кроме переговорщиков, разумеется, — знать не следовало, а массины не настолько тупы, как тровоорты, они понимали: не сегодня, так завтра мы его все же запустим. Конечно, пока это только мое мнение, но думаю, что правду мы все равно узнаем не скоро. Да это сейчас и не важно. Надо думать, как вывернуться из грядущего скандала. У Жильцова уже есть неплохой план, посмотрим, как он сработает.

— Прибыл. Ждет, — произнес интерком голосом капитана Пальчика.

Леон дернулся, потер глаза и встал. На часах была половина двенадцатого утра. Спал он опять мало, настолько мало, что утром пришлось принимать легкий стабилизатор — как он догадывался, сегодняшний день будет долгим… Не надевая кителя, Макрицкий вышел в коридор и направился к лифту. Все утро Коровин находился в управлении, значит, сейчас будут новости. Леон уже знал, что случившееся на Луне пока не вызвало какого-то особого переполоха, но это потому, что прошло слишком мало времени. Сейчас все очухаются и начнется… Что именно придумал некий Жильцов с «Комарова», Леона, в общем-то, и не касалось ни малейшим образом, но пока, кажется, идея работала. Ни амеры, ни индокитайпы, ни даже европейцы никаких протестов не заявляли — а пора бы уж.

— Антон там? — спросил Макрицкий у Пальчика, закрывая за собой дверь адъютантского предбанника.

— Угу, — рассеянно кивнул тот. — Шеф чего-то… зеленый.

— О…

Коровин и впрямь выглядел не лучшим образом. Перед ним стояла большая чашка кофе и миниатюрный кувшинчик, в котором, очевидно, был коньяк. Войдя, Леон молча козырнул и уселся напротив мрачного Мельника, по левую руку от шефа. Коровин поднял на него ввалившиеся глаза и выдавил кислую улыбку:

— Совсем как живой.

— Соответствую, господин генерал, — тихо ответил Леон.

Тот покачал головой, поднес к губам свой кувшинчик и сделал небольшой глоток — пахнуло характерным цветочно-молдавским ароматом.

— Начальство наше очень радуется. Не знает, бедное, что делать. А мы вот, говорит, все знать должны… черт бы их побрал! — Коровин несильно стукнул по столу и посмотрел на свои ногти. — Ночью застрелился Луи Когте, французский начальник отдела внутренней безопасности Евроагентства. А сегодня утром в десять утра какие-то якобы налетчики грохнули нашего Лобова.

— В Москве? — поразился Леон. — Я не слышал еще…

— Да не в Москве… в Марселе. Через полчаса на всех лентах будет. Налетчики, говорят… банк, говорят, грабили… с применением автоматического оружия. И все до единого погибли в перестрелке с полицией. А заодно надо же, а? — машину Лобова разнесли. И вот еще что забавно — нашего фээсбэшника Артюхина у нас с контакта сняли, а нового опера еще не назначили. Черт. Я чувствую, сейчас что-то будет. Французы, похоже, слишком ждали этот корабль. Слишком…

— Настолько, что решили избавиться от Лобова? — буркнул Мельник.

— О Лобове мне настоятельно посоветовали даже не заикаться, — с непривычной жесткостью ответил ему генерал. — Понял?

— Чего уж непонятного… Влиятельного российского политика уложили самые обычные налетчики, которым вздумалось грабить банк в неподходящее время. А вместо того, чтобы удирать от жандармов, они взяли и с горя засадили ракету в его броневик… Скажите, Валентин Андреевич, а вам самому это все не надоело?

— Замолчи, — тихо проговорил Коровин, и Леон, до того внимательно смотревший на него, поспешил отвести глаза, столько ярости было сейчас в лице немолодого и всегда спокойного генерала.

Мельник сморщился, как от кислого, и коротко дернул плечом. Леону показалось, что он готов взорваться. Впрочем, Макрицкий знал своего приятеля достаточно хорошо, чтобы понимать — это лишь вспышка, сейчас Антон возьмет себя в руки. Хотя, впрочем, в прежние годы за ним такое наблюдалось нечасто…

— Нам следовало бы связаться с вашим собутыльником Каплером, — сказал Коровин, постукивая ногтями по своему заветному кувшинчику, — но по некоторым причинам это сейчас затруднительно. Будем ждать, пока он не проявится сам — думаю, сие явление произойдет в ближайшее время. Сейчас же нам следует как можно внимательнее наблюдать за действиями французов, особенно службы покойного Котте. Антон, напряги всех своих парней, задействованных на европейском направлении, здесь могут быть важны любые мелочи. Доклады мне каждые двенадцать часов. Если мы просрём что-нибудь серьезное, головы с нас поснимают без жалости. Понял?

— Так точно! — Мельник встал и попытался щелкнуть каблуками, однако по причине дурной строевой выучки это у него вышло неубедительно. — Разрешите приступать?

— Приступайте, подполковник.

Леон тоже встал и надел пилотку.

— Вы, майор, пока останьтесь. Для вас у меня особое поручение.

Антон откозырял и, не глядя на Макрицкого, прошагал к двери, оставив после себя едва уловимое ощущение крайнего раздражения: Леон даже немного поежился. Похоже, Мельник все-таки допился… Такое бывает, когда человек в силу каких-то причин долгое время балансирует на грани нервного срыва. Правда, у астронавтов нервы по определению должны выдерживать чуть больше, нежели у прочих, — так что же?

— Не выспался ты, что ли? — резкий голос шефа вырвал Леона из минутной задумчивости, вызванной поведением Мельника, и он дернулся, как от удара:

— А? Н-нет, господин генерал, все в порядке.

— Понял, — вздохнул Коровин, — это у тебя после Луны. Да… чужой корабль, да еще и в развороченном состоянии — понимаю.

— Вам приходилось?.. — удивился Леон.

Коровин кивнул и вытащил из ящика стола высокую бутылку «Черного аиста». Рюмки у него обычно хранились в баре.

— Приходилось, — произнес он, поворачиваясь к Леону спиной. — Единственный корабль, который попал нам в руки… тоже гора рухляди, к тому же очень старый.

— Триумвират? — задохнулся Макрицкий.

— Нет. Не Триумвират и не эти… Мельник ведь тебе уже показывал?

— Кое-что…

— А кроме того снимка, у нас действительно ничего нет. Чутье говорит мне, что он натуральный, никаких подделок, но не все так считают, уж больно соблазнов много. Да суть не в этом. — Коровин развернулся вместе с креслом и поставил перед Леоном маленькую пузатую рюмку. — Пей. Согреешься.

— Если я правильно вас понял, — медленно начал Леон, — то у нас есть еще какой-то… какой-то корабль?

— Есть. — Коровин поджал губы и усмехнулся. — Вот только не корабль это, а сто тысяч тонн древнего обгорелого металла. И кто его построил, мы с тобой, наверное, уже и не узнаем. На свете много всяких жутких тайн, мой дорогой. Нашим парням так хотелось «выкачать» из этого металлолома хоть что-нибудь, что его никогда никому не показывали — к тому же амеры сперва заявили, будто бы смогли разобраться в принципах действия оружия, но оказалось, что это им просто почудилось. Одно могу сказать тебе смело — лазеры-шмазеры и прочие пукалки, которыми пользуются наши друзья из Триумвирата, давно уже не в моде. На той громадине стояли пушки размером с локомотив, и на лазер они похожи не больше, чем я на участкового. Между прочим, не думай, что курьер массинов нам много чего даст — там все ясно и понятно… Если, конечно, не считать того прискорбного факта, что генератор антимата мы пока воспроизвести не в состоянии. Неизвестно, откуда берется столько энергии — и сколько б мы его ни разбирали, без фундаментальных прорывов в физике так ни черта и не поймем. Ладно, Макрипкий… Сейчас это не имеет особого значения. Я отправляю тебя еще в одну командировку. Будем надеяться, что на этот раз тебя никто взрывать не будет.

— Вы считаете, там взрывали именно меня? — кисло Улыбнулся Леон.

— Я знаю, кого там взрывали, — махнул рукой генерал. — И французы прекрасно знают, поэтому и суетятся, как ужаленные. Так вот, послезавтра в Праге открывается симпозиум по гуманитарному сотрудничеству в сфере освоения космического пространства. Название ничего не значит — на самом деле туда приедут люди, занимающиеся в основном юридическими вопросами на тему «кто кому сколько должен». Туда отправляется наша объединенная делегация, и я записал тебя как представителя украинской стороны. Все уже знают, так что никаких вопросов у твоих дядек не возникнет. Твое дело — ходить, пить сливянку и слушать. Мне, видишь ли, понравился твой доклад по Севилье: я теперь знаю, кого надо посылать на подобные мероприятия.

— Опять смокинг, господин генерал?

— На этот раз — мундир и сабля. Допил? Можешь идти к себе в кабинет, тебе все принесут.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Перед самым вылетом на дисплее служебного коннектера высветилось короткое текстовое сообщение: «Загляни на ленту „Альтон-СПб. Ф.“. Леон уже стоял на контроле с двумя сумками в руках, и рыться в новостном меню ему было некогда — он поморщился, сунул овальную коробочку в нагрудный карман пиджака и положил на стойку свое удостоверение личности. Девушка с погонами лейтенанта погранслужбы России провела карточкой по хромированному язычку сканера и равнодушно посмотрела на невидимый пассажирам монитор.

— Счастливого пути, господин майор. — Улыбки на ее лице не было.

— Спасибо, — буркнул Леон и подхватил сумки. К одной из них специальными ремешками был приторочен чехол с саблей, страшно действующий майору Макрицкому на нервы, так как он уже зацепился им и в лифте своего дома, и на выходе из такси. Проклиная утренний дождь, службу и особенно тех идиотов, которые додумались в 2023-м ввести саблю как элемент парадной формы украинских офицеров, он поспешил в сторону эскалатора, ведущего к посадочному хоботу ею четырнадцатого перрона.

После того как он свалил обе сумки на ленту багажного конвейера и ловко выхватил из щели автомата свои карточки-квитанции, Леон перевел дух и поглядел на часы. До посадки оставалось двенадцать минут — по старой привычке он всегда выкраивал время для того, чтобы пропустить рюмочку в дьюти-фри-баре на перроне: не из жадности, конечно (хотя он знавал и таких), а чтобы успокоиться, потому что летать в качестве пассажира он немного побаивался. Получив из рук бармена крохотную порцию армянского, он уселся за столик и вспомнил о послании Фрица Каплера. Поиск занял несколько секунд. Глотнув коньяку, Леон вернул коннектер на место и задумчиво почесал ухо.

Из десятка срочных сообщений на питерском «Альтоне» реальный интерес представляло одно…

«Вчера, около 14.00 по местному времени, из собственного офиса загадочным образом исчез известный марсельский медиа магнат Филипп Ямала по прозвищу Катана. По утверждениям сотрудников его секретариата, месье Ямада не мог покинуть офис, минуя многочисленных секретарей и два поста охраны. Последний раз его видели в 12.10, когда Ямада прибыл в офис и вошел, как обычно, в свой кабинет. С 13.15 он перестал отвечать на вызовы секретарей. Через сорок пять минут озабоченный начальник охраны велел взломать дверь кабинета, однако же не обнаружил там ни своего начальника, ни каких-либо следов борьбы; все окна в кабинете, находящемся на восемнадцатом этаже, были закрыты. Марсельская полиция придерживается версии похищения с целью выкупа, но на данный момент таинственные похитители пока никак не проявили себя. По заявлению Абу Хуссейна, хроникера скандально известной ленты „Марсель Криминаль“, Катана осуществлял связь между некоторыми представителями французских спецслужб и марсельским преступным сообществом…»

Мелодичный синтетический голос объявил посадку на пражский рейс.

— Что-то ребята уж совсем переигрывают, — пробормотал Леон и допил коньяк. — Кто у них следующий?..

Заняв свое место в салоне бизнес-класса на второй палубе огромного бело-серебристого «Ила», Макрицкий закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Сейчас ему очень не хотелось никуда лететь — в недрах Роскосмоса явно назревали некоторые события, могущие повлиять на его судьбу, и самым выигрышным вариантом было бы наблюдение с ближних подступов. Но увы… Если там, наверху, победят «умеренные», то он, вернувшись в Москву, может и не найти своего кабинета. А ведь все только начинается! Оказаться сейчас в Киеве в роли начальника не-пойми-какого отдела и наблюдать, как другие приобретают невиданное прежде влияние, было бы довольно грустно. Случись промышленным магнатам нащупать верные кнопки — Коровин взмоет ввысь, а следом за ним и все остальные вместе со скромным майором Макрицким… Есть о чем задуматься. Для Коровина работа на стороне «консерваторов», о которых так настойчиво предупреждал в Киеве Пинкас, просто невыгодна, в случае их победы он может лишь потерять. Возможной фигурой был Никонов с его тупой исполнительностью и отсутствием фантазии, — собственно и держали-то его исключительно для проформы, как заслуженного и орденоносного, — но старик нынче на том свете. Так, может, до Пинкаса дошла несколько устаревшая информация? Сомнительно, черт возьми. Такими вещами не шутят, потому что при здравом размышлении он и сам может многое потерять.

Так кто же тогда, неужели кто-то из начальников отделов? Этих людей Леон если и знал, то в основном мельком, «здрасте-здрасте», и любые гадания на кофейной гуще не давали ему ровным счетом ничего.

«Ждать, — подумал Макрицкий, чувствуя, что погружается в легкую дрему, — опять ждать…»

Старинный аэродром «Рузине» встретил его ослепительным солнцем. Леон неторопливо выбрался на стоянку такси и подошел к изношенной желтой «Шкоде» со слегка помятой водительской дверцей.

— «Хилтон на Градчанах».

Водитель молча распахнул перед ним темный зев багажника.

— Гид понадобится? — вяло, явно без особой надежды поинтересовался он, когда машина тронулась с места.

— Спасибо, — отозвался Леон. — Я по службе.

— Скорее похожи на туриста. У бизнесменов обычно другие лица.

— Я офицер.

— А-аа…

Больше таксист не сказал ни слова — разговор с самого начала шел по-русски, и заявление Леона напрочь отшибло у него какое-либо желание к дальнейшему общению. Когда «Шкода» остановилась на пандусе недавно отстроенной сверкающей башни уже шестого в Праге «Хилтона», водила загнул сумму, которой хватило бы чуть не до Киева. Макрицкий удивленно моргнул, но спорить не стал, тем более что таксометр оказался прикрыт тряпичным чехольчиком.

Зарегистрировавшись — на стойке ему сразу же выдали плотный конверт с программой мероприятий, — Леон поднялся в свой номер. Охраны он не заметил решительно нигде, и это выглядело довольно странно. То ли чехи умудрились так надрессировать своих «спецов», что те теперь умеют быть невидимыми, то ли «гуманитарный» симпозиум представляется им слишком безобидной ерундой, хотя после «Альгамбры» такая точка зрения может обойтись очень дорого.

После душа Макрицкий залез в стандартный инфор своего номера и принялся размышлять над меню обоих здешних ресторанов. Один из них специализировался на традиционной чешской кухне, другой, расположенный в трехэтажной «пагоде», что венчала собой здание отеля, имел некий абстрактно-азиатский акцент, снова вошедший в моду лет десять назад. В конце концов Леон уже почти остановился на карлсбадском рулете с обязательной кружечкой пива и потянулся рукой к дисплею, но тут поперек мысли встала трель дверного звонка. Макрицкий досадливо дернул бровью, включая наружную камеру, и пробормотал:

— Только горничных не хватало…

Однако взгляд на картинку, что появилась перед ним, заставил его расплыться в неожиданной улыбке.

— Ну ничего себе, — рассмеялся Макрицкий, поспешно выдавая команду на открытие входной двери. — Кто бы мог подумать?

В номер, хитро улыбаясь, вошел молодой, но уже слегка располневший мужчина в форме подполковника украинских ВКС. В левой руке он держал высокую заказную фуражку с лаковым козырьком и миниатюрную бутылочку.

— Ну вот уж не ожидал! — поспешил ему навстречу Макрицкий. — Дорош, собственной персоной! Сколько лет, Валерчик?

— Да пятак, пятак, — хлопая его по спине, засмеялся гость. — Ну-ка дай хоть посмотрю на тебя, травматоид ты наш подорванный… жив, однако! А говори-или…

— Ты не верь, не верь сволочам! Я их всех еще переживу… а ты сам тут как?

— Ну я ж давно по юридической линии пошел, — ответил гость, падая в широкое мохнатое кресло. — Так что я месяц уже в Москве, а здесь, как и ты, — в составе союзной делегации.

— Погоди, мне говорили, от Киева делегация отдельная.

— То говорили. В реале состав смешанный, потому что задача одна и га же. Вообще, херня весь этот симпозиум, ни к каким серьезным договоренностям мы не придем. Рано еще что-то решать. Это все так, для проформы, чтоб галочку в финансовом отчете поставить. Ты видел, что от Штатов вообще два человека?

— Я еще в программы не залезал.

— Ну, увидишь. Это пустая говорильня, так что мы с тобой, братец Лео, вполне можем себе позволить… а потом, как водится, пивком усугубить. На открытие, конечно, сходим, а вечерком двинем на прогулку. Завтра по одному адреску тебя свожу, мне в Москве дали — ух, говорят! Такие, говорят, китаяночки…

— Что — в бордель?

— Какой, брат, бордель посреди Европы? С глузду зъйихав? Конечно, нет. Варьете, так сказать… ну поглядим, в общем. Давай-ка тащи рюмки из бара и посмотри, кстати, что у тебя там вставлено: тебе, я думаю, на командировочных экономить неприлично.

Леон послушно встал и распахнул полированную створку мини-бара. Внутри, в зеркальном электрическом холоде, находился стандартный для бизнес-класса набор, совершенно одинаковый что в Москве, что в Сиднее, — рядок миниатюрных стограммовых бутылочек с мартини, двумя сортами дрянной водки, дешевым болгарским бренди и неизменным джином, а также запечатанные графинчики с дешевыми греческими и молдавскими винами. Морщась, Макрицкий вытащил пару рюмочек и пузырек «Сланчев бряга».

— У тебя там что-то получше? — спросил он своего приятеля.

Дорош придвинул к себе лежащую на столе фуражку и приподнял ее.

— У меня «Мартон», — объявил он не без довольства. — Я недавно в Ницце с одной француженкой загорал — за ее счет, заметь. Ну и прихватил на память…

— Свынюка, — расхохотался Леон. — Кому ты нужен, такой жирный?

— Это да, — согласился Дорош, огладив выпирающий из расстегнутого кителя животик. — Так оно ведь как: на доброе сало и клиентура идет солидная.

Он свернул со своего гостинца пробку и осторожно разлил его содержимое по рюмкам.

— Я французские, если честно, не очень-то, — признался Леон, поднося свою рюмку к носу. — Как куда-то еду, стараюсь с собой крымские тащить. Но это мы уж завтра. А ты, кстати, в какой сейчас службе?

— В какой, в какой, — вздохнул Дорош, чокаясь с ним, — в главке, в юридической. Где ж еще? Ты же помнишь, в университет я поступил сразу же после списания. Семь лет уже прошло, сколько ж можно учиться? Защитился и восстановился, мне тут же «подпола» кинули. Сперва я в Киеве торчал, у Баринова, а тут предложили в Москву с перспективой генеральской должности — какой же дурак откажется? Должность у меня пока полковничья, но наш шеф не сегодня-завтра на пенсию махнет: его уже в «Венус-Сильвере» ждут, и других претендентов, кроме меня, пока не наблюдается, потому что своего они ставить не хотят, это я, брат, сразу же понял. У нашего начальства очередной припадок борьбы с кумовством случился, вот и пришлось варяга из Киева звать, хотя бы лет на пять — на семь. Потом, конечно, меня все едино «свистнут», но мне-то что? Мне главное лампасы к тому времени получить, а что за должность дадут — роли не играет.

— И как тебя приняли?

— А как бы меня приняли? Все ведь все понимают, что теперь делать? Никто и не заикнулся — все знали, что своего им не назначат, это еще до меня решили. Кто не слышал — я не виноват. Да вообще, в Москве сейчас куда ни плюнь — так везде наши. Толяна Петриченко помнишь?

— Это одессит который? Помню. Так он, по-моему, еще летает.

— Из нашего курса, братец Лео, по странному стечению обстоятельств ты летал дольше всех. Петрика списали в прошлом еще году, и сейчас он тоже в Москве и тоже в главке. В инженерном—шесть — это который Марсом занимается. А в Саках, наоборот, командует Павлик Ада-скин, ты его тоже помнить должен, он у нас два года по обмену учился, только он был в группе Л-7.

— Павлик? В Саках? Анекдот… черт, надо будет по осени выписать себе командировку и смотаться к нему в гости. Мало нас осталось, Валерчик, я вот думал как-то — что это наш курс прямо как косой выкосило? Кто бы мог предположить? Сейчас летают люди на пять лет нас старше, а мы уже все — в отработке. Как так? Помнишь, мы в «Бессарабке» сидели, и Майков, кажется, ну этот, из Черкасс, говорил: «Вот, типа, сейчас требования к здоровью не те, что раньше были, так до самой пенсии пролетаем…» Пролетали, черт… Я тут недавно Славку Сытника в Киеве встретил, так он тоже ушел, сейчас на семейной фирме трудится. Нужно было столько учиться, чтобы потом торговать всякой ерундой…

— Сытника? — Подполковник Дорош извлек из нагрудного кармана объемистый золотой портсигар и, раскрыв его, положил на стол — внутри оказались три десятка желтоватых сигарет без фильтра, обвязанные тонкими красными ленточками. — С ним какая-то гадкая история приключилась… он тебе не рассказывал?

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Леон и, вытащив на пробу сигаретку, встал, чтобы принести пепельницу.

— Ходили дурацкие слухи, будто бы у него на грузовике испытывали какой-то новый контур гравикомпенсатора.

— Он и сам предполагал нечто подобное, но точно ничего не знал. Говорил, что его главного инженера потом «спецура» драконила. Он-то в итоге на орбите Джупа гравитравму получил — и списали.

— Вот-вот, — вдруг помрачнев, кивнул Дорош.

— Что? — Леон поставил перед ним пластиковую пепельницу с эмблемой отеля и, наклонив голову, заглянул в глаза. — Ты что-то знаешь?

— Я знаю только то, что в последнее время основательно снизились требования к безопасности полетов, — приятель выдержал его взгляд и улыбнулся — одними губами, — как будто летать нам осталось, в общем-то, недолго.

— Интересные у тебя мысли…

— Не мысли, Леон, — ощущения, что ли… государственные исследовательские программы замерли в некоей мертвой точке и ни туда ни сюда. Все, конечно, болтают о частной космонавтике, и здесь вот, на этом, мать его, симпозиуме, трепа тоже хватит — но сам-то ты в это веришь?

Леон щелкнул зажигалкой и с удивлением услышал тонкое шипение — сигарета оказалась свернута не из бумаги, а из кукурузного листа.

— Уругвайские родичи презентовали, — с улыбкой комментировал Дорош. — Затянись как следует, тебе понравится.

— Там что, каннабис? — поразился Леон, ощутив в дыме сигареты незнакомые ему кисло-сладкие нотки.

— Нет, конечно, — засмеялся Дорош. — Это просто такой сорт. Стоит недешево, потому у нас не достать. Я хочу ящик заказать, благо жалованье мне теперь вполне позволяет.

Макрицкий с интересом посмотрел на тлеющую в пальцах сигарету, глубоко затянулся и кивнул приятелю, указывая на бутылочку бренди, стоящую посреди с гола.

— В частную космонавтику я не просто верю, — произнес Леон, глядя, как Дорош аккуратно разливает по рюмочкам густо-коричневый напиток, — я вижу тенденции, отмахиваться от которых уже поздно. В последнее время очень многое переменилось, да ты и сам должен видеть все это.

— Я вижу, — с готовностью кивнул подполковник. — Но вот как юрист могу сказать тебе смело: проблем у нас появится — тьма. Ты, конечно, можешь назвать меня консерватором и будешь при этом прав, но, знаешь, на сегодняшний день — лучше б оно все оставалось так, как есть.

— Уже увы, — мотнул головой Леон, поднося к носу свою порцию, — нас подкосит энергетика. Невосполнимые ресурсы планеты мы уже почти сожрали, а восполняемых хватит лишь на очень скромное существование — то есть при условии резкого сокращения потребления.

— Не говорил бы ты этого, — сморщился Дорош и осторожно глотнул бренди. — Фу. Дрянь какая, в самом деле…

— Почему не говорить?

— Ну, я понимаю, что тебе можно, конечно. Вот другим… мой шеф, например, глубоко убежден в том, что правительственные структуры должны пойти на любые меры, вплоть до силовых…

— Валерчик, да ты спятил. Как ты себе это представляешь?

Дорош поднял на него глаза и слабо улыбнулся.

— Например, введение монополии на ту самую энергетику.

— Да ты что! Это же вызовет такую бучу, что и подумать страшно.

— Да? А что ты скажешь, если перед этим в стране будет введено чрезвычайное положение?

— Еще глупее. Ты же юрист…

— Поверь, они вывернутся. Сошлются на европейскую нестабильность или еще на что-нибудь — общественное мнение уже и так достаточно подогрето… Никто и не пикнет.

«Лобов! — вдруг вспомнил Леон. — Действительно… Сейчас просто еще не осознали, а вот завтра-послезавтра начнется — в Марсель полетят комиссии, все сети будут забиты штатными правительственными „пророками“, вещающими о близком конце света. Тогда, конечно, пищать будет поздно. А в Европе организуют то же самое — и все, приехали. Договор, возможно, действительно отложат надолго, но особой роли это уже не сыграет. Вот черт, а…»

— Ведь ты же должен понимать, что речь идет не просто о дестабилизации тех или иных рынков, которая неизбежно последует за рывком в реализации негосударственных программ, — спокойно продолжал Дорош. — Все гораздо хуже — в течение нескольких лет изменятся сами правила игры. И наиболее опасно то, что транснациональные корпорации потребуют изменения социальной политики, на которой держатся почти все сегодняшние надправительственные объединения. Да, я понимаю, что все эти «социальные пакеты», гарантируемые в большинстве государств, не только тормозят развитие экономики, а попросту душат ее — но эта система при всей ее невыгодности позволяет избегать потрясений… Пойми, Леон, мы все равно не сможем заставить работать тех, кто работать не привык. Поздно уже, ушел наш поезд.

— Пусть сдохнут, — скривился Макрицкий. — А их детям придется все же что-то делать.

— Хорошо, сдохнут — а до того? Снесут Брюссель? Ты хоть знаешь, сколько их?

— Знаю. В Штатах — около тридцати процентов трудоспособного населения.

— В Европе, согласен, чуточку меньше — двадцать семь с половиной, по последним отчетам. Но они же, к сожалению, обеспечивают прирост населения, следовательно, являются самым значимым электоральным фактором. Вопросы есть?

— Вот идиотизм! — не выдержал Леон. — Ты хоть понимаешь, что ты городишь, Валера? Мы подошли к развилке — либо сегодня мы выживаем за счет предельной самомобилизации, как бы трудно и грустно это ни было, либо следующее поколение сожрет самое себя!

— Нет, — уверенно мотнул головой Дорош. — Есть программы… о них не говорят, конечно, но мне кажется, что именно об этом сейчас и думают — как в Брюсселе, так и в Вашингтоне. Да и у нас, боюсь, тоже. Сокращение численности населения. Срок — два, максимум три поколения. Космос станет попросту ненужным. Конечно, ты назовешь это махровым тоталитаризмом, но ведь у индусов это почти получилось в тридцатые? И никто не возмущался. Мозги как следует промыли, да и все. Если бы не началось освоение новых энергетических программ и космоса, все было бы нормально.

— Нормально?! Валера, ты считаешь это нормальным? Это тупик!

— Леон, это нормально для тех, кто уже подготовлен к соответствующему развитию событий. Человек слышит только то, что ему говорят, — это старая концепция, проверенная, кстати, именно у нас, как ты помнишь. Ладно, что об этом сейчас болтать. — Дорош допил бренди и встал. — Потом все видно будет. Одно могу тебе сказать твердо — подумай, бодаться с системой, работающей на четко отработанных концепциях управления, довольно глупо. Тебя свалят, будь ты хоть старый партизан. Лучше барахтаться… Так что, пойдем завтра к китаянкам?

— А? — Леон не сразу понял, о чем идет речь. — К китаянкам? А… ну пойдем, коль так тебе приспичило. Я давно хочу по Праге побродить — все как-то не складывалось, одни командировки.

— Ну, давай. На открытии я шефа сопровождаю, вечером тоже с ним, а завтра утречком я тебя найду. Жди.

Спускаясь в лифте, Макрицкий вдруг поймал себя на ощущении тяжести в животе. Было бы недурно застрять на полчасика между этажами. Но лифт, увы, работал без малейших намеков на неисправность.

«Каплер в Севилье умудрился опоздать, — подумал Леон, разглядывая в зеркале свою физиономию: потолочный плафон отдавал зеленоватым, поэтому каждая из немногочисленных пока морщинок выглядела лет на пять старше положенного. — Черт, может, заскочить в бар?»

Лифт остановился, пискнул оповещающим сигналом и распахнул хромированные двери. Макрицкий сразу же погрузился в многоголосый гул, пока еще не слишком близкий, — основная масса народу толпилась за углом широкого светлого коридора. Леон поправил саблю и вышел из уютной капсулы, вдруг ставшей для него своеобразным коконом личной безопасности. Взрыв в «Альгамбре» все же ощутимо ударил по психике, и, как догадывался Леон, последствия этого удара будут долго еще проявляться в самом неожиданном виде. Вот как сейчас, например…

Макрицкий завернул за угол и остановился, пытаясь высмотреть в пестрой толпе «своих». Вон где-то мелькнула высокая синяя фуражка с двуглавым орлом на тулье. Рассыпаясь в извинениях, Леон заработал локтями и вскоре приблизился к делегации Славянского союза, кучковавшейся пока в отдалении от дубовых дверей конференц-зала. Из числа присутствовавших военную форму носили всего двое — кивнувший ему Дорош и высокий седой генерал-майор, очевидно, шеф его юридической службы. Макрицкий представился по всей форме, удостоился покровительственного кивка (опускаться до рукопожатия юрист посчитал ниже своего достоинства) и отошел в сторонку, так как к ним вдруг рванули сразу три репортерские группы. Общаться с представителями СМИ ему не стоило.

Вообще, по сравнению с Севильей прессы на симпозиуме оказалось на удивление немного. Во многом это объяснялось внешней незначительностью события и малой известностью его участников, но Макрицкий уже понимал, насколько серьезными будут обсуждаемые здесь вопросы. В какой-то момент ему стало очень неуютно: все же Коровину нужно было послать сюда не его, а кого-либо более опытного. С другой стороны, генерал всегда знал, что делать… это успокаивало, но ненамного.

Двери зала распахнулись.

— Садись рядом с нами, — шепнул оказавшийся под боком Дорош. — Шеф не терпит самостоятельности, будь ты хоть сто раз из другой конторы.

Леон кивнул.

Генерал-юрист величаво проследовал к передним рядам и пробрался ближе к середине. Глядя на него, Макрицкий слегка поежился, но отступать после предупреждения Валеры было некуда: накатает потом, гад, докладную, и отбрехивайся… Впрочем, давки в зале не наблюдалось — на симпозиум приехали хорошо если сто человек. По сравнению с «Альгамброй» взрывать тут было попросту некого. Эти лица крайне редко мелькали в новостных лентах, им это совершенно ни к чему.

Места в президиуме заняли всего трое. Ни одного из них Леон не знал — ни в лицо, ни по имени. Француз, итальянец и какой-то польский профессор международного права из Краковского университета. После короткой приветственной речи француз, оказавшийся, как и следовало ожидать, брюссельским чиновником средней руки, уступил место итальянцу.

— Уважаемые коллеги! — мягко заговорил крупный мужчина со смуглым, острым лицом, на котором выделялись огромные, глубоко запавшие глаза, черные настолько, что казались дырами в иное измерение. — Сегодня, в дни нелегких для всех нас испытаний, мы собрались здесь с одной целью — обсудить пути, способные вывести европейское сообщество из кризиса, в котором оно оказалось.

Леон напрягся. Если европейский правовед начинает говорить о кризисе с такой трибуны, как эта, общая направленность симпозиума становится понятна без пояснений. Здесь собрались люди, убежденные в том, что любое движение в теплом болоте равнозначно катастрофе. И собрались они для того, чтобы уяснить, как подобную перспективу ликвидировать — с юридической точки зрения в первую очередь. Макрицкий вздохнул и раскрыл программу мероприятий симпозиума. Названия этих мероприятий не дачи ему ровным счетом ничего — речь шла о проработке каких-то законодательных документов, касающихся международных правил полетов, усовершенствовании договорной базы венерианских разработок и прочей малопонятной бодяге. Можно было, конечно, попросить консультации у Валеры Дороша, но Леон понимал, что названия не имеют ни малейшего отношения к реальной сути тех проблем, ради обсуждения которых и слетелись в Прагу все эти старые крючкотворы.

Когда Леон оторвался от своих размышлений, с трибуны уже вещал краковский профессор. Впрочем, поляк был на удивление незануден: поприветствовав дорогих коллег, он вкратце рассказал о паре «круглых столов», вести которые предстояло ему лично, и раскланялся. На том официальная часть завершилась.

Дальнейшее присутствие Леона среди членов союзной делегации являлось совершенно излишним, и он, не глядя на величественного московского «генерала из главка», поспешил протиснуться к выходу. Через несколько минут он уже входил в уютный бар «азиатского» ресторана. Пока здесь было пусто, но по личному опыту Макрицкий уже знал: еще минут десять, и бар наполнится его «клиентурой», гак как на вечерние сборища первого дня ходят только самые отпетые либо же те, кому приходится делать это по долгу службы. Людям, имеющим реальный вес, не терпится встретиться в более доверительной обстановке.

Леон заказал себе стаканчик чудесного китайского сливового вина и принялся ждать. Нюх не обманул его: не Успел он как следует распробовать лакомство, как в бар повалили мужчины в деловых костюмах с бирками участников симпозиума. К его огорчению, в первой группе не оказалось ни одного знакомого лица. Прошло еще несколько минут, и в дверях вдруг показался не кто иной, как доктор Артур Чизвик собственной персоной. Его Леон никак не ожидал встретить…

Чизвик, вяло помахивая какой-то брошюркой, прошествовал к стойке, взял у бармена рюмку с послащенной рисовой водкой и обвел глазами полутемный зальчик. Не увидеть Леона он, разумеется, не мог, так как тот специально занял столик в центре.

Макрицкий приветственно поднял ладонь. Доктор Артур обрадованно заулыбался, отчалил от стойки и сел рядом с ним.

— И вы здесь, Лео? — отечески похлопал он по плечу Макрицкого. — Кажется, у вас новые погоны? Поздравляю. Что же привело вас на это, гм, мероприятие? Насколько я помню, вы не имели прямого отношения к юриспруденции.

— Служба, сэр, — расплылся в улыбке Леон, довольный тем, что встретил хоть кого-то знакомого. — Начальство иногда посылает меня в довольно неожиданные места. А вы?..

— Я? — немного рассеянно переспросил Чизвик. — Я прилетел сюда потому, что мне нужно готовить материалы для Комиссии по Контакту… у нас заседание через десять дней. Боже мой, что творится, Леонид, что творится в этом мире! В последнее время у меня плохо с сердцем. Эти негодяи готовы провалить все то, к чему мы шли столько лет… я даже не знаю, что теперь будет, да-да-да!

— Вы имеете в виду Европарламент?

— Разумеется, друг мой. Конечно, шансы у нас еще есть, но они, признаюсь вам честно, мизерны, — и, если правительства не предпримут энергичных мер, — мне страшно даже подумать, что ждет нас дальше. Могу только сказать, что серьезный разговор с нами вести уже не будут. Вы представляете себе, что это значит?

Леон с трудом удержался от жесткой усмешки. Старик остался все тем же сумасшедшим, что и раньше, и никакие доводы его не переубедят. Стоит ли?..

— Мы живем в демократическом обществе, сэр Артур, — осторожно заметил он.

— Не произносите при мне этого слова! — сверкнул глазами Чизвик. — Я разочаровался в демократии, юноша. Демократия, пф-ф! Наши лидеры не сумели подготовить общественное мнение, а ведь времени у них было более чем достаточно! Вот вам демократия! Теперь придется принимать непопулярные, так сказать, решения, и к чему это приведет? Впрочем, есть еще шанс — широкая пропаганда, возможно, что-то и изменит. Но индокитайцы наверняка поступят по-своему, а это может напугать наших брюссельских недотеп.

— Пропаганда? — поднял бровь Макрицкий. — Вы считаете, что ее было недостаточно?

— Но вы же видите! — возмутился сэр Артур. — Ах, дорогой Леонид, вы еще слишком молоды и многого не понимаете. Широкой публике вовсе не обязательно знать некоторые детали происходящих событий. Они вредны. Если уж дело идет так, что приходится выкладывать всю подноготную, то делать это необходимо таким образом, чтобы массы твердо верили в благие цели, преследуемые властями. И никак иначе!

— По-моему, врут и так немало, — не удержался Леон.

— Ах! — Как обычно, Чизвик не слишком вслушивался в реплики собеседника, предпочитая слышать лишь себя самого. — Пропаганда простых и ясных идей — задача далеко не такая легкая, как может показаться на первый взгляд. И уж конечно, в таком деле не место трусости и нерешительности. Для нашего дела, дорогой Леонид, все средства хороши — но, как мы теперь видим, не все это понимали. Да-да-да! Если б мы поняли это раньше… да и то сказать: по-настоящему нас поддерживают только во Франции, остальные все мнутся и блеют что-то о праве на информацию, праве на самоопределение… глупости! Подобные понятия давно пора выбросить на свалку истории. Впрочем, надеюсь, что скоро так и произойдет. Недавно я побывал в Штатах и должен вам сказать, эта поездка произвела на меня сильное впечатление. Правительственные круги Вашингтона настроены по-боевому! Вот у кого нам следует учиться! Никакого визга, никаких стонов, правильно проведенная пропагандистская кампания и твердая готовность элиты идти до конца, невзирая на любые возможные осложнения. А в Брюсселе — сплошной либерализм. Кое-кто, подумать даже страшно, ставит под сомнение необходимость исполнения Кодекса! Мне приходилось слышать голоса, упрекающие Старших в нарушении некоторых его статей… но даже если это и так, то что же? Разве такие мелочи могут встать на нашем пути?

— А такое было, сэр Артур? — вкрадчиво поинтересовался Леон, дождавшись момента, когда Чизвик наконец перестал тарахтеть, чтобы сделать глоточек.

— Мы невоспитанны, — легкомысленно махнул рукой ученый. — Что из того, что Старшим приходилось принимать решения, которые могут быть неверно истолкованы досужими болтунами? К счастью, правящие круги уже тогда понимали, что предавать огласке некоторые факты весьма неразумно… — Чизвик вдруг привстал и замахал кому-то рукой. — Простите, Леонид, я вынужден покинуть вас…

Леон проследил за ним взглядом и увидел, что сэр Артур, не расставаясь с рюмкой, бросился к дверям бара, где маячила массивная темная фигура во французском мундире, легко идентифицируемом по характерной фуражке — «кастрюле».

Макрицкий вздохнул и подошел к стойке, чтобы заказать себе еще порцию вина. Этот сорт довольно редко встречался даже в киевских «шанхаях», как называли китайские рестораны на берегах Днепра, поэтому не следовало отказывать себе в невинном удовольствии, хотя стоило оно, весьма и весьма.

— Двести, — приказал он бармену, приземистому дядьке с залысинами.

— Чем пан закусит? — поинтересовался тот.

Леон помотал головой и вытащил из кармана золотую кредитку с логотипом крупного киевского банка. Бармен уважительно блеснул глазами и выставил на стойку высокий бокал.

— Как будет угодно пану майору.

Повернувшись, чтобы вернуться за облюбованный им столик, Макрицкий с удивлением заметил, что там уже кто-то сидит. В слабом свете красных шелковых фонариков, подвешенных под потолком, лицо сидящего показалось ему знакомым. Он приблизился.

— Черт, герр Уленгут, я не узнал вас!

Рослый мужчина в светлом костюме приветственно поднял кружку с пивом. Узнать его и впрямь было не слишком легко — Пауля Уленгута, известного антверпенского правоведа и друга его семьи, Леон не видел уже лет семь, если не больше.

— Привет, парень… я так сильно постарел, да?

— Что вы, Пауль, вовсе нет! — запротестовал Леон, радуясь неожиданной и приятной ему встрече. — Просто здесь так темно…

— Постарел, постарел, — усмехнулся юрист, расправляя ладонью пышные седые усы. — Зато ты как новенький, хотя дед и говорил, что ты порядком возмужал. Но от этого не уйти, так лучше уж наслаждаться молодостью, не забивая себе голову проблемами возраста. Как ты? Я много слышал о твоих приключениях. Ты сейчас работаешь у Коровина?

— Вы знаете? — удивился Леон. — Что-то у нас слишком много болтают.

— После Севильи некоторые тайны перестали считаться таковыми. Да, в общем-то, и Коровин для меня человек не чужой — я познакомился с ним лет двадцать назад и при довольно своеобразных, мягко говоря, обстоятельствах. В первый же день нашего знакомства мы пересчитали друг другу зубы. А потом стали друзьями… Так бывает, э?

— Вы, Пауль, остаетесь верны себе. Честно говоря, я никак не ожидал увидеть вас среди этих…

— Этих говноедов, ты это хотел сказать? Чего уж там, давай называть вещи своими именами. Да, я здесь, но вопросы решаю свои собственные. А вот что в твоем обществе делал этот безумный англичашка?

— Вы имеете в виду Чизвика?

— Кого ж еще, парень? Странные у тебя знакомства. Чизвик стал просто опасен, ты не находишь? Он маньяк, не так ли?

Леон побарабанил по столу пальцами.

— Да, — согласился он. — Сэр Артур в самом деле говорит довольно странные вещи. Похоже, он то ли действительно спятил на своих обожаемых Старших, то ли дошел до той грани, когда цинизм превращается в… не знаю даже, как это сформулировать…

— Спятил, — жестко произнес Уленгут. — Можешь мне поверить, в данный момент он уже плохо соображает, где кончаются его фантазии и начинается суровая реальность. Именно этим он и опасен. Так что лучше держись от него подальше, майор. Но расскажи-ка мне лучше, как там твои? Дед недавно сообщил мне о свадьбе твоей сестры… где гуляли?

Некоторое время они болтали о делах семейства Макрицких. потом Уленгут с сожалением посмотрел на часы и отставил в сторону уже опустевшую кружку.

— Как жаль, что мне нужно улетать. С другой стороны — здорово, что я тебя встретил, а то это дело тянулось бы еще пару лет. У меня к тебе небольшая просьба, Леонид. Совершенно необременительная, не переживай.

— Ну, Пауль, я всегда к вашим услугам!

— Тогда слушай. Дело в том, что я должен Коровину бутылочку вина и не могу отдать ее уже чуть ли не год. Но искать сейчас что-нибудь приличное мне некогда, зато здесь, в Праге, у меня есть добрые знакомые. Завтра вы наверняка потащитесь смотреть на местные древности — и Староместскую площадь, естественно, не минуете. Спросишь, где находится Гусова улица, тебе любой гид покажет — а там найдешь погребок «Старый Иосиф». На самом деле никакой он не старый, но именно там можно всегда найти что-нибудь интересненькое… Я туда позвоню, и завтра в любое время тебя будут ждать. Можно не завтра, послезавтра, только зайди обязательно, слышишь? А то я и так в дурацком положении, все никак мне до Москвы не добраться.

— Но, Пауль, я не слишком разбираюсь в европейских винах. Что мне выбрать?

— Ничего выбирать не нужно, все выберут за тебя. Расплачиваться, естественно, тоже не надо. Придешь, представишься, заберешь, а в Москве вручишь Валентину. Я думаю, он порадуется. Ну и привет передашь, само собой. Все, Леон, — Уленгут встал и грустно улыбнулся, — прощай. Увидимся, я надеюсь.

Леон вскочил и схватил протянутую ему ладонь. В серых глазах юриста ему почудилась какая-то то ли тоска, то ли горечь, но наваждение длилось не более секунды — Улыбнувшись, Уленгут подмигнул ему и пошел прочь, в сторону тускло светящегося дверного проема.

Глава 2

Уленгут ошибся — экскурсия по пражским достопримечательностям в программу симпозиума не входила, очевидно, занятым юристам было не до того. Поэтому, обойдя после завтрака все возможные места скопления праздных участников на предмет присоединения к тусовке и не обнаружив оных, Леон вернулся в свой номер, чтобы переодеться и подъехать за бутылкой для шефа. О том, что Пауль Уленгут может быть знаком с Коровиным, прежде он даже и не догадывался. Впрочем, насколько ему было известно, судьба не раз забрасывала старого крючкотвора в самые разные места. В молодости, например, ему случилось даже поработать на Венере, так что в принципе факт такого знакомства не выглядел чем-то из ряда вон выходящим.

Леон велел таксисту высадить его на Дворжаковой набережной, едва машина пересекла Влтаву по недавно отстроенному путепроводу севернее легендарного Карлова моста, и, вызвав на дисплее коннектера пражский навигатор, принялся соображать, как теперь добраться до Гусовой улицы. Насколько Макрицкий помнил Прагу, Гусова должна была находиться где-то неподалеку. Сориентировавшись, Леон спрятал аппарат в карман и двинулся к югу. Вокруг него толпились туристы всех языков и цветов кожи, снаряженные яркими банками с дешевым чешским пивом, из приоткрытых дверей таверн и подвальчиков несло сосисками и кислой капустой. В недавнем еще прошлом и сам он, оказавшись здесь, не преминул бы заглянуть в приличный ресторан, но сейчас Макрицкий даже не обращал внимания на происходящее. Вчера, залитый некоторым количеством китайского винца, короткий разговор с доктором Чизвиком не вызвал у него особой тревоги, тем более что сверху на него нал ожил ось удивление от встречи с Уленгутом. Но теперь слова англичанина не шли у Леона из головы.

Герр Пауль был безусловно прав — Чизвик и впрямь перестал отдавать себе отчет в происходящем. В противном случае он не стал бы болтать с Леоном о таких вещах, как… как что? Что он имел в виду, заявив, хоть и не прямо, о фактах нарушения Кодекса самими Старшими? И, черт возьми, не ради ли сокрытия этих фактов и была выстроена вся та громоздкая и дорогостоящая система лжи, система оболванивания налогоплательщиков, именуемая Чизвиком «пропагандистской кампанией»? Эх, взять бы старика Артура за шкирку да покопаться у него в голове: наверняка там найдется немало интересного. Или — задать прямой вопрос Коровину?

Сейчас Леону казалось, что скоро, особенно в свете последних событий, настанет тот час, когда подобный вопрос может быть задан, не глядя на чины, допуски и карьерные перспективы. Ощущение близости чего-то чрезвычайно гадкого, преследовавшее Макрицкого в последние недели, здесь, в Праге, вдруг усилилось едва не на порядок.

Он дошел до пересечения Карловой и Гусовой, машинально свернул направо — и почти сразу же увидел нужную ему вывеску.

«Старый Иосиф» оказался крохотным подвальчиком с несколькими дубовыми столами и темной, покрытой специальным тонированным лаком стойкой, за которой на стеллажах ждали своего часа десятки и сотни разнокалиберных бутылок, прибывших сюда со всех концов земного шара.

— Hello, — обратился он к пухленькой девушке в нарядном клетчатом переднике, дремлющей посреди этого великолепия с включенным медиапроектором в руке, — мне должны были передать кое-какую посылку… от пана Уленгута.

Девица встрепенулась, с некоторым недоумением обвела сонным взглядом пустой зальчик и подняла глаза на Леона.

— Посылку? Для пана?.. Ах, сейчас… Я-ан!

На ее зов из подсобки с готовностью выскочил низкорослый и лысый старикашка с крючковатым носом. Не говоря ни слова, он очень внимательно изучил физиономию Леона, терпеливо ожидавшего какой-либо развязки, и тихо поинтересовался:

— Пан Макрицкий, если не ошибаюсь?

— Так, пане, — кивнул Леон, немного удивляясь конспиративной обстановке происходящего.

— От пана Уленгута? Он, если мне не изменяет память, близко знаком с вашим почтенным батюшкой?

— Н-да, — согласился Леон. — Но…

— У нас все готово. — Старикан взмахнул сухонькими ладошками и снова исчез в дебрях своего заведения. — Пан выбрал прекрасный «Порто», — сообщил он, возвращаясь с желтоватым бумажным пакетом: из пакета появилось темное горлышко бутылки, и Макрицкий воочию убедился, что это действительно портвейн весьма почтенной выдержки. — Пан будет доволен…

— Сколько я должен? — на всякий случай поинтересовался Леон, пока девушка упаковывала пакет с бутылкой в нарядную картонную коробку с красноносой физиономией того самого Иосифа.

— Нет-нет, — замахал руками старец. — То — подарок… за все уплачено.

Коротко поблагодарив, Леон взял коробку под мышку и вышел на улицу. В спину ему пристально смотрели на удивление молодые серые глаза, спрятанные в густой сетке старческих морщин…

«Если б не девка, — подумал Леон, невольно оглянувшись на вывеску, — ну подземелье с гномами…»

И — замер.

На противоположной стороне улицы, погруженной в сероватый сумрак тени, стояла Люси. Несколько секунд Макрицкий торчал как вкопанный, разглядывая девушку. Она тоже посмотрела на него, и губы раздвинулись в до боли знакомой улыбке — тогда Леон, дернув головой, резко повернулся и быстро зашагал прочь, к Карловой. В горле у него было сухо. Сев в такси, он назвал адрес и добавил, непривычно для себя резко:

— Два счетчика, если быстро! Гони!

Таксист, молодой парнишка в светлой замшевой куртке, обернулся, бросил на Макрицкого оценивающий взгляд и кивнул:

— Будет…

В номере Макрицкий запер коробку с портвейном в сейф и уселся в кресло. Его пальцы нервно мяли сигарету.

«Игра света и тени, — в сотый, пожалуй, раз сказал он себе. — Всего лишь игра света… но даже если это действительно она… нет, я не должен был реагировать, потому что, чем закончится такая игра, не предугадает никто». Он приказал доставить в номер бутылку водки и пиццу с грибами и подумал, что сегодня ему нелегко будет вернуться в рабочее состояние. Да и смысл? Похоже, Коровин несколько ошибся, посылая его на это мероприятие в качестве наблюдателя. Ничего особо ценного тут не высмотреть, как ни старайся. Господа юристы слишком заняты своими договорами и «круглыми столами», чтобы тратить время на кулуарную говорильню в барах. В Севилье — да, а здесь, увы, не та публика.

Замыленный коридорный вкатил в номер столик на колесиках, шмыргнул носом, принимая от Леона монету на чай, и исчез. Очевидно, дел у него было много. Макрицкий неторопливо распечатал поллитровку «Смирновской», налил себе в заранее приготовленный бокал и снял крышку с коробки — на него дохнуло горячей пиццей. Сто грамм мягко ушли по пищеводу, в груди появилось тепло. Леон поморщился и встал, чтобы приоткрыть окно. В номере тотчас же возник неясный шум переполненного людьми города. Макрицкий задержался у окна, бездумно глядя вниз, в легкое желтое осеннее марево. Кругом была толпа, он почти физически ощущал ее присутствие: те эмоции, что давно превратили Злату Прагу в бесконечный праздник, существующий вне зависимости от сезона и времени суток, — но улочки и площади, мосты и соборы, впитавшие неисчислимые количества взглядов и чувств, оставались бесстрастными. В этом желтоватом древнем бесстрастии его собственные чувства показались Макрицкому лишними, неискренними — он сделал глубокий вдох и вернулся в кресло.

Даже если это была она… Девушка в скромном сером жакете и длинной, не по моде, юбке, стоящая на старинном тротуаре Гусовой улицы.

Леону стыдно было признаться самому себе в том, что главным — тем, что потрясло его больше всего, — была вовсе не привязанность, зародившаяся в нем на борту погибшего планетолета и вновь, как ему казалось, вспыхнувшая сейчас, а тайна, жгучая, выедающая его изнутри тайна, которую несла сейчас в себе пражанка Люси.

Он налил себе еще сто и разодрал наконец хрусткий пакетик, в котором лежали прилагавшиеся к пицце одноразовые вилка и ножик. Что довелось увидеть Люси? Быть может, действительно — звезды? После странной фотографии, показанной ему Мельником, внутри Леона вспыхнула некая почти неощутимая искорка. Быть может, то была искра надежды, но о таких надеждах здравомыслящие люди не говорят даже сами с собой. И все же она существовала — а вдруг… а может быть, и я?

Ему трудно было бы покинуть не просто Землю, а весь вскормивший его мир: существовал, в конце концов, и долг, та сфера неких внутренних обязанностей, которую каждый человек определяет сам для себя. Цветущая степь, бездонное голубое небо, купола церквей, словом, все то, что создает ощущение общности, единения с людьми, так или иначе окружающими тебя. Но все же Леон знал, что преграда эта — тонка и события, в водоворот которых он оказался вдруг вовлечен, с каждым его шагом делают ее еще тоньше и уязвимее.

В кармане запищало.

— Да? — ответил Макрицкий, не прекращая жевать.

— Ты готов? — с какой-то ехидцей поинтересовался в трубке голос Дороша.

— К чему? — Леон не сразу понял, о чем идет речь.

— К китаяночкам. Мы ж договаривались. Забыл, что ли?

«Ах, ну да… — вспомнил он вчерашний разговор. — Действительно, сейчас лучше выкинуть что-нибудь этакое, а то досижусь до депрессии».

— Да, Валерчик, — ответил Леон. — Помню. Так как у нас с китаяночками?

— Напяливай мундир, цепляй саблю и жди. Я сейчас за тобой забегу.

— Мундир?! Какого еще черта я по Праге буду с саблей таскаться? Ты что, Валер, не в себе?

— Тихо-тихо, — засмеялся Дорош. — Я с ними уже обо всем договорился и пообещал, что все будет по-гусарски. Бравых офицеров с саблями им видеть еще не доводилось, так что готовься — можешь пока тестикулы размять.

Леон вздохнул и закатил глаза. Спорить с Дорошем, раз тот решить упереться, не имело ни малейшего смысла, все равно заставит — это Леон хорошо помнил еще с Академии. Но действительно, шествовать по Праге в форме!.. Этакое шоу для миллионов туристов! О господи…

Дорош появился, когда он застегивал китель.

— Молодца! — одобрил подполковник, глядя на тонкую талию Макрицкого, перетянутую сейчас поясом. — Сразу видно, что на бумажной работе ты относительно недавно. Ничего, год—другой, и станешь весьма похож на меня.

— Не думаю, — мрачно хмыкнул Леон, вытаскивая из шкафа саблю. — Я лет до сорока продержусь, а то и дольше. Как батя.

— Все так говорят, — скривился Дорош. — А потом посидят в кабинетике да по банкетикам, и готово пузо, хрен чем вытравишь. Разве что на тренажерах мучиться — так ты думаешь, сможешь себя заставить? Ох, сомневаюсь.

— Что нам брать с собой? — перебил его Леон. — Не идти ж с пустыми руками!

— Там возле заведения есть магазинчик, — ответил Дорош. — Меня уже проинструктировали. Да-а… барышни они, как я понял, обстоятельные.

— Куда мы хоть едем? Это вообще — что?

— Сказано ж было — театр. Но иногда в театре бывают выходные. Все, хорош болтать, поехали.

В машине Дорош уверенно назвал таксисту адрес на Вышеграде и вдруг хихикнул, поворачиваясь к Леону:

— Наших, там, поверь, знают и любят. Вот только с саблями еще не видали.

Макрицкий поморщился и не стал утруждать себя ответом. При иных обстоятельствах он скорее всего отказался бы от поездки, но сегодняшнее наваждение, возле «Старого Иосифа» могло рассверлить мозг всерьез, а попытки залить его в одиночестве вряд ли увенчались бы успехом.

«В конце концов, — подумал он философски, — может молодой неженатый офицер поехать в бордель? Разумеется, да, особенно если вчера он случайно встретил однокашника, с которым не виделся много-много лет».

Таксист высадил их на небольшой площади возле сквера, украшенного каким-то небольшим памятником. Леон выбрался из машины, надел на голову высоковерхую фуражку с тризубом на околыше и, морщась, огляделся в поисках восторженных туристов, целящихся в него записыпаюшими головками, однако не без удивления уяснил, что до него никому нет дела. Это немного успокоило его, и он поинтересовался у вертящего башкой приятеля:

— Ты что, собственно, шукаешь? Здание китайской оперы?

— Да нет, — отмахнулся тот, — магазинчик здесь должен быть.

— Как он выглядит, твой магазинчик?

— Ну винная лавка, разумеется… как еще?

— Так вон, наверное, олух! — И Леон махнул рукой в сторону затейливой вывески, извещавшей всех желающих, что здесь продаются «наилучшие крымские сорта». — Это ты имел в виду?

— А, да! — обрадовался Дорош и поволок его по пешеходному переходу. — Очень уж они просили, бедняжки. Для них ведь дороговато такие вещи потреблять, вот и намекают заранее.

Леон горестно покачал головой и потянул на себя большую стеклянную дверь, облепленную десятками маленьких стикеров, заверявших покупателя, что лавка принимает платежи с любых карточек, существующих на этой планете. Среди переливающихся логотипов крупных банков мелькнули и несколько эмблем европейских и штатовских «социалок», что, по мнению Леона, могло быть расценено как мелкое издевательство политкорректных чехов.

В магазине уютно пахло карамелью. Увидев офицеров, из угла зала выскочил юноша в малиновой жилетке.

— Что панам будет угодно? — спросил он на хорошем русском.

— Что нам будет угодно? — повернулся к приятелю Макрицкий. — Что они там у тебя пьют — мускат, поди?

— Ты знаешь что, — отчего-то скис вдруг Дорош, — ты ведь в крымских делах куда лучше моего тянешь?.. Ты тут сам походи с пареньком, коньячку возьми, ну и сладенького, конечно, куда без него, а я пока воздухом подышу. Как наберешься всего, позови, рассчитаемся вместе.

— Что это с тобой? — удивился Леон. — Голова заболела?

— Да не могу я на такое количество бухла смотреть спокойно, — прошипел Дорош, непритворно краснея. — Не могу вот… Из-за жены, заразы… давай ты сам, а? А потом позовешь.

— Ну ладно, — пожал плечами Леон. — Тоже мне, алкоголик замаскированный… Что ж, пойдемте, дружище, посмотрим, что у вас тут имеется.

Пройдясь вдоль рядов, пестреющих сотнями этикеток, Макрицкий взял три бутылки коньяку и набор мускатов, оставив неизбежные конфеты на усмотрение менеджера. Почтительно улыбающийся мальчик помог донести добычу до кассы, кивнул девушке-кассирше на солидного клиента и скрылся в дебрях кондитерского отдела. Леон тем временем повернулся к двери и, поймав вопросительный взгляд Дороша, поманил его пальцем.

— Вот то, что надо! — облизываясь, похвалил тот. — Вина, я думаю, хватит. Будет мало, пошлем за местными напитками, нужно, в конце концов, и европейскую промышленность поощрять.

Парень в жилетке вернулся с двумя корзинками в руках: одна была пуста, а во второй торчали несколько шоколадных наборов и какой-то тортик.

— Ох-хо, — сосредоточенно запыхтел Дорош, силясь извлечь из внутреннего кармана кителя бумажник.

— Успокойся, — Леон стянул с правой ладони белую перчатку, бросил ее на прилавок и вытащил свою «мелкорозничную» кредитку. — Пожалуйста, отсюда.

— Да ты что?! — попытался было возмутиться Дорош, но юноша уже складывал бутылки в пустую корзинку.

Леон вернул в карман кредитку и взялся было за ручку одной из корзин, но Валера проворно оттолкнул его в сторону.

— Нет, нет! — горячо зашептал он. — Понесу я сам… Всегда сам бухло носил.

Макрицкий вежливо улыбнулся кассирше и двинулся вслед за Валерой.

— Пан офицер! — закричал кто-то в спину, когда он уже открыл перед Дорошем дверь магазина.

Леон обернулся. Кассирша, встав со своего места, помахивала забытой на прилавке перчаткой. Макрицкий усмехнулся и зашагал назад.

— Вы очень любезны, — сообщил он девушке. — Однажды я умудрился забыть на кассе…

— Пан, пан!! — вдруг истошно завопила она, глядя куда-то за спину Леона.

Макрицкий мгновенно развернулся и понял причину ее ужаса. Вот только выглядела она как-то нереально… напротив двери магазина, заехав правым передним колесом на тротуар, стоял черный, наглухо тонированный мини-лайнер «Фольксваген Мунвинд», и из сдвинутой назад правой боковой двери выпрыгивали двое — одетые, как обычнейшие туристы, в необъятные брюки с десятками карманов и «надувные» яркие жилетки, но с черными обтягивающими масками на лицах. А возле самой двери лежал на спине, слабо подергивая ногами, Валерка Дорош, и в падении не выпустивший своей драгоценной ноши.

Даже не пытаясь понять, что все это может значить, Леон бросился к двери, толкнул ее плечом и сразу же, едва магазин остался за спиной, рванул из ножен саблю.

Парни в масках оказались поразительно проворны. К тому моменту, когда Леон вылетел на тротуар, они уже поднимали безвольное тело подполковника Дороша, намереваясь запихнуть его в свою машину, — увидев же Макрицкого, налетчики немедленно бросили Валеру и Ударились в бегство. Однако расстояния хватило только одному из них: сверкающая парадная сабля с коротким шипением покинула ножны и, описав в воздухе едва видимую глазу восьмерку, полоснула второго наискось через всю спину. Леон еще тянулся в своем замахе, тянулся, выгнувшись дугой, — но «Фольксваген», завизжав всеми четырьмя электромоторами, бешено сорвался с места, унося с собой обоих налетчиков: уцелевший втаскивал раненого в салон.

Через несколько секунд в уши Леону ударил многоголосый визг прохожих. Со всех сторон к магазину бежали люди. Не глядя на них, Макрицкий достал из нагрудного кармана запечатанный одноразовый платочек и тщательно вытер им окровавленный клинок.

Из шеи обмякшего, но вполне ровно дышащего Валеры торчала крохотная оперенная стрелка. Оттолкнув какого-то азиата, уже нависшего над его другом с записывающим проектором, Леон осторожно вытащил стрелку из ранки и, вскрыв еще один платок, поместил ее в прозрачный пакетик.

— Полицию вызовите! — крикнул он.

— «Скорая» уже едет! — возбужденно ответили ему. — Сейчас будет!

Леон подложил под голову Дорошу его собственную фуражку и выпрямился. С противоположной стороны сквера приближался вой сирены. Несколько секунд спустя у магазинчика остановились сразу три полицейские машины, и патрульные принялись разгонять собравшуюся толпу.

— Лейтенант Майер, — козырнул Макрицкому вихрастый светловолосый парень, перекрещенный поверх кожаного комбинезона двумя портупеями, на которых висело его довольно хитроумное снаряжение. — Следователь сейчас будет. Он жив? Жив?

— Удар паралитиком, — ответил Леон. — Убивать его не хотели, так что опасности для жизни нет. Вы в наряде? Мне необходимо срочно переговорить с вашим начальством.

— Сейчас будет следователь, — повторил Майер, очевидно, успокоенный сообщением о том, что с трупами ему возиться не придется. — Кто это его? Вы разглядели?

— Свяжитесь с районным комиссариатом, — жестко произнес Леон. — Срочно…

Лейтенант недоуменно моргнул, но спорить не стал. Двумя минутами позже Дороша уже грузили в подъехавшую машину «Скорой помощи», а Леон садился в автомобиль Майера. Корзинки с выпивкой и сладостями стояли у него под ногами.

«Сходили в оперу, — подумал он, глянув вслед отъезжающей „Скорой“. — Вот уж везет так везет…»

Ближайший комиссариат оказался буквально на соседней улице. После доклада лейтенанта Майера Макрицкого уже ждали: сумрачный сержант молча проводил его на второй этаж и приоткрыл тяжелую дверь кабинета начальника.

Леон перешагнул через неожиданно высокий порог и остановился, щурясь, — плотные шторы были задернуты более чем наполовину, создавая в просторном помещении довольно густой сумрак, разбавляемый лишь светом настольной лампы. Это походило на подземные апартаменты генерала Коровина, но вот хозяин их на московского шефа Леона был не похож вовсе: грузный, краснолицый мужчина с неопрятными седыми усами, обвисшими щеками сидел, навалившись на огромный письменный стол, в правом кулаке тлела трубка с длинным мундштуком. Макрицкий заглянул в его прищуренные поросячьи глазки и поморщился. Ничего хорошего от такого типажа ожидать не следовало.

— Быстро вы, — произнес хозяин комиссариата на Дурном немецком. — Я только успел просмотреть запись с места происшествия. Майор Кручка… присаживайтесь там где-нибудь. Как я понял, вы настаивали на встрече непосредственно со мной, а не с дежурным следователем? В чем причина?

— Майор Макрицкий, — представился Леон и, подойдя к столу, положил перед начальником свое служебное удостоверение. — Причина у меня достаточно веская, пан комиссар.

— И?.. — Кручка брезгливо развернул его документы, наскоро проглядел двуязычные надписи и отбросил «корочку» в сторону.

— Вот она.

Леон вытащил из нагрудного кармана кителя пакетик с окровавленной салфеткой, которой он вытирал саблю после своего не слишком удачного выпада, и протянул его Кручке.

— Мне необходима срочная экспертиза данного материала. Срочная, пан майор: я нисколько не сомневаюсь, что у ваших специалистов она займет буквально пару минут.

— Что это? — удивился полицейский, не прикасаясь, однако, к пакету.

— Кровь с моей сабли, которой я все же достал одного из нападавших.

Кручка взял наконец пакетик в руки, внимательно осмотрел его и осторожно положил перед собой.

— И вы хотите, чтобы я нарушил установленный порядок и вместо того, чтобы сдать вас, как положено, дежурному следователю, настоял на немедленной экспертизе какой-то дряни, которую вы мне тут подсовываете? Послушайте, вам не кажется, что вы, русские, везде и всюду хотите слишком многого? Как только с вами столкнешься, так вы тут же требуете какого-то особого к себе отношения. Да с какой стати? Почему бы вам просто не выйти вон и не посидеть в коридоре, пока вами не займется следователь?

Леон машинально погладил пальцами эфес своей сабли.

— Я не русский, — как можно спокойнее проговорил он.

— Какая разница? — фыркнул комиссар. — Для меня вся ваша банда на одно лицо, навроде китайцев. И не надо, пожалуйста, угрожать мне дипломатическим скандалом, видал я вас…

— Пан Кручка, — с неожиданной вкрадчивостью заговорил Леон, мечтая лишь о том, чтобы не потерять терпение, — давайте не будем делать вещей, о которых потом вам будет противно вспоминать. Перед вами лежит мое удостоверение. Возьмите его в руки, войдите в доступные вам кадровые реестры Европейского Космического Агентства, затем введите номер удостоверения и, — Макрицкий сделал небольшую паузу, — добавочный JSN—13—64. И вам все станет понятно. Надеюсь, вы не откажете мне в такой незначительной услуге?

Полицейский стал еще краснее, но все же, бросив на застывшего в кресле Леона короткий цепкий взгляд, придвинул к себе его удостоверение и повернулся к клавиатуре мощного профессионального инфора, который, безусловно, имел возможность выхода на любые открытые сети мира. Держа в левой руке свою трубку, он шустро заплясал по клавишам пальцами правой. Леон следил за выражением его лица. Через минуту оно заметно помрачнело.

— То-то у меня с утра печень болела, — проворчал Кручка и повернулся к Макрицкому: — Ну, пан секретный агент, будем считать, что я действительно не хочу неприятностей. Что я должен для вас сделать?

— Экспертиза, — любезнейше напомнил ему Леон. — Срочно, пан комиссар, срочно. Вне всякой очереди.

— Вы думаете, есть шансы? — поинтересовался тот, нажимая клавишу на интеркоме.

— Шансы есть всегда, — пожал плечами Леон. — А в моем случае их более чем достаточно.

Кручка передал вбежавшей на его зов секретарше пакетик с окровавленной салфеткой, распорядившись о необходимости срочного проведения соответствующих исследований, и, тяжко вздохнув, попытался улыбнуться:

— Может, вам кофе, пан майор?

— Тогда прикажите, чтобы из машины вашего лейтенанта принесли бутылку коньяку. Там этого добра навалом.

Комиссар не ответил ему, но распоряжения о кофе и корзинках отдал тотчас же, и менее чем через минуту все заказанное было доставлено в его кабинет. Леон выдернул из корзины бутылку «Ай-Петри», сорвал печать и криво усмехнулся:

— Давайте рюмки. За знакомство, что ли…

Пан Кручка выскочил из кресла и суетливо распахнул массивный сейф в углу кабинета. На столе появилась пара крохотных серебряных рюмочек. Макрицкий придвинулся поближе, осторожно разлил коньяк и понюхал кофе. Напиток был вполне, по крайней мере не из автомата.

— Давайте, — предложил он начальнику, поднимая рюмку. — Будем здравы.

— Слава Езусу, что не за упокой души вашего друга, — ответил Кручка, отхлебывая коньяк.

— Там другая ситуация, — мрачно отозвался Леон.

В этот момент инфор комиссара пискнул, и он, не успев даже глотнуть кофе, поспешно повернулся к дисплею.

— Странное дело, — произнес Кручка. — Какой-то французский гангстер. Чего его сюда занесло, у себя, что ли, работы мало? Только таких гастролеров мне еще не хватало!

— Французский? — Вскочив, Леон метнулся к дисплею. «Луи Анатоль Пелисье, 2091 г. р., родился в Марселе в семье… осужден за непредумышленное убийство… побег…»

— Достаточно, — тихо сказал он Кручке. — Сотрите это все к черту. И постарайтесь выкинуть мое дело из головы вон… так будет лучше для всех. Можете допрашивать подполковника Дороша — если, конечно, вам посольство позволит, но я могу сразу предположить, что ничего толкового он вам не скажет.

Комиссар хрипло вздохнул и провел рукой по волосам.

— Когда вы улетаете? Существует определенный набор формальностей…

— Я улетаю в ближайшее время. — Леон поднялся и оправил на себе форму. — Пан Кручка, поверьте мне на слово: не лезьте! Вас это дело не касается решительно никак. Чем меньше вы будете знать, тем лучше будет для вашей печени. И прикажите, чтобы мне немедленно вернули салфетку с кровью…

Двумя часами позже он уже сидел в кресле рейсового «Ила», идущего на Москву.

Глава 3

Леон загнал машину на служебный подземный паркинг, молча, здороваясь с вахтой лишь кивками, прошел через пост внутреннего контроля и остановился перед лифтом. В руке у него была кожаная сумка с бутылкой от Уленгута, внутренний карман плаща оттягивал табельный пистолет, который он еще ни разу не брал с собой за все время службы в Москве. Коровин уже ждал; пожав руку Пальчика, Макрицкий чуть прикусил губу и шагнул в кабинет шефа.

— Садись, — приказал тот и вынул из ящика стола массивную пепельницу. — Я б на твоем месте слегка подрагивал…

— Смысл? — поинтересовался Леон, раскрывая свою сумку. — Я немного фаталист, господин генерал. Это вот вам от Уленгута, как он и обещался.

Коровин вдруг встал, подошел к стоящему у длинного совещательного стола Леону и цепко схватил коробку с портвейном. Леон посмотрел на него с удивлением: глаза у генерала горели как у пьяницы, дорвавшегося до бутылки после целого месяца трезвости.

— Отлично… — тихо проговорил Коровин, и не думая, однако же, распаковывать подарок. — Молодец Пауль. Молодец…

Коровин вернулся в свое кресло, спрятал бутылку в ящик письменного стола и резким взмахом смахнул со лба капельки пота.

— У меня, собственно, есть несколько версий, — заговорил он, глядя на Макрицкого. — Но раскрутить мы, как ты понимаешь, не можем ни одной. Твой Пелисье завербован службой покойного Луи Котте. Собственно, это они и организовали ему побег — не совсем понятно, зачем он был нужен в «нелегально-подвешенном» состоянии, разве что только для таких грязных дел, как в Праге: найти «незапачканного» киллера сейчас очень трудно. Не те времена…

— Может, и срок они ему сделали? — криво усмехнулся Леон.

— Запросто. Они же и гарантировали его безопасность на территории Евросоюза — тут, Леонид, возможны самые разнообразные варианты, но сейчас эти детали меня не очень волнуют. Версии же у меня следующие. Наименее реалистичная — действительно им был нужен Дорош. В его департаменте сейчас есть за что зацепиться. Правда, то не нашего ума дело, но все же есть, можешь мне поверить. Ну, и предположение более близкое к реальности, хоть в какой-то мере объясняющее этот, как сам ты понимаешь, жест отчаяния, — они очень хотят зацепить кого-нибудь из тех, кто досматривал разбитый курьер на Луне.

Леон чуть не подавился дымом.

— Вы хотите сказать, что у нас… утечка?

— Да, вопросец веселый, — вздохнул генерал. — В другой обстановке я вчера еще поднял бы следователей из нашей собственной «безопасности» и приказал начать масштабную проверку. Но сейчас… — Коровин замолчал, пристукнул пальцами по столешнице. — Сейчас может начаться такое, что всем нам надолго станет не до служебных расследований.

— Вы сказали, что у вас несколько версий, — воспользовавшись снова возникшей паузой, напомнил Леон.

— Несколько? — удивился Коровин. — А-аа… да, собственно… нет, чепуха. Нам сейчас, возможно, придется заниматься несвойственными, я бы так сказал, делами, и в этом контексте тебе следует быть готовым немедленно перебазироваться в Киев и засесть там тише воды ниже травы. Твое начальство, разумеется, в курсе…

— Мы влезли куда-то не туда, — утвердительно произнес Леон.

— В каком-то смысле, — морщась, кивнул генерал. — Ребята из политической разведки приняли немецкую версию насчет этого проклятого курьера. Они считают, что корабль нес некий артефакт, являющийся своего рода подтверждением готовности Триумвирата принять французскую модель развития событий. И, собственно, единственная заминка, пока еще сдерживающая политическое руководство Республики Франция, — это отсутствие стопроцентной уверенности в том, что данный артефакт находился на борту. Там все так запутано… особенно с Брюсселем. Самоубийство Котте, который, очевидно, и осуществлял связь между массинами, представляющими на тайных переговорах Триумвират, и брюссельцами, летавшими на Луну, говорит в пользу именно такого варианта. Котте просто не выдержал — нервы. Наши вместе с некоторыми европейцами подготовили доклад, в котором подробно разъясняется связь ряда брюссельских чинуш с крупными негосударственными компаниями, занятыми на «социалке». Ты не представляешь себе, какие там средства.

— Виллы в Ницце? — скривился Леон. — Как они их легализовали?

— Виллы им не нужны. Там другое… контроль над банковскими консорциумами и промышленностью. Ты сам должен понимать, особенно после работы у нас: мы все дошли до некоей грани, за которой начинается потеря научных школ и технологий. В Брюсселе и в Вашингтоне очень хотят, чтобы эту грань мы перешли. Что будет через пятьдесят лет, их не волнует совершенно. Они, понятно, с голоду не сдохнут.

— Но… последствия этого «французского варианта»? — спросил шокированный Леон. — Ведь это же, по сути, развал Евросоюза! А индокитайцев они что, совсем в расчет не принимают?

— Ну воевать-то с ними никто не будет! А вслед за Францией тут же подпишутся и Штаты. Все уже решено… И если бы курьер дошел до Луны без дырок в корпусе, запасной вариант, который, как недавно стало известно, был подготовлен задолго до провала голосования в Евро-парламенте, уже пошел бы в дело, и сидели б мы сейчас с тобой на казарменном положении. Хотя, повторяю, до каких-либо силовых методов протеста дело не дойдет. Это уже, к сожалению, решено твердо. А может, оно и к лучшему. Боюсь только, что и у нас тут начнется такой водоворот, что лучше брать отпуск и лететь куда-нибудь в Тимбукту. Там сейчас гораздо более здоровая атмосфера. Тебе, конечно, в этом смысле можно только позавидовать…

— Вы ошибаетесь, господин генерал, — помотал головой Леон.

— М-мм? — Коровин удивленно поднял брови и посмотрел на него в упор.

— Вне «системы» мне места нет. Разумеется, я предпочел бы летать, но раз вы решили, что я нужнее именно здесь, — что ж, так тому и быть. Но уходить совсем… конечно, мне на первый взгляд проще: так или иначе, а на семейных предприятиях всегда нехватка толковых инженеров. Вот только смысл потеряется.

— Смысл? Смысл жизни, что ли? Ты еще слишком молод, Леонид.

— Прошу простить, господин генерал.

— Валентин Андреевич.

— Да, Валентин Андреич… Может быть, и смысл жизни… Я ведь всегда хотел только одного — летать. Все остальное не имело особого значения. За чинами, как вы сами знаете, я никогда не гнался, сладких должностей тоже не искал. Я рад служить под вашим началом, но все же вы должны знать — мое место не здесь.

Генерал Коровин покачал головой. Он погладил пальцами столешницу, улыбаясь чему-то своему, потом шумно вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Ступай служить, пилот, — сказал он. — Мельника сегодня нет, у него вдруг почки схватило, но кое-что по службе Котте они накопали. Ты почитай, а потом набросай мне резюме на пару строчек — может, додумаешься до чего-нибудь этакого.

Встав, Коровин проводил Леона до двери и крепко пожал на прощанье руку. Макрицкий прошел через «предбанник», лишь рассеянно кивнув Пальчику: от всей беседы с шефом в его душе осталось ощущение некоей недосказанности. Аж в носу свербило… В задумчивости Леон добрался до своего кабинета и закурил наконец сигарету — у Коровина он словно бы забыл про выделенную для него пепельницу.

Опять недосказанность. С одной стороны, шеф говорил о вещах, не слишком предназначенных для майорских ушей Леона Макрицкого, а с другой — не сказал очень и очень многого. Откуда у немцев возникла уверенность в том, что погибший звездолет должен был доставить нечто, подтверждающее готовность Триумвирата (а если уж точнее — то в первую очередь тровоортов!) к принятию брюссельского сценария сотрудничества? Значит ли это, что они знали не только о факте переговоров на Бэксайде Луны, а еще и о сути обсуждавшихся там вопросов? Но тогда получается, что Мельник зачем-то лгал ему, утверждая, будто бы не имеет по этому поводу ничего, кроме слухов. Зачем? Утечки бывают везде, это, к сожалению, дело обыденное…

Вот у Котте, похоже, с утечками обстояло довольно худо — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы правильно расшифровать намек Коровина насчет «нервов». Что-то утекло у него совсем уж неприлично! Леон знал, где искать подсобранные Мельником материалы по данной тематике: воспользовавшись доступными ему кодами, он скоро раскрыл недавно оформленную папку, последние изменения в которой датировались вчерашним вечером. В общем-то, найти ничего особо интересного он не ожидал. Общие данные… однако же через несколько минут Леон довольно хмыкнул и повернул поудобнее к себе голографический дисплей, висящий над его письменным столом. Кто-то из людей, работавших с Мельником по выделенной шефом теме, умудрился выйти на списки европейской агентуры. Даже устаревшие — последние даты аж прошлогодние — и наверняка неполные, свежая информация подобного рода прячется очень хорошо, попробуй подберись, списки все же представляли немалый интерес. Проглядывая файлы, Леон нашел двух хорошо известных парламентариев, несколько юристов из высшего брюссельского общества и английского биржевого жука, имевшего дела с транснациональным аэрокосмическим концерном МББ. Ребята Котте не жалели средств для осведомленности своего шефа. Увидев файл с данными своего приятеля Филиппа Дюмеля, Леон только покачал головой. Неисповедимы пути господни… Интересно, он хоть понимал, на кого работает? Понимал, наверное, — и тем не менее.

Одно из имен — Роберт Комптон, ксенолог — заставило его остановиться и задуматься. Не о нем ли говорил как-то Форен, утверждая, что Комптон знает Триумвират лучше всех, и, по слухам, тровоорты, время от времени появлявшиеся на Земле еще только в процессе рассуждений о Договоре, имели с ним какие-то особые дела? Как жаль, что Юбера больше нет, он наверняка мог бы рассказать много интересного об этом таинственном ксенологе, явно игравшем не последнюю роль среди агентов Котте.

Леон грустно покачал головой и потянулся за очередной сигаретой. Официальной причиной гибели лайнера, на котором летел тем вечером Юбер Форен, было названо небрежное предполетное обслуживание водородного реактора, давно уже выходившего свой ресурс. Виновные, как положено, были наказаны, но Леон хорошо помнил слова Цезаря Карловича Трубникова о людях, имеющих некоторое отношение к французским спецслужбам. Теперь он знал, что это за люди.

Интересно, а сам он, Трубников—Кастольди, знал, какую информацию нес в себе Форен, если ради него угробили целый рейсовый лайнер, набитый ни в чем не повинными людьми? Впрочем, для его убийц не существовало правых и виноватых. Были лишь любопытные, способные расшатать своим любопытством механизм действующей власти, да «случайные прохожие», в данном «случае» — пассажиры того самого лайнера.

Недавно еще сама мысль о спецслужбах, охотящихся на тех, кто волей судьбы прикоснулся к некоему «нежелательному» знанию, могла показаться Макрицкому бредом. Охота на ведьм, Средневековье! Но теперь, увы, он знал — да, они пойдут и на это. Лишь бы остаться у кормушки, лишь бы сохранить статус мудрых вождей этого маленького погрязшего во лжи мира.

Постепенно Макрицкий начинал догадываться, что имел в виду Чизвик, говоря о нарушениях Старшими ими же принесенного на Землю Кодекса. И те, тогдашние чинуши, рассевшиеся в своих уютных кабинетах посреди земных столиц, обо всем этом знали. А зная — год за годом выстраивали свою безумную концепцию всеобъемлющей лжи. Концепцию, на которой и держалась сегодняшняя власть, давно уже привыкшая скрывать очевидное и озабоченная в первую очередь тем, чтобы не допустить «утечки» глобального масштаба.

«Вот только какую же роль во всем этом бедламе играю я, фигура отнюдь не планетарного масштаба?»

Вызов по личному каналу застал Макрицкого в двух кварталах от дома. Остановившись возле стеклянного кубика продуктовой лавки, Леон выбрался из машины, еще раз с недоумением посмотрел на незнакомый ему номер на дисплее и решительно придавил сенсор ответа.

— Это Артюхин беспокоит, — услышал он слегка подзабытый голос офицера ФСБ. — У меня к вам разговор на пол-литра. Сегодня можете?

— М-мм, — Макрицкий машинально посмотрел на хронометр — по совести говоря, пьянка никак не входила в его планы на вечер. — Даже не знаю…

— Давайте, давайте. — В голосе Артюхина послышалась искренняя мольба. — Надо развеяться. А то мне выпить совершенно не с кем.

«Оп-па, — понял Леон. — Что у него там?»

— Ну, о’кей, — согласился он. — Где?

— А я за вами заеду в восемь, — с облегчением затараторил фээсбэшник. — Выходите из дому и идите по бульвару, я вас подхвачу. Годится?

— Вполне.

Леон спрятал коннектер и зашел в лавку. То ли Коля переигрывает с конспирацией, то ли уже и в Москве началось нечто недоброе. С другой стороны, будь так, Коровин не стал бы рисковать, а сразу же, еще с самолета, отправил его куда-нибудь отлеживаться — надежных мест у его службы пока хватало. Но раз шеф не ощутил никаких примет опасности, не стоит и дергаться раньше времени.

«Действительно, в Москве они никогда не решатся, — сказал он себе, подходя к своему приземистому „Дону“ с упаковкой пива под мышкой. — Это уже не их епархия. Прага — да, там все-таки Евросоюз, а к нам эти субчики не полезут, опасно. Хотя, кто на самом деле знает, какие в нашей игре ставки?.. Мне вот пока не докладывали».

До назначенного Артюхиным времени было еще почти три часа. Леон полежал в ванне, затем с наслаждением выпил пару пива и подумал, что даже на лунных рейсах он чувствовал бы себя веселее, чем сейчас. «Инфантилизм? — спросил он себя. — Увы, нет, просто нелюбовь к подковерным схваткам… Жить, не зная лишнего, все же намного проще».

Без десяти восемь Макрицкий накинул на плечи плащ, проверил пистолет во внутреннем кармане и захлопнул дверь своей квартиры.

«Если будут убивать, то, наверное, сейчас», — мелькнуло в голове, пока он ждал лифт.

В лифте никого не оказалось. Леон вышел на улицу, прошелся вдоль дома и свернул на бульвар. Часы показывали без пяти — он медленно побрел мимо горящих витрин магазинов и клубов, особо многочисленных в этом квартале, время от времени посматривая на несущиеся в желтый полумрак автомобили. Дойдя до перекрестка, Леон остановился, чтобы закурить. Пряча в карман зажигалку, он услышал шум притормаживающей рядом машины и, почти сразу, немного напряженный голос Артюхина:

— Садитесь, пан майор.

Леон послушно нырнул на переднее сиденье массивного темно-зеленого «Баргузина», и фээсбэшник тотчас же наступил на газ, вливаясь в идущий по бульвару поток.

— Что там у вас случилось, Николай? — как можно нейтральней спросил он, уже успев ощутить присутствие еще кого-то на заднем диване.

Артюхин не ответил — вместо него негромко заговорил тот, другой, скрытый от Макрицкого полутьмой в салоне и высокими подголовниками:

— Здравствуйте, господин Макрицкий.

— Здрасте, — буркнул Леон, не оборачиваясь.

— Я — офицер 3-го управления администрации, — представился инкогнито.

Леон дернул головой, понимая, о какой именно администрации идет речь.

— Чем именно я занимаюсь, объяснять я вам не буду, — продолжал голос за спиной. — Скажу только, что по роду службы я имею прямые выходы на Федеральную службу охраны. Да, могу, кстати, вас успокоить — по Москве вас пока никто не пасет.

— Это вы после Праги? — уточнил Леон. — Ну да, через посольство…

— Разумеется. И не думаю, что до этого дойдет. Но сейчас важно не это… Видите ли, господин майор, мне в руки попала некая информация, могущая иметь чрезвычайную важность. Но распорядиться ею по уму мне удобнее всего будет с вашей помощью — если вы, конечно, не станете возражать.

— Это, как вы понимаете, зависит от целого ряда факторов, — хмыкнул в ответ Макрицкий.

— Я думаю, что для вас будет совсем не трудно исполнить мою просьбу. Суть ее в следующем — в ближайшие дни на Лейпцигскую ярмарку едет небольшая российская делегация, не имеющая никакого отношения к традиционной делегации банкиров и промышленников. В состав этой делегации входят депутат Судаев, ближайший, как вы, быть может, знаете, сподвижник ныне покойного Лобова, и несколько влиятельных лиц, имеющих некоторое отношение к Роскосмосу. Я могу назвать вам их имена, но полагаю, вы догадаетесь сами.

— Светлана Борисовна, например, — качнул головой Леон.

— Вы совершенно правы. Делегация эта имеет не слишком афишируемый, но тем не менее совершенно официальный статус, и по статусу ей положено сопровождение, осуществляемое соответствующими госструктурами. В данном случае это должна была быть бригада, всегда, кроме последнего, увы, случая, сопровождавшая господина Лобова. Но увы — эту бригаду с графика снимают, а вместо нее уже назначены люди, которых я, не желая быть превратно понятым, назвал бы недостаточно компетентными.

— Я вас понял, — выдохнул Леон. — Но что здесь могу сделать я? Доложить по начальству? И каким же образом я обосную суть своего рапорта?

— Но вы же еще не дослушали меня, — мягко упрекнул его собеседник. — Дело здесь в том, что переговоры, которые будет вести данная делегация, затрагивают интересы не только Евроагентства, а еще и некоторых весьма влиятельных промышленников. Две фамилии должны быть вам знакомы достаточно хорошо: это Шомберг и Деллен.

— Ясно, — кивнул головой Макрицкий. — Могу я поинтересоваться у вас, почему вы столь уверены в уровне защиты моего служебного канала? Не сочтите меня параноиком, но после недавних событий я начинаю сомневаться во вполне очевидных вещах.

Ответом ему был негромкий смешок.

— Пан майор… служба, которую вы в данный момент представляете, имеет уровень конфиденциальности, сравнимый с уровнем высших эшелонов власти. Я полагал, что вы догадались, откуда произошла утечка в Праге, — да, увы, юристы Роскосмоса такой роскошью похвастаться не могут. Почему-то считается, что она им не по чину. Вы же… это еще один из моих аргументов в вашу пользу.

— Сколько у меня времени?

— Меньше суток, к сожалению.

— Хорошо. Николай, высадите меня вон возле того кафе, «Тип-топ», видите?

— И вы даже не желаете обсудить условия? — удивился человек на заднем сиденье.

— Будете должны, — коротко рассмеялся Леон. — Много мне не надо, вы, наверное, сами знаете.

Дождавшись, когда широченная корма «Баргузина» растворится в далеком желтом тумане, Макрицкий сунул руку в карман и задумчиво погладил свой коннектер.

Господин из Администрации Президента России хорошо знал, к кому обратиться. Эдгар Шомберг и Тьерри Деллен были давними деловыми партнерами его семьи, прекрасно знакомыми ему лично.

К тому же у Леона имелся еще один «дубль», о котором его собеседник скорее всего не мог и подозревать, — Фриц Каплер, наверняка способный придумать соответствующий случаю страховочный вариант.

Глава 4

…Часы показывали уже половину пятого, и Леон, опорожнив четвертую за послеобеденный период чашку кофе, начал размышлять о том, что делать сегодняшним вечером, когда интерком принес срочный вызов по начальству. Быстро вырубив служебный инфор, Макрицкий натянул китель и отправился в сторону лифта. Увидев его, Пальчик коротко махнул ладонью:

— У него разговор. Велел одеваться и ждать внизу на вахте—один.

— Тревога? — нахмурился Леон.

— Куда-то ехать, — помотал головой адъютант. — Куда — не знаю. Одевайся, он спешит, по-моему.

Накинуть форменное пальто и спуститься к парадному подъезду было делом двух минут. Возле стеклянного кубика дежурного наряда Леон встретил капитана Троянова, специалиста по сетям из соседнего отделения. Под мышкой у него находился портативный блок закрытой связи — элегантная кожаная папочка с золотым двуглавым орлом, способная, если будет надо, без всяких ретрансляторов докричаться до Крыма, а оттуда, понятно, и дальше.

— Тебя тоже? — кисло поинтересовался он.

— А тебя? — хмыкнул Макрицкий.

— Во-во… а в шесть «Спартак» с «Реалом» рубится. Пальчик не говорил, что-куда? Может, успеем?

Макрицкий молча помотал головой. К футболу он был равнодушен, так что отчаяние Троянова особого сочувствия у него не вызывало, зато присутствие сетевика свидетельствовало о том, что это не тревога и лететь куда-либо не придется. Скорее всего шефу просто потребовалась свита, как не раз уже бывало, и он, в отсутствие своих прямых заместителей — на место Никонова пока так никого и не утвердили, а Мельник лежал в госпитале, — схватил двух первых попавшихся офицеров постарше чином.

Коровин выскочил из лифта, как чертик из табакерки. Проносясь мимо вахты, он передал Леону плоский черный чемоданчик, бросив на ходу:

— Из рук не выпускать. За мной, бегом…

У главного входа в здание стоял черный «Енисей», почти такой же, как тот, что заезжал недавно за Леоном, когда Коровин поднял их по тревоге для вылета на Луну, только номера у него были не федеральные, а частные. Шеф старался не привлекать к себе внимания даже по мелочам. Скользнув вперед к водителю, генерал исчез за непрозрачной перегородкой, тогда как Макрицкому и Троянову пришлось расположиться в начальственном салоне, щедро отделанном дорогой кожей и карельской березой.

— Может, какое-нибудь ревю поймаем? — с грустной улыбкой предложил Троянов, указывая на вмонтированный в потолок проектор.

— Как хочешь, — вздохнул Макрицкий, оглаживая врученный ему чемоданчик.

Судя по лицу Коровина, поездка не обещала ничего хорошего. Как бы не вышло так, что ему вдруг понадобились свидетели… которые потом могут оказаться лишними — сегодня служба в таком заведении, как их, вполне способна завести в «ситуацию 13», когда человек, узнавший больше, чем следует, неизбежно становится трупом. Еще недавно такое можно было представить только в очередной страшильной постановке про шпионов былых эпох, но эпохи, как показывает практика, иногда возвращаются.

Леон прикрыл глаза и попытался задремать. Те трое, с кем он связался сразу же после интересной беседы в машине Артюхина, отреагировали на его сообщение без особого удивления — он говорил эзоповым языком, но собеседники были людьми тертыми, особенно Деллен, который, как шептались по углам, начинал свою деловую карьеру в среде парижских биржевых махинаторов, так что какой-то особой реакции ожидать и не стоило.

Лишь Каплер зафыркал ему в ухо с плохо скрываемым интересом, однако развивать тему все же не стал. Впрочем, Фрицу и полагалось знать несколько больше, нежели прочим.

«А раз знает он, — подумал Леон, — то, очевидно, и Коровин. И чем же, интересно, вся эта история закончится? Понятно, что теперь никакая попытка устранения кого-либо из членов делегации невозможна, но исполнители об этом еще не подозревают. И если они все же примутся работать по заранее подготовленным планам, в руки Каплера и его коллег может попасть парочка прекрасных свидетелей. Тогда игра пойдет иначе…»

— Королев-6, — услышал он голос капитана Троянова и недоуменно распахнул глаза.

Очевидно, Макрицкий все же заснул, так как «Енисей» уже выбрался за пределы Москвы и теперь мчался по серой полосе многорядного шоссе — за черными снаружи окнами мини-лайнера мелькали обагренные осенью деревья, где-то вдали темнели то ли поселки, то ли какие-то промышленные территории.

— Что ты говоришь? — переспросил Леон у сослуживца.

— Силен спать, — вздохнул тот. — Я говорю, мы в Королев—один едем. Больше по этой трассе нам некуда. Если, конечно, шеф не решился отправиться куда-нибудь на рыбалку.

— Да, — кивнул Леон, — с двумя адъютантами и совсекретным инфорбоксом в зубах.

— Пока он в зубах у тебя. — Троянов протер пальцами глаза и вытянулся в кожаном кресле поудобнее. — Скоро приедем. Ты здесь бывал?

— Бывал, конечно, — ответил Макрицкий. — Только раньше еще. Лет пять назад.

— А, — понимающе наклонил голову Троянов. — Ну да, ты ж летал все время. До сих пор, кстати, удивляюсь, почему ты к нам попал. Образование, как и послужной список, совсем не соответствующие.

— Мельник, — лаконично буркнул Леон, не понимая, к чему клонит разговорчивый капитан.

— Мельник… — немного поморщился тот. — Видишь ли, если к нам и попадают летуны, то только после некоторых, скажем так, не совсем обычных встреч. Это правило. Все остальные — люди вообще не из вашей системы. У меня, к примеру, образование сугубо гражданское. В отличие от тебя я майором стану за два дня до пенсии.

— Ты сказал — после встреч? — небрежно переспросил Леон. — Что, действительно все?

— Покойник Никонов, например, побывал на борту у тровоортов, — усмехнулся Троянов с чувством превосходства. — Ваш Мельник подорвался на мине. Эдик Васильев видел вообще полное черт-те что. Но это, правда, он сам тебе расскажет. Если расскажет, конечно.

— Мельник утверждал, что я попал к вам из-за патологической везучести, — махнул рукой Леон. — К тому же я действительно хороший пилот, как ты знаешь. Недавно это обстоятельство очень пригодилось.

— Может быть, — пожал плечами Троянов и отвернулся к окну.

Пройдя через два поста внешней безопасности, «Енисей» проехал хорошо знакомой Макрицкому полутемной аллеей, усаженной мрачными замшелыми дубами, и, свернув вправо, нырнул куда-то под землю. Этот путь оказался для Леона внове. На территории собственно административного комплекса Роскосмоса он бывал неоднократно, но вот в нижнюю, подземную его часть Макрицкого еще не звали ни разу.

«Енисей» остановился в относительно небольшом помещении с серебристыми алюминиевыми стенами. В этом почти зеркальном ящике свет белых потолочных плафонов показался Леону нестерпимым. Он распахнул сдвижную дверь и увидел троих людей в синей форме российских ВКС, стоящих почему-то вдоль борта машины, — лейтенанта и двух усатых сержантов. У всех были электроматы, причем не за спиной, а в руках, ремни переброшены через правое плечо, стволы чуть вниз: готовность к открытию огня в любую секунду.

— Господин генерал, — без всякого выражения произнес лейтенант, глядя куда-то поверх Коровина.

Тот спокойно кивнул. Лейтенант мрачно оглядел сперва Троянова, потом, чуть прищурившись при виде золотого тризуба на его высоковерхой фуражке, Макрицкого и вдруг пошел вперед. Коровин двинулся следом. Леон одернул на себе форменное пальто, сжал пальцами ручку заветного чемоданчика и оглянулся: сержанты продолжали стоять возле «Енисея», не двигаясь с места. Упругое покрытие пола скрадывало шаги; лейтенант подошел к дверям лифта, коснулся рукой сенсора на щитке и посторонился, пропуская в кабину гостей комплекса. Лифт пошел вниз.

«Куда это мы, черт подери, попали? — прищурился Леон, осторожно разглядывая их то ли провожатого, то ли конвоира. — Хорошее у них тут гостеприимство, ничего не скажешь».

Лифт доставил их в длинный коридор, отделанный совершенно казенными деревянными панелями. Лейтенант, выйдя, сделал три шага и замер, а Коровин, пройдя чуть дальше, уверенно крутнул бронзовую ручку тяжелой высоченной двери.

— Заходим, — коротко приказал он.

Леон очутился в небольшой комнате с дубовым столом и десятком кресел вокруг — больше в этом помещении не было решительно никакой мебели. Посреди стола находился серебристый подносик с несколькими бутылками минералки и дюжиной узких высоких стаканов.

Коровин молча опустился в одно из кресел и указал офицерам на кресла рядом с собой. Понимая, что вопросы неуместны, Макрицкий сел, положил чемоданчик себе на колени и приготовился ждать событий.

Ждать, впрочем, пришлось совсем недолго.

Чуть вжикнул замок, дверь широко распахнулась, и через порог шагнули трое мужчин в штатских костюмах. Двое — чуть седоватые, одинаково подтянутые, с теми характерно безразличными, выцветшими глазами, что встречаются, как правило, у людей, многие годы проболтавшихся далеко от Земли, — были Леону незнакомы, хотя он мог поклясться, что оба занимают немалые должности в космической «системе», а вот третьего, довольно грузного и слегка небритого, он где-то видел, и не раз. Приглядевшись, Макрицкий вспомнил. Ну конечно, Владимир Григорян, всесильный московский медиамагнат, близкий, по слухам, к сегодняшней кремлевской администрации. Вот так-так! Разговор обещает быть интересным! Знать бы еще, кого именно он здесь представляет…

Коровин, очевидно, знал. Обменявшись короткими рукопожатиями с «бесцветными», он повернулся к Григоряну.

— День добрый, — пробасил тот, протягивая вялую ладонь с огромным золотым перстнем. — Очень рад, что вы нашли время.

— Еще бы, — кивнул Коровин с некоторым нетерпением во взоре.

— Ну да, ну да. — Григорян тяжело опустился в кресло. Пошарил в кармане пиджака в поисках сигарет, закурил и вздохнул, поворачивая голову к Коровину: — Трудно нам с вами, дорогой Валентин Андреич.

— Это мнение?.. — Леон почувствовал, как напрягся его шеф.

— Ну можете считать, что мнение коллективное.

Коровин сник и некоторое время смотрел прямо перед собой. Григорян молчал, ожидая, что тот скажет, но, не дождавшись, дернул кудлатой головой:

— Безусловно, представленные вами материалы вызвали немало эмоций у всех, кто успел с ними ознакомиться, но пока, увы, они нам не помогут. Кстати, вы не могли бы рассказать мне, каким образом вся эта роскошь попала вам в руки?

— Путем довольно экзотическим, — поморщился Коровин. — И должен заметить, что люди, доставившие их, рисковали жизнью.

— Понимаю вас, — примирительно кивнул Григорян. — У вас в разведке своя этика. Что ж, настаивать я не могу… но, видите ли, дорогой вы наш Валентин Андреич, при всем моем — и не только моем, разумеется, — глубочайшем уважении к подвигу ваших людей использовать все это пока не представляется возможным. Видите ли, это все пока только зацепки. Скажем так, чтобы было понятно, — это уровень, достаточный для мелкого политического шантажа. А на шантаж, мой генерал, времени у нас уже нет. Нужно срывать выполнение уже принятых решений, потому что стоит маховику раскрутиться, остановить его мы уже не сможем. К тому же не забывайте, от нас кое-чего ждут в Пекине. Но пока — пока мы безоружны.

— Макрицкий, — дернул головой Коровин, и Леон поспешно протянул ему уже раскрытый чемоданчик.

Генерал произвел некие невидимые для посторонних манипуляции на клавиатуре и повернул инфорбокс к Григоряну:

— Даже это?

— Это да, — согласился тот, прищурясь. — Это очень много. Вот это позволяет прямо сейчас начинать подготовку общественного мнения, и виза министра по этому вопросу лежит у меня в кармане, не сомневайтесь. Мы привлечем лучшие силы — устроим широкое обсуждение проблемы на всех медиауровнях. Это даст нам многое… но поймите же, Валентин Андреич, — то, что вам казалось этаким вот тараном, применено быть не может!

— Почему? — не выдержал вдруг Коровин. — Этого — мало?

— Это нельзя выносить на свет божий.

Генерал Коровин закрыл глаза.

— Будем торговаться? — спросил он с безнадежностью в голосе.

— Да мы бы рады, — развел руками Григорян, — да только поздно. Валентин Андреич, дорогой, ну вы же знаете, что нам сейчас нужно… Скандал нужен. Никак нам без скандала. Ну есть же у вас люди, ну не может их не быть!

— Да не у меня! — почти выкрикнул Коровин. — Не у меня! А те, у кого они есть, предлагают сделку. А какая может быть сделка, если я нахожусь даже не меж двух огней: обе стороны требуют гарантий, которые могут быть выданы исключительно третьей… а что говорит Кремль, не мне вам рассказывать!

— Хорошо. — Григорян, похоже, пришел к какому-то решению. — Я сам поеду к Зараеву. Я сам поговорю с ним и объясню все на пальцах. Вы — санкционируете?

— Это шантаж, Владимир Рубенович! — застонал Коровин. — Плевать мне на должность, на погоны эти чертовы, но ведь ответственность… Если б я отвечал только за себя — так хрен со мной, дураком старым. А другие?

«Зараев? — успел подумать Леон. — Ах черт, ну конечно, половина российской металлургии и кто-его-знает какая именно доля в энергетике. И — недавний, кажись, проект вместе с „Рур-Атом АГ“, вдруг сорвавшийся без объяснения причин. Искать причины? Да все почти ясно, а детали не имеют значения. И что, такая шишка, как Рустам Ахмедович, изволит в чем-то сомневаться?.. Да-а, задергаешься».

— Я могу позволить себе еще неделю, — жестко проговорил Григорян. — Потом вам придется верить в честное слово славного русского купечества. Поверите, Валентин Андреич?

— Поверю, — прошипел Коровин. — Раз ничего другого не останется, придется поверить.

— Хорошо, — Григорян встал и протянул поднявшемуся следом Коровину руку: — Я хочу, чтобы вы поняли: мы все сейчас находимся в совершенно одинаковой ситуации. Я не имею желания сравнивать меры ответственности, и… поймите еще вот что — я всегда с вами. Просто бывает так, что обстоятельства оказываются сильнее наших страхов. Нет?

— Да при чем же тут страхи, — махнул рукой Коровин и хотел добавить что-то еще, но медиамагнат уже двинулся к двери.

Троянов незаметно провел рукой по своей официальной папочке, выключая запись.

Леон вывел свой «Дон» с линии автоматической мойки, остановился возле щитка оплаты, мазнул по хромированному язычку кредиткой и, дождавшись, когда перед ним поднимется полосатый черно-желтый шлагбаум, вернул ногу на педаль газа. Впереди ждал вечер пятницы, а он так еще и не решил, что делать — слетать, как вчера думалось, в Киев или все-таки остаться в Москве, подальше от шумного семейства. Он давно привык к одиноким вечерам, немного болезненно относясь к любым вторжениям в. это свое одиночество. Дома же наверняка соберутся все поколения да плюс сестрица с муженьком, придется опять отвечать на кучу идиотских вопросов. Тряхнув головой, Леон остановился возле «Тип-топа», где его уже хорошо знали, зашел в зал, улыбнулся официантке Людочке, забрал с кухни половину жареной индейки, два салата и литровую бутылку «Кадарки» и вернулся в машину. Киев подождет до первого снега.

— А вас ждут, — сообщил ему молодой паренек, дежуривший в подземном паркинге его кондоминиума.

Леон опустил увесистый сверток со снедью на капот «Дона» и провел рукой по левому боку. Пистолет был на месте.

— Кто? — глупо спросил он.

— А вот, — парень сунул руку в карман курточки с логотипом охранной фирмы и достал дешевый коннектер. — Сейчас, — он рылся в меню. — Вот, Николай Артюхин… сказал, ваш друг. Я думал, он вам позвонит. Он там, по-моему, на скамеечке во дворе сидит. Вы ж с улицы заезжали, вот и не увидели его. Вон, посмотрите…

Леон прошел к пандусу, ведущему вверх во двор, и осторожно высунулся из-за бетонного угла. На скамейке напротив его подъезда действительно сидел самый натуральный капитан Артюхин, увлеченно всматривающийся в экран своего коннектера: очевидно, где-то крутили футбол или еще чего… чем он там увлекается?..

— Спасибо, — чувствуя себя идиотом, обернулся к охраннику Макрицкий.

— Да не за что…

Услышав шлепанье его ног по бетону, Артюхин обернулся.

— Шутки вы шутите, господин капитан, — раздраженно обратился к нему Леон. — Нельзя было связаться заранее? Я вообще-то в Киев лететь собирался. Правда, передумал уже, но тем не менее.

— Я понимаю, — кивнул тот. — И приношу свои извинения. Собственно, я наобум. Ну, посидел бы тут у вас еще с полчасика, да и уехал. Меня все равно в ваш район занесло…

— Вы это серьезно? — поразился Леон.

— Вполне, — спокойно ответил Артюхин. — Почему один нормальный человек не может заглянуть в гости к другому?

— В общем-то да, — вздохнул Леон. — Ну что ж, пойдемте. Только вот мне уже трудновато называть себя нормальным: когда охранник сказал, что меня кто-то ждет, я первым делом схватился за пистолет.

— А вы умеете им пользоваться? — скосил глаза Артюхин.

— В какой-то мере… как любой офицер.

— Этого слишком мало. В других обстоятельствах я мог бы преподать вам пару уроков, но боюсь, что теперь вы сочтете меня назойливым.

— Послушайте, Николай, — задумчиво произнес Леон, отпирая дверь своей квартиры, — вы действительно так простодушны, или я таки да свихнулся?

— Это простой расчет, — засмеялся Артюхин. — Вы и вправду могли улететь в Киев, но все же вероятность того, что после службы вы вернетесь домой, была куда больше. А звонить я не хотел, потому что вы, наверное, опять встревожились бы, и нам не удалось спокойно посидеть. Сейчас же ваш стресс уже прошел, и вы видите, что мне действительно хочется всего лишь поболтать. Верно?

— У вас «всего лишь» не бывает, — ответил Леон. — Не заливайте мне этих витаминов. Даже если вам хочется выпить, все равно, стоит поискать, как найдется что-то еще. Впрочем, торопить я вас не стану. Заходите, устраивайтесь. У меня тут горячая птичка. Будете?

— Не откажусь, — кивнул Артюхин и вытащил из-под полы своей кожаной куртки уплощенную литровую бутыль «Коктебеля». — А? Или я неправильно угадал ваш вкус?

— У вас хорошее досье, — рассмеялся Леон. — Ну, что мы стоим? Проходите в комнату, доставайте из бара стаканы, а я сейчас разберусь с нашей некогда пернатой подружкой. Бар у меня вот там, в стене…

Сбросив на диван китель, Макрицкий прошел в кухню и принялся разрезать на куски индейку. Он понимал, что Артюхин вряд ли завалился бы к нему из одного лишь желания хватить пару стаканов крымского. Что ж, посмотрим — может, он прибыл с целью выразить благодарность от загадочного господина с заднего сиденья?

Когда он вернулся в комнату с блюдом и бутылкой ледяной минералки, Артюхин уже извлек из бара коньячные рюмки и стоял у окна, глядя куда-то на горизонт.

— Ваши салаты я пока не распаковывал, — сообщил он, возвращаясь на диван.

— Я, собственно, собирался винца сегодня хлебнуть, но и от коньяка не откажусь, — хмыкнул Леон. — Вообще даже хорошо, что вы пришли. В Москве у меня не слишком много знакомых, да и те настолько заморочены делами, что в гости не вытащишь. Ну что ж, — он придвинул кресло поближе к низкому столику, сел и взялся за бутылку, — за встречу, Николай.

— Да, — немного рассеянно согласился тот. — Я и сам не часто хожу в гости, тем более так вот, запросто. И вообще, скоро снег пойдет, а я в этом году в отпуск так и не съездил.

— Махните в Крым, там до слякоти еще далеко. А купаться можно и в бассейне.

— Кто меня пустит… у нас весь этот год какое-то сплошное сумасшествие. Как будто что-то должно произойти, а все никак.

— Что-то действительно должно, Николай.

— Собственно, именно об этом я и хотел поговорить. — Артюхин аккуратно откусил кусочек индейки и, жуя, откинулся на спинку дивана. В глазах у него стояла страшная усталость, делающая капитана намного старше своих лет. — Не знаю, правда, с чего начать. Я ведь прекрасно понимаю, что вы вряд ли сможете ответить на все мои вопросы.

— На все — конечно, нет, — невесело улыбнулся Леон. — Но раз уж вы решились — спрашивайте.

— Хорошо… Слушайте, Макрицкий, а помните того типа, «еврокурьера», про которого я вам рассказывал в связи с нашими молодежными бандами? Ну, мы на него фоторобот составляли? Вы его знаете, конечно.

— Да? — немного напрягся Леон, не совсем понимая, к чему идет речь.

— Ну вот его опять видели в Москве. И опять он не пересекал никаких границ. Вы понимаете, как такое может быть? Он что же, не выезжал? Хорошо, я допускаю, что он мог проехать через Украину, какая там граница, так, фикция, никакого контроля, но к вам-то он как попал? У нас нашлись начальственные дебилы, решившие, что фоторобот нашей агентессы не слишком соответствует оригиналу, однако во второй раз она сделала запись. И знаете, я даже не стал ее никому показывать.

— Вы что, пошли на должностное преступление?

— Видите ли, — Артюхин наклонился к Леону и решительно протянул руку за бутылкой, — я почему-то решил, что эта загадочная физиономия проходит по вашему ведомству.

— Кто еще об этом знает? — медленно спросил Макрицкий, глядя, как фээсбэшник уверенно наполняет рюмки.

— Не волнуйтесь, пока никто.

— Николай, если я и волнуюсь, то только потому, что вас могло занести в очень нехорошие дебри. Я почти уверен, что те люди, которые общаются с ним здесь, не имеют понятия о том, с кем имеют дело. И слава богу! Вы хоть не пытались его ловить?

— Вы мне не поверите, пан Леонид, но последние пятьдесят лет у нас настолько плохо с оперативно-поисковой службой, что для того, чтобы установить, «ходят» за вами или нет, мне пришлось просить о помощи частных, скажем так, лиц. Так что ловить кого-либо для нас не так-то и просто.

— Вот и хорошо, что так. И забудьте о нем, а запись по возможности похерьте. Этот тип проходит даже не по нашему, а не знаю по какому ведомству — скажу только, что я не хотел бы, чтобы мне поручили заниматься его разработкой.

— Да что он, посланник сатаны, в самом-то деле? Говорят, обаятельный дядька…

Леон вспомнил бесшумное появление Трубникова в номере римского отеля и неторопливую беседу под коньяк. Что ж, в обаянии синьору Кастольди и впрямь не откажешь. Только пахнет его обаяние как-то странновато. Смертью, что ли?

— Давно его тут видели? — спросил он.

— В понедельник.

Леон задумчиво повертел в пальцах ножку рюмки и потянулся за сигаретами.

— Николай, почему вас отстранили от сотрудничества с нашей службой?

— Ну, это просто, — усмехнулся Артюхин. — Хотя вы, пожалуй, можете и не знать. Сверху прошла команда не тратить силы на мифических террористов, благо у нас и так людей не хватает.

— Эта команда прошла после каких-то ваших докладов по теме9

— Да нет, они сами догадались.

— Догадались… Николай, а вы тоже догадались, что взрыв в Севилье устроили французские спецслужбы?

Артюхин прикрыл глаза.

— Это стало понятно… чуть позже., Но с доказательной базой они почистились очень качественно, можете не сомневаться. Ни обвиняемых, ни даже свидетелей мы никогда не получим.

— Мы?

— Евросоюз, если хотите. Какая разница? Нет, там все было сделано чисто. После Лобова они зачищались так старательно, что устроили переполох внутри собственной структуры — какие-то оперативники устранили, очевидно, главного связника, не предупредив об этом «смотрящих».

В итоге все очень веселились.

— Вы имеете в виду Катану?

— Ну конечно. Акробаты, однако! Вытащили парня через окошко собственного кабинета, да еще так, что никто ничего не увидел. Собственно, иначе никак не получалось — этот тип отличался редкостной предусмотрительностью и даже на горшок ходил с кучей охранников. Честно говоря, Леонид, после Лобова я эту публику возненавидел. Что б мы ни делали, кроме соболезнований, не получим ничего. Ни-че-го! Бахнули русского депутата, и хорошо. Хоть убейся — несчастный случай, и точка. А все фигуранты покойники. А у нас, я это точно знаю, многие и рады.

— Вы сами становитесь радикалом, — вздохнул Леон, подливая гостю коньяку.

— А знаете, я от этого недалек, — согласился тот. — Просто когда мне нагло, в лицо, врут, да еще приказывают в это вранье верить, ни о какой присяге думать уже не хочется. Если я расскажу вам, что сейчас происходит в Кремле, вы будете смеяться… Они там просчитывают возможную реакцию китайцев на тот случай, если Роскосмос заявит о присоединении к независимым европейским программам. Да только не заявит там никто! Будут сидеть и ждать, куда повернется, — как будто нас вообще ничего не волнует. Власти ждут, что скажут промышленники, а те, в свою очередь, ждут хоть какой-то декларации Кремля. В итоге — случись сейчас то, о чем говорить не принято, но мы с вами хорошо знаем, что именно. — начнется экономическая война, убытки понесут все скопом, но, понимая все это, ни одна из сторон не хочет делать первый шаг. Черт! Давайте выпьем, пан майор, — и уж поверьте, что я действительно пришел к вам без особых задних мыслей. Не хотите говорить про этого старикана, и не надо, дело ваше. Будьмо!

— Спасибо за откровенность, — кивнул Макрицкий, поднимая свой коньяк. — И раз уж так пошло, я скажу вам кое-что… Видите ли, этот самый старикашка — фактор, значительно усложняющий ту ситуацию, о которой мы с вами только что говорили.

Артюхин проглотил свою порцию и, прищурясь, подцепил вилкой кусочек индейки. Брови его сдвинулись к переносице.

— Третья сила, — утвердительно произнес он. — Хорошо, спасибо и на этом. И вы не знаете, на чьей стороне она играет?

Леон молча дернул плечами. Артюхин поднялся, хлопнул его по спине и подмигнул, вытирая салфеткой губы.

— Спасибо за беседу. Мне уже пора, извините.

— Я думал, мы посидим, — удивился Леон.

— А на часы вы смотрели?

Глянув на циферблат висевших на стене часов, Макрицкий изумленно захлопал глазами — казалось, они провели за столом не более получаса, а между тем… темп беседы, казавшийся ему довольно быстрым, на самом деле выходил… текучим. Что за черт? Он посмотрел на бутылку — от литра осталось меньше половины.

— Мне пора, — повторил капитан. — И кстати, не забудьте, что там, — он поднял кверху палец, — вам должны…

«Я слишком многое понял, — сказал себе Леон, когда закрыл дверь за своим неожиданным гостем. — Поэтому и время летело с такой непостижимой скоростью. Я понял, но думать об этом буду еще долго. Чертов опер!»

Глава 5

От коньяка, допитого в одиночестве вчера вечером, немного кружилась голова. Леон постоял под душем, выпил чашку мятного чая с горячими булочками, оперативно доставленными сервисным лифтом его фешенебельного жилого комплекса (всегда приятно знать, за что ты платишь кучу денег!), и, посмотрев в окно на серое полуденное небо, решил, что самым разумным будет добраться до «Тип-топа» и выпить стаканчик белого в компании какой-нибудь из официанток — в это время посетителей еще наверняка нет, не тот здесь район, чтобы в субботу утром кафешка изобиловала жаждущими опохмелиться.

Он надел темные клубные брюки, свитер и кожаную куртку с меховой опушкой: в Москве Леону всегда было холодно, даже в июле он иногда мерз в кителе, жалея, что по летней форме нельзя накинуть легкое офицерское пальто. Вышел на минуту на балкон. Пахло сыростью, палой листвой, и еще со стороны Садового кольца несло слабо уловимым сложным ароматом, навеки поселившимся во всех крупных мегаполисах мира. В Токио, в Мехико, в Париже и Лондоне этот запах был, конечно, индивидуален, но все же везде, куда б ни заносила его судьба, Макрицкому казалось, что огромные скопища людей, толкущиеся на ограниченных пространствах среди камня и пластика, порождают один и тот же мерзко-назойливый невидимый туман, намертво въедающийся в подсознание.

Леон вышел на бульвар, посмотрел на очень прилично одетую бабушку с совочком в руке, выгуливающую жирного и ко всему безучастного спаниеля, и подумал, что тащиться до бара пешком ему совсем не с руки. К счастью, большинство из немногих идущих по проезжей части машин составляли такси: он поднял руку, и к нему тотчас причалил желтый «Емеля» с шашечками вдоль борта.

— Вперед, — сказал Леон водителю. — Тут недалеко, немного не доезжая парка.

Таксер не ответил ничего, лишь горько мотнул головой: сейчас даже в центре было не слишком много работы.

В заведении действительно находились лишь двое посетителей, по виду бизнесмены средней руки, славно погулявшие вчера вечером. Они сидели за дальним столиком и, вяло переговариваясь, правили здоровье «Зубровкой» под жаркое с грибочками.

— Привет тебе, о Ольга, — делано простонал Леон, усаживаясь на высокий табурет за стойкой.

— И тебе привет, хохол, — понимающе улыбнулась барменша, пышнотелая блондинка в съехавшем на ухо кокошнике. — Давненько тебя таким не видали. Соточку прикажете? Балычку?

— Издевается, стерва, — вздохнул Макрицкий в сторону. — Мне, касатка, не беленькой, а белого. И двести для начала, а там посмотрим.

Ольга, усмехаясь, нацедила ему из бочки бокал «Совиньона» и придвинула блюдечко с кусочком обжаренного хлеба, на котором лежала шпротина.

— Дай сыру, — обиделся Леон, — что я тебе, купчина из-под лавки — килькой зажирать?

— Вот и ехал бы себе в Офицерское собрание. Смотрел, кстати, вчера новости?

— Какие? — двинул бровью Леон.

— Да по всем лентам твои друзья из Роскосмоса выступали… всенародное обсуждение этичности присоединения к Договору вашему, все такое, шурум-бурум.

— Какие друзья?

— Ну начальство твое, знаю я, какие? Надо оно мне… И медиаминистр, что ли, с ними… Обсуждать, говорят, надо, в прямом эфире что-то там такое.

«Ах черт, — понял Леон, отхлебывая из бокала, — значит, зашевелился Григорян! Выходит, Коровин действительно приволок ему нечто этакое, что уже стоит выносить на обсуждение. Интересно… надо будет посмотреть обязательно».

— Пускай обсуждают, что хотят, — махнул он рукой. — Дообсуждались уже.

— А у нас тут сидели вчера… трое, — наклонилась к нему барменша, — так все про металлургические биржи спорили. Чуть не подрались: один говорит, акции продавать надо, пока совсем не обесценились, другие ему — нет, они сейчас только вверх пойдут, ничего ты, дескать, не понимаешь. Так он кулаком по столу — и ушел. А они за него платили потом. Да-а… интересный тут народ у нас. Я вот когда в Бутово работала, так там драки каждый вечер были, менты дежурили, весело, в общем. А тут если и подерутся, так потом извиняются. Нет, оно приятно, конечно, только вот девчонки наши — ну, сам знаешь, все сюда хотели, ну, чтобы, типа, кавалеров завести побогаче. А — фигу! Не те тут у нас кавалеры.

— Что ж не кавалеры? — удивился Леон.

— А-а… — Ольга сморщилась и опустила глаза. — Какие тут кавалеры? Импотенты все от работы своей: зайдет, две по сто выпьет и скорее отсыпаться. Людка, вон. Увольняться надумала: какой, грит, смысл? Зарплата везде почти одинаковая, так в этом болоте замуж не выйдешь, что сидеть? Ты вот, к примеру, кавалер разве? Не замуж, я понимаю, а вообще, ну, там, погулять с девушкой… дождешься.

Макрицкий сделал большие глаза и пристукнул по стойке опустевшим уже бокалом.

— Выходит, оторвался я от народа, — хмыкнул он.

Ольга налила ему вина и отвернулась, чтобы принять заказ у седовласого господина в дорогой замшевой куртке, который, вздыхая и извиняясь, попросил «графинчик, икорочки порцию и, милочка моя, опяточек с лучком, а то душа не выдержит».

«А и в самом деле, — подумал Леон, — когда я похмелялся в последний раз? Так с ходу и не вспомнишь. Хорошо людям — форму им держать не надо. Пей, сколько душа попросит, и никаких вам боевых тревог посреди ночи. Хотя… разве они когда-нибудь увидят то, что видел я?»

Слушая, как Ольга привычно уточняет заказ, он вдруг остро ощутил: сама мысль о том, что довольно скоро и ему предстоит превратиться в мирного обывателя, ползающего по поверхности родной планеты и знать не знающего о безграничности мира, начинающегося сразу за пеленой атмосферы, кажется жуткой. Будто открывается, скрипя, какая-то пыльная темная дверь, а за ней — затхлое, пропахшее сыростью подземелье, из которого нет и никогда не будет никакого выхода. То ли от вина, то ли от самого настроения сегодняшнего осеннего утра где-то внутри Макрицкого всплыли туманные, трудно припоминаемые сейчас ощущения детства. Восторг, смешанный с жутью, всегда наполнявший его, когда он мальчишкой смотрел в бездонную черноту украинского неба, колышущуюся светом далеких звезд. Черное небо осталось в прошлом. Вместо него перед глазами маячила сочувственная улыбка уже начинающей расплываться Ольги, которая давно махнула на матримониальные перспективы и всегда готова поболтать с похмельным украинским майором, постепенно забывающим, чего он когда-то хотел от жизни…

Из кухни выплыла сегодняшняя официантка, крутобедрая Верочка, и, подмигнув Леону, понесла седому господину поднос с заиндевелым графином и закусками. Леон покачал головой, отхлебнул винца и потянулся за сигаретами.

— Шалава, — неодобрительно заметила Ольга, провожая Верочку долгим взглядом. — Все понимаю, но с поварами-то зачем? Нужны ей эти мудозвоны, как зайцу триппер.

Над входом звякнул колокольчик, и Леон подумал, что народ, все же очухавшись к полудню, решил, что суббота — самое время, чтобы начать заряжаться еще до обеда.

— Дай пепельницу, — попросил он барменшу.

— Я вот тебя все спросить хотела, — снова навалилась бюстом на стойку та, — а вот там, ну, на корабле, вы как — курите? Или обходитесь?

— Чаще обходимся, — пожал плечами Леон. — То есть по минимуму. Ты еще спроси меня, как мы там без баб обходимся…

Ольга невесело хихикнула и посмотрела куда-то через его голову. В этот момент до Леона донесся неуверенный голос Верочки — самым удивительным было то, что официантка пыталась изъясняться на английском. Макрицкий обернулся и замер в недоумении — в фигуре высокой светловолосой женщины, стоящей сейчас к нему спиной и нервно объясняющей что-то растерянной Верочке, было что-то удивительно знакомое. Он прислушался и совершенно остолбенел. В животе появилась и тотчас же исчезла аморфная капля тупой боли.

— Ни фига себе, — пробормотал он, сползая с табурета.

Словно почуяв его приближение, высокая дама вдруг отвернулась от Верочки, и их с Макрицким глаза встретились.

— Жасмин, — непринужденно улыбнулся Леон, — и что, я должен верить в такие совпадения?

Та широко раскрыла глаза и на мгновение замерла. Леон, все так же улыбаясь, склонился в шутливом поклоне и поднес к губам ее ладонь в тонкой кожаной перчатке. Короткое полупальто цвета слоновой кости удивительно гармонировало с великолепной фигурой, от пышных, ниспадающих на плечи волос исходил холодный терпкий аромат — Макрицкий вдруг почувствовал, как побежали по спине короткие злые искорки, точно так же, как тогда, в Нью-Йорке, когда она затащила его в ресторан и они долго пили коньяк с фруктами… Леон выпрямился и посмотрел в ее расширенные от изумления глаза. Не говоря ни слова, женщина притянула его к себе и коснулась губами его щеки.

Седовласый господин замер с наполненной рюмкой в руке и испустил долгий горестный вздох.

— Как тебя сюда занесло? — спросил Леон, все еще отказываясь верить своим глазам.

— Я ищу парк «Флорида», — растерянно ответила Жасмин. — Там сейчас гастролирует японский цирк… у меня поручение к его администратору… попросили кое-что передать. Ехала на такси, машина сломалась, водитель говорит, нужно идти вдоль бульвара, тут близко… я иду-иду, никакого парка нет, на улицах тоже почти никого, одни старички…

— Японский цирк уехал еще позавчера, — вмешалась вдруг Верочка. — Так что уже не догоните.

— Н-да, действительно цирк, — Леон закатил глаза. — Немыслимо. Ты надолго в Москву?

— Вообще-то я путешествую. А ты… тоже?

— Я тут живу неподалеку. Ладно, коль уж встретились — Олечка, сообрази нам пузырек мартини и в пакетик его, чтоб видно не было. Парк «Флорида», моя дорогая, действительно под боком. И раз уж мы встретились — надеюсь, ты не откажешься немного прогуляться? На улице, кажется, не так уж и холодно.

Жасмин с готовностью кивнула головой и зачем-то растерянно посмотрела на Верочку. Та, восхищенно качая головой, зашла за стойку, взяла из рук несколько обалдевшей Ольги бутылку, ловко упаковала ее в серый пластиковый пакет и подала Леону.

— Везет же некоторым, — пробормотала из-за стойки барменша.

Леон вывел свою даму из кафе, и они неторопливо побрели в сторону парка. Жасмин и в самом деле выглядела растерянной; некоторое время они молчали, потом женщина вдруг рассмеялась и подхватила Макрицкого под руку.

— Ты не смутишься, мой капитан? — спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Есть немного, — ответил Леон. — Хотя я уже давно майор.

— Во-от как… и почему ты живешь теперь в Москве? Насколько я помню, раньше ты жил в Киеве. Или вы решили перебраться в Россию?

— По службе, — вздохнул Макрицкий. — Я ведь больше не летаю.

— Это после той… той аварии? — нахмурилась Жасмин.

— Нет, — помотал головой Макрицкий. — Авария здесь ни при чем, про нее давно все забыли. Просто начальство посчитало, что мне лучше пока посидеть на «шарике». У нас, как ты понимаешь, место службы не выбирают. А ты? Опять летаешь по белу свету?

— Ну не могу же я все время работать, — надула губки Жасмин. — В конце концов, мне прилично платят, и после очередного контракта я могу себе позволить несколько месяцев путешествовать. Не первым классом, конечно, но меня и так устраивает. К тому же, — она сделала серьезное лицо, — ты должен знать, что я давно уже собиралась посетить вашу непостижимую Россию.

— Ничего такого уж непостижимого в ней нет, — усмехнулся Леон. — Такой же бедлам, что и везде. Ну, может быть, с национальным колоритом — куда ж без него? Разве что, конечно, японский цирк…

Женщина счастливо засмеялась и крепче стиснула его локоть своим. Леон наклонил голову, потерся ухом об ее плечо, слегка толкнул бедром:

— Вот он, твой парк. А цирк действительно уехал.

— Ничего, — беззаботно отозвалась Жасмин. — Я позвоню, да и все. В конце концов, я не виновата, что меня дезинформировали. Пускай теперь сами разбираются.

Леон покачал головой. Они вошли в ворота парка, Макрицкий, высвободив левую руку — в правой он держал пакет с бутылкой, — достал из кармана кредитку, чиркнул ею по кассовому язычку, и перед ними разъехался в стороны входной турникет. По аллеям, усаженным почти голыми уже деревьями, гуляли редкие бабушки с чадами, закутанными в яркие надувные курточки, делавшие их похожими на разноцветных медвежат. Где-то вдали негромко играла музыка.

— Пошли, — сказал Леон и булькнул бутылкой. — Тут есть тихие местечки.

— А если полиция? — не на шутку испугалась Жасмин. — Нельзя же в парке…

— Что она мне сделает, твоя полиция? — фыркнул Макрицкий. — Оштрафует? Хотел бы я на это посмотреть…

Он чуть не добавил: «С такими, как я, им и разговаривать-то страшно, не то что штрафовать», — но вовремя прикусил язык.

Дойдя до круглой площадки, где сырой воздух был наполнен густым ароматом шашлыка и несколько вполне приличных молодых людей скучали под навесом все еще не закрытого на зиму кафетерия за пивом, они свернули налево. Через двести метров Леон еще раз повернул, теперь вправо. Перед ними был небольшой бассейн с умолкшим по осени фонтаном. В темной воде, которую почему-то забыли спустить, плавали сотни листьев — ярко-желтых, багряных, иногда лишь чуть тронутых желтизной, сорванных с ветвей ледяными ночными ветрами. Леон деловито присел на синюю пластиковую скамью и потащил из пакета горлышко бутылки.

— Ты удивительно похорошела за этот год, — сказал он.

— Кому ты это говоришь — мне или бутылке? — поразилась Жасмин.

Леон захохотал, свернул пробку и протянул пакет своей спутнице.

— Пей. А то я уже и так немного пьян.

— Я так и подумала, — немного нахмурилась та, но бутылку все же взяла. — Держи, — сказала Жасмин, возвращая ее после изрядного глотка. — Вообще мартини я предпочитаю с водкой.

— Увы, — вздохнул Леон. — В следующий раз. Как ты, кстати, замуж еще не вышла?

— За кого-о? — поразилась Жасмин. — К тому же, может, я тебя ждала.

Макрицкий подавился мартини и поспешил вытащить курево.

— Второй раз, что показательно, — пробормотал он по-русски. — А ведь я даже не знаю, сколько тебе лет.

— Do hera, — ответила женщина и отвернулась. — Дай мне сигарету.

Леон протянул Жасмин пачку, посмотрел на нее, скосив глаза. В какой-то момент ему и впрямь показалось, что эта странная женщина намного старше, чем кажется. В животе снова вспух противный холодный ком, но наваждение сгинуло так же резко, как только что укололо его, и он отвел взгляд, пряча судорожный вздох.

— Почему ты не остался у меня тогда, в Риме? — спросила Жасмин. — Испугался?

— Я не так воспитан, — отшутился Леон. — Хотя принято считать, что офицеру это не свойственно. Просто… ну, если честно, мне не очень понравились твои друзья.

— А… — вяло махнула рукой женщина. — Эти… болтуны. А ты и сейчас придерживаешься своих тогдашних взглядов?

— Нет. У меня на глазах произошло слишком многое, и в итоге я имел возможность убедиться, что понятия, которые вбивали в меня начальники, на самом деле — полный бред. Все это выгодно всего лишь кучке бюрократ он, вцепившихся, как клеши, в свои теплые местечки, и никому больше. Да и это не главное… Главное то, что впереди у нас тупик.

— Но есть люди, которые пытаются изменить сложившееся положение.

— Жасмин, — снова вздохнул Макрицкий, — меня агитировать не надо, я и так все прекрасно понимаю. Но вот сделать что-либо — увы. Ты же знаешь, что как офицер я должен быть абсолютно лоялен по отношению к любым решениям, принимаемым политическим руководством. Иначе мне не стоило и думать о службе.

Жасмин протянула руку к пакету, сделала несколько глотков и задумчиво подняла глаза к серому небу. Где-то за их спинами оглушительно закаркали вороны. Ежась от вдруг ударившего порыва ветра, Макрицкий подумал, что если она сейчас поднимется и уйдет, не говоря больше ни слова, то он, наверное, будет счастлив. И… несчастен одновременно. Ему не хотелось расставаться с нею. Он знал, что после расставания долго еще будет думать о ней, вспоминая ее запах, слабый блеск ее глаз, линию мягкой полуулыбки в уголках ее губ, — но понимал, что попытка постичь, познать непостижимое, может закончиться огромной болью. Зачем тогда?.. Иной на его месте, устыдившись подобных мыслей, принялся бы упрекать себя в малодушии, но, увы, потенциальные авантюристы отсеивались еще на стадии поступления в военно-учебные заведения, так или иначе связанные с космосом.

Вероятно, будь он сейчас абсолютно трезв, майор Макрицкий сам поднялся бы со скамьи и, проводив даму до такси, отправился домой привычно штудировать новостные ленты со всего мира.

Но он продолжал сидеть, глядя, как кружатся в темной воде бассейна осенние листья, и не решаясь поднять глаза на элегантную светловолосую женщину рядом с собой.

— Вы загрустили, мой майор? — произнесла она.

— Нет, — мотнул головой Леон. — Просто осень…

— У тебя не очень получается лгать.

— Мне не положено по службе.

— А мечты?.. Ты помнишь, как там, в Риме, ты говорил мне, что мечтаешь увидеть звездолеты?

«Один я уже увидел», — подумал Леон, и его передернуло.

— Боюсь, что мои мечты так ими и останутся.

— И ты не хочешь ничего делать для того, чтобы они стали реальностью? Тебе не приходило в голову, что каждый может делать что-то… на своем месте? А уж ты особенно.

— Что, интересно? — резко повернулся к ней Леон. — Кричать на каждом углу о том, что нам лгут? О том, что чертов Договор вернет нас назад в пещеры? Я полагаю, ты не считаешь меня тупым служакой, не способным понимать что-либо, что выходит за пределы его прямых обязанностей, — но, увы, даже я не способен хоть как-то повлиять на сегодняшнюю ситуацию. Все решают за меня, и мое единственное преимущество заключается в том, что о принятом решении я, быть может, узнаю раньше других.

— Ну, а если бы мог?

— Если бы! — Макрицкий встал со скамейки и заходил взад-вперед, разминая немного затекшие ноги. — Это банальность, Жасмин. Если бы мог… Я привык рассуждать в рамках реальности, а не фантазий.

— Вопросы решают люди, обладающие достаточной для этого компетентностью, — немного непонятно заявила Жасмин. — И насколько я знаю, сейчас идет борьба аргументов, не правда ли? Ты ведь сам знаешь, что могут существовать аргументы, способные мгновенно переломить ситуацию в нашу пользу. И если такой аргумент вдруг появится у тебя, в твоих руках — как ты поступишь?

— Что? — удивился Леон. — Аргумент?

— Но ведь ты, находясь здесь, в Москве, наверняка имеешь выходы на людей, оказывающих по роду своей службы решающее влияние на политических лидеров, ответственных за все, что может произойти?

— Я?

Макрицкий широко раскрыл глаза и попятился. Каблук его ботинка зацепился за какой-то выступ в асфальте, он раздраженно обернулся и… с размаху сел на задницу.

— Бля! Ой, мамочки…

Тупая боль в копчике на какое-то время парализовала его колени. Ругаясь и шипя, он попробовал встать, подскочившая к нему Жасмин нагнулась и протянула ему руку.

В этот момент в голове Леона вспыхнула необыкновенно яркая картина…

…темный коридор давно погибшего исследовательского комплекса, надвигающееся удушье, золотой свет, приближающийся словно ниоткуда, три фигуры в диковинных скафандрах, и — рука, протянутая ему. Рука в чешуйчатой черной перчатке.

Все детали происшедшего тогда, детали, которые он не раз тщетно пытался вспомнить, проявились вплоть до мелочей.

И главной деталью был плавный изгиб фигуры в черном скафандре.

Тяжело дыша, Леон встал. Его сердце готово было выскочить из груди, и он, пряча от женщины свое волнение, нагнулся и принялся массировать ушибленный копчик.

— Тебе больно? — испуганно спросила Жасмин. — Ближайшая больница далеко отсюда?

— Ерунда, — ответил Макрицкий; он постепенно отходил, хотя по позвоночнику медленно ползла противная волна дрожи. — Сейчас все будет нормально. Дай мне отхлебнуть, и все сразу пройдет. В детстве я еще не так падал.

— Может, тебе не надо больше пить?

— Типично европейская глупость! Дай, говорю, бутылку!

Отвернувшись, он сделал несколько больших глотков, и ему сразу стало легче.

«Я не мог ошибиться. Такого не бывает. Не мог… О боже!»

— Пойдем, наверное, — предложил он, бросая опустевшую бутылку в урну. — Я был бы рад пригласить тебя на чашку кофе, но видишь, как вышло… Давай, может, завтра? У тебя все тот же номер?

Когда за окнами окончательно стемнело, Макрицкий вытащил из кармана халата свой коннектер и медленно набрал несколько цифр на дисплее.

— Жасмин? Послушай, я думаю, мне нужно срочно встретиться с господином Трубниковым. Чем раньше, тем лучше — хорошо бы прямо завтра…

Глава 6

Ресторан «Ермак», хитро упрятанный в переулках старой Москвы, Леон сумел найти только с помощью таксиста, так как его навигатор то ли безбожно врал, то ли решил вдруг пожить какой-то своей жизнью. Кабак оказался из очень дорогих, «конфиденциальных»: в таких любили проводить свое время солидные финансисты и чиновники, кого попало сюда не пускали, но Макрицкий, заранее предполагая нечто подобное, надел достаточно дорогой костюм и вытащил из домашнего сейфа пару перстней, которые в обычной жизни практически не носил. Когда-то покойная бабушка очень любила дарить внуку и внучкам дурацкие побрякушки. Теперь пришло время и для них.

Припарковав свой «Дон» на полупустой стоянке, огороженной благородными, искусственно заржавленными цепями, он кивнул охраннику и неторопливо вошел в холл ресторана.

— Прикажете столик, сударь? — поинтересовался у него администратор в длиннополом кафтане и с накладной служебной бородой.

Леон молча наклонил голову. Халдей слегка поклонился в ответ, провел его через длинный зал, в котором сидели всего лишь две компании, причем одна из них явно происходила с Ближнего Востока, и усадил за угловой стол, накрытый тяжелой синей скатертью. Тотчас же рядом вырос официант с пластинкой блокнотика в руках.

— Сто пятьдесят «Генуэзца» и двойной кофе по-турецки, — приказал Леон. — Пока.

Половой коротко чиркнул стилом по дисплею и исчез. Макрицкий достал портсигар, но закурить не успел — из-за колонны, загораживавшей для него некоторую часть зала, осторожно выплыл бородатый и, приблизившись, зашептал:

— Пан Макрицкий, если не ошибаюсь?

Леон кивнул, не разжимая губ.

— Вас ожидают, сударь…

За колонной обнаружилась незаметная дверь, ведущая в длинный коридор, где располагались отдельные кабинеты. Администратор, двигаясь бесшумно, как кот, провел Леона мимо нескольких дубовых дверей с золочеными ручками и остановился. Леон опустил глаза — вышколенный халдей тотчас же скользнул прочь — и нажал на гладкую львиную лапу.

— Здравствуйте, — произнес он, входя.

За полированным столом, уставленным серебряными тарелками с закуской, сидели Жасмин и Трубников, еще более молодой, чем он выглядел в Риме. На женщине было строгое вечернее платье с глухим горлом, делавшее ее похожей на жену премьер-министра на приеме, Цезарь же Карлович, напротив, выглядел довольно легкомысленно: клетчатый клубный пиджак и цветастая косынка в расстегнутом вороте рубашки. При виде Макрицкого он дружелюбно улыбнулся и указал ему на стул напротив себя. Глаза полуобернувшейся Жасмин остались холодными, что сразу насторожило Леона.

«Верно ли я сыграл, — спросил он себя, садясь. — Хотя что уж теперь. Карты на стол, господа…»

— Рад вас видеть в добром здравии, синьор Кастольди, — Леон вставил в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. — Или все же Цезарь Карлович?

Жасмин едва заметно дернула краем рта, что не ускользнуло от глаз Леона. В животе снова набух и опал противный комок.

— Лучше второе, — добродушно ответил Трубников. — Вам так будет проще.

Он говорил по-английски, из чего Леон сделал вывод, что русского Жасмин действительно не знает — или если и знает, то в недостаточной степени.

Трубников взял с подноса серебряную рюмочку и налил ему коньяку из небольшого пузатого графина, стоявшего поодаль. Это был «Генуэзский пират». Леон слегка поднял бровь. Ситуация становилась все интереснее.

— Вы хотели видеть меня, — напомнил ему Трубников.

— Но вы, как я понимаю, тоже, — парировал Леон, наслаждаясь ароматом коньяка.

Цезарь Карлович покивал.

— Разумеется. Но сперва, — дорогой майор, вас не очень оскорбит моя просьба передать ваш пистолет Жасмин? Дело в том, что в силу некоторых причин я очень не люблю, когда со мной разговаривают вооруженные люди.

Леон вспыхнул. Он готов был спорить на что угодно, что его плоский сороказарядный «лемберг» невозможно разглядеть под достаточно широким пиджаком.

— Видите ли, — кротко вздохнул Трубников, — человек, не умеющий носить оружие, не умеет и скрывать его наличие. Впрочем, для меня будет достаточно, если вы удалите из пистолета батарею.

Макрицкий молча вытащил «лемберг» из кобуры, сдвинул узенькую планку на рукояти и протянул Жасмин тонкий штырек вакуумной батарейки. Теперь у него оставался только один выстрел — на энергии, запасенной разрядником.

— Это все? — спросил он. — Или средства связи тоже?

— Мне не хотелось вас обидеть. — снова вздохнул Цезарь Карлович. — Просто мой личный опыт несколько отличается от вашего — скажем так, я слишком много воевал. И привычки у меня соответственные. Коннектер, разумеется, вы можете оставить при себе.

— Простите, — стушевался от его тона Макрицкий и выпил наконец свой коньяк.

— Видите ли, Леонид, вы оказались гораздо сообразительнее, чем мы могли предполагать, — начал Трубников, складывая руки на груди, — и совершенно выросли из той роли, которая отводилась вам поначалу. Я должен сказать вам откровенно, чтобы у нас не возникло никаких недоразумений: идея отправить вас домой исходила от Люси Ковач, которая сориентировалась в обстановке мгновенно, едва лишь оказалась на борту нашего корабля. Технически, как вы понимаете, это было отнюдь не сложно, и мы согласились с ней, не имея даже времени на обдумывание этого решения.

— Люси… сотрудничала с вами и раньше? — прищурился Леон.

— Нет, — мотнул головой Цезарь Карлович. — Просто она знала гораздо больше вас и догадывалась, что наша встреча вполне может произойти… в тех условиях, в которых вы оказались. По плану ваш «Галилео» должен был пройти на расстоянии, достаточном, чтобы командир смог провести необходимые наблюдения и записи, пользуясь лишь собственным навигационным комплексом, находящимся на его командном посту. Вы бы просто ничего не увидели… Мы же оказались рядом в достаточной степени случайно — просто когда стало ясно, что ваш планетолет явно направляется к тому самому небесному телу, где мы с вами и встретились, было решено подойти ближе и посмотреть, что будет.

— Вы тоже были там, на астероиде?

— Я — нет. А вот Жасмин, как вы верно догадались, да. Кстати, пан майор, а скажите-ка мне, как вам это удалось? Или я чего-то недопонимаю? — И Трубников бросил короткий взгляд на свою спутницу.

— Я ее узнал, — с ребяческим торжеством в душе засмеялся Леон. — По… по жесту. По пластике движения, с которой она протянула мне руку, когда я случайно сел в парке на задницу.

Трубников фыркнул и недоверчиво покачал головой:

— Бывает же…

В дверь поскреблись.

— Да! — гаркнул Цезарь Карлович.

То был официант с заказанным Леоном кофе.

— Может быть, вы закусите чем-нибудь еще? — поинтересовался Трубников у Леона. — Разговор может быть долгим.

— Спасибо, я плотно позавтракал, — пожал Леон плечами.

— Что ж. Как знаете, — Трубников сделал знак официанту удалиться и снова наполнил рюмку Леона, после чего налил себе и Жасмин из высокого графина — судя по запаху, там была текила. — Ваше здоровье.

Леон кивнул. Жасмин упорно старалась не встречаться с ним взглядом, от чего на душе у него стало гадко.

«Что ж, — подумал он, — вполне предсказуемо. А чего ты, собственно, хотел от этой жизни?»

— Давайте к делу, Цезарь Карлович, — вздохнул он. — Сперва вы, хорошо?

— Да не спешите вы так, — засмеялся тот и раскрыл лежащую на столе коробку с сигарами. — Должен же я ввести вас в курс дела, а то у вас сложится впечатление, что мы водили вас за нос ради собственного удовольствия. Поверьте, это не так. Но дело в том, что ваше назначение в службу Коровина выглядело вполне предсказуемо, а учитывая ваше социальное происхождение и некоторые ваши специфические, я бы сказал, возможности, вы представлялись нам весьма ценным приобретением. Я же говорил вам — вас будут использовать в качестве полевого офицера, а не кабинетного аналитика. Коровину вы были нужны для сбора информации неформальным путем. Все шло нормально, но после вашего полета на Луну я вдруг понял, что Коровин склонен ценить вас куда больше, чем можно было ожидать вначале. Чем-то вы ему приглянулись. А после Праги ситуация значительно усложнилась. Вы хоть представляете себе, что именно вы привезли ему в Москву?

— Я догадывался, — сухо кивнул Леон. — Непонятен только способ.

— Вы слышали, что жидкости могут быть носителями колоссальных массивов информации?

— По-моему, эти разработки заглохли очень много лет назад. Другие носители посчитали более перспективными.

— Заглохнуть они заглохли, но имевшиеся результаты уже позволяли приступать к практическому применению жидкостных носителей. У Коровина такая возможность была. Вы привезли ему отнюдь не невинную бутылочку винца, а убойный компромат, собранный группой европейских сетевых террористов, работающих по заказу некоторых промышленных консорциумов. О, там было столько всего…

— Откуда вы знаете? — нахмурился Макрицкий.

— Я догадываюсь, Леонид… вероятно, кто-то раскопал отчеты о непотребствах, которые творили ваши любимые Старшие в середине прошлого столетия. О том, например, как они уничтожали исследовательские корабли, отправляемые к Внешним планетам. Да. Я уверен, что так оно и было. Именно поэтому политическое руководство Славянского союза до сих пор так и не решилось вынести весь этот ужас на суд общественности.

— Ваши догадки верны, — медленно произнес Леон, глядя в блеклые глаза Трубникова. — Но прежде чем мы продолжим наш разговор, я хотел бы услышать о целях, которые преследуете вы как третья сторона. И скажу сразу — если вы меня не убедите, я развернусь и уйду…

Трубников спокойно выдержал его взгляд.

— Разумеется, — согласился он. — Не знаю только, как вы это воспримете, но… видите ли, майор, лично для себя нам ничего особо и не надо. Вы ведь вряд ли представляете себе, кто мы и что мы. Даже ваше начальство пока еще не имеет об этом ни малейшего представления. Тогда как мы — достаточно реальная сила, единственный человеческий клан в огромной семье древней и могущественной цивилизации. Мы вполне автономны и на определенном уровне можем принимать любые решения, не спрашивая совета у наших друзей.

— У четвероруких? — невольно перебил его Леон.

— Они называют себя тиуи, — улыбнулся Трубников. — И во многих отношениях они гораздо старше тех, кого вы привыкли считать Старшими. Люди уже давно попадали к ним…

— Насколько я помню, речь идет о похищениях?

— Поверьте мне, Леон, те, кто не хотел оставаться, возвращались. В этом отношении тиуи абсолютно чистоплотны. В отличие от массин-ру, например, но речь сейчас не о них.

— Абдуктанты возвращались со стертой памятью? — уточнил Леон.

— Не все. Эндрю Холл, например…

— А-а…

— Вот-вот. Водородная тяга появилась отнюдь не с потолка, как вы привыкли думать. Просто Холл очень хотел помочь своим собратьям, но понимал, что ни о каких сложных, а тем более волновых технологиях не может быть и речи. Сейчас мы тоже хотим помочь, в более, я бы сказал, организованном порядке, но сперва нужно, чтобы земляне сами, без чьей-либо подсказки, определились с дальнейшими путями развития. Я скажу вам честно — никто из нас, а я сейчас говорю не только от своего имени, а от имени всего нашего клана, не предполагал, что ситуация может зайти так далеко, что вопрос будет стоять жестко: вперед или назад. Мы не думали, что нам придется вмешиваться раньше времени. Собственно, и сейчас мы не хотим вмешиваться напрямую. Наше время придет, когда вы решитесь полностью реализовать уже накопленный на сегодня интеллектуальный и технический потенциал. То есть тогда, когда вы будете готовы к броску через Галактику. Эмоционально готовы, вы понимаете меня?

— Боюсь, что не совсем, — замялся Леон.

— Тогда, когда большая часть человечества осознает, что окружающий мир гораздо интереснее, чем принято думать, и что поиск стоит тех усилий, которые на него требуются. По нашим расчетам, это произойдет уже очень и очень скоро. Но сначала нужно решиться… прямо сейчас. Скажу вам еще вот что, Леонид: по ряду причин мы не можем напрямую обращаться в какие-либо правительственные структуры. Во-первых, мы просто не готовы достойно вести разговор с этими вашими клоунами, нам трудно правильно сориентироваться в этом балагане. Мы слишком долго были лишь наблюдателями, и сейчас у нас нет, по сути, никакой агентурной сети, нет людей, способных выступить посредниками, и нет, если совсем честно, особого желания. Во-вторых, наши друзья тиуи имеют, скажем так, несколько спорную репутацию. У них своеобразные представления о справедливости, и некоторые считают их не столько торговцами и исследователями, сколько безжалостными пиратами и контрабандистами, а иногда и галактическими ландскнехтами. Те же тровоорты, убежденные, что могут хватать все, что, по их мнению, плохо лежит, не раз получали от них промеж ушей. Курьер массинов, который, как мы считаем, вез на Луну церемониальный слиток серебра, являющийся символом доверия тровоортов, подбили мы. Плохо, что не смогли добить окончательно, но и у нас иногда бывают отказы техники.

— Серебра? — захохотал Леон. — Вот так-так… история повторяется! То-то было б весело, если его масса оказалась бы кратной тридцати… Кстати, ваши ребята так разделали его грузовой отсек, что ни о каких следах серебра там не может идти и речи.

— Оно могло размазаться, — покачал головой Трубников. — Слиток был довольно крупный. И в Брюсселе о его наличии скорее всего знают. Раз так, нам нужно спешить. Вы должны принять свое решение, Леонид. Если вы согласитесь нам помочь, мы готовы предоставить в распоряжение вашего шефа кое-какие материалы, способные, как нам кажется, поколебать мнение политического руководства Союза.

Леон откинулся на спинку стула.

— Жасмин, — произнес он, раскуривая новую сигарету, — значит, все это было игрой? Что ж, ты отличная актриса. Кстати, а как ты вообще попала к ним? Мне кажется, что родилась ты на Земле. Или я ошибаюсь?

— Я закончила театральную школу в Болонье, — с невеселой усмешкой ответила ему женщина. — Потом запуталась с наркотиками и чуть не погибла в Колумбии. Подобрали меня… случайно. Это имеет сейчас какое-то значение?

— Почему же ты так напряжена?

Она не ответила, отвернулась в сторону и потянулась к коробке с сигарами. Леон проглотил возникший в горле ком.

— Вы довольно наивны, Цезарь Карлович, — сообщил он Трубникову, выпуская дым в лепной потолок. — Да, вы наивны, считая, что некие материалы способны изменить мнение тех, кто наверху. Материалов у них и так достаточно… О Триумвирате они и без вас знают больше, чем нужно. И о Депрессии тоже. И о том, как всем нам промывают мозги уже несколько десятилетий, — не они ли сами этим так усердно занимаются? Но на них давят с двух сторон сразу… Кто кого передавит? Пока ни одна сторона не имеет аргументов той силы, которая смогла бы первым же толчком раскрутить маховик общественного мнения в противоположную сторону. Учтите, кстати, еще вот что: некоторые люди в ФСБ России отнюдь не такие балбесы, как вы могли бы подумать, и знают они очень и очень многое. Нет-нет, они стоят в стороне, но будут ли они стоять так и дальше?

— Что же вы предлагаете? — к изумлению Леона, Трубников явно растерялся.

— Отдайте мне Катану. И заодно расскажите, для чего вы его так бережете. В противном случае я не смогу поверить вам до конца.

Трубников изумленно хлопнул глазами и повернулся к Жасмин. Та смотрела теперь на Леона если не с ужасом, то с полнейшим недоумением.

— Как вы догадались? — заговорил наконец Цезарь Карлович. — Я никогда не предположил бы, .

— Я бы и не догадался, — махнул рукой Леон. — Но один мой добрый приятель, весьма осведомленный офицер ФСБ, недавно обмолвился о том, что французы, по его мнению, перемудрили при избавлении от месье Ямада, и исполнители не поставили в известность кого-то из большого начальства. Я сразу решил, что здесь что-то не так. Учитывая же драматические, хе-хе, обстоятельства его исчезновения, сопоставить факты мне было нетрудно. Ну? Я понимаю, что он уже дал все соответствующие показания, но сейчас и вы должны понимать — этого мало. Он нужен живым и невредимым.

— Для чего? — резко спросил Трубников. — Все, что он рассказал, мы готовы предоставить вместе с остальным пакетом.

— Все это будет объявлено подделкой. Ямада нужен живым — и мне, лично мне в руки.

— Да зачем?

— Затем, что Коровин не сможет, понимаете вы, не сможет пойти на какой-либо прямой контакт с вами! Пусть даже об этом никто и никогда не узнает! Он не может, не имеет права хоть в чем-то «замазать» свое имя. Вы не знаете и не можете, я полагаю, знать, что сейчас он находится на контакте с влиятельнейшими людьми, заинтересованными в отказе от Договора. И одно дело, когда фигуранта предоставит ему его анонимный подчиненный — поверьте, здесь моя анонимность не станет оспариваться никем и никогда, а другое — когда фигурант перейдет в его руки непосредственно из рук представителя «третьей стороны», да еще, черт возьми, пирата, контрабандиста и галактического наемника. Или я ошибся в вашем статусе? Что вы молчите, маджиоре Кастольди?

— Договоренность о защите, — непонятно пробормотал Трубников и пояснил, видя удивленно поднятую бровь Леона: — Мы дали ему слово. Он не должен вернуться на Землю.

— Значит, вам придется уговорить его. Кстати, вы представляете себе, на какой риск я иду, сознательно предлагая себя в качестве посредника? Вы понимаете, что если утечка по этому делу случится где-то рядом со мной, — и Леон указал большим пальцем себе за спину, — то я оказываюсь не просто в «ситуации 13», а сразу на том свете?

— Мы можем помочь и вам, — шевельнулся Цезарь Карлович.

— Сейчас это не имеет никакого значения. Вы всегда сможете забрать Катану после того, как он появится в студии при большом скоплении народу… где-нибудь, в Берлине, я думаю. Скажу даже больше: у меня на контакте имеется вполне вменяемый старший офицер Евроагентства, ведущий в данный момент наше с вами дело. Я полагаю, он не станет чинить препятствия неожиданному побегу свидетеля Ямады… Думайте, господин Трубников. Времени у нас нет. Завтра я появлюсь на службе — и у меня должен быть ваш ответ.

— Я понял вас, — тихо произнес Трубников. — И вас, и ваш замысел. Да, мы здорово сглупили, все можно было сделать совершенно иначе. Следовало все же решиться и выйти на прямой контакт с вами сразу после Праги. Но вы не отреагировали на Люси, и мы решили, что… Впрочем, это не имеет особого значения.

— Она здесь, кстати? — спросил Леон.

— Она сейчас где-то в районе Веги, я думаю. Там большая база, на которой формируются экипажи. Насколько я знаю, ей у нас очень нравится — впрочем, если вы хотите ее увидеть, я могу связаться с ее сегодняшним командиром.

— Нет-нет, — поспешно замотал головой Леон. — Пожалейте мои нервы. Что было — то было, нечего тревожить прошлое. Хотя я должен вам сказать, у вас несколько странноватая логика, Цезарь Карлович.

— Мне приходилось общаться не только с людьми, — слабо улыбнулся тот. — Сидеть, вот так, как мы с вами.

— За бутылкой? — усмехнулся Леон, слегка похолодев от услышанного.

— И за бутылкой, и за ее эквивалентами. Я же говорил: мир довольно интересен. Гораздо интереснее, чем вы думаете. Не хотите, кстати, повидать сами?

— Хочу, — честно ответил Леон. — Но я связан, как муха в паутине. Вы ведь сами были таким, не отрицайте. И если бы вам предложили тогда, вы бы наверняка помучились-помучились, но отказались.

— Когда меня подобрали в аварийном скафандре на последних каплях кислорода, — скривился Трубников, — мучиться мне оставалось недолго.

— Кстати, а кто вас тогда разделал? И как случилось, что на Земле знали, что «Спарвиеро» погиб в бою?

— Вам это и вправду так интересно? — В глазах Трубникова появилась тоска.

— В общем-то да. Хотя, конечно, я не могу лезть вам в душу.

— Это были проклятые массины. Мы засекли их автоматический разведчик за бурением на одном крупном астероиде. Едва мы стали подходить ближе, вынырнул их фрегат — это совершенно условное обозначение, вам просто трудно будет выговорить массинское название этого класса кораблей. Мы успели дать радио на Марс и держались против них целых десять минут, даже смогли повредить внешний электрогравитационный контур главного генератора. Потом все. Из всего экипажа спасся я и главный инженер.

— Получается, тиуи следили за вашим боем?

— Не тиуи. Наши. Линкор-носитель «Атлантис». Но он был очень далеко и не мог открыть огонь… Это слишком сложно, вы не сможете понять. Как только наши приблизились, от массинов, конечно, осталась кучка шлака, а нас двоих смогли поднять на борт.

— И массины их не видели? Не пытались удрать?

— Корабль тиуи они могут увидеть только на такой дистанции, которая уже исключает бегство.

Трубников замолчал. Леон видел, что ему нелегко вспоминать о гибели «Спарвиеро», и не решился продолжать расспросы, хотя его и мучило неистовое мальчишеское любопытство. Он встал.

— Я буду ждать ответа до девяти ноль-ноль, — сказал Леон. — Жасмин, верни мне, пожалуйста, мою батарейку.

Она подняла на него глаза, и Макрицкий с изумлением увидел в них улыбку, робкую, как у девочки перед первым свиданием. Он невольно передернул плечами и поспешил вставить в рукоять пистолета батарею. Леон вернул «лемберг» на место под левой рукой и протянул Трубникову ладонь. Ему хотелось сказать старому астронавту что-то ободряющее, но подобрать слова оказалось слишком трудным делом.

Он ушел молча.

Глава 7

Леон завязал галстук, постоял перед зеркалом и принялся натягивать на плечи китель. В затылке все утро мелко колотился противный резиновый молоточек. Жасмин позвонила ему поздно вечером, кратко сообщив о готовности Трубникова предоставить Катану в любое нужное время. Выслушав ее, Леон собрался уже отключить коннектер, но услышал вдруг ее далекое дыхание в трубке: она ждала.

— Где ты сейчас? — спросил он.

— Приблизительно над северным полюсом Венеры, — усмехнулась женщина.

— Скорости у вас, — вздохнул Леон. — Даже не представляю, как такое возможно.

— Можешь узнать в подробностях, — тихо произнесла она и добавила, после паузы: — Ты знаешь, я ведь не играла. Может, чуть-чуть в Нью-Йорке. Потом — нет. И еще ты очень обидел меня в Риме.

— Я смогу увидеть тебя?

— Если захочешь…

Потом что-то коротко прошипело, и связь оборвалась, а на дисплее высветилась стандартная надпись «Абонент недоступен». На мгновение Леону вдруг показалась, что у них там, невероятно далеко отсюда, произошла какая-то авария, но он поспешил успокоить себя — ну какая авария, с такой техникой… Просто она отключилась в самом интересном месте. Актриса…

Всю дорогу до отдела Макрицкий репетировал предстоящий разговор с Коровиным. Выходило неудачно, невыразительно, от чего пересыхало во рту.

«Как же сказать ему? — мучительно кусал он губы, стоя в небольшом заторе недалеко уже от офиса. — Как объяснить ему, сохранив при этом лицо?»

Ему хотелось закрыть глаза и уснуть, отделиться от того, что должно произойти через несколько минут, теплым мягким коконом иллюзий, но машины перед капотом «Дона» медленно покатились вперед, автопилот замкнул контакты, чуть слышно загудели электромоторы в ступицах: время вышло.

Он прошел через пост контроля, поднялся в свой кабинет и уселся в кресло. Рука, вытаскивающая из кармана сигареты, слегка подрагивала. Было без двух девять, Леон знал, что шеф уже наверняка на месте и звонить лучше всего прямо сейчас, пока он еще не начал вызывать к себе подчиненных из разных служб.

Глубоко затянувшись, Макрицкий коснулся пальцем сенсора на интеркоме.

— Толяныч, — сказал он адъютанту, — мне нужен шеф. Это срочно…

Коровин ответил тотчас же, словно ждал именно его:

— Да, Макрицкий. Что там у тебя?

Леон глубоко вздохнул. Время вышло…

— Валентин Андреевич, у меня сообщение. Прямо сейчас.

— Заходи, — отрубил Коровин.

Макрицкий поднялся из кресла, машинально оправил на себе китель и вышел из кабинета. С Пальчиком он поздоровался коротким кивком и сразу же, не дожидаясь его разрешения, шагнул к двери коровинского кабинета.

— Валентин Андреевич…

— Что с тобой?

Коровин встал, подошел к нему и, схватив за плечи, несколько секунд пристально смотрел в глаза. У Леона чуть подрагивали губы. Генерал отпустил его, толкнул в сторону ближайшего стула и навис сверху:

— Коньяку?

— Нельзя. Выслушайте меня. Вы знали, что я был… у них?

— Кто мог это знать? — бесстрастно поинтересовался Коровин.

— Хорошо. Сейчас это неважно. У меня есть еще один вопрос, последний, потом — главное. Почему прибили Вайпрехта?

Шеф вздохнул и вернулся в свое кресло.

— По нашим данным, он привез в Севилью непосредственного свидетеля переговоров на Бэксайде. Что еще?

— Валентин Андреевич, Катана может быть у меня на руках в любое нужное время.

Коровин странно причмокнул и с силой протер глаза. Леон буквально физически ощутил его растерянность.

— Теперь спрошу я. Они вели тебя? Все это время?

— Валентин Андреевич, — Леон почувствовал себя мучительно беспомощным, хотелось просто разрыдаться, — все совсем не так, как мы думали. Им от нас ничего не нужно. Они отдают Катану без всяких условий… точнее, условие только одно — потом он должен вернуться к ним обратно. Я думаю, это будет нетрудно.

— Почему я должен верить, что это именно Катана, а не, скажем, клон с заложенной программой?

— Во-первых, потому, что вместо Катаны они предлагали кучу документов по Триумвирату, но я понял, что он сейчас нужнее, а во-вторых, он скажет то, что нам нужно. То есть правду. И по убийству Лобова, и по Севилье, и по всему остальному. Вы же понимаете, что нам не придется рассказывать, каким образом Катана попал к нам, верно? И вот еще — с нами работают не тиуи, а люди. Практически независимый, давно сформировавшийся человеческий клан. У них нет никаких требований. Они хотят одного — чтобы мы начали движение вперед.

— Им нужны союзники?

— Я не обсуждал эту тему. Валентин Андреевич, — Леона вдруг понесло, он уже не мог остановиться на полуслове, — вы же знаете все гораздо лучше меня: Эндрю Холл, тот же недавний Грановский… разве они искали что-то для себя?

— Яременко, Севиньи, Малаперт, — задумчиво продолжил Коровин, правда, эти имена не говорили Леону ровным счетом ничего. — Да, наверное. Хорошо. Но скажи-ка мне еще вот что: как мне теперь тебя воспринимать — как агента?

— Я ходячая случайность, — возразил Леон с некоторой горечью, — а никакой не агент. Просто так вышло.

— И ты не просишь никаких гарантий для себя? Или уже выпросил у них?

— Вы все равно не сможете мне что-либо гарантировать.

— Ты ошибаешься. Смогу, и многое. Ладно. Сегодня. Я скажу, когда и как. Чуть позже. Можешь сверлить дырку для «Героя» и представлять себе новую саблю. Иди.

…Катана появился совершенно неожиданно — долговязая фигура в темном плаще вынырнула из пронизанного дождем полумрака, деловито шагнула к стоящему на обочине «Дону». Едва гангстер захлопнул за собой дверцу, Леон придавил газ, и автомобиль, сорвавшись с места, растворился в потоке из тысяч своих собратьев.

— Добрый вечер, месье Ямада, — поздоровался он. — Я вынужден извиниться за мой дурной французский, но полагаю, что недолго буду стеснять вас своим обществом.

Катана повернул к нему лицо — чуть скуластое и немного смуглое, как и следовало ожидать от жителя южной Франции. Японские предки в нем практически не ощущались.

— Вы офицер российских спецслужб? — спросил он по-английски.

— Разумеется, — кивнул Леон. — Внешняя разведка Роскосмоса. Мне не хотелось бы, чтобы вы стали переживать по поводу того, что…

— Я не знаю, чем вы так припечатали дона Цезаря, — скривился в усмешке Ямада, — но поверьте мне, я совершенно ни о чем не беспокоюсь. Эти ребята вытащат меня откуда угодно, даже с того света.

— Дона Цезаря? Вы имеете в виду синьора Кастольди? — переспросил Макрицкий.

— На корабле его зовут именно так, — кивнул Ямада. — Насколько я понимаю, он занимает очень высокое место в иерархии клана.

— Все это время вы были на корабле? И… как он выглядит?

— Я видел его только изнутри. И выглядит он странно. Вы не поймете, даже если я начну объяснять. Хотя… представьте себе колоссальный вызолоченный музей, в котором собраны произведения искусства с десятка разных миров, тысячи каких-то рукописей, в залах растут диковинные деревья, но при этом в каждом помещении — стеклянный шкаф с боевым оружием и скафандрами на два десятка человек. В боевые рубки меня не звали, а сам я пока не просился. Еще насмотрюсь: они предлагают неплохую работенку. Знать бы раньше, ни секунды не раздумывал бы.

— А как они вытащили вас из офиса?

— Вы так еще не скоро сможете, — презрительно фыркнул Катана.

— И все-таки? Может, я пойму?

— Трое крепких ребят в хамелеоновых костюмах, а дальше — управляемый антигравитационный кокон. Вошел — и нет тебя.

Леон свернул направо и остановился возле ярко освещенного паркинга лицейского комплекса. Вокруг сновали автомобили, няньки и мамаши вели младшеклассников. В окнах верхних этажей здания горел свет: в старших классах начинались профильные факультативы.

— Где это мы? — спросил Ямада, удивленно глядя по сторонам.

— Какая разница? Скажите-ка лучше, где сейчас корабль? Мне это интересно по личным, так сказать, причинам.

— Корабль может быть где угодно. А патрульный бот — прямо над нами, но, поверьте, ни засечь, ни сбить его вам не удастся.

— Кто бы стал его сбивать…

Леон хотел спросить, видел ли он Жасмин, но не успел: в десятке метров от его купе остановился черный «Енисей», и из салона выскочил Коровин в длинном сером плаще. Леон опустил свое стекло.

— Пока можешь быть дома, — сказал ему генерал, наклоняясь поближе. — Завтра меня не будет, посиди в отделе, но ни на какие вызовы не реагируй. Послезавтра… в общем, тебя ждут в Кремле.

— Я понял, — прерывисто вздохнул Леон. — Выметайтесь, месье Катана, поезд дальше не идет.

В половине четвертого в отделе начался совершенно непонятный переполох. Сперва кто-то пронесся по коридору мимо кабинета Леона, сдавленно матерясь на ходу, потом к нему без спросу всунулась и тут же исчезла физиономия слабо знакомого лейтенанта из техслужбы — он даже не успел гаркнуть в ответ на подобное непотребство, и, наконец, тоже без стука и доклада влетел растрепанный Троянов:

— Выпить есть?

— Господин капитан… — начал подниматься из кресла Леон, но тот не дал ему сказать и слова:

— Ты что, новости не смотрел?

— Какие, на хер, новости? Я работаю! — Леон указал на включенный инфор.

В груди у него что-то неощутимо оборвалось, но неведомым образом Макрицкий все же сохранил невозмутимое выражение лица.

— Там та-акое! В Штутгарте, только что, в прямом эфире, на весь мир, с тремя независимыми прокурорами, Ямада вещал такое, что у меня едва селезенка не лопнула. И там еще какие-то типы, вроде его подручные. Откуда он мог взяться, этот сукин сын? Его же кончили!

— Значит, не кончили, — вздохнул Леон.

— Господи, что теперь будет… — Троянов сел на первый попавшийся стул и схватил со стола лежавшие там сигареты. — Завтра наша Генпрокуратура скажет все, что она думает по этому поводу, и теперь французы могут только утереться. Ты представляешь себе, он там десять минут рассказывал, как готовили нападение на Вайпрехта, а потом — Севилью.

— Нетрудно было догадаться, — пожал плечами Леон.

— Я, наверное, уволюсь, — кисло улыбнулся Троянов. — Не хочу смотреть это кино дальше. Да и зачем мы теперь будем нужны? Придут большие боссы и скажут, что мы не стоим своих денег.

— Теперь все только начинается.

— Да? Ты думаешь? Эх-х… так выпить у тебя есть?

— Кончилось.

Через десять минут Леон собрал свои вещи и уехал домой.

Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что сегодня, нет, вот только что закончился определенный этап не просто его службы, а вообще — жизни. В Кремле ему, наверное, вручат в приватной обстановке «Героя», на Грушевского еще более приватно — наградную саблю с маловразумительной надписью типа «За отвагу», но эти детали ничего не изменят. Леон отнюдь не ощущал себя сколько-нибудь значимой фигурой на этой пятнистой шахматной доске. Нет, он был всего лишь мелким, совершенно случайным колечком в длинной цепи событий, закончившейся в итоге шумным крахом общемировой системы, построеннной на вранье, на идиотской «лжи во спасение», и сейчас он, устало глядя на мелькающие впереди габаритные огни автомобилей, думал о том, что никакая ложь, будь она хоть трижды спасительной, не может длиться вечно: «Конечно, никто и никогда не узнает всей правды, но теперь лгать в глаза будет уже не так просто. Хотя бы потому, что я, маленький и довольно никчемный, в общем-то, человечек, доказал самому себе, что для меня важнее истинная картина любых, даже самых страшных событий — а убаюкивающие сказки вы можете рассказывать своим детям. Если, конечно они вам поверят».

Он вошел в прихожую, аккуратно повесил в шкаф форменное пальто, положил перед зеркалом фуражку и, не снимая кителя, прошел в кухню. Достав из холодильника бутылку забытой «Кадарки», Леон сорвал пробку и налил себе в утреннюю чашку. В кармане кителя завопил служебный. Макрицкий поставил чашку на стол, щелкнул ответом и услышал тяжелое дыхание Мельника.

— Ты думаешь, тебе удастся махнуть ручкой? — Голос Антона был непривычно сиплым, дребезжащим, как у столетнего астматика.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Леон.

Взгляд его почему-то остановился на невинной фарфоровой чашке с разноцветными попугаями на боку, до краев налитой густым вином.

— Не придуривайся, — захрипел Мельник. — Хотя, конечно, такой идиот, как ты… Вечная невинная овечка! Ты даже не представляешь себе, что натворил. Я всегда знал, что ты побывал у них, но сука Коровин не верил. Тебя нужно было убрать с самого начала — так нет, этому старому козлу все хотелось посмотреть, что будет дальше. Досмотрелись. Он как будто не понимает, что полетит первым.

— Не думаю, — все так же глядя на чашку с вином, медленно ответил Макрицкий. — Он как раз поднимется очень высоко. А ты должен знать, что ни на какой контакт они в ближайшее время не пойдут. Им это не нужно. Пока, по крайней мере.

— Это они тебе рассказали?

— Антон, я был у них на корабле в бессознательном состоянии. Я не собираюсь оправдываться — в конце концов, я сделал то, что должен был сделать вне зависимости от моих политических предпочтений, так как я в отличие от тебя в политику не играю, это не моя песочница, но ты должен знать — никаких программ в меня не вбивали. Это все случайность. Просто случайность.

— Ты идиот, — вздохнул Мельник. — Ты такой наивный идиот, что тебя даже жалко. Ну хорошо, Коровин, с ним все понятно, но ты-то что искал? Или в тебе взыграло миллиардерское классовое сознание? Ты понимаешь, что теперь начнется «Дикий Запад» и хозяевами в нем станут все эти Зараевы и прочие?

— Им незачем врать, Антон. Ты не понимаешь — врать невыгодно. Просто невыгодно.

— Но если иначе нельзя?

— Почему? Потому, что иначе станет ненужной каста профессиональных болтунов, привыкших дергать за ниточки?

— Эти болтуны держали мир в порядке…

— Плевать они хотели на порядок, Антон. Они боялись потерять возможность смотреть сверху вниз. А теперь им придется учиться жить, как все. Без ниточек на пальцах. Всего-то навсего.

Мельник тяжело вздохнул.

— Ладно, прощай, покойничек. И у меня к тебе просьба: посиди лучше дома, не надо пытаться лезть в самолет. И прятаться не надо, хорошо?

— Ты многого не знаешь, Антон. Меня невыгодно убирать.

— Торгаш… какой же ты вонючий торгаш. Человек должен отвечать за свои действия — слышал?

Леон подождал, пока Мельник отключится, потом положил коннектер на стол и отпил наконец вина.

— Они ждут, что я начну метаться, — произнес он, задумчиво глядя в чашку. — А зачем я буду метаться? Это пускай они прыгают в свое удовольствие. И посмотрим еще, кто тут у нас наивный.

Он протянул руку к коннектеру и набрал несколько цифр на дисплее.

— Николай? Это я. А, новости… нет, поздравлять меня рано. У меня проблема. Я должен стребовать должок. Да, я буду ждать, но времени у меня мало.

Макрицкий налил себе еще вина и сел в кресло. Следовало включиться в мировые новостные сети, но он не испытывал особого желания слушать писклявые вопли обманутых в лучших чувствах брюссельских прохвостов. Леон и так знал, что они сейчас говорят. Сперва все всё отрицают, даже если речь идет об очевидных фактах. Вот завтра будет интереснее…

…В начале девятого он подхватил две увесистые сумки и чехол с саблей, поправил на голове клетчатую кепочку со смешным помпоном и вышел из дому. Вплотную к подъезду стоял массивный черный «Майбах» с дипномерами украинского посольства. Леон раскрыл заднюю дверь, поставил на пол за передними сиденьями свои пожитки и уселся на упругий кожаный диван. Слева уже сидел крепкий горбоносый мужчина в непроницаемо-строгом костюме.

— Изрядного переполоху вы наделали, пан Леонид, — мягко сказал он, когда автомобиль почти неощутимо тронулся. — Если я скажу, откуда нам звонили, вы можете и — не поверить.

— Из 3-го управления, — слегка усмехнулся Леон.

— Да, — его собеседник, кажется, немного удивился. — Надеюсь, в Киеве знают?

— Это уровень Союза.

Дипломат молча покачал головой. По-видимому, до него начало доходить. Протянув руку, он раскрыл спрятанный в перегородке бар и достал бутылку холодного шампанского.

— Будете?

— И вы туда же? Поздравлять меня рано. Ноги бы унести.

— Это мы взяли на себя. Аэропорты относительно вас действительно заблокированы, по крайней мере до завтрашнего утра, но для нас, как вы понимаете, это не проблема. Мы могли бы вас укрыть, но раз вы считаете, что вам лучше находиться дома, — что ж, так тому и быть. Там московские преследователи вас вряд ли достанут. А завтра они станут и вовсе бессильны.

— Вы что-то знаете? — покосился на дипломата Макрицкий.

— В Генпрокуратуре сейчас нечто вроде боевой тревоги.

— Понятно… ну что ж, давайте ваше шампанское.

Дипломат — хотя Леон, конечно, прекрасно понимал, какой перед ним «дипломат», — судя по возрасту, полковник, не меньше, протянул ему наполненный бокал и вдруг схватился за левое ухо.

— Да, — тихо проговорил он. — А? Вот ведь упрямые… ладно, хлопцы, дайте им по жопе, только чтоб без шума. А за вами упорно идут, — сообщил он Леону с улыбкой. — Но это ничего, в ФСБ знают, а у нас хватает хороших ребят. Сейчас они их передадут из рук в руки и поедут дальше.

— Я полагаю, за мной идут частные лица? — прищурился Леон.

— Не совсем. В некотором роде это ваши коллеги. Непрофессионалы, так сказать. Ну что ж, сами лезут в пасть следователю.

Макрицкий покачал головой. Антон, оказывается, куда более самонадеян, чем Леону показалось сначала. Впрочем, о контакте Артюхина он знать не мог по определению, так что все достаточно логично. Появление посольской машины, очевидно, сильно дезориентировало исполнителей, но отступать они все же не решились. Сами виноваты.

Шампанское немного расслабило его, Леон представил себе, как вернется в конце концов в Москву и Коровин расскажет ему о подробностях штутгартского шоу. Наверное, это будет весьма забавно. И молодец, кстати, Каплер — как там сказал Троянов — не только Ямада, а еще и какие-то его подручные? Значит, все верно, он успел перехватить «исполнителей», запланированных на лейпцигские переговоры, и теперь они общаются с независимыми европейскими прокурорами А завтра к ним в гости пожалуют прокуроры московские.

Одно странно — почему все же Штутгарт? В Москве представление было невозможно по политическим причинам, логичнее всего смотрелся Берлин. Неужели и там решили перестраховаться? Впрочем, скоро все это станет ясно…

Посольский «Майбах» привез его на окраину Москвы, в большой транспортный терминал, где стояли под погрузкой тяжелые конвертопланы со всех концов земного шара. Водитель показал что-то охраннику, и машина двинулась в глубь терминала, мимо огромных дисковидных грузовиков со сложенными сейчас пилонами двигательных установок.

— Мы приехали, — сказал Леону дипломат, когда впереди показался готовый к старту конвертоплан с логотипом одесской транспортной компании на борту. — Через час вы будете в Киеве. Там вас уже ждут.

Макрицкий затащил вещи в пилотскую кабину, пожал руку своему неожиданному спутнику и захлопнул за собой люк. Тотчас же взревели двигатели, и конвертоплан медленно пошел в темное вечернее небо.

В Киеве шел дождь пополам со снегом Пилоты посадили машину на старом Голосеевском терминале, и под трапом Леона действительно ждали. Деловитые хлопчики в кожаных куртках с профессиональной сноровистостью сунули его в теплый салон старенькой «Истрицы» и без лишних слов повезли через мерцающий миллионами огней город. Леон оценил их подготовку — от ворот семейной усадьбы машина отъехала только после того, как ему открыли калитку.

— Что случилось? — недоуменно спросил отец, оторванный его прибытием от позднего ужина.

— Ничего, — совершенно буднично ответил Леон, раздеваясь. — Устал. Где мама?

— Они с Лялькой у Анохиных. А ты… Ты сошел с ума? Ты что, опять пьян?

— Папа… — Леон тяжело вздохнул. — Я не пьян, но, наверное, буду. Ты смотрел новости?

— Смотрел, — сразу помрачнел отец.

— Вопросы?

— Ты хочешь сказать, что…

— Папа, я хочу сказать, что многое кончилось. И для меня тоже. А еще я хочу коньяку. Дед дома?

— У себя.

Леон поднялся в кабинет деда. Тот, уже видевший в окно его приезд, встретил его без лишних вопросов — пожал руку и показал на кресло.

— Дед, дай коньяку, — попросил Леон.

«Почему я не ощущаю себя дома?» — вдруг подумал он.

— Ты как-то влез во всю эту историю, — утвердительно произнес дед, доставая пузатую темную бутылку.

— Я в нее не «влез», — тихо ответил Леон. — Без меня она бы не состоялась.

— Понятно… и теперь?

— Не знаю, — Леон едва расслышал собственный голос. — За мной идут, и пока что я должен побыть здесь — по крайней мере до тех пор, пока не разойдутся круги на воде.

— Я отправлю тебя в Крым, — шевельнул бровью дед.

Леон помотал головой и, взяв из его рук полную рюмку, влил ее в себя одним глотком.

— Наливай еще, — сказал он. — Пропади все пропадом… почему отец такой мрачный? Он решил, что все… что все это негативно отразится на нашем бизнесе?

Дед покачал головой и, сунув ему в руки бутылку, сел за свой старый письменный стол. Только сейчас Леон заметил, что у него мелко подрагивает левое веко.

— У нас будут новые контракты, — сказал дед, глядя куда-то в сторону. — Но боюсь, что теперь кое-кому опять придется заниматься политикой. Ты не хотел бы стать депутатом? Городским для начала?

— Ты сошел с ума?

— Боюсь, что с ума, мой дорогой, сошел именно ты. Я догадывался, что ваши игры дурно кончатся, но все же надеялся, что не так печально. В моем возрасте у человека остается совсем мало надежд — а я, видишь ли, полагал, что доживу свое в относительном покое. Я собирался перебираться в Крым, — дед помолчал, потом беззвучно рассмеялся чему-то, — но мой дорогой внучек сделал, оказывается, все от него зависящее, чтобы я не знал покоя еще лет десять.

— Это должно было произойти, дед, рано или поздно, но должно было.

— Конечно. Поэтому теперь ты станешь депутатом. И спрашивать, заметь, никто тебя не будет. Вот так.

В кабинет неожиданно заглянул отец.

— Леон, там что-то Пинкас звонил. Он спешил очень, но попросил, чтобы ты пока дома был. К двенадцати он заедет, понял?

— Понял, папа, — зевнул Леон и проследил, как тот закрывает дверь.

— Чего это он по ночам разъездился? — удивился дед. — Что у вас там случилось в самом деле? Ты что, умудрился подставить наших?

— Ничего я не умудрился, — хмуро отозвался Леон, выбираясь из кресла. — А Пинкас твой — сволочь, так и знай. Впрочем, скоро ты в этом убедишься воочию. Все, мне пора.

— Куда это? — Дед тяжело поднялся из кресла.

— Туда! — рявкнул Леон и указал пальцем на потолок. — Или я должен выбирать между смертью и мечтой? Все! Не ищите меня, я скоро позвоню.

— Откуда? — В глазах деда стоял ужас.

— Не волнуйся, с того света пока еще не звонил никто…

Прихватив с собой бутылку, Леон вихрем промчался в свою комнату и достал коннектер.

— Жасмин? — позвал он. — Наверное, за мной уже выехали…

Он застегнул пояс с кобурой, еще раз проверил крепление подаренной дедом сабли, потом раскрыл объемистый стенной сейф и вытащил оттуда свой табельный офицерский электромат — уезжая в Москву, он оставил его дома за явной ненадобностью — и два магазина. Ругаясь, разодрал предохранительную упаковку свежей батареи и загнал ее в рукоять, потом воткнул магазин.

Внизу стоял отец.

— Надеюсь, ты не станешь останавливать меня, папа, — скривился Леон и повесил ремень элекгромата на правое плечо — пальцы сомкнулись на рукояти.

Отец попятился.

— Вот и хорошо, — констатировал Леон. — Не бойся, у меня все будет в порядке. Я вернусь героем в шрамах и с половиной задницы, но вы еще будете мной гордиться…

Он аккуратно захлопнул за собой дверь дома и быстро зашагал к задней калитке. Сабля колотила его по ноге, но сейчас Леон не замечал этого. Его интересовало одно — кто успеет раньше? Он вышел в слабо освещенный переулок, на который выходили зады еще нескольких богатых домов, и встал под давно облетевшей яблоней. Держа электромат наготове, он сделал пару глотков из дедовой бутылки и закурил. Ждать ему пришлось недолго.

Судя по звуку, к воротам подъехали сразу два автомобиля. Вот звонко клацнул электрический замок ворот. Леон посмотрел в небо. Сигарета догорала.

Леон продернул затвор электромата, затушил окурок и присел за яблоней на корточки. Со стороны ворот раздались шаги, слишком хорошо слышные в ночной тишине.

— Пан Макрицкий! — крикнул кто-то. — Выходите, нам нужно срочно поговорить!

— Сейчас, — прошептал Леон. — Поговорим.

— Он либо к озеру удрал, — донеслось до него, — либо как-то проскочил к перекрестку. Вызывайте Ахлупко, пусть перекрывает все вокруг. Не мог этот козел уйти далеко, даже с оружием.

Снова послышались шаги — шли два или три человека. Они шли вдоль забора, и Леон знал, что сейчас эта публика вынырнет из-за угла. Ему почему-то стало смешно. Сейчас они налетят на поток крохотных пулек и начнут нелепо переламываться пополам…

За его спиной звонко хлопнуло, он мгновенно обернулся и увидел посреди переулка тускло светящийся желтоватый столб, который, истончаясь, терялся в темноте на высоте десятка метров. И тогда ему стало совсем весело.

— Пока, хлопцы! — крикнул он, выходя из-под яблони.

Трое мужчин с такими же, как у него, электроматами замерли возле забора, не в силах двинул он с места. Леон махнул им рукой и шагнул в желтый свет, в глубине которого почему-то танцевали веселые искрящиеся пылинки.

Харьков—Санкт-Петербург, 1999—2005.

Утопия для индивидуалиста

I

Алексей Бессонов родился слишком поздно — и не в той стране. Появись он на свет в США в разгар «Золотого века» американской фантастики, его книги заняли бы достойное место на одной полке с сочинениями классиков той прекрасной бурной эпохи, когда научная фантастика была молодой и яростной. Есть в его романах и азимовский размах, и хайнлайновский драйв… По понятным причинам Бессонову не довелось войти в число первопроходцев, самоотверженно прокладывавших путь для следующих поколений. Но в знании традиций научной фантастики и умении этими знаниями пользоваться среди представителей «поколения девяностых» равных писателю найдется немного.

Алексей Игоревич Ена, известный читателям как Алексей Бессонов, появился на свет 16 декабря 1971 года в городе Харькове, в семье медиков. Как пишет в биографической статье, посвященной его творчеству, профессор Игорь Черный, главными увлечениями будущего фантаста со старших классов были рок-н-ролл и автомобили (см. справочник «Фантасты современной Украины». — Харьков: Мир детства, 2000). Алексей до сих пор слушает тяжелый рок и может часами обсуждать разнообразную технику — колесную и гусеничную, летающую и плавучую… Естественно, эти увлечения нашли отражение и в текстах писателя. Именно космический суперкорабль со скандинавским именем «Валькирия» становится одним из главных героев романов «Наследник судьбы» (1998) и «Ледяной бастион» (1998) — наравне с членами команды звездолета и его капитаном. А в «Алых крыльях огня» (1999) Бессонов демонстрирует еще и прекрасное знание истории авиации времен Второй мировой войны… Впрочем, небо всегда манило советских писателей — эта традиция передалась и их наследникам, фантастам России и Украины.

Главное место в творчестве Бессонова занимает эпический цикл, начатый книгой «Ветер и Сталь» (1997). В масштабных «космических операх», отчетливо напоминающих азимовское «Основание», Алексей живописует далекое будущее нашей цивилизации. Становление и распад межзвездных держав, истребительные войны с негуманоидными пришельцами, возникновение новых государств, снова войны, сделавшие homo sapiens самой опасной и могущественной расой Галактики… Человечество, впрочем, не слишком изменилось за все эти тысячелетия: не забило Галактику «сферами Дайсона», не эволюционировало в сверхчеловеков-люденов, не построило коммунизм. Правда, от ядерной войны и экологической катастрофы оно тоже не вымерло, напротив — успешно колонизировало множество звездных систем и сумело создать единое галактическое общество, именуемое Империей. Впрочем, это лишь условное название: на самом деле социум, описанный Бессоновым, имеет мало общего с классическими империями Земли. Здесь проводятся демократические выборы, отсутствует фигура наследственного верховного правителя, бывшие колонии давным-давно обрели равные права с метрополией… Это государственное образование можно назвать Империей лишь в самом расширительном, метафорическом смысле — так же, как Советский Союз времен расцвета или нынешние Соединенные Штаты. Впрочем, если профессиональные историки и культурологи до сих пор не могут договориться, что же такое на самом деле империя, стоит ли требовать чеканных формулировок от писателя-фантаста?..

Герои Бессонова — личности не менее грандиозные, чем события, в которых они участвуют. Особенно это справедливо в отношении персонажей ранних произведений. Им нет равных в любви и на войне, машины и женщины послушны любому их жесту, а в рукопашной схватке эти могучие воины как щенков раскидывают тяжело вооруженных супостатов. Классические супермены, рыцари без страха и упрека в видавших виды космических скафандрах… Однако автор не ограничивается штампами — постепенно его персонажи эволюционируют, усложняются. Герой ранних книг Бессонова действует под влиянием импульса. Сотрудника галактической безопасности Анатолия Королева («Ветер и Сталь» и др.) ведут по жизни в основном чувства и эмоции: любовь, ненависть, чувство мести, и так далее, и тому подобное. Он живет преимущественно ради себя самого — его любимые женщины, например, на этом свете надолго не задерживаются. Поступки его пра-пра-пра-…внука, Торвалда Королева («Наследник судьбы», 1998), уже во многом продиктованы чувством долга: долга перед предком, завещавшим мощнейшую боевую машину, долга перед давным-давно сгинувшей Империей человечества. Его непобедимый звездолет «Валькирия» не просто пиратский корабль — это своего рода зародыш нового общества, основанного на иных межличностных отношениях, и Торвалд со товарищи — первые граждане этого общества. А вот Андрей Огоновский из «Змей Эскулапа» (2001) служит людям уже в силу самой своей профессии. Судовой врач, принесший клятву Гиппократа, заслуженный боевой офицер, спасший за операционным столом больше жизней, чем можно представить, он просто не может спокойно смотреть, как в мирное время гибнут его друзья и земляки. И он берет ответственность за их жизнь — и их судьбы — на себя, отважно ставя на кон репутацию и жизнь. Так же поступает генерал Ланкастер из «Стратегической необходимости» (2004), личность в высшей степени противоречивая и неоднозначная. С одной стороны — убийца, палач, стоящий во главе легиона, подавляющего мятежи, затеянные инопланетными диверсантами на окраинных мирах, он по локти в крови, причем в крови своих собратьев. С другой стороны, именно Ланкастер не дает врагу нанести сокрушительный удар в спину рассеянному между звезд человечеству, стремясь при этом свести к минимуму человеческие потери. Невольно приходят на память моральные дилеммы, мучавшие героев блестящей повести Владимира Покровского «Парикмахерские ребята». Нельзя добиться процветания земной цивилизации, не извалявшись по уши в грязи и крови, — но значит ли это, что к процветанию не стоит стремиться?.. Ответ Бессонова прост: да, игра стоит свеч. Тем более что ведется она не ради процветания, а ради выживания.

Бессонов не пытается обелить своих героев — он предлагает принять их такими, каковы они есть. Легко быть беспечным и веселым в обществе, где все значимые решения принимают за тебя другие. Там, где существует множество государственных структур, которым по статусу своему положено приглядывать за гражданами, холить их и лелеять, чуть ли не нос вытирать. И, не будем скрывать, большинство обывателей это вполне устраивает. Другое дело, что госструктуры не всегда выполняют свои функции на достаточно высоком уровне… Совсем иначе обстоит ситуация в мире, где отсутствует сильная централизованная власть. Здесь каждый вынужден сам брать на себя ответственность и принимать решения. Если ты сделал ошибочный выбор, несовместимый с жизнью, — что ж, это твои проблемы. Но в то же время именно такая эпоха, смутная и жестокая, приводит к появлению породы людей, готовых взвалить на свои плечи тяжесть принятия решений. За себя — и за тех, кому это оказалось не по силам. Отсюда, кстати, и крайне негативное отношение писателя к религиозным сектам, жестче всего регламентирующим жизнь своих членов и карающим за любое отступление от общепринятой схемы поведения. Не зря самое страшное преступление в мире, который описывает Бессонов, — религиозный геноцид, а самые страшные и отвратительные люди — религиозные фанатики.

…Итак, звездная Империя человечества (поддерживающая самые тесные отношения с рядом других гуманоидных цивилизаций), истощенная войной с Чужими, постепенно растаскивается сепаратистами на части. Мафиозные кланы занимают место вымирающих дворянских родов. Неожиданную объединяющую роль сыграла следующая война, на сей раз с расой «воспитателей»-эсис, всего-навсего стремившихся наставить человечество «на путь истинный» — разумеется, в своем собственном понимании. «Теперь, когда нам грозила не гибель, а УНИЖЕНИЕ, — пишет Бессонов, — мы враз позабыли и мораль и гуманизм». И оказывается, что в новую эпоху, эпоху Конфедерации, безопасность и независимость можно сохранить, только объединившись вокруг сильного, великодушного лидера — или таким лидером став. Автор предельно далек от сантиментов: если не умеешь постоять за себя, не сетуй на удары судьбы. Не могу сказать, что этот ницшеанский мир, в котором слабый целиком и полностью зависит от доброй воли сильного, выглядит особо привлекательным. Слишком уж многое здесь отдано на откуп случаю. Одно дело, если лидер — мудрый и интеллигентный офицер космофлота. Но так уж устроен мир, что гораздо чаще на эту роль претендуют откровенные отморозки. Примерно так происходит на планете Оксдэм, где бандиты, поддерживаемые транснациональной корпорацией, начинают диктовать свои условия местным шахтерам. Туго бы тем пришлось, если бы не доктор Андрей Огоновский… Кстати, вторая часть романа «Змеи Эскулапа», в которой описываются эти невеселые события, принадлежит к редкому в отечественной литературе (а тем более в отечественной фантастике) жанру «судебной драмы». И то, что суд в итоге принимает-таки сторону отставного флотского офицера, а не гигантской компании, подтверждает, что социум постепенно дрейфует в направлении бессоновоской утопии — то есть к тому, что сам писатель называет «обществом с глубоко индивидуалистичным осознанием гражданской ответственности».

II

Может создаться обманчивое впечатление, что творчество Алексея Бессонова однородно и монолитно. Однако это не совсем так. В романе «Алые крылья огня», например, значительная часть действия происходит во время Второй мировой войны: под прикрытием военных действий на Западном фронте пришельцы из далекого будущего обделывают свои темные делишки и продолжают разборки, суть которых непросто понять современному человеку. На страницах романа «Черный хрусталь» (2002) писатель, напротив, отдает должное романтической литературе XIX века, на которой выросло не одно поколение советских школьников. Это самый настоящий авантюрно-приключенческий роман в духе Александра Дюма и Роберта Льюиса Стивенсона, Майн Рида и Луи Буссенара — в книге почти нет космических пришельцев и совсем нет межзвездных баталий, зато много парусных судов, пушек, палящих чугунными ядрами, прекрасных дам и отважных фехтовальщиков. Кстати, сам писатель утверждает, что этот роман обязан своим появлением на свет еще и немецкой рок-команде «Running Wild», точнее их альбому «Black hand inn», на обложке которого можно увидеть всех центральных персонажей книги. Отдельная история — бессоновские рассказы, мало похожие на его романы. Есть среди них и лиричные, неожиданно поэтические новеллы («Тени желтых дорог»), есть и юмористические истории с ударным финалом в духе раннего Шекли («Табачный соус», «Достижения цивилизации», «Приключения в консервах»). Я уж не говорю о сценарии компьютерной игры-симулятора «Т-72. Балканы в огне», созданной харьковской группой разработчиков «CrazyHouse» по сценарию А.Бессонова в 2003—2004 годах. Но новый роман Алексея, «Концепция лжи», на мой взгляд, — самая необычная из работ писателя.

Начнем с главного — с героя. Едва ли не впервые в творчестве Бессонова в центре повествования оказывается не супермен-мачо «со стальными яйцами», а вполне обычный офицер земного космофлота. Да, он прекрасный пилот, прирожденный космонавт, но на Земле эти его качества, по большому счету, никому не нужны. Леон Макрицкий вызвал интерес могущественных спецслужб (и одновременно — крупных корпораций) лишь в силу редчайшего стечения обстоятельств — по сути, на его месте мог оказаться кто угодно. В то же время он имеет возможность остаться «над схваткой», на него ничто не давит, поскольку Макрицкий является одновременно и привилегированным госслужащим (офицером космофлота), и прямым наследником многомиллионного капитала. Но в этом опять-таки нет его заслуги: просто так сложились звезды…

Между тем от выбора офицера зависит не только его судьба. Именно Макрицкому предстоит определить, куда двигаться человечеству: по пути неослабевающего госконтроля — или в направлении «бесконечной и страшной свободы». Выбор этот чрезвычайно важен и для автора. Видимо, именно поэтому Алексей Бессонов на сей раз отошел от любимого миллионами жанра космического боевика и постарался вникнуть в ситуацию по-взрослому, без дураков. Бесконечные разговоры, споры, дискуссии — чтобы читатель подобного текста не заскучал, писатель должен затронуть действительно животрепещущую и актуальную тему. И, на мой взгляд, Бессонову это удалось. После того, как 21 июня 2004 года в пустыне Мохаве в Калифорнии стартовал первый ракетоплан, построенный частной компанией и способный выйти в космическое пространство, о перспективах частной космонавтики всерьез заговорили многие известные аналитики. В том числе и в нашей стране. «Я очень положительно отношусь к частным суборбитальным полетам и думаю, что и в России это возможно», — заметил по этому поводу Анатолий Перминов, глава Федерального космического агентства РФ. Успешный полет корабля «SpaceShipOne», сконструированного Бертом Рутаном, уже успели поставить в один ряд с полетом аэроплана братьев Райт. Таким образом, предпосылки для возникновения конфликта, о котором пишет Бессонов, существуют уже сегодня. Кто станет активно осваивать космическое пространство в XXI и XXII веках — государство, как прежде, или представители частных фирм и фирмочек? Вопрос, как ни странно, не такой уж и праздный.

Писатель выбрал удачную и действительно актуальную тему, чтобы в очередной раз вернуться к вечному конфликту «человек-общество». Однако в отличие от большинства коллег, работающих в этом направлении, Бессонов искренне верит, что человечество способно не только выжить, но и динамично развиваться, вырвавшись из тесных объятий Единого Государства. Этакий антиглобализм, доведенный до крайнего градуса кипения. Идеальный вариант будущего в представлении наиболее симпатичных героев «Концепции лжи» выглядит примерно так: «…откушав коньячишки, пан академик говаривал: „Еще чуть-чуть — и мир перевернется!“ А теперь представь себе — сидим это мы в Судаке, шашлычки, все в наилучшем виде, а он и говорит: „Если я сейчас дам человечеству сверхсветовой привод, полпланеты смоется в первый же день. То-то смеху будет — завтра выборы, а голосовать-то и некому!“

Увы, трудно поверить, что победа корпораций над Государством автоматически приведет к возникновению индивидуалистической утопии. На ум приходят скорее картинки из «Нейроманта» Уильяма Гибсона и других романов американских киберпанков. Тотальный контроль корпораций над умами и поступками исследователей и инженеров, промышленный шпионаж, непрекращающиеся войны на истребление — всеми доступными способами… Тот, кто остается неподконтролен корпорациям, в таком мире действительно имеет гораздо больше степеней свободы, чем имел бы в глобальном Государстве. Но это совсем другая утопия, мечта андеграунд ной молодежи, для которой летовское «Я всегда буду против» — не звук пустой, а руководство к действию. Однако герои Бессонова — люди совершенно другого склада. Слишком социально активные, слишком уверенные в себе, чтобы удовлетвориться ролью подпольщиков.

Леон Макрицкий не исключение: он с одинаковым высокомерием относится к представителям обеих партий — и к радикальной молодежи, стремящейся свергнуть диктат Государства, и к консервативным «старикам», обеими руками держащимся за унизительный договор с Триумвиратом пришельцев, гарантирующий статус-кво. Однако вспомнив предыдущие произведения писателя, нетрудно догадаться, какое именно решение примет герой. В книгах Бессонова этично и оправдано любое действие, которое расширяет поле выбора, увеличивает степень свободы отдельно взятого человека. Простого же обывателя, выше всего ценящего стабильность, покой и комфорт, в этом «прекрасном новом мире» просто не существует. За отказ от договора с эггли землянам придется заплатить другим союзом, по-своему не менее позорным, но (как следует из повести 2005 года с классическим названием «Извне») дающим человечеству ключ к звездной Конкисте. Герой «Концепции лжи» готов рискнуть. Недаром Макрицкому, смысл жизни которого состоит в космических полетах, нагадали, что он умрет в глубокой старости, в ста световых годах от Солнца.

Увы, для того, чтобы жить по этическим принципам, постулированным в книгах Алексея Бессонова, и не превратиться в полного и окончательного эгоиста, надо быть очень сильным человеком и обладать железным внутренним стержнем. Индивидуалистическая утопия — штука жестокая, пожестче иной антиутопии. Невольно задумаешься: а заслуживает ли она воплощения? Впрочем, будущее не спрашивает у нас, каким ему быть, оно просто наступает — и все. И все наши надежды, все наши страхи и чаяния, как показывает опыт, не отдалят и не приблизят его ни на минуту.

12.12.2005 Василий Владимирский